Едва ли зимовщики мыса Эванс могли предположить, что терпеливый, доброжелательный, воспитанный, но в то же время довольно замкнутый и не всегда приспособленный к условиям антарктической зимовки Эпсли Джордж Черри-Гаррард (кличка “Вишенка”) — выпускник Оксфорда и участник “без научной квалификации” Британской Антарктической экспедиции 1910–1913 годов, во главе которой стоял капитан первого ранга английских Королевских ВМС Роберт Фолкон Скотт, создаст документреквием, второй по значимости и силе после дневника самого Р. Скотта.

Целью Британской Антарктической экспедиции было именно достижение полюса — так считала общественность Англии и читатели газет во всем мире, что ставило экспедицию в их глазах в особое положение по сравнению с предшествующими. И когда события развернулись так, как они развернулись, фокус восприятия широкого читателя сконцентрировался на судьбе именно полюсного отряда. За пределами интересов любителей газетных новостей остались и исчезновение северного отряда во главе с В. Кемпбеллом, и научные результаты экспедиции в целом, и значение случившегося для последующего изучения ледяного материка. На многие вопросы ответили научные результаты экспедиции, дневник самого Р. Скотта, воспоминания других участников экспедиции. Э. Черри-Гаррард, не рискуя из-за недостатка личного опыта настаивать на своей оценке ряда спорных моментов в деятельности экспедиции, подает эти события глазами их участников, привлекая массу документов и ссылок, что резко выделяет его книгу среди публикаций других участников экспедиции. Отрывки из его книги* и записи самого Р. Скотта составляют основу настоящей главы, рассказывающей, пожалуй, о самой ужасной трагедии в истории покорения Южного полюса Земли.

Прежде чем приступить к изложению интересных подробностей, сообщим о сути страшного путешествия Р. Скотта.

Сам Р. Скотт, объясняя свою неудачу в “Послании обществу”, ссылается на непогоду. Действительно, в это время наступила антарктическая зима, которая и не могла быть иной. Важно другое: имевшимися транспортными средствами выполнить намеченный маршрут в более короткие сроки было невозможно. Р. Скотт знал об этом и, планируя возвращение полюсного отряда на период с середины марта до начала апреля, тем самым обрекал свой отряд на испытание антарктической зимой. Можно считать, что выполнение маршрута в таких условиях и такими средствами (в отличие от норвежцев Амундсена) было уже за пределами человеческих возможностей. На фоне этого совершившаяся трагедия выглядит скорее закономерной, чем случайной.

И такой вывод подтверждается еще целым рядом примеров в действиях людей из ближайшего окружения Р. Скотта, прежде всего лейтенанта Эванса. Дело в том, что признаки опасного изнурения людей появились спустя три месяца после начала маршрута.

‘ Черри-Гаррард Э. Самое ужасное путешествие. Пер с англ. — Л.: Гидрометеоиздат, 1991. - 552 с.

Очевидно, трехмесячный срок — предельный для безопасной работы в данных условиях. Затем начинается борьба за выживание, где любое неблагоприятное стечение обстоятельств может оказаться роковым. В отряде Э. Эванса при приближении к базе (как впрочем, и в отряде самого Р. Скотта) часть людей уже оказалась на грани истощения. Об этом свидетельствует снижение темпа движения, и соответственно, более пологая “ветвь” графика, начиная с конца января. К счастью для людей из отряда Э. Эванса — они возвращались еще в конце антарктического лета. Когда отдельные люди теряли способность идти, до базы оставалось около сотни километров. В сложившейся обстановке любая случайность могла иметь роковые последствия.

В отличие от отряда Э. Эванса, Р. Скотт и его люди накануне гибели оказались в заведомо худшем положении. Во-первых, из-за большого расстояния до базы (свыше 260 км) и, во-вторых, из-за наступившей антарктической зимы. В создавшейся ситуации эти обстоятельства не давали остаткам отряда Р. Скотта каких-либо реальных шансов на благополучное возвращение.Отряд Р. Скотта погиб, исчерпав возможность к действию. В свою очередь причины гибели участников похода на полюс обусловлены ошибками в планировании всей полюсной операции, из которых главная — несоответствие средств (прежде всего транспортных) и цели.

В полюсной операции ни лошади, ни моторные сани не оправдали себя, и в конце концов люди сами впряглись в нарты. Видимо, еще в процессе полюсного похода Р. Скотт пытался переосмыслить ситуацию и внести ряд корректив относительно собачьих упряжек, роль которых резко возрастала. Собачьими упряжками в его экспедиции заведовал некто Сесил Мирз, фигура неординарная даже в созвездии личностей, зимовавших на мысе Эванс. Р. Скотт принял его в экспедицию по рекомендации непосредственно Адмиралтейства. Этот человек с десяток лет прожил на Дальнем Востоке, хорошо знал его русскую часть, а также прилегающую Сибирь, которую однажды пересек до мыса Челюскина. Он говорил по-русски, по-китайски и даже на хинди. Участник англо-бурской войны. В глазах своих товарищей по зимовке это был бродяга из бродяг и вдобавок искатель приключений, соприкасавшихся странным образом с военным ведомством. Неудивительно, если считают, что этот человек был связан с военной разведкой. Так или иначе, но именно С. Мирз закупил в Хабаровске и Николаевске на территории России несколько десятков собак для экспедиции Р. Скотта, проделав позже аналогичную операцию с лошадьми в Харбине (Манчжурия), а также нанял каюра Дмитрия Гирева и конюха Антона Омельченко — они стали первыми русскими, зимовавшими в Антарктиде. Однако в экспедиции его отношения с Р. Скоттом не сложились, по вине последнего — он слишком любил объяснять С. Мирзу, как надо обращаться с собаками, одновременно недооценивая этот вид транспорта.

1 июня 1910 года “Терра-Нова” вышла из Вест-индских доков в Лондоне, а 15 июня — из Кардиффа. Судно взяло курс на Новую Зеландию, там были пополнены и уложены его грузы, взяты на борт собаки, пони, моторные сани, кое-какие дополнительные запасы продовольствия и снаряжения. Здесь же поднялись на борт те офицеры и ученые, которые не плыли из Лондона. 29 ноября 1910 года судно, наконец, отчалило, взяв курс на юг. 4 января 1911 года оно прибыло в залив Мак-Мёрдо, и меньше чем за две недели полярники построили себе дом на мысе Эванс и выгрузили все вещи. Вскоре после этого судно ушло. Высаженная на мысе Эванс партия во главе со Скоттом известна как главная партия.

Предполагалось, что для выполнения научных задач экспедиции на Земле Короля Эдуарда VII высадится вторая партия с меньшим числом людей под началом Кемпбелла. В поисках подходящего для высадки места группа Кемпбелла встретила в Тигровой бухте норвежскую экспедицию Руала Амундсена на бывшем корабле Нансена — “Фраме”. Кемпбелл с пятью товарищами высадились в конце концов на мысе Адэр и построили себе дом рядом со старой зимовкой Борхгревика. Судно вернулось обратно в Новую Зеландию. Через год оно возвратилось в Антарктику с новыми запасами продовольствия и снаряжения, а еще через два года доставило в цивилизованный мир тех, кто выжил.

На долю главной партии выпало столько приключений и походов, причем одновременно, что, кажется, неподготовленному читателю будет легче разобраться в содержании всей книги Черри-Гаррарда, а не в краткой последовательности событий.

В первую осень были образованы две партии: одной, во главе со Скоттом, предстояло заложить на Барьере склады для похода к полюсу, и она так и называлась — партия по устройству складов; другая должна была вести геологические изыскания в Западных горах — тех, которые образуют западный берег залива Мак-Мёрдо. Это первый геологический поход, а следующим летом с той же целью был предпринят второй геологический поход. Обе партии в марте 1911 года встретились в старой хижине экспедиции “Дисковери” (первая экспедиция Скотта) на мысе Хат и здесь выжидали, пока море замерзнет, чтобы уйти на север к мысу Эванс. Те же, кто оставался тем временем на мысе Эванс, продолжали вести комплексные научные наблюдения. В полном составе главная партия собралась для зимовки на мысе Эванс лишь к 12 мая. Во второй половине зимы три человека во главе с Уилсоном предприняли поход на мыс Крозир для изучения эмбриологии императорского пингвина; это так называемое зимнее путешествие.

Летом 1911–1912 года усилия большинства участников санных походов были направлены на подготовку завоевания Южного полюса. Партия с моторными санями снова отправилась на Барьер, с собачьими упряжками — к подножию ледника Бирдмора. Отсюда двенадцать человек пошли’ дальше. Четверо из них под командой Аткинсона — первая вспомогательная партия — повернули назад с верховьев ледника на широте 85°3’. Через две недели лейтенант Эванс увел еще двоих с 87”32’ — вторую вспомогательную партию. Дальше к полюсу пошли пятеро: Скотт, Уилсон, Боуэрс, Отс и старшина Эванс. 17 января они достигли Южного полюса и обнаружили, что за 34 дня до них здесь уже побывал Амундсен. На обратном пути они прошли 721 уставную милю и погибли в 177 милях от своей зимней базы.

Вспомогательные партии добрались до дома благополучно, правда, лейтенант Эванс был болен цингой в острой форме. В конце февраля 1912 года провиант для возвращающейся полюсной партии все еще находился на складе Одной тонны. Болезнь Эванса вынудила срочно пересмотреть планы, и “Вишенке” было приказано взять одного человека и с двумя собачьими упряжками идти к складу и перебазировать продукты. Этот поход можно назвать походом на собаках к складу Одной тонны.

Шесть членов экспедиции во главе с Кемпбеллом, которые в начале 1911 года высадились на мысе Адэр, были весьма огорчены тем, что летом 1911 года им не удалось провести достаточное количество санных походов: в самом начале года ветер отогнал весь морской лед от берега, а сзади их не пускали на плато горы; прохода через них они так и не нашли. Поэтому, когда 4 января 1912 года появилась “Терра-Нова”, было решено, что судно высадит их с шестинедельным рационом провианта для санных путешествий и дополнительным запасом галет, пеммикана и другой провизии у горы Мелборн в Убежище Эванс, в 250 милях южнее мыса Адэр и в 200 милях от зимней базы экспедиции на мысе Эванс. Поздно вечером 8 января они стали лагерем в этом месте и помахали вслед уходившему из бухты кораблю.

Он должен был зайти за ними 18 февраля Г912 года.

Но вернемся опять в залив Мак-Мёрдо. 16 марта две собачьи упряжки Черри-Гаррада в полном изнеможении вернулись со склада Одной тонны на мыс Хат. От Барьера “Вишенка” еще прошел по морскому льду на мыс Хат, но здесь началась открытая вода и никакой связи с мысом Эванс не было. На мысе Хат находится Аткинсон с матросом, и он обрисовал сложившееся положение примерно так.

Корабль ушел и вернуться уже не сможет — вот-вот наступит зима. Кроме лейтенанта Эванса, больного цингой, он забрал пятерых других офицеров и троих матросов, чей срок пребывания в Антарктиде истек. Таким образом, на мысе Эванс осталось всего лишь четверо офицеров, и четверо матросов — на мысе Хат.

Среди этих новостей самой тревожной была та, что судно не пробилось сквозь тяжелый пак к лагерю Кемпбелла в Убежище Эванс. Все его попытки были безуспешны. Решит ли Кемпбелл зимовать на месте своей стоянки? Или попытается на санях уйти по берегу еще куда-нибудь?

В отсутствие Скотта руководство экспедицией в невероятно трудных условиях, сложившихся в этом и в следующем году, должно было бы, естественно, перейти к лейтенанту Эвансу.

Но Эванс в тяжелом состоянии плыл на корабле в Англию. Эта задача легла на Аткинсона, и он с ней справился.

Все беспокоились за судьбу Кемпбелла и его партии, но чем дальше, тем больше к этому беспокойству примешивалась тревога за все еще отсутствовавшую полюсную партию: зима быстро вступала в свои права, погода стояла плохая. Но что могут сделать два человека? Да и что надо делать? И если делать, то когда, чтобы было больше шансов на успех?

В конце концов Аткинсон решил сделать две попытки.

26 марта он с матросом Кэохэйном вышел с санями на Барьер. Погода была ужасная, но они достигли точки в нескольких милях к югу от Углового лагеря и возвратились. Стало понятно, что южная партия погибла.

Больше ничего нельзя было предпринять, пока не возобновится связь с зимней базой на мысе Эванс. Только 10 апреля удалось на санях проехать к нему по свежему льду. 14 апреля на мыс Хат подоспела помощь.

Тогда и была предпринята вторая попытка.

Партия из четырех человек прошла на санях кусок западного побережья, чтобы встретить Кемпбелла и помочь ему. Поход закончился ничем, как, впрочем, и следовало ожидать.

Далее будут изложены и история наступившей зимы, и мучительные колебания: искать ли полюсную партию (наверняка погибшую) с ее документацией или же Кемпбелла с его людьми (возможно живыми). Делать и то и другое было невозможно — не хватало людей. Все считали, что полюсную партию погубила цинга, либо партия провалилась в трещину… И твердо были уверены, что только болезнь или несчастный случай могут помешать людям Скотта найти дорогу к лагерю. Было решено предоставить Кемпбеллу своими силами пробиваться к базе вдоль берега, а самим пойти на поиски полюсной партии и ее документации. “К нашему удивлению, — пишет Черри-Гаррард, — мы обнаружили занесенную снегом палатку в 140 милях от мыса Хат и всего лишь в 11 милях от склада Одной тонны. Они прибыли сюда 19 марта.

В палатке лежали тела Скотта, Уилсона и Боуэрса. Отс, не дойдя до этого места 18 миль, добровольно вышел из палатки в метель навстречу смерти, старшина Эванс лежал мертвый у подножья ледника Бирдмора”.

Найдя тела и документацию участников похода, поисковая партия вернулась на мыс Хат, с намерением отправиться по западному берегу навстречу Кемпбеллу.

История Кемпбелла такова.

Кемпбелл высадился в Убежище Эванс, имея провианта на шесть недель санных походов плюс двухнедельный рацион на шесть человек: 56 фунтов сахара, 24 фунта какао, 36 фунтов шоколада, 210 фунтов галет и запасную одежду. Иными словами, после проведенных по плану санных походов, им оставалось продовольствия на четыре недели весьма скудных пайков.

Кроме того, у них были запасная палатка и запасной спальный мешок. Никто серьезно не предполагал, что корабль не сможет их забрать во второй половине февраля.

Партия Кемпбелла провела успешные санные походы и важные геологические изыскания в районе Убежища Эванс. Затем, обосновавшись на берегу, они стали ждать судно.

Вокруг до самого горизонта, сколько хватал глаз, простиралась открытая вода, разгоняемая сильным ветром, а судно не приходило. Путешественники решили, что оно потерпело крушение. На самом же деле за пределами их видимости лежал толстый паковый лед, сквозь который капитан “Терри-Нова” Пеннел упорно пытался провести судно, пока не встал перед выбором — или уходить, или вмерзнуть в лед. Ему так и не удалось приблизиться к берегу ближе чем на 27 миль.

Вот тогда-то с плато позади них по направлению к открытому морю задули сильные ветры. Такая погода усугубила и без того плохое положение. Убежище Эванс усеяно огромными каменными глыбами; преодолевать их приходилось склонившись вперед и сопротивляясь встречному ветру, а стоило ему внезапно стихнуть, как незадачливый путешественник валился вперед лицом вниз. Ввиду таких обстоятельств решено было с места не трогаться, подготовиться к зимовке, а весной отправиться берегом на санях на мыс Эванс. Альтернативная идея отправиться берегом на санях в марте или апреле, кажется, никогда всерьез не обсуждалась, Отряд Кемпбелла между тем разделился на две группы по трое человек в каждой. Первые трое под командой Кемпбелла вырыли в большом сугробе шурф глубиной 6 футов, от него вбок продолбили буром и лопатой проход, а в конце прохода — пещеру площадью 12 футов на 6, высотой 5 футов и 6 дюймов. Остальные трое под командой Левика разыскивали и убивали тюленей и пингвинов, но их попадалось ничтожно мало, и до середины зимы, когда наступила полярная ночь, люди не ели досыта.

Один человек обязательно дежурил у палаток — они были уже такие изношенные и ветхие, что оставлять их без присмотра на ветру было небезопасно.

К 17 марта пещера, еще не готовая, могла все же принять троих жителей. Вот что об их вселении рассказывает в своем дневнике один из участников — Пристли*: “17 марта, семь часов вечера. Весь день дул сильный юго-западный ветер, ночью усилившийся до бури. День выдался ужасный — надо было Перенести в наше временное жилище все необходимые вещи. Ни разу за все время совместного пребывания нервы не были так напряжены, но мы успешно выдержали испытание… Не хотел бы я еще когда-нибудь сделать три такие ходки, как сегодня. Стоило ветру ослабнуть, и я падал в наветренную сторону. Каждый яростный порыв ветра заставлял меня склоняться в противоположном направлении, не меньше десяти раз он поднимал меня вверх и кидал “назёмъ или на валуны”.

Пристли продолжает: “После прибытия бездомной партии сварили суп, который привел всех в самое благодушное настроение. Согревшись от еды, все на час-другой забыли о невзгодах и запели… Зрелище было очень приятное, и стоит закрыть глаза, как передо мной встает маленькая пещера, вырубленная во льду и снегу, с хлопающей на ветру палаткой вместо двери, удерживаемой у краев входного отверстия перекрещенными ледорубом и лопатой… Пещеру освещают три или четыре маленьких жирника, источающие мягкий желтый свет. У стены лежим на спальниках, отдыхая после трудового дня, Кемпбелл, Дикасон и я; напротив, на возвышении, выбитом до уровня пола, сидят Левик, Браунинг и Аббот, обмениваясь впечатлениями о поглощаемом ими супе.

Пристли Р. Антарктическая Одиссея. — Л.: Шдрометеоиздат, 1989 Примус весело гудит под котлом с подкрашенной жидкостью, заменяющей какао. По мере того, как гости согреваются, у них пробуждается чувство юмора — мы перекидываемся остротами, но сегодня все преимущества на нашей стороне; авария в той палатке и вынужденный уход от родных пенатов — неисчерпаемая тема шуток. Вдруг кто-то заводит песню, остальные хором ее подхватывают, вмиг заглушая шум примуса. Поют несколько часов. Но вот свет начинает меркнуть, и холод берет верх над действием какао и супа. Поющих одного за другим пробирает дрожь, невольно все начинают думать, какая трудная предстоит ночь, и тут становится не до песен…

Двое в одноместном спальнике! Даже сама мысль об этом мучительна и ни у кого не вызывает желания шутить. Шутки посыплются на следующий день, когда ночь благополучно закончится, а пока что ее близость наводит на грустные размышления. Но делать нечего, каждый из нас готовится приютить у себя еще одного человека”.

В таких условиях злосчастная партия, не терявшая присутствия духа, вступила в одну из самых ужасных зим, сотворенных Господом Богом… Они страшно голодали, ведь ветер не только мешал образованию морского льда в заливе, но и делал его берега почти недоступными для тюленей. Случались, правда, и праздники, например, в тот день, когда Браунинг заметил и убил тюленя, и в его желудке мы обнаружили тридцать шесть “не переваренных рыбин, вполне пригодных для пищи”. Какие радужные перспективы открылись перед зимовщиками! “Тюлени со съедобной начинкой нам больше не попадались, но мы не теряли надежды на встречу с такими экземплярами, и охота превратилась в азартную игру. Впредь, при виде тюленя кто-нибудь восклицал: “Рыба!”, - и все наперегонки бросались к животному”.

Они ели ворвань, на ворвани варили пищу, ворванью заправляли лампы. Одежда и вещи пропитались ворванью; сажа покрывала темным слоем их лица и руки, спальные мешки, печи, стены, потолок; забивалась в горло, раздражала глаза. Пропитанная ворванью одежда не удерживала тепла, и вскоре изорвалась настолько, что мало защищала от ветра; зато ее можно было поставить стоймя — так много в ней было жира, хотя зимовщики часто соскребали его ножами и оттирали пингвиньими шкурками.

С самого начала зимовщики договорились сохранить оставшийся провиант для весеннего санного похода вдоль берега, так что до весны они должны были питаться мясом тюленей и пингвинов, которых сами добывали. Первый случай дизентерии возник в самом начале зимы и был спровоцирован использованием соли из морской воды. Тогда взяли соль из санного рациона и в течение недели клали ее в пищу; она привела все в норму, а со временем они привыкли к соли из морской воды. Только Браунинг, который когдато болел брюшным тифом, всю зиму страдал от дизентерии. Она бы его наверняка доконала, если бы не его веселый добродушный характер.

В июле дизентерия разразилась с новой силой.

Некоторые неприятности доставил им и синдром “пещерной спины” — следствие того, что из-за низкого потолка приходилось сидеть в полусогнутом положении. В начале сентября группу поразило птомаиновое отравление. Его вызвало мороженое мясо, слишком долго находившееся для оттаивания в “духовке” — так они называли ящик из-под галет, подвешенный над топившейся ворванью печью. “Духовка” висела чуть косо и в ее углу скапливалась старая кровь, влага и кусочки мяса. Вероятно, это в сочетании с супом с душком — вылить его у голодных зимовщиков не хватило духа — и послужило причиной серьезного заболевания. Особенно плохо себя чувствовали Браунинг и Дикасон.

Случались черные дни: например, когда они поняли, что судно не снимет их с берега; когда одолевали тоска, голод, недомогание — все сразу; когда казалось, что тюленина на исходе и придется идти берегом среди зимы — вдруг Аббот разделочным ножом убил двух тюленей, покалечив себе при этом три пальца, и спас положение.

Но бывали и светлые дни, вернее, не такие черные: в день зимнего солнцестояния все так насытились, что на еду не могли смотреть; в другой раз, наконец, без запинки спели Тедеум; или убили несколько пингвинов; или получили из аптечки порцию горчичного пластыря…

На свете не было более веселой и остроумной партии. Во всем они умудрялись видеть комическую сторону, и если сегодня им это не удавалось, то уж назавтра они потешались вовсю.

30 сентября они отправились, как говорили, “домой”. Им предстояло пройти с санями вдоль берега около 200 миль, кое-где по морскому льду, который, как мы уже говорили, отсутствовал в районе Убежища Эванс. Надо было, кроме того, пересечь язык ледника Дригальского — могучее препятствие, угнетавшее всю зиму их воображение. На последний ледяной вал сжатия, вызванный ледником, они поднялись вечером 10 октября и увидели Эребус, от которого их отделяли 150 миль. Все перенесенные тяготы остались позади, впереди зимовщиков ждал мыс Эванс, а морской лед простирался перед ними сияющей бесконечностью.

Дикасон, в начале похода чуть живой из-за дизентерии, вскоре поправился. Браунингу, однако, было по-прежнему плохо; его спасло лишь то, что теперь их рацион состоял из четырех галет, небольшого количества пеммикана и какао — куда более здоровой пищи, чем извечное мясо. Поблизости от бухты Гранит, через месяц после старта, состояние Браунинга настолько ухудшилось, что обсуждался вопрос, не оставить ли его с Левиком на этом месте в ожидании лекарств и подходящей пищи с мыса Эванс.

Однако их невзгодам пришел конец: на мысе Роберте они неожиданно для себя увидели опознавательный знак склада, зарытого Тейлором в прошлом году. Они бросились по-собачьи разрывать снег — и о радость! — нашли целый ящик галет, а также масло, изюм, сало. День и ночь они без устали, никуда не торопясь, жевали, и когда снова вышли в путь, рты их были изранены галетами. Нет сомнении в том, что перемена питания спасла Браунингу жизнь.

Двигаясь берегом на юг, они нашли другой склад, а потом и третий. 5 ноября они прибыли на мыс Хат.

“Терра-Нова” прибыла на мыс Эванс 18 января 1913 года, как раз когда все начали готовиться к следующей зимовке. Выжившие члены экспедиции весной прибыли на родину. А осенью уже вышла в свет книга Скотта.

Скотту было 43 года, Уилсону — 39, Эвансу — 37, Отсу — 32, Боуэрсу — 28.

Из дневника Р. Скотта: “Среда, 14 марта. Мы, несомненно, с каждым днем слабеем; все словно сговорились против нас… Хотели, отдохнув, пройти еще сколько-нибудь, но все слишком прозябли, так как северный ветер ни на минуту не утихал, а когда солнце стало садиться, температура понизилась еще больше. Долго возились, готовя ужин впотьмах…

Температура понизилась до -43° [-42 °C] при сильном ветре. Надо идти вперед, но разбивка лагеря с каждым разом становится все труднее и опаснее. Мы, должно быть, близки к концу.

Бедному Отеу с ногой все хуже. Боюсь даже подумать, что с ним будет завтра. Мы с величайшим трудом спасаемся от обмораживания.

Никогда не думал, чтобы в это время года могли быть такие морозы и такие ветры. Вне палатки — ужас. Должны бороться до последней галеты, но уменьшать рационы нельзя.

Пятница, 16 марта или суббота, 17. Потерял счет числам, но вероятнее, кажется, последнее.

Жизнь наша — чистая трагедия. Третьего дня за завтраком бедный Отс объявил, что дальше идти не может, и предложил нам оставить его, уложив в спальный мешок. Этого мы сделать не могли и уговорили его пойти дальше. Несмотря на невыносимую боль, он крепился; мы сделали еще несколько миль. К ночи ему стало хуже.

Мы знали, что это — конец.

На случай, если будут найдены эти листки, я хочу отметить следующие факты. Последние мысли Отса были о его матери, но перед этим он с гордостью выразил надежду, что его полк будет доволен мужеством, с каким он встретил смерть. Это мужество мы все можем засвидетельствовать. В течение многих недель он без жалоб переносил жестокие страдания, но до самого конца был в состоянии разговаривать о посторонних предметах и это делал охотно. Он до самого конца не терял, не позволял себе терять надежду. Это была бесстрашная душа.

Конец же был такой: Отс проспал предыдущую ночь, надеясь не проснуться, однако утром проснулся. Это было вчера. Была пурга. Он сказал: “Пойду, пройдусь. Может, не сразу вернусь”. Он вышел в метель, и мы больше его не видели. Теперь мы знали, что бедный Отс идет на смерть, и отговаривали его, но в то же время сознавали, что он поступает как благородный человек и английский джентльмен. Мы все надеемся так же встретить конец, а до конца, несомненно, недалеко.

Пользуюсь случаем сказать, что до самого конца мы не покидали своих больных товарищей. Что касается Эдгара Эванса, когда у нас положительно не было пищи и он лежал без памяти, то, ради спасения остальных, казалось необходимостью оставить его. Провидение милостиво убрало его в самый критический момент.

Эдгар Эванс умер своей смертью, и мы ушли от него только два часа спустя после кончины.

Могу писать только за ланчем, и то не всегда. Холод убийственный: -40° [-40 °C] в полдень.

Мои товарищи бесконечно бодры, но нам ежеминутно грозит опасное обморожение. Хотя мы беспрестанного говорим о благополучном исходе, не думаю, чтобы хоть один из нас в душе верил в его возможность.

Мы теперь мерзнем и на ходу и в любое время, не мерзнем только за едой. Вчера из-за пурги мы вынуждены были сделать привал и сегодня продвигаемся ужасно медленно. Стоим в старом лагере № 14, в двух шагах от лагеря Одной тонны. Здесь оставляем наш теодолит, фотографический аппарат и спальный мешок Отса. Дневники и пр., как и геологические образцы, которые мы везем с собой по особой просьбе Уилсона, найдут при нас или на санях.

Воскресенье, 13 марта. Сегодня за ланчем находились в 21 миле от склада. Несчастье преследует нас, но еще есть надежда на лучшее.

Вчера опять дул противный ветер и гнал снег нам в лицо; пришлось остановиться. Ветер с NW силой в 4 балла, температура -35° [-37 °C].

Нет такого человека, который мог бы справиться с ним, а мы изнурены почти до предела.

Моя правая нога пропала — отморожены почти все пальцы, а еще два года назад я мог похвастаться двумя здоровыми ногами. Теперь лучше всех чувствует себя Боуэрс, но это неважно. И он, и Уилсон все еще рассчитывают выбраться или только делают вид — уж не знаю! В походной печке последний керосин, и то он налит только наполовину. Спирта осталась самая малость. Вот и все, что стоит между нами и небытием. Ветер в настоящую минуту попутный, это, пожалуй, в нашу пользу. Когда шли к полюсу, то такое число миль, какое мы проходим теперь в день, — показалось бы нам до смешного ничтожным.

Понедельник, 19 марта. Ланч. Вчера вечером с трудом устроились на ночевку и страшно зябли, пока не поужинали холодным пеммиканом, галетой с кружкой какао, сваренного на спирту. Тогда, против ожидания, согрелись и спали хорошо. Сегодня поднялись с обычной проволочкой. Сани ужасно тяжелы. До склада 15,5 мили, должны бы дойти в три дня. Ну и продвижение! Пищи осталось на два дня, но дров еле-еле хватит на день. Ноги у нас у всех плохи. У Уилсона лучше, чем у других. Всех хуже моя правая нога, левая еще здорова. Нет возможности лечить ноги, пока нет горячей пищи. Лучшее, на что я теперь могу надеяться, это ампутация ноги; но не распространится* ли гангрена? — вот вопрос. Погода отдохнуть не дает. Ветер с севера и северо-запада, температура сегодня -40 °C.

22 и 23 марта. Метель не унимается. Уилсон и Боуэрс не могли идти. Завтра остается последняя возможность. Топлива нет, пищи осталось на раз или два. Должно быть, конец близок.

Решили дождаться естественного конца. Пойдем до склада с вещами или без них и, может, умрем в дороге.

Четверг, 29 марта. С 21-го числа свирепствовал непрерывный шторм с WSW и SW. 20-го у нас было топлива на две чашки чая на каждого и на два дня сухой пищи. Каждый день мы были готовы идти — до склада всего 11 миль, — но нет возможности высунуться из палатки, так несет и крутит снег. Не думаю, чтобы мы теперь могли еще на что-либо надеяться. Выдержим до конца. Мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далек.

Жаль, но не думаю, чтобы я был еще в состоянии писать. Р. Скотт.

Последняя запись: Ради Бога, не оставьте наших близких”.

А вот выдержки из предсмертных писем, написанных Р. Скоттом.

К миссис Э. А. Уилсон

“Дорогая миссис Уилсон!

Когда это письмо дойдет до Вас, мы с Биллом уже давно окончим свое существование. Мы сейчас очень близки к этому, и я хотел бы, чтобы Вы знали, каким он был чудесным человеком до конца — неизменно бодрым и готовым принести себя в жертву ради других. Ни разу у него не вырвалось ни одного слова упрека мне за то, что я втянул его в эту скверную историю.

Он не страдает, к счастью, и терпит только небольшие неудобства.

В глазах его сияет синева утешительной надежды, а его дух умиротворен удовлетворением, которое доставляет ему вера в то, что сам он является частью великих планов Всемогущего. Ничего не могу прибавить вам в утешение, кроме того, что он умер так, как жил, — храбрым, истинным мужчиной и самым стойким из друзей.

Все мое сердце преисполнено жалостью к вам.

Ваш Р. Скотт” К миссис Боуэрс

“Дорогая миссис Боуэрс!

Боюсь, что это письмо вы получите после того, как на Вас обрушится один из самых тяжелых ударов за всю Вашу жизнь.

Я пишу в ту минуту, когда мы очень близки к концу нашего путешествия, и оканчиваю его в обществе двух доблестных и благородных джентльменов. Один из них — ваш сын. Он стал одним из самых моих близких и верных друзей, и я ценю его удивительно прямую натуру, его ловкость и энергию. По мере того как росли затруднения, его неустрашимый дух сверкал все ярче, и он оставался бодрым, полным надежды и непоколебимым до конца”.

Сэру Дж. М. Барри

“Дорогой мой Барри!

Мы умираем в очень безотрадном месте. Пишу вам прощальное письмо в надежде, что оно, может быть найдено и отослано вам… Прощайте. Я совершенно не боюсь конца, но грустно утратить многие скромные радости, которые я планировал на будущее во время долгих переходов. Я не оказался великим исследователем, но мы совершили величайший поход и подошли очень близко к крупному успеху.

Прощайте, мой дорогой друг.

Ваш навеки Р. Скотт.

Мы в отчаянном состоянии, отмороженные ноги и т. д. Нет топлива, и далеко идти до пищи, но вам было бы отрадно с нами в нашей палатке слушать наши песни и веселую беседу о том, что мы станем делать, когда дойдем до дома на мысе Хат.

Позднее. Мы очень близки к концу, но не теряем и не хотим терять бодрого настроения. Мы пережили в палатке четырехдневную бурю, и нигде нет ни пищи, ни топлива. Мы намеревались было покончить с собой, но решили умереть естественной смертью на посту”.

Из писем Р. Скотта, адресованным другим друзьям: “Хочу сказать вам, что я не был слишком стар для этой работы. Первыми сдали более молодые… В конце концов мы показали хороший пример своим соотечественникам, если не тем, что попали в скверное положение, то хотя бы тем, что встретили его как мужчины. Мы могли бы справиться, если бы бросили заболевших.

Уилсон, лучший из людей, когда-либо существовавших, многократно жертвовал собой ради больных товарищей по экспедиции…

Мы были у полюса и совершили длиннейшее путешествие из когда-либо известных. Истинной причиной, задержавшей нас, является ужасная погода и неожиданный холод к концу путешествия.

Как много я мог бы рассказать тебе об этом путешествии! Насколько оно было лучше спокойного сидения дома в условиях всяческого комфорта!”

Послание обществу Причины катастрофы не вызваны недостатками организации, но невезением в тех рискованных предприятиях, которые пришлось предпринимать.

1. Потеря конного транспорта в марте 1911 года заставила меня двинуться в путь позже, чем я предполагал, и вынудила нас сократить количество перевозимых грузов.

2. Непогода во время путешествия к полюсу и особенно продолжительная буря на 83° ю. ш. задержала нас.

3. Мягкий снег на нижних подступах к леднику опять-таки понизил нашу скорость.

Мы настойчиво боролись с этими досадными обстоятельствами и победили их, но это сказалось на уменьшении нашего продовольственного резерва.

Каждая мелочь нашего пищевого довольствия, одежда и склады, устроенные на внутреннем ледниковом щите и на протяжении всех этих долгих 700 миль до полюса и обратно, были продуманы в совершенстве. Передовой отряд вернулся бы к леднику в прекрасном состоянии и с излишками продовольствия, если бы не вышел из строя, к нашему изумлению, человек, гибели которого мы меньше всего могли ожидать. Эдгар Эванс считался сильнейшим человеком из всего отряда.

Ледник Бирдмора не труден в прекрасную погоду, но на обратном пути у нас не было ни единого действительно хорошего дня. Это обстоятельство в связи с болезнью товарища невероятно осложнило наше и без того трудное положение.

Как я уже говорил в другом месте, мы попали в область ужасно неровного льда, и Эдгар Эванс получил сотрясение мозга. Он умер естественной смертью, но оставил наш отряд в расстройстве, а осень неожиданно быстро надвигалась.

Но все вышеперечисленные факты были ничто по сравнению с тем сюрпризом, который ожидал нас на Барьере. Я настаиваю, что меры, принятые нами для возвращения, были вполне достаточны, и что никто на свете не мог бы ожидать той температуры и состояния пути, какие мы встретили в это время года. На плато на широте 85–86° мы имели -20° [-29 °C], -30° [-34 °C].

На барьере на широте 82°, на 10000 футов ниже, у нас было довольно регулярно днем -30°, ночью -47° [-44 °C], при постоянном противном ветре во время наших дневных переходов. Ясно, что эти обстоятельства произошли совершенно внезапно, и наша катастрофа, конечно, объясняется этим внезапным наступлением суровой погоды, которая, как будто, не имеет никакого удовлетворительного объяснения. Я не думаю, чтобы кому-либо и когда-либо приходилось переживать такой месяц, который пережили мы. И мы все-таки справились бы, несмотря на погоду, если бы не болезнь второго нашего сотоварища — капитана Отса и нехватка горючего на наших складах, причину которой я не могу понять, и, наконец, если бы не буря, налетевшая на нас в 11 милях от склада, где мы надеялись забрать свои последние запасы. Право, едва ли можно ждать большего невезения — это был последний удар. Мы прибыли на 11 милю от нашего старого склада Одной тонны с горючим на одну последнюю еду и с запасом пищи на два дня. В течение четырех суток мы не в состоянии были оставить палатку — буря воет вокруг нас. Мы ослабели, писать трудно, но я, лично, не жалею об этом путешествии. Оно показало, что англичане могут переносить лишения, помогать друг другу и встречать смерть с такой же величавой храбростью, как и в былое время. Мы шли на риск. Обстоятельства повернулись против нас, и поэтому у нас нет причин жаловаться. Нужно склониться перед волей провидения, с решимостью до конца делать то, что в наших силах. Но если мы пожелали отдать свои жизни за это дело, ради чести своей родины, то я взываю к своим соотечественникам с просьбой позаботиться о наших близких.

Если бы мы остались в живых, то какую бы я поведал повесть о твердости, выносливости и отваге своих товарищей!

Мои неровные строки и наши мертвые тела должны поведать эту повесть, но, конечно же, наша великая страна позаботится о том, чтобы наши близкие были как следует обеспечены.

Р. Скотт*.