Снова потянулись дни в непрерывном конном беге. Всадники Джантая шли впереди. С утра до вечера слышался говор в тесной толпе, которая где-то внизу словно перебирала в быстром беге конскими ногами. Следом рысью шли носилки, в которых лежали раненые. На двух лошадях плавно покачивались гибкие длинные шесты. Бледный Алы, потом Марианна с перевязанными руками и гигант Юлдаш. Длинные носилки колыхались вереницей, а по бокам ехали всадники. Они поили раненых кумысом и угощали последней карамелью, которую выискал Саламатин в недрах «чихауза». Кондратий шел только по благополучным долинам. Он избегал даже незначительных перевалов.

Высокие холмы из сплошной глины дышали жаром, вызывая испарину по всему телу. Желтая пыль клубилась под копытами коней и покрывала желтым налетом одежду и лица. Потом приходила молчаливая душная ночь.

С каждым днем отряд спускался все ниже и ниже. Люди томились в тяжелом сне, а с первыми лучами солнца возобновлялся бег вниз, и опять носилки плавно покачивались и, как будто скользя, сворачивали за холмы. Кони шли легко, не сбавляя рыси. Пологие спуски открывались за каждым холмом, и перед путниками развертывались красные, желтые пространства глины с зелеными пятнами пастбищ. Предстояло около восьмисот верст пути, и Оса рассчитывал покрыть все расстояние в две недели. Будай словно вернулся к жизни за эти дни. Он все время был около Марианны. Целыми часами, пока она спала, убаюкиваемая плавным качанием носилок, Будай рядом покачивался в седле. Он поправлял покрывало из легкого шелка, закрывавшее ей лицо, подавал ей кумыс, когда она просыпалась, и, не отрываясь, глядел на ее бледное лицо. Пограничники сочувственно перемигивались и держались поодаль, чтобы не мешать. Но если встречались родниковая вода или кислый щавель, который едят от жажды, кто-нибудь из них догонял и со словами: «Товарищ командир!» — протягивал Будаю.

Через несколько дней топочущая толпа в триста человек спустилась версты на полторы. Лица горели от солнечного жара, как будто после зимы сразу пришло жгучее лето. Ненужные кожухи и чапаны завьючили позади седел, и неуклюжие фигуры всадников стали тонкими и гибкими. Снеговые горы проходили в стороне, и ледники далеко вверху, казалось, поворачивались на одном месте. Теперь их прохладному ветерку были рады, как свежей воде. Бесконечные ручьи и речонки беспрестанно пересекали дорогу. Небо стало темно-синим и теплым. Когда спустились еще ниже, ущелья стали глубокими и начались звериные тропы. На карте они были обозначены как большие проезжие дороги. Оса злился, часами выгадывая путь. Он не хотел ни малейшего риска и в то же время торопился. Мерный топот коней тянулся до конца дня. На пологих местах пестрая перемешанная орда пограничников и джигитов шла развернутым строем: на тропах вытягивались гуськом, не останавливаясь и не замедляя бега.

Перед вечером по черно-синему небу разливалось кровавое зарево и плыли золотые облака с расплавленными краями. Косые лучи солнца на поворотах над пропастью касались всадников, а кони оставались в тени. Темное ущелье от мрака казалось бездонным провалом, а над ним на повороте вдруг ярко выступала фигура всадника в цветном халате пли в зеленой гимнастерке. Один за другим они мелькали, освещенные до мельчайших подробностей, и мгновенно за поворотом исчезали в темноте. За каждым слышался только лязг копыт. Продольные тени сни-;у все гуще закрывали расщелины скал. Тогда Оса выбирал безопасную лужайку над пропастью и разбивал лагерь.

Близко и мирно звенел ручей. Пока успевали развьючить лошадей и уложить раненых, наступала полная темнота. Зеленоватый свет луны стлался белыми полотнами по ребрам скал, дрожал бронзовым туманом над пропастью и делал мертвенно-бледными лица людей. Отрывистые голоса, фырканье коней, пущенных на траву, — все казалось необычайным и таинственным. Марианна и Калыча шли и усаживались около Алы. Потом вспыхивал костер, грели чай и жадно пили его, обжигая рот и наслаждаясь запахом дыма, который напоминал жилье.

Марианна ожила. Вокруг были такие близкие, родные люди! И улыбающийся на носилках Алы, и хмурый, грозный Джантай, сидевший по целым часам у изголовья сына, и смутные, таинственные фигуры часовых, скользившие над бездной по опасной тропе. Джанмурчи пел о подвигах молодого батыра, о блестящих глазах Калычи, о Кок-Ару, который чуть не погиб на Черном Леднике, и про злого Ибрая, который погубил трех бойцов.

Жильные струны тосковали и радовались, грозили и тут же начинали колыбельную детскую песенку, а Марианна лежала в стороне и смотрела на огонь костра, на двигавшиеся фигуры людей. Иногда слышался лязг стремян и воркотня, когда кто-нибудь копался в сложенных седлах, стараясь найти махорку. Рядом сидел Будай и вздрагивал, слушая рассказы Марианны о пережитом, а недалеко в темноте одинокий Кок-Ару посапывал трубочкой, которая вспыхивала как огненный глаз.

Он часами сидел один и думал о Байзаке. Пограничники долго с перебранкой расстилали потники и одеяла, которые поднимались буграми от упругой гривы. Марианна и Калыча старались лечь клубочком, чтобы камень не давил бок. Марианна лежала, боясь пошевелиться и потревожить соседей, прищурив глаза, замечала над собой озабоченное, сочувственное лицо Джантая. Потом забывалась крепким сном и, открыв глаза от предутреннего холода, видела, что костер уже догорал. Около него еле было видно людей, которые лежали вповалку.

Белый дым протягивался и клубился над пропастью. Потом туман подымался и горел зеленым и оранжевым золотом под лучами луны. Перед самым рассветом наступала холодная тьма и тишина. Только по тропе были слышны тихие голоса или покашливание часовых. Серый холодный рассвет, сырость от крупной росы будили всех. По окрику часового мужчины просыпались как один. Полуодетые джигиты в белье и пограничники перебрасывались шутками и седлали коней.

Марианна просыпалась, когда уже весь лагерь был в движении. Она выпивала горячий, дымный чай, терпеливо переносила перевязку и через минуту снова спала в качающихся носилках. На двенадцатый день с утра джигиты перевалили небольшой гребень.

За ними рассыпанной лавой с гиком и свистом помчались бойцы. Далеко внизу стало видно черно-синее пространство Иссык-Куля. Теперь все знали, что они дома. Джантай, ехавший рядом с Кок-Ару, вдруг тронул его ногу стременем и показал вперед. Снизу мчались всадники, рассыпанные по полю. Они держались в одну линию и летели прямо навстречу. Джантай испугался и торопливо заговорил, обращаясь к Кондратию:

— Кок-Ару, победитель должен петь свою победу!

Оса ничего не понимал, но лицо его стало тревожным и озабоченным. Он знал, как много значит обычай в Азии. Джантай продолжал:

— Они выставят певца, который будет смеяться над нами. Если мы не победим их в песне, они отвернутся от нашей славы. Таков обычай. Они будут помогать контрабандистам. Если аллах даровал победу воину, то уста его открыты и так же грозны, как и меч в руке.

Оса внимательно слушал и пыхтел трубкой. Он решил быть любезным и выиграть время, чтобы осмотреться и выйти из затруднения. Всадники приближались головоломным карьером, растянув поперек пути длинную веревку.

— Кок-Ару, не переходи аркана, — сказал Джантай.

И Кок-Ару на всем скаку осадил коня.

Какой-то молодой человек в вывороченной меховой шапке весело приблизился. За ним ехал другой, постарше. Передний всадник оскалился во весь рот так, что его узкие глаза заплыли. Он ехал, приветливо протянув правую руку вперед для рукопожатия. Оса незаметно глянул на Джантая. По сморщенному лицу старика мелькнул испуг. Оса понял. Выпрямившись в седле, он проехал мимо протянутой руки, глядя вперед перед собой. Потом он так же проехал мимо второго приветствовавшего его всадника. Оглянувшись, он, к своей великой радости, увидел, что Джантай сделал то же самое. Сзади раздались крик и одобрительный хохот встречавших.

— Ты молодец, — сказал Джантай, — ты избавился от унижения: это были шуты, которых выставили навстречу. Я хотел предупредить тебя, но не успел.

Встречавшие громко издевались над неудачей паясничавших скоморохов. Кондратий решил быть еще более осмотрительным. Всадник, с которым он не поздоровался, обогнал его, слез с коня, взял его лошадь под уздцы и с покорным, почтительным видом повел коня в сторону. Джантай утвердительно кивнул головой, и Кондратий не противился. Он понял, что его зовут в гости. Весь отряд свернул за ним.

Через несколько сот шагов в котловине открылось становище. Оно имело вид спокойный, благополучный. На бугре паслось стадо; над белыми большими юртами вился дым, но все население-мужчины, женщины, дети- стояло толпой и ожидало гостей. Впереди были старики верхами на отличных лошадях. Старик с длинной белой бородой, в парчовом серебряном халате, выехал вперед и подал руку Кондратию. Кавалерист улыбнулся. Теперь он не нуждался в подсказке. Он увидел, что вся толпа ждала какого-то зрелища.

На траве были разостланы ковры. Джигиты Джантая тесной толпой на конях наполовину окружили это небольшое пространство. Все население юрт столпилось с другой стороны. Приветливо улыбаясь, старик с одутловатым желтым лицом показал рукой Кондратию на свободное место.

— Откупитесь! Откупитесь! — кричали и визжали жены и дочери хозяев.

Джантай важно покачал головой в знак отрицания и пошел в круг вместе с Кондратием. Будай и пограничники последовали за ним. Вместе со стариком в парчовом халате вое уселись на ковре в круг. Из толпы хозяев вышел тщедушный юноша. Вначале он пропел несколько былинных куплетов, как это обычно бывает, когда встречают гостя. Потом без всякого предисловия сделал насмешливую гримасу и запел:

На секунду певец замолк, насмешливо поглядев на Кондратия. Оса побледнел от гнева, но сдержался. Певец продолжал:

Взрыв хохота прервал песню. Джантай с беспокойством оглядывался. Джанмурчи с гордо поднятой головой вошел в круг, чтобы отвечать, но в толпе произошло движение и общее замешательство. Послышался ропот удивления и испуга.

Толпа расступилась, и показался Алы. Он был в одном белье, бледный как призрак. Чапан был наброшен ему на плечи. Босой, с непокрытой головой, качающийся от слабости как в день своей победы на байге, он шагнул вперед, отстранил рукой Джанмурчи и взял у него из рук инструмент. Кондратий готов был послать всех к черту и уложить Алы на носилки, но Джантай удержал его за руку и сказал:

— Бала будет петь о своей чести.

Кондратий остался сидеть. Еле перебирая струны, так как у него болело плечо, Алы запел слабым, но твердым голосом:

Ропот одобрения пронесся по толпе. Алы перевел дух и продолжал:

Он снова перевел дух, и снова громкий ропот одобрения заглушил бой жильных струн.

Он замолк и, ударив несколько раз по струнам, повернулся, чтобы уйти.

Сорвавшийся неистовый гром аплодисментов и рев толпы приветствовали победителя. Щеки Алы порозовели от тщеславия. Джанмурчи бережно взял его под локоть и повел, чтобы уложить.

Джантай смеялся от радости, но продолжал сидеть. Тогда старик в парчовом халате изобразил недоумение на своем припухлом лице. Он указал рукой на своих собственных родственников, стоявших тесной толпой, и с негодованием сказал, обращаясь к Кондратию:

— Чего хотят эти люди? Они — как дети, которые смотрят на орлов в небе, спускающихся с гор, и говорят глупые слова!

Потом вскочил и с шутливым гневом закричал:

— Убирайтесь, убирайтесь!

Толпа брызнула во все стороны по пастбищу с хохотом и визгом, и состязание окончилось. Старик приветливо показал рукой на юрты. Смешанная хохочущая толпа пограничников и джигитов рассыпалась по юртам, и гости приступили к еде. Старик позвал к себе Кондратия и Джантая. Марианна и Будай последовали за. ними. Вся юрта была заставлена блюдами с едой. Тонкая высокая девушка с плоской гибкой фигурой и угловатыми плечами кланялась гостям и здоровалась за руку.

— Хорошая? — спросил старик, шурша Парчовым халатом.

Джантай закивал головой. Девушка была в самом деле красива. Ее темные влажные глаза с длинными ресницами смотрели ласково и немного насмешливо. А тонкий хищный нос с горбинкой придавал лицу слегка надменное выражение.

— Я требовал за нее пятьдесят коней, сказал старик. — Но твой сын может ее взять без калыма.

— Да, да, он сейчас же возьмет ее! — закричал Джантай, и старики схватили друг друга за руки.

Девушка вспыхнула и убежала из юрты. Кондратий расхохотался и хотел заступиться за своего юного друга, но посмотрел на Джантая и передумал. Он философски пожал плечами и сел к блюду с бараниной. А когда после обеда все стали отдыхать на шелковых одеялах, он услышал, как ворковали Марианна и Будай. Он снова запыхтел своей трубкой, и его мысли невольно вернулись к Байзаку.