Утром Ванесса проснулась раньше обычного. Она еще несколько минут лежала в кровати, надеясь, что приятный сон продолжится, и придумывала продолжение. Потом, когда от сна не осталось ничего, кроме эмоций и смутных воспоминаний, девушка встала, оделась и вышла из комнаты. Ванесса собиралась начать утро с привычных водных процедур, благо рядом была пресная речушка. Однако все мысли покинули ее голову, когда она увидела Филиппа, сидящего за столом. Перед ним была кипа пергаментов и еще какая-то книга, в черной обложке и с красивыми посеребренными по бокам страницами. Книга была закрыта, а Филипп, судя по тому, как он убирал чернила и перо, уже заканчивал.

— Доброе утро. Вы сегодня рано. — Поприветствовала его Ванесса. — Как там поселение? Как патрулирование?

— Никак. Сегодня мне сказали, что стража сама справляется с патрулированием. Поэтому теперь я буду возвращаться раньше, а уходить позже.

— Правда? А кто сказал?

— Священник Мартин. — Не моргнув глазом, соврал Филипп. — Сказал, что стража всегда должна быть при деле, иначе начнутся разбои и пьянство. Поэтому я теперь свободен от патрулирования, обхожу только дома на самой границе с очагом болезни.

Ванесса подошла ближе, с интересом взглянула на груду пергаментов. Вытянула один снизу и просмотрела его сверху донизу. Тут ее внимание привлек знакомый символ в правом нижнем углу листа. Очень знакомый. Она видела его почти каждый вечер, проводила пальцами по выпуклым линиям, пока читала «Виды болезней…». Этот же символ был оттеснен на корешке переплета книги.

— Филипп, мне знаком этот знак. — Проговорила она с растущей уверенностью.

— Неудивительно, эти свитки лежат здесь каждый день по несколько часов. Ты и раньше в них заглядывала.

— Но заметила только сейчас.

— Интересно, и где ты могла его увидеть, если не в моих листах? Это, между прочим, моя подпись.

— Ваша подпись? — Глаза Ванессы стали еще больше.

— Однажды кто-то из студентов украл мою работу и выдал за свою. Хотя я сам тогда был студентом… С тех пор я взял за правило подписывать свои работы личным опознавательным знаком. Не совсем подпись, но свое дело делает.

Ванесса вдруг ушла куда-то к себе в комнату и вернулась с книгой в руках. У нее не заняло много времени стащить ее с полки, где стояли все остальные.

— Вот здесь, на переплете, оттесненный печатным прессом. Это ведь он, верно? Один в один.

— А, точно. Совсем забыл. — Он принял из рук Ванессы книгу и слегка стукнул себя по лбу. Все-таки то, что заменило ему сон этой ночью, не было сном. Мысли по-прежнему легко скользили в его извилинах, но вот долговременная память была похожа на залитый смолой часовой механизм. Вроде бы все четко структурировано и подогнано друг под друга, и работает, и лишнего ничего нет, но, черт, как же все долго проворачивается…

— Что забыли?

— Я уже видел эту книгу, ты один раз оставила ее на столе и она попалась мне на глаза. Понятно, где ты раньше видела мою подпись.

— Вы — автор? — Ванесса посмотрела на своего опекуна по-другому. В ее глазах загорелся почти восторженный блеск. До восторга было рукой подать.

— Автор не в том плане, в каком это сейчас принято считать. Труд написан мной, но не подписан моим именем, только этим знаком, который, в общем-то, ничего не значит и никакого смысла не несет. Когда была издана эта книга, мне запретили печататься, в то время Церковь была сильной властью, и трактаты с моим именем сжигались. Пришлось подписаться знаком, который я использовал в университете, чтобы ловить за нос тунеядцев и нахлебников, и остаться неизвестным. Только так удалось перепечатывать и спасать некоторые экземпляры.

— Тогда можете подписать мою книгу?

— Зачем тебе? — Лекарь застыл с раскрытой книгой в руках и посмотрел на свою подопечную. На его лице ясно читалось изумление.

— Ну, все остальные безымянные. А у меня будет с вашим именем, особенная. Разве нет?

— Стало быть, тебе понравилось содержание. — Сказал он утвердительно. На короткое время Филипп решил не обращать внимания на скромность.

— Очень. — Ванесса улыбнулась. — Пусть там нет приключений и любовных интриг, написано потрясающе.

— Спасибо. Ты уже все прочла?

— Трижды.

— Трижды? — Его левая бровь оказалась выше левой. Сначала он испытал легкое недоверие и удивление, но потом ему вдруг стало смешно. Он улыбнулся, не обнажая зубов, протянул ей книгу. — А зачем тебе тогда подпись на книге?

— То есть? — Девушка рефлекторно взяла свое сокровище и только потом недоуменно посмотрела на приемного отца.

— Знания, которые я вложил в эту книгу, теперь у тебя в голове. И ты знаешь, что ее написал я. Мысленно ты уже видишь на ней мое имя, разве нет?

— Ну-у… — Протянула она жалобно, протягивая книгу вновь и пряча улыбку за наигранно печальными глазами, в которых плясали озорные искры.

— Ладно. — Он нехотя положил книгу на стол, обмакнул перо в чернила и вывел аккуратным почерком имя и фамилию на первом титульном листе. Ворчливый и строгий, чуть-чуть рассерженный тон скрывал смущение алхимика. — Семнадцать лет, уже замуж пора, а ведешь себя, как маленький глупый ребенок.

Филипп передал девушке книгу. Ванесса взяла ее в одну руку и тут же заключила лекаря в объятья, раздался ее смех. Алхимик улыбнулся.

— Извините. — Она отпустила Филиппа и взяла открытую книгу обеими руками, глядя то на нее, то но лекаря. — Вы, наверное, устали после ночной работы, а я вас донимаю своими глупостями.

В ее голосе было много радости и немного смущения. Филипп, услышав эти слова, вспомнил, что хотел что-то сделать, и тут же вспомнил, что именно. Провести с ней время. Надышаться перед смертью. И девушку можно было понять. От скуки в четырех стенах, без уроков и занятий, с читанными-перечитанными книгами и без друзей-сверстников он бы и сам сделал что-нибудь, чтобы развлечь себя и ее.

— Вообще-то нет, не устал.

Слова Филиппа были правдой. Хоть он и не смыкал глаз всю ночь, ощущение было таким, как если бы он все-таки проспал половину той ночи. Лекарь чувствовал себя отдохнувшим и почему-то совершенно не испытывал угрызений совести по поводу того, что остался дома вместо патрулирования. Филипп чувствовал и знал, что то, чем он занимался, важнее. Чувствовал, что предначертанное не получится ни изменить, ни избежать его, и потому делал то, что считал нужным. А кто-то вел его за руку, контролируя каждый шаг.

Но то было ночью. С первыми лучами солнца Филипп оказался предоставлен сам себе, и он знал, кому посвятит себя и свое время. Ванессе.

— Я уже успел выспаться после возвращения домой. — Продолжил он, и его слова были ложью только наполовину. — А насчет глупостей, не переживай, должны же быть маленькие радости в жизни. Но теперь пора возвращаться к работе. Оставь книгу здесь, на столе, она никуда не убежит. Моя подпись не магическая. Надевая плащ, маску и идем.

— Куда? В поселение?

— В лабораторию. Продолжим занятия, начнем новый подраздел. У тебя ведь почти неделю не было уроков.

Только начав занятия, вновь видя заинтересованный блеск в глазах подопечной, Филипп понял, что ему гораздо легче. В голове у него то и дело проносились мыли о том, что смерть уже близко, времени на поиск лекарства нет. Только в Ванессе он находил спокойствие, находил все время с начала эпидемии. Ради нее он отказался от бесплодных попыток поиска лекарства за три дня и решил потратить их на то, чтобы дать девушке все возможное. Заботу, счастье, знания, добрую и долгую память о себе, труд, над которым он тайно работал ночью. Он видел счастье в глазах Ванессы и страх смерти исчезал, один вид девушки делал его счастливым и гордым. Чуть больше, чем за месяц, он научил ее тому, что остальные проходят за учебный год. Такой ученицей нельзя было не гордиться. И все же во время занятий он чувствовал, что она в чем-то сильно сомневается. Наконец наступил момент, когда она спросила во время урока:

— Филипп, а мы не должны искать лекарство?

— Вообще-то именно сейчас искать лекарство на практике не имеет смысла. Последний из препаратов, который должен был стать лекарством, эффекта не дал, и это поставило меня в небольшой тупик. Нужно доработать состав в теории.

— Тогда не нужно тратить время на меня, надо начинать!

— Я уже начал. В мыслях. Не обязательно сидеть за бумагой, чтобы заниматься теоретической алхимией. И эти занятия меня не отвлекают, кроме того, у меня много времени вечером, ночью и ранним утром. Думать можно где угодно, с кем угодно и когда угодно, думать никем и нигде не запрещено, для этого не нужно строго определенных условий, положения звезд, планет и настроения. Жаль, что в наше время люди об этом забывают. Продолжим. Яды. В Десилоне, особенно в юго-западной его части, много ядовитых существ, начиная от насекомых и заканчивая крупными плотоядными монстрами. Сейчас изготовим несколько противоядий на основе тех ядов, против которых они используются. Иногда очень полезно, зная, чем отравлен человек и имею под рукой конкретный яд, изготовить противоядие, очень удобный способ. Запоминай, метод сложный, но универсальный для большинства животных и растительных ядов…

Занятия длились до вечера. Филипп дал Ванессе несколько уроков, тех, которые, по его мнению, больше всего могли пригодиться ей в будущем. Почти все были сложными и требовали либо хорошей теоретической подготовки, либо долгой практики. Ванесса справилась со всеми. В каких-то моментах дело шло со скрипом, приходилось объяснять каждое слово или действие, порой возвращаясь к самым корням алхимии и разрушая до того нерушимые догмы, созданные для того, чтобы облегчить жизнь алхимику до определенного момента. В такие моменты Ванессе казалось, что она в одиночку силой мысли ворочает огромные мельничные жернова, между которыми застряли стволы деревьев. И все-таки она справлялась, хорошо усваивала урок и шла дальше. Филиппа до кончиков пальцев пробирала гордость за ученицу. На его памяти таких способных учеников не было ни у него, ни у Университета вообще. А память у него была долгой.

Когда занятия закончились, Филипп и его подопечная отдыхали за обеденным столом, ели и говорили о чем-нибудь, кроме алхимии. Говорили о многом, часто споря или смеясь. Звезды, звери и народы, история, география изученного мира, мифология, начинавшаяся с устных народных сказок, пришедших с бесплодных и жестоких земель Востока, и заканчивая эпосами Юга и Севера. Филипп также много рассказывал о своих путешествиях, видах, которые ему открывались, о своих взглядах на разные вещи, которые ему там повстречались. Ванесса вслушивалась в каждое слово, однако какая-то ее часть, самая меньшая, но очень упорная, привыкшая к старому распорядку, говорила, что лекарь должен искать лекарство, не отвлекаться на нее. И девушка все же спросила у Филиппа, не отвлекает ли его этот разговор от поисков лекарства.

— Совсем нет. — Отвечал он. — Я привык к многозадачности, разговор с тобой меня не отвлекает. К тому же, мне лучше думается ночью.

Ванесса мысленно с ним согласилась. Она вспомнила, что половину ночи ее опекун проведет дома, работая над теоретическим составом препарата. Со спокойствием и радостью она слушала дальше. Так хорошо она не чувствовала себя очень давно. Ванесса слушала Филиппа, понимала, что он интереснее и приятнее в тысячу раз самой лучшей книги, даже той, которую он сам написал, и была счастлива. Алхимик это чувствовал и с наслаждением дарил подопечной секунды своего времени.

С наступлением ночи Ванесса легла спать. Филипп продолжил то, чем он занимался всю предыдущую ночь. И снова его не отпускало счастье. Казалось, кто-то специально закачивал в него радость, вводил в кровь восторг. Однако это чувство не появлялось из ниоткуда, и невидимая сила, редкими временами управлявшая его рукой, не была источником этой радости. Филипп чувствовал, что делает это для Ванессы, оставляет часть себя вместе с этими словами на страницах фолианта, часть своей души, которую его подопечная почувствует, прочтя эти строки. Он продолжит занятия с ней и после своей смерти. А тот, кто ведет его руку, заполнит пустые страницы в конце чуть позже, заполнит их тайными знаниями. Сильными знаниями, сокрытыми ото всех смертных, запретными для всех и каждого. И столь кощунственными, что Филипп не решался взглянуть даже на заметки темного Бессмертного. Алхимик догадывался, какая судьба уготовлена Ванессе, но не пытался вырвать те страницы или сжечь фолиант. Тьма не причинит ей вреда. Более того, Филипп был уверен, что это своеобразный подарок. Награда за все перенесенные ей муки, вознаграждение, довесок к судьбе, чтобы она была справедливой. Он так думал или Бессмертный заставлял его так думать, было не важно. Важно было закончить фолиант к исходу третьего дня. Филипп писал и чувствовал, как фитиль стал короче на треть. На столе тикали карманные часы, но ему казалось, что звук доносится отовсюду, звучит в голове и стенах, и тикают даже чернила, нанесенные на бумагу. Абсолютно все напоминало ему о сократившемся времени и о том, сколько ему осталось. Это не вызывало страх, Филипп уже в какой-то мере смирился с неизбежным, доносившееся отовсюду «тик-так» было лишь стимулом. Этот стимул был лучше боли, лучше удовольствия, лучше всякого страха и переживания. Впрочем, нет. Мысли о Ванессе подготавливали его лучше всего. Ведь для кого он это делает, кого взял под опеку, спас и обрек себя на смерть? Кого он уже считает дочерью, и только воспоминания о Солте напоминают ему, что Ванесса — не его родная дочь? К кому он привязался так, что готов отдать жизнь за нее, кто пробудил в нем отцовский инстинкт и прогнал ставшую привычной тайную обреченность, которая преследовала его много лет? Она, только она, Ванесса. И, думая об этом, Филипп также думал, что рад предначертанному. Пусть он умрет, но Ванесса будет жить, и будет под опекой куда более надежной, чем его, Филиппа.

Два дня, одна ночь. Тик-так. Тик-так.

Филипп не спал. Ни днем, ни ночью он не смыкал глаз, однако не чувствовал усталости. Второй день прошел в том же ритме, что и первый, только принес еще больше счастья. Ведь у лекаря оставалось еще меньше времени, он с еще большей радостью дарил Ванессе свое время и наслаждался ее обществом, радовался, что его время, а значит, жизнь, во время уроков переходит в ее знания и ее умения. Второй день был прекраснее первого в десять раз для них обоих и завершился он прогулкой по лесу, рука об руку. Те же разговоры, только еще более увлеченные, тот же смех, только громче и искреннее. Ванесса не могла знать, сколько осталось ее опекуну, которого она мысленно уже называла «папа» и думала, как бы поосторожнее перейти на «ты» с ним. Она только понимала, что такой порядок дня останется с ней еще какое-то время, и тоже была счастлива.

Ночью третьего дня, когда начались третьи сутки, обещанные Бессмертным, Филипп писал последние разделы и главы. Внутри него ничего больше не менялось, за исключением одного. Алхимик уже с нетерпением ожидал, когда настанет его последний час, ожидал закончить фолиант, провести с Ванессой последний день. Он был влюблен в нее так, как отец влюблен в дочь, отцовской любовью, и заранее зная об их последней встрече, ждал ее с нетерпением.

Ну, еще ему надоело слышать бесконечно тиканье вокруг и внутри головы. Ожидание собственной смерти вряд ли кому-то доставляло удовольствие, и не было совсем ничего необычного в том, что Филипп ждал ее, как старого друга, который, к тому же, сильно опаздывает. Алхимик давно играл со смертью, которая не могла забрать его «естественным», старческим путем. Ожидание смерти вызывало в нем только волнение, нетерпение и легкую, насмешливую улыбку. Он столько раз показывал старухе с косой «хер», что знание о приближающейся кончине казалось хорошей шуткой. Конечно, это было только в отвлеченных мыслях алхимика. Каждый раз, когда он вспоминал чувства того сна или пытался представить, что по-настоящему умрет, по спине него пробегал холодок, и всякое желание шутить пропадало.

Близился рассвет. За час до него Филипп поставил последнюю точку, устало откинулся на спинку стула. Ему показалось, что кто-то его похвалил. Было, за что хвалить: за три дня он написал в два раза больше, чем было страниц в «Видах болезней…». Только черновик он писал полгода, еще три месяца ушло на составление окончательной версии. А тут — три ночи. Объем работы был огромен, и только взглянув со стороны на толщину написанного, Филипп понял, что без магии тут не обошлось. Понятно, почему ночь казалась ему такой длинной, как десять ночей, летящих быстро от трепещущего пера в его руке. Чернила не заканчивались, перо не стачивалось и не ломалось… И все равно, то, что он написал, вместе с трудом Ванессы не занимало и четверти фолианта. Филипп подумал, что все остальное — это знания Бессмертного, и то не все, а только те, что он выбрал для нее. Страха эта мысль не вызвала. Он, лекарь, например, знал рецепт пирога из шести разновидностей рыб северных морей, однако не стал заносить его в фолиант по вполне понятной причине. Так же, как не стал заносить в него рецепт пороха или линзы, способной при достаточном свете поджечь сухую древесину. Слишком примитивных или слишком опасных знаний в фолианте не будет. Конечно, знаний слишком примитивных и слишком опасных для черной магии, которую ни простой, ни безопасной нельзя было назвать, Филипп был в этом уверен. Иначе любой дурак поднимал бы трупов на службу к себе и вызывал бы демонов из других планов.

Оставался один час и еще целый день до того, как истечет его срок на этой земле.