в которой идут торжества по случаю открытия терм

Великое дело — человеческое общение!

Не прошло и недели, как мужественные подданные римского цезаря уже бодро лопотали по-русски, а бузулукчане, в свою очередь, успешно осваивали иностранные диалекты. Надо сказать, что лучше всего и тем, и другим давался мат. Нередко уже на бузулуцких улицах или в чайной можно было услышать из уст местного жителя жизнеутверждающее и сочное восклицание на латыни, смысл которого доходил до самого сопливого бузулукца. Легионеры уважали русский мат за краткость и экспрессию.

Административно осужденные, использовавшиеся на строительстве терм, часто негромко и протяжно пели песню, в которой русская грусть прочно сжилась с римскими географическими и политическими реалиями:

Колхозные бухгалтера задумчиво подсчитывали, сколько модий зерна соберут механизаторы по осени с каждого юнгера засеянной земли.

Строительство терм успешно завершалось. Уже протянут был водопровод от Американского пруда, где умельцы из районной строймеханизации приспособили для закачки воды электромоторы с поливальной системы «Фрегат».

Не обошлось в конце строительства и без конфузов. Бдительный манипул второй когорты Фобий Квинт углядел, что неутомимый прораб Бузулуцкой ПМК Виктор Власов часть кирпича, предназначенного для строительства терм, выгрузил во дворе своего дома. Не привыкший к российской вороватости манипул взял прораба за грудки и, ласково глядя в его побелевшие от страха глаза, выразился с краткостью истинного римлянина:

Виктор Власов торопливо закивал головой и в тот же вечер перенес кирпич со двора к строящимся термам вручную. Понимал — это тебе не родная милиция, допрашивать и акты составлять не станет, сделает, как обещал!

На открытие терм были приглашены первые лица района. Председатель исполкома Иван Акимович Волкодрало не скрывал своего восхищения — голубые бассейны с горячей и холодной водой, курящиеся благовониями ванны, столы, ломящиеся от яств, — все это действительно поражало воображение. При освящении терм был зарезан большой черных петух. Обезглавленная птица долго металась по залам терм, пятная голубой кафель кровью, и живучесть птицы была добрым предзнаменованием.

Первый секретарь райкома Митрофан Николаевич Пригода неторопливо разделся, почесывая рыжие волосы на груди, подошел к бассейну и окунулся.

— Умеют же черти! — отфыркиваясь, довольно вскричал он.

Восхитительно было после купания, завернувшись а простыню, лежать на мягких матрацах и, потягивая чуть подогретое и в меру разбавленное водой вино, вести светские разговоры с хорошими людьми! Нет, братцы, в этой невероятной и неожиданной оккупации были и хорошие стороны.

— Я тобя, Птолемей, понимаю, — сказал Пригода. — Цезарь там, долг поперед империей и все такое… Но и ты нас пойми! Цезарь твой далеко, а обком партии близко. Да узнает кто, что у нас по Бузулуцку римляне голышом разгуливают, тут такое начнется! Войска нагонят, милиции! И что ты со своими ножиками против бронетранспортеров сделаешь? Да они тебя на окрошку покрошат! Что такое бронетранспортеры? Черепах видел? Похоже немного, только из железа и на своем ходу. Нет, там у них внутри не рабы, там у них моторы, как у тракторов. Трактор ты уже видел? Во! И что ты с ними делать будешь? Мужики вы хорошие, слов нет, но и нас подставлять не надо! Мы тут, понимаешь, посовещались и решили, что будет лучше, если о вас вообще никто не узнает. А что народ? Народ, он, брат, тоже с пониманием, он молчать будет, народ наш. Точно тебе говорю, все будут молчать. У нас даже выражение такое есть — «народ безмолвствует». Конечно, будешь, понимаешь, безмолвствовать — кому охота в психушке париться? Но и вы к происходящему с серьезностью подходите. Я, конечно, понимаю, что форма у вас такая, но если вы по городу голыми бегать будете и это до области дойдет, то нас там не поймут. Это я тебе точно говорю! Ты уж мне, Птолемей, поверь, я не первый год районом заправляю!

— Долг солдата — оставаться верным Отчизне, — чеканно отрубил центурион, выслушав перевод Гладышева.

— Да я тебя что — к измене толкаю? — вскричал первый секретарь. — Я к тому, что голыми по городу не хрена бегать! И так уже бабы всего города на твоих бойцов заглядываются. Но дело даже, понимаешь, не в этом, дорогой ты мой Птолемей. Внимания привлекать не надо! Вот что главное! В общем, в райпо я уже с Сафоновым договорился, сотню костюмчиков спортивных мы у него найдем, оплатим, понимаешь, из соцкультфонда. Понял? И твои охламоны пристойно выглядеть будут, и к нам никто не придерется! Верно я говорю, Федор Борисович?

Дыряев сидел на краю бассейна в белой простыне и в милицейской фуражке, болтая в прозрачной воде волосатыми ногами. Если бы не милицейская фуражка, начальник районной милиции был бы неотличим от какого-нибудь греческого божка. Фуражка придавала ему официальный вид.

— Верно, — уныло согласился он. — Не сегодня-завтра с областного УВД нагрянут, показатели по преступности вдвое упали. И ведь не объяснишь им ничего…

Птолемей Прист залпом выпил кубок вина.

— Ну, что вам не нравится? — спросил он. — В городе спокойно, винокуры ваши угомонились, дебоширы людям хлопот не доставляют…

— А вчера твои в спецкомендатуру пришли, — сообщил Дыряев. — Анашу у условно осужденных отняли и на костре спалили. А кто бы не отдал? Ведь уши обещали отрезать!

— Это ты про вольноотпущенных? — искренне удивился центурион. — Так с ними иначе нельзя. Из рабов отпустили, а рабскую натуру нетронутой оставили. Но раб на свободе опасен, Федор, свободный раб — он вроде Спартака, того и гляди взбунтуется.

— Нет у нас рабов, — досадливо морщась, сказал Митрофан Николаевич по старой комсомольской привычке ловко открыл зубами бутылку пива и приложился к ней, — Нет у нас рабов. У нас, брат, и в песнях так поется: «Вста-авай, проклятьем заклейменный», — для наглядности приятным тенором пропел он. — И в тюрьме у нас, дорогой Птолемей, такие жуки, что порой посвободнее тебя будут!

Птолемей Прист встал, освобождая крепкое мускулистое тело от простыней. Статен был центурион. Статен и красив.

— Нет рабов, говоришь? — ехидно спросил он, добавив непонятное и острое латинское выражение. — А крестьян ваших ты за свободных считаешь? У нас в Риме за такие сестерции даже рабы пальцем не пошевелят, а твои с поля не вылазят, все сажают что-то. Боятся они вас, что ли?

Он прыгнул в бассейн, подняв фонтан брызг.

— Съел, начальничек? — ухмыльнулся Дыряев. — У них за такую зарплату и раб не почешется, а ты с нас чего только не требуешь!

Председатель исполкома Иван Акимович Волкодрало задумчиво отхлебнул из бутылки.

— Твоим бандюгам и этих грошей платитъ бы не стоило, — философски заметил он. — Все едино колгоспы пограбуваты.

Митрофан Николаевич Пригода подсел к столу и принялся деловито шелушить большого красного рака,

— Чушь вы мелете, мужики, — сказал он. — Тут надо думать, как нам этих бойцов от государева ока спрятать. Узнают про них, всем нам холку намылят. И тебе, и мне, и менту этому босоногому. — Он ткнул раком в начальника милиции. — Измену Родине впаяют, не меньше. А менту еще и все совместные дежурства припомнят.

— А это как посмотреть, — с радостной готовностью отозвался начальник милиции. — Я все графики совместных дежурств с твоим Сырцовым согласовывал.

— Так ты еще и документальное подтверждение оставил? — задохнулся секретарь райкома и даже о раке позабыл. — Ну, Феденька, было у матери трое сыновей. Двое умных, а третий — милиционер. Ты случаем не пофамильно их в списки вставлял?

Дыряев поставил опустевшую пивную бутылку на стол.

— Я их в графике войсковой частью обозвал, — благодушно сказал он. — Мой милиционер, который, конечно, с фамилией в списках значится, и прапорщик с двумя рядовыми.

— А у их прапорщики-то е? — недоверчиво спросил председатель исполкома Волкодрало. — Га?

— А бог его знает, — безразлично сказал начальник милиции. — Вы как хотите, а я больше этой мочой давиться не намерен. Соловей! — рявкнул он.

Старший участковый словно весь вечер дожидался вызова начальства. Хоть и китель расстегнут, и портупеи на нем не было, но глаза преданно блестели, да и выправка… Впрочем, чего уж обманывать — какая выправка у деревенского участкового с двадцатилетней выслугой? Начальник милиции неодобрительно оглядел расплывшуюся фигуру участкового, хмыкнул в усы и доверительно сказал:

— Ну, что смотришь, Соловей? Или тебе объяснять все надо?

Нет, ничего не надо было объяснять старшему участковому. Сметлив был старший участковый капитан милиции Соловьев, и вкусы начальства ему были прекрасно известны. Соловей сделал рукой многообещающий жест и скрылся за дверью.

Трое районных начальников сели за стол. Помолчали, глядя, как плещется в изумрудной воде бассейна центурион, послушали, как в соседнем зале, изрядно уже хлебнувшие сладкой и коварной вишневой настойки, весело горланили римскую строевую песню с залихватским припевом:

В таком объеме бузулуцкие начальники латынь знали уже неплохо.

— Дуралекс он и есть дуралекс, — сказал Дыряев, повернувшись к закручинившимся сотрапезникам. — Что будем делать друзья-товарищи?

— Будем Соловья ждать, — прямо бухнул предисполкома.

— Это само собой, — согласился Федор Борисович. — Наш Соловей баснями не кормит! Я спрашиваю, что с иностранцами делать будем? Решать-то сейчас надо, пока грязь не подсохла и из области никого не принесло. Да и своих опасаться надо. Твои-то, Митрофан Николаевич, спят и видят себя в кресле первого.

Пригода помрачнел. В самую точку угодил милиционер, подросли орлята, теперь коршунами, подлецы, кружатся над ответственным постом. Подсидят, гады, как пить дать подсидят!

Помолчали в раздумьях. Дыряев был прав — пивом голову не обманешь: мозговой штурм оказался неудачным. Облачившийся в простыню Птолемей Прист подошел к столу, ахнул подряд две бутылочки пива, но с вопросами не лез — видел, что пасмурно на душе у местных товарищей.

В дверь деликатно и вместе с тем требовательно постучали, в проеме ее показалась большая картонная коробка из-под телевизора «Рубин», а за ней и круглая улыбающаяся физиономия старшего участкового.

— Разрешите, товарищ подполковник? — по уставу и льстиво обратился он к начальнику милиции.

В поставленной на пол коробке что-то предательски звякнуло.

— Чего там разрешать, — буркнул подполковник в густые черные усы. — Приказываю!