По крутой тропе с винтовками в руках осторожно приближались пограничники, Наконец они достигли домика. Он стоял на вершине утеса и с трех сторон был почти недоступен. Он был сложен из плит желтого известняка. Крыша была сделана из бревен, которые здесь были драгоценными: леса вокруг не было на несколько сот верст. Оса постучал в дверь, но никто не отозвался.

— Тюра, — сказал старый контрабандист, — не ищи здесь никого. Пойдем, я покажу тебе то, что ты ищешь.

Старик отвел Кондратия в сторону. Недалеко в земле была тяжелая дверь, обитая железом. По-видимому, здесь был погреб.

— Опийная контора Байзака, — сказал он.

Старик еще не договорил, а пограничники уже сбили

замок.

Оса и несколько человек спустились в подвал. Большая душная комната от пола до потолка была завалена бурдюками с твердым опием. Дурман сразу ударил в голову.

— Очумеешь! Хуже, чем в кабаке! — подмигнув, с радостным изумлением сказал Саламатин.

Кондратий осмотрел склад и приказал подсчитать Опий. Потом он вошел в дом. За ним ввалилась половина Отряда. Оса решил дать отдых людям и коням.

Подошел Саламатин и, плутовски улыбаясь, жалобно проговорил:

— Чаю-то две недели не пили. Только сухари со снегом жрали! Жисть проклятая!

— Ладно, ладно, валяй! — коротко разрешил Кондратий.

Два топора дружно застучали по крыше, и пила стала визгливо пилить бревна. Оса прогуливался около дома. Тонкие плиты песчаника ломались и звенели, как ледок под ногами. Кругом шла радостная суета. Разводили костер, чистили оружие, зашивали дырки, натягивали брезент на дом вместо разрушенной крыши. Кондратий отошел в сторону и сел на камень. Задумчиво, усталым взглядом он окинул местность вокруг. Желтые утесы от брасывали солнечные лучи. Внизу в котловине желтый сумрак тоскливо застилал чахлую траву. Красными отеками сбегали полосы глины. Мокрые от растаявшего снега скалы блестели, как будто сплошь были покрыты серебряными одуванчиками. Старик контрабандист подошел и тихо сел рядом. Суровый и жесткий, с запавшими тусклыми глазами и непроницаемым лицом, он долго сидел как изваяние и о чем-то думал.

— Почему здесь никого нет? — спросил Кондратий.

— Байзак выбрал такое место, куда ни пройти, ни проехать!

Оса кивнул головой и пошел к дому, а старик, покорно сложив руки на груди, поплелся за ним. Алы и Джанмурчи шли навстречу Осе и кланялись. Потом Джанмурчи приблизился, а юноша остался стоять на месте.

— Он зовет вас к себе в гости, — сказал Джанмурчи. — Он говорит: теперь лошадей много надо, чтобы отвезти опий. У Джантая есть. Он говорит: который Марианну украл, всех поймаем. Теперь Джантай близко. Папа; там ему есть, мамушка есть, домой хочет он, говорит.

В торжественных случаях Джанмурчи любил прибегать к русскому языку.

— Ну тебя к черту, говорит, говорит, — передразнил Оса и, подозвав Алы, положил ему руку на плечо.

— Алы, я поеду к тебе в гости через три дня. Я хочу, чтобы все отдохнули. Мне нужно триста лошадей, чтобы взять отсюда весь опий.

— У Джантая табун в две тысячи, — просто и любезно сказал Алы.

Кондратий поблагодарил его и вошел в дом. Саламатин подал кружку горячего чая и горсть ландрина.

— Живем! — захохотали вокруг.

Оса прислушался. В углу кто-то монотонно рассказывал:

— Ну, вот, значит, это самое и есть гостиница мертвецов.

— О чем бы там говорите? — спросил Оса, прихлебывая чай и поудобнее усаживаясь на седло, лежавшее на полу.

— Да вот тут недалеко место. Старик рассказывает, много контрабандистов пропало.

— А ну, зови его сюда, — сказал Кондратий.

Старик подобрал полы чапана, перешагивая через протянутые на полу ноги, подошел и сел рядом. Саламатин дал ему консервную банку, наполненную чаем. Старик, медленно прихлебывая, стал говорить.

— Тут, за горой, сразу перевал Кизил-Су.

— А, так он тут, — сказал Кондратий и взял карту.

— Что ты врешь? — перебил он, — Здесь ровное место.

— Йэ? — удивился старик, забыв про чай. — Кизил» Су Здесь.

— Товарищ командир, — заговорил кто-то из темного угла. — Еще в прошлом году покровские мужики сказывали, что тут много народу пропало. Зимой воздуха нету. Высоко очень. Если с лошади сошел — и конец, даже силы нету на коня сесть. Трещины во льду очень глубокие. Там и кони, и люди, и опий. Всего много.

— Что же ты думаешь, я полезу вытаскивать?. — сказал Оса.

— А вот мы в разъезде были, — заговорил кто-то, — так по юртам нам сказывали: шла, понимаешь, целая семья. И стали на Кизил-Су замерзать. Сели в круг. А поодаль трое легли, а старик поперек сверху лег, чтобы согреть. Буран был, отлежаться думали. Так всех и за» несло. Весной, как растаяло, ездили их убирать. Сидят, понимаешь, мертвые кругом льда, все равно, как за столом.

На минуту наступило молчание.

— А помнишь, мы видели…

— Ну да, — отозвался сосед, перекладывая ногу. — Мы едем, а они идут.

— Пешком? — спросил кто-то.

— Пешком. Двое босиком там по снегу и жарят. Летом-то снег на горах не такой холодный.

— Да, сам бы попробовал!

— Ну где же! Без привычки разве вытерпишь? Ну, идут. Двух ишаков гонят, а на ишаках вещи. А наверху, как в люльке, на спине лежит ребенок грудной, привязанный. А рядом пешком мать идет. Мы их доставили. Ну, там им документы проверили. А голь какая перекатная. Одни тряпочки.

— Ты вот что скажи: как они По речкам с ишаками не потопли?

— Черт их знает. Тут и конем не переедешь, а они б ишаком прут.

— Место, значит, выбирают.

— Да, выбирают, а которые потопли, ты про их знаешь?

— Да тут если бы дороги хорошие, совсем бы другое дело. И манапы бы не расправлялись так с пастухами. А то едешь — конца краю нет. Пока до него, до манапа, доберешься — он чего хочешь сделает.

— А то во еще: помню, мы ездили зимой. Так куда. Градусов сорок мороза, никакого терпения нет. В снегу целую неделю зубами лязгали.

— А мы в позапрошлое лето ездили, и так хорошо вышло. На дороге всяких костей было до черта. Так мы с навозом клали, костер разводили. Ничего, горит.

— Ты расскажи лучше, отчего ты вчера на подъеме кричал.

— Закричишь: конь вперед, а вьючная — назад. Думал, пополам разорвут.

— А кричал-то чего?

— На коня и кричал.

— Скажи лучше, испугался.

— Ну, и испугался! А ты никогда не пугаешься?

— Он перед бараниной первый храбрец!

Раздался общий хохот.

Спустились сумерки. Спешить было некуда. Пограничники добродушно зубоскалили. Снаружи грянул выстрел, и сразу оборвался смех. Все бросились к винтовкам и затолпились у выхода. По долине часто загрохотали выстрелы. Выбежав из дома толпой, красноармейцы, как горох, рассыпались за камнями. Внизу по ложбине ехали человек триста вооруженных всадников.

— Кто первый стрелять стал, черт вас возьми?! Обнаружили! Врасплох надо было! — закричал Оса.

— Старик тут, что Юлдаш поймал, кинулся до их бежать. Я его и ударил. Ну, они и засыпали, — объясни! Кондратию пограничник, сидевший за соседним камнем.

— Вот и выходит, что старый дьявол надо мною посмеялся, спокойно повествовал другой невидимый в темноте. — Он же мне вчера сказал: когда ястреб в барана вцепится, всегда, говорит, пропадает. Потому, силы у него нет. Это, значит, он про нас. Дескать, куда вам столько опия. Невмоготу вам взять. Это он на них надеялся. Ну, куда ж! Тут сила! — спокойно с уважением закончил он, выглядывая из-за обломков вниз.

— Так чего же ты командиру не сказал, растяпа?

— Что ж, я так и буду с каждым словом лезть? — спокойно отвечал пограничник.

Кондратий быстро перебежал в дом и приказал достать из вьюка пулемет. В то же время он с тревогой смотрел вниз. Контрабандисты захватили почти всех казенных лошадей, которые паслись на траве. Пулемет настойчиво забил по долине, и вся орава подалась назад.

— Кондратий, ударь за ними, — спокойно сказал Будай. — У тебя ведь еще остались лошади. — И он показал на шестерых коней, которые были около дома.

— Нельзя.

— Почему?

— Может быть, это еще не все. Сверху спустятся. Ведь они будут стараться занять дом, чтобы вернуть или поджечь опий.

Как бы в подтверждение его слов, откуда-то сверху протяжно и звонко пропела пуля и ударилась в камень. Потом другая, третья.

— Эх, скверно, сверху побьют всех за камнями, — сказал Кондратий. — Будай, оставайся тут, а я полезу.

Он позвал несколько человек. Они сбежали вниз, потом стали подниматься в гору, перебегая от камня к камню. Это было трудное дело. Их обстреливали сверху и снизу, но пока все обходилось благополучно. Будай приказал оставшихся коней ввести в дом, и они там были в безопасности. Наконец пулемет втащили на вершину горы. Звонко подряд забили выстрелы. И было видно, что контрабандисты перебегают вниз. Потом быстро стало темнеть. Оса вернулся и собрал людей в дом. Коней вывели. Огня не зажигали. Изредка в долине или вверху бахал выстрел, и пуля, ударившись о камень, заунывно пела в темноте.

— Теперь не опасно. Сверху не обстреливают, все равно ничего не видно, — сказал Оса.

Он сидел и думал. Тихий говор слышался со всех сторон. — Да, вот тебе и отдохнули! Уж чего говорить, дневка!

— Он, этот старик, если бы увел на красную глину, всех бы перетопил.

— А теперь он где?

— Да там валяется.

Потом все стали разговаривать о посторонних вещах. Всем было понятно, что позднее, ночью, придется идти в наступление, но никто не хотел думать об опасности.

— Вот у меня письма: все жалел, не хотел курить, а теперь и покурил бы — и не жалко, да нельзя.

Оса гладил бархатный нос своего скакуна. Саламатин жевал что-то в темноте и божился, что если он не поест до утра, то подохнет с голоду. Шутки и смех не прекращались. Потом Джанмурчи что-то тихо сказал в темноте. Оса с удивлением услышал мелодичный звон струн. Все голоса стихли. Снова Джанмурчи что-то забормотал. Оса вгляделся. Он видел, что проводник кладет земные поклоны.

— Джанмурчи, — сказал Оса, — что ты делаешь?

Киргиз не отзывался. Кто-то гыгыкнул, потом снова стало тихо. Только струны рокотали все сильнее. Джанмурчи окончил молитву, подошел и тихо сказал:

— Сегодня аллах дал нам плохую дорогу. Скоро мы пойдем в бой.

— А как ты думаешь, — спросил Оса, — я буду радеть тут, пока всех пограничников перестреляют?

Джанмурчи молчал. Оса спросил:

— Это кто играет — Алы?

— Да, командир, — отвечал проводник. — Это ста» рая песня Давно арыки ходили в бой. Это их песня. Ее пели на войне.

Он почему-то вздохнул и умолк. Звуки струн делались все настойчивее и звонче. Потом вдруг полилась свободная песня. Это пел Алы. Отрывистые аккорды жильных струн забили как глухие удары боевых бубнов. Песня зазвучала призывом. Гром копыт проходящей конницы слышался в ней. Звонкий металлический голос пел и звал на запад, туда, где синее небо висело над снежным перевалом. Песня лилась, ока как будто развертывала и делалась все полнее.

Голос умолк. Струны зарокотали грозный и буйный танец победы. С этой песней когда-то всадники неслись вихрем на неприятельский строй. На секунду струны замолкли и снова настойчиво и монотонно забили, как будто звали к конному бою. Потом раздалось несколько быстрых аккордов и музыка оборвалась. Слушатели были возбуждены. Оса заговорил. Он старался приказывать тихо и деловито, не желая поддаваться впечатлению музыки, но сам не мог овладеть своим голосом.

— По коням! — приказал он.

Пять человек подошли к лошадям, кроме него. Вдруг Оса услышал брань. Алы ругал Джанмурчи, и слышно было, как несколько раз подряд ударил его плетью.

— Что такое? — спросил Оса, останавливая коня. — Что он тебе сказал.

— Так, он говорит разные неинтересные слова, — отвечал по-русски проводник.

Потом, помолчав, продолжал на своем языке:

— Я хотел ехать вперед, чтобы арык был жив, но он меня крепко побил камчой.

Джанмурчи не договорил и опасливо осадил коня. Алы проехал вперед и стал рядом с Кондратием. Медленным шагом тронулись кони вниз по крутой тропе, беззвучно ступая обмотанными копытами. Сзади бесшумно шли пешие и несли пулемет. На середине спуска тропа стала шире, и стали слышны топот внизу и глухая отрывистая речь. Оса ударил шпорами коня и понесся сломя голову во весь опор вниз по камням.

— Галл-а-ла, — закричали наперебой внизу, и град выстрелов посыпался на тропу.

— Га-а! Рубай!

Пограничники оттеснили толпу и дали место пулеметчику. Огненным кнутом захлестал пулемет. Сразу стало просторно. Цепь рассыпалась. Рассеянные выстрелы винтовок засверкали в темноте, Через несколько минут пограничники дорвались до своих коней.

— Уходят, уходят, уйдут за перевал! — раздались крики, полные отчаяния.

Тридцать всадников в темноте гнались, не видя земли под ногами. Разрозненный залп двухсот винтовок громыхнул им навстречу.

— По верху пошло, рубай! — яростным воплем раздалось в ответ.

Настигнутые контрабандисты приняли бой. Глухие удары, выстрелы в упор, топот коней, дикие выкрики и вопли раненых несколько секунд наполняли темноту. Потом стало тихо. Раздались выкрики:

— Пощады!

Кого-то вязали, кто-то еще пытался сопротивляться, и иногда в темноте слышалось проклятие и потом удар или выстрел, за которым следовал звук падения тела или стон. Потом окончательно все стихло. Люди галдели, бранились, стонали. Но после грохота выстрелов казалось, что они говорят вполголоса, Разожгли костер. Выслали караул для охраны опия и подсчитали потери. Трое были ранены и двое убиты. При дымном свете костра, сложенного из остатков крыши, поблескивал пулемет. Ловила брошенных коней, ломали о камни винтовки задержанных, а у самого костра, где сидел Алы, как боевые бубны, били аккорды струн, и еще долго, пока не взошла луна, лилась свободная песня, и опять грозный, мерный топот конницы слышался в неукротимом напеве: