Сурова мангышлакская степь. Многочисленные верблюжьи тропы проходят по ней. Жара нестерпимая, а вода — на вес золота. Семидесятиметровые колодцы с горькой водой, которую могут пить одни верблюды. Дикая полынь и колючий верблюжник гнездятся возле этих колодцев.

Идем только ночью. Но и ночью ноги коней припекает неостывший песок. Бойцы спешиваются, бредут возле измученных коней по колено в песке. При малейшем ветре барханы движутся, и непонятно, как находят в однообразной волнистой местности дорогу проводники. Днем бойцы вырывают узкие глубокие щели, делают над ними шалаши из саксауловых веток и накрывают попонами. Но эти шалаши ветер так быстро заносит песком, что через какой-нибудь час их нужно откапывать. Особенно трудно было с оружием: песок попадал в магазинные коробки, затворы. Бойцы тщательно заматывали оружие, и все-таки его приходилось снова и снова прочищать.

Наш дозор иногда натыкался на следы басмачей. Однажды разведчики были встревожены конским топотом, но это оказался одичавший табун лошадей.

Воду экономили очень жестко. И люди, и лошади еле двигались. Одни верблюды шли как ни в чем не бывало.

Последние сутки, выслав вперед дозор, шли почти без остановок.

Над горизонтом вставали миражи: озера, дворцы. Бойцы невесело шутили:

— Вот он где, рай!

— Заодно и ад!

— А я думал, какие они такие дворцы!

Клигман ободряюще улыбался:

— Прогоним басмачей, во всей Средней Азии такие красивые города построим.

Вода кончилась. Турсуки вылизали языками. Несколько бойцов получили солнечный удар.

Переживший две войны, я не раз находился под ураганным огнем, в трудной обстановке. И все-таки ничто, думается мне, несравнимо с тем, что пришлось пережить в эти дни бойцам отдельного дивизиона под беспощадным солнцем в раскаленных песках.

Наконец показалось урочище Бусага. Измученные бойцы и лошади оживились, заторопились, кто как мог.

Я боялся, не ждет ли нас засада, но басмачи, как узнал я позже, ожидая преследования сзади, от Гурьева, не решились, оставив скот, ехать вперед.

И вот мы у цели. Колодец Бусага от подножия Устюрт находится в семистах-восьмистах метрах. Слева и справа барханы, кустики степной полыни, дикий клевер, пырей. Вода в колодце чистая. Каждый готов выпить по ведру. Пришлось установить норму, чтобы люди и лошади не опились.

Басмачи коварны — целые отряды их могли скрываться в барханах. Мне рассказывали, как погиб один дивизион, отправленный из Ташкента на борьбу с басмачами. Многодневный переход измотал красноармейцев. Выйдя к колодцу, бойцы сразу бросились к нему. Но колодец оказался засыпанным. Начали расчищать его. Местность казалась пустынной, поэтому командир пренебрег разведкой и укреплениями. Между тем басмачи достигли колодца раньше, засыпали его и укрылись в барханах. В спрессованном песке они вырыли тоннели и проходы, достаточные, чтобы спрятать не только людей, но и лошадей. Дивизион расположился на отдых, и тут-то, выйдя буквально из-под земли, басмачи перебили весь дивизион. Спаслось только двое бойцов. Пешком они добрались до Красноводска и рассказали о трагической гибели товарищей. Но и их спасти не удалось: они умерли от истощения и жажды…

Вот почему, как ни устали все мы, отдыхать я не разрешил. Мы прощупали каждый курган в окрестности семи-восьми километров. Не теряя ни минуты, принялись сооружать вокруг колодца укрепления — рыть окопы, устраивать огневые ячейки, маскироваться.

Рядом со мной работал Чурин. Я окликнул его:

— Вы спрашивали, на что у нас будет расчет. Так вот, смотрите. Прежде всего мы должны все предусмотреть, чтобы басмачи нас не обхитрили. Мы уже приняли кой-какие меры: не дали себе отдохнуть, все придирчиво осмотрели, нет ли засады или какой другой неожиданности. Далее. Басмачей много, а нас мало, правда? Значит, они нас могут атаковать со всех сторон. Но зато мы имеем два станковых и два ручных пулемета. Сколько в минуту делает выстрелов один пулемет?

— Тысячу пуль в минуту, товарищ комдив!

— Правильно, товарищ Чурин. Вот и надо пулеметы поставить так, чтобы ни с какой стороны нас невозможно было захватить врасплох. Ясно?

— Ясно, товарищ комдив!

— В этом второй наш расчет. Но это не все. Знаете ли вы, что казахи отличные стрелки?

— Так точно!

— Мергенами их называют. Так вот надо, чтобы мергены старались зря. Чтобы у нас ни один выстрел не пропадал даром, а они бы стреляли по ложным целям.

— Это как же?

— А очень просто. Сильнее всего должен быть укреплен колодец. В пустыне побеждает тот, у кого есть вода. Пока в наших руках колодец и пулеметы, мы непобедимы. А вот на флангах мы сделаем ложные участки. В окопах будет по два-три красноармейца, и те зря высовываться не станут. Зато на колышках мы укрепим десять-пятнадцать фуражек в каждом окопе. Пусть себе мергены стреляют по этим фуражкам, пока наши бойцы стреляют по мергенам. В этом наша третья хитрость. А самый главный наш расчет на мужество, стойкость и находчивость каждого бойца. Ясно, товарищ Чурин?

— Так точно, товарищ комдив!

В первый же день, а было это двадцатого июня, я выслал разведку за двенадцать километров, на плато Устюрт. Разведка, ничего не обнаружив, вернулась обратно. В тот день мы работали до глубокой тьмы.

Ночью выставили часовых. Однако, когда я через некоторое время пошел их проверять, двое из часовых спали.

— Этак, — сказал я командиру отделения Дженчураеву, — нас басмачи в два счета могут вырезать!

— Спят?! — возмутился Дженчураев. — Ну, я их на всю жизнь научу, как спать на посту!

Подкрался к ним, потихоньку вынул из винтовок затворы, а потом отполз, да как гаркнет:

— Алла! Алла!

Часовые схватились за ружья, а затворов нет.

На другой день было смеху над заснувшими часовыми!

— Вас бы поставить на пост после двух суток без сна! — беззлобно отругивались они.

— Товарищ Дженчураев: «Алла! Алла!», а он: «Господи боже мой!» — потешались бойцы.

— А Петров не растерялся да чуть прикладом не огрел товарища командира.

…На другой день я дважды высылал на десять-двенадцать километров разведку. К вечеру разведчики привели двух казахов. Это был дозор басмачей. Задержанные рассказали, что в тридцати километрах от нас движется к колодцу Бусага отряд в семьсот пятьдесят человек под руководством Калия Мурза-Гильды. За ним идут сотни тысяч голов скота. После колодца Бусага вся эта лавина должна двинуться на Красноводск, где в двухстах километрах от города их ждет другая, двухтысячная банда.

— Как быстро басмачи движутся? Когда должны дойти до нас? — спросил я.

— Завтра должны быть здесь.

И вот 22 июня 1931 года часов в двенадцать дня я увидел в бинокль, как на гребень Устюрта вышла конница. Тремя лавинами стала она спускаться. Еще было время, и я посчитал. Пленные не обманули: басмачей было сотен семь с лишним.

Я дал команду не открывать огонь, пока они не подойдут метров на двести пятьдесят. Тысяча пуль в минуту станковых пулеметов не должна была пропасть даром.

Басмачи, видимо, знали о нашем присутствии у Бусага. Их конница мчалась галопом, чтобы смять нас. Вот они у подножия Устюрта. Еще двести метров. Еще.

— Огонь!

Застрочили пулеметы. Захлопали винтовочные выстрелы. Крики. Ржание коней.

Двадцать минут — и басмачи отхлынули обратно, оставив на поле боя две с лишним сотни убитых.

В тот день больше наступать они не стали.

На следующий день часов в десять басмачи снова двинулись к колодцу Бусага, но уже изменив тактику: теперь они шли в пешем порядке, и не лавиной, а мелкими группами. Это был верный прием, рассеивавший внимание немногочисленного нашего дивизиона. Я знал, что нас, окопавшихся с двумя станковыми пулеметами, может взять только артиллерия, а ее у басмачей не было. И все-таки семьдесят против пятисот! Неужели они нас задавят числом?

Встреченные огнем, басмачи не откатились назад, как накануне, а залегли. Стоило огню затихнуть, они поднимались в атаку. И снова им приходилось ложиться: каждый поднявшийся был виден как на ладони и открыт выстрелу.

В этот день нам пришлось тяжело. Нужно было бросаться во все стороны, чтобы ни на одном из флангов не дать бандитам перехватить инициативу. Стволы пулеметов раскалились. Но стоило пулеметчику отвести пулемет в укрытие, чтобы сменить воду в кожухе, как басмачи поднимались снова.

Особенно трудно пришлось на правом фланге. Там, среди ложных траншей с фуражками на колышках, было только три бойца: красноармейцы Захаров и Малахов и чекист Фетисов. На этот участок наседала большая группа басмачей, хорошо пристрелявшихся, использовавших для укрытия каждую кочку.

Днем, в разгар боя, ко мне подполз красноармеец:

— Товарищ комдив, Фетисова ранили в позвоночник. Его перенесли к колодцу. Он умирает, просит вас подойти.

Положение было сложное: прорви басмачи какой-то участок — и некого бросить в эту брешь, буквально некого. Когда я подполз к Фетисову, он был еще жив.

— Умираю, Георгий Иванович, — сказал он, — руки, ноги немеют. Возьмите партийный билет, документы. Передайте родным. Если вернетесь, кланяйтесь им.

Умер он в полном сознании.

Снова был бой.

Целый день басмачи пытались овладеть нашими укреплениями… Крайний правый фланг с Малаховым и Захаровым оказался отрезанным от нас, и не было никакой возможности помочь им. Близился вечер, когда мы увидели, как Захаров встал в полный рост и пошел один в атаку. Басмач прикладом сбил его с ног.

Очень тяжелый был день! «Выдержим ли мы еще один такой?» — думал я. И все-таки вечером, едва басмачи затихли, я приказал потревожить их, не давать возможности им отдохнуть. Несколько раз мы устраивали вылазки, не заходя, однако, далеко в тыл.

В барханах похоронили мы Фетисова, поклявшись отомстить за его смерть. Несколько бойцов пытались пробиться на правый фланг к Малахову, но не смогли. Мы даже не знали, жив ли он.

Настал третий день. Часов в одиннадцать разведчики донесли, что басмачи совсем выдохлись, почти не поднимаются и не стреляют. Шутка ли, вторые сутки без воды!

Пора было переходить от обороны к наступлению.

Взвод в семь человек под руководством Дженчураева и Клигмана по старому руслу реки незаметно вышел в тыл противника на правом фланге и пошел в атаку. Мы поддерживали их огнем пулемета. В панике басмачи бежали с этого фланга. Нужно сказать, басмачи вообще боятся клинка: смерть от клинка позорна по их понятиям, не то что от пули. А тут еще внезапность.

Преследуя отступавших, взвод заходил все глубже в тыл басмачей. Неожиданно Дженчураев наткнулся на басмача, у которого на шее висел бинокль.

— Руки вверх! — крикнул Дженчураев.

Басмач поднял руки, но тут же выхватил из левого рукава наган и выстрелил, но промахнулся. Промахнулся и Дженчураев. Подняв клинок, он бросился на бандита. Однако басмач, вывернувшись, прострелил ногу коню командира. Конь свалился, придавив Дженчураева. Дженчураеву удалось вытащить ногу из-под лошади и подняться. Почти одновременно выстрелили он и противник. Басмач был ранен в живот, Дженчураев — в ногу. Сзади к басмачу подскочил Клигман. Бандит выстрелил в Клигмана и снова не попал. Подоспев, Дженчураев зарубил басмача.

Убитый оказался Калием Мурза-Гильды. Его помощник тоже был зарублен.

После гибели главарей басмачи стали беспорядочно отступать.

Через несколько часов бой закончился.

На правом фланге мы нашли мертвого Малахова и впереди окопов убитого прикладом Захарова. Восемнадцать ранений насчитали мы у Захарова. Истекая кровью, он поднялся в атаку и принял смерть стоя. Коле Захарову шел двадцать второй год. Годом старше его был Малахов. Долго стояли мы в барханах над скромной могилой героев…

В кармане убитого Калия Мурза-Гильды мы нашли полный список бойцов нашего дивизиона. Неизвестно, как попал этот список к бандитам. Вместе со списком лежал смятый листок из ученической тетради — заявление одного из главарей мелких бандитских шаек:

«Командиру белой армии Калию Мурза-Гильды. Мною отбито в советских колхозах и совхозах большое количество скота. Прошу выделить из этого числа сто пятьдесят баранов, тридцать лошадей и двадцать коров для меня…»

Эти документы мы передали в особый отдел республики.

Группа бойцов отправилась на плато Устюрт за скотом. Через несколько часов в район колодца Бусага спустились первые десятки тысяч овец, коров, лошадей, верблюдов. Их сопровождали батраки, которых баям удалось обмануть и запугать.

Члены республиканского правительства товарищи Асыл-беков и Мендешев занялись судьбою задержанных людей, организацией обратной откочевки громадных масс скота. Мы же вернулись к своим дивизионным делам.

В конце июня к нам прибыли товарищи из управления пограничных войск СССР. Они поблагодарили командиров и бойцов отдельного дивизиона за умелое и четкое проведение ответственнейшей и сложной операции, потребовавшей большой энергии и мужества.

Мы получили приказ следовать к колодцам Крек-Сегес, Туар, Дахлы для борьбы с басмаческими бандами, бесчинствовавшими там. Однако к тому времени, когда мы прибыли, крупные банды уже распались. Были у нас только отдельные столкновения с небольшими басмаческими отрядами, да и те при первой возможности удирали, бросая оружие, разбредаясь по аулам. Задержанные нами басмачи говорили, что баи держат их в отрядах насильно и каждое утро не досчитываются своих мергенов.

К осени с басмачеством в этих районах было покончено.

К ноябрьским праздникам уставшие, но возмужавшие и гордые; возвращались бойцы отдельного дивизиона в город Гурьев. Даже шторм, мотавший нас, голодных, по морю три дня, не испортил настроения. Встречать отдельный дивизион вышел чуть ли не весь город. На пристани мы увидели и наши семьи…

И не было бы этому солнечному дню равного по радости во всей жизни, если бы не горечь о погибших товарищах.