Две недели ушло на то, чтобы как подобает устроить дорогого гостя в королевском дворце. Зверя поселили во флигеле с отдельным выходом в сад, чтобы он мог незаметно покидать шумное дворцовое общество и уединяться, если пожелает. В саду расширили и отремонтировали старый грот, построенный еще то ли Эрликом XI, то ли Эрликом IX. Все было устроено для того, чтобы зверь, привыкший жить в пещере, мог чувствовать себя почти как дома.
Зверь, правда, совершенно не стремился назад в пещеру и очень даже радовался шумному успеху и вниманию к своей персоне. Придворная суета его вовсе не утомляла, а даже напротив привлекала и манила. В особенности, если эта суета была вокруг него самого.
Когда все хлопоты были позади, король Эрлик XXVIII устроил в честь зверя бал. На бал «господин Зверстренд» явился в специально сшитом для него придворным портным кремовом сюртуке и изящных бархатных туфлях с серебристыми пряжками. Рога зверя в тот день в тон пряжкам отливали серебром, а голос, как будто под стать туфлям, был особенно бархатист. Дамы были очарованы, а мужчины прониклись к зверю глубоким уважением.
Матусос тоже был приглашен на бал. Он терпеть не мог подобную потерю времени, но ради возможности понаблюдать за зверем ему пришлось снова втиснуться во фрак и сменить удобные разношенные ботинки на туфли с повернутыми внутрь носками, как того требовала мода сезона. Профессор как мог старался участвовать в разговорах и светских беседах, но сам не спускал со зверя глаз, занося самые интересные наблюдения в блокнот. Накопилось их за время бала довольно много.
«Изменчивость». На зверя воздействует только длительное целенаправленное желание видеть его в каком-то образе. Если все хотят разного, он не успевает за всеми и не изменяется. Это хорошо. Не хватало еще, чтобы он следовал капризам этих бессмысленных, ограниченных (дальше профессор вычеркнул не менее двух строчек). Одна дама просила его стать копией ее покойной тетушки, с которой так чудесно было сидеть и перемывать косточки соседям и родственникам! И еще так настойчиво! Хорошо еще, что сбоку втиснулся какой-то офицер и стал требовать, чтобы зверь стал конем, самым быстрым и выносливым в мире, и дал начало новой, настоящей транской породе лошадей. Желания уравновесили друг друга, и зверь не поменялся.
«Рога». Цвет рогов зависит от настроения зверя. Самый нарядный, серебристый с фиолетовыми искрами, был отмечен трижды: во время речи его величества, где публике представляли зверя; когда дамы выслушивали рассказ (вычеркнуто слово «небылицы») о том, как зверь спас профессора от СВОРА и людей Суртинартры; когда королевский секретарь, очень полный человек, сел мимо стула. Рога стали почти бесцветными, когда полковник Свуттер завладел всеобщим вниманием своим рассказом о молодой гончей овце, которую он готовит к следующему сезону гонок. Публика отвлеклась от зверя, тот был ужасно недоволен.
«Предпочтения в еде». Зверь ест все подряд. Похоже даже королевский капустный муртутон, приготовленный ради зверя на год раньше срока, не произвел на него никакого впечатления. Мало кто заметил, но зверь по незнанию съел полотняную салфетку, которой было накрыто одно из блюд. Неравнодушен только к чаю, все остальное поглощает, даже не почувствовав вкус.
«Придворные». Как можно дожить до взрослого возраста и остаться настолько необразованными и пустоголовыми! Пожалуй, я был слишком суров к неуспевающим студентам. Они хотя бы пришли учиться, а эти… Обсуждают кто что и когда ел два часа подряд! Они упражняют только мышцы челюстей — сначала едят часами, а потом столько же времени это обсуждают. Не удивлюсь, если от них пойдет новая порода людей, homo mandens, «человек жующий».
Бал удался на славу, зверь был в полном восторге. Он стал желанным гостем во всех знатных домах Туртсонда, участником всех событий общественной жизни и завсегдатаем балов. Его знаменитый голос стал звучать с трибун, а его пристрастие к чаю с необычными закусками породило настоящую моду.
Профессор старался не злоупотреблять возможностью сопровождать зверя во всех его многочисленных светских выходах, но все же изредка посещал какой-нибудь прием или бал, чтобы наблюдать и записывать. Записная книжка заполнялась заметками, и в голове профессора уже складывался план монографии, посвященной удивительному цирманскому зверю. Но через несколько месяцев пребывания зверя в Туртсонде, что-то неуловимо изменилось.
Зверь был тщеславен и самовлюблен до крайней степени, но при этом сам по себе он был добродушным, слегка ленивым и незлобным существом. Так, по крайней мере, обстояло дело сначала. Первый по-настоящему тревожный сигнал профессор получил, когда сопровождал зверя на ужин к дирижеру Транского лирического симфонического оркестра всенародных инструментов, господину Одро Клемптердеру. Дирижер был образованным и приятным человеком, и вдобавок радушным хозяином. В его дом профессор ходил с удовольствием, в отличие от большинства других мест вне университета.
После ужина гости разделялись на кучки по интересам. Дамы постарше усаживались вокруг кофейного столика и обсуждали важные вопросы мироздания, включая падение нравов молодежи и несуразность современной моды. Дамы помладше обсуждали эту же самую моду, но уже с практической точки зрения, молодые люди пытались вклиниться в это обсуждение под любым предлогом и обратить на себя внимание. А вот зрелые мужчины усаживались за специальный стол и на пару часов погружались в карточную игру друсс, в меру азартную, чтобы не заскучать, и не слишком сложную, чтобы не прерывать разговора. Зверь тоже в этот вечер оказался за карточным столом, положение обитателя королевского дворца обязывало, хотя он предпочел бы легкую болтовню в компании молодежи.
Профессор также, будучи человеком азартным, сел за стол и взял в руки карты. Некоторое время все были заняты расчетом комбинаций и ходов, поэтому за зверем никто не следил. Профессор быстро разобрался с тем, как он будет ходить, и по привычке ученого и наблюдателя на всякий случай нашел глазами зверя. Тот сидел за столом в какой-то странной и неудобной позе, совершенно не обращая внимания на свои карты. Он весь наклонился вправо, но смотрел в противоположную сторону, всем своим видом выражая скуку и безразличие. Матусос заподозрил неладное.
Вставать из-за стола во время игры было не принято, поэтому профессор честно отыграл один кон, а затем, сославшись на усталость и невозможность сосредоточиться, уступил место другому гостю. Сам же из комнаты не ушел, а отошел в сторонку и притих.
Зверь во время игры все время ерзал, наклонялся то в одну, то в другую сторону, вздыхал, закатывал глаза, но играл неплохо, и явно шел к общему выигрышу. Профессор из своего угла наблюдал за ним во все глаза, и первое время ничего подозрительного не видел, но затем зверь как будто бы сделал какое-то неуловимое движение. Матусос перенес внимание с игроков на пространство вокруг стола и почти сразу же увидел весьма неприглядную картину: зверь подглядывал в карты других игроков!
Откуда-то из-за пазухи у зверя высовывался тонкий и гибкий отросток с озорным черным глазком на конце. Зверь очень осторожно заводил отросток за спину поочередно всем играющим и через плечо изучал их карты. Потом отросток прятался обратно, зверь переставал вертеться и уверенно разыгрывал очередной кон. Профессор покраснел от стыда и досады.
Что же было делать? Выдавать зверя означало испортить его репутацию и разрушить образ всеобщего любимца, образ, которым зверь так наслаждался. Публика переменчива, и вчерашний любимец мигом станет предметом насмешек и негодования. Матусос решил мошенника не выдавать, но после игры вызвать зверя на серьезный разговор.
Игра шла к завершению, зверь уверенно выигрывал, но под конец потерял осторожность и случайно задел ухо одного из игроков. Тот, по несчастливому совпадению, был известным охотником и путешественником, и отличался отменной реакцией. Почувствовав прикосновение к уху, он машинально сделал рукой движение, будто ловит муху, и ухватил отросток раньше, чем зверь сумел его убрать.
— Позвольте, что это? — путешественник не мог скрыть изумления. — Это, э-э-э… ваше?
— Ну, в общем, да, мое, — ответил зверь, лихорадочно пытаясь придумать, как выпутаться из этой ситуации.
— Вы что же, подглядывали в мои карты? — изумление гостя начало переходить в гнев.
— Нет! Что вы? Как можно!
— Ну как же? Это же глаз! Смотрите, это глаз — вот он, маленький, черный такой. Это как же понимать?! — гость начал грозно подниматься из-за стола. — Я не знаю, как там у вас в Цирмани, но у нас за такое…
Гость от возмущения выпустил из рук глазок, и тут зверя осенило:
— Ах, вы подумали, что это глаз? Простите великодушно, ну, конечно же — это моя вина, я должен был предупреждать! Все так напряжены, азарт, да-да, я понимаю, разумеется все может быть истолковано превратно… Это не глаз, нет! Я в жизни бы не позволил себе такой низости, подсматривать чужие карты!
— Что же это тогда, по-вашему? — по-прежнему грозно, но уже теряя уверенность произнес путешественник.
— Это? Это нос! — весь вид зверя излучал простодушие и доброжелательность. — Ну, или дополнение к носу, если можно так выразиться.
С этими словами зверь подвел отросток поближе к глазам собеседника — и о, чудо! — теперь на конце отростка был тоже маленький, черный и блестящий, но уже не глаз, а носик, звериный, похожий на собачий. Почувствовав, что нащупал спасительную жилу, зверь продолжил:
— Мне показалось, что откуда-то пахнет горелым. Я решил, не отрываясь от игры понюхать там и сям, чтобы понять, откуда запах. Я, знаете ли, привык жить в пещере, там пожар невозможен, а у вас тут это запросто, много дерева, мебель, занавески. Знаю, это страх на пустом месте, но я пока не ко всему тут привык, нервничаю. Но вина целиком моя — надо было предупредить, а то действительно невесть что можно подумать, увидев возле своего уха чужой нос. Приношу глубочайшие и искренние извинения!
Путешественник тоже извинился за излишнюю подозрительность, и пожал зверю лапу, хотя в его взгляде читалось недоверие. Остаток игры путешественник не сводил со зверя глаз, но тот вел себя тихо и скромно, и больше не подглядывал.
Профессор после попытался вызвать зверя на откровенный разговор, но тот лишь отшучивался и договорился даже до того, что, мол, нечего свое неумение играть списывать на чужое мошенничество. Матусос пришел в ярость, утащил зверя в угол и предупредил, что из тюрьмы он его вытаскивать не будет. Зверь, вроде бы, испугался и обещал больше не шалить.
Но с тех пор зверь стал, как будто бы, профессора избегать. То он был занят подготовкой речи, то ушел в клуб заводчиков гончих овец, куда можно было попасть только по приглашению членов клуба, а то и вовсе устал и видеться не в силах.
Впрочем, и того, что Матусосу удавалось увидеть или узнать, вполне хватало, чтобы понять, что зверь меняется и меняется не в лучшую сторону. В газетах промелькнуло даже сообщение о том, что зверь пытался дополнительной миниатюрной рукой снять с фрейлины драгоценную брошь во время званого обеда, но скандал замяли. А во время торжеств, посвященных юбилею Большого университета, профессор застукал зверя подслушивающим разговоры иностранных гостей при помощи отростка с ухом на конце, пропущенного сквозь замочную скважину гостиничного номера. Обсуждать с Матусосом что-либо зверь довольно грубо отказался, сославшись на некие государственные интересы.
Профессор недоумевал только об одном, каким образом зверь стал меняться самостоятельно? Раньше ему требовалось чье-то чужое желание, чтобы измениться, а теперь он свободно отращивал уши, глаза и руки по собственной воле. Матусос понял, что надо действовать, пока из зверя не сделали что-то подобное мечте агентов СВОРА или пока зверь сам не опустится до простого вора-карманника.