Нил проснулся посреди ночи. Опять.

«Опять. Уже пятый день подряд» — подумал он, переворачиваясь на бок в кровати. Три заката минуло с того дня, когда Ванесса объявила о своем уходе к Филиппу. И каждую ночь в эти дни юноша просыпался с ощущением, как если бы проспал неделю. Но не сегодня. Сегодня, по его ощущениям, Нил проснулся еще раньше. И отнюдь не по своей воле. Не было и следа той странной бодрости, юноша проснулся не оттого, что выспался. Его что-то разбудило. Какой-то грохот снаружи.

«Если ты проснулся посреди ночи, возможно, ты почуял опасность, близкого врага. Никогда не пренебрегай своим предчувствием. Возможно, кто-то за тобой наблюдает, смотрит из темноты…» — вспомнил Нил слова героя одного романа. Каждый раз, когда юноша так просыпался, он вспоминал их, и каждый раз с усмешкой. Никто и ничто не могло наблюдать за ним в ночной час. Отец крепко спал, как и все в поселении. Разве что мышь, живущая под половыми досками, вполне могла сверлить его полным ненависти взглядом, вынашивая какие-то свои кровожадные планы и лелея месть за мышь-подругу, утопшую в том месяце в кувшине молока.

На этот раз Нил не усмехнулся. На этот раз он понял, что его разбудило. Это был грохот снаружи. И теперь в памяти юноши всплыла прописная истина, которую с пеленок долбил ему отец.

Если что-то прогрохотало там, на улице, в чем Нил уже не сомневался, то это кто-то что-то толкнул. Что-то тяжелое, громоздкое и неустойчивое, способное издать подобный звук. Это «что-то» толкнул кто-то достаточно большой и сильный. И этот «кто-то» шхерился в ночи рядом с его, Нила, домом.

Какая-то часть Нила, более рациональная и лишенная романтики, говорила, что не может там быть чудовищ и прочей смертельно опасной дряни. Все монстры остались на Большой земле, в Десилоне и других государствах. Она говорила, что волноваться бесполезно и лучше идти спать дальше. Другая его часть возражала, что монстры — не единственные опасности в этом мире. И что пьяный вдрызг крестьянин вполне может залезть куда-нибудь, куда не следует, сломать что-нибудь, украсть, убить.

Нил быстро натянул штаны и куртку на голое тело. Грохот снаружи повторился, развеяв жалкие остатки сомнений. Гремела деревянная посуда, которая сохла на воздухе после мытья. Юноша запустил руку в узкую щель под кроватью и нащупал ножны. Секундой позже в руке у него оказался остро заточенный кинжал с длинным и широким лезвием.

На несколько мгновений юноша остановился у двери и прислушался. Снаружи доносились звуки, то ли сопение, то ли хлюпанье. Ничего похожего он никогда не слышал. В голове у него сразу возник образ: волколак стоит по другую сторону двери, плотно прильнув к ней головой, и слушает, что делает за дверью человек. И с трудом глотает текущие ручьем слюни. Нил нахмурился, крепче сжал кинжал и открыл дверь, готовый к любым поворотам судьбы. И почему-то то, что он увидел, его не удивило.

Напротив двери и чуть правее, рядом с опрокинутым корытом, в котором когда-то сохла посуда, возле большой бочки с дождевой водой, стоял гробовщик. В его руке был большой черпак, позаимствованный из корыта. Гробовщик пил жадно, проливая половину себе на рубаху, иногда брызгая остатки на голову.

Вставшего на пороге юношу с кинжалом в руке он какое-то время не замечал. Достаточное, чтобы Нил успел спрятать кинжал за пазуху.

— Нил? — Спросил гробовщик сиплым голосом. — А как ты это?.. Шо ты тут делаешь, а? Я первый сюда пришел.

«Опять нажрался вдрызг» — с неприязнью подумал Нил и сплюнул бы, будь он на пороге один. Но напротив него был еще и пьяный в зюзю гробовщик, он же могильщик, он же могилокопатель и мастер похоронных дел. Юноша не хотел показаться невежливым, хотя уважения к мастеру похоронных дел у него было лишь немногим больше, чем ничего.

— Я тут живу, Бурик. — Ровным голосом ответил Нил. — И мне бы хотелось знать, что ты забыл у нашего дома, у нашей бочки с водой.

«Если он срыгнет туда, я огрею его этим черпаком по голове и прогоню взашей» — непроизвольно подумал юноша. Однако ответ могильщика прогнал эти мысли.

— Извини, Нил… Мне тут чего-то нехорошо стало, а воды дома нет ни шиша. А соседи, сам знаешь, у всех бочки дома. Домой-то к другим лезть токмо вор будет.

— Наш дом, значит, ближний?

— Так и есть. Ик… — У гробовщика началась икота от выпитой воды. — Я вот чего, значицца, спросить хотел… Вы там не против, если я воду у вас пока что брать буду?

— Бери. — Кивнул без особого энтузиазма Нил.

Гробовщик, не дожидаясь приглашения, зачерпнул еще воды и принялся жадно глотать, облепив губами край черпака. На них юноша заметил что-то черное и неприятное, вроде запекшейся черной крови. И на руках тоже. В лунном свете это были маленькие черные круглые пятна на коже. Выпуклые. От некоторых шел темный след по коже, как будто растертый след от чернил… Или кровь из раздавленного фурункула. Только Нил подумал о фурункулах, как ветер поду в его сторону, и он почувствовал тошнотворный запах, идущий от гробовщика. Как если бы тот целый день валялся в куче гниющего на жаре жира, а под вечер окунулся бы в яму под сортиром. Нил закрыл рот рукой и закашлялся, подавляя рвотный позыв. И был какой-то кислый привкус у этого смрада, который юноша почувствовал и узнал сразу, ему не нужно было учиться в университете, чтобы распознать его. Это был букет из запахов гноя, застарелого пота, мочи и вони изо рта, который возникает, когда человек вечно лежит в постели, потеет от сильного жара и встает редко, чтобы справить нужду и, может быть, поесть. Запах болезни.

— Черпак оставь себе. — Поспешил сказать Нил и зашел в сени, закрыв за собой дверь.

Вслед ему донеслось жадное фырканье Бурика и слова:

— Ух, еп, как пить-то хоцца… Как пить-то хоцца…