I

Всякая реальность меряется восприятием, вариативность которого определяется уровнем сознания общества и личных свойств каждого отдельного человека. Количество «уровней» зависит от многих факторов. Начертанные в «законах» Рынка, они существуют не сами по себе. Хорошо продуманный, Рынок прочно занимает свою нишу в отмеченной нами отнюдь не мифической «программе пересоздания» человека. Ясно, что «клинописцы» в первую голову апеллируют к наиболее слабым сплетениям венца творения. Мы же, в противостоянии с ними, будем помнить, что при всякой оценке у невежд есть то преимущество перед сведущими людьми, что первые мало что понимают, тогда как образованные заблуждаются во многом. Не уподобляясь первым, постараемся в своих суждениях избежать крайностей вторых. Дабы не потеряться в типах индустрии развлечений (или индустрии разложения духовной субстанции человека), упомянём лишь задачи, общую направленность, принципы и формы комфорта, реализующего себя в Рынке, польза от которого порой уступает вреду, им приносимому.

Рокируя в сознании человека естественные и противоестественные категории, Рынок праздности активизирует интерес к надуманным и синтетическим ценностям. По наведённым в человеческом сознании мостам проводится подмена того, что соответствует природе человека, – тем, что соответствует «природе» маркетинга. Последний, имея целью по возможности больше опорожнить кошелёк раззявившего рот потребителя, прибегает к средствам, детально разработанным психологами от бизнеса, банкирами и «жрецами» ширпотреба. В соответствии с умело и искусственно созданным спросом корректируются предложения, в свою очередь призванные «поправлять» пресловутый спрос.

Организованная таким образом индустрия развлечений вполне отвечает задачам Рынка, пёстрое многообразие товаров которого в своём назначении исключает потребности культурного и тем более духовного плана. Программа умерщвления прецедентов последнего базируется на якобы проверенной историей «философии» среднестатистического человека, – блестящей, как стёршаяся монета: «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным». Следует однако считаться с тем, что жизнь, ограниченная грошовыми стремлениями, уводит человека от первоначального своего подобия. Самого же человека погружает в пространство виртуального мира, которое не редко принимает патологические и, часто, противоестественные формы. Отсюда характерность, направленность и формы развлекательной индустрии.

Характерность «бизнеса» определяют искусственно созданные интересы потребителя, ум, сознание и психика которого жёстко контролируются. Это достигается посредством деформации личностных свойств и выявления на первый план слепых инстинктов, отвечающих задачам рынка. В этом деле цели, как нигде, определяют средства. Диапазон их, включая трюки маркетинга практически неограничен. Подчас, чем гнуснее реклама, тем она привлекательнее для подготовленного к ней потребителя. Продуманные и широко распространённые «шоковые» приёмы завлечения являются одним из главных рычагов современного рынка.

Направленность его зависит от физических и финансовых возможностей пользователей Рынка, который потому без труда глобализуется, что под него сформирована большая часть прихотей «хомо сапиенса». Ясно, что «хороший сервис» должен не только снимать всякие сомнения у пересоздаваемого человека в правильности «выбранного им» гедонистического стиля жизни, но и убеждать в том, что каждый раз он сам принимает наилучшее решение, полагая при этом, что занимается чем-то не только вполне приемлемым, но важным, умным и даже значительным. К такого рода досугу относится всё, что помогает провести (в смысле – обмануть) время, виртуальные формы компьютерных и прочих игр; всякого рода почти взаправдашние «психологические» истязания, физические и «интеллектуальные» состязания и пр. Именно таким образом убивается время, которое, собственно, и есть жизнь. Понятно, что получаемый «кайф» присущ людям не самого высокого духовного состояния и умственного развития, которые в этом случае, вообще говоря, и не требуются. Более того – не желательны. Эти «рыночные пожелания» определяют формы и соответствующие их «силуэтам» принципы времяпрепровождения. Ибо то, что заливается в сосуд, непременно принимает его форму.

Пресловутая форма «сосуда» (ввиду поздних по времени клубных и прочих развлечений правильнее будет назвать его «ночным сосудом») весьма схожа с паразитирующим на всяком посредничестве «всемирным (финансовым, конечно же) корытом» Глобализма, а принципы пользования совпадают с назначением Глобального Рынка. Запрограммированный успех его основан на лёгкой усвояемости массовым человеком мелко разжёванной (ясно, что не им) «пищи», поскольку «массовый желудок» изрядно подпорчен потребляемой «химией», а сознание «говорящего желудка» скорее всего свободно от критериев нравственности. Что касается направленности и задач по сути душе– и работорговного рынка, то они не делают чести ни организатором глобального базара, ни потребителям его… Ибо тот, кто даёт подслащённый яд, вне сомнения, – негодяй, а тот, кто знает, что ему скармливают и всё же принимает его, тот, простите, – болван. Во всяком случае, «рыночный (или рабствующий в Рынке) потребитель» живёт на короткой привязи у «рыночных архитекторов», их «прорабов» и легиона подвизавшихся на рынке посредников-«подмастерьев». Бывает, правда, и такое: взращённый на рыночном корму обыватель, исходя анаболическим восторгом, иной раз, приплясывая, забегает вперёд своих окормителей. И напрасно те пребывают в самодовольной уверенности: «знает-де осёл ясли господина своего…», ибо, не являясь господами, по своим духовным параметрам не многим отличаются от презираемых ими «ослов».

Разрубив Гордиев узел сомнений и перейдя Рубикон совести, транснациональные компании особенно дискомфортно чувствуют себя там, где их «труды» не принимают те, кто не разучился думать. Это ставит на первый план форму подачи продукции, привлекательность развлечений и высокое качество внешней отделки. Во имя прибыли всё должно ласкать глаз, быть приемлемо для не слишком щепетильной совести, в буквальном и в переносном смысле быть приятным «на вкус и цвет», но ни в коем случае не перетруждать слабеющий в своём прямом назначении мозг (это обязательное условие!). Подобные непосильные перегрузки, от которых со всё большей заботливостью ограждается массовый человек, нежелательны не только для развлекателей от индустрии, но и для власти – любой! И тем, и другим завсегда удобнее иметь дело с грызущими «кость» развлечений модернизированными неандертальцами. Хотя бы потому, что управлять острозубым, жующим обществом завсегда легче, нежели обладающим острым умом.

Возникает вопрос: для чего всё это делается?

Делается это главным образом для того, чтобы реализовать другие «истины», между тем уродство которых является лишь средством. Цель вырисовывается в доведении человека до такой кондиции, при которой он будет послушным «продуктом обмена» в руках корпораций, владеющих неисчисляемым набором предметов потребления. Речь идёт об окончательном пересоздании «венца творения» путём изъятии из него «внутреннего человека» (духовного ума, чести, совести, и пр.), после чего он превратится в жалкое и морально изувеченное «криэйче» (от англ, creature – создание, существо, тварь), лишь напоминающее homo sapiens. Ибо мысли его, за отсутствием навыков мышления, будут отважены от человеческих. Потому, лишённый позывов творчества, он будет влачить утилитарно-физиологическое существование в форме «органической приставки» к широкому спектру технических инноваций.

О процессах разложения внутреннего мира человека наиболее внятно свидетельствует уничтожение языка, как наиболее древнего инструмента передачи мысли и образов. Именно язык, являясь индикатором духовного и творческого состояния общества, придаёт цивилизационной форме тот или иной культурный статус. Он же, будучи незаменимым средством взаимодействия людей, содержит в себе информацию, в которой закодирован опыт ушедших культур и сродных ему цивилизаций. Следовательно, во всякое время язык играет роль лакмусовой бумажки духовного состояния общества. Так было везде и во все времена. Если не разбегаться, а ограничить своё внимание на России, то увидим, что происходит при отрыве от корневой культуры.

При равнодушии властей к народу и судьбе Страны, молодёжь, посредством СМИ отваживаемая от традиций и культуры России, складывает стиль жизни и тип общения, построенный на вульгаризмах и лингвистическом мусоре. Среди величавых развалин отечественных ценностей маячит уже поколение с другой письменностью, интернет-упрощённо усваивающее и «интернетную» и «бумажно-библиотечную» культуру. И это при том, что русский язык – яркое следствие широчайшего спектра духовной, культурной и социальной информации – прекрасно отражает разнообразие природы и мира. Отрыв «новояза» от русского Слова поистине становится угрожающим. Не за горами время, когда язык Лермонтова и Тургенева, Толстого, и Достоевского станет непонятен, как и культурно-смысловое творчество остального мира. Ибо психологически чужим и духовно чуждым становится всё, что насыщено образами и сущностной информацией. Уродство не только русского, но и всякого другого языка может подвести людей к критической черте, за которой последует исчезновение культуры в принципе. Ибо вне исторического опыта и достижений этического плана человек попросту деградирует. Уже сейчас, духовная дикость, вытесняя любовь и доброту в человеческих отношениях, приводит ку трате слову выражающих эти чувства. А нередкий площадной мат – послушное эхо духовного запустения – только и способен выражать сильные эмоции опустошённых душ.

Разочарование в прошлом (как издавна повелось на Руси – сразу и во всём) неизбежно и предсказуемо создало общую рыхлость, ведущую от плохого настоящего к худшему будущему. Вытеснение здравого смысла бессмыслицей «новых» понятий ведёт к разрыву не только разных поколений, но и ровесников. Значит, проблема имеет не «возрастной» (старики всегда бурчали на молодёжь) и даже не временной, а духовно-культурный характер. Всякое поколение, являясь суммой разнохарактерных индивидов, при смене содержания эпохи вынуждено опираться на свои собственные сырые представления о мире, о себе и себе подобных. Поколение, оторванное от традиций, подобно амёбе обречено метаться в «банке» каждой местной истории до тех пор, пока не погибнет в ней же.

«Банка», однако, не самое худшее…

Если тенденция к обезличиванию останется неизменной, то пересозданный Мировым Рынком homo sapiens, будучи полным антагонистом человеку первосозданному, станет могильным венком для нынешней цивилизации. Уже сейчас рождаются гении, которые не сознают себя таковыми и не развиваются до заданного их природой уровня, ибо без остатка растворяются в тенях и сумерках «предметной реальности». Именно это предрекал Достоевский устами своего литературного героя: «Мы уничтожим гения в младенчестве»! Эмбрион обрезанного от души и совести человека – «человека будущего» – давно зреет в чреве искусно созданной техносферы, атрофирующей непосредственно человеческие инстинкты, чувства, чаяния и устремления. Вступая в такой мир, человек уже не принадлежит себе, как самость, ибо не развивается в среде, способной выпестовать в нём задатки гения или уникальной личности. Это не реально потому ещё, что в зацивилизованных странах он со школьной скамьи вступает в бесконечно тиражируемые клоны виртуальной реальности, в которой нет места для личности и стремлению к искони присущей человеку правде. Где переиначена логика и смещены критерии справедливости. Другими словами, человек заведомо (до жизненного опыта) ощущает себя пустотой, некой преходящей данностью, – обезличенной, обессмысленной и субстанционально бесперспективной. К этим процессам активно подключается деспотия потребления и разгул «вещной демократии», хуже которой лишь тотальный космополитизм, низвергнутые мораль и нравственность, психологическая полигамия и бездушие. Внутренняя дисгармония и прежде вела к вырождению цивилиаций, среди которых были политически и экономически мощные, социально развитые и высококультурные. И это закономерно, поскольку, уходя от позитивных ценностей, ты приближаешься к их антагонизму. Любопытно, что вирус разложения «внутреннего человека» проник даже туда, куда не дошла ещё «цивилизация» виртуальной реальности, что объяснимо, поскольку зло псевдореальности способно транспонировать свои сущности вне цивилизационных кодов.

Одним из следствий духовно-религиозной деградации является расстрел талибами из танков в 2001 г. многовековых гигантских статуй Будды (от 37 до 55 м.). Уникальные скульптуры, вырезанные в скалах Бамианской долины, входили в комплекс буддийских монастырей. Наряду с конфессиональным фанатизмом к духовному невежеству ведёт ещё социальное и политическое рабство народа. В частности, об этом свидетельствует до сих пор тёмное в своих истоках разграбление Национального музея в Багдаде во время оккупации Ирака войсками НАТО в апреле 2003 г.

Счёт варварства пополнила революция в Египте в 2011 г., в ходе которой в Музее Древностей в Каире были уничтожены и разграблены тысячи бесценных раритетов месопотамской цивилизации. Тогда же в Ливии были украдены «Сокровища Бенгази» – бесценная золотая и серебряная утварь, монеты времён Александра Македонского. В 2013 г. был разграблен музей в городе Маллави к югу от Каира. Чудовищный разбой, а по существу – подрыв сакрального смысла собственно человеческого бытия, эксперты называют самым масштабным бедствием, которые пережила культура Ближнего Востока за всю свою историю.

Потерявший своё содержание народ или «революционеры», которых официально поддерживает правительство США, закусив удила, открыто призвали снести с лица земли все пирамиды и сфинксы. Псевдонарод предлагает пустить «под топор» даже знаменитые пирамиды в Гизе – Хеопса, Хефрена и Миккерина!

К прецедентам деградации следует отнести за столетия так и не примкнувших к цивилизации косовских албанцев, сровнявших с землёй множество древних сербских православных храмов с уникальной мозаикой и бесценными росписями[97].

Если учесть, что всё это произошло с молчаливого согласия англо-американских стратегов, то натовские покровители, по факту, должны разделить с ними моральный позор и ответственность по закону!

Будда Бамианской долины. V в. (до и после)

Итак, мы видим, что распаду «внутреннего человека» предшествует отчуждение от традиций и «снятие» ощущения ценности прошлого в его культурно-исторической ипостаси. По достижении «точки невозврата» естественно наступает разрушение самой цивилизации. Наивно думать, что всё это, происходя при прямом участии «апостолов» антикультуры и послушным им СМИ, совершается вне ведения державных Правительств. Усиливаясь с каждым десятилетием, процессы разрушения лишь подтверждают декларации и афоризмы, провозглашённые в начале глобальных перемен. К примеру, для классика поп-арта Энди Уорхола дать «этическое» определение потребительского существования было проще пареной репы: «Искусство – то, без чего всегда можно обойтись»…

В пику Уорхолу и известному классику «сексуальной революции» В. Райху, английский поэт Томас Элиот считал искусство воплощением религиозности души. Глубокая связь человеческого духа с этикой и религиозностью выражалась в обеспокоенности поэта, видевшего трагедию человека в том, что вызывало восторг у Уорхола и миллионов его «ширяющихся» (т. е. сидящих на игле) апологетов. Элиот, чутко ощущая надвигающуюся драму, писал о том, что последует за всем этим: «Если христианство погибнет, вместе с ним погибнет вся наша культура. И придётся всё начинать сначала, медленно и болезненно… Нас ждут долгие века варварства. Скорее всего, мы не доживём до расцвета новой культуры, как и наши праправнуки – а если и доживём, вряд ли кому-либо из нас это принесёт счастье». Добавлю, – уже не приносит! Но коротка человеческая память. Не помнит она, что духовное бешенство, прежде чем сгинуть в стаде диких свиней, – пребывало в человеке. Та же чертовщина способна возобладать в душах людей, народа и наций, о чём свидетельствует библейская, последующая, и в особенности современная история. А потому не худо бы всем и каждому помнить судьбу обезумевших в пороке свиней.

Дело, однако, не только в деградации внутреннего мира человека и доведении его образа до свинского подобия. Человек теперь в принципе предполагается быть другим. Начало этому положила подмена духовных приоритетов и этических ценностей. Именно она легла в основу технократической цивилизации, в принципе отличающейся от всех предшествующих. Для её достижения традиционные категории и классические системы оценок творений рук человеческих отправляются в отставку. На очереди в утиль стоит само понятие гениальности, естественно, в её «старой» трактовке или в «отживших своё» критериях. На Западе нынче стали популярны публикации символические сотни «великих современников», «изменивших мир», среди которых вы не найдёте выдающихся художников, писателей и композиторов (оговорюсь: их, пожалуй, и в самом деле нет по причинам, анализ которых и даётся в настоящей работе). Словом, быстро сменяющиеся (да простят меня приверженцы изящного слога) косяки «новых великих» состоят главным образом из инновационных менеджеров, программистов и тех, кто «гениально» отметил себя в потребительстве и заполонившем жизнь шоу-бизнесе. Или заявил миру о «ещё более гениальных» усовершенствованиях зубных щёток, батареек, и прочее. Так менеджеры Глобализма, пользуясь неиссякаемыми техническими возможностями вещной и виртуальной реальности, настойчиво и неустанно противопоставляют её «обычному» миру, на фоне бьющей по глазам увлекательной пестроты представляющимся «донельзя скучным и неинтересным»…

Превосходство кинематографических Терминаторов и впрямь очевидно над нынешним, не в меру опростившимся человеком. Мысль, стилизованная под операционные функции компьютера, уже сейчас чувствует себя дискомфортно вне «ключевых слов», видео-клипов и прочих «спасительных» заставок мировой сети. А раз так, если оглуплённый хомо-человечек сравнялся почти с бесчувственной «машиной» в ощущениях, а по физическим кондициям и «счётным» возможностям безнадёжно проигрывает ей, то, считают проектировщики «нового человека», необходимо и вовсе отказаться от «обычных» человеческих свойств, в том числе и физических, причём, – буквально... И лучшими помощниками в этом «деле» предсказуемо оказались работники «кинематографического фронта» (такого рода «фронтов» на самом деле много, но не будем тратить место на их перечисление), а по существу, – рабы от Глобализма, пусть даже с золотыми цепями, браслетами, «ошейниками». Именно их модернизированные «окуляры» нацелены на пропаганду «дальнейшего усовершенствования» человека. Теперь заправилы Мирового (не будет ошибкой сказать – невольничьего) Рынка посредством инновационных ресурсов раскрывают перед во многих отношениях ущемлённым человечком дальнейшие «фантастические» перспективы. Так, поначалу став заложником технократии, а затем, поверив новым приоритетам, макияжной эстетике и бутафорским ценностям, ущемлённый «хомо» становится рабом режима технократии, что вполне согласовывается с его статусом подопытного.

В тело и мозг обывателя, смирившегося перед фактом собственной обездушенности, «доктора» предлагают внедрять на протяжении неопределённого времени якобы безвредные элементы, как будто позволяющие многократно усилить естественные человеческие способности. «Обычные» кости предполагается укрепить по-особому скомбинированными с живой тканью органическими и неорганическими добавками (специально отмечу, что речь не идёт о вынужденных заменах безнадёжно повреждённых костей и тканей), а психику и ум предлагается «усовершенствовать» посредством прямого введения в мозг специальных чипов (имплантантов), опекающих «ментальную» информацию, что неизбежно приведёт к кардинальному изменению свойств мышления и созданию в ближайшем будущем новых типов сознания.

Курируемые специальными детекторами, такого рода инновации «по жизни» не только «не позволят лгать», но, что важнее, будут управляться теми, «кто лучше знает» кому и что делать, как и о чём думать (и думать ли), как себя вести и, главное, – кому и как подчиняться.

Словом, можно не сомневаться, что «человека будущего» ждёт смена не только костей и черепов, но и мозгов. Наиболее ретивые экспериментаторы, а по сути модернизированные «Менгеле», предлагают со временем и вовсе – по частям! – заменять за ненужностью слабосильного, безвольного и (что правда, то правда) потихоньку выживающего из ума «хомо сапиенса».

Франсиско Гойя.

Из серии «Капричос». 1799 г.

И в самом деле, идущий в ногу с аномальным бытием, последний теряет способность самостоятельно ориентироваться в жизни, всё дальше отстающей от человеческой… «Преимущество» силиконового сознания состоит в том ещё, что, лишённое личной инициативы, оно являет собой заведомую форму, удобную в «упаковке», «загрузке» и «транспортировке» в необходимых количествах и, опять же, – заданных направлениях. В каких именно? В тех, которые приносят максимальную прибыль «устроителям общества». А если учесть, что time is money (переводить не буду), то понятно, почему «человек» из венца творения настойчиво и ускоренными темпами обращается в высушенный до безобразия «венок потребления»[98]. Последнее достигается растворением без остатка сугубо личностных свойств в сиюминутных интересах. И если первые определяют в человеке, собственно человека., то вторые вычитают из него всё непосредственно человеческое. И ничего невозможного в этом нет: интересы-лилипуты способны и гиганта обратить в психологического карлика. А пока «инновационный (читай, – духовно крошечный) человек» ещё не составлен, нынешнему несмыслёнышу полагается ориентироваться на откровенные подсказки, прямо ведущие к искомой «фантастике».

Впрочем, уже сейчас «массовый человек» не столько живёт, сколько следует инструкциям. Его жизнь разрегламентирована, подчинена всякого рода «установкам», технологиям и «правилам» существования. Повсюду распространяется норма поведения вне критериев традиционной нравственности, но соответствующая новым формам мироустройства, в которой доминирует, по словам русского философа Александра Неклесса: «универсальное признание гражданских прав, главенство суверенитета личности независимо от её свойств и убеждений, вселенская деколонизация и борьба за мультикультурное общество».

II

Итак, под видом социальных удобств и усовершенствования вещной цивилизации происходит трансформация человека в его базовых качествах. Более того, в зримых формах о себе заявляет тотальная деградация, или, точнее, – обесчеловечивание «венца творения». Это факт теперешней жизни, который трудно оспорить.

Как? И посредством чего это происходит?

Верный ответ на этот вопрос может расставить точки над “i” не только нынешней эпохи, но и указать перспективы её исторического развития. Если ответить коротко, то «исчезновение человека» происходит через устранение в нём способности к мысли, творчеству и подмену того, что сближает его со своим Первоисточником. Ибо человек лишь до тех пор остаётся Подобием, пока у него сохраняется способность мыслить и желание творить; то есть заниматься тем, что опосредованно связывает его со своим Образом.

Но тогда надо признать, что целенаправленное изгнание человека из его первосознания и духовности, из органического бытия и мира, в котором он формировался веками и тысячелетиями, – есть открытая форма битвы с истинным его Творцом. Поскольку настойчиво проектируемому синтетическому «человеку» – и это представляется несомненным! – отводится роль не более как пассивного продукта обмена в коммерческих операциях, политических и социальных манипуляциях. Ибо, лишённый человеческого сознания (для чего, собственно, и был задуман), а потому не способный к творчеству, но приобретший свойства «улучшенного тростника» или биоовоща, – «человек» этот будет расти там, «где положено», и в таком количестве, которое найдут нужным «садовники» в волчьем обличье и овечьих фартуках.

Цель подсказывает средства. С младых ногтей каждое новое поколение впихивается в некую «матрицу». Воспроизводя (или – штампуя) подобных друг другу, она исключает почти развитие природных свойств, некогда естественные потребности в духовной пище, формируя биологическое существование человека в рамках и нуждах Тынка. Технически отрыв человека от его естественной природы происходит посредством замены прецедентов творчества его суррогатом.

Уже сейчас, лишившись созидательной дерзости, сокровений духа и нравственных мерил, творчество стало сугубо коммерческой профессией, по степени (моральной) продажности уступая лишь древнейшим «профессиям» сутенёра-политика и низкопробного журналиста. Что касается непосредственно искусства, то продажа художественных произведений есть не функция, а возможность – способ распространения идей и эстетических ценностей, заключённых в явлениях творчества. Цена произведения есть лишь техническое условие, которое не берёт на себя функцию ценности. Проставленная цена не повышает и не умаляет истинную значимость вещи, но отмечает её своего рода страховочную стоимость. Однако «рынок по нижнему плинтусу» привёл к тому, что художественная ценность, получая «реальную» (продажную) цену, стала зависеть от потребителей, существующих не сами по себе, а в коммерческой связи с технологиями Рынка. Сложилось некое «контрактное (по сути – договорное) творчество.», которое не только не соприкасается с духовным и естественно-органичным бытием человека, но противостоит ему. Именно так. Целесообразное созидание и органичное вписывание в природные формы подменяется нагромождением нецелесообразных «новых форм». Кавычки здесь не случайны. В XX в. в базовых сферах творчества не было создано ничего принципиально нового. Новые материалы с помощью новых технологий лишь заполняют найденные прежде принципы созидания. При всём блеске и эффектности, формы эти никак не достают высших образцов Древнего Мира.

Иначе говоря, новое вино заливается в поношенные, а теперь ещё и дырявые от долгой носки мехи. Чтобы убедиться в сказанном, достаточно обратиться к сохранившимся артефактам Неолита, древнеегипетского, греческого (чего стоят поразительные по тектонике Священные рога в Кносском дворце и древние – «модерные» по стилю скульптуры!) и эллинского мира, к изделиям из терракоты, мрамора или «бронзы» позднегеометрического периода (6–2 тыс. до н. э.), к «дизайнерским» находкам имперской Японии и африканской скульптуре доколониального периода. Список поистине вечно современных произведений — длинён.

Ренессанс был «последним временем», когда жизнь стиля насчитывала столетия. Сразу после него в Европе, посредством этического дробления, началось стилевое измельчание, которое всё же сохраняло некоторую целостность и протяжённость во времени до середины XIX в. «Век» последующих стилей был совсем короток. Претерпевая сложнейшую адаптацию к революциям во всех областях человеческой деятельности, эстетические ценности (разбились» к началу XX столетия на множество самодостаточных сколов. Тяжёлый духовный кризис «века» разрешился Великой войной, в формах искусства выразив себя грубо огранёнными «кубическими» сколами прежних достояний. Агония столетиями доминировавших эстетических категорий явила себя в раздражающих глаз ярких россыпях, «бенгальские искры» которых остывали, не долетая до сознания людей. Явив множество новых форм, впервые в мировой истории столь громко о себе заявила эстетика «массового человека». Уже во второй четверти XX в. недавнее разнообразие резко обернулось голой функциональностью в архитектуре и «революционным» мелкотемьем в прикладном и изобразительном искусстве. Многообразие форм возобладало над их содержательностью. С помощью Рынка настояв на своей цене, изобретательность пошла на поводу у прихотей «большого бизнеса».

Конечно, опрометчиво утверждать, что в Новейшей истории «совсем ничего нового не было создано». И «вчера», и в наши дни время от времени заявляют о себе прецеденты эстетических достоинств. Но они, чаще всего ограничиваясь конструктивистскими приёмами и формальными новшествами, в той или иной мере лишь перепевают давние стилевые открытия или идут на поводу свойств материала и возможностей технологии, а не реализуют богатство и мощь истинно художественных откровений[99].

Словом, случаи оригинального изобразительного творчества – даже по-своему выдающегося (то есть не повторяющего те или иные достижения прошлого) – вряд ли несут в себе «пластическую истину» по той причине, что они намертво привязаны к технологиям и «психологии материала» текущего времени. Главная же причина (или, лучше сказать, – проблема) в том, что всякая новая архитектура вписывается в (урбанизированную) предыдущую, а не меряет себя грандиозными ландшафтами природного мира, как то некогда было при строительстве грандиозных сооружений и храмов древности. Это замечание важно ещё потому, что многие остальные (малые) формы лишь подчинены или соподчинены архитектуре. И городская архитектура Средних веков никак не опровергает эту тезу, потому что новое там, вписываясь в пластически значительное старое, – соответствовало, а не противоречило ему. Может, поэтому, потеряв опору в ценностях реального, а не придуманного предметного мира, утилитарные формы последнего не способны сохранить себя ни во времени, ни в памяти народной.

Не случайно прародственная им – величественная архитектура древности, инженерные разработки и предметы обихода своей красотой и неповторимым изяществом столь привлекательны даже и в бутафорских реалиях настоящего времени. Их бесценные пластические достоинства не отражают даже фантастические цены на аукционах. Тем не менее, начальный авангард, заявивший о себе в искусстве первой половины XX в., нёс в себе определённую художественную и эстетическую нагрузку. Потому что, будучи искренним, исходил не от изувеченного до «чёртиков» сознания, я духа, глубоко прочувствовавшего изломы эпохи. Истекал горечьюот человека уязвлённого, но ещё не раздавленного железной пятой техногенной цивилизации.

Не случайно один из крупнейших русских авангардистов первой трети XX в. А. В. Лентулов принципиально называл изобразительное искусство зрительно-мыслительным процессом.

Словом, «первый авангард» был (разумеется, в пределах этических парадигм эпохи) честным желанием и здоровой потребностью поделиться с современниками своим восприятием трагически меняющегося мира (на Западе это были: в живописи – П. Пикассо, С. Дали, Д. Поллок; в литературе – Д. Стейнбек, Т. Элиот, Э. Паунд; в киноискусстве – К. Дрейер, Л. Бунюэль, Ф. Феллини). Но уже ближайшие последователи «здоровых» превратили «указание на болезнь» в саму болезнь.

Глядя не на направление, а на указующий палец «первых», они лишь стали их бойкими эпигонами. Дальше – хуже. Освоив приём и форму и предполагая лишь побывать «на ёлке в буйном отделении», – они стали постоянными обитателями виртуально сумасшедшего дома. Когда же болезнь, через хронику, стала нормальным состоянием нездоровья, а общество (это важно) подготовлено было к восприятию визуальных и прочих рецидивов, тогда «творцы» получили, наконец, возможность легитимно заявлять о своих болезнях без опасности прописаться во взаправдашних местах принудительного лечения.

Иначе и не могло быть.

Приблизившаяся к своей критической точке исчерпанность внутренних ресурсов человека, деформация живых и распад социальных связей общества непременно заявляет о себе в сферах творчества, зеркально отражающего блеск, нищету или уродство всякого времени. Если сокровение духа было и остаётся лакмусовой бумажкой внутренних свойств эпохи, то формы искусства, являясь индикатором общественных противоречий, – есть «подобие», которым познаётся и осознаётся «образ» эпохи. Когда последняя обездушивается, теряет духовные и нравственные ориентиры, утрачивает своё содержание, характер и стиль, когда обезличивается, и, в своих жизненных отправлениях теряя содержательность, становится «абстрактной», – тогда эпоха находит своё отражение в бессодержательном или попросту балаганном искусстве. Именно в этом случае оно становится «авангардным», интерьерно-безличным, абстрактным и, понятно, – модным. В такого рода «искусственных» интерьерах факт знаменитости чаще всего говорит о популярности среди тех, у кого настоящий талант вряд ли нашёл бы признание.

Но если так, то истинными творцами и созидателями следует считать не тех, кто, ловко пользуясь сложившимся состоянием общества, оказались удачливее других, а тех, кто честно оставляет своё имя в истории. Не удивительно, что при плачевном положении дел, чем рыночнее искусство, тем быстрее оно становится вчерашним. Так как истинное творчество, не задерживаясь на моде, единовременно принадлежит и прошлому и будущему. Потому Пабло Пикассо, зная все эти тонкости, не порывал связь с ценностями «старого». Оттого не вылазил он из пластических достижений Древнего Мира, при этом внимательнейшим образом изучая искусство великого М. Врубеля. А Антуан Бурдель, как и Аристид Майоль, даже не скрывали своё художническое единомыслие с «колыбелью человечества». Также и скульптуры Джакомо Манцу почти всегда отсылают наше внимание к находкам и открытиям ушедших эпох. Что касается не по таланту знаменитого Джакометти, то он, ничтоже сумняшеся, чуть не один к одному копировал удлинённые бронзовые фигурки древних этрусков.

Вот и получается, что примеров прямых, опосредованных или скрытых творческих заимствований не счесть. И лишь самые одарённые, к которым отнесу скульптура Марино Марини, умели пластически увязать формы далёкого прошлого с духом текущего времени и, наверное, – будущего. Эту нерасторжимую с будущим временную связь вряд ли можно отнести к его современнику Генри Муру. Но и Мур, выстроив свою скульптуру буквально «на костях» (т. е. изучив костные строения живого мира), вовсе не чурался древней пластики. Правда, наиболее яркие произведения формального плана, заявляя о себе с начала XX в., в известной мере разнообразят пластические заимствования. Однако большая часть пластических изобретений и «дизайнерских открытий», вряд ли имея отношение к искусству как таковому, – не могут обогатить собой то, к чему они не относятся.

И дело тут вовсе не в новых или новейших технологиях. Материалы архитектуры и изобразительного искусства, неразрывно связанные с материальной сферой, активно сменяясь, – всегда задействовали постоянно обновляемые технологии[100]. Проблема в том, что формы эти несут в себе «душу» этих самых технологий, которые теперь отодвигают «формы» программирования. Потому конструктивистские стили, как и формотворчество, подчинённое голой функции (Школа Баухауза, «чисто» абстрактная скульптура и пр.) в своей монументальной ипостаси суть не что иное, как заточение души человека в склепы новых, новейщих и последующих технологий. Формы последних в равной степени продиктованы как изменением сознания, так и изменением функций самой архитектуры (собственно, гениальность архитекторов В. Гропиуса, О. Нимейра и Ле Корбюзье в том, что они почувствовали духовную одномерность своей эпохи и первые сумели придать ей линейную простоту, ясность и функциональность). Этот феномен приобщения в полном соответствии с поступательными законами детерминизма и создаёт замкнутый (а лучше сказать порочный) круг, в котором урбанизированная реальность вкупе с «кубиковой» и «царапающей небо» архитектурой корректирует homo sapiens. С тем, чтобы человек, как «отредактированный продукт», продолжал модернизировать то, что его, собственно, и деформирует… Когда же «продукт» возвращается (или думает, что возвращается) к искусству (лучшая иллюстрация чему знаменитый «Крик» Э. Мунка), то его опорожнённая душа и выхолощенное сознание лишь эксплуатируют элементы того, что было создано в другое время, и – другими. Ибо сознание может воспроизводить лишь то, что свойственно новой природе души, ставшей жертвой «второй» или «предметной реальности». А это и есть либо вымершая, либо деформированная духовная реальность, заявляющая о себе в уродливом плагиате – «крике» изнемогающего или погибающего от антиэстетики духа. Не зарываясь в детали не столько искусства, сколько раскрытия свойств новых материалов и форм изменения человеческой реальности, отмечу лишь направление поисков.

Высшие пределы творчества невозможны без проникновения в эпические глубины национального гения народа, существующего в исторической жизни мира. Только состояние души и непоколебимая общая воля людей в стремлении к нравственному идеалу способна вдохновить и дать силу личности. Только в этом случае последняя способна аккумулировать в своей душе и реализовать в творчестве духовные достоинства нации. Только эта питающая друг друга взаимообразная связь рождает истинно бессмертные образцы человеческого гения. И только в этом соединстве творчество возрождённого человека продолжит природную жизнь и становится тем, что Бердяев называл «восьмым днём творения». Идя же не от духовного человека, а от созданной «второй» реальности, творческие поиски не могут ни следовать в русле постоянно меняющихся детерминистических реалий, ни даже соответствовать им. Понятно, что интенсивность развития меняющихся псевдосущностей обратно пропорционально специфически человеческой сущности. Ясно и то, что, при отходе от параметров естественного человека, творчество будет воспроизводить лишь изменения, исходящие из его деформированного внутреннего мира.

Рост новой реальности таков, что психика современного человека не выдерживает темпа прогрессирующих изменений, которые вернее будет назвать психофизическими эманациями. Следствия их проявляют себя в доселе неведомых сдвигах психики и формах сумасшествия, существенно отличающихся от известных психиатрии смещений сознания (к чему мы ещё вернёмся). Но ничего не меняется… И здесь на память приходит мысль С. Левицкого: «Трагедия современности есть, в глубине своей, трагедия свободы, неосознавшей свою подлинную природу». Обессиленное и беспомощное сознание человека подобно бабочке летит на свет, сгорая в огне ирреальных, виртуальных и прочих миров, которые по-прежнему манят… И потери теряющего себя в мире человека растут пропорционально его обездушиванию, обезличиванию и, по факту, – обесчеловечиванию.

Сведём наши соображения к нескольким выводам.

Первый: Бессодержательные формы искусства есть не что иное, как абсурд духа, спровоцированный урбанизацией жизни, ломкой этических критериев и моральных ценностей, оправданных опустошённым умом и подписанных к исполнению низвергнутой нравственностью. Покрытый струпьями и разлагающийся изнутри – организм этот не может ни рождать, ни транспонировать здоровое творчество.

Второй: В обществе, в котором дышит на ладан духовная жизнь, притулилось беспризорное сознание, я созидание не освящено духовными исканиями, – может существовать лишь изнанка творчества, в которое облекается антиискусство. Пронизанное ядом внутренней деградации и морального упадка, оно принимает те формы разложения, которых общество достойно, поскольку само порождает их.

И наконец, отражающий духовный мир на грани войны, – третий вывод: Когда творчество человека действует в том же направлении, что и насилие… – тогда свобода первого перестаёт быть абсолютной ценностью!

Поневоле задаёшься вопросом: отчего могли произойти эти жуткие, разъедающие душу человека метаморфозы? Какой «сон разума» мог породить столь живучих и прожорливых «чудовищ»? Где вызревали и как сохранились после стольких «прогрессивных» буржуазных, гуманных «освободительных», демократических и прочих революций? Известно же, что их лидеры обещали, а апологеты «свобод» предпринимали всё, чтобы «раз и навсегда» вызволить человека из политического, капиталистического, меркантильного, социального, общественного и всякого другого рабства?!

Увы, не в состоянии изменить свою природу и не особенно стремясь усовершенствовать её, человек слишком часто пытался изменить то, что всегда было её следствием. В результате, находясь в пределах своей природы, он предсказуемо получает то, что ей соответствует. А это и есть несовершенство духовных и политических институтов, законов и установлений, программ и прочих «спасительных» решений здешних проблем. Из чего можно вывести следующее: всякое конкретное настоящее, настаивающее на своей истинности, – есть ложь, поскольку оно в той или иной мере подавлено волюнтаризмом субъективно-исторической власти (слепо), выражающей себя вне протяжённой исторической жизни. Также и всякое «истинное учение», «философская правда» или «лучшая политическая программа», буде она разрушает предыдущие духовные, интеллектуальные и культурные накопления, – в исторической перспективе есть не меньшая ложь, ибо выступает против беспрестанно эволюционирующего целого, частью которого является бытие. Потому условное будущее способно исторически принять лишь ту форму настоящего, которая содержит в себе надсобытийную сущность.

Не меньшую путаницу вносят собой атавистические проявления и трактовки истин, ввиду многочисленности трансформаций ставшие частичными и дробными; по этой причине условными, а в ряде случаев ложными и опасными. Считая не корректным давать духовную оценку великих религий мира, позволю себе проследить лишь проекции их, проведённые на историческую реальность и социальный план.

Как известно, иудаизм дал жизнь христианству и авраамистскому мусульманству, которые через столетия стали духовными антагонистами, а затем и историческими врагами. Первое, разделившись на православие и католицизм, привело к созданию длинного ряда протестантских и евангелических конфессий, таким образом исторически спроецировав отнюдь не бузупречные светские направления – социализму либерализм и демократию. Второе, помимо основных сунитского и шиитского направлений, явило себя в облике часто враждующих между собой исмаэлитов, ваххабитов и суфиев, позднее разродившись жесткими формами ислама – «мусульманским социализмом» и расистской организацией чёрных мусульман «Нация ислама». Основные ветви ислама, в силу специфики религиозных форм и исторического контекста, – непосредственно способствовали созданию деспотических форм власти, выражающих себя в фанатизме исламистов, в светских проекциях приведя к жёсткому ущемлению гражданских прав. Если ограничиться рассмотрением проблем светской истории, то придётся согласиться с современным американским исследователем Барбарой Такман, которая, говоря о волюнтаризме в истории, отмечает его радикальную парадигму: «Всякая, спешная революция со временем обряжается в одежды свергнутой ею тирании». И если «Великая» отсекла голову Традиции, то широко раскинувшаяся «культурная революция» 1960 гг., поставив под сомнение в душах людей морально-этические основы и критерии нравственных ценностей, – подорвала у многомиллионного потребителя тяготение к стилю и хорошему вкусу.

Словом, после разночинных и социально разноголосых бунтов и революций XIX в. пришёл черёд «адвокатских» революций XX столетия, посредством которых «пламенные революционеры» сумели повсюду насадить тиранию невзыскательного вкуса, «свободы» бескультурья и вытекающее из неё бытовое и «творческое» хамство. Лукавые лжеучителя пришли к необходимости загнать в тупик мудрость и достояние прошлого, в отличие от Ницше сведя «философию жизни» к усвоению механизма утилизации. В этом была сила и устойчивость (как будто в насмешку названной) «;культурной революции». Миллионы посредственностей наконец-то получили идеологическое обоснование ненужности в обывательской жизни корневой культуры и глубоких знаний. В особенности это коснулось «усложняющих жизнь» привязок ко всему долговременному и устойчивому, созидательному и нравственному, и, уж конечно, – к героическому прошлому. Теперь славен не тот, кто наследует великие исторические традиции и древние цивилизации, а кто живёт в комфорте, владеет и потребляет большее количество внешних благ. Наслаждение днём нынешним без заботы о завтрашнем стало «философией» племени потребления. Племени не по этническим параметрам, а по заданности «вещной» программы и социальной сформированности. Ибо борьба за умы, начавшись в детском возрасте, активно перешла в отроческий, малоспособный к самостоятельному мышлению и легко управляемый. Захватывая энергетический потенциал молодости и даже зрелого возраста, но при этом консервируя «зрелость» в пределах отроческих интересов, борьба эта «завершается» лишь тогда, когда духовно ограбленный и пусто убивающий время многомиллионный люд отходит в мир иной. Если признать, что «конец – делу венец», то начало всему – голова. Потому именно к «началу» обращены были старания вождей и вождят доведённого до идиотизма поп-творчества. Чадом духовного разложения веет от слов поэта-содомита Аллена Гинзберга, адресованных отцам: «Мы доберёмся до вас через ваших детей»… Лёгкая адаптация аморальности, усугубленная просчитанной доступностью её, делала этику разрушения универсальной, способной выживать и навязывать саму себя в любой системе. Однако потребитель, не ощутив опасность в период «расцвета» культурной революции, не желает видеть её и сейчас – по прошествии полусотни лет… Эту опасность куда как ясно выразил П. Бьюкенен: «Любая форма правления, не укорененная в культуре, обречена на исчезновение».

Патрик Бьюкенен

И эта обречённость заявляет о себе в низком уровне образования, который в цивилизованном мире, пожалуй, особенно характерен для публичных школ США. Утверждение: «в школах и колледжах не учат мыслить.» можно было бы признать верным, если б не более точное: и школьников и даже студентов университетов учат не мыслить. Поскольку программы ориентированы на бездумное запоминание и пересказ материала, нежели на его осмысление. Подобный стиль обучения граждан, открыто свидетельствуя о презрении к ним, переходит в поле санкционированной «сверху», а значит легитимной, преступности. И это не преувеличение, поскольку при помощи отмеченных средств «обучения» происходит изменение способов мышления и самого сознания в пользу безличностного (но психологически отмеренного) восприятия реальности. Более того, – введена метода, неочевидно исключающая всякое яичное осмысление, ведущее к самостоятельному получению информации. Так, посредством заданно искажённого мировосприятия устраняются концепции целостного видения мира. Понятно, что в «деле» устранения самобытности в любой её форме не обошлось без «учителей» и вождей века Великого Потребления, – XX в., к концу которого были готовы детальные рекомендации не только для едва вступивших в жизнь, но и для будущих поколений…

III

В 1946 г. канадец Б. Чизолм (впоследствии возглавивший Всемирную организацию здравоохранения) писал в американском журнале «Психиатрия»: «Науку о правильной жизни следует преподавать всем детям… Так мы сможем помочь нашим детям выполнять обязанности граждан мира… Для становления мирового правительства необходимо убрать из умов людей их индивидуализм, приверженность семейным традициям, национальному патриотизму и религиозным догмам… Мы наглотались всяческих ядовитых истин, которые нам скармливали наши родители, воскресные и дневные школы, священники и т. д. <…> Переосмыслить и в конце концов искоренить концепцию якобы правильного и неправильного, которая составляла основу подготовки детей, заменить веру, исповедуемую стариками, разумным и рациональным мышлением – таковы должны быть цели психотерапии»! Напомню, что о том же писал, правда, не рекомендуя к исполнению, Дж. Оруэлл в своей антиутопии «1984» (1949 г.), а до него – Троцкий.

Подобные меры неизбежно приводят к оскудению мысли и языка, что происходит не само по себе, а в результате целенаправленной деятельности государства. Этим у Оруэлла занимаются специально обученные люди, ликвидаторы-энтузиасты. Именно они изымают сотни слов в день, сокращая язык до установленного ими предела. Язык, «подсказывает» Оруэлл «мировым лингвистам», должен быть настолько простым, чтобы на нём можно было выразить лишь самые элементарные вещи. Будучи инструментом ума, язык должен быть настолько туп, чтобы – не дай бог! – не «поранить чувствительность» (об уме речь не идёт) болоболящих ни о чём. Под этот язык подстраивается сознание, которое становится под стать языку. Ведь язык – это способ мышления народа. На каком языке он мыслит, на таком и разговаривает; о чём (или ни о чём) говорит – то и делает. И чем тупее язык и «ходячее соответствие» ему, тем желаннее оно «мировым торговцам», поскольку только так может быть решена задача искоренения самой возможности индивидуального сознания и личностного мышления. «С каждым годом будет всё меньше и меньше слов, – ликует языковед-ликвидатор, – и, соответственно, будет уменьшаться диапазон человеческого сознания». Именно это и происходит.

Американскую общественность тревожит «исправление сознания» детей в школах, где их учат критически относиться к тому, что квалифицируется как «авторитарность в семье» и «верховенство родителей»; убеждают детей в их равноправии с родителями и взрослыми в принципе. На пути строительства «нового, лучшего мира» сознание детей формируется в соответствии с целями «нового мирового порядка», для чего их выводят из-под влияния «отсталых» родителей, переподчиняя несмышлёнышей социально-, а теперь уже законно-заданной политкорректности.

Не дожидаясь изменения сознания детей, «учителя»-разработчики забираются в мозг взрослых. Уже создан электронный ошейник «Аудео», который считывает нервные сигналы человека и преобразует их в компьютерную речь. Эта система, если верить разработчикам, сможет помочь людям, утратившим способность говорить (о способности думать речь пока не идёт). Пользователю аппарата нужно лишь «произносить» слова про себя, и они будут зафиксированы сверхчуткой электроникой. Следующим шагом, надо полагать, будет создание мощных комплексов, оснащённых бесчисленными датчиками, чутко прислушивающимся и внимательно сортирующими «говорящие» улицы, площади, дома, «молчащие» деловые и частные учреждения, и, понятно, – квартиры и семьи, не говоря уже о конкретных лицах.

Да здравствует Оруэлл!

Не хуже Оруэлла был Олдос Хаксли.

Ещё раньше – в 1932 г. он выпускает в свет «О дивный новый мир» – антиутопию про тоталитаризм иного хода. В отличие от несвободных мучеников Оруэлла, гражданам «дивного мира» дозволено практически всё – от свободы слова до детского секса. В выстроенном каменщиками «новом мире» граждане организованно и беззаветно потребляют товары, в остальное время наслаждаясь запретными плодами в специально для этого рассаженных «райских кущах»[101]. Дум они не думают. И не потому, что считают это не нужным, а потому что не могут уже… – разучились. Зачатые в кущах или в пробирках, эмбрионные дети с заданными параметрами не имеют понятия о своих биологических родителях, о совести и религии, тоже изъятых из жизни за ненадобностью. В этих обезволенных человеческих стадах поощряется все) за исключением характера и личности, и не преследуется ничто, за исключением неполиткорректности. Если таковая случится, то государством предусмотрены суровые наказания и даже пытки. Последнее отнюдь не фантастика. «Пробирный политик», республиканец Ричард Чейни, очевидно, держа в уме не только Ирак… – в бытность свою вице-президентом США в администрации Дж. Буша-младшего (с 2001 по 2009 гг.) пытался продавить в Конгрессе законодательство, разрешающее мучить людей. К легитимизации пыток настойчиво призывала на встрече с лидерами ЕС в Брюсселе и Кондолиза Райс, с 2005 по 2009 г. занимавшая должность госсекретаря США.

Ну да ладно, о пытках, о которых не хочется думать… Зададимся лучше вопросом: откуда «есть пошло» и из чего взросли столь великое самомнение и мировые амбиции?

Пр и ближайшем рассмотрении убеждаешься, что – «оттудова же»…

В январе 1917 г. Президент США Вудро Вильсон, с помощью советников почистив «пёрышки» Конституции США, принёс в «клювике» обращение к сенату: «Я вношу предложение… пусть народы по общему согласию примут доктрину президента Монро как доктрину Мира»[102]. Далее последовало «несущее миру – мир» заявление: идеальный порядок в мире восторжествует только тогда, «когда весь мир обратит свой взор на американский флаг как на источник морального вдохновения и звёздно-полосатое знамя Америки станет не только знаменем американского народа, но и всего человечества» [103].

Это был клевок не в бровь, а в глаз «остальному человечеству», а более всего Англии. Хотя один из самых именитых историков и апологетов «западного образа жизни» английский философ Бертран Рассел, при всём своём почтении к «Большому Брату» (Big Brother) даже и через десятилетия после заявления В. Вильсона не торопился стать под (в то время малозвёздочный ещё) стяг США. Но не будем забегать вперёд.

По окончанию I Мировой войны инициатива ведения мировой политики, как мы знаем, перешла к США. Опираясь на Версальский договор, президент Вильсон озвучил основные принципы новой политики: «Мы рады…сражаться за конечный мир всего света…Свет должен стать охранителем демократии, его мир должен покоиться на испытанных основах политической свободы. Мы не хотим ни завоеваний, ни владычества», – скашивая глаза от «света» на пресыщенную Англию, резюмировал Вильсон. Объявив США «одним из чемпионов по защите прав человека», Вильсон декларировал права национальных меньшинств (о том, в каких условиях – в резервациях ли, по типу американских индейцев, или в спецпоселениях они будут находиться – Вильсон ничего не сообщил), за которыми различался сепаратизм без берегов.

Однако трубный глас правительственных деклараций не вводил в заблуждение умеющих слышать их истинное значение.

Один из них – барон Рауль де Ренне, исследуя интересующий нас вопрос, довольно точно договорил за Вильсона то, что тот держал в уме, но всегда умалчивал. А именно: кабинет США планировал «объединение народов, не бывших никогда объединёнными, разъединение народов, дотоле мирно и благополучно живших объединённо и составлявших единое целое, отнятие от народов жизненно необходимых частей территории, с которыми они справиться не в состоянии». Таким образом «охранители демократии», по Ренне, преследовали цель превратить ту же Европу «в кипящий котёл политических, национальных и иных страстей», с тем чтобы привести национальное сознание в состояние хаоса[104]. Ясное дело, «котёл» этот не был предоставлен самому себе.

В борьбе с нациями, народами, исторически обусловленными культурными самобытностями, а так же в разрушении принципов суверенности и самих государств, – все средства были хороши. Дабы «котёл» бурлил – под ним «возжигается» Лига Наций, призванная подчинить «Закону» пока ещё политически самостоятельные государства. Но, провозглашая вечный мир и братство народов, Лига Наций лишь усугубляла противоречия в мире. Проповеди о всеобщем разоружении в ситуации восстания национального духа народов – вели к путанице, углублению классовых противоречий, взаимному недоверию и… к всеобщему вооружению. Проектируемая война «всех против всех», деморализуя участников, «по идее», должна привести к духовному и физическому разложению повсеместно заявляющего о себе национального возрождения. Конечно, при условии абсолютного контроля положения дел в Европе и на континентах, что и противоестественно и не реально.

В 1933 г. в США был разработан проект «Конституции мира», известный под названием «Чикагский план». Особый комитет «федералистов»-разработчиков «раскуривал» этот план два года. А для того чтобы «дурь» проникла в сознание (сначала правительства США и послушного ему народа, а затем государств и народов остального мира), в преамбуле проекта банковской реформы провозглашалось: «Эпоха наций приходит к концу, начинается эра человечества». Очевидно, дабы ускорить конец мира, будущего «всемирного президента» предлагалось наделить исключительно широкими полномочиями. Он должен возглавлять все вооружённые силы в мире и стать главным судьёй; το-бишь, стянув ключ у св. Петра, – быть председателем «всемирного суда».

Бертран Рассел в своём Приложении к труду «История западной философии» (1945), решая не отставать от “Big Brother”, предложил миру вариант «мировой федерации». Не без цинизма – как расшалившимся детям-неумехам – он в третьем лице внушал западным державам: «Во-первых, им (представителям интересов держав. – В. С.) следует переписать школьные учебники, которые должны стать одинаковыми во всех заинтересованных странах. Новые учебники должны делать ударение на том, в чём существует культурное единство, и уменьшать культурные различия. Они должны старательно воздержаться от прославления какой-либо нации в ущерб другой. Они должны представить прошлые войны между нациями – членами группы как глупые гражданские войны. Наконец, они должны внушать мысль, что нации, составляющие группу, могут совершить великие дела для человечества в будущему если они останутся друзьями, а не врагами (кто бы спорил! – В. С). Далее, они должны иметь общий флаг и общий сверхнациональный гимн. Звёзды и полосы или британский флаг не должны больше навязывать себя сознанию детей, – пугает «детей» Рассел, – и не при звуках «Боже, царя храни» (это уж точно! – В. С.) мы все должны вставать». Осенью 1946 г. Рассел, «вытянувшись» сколько мог в американском «Бюллетене учёных-атомщиков» (“The Bulleten of the Atomic Scientists”), во весь голос заявил о том, что ядерное оружие необходимо «с одной единственной целью – добиться власти мирового правительства», что возможно только «путём применения силы». Создание в этих целях «всемирной федерации» виделось философу «наилучшим желанным выходом в условиях людского безумия»[105].

Бертран Рассел

Что тут сказать?! Быть умным недостаточно; надо ещё обладать некоторыми достоинствами ума!

Уж не за эти ли идеи Нобелевский комитет вручил Расселу «трубку мира» с тем же названием?! Но тогда «трубку» эту нужно было пустить по кругу всех задействованных в деле сторон, или, вытряхнув из неё нобелевские сребреники, – по рекомендации булгаковского Шарикова поделить их между «сторонами». Ну, хотя бы, между физиком Эйнштейном, ещё в 1939 г. предложившим Рузвельту план создания атомной бомбы, и авторами «Проекта мира». Как мы знаем, движение за создание «Всемирного Правительства», возникшее в США в конце II Мировой войны, и примкнувший к нему Эйнштейн заявили, что единственный способ спасения цивилизации и человечества состоит в создании Мирового Правительства, решения которого должны иметь обязательную силу для всех государств – членов сообщества наций. В 1947 г. Эйнштейн в открытом письме делегациям государств – членов ООН предлагал реорганизовать Генеральную ассамблею ООН и превратить её в непрерывно действующий мировой парламент, обладающий большими полномочиями, чем Совет Безопасности, который якобы парализован в своих действиях из-за права вето. Неудовлетворившись этим, в 1948 г. группа американских учёных в качестве «граждан мира» и представителей «единой мировой науки» обратилась к учёным остального мира с предложением поддержать создание «Соединённых Штатов Мира». По представлениям американских космополитов образцом мирового государства являются США, а потому всем остальным странам, говоря словами грибоедовского Молчалина, – «не должно сметь своё суждение иметь». То есть, дав обет «политического молчания» страны эти, цитирую источник, – должны быть «сведены к положению штатов Техас или Юта». Не щадя своих сил, учёные терпеливо разъясняли «неучам», что всякая национальная независимость, государственный суверенитет и самый патриотизм являются «пережитком», «анахронизмом», «устаревшей идеей».

Альберт Эйнштейн

И всё же лучше всех базовые основы народов и стран определил в антиутопии О. Хаксли Постоянный Главноуправитель Западной Европы и один из десяти Главноуправителей мира: «История – сплошная чушь»! Пусть не очень изящно, зато внятно. Дабы окончательно развеять сомнения относительно тягот «нештатной» жизни, новые просветители, мечтающие о «Главноуправлении мира», привели в действие известные нам манипуляции с понятиями и, соответственно, с сознанием людей. Подменив действительное желаемым, они не очень политкорректно кивали (и до сих пор «кивают») на побеждённую Германию, историческая жизнь и судьба которой, с их лёгкой руки, является символом гибельности стремления к независимому существованию, патриотизму и – это в первую голову – любви к своему отечеству. Потому что от всего этого, уверяли штатные космополиты, – один шаг до фашизма, тождественного (это мы уже знаем) паф. Опираясь на «фашизм» из папье-маше собственного изготовления, «штатники» не уставая требовали «ликвидации границ», «всемирного объединения народов» и создания «всемирного правительства». Словом, настояние подписать меморандум «всеми» было попыткой склонить выи потенциальных жертв к «самому надёжному и миролюбивому» (весь мир это знает) кованому сапогу… Впрочем, не хуже «сапога» были лакированные туфли банкиров. Облачившись в них, Джеймс Варбург, выражая мнение своих коллег относительно создания рабовладельческого лагеря во всемирном масштабе, говорил в Сенате США 17 февраля 1950: «Мы будем иметь Всемирное Правительство, нравится это нам или нет. Единственным открытым вопросом остаётся то, будет ли это правительство установлено в результате завоевания или добровольного согласия»[106].

Джордж Оруэлл

Добровольного согласия, как это можно было ожидать, не получилось. Уже через три года была организована война в Азии, затем в Африке, Ближнем и Среднем Востоке, Латинской Америке, а затем пришёл черёд и Европы. Именно эти идеи, нарушая историческую жизнь народов и разъедая культурное бытие человека, подхватили не претендующие ни на какое лауреатство босоногие «цветы» и приобщившиеся «к куреву» эпигоны «культурной революции».

Олдос Хаксли

К примеру, не иначе как «наскрозь» обкурившись, апостолы Гуманитарного «Манифеста II» (1973) [107] совершенно в русле Рассела возвещали о том, что разнородные формы правления не нужны вовсе. Люди, говорится в Манифесте, должны «преодолеть пределы национального суверенитета и… присоединиться к построению мирового сообщества… Мы, – открыто заявляли они, – стремимся… к миру, управляемому транснациональным федеральным правительством». Исходя из непоколебимой приверженности «общечеловеческим ценностям», Манифест требовал отмены всякой привязанности – к церкви, государству, партии, классу и расе (о смене пола там не говорится не потому, что такого рода самовыражение в то время было технически не достижимо, а потому, что подразумевалось и в перспективе предполагалось, как нечто, само собой разумеющееся). В соответствии с предложенными ценностями мир должен быть выровнен до плоскости, на которой никаких традиций и ни одной «щербинки» из классического прошлого не должно быть. Это значит, ни государств, ни суверенных правительств, ни наций с их законами и конституциями, ни культуры (она отпадёт сама по себе), ни «отдельных» экономических интересов. Обо всём этом денно и нощно будет заботиться «за всех» Всемирное Правительство, имеющее в своём распоряжении Международный трибунал и Всемирный Суд(!), а в качестве материальной базы Всемирный Банк с раскинутой по всему миру ростовщической сетью и банками-клиентами.

«Манифест-2000» пошёл дальше (Приложение VI). «Де-факто, политические границы произвольны. Мы не можем с ними считаться», – говорят авторы, явно не имея в виду границы США и, наверное, Великобритании. «Ныне мы более, чем когда-либо, нуждаемся во всемирной организации, которая представляла бы людей, населяющих мир, а не интересы государств». Далее ещё интереснее: «Мир нуждается в эффективных полицейских силах для прекращения региональных конфликтов и их мирного (!) урегулирования путём переговоров» (т. е. – нам нужна дубина, но не для того, чтобы пользоваться ею..). Не только «вчера», но и сейчас (без кавычек) иные «мыслители» ночи не спят, переживая отсутствие «мирового Правительства». К примеру, известный в узких кругах английский социолог польского происхождения, духовный преемник Грамши, Адорно, и иже с ними – Зигмунд Бауман[108], разочарованный ходом нынешней «негативной глобализации» (его слова) сожалеет о том, что «власть улетучивается в экстерриториальное киберпространство, а политика остаётся территориальной». Потому, считает Бауман, необходимо «придумать такие глобальные законы, которые напрямую распространяются на всех жителей планеты. Если мы этого не сделаем, то у нас не будет возможности ограничить действия тех хищнических сил, которые сейчас пронизывают время и пространство»[109].

Насчёт «времени» и «пространства» г-н Бауман слегка подзагнул, очевидно, для красивости фразы. А вот относительно «хищнических сил» прав, впрочем, и здесь схитрив, ибо не уточнил, – каких именно. Если перевести слова Баумана на нормальный человеческий язык, – в своих границах и своими силами государства не справляются с «хищниками» (о них позже)…

Напомню, подобные идеи, якобы детища XX в., на самом деле очень стары. Но не будем отвлекаться на их аналоги в ветхой истории. В подтверждение «федеративной» и «всемирной идеи» достаточно вспомнить эпизоды того же века, над которыми гордо реял орёл с хорошо узнаваемым клювом то ли масонской, то ли англосаксонской цивилизации. Недопонимание или недооценка Рассела необходимости звёздно-полосатого господства над остальным миром было исправлено (причём, «на отлично»!) в Югославии и Ираке. Помимо американских «орлов» и «ястребов», несших на железных крыльях всемирную демократию, их поддержали мелкие птахи, в пёстрой стае которых хохлили пёрышки премьер-министр Англии Т. Блэр и его коллеги по коалиции, явно пересидевшие за книгами и циркулями «просветителей».

Тем не менее реакция народов на идеи, а более всего развитие событий в мире, ясно говорят о том, что «источник морального вдохновения» (ну, хотя бы идеи Монро, сдобренные «Манифестами») не в состоянии гарантировать безопасность человечеству. Более того – и это не мешает знать «учёным» – их «идеи» не способны принести мир на территорию самих США.

Амбициозно оптимистичные, но исторически линялые парламентские выступления, как и идеи «с бородой» в стиле «а’la Monroe», говорят о духовном скудоумии разносчиков псевдодемократии, не способных понять эволюционное развитие великих наций и народов в мозаике мира. Ибо национально-освободительные войны во все времена велись народами не для того, чтобы облачиться в звёздно-арестантские «полосатые робы». Смысл существования национального государства состоит в реализации собственной историко-культурной самобытности, которая напрочь отвергает духовную, политическую и всякую другую мимикрию. Ясно ведь, что утеря политической независимости вкупе с утратой культурной самобытности равносильна устранению государства из национальной исторической жизни и мировой истории. Оттого даже и малейшие предпосылки смены знамени вызывают справедливое негодование всякой уважающей себя нации, так как это грозит не только политической независимости государства, но и самому существованию народа. «Звёздно-полосатые меры» через полосатые робы без звёзд способны лишь увечить самость человечества, внося путаницу и во внутреннее бытие мирового оккупанта. То есть при чрезмерном полоскании мозгов (мы помним рецепт) подобный финал может наступить в самой метрополии. И это закономерно: потеряв естественное развитие (своё национальное «Я») и историческое самоощущение в живом организме человечества, всякое общество становится атавистичным, а энергия переставшего плодоносить народа уходит в сук и… Размывание своеобразия неизбежно ведёт к уплощению характера людей и «застирыванию» их мышления, за которым закономерно следует «стирание» мозгов (как мы знаем, – искусственно стимулируемое). Тогда-то и наступает «миролюбивое» существование человеко-овощей, в «газоне» государства взращённых по типу домашних животных.

Ну да бог с ними – с собачьими сердцами, трусливыми мозгами и мелкими душами. Вернёмся к тем, кто, пока ещё не особачившись, по духовному неразумию стремится всё же держать стяг над «всем человечеством». Хотя всем ли?

В целях регуляции рождаемости нынешними «монристами» предполагается создание Всемирной организации здравоохранения, в обязанности которой будет входить охрана окружающей среды от всякого рода (пола, полов и, очевидно, межполовых видов; приходится и об этом говорить) назойливых обитателей её. Ими могут быть как увеличивающиеся в своём числе хищные животные, так и, наверное, «отдельные» не приносящие пользы… человеческие популяции. И в самом деле, пришли же к выводу «самые разумные» из «хомо сапиенса» к тому, что: ну на кой ляд нужны семь миллиардов человек, когда достаточно одного?! Всех ведь много, а всего мало… Эти вопросы и тезы, конечно, так вот – прямо в лоб «звёздно-полосатыми учёными» официально не ставятся и никакими другими «знаками» не декларируются. Но потому лишь, что реализация этого холокоста всемирного масштаба походила бы на модернизированный вариант германского нацизма, вынужденно развенчанного (это подчеркиваю!) на политическом рынке. Словом, это «совсем другая» идея. Не кощунственная и преступная (и по этой причине заклеймённая Международным Трибуналом в Нюрнберге в 1946 г.) борьба с «низшими» нациями и народами, а раскрашенная бирюзово-нежными пастельными тонами санитарная охрана общества от социальных и политических болезней, в котором «эпидемий» национальностей, напомню, не должно быть. Именно «националисты» и «шовинисты», настаивается в «Манифесте», есть главные враги гуманного мироустройства. То есть не те, кто (подобно nazi) презирает другие народы, а те именно, кто активно защищает свою национальную культуру! А раз так, то всяк, настаивающий на своей национальной принадлежности, может быть (должен! – чего уж там) судим специально для этого созданным (по кальке Нюрнбергского) Международным Судом, свято блюдущим безнациональное существование. И нечего удивляться, если на фронтоне здания этого «всемирного» Суда будут красоваться выложенные золотом надписи: «Фашизм не пройдёт!», «Все на борьбу… с нациями и народами!», «Расизму и экстремизму национальностей – бой!», и тому подобное.

Но всё это – «может быть»… Что же есть? Увы, с некоторых пор скрижали Моисея сменили «таблицы» судебных приставов, а нагорные откровения Первого Христианина – параграфы идеологических начётчиков и диктаторов от криминальной демократии. Ибо посредством международных трибун проводятся постановления и решения трибуналов, тут же становящиеся догматами, рекомендуемыми к немедленному исполнению во многих регионах мира. В противном случае, всяк, несогласный с ними – человек или государство – призывается новыми инквизиторами к Международному Трибуналу. И тогда осуждённым будет светить либо «жар» социального или «головешки» правительственного «костра», петля на шею или «просто» уголовное наказание. Это зависит от «менеджеров» международного террора, легализованного ими же… Если же «болезнь» национальностей окажется запущенной или какое-либо государство осмелится «нагло» проводить свою политику (какою бы она ни была), тогда полетят к нему, «несущие мир и стабильность», ракеты, способные сровнять с землёй любую суверенность… Для достижения правового и психологического превосходства на политическом, социальном, бытовом и всяком другом уровне уже сейчас достаточно, не обременяя себя какими-либо доказательствами, клеймить «врагов народа» ярлыками, типа: расисту фашист (что в промытом общественном сознании означает нацист), или, ещё вернее – патриот (что, как мы знаем, – «то же самое»). И тогда всяк, заклеймённый проклятием принадлежности к Отечеству (за что пока ещё не судят), вынуждён будет не отстаивать свою позицию, а уйти в глухую оборону, то бишь, – оправдываться. Тут уж не до опровержения наветов политических обвинителей… Быть бы живу! Словом, «спор» такого рода при тотальной диктатуре демократии в слабых обществах равнозначен поражению, со всеми вытекающими из этого последствиями для «фашистов», то есть патриотов. В этом всё дело. Если в таковых реалиях «фашизм-патриотизм» по нерасторопности «гавэрнмэнта» где-либо «пройдёт», то будет беспощадно искореняться. Это уж всенепременно!

Представляется очевидным, что в современных либерально-космополитических (или на деле – лабораторно-обесчеловечиваемых) реалиях пещерным ором заявляет о себе модернизированная дикость, прикрытая лоскутной шерстью по-собачьи цивилизованной демократии с обезличенно-общественной жизнью и, конечно, с глобально-мировым стандартом!

Ирония, однако, заключается в том, что модернизированная дикость проявляется в расцвеченных всеми цветами радуги и самых что ни на есть раздемократических, социально ухоженных или, ближе к теме, – детально продуманных, «вещьно благополучных» и, как мы знаем, – «хорошо обкуренных» обществах. Именно «дымка» последнего создаёт в сознании людей причудливые видшия, в которых они реально обращаются в тихо счастливых, попыхивающих «куревом» дегенератов. Впрочем, для того чтобы приблизить общества к временам пещерного безмыслия, одного только «курева» уже недостаточно. В тех же целях куда более эффективными оказались по-иезуитски изощрённые формы уничтожения человека, суть которых состоит в отказе права на мысль.

Именно так! Об этом и поговорим.