Еще один оборот Цикла. Не цикла Солнца, которое по велению Деи вспыхивает вновь, и не жизни народа, погибшего в убийственной войне и восставшего из пепла. Даже не повтор годичного Цикла. Всего лишь одни сутки. Прошла третья ночь, подошел к концу третий день. Время, отпущенное неизвестным Бессмертным, прошло. Филипп смиренно и спокойно ждал, когда начнется что-то плохое.

Третий день, последний день, прошел так же, как и второй. Только Ванесса радовалась чуть больше, чем вчера: ведь она считала, что три таких дня подряд говорят о том, что дальше точно будет так же. Филиппу было немного грустно, но он не предавался этому чувству сверх меры, не оплакивал несделанное и упущенное. Дея когда-то сказала людям: «Все, что началось, закончится, сделает оборот и повторится. Цикл всегда начнется вновь». Жизнь — не исключение. Но только теперь эти слова не казались ему банальными, так же, как и слова о Цикле.

Что-то кончается. Еще один оборот. Еще одна Жизнь. Что-то начинается лишь затем, чтобы закончиться и повториться. Цикл заканчивается, чтобы начаться вновь.

Закончив разговор с подопечной о редкостно кровавом, совершенно не рыцарском романе «Сказания о подвигах Эрика Кровавоперстого», Филипп вышел на улицу, на крыльцо подышать вечерним воздухом. Вышел он без маски, скрываясь от солнечного света под навесом. Тот свет, что отражался от предметов вокруг, пусть даже в мизерном количестве, грел его кожу, точно зола из еще горячего костра. Горячо и душно, невыносимо. Но эти вздохи казались Филиппу прекрасными, он ими не брезговал, не шел дышать в размытый недавним дождем погреб. Внутренне лекарь был каменно спокойным, абсолютно мирным ко всему. И к солнечному свету, с которым не дружил двадцать лет, тоже. На самом деле гораздо больше, но он всем говорил про двадцать лет. Его бы подняли на смех, скажи он хотя бы «сорок», но и это число было далеко от числа прожитых им лет.

Интересно, подумал он, это мне самому хватило силы, чтобы не сорваться в истерику, или меня удержал тот Бессмертный? Конечно, Филипп не вспомнил его сразу после пробуждения, но с каждой ночью вспоминал все лучше. Приближался момент, когда он вспомнит сон целиком, но никому не сможет о нем рассказать.

Филипп улыбнулся. Вспомнил себя сразу после пробуждения трое суток назад. Это была истерика, которая потом сменилась чем-то более адекватным. Теперь, Филипп был уверен, его судьба заканчивалась; она началась месяц назад, когда он впервые увидел Ванессу, и закончится сегодня, когда он увидит ее в последний раз. Это непременно произойдет, и очень скоро. Остается только дождаться своей судьбы, а потом…

Потом Цикл начнется вновь. Филипп был в этом уверен. Он, конечно, забудет все, но потом, может быть, он еще услышит имя Ванессы Аретин.

Ванесса скоро попытается уснуть. Как всегда, будет ворочаться и не сможет, возьмет в руки какую-нибудь книгу. В удобном наплечном мешке Филиппа у самого входа лежал завернутый в белую чистую скатерть фолиант, там же лежала подписанная им копия «Видов болезней…». Ничего лишнего там не было. Сменная одежда для дальнего плавания, две книги и предметы, без которых девушка не смогла бы обойтись. Расческа, маленькое зеркальце, и чек на тысячу Десилонских талеров. Сумма, вполне достаточная, чтобы купить себе дом, и не халупу где-нибудь в предместье, а двухэтажный особняк, пусть и скромный, на втором кругу города. Чек был выписан на имя Ванессы Аретин со счета Филиппа Эстера, подлежал оформлению исключительно в центральном отделении Банка Людвига Эйме в Сиэльстене. В одном кармане с ним лежало рекомендательное письмо в Университет, настоятельно рекомендующее разрешить девушке пройти экзамен и тестирование, определяющее наиболее подходящий ей факультет и специальность. Там же было письмо Ванессе, которое он написал ей за час до рассвета. За него Филипп переживал больше всего, поэтому, немного подумав, он переложил письмо, а затем и документы, в сверток с фолиантом.

Солнце зашло за деревья давно, но только сейчас, выйдя на порог вновь, он почувствовал вечернюю прохладу. Духота отступала, земля отдала большую часть тепла воздуху и теперь отдыхала. Деревья дышали. Ветер что-то шептал им в их кронах.

Свет дня становился все более призрачным, хоть до заката было еще далеко. На небе уже появились первые россыпи самых ярких звезд и огромная луна, все еще бледные, но заметные и завораживающие. Они как будто были нарисованы разбавленной белой краской на воде. Наверное, подумал Филипп, на востоке уже темно, и там звезды светятся. Из-за деревьев не было видно ни западной части неба, ни восточной. Зато отлично была видна луна и звезды, бледные, как мраморная крошка в прозрачной голубой глазури. Ее свет был ничтожным по сравнению с тем, что давало солнце, и все же она светила ярче и ярче с каждой минутой. Вот она перестала походить на бледную подружку солнца и засветилась белым светом. На Большой земле королевства даже ученые люди часто спорили между собой, что представляет собой луна, отходя от общепринятой версии, но тут были невооруженным глазом видны ее горы, лишенные воды моря-кратеры, тени, которые они отбрасывают. Безжизненный и пустой мир, имеющий ту же форму, что и наш, подумал Филипп. Как жаль, что просвещенные круги об этом уже знают.

Для Филиппа, который не принял свою отраву, пахнущую железом, этот вечер наполнился силой. Ему казалось, что лунный свет проникает повсюду, в каждый клочок земли, листик, тень, в каждое существо и делает его необычайно четким и как бы светящимся изнутри. Дышалось легко, так легко, как не дышалось «двадцать» лет. Филипп снова ощутил себя таким, каким он был на самом деле. Его легкие казались ему кузнечными мехами, которые распаляли огонь изнутри, могучая грудь вздымалась и опадала, мышцы на руках и спине напрягались и расслаблялись в такт дыханию. Препарат больше его не сдерживал, близилась ночь, хозяином который Филипп был по своей насильно обретенной природе.

Мысли окружавших его существ, даже самых глупых, самых примитивных, слышались все отчетливее. Чужие мысли манили.

Свет дня стал еще более бледным. С наступлением темноты лекарь чувствовал, как обостряется его зрение и слух. Однако он был по-прежнему каменно спокоен и не испытывал желания, от которого спасался препаратом. Филипп понимал, что каким бы хозяином ночи он не был, от судьбы не убежишь. К тому же, то, что рассказал ему когда-то «нетленный» монах, было правдой в чистом виде. Проклятый действительно получает известие о смерти и шанс искупления за три дня до нее, но с одним условием…

Филипп не додумал. Обострившийся слух выхватывал из ночи все новые и новые звуки. Стрекотание ночных насекомых, бег редких грызунов, которых не пугала ночь, пение птиц и крики ночных животных. И еще яростные, нечеловечески крики чумных где-то на севере. Снова крики. Еще. Целый гул, как от скопления чумных. Сколько до той части деревни? Много.

Слух не обманывал алхимика. Звук приближался. Гомон тысяч яростных рассерженных глоток, топот сотен ног, вой безжалостной толпы, озверевшей от крови и позабывшей, что такое жалость. Скопление демонов, которые разорвут, растопчут, раздавят, а потом продолжат истязать тело, стараясь вытряхнуть из него остатки души.

Какой-то раненный стражник бежит к нему и уводит за собой чумных?

А разве чумные не дерут друг друга? Дерут, и еще как. Нет схватки страшнее, чем между двумя безумцами, потерявшими человеческий вид. Те с оторванными пальцами и откушенными носами, с вывихнутыми суставами и сломанными костями, как бы не были страшны их увечья, будут голыми руками выдавливать друг другу глаза, вспарывать животы и отрывать конечности. И что самое страшное, не обязательно быть безумным, чтобы вытворять такое. Нужно лишь отсутствие своего ума, толпа и чей-то призыв, и вот уже две толпы убивают друг друга голыми руками…

Филипп насмотрелся на беспорядки за свою жизнь. Но когда вдалеке, среди густой листвы кустарника, промелькнул огонек факела, лекарь вспомнил часть своего сна и понял, что это обезумевшая толпа. Понял, что ему не кажется, что это не толпа чумных, которую запросто можно завести на болото, понял и стремительной тенью вошел в дом.

На двери Ванессы заранее была сорвана задвижка. Филипп вошел без стука и увидел, что Ванесса пытается заснуть.

— Филипп? — Проговорила она и заметила светящиеся глаза лекаря. Лунный свет ярким прямоугольником падал за ним из открытой входной двери, делая темноту за его спиной еще черней, а глаза — еще ярче на фоне этой темноты. Ее, разумеется, пробрал ужас. По-другому никогда не было, инстинкты не дремлют.

— Ванесса, вставай. Одевайся и выходи к двери. — Голос наставника успокоил ее, убедил, что это именно тот Филипп, с которым он прожила месяц. — Скорее, времени мало!

— Зачем? Что произошло?

Ванесса пыталась рассердиться. Только вот светящиеся в темноте глаза лекаря сбивали с нее всю спесь, делали послушной овечкой. Только доверие и искренняя привязанность удерживали ее от дрожи в теле и от крика с плачем. Инстинкты трепетали, но доверие было сильнее.

— Разъяренная толпа идет к дому. Пока еще можно убежать, срежем через край болота и лес.

— Толпа? Но откуда?

— Я думаю, ты знаешь.

— И как? — Ее вопрос прозвучал почти одновременно с первым. Она надела в темноте брюки из грубой прочной ткани и блузу, натянула сверху куртку. Филипп тактично смотрел в щель между досками окна, через которую была видна дорога к дому. Тепло и движение молодого живого тела соблазняли, как соблазняет голодного пища, однако лекарь даже не обратил на это внимания. Большее, на что его подталкивала жажда в случае с ней — оглянуться и посмотреть. Он не сделал и этого, только дождался, пока утихнет шорох одежды за спиной, потом коротко приказал:

— Идем.

Ванесса молча пошла за ним. Лекарь чувствовал, как колотится ее сердце, он слышал его, ощущал ее испуг и непонимание происходящего.

— Все объясню на корабле.

— Мы идем на корабль? Без вещей, без всего?

Филипп сунул ей в руки мешок, что стоял у двери. Девушка как-то сразу поняла, что там есть все необходимое. Глаза алхимика сияли, как два посеребренных лунных осколка.

Он посмотрел на дорогу. Гул и яростные крики были хорошо слышны без его обостренного слуха, их слышала и Ванесса. Среди листвы все чаще мелькали огоньки факелов, толпа бежала по дороге, подгоняемая жаждой расправы. Филипп чувствовал исходящий от своей подопечной ужас. На короткое мгновение он встретился с ней взглядом, и тогда страх чуть погас, девушка почувствовала себя загипнотизированной. Прикосновение Филиппа было таким же мягким, как всегда, и таким же любящим. Ей захотелось прижаться к нему и оказаться там, где безопасно. Голос алхимика вывел ее из раздумий:

— Не идем, бежим. Сюда!

Рука Филиппа потянула девушку вправо от порога в тот момент, когда «авангард» толпы выбежал на прямую дорогу перед домом. До них было не менее двух сотен футов, однако их яростному крику вторила вся толпа. Оба беглеца кинулись в заросли, совсем не густые из-за близкого болота.

Ванесса бежала вслед за опекуном, его крепкая рука не отпускала ее руку. Край болта громко хлюпал под ногами, почва была перенасыщена влагой, но ноги в ней не вязли. Чахлые по сравнению с лесными исполинами деревья все равно были высокими и в обхват толщиной, их приходилось огибать, ноги девушки иногда цеплялись за корни. Тогда рука Филиппа подтягивала ее к себе, аккуратно поднимала и вела дальше. Ванесса не пыталась оглядываться, ведь она знала, что если обернется, то обязательно споткнется о хитросплетения корней и отнюдь не мягкой ползучей лозы, споткнется и утянет Филиппа за собой. Он, конечно, удержит ее, поднимет и повлечет за собой дальше, но это снизило бы скорость бега, а толпа за их спиной жаждала крови. Расстояние сокращалось. Безумцы, бегущие впереди, бежали не так осторожно, часть из них спотыкалась и падала, и тогда их растаптывали бегущие позади, но те, кто держался, сокращали дистанцию. Филипп не мог позволить себе такой быстрый бег. Страха за себя он практически не испытывал, была только холодная рассудочность и решительность. Был страх за Ванессу. Он должен был спасти девушку, и не стоило надеяться на открытое три дня назад будущее. Это будущее нужно сначала воплотить в жизнь. Тем временем их с чумными разделяло сто футов, не больше.

«Чумные? — Спросил он себя мимолетно. — Нет, они не чумные, они просто обезумели о жажды крови, от речей священника, движимые слепой яростью, ненавистью, основанной на невежестве, предрассудках и удачной манипуляции церковнослужителя… А не одно ли это и то же? И если есть разница, то так ли она велика? Они одинаково жаждут крови. Только вот чумные ее пьют, а безумцы в толпе упиваются ею…»

Филипп начал замечать, что край болота сменился твердой почвой, лоза сменилась кустами, а деревья — гигантскими деревьями. Бежать стало немного легче, за ноги больше не цеплялась лоза, однако то и дело попадались упавшие ветки, встречались норы, за края одежды цеплялись ветки кустов и цепкого растения, похожего на огромный репей.

Полоса леса быстро заканчивалась. Вскоре Филипп ощутил на лице запах соли и живой морской бриз, услышал шум большой воды. Он побежал быстрее, увлекая за собой девушку. Та вскоре тоже почувствовала близость моря и ускорила бег самостоятельно. Из-за деревьев показался конец леса и темнота, плещущийся лунный блеск до горизонта. Море!

«Держится храбро. — Похвалил ее Филипп. — Как будто в догонялки играет, а не убегает от озверевшей толпы».

Очень быстро земля под ногами становилась другой. Деревья стали ниже и встречались реже, густой кустарник уступил место траве. Потом и она поредела. Глинистая почва через минуту бега стала песчаной.

Они выбежали на пляж. Девушка не задыхалась, но лекарю пришлось взять себе ее мешок три минуты спустя после начала бега. Они вышли из леса к югу от причала, и в каких-то трех сотнях футов от них была пристань с кораблем. Грот-мачта уже гордо высилась на фрегате, оправдывая его имя.

На пристани горели факелы.

— О, черт. — Прошептала девушка у него за спиной.

— Это не толпа. Где ты видела толпу всего лишь с десятью факелами? Вперед!

Филипп бежал. Ванесса — следом, не отпуская его руки. Предплечье, сжимаемое рукой лекаря, уже болело, плечевой сустав ныл от частого дергания во время бега по болоту и лесу, казалось, что рука вот-вот оторвется. Ноги устали, воздух со свистом входил и вырывался через стиснутые зубы, засохшие губы и сухую гортань. От попавшей в трахею пыльцы и вездесущих мошек ее пробирал кашель. И все же она бежала, стиснув зубы. Ведь спасение было так близко, каких-то двести футов! А сзади смерть…

«Смогу ли я представить, что они со мной сделают, если догонят? Могу. Я сама видела, что они сделали с матерью» — Думала Ванесса, глядя, как приближается корабль. Сзади раздавались леденящие кровь крики первобытной толпы дикарей-людоедов, преследующих одинокую жертву. Они раздавались совсем близко.

Она не выдержала и обернулась. Толпа была в каких-то пятидесяти футах от них и приближалась. Ванесса ясно видела их искаженные яростью лица, рты, раскрытые и выкрикивавшие слова бессмысленные, но такие злобные, что от них стыла кровь в жилах. Среди них, в первых рядах, был и Мартин. Его сухое тело, казалось, оседлали демоны, он несся наравне со всеми, его глаза горели яростным огнем, так что казалось, что факел не гаснет из-за одной близости этого взгляда. Мартин то торжествующе улыбался, то вторил яростным крикам толпы, то безумно смеялся, и тогда трещина на его лице, которая была его улыбкой, становилась ужасающим провалом, ведущим на дно к безумию. Священник яростно кричал, улыбался и смялся, как одержимый бесами.

Матросы заметили их еще издалека и поднялись на палубу. Эрик, мгновенно проанализировав ситуацию, отдал команду к отплытию. Якорь уже поднимался, когда лекарь и его подопечная ступили на доски пристани. Матросы рубили канаты.

Тут сзади раздался торжествующий вопль, и чумной в последнем рывке бросился на Ванессу. Он не долетел, прыжок действительно стал для него последним. В голову ему угодил арбалетный болт, пущенный с корабля. Следом за ним упали еще несколько бегущих ближе всего чумных. Сзади вдогонку беглецам полетели факелы. Один из них коснулся Ванессы и обжег ей левую часть лица, девушка пронзительно вскрикнула. Филиппу захотелось развернуться и порвать обнаглевшего смерда.

Трап был близко, но чумные — еще ближе. Они бежали быстрее, догоняли выдохшихся беглецов, а арбалеты на палубе перезаряжались. Кто-то выпустил стрелу, она вонзилась в грудь чумного и сбила его на землю. Но одной стрелы было мало. Матросы рубили канаты. Краем глаза Филипп заметил, что еще один безумец готовится к прыжку на Ванессу.

Филипп резко потянул девушку, повернулся боком, пропуская ее мимо себя. В развороте вытащил из петли на поясе трость. Ванесса, почувствовав, как ее учитель отстает и оказывается ближе к чумным, на миг в страхе оглянулась, чуть замедлила бег. В ее глазах лекарь увидел смертельный страх за своего опекуна. Но он уже выхватил трость, отвел руку для удара.

— Беги, зараза! — Страшно крикнул он Ванессе. Та побежала из всех сил.

Трость опустилась на голову ближайшему чумному, тому, что хотел прыгнуть на девушку. Филипп заметил на шее у него вздувшиеся черные вены.

Под ухом и над головой лекаря просвистели болты. Четверо чумных упали на настил, точно срубленные сухие камышовые стебли. Мешок за спиной не помешал сделать пируэт прямо перед безумцем, который нацелился на Филиппа, оказаться у него за спиной и слева и нанести удар выхваченным мизерикордом под череп. Чумной распластался по настилу с набалдашником от трости под ухом.

«Надо же, еще что-то помню. Не только разговоры с монахами!» — подумал он и бросился бежать дальше. Ванесса уже взбежала по трапу, стояла на краю палубы, непроизвольно протягивала руку Филиппу и что-то кричала. Его отделяли от чумных десять футов. До трапа было меньше пяти. И тут все произошло в точности, как во сне.

Не только у моряков были арбалеты. Один из стражников, что бежал в толпе чумных, поднял арбалет и выстрелил в Филиппа. Болт прошил голень, сломал кость и впился в доску под лекарем. Алхимик закричал, и вспомнил, что во сне какая-то боль пришпилила его к доскам в этом же месте.

Ванесса протягивала ему руку и отчаянно кричала что-то, ее держали два матроса, еще несколько рубили канаты. Время как будто увязло.

Филипп стянул мешок со спины, порвав правую наплечную лямку. Он сомневался, что сможет докинуть. Но потом он вспомнил, что там. Чек, рекомендательное письмо, фолиант, его книга с росписью, одежда.

Письмо Ванессе.

Филипп закричал изо всех сил и бросил мешок на палубу. Тот пролетел над трапом и глухо упал Ванессе под ноги. Девушка рванулась, на мгновение вырвалась из крепких рук, но они тут же схватили ее вновь. Слезы текли по ее щекам, она кричала и плакала. Филипп вдруг понял, что ему ужасно не хотелось расстраивать подопечную, и это было единственным, о чем он жалел перед смертью.

Мешок лежал у ее ног.

Разъяренная толпа была за спиной Филиппа.

А за спиной Ванессы стоял Бессмертный, сотканный из тьмы и тени, которого видел только Филипп. Его глаза светились Светом, а лицо было черней космической пустоты.

«Что-то начинается, что-то кончается, и цикл всегда начинается вновь» — Подумал Филипп, взглянул в глаза Ванессы и улыбнулся ей. Широко, так, что стали видны острые парные клыки. — «А ты не переживай. От судьбы не убежишь». — Алхимик смотрел в глаза девушки и сожалел, что она не слышит его мысли. Та рвалась в руках матросов и плакала. Она видела Мартина, который уже замахнулся колом, метя под левую лопатку лекаря. В тот момент его все-таки сковал ужас в ожидании близкой смерти, и тут в его голове промелькнула мысль, неожиданная и отрешенная: «Так долго живу на свете, а так и никого не загрыз. Тоже мне, проклятие Древних».

Мартин всем своим весом навалился на кол. Острая боль пронзила живое сердце, но закричать не получилось. А когда кол сломал ребра спереди и вышел из грудной клетки, порвав сердце, глаза Филиппа начали тухнуть, стекленеть, подернулись пеленой. Улыбка медленно сползала с его губ.

Ванесса билась и кричала. Ее плач был слышен в трюме и в милях от берега, среди леса.

Бессмертный стоял и не сводил глаз с Филиппа, а Филипп не сводил глаз с Ванессы и Бессмертного за ее спиной до последнего мгновения. Толпа не дала лекарю умереть без лишних мучений. Живое море рук, горящих глаз и разинутых в страшных воплях ртов схватило еще не умершего лекаря за руки и ноги, потянуло. Кол еще сильнее порвал грудь.

Филипп взглянул на Бессмертного и почувствовал, что больше не ощущает боли. Наверное, это он что-то сделал, чтобы не дать ему умереть в муках. В мыслях алхимика не было ярости и злобы на мир. Была только жалость к дочери, смирение и спокойствие.

Матросы обрубили канаты и сбросили трап. Чумные, успевшие взбежать по нему, мгновенно погибли от ударов секир разжалованных хускарлов. Филипп успел увидеть, как корабль начинает отходить от пристани, видел, что Ванесса теперь в полной безопасности, пока чумные тянули его конечности в стороны, движимые яростью и упивающиеся кровью.

Ванесса увидела, как толпа голыми руками четвертовала Филиппа, разорвала его на части, и тогда из ее горла исторгся горький вопль, от которого дрогнули даже самые черствые и безжалостные воины с фрегата. Это был крик дочери, во второй раз жестоко потерявшей отца.

Бессмертный стоял на палубе, невидимый для людей, и смотрел на толпу и на Ванессу. Стоял и смотрел в мрачной задумчивости, как будто заново переживал какой-то отрывок из своей бесконечно долгой жизни. Так и было.

Корабль плыл в Десилон.