Вначале у Пенни не было клетки. Она лежала в мамином кресле-качалке, отец принес его из подвала и поставил в углу гостиной. Как распятие на стене, письменный стол и занавески на окне, Пенни оставалась совершенно, однозначно неживой. И хотя ее появление в нашей жизни показалось мне странным, она никак не подействовала на меня. Но ее присутствие повлияло на мою сестру. Как облупившаяся краска может явить миру исходный, истинный цвет, фасад, который Роуз поддерживала с той ночи, когда отец вытащил ее из номера отеля, постепенно исчез.
Эрозия началась мгновенно – в машине по дороге домой из Огайо. Если не считать того, что мама время от времени напевала мелодию песни, слов которой я до сих пор не знаю, она хранила молчание и держала на руках Пенни так, что ее голова подпрыгивала на плече, и мы с Роуз смотрели в пустые глаза на протяжении нескольких часов. Мы выглядывали в окна на проносящиеся мимо в темноте мощные грузовики, но, когда ехали по холмам Пенсильвании, я заметила, как рука Роуз постепенно тянется вперед. Она ухватилась за прядь рыжих нитевидных волос и сильно дернула. Прядь оторвалась. Мы застыли, не зная, обратил ли на это кто-нибудь из родителей внимание. Отец слушал по радио религиозную программу, что всегда вводило его в транс. А мама погрузилась в своего рода оцепенение с того момента, как спустилась по лестнице в Очард-серкл. Когда стало очевидно, что никто ничего не заметил, Роуз положила прядь волос на сиденье между нами и снова потянулась вперед.
– Перестань, – прошептала я после того, как она оторвала пять прядей.
– Ей не больно, – едва слышно ответила Роуз. – Она кукла, Сильви.
– Да, но если тебя поймают, то…
– Я знаю, что они сделают, – заявила сестра, и за ее словами замерцала прежняя Роуз. – Но знаешь, что я только что решила? Мне все равно.
– Что именно? – спросил отец.
– Все, – ответила я.
Мы замолчали, слушая голос проповедника, доносившийся из динамиков.
– «Итак, скажи мужам Иуды и жителям Иерусалима: так говорит Господь: вот, Я готовлю вам зло и замышляю против вас; итак обратитесь каждый от злого пути своего и исправьте пути ваши и поступки ваши».
– К тому времени, когда я закончу, она станет лысой, – прошептала Роуз, наклонившись к моему уху. – Засунем леденец в ее мерзкую пасть и сможем называть ее Коджак.
– Какой еще Ко?..
– Знаешь, Сильви, тебе следует почаще спускаться вниз и смотреть со мной повторы старых сериалов. Это поможет тебе увидеть мир таким, каков он есть.
Незаметно спускаться вниз и смотреть телевизор, отрывать волосы у куклы – все это приведет к неприятностям, о чем я и сказала Роуз. Но уже через несколько мгновений ее рука снова дернулась вперед и на сиденье между нами оказалась шестая прядь. Скоро их уже была дюжина. Я начала опасаться, что Роуз сдержит слово и остановится только после того, как кукла станет лысой, но вскоре это занятие ей наскучило и она заснула.
Заснула и я.
Сколько прошло времени, прежде чем я открыла глаза, почувствовав, что машина остановилась и смолк двигатель? Я не поняла. Но, оглядевшись по сторонам, увидела ряд громадных грузовиков, выстроившихся в очередь возле бензоколонки. Чуть дальше находилось крытое гонтом строение, над стеклянными дверями которого висел плакат «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА СТОЯНКУ ГРУЗОВИКОВ СЕНЕКА-ХИЛЛ». Отец вышел из машины и остановился рядом. Я ожидала, что он начнет разминать руками поясницу, как он всегда делал, когда ему приходилось долго сидеть за рулем, но он лишь зевнул. Роуз и мама продолжали спать. Как и прежде, Пенни мне улыбалась, и ее пустые черные глаза удерживали мой взгляд, пока я не опустила его и не заметила, что оторванные волосы Пенни зажаты у меня в кулаке.
– Очень смешно, – сказала я Роуз и ткнула ее в бок.
Она села и принялась тереть глаза.
– Что?
Я разжала ладонь и показала ей.
– Зачем ты засунула это мне в руку, пока я спала?
– Сильви, я заснула раньше тебя. И если ты сама не заметила, то я только что проснулась. Так что не смотри на меня так.
– Следующая остановка Дандалк, – сказал отец, засунув голову в машину. – Сходите в туалет сейчас, или вам придется ждать вечность.
Роуз и я надели туфли, а он распахнул пассажирскую дверь. Мама наконец открыла глаза и выбралась из машины. Она повернулась к заправке, но отец сказал ей, что лучше захватить Пенни с собой. Роуз, увидев, что еще не до конца проснувшаяся мама его послушалась, лишь покачала головой и зашагала вперед. Я поспешила за ней. Мы вошли в стеклянные двери, миновали стойку, за которой мужчины ели яичницу, и оказались в большом женском туалете. Мы отправились в кабинки, стоявшие вдоль стены, а когда сделали свои дела, увидели маму, стоявшую посреди туалета с куклой на руках. Официантка с размазанным макияжем и усталыми глазами склонилась над раковиной и мыла руки.
– Хочешь, я ее подержу, мама? – спросила я, хотя мысль об этом меня немного смущала. – Тогда ты сможешь зайти в кабинку.
Мама ничего не ответила. Бледная тонкая кожа, сережки в ушах и темные волосы, в которых виднелась седина, – она выглядела прежней. И все же что-то в ней изменилось.
– Мам? – спросила Роуз. – Почему папа не разрешил тебе оставить эту штуку в машине?
– Извини, дорогая?.. Ну, наверное, у него были на то причины. Как и у меня.
– Ты в порядке? – спросила я, прежде чем Роуз успела еще что-то сказать.
– Думаю, да.
– Ты хочешь, чтобы я ее подержала?
– Пенни? – сказала мама. – О нет. Нет, спасибо. Я не хочу, чтобы вы к ней прикасались.
– Никаких проблем, – сказала Роуз.
– А могу я спросить, почему? – спросила я. – Она ведь всего лишь…
– Кукла. Я знаю. И все же у меня такое чувство.
– Но ты же ее держишь, – заметила я.
Мама посмотрела на куклу, которую крепко прижимала к груди, и я представила, как ее сердце стучит рядом с маленьким телом Пенни. Представила теплое молочное дыхание, слетающее с ее губ.
– Ты права. Я ее держу. Но только для того, чтобы отвезти домой.
– Можно положить ее в багажник, – вмешалась Роуз. – Или в контейнер на крыше. Или использовать как украшение капота. Она немного великовата, но, какого дьявола, почему бы и нет?
У мамы стало такое выражение лица, какое у нее было, когда она отвесила Роуз пощечину.
– Не смешно, Роуз. Возможно, тебе это кажется странным, но мы с отцом знаем, что делаем. Вот как он видит ситуацию: дверь была открыта, когда мы поднялись сегодня в ту квартиру. Дверь, которую еще предстоит закрыть. Так что нам необходимо сохранять осторожность. Как далеко мы от дома? Я потеряла счет времени.
– Мы на окраине Гаррисберга, – ответила сестра. – В сотне миль от границы Мэриленда.
Я пыталась забыть об официантке у раковины, но это стало невозможно, как только она закрыла кран и вода перестала течь. В туалете стало тихо. Я посмотрела на нее более внимательно. Кожа ее напоминала глину, глаза окружали морщины, глубокие складки залегли возле губ. Она вытащила бумажное полотенце и вытерла руки. Ее взгляд скользнул по моей матери, которая направилась к кабинкам. Внутри что-то зашелестело, и мама почти сразу вышла обратно.
– Проблема? – спросила Роуз.
– Я не могу поднять платье и держать Пенни одно-временно.
Я только что предлагала ей помощь, но меня охватила паника, когда я представила, что возьму куклу на руки. К счастью, мама подошла к раковине, вытерла ее край и посадила на него Пенни, а затем вернулась в кабинку. Именно в этот момент официантка бросила влажное полотенце в мусорную корзинку и заговорила с нами приглушенным голосом.
– Эта та самая леди, верно?
– Какая леди? – спросила Роуз.
– С телевидения. Я видела мужчину на парковке. Их показывали по восьмому каналу и в том шоу, которое я смотрю днем. Не Донахью, а по местному каналу. Но я не помню, чтобы кто-то упоминал, что у них есть дети. Вы их дочери, верно?
Мы с Роуз привыкли, что на нас глазеют в Дандалке, но ничего подобного прежде не происходило. Мы обе молчали.
– Только не делайте вид, что я вас напугала! – Она хрипло рассмеялась. – Уверена, вам довелось видеть вещи пострашнее. Как вас зовут? Я хочу рассказать своему другу, что я вас видела.
Я посмотрела на Роуз, но даже она выглядела ошеломленной. Между тем мама начала сильно кашлять в кабинке – обычно она так никогда не кашляла.
– Давайте! Я Шана. Видите, я сказала вам свое имя. А теперь назовите мне свои.
– Я Сабрина, – сказала сестра, посмотрев на меня и приподняв брови. – А это моя сестра… Эсмеральда.
Кто бы мог подумать, что Роуз запомнила имена, которые я дала своим лошадкам? Я вспомнила, как они стоят на полке над моим письменным столом, и наш дом показался мне безнадежно далеким.
– Какие чудесные имена для хорошеньких девушек, – снова заговорила официантка. – Как жаль, что у меня нет фотоаппарата, чтобы снять вас с вашими родителями. Но кто же знал, что я встречусь со знаменитостями в таком жалком месте? Могу спорить, вы обе можете многое рассказать, правда?
Мама в кабинке стала кашлять так сильно, что мне показалось – еще немного, и ее вырвет.
– Ма, – позвала я. – Ты в порядке?
– Ма, – повторила официантка, словно это слово ее поразило. – Кто бы мог подумать, что такой человек может быть матерью?
– Что вы имели в виду, когда сказали «такой человек»? – спросила Роуз.
Официантка не ответила. Она подошла к раковине, где сидела, прислонившись к стене, Пенни, чьи бело-красные полосатые ноги свешивались вниз.
– Расскажите о ней, – попросила официантка, наклоняясь к Пенни, чтобы более внимательно ее рассмотреть.
– Она спит с ней с самого рождения, – сказала Роуз, стараясь говорить так тихо, чтобы мама ее не услышала. – Никуда не ходит без нее. В том числе и в туалет.
За стенкой кабинки стало тихо. Я посмотрела вниз и увидела простые мамины черные туфли без каблуков.
– Ма? – снова позвала я.
– Да, – кротко отозвалась она.
– Ты в порядке?
– Все хорошо, Сильви. Не беспокойся. Меня немного укачало в машине. Ничего страшного. Дай мне минутку, и я стану как новенькая.
– Но я слышала, как ваша мать говорила, что ее никому лучше не трогать, – говорила официантка моей сестре, когда я снова повернулась к ним. – Почему так? Она… не такая?
– Ничего подобного. – Сестра приблизилась к Пенни и еще сильнее понизила голос. – Она не хочет, чтобы мы ее испачкали. Но у вас чистые руки. Так что давайте, потрогайте ее.
– Роуз, – сказала я.
Моя сестра посмотрела на меня.
– Кто такая Роуз?
– Я хотела сказать, Сабрина. Не думаю, что тебе следует…
– Не обращайте на нее внимания, – перебила меня Роуз, глядя на официантку и окончательно переходя на шепот. – Эсмеральда всегда была мнительной. У вас чистые руки. Так что давайте. Потрогайте ее, если хотите.
Я смотрела, как официантка наклонилась, приблизив лицо к Пенни.
– Привет, куколка, – сказала она едва слышно. Протянув руку с обкусанными ногтями, она погладила рыжие волосы, которые не успела оторвать сестра. – Когда моя дочка была маленькой, она играла с такой же куклой, как ты, только поменьше.
Пенни смотрела на нее с неизменно равнодушным выражением лица.
– Странно, – сказала официантка.
– Странно? – повторила Роуз.
– Ну, я хотела сказать, что это обычная Тряпичная Энни. По десять центов за штуку. Но ваша… кажется другой. Я даже не знаю. Может быть, дело в отметинах.
– Отметины? – переспросила Роуз.
– Отпечатки пальцев. У твоей куклы они повсюду на шее. Или там, где должна быть шея. Наверное, это просто шов в том месте, где голова пришита к телу. Но создается впечатление, что ее кто-то душил.
Я подошла поближе. Официантка была права: я увидела серые пятна возле шва, соединявшего голову Пенни с телом.
– К тому же у нее изысканный золотой браслет вокруг запястья. Выглядит так, словно кто-то – одна из вас, наверное, – ненавидит и любит ее одновременно.
Мы с Роуз промолчали.
– Ну, если я не хочу, чтобы меня нашли с отпечатками пальцев на шее, – сказала нам Шана, – мне пора работать. Приятно было с вами познакомиться, девочки. Надеюсь, вашей маме стало лучше.
И мы остались в туалете втроем. Я снова спросила у мамы, все ли с ней в порядке. Теперь ее голос прозвучал увереннее, и она сказала, чтобы я перестала волноваться, просто ее немного тошнит после слишком долгой поездки на машине. Я повернулась и посмотрела на Роуз, но та опустила взгляд.
– Та женщина ушла? – спросила мама из кабинки.
– Да, – ответила я.
– Она не трогала Пенни?
Роуз продолжала изучать свои руки, поэтому я дала маме ответ, который она хотела получить.
– Официантка только на нее смотрела, – сказала я.
В это время Роуз отошла к раковине, которая находилась максимально далеко от Пенни, выдавила на ладонь жидкое мыло, пустила горячую воду и начала тереть руки. Когда я спросила у нее, что она делает, Роуз ответила, что у нее жирные руки после попкорна и шоколада, который мы ели в кинотеатре днем, но я знала, что причина совсем в другом.
Я подошла к мусорной корзине и вытащила из кармана рыжие пряди волос, которые туда засунула, когда мы выходили из машины, потому что не хотела, чтобы родители их заметили. Под гудящими лампами дневного света пряди казались более яркими и живыми, чем в темноте, в машине. Я поднесла руку к мусорной корзине и разжала кулак – рыжие пряди упали на влажную бумажную салфетку, выброшенную официанткой. Потом я подошла к раковине и тоже вымыла руки, поглядывая на Пенни.
– Ты могла бы делать хирургические операции своими руками, – заметила сестра, когда я продолжала выдавливать мыло. – Пошли отсюда.
– А как же мама?
– Ты там жива? – спросила Роуз.
– Вам не нужно меня ждать, – после небольшой паузы ответила мама. – Возвращайтесь в машину. Я скоро приду. А Пенни оставьте здесь.
Мне не хотелось ее оставлять, но выбора не было, пришлось уйти. Мы с Роуз покинули туалет, обошли столики и заметили официантку, она нам подмигнула, наливая в чашки кофе. Когда мы проходили мимо стойки, Роуз на ходу прихватила пригоршню мятных конфет. Снаружи нас уже ждал в машине отец, который пристегнул ремень и был готов ехать.
– Что случилось с вашей матерью? – спросил он.
– Она внутри, – ответила я.
– С ней все в порядке?
– Она говорит, что да, – сказала Роуз.
Прошло некоторое время, прежде чем появилась мама с Пенни на руках. По мере того как она приближалась, меня преследовало ощущение, что в ней что-то изменилось. Когда она села рядом с отцом, он спросил, все ли хорошо. Она ответила так же, как мне: ничего страшного, ее немного укачало, мы слишком долго ехали в машине. Когда отец включил зажигание и машина покатила вперед, я сказала Роуз:
– Я удивилась, что ты помнишь эти имена.
– Какие имена?
– Те, что я дала моим лошадкам.
– Ну, я обращаю гораздо больше внимания на то, что происходит вокруг, чем ты думаешь, Сильви. Сабрина – это белая лошадка с голубыми глазами и настоящим хвостом. Эсмеральда – черная, с мощными мускулами и блестящими зелеными глазами. Я права?
Я кивнула, удивившись еще сильнее.
– Как ты это запомнила?
– Одно время ты только о них и говорила. Если хочешь, я могу рассказать и про остальных.
Что-то подсказало мне, что нужно остановиться. Очень скоро Роуз закрыла глаза и заснула. Несмотря на мамины заверения, что с ней все в порядке, я почти сразу поняла, что это совсем не так. За все свое детство я не помнила, чтобы мама болела, если не считать легкого насморка. Отец часто простужался, болел гриппом и бронхитом, не говоря уже о проблемах со спиной. Мы с Роуз нередко приходили из школы с расстройством желудка или высокой температурой. Мама всегда приносила нам в постель имбирный эль и суп, втирала «Вейпораб» и давала градусник, так что мне было странно видеть ее в таком состоянии.
До конца поездки радио оставалось выключенным. Вместо проповедников, вещавших о том, как избежать вечности в аду, машину заполнили тихие мамины стоны. Она прижалась щекой к окну, потому что стекло холодило кожу. Она выдерживала в таком положении тридцать или сорок минут, потом просила остановить машину. Всякий раз отец включал аварийные сигналы и съезжал на обочину автострады. Мама быстро отстегивала ремень и выскакивала наружу. Мимо проносились автомобили и грузовики, их фары освещали маму, продолжавшую держать куклу – только теперь она не прижимала ее к себе так сильно – и скрывавшуюся в высокой траве. Когда наступала тишина, мы слышали, что ее рвет, затем мама возвращалась и садилась на свое место. Каким-то образом Роуз умудрилась проспать все это время. Однако мы с отцом молчали, лишь спрашивали время от времени, не можем ли мы как-то помочь.
– Давайте поскорее вернемся домой, – всякий раз отвечала мама. – Я в порядке.
Так, делая бесконечные остановки, мы на рассвете добрались до нашего дома. Мама устало отстегнула ремень и вылезла из машины. Я разбудила Роуз, и мы последовали за ней. Отец взял маму под руку и повел к двери, где нашел конверт, стоявший на ручке. Он прочитал адрес и засунул его в карман.
Мама вошла первой, сразу направилась в темную кухню, и я услышала, как она наливает в стакан воду. Роуз устремилась вверх по лестнице. Отец вместе с чемоданами стал подниматься на второй этаж вслед за ней. Я же прошла по гостиной, зажигая свет. Когда я закончила, отец уже спустился вниз с письмом в руке. У него было мрачное лицо, я не удержалась и спросила, что случилось.
– А?
– Что-то не так? Ты выглядишь встревоженным.
– Все хорошо, ангел мой.
Мне бы не следовало спрашивать, кто оставил письмо, но я устала после долгой ночи без сна и не удержалась.
– Это? – Он приподнял письмо. Его обычно аккуратно причесанные волосы растрепались, и я видела в его глазах усталость. – От журналиста. Сэма Хикина. Я согласился дать ему интервью для книги.
Мы оба почувствовали мамино присутствие и обернулись – она стояла между кухней и гостиной. Теперь, когда мы вернулись домой, я ожидала, что она положит куклу, но мама продолжала держать ее на руках.
– Что там с Сэмом Хикином?
Отец сложил и засунул письмо в карман.
– Мы можем обсудить это позднее, когда ты будешь лучше себя чувствовать.
– Я прекрасно себя чувствую, – сказала мама, но подошла к дивану и села с Пенни на коленях. – Только немного отдохну здесь.
– Разве тебе не будет удобнее в собственной пос-тели?
Она наклонилась вперед и закрыла глаза.
– Да, конечно. Но мысль о том, чтобы подняться по лестнице… Не сейчас. Ты иди. Я приду через минутку.
– Ты уверена? – спросила я.
– Сильви, милая, это ты? – спросила она, не открывая глаз, и мне вдруг показалось, что она ослепла и движется по миру на ощупь. – Что ты здесь делаешь? После такой ночи тебе следует отправиться в постель.
– Сейчас я пойду, но ты меня беспокоишь.
– Не нужно. Ложитесь, и спокойной вам ночи.
Я посмотрела на отца, он после коротких колебаний поправил подушки, чтобы мама могла лечь. Когда она устроилась поудобнее, он накрыл ее одеялом. Вместе с Пенни. Наклонившись, отец поцеловал маму в лоб.
– День был тяжелым для всех нас, но в особенности для тебя. Отдыхай.
Я прошла по комнате, выключая лампы, которые только что зажгла, и опуская шторы. Когда гостиная погрузилась в темноту, я подошла к маме и тоже поцеловала ее в лоб, стараясь держаться подальше от Пенни. Мамина кожа не была горячей или влажной, как я ожидала, – она оказалась прохладной и сухой.
– Спокойной ночи, ма, – прошептала я.
– Спокойной ночи, милая. Спасибо, что ты такая хорошая дочь.
Ее слова заставили меня вспомнить свою ложь о том, что официантка не трогала Пенни. А еще о Дот и о том, как я помогала Роуз, чтобы спасти свой доклад.
– Я не всегда бываю хорошей.
– Нет, ты всегда хорошая, – слабым голосом возразила она. – Ты нас никогда не разочаровываешь, Сильви. А теперь иди спать.
Мы с отцом поднялись наверх, обнялись на прощание и разошлись по своим комнатам. Я улеглась на кровать и мгновенно заснула. Но через час или два лучи утреннего солнца проникли в окно и разбудили меня. Еще не до конца проснувшись, я лежала и смотрела на полку над письменным столом. Я была слишком маленькой, когда дядя подарил нам с Роуз лошадок, и ничего не помнила. Но отец рассказывал, что Хоуи часто посещал ипподром, расположенный рядом с его квартирой в Тампе. Он редко много выигрывал, но, когда такое случалось, покупал несколько лошадок в специальном магазине. Дядя Хоуи опасался, что продаст лошадок, когда ему потребуются деньги, поэтому отдавал их нам. Отец не одобрял страсть брата к игре, но ему нравились эти лошадки, в особенности после того, как он увидел, с какой любовью я к ним отношусь.
Но в то утро, после возвращения из Огайо, кое-что изменилось.
Я выбралась из постели, пересекла комнату, пододвинула стул и встала на него.
Когда я увидела, что стало с Сабриной – безупречно белым пони с голубыми стеклянными глазами и хвостом из настоящего конского волоса, – которую вспомнила Роуз, я открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Потянулась к черному пони с могучими мышцами и зелеными глазами. Эсмеральда – Роуз назвала и ее. Я держала обеих лошадок за животы и смотрела на их оторванные конечности. Тщательно вырезанные ноги, суставы, копыта устилали ковер. Я слезла со стула и стала подбирать кусочки, с каждым мгновением чувствуя, как меня все больше охватывают гнев и удивление.
Первым делом я подумала о сестре. И все же я не могла себе представить, чтобы она незаметно пробралась в мою комнату и сделала такое без всякой на то причины. Еще менее вероятным кандидатом являлся отец. К тому же он спал в соседней комнате и у него не было ни малейших поводов для того, что портить моих лошадок. Я прислушалась и уловила его легкий храп. Ну а мама наверняка все еще лежала на диване, внизу, в гостиной, там, где мы ее оставили. Она сказала, что у нее нет сил, чтобы подняться по лестнице в свою спальню. Тут я подумала о кукле. О Пенни, которую обнимала мама. О том, как она улыбается своей безмятежной улыбкой и ее пустые черные глаза изучают наш дом. Ей пришлось проделать длинный путь, а с собой она принесла лишь отпечатки пальцев на шее и изящный золотой браслет на запястье.