На следующую ночь после той, когда ливень застал его по пути к дому Ванессы, Нил без причины проснулся посреди ночи. При этом он чувствовал себя полностью отдохнувшим, хотя проспал никак не больше шести часов — по его ощущениям, ночь была глубокой. Так обычно бывает с больными. Они сначала засыпают поздно неспокойным сном, потом просыпаются в такой час, когда всем здоровым и законопослушным людям положено спать. Нил не был болен, хоть и пришел прошлой ночью промокшим до нитки, а в чем-то недобропорядочном его не смог бы упрекнуть сам черт. Юноша просто проснулся посреди ночи так, как если бы проспал целый день.

Какое-то время он непонимающе смотрел в скрытый в темноте избы потолок. Потом повернул голову к окну, в которое узкими ровными полосами сквозь дощатые ставни лился лунный свет. Ко второй кровати, с которой этот свет сгонял тьму. Отец еще спал, его уже не тревожили боли в суставах, как день назад. Лекарство умницы Ванессы, как всегда, работало безотказно. Еще несколько минут Нил водил глазами по дому и думал, что могло бы его разбудить. Никаких разумных доводов не приходило ему на ум. Может, он проснулся оттого, что на него кто-то смотрит? Юноша попытался развлечь себя и представлять в темноте затаившихся чудовищ, как он делал это, когда был гораздо моложе. Это занятие ему надоело еще быстрее. Нилу не хотелось ни то чтобы спать, ему не хотелось даже лежать в кровати. Он чувствовал себя так, как будто давно проснулся и пролежал в кровати несколько часов. В конце концов, юноша решил, что проснулся потому, что выспался, других объяснений раннему подъему не нашлось. Он встал с кровати, стараясь не шуметь, надел штаны и рубаху. Немного подумав, он взял в руки и легкую куртку из выделанной бычьей кожи, решив, что снаружи должно быть холодно. На Зеленом берегу ночью всегда холодно.

Стоило ему надеть куртку, как он ощутил что-то твердое в своем кармане. Понятно, что куртка досталась ему от отца, была старой, а материал не радовала легкостью и мягкостью шелка, но эта вещь врезалась в бок своими ровными гранями и прямыми углами. Еще до того, как Нил запустил руку в просторный карман, он догадался о том, что внутри. Как он и думал, это оказалась книга. Вторая, которую он взял у Ванессы, и которую не отдал вчера. Он заранее положил ее в карман куртки, чтобы точно не забыть, но прошлым вечером второпях он не взял с собой куртку, успел прихватить по пути только одну книгу, лежавшую на виду, и завернуть ее в мешковину, когда начался дождь. Ее, рваную и никому не нужную, он сдернул с колышка соседского забора. Прошлым днем он повесил тряпку обратно.

Теперь, держа в руках книгу, сборник песен и поэм известных бардов прошлого века, он не знал, что с ней делать. С одной стороны, он не прочел их всех. С другой, все песни и не были ему нужны. Так он думал до вчерашнего вечера. Прежде чем уснуть, при свете тающей свечи он прочел одну песню, которая тронула его до глубины души, заставила его чувства всколыхнуться сильнее, чем от всех предыдущих песен и поэм. В ней совершенно не было ничего рыцарского и героического, только путешественник, застрявший среди льдин посреди северного моря. После этой песни Нил задумался, не стоит ли ему прочесть все остальные песни и поэмы, которые он пропустил. Ведь в той одной песне о несчастном путешественнике было больше чувств и смысла, чем в пяти героических поэмах.

Юноша тихо вздохнул и положил книгу обратно в карман. Читать поэмы бардов при лунном свете тяжело, как и вообще читать что-либо ночью, но оставлять книгу дома Нилу почему-то не хотелось. Ему было спокойнее, когда эта книга лежала у него в кармане, так он чувствовал близость чего-то хорошего и приятного, а мысли о Ванессе казались реальнее. Еще раз взглянув на отца и убедившись, что тот спит, Нил открыл входную дверь и вышел из дома в прохладную ночь. Прямоугольник лунного света на миг очертил его силуэт и так же быстро потух.

Какое-то время Нил ходил вокруг дома, поглядывая по сторонам и надеясь, что сонливость скоро придет. Но она не приходила, и юноше вскоре надоело нарезать круги вокруг их с отцом дома. Он вышел на небольшую улочку между домами, дошел до ее конца и свернул направо, направляясь к главной улице, проходившей через все поселение. Он шел коротким путем, срезая путь по коротеньким, кривым-косым улочкам между домами. Через несколько минут юноша оказался на главной дороге, протоптанной сотнями человеческих и животных ног, уложенной колесами фургонов и телег по пути к главной площади и храму. Дорога расплылась после вчерашнего дождя, и грязь пахла так, как пахнет любая деревенская дорога. Мокрой землей, червями, конским дерьмом и прелой соломой. Однако холод схватил грязь, запах стелился по земле, и дорога пахла не так сильно, как обычно. Воздух был влажным и холодным, чистым, нос щекотал аромат леса, травы и влажных зарослей. Залитая лунным светом дорога, отсутствие людей, запахов, звуков, напоминающих о жизни в деревне, все вокруг говорило о том, что ночь — это не время для людей. Ночь жила какой-то отдельной жизнью, совершенно непохожей на дневную.

Стоя у забора, Нил подумал, что если сейчас снова свернуть направо и идти прямо, то скоро можно будет выйти к каменной площади на перекрестке, где стоял один из колодцев. От этой площади одна из дорог вела на юг, к амбару с зерном, а если пройти дальше — то к храму Деи и, наконец, к дому Ванессы в рощице на небольшом отдалении от поселения. Почему-то ни на площадь, ни к храму Нилу идти не захотелось. Тревожить Ванессу ночью он тоже не собирался, тем более второй раз подряд. Юноша свернул налево, направляясь к пристани. По пути Нил разглядывал ночное небо и прижимал небольшую книгу в своем кармане к телу, чувствуя, что не зря вышел из дома.

Он шел мимо нестройных рядов домов и домиков. Невысокие халупы, перекошенные от размытой под ними земли, добротные дома на бревенчатых столбах с низкими земляными крышами, покрытыми соломой, просто заброшенные хаты. У каждого была своя земля с огородом, на которой выращивалась различная мелочь, та, что все-таки прижилась в климате Зеленого берега. Поля с хлебами при поселении не были большими, но постоянно росли. Как и пастбища под скот. С каждым годом их приходилось расширять, вырубая лес, выдергивать быстрорастущие деревья. Недостатка в работе не было, и эта особенность жизни крестьян находила отражение и в их домах, и в их жизни. Если кому-то был нужен дом, его строили всем селением, благо недостатка в материале не было. Средних размеров домик с одной комнатой, очагом, столом и кроватями для всех членов семьи. После чего поселенец мог работать вместе с остальными, не заботясь ни о ливнях, ни о палящем солнце. Главное — заложить в основание дома какое-нибудь животное: козла, петуха, кошку, иначе здание обязательно рухнет и не простоит долго. Последних в деревне давно уже перевели, ведь кошка, как считалось — посланник дьявола. На Зеленом берегу об этом знали даже дети.

Скоро ряд домов начал редеть, расстояние между постройками все больше увеличивалось. В конце концов, вереница лачуг и изб закончилась, открылась узкая полоска голой земли, где росла одна трава. Она переходила в песчаный берег, и уже на нем стояла впечатляющих размеров конструкция из досок и бревенчатых столбов, вкопанных глубоко в прибрежную твердь. Пристань опиралась на дно моря, вернее, на вершину подводной скалы, верх которой занесло песком. Там, где заканчивалась пристань, заканчивалось мелководье, так что корабль мог встать у берега, не опасаясь сесть на мель. Нил вышел на песчаный пляж, который в лунном свете казался тускло-серебряным. Ванесса часто проводила время у моря, но то было днем, перед тем, как солнце резко скатывалось за горизонт. По пути к берегу Нил думал, куда пойдет потом, не сидеть же остаток ночи на пляже. Теперь, стоя на ночном берегу моря, он понял, что никуда больше не хочет идти. Звезды в небе как будто стягивались отовсюду к молочно-белому звездному облаку, растянувшемуся через все небо от края до края, луна, которая почему-то здесь была больше, чем на берегах Большой земли, медленно плыла за редкими облачками. Юноша перевел взгляд с небосвода на воду и увидел дорожку лунного света, на фоне которой остальная вода казалась темно-синей, хоть и была на свету лазурной.

Тут что-то привлекло его внимание. Нил обыскал глазами море и увидел, что рядом с одиноким островом посреди моря плывут какие-то желтые огоньки. Сначала он подумал на звезды, но те не могли исчезать и снова вспыхивать, к тому же, не могли передвигаться по небу. Нил вгляделся в таинственные огоньки между берегом и островом, пытаясь понять, откуда они взялись. Маленькие желтые звездочки плыли по небу… Или по морю… Прошло не меньше минуты, прежде чем Нил разглядел очертания плывущей по морю громады. Это был корабль, а огоньки на нем — светом масляных ламп.

Еще несколько мгновений Нил вглядывался в померещившийся ему силуэт корабля, но тот не исчезал, наоборот, становился все более отчетливым. Когда судно вышло в полосу лунного света на воде, он окончательно убедился в том, что корабль реален, и испытал прилив радости и сил. Это был тот самый «Гордый», который пропал три года назад! Он обязательно принесет запасы зерна, и теперь поселению не будет грозить голод и медленная смерть от неурожая. Единственная проблема, которая по-настоящему волновала Нила, которая по-настоящему угрожала всему поселению, только что разрешилась. Разумеется, у юноши были и другие проблемы, взять те же чувства к Ванессе, о которых он нескоро решится сказать, или отца с его нежеланием отправить сына на самостоятельный промысел. Но все их можно было разрешить собственными силами, все они имели решение, и потому Нил особо не волновался на их счет. И вот корабль, который сейчас плывет на берегу, только что отменил самую настоящую катастрофу, уже нависшую над людьми Зеленого берега.

Нил был счастлив увидеть фрегат снова, по-настоящему счастлив, он внутренне ликовал, глядя на силуэт в полоске света. И пусть у корабля не было одной мачты, Нил был уверен, что это «Гордый». Его силуэт он узнал бы из тысяч других. «Гордый»! Однако юноша так и остался стоять, не бросился прыгать и бегать по берегу, давая радости выход, или как-то иначе пытаясь выразить свое настроение. «Ты — мужчина. Воин, защитник, созидатель, пример для других, тех, кто слабее тебя или малодушен. Так веди себя, как следует мужчине, чтобы никто из них не смог упрекнуть тебя в легкомыслии, слабости или развязности» — говорил Нилу с малых лет его отец, и эти наставления не прошли мимо ушей юноши. Нил радовался скромно, просто, сдержанно, как и все мужчины, отцы и деды которых были родом с дальнего севера. Искренняя улыбка, которую северяне берегли для любимых, и горящие от сильных чувств глаза, которые горели еще ярче из-за отраженного в них лунного света. Вот вся радость, которая, по мнению Ванессы, стоила стократ больше, чем безумные вопли, трясущиеся в небе кулаки и прыжки друг другу на шею. К тому же, что не маловажно, Нилу хотелось быть похожим на одного из тех героев и рыцарей, которыми были богаты рыцарские романы, а они, без сомнения, вели себя достойно, как подобает могучим героям и привилегированным воинам справедливых королей.

С каждой секундой у Нила появлялось все больше поводов для радости. Ни одна ночь не несла в себе столько красоты и радости, как эта. Чего стоило одно небо над морем! Редко Нилу доводилось выходить ночью из дома, а когда доводилось, он обычно не смотрел вверх — приходилось смотреть под ноги, чтобы не оступиться в темноте. Нил подумал, что ему, возможно, стоит чаще смотреть на небо. А фрегат «Гордый», которому осталось до берега всего несколько десятков лиг? Самая радостная новость за последние три года, а возможно, что и за все время, ведь никогда еще Зеленый берег так не нуждался в корабле, как сейчас.

Только теперь Нил по-настоящему обратил внимание на воздух, на запахи берега и близкого леса, звуки волн и шелест деревьев. Он сел на песок, положил руку на землю и почувствовал, как тот расходится под его пальцами. Верно, ни одна ночь еще не была так прекрасна и не несла столько счастья, подумал юноша. Только теперь он понял, как много вокруг всего интересного и красивого. Звезды, луна, деревья и травы, земля и бескрайние воды моря. Не меньше в нем было и чудес. Что такое звезды, луна, почему корабль не тонет, хоть и весит, как небольшой замок или башня, почему солнце садится здесь так быстро, а на Большой земле какое-то время светло и после того, как зайдет солнце? Без сомнений, и луну, и звезды на небе удерживает какая-то сила, она же не дает кораблю утонуть, она же определяет, будет ли свет и будет ли тьма. Неудивительно, что Ванесса столь влюблена в свое дело, что она так стремится узнать все тайны того мира, в котором живет, который любит. И теперь Нил в полной мере ее понимал.

Еще какое-то время понаблюдав за кораблем и небом, Нил лег на песок, устремив взгляд в черноту неба среди звезд. Он провел так несколько минут, за это время все мысли покинули его ум, их как будто всосала в себя чернильная пустота среди звезд. Нилу вдруг пришла на ум пугающая мысль: а что, если эта темная бездна на самом деле вытягивает из головы все мысли? Но он тут же усмехнулся. Слишком необычна и неправдоподобна была шутка его воображения. Юноша подложил под голову руку и закрыл глаза, погружаясь в окружающие его звуки и запахи, давая воображению волю и шанс нарисовать что-то еще более прекрасное. Какое-то время он пытался это сделать, потом сознание начало подбрасывать образы само, без принуждения, приняв правила игры. Оно рисовало гигантские дома из камня; города, начинающиеся не за крепостной стеной и идущие далеко за горизонт; дороги, построенные поверх других дорог, которые соединялись невообразимым способом; корабль, плывущий по воздуху, как фрегат — по морю, и лодку, несущуюся по воде, как лошадь мчится галопом по равнине; телеги без лошадей и города без стен и гарнизонов, в которых слышалась речь на самых разных языках. Образы становились все более нереальными, окружающие Нила звуки и запахи успокаивали, и юноша быстро почувствовал спокойствие и безмятежность.

Десятью минутами позже Нил снова спал, подложив под голову руку, лежа на песчаном берегу. Проснулся он только с рассветом. Из-за того, что солнце здесь садилось и всходило быстро, минуя сумерки, петухи кричали прямо перед рассветом, а не за время до него, как это происходит на Большой земле. Так что можно было сказать, что Нил проснулся с петухами. Он увидел солнце над морем, понял, что уснул надолго, и вскочил, ища глазами корабль, боясь потерять его. Но «Гордый» уже швартовался к пристани. Нил поднялся, отряхнулся от приставшего к одежде песка и направился к пристани, проверяя, на месте ли книга. Во-первых, ему не терпелось посмотреть на корабль вблизи, а во-вторых, Ванесса наверняка узнает о фрегате одной из первых, такая уж она умница, что всегда обо всем знает наперед всех. Она точно придет встретить отца.

До этого, еще до первых петухов, в темноте каюты капитана вздрогнул и проснулся королевский придворный лекарь Филипп Эстер.

* * *

Филипп Эстер проснулся в темной каюте капитана еще до петухов. Проснулся резко, вздрогнув, как будто его окатили из ведра холодной водой с той склизкой нечистью, что водится в Ледяном проливе у северных островов Хакот. Откуда-то раздавался сиплый свист воздуха, возможно, из раны на голове, может, из щели между дверью и косяком, лекарь не смог определить, откуда, и ему было все равно. Это всего лишь свист. Он поднял голову с подушки, сел в кровати, стараясь не тревожить больную голову. При малейшем резком движении в его голове вспыхивала огненная жидкость, и последующие резкие движения только расплескивали ее, усиливая жгучую боль. «Если это мои наказания за шутки со смертью, — подумал Филипп, встав с кровати, — то высшим силам пора обновить судебный кодекс. Нельзя так обращаться с человеком из-за шутки». На секунду мир начал уходить из-под ног, Филипп покачнулся и схватился за изголовье кровати.

Снова сев на кровать, лекарь снял соляную повязку и проверил рану на затылке. Повязка делала свое дело: рана не воспалилась, не разбухла и не наполнилась жидким гноем, даже по краям раны не было корочки. Однако боль была сильнее, чем вчера, и наверняка из-за сотрясения головы. Тошнота отступила совсем, а головокружение значительно утихло, пол больше не казался стенами и не уезжал из-под ног. Все это, кроме боли в голове, не могло не радовать. И радовало бы, не появись снова то мерзкое нервное напряжение, какое Филипп испытывал вчера перед сном. Дело было совсем не в последствиях пережитого шторма. Это было неясное беспокойство о будущем, которое все так же дышало в затылок лекарю, заставляя мурашки бежать по коже маленьким табуном. Это неясное волнение сильно портило не только общее состояние Филиппа, но и его настроение, которое и так было не самым лучшим.

Впрочем, подумал Филипп, это неприятное волнение объяснялось довольно просто. Долгое переживание за Солта трепало его на протяжении всего пути до Зеленого берега, и теперь, когда спасительная зеленая полоса была так близка, на бессознательном уровне появился страх. Где он собирается искать лекарство, какой окажется дочь капитана, с которой в малом возрасте приключилась такая трагедия, как она воспримет известие о болезни отца? Да еще и страх перед его, Филиппа, болезнью, от которой он так долго искал средство. А что, если лекарство найдется не здесь, а в другом месте, еще более далеком? Филипп чуть не тряхнул головой, прогоняя мрачные мысли. Не просто мрачные, но деструктивные, мешающие работе. Да, только одно может спасти его друга — работа лекаря и дочери капитана. Все то, что мешает работе, раз уж оно так ломится в его душу, подождет.

Филипп привел себя в порядок, убедился, что может стоять на ногах своими силами, и встал. На этот раз пол под его ногами покачнулся совсем немного, шаги тоже дались алхимику без проблем. И все-таки его сильно приложило по голове.

«Нужно будет уделить своим травмам больше внимания, когда Солт будет в безопасности» — дал Филипп себе слово.

Заставив себя надеть подшлемник и маску, он приблизился к кровати капитана, зажег лампадку, разгоняя опостылевшую тьму вокруг. Свист усилился, и когда Филипп склонился над Солтом, то понял, что свист исходит из его горла. Страх, прогнанный секунды назад, закрался в его душу вновь. Лекарь проверил капитана, и то, что он увидел и почувствовал, его не обрадовало. Жар спал, но вены взбухли и почернели еще сильнее, воздух, который вдыхал и выдыхал Солт, и издавал тот сиплый свист. Губы капитана растрескались, сердце билось медленно и тяжело. Филипп попытался вспомнить хоть какую-нибудь болезнь, которая приводила бы к такому сильному обезвоживанию, но такой не было. Что и говорить о почернении крови. Лекарь протянул руку и приподнял веко Солта. Слез почти не было, сосуды сильно выделялись на белке. В радужке не осталось ни капли здравого смысла, глаз остекленел, как у мертвеца.

Внезапно глаз ожил и уставился неживым, безумным взглядом на лекаря. Тот от неожиданности убрал пальцы от глаза. В следующее мгновение стальные пальцы капитана сжимали руку Филиппа мертвой хваткой, как будто желая раскрошить предплечевую кость в муку.

— Воды! Воды! — Не разделяя слов, просипел Солт. В его голосе слышалась не то злость, не то страх, но ничего здравого в нем не было. Капитан так и не вышел из больного бреда.

Филипп, не зная, дрожать ли ему от страха или пытаться освободиться, не раздумывал. Он как-то сразу понял, что сопротивляться не стоит. Лекарь протянул свободную руку к стоящему рядом кувшину с пресной водой и поднес его к губам капитана. Тот припал к узкому горлышку и начал жадно пить, отпустил руку лекаря, взявшись обеими своими за кувшин. Он почти мгновенно опустошил две кварты, потом снова лег, закрыв глаза и сжимая в одной руке опустевший сосуд. Все это время Филипп ни на шаг не отходил от кровати. Дело было не только в преданности старому, бывшему другу. От пережитого легкого шока по телу лекаря пробегала мелкая дрожь. Через несколько минут вены капитана сгладились, перестали так отчетливо взбухать, дыхание больше не было сиплым и выровнялось. Солт спал.

Понаблюдав за ним еще пару минут, Филипп перенес лампадку на стол, вытащил из сундука чернильницу с пером и пергамент. Подождал немного, успокаивая дрожащее перо и прогоняя мысли о капитане, совсем не радужные и не светлые. Только записав все изменения в состоянии больного друга, он убрал пергамент со стола, затушил лампадку и вышел на палубу. На ней уже раздавались голоса членов команды.

Солнце не ударило ему в глаза, стоило ему только подняться по лестнице и открыть дверь каюты. Выйдя на палубу, Филипп понял, что сейчас рассвет, причем солнце совсем недавно вышло из-за горизонта и еще не успело как следует налиться желтизной. Облаков было немного, и алхимик мысленно проклял погоду за недостаток теней на земле. Скоро, стоило ему оторвать глаза от солнца на востоке и повернуть голову к носу корабля, лекарь заметил самое главное изменение в окружающей обстановке.

По правую руку от него вдаль тянулся золотистый песчаный берег, в небольшом отдалении от которого, не меньше, чем в полусотне лиг, начинался необыкновенно высокий лес. Молодые деревья начинали расти гораздо раньше, но эти по-настоящему удивили алхимика. Они были необыкновенно высокими, с раскидистыми, выпуклыми, почти плоскими кронами, которые образовывали сплошной покров из зеленых облаков где-то высоко над землей. Этот покров поддерживал нестройный ряд колонн из стволов деревьев. Те, что были моложе, росли ближе к берегу моря. Было видно, как солнце своими острыми лучами прорывает кроны, однако потоки света вязли в зелени деревьев пониже, на земле леса господствовал полумрак. Филипп увидел и вьющиеся растения, лианы, которые обвивали стволы большинства деревьев, доходя до самых крон, услышал многочисленных птиц, гнездящихся в них. Но все эти звуки, несмотря на острый слух, ему удавалось услышать маленькими урывками. Шум, стоящий на корабле и на пристани, перекрывал гомон леса. Лекарь осмотрел палубу и пристань, увидел только моряков и какого-то юношу, который шел от берега к кораблю, но тот был еще далеко. Без сомнений, скоро здесь будет половина поселения. Скоро им придется переносить больного капитана в надежное место на суше, и Филипп не мог представить себе ничего худшего, чем проносить носилки с больным через толпу зевак.

Эта мысль побудила его к действиям. Помощник капитана Эрик нашелся сразу. Он, как всегда, был при деле, а именно, будучи занят сам, раздавал указания морякам. Тем из них, что когда-то были хорошо знакомы с торговлей и не были против занять место за строящимся на пристани прилавком. По прибытии на берег это была их прямая обязанность. Тем временем остальные матросы перетаскивали ящики с грузом из трюма на пристань, где уже набралась небольшая гора из них, низкая и широкая. Спущенный на пристань трап пришвартованного корабля сильно облегчал задачу: не будь у берега такого удобного причала, пришлось бы подвозить к берегу все добро в шлюпках. Эрик стоял в отдалении от трапа, у ворот самого трюма.

— … Несите ближе к домам, когда места станет мало. Их повозки потом сами разберутся, куда и что отвезти. — Услышал Филипп окончание фразы помощника капитана. Член команды, который принимал указания, отправился с донесением к своей группе на берегу. Эрик не остался один надолго.

— Доброе утро, Филипп. — Поздоровался помощник. По его лицу было видно, что предчувствие скорой работы было ему только в радость.

— Доброе. — Отозвался лекарь, кивнул. Ему самому было приятно заняться делом. Однако по его голосу Эрик понял, что Филипп вовсе не считает утро добрым. Лицо матроса тут же насторожилось, приняло сосредоточенный и серьезный вид.

— Капитану хуже?

— Хуже. — Эхом отозвался лекарь. — Общее состояние не сильно ухудшилось, но произошедшие изменения меня настораживают. Жар спал. На смену ему пришло обезвоживание, которое только усиливает его больной бред. Я напоил его водой, теперь ему чуть лучше, но вряд ли это надолго. Нужно как можно скорее найти местного лекаря, алхимика.

— Его дочь. Мне это известно.

— Вы знаете, где она живет?

— Нет, к несчастью, не знаю. Только Солт и местные, которые к ней часто наведываются. Она у них кто-то вроде знахарки.

— Тогда я иду искать того, кто знает дорогу к ее дому. Немедленно.

— Филипп! — На лице Эрик отразилось удивление. — Не стоит этого делать. Я могу послать своих людей, чтобы они привели Ванессу…

— И сами того не осознавая распустили слух, что на корабле кто-то болен. Потом этот слух обрастет пышнейшим враньем, как камень — мхом. Не надо, я сам найду ее. Насчет Солта не беспокойтесь, он сейчас спит, ему лучше. Сейчас его беспокоит только жажда.

— Я согласен, что посылать целый отряд на поиски знахарки — глупо. — Прогудел северянин. — Да и раз Солту сейчас лучше, вам, наверное, можно пойти. Но ваша рана? И с чего вы взяли, что найдете лекаря быстрее моих ребят, не распуская слух?

— Раня меня больше не тревожит. — Не моргнув глазом, соврал алхимик. — А что насчет поисков… Ваши ребята, как вы выразились, будут подбегать то к одним крестьянам, то к другим, спрашивая дорогу. Это вызовет волнения. Если пустить одного или пару, больше двух — уже много, то искать они будут долго. Нужно спросить у знающих, более-менее надежных людей, которые сами с Ванессой знакомы.

— И вы думаете, что сможете такого человека отличить из толпы?

— Я разбираюсь в людях. Научился кое-чему за те скромные годы, что прожил в королевском дворце среди туч интриганов и шпиков. Конечно, я сам выделяюсь из толпы, это верно, но я и закончу быстро. Самый эффективный, на мой взгляд, способ.

— У меня нет причин вам не верить… Но я все равно буду сомневаться и беспокоиться.

— И правильно. Никогда не доверяйте свои обязанности другим, это может скверно закончиться.

— Так вы считаете, что поиск дочери капитана — ваша обязанность?

— Не дочери капитана, а местного лекаря. — Поправил его Филипп. — И поскольку этот вопрос больше касается медицины, то да, я считаю себя ответственным за это дело. Но довольно, пока никого нет на пристани, мне нужно идти. Мы теряем время за пустыми разговорами. Люди уже начинают собираться.

— Согласен. — Прогудел Эрик, первым направляясь к трапу. — Покончим с этим. Разрешите проводить вас до прилавков?

— Сочту за честь.

Филипп, хоть и планировал действовать в одиночку с самого начала, не слукавил. В первый миг он даже хотел отказаться от сопровождения, но передумал еще до того, как эта мысль сознательно сформировалась в его голове. И дело было не в чести: лекарю просто не хотелось сходить на невиданный им ранее Зеленый берег в одиночку. В глубине души он поблагодарил Эрика за его предложение. Как потом оказалось, это решение временно избавило Филиппа от серьезной проблемы. А проблема эта ждала его на самом конце трапа.

Эрик первым начал спуск на берег, лекарь двинулся за ним следом. По правую сторону от трапа на пристани высилась небольшая куча уже знакомых ящиков и рулонов ткани, крупных мешков, накрытых местам порванной парусиной. Рядом с наваленными друг на друга вещами, у самого подножия трапа, стоял незаметный сухой старик лет шестидесяти пяти, с седой бородой, одетый в коричневую потертую рясу, капюшон которой безвольно повис сзади. Одежду опоясывал кусок веревки. Старик горбился, дряхлые мышцы спины уже не могли поддерживать торс, плечи и голову, и он тяжело опирался на посох, вырезанный из ветки какого-то местного красного дерева. На ногах старожила доживали свой век ботинки из бычьей кожи, неладно скроенные и местами порванные, большей частью грязные. На рясе заплаток было не очень много — порядка пары десятков, все ближе к подолу, за который в свое время часто цеплялись руки вымаливающих подаяние нищих, теперь — только колючки растений и зубы дворовых псов. Ряса была в самый раз для сухопарого старика, такая же узкая в подоле, как и его плечи. Из-под подола торчали иссохшие, как у мумии, голени, а из рукавов — такие же сухие и тонкие предплечья и кисти рук. Сходство с мумифицировавшимся ископаемым из склепов Мараката усиливалось еще больше из-за цвета кожи старика — морщинистая, почти одного цвета с рясой, она была смуглой, желтой и сухой на вид и оттого казалась еще темней. Ничего примечательного, кроме возраста этого человека, Филипп с первого взгляда не заметил, ведь старик выглядел как все бродячие проповедники, и наверняка прошел бы мимо. Но старик вышел из своего угла из ящиков и рулонов ткани, вышел почти навстречу двум мужчинам, сделав шаг к подножию трапа так, чтобы стоять с самого края трапа как бы ненавязчиво. И все же пройти мимо, притворившись слепым, было невозможно. Это короткое и быстрое перемещение почему-то отвратило лекаря, и секундой позже Филипп подумал, что было в этом движении что-то знакомое. Где-то он уже видел подобное поведение на Большой земле. Догадка пришла тут же, мгновением позже. Из-под маски не было видно, как алхимик невольно нахмурился: «Не проповедник. Церковнослужитель».

Тем временем близился конец трапа, и священник был уже так близко, что Филипп смог рассмотреть мельчайшие детали его внешности. Борода священника была довольно длинной, доходила до середины груди и имела неопределенный серый цвет. Однако у этой бороды не было ничего общего с благородной сединой, которую Филипп не раз видел у престарелых ученых Академии и Сиэльстенского университета. Цвет ее был грязным, чередовался с серо-бурыми и абсолютно белыми волосками, рябая борода освежала воспоминания об оспе и не вызывала ничего кроме отторжения. Помимо всего, в ней резвились блохи и вши, что вовсе не было чем-то необычным. И при дворе короля у многих знатных дам были вши в волосах. Тем не менее, эта черта неизменно отвращала Филиппа. Не вши, которых у него, между прочим, тоже не было, а именно блохи. Лекарь терпеть не мог блох.

Священник все стоял и не сводил своих маленьких, глубоко посаженных черных глаз с лекаря. Иногда он переводил их на Эрика и тогда смотрел более приветливо.

Как и думал Филипп, старик подождал, пока они дойдут до конца трапа, и только потом поприветствовал их.

— С новым днем вас, добрые люди.

Голос у священника был старческий, грубый, что поверхность точильного круга, вовсе не ласкающий слух. Однако в нем не чувствовалось бед и болезней, свойственных старикам, от которых их голос становится вялым, бессильным и безучастным. Этот, хоть и выглядел на сто лет старше, чем ему было на самом деле, говорил бодро.

— Добрый день. Извини, Мартин, на этот раз без поселенцев. — Ответил ему Эрик. Филипп предпочел держаться чуть в стороне. — Война с северными племенами тарков, призывы, плыть некому. Те, кто бежит от войны, бегут на юг, а не на запад, за Серединное море.

— Во имя Бессмертных, опять война! Горе, горе народу, которым правит такой король, что ни дня не может прожить без войны! — Вскричал священник и воздел очи горе. Солнце блеснуло в его черных глазках.

— Войны всегда были и будут, такова уж человеческая природа.

— Ваша правда, как бы это не было горько осознавать. — Кивнул старик. Его лицо сделалось грустным, но ненадолго. — Ваш фрегат, стало быть, тоже на войне был.

— Был. Ну, уж мы свое отвоевали, теперь снова возвращаемся на мирную службу. Теперь все вернется на круги своя.

— Благая весть. Но раз так, то где же почтенный капитан Солт? Помню я, он каждый раз в числе первых сходил на берег, как только корабль приплывал.

Филипп почувствовал неладное еще до того, как священник задал свой вопрос касательно капитана. Старик то и дело переводил на него свои глаза и как будто пытался взглядом сделать дыру в маске лекаря, увидеть, что за чувства таятся за белой материей.

— Капитану нездоровится. — Ответил за Эрика Филипп. — Ему стало плохо на пути к Зеленому берегу, он сейчас лежит у себя в каюте.

Только тогда священник полностью обратил свой взгляд на лекаря, и этот взгляд Филиппу не решительно не понравился. Дело было не в чувствах, которые отражались в глазах церковнослужителя, а в старой памяти, всплывшей при виде знакомых образов, при первых предчувствиях. И лекарь был уверен, что сообразил бы сразу, не будь его голова заполнена болью, мыслями о Солте и его дочери. Этот священник, престарелый Мартин, как его назвал по имени помощник капитана, сильно отличался от остальных священников Десилона. Откормленные либо хорошо сложенные, всегда добрые, проповедующие доброту к ближним и смирение с неизбежным, бескорыстную добродетель — такими они стали после Церковного бунта десять лет назад. Не сразу стали, со временем. Но перед Филиппом стоял совершенно другой священник, приверженец старой Церкви, той, которая и устроила страшный по размаху и последствиям бунт. Старый, жесткий, как корень мертвого дуба, загнанный известно кем и известно из-за чего на Зеленый берег священник — таким Филипп увидел Мартина. Внутренний голос говорил алхимику, что со священником ему даже разговаривать не стоит, не то, что иметь какие-то дела и знакомства. Однако пока что Мартин был сама приветливость и сострадание, что не могло не расположить к себе потрепанного лекаря.

— Как жаль это слышать! — Воскликнул Мартин, и в глазах у него появилось горе. — Я буду молиться за то, чтобы капитану как можно скорее стало легче. Скажите, ему плохо? У нас в храме есть комната для больных с койками.

— Не стоит. Забота о нем уже лежит на мне. Лучше его не трогать и не волновать до поры до времени.

— Вы новый член экипажа? — Спросил священник то ли с растущим интересом, то ли с подозрительностью в голосе. — Или, может быть, вы — одинокий поселенец, который бежит от войны?

— Ни то, ни другое. Хотя, правда, мне пришлось быть и членом экипажа, и придется на какое-то время стать поселенцем. Я здесь исключительно по долгу службы.

— Вы солдат?

— Вовсе нет. Извините мою грубость, что не представился. Филипп Эстер, лекарь при королевском дворе.

В груди у Филиппа что-то екнуло. В приветливости Мартина он не сомневался, как не сомневался и в том, что священник не очень обрадуется, узнав о прибытии на берег лекаря. Конечно, он помнил рассказ Солта о ненависти местной Церкви к алхимикам и лекарям, однако реакция Мартина стала для него неприятной неожиданностью.

— Лекарь? — Глаза священника превратились в две черные щелочки. — Не нужен нам еще один лекарь! — Пролаял он.

Филипп почти кожей чувствовал напряжение помощника капитана. Быстро пришло осознание того, что разговор стоит заканчивать, и быстро. Голос алхимика остался равнодушно-вежливым, громче не стал. Самое последнее, что он делал, когда злился, это срывался на крик.

— Я здесь по воле монарха. Нашего монарха.

— И в чем же эта монаршая воля состоит? — Спросил священник, не скрывая презрения.

«Будь на моем месте тарк, этот старик уже валялся бы на дне моря с пробитой головой, а деревню жрало пламя» — подумал Филипп с раздражением и злостью. Краем глаза он заметил неодобрение, полыхнувшее в глазах Эрика. Северянин сдерживался. Но это тяжело ему давалось.

— Поиск лекарства от чумы. На самом деле, не только от чумы, но и от любой болезни, против которой еще не открыто лекарство. К тому же, капитан серьезно болен, ему нужна помощь сведущих в лекарском искусстве людей…

— Вздор и ересь! — Взорвался священник. Его глубоко посаженные глаза полыхали гневом, а сухие руки дрожали, как у пьяницы. Но больше всего лекаря удивило и отвратило то исступление, с которым старик на него напал. — Церковь и без вас прекрасно справляется с болезнями, без вас и без короля с его нечестивыми указами! Не люди должны решать, умереть человеку от хвори или выздороветь, лишь Бессмертные способны решать. И ежели болезнь была послана Деей, то послана она как наказание за грехи, или как испытание, или потому, что человек грешный свое на земле пережил, и не вправе человек противиться воле Богини! Человек смертен, и он может лишь молиться, покаяться перед Вечной и заслужить ее милость. Ваши грязные, богомерзкие дела не останутся безнаказанными, кара постигнет вас, если вы помешаете божественному умыслу! И коли уж капитан болен, умаляюсь перед вами, передайте его церкви, не трогайте его душу своими темными искусствами, не яды рукотворные, а лишь молитва может его спасти, молитесь с нами, и, возможно, Богиня изменит свое решение, будет благосклонна к…

— Роль Богини в жизни людей нельзя недооценивать. — Перебил его Филипп ледяным голосом. — Однако испытания на то и испытания, чтобы люди решали их сами, а не рассчитывали на помощь Бессмертных. Мой пациент требует внимания и ухода, чрезмерного внимания и ухода, уважаемый Мартин. Я буду молиться, но вот то, где больной будет лежать, предоставьте решать мне. Теперь прошу меня простить… У меня дела.

После этих слов Филипп, едва сдерживая проклятия, развернулся и ушел, теряясь в собравшейся вокруг фрегата еще редкой толпе и оставив позади надрывающегося, налитого кровью и яростью священника. Эрик не растерялся и взбежал по палубе, пока Мартин сверлил глазами лекаря и кричал ему в спину проклятия, тряся посохом. Филипп ни разу не обернулся, хоть и был безумно зол на священника. Он потерял время, выслушал безумную, фанатичную речь, перебил эту речь, наладил отвратительные отношения со старым безумцем, который, скорее всего, и есть правящая верхушка местной Церкви. Даже если нет, весть скоро дойдет до всех, о нем начнут шептаться и косо поглядывать на него. Но это будет потом, значительно позже, чем если бы слух пошел народными усилиями. Филипп сам видел, что жиденькая толпа, которая собралась в основном вокруг ларьков, почти не обратила внимания на ругань церковнослужителя. Проблемы будут, но позже. Сейчас у него есть другая проблема, решение которой может решить все остальные, зарубив их на корню. Нужно найти Ванессу, эту таинственную девушку-алхимика, и вылечить Солта. Главная и единственная его задача на много дней вперед.

Все больше людей собиралось на пристани, сбившаяся в основном у прилавков толпа становилась все гуще с каждой минутой. Жители поселения были заняты торговлей и обменом, кто-то старался сбить цену на товар, кто-то уже расплачивался или получал деньги. Филипп вошел в редкую толпу, лавируя между отдельными людьми, и с некоторым облегчением почувствовал, что яростный взгляд священника больше не жжет ему спину и затылок. Его окружила масса одинаковых блеклых одежд, в основном глинистого цвета и его оттенков, на которых не были заметны пятна грязи. Лица тоже были почти одинаковыми — радостные, часто местами грязные, смотрящие настороженно на Филиппа и восторженно на прилавки. Отличались они только чертами лица. Никого из них алхимик не мог выделить. Можно было спросить у любого из них, где дом Ванессы, Филипп не сомневался, что они ему ответят и все расскажут. Но как только он отойдет подальше, его вопрос обрастет нелепыми подробностями, и кто-то особо догадливый увидит меж строк этого вопроса что-то ужасно странное, припишет этой странности все беды за последние шесть лет и пустит слух по деревне. Поэтому Филипп искал кого-то, кто не похож так сильно на простого деревенского обывателя: солтыса, десятинника, или любого человека, лично знакомого с Ванессой. Саму Ванессу, что было бы наиболее предпочтительным.

Толпа густела с каждой минутой, и лекарю становилось все труднее пробираться сквозь людскую массу, не расталкивая встречных тростью. Человеческий поток кончился неожиданно, так что Филипп почти вывалился из скопища вокруг прилавков. Он не сразу понял, что под ним больше не деревянный помост, а живая земля, слегка припорошенная песком. Он отошел на несколько шагов от края человеческого моря, оглянулся и увидел толпу, в которую вливались все новые и новые фигурки во все тех же одеждах, с теми же восторженными лицами. В ней он никого не нашел, хоть и прошелся взглядом по каждому человеку в ней, в этом лекарь был уверен почти полностью. Небольшое сомнение закралось к нему в душу. Вдруг он пропустил кого-нибудь? Но еще одного, последнего взгляда на густеющую толпу хватило, чтобы сомнения эти обратились в прах. Филипп оглядел глазами всю картину пристани. За людской стеной не было видно корабля, только мачты и убранные паруса. Лекарь провел взглядом по толпе, и тут что-то задержало его взгляд.

Что-то он заметил боковым зрением, что-то со стороны окруженных толпой прилавков. Филипп внимательно прошелся взглядом по пристани и почти сразу заметил человека, юношу, стоящего на небольшом, порядка тридцати шагов, отдалении от деревянного настила на песчаном пляже.

Это был молодой человек, одетый в легкую куртку из коричневой бычьей кожи, грубые рабочие штаны того же цвета, что и куртка, носил короткие светлые волосы и был довольно рослым и широкоплечим. Взгляд юноши был устремлен к кораблю, а плечи расправлены так, что воображение Филиппа дорисовало ангельские крылья за его спиной и меч в руках, направленный острием к земле. Однако в руках юноша держал не меч, а небольшой прямоугольный предмет, завернутый в какую-то ткань. В том, что прямоугольный брус был книгой, лекарь не сомневался. Что еще мог парень с такой внешностью заворачивать в мешковину? Уж точно не деревянную заготовку и не коробку с сон-травой.

Юноша стоял на небольшом отдалении от пристани наравне с алхимиком, не обращая внимания ни на что, кроме корабля, и потому Филипп смог разглядеть его глаза. Во взгляде парня помимо живого интереса и какого-никакого ума была искра огонька, присущего людям, способным помышлять и мечтать о великом и героическом, и эта искра отчетливо виднелась в них, когда он смотрел на мачты фрегата. От этого взгляда в его внешнем виде появлялось что-то обезоруживающе простое и честное, благородное. «Мечтатель. Романтик» — подумал Филипп и был прав.

Лекарь не смог сдержать улыбки. Похоже, он нашел того, кого искал, и довольно быстро. Фортуна сегодня улыбалась ему.

* * *

Нил так и не дошел до пристани. Где-то на полпути он взвесил все и решил, что ему нечего там делать. Разумеется, ему, как и всем, хотелось взглянуть поближе на фрегат, которого не было столько лет, хотелось увидеть товары в лавках. Однако толпа, собравшаяся вокруг ларьков, была видна далеко за пределами пристани. Нил тут же решил, что стоять в этой очереди ради любования кораблем и предметами лавок будет занятием неблагодарным. Тем более что денег у него шаром покати, и купить он ничего не мог. Придется зайти в следующий раз.

Только вот для того, чтобы посмотреть на корабль, не нужно было стоять в очереди. Толпа, сбившаяся в кучу на пристани, состояла из всех подряд: кто-то пришел поглазеть на фрегат, на моряков, кто-то пришел поглазеть на товары в лавках, кто-то пришел что-то купить или продать. Посмотреть на корабль можно было с берега, отойдя на некоторое расстояние от пристани. Там Нил и остановился.

Уже раз взглянув на корабль, Нил не смог отвести от него глаз. Казалось, что фрегат стал только лучше за те годы, что его не было. И сорванный с задней мачты парус нисколько не приуменьшал красоту корабля, наоборот, отсутствие одного паруса говорило о том, что «Гордый» попал в какую-то передрягу по пути к Зеленому берегу. Может, это даже был недавний шторм! Чем дольше Нил смотрел на корабль, тем больше понимал, насколько подходит фрегату его имя. Как бы он хотел хотя бы на день оказаться на нем во время мореплавания, испытать на себе, что такое настоящее приключение, почувствовать то же, что и люди, которые посвятили свою жизнь кораблю, команде и огромному морю!

За всеми этими мыслями Нил и не заметил, как вытащил из внутреннего кармана куртки книгу, завернутую в мешковину. Когда та оказалась в его руке, он вконец осмелел и дал волю своим самым смелым надеждам и мечтам. Конечно, его влекло не море. Море — это свобода, но ограниченная кораблем, это приключения, но редкие и посреди бескрайнего, одинакового пейзажа из воды и неба. Море не для него. Иное дело — острый меч, другое дело — доспех, боевой конь, щит, способный выдержать удар скалы, вот где есть место мечтам о подвигах и доблести. Рыцарь, а не моряк — вот его мечта. И все же «Гордый» завораживал Нила тем, что был похож на одного из таких рыцарей — потрепанный, избитый, он прошел через все трудности и держался гордо, достойно, как подобает воину. Может, и он, Нил, сам когда-нибудь сядет на этот корабль, и тогда начнется его новая жизнь, сбудутся его мечты?

Из грез его вырвал раздавшийся совсем рядом, слева и сзади, приглушенный мужской голос:

— Доброе утро, юноша. Любуетесь кораблем?

Нил тут же отвел взгляд от корабля, обернулся, засовывая книгу обратно в карман. В шаге от него стоял довольно высокий мужчина, одного роста с Нилом. В плаще, белой полотняной маске, шляпе, перчатках, кожаной куртке. Ее, кажется, носят королевские оружейники. Незнакомец был полностью облачен в плотную одежду, не было на нем ни одного места с открытой кожей. Один вид этого человека вызвал у Нила подозрения. Стеклышки маски были устремлены к кораблю, на который только что смотрел юноша.

— На некотором отдалении он выглядит лучше, чем вблизи, с пристани. Не ходите туда, там страшная давка у ларьков.

— Вы с корабля? — Спросил немного растерявшийся Нил и только потом понял, что его вопрос лишен смысла. Каким же еще способом мог незнакомец приплыть на Зеленый берег?

— Увы, люди еще не изобрели способа путешествовать по небу. Да и так ли это нужно? Слишком ненадежным будет этот способ, воздух в небе куда менее стабилен, чем вода в море. Я был внутри фрегата, прожил в нем месяц, был на нем во время шторма. Его изрядно потрепало. И вот сейчас я думаю, что он не зря получил свое имя. Одно дело пережить шторм, другое — выйти из него побитым, не потеряв достоинства, и выглядеть победителем. Не каждому это дано, как вы считаете?

— Так и считаю. — Проговорил Нил удивленно, но не растерянно. Теперь он задавался только одним вопросом: кто этот человек? И, главное, почему незнакомец подошел к нему?

— Извините, не представился сразу. Филипп Эстер, лекарь, прибыл на Зеленый берег по долгу службы. А ваше имя, позвольте?..

— Нил, сын Андора. — В свою очередь представился Нил. Только теперь он заметил, что этот Филипп обращается к нему в вежливой форме. От этого недоверие, которое несколько спало, снова возросло.

— Рад знакомству, Нил. Однако предлагаю на этом момент оставить любезности. Я пришел к вам с делом, точнее, с очень важной просьбой.

— С какой просьбой?

— Я прошу отвести меня к Ванессе, местному лекарю. На корабле срочно понадобилась ее помощь.

Нил подумал, что здесь что-то нечисто. Ведь если он — лекарь, зачем им на корабле еще один?

— Извините, я, наверное, не смогу вас провести. — Чуя неладное, попытался соврать Нил. — Я у нее ни разу не был, поэтому не знаю дорогу…

— Провести меня, юноша, вы действительно не сможете. — Тем же спокойным тоном ответил Филипп. — Вы лично знакомы с Ванессой. Иначе откуда бы вы взяли книгу, которую так заботливо прячете в мешковине и во внутреннем кармане?

Нил почувствовал, как стыд заливает его изнутри — он терпеть не мог врать и не соврал бы, если бы не чувствовал опасности, грозящей Ванессе. Однако следующие слова Филиппа прогнали это чувство вместе с крупными сомнениями, и заменили его страхом и волнением.

— Впрочем, я понимаю ваши подозрения, и не могу винить вас, ведь вы желаете самого лучшего Ванессе, поэтому так поступаете. Вы думаете, что я не тот, кем назвался? Напрасно. И из-за книги я ни ее, ни вас преследовать не буду. Я лекарь, а не инквизитор. Скажу начистоту, чтобы унять все подозрения и недомолвки: отец Ванессы, капитан Солт, очень плох. Ему нужна помощь лекаря, знакомого с местными травами. Ему вообще нужна любая посильная помощь, в том числе и ваша, юноша. А теперь идемте, показывайте дорогу, и советую ускорить шаг. Капитану только временно лучше, каждый час на счету.

— Хорошо. — Поспешно кивнул Нил и быстрым шагом направился к главной дороге, увлекая за собой лекаря. Все вопросы и оставшиеся недомолвки как-то разом показались ему незначительными.

В течение нескольких минут никто из них не собирался продолжать разговор. Филипп был слишком серьезен, даже несколько мрачен, хоть всех его чувств не было видно под маской. Зато они хорошо ощущались — идущий рядом с ним Нил чувствовал, что лекарь весь напряжен, над ним как будто повисла тяжелая серая туча, в любой момент готовая громыхнуть молнией. Сам Нил терзался, потому что ему совестно было снова заговорить с человеком, который уличил его в умышленной лжи. Однако его волновало то, что случилось с капитаном, ведь он был отцом Ванессы, самым важным человеком для нее. Все то время, пока они шли молча, Нил думал, стоит ли ему спрашивать или лучше подождать, пока все само выяснится. Да и захочет ли этот лекарь делиться тайнами с тем, кого поймал на вранье? Но юноша был близок с Ванессой, близок достаточно, чтобы несчастье ее отца затронуло его душу. В конце концов, когда они уже шли по главной дороге между рядами домов, Нил решился, мысленно укоряя себя и считая, что ничем хорошим его вопрос не кончится.

— Филипп, вы… — Осторожно начал он, стараясь вместе с первыми словами отбросить последние сомнения. Мертвенно-бледная маска лекаря повернулась к юноше с этими словами, и тот снова почувствовал робость. Мысль о героях романов, промелькнувшая у него в голове достаточно явно, придала ему недостающих сил и смелости. — Вы расскажете мне, что с ним произошло?

Несколько секунд Филипп молчал, и было слышно, как мокрая земля чавкает под подошвами обеих мужчин. Тогда этот звук показался Нилу очень громким.

— Я должен вас предупредить, — начал алхимик, — что если вы начнете об этом распространяться, мне придется вырезать вам язык. Фигурально выражаясь или нет — не важно. Вы должны понимать, чем грозят слухи о болезни Солта. Пообещайте, что не проболтаетесь.

— Обещаю.

И вместе с этим Нил пообещал больше не врать этому человеку в маске. Кто бы он ни был и как бы не разговаривал, как бы не было велико недоверие Нила по отношению к нему, он видел, что этот лекарь действительно хочет помочь Солту. Чего стоило одно его волнение на этот счет, которое кожей ощущалось на расстоянии вытянутой руки от самого лекаря. Но алхимик Филипп Эстер оставался большой загадкой для Нила. Юноша не доверял лекарю, но видел в нем спасение капитана Солта.

— Хорошо. Слушайте внимательно, пока мы идем, потому что потом времени не будет…

Филипп рассказал Нилу о болезни Солта, о ее тяжести и о том, что он надеется найти в Ванессе решение проблемы. Возможно, она знает лекарство, а если нет, то у нее есть ингредиенты и травы, которых нет у Филиппа. Лекарь еще раз акцентировал внимание на том, что любая оговорка в присутствии посторонних крайне нежелательна.

Когда Нил задал свой вопрос, близился конец главной дороги.

— Послушайте, Филипп… Я, конечно, в любом случае не собираюсь распускать слух, ничего хорошего от них ждать нельзя, но вы так говорите об этом, как будто пущенный слух означает смерть всего селения.

— И вы должны понять, что я не преувеличиваю. Капитан в тяжелом состоянии, болезнь мне неизвестна, его положение и так крайне незавидное. Очень надеюсь, что его удастся вылечить, потому что это будет очень тяжело сделать. И если все обернется дурно… Если все обернется дурно, то я сомневаюсь, что Ванесса, и я в том числе, доживем до следующего месяца.

— Но почему вы так считаете? У Ванессы нет врагов…

— Церковь не любит алхимиков, Нил. И уж тот старик, священник, которого я повстречал у корабельного трапа…

— Отец Мартин? Он всегда встречает поселенцев у корабля.

— Так он все-таки первосвященник? Черт… Уж этот точно постарается извести и ее, и меня. Да, не смотри на меня так, я знаю, что говорю. Ты слышал о Церковном бунте?

— О том, что был десять лет назад в Сиэльстене? Слышал, все слышали.

Вдвоем они сошли с главной дороги, прошли между рядами домов и ступили на узкую тропинку. Нил шел первым, и он то и дело оглядывался через плечо на Филиппа, стараясь не прослушать его слова и не показаться грубым.

— Я был во дворце во время бунта. Его устроили такие же церковнослужители, как ваш Мартин. Такие же костные, неспособные взглянуть дальше собственного носа и вырасти выше своих коленей. Старые безумцы, живущие и учащие других жизни по небылицам и сказкам, которые противоречат всем известным законам мироздания и канонам религии… Если бы не отец Ванессы, который все еще пользуется милостью короля, боюсь, ее бы давно сожгли.

— Но она пользуется добротой и уважением среди жителей. — Не очень уверенно возразил Нил, все еще глядя на открытую калитку. — Разве такое возможно? То есть, я имею в виду, чтобы Церковь пошла против воли целого народа?

— Нил, не будь наивным. Церковь и вера многие века назад перестали служить высшей цели, перестали объединять людей и вести их к взаимной любви и процветанию, к свету вечной Истины. Когда-то, в лучшие времена, это на самом деле было так. До недавнего бунта и ответной чистки короля Церковь долгое время только и делала, что стравливала людей между собой, организовывала войны и восстания, пытаясь захватить власть и земли. А прежней веры почти не осталось. Религию, проповедующую священность любой жизни и доброту к ближнему, истерзали, разорвали и слепили заново, сделав из нее орудие войны, порабощения и взаимной ненависти между людьми. Не думай, что хорошая репутация Ванессы и любовь жителей — такой уж надежный щит. Церковь веками училась стравливать людей между собой, и я не сомневаюсь, что Мартин — хранитель и способный адепт подобного знания.

Среди деревьев вдалеке уже показался дом Ванессы. Нил первым увидел забор вокруг ее дома и удивился, заметив, что калитка не заперта. В душу ему закрались смутные сомнения и неясная тревога.

* * *

Ванесса, как она и думала, слишком засиделась за книгой ночью. Трактат был написан слишком хорошо, чтобы его можно было просто взять и перестать читать, а его содержание, текст и иллюстрации были по-своему интересными, местами жуткими, когда речь заходила о строении тела и действии болезни. Эта легкая жуть только добавляла увлекательности. Девушка и не заметила, как наступила глубокая ночь. Свеча догорела и потухла, в дом тут же ступила абсолютная темнота. Только поэтому Ванесса и уснула — искать в такой темноте свечи, даже в собственном доме, ей было жутко, так же как выходить из кровати и бродить в непроглядной темноте. Темнота и усталость, накопившаяся за день, тут же дала о себе знать, и глаза сами слиплись, сознание утекло куда-то далеко, давая телу девушки отдых. В перспективе был подъем не раньше позднего утра, а то и начала дня.

Тем больше было ее удивление, когда она проснулась ни свет ни заря. Проснулась от резко вспыхнувшего чувства сильной тревоги, которое тут же начало стремительно улетучиваться, стоило ей открыть глаза. Секундой позже Ванесса только недоуменно и немного испуганно озиралась по сторонам, сев в постели и ища в посветлевшем доме причину своих страхов. Разумеется, в нем все было на своих местах, ничего лишнего и недостающего. Даже фитилек остался в той же позе, в которой захлебнулся в воске растаявшей свечи. Именно в воске. Эти свечи Ванесса берегла для чтения вечером, а простые, из жира, использовала в остальных случаях.

Еще немного подумав, что могло бы стать причиной такого неожиданного и необычного пробуждения, девушка легла обратно в постель, завернувшись в одеяло и сладко потянувшись. Не все ли равно? Ей все еще хотелось спать. Однако она была твердо уверена, что уснуть у нее больше не получится. Она никогда не могла заснуть снова после того, как просыпалась. Дрема все еще владела Ванессой, и девушка легко ей поддалась. Ей нравилось вот так лежать в кровати, если она вдруг просыпалась раньше, чем успевала выспаться.

Так прошел час, может, половина, а может, и все полтора, когда раздался знакомый стук в дверь. Узнав его, Ванесса тут же сдернула с себя одеяло, встала и подошла к креслу за лежащей на нем одеждой. Пока второпях одевалась, подумала, что обычно Нил так не стучит. Почему-то его стук на сей раз показался ей чересчур взволнованным и громким, и в любой другой раз она бы непременно насторожилась. Но после неприятного пробуждения, когда она ни с того ни с сего проснулась от беспричинного волнения, она не придала этому внимания. Скорее всего, ей просто показалось, или на ней сказывается вчерашний день. Ванесса только подумала, что стала слишком нервной и нужно будет уделить себе чуть больше внимания, когда представится случай. Не хватало ей еще вскакивать так каждую ночь.

Одевшись, она прошла к двери, думая, что бы могло понадобиться Нилу. Вернуть флакон? А что, если она дала ему не тот препарат? Нет, такого не может быть. Он что-то забыл у нее?

Ключом девушка открыла дверь, стараясь выглядеть спокойной и так, как если бы уже давно проснулась. Как оказалось, совершенно зря.

За дверью действительно оказался Нил, однако его вид растерял девушку. Он был мрачен и напряжен, смотрел взволнованно. Рядом с ним стоял совершенно незнакомый ей человек, одетый плащ с капюшоном и кожаную куртку, какую Ванесса видела у королевских оружейников. Еще на нем были перчатки и белая полотняная маска, на которой единственной неровностью был натянутый носом бугорок ткани. На поясе у него в петле висела трость с гладким набалдашником. Два круглых стеклышка смотрели на нее поверх глаз незнакомца. Весь скрытый плотной, чуть мешковатой от просторного плаща кожаной одеждой, в первый миг он показался Ванессе ожившим големом, какой-то глиняной, плохо слепленной статуей. Однако страха незнакомец не вызывал, его вид и неожиданное появление больше заинтересовали Ванессу, чем испугали. Но растерянности было стократ больше.

— Доброе утро. — Проговорила она нерешительно, чего обычно за ней не наблюдалось. — Нил?

Ее глаза обратились к другу, ища объяснений. В голове промелькнула мысль, что, может быть, накативший на нее с утра страх не был случайностью. Ванессе не хотелось в это верить, и, тем не менее, в ней поднималось уже знакомое недоброе беспокойство.

— Прошу прощения, государыня, но я вас перебью, дело, по которому мы к вам пришли, не терпит отлагательств. Вы — Ванесса? Местный лекарь? — Спросил незнакомец в одеждах.

— Да, это я…

Незнакомец слегка смутил девушку тем, что обратился к ней как к знатной даме. Смутил только слегка — отчасти потому, что в первые семь лет ее жизни к ней обращались не иначе, как «милостивая государыня» или «госпожа», а отчасти потому, что ее ум был занят другим. Она вдруг поняла, что когда-то видела этого человека. Ванесса почти не помнила его, остался только смутный образ, который всплыл сейчас, при повторной встрече. Те же одежды, маска, речь, голос. Но где она могла его увидеть? На Зеленом берегу не было никого, кто носил бы такие одежды, кто мог бы так обратиться к ней, разговаривать вежливо, по этикету. Этот человек с Большой земли появился здесь, на Зеленом берегу, из ниоткуда! Если только…

— Филипп Эстер, придворный лекарь. Рад нашей встрече.

Лекарь слегка поклонился ей. Поприветствовал ее как равного себе по положению, как коллегу, но более уважительно. В ту секунду Ванесса невольно подумала, что этикет въедлив и невольно становится привычкой.

— К делу. Ванесса, «Гордый» пристал к берегу этим утром. — Перешел он после секундных церемоний к делу. — Я, как вы догадались, с него, послан к вам по доверенности вашего отца, капитана Солта.

Голос незнакомца был серьезным и каменно спокойным. При этом он давал понять одной своей интонацией, что ситуация крайне напряженная.

— Отец? Но почему он еще на корабле, а не здесь? Почему он не с вами?

В ее голосе помимо растущей изнутри тревоги прорезалась еле заметная строгость. Она перекрывала недоумение и легкий страх, который вызывала гнетущая неизвестность. Все это почувствовал Филипп, прекрасно разбиравшийся в людях, и, сам того не ожидая, почувствовал легкую гордость за Ванессу. «Узнаю кровь ее отца и ее матери. — Подумал он мимолетно и расправил плечи. — Ванесса Аретин… Мать бы гордилась ею. Ни дать ни взять, дворянка старейшего и знатнейшего рода Аретин, как есть!» Однако серьезность дела оборвала крылья мимолетных грез.

— Ваш отец болен неизвестной болезнью, которая настигла его в море. Он плох, и я пришел просить вас о помощи.

— Болен? Чем?

— Если бы я знал. Я надеюсь, что болезнь местная и она вам известна. Лечение нужно начать как можно скорее. А вам нужно пойти с нами и осмотреть вашего отца на тот случай, если болезнь окажется неизвестна мне, но известна вам.

— Да, хорошо. Сейчас. Возьму кое-какие препараты… — Она развернулась и уже собралась идти к полке с лекарствами.

— Не нужно. Просто осмотрите его, скажите нам, знаете ли вы, как ее лечить и чего от нее ждать. Если вы ее узнаете и у вас есть лечащие препараты, мы не будем его переносить к вам, не будем тревожить. Идемте.

Ванесса ничего не ответила, только быстро надела туфельки и схватила со стоящего у входа стула кожаную суму на поясном ремне. Филипп сразу понял, что это ее полевая сума лекаря со всем необходимым для оказания первой помощи — остановки кровотечения, перевязки ран и остановки действия ядов. Филипп мысленно похвалил девушку за предусмотрительность и чувство ответственности. Именно эта незначительная черта во многом определяла ее отношение к делу, и алхимик понял, насколько Ванесса настроена серьезно к своей практике. Интересно, она сама до этого дошла или вычитала где-то? Никто подсказать ей не мог.

Ванесса быстро и довольно проворно закрыла дверь на замок, Филипп в это время сошел с крыльца. Он перехватил взгляд юноши, направленный на Ванессу, и заранее предугадал его вопрос. Разумеется, Нил сейчас спросит у нее разрешения пройти с ней к больному капитану. Взгляд Нила выдавал его с потрохами, в нем читалось и волнение за его подругу. Но все обернулось несколько иначе, чем лекарь предполагал.

— Ванесса, можно?..

— Иди. — Бросила она. — Можешь даже взойти на корабль. Но в трюм я зайду одна, с ним.

Лекарь понял, что под «ним» Ванесса подразумевает его, Филиппа, но не стал акцентировать на этом внимание.

— Ты уверена? Не…

— Нет, Нил, я не боюсь. — Ответила Ванесса почти строго. — Мой отец болен, о каком страхе может идти речь? Да и чего мне бояться? Средства защиты у меня есть, матросы меня не тронут. А у уважаемого господина лекаря нет отравленного кинжала под плащом.

— Ни в коем случае. — Ответил Филипп и заметил, как юноша еле видимо вздрогнул при упоминании о кинжале.

«Да ты мне не доверяешь, дружок. Ну-ну. Никто не свободен от предрассудков» — усмехнулся под своей маской лекарь.

— Филипп, идемте скорее. — Поторопила девушка алхимика в маске. — И ты не стой.

Она поторопила Нила одним взглядом, которого оказалось достаточно. Обратный путь к кораблю занял чуть меньше времени. Филипп то и дело поглядывал на юношу с девушкой, пытаясь высмотреть потаенные мысли и настроение. И если с Нилом это не составляло большого труда, то с Ванессой дело обстояло куда сложнее. Она старалась скрыть себя перед незнакомцем, по отношению к которому не испытывала ни страха, ни недоверия, ни расположения, а доверяла совсем чуть-чуть и только потому, что он назвался лекарем и доверенным ее отца. И все же он часто ловил ее изучающий взгляд на себе, быстрый, практически молниеносный, как бы невзначай пробегающий по нему. И он был прав: Ванесса действительно никак к нему не относилась, было только незначительное, ни к чему не обязывающее доверие и заинтересованность выделяющимся среди местных жителей человеком. В любое другое время она бы поддалась этой заинтересованности, начала бы задавать себе вопросы о том, откуда этот лекарь взялся, зачем приплыл в такую глушь, каким образом оказался на корабле. В любое другое время. Мысли о тяжело больном отце не давали ей покоя, неизвестная для незнакомого, но кажущегося профессиональным лекаря болезнь настораживала, изводила и бесила ее своей неизвестностью. И все это блекло перед всепоглощающим страхом за отца. Всего этого Филипп не смог прочесть в синих, холодных и невероятно глубоких глазах девушки, которые прятали в себе секреты души, как два голубых омута. Только страх за отца он и смог различить, и он всецело разделял этот страх с молодой дочерью капитана.

Ванесса шла следом за лекарем, на этот раз уже он указывал дорогу к кораблю. Страх изматывал, неведение изводило. Сначала утром, теперь сейчас. Она чувствовала, как к ней присосался огромный слепень, который вытягивает из нее все спокойствие, делая ее все боле раздраженной, разжигая злость и чувство бессилия, которое порождало неведение. Ванесса прокляла этот страх несколькими самыми ужасными ругательствами, которые только знала, повторила про себя эту мантру несколько раз, но это, разумеется, не помогло. Ей нужен был способ отвлечься от страха и вздохнуть глубже, и тогда она вспомнила, что ей, вроде бы, был интересен шагающий впереди нее незнакомец. Филипп, кажется, его имя? Филипп Эстер, хорошо. Ей, конечно, наплевать, если она вдруг ошибется и назовет его как-нибудь по-другому, да и дворцовый этикет почти выветрился за десять дней жизни в деревне. Только вот обижать лекаря ей почему-то не хотелось. Наверное, все-таки нетленные останки хороших манер. Девушка даже начала чуть-чуть жалеть о том, что сказала о нем в третьем лице в его присутствии, так, как будто его не было тогда возле ее дома. Это же неприлично, черт возьми.

— Филипп, скажите, а вы как оказались на корабле моего отца? Вы, кажется, назвались придворным лекарем.

— Верно, я придворный лекарь. — Сказал он без хвастовства.

— А придворному лекарю часом не положено сидеть при дворе?

Филипп сначала удивился, даже несколько опешил от подобного вопроса, но потом с его губ слетел короткий смешок. Девушка попала в самую суть.

— Еще как положено. Было непросто уломать нашего правителя. Он меня, видите ли, слишком ценит, и вообще носится со мной, как квочка с цыпленком. Я почти месяц собирал доводы, чтобы выиграть в споре.

— И как? Понадобились все те аргументы?

— Часть. — Уклончиво ответил Филипп, и по его голосу было непонятно, какая это часть, нулевая, меньшая или большая. — Главным аргументом стала цель мореплавания.

— Надо же. И какая у вас цель?

— Найти лекарство от чумы…

— Ого, благородное начинание!

«Никакого такта. Ноль уважения. Удивительно» — укорил ее Филипп.

— Впрочем, есть еще одна, о которой вам знать не положено, это мое личное дело.

— Да ладно, я ведь все равно узнаю. Вся деревня узнает, вы не представляете, как тут быстро расходятся слухи.

Внутри Филиппа начало расти раздражение. Сначала он не обращал внимания, но это было сложно. Потомственная дворянка, детство провела в высшем обществе, а разговаривает так, будто родилась в хлеву. В какой-то момент он не выдержал, однако это не был срыв, всего-то было неприятно видеть девушку с гордой фамилией Аретин с такими манерами. Просто он решил намекнуть ей на ее поведение. Совсем чуть-чуть.

— А я думал, Солт обучит свою дочь этикету. Или хотя бы отучит от манер вести себя по-свински.

После этих слов он ожидал услышать всплеск протеста или что-нибудь саркастическое (что, наверное, просто вывело бы его из себя). Вместо этого ответом ему стало молчание. Ванесса, которая во время разговора поровнялась с лекарем и шла рядом, просто отвернулась от него и пошла дальше молча. Потом отошла немного назад, не заходя ему полностью за спину, пошла слева и сзади от него.

«Вот это реакция. Я что, умудрился ее обидеть?» — подумал Филипп. Чувства того, что он сделал что-то неправильно, не возникло. И обиды девушки он тоже не чувствовал, было что-то другое. Было что-то в ее лице и глазах, когда она отвернулась. Лекарь попытался вспомнить этот мимолетный образ. Неужели сожаление? Стыд? Близко, очень близко.

За раздумьями он пропустил момент, когда Ванесса вновь поровнялась с ним. Лекарь заметил ее, только когда на краю зрения увидел прядь ее густых смолисто-черных волос. Еще недолгое время она шла рядом с ним молча. Когда заговорила, в ее голосе больше не было тех хорошо заметных капель дерзости.

— Извините. Я не хотела вас обидеть.

— Обидеть? — Он посмотрел ей в глаза, сверкнув на солнце стеклышками маски. На этот раз Ванесса не пыталась скрыть своих чувств, и было видно, что ей стыдно и она извиняется.

— Я не нарочно, правда. И, ради всего, не думайте, что отец меня ничему этому не научил. — Она снова отвернулась, чтобы спрятать вспыхнувшее в темных и холодных глазах смущение. — Он хороший человек, интеллигентный, прекрасный отец.

«Ага, так вот, в чем дело. — Понял Филипп. — Она стыдится того, что выставила Солта в моих глазах плохим отцом и невежей. Что ж, не буду ее разочаровывать».

— Я знаю. Мы были с ним знакомы долгое время.

— В самом деле? Он никогда не упоминал о вас.

Филипп почувствовал, как что-то тонкое и острое кольнуло его в сердце.

— Он тогда был адмиралом, я — лекарем при дворе. Мы редко пересекались, и, тем не менее, я успел хорошо его узнать, и знаю, что он обучил бы свою дочь хорошим манерам. Потому я удивился, когда увидел ваше развязанное поведение.

— Извините. Я правда не нарочно.

— Верю. Один вопрос: если не нарочно, если вы знаете этикет и вежливость вам не чужда, как я только что убедился, почему вы повели себя так распущенно?

— Привычка. — Она неожиданно улыбнулась краями губ. Улыбка вышла приятной, хоть и была слабой. — Знаете, этикет и манера общения — он как акцент. В разных местах, как в странах, он разный, в каждом свой. А человек ведь во всем старается быть похожим на других. Я как иностранец, приехавший в неродную страну надолго. И когда иностранец долго живет в другой стране, он и сам не замечает, как его акцент меняется, становится таким же, как и у других жителей того места. Вот и с этикетом и манерой речи так же. Живешь при дворе, или хотя бы в хорошем городе — говоришь культурно, как знать. Живешь с бандитами — говоришь, как они. А если со свиньями, то по-свински.

— Интересное наблюдение. Много объясняет.

— Вы правда на меня не злитесь? Ни на меня, ни на отца?

«Да что со мной такое? — Разозлилась на себя Ванесса. — Сколько уже можно у него спрашивать! И почему мне так важно, каким он считает меня и моего отца? Как будто мне с ним остаток жизни жить…» — Подумала девушка, почувствовав, что злость ее вышла откровенно слабой. Она снова взглянула на Филиппа. Но на этот раз не куда-то за его плечо, мимо него, а в стеклышки маски, в глаза, которые прятались за ними.

Лекарь столкнулся с ней взглядом, и только сейчас понял, что глаза у нее совершенно необычные. Сначала цвет показался алхимику простым голубым, может, несколько темным, и поэтому отталкивающим. Однако теперь Филипп по-настоящему видел, что это за цвет глаз. Цвет воды Ледяного моря на глубине. Он так же менялся от голубого к темно-синему, почти черному, был таким же холодным, как это море, льдины которого погубили не один десяток кораблей. И так же затягивал вглубь.

— Нет, не злюсь. Ни на вас, ни тем более на вашего отца. Так, стало быть, ваша развязная манера вести разговор — влияние деревни?

— Скорее уловка, которой хорошо отваживать излишне любопытных и тех, кому хватает смелости свататься ко мне. — Она коротко усмехнулась. То ли презрительно, то ли грустно. — Впрочем, и то, и другое. Это уже вошло в привычку.

— Понимаю. Надеюсь, мне не придется провести здесь столько дней, чтобы колкость и развязность стали моими привычками.

Ванесса тихо и коротко посмеялась. Нил шел сзади и слушал их разговор, не вмешиваясь. Положение духа у него было не самым лучшим, и не только из-за болезни Солта. Ванесса сперва разговаривала с Филиппом колко, как всегда, и это было приятно Нилу, который лекарю не слишком доверял и не испытывал к нему симпатий. Но его подруга становилась все любезней с каждой секундой, даже на какое-то время вовсе забыла про него, и от этого Нила колола ревность. Он понимал, что его чувства низки и безосновательны, но ничего не мог с собой поделать.

— Вы здесь надолго?

— Пока не найду лекарство от чумы.

— А если болезнь все-таки неизлечима? Что тогда?

— Нет неизлечимых болезней. На каждую найдется управа, и если ее нет на Большой земле, в Десилоне и других государствах, она есть здесь.

— С таким настроем вы точно его найдете. — Улыбнулась она в ответ.

Остаток пути до корабля прошли молча.

Разговор на отвлеченную тему несколько снял напряжение с Ванессы. До пристани она шла уже без того страха, который охватил ее на пороге после слов незнакомого лекаря. Впрочем, она все еще не знала о нем ничего, кроме того, что он лекарь при дворе короля и знаком с ее отцом. Остальное было для Ванессы тайной, покрытой мраком, который не спешил рассеиваться. Она все еще испытывала к незнакомцу легкое недоверие, но вместе с тем чувствовала, что в Филиппе есть какая-то исключительность. Она проявлялась в нем во всем: в манере разговора, легком южном акценте, его одежде… Филипп слишком отличался от жителей Зеленого берега, он был как будто из другого мира, лучшего мира. Эта исключительность была настораживающей и вселяющей доверие одновременно, так что Ванесса сама не могла понять, чего ей больше хочется — держаться подальше или разговориться с ним о чем-нибудь. Поэтому решила совсем немного подождать.

Стоило пристани показаться из-за домов, как шаткое спокойствие улетучилось. Ванесса, увидев причал и фрегат, почувствовала растущий страх и беспокойство, почти такие же сильные, как те, что разбудили ее утром. Она оглянулась на Нила — тот шел, глядя на корабль. То же напряжение и страх отражались на его лице и в глазах. Девушка была готова поспорить, что и Филипп ощущает примерно то же.

Толпа на пристани рассеялась. Не исчезла и не разошлась, а именно рассеялась — люди, удовлетворенные тем, что они увидели на прилавках, купили, обменяли или продали, быстро покидали тесное скопление у скромного торгового ряда и шли в другое, менее людное место на пристани. Она уже успела превратиться из торговой площади в место, где люди собирались после всех дел обсудить свои дела, проблемы и радости — покупки, цены, новые товары, сам факт того, что «Гордый» наконец-то навестил их. Ванесса шла через значительно поредевшую толпу людей вслед за Филиппом. Она не видела никого из них и не слушала, о чем они говорят, настолько девушкой овладел страх увидеть что-то ужасное в каюте своего отца. Люди замечали Ванессу, оборачивались ей вслед, что-то говорили ей. Какой-то крестьянин попытался заговорить с ней о своей больной корове.

Филипп облегченно выдохнул, заметив, что у трапа больше нет первосвященника. Вместо него их ждал Эрик, в глазах которого при виде Ванессы промелькнуло облегчение.

— Как он? — Сходу спросил Филипп.

— Бредит. Пока вас не было, выпил еще два кувшина воды. — Филипп кивнул и прошел мимо. Ванесса на мгновение задержалась, прежде чем пойти следом. Тут Эрик улыбнулся девушке. — Привет, Ванесса. Как ты?

— Привет, Эрик. Я к отцу по делу.

— Знаю, Филипп мне уже все рассказал.

Ванесса кивнула и шагнула на палубу, когда Эрик придержал ее за локоть, невольно приблизив к себе. Девушка удивленно посмотрела на помощника ее отца, и ее удивление еще больше возросло, когда она увидела страх в глазах северянина. Когда она была младше, ей казалось, что этих суровых и благородных людей, хранящих в себе древнюю, как мир, культуру и традиции предков, вообще невозможно чем-то напугать.

— Мы все на тебя рассчитываем, Ванесса. Надеюсь, ты знаешь, что делать, потому что больше никто этого не знает. Ему действительно плохо.

Девушка проглотила подступивший к горлу комок и кивнула. Эрик отпустил ее рукав, кивнул в ответ, давая понять, что больше ее не задерживает. Он был мрачен.

— Иди, — сказал он, — это слишком важно, чтобы тратить время на болтовню.

И она пошла к Филиппу, который уже ждал ее у входа в каюту. Рядом стоял Нил, который незаметно прошел мимо во время ее разговора с Эриком. Он уже о чем-то спорил с лекарем, но не слишком жарко, на его лице ясно выражалась неуверенность. Ванесса расслышала, о чем они спорили, только когда подошла ближе, почти вплотную — из-за постоянного шума волн и гула толпы на пристани не было слышно половины своих мыслей, не то, что чужих слов. Первыми до нее донеслись слова лекаря:

— Сотый раз повторяю, вы не можете войти!

— Но почему? — Голос Нила казался ей тихими и глухими, поскольку он стоял к ней спиной.

Филипп заговорил, и Ванессе показалось, что она видит лицо лекаря за его маской. Это были лицо и голос терпеливого учителя, который был вынужден в десятый раз повторять одно и то же. Причем повторять прописные истины, которые все и так должны знать.

— Вы — посторонний. И то, что вы знакомы с дочерью капитана, не делает вас ни его родственником, ни уж тем более лекарем.

— Капитан Солт — отец Ванессы, я переживаю за него так же, как за своего. Ее горе — мое горе. Мне бы хотелось быть там с ней, может, поддержать, если надо будет…

Филипп еле слышно устало выдохнул и поднял на юношу указательный палец. Наверняка он уже готовился повторить то же самое, но в менее вежливой форме, или что-то такое, что сбило бы с Нила лишнюю спесь. Однако лекарь так ничего и не сказал — он заметил Ванессу, которая уже была в двух шагах от них, за левым плечом Нила. За стеклами маски девушка, как ей показалось, увидела глаза алхимика, цвет которых было не разобрать, а взгляд недвусмысленно передавал раздражение и немую просьбу. «Ну, давай же, скажи что-нибудь, ты же и так все слышала. Объясни ему, почему он не должен входить каюту» — говорил этот взгляд.

— Ванесса! — Нил проследил за взглядом алхимика и наткнулся на девушку, которая стояла к нему вплотную. Он подумал, что она, возможно, слышала конец их разговора. — Можно мне войти с вами? Мне бы… Хотелось проведать капитана, если можно…

— Извини, Нил, но тут ты ничем не можешь помочь, ты не лекарь. И Филипп прав, как бы ты за него не переживал, он мой отец, а не твой. Придется тебе подождать на палубе. Не беспокойся за меня, это всего лишь болезнь, а не дракон, пожирающий девушек.

Ванесса заметила удивленный взгляд Филиппа. Юноша понял, что она слышала их с Филиппом разговор, и отвел взгляд, окончательно смутившись.

— Хорошо… Я подожду тут. Если он не спит, скажешь, что я приходил? Я просто волнуюсь за него, вот и все…

Филипп нарочито картинно кашлянул за его спиной. Более театральный и фальшивый звук трудно было себе представить. Нарочно или нет, однако у Филиппа он получился насквозь ядовитым, так что Ванесса представила себе огромную змеиную пасть с тысячей клыков с прозрачно-желтоватой жидкостью вместо слюны. Нил еле заметно вздрогнул, Ванесса не смогла сдержать улыбки.

— Непременно. — Она ободряюще хлопнула Нила по плечу, затем повернулась к лекарю, который уже держал в руке связку ключей. — Идемте, Филипп.

Открылась дверь, солнечный свет упал на ведущую вниз короткую лестницу. Филипп ступил на нее первым, Ванесса — следом, закрыв за собой дверь на замок. Нил остался снаружи и какое-то время просто стоял и слушал звук волн и гул толпы.

Юноша шумно выдохнул и прислонился спиной к стене рядом с дверью. Он не злился, скорее обижался — то ли на Филиппа, то ли на Ванессу, то ли на себя. В глубине души он знал, что Ванесса права, но лучше от осознания этого не становилось. Он хотел быть рядом с ней в трудный момент, — а в том, что он трудный, Нил не сомневался после слов лекаря, — хотел помочь по мере своих сил. Ведь он же любит ее, черт возьми! И кто знает, что она о нем подумает, что ей еще наговорит лекарь. Конечно, Нил не мог этого знать, но ему казалось, что он выставил себя посмешищем перед Ванессой, упал в ее глазах.

Пока Нил стоял у двери, Эрик спустился с правой лестницы, ведущей на корму. Он заметил Нила, который упорно старался не замечать никого вокруг себя и слиться с дощатой стеной, и, недолго думая, подошел к нему.

— Привет, парень. Ты друг Ванессы?

— Да, друг. А что? — Спросил Нил без особого интереса и желания продолжать разговор.

— Что, не пустили? — Участливо спросил Эрик.

— Не пустили. — Глухим эхом отозвался Нил.

— И хорошо. Никто, кроме этих двоих, Солту не поможет, а лишний там только себе навредит.

Нил кивнул, понимая, что помощник капитана прав, но все же обиделся. Не потому, что Эрик был одного мнения с Филиппом, а потому, что его назвали «лишним».

— Я просто хотел навестить его, увидеть, как он.

— Не на что там смотреть, парень, вообще не на что. У него такой бред, я сомневаюсь, что он и дочь узнает. Тяжело ей будет, бедной. Не заслужила она такого горя.

— Вот я и хотел пойти с ней… Если вдруг…

Нил запнулся, подумав, что этого не нужно было говорить, но Эрик понял его без лишних слов.

— Нет, сомневаюсь, что ты помог бы. Ванесса — девушка гордая, при чужих слезы лить не будет. Будет держать их. А когда девушка держит в себе горе, не давая ему излиться, это еще хуже для нее, чем рыдания. И уж самое худшее для ее мужа.

Юноша открыл было рот, чтобы возразить, но закрыл его, так ничего и не сказав. «Как бы ты за него не переживал, он мой отец, а не твой» — вспомнил он слова Ванессы. А ведь этот человек прав. Нил не ее родственник, не ее муж и не молодой жених, это верно. Он и не лекарь, поэтому его не пустили. Но что, если дело не только в этом? Какие бы чувства он к Ванессе не испытывал, какой бы он замечательной ее не считал, не может ли быть так, что она считает его всего лишь другом для веселья? Дружком, с которым можно поделиться книгами и поговорить о чем-нибудь, но неспособным на большее, да и который ни для чего большего не нужен? Что, если она считает его мимолетным мальчишкой, которому закружило голову романтикой? Именно таким, как выразился Эрик. Лишним. И потому она оценит его старания и заботу насмешкой и презрением?

Нил не заметил, что Эрик уже ушел, оставив юношу в грустной, мрачной задумчивости.

* * *

После того, как дверь закрылась за Ванессой, ей пришлось закрывать замок в абсолютной темноте. Уже слыша щелчки ключа, она думала о том, как будет спускаться по лестнице без света. Тьма была кромешной, она не становилась темнее, когда девушка закрывала глаза.

— Давайте руку. — Раздался рядом голос Филиппа. — Я провел здесь месяц, могу ходить хоть с закрытыми глазами. А лампа есть внизу.

Ванесса протянула руку куда-то вперед, на голос лекаря, но не нашла ничего, кроме пустой темноты. Потом чья-то рука в кожаной перчатке взяла ее под руку и повела вниз, поддерживая и не давая оступиться. Девушка чувствовала своим боком плащ и плечо алхимика, которое оказалось далеко не таким тонким, как казалось со стороны. Это немного уняло в ней страх, усиленный царящей вокруг темнотой. На секунду Ванесса попыталась представить, что алхимик, спускавшийся с ней по лестнице, одет в парадную белую одежду, под ногами у нее не поскрипывающие деревянные, а мраморные ступени, и все вокруг залито белым светом. Эта мимолетная картинка на миг вспыхнула перед ее глазами необыкновенно ярко, как будто существовала на самом деле, и так же быстро пропала.

После того, как идиллический образ исчез и реальность явственно предстала перед ней, Ванесса почувствовала, что именно отличает нынешнюю каюту капитана от прежней. Запах болезни, чумы, запах ядреный, густой и удушающий, ждал ее на конце спуска, как стелившийся по низинам туман.

— Одну минуту. — Сказал ей на ухо Филипп и отпустил ее руку, оставив ее одну в темноте. Сначала это ее чуть-чуть испугало, все-таки стоять одной в кромешно темной комнате с таким запахом… и раздававшимися у дальней стены хрипами было страшновато.

Однако минуту ждать не пришлось. Почти сразу вспыхнули искры трутницы, занялась лампадка, блеснули диким огнем в отступающей тьме не то глаза, не то стеклышки в маске лекаря. Ее огонь осветил прикрученный к полу стол, два сундука, шкаф с книгами и картами, тоже прикрученный. У дальней стены стояла кровать, на ней — накрытый белым покрывалом горб, который еле заметно вздымался и опускался в такт хриплому дыханию капитана. Ванесса, только увидев кровать со своим больным отцом, тут же устремилась к ней почти бегом.

Сильная рука лекаря схватила ее за локоть. Не грубо, скорее предостерегающе и укоризненно. С той же укоризной блестели и его глаза, а может быть, стекла.

— У вас есть перчатки? — Спросил он. Совсем как лектор перед вскрытием.

— Да, сейчас…

Девушка ползла в суму, звякнули бутылочки с препаратами. Рука Ванессы, вмиг ставшая негнущейся и холодной, нашарила пустой кармашек, в котором должно было лежать то, что она искала и чего не оказалось. Видимо, это отразилось на ее лице, потому что Филипп тут же снял перчатки и передал ей. В неровном свете лампадки его руки показались ей мертвенно-бледными.

— Берите. Вернете после осмотра, не теряйте времени.

Ванесса кивнула, стараясь взять себя в руки. Эти самые руки у нее похолодели и тряслись, как осиновые ветки с листочками от сильного ветра, этими руками она приняла у Филиппа перчатки. На мгновение коснулась его рук, холодных, но спокойных. Разумеется, он почувствовал, подумала она.

— Спокойно. — Подтвердил ее догадки лекарь. — Помни, это всего лишь болезнь. Все болеют, даже твой отец.

Эти простые слова и то, что алхимик наконец-то перестал обращаться к ней вежливо, как к старшей или как к знатной даме, придали ей недостающих сил. Перчатки Филиппа были ей велики. Ванесса глубоко вдохнула пропахший чумой воздух, заранее зная, что он не заразен. Воздух пах гноем из бубонов, поэтому ей и нужны были перчатки, чтобы не дотронуться до него и не заболеть тем же. Она должна была об этом догадаться. В сердце ей кольнул тоненький шип ущемленной гордости — она привыкла быть лучшей в своем деле, и этот ее прокол задел самолюбие девушки. Но чувство вышло слишком незаметным и незначительным на фоне беспокойства за отца и страха увидеть, что же за этой простыней, увидеть, что источало этот ужасный гнойный запах.

Ванесса подошла к кровати вплотную, встала над ней, и с облегчением увидела, что Филипп сделал то же самое. Глупо пытаться его переплюнуть, подумала она. Он слишком многое знает, и уж точно часов практики у него больше, да и теории тоже. От этой мысли девушка испытала облегчение. Ну и что, что она не лучшая? Филипп поможет, если она где-то промахнется или допустит ошибку, обязательно поможет.

Алхимик взялся за край простыни и посмотрел в глаза Ванессе, как бы желая убедиться, что та готова. Ей показалось, что в его глазах (стеклах?) она увидела проблеск надежды, и вместе с тем сочувствия и извинения. Она кивнула ему, и его рука бесшумно сняла покрывало с Солта. Девушке показалось, что в один миг ее легкие забило песком и молотым перцем.

Ее отец лежал на спине, голый по пояс, с мокрыми повязками на лбу, груди, шее и животе. Они закрывали половину торса и головы, и то, что они не смогли скрыть, лишило Ванессу остатков смелости. Крупные, налитые кровью и гноем бубоны выглядели, как растущие под кожей морские желуди, и кровь, как и гной в них, была черно-красного цвета. Гнилого, мертвого цвета, который одним своим видом убивал любую надежду.

Справа, откуда-то невероятно далеко, раздался голос Филиппа. Наверное, из другого мира. Что он говорил, Ванесса не расслышала, пока на плечо ей не легла его рука. Тогда ей показалось, что ее схватил своей холодной рукой мертвец, и девушка еле сдержала крик.

— Знаю, тяжело. — Сказала белая маска напротив ее лица. — Тем более, это твой отец. Но сейчас не время…

— Все нормально. — Ответила Ванесса скорее самой себе. Ее голос еле заметно дрожал. Потом уже повернулась к Филиппу. — Есть у нас одна болезнь… С бубонами. Она лечится.

— Смотри дальше. Этого мало.

Голос Филиппа ясно давал понять, что иначе не выйдет. И Ванесса это понимала, тем более что она не сказала всей правды насчет бубонов. Та известная ей болезнь протекала с образованием красных, болезненных сгустков под кожей с желтым гноем. Но они не наливались красно-черной кровью, их не распирало от черного гноя, и их не было так много. Страшно много, безумно много.

— Вот так. — Сказала девушка самой себе, сдвигая повязку со лба отца, освобождая глаза. Ее рука все еще тряслась, когда она взяла лампадку и поднесла ее поближе к лицу Солта, но уже не так сильно. Она слышала те слова, которые он говорил в бреду, и от каждого слога ее сердце болело, билось в груди и кричало, как будто его истязали кнутом:

— Опять на войну, три года на войне. Когда же она закончится… Война, три года на войне, баллисты, стрелы, кровь, война!..

Ее рука приподняла веко Солта. Ванесса увидела, что глаз испещрен выпирающими черными сосудами. Черными…

В свете близкой лампадки они казались стеклянными, девушка поняла, что ее отец в беспамятстве. Склонившись так близко над ним, она чувствовала его дыхание, ощущала чудовищный чумной запах, который шел изо рта, слышала натужное биение его сердца. Неожиданно глаз капитана шевельнулся, пелена беспамятства несколько спала. Но только немного. Теперь и Филипп расслышал слова своего капитана, не только Ванесса.

— Ванесса, дочка, как же она выросла. Три года прошло… Ничего, скоро война закончится, баллисты-стрелы не свистят, не свистят, не кричат больше. Скоро папа будет дома, скоро…

На глаза ей навернулись слезы, и Ванесса с трудом проглотила горький ком, вставший ей поперек горла, смахнула прозрачные горошины с уголков глаз. Где-то там промелькнула мысль, что нельзя плакать при Филиппе, при чужом для нее человеке, но ей было слишком трудно сдержаться. Одна слезинка капнула на кожу ее отца, и Ванесса нежно ее смахнула. Она почувствовала какое-то напряжение через перчатку на ровном месте, там, где не было бубонов. Пригляделась и почувствовала, как по ее спине бежит холодок.

Только сейчас Ванесса заметила то, что не увидела сразу. Бубонов было много, они выглядели страшно и мерзко, и за ними не было вино самой страшной вещи. Ее Ванесса различила, только когда наклонилась над отцом и поднесла лампаду. Сначала ее внимание привлек длинный черный нарост под кожей, похожий на червя, который раздваивался у одного своего конца и шел дальше. С растущим страхом девушка пододвинула лампаду и увидела, что этот «червь» ветвится и опутывает тело ее отца сетью выпирающих черных жгутов. Они были повсюду: на лбу, на шее, на руках и торсе… Только дотронувшись до одного и почувствовав пульс, Ванесса поняла, что это его вены и артерии. Они были налиты скорее черной, чем красной кровью.

На лице девушки появилась неуверенность, затем страх. Ее дыхание сбилось, стало прерывистым, быстрым, как при истерике. Ванесса невольно сделала шаг назад. Она не хотела верить тому, что видит, и вместе с тем другая часть ее сознания, всегда холодная, жестокая и прагматичная говорила, что случай очень тяжелый и запущенный. И что болезнь ей неизвестна. Этот простой вывод прорвался через ее сердце, как осиновый кол, причинив почти физическую боль. Неуверенность исчезла, оставив после себя всепоглощающий страх, который тут же превратился в панику. Ванесса уже и не думала о том, чтоб не расплакаться на глазах у Филиппа.

— Ванесса, а что с болезнью? Она вам известна? Вы знаете, как ее лечить? — Нетерпеливо спросил лекарь, видя, что она отошла от кровати капитана. Ванесса взглянула своими влажными глазами в его глаза, холодные и чистые, как стекла в его маске.

«Этот человек все еще верит. Все еще надеется, что я скажу ему…» — Подумала Ванесса и почувствовала, как тает все ее самообладание. Вся ее холодность и уверенность в себе вмиг потеряли цену и рассыпались в прах, как ткани, извлеченные из тысячелетнего склепа.

— Я… Я не знаю… Я не знаю, что делать! Она мне незнакома, я ее впервые вижу! — Ванесса оказалась рядом с ним и вцепилась в его плащ, как если бы тот мог исчезнуть в любой момент. Слезы прозрачными горошинами скатывались по ее щекам и падали на пол, оставляя после себя влажные черные точки. С каждым словом ее голос делался все тише, все больше дрожал. — Филипп, вы знаете что-нибудь подобное? Вы же лекарь, вы с Большой земли, у вас столько лет практики, скажите, что знаете, умоляю!

Филипп только медленно покачал головой, взял ее свободной рукой за локоть. На него тяжелой волной накатывалось осознание того, что шансов в один миг стало чудовищно мало, и он был уверен, что Ванесса испытывает то же. Лекарь хотел что-то сказать ей, как-то успокоить, обнадежить, но умолк, так и не раскрыв рта. Он не знал, что ей сказать.

«Не нужно ничего говорить» — подумал Филипп и отпустил ее локоть, в тот же миг руки девушки безвольно повисли. Она упала перед кроватью на колени, положила голову на простыню к ногам отца и горько заплакала. Алхимик почувствовал, как в горле и в глазах защипало, и зажмурился. Горечь теперь жгла его изнутри сильнее, чем он когда-либо мог себе представить.

Сзади раздался звук открывшейся двери. Филипп невольно сжал кулаки, почувствовав в груди так давно не пробуждавшуюся ярость. Бессмертные свидетели, если это кто-то посторонний, он точно проломит тростью голову этому человеку…

Вошел Эрик. Мгновение он смотрел на плачущую Ванессу, потом перевел взгляд на Филиппа, спина которого уже не была безукоризненно прямой. Лекарь впервые за все время подумал, что уже немолод. А спину ломило, как будто все невзгоды жизни навалились на нее в тот момент.

— Как он? — Глухо спросил помощник капитана, хоть уже и знал ответ.

— Так же. Ладно, Эрик. — Его голос, кажется, постарел лет на тридцать. — Найдите мне двоих парней покрепче с носилками шире. И… черт, даже не верится, что я это делаю… сообщите священнику, что понадобятся его услуги. Молитва служителя не будет лишней.

— Есть.

Эрик отдал честь и вышел. Почувствовав, как его начинает одолевать страх, Филипп ударил кулаком по ладони, стараясь взять себя в руки. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, потом подошел к плачущей девушке.

— Не надо носилок… — Расслышал он сквозь плач ее слова. — Не надо священника. Еще рано.

— Надо. — Он положил руки без перчаток ей на плечи, стараясь хоть как-то успокоить. Удивился, увидев свои перчатки у нее на руках и свои голые кисти рук. «Надо же, как давно такого не было» — подумал он.

— Не надо. Он еще не умер…

— Ванесса…

— Он ведь еще живой!

— Ванесса!!

Страшный крик алхимика заставил ее вздрогнуть, на миг забыть обо всем, что творилось вокруг. Руки, которые только что нежно обнимали ее за плечи, резко развернули девушку лицом к Филиппу и встряхнули легко, как тоненькое деревце. Их глаза встретились. Ванесса только тихо всхлипнула, поддавшись совсем другому страху, который никогда не испытывала прежде. Только всхлипнула, хоть ей и хотелось закричать и покинуть корабль, снова оказаться дома, заколотить окна, дверь, закрыть печную трубу…

Филипп больше не сжимал ее плечи мертвой хваткой, только мягко придерживал и смотрел в глаза. Страх и горе Ванессы никуда не делись, но их внезапно начало притуплять спокойствие, вызванное уверенностью, твердой решимостью и… бездонной темнотой в глазах алхимика. Он долго смотрел ей в глаза, не отпуская плечи, его гипнотический взгляд казался девушке безгранично мягким и сочувствующим, внушающим доверие и понимающим. Тьма в них убаюкивала, казалась шелковистой, разрасталась из его зрачков по его лицу, по всему обозримому миру, скрывая все невзгоды и все зло. Вытесняя мир и наполняя его спокойствием и тьмой. Вскоре весь мир исчез за ними, и Ванесса ничего не видела вокруг, кроме темноты и двух блестящих в ней белым отсветом бусинок… Ванесса жадно смотрела в эти глаза, чувствуя в них свое спасение и ощущая, как страх и паника медленно утекают через стекла алхимика. Страшно больше не было, была только уверенность, что Филипп поможет ей. Обязательно поможет.

С первым звуком его голоса наваждение, неотличимое от яви, пропало. Но белый отсвет в глазах алхимика остался, как и танцующие в них тени.

— Я понимаю, тяжело видеть отца в таком состоянии. — Сказал Филипп. Голос его был таким же мягким и сочувствующим, как и его взгляд. — И еще тяжелее осознавать, что болезнь, которая его точит, тебе неизвестна. Но хоронить его прежде времени никто не собирается. Нужно сделать все возможное, чтобы твой отец выжил и еще не раз вышел в море.

— Но болезнь…

— В мире еще много неизвестных болезней, с которыми людям предстоит столкнуться. И нет ничего страшного в том, что ты не знаешь одну из них. Каким бы запущенным не был случай, мы постараемся сделать лекарство и спасти твоего отца, в этом наш врачебный долг.

— Наш? — Переспросила Ванесса. Снова появился страх, но он был призрачным. Его перекрывала надежда, что она не останется одна в своем горе, что кто-то ей поможет.

— Ты же не думаешь, что я буду сидеть в стороне? — Филипп посмотрел на нее пристально, немного укоризненно. И тепло. — Или не дам тебе помогать мне в процессе поиска лекарства? У тебя знание местных трав, у меня — многолетний опыт врачевателя. Самое главное — не переживай слишком сильно и не поддавайся панике. В нашем деле паника вредна и опасна. И, ради Деи, не плачь. Алхимикам нельзя лить слезы. Мы перенесем капитана в ваш с ним дом сразу, как только появятся люди с носилками. Это будет очень скоро, и я думаю, тебе бы стоило отправиться домой и приготовить все к прибытию больного. Постель, бинты, чистую воду, много чистой воды. Я слышал, у тебя есть алхимические аппараты?

— Да, есть. — Ответила Ванесса уже почти без дрожи в голосе.

— Приготовь их к работе. И запасные медные трубки тоже достань, нам некогда будет их искать в случае перегрева. Проверь каждый аппарат и механизм, приготовь все вплоть до чашек и пестиками. Ты и сама знаешь, что мне от тебя нужно.

— Хорошо.

Ванесса еще раз с горечью посмотрела на отца в кровати, потом развернулась и пошла к двери. Ей действительно нужно подготовить все к приходу Филиппа. Без лекаря у нее нет шансов вылечить отца. Но самое главное — Филипп знал, что нужно делать, чтобы этот шанс появился, знал, как помочь ей и ее отцу. У Ванессы снова был четкий ориентир, маяк посреди моря страха и неуверенности. И он теперь разговаривал с ней как… Как учитель, так же доверительно, и в его словах было столько же доброжелательности и искреннего желания помочь. Стоит только вспомнить этот взгляд, которым он ее так легко успокоил… И жутко, и приятно одновременно. Нет, не приятно — спокойно. Теперь Ванесса ясно видела, что Филипп Эстер — друг, что бы там не скрывалось под этой маской, какие бы не были там страшные шрамы или ожоги.

Вспомнив о маске, Ванесса сняла его перчатки со своих рук и положила на стол, не оглядываясь. В этом не было нужды, она торопится сделать все так, как он сказал. Он поймет, не сочтет это за ее грубость, не может не понять.

Только поднявшись к самой двери по лестнице, Ванесса поняла, какой все-таки снаружи свежий и приятный воздух. Таким он показался ей после тяжелого чумного смрада, к которому она уже успела привыкнуть. Щелкнул ключ в замочной скважине, со скрипом медленно открылась ставшая тяжелой дверь. От яркого света, ударившего в глаза после темноты каюты, выступили слезы.

«Да, Ванесса. Это должны быть твои последние слезы на сегодня. Держи себя в руках, Филипп прав — алхимикам нельзя лить слезы» — решила она про себя. И хотя она понятия не имела, почему, чем алхимики так сильно отличаются от остальных людей, что слезы для них — запрет, девушка дала себе слово спросить у Филиппа об этом. Только позже, когда они вылечат отца.

— Ванесса! Как ты?

Слева раздался голос Нила. Девушка оглянулась на голос и увидела юношу, который торопливо направлялся к ней. Их разделял только десяток шагов, но ей хватило времени, чтобы подумать, какой же он все-таки хороший. Пусть и неисправимый романтик, но о друзьях беспокоится больше, чем за себя. Конечно, он волновался за нее, только напрасно. Никто не сможет успокоить ее лучше, чем Филипп, теперь она знала это — просто потому, что добрые слова может говорить кто угодно, а спасти отца мог только лекарь.

— Ванесса.

— Я в порядке. — Ответила она ровным, ничего не выражающим голосом, таким, что даже усомнилась, она ли рыдала в ногах отца минуту назад. Ее, наверное, выдали покрасневшие глаза. — Отцу нужна помощь.

— Ты ее определила? Болезнь?

— Нет.

Голос девушки еле дрогнул, Нил это заметил. Он попытался взять ее за руку, удержать от перехода на бег. Девушка, как и Нил, была уже у трапа.

— Мне жаль…

— Не надо. Сейчас не лучшее время для этого. — Она одернула руку, но остановилась у самой первой ступени. — И не хорони его раньше времени… — Тут она запнулась, вспомнив свои собственные слова у кровати капитана. — Еще есть шанс. Филипп знает, что делать для того, чтобы Солт выжил. Я сейчас иду готовиться к его приходу вместе с отцом. И тебе советую выполнять все, что он скажет.

— Да, извини. Но ты уверена?.. В том, что…

— Уверена? В чем? — Перебила его Ванесса. — В том, что отца еще есть шанс?

— Нет, я не про это, ты не так поняла. Я верю, что Солт выкарабкается. Я про Филиппа. Ты в нем уверена?

— А ты ему не веришь, так?

Нил не выдержал взгляда Ванессы и отвернулся.

— Не верю. Я не считаю его человеком, которому можно доверять.

— Интересно, с чего бы такая антипатия? Ну ладно, мне до этого дела нет. Можешь считать его хоть вампиром, я ему верю.

— Но почему? — Спросил Нил с таким искренним удивлением, что внутри Ванессы полыхнул огонек злости.

— Почему? — Ее голос стал ледяным насквозь. Таким, что от одного тихо произнесенного слова Нил отшатнулся. — У тебя еще хватает глупости спрашивать, почему я ему верю!? Да потому что, дорогой, ты не будешь жеманиться и воротить нос от еды, протянутой тебе незнакомцем, когда ты подыхаешь с голоду! И уж тем более не будешь подозревать, что она отравлена!

— Ванесса, нам нельзя ссориться. — Вдруг заявил Нил.

Ванесса хотела еще что-то сказать, что-то ядовитое, и остановила себя только в последний момент, когда слова уже готовы были слететь с ее губ. Ее остановили не столько сами слова Нила, сколько воспоминание, которое они вызвали.

Какое-то дворцовое помещение, кажется, жилая комната. Она сидит на колене у отца, он обнимает ее обеими руками. У нее синяк на глазу — результат драки с одним своим другом, уже запудренный, но еще видный. Она плакала, то ли от злости, то ли оттого, что лиловый синяк не будет сходить еще очень долго. Отец что-то говорил юной Ванессе. Та отвечала: «Он первый начал!» Короткое воспоминание было очень свежим, точным. Реальным.

«Ну и какая разница, кто начал? — Говорил ее отец. — Во-первых, даме не к лицу драться кулаками. А во-вторых, пойди и помирись с тем мальчиком, хорошо? Не сейчас, так чуть попозже. Друзьям нельзя ссориться, я же тебя учил, что от каждой ссоры и грубого слова на твоей дружбе появляется трещинка. И чем больше этих трещин, тем проще ее разбить так, что собрать ее будет уже нельзя».

Ванесса так же стояла на месте, по-прежнему сверлила Нила пронзительным взглядом синих глаз, ее руки были сложены на груди. Она все еще злилась — безумно злилась из-за того, что Нил не понимал очевидного и воротил нос от лекарства, точно маленький ребенок, и искренне не понимал, почему она придерживается противоположного мнения. Это просто выводило ее из себя. Но Ванесса понимала, что Нил прав в другом — им нельзя ссориться. Не так уж много у нее друзей, чтобы ругаться с ними из-за каждой глупости. Он у нее всего один, и для нее он больше, чем друг. И пока у нее есть лишняя минута, нужно постараться сгладить эту трещинку на их дружбе, которую она так неосторожно надколола. Сейчас, за этот жалкий отрезок времени, пока не принесли носилки. Потом будет некогда, а еще позже — слишком поздно.

— Извини, сорвалась. — Ответила она тем же тоном. Грубым, но не таким холодным.

— Не злись, я… Просто волнуюсь за тебя. И за твоего отца тоже.

— Злюсь, сам видишь. — Ванесса тяжело выдохнула, все еще чувствуя легкую кипучесть внутри себя. Вымещать ее на Нила ей больше не хотелось, и Ванесса была этому рада. Однако злость теперь было некуда девать, и она плескалась внутри девушки, паля ее нервы. Чувство было мерзким. — Но я успокоюсь, если ты об этом.

— Хорошо. Скажи, а как он там? Что, неужели все так?..

— …Плохо. Он в бреду. С трудом меня узнал. — Ванесса почувствовала, как к горлу опять подступает горький ком. — Послушай, не бери в голову, ладно? После того, как я увидела, что с ним, я вся на нервах.

— Ничего, я понимаю.

— Ты хороший парень, и… — Она запнулась, поняв, что времени уже слишком мало, и что она может не успеть. — Давай потом встретимся и все обговорим, хорошо?

— Да, конечно. — На его лице промелькнула улыбка.

— Ладно, мне пора идти. Нужно приготовить все дома, отца вот-вот перенесут ко мне. И спасибо за заботу, в любом случае.

Нил кивнул ей, и Ванесса заметила, как расслабились его плечи. Девушка подумала, что они, наверное, разговаривали не больше минуты. Слишком мало, чтобы за это время можно было что-то решить, понять или обсудить. Но это было нужно. Хотя бы заклеить скол на их дружбе, пока было время, чтобы он не разросся в большую трещину. «Да уж, — подумала Ванесса, — сколько своих дружб я уже разбила, прежде чем научилась ценить последнюю из тех, что у меня осталась? Хотя нет… Дело вообще не в этом. Ведь те ушедшие из моей жизни люди не были мне дороги. Совсем. Мне было наплевать на них. А Нил… Я просто люблю его. Что тут еще сказать?».

«Так почему не скажешь ему о своих чувствах? Почему оттягиваешь момент? Когда ты уже признаешься ему?» — спросил ее внутренний голос.

Когда эта мысль пришла ей в голову, Ванесса была уже на пристани. Стоило ей ступить на дощатый настил берега, как ее ноги сами ускорили шаг.

«Скоро. Только отец выздоровеет, только встанет на ноги… Нет, я клянусь себе. Клянусь, что после этого поймаю его по пути домой, приглашу на ночную прогулку в те руины древнего мраморного сада под видом обсуждения поэм и песен. А там будь, что будет. Я хочу быть счастливой, хочу быть с ним, хочу быть любимой! Только бы болезнь отца быстрее отступила…»

В чуть поредевшую толпу у торгового ряда она вошла, уже переходя на бег. Если ее кто-то увидел, обернулся ей вслед или окликнул, она этого не заметила. Спины, руки и однотипные наряды деревенских жителей сменились рядами домов и заборчиков, в большинстве своем таких же однотипных. Уже выбегая на главную дорогу, Ванесса вспомнила, как еще маленькой носилась по коридорам дворца вместе с другими детьми — дворец был не только для семьи короля, в нем проживало почти сорок семей из одиннадцати знатных родов. Девушка любила бегать по его длинным коридорам, убегая от кого-нибудь или догоняя, хоть часто ее потом приходилось искать по всему дворцу. По нему она вообще не передвигалась никак иначе, кроме как бегом.

За этими мыслями она и не заметила, как главная дорога сменилась редкими домишками на окраине, тропинкой в траве, калиткой ее дома и дорожкой к крыльцу.

«Интересно, сколько у меня еще времени? — Подумала девушка, отпирая дверь. — Отца будут нести осторожно. Десять минут у меня есть».

Ворвавшись, почти влетев в собственный дом, Ванесса тут же принялась за дело. Она приготовила свою постель для больного, постелила новые простыни, проверила алхимическую машину на неисправности, не протекают ли где трубки, клапаны, бак с водой и котел, нет ли трещин на колбах и пузырях. Открыла окно для вентиляции комнаты, проверила печь; приготовила препараты, которые, возможно, могли понадобиться Филиппу, достала сосуды, инструменты, стойки и смеси. Когда все было готово, она отошла к входной двери и окинула взглядом комнату. В первую секунду ее все устроило, но в следующую ее взгляд, как всегда, упал на пол под кроватью. Так и есть, она опять выпирает. Самый край. Ванесса подошла к кровати и вытащила предмет, прямой угол которого выглядывал из-под чуть свалившегося на пол легкого одеяла.

Это оказалась большая деревянная шкатулка, в локоть длиной и в две ладони шириной, высота которой измерялась едва ли половиной ладони. Крышка шкатулки (а скорее маленького ящика) не была прикреплена к нижней половине петельками, а одевалась и снималась свободно. Ванесса знала, что стенки ящичка тонкие, при желании их можно было сломать ударом кулака. Если вытащить содержимое, которое плотно подпирало все шесть граней.

«Сейчас не время. Они придут с минуты на минуту» — Напомнила себе Ванесса, но желание было слишком велико. Хотя бы еще раз увидеть свои старания перед тем, как окунуться в сутки беспрерывной работы и волнения, неужели ей нельзя?

«Одним глазком и тут же уберу».

Ванесса бережно сняла крышку с ящичка и положила ее рядом на пол. Она была тонкой, чуть толще березовой коры, и защищала хранящийся под ней предмет только от царапин и лишней влаги.

Самым большим сокровищем девушки были привезенные отцом книги, добытые им с таким трудом и стоившие целое состояние, а содержимое ящика было для нее самой ценной вещью из всех тех немногочисленных, что она имела. Случись в их доме пожар, она бы, не задумываясь, бросила все остальное, чтобы спасти содержимое большой шкатулки от огня. В ней было не золото, не серебро с драгоценными камнями. Там была еще одна книга. С черной обложкой, бархатной на ощупь, и серебряной вышивкой по краям.

Если бы какой-нибудь вор из местных нашел шкатулку с ее содержимым, он бы только плюнул на нее и бросил в камин, не попробовав узнать ей цену. Сама книга была сделана из дорогих материалов, и страницы, и переплет с обложкой. Любой торговец дал бы за нее хорошую цену вне зависимости от ее содержания. Впрочем, последний пункт был не так важен — до недавнего времени книга была пуста. Ванесса начала заполнять ее какой-то год назад, предварительно изведя кипу пергамента на черновики.

Она бережно открыла свою работу. Первый титульный лист был пуст — названия у книги не было. Потом пошли ряды литер, рисунков и схем, описания трав, препаратов и болезней, анатомические зарисовки, алхимические формулы и свойства отдельных ингредиентов, способы их получения, очистки и устранения. Обычно вид своей работы возвращал Ванессе оптимистичный настрой, прогонял усталость, хоть и ненадолго, сдувал мрачные мысли. Словом, возвращал желание жить. Теперь девушка испытала легкую грусть — ведь дописать осталось совсем немного. Все то немногое, что она не успела сохранить на листах этой книги, уместится в двадцать страниц. Того, что она в нее занесла, могло бы хватить на отдельную книгу, даже если убрать все рисунки и схемы. И все равно, несмотря на год упорных трудов, книга оставалась пустой на две трети. Часто Ванесса думала, зачем это делает — ведь ее знания не исчезнут из-за того, что она не занесет их в эту полупустую книгу. Однако всегда ответ ее был одним и тем же: «Для себя». С каждой заполненной страницей Ванесса видела, как растет объем ее знаний, неизвестных более никому, и понимание того, что все это она узнала своими силами, без чьей-либо помощи и только своим умом и упорством, доставляло ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Удовольствие и гордость за себя от понимания своих истинных сил, не приниженных тяжелым временем и положением. Всегда один вид ее работы придавал ей уверенности в своих силах. Это и было главной причиной, почему она открыла свою работу перед самым приходом — чуть-чуть запастись уверенностью перед делом, от которого у нее пробегали мурашки по коже, таким сильным было волнение.

Но на этот раз не было ни ввернувшейся уверенности, ни исчезновения грустных мыслей, ни прилива сил. При виде результатов своего труда и работы мысли девушка ощутила лишь растущий страх.

«Столько знаний здесь и в моей голове, столько стараний, чтобы они появились на этих страницах. — Подумала Ванесса, пролистывая страницы. — И теперь грош цена этим стараниям. Чтобы вылечить отца, мне нужен серьезный опыт, а не литеры на страницах книги, опыт, которого у меня почти нет. Все эти просьбы крестьян и обычные болезни, которые лечатся грубым словом и стаканом горькой настойки три раза в день, разве это опыт?»

Она неуверенно закрыла книгу и убрала ее обратно в шкатулку, задвинула под кровать подальше, чтобы ее не было видно. Потом встала и походила по дому, стараясь унять нервное напряжение. Так ничего не добившись, натянутая, как струна, она села в скромное кресло у стены, и закрыла одной рукой лицо. Ванесса почувствовала, как дрожат веки под ее пальцами. Да и дыхание у нее было нервным и прерывистым, как у зажатой в кулаке птицы. И, тем не менее, ей уже было значительно легче, чем тогда, в каюте отца. Натянутая вдоль позвоночника струна слабела, мягчала.

— Мне только и остается, что надеяться на Филиппа, и попытаться быть хоть чем-нибудь ему полезной. — Подумала она вслух. — Черт, да я по сравнению с ним — даже не бабка-знахарка, просто ученая идиотка… И если бы не он, я бы, наверное, совсем сошла с ума от страха.

Последняя мысль почему-то показалась Ванессе смешной, с ее улыбнувшихся губ слетел короткий смешок, больше похожий на шепот. Смешок перешел в тихий непрекращающийся смех.

«Отлично, у меня истерика. — Эта мысль чуть усилила, смех, который теперь колотил ее изнутри и тряс ее всю. — Переволновалась. Скоро будет нервный психоз…»

— Это временно. Просто сегодня мерзкий день. Страх с самого утра, потом еще больше, потом горе, злость…

«И впереди еще бессонные ночи, еще страх и не одна истерика» — Вот что не сказала девушка, оборвав себя на полуслове. Нервный смех усилился.

«Молчи». — Велела она себе. — «Заткнись и не думай об этом, а то и вправду сойдешь с ума. Как только придет Филипп, вы начнете работать, и тебе будет не до волнения».

Только теперь, когда частично ушло накопленное за два часа напряжение, Ванесса почувствовала, как ее измотали все переживания. Истерический смех начал утихать и вскоре прекратился.

Девушка сидела в кресле и смотрела на стену с полкой для книг, ни о чем не думая, отстраненно слушая тихое завывание ветра в печной трубе и звук собственного дыхания. Она не сразу заметила, что ее покинуло какое-либо желание, а мир вокруг стал казаться мертвым, тихим, безразличным.

— Во имя Бессмертных, да какой же сегодня дерьмовый день. — Прошептала она еле слышно безразличным голосом и закрыла глаза. — Этого что, не могло… просто не случаться?

Она стала безмолвно ждать прихода лекаря в кресле своего отца, слушая только звук своего дыхания, стук сердца в груди и второго — в виске, который накрывала ее левая ладонь. Ветер больше не подвывал в печной трубе. Его больше не было, как и всего остального мира.

* * *

Мысли постепенно исчезали из ее сознания, осталось только одна, которая была и актером, и местом действия со звуковым сопровождением на той сцене, что творилась у нее в голове. Девушка хотело только одного — отдохнуть хотя бы десять минут перед тем, как начать работу. Разумеется, было еще и желание, чтобы с отцом все было хорошо, но это была не мысль, скорее, состояние тела и разума. И вместе с тем она прекрасно понимала, что не сможет ни отдохнуть, ни даже задремать. В лучшем случае — выпасть из реальности и вернуться в нее вместе со стуком в дверь. Но, видимо, кто-то из Бессмертных ее все же услышал и послал ей легкий, поверхностный сон, тонкий и хрупкий, как первый лед на реке. Какое-то время, очень недолгое, Ванесса дремала, утомленная всеми произошедшими событиями и пережитыми эмоциями. Даже тех жалких минут, что она провела во сне, никак не больше двадцати, ей хватило, чтобы после пробуждения посмотреть на ситуацию свежим взглядом. Будущее больше не представлялось ей так же смутно, как горошина под слоем одеял, было какое-то четкое представление о том, что будет дальше.

Разбудил ее предупредительный стук в дверь. От резкого громкого звука хрупкий сон как рукой сняло. Открыв глаза, Ванесса тут же почувствовала себя морально опустошенной и уставшей, и позже это чувство никуда не пропало, оно значительно притупилось только потом, после нормального сна. Но не полностью. Если бы Ванессе кто-то сказал, что это чувство будет преследовать ее еще месяц, попеременно то усиливаясь, то ослабевая, не исчезая полностью, она бы точно взвыла от досады, злости и отчаяния. Сказать об этом ей было некому.

Сразу после стука в дверь она встала с кресла, как по команде, даже слишком резко — из-за отлившей от головы крови она пошатнулась, и первые несколько шагов к двери вышли нетвердыми.

Однако открывать ей не пришлось. На полпути к двери Ванесса вспомнила, что не закрывала дверь на замок, и, видимо, эта же мысль пришла в голову кому-то снаружи. Дверь распахнулась, и в проеме показались люди. Два крепких парня с «Гордого» с носилками на руках вошли первыми. Следом порог переступил Филипп с тростью в одной руке и с большим саквояжем в другой. Он молча и быстро оглядел ее дом, вдел трость в петлю на поясе и остался стоять у двери, ожидая чего-то.

Носилки представляли собой две деревянные рейки, между которыми была натянута простыня. Еще одна простыня накрывала отца Ванессы сверху, скрывая от посторонних глаз. Девушка старалась не смотреть на белое покрывало, но не могла отвести взгляда. Ей снова стало страшно.

— Сюда? — Спросил один из матросов, тот, что шел впереди. Довольно юный для экипажа такого корабля, как «Гордый», сплошь состоявшего из бывалых мореходов. Его взгляд падал на заготовленную кровать.

— Да, сюда. — Кивнула Ванесса.

Матросы положили носилки на кровать, быстрыми движениями отвязали углы простыни от реек. Вышли быстро, не оглядываясь и ничего не говоря. Филипп закрыл за ними дверь.

Все это время Ванесса стояла рядом с отцом и смотрела на шевелящуюся от его дыхания простыню. Филиппу показалось, что несколько секунд девушка непонимающе и недоверчиво смотрела на белую горку на кровати, не понимая, куда делся ее отец. Это был только наполовину зрячий, устремленный сквозь предметы взгляд, как если бы девушка отчасти все еще отказывалась верить в происходящее. Может, так и было. Она, конечно, все видела и все понимала. Тем не менее, лекарь подумал, что ему стоит немедленно взять ситуацию в свои руки. Или создать видимость этого.

— Ванесса, заприте дверь. — Раздавшийся голос Филиппа вывел Ванессу из ее полуосознанного состояния. — Священник придет нескоро, а незваные гости нам ни к чему.

— Иду. — Та наконец отвела взгляд от отца и взяла со стола маленькую связку, на которой болталось два ключа.

— Как запрете, наденьте перчатки и устройте отца удобно, конечности не должны затекать. В ближайшие десять суток он с этой кровати не встанет.

— Хорошо.

Очень скоро дверь оказалась заперта, а перчатки — на руках Ванессы. Стараясь не тревожить отца, она развернула его конечности, положила под голову подушку, накрыла легким летним одеялом, более мягким, чем простыня. Напряжение немного отступило, когда она занималась делом… если те мелкие поручения, которыми она занималась, можно было назвать делами. Ей хотелось погрузиться в работу с головой, чтобы уйти от мрачных мыслей и помочь отцу. Пока Ванесса устраивала Солта на его кровати, она изредка поглядывала на Филиппа. Тот раскладывал содержимое саквояжа, своей большой сумы, которая напоминала гигантский полураскрытый капкан, обтянутый кожей. Ножи, в которых она узнала скальпели, два шприца, большой и не очень, большие склянки черного стекла, наверняка с жидкостями. И маленькие, прозрачные, с порошками.

— Еще что-то? — Спросила она, только закончив.

— Вы не хотите сидеть без дела, верно?

— Верно. — Кивнула она, потом продолжила говорить, повинуясь своему чувству. Почему-то ей очень хотелось относиться к лекарю доверительно, даже несмотря на то, что Ванесса знала его всего несколько часов. — Просто мне так спокойнее. Опыта в лечении таких сложных заболеваний у меня нет, я вообще никогда не видела ничего похожего. Поэтому хочу быть в чем-то полезной там, где смогу.

— Благородное стремление, без лишней скромности. И не сомневайтесь, ваша помощь не ограничится исполнением просьб. Очень скоро мы то вдвоем, то по очереди будем не смыкать глаз над алхимическим аппаратом и над вашим больным отцом.

Он немного помолчал, то ли подчеркивая важность сказанного, то ли представляя себе их ближайшее будущее. Вряд ли оно радовало лекаря. Сложившаяся ситуация не была для него новой. Опасной, сложной, тяжелой до крайности, требующей от него полной самоотдачи и жертвенности, но не новой. Он вытащил все, что ему было нужно, из своей сумы на стол Ванессы. Только теперь она заметила, что Филипп постелил поверх стола чистейшую белую скатерть. Такую белую, что, девушке послышался хруст снега, которого она не видела и не слышала вот уже как десять лет. Но после снега ей вспомнились холодные руки алхимика, которые в трюме ей показались почти такими же белыми, и по ее спине невольно пробежал холодок.

— Вы ведь тоже готовите свои настойки, эликсиры и препараты алхимическими методами?

— Да, верно. — Ответила Ванесса и с растущим волнением нетерпеливо подумала, что, должно быть, сейчас он попросит…

— Тогда покажите мне ваши установки перед тем, как мы начнем.

Филипп проследовал за Ванессой во вторую комнату к алхимическим установкам. Осмотр занял совсем немного времени.

— Я смотрю, вы уже подготовили все к моему приходу. Атанор, колбы, фильтры, аллюдели. Осталось только развести огонь в печи и можно начинать.

Ванесса вспомнила, что не увидела у лекаря с собой ничего, кроме сумы и медицинских приборов. Должно быть, подумала она, у него нет своих ингредиентов.

— Вам помочь?

— Без вашей помощи не обойтись, я об этом уже упомянул. Я впервые в этой части света, а климат здесь совсем другой, растения тоже другие. Конечно, у меня есть с собой кое-какие ингредиенты и составляющие, но этого мало.

От этих слов беспокойство Ванессы только увеличилось. Вот теперь, подумала она, и пригодятся ее знания местных трав. Только легче от этого не становилось. Ванесса чувствовала, как ее руки снова начали мелко дрожать, а вдоль позвоночника натянулась струна.

«Не думай о плохом. — Говорила она себе. — Он только и сделает, что попросит тебя принести кое-какие ингредиенты. Ничего сложного».

Филипп высыпал из прозрачной мензурки в чашу какой-то белый порошок, слипшийся в комочки, и принялся толочь его пестиком в мелкую муку. Несколько секунд Филипп молчал, вспоминая, какие именно составляющие ему понадобятся.

— Мне нужно что-то, что содержит киноварь. Желательно, конечно, использовать киноварь в чистом виде. Еще понадобится масло из корневища аира и масло камфорного лавра. Но лучше, если будет чистая камфара. Или что-то подобное.

— Да, сейчас…

Она вылетела из лаборатории в комнату и быстро приблизилась к полкам, чувствуя, как внутри нее завязывается скользкий узел страха. Большую часть из того, что сказал Филипп, девушка не поняла. Ни о каком камфорном лавре она не знала, об этом не было даже в книгах, которые она помнила почти наизусть. Аир она знала, но только по рисункам из книг, про масло из него тоже только читала. Те знания, которые она получила из них, не подкреплялись практикой и стали смутными, туманными, ведь аира не было на Зеленом берегу. Ванесса еще какое-то время сновала у полок, не зная, что ей делать, она с трудом подавляла растущую панику. Скользкую, страшную панику, от которой по телу вместе с дрожью разливалась слабость. Ощущения были как в кошмарном сне. Только теперь девушка полностью осознала, что жизнь ее отца зависит не только от Филиппа, но и от нее. От того, найдет ли она что-то похожее на камфару, которую она не знает, или на аир, который не помнит. Наконец подумав, что она стоит у полок значительно дольше, чем ей следует, Ванесса вернулась в лабораторию, едва сдерживая дрожь в руках и коленях. Она держала в руке крупный кусок киновари. Ее девушка нашла, в отличие от остального, и довольно быстро.

— Это все? — Спросил лекарь, глядя на кусок кроваво-красного минерала на столе. В его голосе невозможно было различить эмоции. В нем не было ни страха, ни злости, вообще ничего негативного. Только спокойный голос.

— Извините, масел у меня нет. — Ответила Ванесса, чувствуя, что ее голос вот-вот начнет дрожать вслед за конечностями. — Тех, что вы назвали…

— У вас совсем нет эфирных масел или вы просто не знаете тех ингредиентов, что я попросил?

У Ванессы горький ком стал поперек горла, в глазах еле заметно помутнело, поплыло. С трудом ей удалось не поддаться стыду и отчаянию, но ни один мускул на ее лице не дрогнул. Черт, как же не хочется предстать перед ним дурой… Дурой, которая погубит своего отца только из-за того, что она дура! И как не хочется быть такой дурой, как хочется сделать все, чтобы отец выжил! И вот ей дали руководство, а она не знает, что ей нужно делать. Не знает только потому, что начисто забыла свойства аира.

— Не знаю. — Ответила она, ощущая стыд и мерзкое, ненавидимое ею чувство беспомощности. Ванесса думала, что слезы вот-вот хлынут с ее глаз, но держалась. Изо всех сил держалась за то, что, как ей раньше думалось, она не могла потерять при любом раскладе — за свое хладнокровие.

— Не знаешь, так не знаешь. Ничего страшного. — Ответил Филипп категоричным тоном. Его голос на мгновение заставил замереть все страхи девушки. — Неси маслянистую жидкость без цвета и с приятным запахом. Одну — ту, которую ты применяешь против воспаления, другую — против инфекций. Все они должны быть добыты из растений. Не оставляют жирных пятен на бумаге и кипят только при очень высоких температурах.

«И снова он обратился ко мне не как к дочери Солта, не как к даме из знатного рода, а как к ученице, подмастерье алхимика» — Подумала она мимолетно, отстраненно, уже отправляясь исполнять его поручение.

Ванесса вылетела из лаборатории даже быстрее, чем в первый раз. Подобная прыть возникла из-за волнения за отца, из-за нежелания выглядеть в глазах Филиппа слабее, чем она есть, из-за желания поскорее реабилитироваться в его глазах и приняться за работу. И еще Ванесса сразу вспомнила, где и в каком месте лежат нужные Филиппу ингредиенты, стоило ему описать их свойства. Несколькими секундами позже она уже снимала непрозрачный флакон с полки. То отчаяние, которое она начала испытывать, исчезло, а чувство беспомощности ушло, оставив после себя какой-то даже приятный осадок — какая-то неловкая радость, что у нее теперь все выходит. Первый флакон оказался на столе алхимика через несколько секунд после того, как Ванесса подошла к полкам. Второй она искала немногим дольше.

— А вы хорошо ориентируетесь в свойствах.

Похвала Филиппа показалась девушке незаслуженной. И, тем не менее, ей было приятно, что он не считает ее бездарностью. Может, он просто не заметил растерянности и страха на ее лице и в движениях, в ее голосе. В том, что слова Филиппа соответствуют его мыслям, Ванесса не сомневалась. Почему-то ей казалось, что этот человек не может лицемерить, хоть на его лице и была маска.

— Нужно что-то еще? — Спросила она у алхимика. Одна часть ее сознания подталкивала девушку на реабилитацию, говоря, что лекарь, без сомнений, все увидел и заметил, и принести какой-нибудь ингредиент или препарат, услышав его свойство — слишком мало. Это же почти то же, что ткнуть в него пальцем и сказать: «Вот это! Бери ВОТ ЭТО, вот ЭТОЙ стороной вверх, и не промахнись пальцами, когда будешь брать!» Другая ее часть говорила: «Не лезь ему под руку, девочка».

— Пока нет. Может, чуть позже. — Ответил Филипп тем же спокойным голосом, и непонятно было, что за ним скрывается: раздражение, пренебрежение или одобрение.

Ванесса вышла из лаборатории, остановилась в центре комнаты. Это было непривычно. Она не знала, что ей делать, но уже не как в случае с теми препаратами. Ей просто нужно было чем-то заняться, только не спать. Немного подумав, она села на край кровати к отцу, сжав руки в перчатках в замок.

— Отойдите от больного, — раздался из-за стены голос алхимика, — не хватало еще, чтобы вы заразились. Лучше наденьте свои средства защиты и проверьте его, не появились ли какие-то новые симптомы.

«И как он узнал, что я села на кровать рядом с отцом? Там что, все так хорошо слышно?» — подумала Ванесса с легкой досадой. Ей хотелось чуть дольше побыть с любимым отцом, пусть даже он тяжело болен и не выходит из бреда. Однако она тут же встала и пошла к сундуку, где помимо одежды также были легкая маска на пол-лица и плащ. Конечно, с «броней» Филиппа это не сравнится, все это она шила сама и из того, что она смогла купить или обменять на базаре в деревне.

— Хорошо. Филипп… — Заговорила она от сундука, наполовину погрузив голову в его недра. «Заодно и проверим, так ли все ему хорошо слышно». — А через сколько часов будет готово лекарство? И насколько оно будет эффективно?

Дверь в лабораторию пока что была открыта. Сначала Филипп молчал, так что Ванесса подумала, что он не услышал ее слова. Ответ послышался несколькими секундами позже, голос лекаря был чуть более тихим, чем обычно:

— Я бы не называл мою стряпню лекарством столь самоуверенно. Однако будем надеяться, что так оно и окажется. Что насчет эффективности, то у меня есть план, если вы об этом. Хоть болезнь мне и неизвестна, она вмещает в себе черты многих. Бубоны, жажда, заражение крови… Я закончу приготовление через час после того, как разогреется печь, а к вечеру, может, к ночи, мы узнаем, подействовало ли оно на вашего отца. Скорее всего, что-то придется доработать для большей эффективности.

— Через час? К вечеру? — Ванессе показалось, что она ослышалась.

— Сейчас… час дня, если вы об этом.

Ванесса устало вздохнула. Не прошла и половина дня, а ей уже казалось, что она не спит сутки. И нервное напряжение, которое она испытала за неполные три часа этого дня, выматывало донельзя.

«Только не ной. Делай свое дело и не распускай сопли». — Сказала себе Ванесса и отметила, что легче ей не становится, и выть волком хочется все так же сильно. Но она все-таки начала делать свое дело.

Девушка проверила отца, сравнила его состояние с тем, что было на корабле, сообщила Филиппу, что изменений нет. Затем перешла обратно в главную комнату, села в кресло и вытянула руки перед собой. Они тряслись, как если бы Ванесса три часа лазала по отвесным скалам.

А спать тем временем совершенно не хотелось. Ванесса сперва подумала на бессонницу, но тут же отмела эту мысль. Она молодая, у нее раньше никогда не было бессонницы и никаких причин для ее появления. Наверное, это все те двадцать минут сна до прихода Филиппа. Те двадцать минут, которые ее разбили и почти наверняка лишили сна. Нет, отдых здесь требовался не телесный. Да и какой может быть сон? Рядом тяжело больной отец, за которым надо следить.

Немного подумав, Ванесса полезла в буфет в поисках чего-нибудь перекусить. Вытащила полоски вяленого мяса, хлеб и крынку молока. Разложив все нужное на тарелках, убрала все ненужное обратно в буфет, подошла к полкам над кроватью, взяла с нее «Виды болезней» и понесла к обеденному столу, положила на тот его край, на который не хватило белоснежной скатерти.

Так потянулись часы ожидания. Сначала еда заканчивалась быстро — полоска мяса за полоской, пока Ванесса не успокоилась. Она заставила себя понять, что Филипп сейчас работает над лекарством, и все что ей нужно, это успокоиться и присматривать за отцом. Потом встала, проверила отца, — новых симптомов и более сильного жара, как и признаков ослабления болезни, по-прежнему не было, — вернулась к столу и продолжила чтение. Еще через десять минут нервное напряжение стало едва различимым, и Ванесса полностью погрузилась в слова и знания, которые предлагал неизвестный автор книги. Ломтик вяленого мяса как был, так и застыл у нее в руке. Ощущение того, что что-то не так, что все неправильно, исчезло из ее видения мира, осталась только книга и звоночек в ее голове, который напоминал ей каждые полчаса проверять отца. И смутное волнение по поводу всего происходящего, которое уже стало для Ванессы привычным.

Так прошел остаток дня.

Часа через четыре Филипп открыл дверь, которую закрыл с началом алхимической работы, и вышел из лаборатории. В руке у него был непрозрачный большой флакон в полкварты емкостью. Ванесса тут же убрала книгу в сторону и встала из-за стола.

— Готово? Получилось?

Филипп жестом остановил ее от лишних действий и слов, прошел к отцу, по пути схватив со стола небольшой стакан. У кровати он остановился, снял с флакона крышечку, налил полупрозрачную красноватую жидкость в стакан. Потом склонился над капитаном, проверил дыхание. Подложил руку под его затылок и приподнял голову, поднес к губам Солта стаканчик и порцией препарата. Все это он делал так аккуратно и заботливо, что Ванесса сразу поняла: здесь дело не только во врачебном долге, однако не стала задавать вопросов; еще она хотела спросить, стоит ли ей зажать нос, но так и осталась стоять посреди комнаты. Что-то удерживало ее от действий и слов, и почти наверняка — Ванесса об этом догадывалась — это было ее уважение к алхимику и его жест-просьба о невмешательстве. Солт начал пить, только полупрозрачная жидкость коснулась его губ. Секунды спустя стакан был пусть, отец девушки снова лежал в кровати, не подавая отчетливо видимых признаков жизни. Филипп снова проверил дыхание, приложил руку к груди, к животу больного, и только убедившись, что препарат не нанес мгновенного и непоправимого вреда больному, поставил флакон на стол и сам сел на стул.

— Готово. — Ответил он на вопрос Ванессы заметно уставшим голосом. Вид у лекаря тоже был не самым лучшим, каким-то осунувшимся, такой Филипп, полностью измотанный и все еще скрытый плащом и маской, был похож на промокшего воробья. — Завтра мы узнаем, как лекарство подействует на вашего отца. Шансы на то, что это именно лекарство, только что возросли.

— Почему возросли?

— Ну… Либо это яд, либо лекарство, либо ни то, ни другое. Шанс один к трем. Он не умер сразу от моей готовки, так что теперь либо лекарство, либо вода. Один к двум.

— Что, все алхимики так черство шутят?

— Начнем с того, что я не шучу. При смешивании исключительно целебных ингредиентов может получиться редкостный яд, убивающий мгновенно. И да, все. И вы, когда станете опытным алхимиком или целителем, а тем более — хирургом, будете шутить точно так же. Профессиональная черта. Ладно, просто извините меня, если я вас задел, это сказывается мое нервное напряжение, которое я набрал за день… и за предыдущие две недели. — Филипп отнял руки от маски и указал пальцем на флакон. — Этого хватит на день. Завтра придется приготовить еще партию. И заниматься этим будете вы — под моим руководством.

Сначала Ванесса хотела возразить, что не знает формулы препарата и тонкостей его приготовления. Но дальше желания ее мысль не развилась — девушка слишком устала, чтобы возражать. Книга сняла напряжение, но не нервную усталость. И она подозревала, что Филипп тоже валится с ног.

— Научитесь под моим руководством, пока будем делать партию. — Филипп, казалось, прочитал ее мысли, предупреждая возможные вопросы. — Потом будем заниматься этим поочередно.

— Но ведь можно было обучить меня сегодня, разве нет?

— Можно было, но я подумал, что вам будет тяжело учиться и работать после всего пережитого, и решил перенести это на следующий день.

Ванесса вспомнила, как разрыдалась у кровати отца в капитанской каюте, и как поддалась панике, когда Филипп попросил ее принести ингредиенты. На очень короткое время ей стало стыдно. Но потом она вспомнила, что Филипп приплыл на корабле ранним утром, а сейчас уже вечер, и что алхимик провел часы у установок, изготовляя препарат. Теперь он сидел и смотрел в пол, облокотившись одной рукой на стол, и поигрывая извлеченными из кармана часами на цепочке.

— Давайте я вас накормлю. — Сказала Ванесса и, не дожидаясь ответа, направилась к буфету.

— А, еда. Да, после всей этой беготни и всеобщей истерии не помешало бы поесть.

Девушка снова подумала, что Филипп намекает на ее слезы в каюте и проступок с ингредиентами, ей снова стало неловко. И от волнения она совершенно не обратила внимания на тот факт, что лекарь отнесся к упоминанию о еде почти равнодушно, не так, как говорит о еде голодный и измотанный человек, а как будто из вежливости принимает в разгар рабочего дня приглашение зайти на пару-другую кружек меда на выходных.

«Перестань себя накручивать. У него тоже был тяжелый день, не у тебя одной, скорее всего это он и имеет в виду» — Сказала себе Ванесса, пока брала с полок буфета все нужное. Ее собственные слова ее не убедили. Взяв все в руки, она перенесла еду на стол, на ту половину, которая только что освободилась от скатерти — Филипп сложил ее пополам прямо вместе с приборами.

— Придется ужинать всухомятку. Сегодня я не успела ничего приготовить. — Извинилась Ванесса и вдруг подумала, что вместо того, чтобы читать, вполне можно было приготовить ужин. И на завтра что-нибудь.

— Ничего страшного. А, вяленое мясо. Рыба. — Проворковал он, беря из развернутого листа бумаги один из кусков рыбины. — Ну, ничего. Месяц ел на корабле, можно поесть и еще разок. Кто-то говорит, что на суше у нее совсем другой вкус, а как по мне, так одно и то же.

Филипп снял маку и положил рядом на стол, повесил плащ на спинку стула. Ванесса увидела его лицо. Красивое, молодое, с тонкими аккуратными чертами, как будто вырезанное из мрамора настоящим мастером. И такое же бледное. Холодок снова пробежал по коже Ванессы, на этот раз по всему телу и дважды. Сначала от увиденного, потом из-за догадки, что белые руки алхимика тогда, в трюме, ей не померещилась. Кожа у лекаря действительно была мертвенно-бледной, белее чистейшего мрамора.

— Она сильно побелела, да?

Ванесса очнулась и поняла, что все это время бессовестно разглядывала лицо алхимика. Однако на нем не было обиды. На уголках губ Филиппа играла легкая улыбка. Казалось, ему было вообще все равно, и его только веселил взгляд девушки.

— Как мел. — Проговорила она приглушенно.

— Ну, будем надеяться, она не начнет так же рассыпаться. — После этих слов Ванессе вдруг резко расхотелось есть. Но только на мгновение. Опыт почти прошедшего дня обошелся ей и ее желудку слишком дорого, аппетит под вечер проснулся недетский.

— Это болезнь? — Спросила она робко. Да, робко, всегда холодная и смелая Ванесса теперь задавала вопрос робко, как будто все еще была ребенком, причем нашкодившим.

— Да, болезнь. Но давайте не будем говорить о болезнях за столом. К тому же, это личное.

— Извините.

Какое-то время ели молча. Филипп доедал рыбину, Ванесса — краюху хлеба с молоком. Было еще вяленое мясо, говядина, и вторая рыбина, но Ванессу уже воротило от соли.

— А вы хорошо проявили себя сегодня. — Вдруг заявил Филипп, когда Ванесса думала, налить остаток молока себе или оставить. Последняя косточка рыбины легла в аккуратную кучку костей на пергаменте, в который она была завернута до того, как быть съеденной.

После этой похвалы Ванесса еще с минуту сидела и молча смотрела на свой стакан. Теперь ей стало мерзко, скучно, и дело было не в прокисшем молоке или избытке вяленого мяса.

— Не надо этого. — Ответила она после минутного молчания севшим голосом.

— Не надо? Чего именно?

— Не надо делать вид, будто довольны мной. — Ответила она и посмотрела в глаза Филиппу. Но вскоре не выдержала его внимательного, пронизывающего, пленительного взгляда и отвернулась. — Я весь день ошибалась. Расплакалась в каюте отца, когда это нужно было меньше всего, чуть не умерла со страха, когда вы назвали те ингредиенты, которые я не знала или забыла. Попыталась успокоиться и читала книгу вместо того, чтобы приготовить что-нибудь к вечеру. Поддалась панике и своей слабости, в конце концов.

— Мне остается только удивляться тому воображаемому миру, в котором вы живете.

— Почему?

— Что такого в том, что вы заплакали, увидев отца в таком состоянии? В этом нет ничего постыдного. Честно признаться, я сам был в подавленном состоянии на протяжении тех двух недель, что Солт провел в постели с жаром и в бреду. Спасло, наверное, только то, что ухудшение состояния происходило постепенно, растягиваясь во времени. Не так болезненно ощущалось. Я тоже переживаю за него, хоть я давно даже не его друг… А вы — его дочь, и такая реакция на его несчастье как раз наиболее разумна и естественна. Было бы странно, если бы вы были каменно спокойны в тот момент.

— Ну, допустим. — Нехотя признала Ванесса. Она все еще чувствовала неловкость перед ним за то, что плакала на его глазах в каюте отца, но другая ее часть, не настолько одаренная гордостью, понимала, что Филипп прав. Или хотела так думать и думала, что он прав. — А ингредиенты? Нормально, когда будущий лекарь паникует и забывает названия?

— В этом только моя вина.

— Ваша вина!? — Ванесса привстала со стула от возмущения. Или недоумения — она не знала, чего в ней больше.

— Тише. — Он кивнул подбородком на кровать Солта, Ванесса тут же села. — Да, моя вина. — Улыбнулся Филипп уголками губ. Как ей показалось, извинительно. — Я, не подумав, назвал те растения, которые распространены в средней и южной части Десилона. И только когда вы ушли за ними, я вспомнил, где нахожусь. Это всего лишь укоренившаяся профессиональная привычка. Может я и могу, встав посреди ночи, выписать рецепт больному туберкулезом, но все, что я смог сделать здесь — это оттарабанить названия трав. Потом, конечно, я назвал свойства, по которым вы определили нужные ингредиенты, за что вам отдельное спасибо. Это не каждый может.

— Вы еще скажите, что этого никто не может. — Парировала Ванесса с привычной холодностью и колкостью, однако чувствуя, как тает ее безоговорочная уверенность в своих проступках.

— Почему же, все, кто проходят курс обучения в Университете, могут ориентироваться по свойствам вещества. Их этому там учат. Только большинство из них делают это со специальными справочниками в десять гривен весом, некоторые особо одаренные вспоминают все свойства на ходу. Те немногие, что лишены желания ходить по публичным домам и трактирам на выходных, учат свойства наизусть и определяют конкретное масло или вытяжку по названным свойствам. Но я не знаю никого, кто переплыл бы Серединное море в семь лет, начал самостоятельно изучать алхимию и спагирию в тринадцать, а местные травы — с нуля и без учебников, и кто столь уверенно разбирался бы в добытых из них материалах. Без университетского образования. Налицо добыча и систематизация знаний, и все это в диком краю. Вы, Ванесса, ученый и первопроходец. Вот что я имел в виду, говоря, что это не каждый может. Ну, наконец, ваши слова по поводу еды — пустая придирка. Для вас еда всухомятку — разнообразие, для меня — привычка. А расслабиться и снять напряжение было для вас необходимо. Так что хватит забивать себе голову глупостями, от которых и вам, и мне становится грустно. Если вам так хочется придумывать, придумывайте что-то приятное или поучительное, тогда от работы мысли будет толк. А ваш воображаемый мир выбросьте на помойку, он никуда не годится.

Какое-то время Ванесса не знала, что ответить. Какая-то ее часть хотела возразить Филиппу, но это возражение, во-первых, было мизерным, бедным на доводы, а во-вторых, не имело под собой никаких оснований. Просто отрицание ради отрицания. Пыль, которая осталась от ее разрушенных убеждений, нелепых, которые Филипп легко разрушил. Она все еще висела в воздухе, и ветер протекающего мимо времени быстро ее разгонял. Был еще и легкий стыд оттого, что она, Ванесса, наговорила глупостей Филиппу, нагрузила его после тяжелого дня. Но самым сильным чувством была благодарность за разрушение мыслей, которыми она себя накручивала целый день, и за то, что напряжение ушло. Совсем.

— Ну, ладно. — Наконец сказала Ванесса. — Мне, наверное, остается только извиниться перед вами за все те глупости, что я наговорила. — Тут ей стало смешно, но она не засмеялась. Улыбнулась, и то слегка мрачно. — И за то, что стала частью той всеобщей истерии, о которой вы упомянули.

— Нет, Ванесса, я не вас имел в виду, когда говорил об истерии. Конечно, вы не сдержали слез, когда увидели Солта, мне в тот момент тоже стало горько. Но не вас я имел в виду. Слезы горечи — не истерия.

— А кого вы тогда имели в виду?

— Вы, без сомнений, знакомы с первосвященником Мартином.

— Ах, вот оно что… Он и вас достал?

Ванесса представила, как Мартин заводит очередную проповедь, обвиняя Филиппа во всех смертных грехах сразу после того, как лекарь сошел с корабля на берег, или пока они несли Солта через деревню, и поняла, что прекрасно знает, как себя сейчас чувствует Филипп. У нее не раз случались перепалки со священником, и каждый раз на душе оставался мерзкий осадок. Ощущение всегда было таким, как если бы Ванесса битых полчаса доказывала прописную истину глухой стене. Стене из застывших нечистот. Только вот девушка никогда не упускала случая позлить священника, и она привыкла к таким «проповедям», а Филипп — нет.

— Никогда в жизни не видел таких фанатиков. — Подтвердил он ее догадки. — Удивительно, этот человек, весь рассыпающийся на глазах, как старая глиняная подметка, продолжает с таким фанатизмом вещать черт знает о чем.

— Вы с ним спорили?

— Почти нет. О том, где будет лежать пациент. На самом деле, я выслушал его обвинения и сказал, что будет по-моему, развернулся и ушел, да только с таким ощущением, будто бы я прошел прямо через свиноферму. — Ванесса после этих слов незаметно улыбнулась. — Да и какой смысл спорить с такими, как он? Мартин — пережиток прошлого, один ходячий альманах предрассудков, а разрушать предрассудки логикой — все равно, что толочь воду в ступе. Их нельзя опровергнуть разумными доводами, тем более во время спора, потому что они не опираются ни на разум, ни на действительность, предрассудки лежат вне реального мира. Они — как привидения, бесы, которые вселяются в человека и изводят его до смерти. И других людей тоже. Даже если ты не живешь предрассудками, это не значит, что ты не станешь жертвой слепой злобы и ненависти глупца, погрязшего в них. Вот об этом Солт как раз попросил меня предупредить вас.

— Вы хотите сказать, что он… опасен? Этот старый хрен?

— Следите за своей речью. Знатной даме не пристало выражаться.

— Извините…

— И да, эта старая твердолобая подметка, из дыр которой нескончаемым потоком сыплются предрассудки и религиозный бред, может быть опасна. Церковь никогда не любила алхимиков, тем более девушек, и мы с вашим отцом думаем, что вам может угрожать опасность. Но только в том случае, если мы опустим руки, и болезнь одолеет вашего отца. Я имею в виду окончательно.

— А… Что именно хотел передать отец? Ведь не только эти слова, верно?

— Вы ведь знаете, что ваш отец пользуется королевской милостью до сих пор? И что вас не трогает местная Церковь только потому, что вы — его дочь? Даже несмотря на то, что вы пользуетесь доверием местных жителей.

— Пользуюсь. Именно, что пользуюсь… Для меня это давно не секрет — королевская милость, с которой плавает мой отец, и то, что это благодаря ему и монарху я все еще жива. А про местных жителей вы зря упомянули, их мнение не имеет никакого веса. Если Церкви представится реальная возможность расправиться со мной и не быть наказанной, они сделают это, и мнение жителей ничего не решит. Доверие народа немногого стоит, каким бы искренним оно не было.

— Вы так считаете?

— Народ тоже любил монарха тогда, десять лет назад, — ее голос сделался жестче, — так же доверял ему. И, тем не менее, любовь к нему не помешала им устроить попытку переворота. Я имею в виду, что как бы все хорошо не было, всегда найдется причина, способ, которым Церковь натравит на меня всю деревню. Сейчас ситуация такая же. Отец меня оберегает. Не будет его защиты — Церковь спустит на меня всех собак, и мне придется скрываться в лесах. В лучшем случае.

— А вернуться вы бы не хотели? Я имею в виду, на родину, в королевство?

— Нет, и больше не спрашивайте меня об этом. — Отрезала Ванесса. — Давайте лучше сменим тему. Это не то, о чем я люблю поговорить летними вечерами за ужином при свечах.

— Полностью согласен.

— Филипп… Ну, тогда, когда я назвала Мартина старым… Старой подметкой. Вы назвали меня знатной дамой.

— Назвал, и, по-моему, вполне обоснованно.

— Но почему? Откуда вам известно о моем происхождении? Вам ведь все известно, так?

— Известно, но не все, а только то, что нужно знать. Кстати, вы сами только что проболтались вперед вопроса. Во-первых, да, ваш отец рассказал мне о вас все, что я должен был знать, еще до того, как он впал в полное беспамятство. Во-вторых, я вас узнал.

— Узнал? — Ванесса вспомнила, как ей показалось, что уже где-то видела алхимика, его одежду, слышала его голос, И поняла, что ей не показалось. Она тоже где-то видела Филиппа, как он — ее. Удивление в ней мешалось с недоверием.

— Да, узнал. Маленькая Ванесса Аретин, любимица всего двора, кроме тех, кто терпеть не мог маленьких детей. Я лекарь при дворе короля уже очень давно, и запомнил многих, в том числе и вас. Но должен признать, что вы сильно изменились. И внешне, и внутренне.

— Да, изменилась. — Признала Ванесса, мысленно думая, какое Филиппу есть дело до того, как изменилась с возрастом дочь его знакомого, пусть даже этот знакомый был первым адмиралом флота. — Тогда я была… Ну, как все дети в младшем возрасте. Всюду лезла, носилась по дворцу, как перепуганный заяц, смеялась так, что стаканы звенели. С тех пор десять лет прошло, Филипп. Люди меняются.

— Верно… — Филипп почувствовал, как его мысли о Солте перекликнулись с последними словами девушки, и что-то внутри него дрогнуло. — И все-таки я не думал, что судьба забросит вас так далеко. Не думал, что вы станете алхимиком в Бессмертными забытой деревне.

— Я не верю в судьбу. — Ответила Ванесса тверже, чем обычно. В ее голосе промелькнула искорка холода и обиды. Филипп понял, что задел ее за живое, но несильно. — Просто так легли кости. Кому-то везет больше, кому-то меньше, кто-то получает кару по заслугам, а кто-то незаслуженно, несправедливо, не по своим делам… Мне не повезло.

— Верно, не всем в этом мире хорошо. Иногда даже выть хочется от жалости к себе, от ярости, от бессильной злобы. — Он перехватил удивленный взгляд Ванессы, и так и не понял, что в них промелькнуло, какая тень отразилось на ее лице — презрение или сочувствие с пониманием. — Ну, а верите вы в судьбу или нет — это ваше дело. И дело это не столько зависит от вашего решения, сколько от понимания судьбы.

— А что, у судьбы есть еще какое-то понятие?

Филипп заметил, что в голосе Ванессы прозвучала заинтересованность. Он вспомнил маленькую Ванессу Аретин и невольно улыбнулся. Вот уж что не изменилось в этой девушке, в дочери его лучшего друга, так это природная любознательность и пытливость. Если она замечала что-то, чего не понимала и не знала, то тут же приставала с расспросами к старшим. Чаще всего это были ее отец и мать. Филипп немного подумал и решил, что не будет вредным удовлетворить ее любопытство.

— У южных народов судьба, — начал он, — это подобие книги, в которой еще до рождения человека описывается его жизнь в малейших подробностях. И человек ничего с этим не может сделать. Конечно, кому понравится думать, что ты — игрушка в руках богов. — Ванесса с жаром кивнула. — Мне ближе к сердцу такое понимание вещей, какое сформировала культура северных народов.

— И какое же ваше понятие судьбы?

— Оно почти такое же, как ваше, и вместе с тем полностью отличается от него. У северных народов судьба — это часть жизни человека, — только часть, — на протяжении которой он совершает то, ради чего был рожден. Это время, которое рано или поздно приходит к тем, кого ждут великие свершения. Время, специально отведенное для этих свершений, предначертанных Бессмертными, в которое весь мир будет подталкивать человека на верный путь. Это может быть один поступок, совершенный в краткий миг, или дело, которому человек посвятит всю свою оставшуюся жизнь, но этот момент неизбежен. Неизбежны и поступки, у северян есть для них свое название — Предназначение. А дорог к судьбе множество, и человек до того, как наступит его судьба, сам волен решать, какой дорогой идти. Этим и отличается мировоззрение наших с тобой соплеменников от северного. Человек с юга либо не верит в судьбу, либо ощущает себя куклой, которой играют Бессмертные; северянин же чувствует помощь богов, когда наступают трудности, и ищет помощи у мира, который его обязательно направит.

— Но если у народов отличаются понятия судьбы, значит, у них должны отличаться понятия богов? Ведь судьба — это, якобы, то, что определяют боги. — Речь Филиппа увлекла Ванессу неожиданно. Ужасы дня отступили так же, как когда она читала книгу. Только Филипп был лучше книги — его голос мог дать фору любым литерам, да и общение с этим человеком было приятно Ванессе. Девушка поймала себя на мысли, что у нее больше нет подозрений на его счет. Была легкая обида, вызванная его вопросами, которые затронули ее личные проблемы, ее больное место. Но то были всего лишь обиды, и совсем незначительные. Как если бы книга упала со стола тебе на ногу — больно, но забывается через минуту. А недоверие — это когда из-под переплета книги торчат ядовитые зубы и шипы, и их у Филиппа не было.

— Да, то же самое с богами. Бессмертные у южных народов — это всемогущие существа, рядом с которыми человек и весь мир — беспомощная пылинка. Они могут стереть наш мир и отстроить новый в мгновение ока, и им подвластно все существующее. У северных народов бог — это то, чему человек не может сопротивляться. Или может, но безрезультатно. Заметь — только человек. У северян понимание великого глубже, чем у всех остальных народов. В их представлении Бессмертный тоже подчиняется законам природы, он родился с этим миром, он и живет со всем миром, он не стоит над ним. Бог — он обязательно долгоживущий, почти бессмертный, безгранично мудрый, обладающий великой силой, но не всесильный. Он или вместе с этим миром, как все живущие в нем, или его нет. Но самое главное — северяне не представляют себе такой громадной пропасти между людьми и богами, как это делаем мы. Ведь и боги, и люди испытывают те же эмоции, те же чувства, в какой-то мере они понимают цели и желания друг друга. И потому северяне не трепещут перед Бессмертными. Узнают, уважают, признают их силу и подчиняются, искренне любят, почитают их как своих защитников и поют им гимны, но не трепещут.

— Так, значит, по их представлению мира, человек — бог для муравья?

— Совершенно верно. Только вот муравьи не разводят из человека истерию, не идут друг на друга войной из-за него.

— Что-то мне подсказывает, что у вас были серьезные проблемы с Церковью. — Улыбнулась Ванесса. Ей снова стало смешно, может, не будь ее нервы столь измотаны за день, она бы рассмеялась. Но на сильные эмоции сил больше не оставалось.

— Были. Однако если это и отразилось на моем мнении, то только незначительно. Я всегда считал, что религия — дар Бессмертных. Скажем, Церковь Деи, самая распространенная в Десилоне. Это подарок нам от Вечной Богини. То, что должно вести нас к процветанию. А вместо этого мы сначала подстроили ее под наши нужды, изломали ее так, чтобы она стала поводом для войны, и теперь насаждаем ее нашим северным соседям. От которых она, кстати говоря, и пришла к нам… Однако я отвлекся. Эти рассуждения насчет судьбы, богов и религий бесконечны и ни к чему не приводят. Я вот о чем хотел спросить: как мне к вам обращаться? Как к знатной даме при дворе или более непринужденно?

— Обращайтесь, как хотите. На самом деле, мне все равно.

— Ну, тогда оставлю все, как есть. Буду чуть-чуть подкармливать ваше честолюбие.

Филипп все так же улыбнулся, не обнажая зубов, и тихо засмеялся. Ванесса смущенно отвела взгляд.

— Ванесса? — Лекарь насторожился, увидев реакцию, которую никак не ожидал.

— Нет, ничего. — Она улыбнулась, сначала неловко, потом уверенно. — Просто задумалась над вашими словами насчет судьбы и богов.

— Что-то не поняли?

— Вовсе нет. Было очень интересно и приятно отвлечься от этой… всеобщей истерии, как вы сказали.

— Ну, хвала Бессмертным. Я уж думал, что буду отвечать на ваши вопросы до утра.

— Простите.

— Да нет, все нормально. Я тоже неплох — нашел благодарного слушателя, скатился от вашей родословной к судьбе, от нее — к Бессмертным… А ведь все началось с упоминания о том священнике, Мартине.

Филипп посмотрел в окно и увидел, что алхимический сад хозяйки дома заливает густой рыжий свет. Он достал часы из кармана и взглянул на циферблат.

— Ладно, Ванесса, идите спать. Уже поздно, день у вас выдался тяжелым, да и я утомил вас долгим разговором. Слишком неосмотрительно с моей стороны было затевать эту беседу.

— Не утомили. — Возразила девушка с наигранной самоуверенностью и превосходством в голосе. Намеренно звучащей фальшиво, чтобы исключить непонимание и обиду. Она улыбнулась, и Филипп понял, что ему приятно видеть эту ее улыбку после всех пережитых ею несчастий. Потом посерьезнела и добавила, уже спокойно, с благодарностью в голосе:

— Мне стало легче, правда. Столько бед на один день, и все заботы держатся на вас. Еще и я со своими домыслами и проблемами, неуверенностью. Страхом. Без вас был бы не день, а одна большая катастрофа.

«Удивительно, — думала Ванесса, в ту минуту, — что такой человек, как Филипп, появился здесь, на Зеленом берегу. Он ведь совсем не похож на тех, кто обычно сюда приезжает, он удивительный человек во всех отношениях, пусть многого о себе не рассказывает. Так просто ведет со мной беседу, как будто хорошо знал меня все это время, знает так много самых разных вещей и наверняка умеет не меньше. Нет, Филипп не появился бы в такой дыре, как наша, по простому велению короля. Здесь нужно что-то большее, какой-то личный мотив монарха или самого Филиппа…»

— Ну, что ж. — Ответил ей Филипп. — Приятно услышать слова благодарности в свой адрес после всей проделанной работы. А вы больше не забивайте себе голову всякой глупостью. Лучше почитайте про приливы и отливы.

При упоминании приливов и отливов Ванесса тут же вспомнила море, потом вдруг вспомнила их первый сегодняшний разговор с Филиппом, когда они шли к фрегату. Возможно, к этому воспоминанию девушку подтолкнули мысли об исключительной личности, появившейся в запущенном месте. Тогда Филипп упомянул об еще одной своей причине, по которой он приплыл на Зеленый берег и которую ей знать не положено. Ответила девушка ему не самым лучшим образом. Это воспоминание было неприятным и свежим, хотя девушке порой казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Ей становилось неловко при мысли о том, как она вела себя с Филиппом… Но на этот раз Ванесса внутренне содрогнулась не от стыда, а от тех слов лекаря, которые теперь вдруг странным образом переплелись с ее мыслями. Эта причина, о которой ей не положено знать — вдруг это такая личная проблема, ради решения которой он закроет глаза на чужие нужды и чаяния? Ради которой он уже переплыл Серединное море, и ради которой лекарь на время может забыть даже о своем врачебном долге? Ведь может такое быть, что человек начинает искать собственную выгоду, когда ему становится совсем невмоготу терпеть безмолвное служение другим и ущемление своих собственных целей? А, может, это как-то связано с болезнью, с его белой кожей?

Догадка вспыхнула, подобно яркой искре, мгновенно, неожиданно и неприятно резко: «Что, если вылечить свою болезнь — и есть его личная цель?» Но что в этой болезни такого? Он ведь не бросит лечить недуг ее отца и не примется за поиск лекарства от своего. Ведь не бросит?..

Нет, не бросит, одернула себя Ванесса. Глупо об этом думать. Откуда вообще такие мысли? Болезнь ее отца тяжела, возможно, смертельна, а болезнь Филиппа — нет. Скорее всего, нет… Ее сомнения беспочвенны, как и все те страхи, что она внушила себе за день.

Но Филипп все же отказался говорить о своей болезни, назвав это личной проблемой. Не сказал другому алхимику и лекарю о ней ничего, кроме ее общих черт, не задался вопросом, нет ли у них такой же болезни, и если есть, то чем она лечится. Без сомнений, было в этой его мраморной болезни что-то такое, что ранило его до боли в сердце, раз он избегал говорить о чем-то, кроме симптомов. Что-то, что он вряд ли рассказал даже Солту.

«Все-таки он здесь из-за своей болезни, я уверена. Но зачем? Может, он ищет лекарство, может, его преследуют, может, он сам решил уйти на край света из-за этой болезни, чтобы не угрожать другим. Может, как и я, бежал от прошлого. А может, все сразу. Наверное, так и есть, но… Он ведь не опасный из-за своей болезни? Нет, конечно, нет. Филипп не опасный, скорее он сам защищает других от того недуга, которым страдает… Да, страдает. Не знаю, почему и из-за чего, но он несчастный и старается это скрыть во благо себе и остальным, я это чувствую».

Все размышления не заняли у нее больше минуты, промелькнули в виде образов и ощущений, ярких и четких, гораздо более емких по смыслу, чем слова. За это время Филипп вытер руки, смахнул со скатерти крошки и достал из кармана часы. Посмотрел на циферблат.

— Ну, уже поздно. — Сказал он. — А день у вас выдался тяжелый. Ложитесь спать, завтра вам понадобятся силы для работы и того, чтобы чему-то научиться.

— А вы? Вы же только сегодня утром сошли с корабля! Вам тоже нужно отдохнуть.

— Ничего не знаю. Ложитесь спать, за Солтом присмотрю я. Обещаю, что с ним ничего не случится.

— Но…

— Не спорьте. Я все равно не усну этой ночью, слишком много всего произошло. Да и ночь нехорошая, не люблю я, когда луны нет и так темно. Что-то вроде приобретенной фобии… Ладно, хватит разговоров на сегодня. Спите, вам нужен отдых, а я покараулю.

— Ладно.

Ванесса сначала без особого энтузиазма достала из сундука одеяло и простыню, затем, подгоняемая страшной усталостью, постелила себе на печи, подложив под простыню еще одно одеяло. Вместо подушки она использовала свою одежду. Филипп проявил тактичность и надолго ушел в лабораторию, только увидев, что девушка собирается ложиться спать. Он вернулся в комнату десять минут спустя, когда Ванесса, утомленная всем произошедшим, уже крепко спала. Девушка отвернулась к стене, накрывшись одеялом, так что были видны только ее черные волосы, в беспорядке разбросанные по постели. Филипп сел за стол и погасил одинокую свечу.

Недолгое время он сидел, глядя то на проникающий из окон слабый звездный свет, то на спящего Солта, то еще куда-то. Потом тихо подошел к печи, на которой спала Ванесса, прислушался. Услышал тихое сопение, медленное и ровное дыхание. Только окончательно убедившись в том, что Ванесса спит, Филипп вернулся к столу и распахнул свой плащ. На внутренней его стороне в нагрудном кармашке лежали четыре маленьких прозрачных флакона, узких и высоких, горлышки которых были привязаны к плащу петельками из кожаных полосок. Алхимик отвязал петельку, вытащил один флакон и откупорил пробковую крышку. Тут же пахнуло железом, резкий и неприятный запах заполнил воздух вокруг лекаря. Горло Филиппа тут же свело легким спазмом, когда он представил, как эта отрава будет литься по его горлу. Однако терпеть уже не было мочи, Филипп чувствовал, как в кожу впиваются тысячи будоражащих его иголок, как внутри просыпается вожделение, больше похожее на страх. Хотелось выйти из комнаты в эту душную ночь, чтобы как-то снять напряжение, но он знал, что от этого будет только хуже. Нет, ему была необходима еще одна порция, и прямо сейчас.

Филипп поднес отраву к самому рту, на миг скривился так, как будто это был не флакон, а голова курицы, которую ему предстояло откусить. Впрочем, последнее было бы предпочтительнее. Лекарь зажмурился и мгновенно осушил флакон одним глотком. И тут же почувствовал, как по телу разливается сила. Сонливость как рукой сняло, исчезла пелена перед глазами, мысли обрели привычную четкость и больше не скользили по его извилинам подобно улиткам. Теперь они носились в голове, точно стрекозы. Исчезло вожделение и страх, осталось только удовлетворение. И ощущение красоты мира. Без этой гадости безлунная ночь не показалась бы Филиппу такой красивой.

Взгляд алхимика скользнул по дому Ванессы и остановился на самой хозяйке дома. Ее не было видно из-под одеяла, если не считать антрацитовых волос. В звездном свете они блестели черным светом. Филипп подумал, что ему наверняка будет приятно увидеть, что скрыто под одеялом. Всего-то стоит сделать несколько шагов и протянуть руку. Тем более что фигурка у нее очень даже ничего. Ни жира от каждодневных пирушек, ни грубых мышц от каждодневных изнуряющих работ по хозяйству…

Он рассмеялся своим собственным мыслям. Не вслух, чтобы не разбудить ее. Старый кретин. Почему-то сейчас эта кощунственная мысль вызывала у него смех, впрочем, он знал, почему. Потому что это дочь его друга, а не самого Филиппа, и она уже давно не младенец. Любой мужчина, видя спящую девушку, которая не его дочь и не младенец, невольно подумает ту же самую мысль. Просто потому, что он мужчина. И поэтому эта мысль сперва показалась Филиппу смешной, ведь он знал, что никогда этого не сделает. Чудовищная разница в возрасте между ним и Ванессой не позволяла ему думать об этом иначе, кроме как в шутку. Это было как мысль о самоубийстве после незначительной неприятности, или как черный юмор, с которым алхимик давно свыкся за годы практики. Да, при других обстоятельствах, о которых Филипп предпочитал не думать, он бы не сдержался, подался бы своей природе. Но сделал бы это с другой, не с Ванессой, которая была дочерью его лучшего друга, которую он успел узнать и потому не хотел причинять ей какую-либо боль, ни душевную, ни телесную. Может, с кем-нибудь из других дам, но точно не с ней. И уж тем более не после этой грязной отравы. Той, что его убивает, и той, что его спасает. Того медленного яда, после которого кощунственные мысли казались смешными, смерть — далекой, а мрачная душная ночь — прекрасной. Той отравы, после которой появлялась полная удовлетворенность во всем, после нее ему не хотелось даже этого, не то, что секса.

Филипп тряхнул головой, прогоняя последние мысли, которые ему не нравились и которые были, с какой стороны не посмотри, невероятно глупы. Пока у него есть запас этой отравы, простой в изготовлении, «других обстоятельств» не настанет. Лекарю теперь дышалось свежо и хорошо, все тело переполняла сила, которую не стоило тратить ни на что, кроме поддержания бодрствования. У него впереди еще ночь и день, так что, наверное, ему придется выпить еще один флакон препарата. «Препарата, так теперь это называется, Филипп?» — подумал он и сам себе усмехнулся. Думать о приеме еще одной порции ему не хотелось, так что он снова прошел к столу. На нем еще осталась еда — вяленое мясо в полосках, и Филипп взял себе одну. Аппетит после «препарата» прорезался неожиданно, как всегда бывало и раньше. Немного подумав и решив, что ему не стоит сидеть в такой темноте, не кромешной, но так напоминающей опостылевший ему трюм, Филипп отодвинул штору на окне. Да, у Ванессы были шторы на окнах. Даже не шторы — шторки, в полтора локтя длиной и столько же в ширину. Лекарь подумал, что Ванесса, возможно, попыталась хоть немного воссоздать атмосферу дворца, где огромные объемные шторы на окнах в четыре человеческих роста были нормой. Вернуть частицу того прошлого, когда ее семья еще была цела, когда ее окружали слуги и умные, вежливые люди, а отец не пропадал по полгода, чтобы потом вернуться на две недели. Шторки были мягкими и довольно милыми, светлыми, но Филиппу стало немного грустно от воспоминаний о прошлом. Он слишком хорошо знал семью Солта.

Звездный свет упал на стол, осветив скатерть и оставшиеся крошки. На дальней от Филиппа части стола лежала какая-то книга в черном переплете. Лекарь долго сидел, глядя в распахнутое окно на безлунное небо, прежде чем решил взять в руки книгу.

Он узнал ее с первых строк. Потом вспомнил, что эту же книгу читала Ванесса, когда он вышел из лаборатории, и, должно быть, читала все то время, что он там провел. Эта мысль была отрешенной. Больше всего то, что испытал алхимик, походило на шок. Что-то, что было явно сильнее простого удивления, и при этом не дотягивало до боли в сердце.

После того, как Филипп прочитал первую строку, он положил книгу на колени и снова посмотрел на спящую Ванессу. Потом снова, повинуясь неожиданному порыву, впился глазами в листы бумаги и дочитал одну страницу. Теперь у него не оставалось сомнений, что это она.

От понимания это простой вещи Филипп еще несколько минут сидел, держа книгу у себя на коленях и тупо глядя в пустоту. Если бы кто-нибудь зашел в дом в тот момент, то увидел бы скорее искореженное чучело, чем человека в плотных кожаных одеждах, напоминающих легкую броню оружейников осадного королевского корпуса. Но потом им овладела радость. Филипп увидел знакомую до боли подпись, знак на корешке переплета. В нем угадывались две литеры, слитые в одну фигуру: «Ф» и составная «Эс», существовавшая только в давно канувшем в лету южном диалекте Десилона. Лекарю все еще не до конца верилось, что это она, но это уже был не снег на голову летом, а радость. Радость от свершившегося чуда.

— Интересно. — Тихо бормотал он, благоговейно читая в слабом свете звезд давно знакомые ему строки. — Интересно… Это современная копия или хорошо сохранившийся оригинал?

Копия, подумал он. Разумеется, копия. Оригинал бы не сохранился, бумага столько не живет, даже вощеная. Никто столько не живет.

Лекаря услышала только темная комната. Больной Солт и крепко спящая Ванесса молчали. Молчал и Филипп, хоть и знал ответ.