По всему пространству снег сверкал под полуденным летним солнцем. Ослепительное серебряное сияние колыхалось по снегу и резало глаза, как ножом. Ни скал, ни оврагов не было заметно. Снег в несколько метров заполнил все ложбины и сгладил все выступы. На самом хребте перевала голубые, прозрачные плиты льда поднимались ребром, как гигантские перевернутые, разбросанные ступени. При подъеме они были похожи на стеклянные утесы. Лед и снег, точно огромные зеркала, бросали поток лучей солнца во все стороны, поэтому очертания ледяных скал, выступов и краев нельзя было разглядеть.

Нестерпимый расплавленный блеск был разлит под ногами. Бесформенное, сверкающее пространство тянулось далеко вперед и резко ограничивалось черно-синим небом, как будто за этим светом был край земли.

Панорама гор внизу за перевалом была скрыта ровным снежным полем.

Несколько затерявшихся всадников медленным шагов двигались со стороны Китая. Кони храпели и задыхались от усилий и разреженного воздуха. Зернистый обледенелый снег, похожий на мокрый сахар, на каждом шагу проламывался под копытами. Его крупные зерна горели, как алмазы, радугой и белым пламенем. Острые края продавленной коры ранили до крови ноги лошадей. Под тонким льдом был рыхлый, мокрый снег, и лошади иной раз проваливались по грудь. Верховые были закутаны в чапаны, и поверх у каждого был толстый тулуп.

Шаг за шагом они упорно прокладывали себе дорогу в снегу. Кони в изнеможении падали на колени, но всадники не слезали и нещадно били их плетьми. Всадники только что перешли границу и теперь торопились. До безопасной долины, где можно было укрыться от пограничников, предстоял целый день тяжелого пути.

Чтобы не ослепнуть от снега, они закрыли лицо по старому обычаю контрабандистов. Отрезанный конец конского хвоста был заложен у каждого спереди под шапку. Вместо лиц у закутанных красных фигур издали видны были черные, блестящие пятна.

Даже с завешенным лицом надо было ехать зажмурившись. При каждом шаге коня волосы встряхивались и дрожащий ослепительный свет резал глаза. Позади всадников влачились два осла с вьюками. Рядом с осла* ми еле переставляли отмороженные ноги два жалких существа: мужчина и женщина. На первый взгляд их нельзя было отличить друг от друга. Оба были закутаны в цветное отрепье. Клочки ваты торчали из всех дыр старых халатов. Босые ноги были завернуты в тряпки. Огромные ступни плечистого мужчины, завернутые в тряпки, оставляли в снегу глубокие ямки, похожие на след медведя.

Женщина, подпоясанная волосяной веревкой, была Марианна. С открытым лицом, посиневшими руками, она, как во сне, вытаскивала ноги из глубокого снега и, шатаясь, шла, придерживаясь рукой за вьюк, качавшийся!на спине осла. Ее незащищенные глаза стали полуслепыми от солнца. Она шла пятый перевал пешком. Белый гной покрывал ее красные, воспаленные веки. Иногда она падала. Шедший рядом поднимал ее, и они снова шагали, держась сбоку за вьюки.

— Мариам, когда мы умрем, я хочу долго-долго спать.

Он проговорил эти слова, зажмурив глаза. Казалось, он предвкушал наслаждение отдыха.

— Я просила Шавдаха, чтобы он меня убил, но он не хочет, — еле шевеля губами, отвечала Марианна. — Они хотят получить за меня много опия. Так он говорит.

— Шавдах мне должен много, много крови, — отвечал ее спутник. — Столько, сколько есть в моем теле.

— Как ты попал к нему, Батрхан? — спросила Марианна,

— Я убежал в Китай во время восстания. Я ничего не знал. Десять лет я боялся пристава. Шавдах поклялся, что отвезет меня назад. Я для него работал.

Батрхан остановился.

Тряпка на ноге Марианны сползла. Он стал на колени в снег, быстро обмотал ее ногу промокшим тряпьем, снова завязал обрывки бечевки, и они тронулись дальше. Так он помогал ей на каждом перевале. Когда они отставали шагов на сто, кто-нибудь из всадников поворачивал коня и бил обоих плетью. Тогда Марианна молчала и закрывала глаза.

— Не открывай глаз, — сказал Батрхан, — держись рукой за осла и иди. Ты будешь слушать, как будто во сне, а я буду говорить.

Марианна зашагала и закрыла глаза, а Батрхан продолжал глухим, безразличным голосом, как будто говорил о ком-то другом:

— Шавдах дал мне ар земли. Ты знаешь, сколько это? Это столько, чтобы похоронить человека: три шага туда, шесть сюда — все. Четыре года я носил торф в корзине на это поле. Я сеял рис по одному зернышку. Шавдах говорил, что столько стоит новая бумага, на которой он написал не мое имя, а другое, и потому я буду жить спокойно. Только неделю назад на перевале он сказал, что пристава нет и бумага не нужна.

— Помню, он тогда тебя долго бил. Ты сказал, что он — лгун, — перебила Марианна.

Да, я сказал это, — проговорил Батрхан. — Но теперь я говорю, что Шавдах должен мне много крови. Столько, сколько высосали из меня пиявки и комары на этом рисовом поле. Обо! Мы опять идем кверху.

Марианна молчала.

— Мариам, где лепешка, которую я тебе дал? — спросил Батрхан.

Что-то похожее на легкий румянец выступило на грязных, бледных щеках женщины.

— Я съела, — сказала она.

— Я не Шавдах, мне не жалко, но у меня нет даже маленького камня для тебя.

— Зачем тебе камень? — спросила Марианна.

— Тут очень высоко. Шавдах взял для всех в Китае сень-сень. Они его жуют, им легко дышать. Если мы попадем в безвоздушную яму, мы умрем. Подожди.

Он полез за пазуху халата и достал коричневую ягоду сухого урюка.

— Возьми, — сказал Батрхан, — она сладкая.

Урючина была черная и грязная от пота. Марианна со слезами смотрела на Батрхана, но не решалась взять ягоду в рот.

— Возьми скорей, — сказал Батрхан. — Смотри, Шавдах закурил табак. Он боится. Он хорошо знает дороги.

Марианна, преодолев отвращение, не глядя, взяла в рот ягоду и стала ее сосать. Она снова закрыла глаза. Она даже не имела сил поблагодарить Батрхана. Вдруг она услышала хрипение. В ту же секунду ее легкие лишились воздуха, как будто ее ноздри и рот плотно придавили подушкой. Оба осла конвульсивно, прыжками рванулись вперед. Марианна увидела, что Батрхан лежал черный, как чугун, закатив глаза под лоб… Женщина, не выпуская тюка, схватила рукой руку спутника, выставившуюся из грязного рукава. Она почти потеряла сознание, но обе ее руки замерли в судороге. Все ее тело было наполнено болью, как будто ее разрывали на части, но она не могла разжать руки. Осел, выбиваясь из сил, проволок по снегу обоих люден шагов десять, и воздух хлынул в легкие Марианны. Она лежала на снегу и слабо стонала. Рядом свистнула плеть и раздался вой. Марианна оперлась на локоть. Шавдах бил Батрхана.

— Вставай, собака, — крикнул Шавдах. — Или ты хочешь, чтобы нас перестреляли пограничники?

Марианна вскочила и вцепилась зубами в руку Шавдаха. Он несколько раз ударил ее по голове, но она не выпустила руки. Другой контрабандист спокойно достал револьвер, но Шавдах покачал головой и сильно ударил женщину по лицу. Марианна упала в снег, заливаясь кровью. Кровь из прокушенной руки густо закапала на снег.

— Убей, убей, подлец!

В исступлении она бросилась на Шавдаха и плюнула ему в лицо. Шавдах зловеще улыбнулся, вытер щеку и молча пошел к коню.

— Батрхан, я не пойду дальше, лучше я умру, — в Марианна легла в снег.

Батрхан приподнял ее и стал снегом растирать ей лицо. Потом он поднял ее, взял под руку, и они пошли дальше. Вскоре перед ними открылся спуск. Снеговые горы громоздились вдали в голубом небе. Они, как льдины из воды, выставлялись из голубого тумана.

— Идем! Идем! — твердил Батрхан.

Измученный, голодный, избитый, он не находил для нее больше ласковых слов. Но Марианна повиновалась и шла, сама не понимая, как она еще может двигать распухшими ногами. Несколько часов продолжался спуск. Потом началась бесконечная серая долина, усыпанная гравием. Сиреневые цветы без листьев стояли букетами на серых камнях. Потом начался песок — белый, сыпучий. Ни одной травинки не росло на нем. Кони оставляли за собой такой глубокий след, будто прошел караван. Солнце жгло Марианну сквозь ватные лохмотья. Лицо мучительно болело от солнечного ожога. Губы запеклись и почернели. Ледяные струи легкого ветра ядовито ползали по спине.

Скоро путники увидели несколько юрт. Со стороны перевала на них были снеговые нашлепки. Под каждой кочкой лежали комья снега. Солнце не успело еще его растопить. На этой высоте довольно было, чтобы туча закрыла солнце, как уже начинался снегопад. Шавдах остановился возле юрты, выпил кумыс, не сходя с седла, потом о чем-то поговорил с хозяином юрты, спрыгнул с коня и велел Батрхану пасти ослов. Марианна в первый раз увидела по-настоящему нищету своего друга, и горло ее сжали спазмы.

Батрхан выпустил ослов на траву, достал мешок о вьюка и стал перебирать свое богатство. Это было сплошное тряпье, пересыпанное мягкой белой пылью. Головка чеснока была завернута в отдельную тряпочку. Потом какие-то две белые деревяшки. В маленькой тряпочке тщательно была завернута щепотка пепла опия. Батрхан стоял на коленях и беззлобно перебирал эту дрянь, думая о чем-то. Потом он лукаво подмигнул Марианне и сказал:

— Когда-нибудь я устрою себе праздник. — Он протянул тряпочку с пеплом и радостно сказал: — Это опий.

Марианна невольно улыбнулась.

— Я намешаю его в воду и выпью. Целый день я буду спать и видеть хорошие сны.

Потом он достал два тонких сыромятных ремня. Они были не толще веревочки. Батрхан полюбовался ими и снова бережно спрятал в тряпочку. Марианна отвернулась, чтобы не разрыдаться, но Батрхан окликнул ее и с торжеством показал ей коробку китайских спичек. Марианна заплакала. Батрхан нагнулся лицом к самому снегу и заглянул ей в глаза. Он оставил тряпье и придвинулся к ней.

— Мариам, — сказал он дрогнувшим голосом, — раньше я был богатым человеком. У меня была жена, двое детей и восемь юрт с пастухами. Теперь у меня никого нет. Они все умерли. Я один.

Он замолк, а Марианна сдержала слезы. Батрхан ушел.

В Уч-Турфане Марианна пыталась обращаться к властям. Городок был лагерем контрабандистов. Они въезжали туда как победители. Китайский администратор брал с каждого вьюка опия по одному джину. В городе было несколько европейцев, два-три эмигранта и двое подозрительных англичан, которые все время якшались с контрабандистами. Эти люди не приняли в ней участия. Когда Шавдах выступил назад, Марианна пыталась бежать. Но он накинул ей на шею аркан и проволок за собой целую улицу. А вечером на стоянке отхлестал плетью.

После перехода границы она продолжала думать о побеге и старалась уберечь ноги. Но за ней тщательно следили. Как только она подходила к площади, Шавдах пускал в ход плеть. Он следил также за тем, чтобы Марианна не запасла ни одной лепешки. Сухари, которые ей давал Батрхан, Шавдах отбирал. Когда-то контрабандист побывал в лапах Будая. Теперь возможность мучить жену своего врага доставляла ему острое наслаждение. Ни разу он открыто не сказал об этом, но Марианна видела торжество в его глазах всякий раз, когда его толстая рука поднималась с плетью в воздухе. Много раз Батрхан за нее принимал на себя побои. И все-таки все тело Марианны было покрыто багровыми и синими полосами.

— Мариам, Мариам! Мы лежим, как псы, и зализываем наши раны, — сказал Батрхан.

Марианна молчала. Батрхан подполз к юрте и стал слушать, припав ухом к нижнему переплету, где войлок не достигал земли. Он слушал долго, потом вернулся, назад и быстро стал шептать:

— Мариам, я сейчас убегу. Недалеко есть пограничники, они тебя ищут!

Мариам схватилась руками за грудь и сдержала крик. Ее глаза сверкали.

— Пограничники ищут тебя, — продолжал Батрхан. — С ними джигиты Джантая! Наверно, будет бой! Не бойся, я вернусь и приведу пограничников. Еще не придет время ночного намаза, как я уже буду тут.

Он беззвучно поднялся и пошел к прогалине, где паслись ослы. Полог юрты отпахнулся.

— Мариам, — грубо закричал Шавдах. — Иди сюда!

Марианна встала и пошла. Ее сердце билось, занимая

всю грудь. Она боялась обнаружить свое волнение. Она посмотрела на свирепое лицо Шавдаха, и ее охватил ужас. Робкая и жалкая, она шагнула в юрту и стала у входа. Теперь она знала, что это — место всякой киргизской женщины. Кто-то дружелюбно протянул ей обглоданную кость. Марианна не обиделась и стала ее грызть. Рядом с ней киргизская женщина так же жадно глодала объедки.

Снаружи раздался топот коней и залаяли собаки.

— Стой! — закричал приближающийся голос в темноте.

Контрабандисты переглянулись. Уже наступила ночь. Один из них схватил котел и вывернул его весь в костер. В ту же минуту несколько человек бросились на Марианну. Она закричала, отчаянно отбиваясь, но ей мгновенно заткнули рот, потом подняли край юрты и выволокли наружу. Приехавшие бросились в юрту, но там было темно и тихо. Удушливый дым застлал все.

Джанмурчи, Алы и Золотой Рот рыскали в темноте на конях во все стороны, но никого не могли найти.

— Мариам, Мариам! — отчаянно кричал Батрхан, беспомощно бегая в темноте.

Вдруг чуткое ухо Алы услышало топот в стороне.

— Джанмурчи! — закричал он, и все кинулись на его крик.

Через минуту, слыша рядом топот коней, сын Джантая бросил аркан. Петля захлестнула толстого Шавдаха, и сорванный с седла толстяк грохнулся с конем наземь. Джанмурчи плакал, разрезая веревки на Марианне. Она была в обмороке. Батрхан чиркал свои драгоценные спички одну за другой. Золотой Рот вглядывался в темноту, желая скрыться. Потом он подъехал к Джанмурчи и сказал:

— Нам надо ехать к Зеленой Осе.

Джанмурчи не успел ответить. В темноте послышался такой топот, будто скакала целая орда. Алы поднял бесчувственную Марианну и рванулся с ней на коня. Но было поздно. Густая толпа всадников окружила их тесным кольцом.

— Кто, кто? — закричал безоружный Алы, но ему не отвечали.

Он нанес подряд два страшнейших удара плетью, и два всадника грянули на землю. Джанмурчи выхватил из-за пазухи револьвер и стал стрелять. Алы поднял на дыбы коня и рванулся вперед, надеясь прерваться. Но в ту же минуту Джанмурчи слетел с седла, так как аркан охватил его поперек тела. Целая орава спешившихся сбила с ног Батрхана, а Золотой Рот орал где-то на земле внизу, как будто с него сдирали кожу. Голос из темноты сказал:

— Сын Джантая, закон не позволяет тебя обидеть. Пусть эта женщина будет с тобой, но ты — пленник. Мы поедем назад и будем говорить.

Несколько человек, повисшие на поводу одержавшие коня Алы, отступили в сторону. Марианна пришла в себя и слабо стонала. Какой-то всадник растолкал толпу, приблизился и зажег спичку. Джанмурчи, который стоял на земле и держался за стремя Алы, закричал от ужаса.

При вспыхнувшем пламени спички из темноты выступило лицо Байзака.

— Когда-то на ярмарке ты засмеялась мне в лицо, — сказал отец контрабанды, обращаясь к Марианне. — С тех пор ты меня не видела. Почему же ты теперь не смеешься?

Никто ему не ответил, и пленные, окруженные со всех сторон контрабандистами, двинулись куда-то в темноту.