Пять дней прошли на удивление быстро. Первые два полностью ушли на обустройство нового дома Ванессы. Последние три были чуть более интересным. Конкретно — очень интересными, поскольку Филипп решил не откладывать начало обучения своей подопечной в долгий ящик.

Конечно, были различия в травах. С одной стороны колоссальные. С другой — мизерные.

Почти все травы, которые использовала девушка, в какой-то степени были аналогами произрастающих на Большой земле. Это Филипп понял, почти полностью прочитав написанный Ванессой труд, а дочитав его, окончательно убедился в своей догадке.

Редко попадалась пара растений или их частей, один с Десилона, другой — с Зеленого берега, почти полные аналоги друг друга. Их можно было пересчитать по пальцам одной руки. В остальных схожих парах были определенные различия. Где-то незначительные, где-то значительные, где-то вовсе не очевидные с первого взгляда. И все же различия не были фатальными для препаратов. Опытные образцы известных вытяжек, лечебных мазей и спиртовых настоек из местных трав подтвердили этот факт. К неописуемому восторгу Ванессы.

Алхимик не обошел вниманием и учебники девушки. Большая их часть действительно давала знания по своей области, конкретные и неоспоримые. Но не все. В некоторых прочные факты сочетались с сомнительными сведениями и заведомо провальными теориями, такими же наивными, как и их создатели. Реже — с откровенной чушью, написанной несведущими в спагирии и алхимии людьми. Книги, попавшие в последнюю категорию, послужили для растопки камина. Протест Ванессы не длился больше часа.

Занятия в основном были теоретическими. Просто потому, что Ванесса усваивала практическую часть мгновенно, кажется, еще до того, как к ней приступала. Ей как будто все было известно заранее: степень готовности препарата, последовательность действий, время, когда нужно остановить один процесс и начать другой. Во время занятий практикой Филипп не чувствовал себя учителем или наставником. Он был скорее наблюдателем. Ему ничего не приходилось объяснять или поправлять, он просто стоял и смотрел, как Ванесса идеально выполняет поставленную задачу.

С практическими занятиями все обстояло несколько сложнее. Филипп всегда начинал сначала с общих сведений. Говоря просто: зачем это надо, какая от этого польза и вред. Затем шло детальное описание предмета урока, будь то препарат или алхимическое приспособление, нюансы использования, если они были, теория его применения на практике. Но Ванесса, видимо, привыкла вытягивать каждую крупицу знания из своих учебников, даже из тех, которыми Филипп теперь разжигал камин. Точно так же она вытягивала каждую крошку информации из алхимика. Даже если эта информация не была важна, Ванесса все равно задавала вопрос и ждала такого же конкретного и полного ответа, какой лекарь обычно давал на действительно важные и стоящие внимания вопросы. В плане знаний она была похожа на дракона, сидящего на куче золота и подгребающего к себе медяки, ее интересовало абсолютно все, что имело хоть какую-то ценность. Температура печи и время, необходимое для закипания, полного парообразования и конденсации отдельного вещества из сырой смеси, внешние признаки, по которым можно будет определить свежесть ингредиента или готовность извлекаемого вещества. Как могут повлиять примеси, в частности пыль, песок и грязь, и отдельно — примеси из того же ингредиента, какие проблемы могут возникнуть в случае злоупотребления или недостаточного приема препарата у больного, противопоказания, могу ли они оказаться смертельными в случае аллергии и индивидуальной непереносимости. Могут ли незначительные различия между ингредиентами, хотя бы в теории, вызвать «конфликтную ситуацию» между двумя препаратами. Наконец, стоит ли его употреблять, не является ли препарат сильнодействующим аналогом какого-нибудь более мягкого декокта, настойки или вытяжки, менее эффективного, но не отравляющего организм побочными свойствами. В конце конов, больше половины препаратов имели в качестве основы спирт, еще примерно треть образовывали ядовитые вещества, которые никогда полностью утрачивали свою токсичность в препарате. Оставшиеся в лекарстве яды либо ослабляли организм больного, помогая другим веществам победить болезнь, либо должны были быть употребленными в крошечных дозах в качестве непосредственного лекарства или противоядия. Как Филипп понял, Ванесса была сторонницей более традиционной медицины, но с использованием алхимических машин, и предпочитала избегать лишних токсинов там, где их можно было избежать.

Было трудно, были разногласия и споры, были злость и раздражение. Было весело, был смех, согласие и одобрение. Во время занятий теорией Филипп чувствовал, что девушке интересны предлагаемые им знания, и позволял вытряхивать из себя все до последней крупинки. Он и сам этого хотел, несмотря на то, что после теоретических занятий его мозги казались ему сделанными из воска. А потом начиналась практика. И Филипп стоял и смотрел, как девушка применяет все то, что она из него вытряхнула. В первый раз, и всегда идеально. Филипп стоял, смотрел и не мог насмотреться на свою новую ученицу.

Прошло пять дней с того момента, когда Ванесса впервые вошла к нему в дом. Три из них были потрачены на учебу без остатка. Эти дни были просто замечательными. Проблемы начались к вечеру пятого дня.

* * *

Была ночь. Два мальчика вышли на безлюдный перекресток между Главной улицей и дорогой, соединяющей амбар с храмом. Обоим было не больше семи лет. В по-детски ясном взгляде каждого были испуг и решительность. По уговору один должен был побежать к храму, так быстро, как только мог, чтобы попросить помощи у священника. Второй должен был бежать еще быстрее к старому дому лесоруба, в котором поселились лекарь и еще один лекарь, из-за моря. Так и поступили.

Мальчик со светлыми волосами и ясными карими глазами бежал к дому лекарей. Недавно прошел дождь, его босые ноги шлепали в раскисшей грязи. Пару раз он чуть не падал, поскользнувшись в ней, но вставал и бежал дальше. Петляя между огромными толстыми деревьями, мальчик боялся заблудиться, но не потому, что плохо знал окрестности или боялся темноты леса.

Хоть тропа и извивалась, она выдерживала определенное направление. Развилок на ней тоже не было. Мальчик бежал по дорожке и скоро увидел впереди дом. Из одного его окна полосками лился свет.

* * *

Ванесса вздрогнула от частого, несильного стука в дверь. У нее сложилось впечатление, что кто-то не особо сильно молотил в дверь кулаками. Или это делал ребенок. Девушка нехотя поднялась с кровати, положила открытую книгу на стол и подошла к двери.

Филипп ее не опередил. Конечно, он не спал. Все так же сидел в главной комнате, читая рукопись Ванессы. После десятого раза это перестало ей льстить, однако лекарь читал не для того, чтобы ей угодить. Он собирался вытряхнуть из девушки знания так же, как она вытряхивала его знания из него, но более деликатным способом. И засиживался допоздна. Впрочем, Ванесса видела все и без его признаний. Видела, что у Филиппа бессонница, и решила не лезть — он ведь и сам лекарь, хорошо знает, что ему нужно. И если не спит, то только потому, что не хочет спать. Она видела, что он не только читает ее рукопись, но и ведет записи и постоянно о чем-то думает. Это было заметно по его лицу, лекарь больше не носил маску дома, перед Ванессой. Оставался в одной белой холщовой рубахе, почти такой же белой, как его кожа, и в просторных брюках. На столе перед ним постоянно горела свеча, когда было темно, там же лежало гусиное перо и чернильница. И еще кипа бумаги и пергамента. Все свои мысли Филипп наносил на них, и девушка часто терялась в условных знаках и обозначениях, которые составляли половину текста. Алхимик объяснял, что это шифр, придуманный его коллегами во времена гонений, и что ему просто удобно записывать вместо одного слова какую-нибудь закорючку. Поиск лекарства от чумы, возможных ингредиентов и трав предполагал еще и умственную работу перед опытами. Обдумать формулу, все взвесить, а затем уже пробовать. Две формулы он уже признал неудачными опытным путем, сколько же он отбросил, используя лишь свои знания и ум, было известно только ему самому. Филипп сам пробовал на себе эти препараты, вероятно, стремясь узнать степень безопасности каждого из них. И оба раза отмечал ухудшения самочувствия. Что, опять же, не сильно способствовало сну.

Но лекарь не открыл дверь первым, хоть и был ближе к ней. Он все так же сидел за столом в привычной холщовой рубахе и брюках. Усиленно царапало пергамент перо, нанося одну литеру за другой, один за другим вписывались между строками почти оккультные символы, на лице алхимика была полная заинтересованность в происходящем на бумаге. На стук он, казалось бы, не обратил ни малейшего внимания. Только вот Ванесса знала, что он ждет, когда она откроет дверь сама.

«Пожалуйста, пусть это будет Нил» — Думала в такие моменты девушка. Это была единственная мысль и причина, по которой Ванесса была не сильно против изображать из себя дверного лакея и не щетинилась из-за этого. Разумеется, реальность была далека от ее надежд. За дверью оказывался либо крестьянин, у которого заболела жена, или дети, или скот, либо крестьянка, у которой заболел муж, или дети, или скот мужа. Открывая дверь, Ванесса пыталась угадать, кто стоит за ней, мужик или крестьянка.

За ним, в дверном проеме, стоял босой мальчишка, никак не старше восьми лет. А из-за очень светлых карих глаз он казался еще младше. Когда он столкнулся с девушкой взглядом, она увидела в его глазах испуг.

— Тетя, папка заболел!

Девушка нахмурилась.

— Ты чей будешь? — Спросила она просто и понятно, на изрядно исковерканном диалекте черной кости. От этой простоты и понятности ее порой воротило.

— Бурика. Папка гробовщик мой. Болеет папка, просил тетю лекаря прислать. Идете та?

— Иди домой, я скоро приду.

— Но папка…

— Я знаю, где живет папка. Иди домой.

Мальчик еще раз посмотрел в глаза Ванессе, потом испуганно отвернулся и побежал по дороге назад. На крыльце и ступеньках остались грязные следы босых ног. Ванесса выдохнула в холодный ночной воздух и закрыла дверь.

— Тетя… Какая я, к лешему, тетя? — Сквозь зубы проворчала она, направляясь к своей комнате. Девушка терпеть не могла, когда кто-то из крестьянского помета называл ее «тетей».

— Ты на десять лет его старше. — Отозвался Филипп. — Крестьянки в твоем возрасте имеют двоих-троих детей и мужа. Возможно, даже алкоголика.

— Если это намек на вопрос, почему я еще не замужем и без детей, то я не буду на него отвечать.

— Никаких намеков. И мне вполне понятно, почему ты еще без семьи.

— Ну и почему же?

— Я не вижу в округе приличного юношу, который сгодился бы тебе в качестве жениха.

Она хмыкнула и вернулась в комнату. Слова лекаря были чистой правдой, однако одна мысль протеста без конца крутилась у нее в голове. Ванесса знала, что никогда ее не озвучит, и эта мысль будет еще долго виться в ее памяти. Это только усилило ее раздражение. Ненадолго.

— Нил, разве что. — Донесся до нее голос Филиппа из главной комнаты. — Пожалуй, единственный достойных юноша.

Ванесса ответила молчанием. Внутри нее раздражение перемешалось со смущением, но это быстро прошло. Ей было легче думать, что Филипп сам увидел в нем хорошего человека, а не в очередной раз угадал мысли своей подопечной. Немного так подумав, девушка тряхнула головой и застелила кровать. Меньше всего ей хотелось возвращаться с холодной улицы в мятую остывшую постель.

Когда она закончила с кроватью, поставила книгу с закладкой на полку, надела нарукавники из ткани, перчатки, куртку с воротником и, наконец, привела себя в порядок, Филипп уже сидел за столом со свечой, пером и бумагой… Как обычно. Только в кожухе. Рядом лежали перчатки и маска, на крючке у двери, ранее всегда сложенный на спинке стула, висел плащ.

— Я с тобой. — Заявил он.

— Я и сама могу справиться. Не маленькая уже. — Ответила девушка, но без запала. На самом деле, ей не хотелось идти одной.

— Когда кто-то посылает ребенка посреди ночи за лекарем, обычно все оборачивается плохо. Крестьяне часто тянут время до последнего и не идут к лекарю с тяжелой болезнью, пока не станет слишком поздно. У меня часто такое было, и у меня есть кое-какой опыт в работе с этим. Иногда даже получается кого-то спасти. Поэтому, если случай как раз такой, тебе будет, чему поучиться. Ты знаешь, даже безнадежно больных можно спасти, если действовать быстро и тем, чем надо.

— Еще один урок? Ночью?

— Ты что же это, против? — Притворно грозно спросил Филипп.

— Я только «за». Только вот на улице холодно, мне сонно и я устала.

— Нечего артачиться. Холод прогонит сон. Утром поспишь подольше, завтрак приготовлю я. Бери сумку и пошли.

Уже выходя из дома, Ванесса попыталась вспомнить, когда это Филипп начал обращаться к ней на «ты». Где-то посередине между этими пятью днями. Она немного скучала по вежливой форме обращения алхимика к ней, однако неформальное общение ей нравилось больше. Девушке хотелось, чтобы Филипп был ее учителем и другом, а не просто учителем или просто опекуном. Переход с вежливого обращения на дружеское прошел незаметно, отчасти потому, что Филипп уже не казался Ванессе чужим. Он был опекуном, хоть далеко не родным. И другом, хоть Ванесса боялась заговорить с ним о дружбе.

«Ну не спрошу же я: «Филипп, мы ведь друзья?» Я не горю желанием упасть перед ним в его глазах. Или в своих» — Думала Ванесса, сходя с крыльца и ступая на тропу.

До дома гробовщика шли около получаса. Могли бы управиться немногим быстрее, но ночь была безлунной, а дорога раскисшей. Грязь не схватывал и ночной холод, от которого пар валил изо рта. Плотные грозовые тучи закрывали небо, а в свете факела дорога и дома казались совсем другими. Поэтому Ванесса, которая вела Филиппа, пропустила поворот и свернула не туда. В итоге потратили на десять минут больше. Как оказалось, это не было самой большой их неприятностью.

У дома гробовщика и двух его маленьких сыновей стояли люди с факелами. Немного. Пара, священник Мартин и монах, тот самый, что был с ним в последний раз. Возможно, его слуга или слуга храма. Священник, как всегда, избегал ходить в церемониальных нарядах по деревне, носил бесформенную домотканую одежду — монашескую рясу. Она висела на нем, как мешок на жерди для пугала.

— Не повезло. — Сказал Филипп девушке. Та лишь кивнула в ответ. Она предпочла бы не видеть священника перед работой. Или уроком.

Ванесса со своим учителем остановилась у крошечного заборчика перед домом гробовщика. Его, казалось, смогла бы перепрыгнуть и крыса — черенки едва доставали до колена. Посередине забора втиснулась калитка. Такая же крошечная. Ванесса подумала, что калитка больше подошла бы для кота. И она бы точно не стала нагибаться, чтобы открыть ее. Пнула бы ногой или попросту перешагнула. Однако входить в чужой дом без приглашения считалось вульгарностью даже тут, на Зеленом берегу. Дом вообще был особым местом для семьи, святыней, в которую никому не позволено было входить. Гостей принимали на веранде, если она была, или за столиком на заднем дворе. Но внутренности дома существовали только для семьи, в нем живущей. Поэтому Филипп не удивился, увидев стоящего у заборчика священника.

Между Филиппом и духовными лицами было не больше десяти шагов, точно между ними расположилась приоткрытая дверка, пародия на калитку. Алхимик не удивился, даже когда Мартин стал нервно поглядывать на него и на Ванессу. Так продолжалось еще с минуту, а потом священник все-таки смог удивить лекаря. Он, оставив своего слугу с кадилом и коробочкой ладана, быстро зашагал к лекарю и его ученице. Чересчур бодро для старика, которому уже минуло за шестьдесят.

Его вид не предвещал ничего доброго.

— Что, и вас, стало быть, малой позвал? — Проскрежетал голосом Мартин. Такой уж был у него голос. Очень часто он дрожал, почти скрипел, как плохо смазанная дверная петля.

— И нас позвал. Только, видимо, уже другой малой. — Ответила первой Ванесса. — Со светлыми волосами и такими же светлыми карими глазами.

— Ба, да откуда ж я знаю, кто меня позвал? Думаешь, я вижу в ночи, у кого какие глаза? Ну да твоя правда. Их двое у господина могильщика.

— Значит, кто-то должен быть дома. — Привлек внимание священника Филипп. — И вам бы следовало войти и успокоить его семью. Начать ритуалы. Вас ведь зачем-то позвали?

— Ты передо мной не умничай, сопляк! — Потряс рукой Мартин. — Не учи деда уму-разуму, покуда сам не прожил, сколько я. А не вошли мы, потому как некому впустить!

— Как это — некому? Кто-то же должен быть.

Священник не заметил настороженности в голосе Филиппа.

— Тьфу! Еще умничать собрался перед дедом! Как по-твоему, раз мы тут глотки рвем и нам не открывает никто, да не то, чтобы не открывает, ни одна собака не высовывается, то, стало быть, там и нет никого?

— Логично.

— Вот и не говори тогда. А то «должен быть, должен быть»! Мало ли, кто что кому должен. Их нету, и все тут. Только жди теперь, пока появятся.

— Ну что ж, подождем.

— Вот и подождем. Порознь. — Дед сплюнул и вернулся к слуге. Он наблюдал за сценой с напряженным интересом, но увидев, чем все закончилось, расслабился, интерес в его глазах потух.

— Несносный дед этот священник. — Пробурчала себе под нос Ванесса. — Невежа, а еще других учит и говорит помолчать.

Филипп ее услышал.

— Характер у него как у любого деда. Абсолютно такой же, как у многих. Он может быть и добрым, и сердитым. К тому же, за шестьдесят лет и больше можно успеть навидаться всякого. А это тоже опыт.

— Ну да. — Фыркнула Ванесса и недоверчиво взглянула на лекаря. Потом на Мартина, который что-то говорил послушнику вполголоса.

— Не нужно сарказма, девушка. Это не худший тип людей. Пусть он костный, он не самый плохой. Простой деревенский дед.

— Да? А почему он тогда такой несносный, вы объяснить можете?

— Он священник. Священники не любят алхимиков, ненавидят лютой ненавистью.

— Я пыталась наладить контакты с ним, не подумайте. Пыталась что-то объяснить и утрясти недопонимания. Но он твердолобый, как кабан. Его лоб из баллисты не пробьешь.

— Престарелый священник-старообрядец из деревни. Невежа, как ты сама выразилась. Как ты думаешь, спорить с ним — благодарное занятие? И тем более — разубеждать его в его собственных предрассудках? Если ты убедишь его в своей непогрешимости и в моей тоже, то ты сможешь уговорить горный хребет перейти на другое место. Скажем, на болото.

— Почему на болото? — Просто так спросила девушка.

«Интересно, это ее вечное любопытство или ей просто не хочется стоять в тишине?» — усмехнулся про себя Филипп. И с удовольствием ответил:

— Просто. Не люблю болота.

— Там растет много ценных растений. Чертов Палец, к примеру.

— А еще чернолист, корни которого пахнут… Так себе, когда его выдергиваешь из земли. Не говоря уже о том, что на этот запах сбегаются все окрестные падальщики и трупоеды.

— Вы видели трупоедов? Расскажите. Пожалуйста.

«Ну, тут точно любопытство».

— Рассказывать особо нечего. Под Маракатом есть огромный склеп старых времен, там хоронили людей, чтобы эпидемии не распространялись по городу. В наше время используется только десятая его часть, остальная заброшена и никем не используется. Один раз я спускался туда вместе с солдатами. Я тогда еще не увлекался спагирией, был кем-то вроде искателя древних могил. Еще в юности. Тогда я поглядел на трупоедов. Мерзкие создания.

— А на что они похожи?

— На черного, как смоль, человека тонкими длинными конечностями с лишним суставом в каждой. По виду еще как-то похож на человека… Если смотреть на труп. А стоит увидеть живого гуля, понимаешь, что ничего человеческого в них нет. Бегают как пауки. Бегут от яркого света и больших групп вооруженных людей. Они не нападают, если им грозит опасность.

— Как волки?

— Волки умные. Они не нападают, если кому-то из их стаи угрожает смерть или рана. Налицо забота о сородичах и понимание социума. Трупоеды больше похожи на рой трусливых пчел-убийц. Каждый хочет есть и действует по-отдельности. Они думают только о своих жизнях и голоде, а в стайки сбиваются, потому что так меньше шансов умереть. Поэтому они либо не нападают, либо нападают на слабого стаей. Тупые твари, но страшные.

— А вам приходилось видеть их на охоте?

— Приходилось, и не раз. За годы службы меня забрасывало… В разные места.

Ванесса на время замолчала, переваривая слова опекуна и думая обо всем том, что он ей рассказал. Филипп молча стоял рядом, погруженный в неприятные воспоминания. К счастью, недолгое. Он заметил, что вокруг резко посветлело, взглянул на небо и увидел, как грозовые тучи уползают в сторону, как из-за нее показывается луна. Особо большая в этой части света. Он невольно вдохнул носом глубже, полной грудью. Ощутил то, от чего у него волосы на затылке встали дыбом, а под ложечкой засосало. Он почувствовал, как оживает кровь в его венах, как она начинает приятно волноваться, с каждой секундой все сильнее, давая ощущение силы и бодрости, которую непременно нужно выплеснуть. Выследить кого-то. Догнать.

«Нет. Никакой дурости» — Сказал себе лекарь и крикнул Мартину:

— Господин священник!

Пошел к нему, прошел мимо калитки и встал рядом. Ванесса пошла за ним следом, не понимая, что ее опекун собрался предпринять.

— Я вхожу.

Священник сначала непонимающе смотрел на лекаря. Затем, осознав, что сказал алхимик, выпучил глаза и почти закричал:

— Нельзя! Дом — священное место семьи, и ты знаешь это, окаянный!

— Тогда хотя бы подойду к двери и постучусь. Дом начинается за стенами.

Мартин все еще зверски смотрел на Филиппа, но голос его прозвучал спокойно:

— Иди. Постучись, если думаешь, что тебе откроет ветер. Никого там нет.

— Тогда чего мы ждем?

— Можно мне с вами? — Подала голос Ванесса. Слуга и священник посмотрели на нее. Последний — с явным неодобрением.

— Подожди здесь. Сдается мне, это не тот случай, где твоя помощь многое изменит.

— Урока не будет?

Слуга посмотрел на нее с изумлением. Мартин яростно и угрожающе.

— Это уже далеко не похоже на урок, Ванесса. Жди здесь и не иди за мной. — Проговорил он отчетливо, Ванесса не слишком радостно кивнула в ответ.

Филипп зажег новый факел от старого, старый погасил. Чуть наклонился и толкнул дверку рукой. Вошел на территорию дома, прошел по протоптанной дорожке к крыльцу. Три пары глаз смотрели ему в спину. Три пары глаз смотрели, как он поднимается по одинокой ступеньке на крыльцо, встает перед дверью. Как он дотрагивается до ручки двери, держа во второй факел. Легонько тянет на себя. Дверь не поддалась. Ванесса заметила торжествующий взгляд Мартина, брошенный в спину алхимику, и стиснула зубы, чтобы не обозвать его старым идиотом.

Лекарь чуть толкнул дверь от себя, внутрь дома. Дверь приоткрылась. Изнутри повеяло, сквозняк принес с собой тот же запах, знакомый каждому лекарю. А вместе с тем солдату, бандиту и любому воину. Об волосы на затылке Филиппа теперь можно было уколоться.

Девушка поймала растерянный взгляд Мартина и незаметно злорадно улыбнулась. Конечно, не все люди строят избу так, чтобы можно было выти зимой, не боясь, что вход заметет сугробами.

Филипп сжал оголовье трости в одной руке, факел — в другой и вошел в темный дом, локтем приоткрыв дверь. Запах усилился. Казалось, что так воняла сама тьма. Лекарь вспомнил склеп под Маракатом и шумно сглотнул.

Подувший сквозняк закрыл за ним дверь, и он не услышал возмущенного голоса священника. Возмущенного и негромкого, как будто испуганного, почуявшего неладное. Даже он почувствовал. А Ванесса — тем более.

Уже у порога Филипп понял, что случилось. Из дома несло болезнью и смертью. Однако смерть наступила не из-за болезни, Филипп был в этом уверен. За годы жизни он видел сотни трупов, и не все оставляла после себя прошедшая по селу или городу хворь. Некоторые были убиты другими людьми. Или чудовищами. Такие трупы, разодранные, иссеченные клинками или когтями, с оторванными конечностями, перегрызенными костями и вспоротыми животами пахли совсем другой смертью, ужасной, насильственной. В доме гробовщика стоял именно такой запах.

Свет факела осветил почти весь дом могильщика. Снаружи он вовсе не казался уродливым, чего нельзя было сказать о внутренностях дома. Изба оказалась одной большой неказистой комнатой с печью и самой необходимой мебелью. В сенях еще было относительно чисто. Дальше начинались беспорядок и хаос. Домашняя утварь была раскидана повсюду, мебель повалена, посуда разбита. Пол был весь в осколках. Дальняя дверь в противоположной стене, ведущая на задний дворик с огородом и садом, была открыта, она громко и мерзко поскрипывала на ветру. Окно в трех шагах от двери было разломано ударом чего-то тяжелого, те диагональные доски, что еще держались, треснули и прогнулись. На них Филипп разглядел кровь, и ему сразу стало не по себе. Кровь тонкими засохшими ручейками спускалась от провала в окне вниз, к стене и полу. Обзор закрывал упавший на бок стол поистине великанских размеров.

Филипп все еще стоял в сенях. Он думал, стоит ли звать кого-то, например, того послушника, или вовсе уйти. Все-таки он решил, что не стоит. В доме хоть и был бардак, кровь на окне, разбитая посуда и прочие следы борьбы, но в нем было тихо. Спокойно. Пусто. Не было ощущения гнетущей тишины и зловещего замирания стен, какое он испытал в склепах Мараката. Не было ощущения, что из темноты выпрыгнет стая трупоедов, стоит только немного отбиться от группы. В доме было пусто и спокойно. И это ощущение заставляло поверить, что следы борьбы были старыми. Но они не были.

Сразу после сеней на полу лежало коромысло с двумя ведрами. Оба были повалены на бок, одно держалось на плече, второе слетело с зацепа, лежало чуть поодаль. Возле первого на полу проступали следы разводов от высохшей разлитой воды. Возле второго их не было.

«Воду вылили в другом месте. Или выпили?»

Лекарь прошел чуть дальше, ближе к поваленному столу и окну. Рядом с рухнувшим буфетом с посудой осколки глиняной тары были перемешаны с кровью. Но кровь, как и осколки, лежали в стороне от общей кучи разбитой посуды.

«Она не выпала из буфета, когда его опрокидывали. Кто-то бросил посудой в другого человека. Атаковал или отбивался? Кровь холодная. Ее мало, артерии и вены не задеты. В кого бы не кидали посуду, он от этого не умер».

Так, подумал Филипп. Мальчик, который прибежал к нашему дому, просил помочь отцу. Второй сын бежал к церкви. Гробовщик, раз он болен, должен лежать в кровати, но кровать пуста. И на ней нет следов крови. Похоже, не так уж он сильно был болен, раз нашел в себе силы встать и отбиваться. И покинуть дом.

Он оторвал взгляд от крови. Увидел, что стулья разбросаны в стороны, стол опрокинут на длинное ребро в сторону окна. От стола до окна было около четырех шагов. Так что он хорошо закрывал то, что лежало под окном. К столу от пятен крови и осколков вел очень редкий след из капелек крови. На ребре стола отчетливо виднелись два красных следа от ладоней.

«Напавший был легко ранен осколком, вымазал руки в своей же крови».

Ближе к столу запах смерти усилился. Филипп до последнего надеялся, что там пусто. Реальность была гораздо более жестокой, чем он предполагал.

За столом, под окном, лежал труп мальчика. Головой к мерзко поскрипывающей двери. В маленькой лужице крови, которая никак не вязалась с рваной раной на шее. В ней виднелись обрывки вен и артерий. Глаза мальчика сохранили испуганное и обреченное выражение. Пахло смертью, кровью и мочой.

Филипп сдержал грязное ругательство. Подошел ближе, обойдя стол с правой стороны, наклонился над трупом мальчика. Взглянул еще раз на лужицу крови, на рану на шее, взял руку мальчика. Трупного окоченения не было, смерть наступила не больше двух часов назад. Вероятно, не больше получаса назад. От этой мысли Филипп вздрогнул, но не встал и не отошел. Он пригляделся к рваной ране на шее мальчика. Следы зубов. На полу, стенах и одежде трупа мало крови. Тот, кто на него напал, не просто разодрал сонную артерию, он пил. Пил кровь. Лекарь чуть дотронулся до края раны, нажал. Но краям плоти выступили крошечные красные капельки. Значит, не чудовище.

Все кровососущие монстры, которых знал Филипп, опорожняли жертву досуха. Рана оставалась маленькой и аккуратной, крови вокруг не оставалось вовсе. Все, что свидетельствовало о трапезе кровососа — окоченевший, иссохший труп. Тут рана была рваной, кровь в трупе осталась, кроме того, часть была пролита на пол.

Это не кровосос, подумал Филипп. Это вообще черт знает что такое.

Он поднялся, упершись взглядом в сломанное окно. Доски были старыми и полусгнившими. Сломать такие не представляло особого труда. Значит, какой-то монстр выбил доски, схватил мальчика, частично перевесил через край окна и пил? Филипп, хоть и знал достаточно много о чудовищах, сомневался, что сколько-нибудь уважающий себя упырь будет держать добычу на весу. И все-таки лекарь перегнулся через труп мальчика и выглянул за окно, посмотрел на землю. Обрывки досок и щепки лежали на земле прямо под окном. Окно выбили изнутри. Причем почти наверняка это был удар двух тел. Предполагаемый упырь бросился на мальчика, и уже с ним в лапах протаранил окно. И на окне его загрыз, о чем говорили кровоподтеки.

— Это черт знает что такое. — Сказал лекарь обрывкам досок. — Какая-то дьявольщина.

Нужно уходить. То, что он тут ходит и строит свои догадки, нисколько не поможет мертвому мальчику. Нужно искать могильщика и его выжившего сына. Они наверняка убежали из дома…

Филипп собрался отойти от окна, но тут, видимо, луна вновь выглянула из-за туч. Задний дворик посветлел, и в ярком лунном свете каждая травинка и листочек виделись необычайно четко. Алхимик на секунду задержался, его удивила резкая смена освещения. Потом он увидел на тропинке в заднем дворе какой-то неестественный бугорок. Мгновением позже в лунном свете Филипп разглядел руки и ноги «бугорка», лицо, рот, открытый в предсмертном крике. Светлые волосы и ясные карие глаза, навсегда остекленевшие. Алхимик от увиденного застыл в окне, по-прежнему перегнувшись его край, как будто его руки и ноги прибили гвоздями к доскам. Потом появилась легкая дрожь. А за ней пришло понимание, что что-то не так. Больше не было ощущения покинутого дома, спокойного и пустого. Дом могильщика дышал воздухом из глубин склепа под Маракатом. А когда Филипп мгновением позже понял, что именно не так, его до костей пробрал страх.

Секунду назад дверь перестала скрипеть.

Надо уходить. Сейчас же.

Уйти далеко от окна Филипп не успел. Слева, со стороны двери, раздался крик трупоеда. Начисто лишенный человечности и человеческих интонаций, крик бешеной злобы и голода. Если бы лекаря попросили описать этот крик, он не смог бы. Самое больше, что он мог бы сказать — хриплый, надрывный и злобный крик человека, который перестал быть человеком. Филипп едва успел вылезти из оконного проема. Краем глаза он уловил движение слева, правая рука сама потянулась к трости на левой стороне пояса. Не успел.

Трупоед повалил его на пол, Филипп упал на спину и ударился затылком так, что искры из глаз полетели. Туша гуля навалилась сверху, лекарь инстинктивно выставил перед собой трость, которую все же успел вытащить из петли, отгородился ею от обнаженных желтых зубов и хрипящей пасти, тянущейся к его шее. В нос Филиппу ударил убийственный смрад изо рта чудовища. Пахло кровью, смертью. Пахло трупами, гнилью и болотной водой. Филипп увидел в свете упавшего на пол факела глаза монстра. Бешеные, голодные, жаждущие, лишенные даже зачатков разума и человечности. Гуль исторг яростный вопль, почувствовав, как близкая добыча оттесняет его от себя. Филипп, ничем не думая, ударил лбом в скалящиеся зубы. Была боль, был хруст. Крик на миг захлебнулся, напор незначительно ослаб. Лекарь воспользовался моментом и выдернул набалдашник из трости, оголив лезвие четырехгранного мизерикорда и замахнувшись для удара в шею.

Стоило мизерикорду и трости рассоединиться, как монстр с силой надавил на ослабшую преграду. Трость резко оказалась прижатой к груди лекаря, а его шею и зубы трупоеда больше ничто не разделяло. Филипп не видел ничего, видел только зубы, кровь на них и вокруг них. Ничего не видя и не целясь, он нанес удар кинжалом.

Трупоед взвыл и отпрянул. Мизерикорд торчал у него в нижней челюсти, ручка под подбородком, кончик кинжала выходил из левой щеки. Но подняться добыче монстр не дал. Гуль взвыл, растопырил пасть для укуса и бросился на безоружного Филиппа. Лекарь видел рот чудовища и блестящий среди зубов клинок. Его начал охватывать страх.

Сзади раздался звук, как если бы кто-то с силой толкнул дверь. Он услышал, как Ванесса сначала произносит, затем кричит его имя.

Близкий запах смерти и крови. Много крови. Кровь могильщика и двух его сыновей, кровь на полу, на стенах, на окне, в открытых ранах… Воняющая мертвечиной кровь гуля на лезвии мизерикорда. Лекарь подумал о запахи крови. О резком, мерзком запахе железа ядовитого препарата. И о том, что надо атаковать, чтобы не лишиться крови самому. Страх ушел мгновенно. Все, что случилось мгновением позже, произошло слишком быстро.

Филипп успел поджать правую ногу и ударить ей чудовище в грудь. Оно не отскочило и не остановилось, только впилось тонкими когтистыми пальцами в ногу лекаря, нацелившись зубами вместо шеи в бедренную артерию. Но оно замедлилось, стало на мгновение неподвижным. Филипп сжал в руке остаток трости и ударил.

Удар лег точно туда, куда Филипп метил. Потом еще раз, уже в другое место. Окованный железом дуб даже не треснул. Зато треснул череп трупоеда, а затем его предплечье. Гуль взвыл от боли и ярости, закатил глаза, выпустил ногу алхимика, но не упал. Лекарь знал, что все трупоеды на редкость живучи. Знал, что от такого удара чудовищу не будет ровным счетом ничего. Гуль только покачнулся от удара, достаточного, чтобы взрослый мужчина весом в семь пудов потерял сознание от боли. Всего лишь покачнулся, но зато не нападал еще секунду. Этого времени Филиппу хватило, чтобы встать и нанести еще два удара в то же место, куда лег первый — в теменную часть головы, где череп у гулей был наиболее тонким. Треснуло мерзко, громко, мокро, сокрушительно. Потом еще раз. Отвратительный хруст кости завершился звуком упавшего на пол тела. После глухого стука, с каким мешок с песком падает на землю, в комнате вновь наступила тишина. Только частое дыхание лекаря не давало ей стать гробовой.

Но от увиденного после схватки сердце и не думало успокаиваться, с каждой секундой оно билось все тяжелее, все быстрее и больнее. А страх только усилился, хоть опасность уже прошла. Во время боя Филипп видел гуля урывками, по частям, все происходило слишком быстро, а стекла маски не давали полного обзора происходящего. Однако не было никаких сомнений, что именно это существо загрызло двух детей гробовщика. Теперь, когда Филипп смог разглядеть напавшего, он понял, что это был вовсе не гуль. До него этот факт дошел не сразу, а когда дошел, ему стало по-настоящему страшно.

Перед ним на полу, с мизерикордном во рту, весь в своей и чужой крови, лежал Бурик, мастер похоронных дел, могильщик и гробовщик.

Сзади стояла Ванесса и испуганно смотрела на развернувшуюся сцену. Филипп так же молча стоял и смотрел на труп гробовщика. В особенности на черные вздувшиеся вены у него на шее и на лбу, на черную кровь, сочащуюся из раны от застрявшего в нижней челюсти мизерикорда.

— Филипп? — Раздался сзади ее голос, взволнованный и немного напуганный. От звука ее голоса лекарю стало немного легче. Как хорошо, что она есть, подумал Филипп.

— Да? — Ответил он и удивился, заметив, что его голос мелко дрожит. Мелко дрожало все его тело. Алхимик попытался справиться с этим и не смог.

— Что произошло? С вами все в порядке?

— Со мной да. Более-менее. Ванесса, позови Мартина, скажи, что можно входить без разрешения. Мне нужно с ним поговорить.

* * *

Долго ждать не пришлось. Лекарь едва успел выпить содержимое флакона, как дверь позади снова распахнулась. Вошли трое. Священник, едва переступив порог, остолбенел от увиденного, однако быстро взял себя в руки. Его слуга оказался менее устойчив к таким вещам. Он побледнел, отошел к стене и облокотился об нее, чтобы не упасть. Священник набросился на него почти сразу:

— Что вы сделали!? Что вы…

Замолчал, подойдя ближе и увидев труп ребенка. Увидел сломанное окно и большую часть бардака, гробовщика, который потерял человеческий вид еще при жизни и не обрел его вновь после смерти.

— Ничего. Это работа могильщика.

Священник еще раз оглядел труп ребенка, всю комнату целиком, затем труп Бурика с вздувшимися венами и кровью у рта. В глазах у него был страх.

— Я требую объяснений. — Заявил он капризным и напуганным голосом.

— Хорошо, я как раз собирался с вами поговорить. Наедине. Ванесса, не оставишь нас?

Филипп, который думал, что священник будет упираться, немного удивился после его слов. Мартин махнул рукой послушнику.

— И ты тоже выйди, нечего тут уши греть. Негоже девку одну ночью на улице оставлять.

Послушник кивнул и поспешно покинул дом гробовщика. Ванесса вышла следом, нехотя закрыв за собой дверь.

— Теперь можно поговорить, Мартин.

— Что здесь произошло? Объясняйте!

— Гробовщик напал на меня, стоило мне подойти вот к этому окну. — Терпеливо ответил лекарь. — Он был снаружи. Там же, где сейчас лежит второй ребенок.

— Лежит? Стало быть, он тоже?..

— Да. Их загрыз гробовщик. Этот умер от рваной раны на шее. По краям раны следы зубов, причем человеческих. У их отца на подбородке и зубах следы чужой крови, в зубах застряла плоть. Все слишком очевидно. Второй, скорее всего, умер так же.

— Отец загрыз детей? Своих собственных? Быть такого не может! — Воскликнул священник. Его выдавала неуверенность в голосе.

— Я могу подождать, пока вы сами осмотрите трупы и придете к тому же выводу, что и я.

Священник с минуту смотрел на погибших, но ближе не подходил. Филипп ждал. Мартин думал и пытался принять очевидное таким, каким оно было. Выходило у него это тяжело. Лекарь его понимал и не торопил.

— Стало быть, это Бурик так орал? — Наконец проговорил священник севшим голосом.

— Он.

— Вот как… А его так кто?

— Я. — Алхимик перехватил взгляд священника и не увидел в нем упрека. Внутренне облегченно вздохнул. — Он набросился на меня, когда я подошел ближе к трупу мальчика.

— Насмерть убили?

— Надеюсь, что да. Потому как не хочу снова драться с этим безумцем. Он совершенно потерял человеческий вид, Мартин. Вы слышали крик. Люди так не кричат. А его глаза — как иллюстрация в словаре к словам «голод», «безумие» и «злоба». Он был безумен, в безумстве и загрыз своих детей.

— Воистину темные времена настали. Бес это. Дьявол в него вселился, точно говорю. Коли б я знал, я бы раньше вошел. Дьявола-то прогнать надо…

— Понимаю, это все очень похоже на дьявольщину, но не в ней дело. Мастер Бурик был болен той же болезнью, что и капитан Солт. Это те же вены, та же черная кровь.

— Чушь! И ересь! Не может болезнь заставить любящего и честного отца загрызть своих малых сыновей, только дьявол способен на такое!

«Ох, не говори так. — Подумал Филипп. — Я и сам знаю, как все это выглядит».

— И, тем не менее, взгляните еще раз. — Ответил вместо этого лекарь. — Сначала капитан Солт заболевает этой страшной болезнью посреди моря, без единой причины. Затем могильщик, который не имел никаких контактов с покойником, только забрасывал гроб землей и ничего больше, заражается этой же болезнью. Менее чем через неделю после смерти Солта могильщик загрыз своих сыновей, впав в безумство. Слишком похоже на дьявольщину. Но я считаю, что болезнь — это не совпадение, я думаю, что она и есть причина, по которой Бурик сошел с ума и убил обоих детей.

— Ересь! Болезнь — это испытание нам от Бессмертной! И не во вред она нам послана, а во благо.

— Кто сказал, что она послана нам именно Бессмертной? Что, дьявол не может наслать болезнь?

Священник молчал. Он не хотел обдумывать слова Филиппа, но последняя фраза лекаря пробила трещину в прочном лбу Мартина. Филипп знал, что надо говорить. Однако в его словах не было ни капли притворства или лицемерия.

— Я тоже считаю, Мартин, что все это пахнет дьявольщиной, притом сильно. То, что здесь произошло, ужасно, и да, никакая болезнь не может заставить отца напиться крови своих сыновей. Но не эта. Эта — страшнее стократ. Солт, когда был еще жив, впадал в беспамятство и без конца бредил, вечно требовал воды. Гробовщик сошел с ума и загрыз детей, выпив их кровь. Слишком схожие ситуации. И раз уж на то пошло, демоны — существа из ада, бесплотные сущности, которые вселяются в человека только для того, чтобы убивать. Демон не ограничивается двумя убийствами, он убьет десять, пятьдесят, сто людей до тех пор, пока его не остановят. Или пока связь с телом не ослабнет настолько, что он вернется в ад самостоятельно. К тому же, я не раз видел безумцев. Этот могильщик был не просто сумасшедшим, но полностью озверевшим. Человек перестал быть человеком, он в корне переменил свою сущность. Если эта болезнь сводит людей с ума и делает из них кровожадных чудовищ, я намерен сделать все, чтобы ее искоренить, и не важно, от дьявола она или нет.

— Сомневаюсь я, что вы со своими декоктами и ядами лечите болезнь. — Пробормотал священник после долгого молчания.

— От любой болезни есть лекарство. Какие-то есть в природе в готовом виде, но они слабые. Я тем и занимаюсь, что ищу сильное лекарство от болезни. Известным вам путем.

— Богомерзким путем!

— Вовсе нет. Я же вам уже говорил, мы преследуем одну и ту же цель. Мы оба хотим, чтобы люди были счастливее, мы оба их лечим. Разве эта цель противна Богине? И стала бы она истязать своих детей болезнями вроде чумы, оспы или той, от которой умерли Солт, Бурик и его дети? Стала бы та, которой мы поклоняемся как богине жизни и мира, доброты и сострадания, убивать всех без разбору страшными недугами, которых мы не желаем и злейшим врагам?

Филипп говорил и пристально смотрел в глаза священнику. Мартин завороженно смотрел в стекла и не отрывал от них взгляда. Лекарь знал, о чем сейчас думал богослов, он метался между своими убеждениями и тем, что говорил алхимик.

— Я же вам уже говорил об этом тогда, в доме Солта… Мы преследуем одну цель, которая по определению не может быть противна Богине. Оба боремся со Злом. Враг моего врага — мой друг. Ведь так, Мартин?

Филипп повернул голову. Он больше не смотрел в глаза Мартину. Священник моргнул и чуть тряхнул головой.

— Да, верно. — Ответил тот с большим сомнением. — Наверное, так и есть.

— Тогда я хочу попросить вас об одолжении.

— Каком?

— Передать мне труп Бурика для вскрытия. Нужно установить причину, по которой могильщик сошел с ума. Понять, как действует болезнь, чтобы дать ей отпор.

— Но это богохульство! Тело покойника неприкосновенно! Вы уподобитесь монстрам, что жрут мертвую плоть, если начнете ее резать и разделывать!

— Это будет неполное вскрытие. Не продлится больше часа, и после него останется незаметный шов на грудной клетке. Если желаете убедиться, что я не сделаю ничего богопротивного, можете присутствовать при вскрытии.

— И буду! — С запалом крикнул священник. И тут же подскочил от ужаса.

Бурик, который до того лежал трупом, дернулся, выгнулся, выпучил глаза и сдавленно не то крикнул, не то хрипнул. Затрясся и задергался, по его телу прошлись длительные судороги. Минутой позже он вновь лежал на полу, не подавая признаков жизни.

Филипп наклонился и проверил пульс гробовщика. Его не было.

— Мертв. — Огласил он священнику вердикт. — Но до сего момента был без сознания.

— Стало быть, тогда было не насмерть?

— Три удара в теменную часть головы. Он был без сознания и умер только что. Но от чего-то другого.

— От чего?

— А вот для этого и существует вскрытие. Приходите утром к началу и узнаете все из первых рук.

Лекарь вытащил из челюсти покойника мизерикорд. Священник развернулся и вышел, бормоча ругательства не то со злости, не то со страха. Филипп вытер клинок и набалдашник трости об одежду покойника, потом, несколько минут спустя, в последний раз проведя беглый осмотр тела, вышел. У крохотной калитки его ждала только Ванесса.

— Ну что? — Спросила она с волнением.

— Гробовщик заразился той же болезнью, что и Солт, загрыз детей и умер только что, пролежав без сознания все это время. Ближе к утру будет вскрытие. На нем будет присутствовать Мартин.

— Что!? Зачем?

— Так надо. Его святость желает убедиться, что мы не будет консервировать части тела покойника и использовать его мозги для ритуалов некромантии. Я намерен разубедить его во всех слухах, что ходят про алхимиков и лекарей. А ты будешь мне ассистировать.

— Ясно… Что теперь?

— Домой. К утру матросы, я в этом уверен, сами доставят труп к нам. Стоит подготовиться к вскрытию и поспать.

На пути к дому, на тропе между деревьев, оба хранили молчание. Говорить о произошедшем и о возможном будущем, которое рисовало им их воображение, говорить не хотелось никому. А о прошлом — тем более.

Ванесса уснула сразу, как только легла в постель. Филипп приготовил операционный стол с инструментами и уснул за ним на стуле. Ему снилось его прошлое. Склеп под Маракатом. Саркофаг из серебра и обсидиана, мумия со сложенными на груди руками и с кинжалом в них. Блеск лезвия в свете факела и острая боль в руке.

* * *

Как и ожидал Филипп, утром следующего дня матросы принесли тело. За ними вошел священник, который даже не пытался скрыть своих подозрений. Помимо изучающего все подряд взгляда его выдавал освященный образок Деи на груди и запах ладана. И еще бутылочка с прозрачной жидкостью на поясе, которая, возможно, была сосудом со святой водой. Хотя это вполне могла быть и обычная вода, и водка.

Труп могильщика алхимик узнал не сразу. Он сильно высох и был больше похож на мумию, кое-где кожу скрывали засохшие и оттого еще более черные пятна крови. Конечности задубели и потеряли гибкость, совсем как мокрое белье на морозе. Опыт алхимика подсказывал Филиппу, что трупное окоченение тут сыграло самую меньшую роль. На эту же мысль наводила еще одна деталь: крайние фаланги пальцев рук и ног гробовщика полностью иссохли. Когда завершился беглый осмотр тела, Филипп попросил Мартина сесть рядом и ничего не трогать. Ванесса, которую лекарь проинструктировал еще ранним утром, уже была рядом, готовая ко всему. На ней был плотный плащ, перчатки и защитная повязка на лице, так что были видны только ее черные локоны, собранные в хвост, и синие глаза.

Филипп взял с белой скатерти стола ножницы. У них были длинные острые лезвия из оружейной стали и толстые широкие гнезда под пальцы с латунными накладками. При первом взгляде на них невольно пробегали мурашки по спине, практически всякий, кто хоть раз в жизни видел эшафот и смертную казнь, вспоминал лезвие топора палача и лязг уже окровавленного лезвия по брусчатке. Каждый реагировал на инструмент вскрытия по-своему Те, кто носил при себе оружие, невольно клали руку на рукоять и гарду, остальные впивались пальцами в одежду, обычно в подол платья или край кожуха. Но все без исключения отмечали одно: чтобы работать с такими ножницами, нужна немалая сила.

Нижнее лезвие беззвучно и легко вошло в живот покойника. Священник побледнел, но промолчал. Филипп нажал. Ножницы разрезали нервный узел в солнечном сплетении, мышцы, сухожилия. Мышцы, уже давно схваченные трупным окоченением, поддавались плохо. И все же через несколько секунд челюсти ножниц добрались до грудины. Лезвия сошлись, раздался скрежет металла по кости и тихий треск. Ребра раскрылись, оголяя внутренности, и почти легли на предплечья покойника. Черные от крови ножницы легли в маленький тазик с водой. Ванесса не поморщилась от увиденного. Мартин не нарушал молчания. Лекарь был уверен, что тот в состоянии говорить — не таким уж бледным было лицо священника.

Внутренности бывшего могильщика были преимущественно черными от изменившей цвет крови., однако ткани не утратили естественного цвета. Для того, чтобы установить крайнюю степень обезвоживания, вскрытие не требовалось, оно проводилось по другой причине. Лекарь был уверен, что гробовщик отбросил копыта не от обезвоживания, а из-за необратимых изменений в теле, вызванных болезнью. Его предположение было верным, он понял это после того, как взял в руку скальпель. В сосудах, как и в сердце, было полно свернувшихся сгустков крови. Логично было бы предположить, что могильщик умер из-за внутреннего кровоизлияния или остановки сердца. Однако алхимик решил копнуть глубже и провел трепанацию черепа. На этот раз священник побледнел сильнее, услышав визг лезвия сверла по кости.

Через четверть часа после начала вскрытия Филипп огласил свой вердикт:

— Инсульт.

Священник непонимающе посмотрел на лекаря. Тот пояснил.

— Густая кровь закупорила один из каналов, по которым мозг снабжался кровью. По какой-то причине, источником которой, без сомнений, является болезнь, кровь начала сворачиваться прямо в теле. Болезнь вытягивала влагу из тела, отсюда густота крови и постоянное обезвоживание. Но это не все. Напомню, капитан Солт тоже умер от внутреннего кровоизлияния. Сосуды мастера могильщика истончены, налицо следы сильной гипертонии, или повышенного давления. Это благоприятная почва для кровоизлияния в головной мозг. Возможно, это и послужило главной причиной смерти: истончившиеся сосуды просто лопнули, не выдержав давления, или их закупорили сгустки крови. Большего сказать не могу.

— Так какой вывод? — Спросила после секундного молчания Ванесса.

— Инсульт. Кровоизлияние в мозг — тоже разновидность инсульта. — Ответил он ей и потом обратился к Мартину:

— Как видите, мы установили причину смерти. И ничего страшного не произошло.

— Вы разделали его тело как свиную тушу. — Пробормотал он с легким испугом.

— На войне делают вещи и похуже, притом с живыми людьми. А то, что делаем мы, мы делаем с трупами, которым уже все равно. И делаем во благо остальных. Мы провели вскрытие и теперь знаем, как убивает болезнь. Обезвоживание, истончение сосудов, повышенное давление. Следствие — инфаркт или кровоизлияние.

— Вы осквернили тело покойника для того, чтобы узнать, как он умер!? Вы слепы, и вашей нечестивости нет предела! Человек умирает, потому что на то воля Бессмертных, и для того, чтобы знать это, не нужно резать праведного покойника!

— Возможно, на то была воля Бессмертных. Только вот между Деей, матерью людей, и Лекнуиром, властителем темных сил, есть разница, притом очевидная. По крайней мере, я теперь знаю, почему он сошел с ума и загрыз сыновей. Могу сказать, что демоны и прочие духи здесь не при чем. Это заслуга исключительно болезни, а вот какой она природы — дьявольской или естественной, это уже совсем другой вопрос.

— Ну и что вы узнали? Или вам еще десяток покойников подать? — Спросил священник все еще враждебно, но уже мягче.

— Болезнь поглощает поду из тела больного. Начинается сильная жажда, больной пьет все больше и больше. В поздней стадии, когда развивается повышенное давление и кровь густеет от недостатка влаги, постоянная жажда сводит человека с ума. Подобную картину я наблюдал в пустыне Даха. Люди сходили с ума от жажды и задирали лошадей, чтобы напиться их крови. Кровь — тоже жидкость. Гробовщик сошел с ума и начал искать влагу везде, где можно было. К несчастью, до сыновей он добрался раньше, чем мы до него.

— Болезнь сводит с ума?

— Именно. А потом убивает кровоизлиянием в мозг. Или в любое другое место, где сосуды не выдержат давления крови и лопнут. Как бы то ни было, определяющим фактором является вода. Солт получал много воды каждый день и прожил две недели. Бурик умер предположительно через четыре-пять дней после заражения.

— Хоть ваш метод и богопротивен. — Сказал после некоторого молчания Мартин. — Хоть он мерзок и нечестив, я вижу, что вы преследуете благую цель. Пытаетесь преследовать, по крайней мере. Мы с вами схожи в одном мнении — болезнь от беса. И она воистину дьявольская, раз сводит людей с ума и заставляет умерщвлять других, чтобы напиться их крови. Вы еретик, занимаетесь бесовским делом, но, как я вижу, для того, чтобы бесов из тела изгонять по-своему. И потому, хоть я, признаюсь, вас с трудом терплю, я считаю, что вы меньшее из двух зол. Давно я не видел таких страхов, как вчера и сейчас, веет от них бесовщиной. И думается мне, что злые силы на этом не остановятся. Будут они дальше изводить людей, сводить их с ума, заставлять одних пить кровь других, а потом умирать в муках. Если вы, Филипп, выдюжите, переборите бесов, которые сию хворь разносят, я буду с вами и буду вас поддерживать.

Священник замолчал. Филипп утвердительно кивнул и принялся зашивать труп. Мартин, видя, что алхимик вновь склонился над телом, укоризненно и со злостью на него посмотрел. Лекарь заметил взгляд и пояснил:

— Он уже рассказал нам все, что мог рассказать. Тело нужно похоронить по-человечески. Никому дома не нужен озлобленный неупокоенный дух могильщика.

Взгляд священника стал мягче. Через несколько минут он поднялся со стула и откланялся.

— Меня ждут дела. — Проговорил Мартин и покинул дом.

Ванесса уже вымыла все инструменты сначала водой, затем водкой. Филипп зашил грудину, вставил на место кусок черепа и зашил надрезанный кусок кожи. Теперь только швы на теле покойника напоминали о проведенном вскрытии. Наконец тело оказалось завернуто в белую простыню. Через полчаса за ним пришли матросы и еще один человек из местных. Нового могильщика назначили на удивление быстро. Впрочем, подобная прыть объяснима. Кому-то нужно хоронить покойников.

— Ванесса, — обратился Филипп к девушке сразу после того, как похоронная процессия вышла за дверь, — я хотел сказать вам одну деталь насчет болезни… Насчет смерти вашего отца.

— О смерти отца? Зачем?

— Я подумал, что от этого вам будет немного легче.

— Говорите. Только быстро, прошу вас.

— Ваш отец умер не только от кровоизлияния в гортани. Инсульт… Мог наступить раньше. И наступил. А люди, у которых поврежден мозг, мало что чувствуют и осознают… Конечно, он не все ощущал и понимал, но я думаю, что вас он видел, а боль не замечал. Так что… Я думаю…

— Филипп.

— Да?

— Пусть это будет наш последний разговор о его смерти. Если только вы не хотите и меня загнать под гробовую доску.

— Нет, конечно, извини. Я понимаю…

— Сомневаюсь, — перебила она, — очень сомневаюсь в том, что вы понимаете. Вот я думаю, что вы просто разучились видеть в смерти великое таинство, трагедию, просто смерть, в конце концов. То, что ждет всех нас и что нас пугает. Но не вас. Вы, лекарь, ставите себя вне власти смерти, хоть и видите ее каждый месяц по многу раз. И почти наверняка думаете, что она вас не коснется. Это не мое дело, можете считать себя хоть вечно молодым, хоть вечно живущим, хоть ее повелителем. Но я просто хочу, чтобы вы вспомнили: смерть — это больно. И какие бы слова не были произнесены, они не сделают эту боль меньше, не отменят то, что произошло, не отсрочат судьбу, и уж тем более…

Их взгляды пересеклись. Ванесса осеклась, заметив, как ее учитель смотрит на нее из-за стекол маски. Потрясенно. И, как ей показалось, с гневом. Почему-то ей стало не по себе, а в груди появился холодок.

— Извините… — Пробормотала она, развернулась и быстро ушла в свою комнату.

Филипп еще долго стоял столбом посреди комнаты, не мог сдвинуться с места. Он действительно испытал изумление. Но потом вспомнил склеп под Маракатом. Древний саркофаг, блеск лезвия в свете факела и острую боль в руке. То, что девушка приняла за гнев, не было гневом. Это был ужас. Слова Ванессы действительно напомнили Филиппу о том, что он забыл, что уже успел выбросить за пределы своей жизни. Одно неосторожное слово вернуло к жизни страх. И теперь Филиппа всего трясло от этого страха, колотило, как при нервном срыве. Те слова обернулись эхом ужаса, испытанного им многие годы назад…

Сидя на кровати в своей комнате, плотно прижавшись к стене спиной, Ванесса услышала, как лекарь выходит из дома, как хлопает входная дверь. Он точно в гневе, подумала девушка. И не известно, когда он вернется, когда успокоится и забудет ли эти обидные слова.

— Черт, да зачем я все это сказала? — Шептала Ванесса. — Зачем выплеснула на него все, что чувствовала? Кто меня за язык тянул… Дура, дура, дура!

— Она права. — Шептал себе под нос Филипп. — Она права… Она не знала, что говорит и зачем говорит, но она все равно права…

Ее слова пульсировали у него в голове и отдавались дрожью в теле.

«Слова не исправят то, что уже произошло».

Склеп. Лезвие. Порез.

«Не отсрочат судьбу».

Болезнь…

«Не испугают смерть. Лживые мысли не станут правдой».

«Слова — нет. Но лекарство должно. — Наконец подумал Филипп. — Ведь я здесь за этим. Я искал его так долго, я его найду…»

Постепенно лекарь начал успокаиваться. Тогда он остановился и понял, что забрел в чащу леса. Развернулся и пошел по своим же следам обратно.

«Да, я жил с этим так долго. — Думал он, шагая по тропинке, которую сам же и проложил в высокой траве. — С этой болезнью… Я стремился забыть о ней и забыл, старался жить как без нее. Даже смирился с ней, когда начал искать лекарство. Но почему я так испугался, когда Ванесса сказала про судьбу, про смерть?..»

«То, что произошло, не изменить… Смерть не обмануть. Судьбу не отсрочить. Вот что меня напугало. Эти слова, эти…»

Воспоминания. Голос Нетленного. Его слова о Судьбе, о смерти, которые Ванесса в точности повторила. И о тех, кто, как им думалось, сумел ее избежать.

«Нет, не смей! Не думай! Этого не может быть, это предрассудки, сказки, крестьянские байки! Это болезнь, всего лишь болезнь, ты же знаешь это, старый дурень, хватит пудрить себе мозги и бояться слов какого-то сектанта-фанатика!»

Он быстро разубедил себя в крестьянских байках, сказках и предрассудках. Однако это далось лекарю нелегко, а ушедший страх оставил после себя липкое, противное ощущение слабости на всем теле. Легкая дрожь пробирала все его тело от малейшей, даже мимолетной мысли о страшном прошлом.

Филипп шел домой. Лучи яркого солнца, медленно ползшего по небосводу, помогали прогнать страх. Он все же сумел вернуть себе прежнее спокойное состояние, заставил себя забыть то, что вызвало в нем ужас. Дал себе слово не вспоминать о нем. Но какая-то крохотная часть его сознания, может быть, и сердца, знала, что такой сильный страх не возникает без причины. И даже больше: эта крохотная часть разума Филиппа знала причину. А причина была в том, что фанатик из секты, именующей себя Нетленными, говорил правду. Но Филипп не верил, потому что не желал верить. Слишком невероятной была правда. Слишком очевидной… И безумно, нечеловечески, чудовищно страшной и жестокой.

* * *

Дойдя до своего дома, он уже почти забыл все то немногое, что вспомнил. Его встретила Ванесса. Обошлись без расспросов и разговоров. Та увидела, что все в порядке, и почти полностью успокоилась. Через какое-то время заметно ослабла неловкость в общении. Полностью она растаяла только к вечеру, когда Филипп во время урока признался Ванессе, что ее слова вернули к жизни ужасные воспоминания. Добавил, что ему тогда просто надо было побыть одному и справиться с собой, совладать со столь внезапно и живо нахлынувшим прошлым.

— …Впрочем, те воспоминания уже прошли… — Закрыл он тему непринужденно.

Лекарь не уточнил, какие это были воспоминания. Ванесса не стала расспрашивать, решив, что инцидент остался в прошлом.

* * *

Спустя довольно длительное время после урока Ванесса задала вопрос, от которого Филипп предпочел бы уйти в любое другое время, однако теперь, после вскрытия, это было бы просто нетактично и непрофессионально.

— Филипп, как думаете, болезнь заразна? Эпидемия будет?

Филипп не хотел отвечать, он молчал. Долго. Ванесса не решилась переспрашивать. Ей самой этот вопрос дался тяжело. Наконец он ответил:

— Нам нужно сделать все, чтобы ее не было. Потому как если она начнется, карантин будет очень трудно поддерживать. Это не город, где зараженных можно согнать силами армии и стражи, пусть даже силами наемников, в старую часть города. Местная стража, милиция, набрана из добровольцев. Если начнется эпидемия, они будут спасать своих близких, вытаскивать их из карантина, если они будут больны, или будут наведываться к ним прямо в рассадник чумы. Эпидемия распространится, начнется беззаконие, самоуправство и анархия. Ее сможет укротить только Мартин, он — священник старых времен, ему не привыкать контролировать безумную толпу черни. И я чертовски не хочу, чтобы такая толпа оказалась в его власти. Что бы он нам не говорил, когда все будет плохо, мы станем козлами отпущения. Потому нужно будет предупредить стражу, назначить патрули. И нам самим тоже придется патрулировать, высматривать больных, если они будут, а мне кажется, что они будут. Так что, Ванесса, в самое ближайшее время нас ждет очень много работы.

— Черт… — Пробурчала она мрачно и разочарованно. — А как она будет распространяться?

— Либо в воде, либо… Не знаю. Эта болезнь бубонами и некоторыми симптомами очень похожа на чуму. Может, крысы. Может, блохи. Это, конечно, не довод…

— Это лучше, чем вода, мастер. Тут кругом вода, кругом влага. А блохи только на крысах.

— Которые тоже везде. Ладно, выкинь из головы до поры до времени. Предлагаю поесть и продолжить наши занятия.

— У вас не отбила аппетит такая мерзость, как вскрытие трупа?

— Ванесса, дорогая, если бы каждая мерзость в этом мире отбивала у меня аппетит, я бы умер с голоду, едва родившись на свет. А теперь хватит о грустном и неприятном, в самом деле. Я сейчас буду рад даже краюхе хлеба и вяленой рыбе.

Остаток дня прошел в привычном ритме, в обучении и работе. И вся неделя тоже.

Как и подозревал Филипп, а вместе с ним и священник, случай с могильщиком не был последним. Болезнь уже коснулась поселения.

Эпидемия была только вопросом времени.