Тоскливо сидеть в камере за свои собственные грехи. Сидеть в ней за чужие грехи вообще невыносимо. Осознание того, что с ним поступают несправедливо, выводило Илью Константиновича из себя.
Да что там таить — до бешенства это его доводило! До такого бешенства, что Илья Константинович начал стучать кулаками в обитую железом дверь и требовать вначале русского консула, затем адвоката, а окончательно отбив кулаки о железо, обессиленно сел на жесткий топчан и вспомнил о маме. В данном случае лучше всего ему, несомненно, помогла бы мать. И то при условии, что явилась бы в жандармерию со всеми документами, детскими фотографиями своего Илюши, а главное — с его свидетельством о рождении. Но мама жила в далеком Благовещенске и не знала, что сын нуждается в ее помощи.
В этой ситуации Илья Константинович Русской мог рассчитывать только на себя.
Тем временем весть об удачливости молодых жандармов уже распространилась в провинциальном городке. Многие почитали за обязанность заглянуть в участок и удостовериться в том, что знаменитый немецкий людоед Мартин Борман спустя долгие годы пойман и посажен за решетку. Окошечко в камеру то и дело открывалось, и любознательные аргентинские граждане с интересом разглядывали пойманного злодея.
— А по виду и не скажешь, — сказала жеманная супруга тяэра Мария де ля Гранту, известная законодательница местных мод и нравов, которую по причине всеобщей известно-'сти в городке звали просто Марией. — Поверить не могу, что такой замухрышка мог съесть несколько миллионов человек. "Хотя, может быть, у них в Европе совсем другие аппетиты…
— Не сомневайтесь, сеньора, — галантно склонил к ее плечу блестящую от бриолина голову секретарь суда, местный вертопрах и повеса, числящийся другом семьи де ля Гранту. — Вы только взгляните на его глаза. Это глаза людоеда, сеньора, это глаза дикой пумы, которая, затаившись в пампасах, ждет свою очередную жертву! Взгляните в его глаза — и вы убедитесь, милая Мария, что этот человек способен на все!
Зеленые глаза сеньоры Марии с жадным томным вниманием оглядели Илью Константиновича.
— Вы правы, — сказала она и кокетливо склонила голову на плечо спутника. — Я боюсь его, Хорхе… Его вид вызывает дрожь во всем моем теле… Мне страшно!
— Не бойтесь, сеньора, — галантно сказал секретарь суда. — Ваш рыцарь с вами. Неужели вы думаете, что я не смогу защитить вас от этого беспощадного дикого зверя?
— О-о, Хорхе! — Красавица томно сощурила глаза. — Пойдемте, мой дорогой, немедленно пойдемте отсюда, вид этого хищника вызывает во мне страстное желание…
Секретарь суда боязливо огляделся по сторонам. Видно было, что он побаивается мэра, но сдержать себя не может. Так живущий в доме кот отлично знает, что за украденное со стола мясо его обязательно накажут. Но он все равно ворует это мясо в силу своей натуры, ворует и отдается беспощадным рукам хозяина — делай, бессердечный, что хочешь, все равно мясо уже сожрано и наказание по сути своей бессмысленно.
— Может быть, сеньора Мария желает поехать на нашу маленькую уютную квартирку? — проворковал Хорхе.
Мария де ля Гранту страстно сверкнула на него своими дивными очами.
— А я тебя куда зову, дурак?! — раздраженно спросила она. В это время в коридоре послышался шум, и двое карабинеров подволокли к камере задержанного. Дверь в камеру отворилась… Илья Константинович не поверил своим глазам — перед ним стоял Жора Хилькевич из Мурманска. Толстяк был в футболке, повторяющей цвета российского флага, синих шортах и красной бейсболке. На шее его желтела неизменная витая цепь, на полных ногах желтели все те же «шлепки». Новой была надпись на футболке. Сделана она была на испанском языке, которого Илья Константинович не знал. Но слоган на футболке был длинным и славным, хотя и не особо цензурным, а потому сразу скажем, что являлся он непереводимой игрой слов, и героями слогана были святая путана Мария и ее верный конь.
Честно говоря, сейчас Илья Константинович Русской был рад появлению мурманского бизнесмена, как никогда. Хиль-кевич же, заметив старого друга, радостно раскрыл объятия.
— Здорово, братан! — радостно завопил он. — Ну ты даешь, братила! За тобой не угонишься! Зря ты со мной в Бразилию не полетел! Веришь, всю Амазонку на моторках исколесили, анаконд искали. Они хитрые, заразы, нырнут и по два дня на дне сидят, утопиться готовы, лишь бы на прицел не попасть. Мы уж и на живца пробовали! Веришь, бесполезно, только крючки обдирают, на нас уже из-за этих индейцев коситься стали! Отстали только, когда я им карточку показал, где с Пеле сфотографирован. У них строго! Покажешь карточку с Пеле в обнимку, и никаких вопросов! Нет, я вот думаю, на фиг нам эти анаконды сдались? Обыкновенные змеи, как гадюки наши, только размерами побольше!
А потом, братила, мы на карнавал угодили. Такие там мулаточки плясали! Веришь, на них надето, наверное, меньше, чем при рождении! Такие цыпочки! Да, братан, проснулся ночью на ихнем пляже знаменитом, Копокабаной называется, веришь, доллара живого нет, только народ по пляжу в умате ходит!.. Про Педерссона Хилькевич не спрашивал. Похоже, Жоре Хилькевичу немного отбили память. Он даже не помнил, как высадил Русского и его товарища Педерссона на берегу Магелланова пролива. Это еще раз доказывало то, что правоохранительные органы во всех странах одинаковые — им только попадись!
Жора плюхнулся на топчан рядом с Ильей Константиновичем, недоверчиво разглядывая его. Русской понимал, что одеяние его выглядит странно, особенно плисовые штаны и сапоги гармошкой, которые ему в камеру передали сердобольные цыгане. Адидасовский костюмчик на память о задержанном нацистском преступнике забрал кто-то из полицейского начальства.
— Слышь, братила, — сказал Хилькевич, — ты часом не в пьесе какой играешь? Чего вырядился-то?
— Жизнь такая, — философски пожал плечами Русской. — Что мы все обо мне да обо мне? Ты сам-то как сюда попал?
Жора сплюнул на каменный пол.
— Волки позорные! — сказал он. — Ну, я им устрою! Ты только прикинь, тут наша сборная тренировочные матчи с ихним «Пеньяролем» проводит. Ну, я чин по чину, снаряже-ньице заготовил, сирену с завода «Серп и Молот» выкупил, красок, чтобы морду мазать, прикупил… Сижу, блин, болею! Ну, изредка сирену заведу, чтоб все по кайфу было… Тут ко мне ихний мент подходит, берет, сволота, под козырек и вежливо так спрашивает: «Не будет ли сеньор так любезен сирену свою больше не включать? А то у нас уже по всей Патагонии военное положение объявлено и население воздушных налетов ждет». А сам, гадюка, мне всю видимость закрыл. Тут наши гол забили. Это ж, сам понимаешь, не телек, здесь повторов не будет. Такая меня досада взяла, что я этого мента сиреной по башке и огладил. Мента, конечно, в больницу, а меня вот сюда, в камеру.
Он встал, ногой ударил в дверь, сморщившись, схватился за отбитые пальцы и запрыгал на одной ноге.
— У-уу, волки! — сказал он. — Поболеть порядочному человеку спокойно не дают! И сотовый отобрали, а то бы я сейчас адмиралу Тихомирову позвонил в Севморфлот, тот бы их парочкой крылатых ракет вразумил! А ты? Ты-то как здесь оказался?
— За Бормана приняли, — досадливо морщась, признался Русской.
Жора недоуменно оглядел его.
— Тебя? За Бормана? — недоверчиво переспросил он. — Да ты и не похож на него вовсе. Борман-то покруче будет, он пять лет бодибилдингом занимался, у него фигура что шкаф-купе у меня в прихожей…
— Да не за того, — уныло сказал Илья Константинович. — За немца, который с Гитлером когда-то кашу варил.
Хилькевич еще раз внимательно оглядел товарища по несчастью.
— Не, братила, — сказал он. — Как это я сразу не допетрил? Есть, блин, в тебе что-то немецкое. И фигура у тебя, братила, дойчевская, и в морде какая-то аккуратность просматривается. Только тому сколько сейчас лет? За девяносто?
— Вот и я им говорил, — хмуро сказал Русской. — А они свое гнут, мол, не в возрасте дело, ты, говорят, на фоторобот этого самого Бормана крепко смахиваешь. Жора всплеснул руками.
— Да на этот самый фоторобот кто только не смахивает! Вот, помню, у нас один чудик в Мурманске рыболовный траулер с треской угнал. Менты там такой фоторобот нарисовали, что полгорода по нему похватали, сам в кутузке два месяца парился. Только когда они своего начальника УВД по фотороботу в КПЗ упрятали, до них дошло, что картинка некачественная.
— А ты к этому траулеру отношения не имел? — недоверчиво усмехнулся Русской.
Жора Хилькевич пожал плечами.
— Ты, братила, любопытен, как следователь из прокуратуры, — сказал он. — Ты ж сам бизнесом занимался, знаешь, что без первоначального капитала свое дело ни за что не поднимешь.
Они посидели на топчане и помолчали. В зарешеченное окно на них с воли смотрело синее небо. Жора достал из кармана мятую пачку «Примы» и протянул сигарету Илье. Русской не курил, но сейчас на душе у него было так тошно, что он взял сигарету, прикурил ее и, закашлявшись, затянулся вонючим дымом.
— Как ты эту гадость куришь? — продолжая перхать, задавленно спросил он.
— А я всегда, когда за бугор выезжаю, с собой несколько пачек «Примы» беру, — признался Жора. — Как тоска одолевать начинает, я сигареточку выкурю — и словно опять дома оказался.
Русской с сомнением понюхал сигарету.
— А мне она Монголию напоминает, — сказал он. — Дымит словно кизяк. Ну, что делать будем?
— Я посплю, — решительно сказал Жора и вытянулся на топчане. — А то вчера в дансинге полдня аргентинское танго с одной дамочкой разучивал. Одного французского шампанского два ящика выжрали. А утром на скачки подался, а оттуда прямо на футбол.
Он сладко зевнул, с хрустом потянулся и с неожиданной досадой сказал:
— Из-за этих козлов так и не узнал, кто гол забил — Панов или Веретенников.
Русской посидел, посасывая вонючую сигарету.
Хилькевич похрапывал, одной рукой зажав в кулаке свою толстую золотую цепь. Лицо его было безмятежно спокойным, словно не в камере он сейчас находился, а спал в очередном пятизвездочном гранд-отеле с очередной жрицей Камасутры под боком.
Илья Константинович тычком забычковал недокуренную сигарету и лег на спину, глядя в грязный потолок камеры. Почему-то сейчас ему вспомнились убийцы, гнавшиеся за ним от самого Владика. «Интересно, — подумал Илья Константинович, неожиданно для самого себя окунаясь в сонливую дрему, — нашли эти орлы себе новый пистолет или… х-ээх… что-нибудь новенькое придумали?»