Шварц был взбешён. Подпольщики окончательно обнаглели. Подумать только, сегодня ночью в собственном доме убита Зинаида Воробьёва в присутствии самого майора Шварца!.. Глубокой ночью, когда Шварц и Зинка, вполне довольные друг другом, мирно посапывали в широкой, мягкой постели, в наружную дверь громко и настойчиво постучали.

— Кого это ещё чёрт по ночам носит? — сонным голосом произнесла Зинка и простоволосая, в ночной рубашке пошла к дверям.

— Кто там?

— Открой!

— Кого нужно?

— Тебя. Отворяй, Зина, мы от Демеля.

Зинка, накинув на плечи ночной халат, отворила дверь.

В кухню вошли двое.

— Ты одна дома? — спросил тот, что постарше.

— Одна, с кем же мне быть? — ответила Зинка.

— Вот и хорошо. Принимай гостей.

— Что нужно?

— Сейчас узнаешь.

— Давайте побыстрее.

— А ты не торопись, мы сами спешим, — ответили так, что у неё от нехорошего предчувствия сразу засосало под ложечкой.

— Ладно, не тяни.

— Не беспокойся, мы ненадолго, — сказал молодой.

— Мы пришли, чтобы объявить тебе приговор подпольного народного суда города Лесное и привести его в исполнение.

Зинка одурело смотрела на говорившего и никак не могла понять, зачем он так зло шутит.

А он продолжал:

— Именем советского народа, за измену Родине суд приговорил Воробьёву Зинаиду Тимофеевну к высшей мере наказания — расстрелу.

— Ладно, шутники, — безвольно прошептала Зинка, прекрасно понимая, что это не шутка.

— Не перебивай, приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Зинка хотела броситься в спальню, но силы на какой-то миг изменили ей. Ганс услышал дикий, полный смертельной тоски крик своей возлюбленной и один за другим два сухих пистолетных выстрела.

Комната наполнилась пороховым дымом. Ганс вскочил, как ошпаренный, дрожащими руками схватил лежавший под подушкой пистолет и трусливо выглянул в кухню. Зинка лежала на полу лицом вниз, неловко заломив правую руку; полы халата распахнулись, оголив выше колен белые мясистые ноги. Кровь протекла узким ручейком по полу и растворилась в небольшом кухонном коврике. Ганса забил препротивнейший озноб. Он вернулся в спальню, с трудом оделся, брезгливо сморщившись, перешагнул через труп и быстро вышел из дома.

Через пять минут в гарнизоне была объявлена боевая тревога, но беготня по городу до самого утра положительных результатов не дала — убийцы как в воду канули.

Утром невыспавшийся, усталый и злой майор Шварц прибыл на службу.

Наташа, в строгом коричневом платье, которое очень шло к её каштановым волосам, встретила Ганса в приёмной комендатуры. Казалось, Наташа вся светилась — так она была рада встрече с ним. И Ганс со свойственным ему оптимизмом почувствовал, что жизнь, несмотря на все неприятности, прекрасна. «Однако ты сегодня дьявольски хороша, — подумал он. — Чёрт с ней, с Зинкой, если мне улыбаются такие, как ты!» А Наташа так ласково и многозначительно смотрела на него, что её желания не вызывали уже никаких сомнений.

Настроение Ганса выправилось окончательно, когда он вспомнил о вчерашнем разговоре с Наташей.

— Дорогая Наташа, — торжественно произнёс он, — а знаете ли вы, что у меня сегодня день рождения?

Наташа капризно нахмурилась.

— Не знаю, и очень обижена на вас. Поздравляю! Но неужели я не могла об этом знать раньше? Это очень нехорошо с вашей стороны.

— Я приказал, чтобы все молчали. Это — сюрприз!

— Но нужен подарок.

Ганс весело захохотал:

— Этот подарок готов! И он будет для меня самым приятным!

— Не понимаю.

— Этот подарок — вы!

«Тупая скотина», — с возмущением подумала Наташа и, улыбнувшись, проговорила:

— У вас очень утомлённый вид, господин майор.

— Ночью были неприятности.

— Вы совершенно себя не бережёте.

— Что делать — служба!

Наташа вышла в приёмную, собранная, готовая на любой решительный шаг. Долго, не торопясь разбирала текущую почту и мучительно искала способ, как добраться до нужного документа.

После обеда к коменданту приехали офицеры из топо-геодезической группы, имеющие прямое отношение к проектированию объекта «Крот». Наташа проводила их в кабинет. Руководитель группы — полный, преклонного возраста майор — долго рассыпался комплиментами в адрес Наташи, чем вызвал очередной приступ восторга коменданта. Несмотря на это, когда из сейфа была извлечена нужная для Наташи инструкция, Шварц под благовидным предлогом отправил переводчицу в приёмную.

Но жизнь полна неожиданностей.

Вдалеке послышался ровный гул большой группы самолётов, и в районе областного центра начали рваться тяжёлые бомбы. В глубокий тыл врага шли советские бомбардировщики. Рёв моторов приближался, самолёты большой тёмной тучей подплывали к городу. Шварц торопливо вышел из кабинета, за ним гуськом поспешили офицеры-топографы. Комендант был лаконичен и строг:

— В убежище!

Немцев как ветром сдуло. Наташа осталась в приёмной одна. И вдруг на общем фоне шума самолётов она стала различать тонкий, резкий звук, напоминающий назойливый комариный писк. Он быстро нарастал, превращаясь в высокий металлический свист, который давил на барабанные перепонки, казалось, проникал в мозг, становясь всё сильнее и сильнее… Земля вздохнула глубоко, натужно от взрывов тонных бомб.

Советские бомбардировщики бомбили город.

Наташа бросилась в коридор, но тут же, преодолевая страх, вернулась и открыла дверь в кабинет коменданта. Где-то близко, на соседней улице разорвалась бомба. С шумом и звоном посыпались на пол стёкла, запахло удушливой гарью. Наташа быстрым взглядом окинула стол. Он был пуст. Шварц успел спрятать инструкцию в сейф. Наташа метнулась к сейфу, он был заперт. От наружной дверцы сейфа у неё был ключ, предусмотрительно изготовленный со слепков, сделанных Наташей по указанию Ивана Фёдоровича. Но Наташа знала, что у сейфа есть ещё внутреннее отделение с самостоятельным замком.

Она торопливо вставила ключ в отверстие замка, повернула и сильно дёрнула дверцу на себя.

Сейф не открывался.

Кровь прилила к затылку, ударила в виски. Почему не отворялась дверца? Наташа обеими руками вцепилась в блестящую рукоятку и, напрягаясь всем телом, опять потянула дверцу на себя, но она не сдвинулась с места.

А двор тем временем ожил, послышались громкие, тревожные голоса.

Самолёты, сбросив на город несколько бомб, ушли дальше, на запад.

Возбуждённые пережитой бомбёжкой, без умолку болтая, возвращались из бомбоубежища офицеры.

Наташа замерла. Теперь всё решали секунды. Мелькнула спасительная мысль: вытащить из гнезда ключ — и в приёмную! И вдруг её точно осенило. Она вспомнила секрет этого сейфа. Как она могла забыть об этом! Вот уж сотню раз прав полковник Снегирёв — никогда не нужно горячиться!

И опять ухватившись обеими руками за рукоятку, она легко и мягко повернула её вправо, раздался металлический щелчок, затем что-то мелодично звякнуло, и дверца отворилась.

Инструкция лежала на полке поверх других документов.

В коридоре дробно застучали сапогами… На какую-то долю секунды Наташа растерялась. Что делать? Прочитать? Нет времени! Быстро пробежала глазами по заголовку, увидела: «Совершенно секретно», а ниже: «Инструкция но операции «Крот»… Сомнений не было, это тот документ, который интересует советское командование. И вдруг Наташа почувствовала каменное спокойствие. Выхода нет, документ придётся похитить. Она аккуратно свернула тонкий лист и спрятала на груди. Затем закрыла дверцу сейфа, повернула ключ и рукоятку, спрятала ключ в сумочку и выпорхнула в приёмную.

Через секунду появился восторженный Ганс. Вид у него был ослепительный, бравый и бесстрашный.

— Наташа, почему у вас такой перепуганный вид?

— Это ужасно! Бомбы, взрывы! Я сама не своя. Было так страшно! Я до сих пор дрожу! Посмотрите, — она показала на окна, — ни одного стёклышка! Такой кошмар!

— Чепуха! Всё это мелочи жизни, — бодро сказал Ганс, — мы и не такое видали!

Наташа восхищённо смотрела на смелого майора. А он вызвал по телефону солдат для наведения порядка в кабинете, а затем многозначительно посмотрел на Наташу и, любезно улыбаясь, но тоном, которому противопоказаны возражения, изрёк:

— Наташа, сделайте меня счастливым: подарите мне сегодня ваш вечер.

— Если это в моих силах, — сказала она и сама удивилась беспечно-игривому тону, с которым произнесла эти слова.

— О, да!

— Я согласна.

— Благодарю вас!

— Мне только нужно несколько минут, забежать домой, переодеться.

— Нет, нет, — замахал руками Ганс? — в этом нет необходимости. Вы прекрасны в этом платье! Оно по-будничному подчёркивает не только вашу чудесную фигуру, но целомудренность и скромность.

Ганс громко захохотал.

Наташа правильно поняла смысл этого смеха: Ганс праздновал победу, праздновал открыто, не щадя её самолюбия и чувств, — ведь Ганс был уверен, что Наташа любит его. Всё ещё самодовольно посмеиваясь комендант подошёл к сейфу. В руке его блестел ключ.

Наташа от напряжения затаила дыхание: конечно же, майор откроет сейф, чтобы перепрятать секретную инструкцию во внутреннее отделение.

Шварц взглянул на переводчицу, затем на часы, на сейф и, убедившись, что дверца сейфа закрыта, опечатал её.

Наташа облегчённо вздохнула: «До утра не хватятся, а там будет видно. Иван Фёдорович что-нибудь придумает. А теперь как-то нужно избавиться от инструкции, передать её».

— Вы задумались, Наташа, о чём?

— Я думаю, что в такой торжественный день вы должны быть с друзьями. Они не простят вам измены.

— Всё продумано: друзья тоже будут с нами.

— Понятно, — сказала Наташа и мило улыбнулась, — но вечер может затянуться… мне нужно домой всего на одну минуту, предупредить дядю, он будет беспокоиться.

Шварц был великодушен:

— Не возражаю, но только быстро!

Вскоре они уже мчались в легковой машине к дому Ивана Фёдоровича. Ганс из машины не выходил. Наташа сдержала слово — она пробыла дома очень немного. Дальше они понеслись ещё быстрее, свернули на окраину города и остановились возле небольшого особняка, расположенного в глубине фруктового сада. Наташа узнала этот особняк: здесь была явочная квартира гестапо, где ей не раз приходилось бывать в качестве переводчицы.

Майор Шварц что-то приказал шофёру и отпустил машину.

Наташа поняла: это была ловушка. Здесь они с Гансом останутся наедине. Гостей он собирал у себя дома. Сдавило сердце, напряглись нервы и действительность воспринималась, как туманный неприятный сон. Ей чудилось, что это всё происходит не с ней, — она до конца ещё не осознала происходящего.

У ворот дежурили два полицая. Один показался Наташе знакомым: по-ребячьи добродушное лицо, живые, внимательные глаза, а в них презрение к ней. Где-то она уже видела эти глаза…

В коридоре дома их встретили два солдата, вытянувшихся перед майором в струну. У Наташи мелькнула непрошеная и ненужная мысль, что они похожи на деревянных истуканов.

Дверь в комнату была открыта, на стене и полу лежал яркий свет.

Пройдя мимо солдат, Наташа и Ганс оказались в небольшой уютной комнате, посредине стоял стол, накрытый на две персоны. Мирно потрескивали в печке дрова, попахивало дымком и смолой.

Нервы у Наташи были напряжены, но она старалась казаться весёлой и непринуждённой, и это ей удавалось.

Ганс не замечал её истинного состояния и вёл себя, как гостеприимный хозяин. Однако, помогая снять пальто, он обратил внимание на то, что Наташа чувствует себя несколько стеснённо. «Неопытная девчонка, — с удовольствием подумал он, — ничего, привыкнет. А какая, однако, прелесть!»

Вскоре хлебосольный хозяин пригласил гостью за стол и разлил по рюмкам коньяк.

— Мне что-нибудь послабее, — попросила она.

— Что вы, Наташа, не отказывайтесь, это же французский коньяк, — сказал Ганс и слегка стукнул по пустому фужеру. Хрусталь нежно зазвенел.

Наташа вздрогнула, и это не ускользнуло от Ганса.

— Наташа, — промолвил он тоном, в котором одновременно улавливались ворчливое нравоучение и доброжелательность старого, терпеливого учителя, выговаривающего способному, но неопытному ученику, — это не страшно. Пейте! Сразу будет весело и хорошо! Я вас очень прошу. — Ганс протянул ей рюмку.

Наташа решилась. Зажмурив глаза, храбро выпила за здоровье именинника небольшую рюмку, задохнулась, глотая воздух широко открытым ртом, чем вызвала неописуемый восторг Ганса.

— Хорошо, очень хорошо! Вы пьёте по-русски: только до дна, — весело воскликнул он и опять наполнил рюмки.

— Больше не буду, — морщась, вымолвила Наташа.

— Но почему? — удивлённо спросил Ганс.

— Нас ждут гости, — рассудительно ответила Наташа.

— Это верно, — Ганс посмотрел на часы, — в нашем распоряжении немного времени, скоро придёт машина.

Наташу обрадовало это заявление. «Нужно любой ценой тянуть время, а там, в компании, уже не страшно».

— А теперь выпьем за дружбу и любовь, — сказал Ганс, протягивая ей рюмку.

— Настоящую, большую любовь, — с готовностью отозвалась Наташа. Её устраивала тема. Она решила до конца разыгрывать наивную, с твёрдыми моральными принципами простушку, безнадёжно влюблённую в Ганса.

Шварц был доволен. Это была не какая-нибудь продажная любовь, доступная каждому, имеющему деньги, желание и время.

— Итак, Наташа, — торжественно промолвил Ганс, — с сегодняшнего дня мы будем вместе. Это и будет для меня самым большим подарком в день моего рождения.

— Как это понимать? — спросила она и подумала, что сама помогла Гансу переступить последний порог, как бы предлагая говорить о его желаниях. Он её вопрос понял только так.

— Ты уже не ребёнок, сама прекрасно знаешь, что нам обоим нужно. Зачем скрывать то, что давно уже потеряло смысл держать в тайне.

Ганс улыбнулся одной из тех улыбок, которая недвусмысленно говорила о том, что разговор этот никчёмен и пуст, но обладатель этой улыбки понимает его необходимость для соблюдения общечеловеческих норм и приличий и поэтому готов ещё некоторое время продолжить его.

Наташу передёрнуло, и она не смогла удержаться от резкости:

— Вы сказали пошлость, господин майор. Об этом же можно сказать красивее. Я понимаю ваши намерения. Буду откровенна: они отвечают и моим желаниям. Но это не всё. Сначала я выйду замуж, и только тогда буду принадлежать мужчине.

Ганса развеселила наивность этой русской влюблённой чудачки.

— Это всё условности, милая девочка, иногда и сложные узлы развязываются очень быстро и просто. Идёт война, не могу же я в самом деле на тебе жениться!

— Почему? — капризно спросила Наташа.

— Обстановка требует от офицера полной отдачи…

— Тогда оставьте меня в покое.

— Поздно, милая.

— Тогда женитесь!

— Но я женат в конце концов!

— А вы разведитесь, — порывисто выпалила она.

Эти слова окончательно развеселили Ганса.

— А что, может, и правда? — усмехаясь, вымолвил он.

— А у вас красивая жена?

— Очень!

— Вы её любите?

— Я люблю только тебя! — с дрожью в голосе ответил Ганс, и ему показалось, что он говорит правду. Он представил свою Шарлотту рядом с Наташей, и это его не воодушевило — сравнение было явно не в пользу жены. Ганс налил полный фужер коньяку и залпом выпил.

— Давайте не говорить о жене, Наташа, сегодня нам третий не нужен.

Наташа с обиженным видом встала из-за стола и отошла к окну. Слегка сдвинув тяжёлую занавеску, увидела только свет, падающий через окно на снежный ковёр, — на улице стало совсем темно. Обледенелые ветви старой яблони слегка раскачивались от ветра и тихо скребли по стеклу, настойчиво и долго, будто просились в тёплую комнату погреться. Шёл редкий мелкий снег, и Наташе вдруг показалось, что суетливые снежинки кружатся в хороводе не только в зимнем саду, но и по комнате, тают на щеках, под воротником платья, холодным ручейком сбегают у неё по спине, засыпают стол и самого Шварца. «Что делать, что делать?» — стучало у неё в мозгу, но решение не приходило. Выхода, казалось, не было. Тянуть время — это пока единственное возможное, потом действовать по обстановке.

— Я сильно опьянела, — сказала она, подходя к Гансу, — и хочу есть.

— О, конечно! — встрепенулся гостеприимный хозяин. — Русские умеют крепко пить и любят много закусывать. Вот, пожалуйста, сыр, икра, хорошая копчёная рыба, — любезно угощал Ганс.

Наташа села за стол и принялась за еду, неторопливо, рассматривая каждый кусочек. Аппетита не было совершенно, она с трудом заставляла себя жевать и проглатывать пищу.

А Ганс буквально изнывал от сознания своего великодушия. Ему очень нравилась роль доброго хозяина, нравилась эта милая русская девчонка, её манера держаться за столом, есть аккуратно, неторопливо.

— Вот вкусная фруктовая вода, — сказал Ганс и подал фужер, наполненный янтарной жидкостью.

— Спасибо, — ответила Наташа, вытирая губы салфеткой, приняла от Ганса воду и с удовольствием отпила несколько глотков.

Ганс смотрел на Наташу с нескрываемым восхищением.

— Вот теперь совсем хорошо, — доверительным тоном произнёс он и кивком головы указал Наташе на дверь в соседнюю комнату, приглашая войти в спальню.

— Хочу танцевать, — весело воскликнула Наташа.

Ганс был доволен. Наташа бесподобна! Сколько тонкого такта, разума! Он завёл патефон. Комнату заполнила музыка.

На щеках Наташи заиграл яркий румянец. Ганс крепко прижимал её к груди. Он пьянел от коньяка и запаха её чудесных волос…

— Наташа, это и есть счастье, — шептал он ей на ухо.

— Да, — томно ответила она.

— Вы моя?

— При одном условии, — прошептала она, останавливаясь и осторожно освобождаясь от его объятий.

— Никаких условий, — сказал он уверенно и опять крепко обнял за плечи.

— Зачем же так? — с укором произнесла она.

— Так нужно, — почти крикнул он.

— Нет! — резко сказала она и, вырвавшись из его рук, прислонилась к простенку между окнами. — Я не хочу! Это безнравственно и некрасиво. Вы совсем не любите меня! И… оскорбляете таким отношением!

Наташа смотрела на Ганса широко раскрытыми глазами, полными ненависти и презрения. Ей показалось, что он смутился. Но если это и было, то только на мгновение. Он тяжело шагнул к ней и грубо, бесцеремонно притиснул к стене, прерывисто дыша, пытался обнять. Руки скользили по телу Наташи, губы искали её лицо.

Игра зашла слишком далеко.

Немного же надо было Шварцу, чтобы растерять всё сразу — и внешний лоск, и показную вежливость.

Наташе всегда казалось, что Шварц исполнит любое её желание, в последний момент сдержит себя. Но теперь перед ней был не человек, а зверь, которому ничто не могло помешать совершить задуманное.

— Пусти! — выкрикнула Наташа, но он только крепче сдавил её. Тогда она неожиданно присела, освободилась от объятий и отскочила в сторону.

Шварц, потеряв опору, припал лицом к стене. Отлетела и упала на пол плохо державшаяся штукатурка, известковая пыль забила глаза, попала в нос. Ошеломлённый неожиданным ударом, озлобленный сопротивлением, почти пьяный, Ганс кое-как протёр глаза и, чётко отрубая каждое слово, с трудом сдерживая крик, проговорил:

— Слушать меня внимательно. Я не намерен потакать капризам глупой девчонки, которая сама не знает, чего хочет. Любая женщина почла бы за счастье быть возлюбленной немецкого офицера. Довольно набивать цену и разыгрывать из себя барышню-недотрогу. Это тебе не поможет! Я всё уже решил и, как тебе известно, своих решений менять не привык!

В Наташе всё кипело. Оскорблённое самолюбие заглушило в ней все другие чувства, и даже разум. Она смотрела на Шварца с откровенной ненавистью.

— Это и есть ваша любовь? Не густо! Скомандовал и — ать, два! Так вот запомните: я вам не Зинка и прошу так со мной не обращаться! Ничего хорошего из этого не выйдет!

Шварц и сам уже понял свою ошибку — не нужно с этой недотрогой вести себя грубо, это у таких женщин вызывает протест, между тем лаской с ними можно делать что угодно. Понимал это зарвавшийся Ганс, но переключиться уже не мог.

— Вы, кажется, забылись, фрау? — со злостью выжимая слова, насмешливо процедил он сквозь зубы. — Вы слишком многого хотите! Нельзя ли несколько умерить ваш аппетит?

— Нельзя! — с вызовом ответила Наташа.

— А придётся это сделать, тем более, что ты самая обыкновенная влюблённая дура!

— Вот это мне уже нравится. По крайней мере откровенно, хотя не очень умно.

— Молчать! Марш в спальню! Сегодня, сейчас же ты будешь моей!

— Нет!

— Будешь! Или я сделаю небольшую дырку в твоём прекрасном теле!

В подтверждение своей угрозы Шварц расстегнул кобуру и достал пистолет.

Наташа перешла на другую сторону комнаты, подальше от двери, ведущей в спальню, и оказалась возле большого, обтянутого жёлтой кожей дивана.

Шварц, не опуская пистолета, медленно направился к ней, но в правой руке Наташи блеснул никелем маленький дамский пистолет.

— Учтите, стрелять я тоже умею! — твёрдо сказала она.

Наташа не спускала глаз с коменданта. Голова работала ясно: «Никакие уговоры не помогут. Зверь уже открыл пасть и прыгнул. Отброшены мишура и притворство, мнимое благородство завоевателя. Проявилось во всей своей красе истинное лицо бандита и садиста».

— Брось свою игрушку, — усмехнулся Ганс.

— Почему же «игрушка»? Я отлично запомнила ваши уроки. В этой «игрушке» вполне достаточно сил, чтобы навсегда остудить ваши скромные желания.

— Дура!

— Вы очень любезны.

— Брось пистолет, тебе говорят!

— Спрячьте свой!

— Стрелять буду!

— Я успею сделать то же.

— Упрямая русская корова!

— Неправда! Сами десятки раз восхищались моей фигурой.

— Чёрт бы тебя взял с твоей фигурой! Брось пистолет!

— Повторяетесь. Это не оригинально. Видимо, вы уже ничего не сможете придумать. Лучше послушайте моё предложение.

— Ну?

Растерянный, с размазанной по лицу грязью, Шварц был смешон и жалок.

— Прежде всего, — сказала Наташа, — вам необходимо умыться. Во-вторых, прекратите командовать. Я не солдат, а женщина, и люблю ласку, а вы, как морской пират, пытаетесь взять меня на абордаж. Если выполните эти условия, тогда у нас, поверьте мне, появится возможность провести время намного приятнее и интереснее… Не пугайте меня, пожалуйста. Вы же сами прекрасно знаете, что этого не требуется. И повежливее — у меня врождённое отвращение к насилию, я его не переношу.

— Отдай пистолет, — неуверенно попросил Шварц.

— Пожалуйста, — сказала Наташа смиренно, — хотя и невежливо отбирать свои подарки.

Шварц взял из её рук пистолет, разрядил и тут же вернул обратно.

— Отвернитесь, — тоном, с которым обращаются к ребёнку, сказала Наташа, — потушите свет, я приведу себя в порядок.

— Идёмте в спальню.

— Нет, мне здесь больше нравится, — улыбаясь, ответила Наташа.

— Хорошо, но раздевайтесь при свете, — упрямо произнёс Ганс.

— Однако вы трусоваты, — спокойно сказала Наташа.

— Просто осторожен.

— Тогда прикажите своим солдатам отойти от дверей, они подслушивают.

— Что? — Шварц резко толкнул дверь, но за ней никого не оказалось.

Тем временем Наташа не торопясь расстегнула кофточку, сняла её и повесила на спинку стула.

Ганс стоял с пистолетом в руке и всё ещё недоверчиво смотрел на неё.

Она подняла глаза, озорные искорки вспыхнули в глубине.

— Вы не памятник Фридриху Великому, — с улыбкой, нежно проворковала Наташа, — поскорее приходите в себя и помогите расстегнуть пуговочки на платье, — она показала рукой себе на спину.

Ганс подошёл к ней, крепко обнял и поцеловал в губы. Она не сопротивлялась, а трепетно всем телом прижалась к нему. Только теперь он поверил ей. Положив пистолет на край стола, он дрожащей рукой торопливо расстегнул пуговки на её платье и буквально впился долгим поцелуем в белую шею. Наташа встрепенулась, и Ганс услышал страстный шёпот:

— Потуши свет и раздевайся сам. — И начала снимать с себя платье.

Голос её был робок, и вся она была беззащитной и слабой, покорившейся его мужской воле. И эта слабость явилась той силой, которая окончательно заставила поверить ей.

Да и как он мог сомневаться. Женщина всегда остаётся женщиной. Одна ломается больше, другая меньше, а результат всегда один. Ганс не торопясь снял портупею, китель и шагнул к выключателю.

Свою ошибку он понял слишком поздно. Сзади раздался характерный щелчок предохранителя парабеллума. Всё ещё ничего не понимая, он быстро обернулся и увидел Наташу с пистолетом, направленным на него.

— Что за глупости! Брось пистолет, эти фокусы не для детей! — резко крикнул он.

— Ни с места! — тихо, полушёпотом, но так твёрдо произнесла Наташа, что Шварц замер. — Если ты, болван, сделаешь ещё хоть один шаг, я продырявлю твою глупую башку, как гнилую тыкву!

— Ты что, с ума сошла?

— Нет, я в своём уме, а вам придётся спуститься с небес на землю и проветрить свежим воздухом свою пустую голову.

Всю ненависть, накопленную за многие дни вынужденных унижений, вкладывала она в свои слова. Ганс слушал, глупо разинув рот от неожиданности и страха.

— Не надо так шутить, Наташа!

— Грязная фашистская свинья, — продолжала Наташа, — как ты мог подумать, что я влюбилась в тебя? Что есть в тебе человеческого? Надутый индюк! Бандит с большой дороги, пакостный и трусливый, как ощипанная ворона!

Шварц понял, что это уже не шутки. Стрелять она не посмеет — за дверью автоматчики. Необходимо как-то успокоить её, выиграть время, а потом… Надутого индюка и ощипанную ворону он ей не простит, какая бы раскрасавица она ни была!

— Что с вами? — вкрадчиво, нежно спросил он.

— Объясняюсь в любви, вы ведь ждали этого.

Шварц не мог отвести взгляда от дула пистолета.

— Наташа, вас обидела моя грубость. Это была неудачная солдатская шутка. Извините меня и давайте всё сделаем, как вы хотите. Желание женщины, да ещё такой, как вы, для меня закон! Конечно, я был неправ.

Он потянулся дрожащей рукой к графину, зазвенел стакан, громко булькнула вода.

Наташа плохо слушала лепет Ганса, и его красноречие пропало даром. Отступать ей было некуда: живой майор Шварц означал её смерть, но и мёртвый он почти не оставлял ей шансов на спасение: два автоматчика, два полицая — многовато! Но всё-таки мёртвый Шварц был лучше.

— Я люблю тебя, Наташа, — с дрожью в голосе сказал он.

— Я советский человек, мы — смертельные враги, — жёстко сказала Наташа, — и наши личные отношения не имеют никакого значения! Кроме того, в этих отношениях вы насквозь пропитаны ложью и гадостью.

Ганс растерялся. Он понял, что последние слова Наташи были его приговором. С трудом он оторвал взгляд от дула пистолета и посмотрел в лицо Наташи. Глаза её были бездонными, беспощадными. Что ты думал раньше, Ганс? Как пренебрежительно-невнимателен был по отношению к Наташе! И как глубоко прав Демель!

— Боже мой, — прошептал Шварц. — Наташа, милая моя! Обещаю тебе, мы поженимся.

Он ещё на что-то надеялся. Не верил, что перед ним была не его простодушная, преданная ему, готовая на всё ради него Наташа. Он умолял, просил, и ему казалось, что он говорит правду… Себя он, кажется, убедил, но её…

— Ничтожество!

— Я клянусь честью…

— Честь? — удивлённо спросила она.

— Я готов… — промолвил он, но, увидев что-то новое в её глазах, остановился. Пауза была короткой. В следующее мгновение майор Шварц, убедившись окончательно, что пощады от Наташи не будет, закричал громко и истерично:

— Ко мне, быстро!

Призыв его относился к солдатам. Он потонул в грохоте выстрела. Наташа выстрелила Гансу в лицо.

Бравый завоеватель, майор непобедимой германской армии, военный комендант города Лесное свалился на пол медленно и мягко.

Дверь в комнату из коридора быстро отворилась, и на пороге возник немецкий солдат с автоматом.

Не раздумывая, Наташа выстрелила в упор, и солдат по инерции упал грудью на стол. Зазвенели бьющиеся бутылки, рюмки, тарелки.

У Наташи пересохло во рту, мысли бежали быстрые и ясные: «Ещё солдат и полицаи, надежды на спасение практически нет!»

Что-то дрогнуло у неё внутри, и толчок этот сообщился рукам. Но это была не слабость. Наташа ещё крепче сжала рукоятку пистолета.

В наполненную пороховым дымом комнату ворвался второй солдат и, ничего не видя толком, не понимая, что происходит, послал слепую очередь вперёд…

Наташа почувствовала сильный толчок в предплечье правой руки. Превозмогая боль, она нажала на спусковой крючок парабеллума.

Солдат падал, не выпуская из рук автомата, и тот плевал пулями, пока не кончились патроны в магазине.

На стене покачивалась золочёная массивная рама, чудом удержавшись на одном гвозде.

Тупо-оловянная физиономия фюрера, до неузнаваемости изрешечённая автоматными пулями, строго взирала на царивший в комнате беспорядок.