После безумный поисков по всему поселению и разговора с лекарем кто угодно валился бы с ног от усталости. Нил не был исключением. Он заснул почти тут же, как только лег на кровать. Пусть в его голове роились тревожные мысли о Ванессе, он ни разу не подумал, что этой ночью он точно не уснет. Кроме того, он не сомневался, что Ванесса найдется и с ней все будет хорошо. По крайней мере, Нил заставил себя в это поверить, силясь отогнать тревогу и угрызения совести. Больше всего юношу удручал даже не факт его промаха, а то, что он послушался Филиппа и пошел домой вместо того, чтобы искать ее всю ночь вместе с лекарем.

Усталость и наступившая ночь оказалась сильнее всех мыслей и переживаний дня. Нил был уверен, что проспит до восхода солнца.

Он уснул и проснулся поздней ночью. Опять. Раннее утро еще не наступило, об этом говорил ярко светящий с неба месяц и абсолютная чернота на востоке без малейших признаков солнечного света. Второй день подряд он просыпался ночью. Его отец спал. Были мысли о том, чтобы взять ту одну книгу, которую он не отдал Ванессе, и почитать ее при свете свечи. Даже лунного света вполне бы хватило, и на этот раз Нил не боялся разбудить светом отца: болезнь суставов отступила, и немолодой траппер спал крепко. Однако читать ему совершенно не хотелось. Желание отбивало волнение за Ванессу. И еще сильнее убивали это желание укоры совести. Все-таки не нужно было ему слушаться Филиппа…

Нил перевернулся на правый бок, еще какое-то время просто пытался заснуть, потом понял, что не сможет из-за переизбытка чувств, и встал с кровати. Он надел ту же одежду, что и вчера, только теперь маленькая книга с поэмами лежала не в его кармане, а в кровати под подушкой.

Слова Филиппа, которые юноша услышал вчерашним вечером, утвердили в Ниле то, что он собирался сделать грядущим утром. Ванесса исчезла, по-настоящему исчезла. Еще вчера, по пути домой Нил снова заглянул в дом девушки. Дверь так же была открыта, а в доме — пусто, если не считать предметов мебели. Ванесса не пришла домой на ночь, он был в этом уверен. И теперь Нил шел к дому Ванессы только с одной целью: дождаться ее возвращения у дверей ее же дома, чтобы спросить, что не так, помочь, если его помощь потребуется. И просто для того, чтобы своими глазами увидеть, что она в порядке.

Как и думал юноша, калитка была так же распахнута настежь. Так всегда случалось, когда Ванесса не закрывала ее на крючок изнутри, петли стояли косо, из-за чего дверка постоянно норовила раскрыться. Входная дверь тоже не была заперта. Юноша только попробовал ее открыть, и, убедившись, что все по-старому, сел на крыльцо с навесом, на одну из ступеней. Сорвал высокую желтую травинку и принялся крутить ее в руках, дожидаясь рассвета.

Удивительно, но время шло быстро. Та энергия, которая так быстро наполнила Нила за четыре часа сна, казалось, переливалась через край, била струей, заставляла время идти быстрее. По крайней мере, оно не тянулось мучительно медленно. Может, потому, что юноша был на нервах.

Почему-то Нилу казалось, что с приближением рассвета небо на востоке должно постепенно светлеть, хоть он и сам уже не раз видел, как абсолютно черное небо на горизонте становится слепяще-оранжевым за секунды. И теперь он ждал, когда вдалеке появится светлое марево, про которое он читал в одном из рыцарских романов. Он дождался, только это марево было коротким и не длилось дольше, чем полминуты, начиная с незначительного осветления горизонта и до появления солнца. И горизонт не был виден из-за множества домов и деревьев, и Нилу приходилось гадать по отсветам на небе, которое было только частично видно из-за крыш и крон деревьев. Темнота на востоке отступала стремительно быстро, как будто его освещал стремительно разгорающийся костер, облитый смолой, так что смотреть было не на что. Ночь превратилась в день за какую-то минуту.

Прошло еще много времени, глубокая ночь превратилась в раннее утро, а раннее утро — в позднее, прежде чем со стороны калитки раздались шаги. Нил оторвал взгляд от земли, на которой пытался начертать никому не известные знаки жесткой травинкой. Он увидел знакомую фигуру и одежду, понял, что Ванесса идет не спеша, смотрит в основном себе под ноги и потому не видит его. Нил поднялся с крыльца ее дома и почти побежал ей навстречу.

— Ванесса! — Крикнул он на бегу. Девушка оторвала глаза от земли и быстро нашла его взглядом. Нил успел заметить, как ее мрачное и задумчивое лицо осветилось радостью, смешанной с неуверенностью и удивлением. Эта эмоция показалась Нилу просто великолепной.

Юноша не смог сдержать чувств и обнял ее. Они стояли посреди алхимического сада. После короткой заминки Ванесса ответила на его объятия. На секунду волосы девушки упали Нилу на лицо, и он невольно ощутил их запах.

— Нил. — Сказала она радостно и негромко.

— Все в порядке?

— Да, насколько все может быть в порядке в моей ситуации. — Ответила Ванесса и мягко вышла из объятий юноши.

Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла короткой и натянутой. Нил заметил, что ее голос звучит негромко, почти устало. Только Ванесса не казалась усталой, наоборот, она выглядела посвежевшей по сравнению с той Ванессой, которую он видел вчерашним днем, залитую слезами. Но было в ее поведении кое-что, чего Нил не понимал. Она никогда не говорила так тихо и нетвердо. Если бы он услышал ее в первый раз в своей жизни, он бы подумал, что в этом нет ничего необычного, что таким и должен был быть голос молодой, несколько скромной девушки. Однако, зная Ванессу, Нил так не думал. По сравнению с той холодной и непоколебимой уверенностью, что всегда была в ее голосе, это спокойствие казалось мяуканьем промокшего и продрогшего от холода котенка.

— А что Филипп? Он нашел тебя?

— Нашел, не переживай. У нас состоялся разговор.

— Разговор? Что за разговор?

— Друг о друге. — Она загадочно улыбнулась, на этот раз не натянуто. — И о тебе он тоже говорил. О том, как вы с ним бегали по всей деревне и искали меня. Еще о том, как ты за меня волновался и до, и после того, как я пропала.

— Ну, про беготню он верно подметил… — Ответил Нил, явно смущенный. Ему все-таки было приятно это услышать, хоть он и корил себя, и вместе с тем юноша лихорадочно искал возможность сменить тему.

— Просто хотела сказать спасибо за заботу. — Сказала он прежде, чем юноша успел что-то придумать. — И извиниться за то, что сбежала и поставила тебя на уши. Мне тогда правда нужно было побыть одной, подумать о своем будущем и о себе. Иначе было нельзя.

— Понимаю…

Ванесса все так же стояла напротив Нила, руки привычно были сложены на груди, не крестом, как это часто бывает, а друг на друге. Прямого взгляда она избегала, постоянно глядя то ему за плечо, то в землю. Внутри Нила вновь вспыхнул огонек подозрения.

— Так, значит, Филипп нашел тебя? А почему не привел обратно домой?

— Я попросила его оставить меня одну. Не волнуйся, я была в безопасном месте.

— В храме?

— Да, в храме. — Кивнула Ванесса и поняла, что для нее эти слова не ложь. — Мне нужно было обдумать кое-что.

— Обдумать? Ты имеешь в виду жизнь без?..

— Да, без отца. Мое будущее, заглянуть в себя, понять заново, чего я хочу от этой жизни.

— Но вот же оно. — Нил оглянулся на дом Ванессы, указав на него взглядом. — Дом, который построил для тебя твой отец. — Он снова повернулся к Ванессе и почти тут же заметил что-то за ее плечом. Непривычное движение дверцы, покачивающейся на ветру. — Ты опять забыла закрыть калитку. Что-то ты часто стала забывать это в последнее время.

— Не за чем ее больше закрывать, Нил. Я здесь больше не живу.

— Что?? Почему?

— С этого дня я живу с Филиппом.

— С ним!?

— С ним. Он мой опекун, если ты забыл. Ты ведь забыл, верно? Он ведь наверняка тебе об этом говорил.

— Нет… А, да, теперь вспомнил. Он говорил об этом, но тогда я думал о другом. И я все равно не понимаю. Он же незнакомец…

— Не говори так. — В ее голосе прорезалась былая решительность, но слабая, как искра от костра, готовая угаснуть при любом дуновении ветра. — Ты ведь сам слышал тогда, на похоронах моего отца. Филипп был его другом. Я с ним говорила этой ночью, и он многое прояснил. О чем-то ему не хотелось говорить, но ты ведь меня знаешь, я из кого хочешь правду вытяну. Да, он действительно многое прояснил. Филипп — не чужак, не незнакомец, а близкий друг моего отца, которому можно верить.

— Откуда ты знаешь, что все, что он говорил — правда? Вдруг он просто красиво вешал тебе угрей на уши, а ты поверила?

— Ты все еще не веришь ему, так? Считаешь его каким-то гнусным мерзавцем. И при этом ты руководствуешься только своим предчувствием и теми глупостями, которые ты выхватил из романов. Не отнекивайся, я сама так думала до недавнего времени втайне от всех. Как только я не называла Филиппа, как не проклинала. Оказалось, что я была неправа… Знаешь, ты можешь быть о человеке самого ужасного мнения, но когда он раскроет перед тобой душу, покажет все свои самые больные душевные раны и самые дорогие переживания, словом, подставит свое самое уязвимо место, ты разом перестанешь считать его своим врагом. Необязательно полюбишь, но ненавидеть перестанешь. Люди, которые идут на такие исповеди, либо глупы, либо не ждут от тебя удара по самым больным местам в ответ на откровенность, верят в твою честность и благородство, они заслуживают хотя бы доверия. Филиппа глупым не назовешь. Один разговор, Нил, все изменил.

— Я не отнекиваюсь, я просто не знаю… Не то, чтобы я считаю его мерзавцем, он все-таки столько сделал для того, чтобы помочь твоему отцу, но сама подумай. Он слишком необычный. Странный, слишком скрытный. Еще эта маска без причины. Ты никогда не думала, что он здесь забыл? И даже короли, когда посылают кого-то на великие дела, выбирают кого попроще. С нужными навыками и так, чтобы не мозолил глаза. Ну, сама подумай, он же не так просто отправился сюда?

— По поручению короля.

— Ну ладно. А почему он?

— Он — лучший.

— А, может, не только поэтому? Раз он лучший, вспомни, где столица, а где мы с тобой. Его бы стоило держать при дворе, раз он лучший, там свои болезни и напасти, он нужен там. Зеленый берег — это ведь не соседняя провинция. Это другой конец мира!

Ванесса вспомнила свои же мысли. Ведь она тоже как-то подумала, что Филипп оказался на Зеленом берегу не только по воле короля. Болезнь. Он отказался рассказывать о ней, сказал, что это личное. А ведь болезнь должная быть чем-то большим, чем простым заболеванием, чтобы она стать «личной». Может, Нил прав, эта болезнь и есть та вторая причина, почему Филипп оказался на Зеленом берегу?

Что-то мимолетно вспыхнуло в голове у Ванессы — простая догадка, от которой ей сначала сделалось как-то неловко перед собой, а потом вспомнились годы недоверия селян Зеленого берега и постоянные нападки со стороны Церкви. Может, он покинул дворец и отправился в плавание не только потому, что он лучший? Может, еще и потому, что там, в Десилоне, ему плюют под ноги, когда он проходит мимо?

От этой мысли ей в одно мгновение стало мерзко на душе. И в ней вновь всколыхнулся огонек злости.

— Послушай, Нил…

Брови Ванессы чуть сблизились друг с другом и с линией глаз. В голосе вновь сверкнула уверенность, холодная и твердая, как сталь.

— Погоди, я не считаю его мерзавцем, нет, — поспешно перебил ее Нил, — и уже не считаю, что ему нельзя доверять, в конце концов, он столько для тебя сделал. Я просто хочу сказать, что он что-то скрывает. От меня, от Мартина, от жителей, от тебя тоже. И я не знаю, что именно, никто не знает! И потому я волнуюсь. Вдруг это что-то… Плохое?

— Мне приятна твоя забота, но если он что-то и скрывает, то вовсе не от хорошей жизни. — Отрезала Ванесса. Слова Нила обожгли, стоило ей вспомнить о мраморной коже лекаря. Они как будто задели ее личную проблему, а не алхимика. — Ты никогда не думал, что если человек упирается и не хочет признаваться, ему просто больно, или стыдно, или горько? Не обязательно, что он убил всю свою семью, как тот лесоруб, или одержим демонами, или пьет кровь по ночам. Он не обязан откровенничать с первым встречным. Если его и отправили на другой конец мира по королевскому приказу, значит, других таких же просто не нашли, он один способен справиться со своим заданием, и именно он первым проявил инициативу в этом вопросе, раз монарх отпустил такое сокровище на край света.

— Да, наверное, ты права… — Нехотя согласился Нил. Он чувствовал, что ее слова гораздо более обоснованы, и все же его мысли не давали ему покоя. — Но все-таки, я не верю, что такие люди, как этот Филипп, появляются в таких местах и при таких обстоятельствах просто так. Неспроста это все.

— Ты почти наверняка прав только в этом. Послушай, мой отец умер. Мне, конечно, жаль его, и себя тоже, мне безмерно жаль, что все так вышло, но давай перейдем на миг к практической стороне проблемы, как бы это кощунственно не звучало. К моему обучению. Кто будет привозить мне книги, по которым я буду учиться, кто лишний раз спросит, что я могу и чему научилась? Я не могу жить без этого, Нил! А тут — лучший друг Солта, ученый, алхимик, лекарь становится моим опекуном… Скажи, ты веришь в судьбу?

— Верю. Только вот судьба — это не всегда хорошо.

— Согласна, но большего я бы и не осмелилась просить. — «Нет, конечно, нет. Еще как бы осмелилась, только вот большего никто бы не дал, потому что некому». — Да лучшего у меня и нет. Выбирать-то не из чего.

— Ладно, раз так…

Нил решил, что глупо продолжать этот спор. Ведь Ванесса умная девушка, и не ему учить ее жизни. Если она сочтет нужным, она примет его слова во внимание. Нил поспешил сменить тему.

— Ты сюда по привычке вернулась?

— Забрать вещи. — Ванесса, видимо, тоже была рада смене темы разговора, однако Нил заметил, как напрягись ее спина и плечи, а руки крепче сжали локти. — Одежду, книги, немного еды, свечи, словом, все, что успею. К чему-то я просто привязалась, а что-то… Просто нужно взять. Не хочу жить за счет друга моего отца, да и в его дом с пустыми руками я не пойду. Я не нахлебница какая-то.

— Разумеется. Ну, удачи тебе, что ли?

— Да, большой-большой удачи мне.

Нил не успел сделать и шага к незапертой калитке, не успел пройти мимо Ванессы, как ее рука взяла его рукав. Не грубо, скорее настойчиво.

— Нет, постой.

Она остановила юношу скорее властным тоном, чем своей рукой. Однако в ее голосе была такая нотка… Как будто бы она забыла что-то очень важное и спохватилась в последний момент, боясь, что возможность ускользнет.

— Ты мне не поможешь в сборе? Там немного, времени займет мало. Совсем немного. Если ты, конечно, не торопишься.

— Да, конечно помогу.

— Спасибо, Нил. Идем.

Вдвоем они дошли до крыльца. Нил шел чуть сзади и видел, как напряжена Ванесса. Это было очень легко увидеть по спине и рукам девушки. У входа она остановилась, держа ключ в крепко сжатых пальцах.

«Дверь открыта» — хотел сказать Нил, но не сказал, поняв, что это лишнее. Ванесса и так знает. Тут дело в чем-то другом. И после этой мысли он вспомнил оговорку своей подруги, которая больше не казалась ему простой оговоркой.

— Ванесса, ты сказала «успею». Не «все, что смогу унести», а «все, что успею». Куда торопишься?

— Подальше отсюда. — Ответила она резко. Нил не принял эту резкость близко к сердцу, потому что ясно почувствовал страх в ее голосе.

— Это место так на тебя давит? После смерти?..

— Да, и хватит об этом. — Ванесса распахнула курточку и положила ключ во внутренний карман. Ее движения были слишком уж резкими. — Не хочу ворошить прошлое.

Ванесса схватилась за ручку решительно, потянула не сразу. Далеко не сразу. Ее свободная рука висела вдоль тела, а кисть то и дело сжималась в кулак и разжималась. Нил так и не понял, была ли у него осознанная мысль взять Ванессу за руку или это получилось спонтанно. Юноша помнил только одно: он не раздумывал и не сомневался, хоть и понимал, что Ванесса может кольнуть его острым языком в ответ. Или ударить. Однако когда Нил сжал ее ладонь своей, то не услышал в свой адрес колких замечаний, не увидел презрительного взгляда, и ее рука не сбросила его руку, не отвесила пощечину. Напротив, ее ладонь только крепче сжала его руку в немой благодарности. Нилу ничего больше не было нужно. Несколько секунд он еще стоял, дожидаясь решения подруги. Когда она заговорила, ее голос все еще чуть-чуть подрагивал, но звучал более уверенно:

— Нил, если ты кому-нибудь скажешь, что я струхнула и побоялась войти в свой же дом… я на тебе отыграюсь. Не знаю, как, но тебе не понравится.

— Не волнуйся, я никому не скажу.

Дверь тихо-тихо скрипнула. Мышь под половицей пищит тише. Однако этот звук показался Ванессе настоящим адским скрежетом. Солнечный свет из дверного проема залил ее старый дом. Все было точно так же, как и в последний раз: не застеленная постель, на которой лежал ее отец, поваленные Ванессой флаконы с препаратами, открытая дверь лаборатории и засохшие крошки хлеба на столе. Только разлитый по полу препарат для предотвращения кровотечений высох и превратился в некрасивые пятна на полу. Нил, возможно, сам внушил это себе, но он почувствовал, какой в доме спокойный и одновременно мрачный воздух, как будто мертвый. Было необычайно тихо, так, что в ушах начинало звенеть. Так же тихо могло быть только в гробу.

Пока Нил оглядывал дом, Ванесса быстро достала из-под буфета мешок, в каком обычно хранят и переносят капусту, репу и морковь. Простой мешок для овощей.

— Вот. Сюда складывай еду из буфета. Можешь съесть чего-нибудь, если голоден, только не смей класть туда надкушенную еду.

— Понял.

— Одежду и книги я сама сложу. Препараты тоже.

«Похоже, пользы от меня здесь никакой» — Невольно подумал Нил, открывая буфет. Мгновением позже он вдруг остановился с раскрытыми дверцами в руках, обернулся на Ванессу. Та на его глазах быстро сгребла с полки книги и принялась сортировать их, отделяя особо важные от тех, что можно было оставить.

«Она ведь не за этим меня позвала. Она просто не хотела быть здесь одной» — Сказал себе юноша и принялся с удвоенным усердием собирать свежую провизию в мешок.

Ванесса управилась незначительно быстрее его. Нужных книг оказалось не так много, они запросто умещались в одной руке. Одежду она побросала в один мешок с книгами, туда же отправились особо ценные и просто полезные препараты, всего штук шесть или семь флаконов, завернутых в ткани. Ее подгонял страх и нежелание оставаться в своем старом доме, и потому, хоть Нил и собирал свой мешочек усердно, в нем оказалось не так много еды, когда Ванесса поднесла свой узелок к двери.

— Давай сюда. — Девушка приняла еду. Немного подумав, она вытащила из-под буфета лист ткани и наскоро скрутила из него петлю. Получившийся узелок она привязала к поясу сбоку.

Только увидев, как Ванесса расслабилась, выйдя за калитку, Нил понял, как она была напряжена все то время. Они оба вышли на тропу и остановились перед самой калиткой за забором, покинув территорию дома. Девушка не смотрела на свой старый дом, только на калитку, тропу, мешок с вещами и Нила.

— Дверь не будешь запирать? — Нарушил молчание юноша. — Не боишься, что там поселятся дикие животные или кто-то из людей?

— Запах людей нескоро выветрится из дома, животные туда не забредут, ты сам это знаешь. В конце концов, кто из нас сын траппера? А люди шесть лет не селятся в домах, где недавно умерли покойники. Что же будет потом, мне все равно. Судьба этого дома перестала быть моей еще вчера. Хочешь, отдам ключ?

— Нет, не нужно. — Нил сдержанно улыбнулся.

— Я сказала что-то смешное? — Она чуть нахмурилась. Не деланно и не угрожающе, больше рефлекторно.

— Вовсе нет. Просто здесь видно, что тебе легче.

Мешок упал у ее ног на тропе. Ванесса шумно выдохнула, взгляд ушел в сторону деревьев, носок ее туфли пару раз стукнул по земле.

— Что, так заметно?

— Да.

— И как я там струхнула — тоже?

— Тоже.

— Мог бы и соврать. — Усмехнулась Ванесса.

— Тебе — никогда. Я не люблю врать, и ты постоянно ловишь меня на лжи, когда это случается.

— Ты меньше красней и губы кусай, может, тогда не поймаю. Ну, ладно. — Сказала она примирительным, почти снисходительным тоном. — Ты опять меня выручил.

— Прекрати, это был всего лишь дом. Я просто зашел внутрь с тобой.

— И за это тебе спасибо. Не буду говорить, что без тебя бы я не зашла туда, потому что это неправда. Одна вещь оттуда была мне дороже спокойствия, которое все эти страхи нарушают. Но я сомневаюсь, что вышла бы оттуда без слез.

— На тебя что, правда так это давит? Этот дом?

— Для меня это не просто дом, Нил. Это место, где умер мой отец. Место моего разрыва с прошлой лучшей жизнью, в котором оборвалось счастье и поселилось зло. Он как… Обрубок, из которого сочится горе, оно пропитало все вокруг, как кровь из раны. Это место никогда не будет таким, как прежде, как когда отец был жив… Здесь так свежи воспоминания о том, как мы с Филиппом его лечили, как он умер. Ты как будто снова это все видишь, все предстает перед тобой так ярко, со всеми красками, ощущениями, чувствами. И это отвратительно. Мне нужен был кто-то, кто мог бы мне напоминать, что все это прошло, этого больше нет. Знаешь… Нет, просто прими мою благодарность и закончим на этом. Мне нужно идти.

— Мне тоже. А ты… Ты тоже идешь к перекрестку?

— Да, мне по пути. По дороге дойду быстрее, чем через лес.

— Давай понесу. — Нил, не дожидаясь разрешения, взял мешок. Слишком резко.

— Черт… Порвался.

— Порвался? Нил, через эту дырку даже баранка не вывалится. Раз взял, бери и неси дальше.

— Так точно, моя госпожа. — Отшутился Нил. Он заметил, что его подруга смутилась и отвела взгляд. — Эй?

— Скоро ты попросишь меня посвятить тебя в рыцари и повязать тебе платок на шею. И тогда я заставлю называть меня только «моя госпожа», потому что ты сам на это нарвешься.

— Ну уж…

— Нил?

— Что?

— Пока нет ни меча, ни платка, а до конца леса еще далеко… Возьмешь свою госпожу за руку?

На какую-то секунду Нил замешкался, но только на секунду. Ему показалось, что на щеках у Ванессы появился румянец, хотя это вполне могла быть игра света. Солнце уже было довольно высоко.

«Черт, какая же я все-таки дура! Нашла способ попросить. По-другому скрыть свое смущение не могла?» — Мысленно упрекнула себя Ванесса, почувствовав эту заминку. И все-таки что-то ей подсказывало, что по-другому она бы спросить не смогла.

— Конечно. Позвольте? — Нил то ли в притворном поклоне, то ли в настоящем протянул ей свою руку. Ванесса зарумянилась сильнее, почувствовав, что ей все-таки приятно такое обращение. А общество Нила — еще больше, в десять раз больше.

Остаток пути до главной дороги они шли, переплетя руки, как ивовые стебли в плетеной корзинке. Переходя с тропинки на дорогу, где было людно, Ванесса подумала, что ей совершенно нечего стыдиться его общества. Да и с чего бы? Она не уберет свою руку, пока он не попросит или не уберет первым. Нил думал так же. Несколько любопытных взглядов не принесли приятных ощущений, и все же, несмотря на внутреннее напряжение Нила и Ванессы по пути к перекрестку, после того, как они разминулись, оба были рады, что прошли весь путь так, не отпуская рук друг друга. Юноша предложил ей донести мешок до дома, Ванесса отказалась, ответив, что к дому Филиппа она должна подойти сама. И еще добавила, что, может быть, скоро ему снова представиться возможность пройтись с ней, просто провести время, отвлечься от суеты и ежедневных дел, если время будет.

— Конечно. — Сказал он с улыбкой на лице и с такой же улыбкой шел домой.

Ванесса мысленно пела по пути к дому лесоруба. Конечно, прошло совсем немного времени после смерти ее отца, у нее должен быть недельный траур. И он будет, уже шел. Все же что-то подсказывало ей, что так и должно быть: и желание поскорее встретиться с Филипом и поговорить с ним насчет учебы, и желание встретиться еще раз с Нилом. Вполне естественно, что она пытается внести больше света в темные и горестные дни. Эта короткая прогулка уверила Ванессу в том, что все вернется на круги своя. Оставалось только пережить горе, принять все как есть и жить дальше. В успехе этого дела девушка не сомневалась. У нее уже был опыт.

* * *

Скоро Ванесса пожалела о своем решении пойти до дома Филиппа одной. Во-первых, дырочка в мешке, в которую десять минут назад не пролезала и баранка, расползалась. Ванессе приходилось нести мешок обеими руками, как завернутого в пеленки ребенка. И второй неприятностью стало зрелище, увиденное ею на подходе к амбару.

Главная площадь, как ее здесь называли, была главной только потому, что была центром поселения и имела при себе колодец. Колодцев в поселении было три — на маленькой «главной» площади, у храма и у амбара. Именно колодец у амбара и собирал вокруг себя больше всего людей, хоть и располагался на отшибе поселения — здесь выдавали привезенную провизию нуждающимся людям, живущие близ амбара женщины собирались у колодца ради сплетен и обсуждения домашних дел. Мужчины толковали о посеве, охоте, ремесленных делах и о бабах, а также о том, на кого из пьяниц следует поставить на водочном поединке: кто кого перепьет.

На этот раз народ собрался очень упорядоченно. Настолько, что сразу стало ясно: произойдет недоброе. Колодец, ранее центр всей жизни в этом месте, остался позади небольшого столпотворения. Ванессе нужно было пройти мимо амбара в любом случае, и она прошла бы мимо, не задержавшись, если бы шла быстрее или дошла до колодца раньше. Тишина, которая повисла над столпотворением, была непривычной настолько, что вызывала интерес. Только изредка кто-то кому-то что-то говорил, и на полтона тише, чем обычно говорили в толпе. Однако совсем не странное поведение людей заставило ее невольно остановиться позади толпы.

Тишина в людном месте, конечно, насторожила девушку, и Ванесса только прибавила шагу, чтобы пройти странное скопление крестьян быстрее. Тут и произошло второе неприятное происшествие. Ворота амбара с шумом распахнулись, в относительной тишине звук показался Ванессе грохотом, и она против воли повернула голову на звук. Происходящее показалось ей слишком странным. Тут раздались крики:

— Стойте! Умоляю, я ничего не делал!

Двое мужчин вели третьего, с голым по пояс торсом, завязанными за спиной руками. На обоих была легкая, местами недостающая до полной экипировка стража, собранная еще в прошлом году общими усилиями целой деревни, дубильщика кожи и еще десятка ремесленников. Тогда три девицы одна за другой утонули в реке, священник обвинил в том водяного и велел назначить вооруженную стражу, народное ополчение для подержания порядка — милицию. Все их сразу узнавали по оружию и одежде, Ванесса узнала и сейчас. А вот мужчину, которого они вели к позорному столбу, она помнила смутно. Вернее, вообще не помнила. Ее интересовало другое.

«Позорный столб? И что, давно он у нас тут стоит, напротив амбара?» — Задалась вопросом девушка. Сначала ей жутко не хотелось этого делать, но природное любопытство взяло верх. На свой рост она никогда не жаловалась, и все же мужчины, стоящие впереди, были выше, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть. У основания столба земля была без травы и плотно утрамбована, виднелись свежие следы подметок. — «Нет, только сегодня вкопали. Может, вчера вечером. Это что же, ради него вкопали?».

— Люди добрые, ну не виновен я, не виновен! Не душегуб я, не безбожник, не колдун! Не надо на столб! Люди-и-и! — Кричал голый по пояс мужчина. Он не пытался вырваться из рук стражи, не оказывал сопротивления. Лицо у мужчины было такое, как будто его мучили демоны, и на нем так отчетливо читался страх, что хотелось развернуться и убежать. Стражи более-менее спокойно подводили его к столбу, появившийся третий что-то мочил в ведре с водой и мял руками.

— Плетью будут бить. — Раздался совсем рядом, у ее правого плеча, сухой мужской голос. — И поделом.

— Поделом? — Переспросила Ванесса у обладателя того голоса. Это был среднего роста мужчина, с небольшим пивным брюшком, которое провисало из-под рогожной рубахи, редкими усиками на верхней губе и широким, круглым лицом. Лоб у крестьянина был низок, спина чуть скруглена от каждодневных работ на грядках и на поле, на ногах были плетеные лапти и штаны из той же рогожи. В жиденьких, но длинных, доходящих до мочек ушей волосах копошились вши, привычные для этого места и других уголков Десилона. — Почему это, что он такого сделал?

— А, Ванесса! — Воскликнул крестьянин, взглянув на нее. — Простите, не приметил, загляделся я. А вы, сталбыть, тож на казнь пришли-то, а?

— Нет, просто мимо проходила. — Она на время поставила мешок на землю. — А тут такая толпа и мужчина орет. Так за что его казнят? Забить плетью насмерть — слишком жестокая казнь, как по мне, для воровства и даже для убийства придумали обезглавливание или хотя бы четвертование.

— Казнить? Ну, казнить-то казнят. Только не вусмерть.

— Так это теперь называется, не-смертная казнь? — Спросила Ванесса с легкой издевкой в голосе. Но внутри у нее все сжалось от этого слова, а крестьянин издевки не заметил.

— Ну, откедова ж я знаю. Хлестать его будут, говорю.

— Не уходи от темы. За что?

— За то, что ворожил, хер собачий, вот за что! И из-за его ворожбы девка соседская померла-то. Вот теперь его и будут хлестать, чтоб не смел больше ворожить. Скок там ударов плетьми-то, я не помню, толь пятнадцать, толь двадцать пять…

— Ворожба? Это что еще за глупости?

— Не верите? А как все было-то, хоть знаете?

— Ну, и как же все было?

— А вот как. Сталбыть, до того, как девка соседская померла-то, она этого ворожея поймала почти что за нос, на ворожбе, сталбыть. Сидит она вечером на крыльце, видит — идет, значицца, этот ворожей с пуком травы в руке. Ну, ей и интересно стало, куда этот, значицца, пошел с пуком травы на ночь глядя. Ну и пошла, погубила себя, бедненькая. А ей-то годков всего-то было, во.

Последние слова крестьянин произнес жалостливым тоном, показав верхнюю фалангу мизинца, зажатую меж трех пальцев — большого, безымянного и среднего. Кто-то из толпы сочувственно посмотрел на мужика и отвернулся.

— Что именно произошло, ты сказать можешь?

— Могу, отчего нет. Ну, идет она, сталбыть, за ворожеем по следам, а тот ее к реке увел. Она за ним — шмыг, а как на реку вышла, ба! Ворожей ритувал проводит.

— Что еще за ритуал?

— В воду речную забрался и пуком своим терся! Песни свои не то выл, не то пел, плевался, как белены объелся. А девка-то что, смелая она. Посмотрела, посмотрела, на следующую ночь позвала других девок, ритувал, сталбыть, проводить. Только не к реке, как ворожей, а к пруду, что на краю болота. Девки все стоят, смотрят, а она одна в воду заходит. Тут как кто-то из трясины зарычит! Девки-то все побросали прям там и убежали.

— А что с той, смелой?

— Ну, так она в ту же ночь захворала. Люди говорят, ворожей ее заметил и бесов на нее натравил, хер собачий! Его-то сразу поймали, и заставляли снять бесов, и священник снимал, все без толку. Ну и померла девка, замучили ее черти. Теперь вот, хлестать будут. Все-таки, говорит, неумышленно он это, говорит, для своего оздоровления делал, потому только хлестать, а не вздернуть на суку. Не думал он, что кто-то еще с пуком в воду лезть будет. У девки-то не здоровье пришло, а легкие сгнили!

— Дьявол. Привели бы ко мне, я бы вылечила пневмонию.

— Не было никакой невмонинии. Это ворожба была, что есть, настоящая ворожба. И вообще, брешет он все. Как пить дать девку из зависти сгуби или со злости, что она ему не дала. Болезни вы, сталбыть, лечите, а как духов прогнать-то своей водой горькой сможете? Черти водки не боятся.

Истошный крик осужденного «ворожея» не дал Ванессе гневно возразить. Растянутое на много секунд «Нет!» длилось от первого удара до второго, затем перешло в неразборчивый крик и мольбы о пощаде. Размоченный в воде кнут высекал на спине ворожея одну красную полосу за другой, мышцы мужчины и кожаные полосы, которыми он был привязан к столбу, были натянуты до предела. Ванессе казалось, что она слышит их скрип, и мышц, и кожи. Кнут беспощадно взмывал в воздух, изгибаясь дугой, и только кончик успевал щелкнуть по воздуху. Хлесткий удар по спине и истошные крики, кажется, раздавались раньше, чем опускалась рука палача. Глаза «ворожея» уже выпучились, как у задохнувшейся рыбы, лицо было искажено маской страха, унижения и боли. Нечеловеческой, почти убийственной боли. Истязаемый, как и Ванесса, слышал молву о королевских палачах, которые одним ударом кнута ломали преступнику хребет. Мысль о том, что его будет казнить не такой палач, а обычный деревенский забияка а кожухе, наверняка приносила какое-то облегчение во время короткого заключения в закрытом хлеву со свиньями. Больше не приносила. Вряд ли в голове у «ворожея» остались хоть какие-то мысли уже после первого удара. По нему было видно, какими страданиями обернулась для него не-смертная казнь. Это были только три удара из пятнадцати. Может, из двадцати пяти.

— Жуть, как орет-то. — Завороженно и со страхом пробормотал крестьянин, но не отвернулся. Потом улыбнулся, засунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Ванесса не сказала ни слова. Она только собралась развернуться и уйти прочь от позорного столба, подальше от амбара и толпы, когда почувствовала на своем предплечье чью-то крепкую руку в перчатке.

— Пришли посмотреть на экзекуцию, государыня?

Она обернулась и увидела Филиппа. Ему наверняка не составило труда подойти к девушке незаметно. За криками «ворожея» не было слышно своих мыслей, не то, что чужих шагов. Лекарь все так же был в плаще и перчатках, все в той же неизменной маске, его глаза смотрели из-за стекол с любопытством и легким недовольством, рука лежала на набалдашнике трости, все так же воткнутой за пояс. В какой-то момент девушке показалось, что Филипп материализовался за ее спиной, подобно какому-нибудь призраку. И она совсем не ожидала увидеть лекаря в таком месте, рядом с толпой зевак, собравшихся вокруг позорного столба.

— Нет, вовсе нет… — Поспешила оправдаться Ванесса. В голову ей пришла мысль о том, как это выглядело со стороны. Так, как будто она действительно пришла поглазеть на не-смертную казнь.

— Идемте. — Прервал ее объяснения Филипп. — Поговорим подальше отсюда. В тишине.

Не дожидаясь согласия, он взял с земли ее мешок и дал знак идти за ним. Ванесса с радостью подчинилась. Алхимик шел прочь от сборища, девушка — следом. Краем глаза он наблюдал за ней, чтобы убедиться, что она не отстает. А чаще всего и не краем. Ванесса это замечала, шла рядом и чуть позади, старалась не ускорить шаг и не покинуть мерзкое место раньше Филиппа. Все же раздававшиеся сзади крики и свист плети заставили ее обернуться. Мужчину хлестали еще сильнее, а тот крестьянин, с которым она разговаривала, стоял, раззявив рот, и наблюдал за сценой. Эту картину Ванесса запомнила особо четко и надолго: черный провал рта крестьянина, полусгнившие зубы, как будто надутые воском губы и какие-то остекленевшие от страха и восторга глаза.

Ванесса не выдержала и побежала. Она бежала, пока не стихли крики со стороны амбара. То ли истекли те пятнадцать или двадцать пять ударов плетьми, что назначили провинившемуся «ворожею», то ли казнимый устал и перестал кричать, и теперь висел без сознания, как тряпичная кукла, покорно выдерживая все удары. Либо девушка действительно пробежала так много и так быстро, что крики стихли раньше, чем закончились назначенные удары. Ванесса остановилась у тонкого дерева и схватилась за него рукой. Усталость так и валила ее с ног, и Ванесса вспомнила, что с утра ничегошеньки не ела. А мысли о еде, хотя бы о баранке, быстро и плавно перетекли к мешку и к Филиппу, который остался где-то там, позади.

«Дьявол, ну и зачем я побежала? Шла бы себе спокойно. Кто знает, как Филипп на это отреагирует?» — подумала она, но как-то отстраненно. Ванесса понимала, что поступила правильно, по крайней мере, по отношению к себе. Эти крики и мольбы и пощаде можно было бы перетерпеть, зациклившись на одной своей мысли, если бы Ванесса не видела начала экзекуции: как стража выволакивает за руки «ворожея», как палач размачивает плеть в ведре с водой. А понимание того, что горе-купальщика хлещут ни за что, вообще делало эти звуки невыносимыми. Именно понимание того, что за ее спиной истязают невинного, подстегнуло ее ноги и заставило Ванессу пуститься бегом.

Еле переводя дыхание, чувствуя, как она устала после ночи и утра без еды, девушка прислонилась спиной к дереву. Под деревьями, там, где слышалось пение пестрых птиц, раздавался хруст веток и шелест листьев, ей стало немного спокойнее. Это было место на самом конце дороги, где стояло несколько заброшенных развалившихся хат, и где довольно долго не жили люди. О невинно наказанном она старалась не думать, только изредка говорила себе, что ничего не смогла бы сделать, и что теперь бесполезно думать о нем. Он оправится через несколько дней, скорее всего, придет к ней в ее новый дом на травами и препаратами. И это помогало.

«Надеюсь, — подумала Ванесса, — у Филиппа дома есть алхимические аппараты, потому что бегать за ними в бывший дом я не буду. Или все же…»

Додумать, будет ли она бегать за аппаратами, Ванесса не успела. После этой мысли она увидела идущего к ней Филиппа. С ее мешком в руке.

«Он не бросил мою поклажу и не побежал за мной, пытаясь остановить. Ему что, все равно? Нет, нет, вряд ли. Видимо, понял, в чем дело, и что это не стоит большого беспокойства. И серьезного разговора тоже не стоит. Он мог бы побежать и с поклажей, но не побежал. Не удивлюсь, если он хотел, чтобы я перевела дух наедине с собой. Филипп ведь уже как-то угадывал мои мысли».

Ванесса подумала, что у такого человека наверняка есть с собой и алхимические аппараты. А мысль о том, что крики «ворожея» Филипп воспринял более спокойно и равнодушно, чем она, и вовсе не приходила ей в голову. На элементарном уровне она понимала, что человек, который еженедельно режет свежие трупы, пытаясь установить причину смерти, и который ходит по рассаднику чумы при каждом удобном случае, не убежит прочь от криков истязаемого. Может, у лекаря вовсе исчез страх перед смертью и болью.

И все же, когда Филипп приблизился, Ванесса почувствовала легкий стыд и раздражение. Опять она дала слабину у него на глазах. Говорить об этом ей не хотелось, да и не пришлось. Она только дождалась, пока лекарь подойдет поближе, встала на ноги и пошла рядом. Спустя недолгое время алхимик заговорил первым, и первыми же словами снял с плеч Ванессы гору: то позорное, как ей казалось, бегство, которое неприятным грузом все же висело над ней.

— Страшное все же зрелище, позорный столб. — Говорил он своим успокаивающим голосом. Теперь в нем чувствовалось участие. — И как вы только там оказались?

— Я шла к вам, мимо амбара. А тут позорный столб, крики. Я только остановилась выяснить, за что так с ним, и тут это началось.

— Не успели уйти до начала? Благородно.

— Вы что, шутите?

— Вовсе нет. В большинстве своем люди стараются подойти к месту казни пораньше и встать поближе. Знаете, в деревнях и городах, где больше ничего нет, есть два развлечения — трактир, или питейная, и публичная казнь. Или экзекуция, если угодно, но не будем о грустном. Вы шли мимо амбара к моему дому, с мешком на руках. Я так понял, вы приняли свое решение?

— Да, приняла.

— Отлично.

Ванесса вновь шла следом за Филиппом, сзади и чуть сбоку. Уложенная стопами многих людей и колесами редких телег дорога перешла в узкую тропу, сильно заросшую, заброшенную, но пока еще не исчезнувшую. Через несколько минут уже ничто не напоминало о той экзекуции, которую они оба застали. Филипп какое-то время шел, погруженный в свои мысли, Ванесса шла рядом, думая обо всем сразу и часто поглядывая на лекаря.

— Что ж, Ванесса, — ни с того ни с сего сказал алхимик чуть изменившимся голосом, — я понимаю, родного отца ничем не заменить, но я постараюсь быть лучшей заменой. Раз уж вы сделали этот выбор, с моей стороны будет разумно этот выбор претворить в жизнь. Тем более что я представляю, чего он вам стоил.

— Немногого, на самом деле. Относительно немногого после той ночной беседы в саду. И спасибо, что согласились меня терпеть, по-настоящему, а не только из-за клятвы перед отцом. На самом деле, у меня несносный характер. Это заметно.

— Ничуть. — Кивнул он, и следующие слова сами слетели у него с языка. — По крайней мере, до тех пор, пока кто-то из нас не откроет рот.

Поняв, что он сказал, Филипп внутренне замер, даже слегка сбился с шага. Не больше, чем на миг, но сбился. Ты не должен был этого говорить, подумал Филипп. Ты мог бы позволить себе такую резкость когда угодно и по отношению к кому угодно: хоть к послам, хоть к герцогам, графам и виконтам, к самому королю, наконец. Но не к девушке, которая прошлым днем потеряла отца и осталась сиротой, не к своей подопечной, которую сам собрался беречь как зеницу ока. Характер Филиппа все же промелькнул в виде этой случайной резкости, которая не могла не закончиться плачевно.

Реакция девушки стала для него полной неожиданностью, невидимой стеной, на которую лекарь налетел и остановился, как в землю вкопанный. Он слышал смех, приглушенный и мелодичный, видел, как Ванесса чуть отворачивается и прикрывает лот тыльной стороной ладони. Несколько мгновений Филипп не мог поверить в происходящее. Все самые разнообразные шаблоны, которые он подготовил, порвались к чертям с первой нотой этого смеха.

— Это что, было так смешно? — Спросил Филипп после нескольких секунд недоумения.

— Мне — да.

— И совсем не оскорбительно для вас? — Теперь его тон стал спокойным и заинтересованным.

— Нет. — Еще один короткий смешок сорвался с ее губ. — Просто очень верно подмечено.

Филипп подумал, что ему с ней будет тяжело и легко одновременно. Тяжело, потому что ему придется выбросить в сточную канаву забвения то, что он нафантазировал: те шаблоны и возможные ситуации, которые он приготовил на основе множества дворцовых и не очень барышень, то, какую реакцию можно ожидать и чего употреблять в своей речи не стоит. А легко, потому что исчезли все его худшие опасения насчет излишней чувствительности Ванессы к замечаниям и острым комментариям.

— Ну, хорошо. Раз вы смеетесь над собственными чертами характера, значит, фатального разлада у нас не будет. — Сказал Филипп не то самому себе, не то Ванессе. Мимолетно отметив слова «черты характера», которые он непроизвольно произнес. Он хотел произнести не их, но именно они оказались самыми точными.

Почти весь путь после этого короткого разговора они шли молча. Заросшая дорожка уводила их все дальше от селения, изредка сворачивая перед деревьями толщиной в сажень. Через некоторое время дорожка все чаще стала выписывать кренделя между плотно стоящими гигантскими деревьями. На очередном повороте Ванессе вдруг стукнуло в голову спросить. И она спросила, не в чем себя не сдерживая:

— Филипп, а у вас действительно есть для меня отдельная комната?

Лекарь ожидал услышать подобный вопрос. В меньшей мере, но все же ждал его.

— Есть. Вообще-то в доме есть одна большая комната и две небольшие. Одну я решил переоборудовать в лабораторию, а вторую выделить вам.

Ванесса только кивнула в ответ. На языке у нее вертелось еще несколько вопросов, но девушка решила, что ей будет приятнее дойти до дома ее опекуна молча. И ему тоже. Полный ответ на эти вопросы можно было получить, даже не задавая их, увидев дом своими глазами.

* * *

Когда-то, лет семь назад, три семьи отделились от поселения и построили свой хутор из трех домов в половине лиги от деревни Зеленый берег. Кто-то шутил, что если уж сейчас от поселения отделяются люди и строят свои хутора, то деревне недолго осталось быть деревней, и что будет непременно на берегу город под стать Сиэльстену. На худой конец, второй Маракат.

Счастье всех трех семей длилось долгих три года, до первого пожара, который спалил два дома и убил мать с двумя детьми. Остался дом лесоруба, в котором ютились девять человек: трое мужчин, отцы семейств, две женщины и четыре ребенка, три мальчика и одна девочка. Через год кто-то увидел, как лесоруб бросается с камнем на шее в воду, и поспешил доложить священнику, а после — семье погибшего кормильца. В единственном доме он нашел восемь трупов, изрубленных серповидным десилонским топором, и надпись, набор коротких предложений, вырезанных гвоздем на столе:

«Пурпурная красота огня.

Черный, белый — мертвый. Красный — живой. Он был здесь и Он живой. Он забрал их и показал мне Красное Царство.

Там свобода.

Она томит меня. Я хочу туда.

Но мы одна семья. Я не могу бросить их.

Я заберу с собой всю свою семью».

Семью лесоруба похоронили согласно всем ритуалам, очистили дом от возможных неупокоенных душ погибших. Еще года три дом стоял пустым, пока Филипп не добился разрешения поселиться в нем. Матросы уже перетащили в необжитые помещения большую часть необходимых вещей. Проявив инициативу, подмели пол, заделали разломанные окна диагональными досками с пробелами между ними, так, чтобы проникал свет и не проникал ветер. Дом выглядел лучше, чем когда его нашли моряки. Но даже сейчас было видно, что он заброшен и в нем давно никто не живет.

Первое, что почувствовала Ванесса — это враждебность и пустота этого места. Казалось, она перешагнула начертанную на земле самим домом линию, которую никому нельзя было переходить, едва подойдя к низенькому частоколу. И причины были вполне понятны. Относительно рядом было болото, с которого тянуло сыростью. Земля тоже была сырой, а из-за обилия старых, уже мертвых и еще раскидистых, высоких, живых деревьев дом был погружен в полумрак. В тени было прохладно.

— Это, конечно, не королевские палаты. — Повторил ее мысли Филипп, остановившись у порога и передавая девушке ее мешок с вещами. — Да и болото рядом. И темно здесь, как в погребе с окошком. Слава у него тоже сомнительная… И все же отдельная комната. Для вас и для алхимических аппаратов. А еще здесь тихо, не людно и никто не надоедает своим любопытством.

В освободившихся руках Филиппа появился ключ. Чуть заедающий замок громко лязгнул нехитрым и потому долговечным механизмом, дверь поддалась. Петли после стараний матросов не проворачивались со скрипом и не осыпались ржавчиной. Внутри вид был гораздо более приятным. Главная комната сразу радовала глаз небольшим обеденным столом, стульями, кроватью, комодом и буфетом. И еще какой-то штуковиной под потолком, напоминающей длинный желобок с веревкой на нем. Еще один стол разместился в дальней части большой комнаты. На нем вполне мог бы поместиться человек, пока что на нем помещалась только кипа бумаг и пергаментных свитков. При взгляде на всю утварь становилось спокойнее, возникала мысль, что в доме все-таки кто-то живет, и она не могла не радовать. Ванесса не могла себе представить более унылого места, чем необжитый дом. Но она вошла не сразу. Не из-за скромности, а из-за ощущения, что дом обжит не до конца. Это чувствовалось. И это отталкивало. Ровно настолько, чтобы как минимум помяться на пороге перед тем, как войти внутрь помещений.

— Да, понимаю, как он выглядит. — Филипп без труда перехватил недоверчивый взгляд Ванессы, блуждающий по углам и стенам большой комнаты. — Как деревянный фамильный склеп.

— Нужно просто его обжить. Навести порядок, заполнить пустоту. — Взгляд Ванессы, оценивающий и немного мечтательный, скользил по внутренностям дома и возвращался к алхимику. Мешок со стуком и еле слышным треском ткани был поставлен на пол. — Добавить света из камина. Что-то сделать с мебелью…

— Мебель уже перенесли.

— Кто? Куда?

— Матросы с корабля. Парни решили вам помочь с новым домом, по собственной инициативе. Прибрали дом, если вы заметили, доставили кое-какую мебель с корабля. Все в вашей комнате. Буфет и большой стол прямо из трюма «Гордого».

Ванесса, не дослушав окончания фразы, приблизилась к одной из двух дверей, расположившихся в дальней стене. Видеть в доме простолюдина какие-либо двери, кроме входной, Ванесса не привыкла. И целых две двери, не ведущих на улицу, действительно казались чем-то необычным и роскошным.

— Ваша правая. — Сказал алхимик, подходя к Ванессе ближе. Ей его подсказка не требовалась, она как-то почувствовала, какая дверь теперь будет принадлежать ей.

Меньше всего девушка ожидала, что в этом доме ее переполнит детская радость. Однако так и случилось. Отдельная комната в деревенской халупе была не просто роскошью, она была невозможной вещью, если в доме жило больше одного человека. Даже бывший дом Ванессы, тот, который построил ее отец, был недосягаемой роскошью с двумя комнатами. С другой стороны, дом лесоруба не был простой деревенской халупой, он был как три деревенских домика, в котором когда-то жило три семьи на девять человек. И теперь от мысли, что у нее будет своя комната (своя!) Ванессу переполнила детская радость. Ей вспомнился дворец, комната ее матери, в которой они обе жили, и поняла, что радуется этой комнатушке больше, чем личным хоромам. Которых, впрочем, у нее никогда не было.

Подчинившись восторгу, девушка открыла дверь. Комнатушка оказалась не такой уж комнатушкой. В ней свободно помещалась кровать и стол со стулом, небольшой платяной шкафчик и оставалось еще свободное место для маневров и передвижения от одного к другому. Над кроватью была полка, а над столом, у дальней стены — окно, через которое пробивался сумрачный свет.

Немного поколебавшись, Ванесса приблизилась к столу. Она сразу заметила на нем какой-то продолговатый предмет, стоящий вертикально. Трутница, за которой оказался маленький подсвечник с ручкой и со свечой в нем. Раздался шорох, вылетели искры, и через мгновение комнату осветил неровный свет огонька.

— Спасибо, Филипп. — Сказала она после второго, самого сильного впечатления. — Честно сказать, я не рассчитывала на это.

— В самом деле? Комната совсем небольшая. Уютная в прямом смысле слова, места хватило только на стол и кровать.

Девушка поставила подсвечник на стол и отошла к входу в комнатку, к Филиппу. Ее взгляд радостно изучал глазами все доступное и видимое.

— Ну, мне нравится. — Она снова улыбнулась, коротко и тихо посмялась. — Всегда хотела свою комнату. Просто свой уголок, действительно свой, который не придется делить. Где будет уютно и только для меня.

Еще несколько мгновения она стояла молча, потом быстро шагнула к Филиппу и обняла его прежде, чем он успел среагировать.

«Нужно же когда-то начинать строить доверительные отношения. Он мой опекун, в конце концов» — подумала Ванесса машинально, почти как оправдание своим действиям. Она ведь сделала это необдуманно, ее переполняла радость, благодарность, и поступок шел от сердца. А на Филиппа в одно мгновение нахлынул целый шквал отцовских чувств, из-за которых он смутился. Ванесса держала его в объятиях всего несколько секунд, а когда отпустила, Филипп еще столько же смотрел на нее, не отрываясь. Девушка немного смутилась и отвела взгляд, посмеиваясь.

— Не думал, что вы обрадуетесь такой простой вещи, как эта комната. Тем более, настолько сильно.

— Я же говорила, что всегда хотела свою комнату. Еще с детства. Одно из тех желаний, которые я постоянно загадывала на Красную Луну и Белтейн. Второе, чего я больше всего хотела на свете.

— Отлично. Тогда… — Филипп посмотрел на мешок Ванессы. — Я пока оставлю вас? Для ознакомления с обстановкой, так сказать.

— О, нет. — Ванесса легко отмахнулась. — Мне, конечно, не терпится, но ведь моя комната — не весь дом. В главной комнате тоже нужно много всего сделать. Филипп, скажите, у вас есть для меня работа по обустройству дома?

— Вообще-то нет. Единственная работа на сегодня — собрать алхимические аппараты. А для этого мне сначала нужно распаковать детали. Разберитесь со своей комнатой, вещами, книгами и препаратами, что там звенело у вас в мешке. Через час я жду вас в соседней комнате.

Лекарь вышел и закрыл за собой дверь. Внутри у него что-то дрожало, скорее приятно, чем беспокойно. Ему было хорошо оттого, что Ванесса не сторонится его, радостно, потому что она сама радовалась из-за этой комнатки. Алхимик Филипп Эстер вошел во вторую такую же комнатку и подумал, что скорбь по погибшему другу уже не так сильно давит на него. Ванесса, дочь Солта, вызвала в нем отцовские чувства, и скоро забота о девушке и постоянная занятость вместе со временем унесут эту горечь прочь, останется только светлое и немного грустное воспоминание. Воспоминание… Занятость…

Не забывай о цели, подумал Филипп. Не забывай, зачем ты здесь. Лекарство от чумы может чуть-чуть подождать. И окружающие его проблемы, в частности Церковь, его не побеспокоят. Самое время подумать об излечении своей болезни.

А Ванесса? Он ведь должен будет уделять ей время, много времени. И его попытки вылечить свою болезнь не останутся незамеченными. Будут вопросы, от которых не так-то просто получится уйти. Филиппу они не нужны. Эта болезнь, эта мраморная кожа, как же она на него давит!

Душу Лекнуиру за лекарство. За препарат, который вернет ему нормальную жизнь. Вернет жизнь и отнимет надобность пить эту пахнущую железом дрянь.

Хотя Ванесса… Она должна будет понять. И алхимик раскрыл бы правду в любой момент, если бы правда не была горькой и жестокой, если бы не была обоюдоострым заточенным лезвием без рукояти и крестовины. Если бы дело было только в болезни. И потому Филипп решил, что обязательно все расскажет своей подопечной, к которой уже привязался, как только созреют обстоятельства. Как только созреет сам Филипп. Иначе он рискует перерезать этим лезвием ту нить доверия, что протянулась между ними вчера и укрепилась сегодня. А раз так…

То стоит приступить к излечению своей болезни. Главной, личной цели визита алхимика в это Бессмертными забытое место. Только аккуратно, без лишнего внимания отдавая этому делу свое свободное время. А пока что ему придется выпить еще один флакон на ночь…

…Дверь закрылась, и Ванесса осталась в своей комнате одна. Чувствуя легкую и приятную дрожь в руках, она раскрыла платяной шкаф, развязала мешок и принялась за работу.

* * *

Ближе к обеденным часам началась сборка аппаратов. Конструкции казались сложными только для незнающих людей, на деле каждая служила строго определенной цели и была лишь немногим сложнее пареной репы. Аппараты для дистилляции, холодного отжима, фильтрации и последовательного разделения вещества на элементы. Единственное, чего требовала сборка — это аккуратность и обходительность. Большинство колб, трубок и сосудов были стеклянными, редко — глиняными. Спешки и применения грубой физической силы процесс не терпел, как излишней неуклюжести. Филипп, которого никто не смог бы в ней упрекнуть, только с интересом наблюдал, как Ванесса быстро собирает свою часть конструкции. Так, как будто она тренировала сборку и разборку аппарата, когда ей нечего было делать.

Комната с аппаратами была точной копией комнаты Ванессы, за исключением предметов мебели. Из нее в комнатке был только стул, который был занят ретортой и разными мелкими приспособлениями: трубками, краниками, прокладками из кожи, ножками для колб, кольцами для штативов и самими штативами.

Собирая участок за участком уже второго аппарата, Ванесса думала, о чем бы ей спросить Филиппа. Ей хотелось как-то завязать разговор, но вместе с тем в голову ей ничего не лезло. Перед глазами девушки предстала картина бутылки с горлышком, заткнутым гигантской пробкой, диаметр которой был в десятки раз больше диаметра горлышка.

С ее губ невольно сорвалась усмешка. Да, именно так она себя и чувствовала: как будто кто-то перекрыл клапан в потоке идей и мыслей. Или забил его какой-то ерундой, как та пробка.

— Чему смеетесь? — Спросил у нее Филипп.

— Да так, своим мыслям. Вспомнила вот…

И она действительно вспомнила.

— Вспомнила, как мы шли к «Гордому» от моего бывшего дома. Я тогда еще не сразу поняла, как вести себя, и по привычке продолжала хамить. Сейчас я, кажется, перестала… Но вот у вас, Филипп, язык тоже как розга в храмовой школе.

— Согласен, характер у меня далеко не шелковый. Десятилетия работы с трупами, больными и колбами оставляют свой отпечаток. Например, черный юмор. Когда я проходил стажировку в университете, у очередного жителя, умершего от чрезмерного пьянства, в одеждах нашли подкову, приносящую удачу. И кто-то пошутил про то, что она слетела, когда покойник отбрасывал копыта. Мне и сейчас она не кажется особо смешной, но тогда показалась просто ужасной. Как позже выяснилось, это профессиональная черта всех опытных лекарей, которые за свою жизнь насмотрелись… Всякого. Да и до начала моего обучения характер у меня был не самый приятный.

— И при этом вы соблюдаете этикет. В этом что, есть логика?

— В этом есть один положительный момент: им можно завуалировать что угодно. И грубость тоже, хотя я не привык ее скрывать. Да, даже грубость. Человека всегда есть за что ударить обухом по голове, знаете ли. Вопрос в том, нужно ли это делать? Надо знать, что стоит говорить, а чего не стоит в конкретный момент, в конкретной ситуации. Это приходит с опытом. Но не все следуют таким простым правилам.

— Вы про этикет или про свои личные принципы?

— Про этикет. За двадцать лет он так изменился… Дама легонько улыбается тебе и помахивает веером, и непонятно, то ли желает твоей скорейшей смерти от тифа, то ли, извините, пытается затащить в постель. Везде подтексты и игры разума. А собрание или бал так и вовсе сплошная головоломка для настоящих гениев. Каждый безостановочно любезничает и каждый чего-то хочет, лебезит или требует, кто-то ненавидит другого, кто-то хочет кого-то. И никто ничего не говорит прямо. Исключение — те, кто ничего не боится или кто уже пьян, что, в общем-то, одно и то же. Кому-то все откровенно скучно, кроме столика с алкоголем и яствами, и я их понимаю. Во времена вашей юности многое было по-другому, Ванесса. Тогда я с большим удовольствием ходил на приемы.

— Честно говоря, я толком не помню ничего из моей жизни во дворце, когда я была младше семи лет. И обсудить с вами эти вещи я не смогу.

— Но хоть что-то вы должны помнить.

— Попытка переворота. Толпы черни. Смерть моей матери и всех, кто был рядом. До этого — ничего. После — корабль, море, потом Зеленый берег.

Повисла долгая тишина. Ванесса не знала, о чем думает Филипп: корит себя и ищет ли способ обернуть неприятный момент в благоприятный. Или молчит, понимая, что лишних слов не надо, и ждет, пока повисшая в воздухе тяжесть сама выйдет в открытое окно. Ванесса первой прервала неловкое молчание:

— Конечно, это не самый приятный эпизод в моей жизни. На самом деле, самый неприятный и страшный. Но первые семь лет моей жизни, прожитые во дворце, были самыми радостными. Если бы вы рассказали мне о том, что было до и после моего рождения, я бы была вам очень признательна.

— Небольшой экскурс в новейшую историю? Скучаете по дому или просто хотите знать судьбу своей родины?

— Я скучаю только по жизни, какой она была до бунта, по дому, который помню. Не по своей родине и уж тем более не по тем, кто этот бунт устроил. И да, мне бы хотелось знать, что происходило в то время.

Лекарь недолго думал, с чего ему начать.

— Вы ведь имеете в виду судьбу престола и государства? Вы хотите знать, кто правит, что происходило, какая ситуация в стране, иными словами, все то, что знали бы, останьтесь вы при дворе.

— Да, наверное. Ну, уж точно не быт простых крестьян и то, как отразились на их жизни мелкие реформы.

— Ну хорошо… Думаю, не стоит начинать краткий экскурс с событий вековой давности, однако небольшая интерлюдия, проясняющая дальнейшие события, необходима.

Я думаю, вам известна Беатрис де Арно. Она была правящей королевой, взошла на престол двадцать пять лет назад. Причиной тому послужила смерть ее мужа, у которого не было ни наследников, ни братьев, ни сестер с ближайшими родственниками. Редкость. Его род прервался, и вдовствующая королева правила недолго. Двадцать один год назад обстановка в Десилоне еще была спокойной, не было очевидных претендентов на власть, никто не грыз друг другу глотки в борьбе за престол. Не происходило никаких изменений, Беатрис де Арно тоже не спешила с выбором мужа, не собиралась отдавать единоличную власть жениху. Можно сказать, те восемь лет в Десилоне были временем застоя. Государство не развивалось и не деградировало, в основном за счет неумелой политики королевы, оно просто существовало.

Многое изменилось к концу этих восьми лет. Можно сказать, произошла перемена эпох. Семнадцать лет назад королева отреклась от престола, поговаривают, ее заставили это сделать, хотя никто точно до сих пор не знает. Королева умерла через несколько дней после отречения. Возможно, и это не случайность. На смену Беатрис де Арно пришел Гвемар Забытый. Конечно, тогда он еще не был Забытым, так его окрестили люди. О нем сейчас действительно почти не вспоминают, хотя есть за что. Он вывел государство из застоя, разогнал правящую элиту, вернее, тех, кого заподозрил в саботаже и коррупции. Инвестировал деньги из казны в мануфактуры, рудники, каменоломни и школы, университет и больницы получали лучшие кадры и оборудование. Так Гвемар планировал, но до логического и практического конца не довел, на деле вышло по-другому.

Да, совсем по-другому. Гвемар не мог не знать, что Десилон еще не готов к крупным экономическим и политическим реформам, материальное положение страны не позволяло крупные инвестиции в отрасли, не приносящие дохода. А он решил себе позволить и зачерпнул из казны поглубже и побольше. Его реформы и смелые амбиции разбудили спящий улей. Аристократия и правящая элита, чьи доходы резко упали, выразили свое недовольство, угрожали отказом в финансовой и политической поддержке. Важно помнить, в то время монарх не имел абсолютной власти, он был привязан к желаниям правящих на отдельных территориях наместников и князей. Он только связывал княжества, делая их сильнее, de facto без них король был всего лишь человеком, сидевшим на красивом стуле.

— Простите, а что вы сказали?.. De facto?

— «По факту». Сорвалось. Это латинский, один из древних забытых языков. Его наряду с некоторыми другими преподают в Университете Сиэльстена на закрытом… Кхм. Факультете. Там многие только на нем и говорят, упражняясь в предмете, что-то вроде профессиональной привычки. Но это не важно. Важно то, что слишком велика была сила отдельных князей, и слишком сильно они влияли на политическую обстановку.

И потому ему пришлось свернуть свои амбиции. Из намеченных планов осуществилась лишь жалкая горстка, которая скорее выглядела насмешкой над всеми перспективными направлениями могучего государства. Семь лет царствовал Гвемар, и элита потрудилась сделать его правление максимально пассивным. Началась вторая эпоха застоя, во время которой Гвемар стал Забытым. Она была лишь немногим лучше раздробленного государства.

И вот десять лет назад произошел Церковный бунт. Казалось бы, зачем он был нужен, ведь в государстве и так был застой, никто не пытался ущемить власть Церкви. Ответ: пытались, и не кто иной, как правящая элита. Доходы государства от торговли и мануфактур шли в казну, однако, каждый князь — надсмотрщик своей земли. Каждый из них теснил государственные предприятия и мануфактуры, заменяя их своими, частными. На государственные караваны стали нападать наемные бандиты, на производствах все чаще случались несчастные случаи с непоправимыми убытками. Князья теснили государство и короля в частности, как могли, желая наказать его за излишнюю самоуверенность и утвердить свою власть. Каждый тянул из казны все больший кусок, якобы, по праву ему причитающийся. В конце концов, от казны осталась жалкая горбушка. Как у нас говорят, тысяча жаждущих осушили море. Но никто не принимал во внимание Церковь. Князья щемили и ее, государственный институт, который когда-то давно имел и власть, и влияние. Церковь терпела огромные убытки и теряла остатки власти, неразумные князья не рассматривали религию даже как способ успокоить растущее недовольство крестьян, они наживали свое богатство, как могли, жирели и не смотрели в окно, не видели свет тысячи факелов. Если бы кому-то из них пришло в голову выделить небольшой кусок своих доходов Церкви и дать ей успокоить люд, переворота можно было бы избежать. Но этого не случилось. Разумеется, люд во всем винил короля как единственного правителя Десилона. Церковь воспользовалась этим и устроила попытку переворота.

С этого момента, Ванесса, начинаются события, которые вы не могли увидеть, так как были на другом конце света. Дворец обороняла армия. Почти полностью распущенная и запущенная, простите за каламбур. Недостаток финансирования и кадров привел ее в негодность. Попытка переворота увенчалась успехом. Король и вся правящая знать, жившая во дворце, были убиты, правительство пало. Церковь пришла к власти, но остатки армии, верной Короне, покинули свои гарнизоны и скрылись в лесах на севере и на востоке. А те толпы, которые переворот вершили, рассеялись быстрее утреннего тумана. На практике престол остался голым, без наследника и без защиты. Стоит ли говорить, что Церковь не смогла ни удержать, ни укрепить свою власть. Нет, ушедшие в леса гарнизоны не контратаковали, они были наголову разбиты еще прошлым днем, у них не было централизованного командования. Власть захватил самый расторопный, вероломный и жадный из князей-наместников, введя свои войска в столицу и перебив церковников во дворце и храмах. Пострадали и жители города. Страшная была резня… Но вовсе не она вызвала недовольства у других князей. Они тут же обозлились на своего расторопного собрата, и тут же нашлись те, кто был менее расторопен, однако более силен в военном плане. Столица перешла в руки другого князя. Потом в руки третьего… Обострились ранее незначительные междоусобные конфликты. Когда-то спокойные обсуждения того, кто должен был занять трон после Гвемара, переросли в войну за трон. Каждый пытался взять мечом и огнем города другого князя и столицу Десилона, который к тому моменту уже не был государством в привычном смысле. Началась анархия, голод, болезни, трупы встречались чаще, чем что-нибудь съедобное.

В каждом княжестве все производство, все мануфактуры и кузницы работали на войну, на деньги из своей казны каждый самозваный владыка Десилона нанимал солдат из армий других близлежащих стран. Появилось народное ополчение, в каждом княжестве — свое. Кое-где — даже добровольное, многие шли в наемники ради наживы. Без шаек бандитов тоже не обошлось. Параллельно с этим начались массовые погромы, грабежи, саботажи и пожары на стратегических производствах. Можно назвать это гражданской войной всех против всех с интервенцией со стороны восточных и западных стран. На деле очень быстро выстроилась схема: было ясно, кто с кем заключил союз и кто с кем ведет войну. Но именно гражданскую войну это напоминало больше всего. Десилон пришел в упадок и был на грани катастрофы. Спасение пришло оттуда, откуда его никто не ожидал.

Те знатные семьи и роды, что были не у государственных дел до бунта, в один момент стали самыми знатными и влиятельными. По вполне понятным причинам: предыдущие были уничтожены Церковью, и они остались последними из тех, что каким-то образом имели в родстве бывших правителей страны. Однако их неожиданная первостепенность и значимость была лишь формальной, никто всерьез не расценивал дальних и нищих родственников прошлых монархов как угрозу и претендентов на власть. И тогда, два с половиной года спустя после начала всеобщей анархии, появился Болеслав Дьявол. Брат Гвемара Забытого, ранее считавшийся убитым. Он повел за собой остатки Королевской армии, которая быстро признала его законным правителем. Его поддержали несколько князей, прозревших от творившегося вокруг них кошмара, теперь самых мирных и разумных сторонников единого государства с сильной централизованной властью. И множество простых людей, но в основном — семьи, которые раньше были не у дел. Болеслав пообещал им власть после успешного проведения контрреволюции, и, заручившись их поддержкой и кое-какими деньгами, начал вторую революцию. Решающую роль в военном плане сыграли князья и Королевская армия. И, разумеется, стратегия Болеслава. Он ударил в первую очередь по слабозащищенным районам, рядом с которыми не было вражеских войск, и в которых что-то осталось после многочисленных рейдов иных войск: леса, мануфактуры, люди, хлеба и скот. Постепенно армия становилась больше, в нее добровольно шли крестьяне, уставшие от войны и лютой ненавистью ненавидевших воюющих князей. Прогнали наемников и незаконных наместников со своих территорий, через недолгое время вошли в стратегически важные города. За прошедшие полгода Болеслав Дьявол пережил семь покушений, одно из которых дало ему прозвище «Щитобород». Убийца попытался перерезать горло королю, но клинок, как говорят свидетели, сломался о его бороду, и король придушил убийцу прямо там. На тот момент больше половины государства находилось под полным контролем своего правителя, если не считать княжеств на востоке. И в тот момент оказалось, что оставшиеся недружественные княжества неспособны обороняться в случае наступления сил Болеслава.

Почти все их производство оказалось разрушено, люди устали от войны и сами устраивали бунты в поддержку Болеслава, казна опустела. Сражаться ради больших денег и власти не было ни сил, ни денег, ни желания. Совершился своеобразный обмен любезностями: князья присягнули в верности новому правителю и лояльности к нему, тот в свою очередь оставил непослушных князей у власти. Чисто формальной власти, которая давала деньги, пиры и прочие развлечения тем, кто этого хотел. И никакой реальной власти тем, кто пытался хоть что-то сделать сам, без ведома новой власти.

После трех лет раздора Десилон снова стал единым. Болеслав Щитобород занялся вербовкой сторонников, восстановлением доброго имени тех, кто не сражался против него, или был опозорен Церковью и старыми князьями, или вынужден был скрываться. В том числе и ваш отец, Ванесса. Тут и пригодились ранее не влиятельные семьи. Они стали новой правящей элитой и искренне присягнули королю в верности. Что неудивительно после такого быстрого подъема из нищеты к вершине власти. Это была только первая стадия укрепления позиции Болеслава. Последующие четыре года шла вторая стадия: «чистки», массовые репрессии и ссылки. В основном это коснулось Церкви и тех, кто подрывал спокойствие государства и власть монарха финансовыми махинациями, браконьерством, денежными спекуляциями и прочей преступной деятельностью. Болеслав восстановил престиж институтов, связанных с медициной, образованием и защитой государства: больницы, лазареты, школы и университет, регулярная армия, Орден Деи и городская стража. И сделал все то, что планировал сделать Гвемар Забытый.

После восстановления производства и всего, что было разрушено в ходе войны, начался небывалый подъем за счет торговли меду городами и с другими странами, развития науки и производства, сельского хозяйства, государственных мануфактур и ремесленных домов. А также, в последнее время, завоевание новых земель и расширение границ Десилона. Как раз с началом нового похода на восток я отплыл на Зеленый берег. Больше ничем порадовать вас не могу, так как прошел всего месяц для свершения достойных упоминания событий, и я слишком несведущ в магии, чтобы получать новости мгновенно с другого кона света.

После того, как Филипп умолк, Ванесса еще несколько минут собирала аппарат молча, обдумывая все услышанное. Она впервые увидела бунт не как отдельное событие, а как часть всего того кошмара, что творился в Десилоне. Она думала над каждым эпизодом, и в ее голове все четче вырисовывалась картина державы, в которую превратилось ранее упадочное государство. Потом в ее голове родилась догадка.

— Скажите, Филипп, раз казну инвестирую в науку и медицину… Получается, в университете самое лучшее образование в Десилоне?

— Я бы сказал, во всем известном мире. Он единственный в Десилоне, но планируется постройка еще двух в отдельных городах, достаточно крупных, чтобы набрать студентов. В нем много факультетов с самыми разными направлениями, там преподают все известные науки, в том числе спагирию и алхимию. Более того, там есть еще несколько закрытых факультетов, куда не берут кого попало. Студентов отбирают по критериям и зачисляют туда автоматически, если он им соответствует, что случается очень редко. И никто никогда не отказывается.

— А что за факультеты?

— Этого я не знаю. Ходят слухи о магии и каких-то тайных искусствах.

— Больше верьте слухам, Филипп. Может, возьмут на ту закрытую кафедру.

— Очень смешно. Я не верю в магию, слишком долго я живу и слишком хорошее образование имею, чтобы грезить детскими сказками. Однако эти слухи только поднимают престиж университета, равно как и особые закрытые факультеты.

— А насчет этикета… Не будете пороть меня за острый язык?

— Нет. И за излишнюю гордость тоже.

— Могу я узнать, почему? Вы меня так тогда отшили, когда мы шли к «Гордому».

— Во-первых, вы моя подопечная, и я решил дать вам небольшую поблажку. Во-вторых, меня не нервируют редкие колкости и язвительности, они даже скрашивают мое существование: приятно видеть в других ум и самоиронию, критичность к окружающим; частичку себя, наконец, пусть даже не самую милую. Меня нервирует одно: когда развязность, сарказм и цинизм льются из рта говорящего, как, извините, дерьмо из говностока. В-третьих, это место так же дурно на меня влияет, как и на вас. Постоянно хочется выругаться словом покрепче.

— Я вижу. — Ухмыльнулась Ванесса. — И даже слышу. И мне кажется, что откуда-то тянет сыростью.

— Это я открыл дверцу в погреб. Видимо, кто-то вырыл нору снаружи, и в него затекла вода. Нужно было проветрить.

Остаток работы доделали молча. Ванесса закончила быстрее и присоединилась к Филиппу, чтобы тот тоже закончил пораньше.

— Филипп? Можно вопрос?

— Интересно, что бы вы сделали, если бы я ответил «нет». Задавайте.

— Вы тут затронули тему образования. Говорили, что в университете оно лучшее, что там есть и спагирия, и алхимия, и лекарей тоже готовят.

— Говорил.

— Когда отец был жив, он привозил мне каждый год книги, чтобы я на них училась. Теперь, когда его больше нет, не будет и притока новых знаний.

— Так что за вопрос? — Спросил Филипп, хотя сам уже догадался, к чему она клонит.

— Я сейчас.

Ванесса вышла. Ненадолго. Вскоре вернулась, принесла в руках толстую книгу с черным переплетом и обложкой.

— Вот.

Алхимик озадаченно принял книгу из рук Ванессы. Открыл. Долго листал, то пробегая глазами страницу, то внимательно вчитываясь. Ответил он нескоро.

— Ваша работа?

— Моя.

— Сами писали? Сами систематизировали знания?

— Сама.

Филипп вновь замолчал и продолжал перелистывать страницы книги. Ванесса сидела все это время, как палку проглотившая, не издавала ни звука. Сердце у нее колотилось быстро, как после изнуряющего бега. Когда ей показалось, что молчание затянулось, она не выдержала:

— Филипп, вы будете меня учить?

— Буду. — Не задумываясь, ответил лекарь. — И для этого не обязательно было приносить эту великолепную работу. Я еще в день прибытия понял, что у вас талант и рвение к этому делу. Это то, что вы хотели спросить?

— Нет… Ну, то есть, не совсем. Я хотела спросить другое.

Филипп понял, что его догадка неверна. Что он не понял, к чему тогда клонила Ванесса. Он оторвался от книги и увидел на лице Ванессы неуверенность, больше смущение. Она и не пыталась его скрыть, это означало, что хоть тема ей не особо приятна, девушка настроена серьезно. Филипп дал себе слово, что не будет удивляться, что бы она у него не спросила.

— Филипп, вы ведь уже давно лечите людей и практикуете алхимию. У вас больше опыта, чем у меня. Я хотела спросить, есть ли какой-то… критерий отбора, как на тех закрытых факультетах, которые вы упомянули? Что-то, что не позволяет человеку стать алхимиком?

— Странные вопросы вы задаете. А критерия нет. Вас что-то волнует?

— Скажите, Филипп, это очень плохо, что я… Черт, как же это сказать… Что я лечу людей не потому, что считаю это своим призванием?

Филипп все-таки удивился.

— А для чего?

— Чтобы набраться опыта. Увеличить свои познания в медицине и алхимии. То есть я… лечу людей не из жалости и не из сострадания, и не потому, что хочу им помогать, искоренить болезни или просто сделать жизнь лучше. Не ради них, а ради себя, потому что хочу знать больше и как-то действовать на этот мир, менять его силой своих знаний и умением. Скажите, это сильно плохо?

Филипп ответил не сразу и еще с минуту смотрел куда-то в пол. Даже не в пол, а сквозь него. Его палец в перчатке изредка постукивал по корешку книги, и было видно, как лекарь изнутри кусает щеку. Прошло не больше минуты, даже вряд ли больше половины минуты, но девушка ждала ответа как приговора.

В голове у алхимика все сложилось быстро. Ее слова насчет доверия народа, то, что она им именно пользуется, и то, как ее смутило упоминание ее честолюбия. То, что она спросила о судьбе Десилона, в частности королевской линии и престола, хоть и не скучает по существующей ныне родине. Девушка чувствует свое отличие от людей, подумал Филипп. Видит, что рождена для лучшего. Чувствует, что в ней кровь знатного рода, а вокруг — черная кость. Невольно видит во всех крестьянах тех, кто ворвался во дворец во время бунта, и ничего не может с этим сделать. Может, она часто себя за это винит, а может, винит постоянно, потому и смутилась так от упоминания о своем честолюбии, тогда, в ее бывшем доме. Да, так и есть. Ванесса видела во всех крестьянах ту разъяренную толпу черни, которая убила ее мать и всех, кто не успел покинуть дворец, и винила себя за это. Иначе она не стала бы спрашивать, плохо ли, что она лекарь, но не чувствует сострадания к крестьянам, которых лечит.

— Это ни хорошо, ни плохо. Никак. Честно сказать, я не знаю. Не могу дать ответа на тот вопрос, который вы мне задали.

— То есть как? — В ее голосе звучало неприкрытое изумление.

«Она думает, что так легко ответить на вопрос, хорошо это или плохо. Как все, видит мир в темных и светлых тонах, чтобы было проще жить» — подумал Филипп и почувствовал острую зависть. Усилием воли он вбил ее подальше в себя и там задушил, но она еще долго билась у него в груди в предсмертных конвульсиях. — «Нет, не видит и не думает. Если бы она так думала, то ответила бы на свой вопрос сама, не спрашивая меня, ответила бы однозначно и без дальнейших сомнений».

— Вы спрашиваете меня, плохо это или хорошо, заставляете меня подогнать ситуацию под одну из этих крайностей. При этом я не знаю практически ничего ни о вашей ситуации, ни уж тем более о том, какой она обернется и какие у этого будут последствия. Проще описать радугу, используя только черный и белый цвет. Но одно я вам сказать могу. Это, кончено, не ответ на ваш вопрос, но это и не насквозь субъективная оценка. Это личный опыт, факты. Да, одно я вам сказать могу: какую бы цель человек не ставил перед собой, как бы не был он велик, и как бы не была велика его цель, личные стремления всегда выходят на первый план. Иногда должно пройти время. Но рано или поздно человек останавливается, начинает думать о себе и строить будущее для себя. Не для богов, не для соседей, не для короля, а для себя, потому что человек тоже хочет жить себе в радость, это его природа. И то, что вы помогаете людям ради себя и думаете о себе — не новое. Такое встречается повсеместно.

— Вы меня не совсем правильно поняли…

— Тогда скажите прямо. Какая у вас цель?

— Я хочу узнать все. — Сказала Ванесса, не задумываясь.

— Стремление к знаниям?

— К знаниям. Я хочу знать все — устройство мира, его законы, как он существует. Что происходит после смерти и до жизни, как высоко небо, отчего возникают приливы и отливы, что такое звезды. Абсолютно все.

— Зачем?

— Я не знаю. — Ответила она честно. — Просто я чувствую, что хочу этого, и что это правильно. Знаю, что мне это надо.

— Ну и в чем тогда проблема? Продолжайте, раз считаете это правильным.

Ванесса опустила взгляд на пол, сложив кисти рук в замок. Филипп посмотрел на ее руки и заметил, что под ногтями у девушки совсем нет грязи.

— Цель у меня правильная, в этом я не сомневаюсь. — Ответила она уверенно. В следующих ее словах этой уверенности уже не было. — Может, это и есть та судьба, о которой говорят северяне… Но я не уверена, что иду по правильному пути. Вы же сами говорили, что дорог к одной цели множество. Я пошла путем лекаря, и теперь сомневаюсь, насколько хорош лекарь, почти не испытывающий жалости и сострадания к тем, кто мучается и умирает. Который хочет помогать людям, но вместе с тем черствый, как я! Я просто хотела узнать ваше мнение…

— Ладно, я скажу так, как я считаю, если вы так хотите узнать мое мнение. Сострадание людям для вас обязательно только в одном случае — если вы собрались стать монахиней в храме Деи. Без него приютить бездомных и беспомощных вы не сможете никак. Но вы не монахиня, вы — лекарь, алхимик. Ученый. Это вы доказали своей книгой, которую сами составили, которая лучше большинства научных трактатов, что я читал. Для вас оно необязательно. Тут нужен профессиональный и точный подход к делу, расчетливость, если угодно, твердость характера и настоящая любовь к своему занятию. Если вы лекарь, то ваше дело — лечить, такое мое мнение, и не важно, что вы там чувствуете, что вы там себе напридумывали и в какого бога верите. Готовы ли вы плакать при виде умирающей женщины, выворачивает ли вас наизнанку при виде крови, или вам плевать на их страдания. Насчет личной цели я вам уже сказал, тем более что познание алхимии полностью эту цель удовлетворяет.

— Я примерно так и думала. — Ответила Ванесса, и в ее голосе Филиппу послышалось облегчение. — Говорила себе, что я не сердобольная старушка, что я алхимик, вижу болезни и смерти слишком часто, чтобы быть вечно сочувствующей. И личная цель «познать абсолютно все» и отсутствие жалостливого сердца не важны?

— Именно. Ну, вы получили то, чего хотели?

— Похоже на то. — Вздохнула она.

— Хвала Бессмертным. Я уже начал чувствовать песчаные барханы и дюны у себя во рту от постоянных разговоров.

— Извините, я не хотела быть надоедливой. Но мне нужно было это знать.

— Понимаю. Я, пожалуй, сам закончу с этой частью аппарата. Осталась только настройка, а в этом деле точность важнее скорости. Вы идите, положите свою книгу в место, где она не отсыреет и где ее не погрызут мыши. Такой замечательный труд не должен пропасть.

— Моя помощь точно больше не нужна?

— Точно. Займитесь тем, что считаете нужным. Я подойду к ужину.

— Хорошо. Спасибо. — Ванесса улыбнулась, шире, чем обычно, и вышла из будущей лаборатории, взяв с собой книгу.

Ее труд занял место среди прочих книг, помещенный в деревянную коробочку. После этого Ванесса легла на кровать. Минуты две она обдумывала то, что с ней произошло сегодня. И чем ближе события у нее в голове сдвигались к вечеру, тем более сладко замирала ее душа и кровь. Филипп будет ее учить. Он оценил ее старания, ее труд. У нее есть своя комната, где все рядом и где есть все, что ей нужно.

Еще несколько минут она лежала, наслаждаясь моментом. Потом вспомнила, что давно не ела, когда ее живот требовательно буркнул. И тут же вспомнила, как недавно зачиталась и не приготовила нормальный ужин.

Ванесса встала и пошла в ту часть большой комнаты, в которой располагалась печь и кухня. Она открыла буфет и взглянула на то, что было внутри. Хлеб, козий сыр, молоко, фунт сахара и соли, лук репчатый и порей. Большая копченая рыба, завернутая в пергамент. Девушка развернула обертку и потрогала рыбу в месте, где выступало мясо, потом оглядела свой палец. Жирная и мягкая. Неплохо заменит мясо. А из всего остального, включая молоко и сыр, наверняка получится неплохая похлебка.

Пожав плечами, девушка вытащила все ингредиенты из буфета и разожгла огонь в очаге. Есть хотелось страшно, и на этот раз она решила не позволять утолять голод козьим сыром ни себе, ни Филиппу.