I

Эти «приговоры, – продолжает Ницше, – всегда немилостивы, всегда пристрастны, ибо они никогда не проистекают из чистого источника познания; но если бы даже приговоры были продиктованы самой справедливостью, то в громадном большинстве случаев они не были бы иными»… [29]

Как видим, не отрицая личного участия в исторических событиях, философ настаивал на тщете личностного делания истории. Не отвергая (в факте и необходимости) политические потуги и честолюбивые дерзновения человека, Ницше ставит под сомнение главенствующую роль индивидуального посыла в «делании» истории. Проводя мысль о фатальной неизменности предопределённого, немецкий мыслитель принципиально оправдывает данность на всём её протяжении – в свершившихся фактах, в свершающихся и тех, которые заявят ещё о себе в человеческом бытии. Впрочем, и Ницше вряд ли стал бы оспаривать то, что именно гениям свойственно проникновение в подлинность великого исторического Действа, предпосылки которого, очевидно, кроются в основах человеческого бытия. Согласно Шопенгауэру, истина в том, что мир – это воля, – воля к жизни и её продолжению. Царство платоновских идей представляет собой высшую объективацию воли. В отличие от феноменального мира, здесь нет времени, пространства, изменения. Вечные и бесстрастные идеи, составляющие сущность нетленного мира и познаваемые лишь в созерцании, становятся темой архитектуры, изобразительного искусства… и Шопенгауэра. Но бегство «от зла» в иллюзии не было панацеей. Буддисты, которыми восхищался философ, принимали мировое зло за нечто само собой разумеющееся, видя полноту спасения через отрицание воли, отказ от самости и желаний – через бесстрастную аскетическую жизнь.

Суть спасения по-буддистски состоит в том, что оно близко к фатальности заданного. Успокоенный ум прежде всякого посещала мысль: что случилось, то и должно было случиться. Если же отойти от непосредственно «случаев» истории, то получается по Екклесиасту: «.. что делалось, то и будет делаться».(Гл. I; 9)

Если от «всевечной истории» вернуться к конкретным событиям, то делатели их отнюдь не отряхали себя от ветхого праха, ибо в умелых руках он способен был возродиться в формах ветхого, но нетленного в веках золотого идола. В Новой истории много раз меняя обличья и обернувшись-таки в «чучело» из денежных знаков, – он в последнее столетие манил всех землями и природными ресурсами, по ряду показателей превосходящими принятый всеми «всеобщий эквивалент».

К началу XX в. колониальные претензии, а в особенности методы их решения переполошили мир и спутали карты основных игроков.

Но хуже этого было то, что культурная элита Европы засиделась в тривиальности, а потому не могла очистительно влиять на интересы и настроения общества, и, тем более, направлять его духовное содержание.

Породив пустоту, парфюмерная культура обрела материальные формы. Классические ценности и морально-нравственные категории в сложившейся реальности оказались в загоне. Теперь именно пороки её по предощущению наиболее дальновидных политиков в обозримом будущем будут определять пути развития общества. Но если «властители дум» лишь взяли на подозрение «парфюмерное бытие», то политики поставили на кон базовые ценности всей европейской цивилизации.

«Мы скапливали горы богатства, но знали, что от него не проистечёт благодать; – мы создавали чудеса техники – и не знали, зачем; – сокрушался немецкий социолог и историк культуры Вернер Зомбарт, – мы занимались политикой, бранились, поливали друг друга грязью – зачем? для какой цели? – мы писали в газеты и читали их; горы бумаги ежедневно вырастали перед нами и подавляли нас никчемными сведениями и еще более никчемными комментариями – никто не знал, зачем; – мы сочиняли книги и театральные пьесы, толпы критиков всю жизнь занимались тем, что критиковали их, формировались враждующие лагеря, и никто не мог сказать, зачем; – мы мечтали о «прогрессе», по ступеням которого и дальше продолжалась бы бессмысленная жизнь: больше богатства, больше рекордов, больше рекламы, больше газет, больше книг, больше театральных пьес, больше знаний, больше техники, больше комфорта. Но осмотрительному человеку всё время приходилось спрашивать себя: зачем? зачем? Жизнь… действительно стала «увеселительной горкой». Жизнь без идеалов это действительно вечное умирание, загнивание; смрад, распространяемый разлагающимся человечеством, поскольку оно утратило идеализм, как тело, из которого вылетела душа»[30].

С тоской оглядываясь назад и без оптимизма всматриваясь в будущее, Зомбарт видел корень зла в том, что «торгашеская ментальность» восторжествовала над «ментальностью героической». Он проповедует презрение к «торгашеству» англичан, которое преследует лишь индивидуальное благополучие в противовес готовности к самопожертвованию немцев. Зная расклад сил на рубеже веков, Зомбарт приветствует «Германскую войну», являвшуюся, по его мнению, отражением конфликта между коммерческим духом английского империализма и героической культуры Германии. Только Германия способна осуществить всемирно-историческую миссию «последней преграды, сдерживающей напор того потока нечистот, который изливается от коммерциализма и который либо уже захлестнул, либо в будущем неизбежно захлестнёт все остальные народы», – писал Зомбарт, бывший провидцем во второй части своей сентенции. Однако волюнтаристские методы вряд ли могли исправить положение дел, поскольку «волевое решение» не было их началом. Противоречия «века» зрели давно и были следствием всего техно-исторического пути Европы…

Так оно и получилось. Заявив о себе Первой Мировой бойней, «будущее» развернулось в её трагических последствиях, в дальнейшем раскрывая себя в приобретении колоний посредством идеологии, политического давления и экономической экспансии. В то время как СССР находился на «сухом пайке» ударных пятилеток, в странах Запада финансовые потоки заливались в «старые мехи» банков и корпораций, которыми владели «знающие», после чего они истекали оттуда в промышленные картели или вливались в русла наиболее перспективных (как виделось тогда) националистических движений.

Что в первую голову привело мир в состояние возбуждённого пчелиного улья: раздел ли сфер влияния или инстинкт самосохранения народов? – сказать трудно. Скорее всего «птенец» вылупился из яйца, а не курица снесла его. Ибо повсюду – во весь голос! – заявляла о себе исторически перезревшая необходимость социальной и этнокультурной идентификации. «Белокурая бестия», олицетворённая фашистами, полагала, что западный мир переживает упадок, который, если не принять меры, неминуемо приведет к распаду белой расы и гибели цивилизации. Последнее виделось в торжестве духовного разврата и технически оснащённого варварства. Отсюда реакция «бестий», носившая ответный характер.

Зов национальной самости, обозначив себя после I Мировой, был лишь одним из звеньев недекларированной никем новой войны. Усиленный вскоре последовавшим мировым экономическим кризисом, он придал национальному движению драматическое звучание. Тогда же Великая Депрессия, выношенная в гнёздах финансовых картелей, жёстко подчеркнула внутреннюю нестабильность ведущих стран Европы и вывела их к необходимости расставить приоритеты во внешних сферах влияния. Собственно, «расстановка» эта была широкомасштабным началом неведомой до того по размаху глобальной политики, конечную цель которой каждый из участников видел по-своему. В смертельной схватке готовы были сойтись как несговорчивые международные корпорации, так и начавшие осознавать свою роль в истории народы.

Фридрих Ницше

Карл Юнг

Итак, именно осознавание себя в мире обусловило рост националистических движений – везде! Во всех частях света люди охвачены были идеей выживания не в качестве зависимых субъектов индустриального развития, но в сущностях культурной и национальной самобытности, в лице народов следующей своему историческому призванию. Если этого не происходило, если «призвание» было исчерпано, то бытие этого народа или стиралось железной поступью истории, или растворялось в других, заявляя теперь уже не о себе и не в своих качествах. В целях спасения «самих себя» возникали лишённые цельности и полные противоречий программы и адекватные сложившемуся положению дел лидеры. Создавались партии, вся «правда» которых терялась в неясностях приграничных зон соседствующих. Исторически единовременно и независимо друг от друга возникшие, национальные движения, напомню, свидетельствовали о сработавшем инстинкте духовного, этнокультурного и политического (читай – суверенного) самосохранения. Однако слаженного хорала не получалось: каждый народ стремился «перекричать» другой. Вместе с тем в партийной какофонии стали различаться наиболее сильные голоса, к которым начали прислушиваться остальные. В создавшихся «паузах» слышнее становились речи наиболее умных и энергичных лидеров. Эпоха аккумулировала в людях самозащитную энергию, которая нуждалась в политическом выражении. Катализатором общественной и социальной энергии стали личности, способные быть наилучшими проводниками инстинктов социального самосохранения. В политическом пространстве Европы наиболее внятно заявляли о себе лидеры Италии и Германии. Яркие и простые речи вождей, облекшись в доступные понятия и смыслы, обрели чёткие знаки и символы, которые повели народы. Но за всем этим были ещё и дела.

Наиболее ранний из всех итальянский фашизм стал сгустком социальной и политической энергии, сплотившей нацию. В 1929–1933 гг. он не дал задушить страну в тисках мирового экономического кризиса. Бенито Муссолини, сосредоточив в своих руках сильную власть, создал национально ориентированное Правительство. Жёсткий кризис принуждал к жёстким мерам, и государство, поставив под свой контроль основные отрасли экономики, существенно сократило сектор мелких частных предприятий. Укреплённая индустрия Италии позволила дуче провести колоссальную работу по осушению болот, в результате чего страна получила 8 тыс. гектаров пахотных земель на заболоченных берегах реки По и по берегам Тирренского и Адриатического морей. Ещё в 1922 г. фашистский режим приступил к развитию военной, металлургической, автомобиле– и караблестроительной промышленности. Планируя современные автострады, Муссолини проводит новые и реконструирует старые дороги. За 11 лет их общая протяжённость составила 27 700 км. Новые дороги обеспечили связь между регионами и придали новый импульс хозяйственной жизни страны. С начала 1935 г. дуче объявляет курс на автаркию — полное самообеспечение Италии всеми видами продукции, в том числе и военной. Итальянские финансисты не брали займов у мировых ростовщиков, во внешней торговле прибегая к прямому товарообмену. Система вертикальных профсоюзов, созданных по корпоративному принципу, объединила интересы рабочих и капиталистов. Экономический курс развития страны позволил создать сотни тысяч новых рабочих мест. На «сухих» местах строились города, спортивные центры, больницы. К началу 1940 гг. Италия из аграрной превратилась в индустриальную страну с развитой социальной инфраструктурой. Обустраивая государство, народ ощутил себя хозяином в своём отечестве. Истинной ценностью страны были признаны люди и ресурсы, а источником богатства – человеческий труд. Если в Советской России крестьянство уничтожалось на корню, то в Италии (как и в Турции) оно было объявлено основой нации. Пока в СССР зажигали «лампочки Ильича», в Италии они уже горели. Электрификация страны проходила не с помощью лагерного кайла и лопаты, и не на костях народа. Эти принципы органично восприняла Германия, а президент США Ф. Рузвельт не без успеха скопировал её формы. Уинстон Черчилль (в те годы подвизавшийся в правительстве Стэнли Болдуина Канцлером казначейства и проваливший экономику страны) не скрывал своего восхищения происходящим в Италии. В 1927 г. он исходил панегириками о дуче:

«Римский гений олицетворился в Бенито Муссолини, величайшем законодателе среди живущих. Если бы я был итальянцем, то от начала и до конца поддерживал бы Муссолини». Дуче восхищаются М. Ганди и 3. Фрейд. Первый, потому что Италия дала важный для индусов пример жизнеспособности национальной экономики, в основе которой было государственное регулирование; второй, потому что Муссолини не был апологетом теории расового превосходства.

Бенито Муссолини

Но не только экономикой и не хлебом единым жили народы. Возникшее по всему миру движение «отечественников», оформленное в партийные и общественные организации, в новых реалиях объединяла не международная теория фашизма и даже не «экономические чудеса», а идея политического выживания наций.

Среди фашистов получают распространение «римские качества»: чувство чести, жертвенность, преданность общему делу, храбрость в бою. Входит в употребление исполненный величия древнеримский императорский жест, «в котором, – пишет А. Лосев (правда, безотносительно к фашизму), – соединялись гордость, повелительность, спокойствие, сознание своей воли и мощи, юридическая правота и убедительность власти»[31]. По факту, не обладая всем этим в полной мере, «фашистский интернационал» внутри себя намерен был решать свои национальные задачи, имея целью выживание и усиление отечеств, в которых существовал. Что касается союзничества с немецкими националистами (иногда весьма плотного), то это было естественной тягой к более сильному в главных принципах единомышленнику. Но, исходя из одного (условно верного) исторического инстинкта, «национальная правда», делясь на составляющие, стала противоречить себе в развитии своих элементов. Другими словами: каждая из «правд», настаивая на себе, подчас опровергала другую.

Адольф Гитлер

К концу 1930 гг. национальные движения преобразовались в политические гримасы, которые всё больше походили на смертельную судорогу идеи… К анализу этого феномена мы ещё вернёмся, а сейчас, дабы не обременять внимание читателя лишними деталями, обрисуем те националистические (фашистские) партии и организации, которые, как сейчас увидим, влияли на политику Европы и мира (Приложение II). На новые запросы эпохи живо откликнулась Германия. Карл Харер и Антон Дрекслер основали в 1919 г. «Немецкую рабочую партию» (Deutsche Arbeiterpartei. DAP), которую, в 1921 г. переименовав в «Национал-социалистическую немецкую рабочую партию» (Nationalsoyialistische Deutsche Arbeiterpartei. NS DAP), возглавил Адольф Гитлер. В Италии в год «инаугурации» фюрера, Бенито Муссолини – весьма одарённый и исключительно плодовитый политический публицист – основал «Национальную фашистскую партию» (Partito Nazionale Fascista).

В Португалии заявило о себе «Движение национал-синдикалистов» (Movimento Nacional-Sindicalista) и «Португальский легион» (Legione Portoghese). Консервативный по своей сути, португальский фашизм, олицетворённый режимом сына трактирщика А. Салазара (1926–1964), мало чем отличался от итальянского корпоративизма. Большое влияние католической церкви компенсировало малую экономическую роль государства, которое, между тем, осуществляло программу долгосрочного планирования.

Политические страсти достигли своего апогея в Испании.

Генерал Мигель Примо де Ривера в сентябре 1923 г. свершает военный переворот и в течение семи лет управляет страной. «Диктатура развития» де Ривера, не затронув монархию, подготовила почву мощному движению «Испанская фаланга» (Falange spagnola). В 1933 г. возникает гражданская война. В 1934 г. Хосе Антонио Примо де Ривера, сын диктатора, интеллектуал и блистательный оратор организовывает «Испанскую фалангу союзов национально-синдикалистского наступления» (Falange Fspanola de las Juntas de Ofensiva National Sindicalista). Однако отсутствие объединяющих концепций приводит движения к конфликтам на партийной основе. Фалангисты уходят в подполье. В 1936 г. заговорщиков арестовывают. «Народный суд» Аликанте приговаривает Хосе Антонио за участие в вооружённом мятеже к смертной казни, которую он принимает весьма достойно. В 1939 г. после падения республики Франческо Франко был провозглашен военной хунтой пожизненным главой (“каудильо”) испанского государства.

Если политически наиболее принципиально национализм заявил о себе в Италии, Германии, Португалии и Испании, то первые «тоталитарно не оформленные» истоки его шли от Франции, в которой ещё в 1899 г. возникла партия «Аксьон Франсэз» (Французское действие, Action Francaise) – в идеологическом и организационном отношении бывшая прародительницей итальянского фашизма. Имея в лице Шарля Морраса маститого идеолога, партия в 1905 г. сформировалась в представительную организацию. Впоследствии в качестве партийной силы она опиралась на кулаки «Королевских молодчиков» (Camelots du Roi, 1924) и «Боевые кресты» (1928). Исповедуя национализм, «молодчики» преследовали антикапиталистические и даже синдикалистские цели, для достижения которых готовы были применить насилие. Между тем, сторонники действия «французские молодцы» отнюдь не пытались (что примечательно) испытать броню Вермахта, когда он оккупировал Францию. Гарантом лояльности «мялодцев» послужил режим Виши и диктатура «Верденского победителя» знаменитого маршала Филиппа Петена.

В Англии, имевшей долгую колониальную историю, Редьярд Киплинг сумел уверить своих соплеменников в том, что страна смогла захватить власть над коллосальными территориями благодаря «особому благоволению Господа». Дабы укрепить «благоволение», влиятельный в деловых кругах сэр Освальд Мосли, надев высокие голенища, основал в 1932 г. «Британский союз фашистов» (British Union of Fascists), кованой подошвой которой служила «Имперская фашистская лига» (Imperial Fascist League). При благорасположении, по словам Иоахима фон Риббентропа, «искреннего и настоящего друга Германии» (но весьма неудачливого на английском троне) Эдуарда VIII и многих членов консервативной партии, – движение фашистов получало «партийную» поддержку со стороны крупных земельных аристократов, таких как Гамильтон и Бедфорд, лорд и леди Астор и других. На них, собственно, в мае 1941 г. и делал свою ставку перелётчик Рудольф Гесс, «сошедший с ума» не без ведома Гитлера.

В США сын священника Уильям Пелли – мистик, успешный журналист и политик – 30 января 1933 г. (как раз в день прихода Гитлера к власти) основал фашистскую организацию «Серебряный легион Америки» (The Silver Legion of Лтепса). На формирование политических взглядов Пелли повлияло его пребывание в качестве журналиста в России в годы Гражданской войны. Наблюдая зверства большевиков, Пелли проникся глубокой ненавистью к коммунистам и евреям, которые, считал он, планируют покорить весь мир. Вернувшись на родину, Пелли долгое время «собирался с мыслями», которые собрались, наконец, ко времени Великой Депрессии 1929 г. Занявшись политикой и тут же став в оппозицию к президенту Рузвельту, Пелли противопоставил ему свой «курс», который резко кренился в сторону изоляционизма, экстремального патриотизма и юдофобии, что заставило призадуматься некоторых завсегдатаев на Уолл-Стрит. Впрочем, ненадолго. И хотя несговорчивый политик баллотировался в президенты от Христианской партии (1936), «курс Пелли» привёл его «ковчег» к политическому мелководью. Продержавшись «на воде» до нападения японцев на Пёрл-Харбор, партия Пелли окончательно села на мель. Сам же он тоже «сел» – и надолго…

В Канаде семнадцатилетний юноша Чак Крейт после тесного общения со старшими товарищами из Великобритании основал в 1934 г. «Канадский союз фашистов» (Canadian Union of Fascists). He по годам предусмотрительный, Крейт считал, что принципы корпоративизма важнее, чем расовые мотивы, да и вообще «антисемитизм является симптомом Германии, а не фашизма». Но, как ни странно, аморфность именно «расовой политики» внесла раскол в канадское движение. Устав наблюдать внутрипартийную борьбу, в которой канадские «партийцы» с завистью поглядывали на Чёрный легион ку-клукс-клановцев соседних США (по самым скромным подсчётам, насчитывавших около 75000 белых балахонов), озабоченное правительство Канады упразднило ершистые движения в начале II Мировой войны.

В Бразилии весьма популярным было «Движение бразильских интегралистов» (Afdo Integralista Brasileira), основанное в 1932 г. известным писателем Плинио Сальгадо. Заимствуя основные черты итальянского фашизма, движение приняло монархо-фашистский курс. Напрочь отказавшись от расовой нетерпимости, интегралисты были сторонниками так называемой «внутренней революции» или «личной революции». Преодолев себя, революционерам полагалось чувствовать себя частью гигантской семьи интегралистов, ставших едиными с Отечеством (отсюда приветствие бразильских интегралистов «Апаие!», что значит «ты – мой брат!»). Однако политический радикализм Европы 1930 гг. не мог не внести коррективы в «братство» националистов. К тому же благие намерения интегралистов, столкнувшись в 1937 г. с диктаторскими амбициями правительства Варгаса, дали трещину. Лидерам партии, составлявшей в то время около 200 тыс. членов, не удалось разделить власть с «плохим» президентом. Попытка же Сальгадо свергнуть Варгаса в следующем году привела к изгнанию первого. Партия интегралистов распалась. Движение итальянских фашистов не запятнало себя расовой непримиримостью (в нем могли участвовать не только негры, но и евреи), поэтому оно разошлось германским фашизмом. Последний с течением времени перешел в оголтелый нацизм, который не будет большой ошибкой считать общеевропейским. Впрочем, отдельные ветви интегралистов, выжив под другими уже знамёнами и кличами, без униформы, песен и прочей символики, существуют и по сей день. В Австрии возникла «Австрийская Немецкая рабочая партия» (Deutsche Arbeiterpartei), с мая 1918 г. называвшая себя «Немецкой национал-социалистской рабочей партией» (Deutsche National-sozialistische Arbeiterpartei). По «семейным» обстоятельствам весьма близкая к Германии, эта партия, ввиду предпочтения к политически более носкому «итальянскому сапогу», идеологически была ближе к партии Муссолини, нежели Гитлера. Как видим, и она, помимо «Аксьон Франсэз», была старше германской НСДАП. Впрочем, приход к власти фюрера способствовал открытию в 1934 г. в Австрии «Патриотического фронта» (Vaterlandische Front).

В Швеции в августе 1924 г. возникла фашистская партия «Шведский Национал-Социалистский Союз Свободы» (Svenska Nationalsocialistiska Frihetsförbundet), основанная братьями Биргером, Гуннаром и Сигурдом Фуругорд, а затем «Национальное Движение Единения» (“Nationella Samlingsrarelsen”, Элоф Эриксон, 1925 г.). Мотивы для создания партии Фуругорда были схожими с «американскими». С той лишь разницей, что Г. Фуругорд, в отличие от У. Пелли, в 1916–1918 гг. находился в России на службе Красного Креста в качестве врача, а не журналиста. Хорошо осмотревшись, Фуругорд вынес из России те же мысли, что и Пелли. Надолго оставшись «под впечатлением», он становится жёстким антикоммунистом и юдофобом. С осени 1923 г. братья поддерживали тесные контакты с Э. Людендорфом, Гитлером и другими лидерами НСДАП. В 1932 г. движение объединилось в «Шведскую Национал-социалистическую рабочую партию» (Svenska National-Socialistika Arbejder Parti, Свен Улоф Линдхольм). Поначалу выступая под флагами со свастикой и придерживаясь идей германского национал-социализма, по мере своего развития партия начала отходить от модели Гитлера в пользу шведской модели. Принципиально выступая против евреев и «за шведов», движение пережило войну, но в соответствии с проведённым «законом против клеветы» (относительно евреев) было упразднено в 1946 г.

В Норвегии Виткун Квислинг с помощью немецких товарищей в мае 1933 г. основал партию «Национальный союз» (Nasjonal Samling). Выходец из древнего норвежского рода, Квислинг возводил свою родословную к хозяину Валгалы богу Одину (Вотану)! – покровителю военной аристократии и повелителю валькирий. Как и Г. Фуругорд, он во время голода в России в 1920 гг. находился на службе Красного Креста. И так же, как Фуругорд, вынес чрезвычайно негативные впечатления от всего увиденного им в России. Свою принципиальную позицию Квислинг обозначил в книге «Россия и мы» (1930). Однако партия, в пику интересам страны откровенно проводившая прогерманскую и юдофобскую политику, не могла быть популярной в Норвегии. Характер отношений норвежцев к Квислингу передают «назаборные» лозунги, типа: «Норвегия – для норвежцев. А Квислинг пусть катится к чёрту». Докатившись-таки до тюрьмы, Квислинг объявил себя мучеником за «великую Норвегию от моря и до моря». В Исландии даже льды не могли охладить патриотический пыл граждан, создавших свою «Националистическую партию» (Flokkur Pjodernissinna). В Нидерландах появилось «Национал-социалистическое Движение Нидерландов» (Nationaal-Socialistische Bemging Nederland, NSB) под лидерством Антона Мюссерта и ряд мелких партий по типу «Голландской фашистской лиги» (Algemeene Nederlandsche Fascisten Bond). Надо заметить, программа партии Мюссерта не содержала в себе юдофобских идей, поэтому в ней до 1936 г. были и евреи.

Примечательно, что в государстве с ноготок – Бельгии – правые партии не поделили культуру. Фашизм там нашёл почву в диалектах. Именно языковой вопрос привел к образованию двух непримиримых национализмов – франкоязычных валлонов и фламандцев. Так, в валлонской Бельгии возникла партия «Рексизм» (Kexismo), а в фламандской части теснились «Фламандский национальный союз» (Vlaamsch Nationaal Verbond) и «Национальный союз солидарности» (Verdinaso). В межкультурной потасовке приняла участие исповедующая фашизм партийная милиция «Фламандский воинский орден» (Dietsche Militanten Orde) под началом Нориса ван Северена. Начав с пропаганды независимой Фландрии, ван Северен, упорно работая локтями, – в 1937 г. выдвинул концепцию «великой Бельгии», которой полагалось стать ядром великой державы, по типу средневековой Бургундии, охватывая Нидерланды, Люксембург, Французскую Фландрию и, собственно, Бургундию. Однако, не многоопытный Северен, а амбициозный студент Леон Дегрель организовал наиболее значительную фашистскую партию Бельгии «Народный фронт» (Front Populaire), презентация которого состоялась в 1935 г. Дегреля активно поддерживал Стаф де Клерк, патронирующий «Фламандскую национальную лигу» (Vlaams Nationaal Nerbond).

В Швейцарии Ганс Фонви основал в 1930 г. политическую организацию «Национальный фронт» (Nationale Front), в качестве партийного рупора использовавшую газету «Железная метла». Весной 1933 г. в Швейцарии возникло сразу несколько «фронтов». В апреле 1933 г. «Новый фронт» и «Национальный фронт» объединились в политическую партию национал-социалистского образца для создания испокон веков лелеемой швейцарской идентичности. Движение призывало возродить идеализированное средневековье, в романтическом ключе прославляя «отчину» и «родную землю» – родину первой в Европе, но во все времена условной демократии. Однако после того как в партию, в пику устоявшимся традициям, проникли расовые идеи по германскому образцу, «фронты» начали сходить с политической арены Швейцарии. Маленькая и культурная страна просто не могла позволить себе проводить сильные социальные инициативы, как, впрочем, и активно участвовать в политической жизни Европы.

Столь же жарко было в странах Восточной Европы.

II

В Финляндии, под патронажем правительства Рюти, легально действовало «Отечественное народное движение» (Isänmaallinen kansanliike). Основанное в 1932 г., оно отчётливо ориентировалось на германские образцы. Движение привлекло к себе как крестьян, затронутых последствиями мирового экономического кризиса, так и рабочих. Громко заявила о себе никому ранее неизвестная организация «Дверной замок Финляндии», руководимая ещё менее известным лидером из народа Виитури Косола. Активисты деревни Лапуа преследовали крайне жёсткие антикоммунистические установки с националистической и религиозной окраской. Поддержанные народом, лидеры объединённого «Движения Лапуа» (Lapuan Liike) выставили за дверь коммунистов, не без оснований считая коммунизм не только внутриполитической угрозой, но и опасностью для национальной и религиозной целостности финского народа. Под напором «деревни» правительство запретило «коммунизм» в стране. Вдохновлённые успехом, сторонники Движения намеревались даже «взять» Хельсинки, но были разогнаны опешившими от такой наглости войсками. И всё же правительству не удалось «повесить замок» на активности народа. Движение, растекаясь по щелям, находило для себя новые русла.

В Польше заявил о себе «Лагерь народно-радикальной фаланги» (Obóz Narodom-Radykalnj Falanga). Основанный в 1934 г., «лагерь» находился на нелегальном положении, а в 1935 г. раскололся на два – «Народно-радикальный лагерь Фаланга» и «Национально-радикальный лагерь» (АВС). «Польский фашизм» был столь же причудлив, сколь и постоянен в своей главной теме – притязания на территории «от моря и до моря». В этой «теме» даже земли Московской Руси виделись полякам чрезмерными для русских. Не мудрено, что она осталась в обозе европейского национализма… На движение финнов в Латвии громким эхом отозвались «Громовые кресты» (Perkonkrusts) и «Латышский крестьянский союз» Карлиса Ульманиса, по «борозде» которого пошли не только крестьяне. По соседству с латышской «сохой» – в Литве, соперничая друг с другом, «пахали» две правые организации. Одна из них была представлена «христианскими» штурмовиками (CSA), другая – «социалистическими» (Sovop). В 1927 г. в их общество вклинились «Железные волки» (Geležinis vilkas). Показательно, что прогермански настроенные «волки» были в 1934 г. разгромлены самими литовцами. В Эстонии «Союз борцов за свободу» (Vapsen) и «Конфедерация эстонских борцов за свободу» (Eesti Vabadussojalaste Keskliit) развился в антипарламентскую и крайне антикоммунистическую организацию, находившуюся под сильным влиянием финского «Движения Лапуа». В октябре 1933 г. предложенная «борцами» новая авторитарная конституция получила на всенародном референдуме подавляющее большинство.

В Венгрии Великая Депрессия привела к падению уровня жизни народа и резко сместила политические настроения в стране вправо. В 1935 г. Ференц Салаши основал «Партию национальной воли», прозванная по её символу – «Партией скрещённых стрел» (Nyilaskeresztes párt). В 1939 г. на выборах партия «стрел» заняла второе место. Это была фашистская партия, имевшая серьёзную поддержку в кругах сельскохозяйственных и промышленных рабочих. Однако авторитарное правление Миклоша Хорти (регент 1920–1944), ориентированное на усиление внутринациональных тенденций, всеми силами не давало прийти к власти пронемецкой партии. Внутри самого режима «общественное мнение» представляли дочерние «Венгерская национал-социалистическая партия», а ближе к войне – «Венгерская партия обновления» (Mişcarea Naţională Fascistă), которую основали сторонники Имреди. Обновления не произошло. Попытки синтезировать венгерский консерватизм и фашистские методы привели к политическому суррогату, далёкому от интересов венгров.

В Румынии активно участвовала в жизни страны «железная гвардия» под руководством Константина Кодряну, а после размежевания организации – Хориа Сима. «Национальное фашистское движение» (Miscarea Nationala Fascistа, 1923) не дало единства, но, усилив борьбу за власть, привело к террористическому режиму генерала Иона Антонеску, похоронившему надежды как радикальных, так и умеренно настроеных патриотов.

Волны «почвенных» движений достигли Чехии и Словакии, где возникли «Народное фашистское общество» (Národní obec fašistická, NOF, 1926) во главе с Радола Гайда, полностью базировавшееся на идеях Муссолини, и «Флаг» (Vlajka). Однако «чешский фашизм» был лишь претензией, «сильной» декорацией национальных интересов. Невзирая на то, что чешская армия по техническому оснащёнию была одной из самых сильных в Европе, в период политической депрессии правительство Чехии приняло позорные условия «мюнхенского сговора» (1938). Отказавшись определять свою судьбу, Чехия, без борьбы уступив давлению, пошло на поводу у Англии и Франции и закономерно пала под кованым сапогом Германии. С 1939 г. мощная индустрия страны попала под полный контроль III Рейха. В разгар войны дело дошло до того, что всякое неоружейное производство в стране было запрещено. Пример Чехии, определившей свою судьбу, – есть следствие не только отсутствия исторических амбиций и политической воли, но духовной и этической дезориентации. Склонив свои «флаги» перед оккупантом и даже войдя в союз с ним, совокупные славяне в составе Вермахта обратили свои комплексы на Восток – Россию.

В советской России, в свою очередь, тоже кое-где пребывали фашистские настроения. Но, ввиду малого числа и практической невозможностью русских отстаивать права в своём отечестве, партию «русских фашистов» вряд ли можно принимать всерьёз [32]. По понятным причинам русские партии могли заявить о себе главным образом зарубежом, по возможности открывая там свои организации. В 1925 г. К. В. Родзаевский создаёт в Китае «Всероссийскую фашистскую партию» (с 1937 г. она именуется «Российский Фашистский Союз»), а А. А. Вонсяцкий «Всероссийскую фашистскую организацию» (1933, США). Яркий лидер и великолепный оратор «римского типа», Вонсяцкий всегда и в первую очередь преследовал интересы «оккупированной коммунистами» России. Предвидя смертельную схватку тоталитарных систем, Вонсяцкий в 1939 г. заявил на собрании в Шанхае: «В готовящейся схватке Советов с мировым фашизмом у Русского народа может быть только один ответ: национальная революция…

Анастасий Вонсяцкий

В случае войны все русские силы должны быть отданы одному делу – делу собственной национальной революции».

Вонсяцкий выступал категорически против участия русских людей в иностранных армиях, «чтобы не стрелять в наших несчастных братьев, насильно мобилизованных в Красную Армию». Мы уже упоминали о роли семьи в Стране и обществе, поэтому обращу внимание на тезисы русских фашистов Шанхая, весьма серьёзно относившихся к «первичной ячейке государства». В «Азбуке русского фашизма» читаем: «Семья, с точки зрения фашизма, есть основная клеточка государственного организма, от крепости этой клеточки зависит крепость и всего организма. Поэтому российские фашисты ставят задачей всемерное укрепление семейных основ и понятий морали в русском населении. Коммунисты разрушение России начали с разрушения семьи (именно так оно и было. – В. С.), русские фашисты созидание российского национально-трудового государства начнут с возрождения крепких семейных очагов»[33]. Дело, однако, было не только в семье. По мере роста fascio в Европе, русским приверженцам его становилось ясно, что германский фашизм неприемлем для русских, ибо личность в нём, как таковая, не представляет особой ценности. «Фашистская идея ограничения индивидуализма в пользу коллектива в России популярна быть не может, так как там она уже проведена в жизнь с чрезвычайной жестокостью». «В России может быть популярен только лозунг ограничения власти в пользу человека, т. е. обратный фашистским идеям», – писал Н. Бабкин в 1934 г. [34]. Годом позже А. Бердников, на страницах эмигрантской газеты отмечая важность не расового единства, а духовных взаимосвязей, призывал строить Россию «на глубинных основах Духа» и «не поклоняться деревянным богам» фашизма [35].

Подводя итоги разгоревшимся дискуссиям относительно идеологии «поместного» фашизма, Совет НТСНП (Национально-Трудовой Союз Нового Поколения) в октябре 1938 г. твёрдо определяет свою позицию: «Подлинный национализм проистекает не из обожествления государства или народа, а из устремления к служению извечным высшим ценностям – совокупности духовных, политических и социальных идей, нацией несомых, ею осуществляемых и от неё неотделимых. Для нас – это идея Божьей и социальной правды, идея Национально-Трудовой России»[36]. «Богоборческой ли власти желать национального возрождения России, несомненно связанного и основанного на её религиозном возрождении!», – писала в 1938 г. в эмиграции яркий публицист В. Родионова-Квашнина. Она же предостерегала русских патриотов: «Германия…обезвредив, обессилив и даже уничтожив Англию и Францию, – подойдя к русскому вопросу, разрешит его иначе, чем это думают многие Русские»! [37]

Принципиальная позиция русских патриотов провела широкую борозду между НТС и фашиствующими «по-немецки» партиями Европы, что обусловило враждебное к ним отношение в Германии. «Русский взгляд» на происходящее, напрочь отвергнутый немцами, чётко, ясно и весьма проницательно выразил загадочный автор «К. X.»: «Между рождающимся в мире новым национальным строем и экспансией надо поставить знак равенства»[38]. Такого рода «национальный строй» и впрямь был характерен для немцев: «Размышления взвинчивают их, вместо того, чтобы успокаивать», – отмечал ещё Анри Стендаль.

Итак, не только партийным политикам, но и всякому мыслящему человеку было ясно: союз Германии и СССР явление недолговечное, как недолговечна дружба, базирующаяся на разных интересах. Совместный делёж Европы был лишь промежуточной стадией выяснения отношений между собой (так, во всяком случае, виделось главам тоталитарных режимов, между тем, участвовавших в большой игре в качестве ведомых исполнителей). И если в Германии русских ставили ни во что в принципе, то в коммунистическом Союзе «принципом» стало превращение русских в интернациональное «ничто». Понимая это, русские националисты были единодушны в главном: «Война может создать благоприятные условия для переворота, может дать толчок освободительной борьбе, но международные события сами по себе освобождения не принесут. Будущее России разрешится только на русской земле и русскими людьми»[39]. Идеолог белого движения Π. Н. Милюков, некогда выдвинувший лозунг: «За единую и неделимую Россию», – 23 июня 1943 г. писал в эмигрантской газете: «Вся белая эмиграция должна встать на защиту Советского Союза. И если мы этого не сделаем, мы предадим идеалы, за которые боролись в гражданскую войну».

Однако разбросанность партий в эмиграции (не обязательно русских и не обязательно фашистских) создавала не только организационные трудности. Отстранённость от Родины снижала эффективность работы внутри партий и лишала их возможности действенно влиять на политические реалии. Были проблемы и иного плана. К характерным приметам национализма того времени относится принципиальная сосредоточенность на себе. То есть поле деятельности одного «фашизма» оставалось таковым в тех границах и до тех пор, пока не ущемляло интересы другого. И тогда сильная организация ограничивала претензии более слабой. В это партийное противостояние (или содружество) то и дело вмешивались правительства стран пребывания, в те годы не вполне свободные в ведении собственной политики. В соответствии с таковым положением вещей РФС был запрещён в 1943 г. Японией, господствовавшей в Маньчжурии и бывшей верным союзником нацисткой Германии. В контексте трава сильного» и самоощущения слабого упомяну беспомощность «фашизмов» Чехословакии и Польши, которые легко пошли на сотрудничество с германским нацизмом, причём, в ущерб собственным интересам. Но если Чехия сдалась под сильным давлением европейских держав, то отнюдь не слабая в военном отношении Польша ещё в 1934 г. трусливо заключает договор о ненападении с политически и экономически расхристанной и вовсе не дружественной страной. Став союзником Германии, блокированной всеми «уважающими себя державами», Польша, вытащила последнюю из политической изоляции. Однако об ответной благодарности говорить здесь не приходится, поскольку немцы, прекрасно зная исходные мотивы, знали цену такого рода подарков, как и последующих «жестов» европейских соглашателей. Последние, со второй половины 1930 гг. глубокомысленно кивая на Восток, настойчиво, но не без подобострастия подталкивали в бок «непонятливых» германцев.

От «востока» придётся вернуться к Европе, поскольку, взнузданные Италией и Германией, «партийные» события развивались там активнее, нежели где бы то ни было.

Хаос в экономике, переориентировав формы социального протеста, определил прямой интерес человека к политической жизни. Каждая «единица» общества осознавала необходимость личного участия в разрешении сложившихся проблем, при этом желая устранить причины, а не их следствия. Первые, однако, успели уже пустить глубокие корни, распустившись в пестроте множественных противоречий. Заложенные Версальским мирным договором в 1918 г., «мирные решения» победителей пустили глубокие трещины, которые пошли по хорошо продуманным и ещё лучше отредактированным границам как развивающихся, так и развитых стран во всех частях света. После I Мировой войны на первое место среди «думающих», обойдя «островитян» Англии, выдвинулись США. Последние, не имея столь же богатого, сколь и давнего колониального опыта Англии, достаточно быстро усвоили уроки своей учительницы. Не хуже Великобритании владея «линейкой» и «циркулем», правительство США, проводя политику экспансии, предопределило очаги этнической, религиозной и социально-экономической напряжённости. Эти очаги, усиливаясь (и, понятно, – «редактируясь») на протяжении всего XX в., загорались там и тогда, когда «миротворцам» необходим был «тот» или «иной» полный или «частичный» контроль над задействованным в политике регионом. Именно тогда надломленные сверху, пограничные сколы образовывали провалы между политическими, этническими и культурными своеобразиями.

К примеру, в странах Африки эти границы прошли по тщательно разлинованным «трещинам» (они видны на карте), смысла которых тамошние племена не понимали тогда, как не понимают и сейчас. И в Южной Азии «невидимая рука» прошлась по живому телу Индии, от которой по той же «линейке» (правда, теперь уже «логарифмической») была отрезана огромная территория (Пакистан). В числе важнейших причин указывалось сильное «психологическое напряжение» (Неру) мусульманской части страны. Очевидно, желая ослабить это напряжение, в дело вмешалось лейбористское правительство Клемента Эттли. Напряжение не спало. Под ножом «картографов» погибло около миллиона индийцев – индусов, мусульман, сикхов. Выжившим на севере полуострова Индостан был уготован «ящик Пандоры» в лице раздираемого всеми псевдогосударства Джамму и Кашмир. В Новой и Новейшей истории выступая в качестве «двуликого Януса» (точнее, – триликого, поскольку открыт был Индии, Пакистану и Китаю), штат этот отличался от своего древнего архетипа тем, что, зная своё прошлое, не ведал будущего [40]. Нечто подобное имело место в Европе. Рассмотрим это на примере Югославии.

После распада Австро-Венгерской монархии[41], Хорватия была освобождена от иностранного господства. Спонтанно созданное Народное вече, не особенно считаясь с интересами хорватов, включило их в образованное в 1918 г. Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. Так, изначально «треснутое.», Королевство программно включилось в потенциальный развал Югославии и, потенциально, Европы. Но не только католики (хорваты и словенцы) ощущали дискомфорт, живя бок о бок с превосходящими их числом православными сербами. Объединённая в 1929 г. в Югославию, 12-ти миллионная страна обречена была на национальный и религиозный раздрай ввиду духовной и социальной непримиримости мусульман Боснии, Герцеговины, Черногории и Македонии, коих было 1,3 миллиона и которые не ощущали своей принадлежности к «югославскому народу». А 500 тыс. немцев, 470 тыс. венгров, 440 тыс. албанцев и 230 тыс. румын ещё менее склонны были считать Югославию своим отечеством (в исторической перспективе наибольшая трагедия ожидала немцев Судета, Верхней и Нижней Силезии[42]). Сепаратизм «югославов» пошёл по сколам духовно чуждых друг другу, а потому непримиримых во вражде народов. Противоречия этнических славян подчёркивало не столько их неумелое руководство, сколько заведомая неприживаемость частей этнодуховного организма. Поскольку формировался он (или был «сделан») при иных исторических обстоятельствах.

Словом, ни словенцы, ни хорваты, ни черногорцы не хотели принадлежать к централизованной системе правления «Великой Сербии» и по этой причине боролись с «идеей», олицетворённой в сербах. Если Испания, Франция или Германия некогда сумели преодолеть свои, тоже не однородные этнические составляющие, то это было не дано народам Югославии. Феномен заведомой несопоставимости, сформировав национальные своеобразия, определил их выбор: существовать отдельно, погибнуть «вместе» или враждовать бесконечно… Ультранационалистическое крыло хорватской оппозиции (движение усташей), отказавшись признавать централизованное общественное устройство королевства Югославии, избрало вечную вражду. Лишённые автономии и не признаваемые в своём вероисповедании, усташи (как и македонские националисты) считали: то, что плохо для врагов – хорошо для них. Отсюда широта средств – от неограниченного террора до союзничества с Муссолини и немецким нацизмом.

Кардинал Алоизий Степинац, архиепископ Загреба и усташ по убеждениям, ещё до начала войны писал на этот счёт: «Хорваты и сербы из двух разных миров, два разных полюса; они никогда не найдут общего языка, если только не произойдёт чудо Божие. Эта схизма величайшее зло в Европе, может быть, даже большее чем Протестантизм. Тут нет морали, нет принципов, нет правды, нет справедливости, нет честности». Говоря о национальных брожениях, следует помнить (и мы, смею надеяться, убедились в этом), что ни в одной стране национализм не проявлял себя ни в «чистом», ни тем более в непогрешимом виде. В связи с пестротой национально ориентированных партий, политических деклараций и партийных заглавий, просто ярлыков и однодневных политических вывесок полезно уяснить разницу в существе национальной борьбы.

Истинно национальное движение отличает от спорадических претензий (граничащих с беззаконием и переходящих в преступность) духовная зрелость и культурная самостоятельность народа, распознаваемая осознанностью действий, наличием исторически реальной цели и чёткой программы её достижения. Обусловленная многовековым развитием региона и государства, природа настоящей (или предстоящей) самостоятельности выявляет формы национальных, патриотических и смежных им движений. Народность их определяет не столько «количество участников» (СМИ могут «завести» миллионные толпы), сколько объединяющая всех ясность цели, духовная готовность, политическая зрелость и очевидная для всех конкурентоспособность. Именно это оправдывает желание народа влиться в мировую культуру своим ярким, а потому важным для человечества своеобразием. Лишь видение себя в историческом бытии, подкреплённое нравами, идеями и суммой государствообразующих свойств, оправдывая битву народа за национальное бытие, предрешает его победу. И вовсе не случайно кипение национальных страстей, отлившись в монолит осознанной борьбы, сосредоточилось в Европе. Именно там волею судьбы последние столетия находился «центр мира». Примечательно, что даже в люто-демократических США, не устоявших перед настроениями Европы, в пределах организации «Лига свободы» в 1930 гг. были организованы «группы поддержки» намечаемой диктатуры фашистского толка (мы знаем об этом). В этих целях под ружьём предполагаемого диктатора, бывшего командующего корпусом морской пехоты, генерала Смедли Д. Батлера находилось 500 тыс. «штыков» [43].

Небезынтересно знать, что с установлением в Италии, а затем в Германии фашистских режимов, президент Франклин Рузвельт внедрил в США свой знаменитый «Курс», до обидного напоминающий фашизм. И в самом деле – вмешательство государства в экономику, создание трудовых армий из безработных, выполнение грандиозного строительства автобанов (не говоря уже о проводившейся по примеру нацистской Германии стерилизации психбольных), мало чем отличалось от методов, проклятых в германской упаковке, но превозносимых в американской. Бывший до Рузвельта президентом США Герберт Гувер, ознакомившись с пакетом «Нового курса», впоследствии вспоминал: «Я пытался объяснить им, что это простая переделка «корпоративного государства» Муссолини»[44]. Но, что уж теперь… К слову, если Гувер лишь ненавязчиво сетовал на «неразборчивость» Рузвельта, то губернатор Джорджии Толмедж, «газетный король» мультимиллионер Уильям Рэндольф Хёрст (на 1935 г. его состояние оценивалось в 200 млн. долларов) и ряд менее именитых предпринимателей открыто декларировали себя сторонниками Гитлера.

По-иному складывался фашизм в странах Азии и Дальнего Истока. Заявляя о себе в иной исторической жизни, в лоне принципиально другой духовной культуры и обстоятельствах её возникновения, он по этой причине имел неизвестные европейцам свойства. Единственное, что «сближало» первых с последними, это колониальная зависимость первых. Потому «фашизм», к примеру, выходцев из Индии носил черты исторически достаточно долгой борьбы за независимость от европейцев, что, однако, не мешало им участвовать в военных действиях Вермахта в составе легионов СС (легион «Свободной Индии» 950; Indisches Infanterie Kegiment 950). Примечательно, что, не понимая ни немецкий язык, ни хинди, солдаты индийского легиона свободно владели английским. «Настоящие» индийцы-националисты, находясь вне Индии, при финансовой, военной и политической поддержке Японии сложили в 1943 г. в изгнании «Правительство свободной Индии» (Fascismo indù). То же и китайцы. Несколько столетий будучи под маньчжурами, а потом не одно поколение терзаемые европейской демократией, они имели немалый опыт освободительной борьбы. Многолетняя неприкаянность китайского народа «выткала» в его затаённой политической среде «Лигу голубых рубашек» (蓝衣社, BSS). Японцы, всегда бывшие весьма дисциплинированными и толковыми учениками, переняв опыт урбанизированных государств Европы, создали свой аналог фашизма. Идеи непременного сохранения национальной идентичности, достигнув Страны Восходящего Солнца, обрели суть крайнего национализма. Философ Кита Икки изложил свою точку зрения относительно имперского фашизма в Японии в вышедшей в 1923 г. книге «План реорганизации Японии» (1919), а журналист Накано Сейго, вдохновлённый его идеями, по образцу германского фашизма в 1932 г. создаёт «Национальный альянс» (国民同盟, Kokumin Domei). В мае 1936 г. он формирует партию «Восточное общество» (东方会 Tōhōkai), задача которой заключалась в распространении ультранационализма и корпоративных отношений. Учитывая разницу менталитета, Сейго возвещал своим адептам: «Ни фашизм, ни нацизм – не подходит для Японии, нам нужен свой самобытный тотальный милитаризм!». За основу партии Сейго взял формы военной диктатуры сёгуна XV в. Тоётоми Хидэёси под общим названием Sangoku. Найдя «хороший пример» из своей истории и заняв у американских коллег вооружение, японцы, оккупировав Китай, в практическом нацизме опередили по времени немцев. Впрочем, свою традиционную вежливость Страна Восходящего Солнца явила в том, что утренние зори окрашивали в пурпур на императорском дворце и на площадях известное нам «общеевропейское» знамя… Японии как никакой другой азиатской стране пришлась ко двору пока ещё не устрашающая мир свастика[45].

Особняком развивались национальные идеи в экономически и социально отсталых странах Латинской Америки, юго-западной и южной Азии, Ближнего и Среднего Востока. FL там испокон веков был свой «фашизм.», который в 1930 гг., следуя моде, экипировался под ту или иную ветвь всеевропейского движения. Словом, и в Латинской Америке нашлись свои «фалангисты», «фашисты» и «нацисты». Как грибы после дождя возникли – «Национальное действие», «Интегралисты», «Синаркисты», «Легионеры» и прочее. Но, не имея сложившихся гражданских и общественных институтов, а значит, и сильных лидеров истинно национального толка, националистические движения не получили своего развития ещё и ввиду банального произвола диктаторских режимов. В Турции, фашизм, став государственной политикой, проявился в ущемлении национальных меньшинств, выраженный в проекте черты оседлости. Согласно этому проекту, армянам запрещалось селиться к востоку от линии Самсун-Селевкия, т. е. на тех территориях, где младотурки учинили страшную резню армян[46], грузинам – в провинциях Ризе, Ардаган и Карс, арабы не имели права обосновываться в приграничных с Сирией районах, а грекам предписывалось жить только в Стамбуле и его окрестностях.

В Иране кабинет Али Мансура, полностью опутанный немецкой агентурой, в 1930 гг. откровенно проводил прогерманскую политику, которая, в пику суверенному существованию государства, проводилась под патронатом шаха Реза-Пехлеви.

Не до фашизма было слабосильным, бедным и попросту беспомощным странам. Взяв в свои руки их внутренние дела, пресловутое международное «банковское правительство», когда с англо-саксонскими, а когда с ветхо-височными золотыми прядями, – надолго уготовило им жидковатые псевдорежимы. Буйствуя в пределах своих территорий, диктаторы (коих, помимо Африки, в одной только Латинской Америке со времён «получения независимости» насчитывались многие десятки) в конечном итоге вынуждены были припасть к туфле «кормильцев» своих в лице ростовщиков из МВФ (мы помним как это расшифровывается). Ибо только «белые боги», некогда взвалив на себя бремя заботы об остальном человечестве, могут решать, какой народ получит дальнейшие кредиты, а какой будет помирать с голоду. Никогда и никем не декларированные беспощадные финансовые войны до сих пор продолжают рвать на части Латинскую Америку и страны «третьего мира»[47].