Гладкий рыжий пес жадно лакал кровь из железного таза.

Снаружи свежевали тушу барана.

Огромный костлявый пограничник в зеленой гимнастерке и в синих галифе лежал на шелковом одеяле и задумчиво смотрел на огонь. Его худое тело выступало из темноты углами. Плечо и согнутое калено были освещены. Он казался еще более худым, чем был в действительности. Крупное желтое лицо с синими глазами было одутловато. Большие губы, мясистый нос и мягкие спутанные каштановые волосы, неряшливо свесившиеся вперед, делали его лицо безвольным и нерешительными.

Древние мохнатые ветви можжевельника трещали на очаге посреди юрты. Седые иглы сгорали и свивались золотой проволокой. Блестки плыли в отверстие потолка и таяли в белом дыме.

Пограничник улыбался, и лицо его менялось. Настороженная хитрость светилась в синих глазах из-за чащи волос. Жесткая, насмешливая улыбка была проницательна и неожиданна. При ней сразу откровенно выступало его подлинное лицо. Она говорила о том, что этот человек с простоватой наружностью обладает скрытым терпением и твердой волей.

Пограничник оперся на локоть и прислушался. Рядом с его головой послышалось легкое царапанье. Детский голосок тихо проговорил за войлочной стеной юрты:

— Будай, ты слышишь?

— Да, — тихо ответил пограничник. — Это ты. Калыча?

— Уезжай скорей! Идет большая контрабанда! Я оседлаю тебе коня.

— Не надо, — спокойно сказал Будай. — Позови Джанмурчи.

— Хорошо.

Будай опустился на одеяло и отстегнул кобуру нагана. Полог юрты поднялся. Вошедший проводник-киргиз опасливо оглянулся и остановился. Блики костра бегали по его узкому желтому халату. Пятна теней и света трепетно дрожали на белом войлоке юрты и на фигуре вошедшего, и казалось, что он покачивается из стороны в сторону. Его тревожные, бегающие глаза сразу зорко оглядели всю юрту. Он повел носом и всхлипнул. Эта привычка была у него от анаши. Угловатые, худые плечи и длинное лицо склонились к Будаю.

— Командир, Калыча тебе сказала?

— Я знаю. Я приехал в гости, чтобы следить. Не бойся. До заставы близко.

В юрту вошла девушка. Она была в желтом бархатном халате. Серый мех выдры окаймлял фиолетовую бархатную шапочку. Полсотни косичек-шнурков стучали кораллами и серебром. Толстые браслеты — на руках и ногах. Смугло-розовое лицо ее было спокойно. Черные блестящие брови, равнодушный плутовской взгляд и пухлый рот делали ее красивой.

— Ну, ты, бесенок, что ты нас пугаешь? — спросил Будай.

— Сейчас придет отец, — сказала девушка и выбежала из юрты.

— Она говорит правду, — ответил Джанмурчи. — Нельзя варить в одном котле две головы. Это — закон. Ты, начальник границы, живешь в одной юрте с отцом контрабанды.

— Джанмурчи, шесть лет мы его ловим. Сегодня он будет наш.

— Командир, ты много захватил опия на перевалах. Никто не знает, ты знаешь. Весь опий был Байзака. Зачем тебе с ним ссориться? Ты думаешь так много, — как старик. Скоро твоя голова будет белая.

— Джанмурчи, до вечера далеко. Ты приведешь с заставы целый эскадрон. Сядь.

Джанмурчи сел.

— Ты спас меня под перевалом, когда я был контрабандистом. Помнишь, Будай, ты меня накормил и оставил мне мои желтые рубины. Я стал твоим проводником. Теперь ты сватаешь мне Калычу. Я верен тебе, как пес.

— Зачем ты говоришь все это?

— Байзак большой человек. Он председатель потребкооперации.

— Вот поэтому я и хочу посадить его в подвал.

За юртой раздался гомон. Кто-то спрыгнул с коня, и в юрту вошел рослый чернолицый красноармеец.

— Здорово, Саламатин, — сказал Будай и принял пакет. Он распечатал его, пробежал бумагу глазами и нахмурился.

— Сегодня я занят и назад не поеду.

— Товарищ начальник, просили передать на словах, что никак невозможно.

Будай долго смотрел на огонь и наконец сказал:

— Ладно. Я Дам тебе записку на заставу. Вези в карьер. А ты поедешь со мной.

Джанмурчи поклонился.

Толстый киргиз заглянул в юрту. Он был низкий и толстый, как шар. Его выхоленное лицо изображало любезность, и весь он казался добродушным и лукавым, как фарфоровый болванчик. Длинные усы шнурками и быстрый взгляд блестящих глаз еще более усиливали сходство. Однако при всем добродушии его лицо было замкнуто, как маска, и не меняло любезного выражения никогда.

— А-а, — приветливо протянул Будай.

Они ласково поздоровались и сели к огню. Красноармеец и Джанмурчи вышли.

— Ну, как живешь, Байзак… Тебе не скучно? спросил Будай.

— Разве я могу скучать, когда ты у меня в гостях? — сладко улыбаясь, проговорил Байзак.

Оба хитро заглянули в глаза друг другу и рассмеялись.

— Я сейчас уезжаю, — сказал Будай.

Байзак сделал испуганное лицо.

— Ты сегодня ничего не ел. Бердыбан, Юсуп, Джанвай!

Юрта наполнилась народом, и Байзак приказал подавать чай и мясо.

— Джанмурчи, седлать лошадей! — закричал Будай.

Он выпил сливок, съел кусок мяса и, попрощавшись с Байзаком, вышел.

— Эти люди поедут сзади. — Байзак указал на целую толпу всадников в халатах и острых шапках. — Начальник границы не может ехать один, как бедняк, без провожатых.

Потом он подал Будаю стремя, и, пожав друг другу руки, противники снова насмешливо заглянули друг другу в глаза.

«Сегодня вечером ты мне заплатишь за все», — подумал Будай.

Байзак осклабился и закивал головой с самым добродушным видом. Не глядя ни на кого, Будай тронул коня. В душе он проклинал всех и вся. За шесть лет службы не было никаких ревизий. Именно сегодня кого-то принес дьявол. Надо ехать назад. До города было верст сорок. Будай рассчитывал поспеть раньше вечера. Дорога была скверная, но он пустил коня галопом.

Тропа пошла через лес. Промытая дождями земля спускалась уступами. Камни и корни деревьев преграждали дорогу. Где-то внизу голубая вода билась о красные камни. Желтые цветы ослепительно горели под утесом. День был пасмурный, но издали казалось, что в этом месте на траву падало солнце.

Лошадь с легкостью танцовщицы проносила ноги меж острых камней. Будай покачивался в седле и думал о Банзаке. Шесть лет он боролся с безликим противником. Он чувствовал его повсюду. Скрытая воля врага предусматривала каждый шаг пограничника. Шесть. лет он громил на перевалах банды Байзака.

Сегодня он должен был его уличить. Контрабанда пройдет через становище Байзака. Другой дороги здесь нет. Правда, сегодня Будай отомстит. Саламатин приведет эскадрон. Вместе с добычей попадет и сам отец контрабанды. Но Будай сам хотел бы участвовать в этой последней победе.

Тропа змеей спустилась в долину. Всадники окунулись в траву, высокую, как камыш. Зеленый сумрак охватил их со всех сторон. Стебли стегали и царапали по всему телу. Кони прыгали через невидимые канавы. А Будай все думал и думал.

«Саламатин доехал. На заставе тревога. Седлают, как ошалелые».

Будай не заметил, как прошел день, и опомнился только у своего дома. Едва успел он войти и зажечь лампу, в дверь постучали.

— Войдите, — сказал Будай.

— Вы, товарищ, командир полка? — спросил незнакомец в военной форме.

— Я.

— Прочтите.

Будай подошел к столу. Это было предписание об обыске. Будай выпрямился.

— Я ищу парчовый халат, который вы получили в качестве взятки, — сказал человек из темного угла. Он предъявил свои документы. Потом неопределенно улыбнулся.

— Я без понятых, я вовсе не хочу скандала. А, да вот и он, — и посетитель протянул руку к гвоздю.

— Этот халат был преподнесен мне публично, — сказал оскорбленный Будай.

— Я знаю только то, что он был предъявлен раньше, — холодно ответил следователь. — Посмотрите, вот моя метка.

Тут он протянул вторую бумагу. Это было заявление о взяточничестве Будая. Командир полка увидел, что вместо подписи за неграмотностью полсотни его почитателей пришлепнули свои пальцы.

— Ваш помощник примет ваши обязанности, — сдержанно поклонился следователь и вышел из комнаты.

Будай, не помня себя, без фуражки выбежал на улицу и направился к помощнику. Он быстро прошел два. дома, открыл дверь и огляделся.

В комнате разлился желтый полумрак. Оплывшая свеча мерцала, освещая троих людей.

На диване сидела женщина. Она обхватила колени руками и неподвижно смотрела в черный исчезающий потолок. Она молчала, но ее большие синие глаза казались слепыми от слез. Другая женщина сидела у стола, уставившись на огонь, и, не мигая, без движения, смотрела на свечу.

Пламя колебалось каждый раз, когда ходивший по комнате маленького роста кавалерист доходил до стола.

Помощник Будая шагал размеренно, как маятник, Шпоры обрывисто звенели, будто отбивая секунды. Когда он шел к столу, из темноты постепенно выступала его маленькая фигура. Небольшое, твердое, будто чеканное лицо было серьезно и холодно. Превосходный наездник, отличный товарищ, он пользовался всеобщей любовью.

Когда-то он был известным жокеем. На большом состязании неудачно упал и сломал обе ноги. Выздоровевши, служил в «дикой дивизии». Гражданская война сделала из него закаленного бойца, а любовь к простору и приключениям привела сюда, на границу. Он был женат и страстно любил жену и ребенка, но, когда требовала служба, ловко прыгал в седло и исчезал на целые месяцы.

Будай молча огляделся и тихим комом опустился в темный угол дивана. Его лица не стало видно. Только большая спина горбом выставилась из темноты.

Маленький кавалерист упорно шагал из угла в угол, попыхивая трубкой. Наконец женщина у стола заговорила. Она отбросила назад прядь волос, отливавшую золотом при каждом колебании пламени. Ее белое лицо казалось прозрачным. Губы были бледны и твердо сжаты. Большие глаза стали пустыми. Они будто смотрели вдаль и видели то, чего не могли видеть другие.

— Будай! — медленно проговорила она, обращаясь к мужу и еле сдерживая рыдания. — Как это могло случиться?

Общее молчание продолжалось. Звон шпор маленького кавалериста и движение его черной тени по стенам и потолку были единственным ответом.

Женщина на диване подалась вперед. Ее белое лицо, холодное и строгое, выступило из мрака. Рама черных волос сливалась с темнотой. Черный шелк ее платья зашелестел, как сухие листья, и с ее губ сорвался легкий крик:

— Да не молчите, не молчите же вы! Кондратий, перестань ходить по комнате.

Звон шпор продолжался. Кавалерист как будто не слышал. Вслед за ним по-прежнему плыли белые клубы дыма. Будай поднялся с дивана и выпрямился во весь свой могучий рост.

— Кто скажет, что я — человек нечестный? — сказал он громко.

Никто не ответил. Шагавший по комнате кавалерист прошел мимо.

— Будай, три года мы живем на границе, — раздался печальный голос. — Три года ты был начальником участка. Ты умен. Ты честен. Мы жили как одна семья. А теперь ты обвинен во взяточничестве? Будай…

Ее голос прозвучал как жалоба ребенка. Великан долго молчал, потом заговорил глухо и спокойно.

— Я рад, что моя канитель окончилась, — устало и безнадежно проговорил он. — Я устал. Пять лет я ходил здесь, как в лесу, между ловушками и капканами. Я не мог есть спокойно, меня всегда могли отравить. На ночь я всегда осматривал комнату. Под подушкой, за ковром, на стене я часто находил змею или какую-нибудь другую ядовитую тварь. К черту! Теперь я свободен. Я буду отдыхать в тюрьме. Я ни о чем не буду больше думать.

— Кондратий, поди сюда, не шагай!

Помощник Будая подошел к жене и сел на диван.

— Почему ты не поддержал Будая? — спросила она, обняв мужа своими теплыми руками.

— Он ничего не знал. Я ничего ему не говорил, — перебил командир полка, потом стал продолжать громко и убежденно: — Я вам говорю, что за мной охотились пять лет. Я шел за отцом контрабанды осторожно, как за тигром. Но тигр шел по моим следам. Это бывает. Как я ни оглядывался, все-таки нападение произошло сзади. Что делать! Это тоже бывает.

Он хотел продолжать, но жена его перебила.

— Ведь это ложь, это все ложь. Объясни им, что вся жалоба — только гнусная клевета.

— Больше пятидесяти свидетелей, Марианна, — коротко заметил маленький кавалерист.

Он проговорил эти слова безразличным голосом. Ольга опустила руки и отодвинулась. Она знала значение этого сухого тона у своего мужа. Она даже зажмурилась от страха.

Неделю назад, когда он вернулся с перестрелки с контрабандистами, она почему-то спросила про Иващенко. И Кондратий сухо, как сейчас, ответил:

— Пуля в живот.

Она кинулась бегом. В сером войлоке лежало на земле что-то завернутое, длинное, и оттуда шел тяжелый трупный смрад.

Она не решилась подойти к страшному тюку из серого войлока. Его только что привезли увязанным на шестах вдоль лошади. Теперь она будто заново увидела Будая. Командир выбыл из строя. Присутствующие считали его убитым. Будай, отвечая на взгляд, кивнул головой. Она облокотилась на стол и залилась слезами.

Будай снова заговорил:

— Со мной пытались играть в кости. Пробовали втянуть меня в пьянство. Я только теперь узнал, что опереточная актриса была выписана из Москвы для меня.

Он горько засмеялся и продолжал:

— Я был мальчиком, которого хотели развратить.

— Или монахом. Недаром тебя зовут Антоний, — оказал Кондратий.

Глухо, как будто думая про себя, Будай заговорил безразличным голосом:

— Будь это в начале моей службы, я бы так легко не попался. Но я устал. Отец контрабанды с глазу на глаз предложил мне примирение и позвал в гости. Я не думал, что он нарушит шариат. Он обещал прекратить свою деятельность. И я от великой усталости подумал, что это возможно.

— Ну, и дальше?!.. — перебила его жена, подняв к огню заплаканное лицо.

— Я пошел к нему в гости. Их было человек пятьдесят. Меня встретили с почетом. Кланялись в пояс. Я терпел всю эту комедию. Потом на меня набросили парчовый халат. Я его снял. За мной понесли его в дом. Гоа назад халат был предъявлен в центре. Гости были только свидетелями.

— Зачем ты пошел к ним? — спросил Кондратий.

— Было подано несколько жалоб о том, что я не считаюсь с местными обычаями.

— Позови сюда следователя, и мы объяснимся, — храбро проговорила жена Кондратия.

— Следователь должен сам установить, что я оклеветан, это его обязанность, — ответил Будай.

Он хотел сказать еще что-то, но дверь на улицу широко распахнулась, и чей-то голос громко проговорил:

— Посмотрите, какая чертовщина.

В квадрат двери были видны горы Тянь-Шаня. В городе давно наступил вечер, но над горами еще дрожала заря. Горбатый хребет черной зубчатой стеной тянулся поперек высокого неба. Пелена тьмы висела над городом. Уродливыми столбами уходили тополя вверх, в тревожное небо. Оно дрожало желтым светом. Нижней половины домиков, окрашенных в синюю краску, не было видно. Белые стены, казалось, повисли в воздухе. Звенящий арык бежал по черной земле и отсвечивал холодным железом от далекого неба. Прохожие в темном исчезали в двух шагах. Все белое казалось плывущим, как привидение без ног.

— Закройте дверь. Это невыносимо! — дрожащим голосом проговорила жена Будая. — Там, на черных склонах хребта, на границе, притаились банды-контрабандистов.

Вошедший закрыл дверь и подошел к Будаю.

— Товарищ командир. Сейчас привезли Саламатина.

Он тяжело ранен. При нем было ваше приказание. Выезжать или нет?

— Не надо, — спокойно сказал Будай. — Теперь поздно.

Он направился к столу, его помощник последовал за ним. Кондратий сел в кресло. Будай лег поперек стола.

Огромный, костлявый, он приблизил вплотную свое лицо к собеседнику. Спутанные каштановые волосы падали на его потный лоб. Хитрые синие глаза были тревожны и странно веселы. Присутствующие услыхали разговор, который их оглушил, хотя собеседники говорили вполголоса.

— Ну? — насмешливо сказал кавалерист.

— Кондратий, кого ты ловишь? — спокойно спросил Будай своего помощника.

— Контрабандистов, — удивленно ответил Кондратий.

— Кто занимается контрабандой?

— Бедняки, которые работают на проценты.

— Кондратий, кто ими руководит?

— Мелкие собственники.

— А ими?

— Будай, ты одурел! Ты везде видишь заговоры!

— Кондратий, я не одурел! Ими руководит председатель потребкооперации Байзак.

— Ты, может быть, пьян, — спокойно возразил Кондратий.

— Нет, я не пьян. Байзак подал жалобу о халате. Сегодня я видел его подпись. Учись у него расчету. Меня сюда провожали родственники Байзака. Я думал, что это любезность, что-то вроде почетной свиты. Ты ведь знаешь обычай. Но это был конвой, чтобы я не убежал. Они провожали меня к следователю. Сегодня я должен был арестовать Байзака по обвинению в контрабанде. Сейчас к нему пришел целый караван из Китая. Саламатин ранен. Я послал его за эскадроном.

Кондратий протяжно засвистел вместо ответа. Он встал и зашагал из угла в угол.

В комнате разлилось непрерываемое молчание.