В ночной тишине, пугая редких прохожих вспышками мигалки, «уазик» канареечного цвета летел к намеченной цели. В его салоне был полный джентльменский набор: следователь Иван Петрович Бобров, медэксперт Исаак Ильич Краковский, криминалист Воло-буев, дежурный оперативник Саша Махорин.

Правда, находился в этой компании один инородный элемент — студент-практикант Коля Ладушкин, который впервые участвовал в настоящем следствии и поэтому нетерпеливо ерзал на сиденье, возбужденно шмыгал носом, постоянно облизывал пересохшие губы.

— Ты, Коля, ведешь себя как наш героический исковый пес Тарзан, — усмехнувшись, сказал Махорин. — Тот тоже, когда на дело едет, от старания хвостом по полу стучит.

— А почему кинолога не взяли? — не уловив иронии, серьезно спросил Ладушкин.

— Да вроде на этот раз ни к чему, — пояснил оперативник. — Товарищи из райотдела сообщили — чистое самоубийство. Соблюдем формальности — и по хатам. Правильно я мыслю, Иван Петрович?

Следователь промолчал, недовольно цыкнул зубом. Из чего Махорин сделал вывод, что у «шефа» опять разболелся бок и лучше к нему не приставать.

А обстоятельства происшествия были такие. В воскресенье вечером, вернувшись с дачи, Клавдия Ивановна Арланова обнаружила на полу гостиной своего супруга — бывшего персонального пенсионера союзного значения, бывшего первого секретаря обкома КПСС Василия Сергеевича Арланова, с огнестрельной раной черепной коробки и зажатым в кулаке пистолетом системы «парабеллум».

Для начала Клавдия Ивановна хлопнулась в обморок, а потом, очнувшись, сразу позвонила в милицию, потому как «Скорую помощь» вызывать было бессмысленно.

«Уазик» вкатил в просторный «номенклатурный» двор, остановился у подъезда. Спецов, как положено, встречал участковый инспектор.

— Капитан Молодчий, — представился он. — Там, наверху, наши сыскари караулят. Понятых я уже подобрал.

— Молодец, — похвалил его следователь и направился к лифту. За ним последовала «вся королевская рать».

— Ты убиенного когда-нибудь видел? — обращаясь к Ладушкину, зловеще прошептал Махорин.

— Н-е-е, — тихо проблеял Коля.

— Тогда крепись, старик. Зрелище то еще…

На лестничной клетке у квартиры пострадавшего сразу стало тесно, милиция, понятые, оперативники… Ладушкин обратил внимание на женщину, сидящую в кресле, равнодушно глядевшую на всю эту толпу широко раскрытыми огромными глазами. Видимо, это была жена самоубийцы. Коля думал, что следователь обратится к ней, но Бобров сначала выслушал короткие четкие доклады представителей райотдела.

— Мы до вашего приезда ничего не трогали. Сами понимаете, случай не совсем ординарный.

Правильно сделали. Начнем, помолясь… — И действительно, следователь, достав из кармана газету, расстелил ее и встал на колени.

Ладушкин обалдел. Но когда увидел в руках Боброва неизвестно откуда возникшую лупу, то понял, что он осматривает ворсистый коврик перед дверью. Эксперт-криминалист Волобуев примостился рядом.

— Хорошая вещь, — деловито сказал Бобров. — На ней, пожалуй, образцы грунта со всех подошв остаются. Как думаешь, Владимир Павлович?

— Точно, — подтвердил Волобуев.

— Давай аккуратненько оформляй этот коврик как вещдок, а потом изучай замок — нет ли признаков, что его открывали неродным ключом. — И, перехватив удивленный взгляд криминалиста, пояснил: Часто в последнее время «слуги народа» лично… стали уходить в мир иной. Так вот, чтобы не было к нам никаких нареканий, чтобы нынешняя пресса пузыри не пускала, все станем делать по полной программе и тщательно.

— О-хо-хо, — тяжко вздохнул Волобуев, но спорить не стал.

Коля Ладушкин часа три томился на лестничной клетке, пока его не допустили к месту происшествия. Все это время в квартире работали следователь, криминалист, медэксперт. И только понятые наблюдали этот скрупулезный труд по сбору всех возможных следов, которые мог оставить предполагаемый преступник, хотя факт самоубийства вроде бы не вызывал сомнений.

Наконец Бобров выглянул из прихожей и уставшим, хриплым голосом произнес:

— Заходи, студент… И вы, Клавдия Ивановна, тоже можете войти.

Вдова тяжело поднялась с кресла, на прямых, отекших ногах медленно прошаркала в кухню и снова плюхнулась на маленький диванчик.

— Значит, картина рисуется такая, — обратившись к ней, сказал следователь. Смерть наступила приблизительно вчера вечером. Вы когда на дачу уехали?

— В пятницу, — выдавила из себя женщина.

— А муж почему с вами не отправился?

— Не знаю. Сказал, что у него какие-то дела.

— И часто он в разгар лета в выходные дни оставался в городе?

— Первый раз…

Коля Ладушкин, услышав эти слова, напрягся, словно струнка. Он нутром почуял: не простое это самоубийство, что-то за ним кроется!

Бобров, наверное, услыша, как возбужденно засопел практикант, косо глянул на него, усмехнулся и снова продолжил допрос:

— Вы знали, что в вашем доме хранится пистолет?

— Нет. Никогда не видела.

Следователь кивнул оперативнику Махорину, который, сидя за кухонным столом, вел протокол.

— Ваш муж где-нибудь работал в последнее время?

— Ну, за деньги — нет.

— А как?

— На общественных началах. После известного решения Конституционного суда он был в инициативной группе по восстановлению областной партийной организации.

Бобров осуждающе и одновременно удивленно покачал головой.

— Можете вы сказать, что Василий Сергеевич Арланов накануне находился в необычном состоянии? Произошло в его жизни какое-то событие, которое могло бы подтолкнуть к роковому решению?

— Нет. Ничего такого припомнить не могу. Наоборот, был энергичен, полон новых планов. Он и его товарищи постоянно говорили, что еще не все потеряно, что все еще можно восстановить.

— Что восстановить? — снова как-то недобро усмехнулся Бобров.

— Не знаю. Я в политике плохо разбираюсь, всю жизнь была простой домохозяйкой…

— Ну, скажем, не простой, — саркастично заметил следователь.

Женщина встрепенулась. До этого на все вопросы она отвечала механически, как робот. И вот словно очнулась. Она зло, пристально посмотрела на Боброва, и Ладушкин всем существом ощутил в этом взгляде силу и волю.

— Да, когда муж стал первым секретарем, я у плиты уже не стояла, — с достоинством ответила Арланова.

В кухне повисла неловкая пауза. Бобров невольно погладил ладонью правый бок — тоже занервничал — и с открытой неприязнью спросил:

— У вас есть для следствия какие-нибудь заявления?

— Нет. — Арланова снова потухла, ушла в себя.

— Тогда нам нужно снять с вас отпечатки пальцев. Таков порядок…

— Пожалуйста.

Пока Волобуев с видом жреца начал производить священный для каждого криминалиста обряд, Ладушкин попросил у следователя разрешения сходить в гостиную. И получив снисходительный кивок, прямо-таки на цыпочках отправился к месту трагедии.

В большой комнате, празднично освещенной десятирожковой хрустальной люстрой, рядом с укрытым простыней трупом величественно восседал медэксперт Исаак Ильич Краковский. Он с удовольствием курил сигарету, а пепел бережно стряхивал в крошечный кулечек, свернутый из бланка рецепта.

— Ну что, юноша, желаете взглянуть на пострадавшего?

— Нет. Пока не надо, — чуть дрогнувшим голосом ответил Ладушкин и стал делать вид, что тщательно изучает обстановку.

— Правильно, — согласился Краковский, — чего на него смотреть… Вы какой вид юридической деятельности для себя избрали? Если хотите услышать совет умудренного опытом еврея — дуйте в адвокаты. Самое милое дело…

Коля смущенно покашлял:

— Меня больше следствие привлекает.

— Эх вы! Романтики-фуникулеры… Дурнее работы не существует: ни славы, ни денег. Одна нервотрепка.

Ладушкину стал неприятен этот разговор.

— Обнаружили что-нибудь подозрительное? — деловито спросил он.

Краковский залихватски выпустил кольцо дыма и почтительно сообщил:

— Все в рамках версии «самоубийство». А так, чтобы для будущих мемуаров осталась в вашей памяти яркая деталь, замечу, что гильзу нашли вон в той великолепной вазе богемского стекла. Впрочем, все это указано в протоколе…

Коля подошел к указанному предмету роскоши. Оценил взглядом расстояние от него до трупа. Недоуменно пожал плечами.

— Согласен с вами, юноша, — одобряюще проворчал Краковский. — Наблюдается некий нонсенс. Но если гильза срикошетила от потолка, то тогда сие возможно.

— Как это — от потолка? — растерялся Ладушкин и даже, сложив ладошки пистолетиком, приставил ее к голове.

Краковский от души рассмеялся.

— Так орудие самоубийства по-разному можно держать, молодой человек. — И доктор выразительно покрутил пальцем у своего виска.

В это время открылась дверь, в комнату заглянул Бобров.

— Все. Заканчиваем, — сказал он. — Забирай, доктор, свой «объект». Завтра к полудню сможешь подготовить патологоанатомическое заключение?

— Оформим в лучшем виде, — с готовностью ответил медэксперт.

— Ну, тогда поехали…

— А разве не будем проводить оперативные действия? — заволновался Ладушкин. — Нужно «по горячим следам» спросить соседей, дворников, родственников…

Бобров с любопытством и некоторым снисхождением посмотрел на практиканта.

— Ты, Коля, не обижайся, но посуди сам. Никаких признаков преступления мы не обнаружили. Какой смысл будить людей? К тому же самоубийство произошло вчера вечером. А ты говоришь «горячие следы». Завтра обсудим все материалы в прокуратуре и примем решение — заводить уголовное дело или нет. Логично?

Ладушкин молча кивнул.

И тут в прихожей раздался звонок.

— Это, наверное, сын потерпевшего пришел, — догадался Бобров. — Его вдова вызвала. Он в пригородном пансионате отдыхал. Разрешаю вам, Николай, провести опрос. А то я чувствую, твой следственный порыв не находит выхода. Действуй!..

— Алексей!.. Алексей!.. — Арланова уткнулась в грудь высокого, статного мужчины. — Беда… Беда какая!

— Мама, мамочка, успокойся. — Сын бережно гладил ее по вздрагивающей спине. — Что же теперь делать? Назад не вернешь. Назад ничего не вернешь… — Он, близоруко сощурившись, оглядел толпу чужих людей, равнодушно наблюдавших эту сцену, ему стало стыдно, неудобно, и вдруг Ладушкин уловил, как закипает гнев в его душе.

И точно. Арланов-младший неожиданно властно рявкнул:

— Уйдите! Уйдите отсюда!.. — Но потом осекся и уже совсем другим тоном добавил: — Прошу вас…

— Ладно, — примирительно сказал Бобров. — Мы вообще уезжаем. Нам больше делать здесь нечего. Оставляем только товарища Ладушкина. Он задаст вам несколько формальных вопросов. Тело мы должны забрать. Вы хотите взглянуть?

— Да, — резко ответил Арланов. — Где он?

— Пожалуйста, в гостиной. Доктор, покажите.

В сопровождении медэксперта сын потерпевшего скрылся за дверью. Минут через пять он вышел бледный, с перекошенными губами.

— Это убийство! — воскликнул он. — Вы слышите? Отец не мог этого сделать! Не мог!

— К сожалению, мы не обнаружили никаких признаков… теракта. — Последнее слово следователь произнес с какой-то нехорошей интонацией.

Арланов от гнева стиснул кулаки:

— Да в былые времена вы бы здесь землю носом рыли! Искали… И нашли бы, нашли! Все, что надо, нашли бы…

— Может быть. Если кому-то было бы надо, то и нашли, — спокойно ответил Бобров. — Но объективное расследование — вот, понятые могут подтвердить — ничего не дало.

— Алеша… — слабым голосом позвала мать, — не надо. Товарищи старались. Это правда…

Арланов с шумом выдохнул из себя воздух и сухо сказал:

— Не смею вас задерживать… господа.

Уже на пороге Бобров шепнул Ладушкину:

— Коля, ты с него алиби на всякий случай возьми. И поинтересуйся, на кого папенька завещание оставил.

В квартире стало тихо… Арланов окинул Ладушкина пристальным взглядом и, как показалось Коле, сразу вычислил его «незначительность».

— Ну что, задавайте свои вопросы и оставьте нас наконец в покое, — раздраженно сказал он.

Снова прошли на кухню. Ладушкин достал из папки припасенный на всякий случай бланк протокола — вот и пригодился!

Это был его первый настоящий процессуальный акт. Коля посмотрел на висящие на стене декоративные ходики и аккуратно вписал: допрос начат в 23 часа 56 минут.

— Фамилия, имя, отчество.

— Арланов Алексей Васильевич.

Дойдя до пятого пункта — «партийность», Ладушкин смутился. Арланов заметил это, усмехнулся и подсказал:

— Напишите — бывший член КПСС. Я думаю, со временем в анкетах появится такой вопрос: состоял ли в рядах коммунистической партии?

Ладушкин насупился и решительно зачеркнул этот пункт.

— Образование?

— Высшее.

— Место работы, род занятий, должность.

— Научно-исследовательский институт высшей нервной деятельности, ученый, начальник лаборатории.

Николай удивленно вскинул брови.

— Да, молодой человек. Я доктор наук.

Заполнив еще ряд формальных граф, Ладушкин угрюмо спросил:

— Вам объяснить обязанности свидетеля и ответственность за дачу заведомо ложных показаний?

— Не надо. Весь этот псалтырь мне хорошо известен.

— Откуда?

Арланов горько улыбнулся.

— По иронии судьбы в свое время я занимался юридической психологией.

И тут Николай вспомнил, что читал его монографию, мало того, писал по ней курсовую работу «Особенности психологии следственных действий».

Арланов, видимо, понял состояние практиканта, дружелюбно произнес:

— Не тушуйтесь. Это жизнь. Всякое бывает. Сегодня ты, а завтра — я… Давайте поговорим по сути дела.

Ладушкин приготовился записывать.

Арланов повернулся к матери и ласково попросил:

— Ты не могла бы заварить нам кофе?

— Хорошо, Алешенька, — кивнула Клавдия Ивановна, открыла дверь, вышла в соседнюю комнату, и тут только Ладушкин сообразил, что это вовсе не кухня, что здесь и плиты-то нет, а это скорее столовая.

— Так вот, — многозначительно подняв палец, продолжил Арланов. — Я настаиваю на своем утверждении: это хорошо организованное убийство. Во-первых, отец был совершенно здоровый в психическом отношении человек. Даже в самые трудные минуты своей карьеры он проявлял исключительную выдержку и волю. Во-вторых, никто его, насколько я знаю, не преследовал. Появилось несколько ругательных статеек в местной газетенке — и все. В-третьих, в нашем доме никогда не было оружия. Иначе я бы его еще мальчишкой обнаружил. А пистолет этот старый, с войны…

— Но кому понадобилось это убийство? Особенно сейчас, когда ваш отец перестал быть видной политической фигурой.

— Этот вопрос меня самого всю дорогу мучил. Ведь отец снова занялся… гм-гм… скажем так, общественной работой. Я его уговаривал угомониться. Говорил, что карта КПСС бита навсегда. Нет, он меня не послушал…

— А в каких вы вообще были отношениях?

Арланов достал из шкафчика початую бутылку коньяка. Налил полный стакан, выпил, крякнул и сказал:

— В сложных, молодой человек. В сложных!.. Я давно наблюдаю феномен партийного функционера нашего типа. С детства, как сам понимаешь. Мальчишкой я видел только одно — фронтовик, герой. Сильному самцу свойственно стремление к лидерству, это биологически в нем заложено. Тогда другого пути не было — только через партию. А в ней — свои законы. Со стороны глянуть — жуткие, уродливые! Но когда попадаешь в хорошо отлаженную машину, которая четко действует по всей державе — а это шестая часть суши! — то поневоле свыкаешься, начинаешь думать, что, может, так оно и надо, что по-другому наш народ и не умеет жить: привык к тупой, безжалостной, карающей за любое неповиновение власти. А дальше по известной формуле: поступок — привычка — характер — судьба.

— Но разве ваш отец не понимал, что происходит в стране? Разве о таком счастье для людей мечтали первые коммунисты? Были же у него какие-то принципы?

Арланов кисло сморщился, приложил ладонь к щеке, словно у него зуб разболелся.

— Ох, спроси что-нибудь полегче! Принцип один: вперед — и выше, все вперед — и выше! Чем значительнее твой пост и чин, тем меньше задниц ты лижешь. А это, согласись, немало…

— Кошмар какой-то! А вы говорите — психически здоров! Это же постоянный комплекс унижения, неполноценности, раздвоение, растроение, разрушение личности…

— Нет, брат, ошибаешься, — хмельно оскалясь, возразил Арланов. — Таких система сразу выбрасывала. Такие в ней не уживались.

— А если все-таки срыв? Если годами зревший нарыв наконец прорвался?

— Ты, я вижу, толковый малый. Отличник?

— Отличник…

— Бросай свою муру. Иди ко мне в аспиранты. Через год кандидатскую защитишь. Хотя кому сейчас это нужно…

— Вы не ответили на мой вопрос?

Арланов сник, съежился, тяжело вздохнул и сказал:

— Черт его знает! Может быть… Конечно, к старости в сознании начинаются некие необратимые процессы. Недаром говорят: пора о Боге думать. Но сомневаюсь, такие люди не стреляются и болезнью совести не страдают. По крайней мере я этого не замечал.

— Тогда еще несколько вопросов. Где вы находились в ночь с субботы на воскресенье?

Свидетель усмехнулся, но без всякой иронии сообщил:

— Был в пансионате «Березка», там меня многие видели.

— Ваш отец оставил завещание?

— Завещание? — Арланов несколько изумился и позвал: — Мама! Мама!..

Клавдия Ивановна вышла в столовую с подносом, на котором дымились чашечки с ароматным кофе.

— Папа оформлял завещание?

— Да. Все на тебя записали…

Утром Ладушкин пришел в кабинет Боброва. Шеф сидел хмурый, бледный, тихо постанывая, гладил ладонью бок.

— Доброе утро, — сказал Коля.

— Привет, — буркнул Иван Петрович. — Ну, как дела? На чем ты вчера домой добирался?

— Меня оставили там ночевать.

— У Арлановых? Ну, ты даешь! — оживился следователь.

— А что? Клавдия Ивановна сама предложила. Вы далеко, спрашивает, живете? Я честно ответил… Она и говорит: «Оставайтесь, молодой человек, у вас, чай, денег на такси нет».

— И куда же она тебя положила?

— Там комнат в этой квартире… Я со счета сбился.

— А утром и завтрак, наверное, приготовила?

— Да, все вместе поели.

— Вот потеха! — Бобров, кажется, искренне был удивлен. — Чудно… И снял ты с Арланова показания?

Ладушкин молча достал из папки протокол, протянул его следователю.

Иван Петрович бегло прочитал документ, задумчиво поскреб подбородок.

— Значит, этот ученый муж считает, что его папеньку убили? Доводы, которые он приводит, не очень убедительны, но все-таки прокурор может заставить нас продолжить дознание. А ты-то сам что думаешь по этому поводу? — И, ухмыльнувшись, добавил: — Ты теперь вроде как член семьи покойного…

Коля стал привыкать к едкой манере Боброва и поэтому, пропустив мимо ушей последнее замечание, сказал:

— Не знаю. Признаков преступления никаких нет. Если убийство, то какие мотивы? Месть… А может, он знал какую-то партийную тайну?

Иван Петрович прищурил левый глаз, пристально, даже с некоторым уважением посмотрел на Ладушкина.

— А этот Арланов-сын, похоже, не очень папеньку жаловал? — наконец ехидно осведомился он.

— Да. Были у них разногласия.

— Видишь!.. — Бобров возбужденно вскочил с места. — А если яблоко от яблони недалеко падает, то можно сделать вывод, что в нынешней обстановке Арланов-отец, бывший первый коммунист области, крепко мешал карьере сына. Да еще, если опять начал воду мутить… Логично?

Ладушкин припомнил весь вчерашний разговор, упрямо качнул головой и впервые возразил:

— Нет, не логично. Зачем ему тогда заявлять: «Это убийство! Убийство!» Согласился бы с версией следствия, тихо схоронил… Тем более что завещание действительно на него оформлено.

— А что он там про этих неокоммунистов говорил?

— Они Арланова и его былых соратников — короче, старую гвардию, — в штыки приняли! Считают их во всем виноватыми. Обвиняют в дискредитации великой идеи.

— Что, в общем-то, правильно.

— Наверное.

— Вот он и застрелился от обиды… — Бобров снова плюхнулся в кресло и устало сказал: — Да ну, самое натуральное самоубийство. И нечего здесь голову ломать… Сейчас эксперты проверят пистолет по картотекам. Ты дуй к Краковскому за патологоанатомическим заключением. И пойдем к прокурору…

В приемной Краковского, маленькой комнатке, заставленной шкафами, микроскопами и какими-то склянками, за белым металлическим столиком сидело очаровательное существо в накрахмаленном колпачке, из-под которого кокетливо выбивались рыжие пряди волос.

— А что это такое? — наигранно спросил Коля.

Девушка легким, мимолетным движением поправила свой колпачок и серьезно пояснила:

— Аутопсия — это вскрытие трупа для выяснения причины смерти.

Мать честная, подумал Ладушкин, такая милочка, а работает в морге. Это какие же нервы надо иметь?

Вскоре соседние двери распахнулись и в кабинет вошел сам медэксперт в широких мешковатых штанах и блузе без рукавов.

— А, Николя, привет! — игриво воскликнул он, стряхнул с рук окровавленные резиновые перчатки и бросил их в ведро.

— Меня Бобров за документом прислал, — пояснил Ладушкин.

— Будет тебе, милок «тугамент». Все будет… — Краковский вытер вафельным полотенцем вспотевшие ладони, открыл ящик стола и протянул Коле тоненькую папку.

— Держи, соколик.

— Ну и как там? — нетерпеливо спросил Ладушкин.

— Да все вроде как положено. Никакой онкологии — здоровый был мужик! Долго бы еще жил…

Коля почувствовал, что доктор чем-то озадачен, чего-то не договаривает, и решил уточнить:

— А в плане криминала?

— Есть одна деталька, — нехотя выдавил из себя Краковский. — В области паха у потерпевшего обнаружено небольшое внутреннее кровоизлияние. Может, при падении об угол ударился. А может, кто ткнул накануне выстрела… Я в заключении это отмечаю, а там уж вы сами разбирайтесь. — Исаак Ильич достал из коробочки маленький листок. — Вот справка, передай Арлановым. Если прокурор не возражает, пусть хоронят.

Краковский печально вздохнул, потом ободряюще подмигнул и нарочито серьезно спросил:

— Я больше вам не нужен, товарищ следователь?

— Ладушкин зарделся и поспешно ответил:

— Нет, нет…

— Тогда вот у сестрички распишитесь в журнальчике. Сами понимаете учет и контроль! А я, с вашего позволения, вернусь в свой анатомический театр… — Исаак Ильич галантно поклонился и скрылся за страшной дверью.

— Как вас зовут? — неожиданно для себя спросил Коля девушку.

— Валя, — охотно ответила она.

— А телефончик свой дадите?

— Рабочий или домашний? — лукаво улыбнулась медсестра.

— И тот и другой, — решительно заявил Ладушкин.

Прокурор Виктор Андреевич Хромин сразу понравился Ладушкину. Сухой, поджарый, с красивыми русыми усами, он напоминал молодого русского барина из какой-то экранизации тургеневского романа.

Хромин внимательно прочитал все документы, которые подал ему Бобров, захлопнул папку и мягко, но настойчиво произнес:

— Ну что, Иван Петрович, наверное, нужно на этом материале еще поработать.

— Вам виднее, — хмуро ответил следователь. — Сами знаете, дел у меня невпроворот. Но и от этой новой «заботы» не надорвусь. Правда, и здоровее не стану.

— Не обижайтесь, Иван Петрович, — ласково улыбнулся Хромин. — Вы же профессионал. И все прекрасно понимаете. Появился свежий «ствол», нигде раньше не показавший себя. Семья утверждает, что его в доме не было. Не мог же Арланов почти сорок лет пистолет где-то прятать. Надо разобраться. Потом этот кровоподтек в паху — тоже настораживает.

— Конечно, я согласен, — недовольно проворчал Бобров. — Только у меня одна просьба, Виктор Андреевич. Вот тут присутствует наш стажер — Николай Борисович Ладушкин, весьма одаренный и дотошный юноша.

Прокурор снисходительно кивнул:

— Я обратил внимание на его протокол. Очень грамотно составлен.

— Да-да, — обрадовался Бобров. — Тогда такое предложение. Пусть он поведет дознание. Дадим ему в подмогу бригаду Махорина.

— Хорошо. Не возражаю, — усмехнулся прокурор. — Но, конечно, Иван Петрович, трудиться он будет под вашим чутким руководством и постоянным контролем.

— Естественно, естественно… — поспешно ответил следователь и, повернувшись к Коле, сделал «страшные глаза».

Вернувшись в свой кабинет, Бобров закурил и сказал:

— Давай прикинем план действий. Тебе все равно необходимо на своей шкуре испытать все прелести нашей деятельности. Вот и займешься немного розыском, немного следствием. Во-первых, покрутишься в доме Арланова и его окружения. Возможно, появятся какие-нибудь свидетели. Алиби Арланова-сына поручим проверить Махорину, он любит загородные прогулки… Во-вторых, найдешь «товарищей по партии». Выясняй: были ли у него агрессивные недоброжелатели, постоянно задавай вопрос об оружии. Если мы, к примеру, найдем ветерана, у которого Арланов одолжил пистолет, считай, дело закрыто. Что еще?..

— Надо бы в прошлом Арланова покопаться, — солидно заметил Ладушкин. — Как Шерлок Холмс говорил: «Хочешь узнать, кто убийца, — сначала узнай, кто пострадавший».

Бобров хмыкнул, покачал головой, тихо матюкнулся:

— Покопайся, покопайся… Я думаю, в его биографии много дерьма наскребешь.

— Почему вы так уверены в этом?

— Потому что к вершинам власти в этой иерархии честный человек подняться не мог. Я на своем веку много уголовных дел заводил на этих субчиков. Но тут же следовал царственный звонок. И все мои доказательства превращались в кучку пепла. А затем меня просто предупредили: «Еще одна такая выходка…» И я затих. Надолго… Думал — навсегда. Ан нет!.. Колесо истории еще при моей жизни повернулось…

— И с Арлановым сталкивались?

— Бог миловал… Но про некоторые его похождения слышал. И никакой скорби по случаю его безвременной кончины не испытываю.

— Теперь понятно, почему вы всячески отстраняетесь от этого расследования.

— Очень хорошо, что тебе все понятно! — зло выкрикнул Бобров.

— Ты представитель нового поколения, у тебя независимый взгляд — вот и давай, разбирайся. Изучай явление! Пригодится… Может, оно еще к старому вернется. Будешь по крайней мере знать, как себя вести…

Клавдия Ивановна встретила Ладушкина как старого знакомого:

— Заходи, Коля… Обедать будешь?

Спасибо, я сыт, — уводя глаза в сторону, ответил студент: жрать ему хотелось дико. — Я вам справку от медэксперта принес, можете хоронить Василия Сергеевича.

Арланова мелко покивала головой, всхлипнула.

— А где Алексей Васильевич?

— Он в магазин пошел. Сейчас вернется.

Ладушкин, неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал:

— Клавдия Ивановна, мы продолжаем дознание по факту гибели вашего супруга. Помогите мне…

— Ох, ни к чему теперь все это, — обреченно махнула рукой вдова. — Да и чем я могу вам помочь?

— Мне нужны подробности жизни Василия Сергеевича. И еще: где находился этот партийный центр, куда он ходил в последнее время?

Клавдия Ивановна прошаркала в кабинет мужа и вскоре вышла оттуда, держа в руке небольшую красную книжицу.

— Вот. Это учетная карточка члена КПСС. Тут вся его биография расписана. — Она открыла титульную корочку и показала: — А здесь карандашом — видите? — записан телефон. Они где-то в клубе помещение арендуют…

В большой комнате стояли ряды длинных скамеек. На стенах висели портреты Маркса, Энгельса, Ленина. В углу за письменным столом сидел мужчина лет сорока. У него было суровое, волевое лицо, холодные голубые глаза, бескровные прямые губы.

— Я — Ладушкин, из прокуратуры, — чуть дрогнувшим голосом сказал Коля.

— Да. Мне звонили. Я специально вас жду. — Мужчина встал, сделал несколько шагов навстречу, протянул руку: — Якушев, Михаил Алексеевич. Первый секретарь комитета… Пожалуйста, располагайтесь. Что вас интересует?

Ладушкин примостился на краешке стула, достал блокнот.

— Скажите, вы знали Василия Сергеевича Арланова?

— Да, — сухо кивнул Якушев.

— Вам известно, что он погиб?

И снова короткий, как выстрел, ответ:

— Да.

— Что вы можете сказать по этому поводу?

Губы «первого секретаря» изогнулись. Он криво усмехнулся и кротко произнес:

— Ничего не могу. И не хочу. Я буду только отвечать на ваши вопросы. И прошу понять меня правильно. Я сейчас представляю партию, которая находится в оппозиции к официальным властям, партию оплеванную, заулюлюканную. Любая моя ошибка неизбежно скажется на всем движении. Я обязан об этом думать.

Ладушкин немного растерялся, но потом сообразил, что, с точки зрения права, эта позиция безукоризненна. Коля хмыкнул, почесал затылок и ринулся в бой.

— У вас были контакты с Арлановым?

— Да…

— Когда встречались в последний раз?

— В прошлую субботу.

Ладушкин аж подскочил на своем месте.

— То есть в день убийства?

Якушев побледнел.

— Вы сказали «убийства»?

— Извините, гибели…

«Первый секретарь» осуждающе покачал головой:

— Прошу вас юридически четко формулировать вопросы.

Коля смутился, покраснел, снова пробормотал:

— Извините… — Обдумывая ситуацию, он несколько минут молчал, потом, стараясь говорить строго и спокойно, спросил: Где вы встречались с Василием Сергеевичем Арлановым в прошлую субботу?

— Здесь, в помещении комитета.

— В котором часу?

— В десять… Беседа проходила около часа.

— Были свидетели вашей встречи?

— Нет. Арланов сам попросил назначить ему аудиенцию в это время, чтобы поговорить наедине.

— О чем была беседа?

Якушев недовольно поморщился:

— Это имеет отношение к делу?

— Да…

— Ну, хорошо. — «Первый секретарь» встал, прошелся по своей резиденции, наконец остановился напротив Ладушкина и тихо сказал: — Арланов предлагал объединить усилия старых сторонников КПСС и нашего движения.

— И что вы ответили?

— Решительным отказом.

— Почему?

— Потому что эти «старые сторонники», которые, по сути, никогда не были коммунистами, и погубили одну из самых гениальных идей в истории человечества. То есть, конечно, не погубили. А весьма основательно опорочили.

— Какую идею?

Якушев впервые улыбнулся и дружелюбно спросил:

— В школе учились? Помните? — И сам же продекламировал: «С ними ты рожден природой. Возлелей их, сохрани. Братством, равенством, свободой — называются они».

Коля, естественно, знал эти строки Некрасова.

— Так ведь не было, — угрюмо ответил он. — Ни того, ни другого, ни третьего…

— Это потому, что к всеобщему счастью шли через насилие. Думали, так быстрее… А вышло наоборот. На этой дороге в первые ряды выбились бандиты, способные спокойно убивать тысячи людей. За ними потянулись жулики всех мастей. А идейные борцы только мешали, путались под ногами. И если они сами не вырывали сердце, освещая путь, то им помогали это сделать… В результате КПСС превратилась в мафиозный клан с жестокой иерархией и правилами поведения, за несоблюдение которых строго карали. А где теперь эти товарищи — «ум, честь и совесть нашей эпохи»? В совместных и малых предприятиях, в концернах и консорциумах, в правлениях банков и бирж, в президентах акционерных обществ и холдинговых компаний, в мэриях, префектурах и администрациях. Они сохранили, приумножили структуры, связи, привилегии, а главное — не упустили инициативу! Поменяли только лозунги и окраску!

— Пример Арланова опровергает ваш тезис.

Это слишком одиозная фигура. Ему предложили спокойную старость. Но у таких людей уже смещены критерии жизненных ценностей. Материальное благополучие, о котором они давно перестали думать, утратило для них вся кии смысл. Жить в стороне от власти — вот невыносимая мука… Видимо, за это и поплатился…

— А от вас он что хотел?

— Желал стать членом комитета.

— И вы ему отказали?

— Единолично такие вопросы не решаются. Но я сказал, что буду категорически против… Для настоящей борьбы с антинародным курсом правительства нужна организация строгая, организация настоящих революционеров, партия коммунистов ленинского типа.

— Борьбы… — задумчиво повторил Ладушкин. — Значит, опять насилие?

— А вы как думали? — полыхнул взором Якушев. — Парламент — только трибуна для разоблачения. Ею надо пользоваться…

— Скажите, в каком настроении ушел Арланов после вашей беседы?

Якушев снова усмехнулся:

— Нет. Он не был подавленным. Скорее злым. Под конец сказал: «Я вам все равно понадоблюсь. Без меня новая политическая полиция вас прихлопнет…»

— О чем это? — насторожился Ладушкин.

«Первый секретарь» недоуменно пожал плечами.

— Так… Гордыня раздавленной змеи, которая всю жизнь была ужом.

Следователь Иван Петрович Бобров, постанывая, гладя больной бок, тем не менее внимательно слушал Ладушкина.

— Занятно… — сказал он. — Откуда такие ребята берутся. И почему именно Россия на них богата?

— Говорят, что еще от крестьянской общины идет, — пояснил «ученый малый». — Мечта о всеобщем равенстве… А разве плохо? От каждого — по способностям, каждому — по потребностям… Я бы согласился. У меня потребности небольшие.

— А способности? — ехидно осведомился Бобров.

— Об этом не мне судить, — обиженно пробурчал Ладушкин.

— Ладно, не дуйся… Мои потребности вообще на нуле.

Коля удивленно вскинул глаза и вдруг увидел на лице следователя такую муку, такое страдание!

— Иван Петрович, — невольно воскликнул он. — Вы бы сходили к врачу. Что вы уродуетесь? Кому это надо?

Во взгляде Боброва мелькнула какая-то теплота.

— Помолчи, Коля… — примирительно сказал он. — Я сам знаю… — Не договорил, сморщился от боли. — Давай лучше подумаем, что дальше делать.

— Я хотел составить список знакомых Арланова, которые воевали, у них он мог взять оружие. Но таких не оказалось. У него, похоже, вообще друзей не было. Одни сослуживцы…

— Естественно. Все его приятели в лагерях сгнили… А каким образом ты собирался изобрести этот перечень?

— Спрашивал у жены, у сына.

— Ну, это не метод. Во-первых, если рассматривать версию «убийство», то они сами подозреваемые и, весьма возможно, не в их интересах давать подобную информацию. А во-вторых, они могли просто ее не знать. Такие, как Арланов, даже в семье не раскрывались до конца. — Бобров снова ойкнул, скривился от боли. — Ты вот что… Когда похороны состоятся?

— Завтра.

— Сходи на кладбище. Вдруг возникнут новые фигуранты. Могила — она какую-то магическую силу имеет. Вот мафиози умирает. Все его соратники знают: мы будем наблюдать. А все равно «отдать последний долг» собираются. Такие, браток, дела. Мотай на ус…

Хоронили Арланова на престижном погосте, рядом со старинной церковью. Видимо, сын не поскупился — положил на лапу и батюшке, и гробовщикам.

Свежевырытая яма располагалась прямо-таки символично: слева — покосившееся надгробие одного из декабристов, справа великолепный мраморный памятник директору гастронома.

Провожали в последний путь бывшего властелина области человек десять. Не звучали торжественные речи, не выли оркестры, не гремел прощальный салют…

Рыдала Клавдия Ивановна, смахнул суровую слезу единственный наследник Алексей Васильевич… Торопливо побросали горсточки земли на крышку гроба респектабельно одетые близкие родственники. Правда, в конце церемонии прибился к компании некий занюханный дедок. Тоже кинул в могилу свой кусок глины, весьма талантливо похлюпал носом, наверное, думал, на поминки пригласят — шляются такие на каждом кладбище. Но не тут-то было! Не на таких нарвался… Постоял дедок и, поняв, что здесь ему не обломится, торопливо засеменил по аллейке. И все же Коля Ладушкин решил его проверить — а вдруг!

— Извините за беспокойство…

Старичок оглянулся. Его маленькое, сморщенное личико было задумчиво и печально.

— Извините, вы знали покойного?

— Кто ж его не знал, — грустно усмехнувшись, ответил дедок. — В нашем городе его, почитай, все знали.

— Но никто на похороны не явился, а вы почему-то пришли?

— А как же… кротко выдохнул старичок. — Я ведь с Васей в одном взводе воевал, потом мы с ним на одном заводе работали… А вы, наверно, внучок Василия Сергеевича?

Коля аж вспотел от возбуждения и в очередной раз подумал о своем старшем наставнике с восхищением: «Ну, Бобров! Ну, Иван Петрович! Как в воду глядел…»

Старик с надеждой ждал ответа.

— Нет, переведя дыхание, сказал Ладушкин. — Я представитель прокуратуры. — И вынул из нагрудного кармана временное удостоверение.

— А-а-а… — разочарованно протянул собеседник, но документ взял, прищурился и вслух прочитал: — Ладушкин Николай Борисович.

— А вас как звать-величать?

— Панкратов Константин Григорьевич.

— Хотел бы с вами побеседовать.

Пожалуйста, раз надо. Только, если не возражаете, пойдемте ко мне. Я тут недалеко живу, заодно и Васю помянем…

— А вы что, в доме у него ни разу не были?

— Не удосужился. — Панкратов снова печально усмехнулся. — А вот он у меня в свое время частенько бывал.

Панкратов жил в удобной однокомнатной квартирке на пятом этаже старого, но капитально отремонтированного здания.

— Это мне Вася помог такие хоромы получить, — пояснил Константин Григорьевич, выставляя из холодильника графинчик водки, уже разрезанную и уложенную на блюде селедочку с луком. — Как он в гору пошел, я с ним долго не встречался, только по праздникам на трибуне видел. Ну, я, естественно, в заводской колонне иду, а он там — наверху. Узнавал, конечно, родной завод, лапкой нам махал. Но не так, чтобы кому-то персонально, а всем вместе. Привет, дескать, дорогие товарищи! Помню, помню… Здесь путевку в жизнь получил…

Панкратов наполнил рюмочки.

— Ну что, молодой человек, помянем раба божьего Василия. Пухом ему земля.

Ладушки сначала хотел отказаться — все-таки он при исполнении, но потом решил, что для поддержания беседы можно и нарушить служебную этику. Уж больно, по всему видно, разговор интересный намечался.

Константин Григорьевич снял с плиты кастрюлю с вареным картофелем, разложил по тарелкам.

— Не обессудьте, харч скромный… Вот когда Василий Сергеевич у власти стоял, я бы вас тогда мог славно угостить.

— Это почему же? — простовато спросил Ладушкин.

От выпитой водки у Панкратова раскраснелись щеки. Он хихикнул, налил по второй.

— На, теперь за здоровье всех пока живущих. За это и чокнуться можно…

Снова выпили, закусили.

— Спрашиваете — почему? — усмехнулся Панкратов. Тут история такая… Я все в коммуналке жил, как после войны мы со старухой в нее въехали, так и проживали. Сын родился, вырос… Потом супруга моя от язвы желудка померла. Сынок женился. И стал я им там мешать. Сноха и удумала: «Сходили бы вы, Константин Григорьевич, к Арланову. Вы фронтовик, с первым секретарем в разведку ходили, а живете в таких условиях…» Пилила она меня, пилила и таки допилила. Записался я к Василию Сергеевичу на прием, по личному вопросу. Месяца через три подошла моя очередь. Вася сразу меня признал, обласкал. Выслушал просьбу и говорит: «Костя! Дам я тебе квартиру, но с одним условием — жить в ней будешь только ты. Не сын твой со снохой, а ты. Согласен?» У моих молодоженов, конечно, другой план был. Но тут куда деваться? Раз сам «великий князь» так порешил. Оно, оказалось, и к лучшему. Сын мой через год все равно развелся, сейчас по бабам шляется. Ну, да это совсем другая сказка… Давайте еще по чарочке примем…

Коля с непривычки уже малость захмелел, но возражать не стал. С волнением ощущал: к самому важному подкрался.

Так оно и вышло! Крякнул Панкратов, занюхал корочкой хлеба, плутовски подмигнул и говорит:

— А у Василия Сергеевича, оказывается, свой интерес имелся. Он в то время любовь крутил с какой-то секретаршей обкомовской. И нужно им было для милых утех тихое, неприметное гнездышко. Вот он мне квартирку для этой цели и определил. Тут и мебель, почитай, вся казенная. И бельишко его пассия регулярно меняла. А я вроде как сторож, но при законной прописке… Звонит Арланов и советует: «Костя, ты сегодня в кинишко сходи. Уж очень фильму интересную показывают…» Я и иду. Это значит: с семи до одиннадцати чтобы меня не было. Ну и подумаешь… Делов-то… Зато после этих «сеансов» у меня в холодильнике полно всякой еды и выпивки оставалось. Вася всем этих разрешал пользоваться…

— Значит, у него был ключ от вашей квартиры? — четко сформулировал вопрос Ладушкин.

— Конечно, — не стал отпираться Панкратов. — А то как же…

— И долго все эта эпопея продолжалась?

— Да, почитай, лет пять. Потом как-то все враз оборвалось. То ли у Васи этот вопрос отпал… — Панкратов ехидно хихикнул. То ли он перестройки испугался… — Короче, роман этот сошел на нет. И Вася мне с тех пор не звонил, не появлялся. Ну и я к нему не лез…

Ладушкин поковырял вилкой в тарелке.

— А как вы думаете, Константин Григорьевич, почему Арланов именно вас выбрал для такой роли? Ведь у него возможности были практически неограниченные.

— Ну как «неограниченные»? — возразил Панкратов. — Это у нынешних властей на блуд демократические воззрения. А тогда все-таки энтими делами с опаской занимались, партийный контроль существовал, мог кто-нибудь из доброжелателей и стукнуть… А Вася знал, что я кремень мужик. Мы с ним сколько раз за линию фронта ползали. Он меня даже не предупреждал: держи язык за зубами. Я это и сам понимал…

И вдруг Коля встрепенулся, вскинул на Панкратова горящий взор. Ветеран даже испугался, отпрянул.

— Константин Григорьевич, — страстно прошептал Ладушкин. — Ау вас оружие с войны осталось?

Панкратов сначала опешил, потом усмехнулся:

— А ты откуда знаешь? Сынок Арланова рассказал?

Коля торопливо кивнул.

— Есть парабеллум. Из него в меня немецкий офицер в упор стрелял. Да он почему-то осечку дал. Мы потом с Васей сколько раз его проверяли — никакого дефекта. Видать, судьба… Вот так, как Кащей Бессмертный свою смерть, я его и берег. И даже когда указ был — сдать все именное и трофейное оружие, — я все-таки утаил.

— И Арланов знал про это?

— Знал… пистолет в немецкой шкатулке хранил, мы ее в одном бюргерском замке прихватили. Вася как-то увидел шкатулку, спрашивает: «Неужели твоя» смерть «все тут лежит?» Я не стал отрицать…

— И сейчас там лежит?

— И сейчас.

— Покажите!

Панкратов вышел из кухни. Слышно было, как скрипнули двери шкафа. Вскоре он вернулся, держа в руках небольшой открытый перламутровый ящичек. Вид у старика был крайне растерянный.

— Странно, — пробормотал он. — Исчез куда-то…

В помещении прокуратуры Коля Ладушкин проводил «опознание вещественного доказательства». Он торжественно и дотошно объяснял понятым их роль. Сидевший в углу Бобров со снисходительной улыбкой наблюдал за его действиями, но, когда практикант бросал на него быстрый, как бы вопрошающий взгляд, одобрительно, без всякой иронии кивал: дескать, молодец, все правильно!

Наконец Ладушкин открыл дверь и пригласил Панкратова.

— Константин Григорьевич, — стараясь говорить ласково и спокойно, произнес Коля, — перед вами на столе находятся пистолеты системы «парабеллум». Посмотрите внимательно и ответьте: может быть, какой-нибудь из них вам знаком?

Дедок вынул из кармана пиджака очки, нацепил их на свой курносый нос. Чуть склонился над оружием и, понимая серьезность момента, не прикасаясь, указал пальчиком:

— Вот моя «смерть».

— То есть вы хотите заявить, — Коля выразительно махнул рукой в сторону понятых, — что этот пистолет принадлежит вам.

— Так точно. Могу и номер назвать. 261763.

Ладушкин облегченно вздохнул:

— Граждане понятые, прошу вас подойти и убедиться, что свидетель сказал абсолютную правду.

Когда все протокольные дела были завершены, в кабинете остались трое: Панкратов, Ладушкин и Бобров. Следователь, казалось, был чем-то недоволен, а может, у него снова разболелся бок. Он косо глянул на Колю и приказал:

— Ведите допрос.

Ладушкин собрался с мыслями, шмыгнул носом и ринулся в атаку:

— Итак, Константин Григорьевич, как вы в прошлый раз утверждали, этот пистолет Арланову вы не давали и вообще не встречались с потерпевшим уже несколько лет.

— Так точно, — подтвердил Панкратов.

— Ключ от вашей квартиры все эти годы оставался у него?

— По крайней мере, он мне его не возвращал.

— Значит, Арланов в ваше отсутствие мог зайти и, зная, где хранится парабеллум, забрать его.

— Весьма возможно, — согласился Панкратов.

— Константин Григорьевич, вы в последнее время не замечали в своей квартире следов присутствия чужого человека?

— Нет, — уверенно ответил Панкратов, — врать не буду, не замечал.

Тут Ладушкин посмотрел в сторону Боброва и пояснил:

— Я, Иван Петрович, вчера сразу вызвал бригаду Волобуева, чтобы они исследовали на предмет дактилоскопии. На шкатулке и вообще во всей комнате только отпечатки пальцев свидетеля.

Следователь, сухо кивнув, принял к сведению. Коля покашлял в кулак — забуксовал, не знал, что делать дальше. И тогда Иван Петрович недовольно пробурчал:

— По логике идите, по логике… — И сам резко спросил: — Свидетель, а когда вы последний раз видели пистолет?

Панкратов встрепенулся, сощурил глаза, как-то необычно посмотрел на Боброва.

— Вы меня поняли? — раздраженно бросил следователь.

— Да, конечно, — медленно, задумчиво ответил Константин Григорьевич. — Девятого мая, милок, на День Победы… Достаю, протираю — вроде как традиция.

— Еще меня интересует такая информация. — Бобров закурил, жадно затянулся, лицо его укутало облачко сизого дыма. — Вы знали сожительницу Арланова?

Панкратов неуверенно дернул плечом:

— Пару раз я возвращался к одиннадцати часам, а они еще не ушли. Василий Сергеевич тогда бывал сильно выпимши. Меня подсаживал, угощал. И женщина эта рядом сидела. Звали Надя. Фамилию не знаю.

— Опишите ее.

— Как это?

— Ну, блондинка, брюнетка? Высокая, полненькая?

Панкратов смутился, даже покраснел.

— Да я стеснялся на нее смотреть. Знаете, чужая баба… тем более такого начальника. Помню, что красивая, грудастая… Пела хорошо… Вася все ее просил: «Надя, давай мою любимую!»

— Это какую же?

— Про Стеньку Разина. Знаете?

— Знаем, знаем… — усмехнулся Бобров. — А у нее ключ от вашей квартиры тоже был?

— Наверное… Для удобства. Но точно утверждать не могу.

Бобров опять усмехнулся и официальным тоном обратился к Ладушкину:

— У вас есть еще к свидетелю вопросы?

— Нет, — торопливо ответил Коля.

— Тогда отпускайте…

Бобров и Ладушкин остались в кабинете одни. Коля сидел смурной, нахохлившийся. Иван Петрович неожиданно ласково потрепал его по волосам и спросил:

— Чего загрустил? Умница! Хорошо работаешь… Быть тебе настоящим следователем. И дотошность у тебя есть, и аккуратность… А логическую цепочку научишься выстраивать. Это с опытом приходит.

Коля просиял, так тепло у него на душе стало! И тоже захотелось ему подарить Боброву какие-то значительные слова:

— Да что вы! Если бы не вы…

Но Иван Петрович тут же жестом оборвал его, снова надел привычную маску и сказал:

— Ладно, ладно! Хватит миндальничать… Давай бери лист бумаги и рассуждай, черти схему, исходя из новых данных.

Коля достал шариковую ручку. Нарисовал первый квадратик и написал в нем: Арланов В. С.

— Итак, мы узнали, откуда взялось оружие, с помощью которого потерпевший свел счеты с жизнью или… был убит. — Он посмотрел на Боброва. Тот не возражал, и Ладушкин продолжил: — В принципе ясен и механизм, с помощью которого оружие исчезло из квартиры Панкратова.

— А самого дедулю ты из списка подозреваемых исключаешь? — хмыкнул следователь.

— Если строить «логическую цепочку», — Коля нарочито важно надул щеки, — то, конечно, нет. Алиби у Константина Григорьевича формально отсутствует. В ночь с субботы на воскресенье он был дома. Но никто этого подтвердить не может… — Ладушкин начертил второй квадратик. — Из списка его исключать не будем… Однако, Иван Петрович, я очень сомневаюсь, что Панкратов мог провернуть такую операцию. Он хоть и бывший фронтовой разведчик, но так филигранно угробить «старого товарища», не оставив ни одного следа, навряд ли бы смог. И потом, совершенно не просматриваются мотивы убийства…

— Это ты брось! — раздраженно махнул рукой Бобров. — Это еще изучать надо. Психика человека — материя тонкая. Ладно, продолжай пока…

— Версию о том, что Арланов покончил жизнь самоубийством, я почти отвергаю.

— Вот как! — Следователь удивленно вскинул брови. — Обоснуй…

— Нет, Иван Петрович, ну правда!.. — горячо воскликнул Ладушкин. — Посудите сами. Вы решили свести счеты с жизнью. Вспомнили, что у друга в шкатулке хранится «смерть». У вас есть ключ от его квартиры. Но зачем тогда при изъятии пистолета надевать перчатки? Чтобы не оставить ни одного пальчика? Он же с этим парабеллумом не банки грабить собирался… И потом — вы ведь в квартире Арланова тщательно работали. Но неопознанный ключ в ваших протоколах не значится. Ни в карманах, ни в столе вы его не обнаружили…

— Это слабый аргумент. Арланов мог этот ключ просто выбросить, — недовольно проворчал Бобров. — Хорошо… Если ты настаиваешь на версии «убийство», то кто твои подозреваемые?

— Во-первых, Арланов-сын. Махорин ездил в пансионат «Березка» проверял его алиби. Очень размытое!.. Да, многие видели «наследника», в субботу вечером и в воскресенье утром. Но у него был одноместный номер. Рядом — железнодорожная станция, электрички ходят часто. Он мог знать про связь отца, про Панкратова, про его «смерть», про ключ…

— Предположим. Еще варианты есть?

— Второй вариант — Надя, любовница Арланова. Цепочка та же: ключ — сложные взаимоотношения — вероятное знание, где хранится пистолет…

Бобров тяжело вздохнул, снова закурил. Затем взял в руки материалы дела, полистал страницы.

— А почему ты во время первого допроса не спросил у Панкратова, откуда он получил известие о гибели Арланова?

Ладушкин подошел к шефу, заглянул в документ.

— Да… — растерянно пробормотал он. — Как-то упустил… А давайте сейчас выясним.

— Как?

— По телефону позвоним. Он наверняка уже добрался до дома.

Коля быстро набрал номер, гудки сразу же оборвались.

— Але… — послышался в трубке хрипловатый голос.

— Константин Григорьевич, извините. Это ваш Ладушкин из прокуратуры беспокоит.

— Слушаю вас, Николай Борисович.

— Скажите, пожалуйста, а кто вам сообщил о смерти Арланова?

— Так Якушев, Михаил Александрович. Нынешний первый секретарь нашего обкома.

— А вы состоите в его организации?

— Так точно, молодой человек. Мне уже поздно идеалы менять. Я в партию вступал, когда немец под Москвой стоял. И хоть в Бога не верую, но о душе всегда думал и что такое совесть и честь по-своему понимаю…

Учебник криминалистики, составленный еще на основе марксистско-ленинской философии, по которому учился Коля Ладушкин, советовал следователю последовательно проверять каждую из версий совершенного преступления. О таких «псевдонаучных» понятиях, как предчувствие, интуиция, в нем ничего не говорилось. Но именно эти неуловимые, подсознательные процессы и двигали нашим юным героем, когда он в первую очередь отправился на поиски таинственной Надежды — любовницы Арланова. «Ищите женщину» — эта вековая мудрость придумана недаром!

Для начала Ладушкин решил посетить помпезное серое здание, где раньше размещался обком КПСС, а теперь аппарат представителя президента. Однажды Коля уже бывал в этом «храме». Тогда в Центре приняли очередное постановление об улучшении работы с молодежью, и кому-то из секретарей поручили встретиться с местной «порослью», выслушать, так сказать, непосредственно из уст народа о всех проблемах и пожеланиях. Контингент на это мероприятие отбирался тщательно и пропорционально: школьники, студенты, рабочая молодежь, колхозники, представители интеллигенции… Вот Ладушкин как отличник учебы и удостоился высокой чести.

Выступавших готовили заранее. Все прошло гладко и скучно. Единственное, что осталось в памяти, — чопорная, прямо-таки музейная атмосфера самих партийных апартаментов: шуршащий ворс ковров, идеальный блеск паркета, даже запах какой-то особый, импортный…

Сейчас спокойно, без всякой проверки войдя в священное здание, Коля поразился его запущенностью, неухоженностью: ушел хозяин, а пришел кто? Временник?

Понятно, что интересующие Ладушкина сведения он предполагал получить не в отделе кадров, а от кого-нибудь из старой обслуги: дворня знает про барина больше, чем жена.

Метод Коля выбрал правильный. Уже в раздевалке он нашел суетную старушонку, которая все ему и поведала.

Надежда Казимировна, с которой Арланов любовь крутил, вовсе не секретарша. Она, дорогой товарищ, в отделе торговли исполкома служила. Только встретиться вы с ней не сможете, поскольку она в тюрьме сидит. А фамилия ее — Салтовская.

В архиве прокуратуры Ладушкин под расписку получил пять томов уголовного дела о торговых махинациях. И к великому своему удивлению, узнал, что его вел сам Иван Петрович Бобров. С этим великим открытием он и бросился к своему старшему наставнику.

— А-а-а… Салтовская… — криво усмехаясь, процедил следователь. Как же, хорошо помню. Смазливая бабенка. И действительно, грудастая. Так что наш «фронтовой разведчик» точно определяющий признак выделил. Нахально себя вела и воровала дерзко. Чувствовалось, за ней высокий покровитель стоял. Только попалась она на переломе эпох. Чуть-чуть до великих перемен не дотянула. Сейчас бы легализовала свой капитал и была бы хозяйкой жизни… — Бобров зло засмеялся, закашлялся.

— Вы у нее обыск проводили? — спросил Коля.

— Я… — вяло кивнул Иван Петрович.

— А этот злополучный ключ? Не попадался?

— Ну брат! Там не до таких мелочей было. Там валюта, ценностей рекой текли…

— Арланова она не называла?

— Нет.

Ладушкин возбужденно вскочил:

— А ведь Салтовская могла передать ключ «боевику», который остался на свободе. Предположим, Арланов обещал: «Вызволю тебя после суда». Слова своего не сдержал. За это его и казнили.

— Слишком сложно. Хотя, конечно, возможен и такой вариант. Ну и что теперь? Опять поднимать все связи Салтовской. Ты представляешь объем работы? Из-за какого-то дерьма… Казнили его и правильно сделали!

Ладушкин несколько опешил.

— Вы, Иван Петрович, не юридически рассуждаете, — игриво пожурил он наставника. — Мы правовое государство строим. Каждое преступление должно быть наказано.

— Ох, Коля! Это первое твое дело. Вот ты на него и набросился, как молодая борзая. А покрутился бы с мое… — Бобров тяжело вздохнул, затравленно, исподлобья посмотрел на практиканта. Ладно, уговорил, делай версию «Салтовская». Только один ты не потянешь. Пиши докладную прокурору. Пусть группу создает…

Два часа сидел Коля Ладушкин за столом, пыхтел, старался — строчил документ на имя самого главного начальника. Закончив свое сочинение, он показал его Боброву.

Иван Петрович внимательно прочитал докладную, кое-что поправил, опять тяжело вздохнул, сказал:

— Довольно убедительно. — И медленно, со смаком порвал лист бумаги на мелкие клочки.

Ладушкин совершенно обалдел.

— Почему? — онемевшими губами прошептал он.

— Нечего, Коля, людей по пустякам тревожить, — грустно усмехнулся Бобров, подошел к своему сейфу, порылся в нем и откуда-то снизу достал пакет. — Вот последний документ этого дела…

На конверте было написано: «Вскрыть после моей смерти».

— Чьей смерти? — не понял Ладушкин.

— Моей, Коля, моей… — спокойно ответил следователь. — У меня рак. Метастазы по всему телу уже пошли. Мне онколог по блату сказал. Месяца три осталось…

— А это? — Ладушкин одеревеневшей рукой протянул пакет, ему казалось: он держит тяжелую гирю или бомбу, которая вот-вот должна взорваться.

— Это посмертная явка с повинной. Я твоего Арланова угробил, я…

У Коли подкосились ноги, он плюхнулся на стоявший рядом стул.

— Ничего не понимаю. Зачем?

— Ну слушай чистосердечное признание. Славная у тебя практика получилась… Почти все элементы следственной деятельности ты прошел. Считай, я тебя, «в гроб сходя, благословил».

Бобров вынул из портсигара папиросу, долго разминал ее трепетными пальцами. Наконец чиркнул спичкой, прикурил и глухо сказал:

— Ты обратил внимание, как Панкратов посмотрел на меня, когда я с ним заговорил? Словно вспоминал что-то… Я на отца очень похож. А они на одном заводе трудились: Арланов, Панкратов и батька мой. Отец тоже фронтовик, вся грудь в орденах. К тому же он был инженером, еще до войны политехнический закончил. В сорок девятом году должны были выбирать или назначать нового парторга завода, по тем временам это, считай, одно и то же… Отец и не хотел с производства уходить, но его вызывали в обком и вроде как уговорили. Накануне партийного собрания, ночью, к нам в дом нагрянули молодчики из НКВД. Отца забрали. И все — сгинул. А парторгом завода стал Арланов. Так началась его карьера. — Бобров говорил медленно, с одышкой. Каждое слово давалось ему с трудом. — Уже при перестройке начал пересмотр старых дел на предмет реабилитации. У меня там товарищ служит, вместе в юридическом когда-то учились. Хоть и не положено, но он показал материалы. И я своими глазами видел донос, написанный Арлановым. В нем говорилось, что мой отец в присутствии рабочих говорил: во время войны было много неоправданных потерь, тем самым принижалась роль великого полководца товарища Сталина.

— И за это вы его убили? — Ладушкин недоверчиво покачал головой. Коле все еще казалось, что Иван Петрович просто шутит, сейчас скривит губы в своей странной ухмылке и скажет: «Поверил, студент! Эх ты, лопух!»

Но следователь вскочил и зло воскликнул:

— Не «убил»! А казнил! Ты правильно намедни сформулировал! Я ему и приговор зачитал. Копия там — в пакете…

Бледное лицо Боброва покрылось крупными каплями пота, губы тряслись неестественной дрожью. И Ладушкин вдруг до глубины души осознал: что не дурной сон, это самая что ни на есть правда.

— Господи! А другого, правового пути, чтобы наказать Арланова, разве не было? — истерично крикнул он.

— Предложи… — усмехнулся следователь. — Ты уже все юридические науки постиг. С точки зрения закона вины на нем нет. И потом, я почти уверен, что Арланов сообщил органам правду, мой отец действительно мог такое сказать. Это был мужественный, независимый человек… Но Арланов-то, мерзавец, знал: своим заявлением он обрекает его почти на верную смерть… Ушел на пенсию, живет припеваючи: дача, — квартира, сберкнижка, в доме — золото, бриллианты, хрусталь, меха, ковры. А сколько у него на совести таких жертв?.. — Бобров загасил в пепельнице окурок и уже спокойно, с достоинством закончил: — Помнишь, как у Лермонтова: «Есть грозный судия… И мысли и дела он знает наперед… И вы не смоете всей вашей черной кровью…» Вот и я решил этот высший суд осуществить. Я одной ногой на том свете стою. И если во мне этот замысел созрел, значит, мне сам Бог его на ухо нашептал.

Ладушкин был потрясен этим обрушившимся на него рассказом. Но все же профессиональные навыки, которые уже начали созревать, невольно заставили задать вопрос:

— А пистолет?

— Тут ты все правильно вычислил, — усмехнулся Бобров. — Во время обыска у Салтовской я обнаружил ключ. Поскольку ценности изымались из разных мест, я ее как следует на допросе прижал, и она раскололась: рассказала про свою связь, про квартиру Панкратова и про то, что там хранится пистолет, к которому она никакого отношения не имеет. Не знаю, делилась Салтовская с покровителем добычей или для своих махинаций ей вполне хватало титула его официальной любовницы, но давать показания на Арланова она категорически отказалась. Поэтому я решил не вносить этот эпизод в протокол, а ключ оставил себе. Уже тогда передо мной мелькнула тень замысла, а болезнь подтолкнула к исполнению…

Ладушкин от удивления хлопал глазами, но в голове сама собой выстраивалась логическая цепочка. Не зря его Иван Петрович натаскивал, ох, не зря!

— Не верю! Все равно не верю! — воскликнул он. — Анализирую весь ход следствия. Вы же сами меня на себя навели, подсказали, как выйти на Панкратова, подсказали, что у Салтовской мог быть второй ключ…

Бобров, улыбаясь, почти с нежностью смотрел на практиканта.

— Чудак ты, Коля… Как ты понял, я не собирался долго скрывать содеянное. Но и дурачить родную контору тоже не хотел, недостойно отвлекать ее силы на этого негодяя. А тебе все равно учиться надо… Мне твоя шустрость понравилась. Теперь и умирать не страшно. В надежные руки дело передаю.

Ладушкин невольно посмотрел на свои ладони, пальцы все еще судорожно сжимали пакет с жуткой надписью.

— А это куда? — растерянно спросил он.

— Куда хочешь, — усмехнулся Бобров. — Роль наставника я исполнил до конца… Теперь я для тебя — преступник. Сейчас будешь задерживать или как?

Коля даже вздрогнул и тихо сказал:

— Нет. Не сейчас.

— И на том спасибо. — Иван Петрович встал и вышел из кабинета.

* * *

На следующий день труп Боброва был обнаружен в его холостяцкой квартире. Он застрелился из табельного оружия. В кухне на столе лежала записка: «Не хочу подвергать себя бессмысленной физической боли. Моральных мук не испытываю. Всем привет…»