Заведующий опийной конторой сидел за своим рабочим столом. Среднего роста, крепкий и рассудительный, он словно создан был для работы. Несмотря на большую физическую силу и нелепое имя — Феофан, он напоминал хорошего ребенка, из тех, какие летом бывают на взморье. Круглая голова с загорелым выпуклым лбом и блестящие живые глаза с задорным мальчишеским взглядом совершенно не соответствовали черным, смоляным усам и густому басу. Феофан получал кучу денег, зато и работал так, что приводил в отчаяние сослуживцев. Весной он заключал по четыреста договоров в день с плантаторами опия. Выдавая разрешения на ссуды, успевал обмерять посевы. Его память поражала плантаторов. Обычно, приезжая с гор, они не имели вообще никаких документов. Но каждый, хоть раз обманувший доверие Феофана, не смел показываться ему на глаза. Заведующий конторой, не спеша, с расстановкой смеялся: «Ха… ха… ха…», и извлекал из своей памяти весь проступок со всеми подробностями.

Его маленькая жена, живая, как ртуть, называла его «трус неимоверный»: Феофан панически боялся собак и прятался от них за жену. Но там, где была смерть, трус неимоверный умел смотреть ей прямо в глаза. Когда Феофан решил произвести учет посевов в соседнем районе, он тронулся через Алатау. На вершинах от горной болезни у него хлынула горлом кровь. Проводник оттирал его снегом и недоумевал, зачем ему на* до ехать считать чужие дела. Феофан глотал снег, плевал кровью на камни и, кое-как отдышавшись, приказал вести себя вперед. Дело было осенью, и они чуть не погибли от лавины. Проводник перебросил своего начальника через седло, как тюк, и полдня вез его полумертвого от удушья через ледник. Феофан, добравшись до места, произвел ревизию, загнал под суд взяточников и вернулся долинами, проехав за месяц тысячи две верст.

Безукоризненно честный и прямой, с воловьим упорством в работе, Феофан детально знал промышленность опия. Однако последнюю неделю он все чаще уединялся и с бесконечным терпением перебирал бумаги. Отчетность конторы начала путаться безо всяких видимых причин. Настало время сдачи урожая. Во время сезона служащие работали по пятнадцати часов в сутки. Но никогда не творилось такой чертовщины, которая началась в этом году. Фальшивые сведения сыпались ворохами. Казалось, плантаторы хотели сорвать работу конторы. Ложные цифры о посевах захлестнули канцелярию, как сеть. Весовщикам стали доставлять дрянной, разболтанный опий. Целую неделю Феофан не мог разобраться в том, что происходило. Он встал и посмотрел в окно. Как и вчера, с раннего утра улица была сплошь запружена лошадьми. Унылые, маленькие лошаденки всех мастей были привязаны к коновязям, столбам или просто друг к другу. Необычайная толпа в красных и синих халатах занимала каждое свободное место между лошадьми. Толстые, на вате, с непомерно длинными, отвороченными рукавами халаты делали людей вдвое более толстыми.

Остроконечные шапки, отороченные мехом, ныряли в толпе вниз, потому что уставшие тут же присаживались на корточки, переговариваясь снизу вверх. Белые жесткие шляпы, обшитые черным бархатом, похожие на треугольники, скользили в толпе, кивали, а когда поднимались, из-под них выглядывали потные смеющиеся коричневые лица. Стволы тополей были обглоданы начисто. Голодные и изнуренные лошади обгрызали кору насколько позволяли повода. На целых два метра от земли тополя имели вид телеграфных столбов. Феофан поморщился: «Посохнут деревья», — и пошел по всем комнатам конторы, продираясь сквозь мягкую ватную цветную толпу.

Все эти два дня он, ведя главную работу, успевал глядеть за другими, желая дознаться причины безобразной путаницы. На крыльце была сплошная толпа. В комнате перед барьером сгрудились плантаторы. Острый запах конского пота и сырой дурман опия не давали дышать. За низенькими столами, выбиваясь из сил от табачного дыма, пыли, жары и вони, работали весовщики. Кувшины, банки, тазы, кружки, наполненные вязким коричневым тестом, стояли на барьере и колыхались в целом лесе поднятых рук. Гам стоял такой, что в голове звенело.

Кричащие ватаги одна за другой вторгались в набитую комнату. Над барьером был ряд лиц, как в картин» ной галерее. Они смеялись, кричали и улыбались. Лукавые сверлящие глаза смотрели на весовщиков. При каждой улыбке узкие, косо прорезанные глаза заплывали и исчезали. Весы непрерывно стучали. Когда выкрикивали фамилию, промокшая от пота расписка расплывшимися кляксами падала на стол и заносилась в журнал. Мокрая, потная спина весовщика в чесучевой рубашке выпрямилась. Ошалевший приемщик злобно посмотрел на Феофана и проговорил:

— От этой проклятой жары и морфия наверное кто-нибудь сегодня взбесится.

— Ха… ха… ха… — отвечал Феофан.

И с полчаса он работал на весах с точностью хороших часов. Потом приемщик сконфуженно стал продолжать работу.

— А сколько принято?

— Тридцать пудов, — послышался глухой ответ. — Весь дневной сбор надо принять: за пятьдесят-шестьдесят километров везут. Деньги-то нужны. Не примешь- все к черту — в контрабанду уйдет.

— Это уж как водится, — засмеялся Феофан и прошел в следующую комнату.

Тут он нахмурился: несколько человек сидели на корточках и вели совещание. Широкий ватный чапан закрывал человека кругом, белый войлочный малахай на голове скрывал лицо. Сидящие в кругу имели вид диковинных красных грибов с белыми шапками. В середине сидел плечистый мужчина. Он злобно грыз большими желтыми зубами конец хлыста. Он был похож на злую, надувшуюся жабу. Его пронзительные блестящие глаза бегали и перебирали лица. Шепотом он долго объяснял что-то, и его внимательно слушали.

Красные сидящие грибы придвигались один к другому. Белые шляпы таинственно наклонялись одна к другой. Сидевший в центре круга, не глядя, протянул руку назад. Ему подобострастно положили на ладонь плоский рожок. Он взял щепотку табака под язык и, так же, не глядя, не благодаря, протянул руку назад. Рожах исчез так же, как появился.

«Манан», — с неудовольствием подумал Феофан.

— Как у вас дела? — обратился он к сидящему за столом.

— Феофан Иваныч, одолели с глупостями.

— А что?

— Требуют разрешения на неизвестные, незаконные посевы. И даже не хотят сказать, где они есть.

Феофан зашел с другой стороны и попытался заглянуть в лицо сидевшего в середине круга.

— Странно, — пробормотал он, — неужели это Байзак?

Ои хотел заговорить с незнакомцем, но на улице зашумела толпа. Потом по всей конторе пошел гул.

— Кок-Ару! Кок-Ару!

Прежде чем Феофан успел разглядеть, весь кружок сидящих рассыпался по другим комнатам. Кондратий в зеленой гимнастерке вошел в контору. Сзади него шел Джанмурчи.

— Не бойся, мы еще не опоздали, — и проводник достал из рукава бумагу, покрытую мусульманскими иероглифами. — Вот, командир, зубы моих шакалов, — сказал он, пробегая глазами список.

— А-эх! — закричал кто-то у барьера.

Растолкав толпу, чьи-то руки протянули банку опия.

— Атын нема? — устало прокричал приемщик.

— Арсланбек.

Рука с блестящим алюминиевым кольцом протянула расписку.

Джанмурчи быстро повел пальцем по бумаге и, повернувшись к Осе, сказал:

— Дробь!

Пограничник быстро запустил в банку с опием левую руку и вытащил горсть мелкой ружейной дроби.

— Стой!

Арсланбек попятился, чтобы скрыться в толпе, но на него в упор глядело дуло револьвера.

— Атын нема? — грозно переспросил Кондратий.

— Юсуп, Юсуп, — с хохотом отвечала вея толпа.

Кондратий улыбнулся от удовольствия. Земледельцы явно не сочувствовали контрабандистам. Неизвестно откуда взявшийся милиционер увел мнимого Арсланбека. Приемка на всех столах продолжалась.

— Джанвай, — сказал за другим столом приемщик, — отчего у тебя так мало? У тебя ведь два гектара.

— Все мое тесто смыло дождем.

Джанмурчи улыбался и смотрел в свой список, Джанвай со страхом следил за его пальцем.

— Ты врешь, — сказал приемщик. — Дождя не было.

— Ну, значит, был только ветер. Головки мака стучали, и все тесто упало на землю. У меня есть бумага. Многие люди видели этот ветер. Вот здесь они приложили палец.

— Куда поехал твой ветер с твоим опием, Джанвай? — спросил Джанмурчи.

Ответа не последовало. Джанмурчи что-то сказал Осе. Снова раздался свисток, и снова появился милиционер.

— А вот я их обоих сюда запишу, голубчиков, — угрожающе сказал приемщик. — В будущем году не получат разрешения на посев. — Потом он положил книгу, вытер пот со лба и обратился к Кондратию:

— Сегодня чертовский день. Приводили барана в подарок. Не успел прогнать, притащили кумыс. Никогда этого не было.

— Надеялись, что при скандале засуетитесь и примете опий с дробью.

— А почему вы нагрянули именно сегодня? — спросил Феофан, пожимая руку Кондратия.

— Потому что именно сегодня пытаются рассовать все, оставшееся от курильни.

Они отошли в сторону и о чем-то быстро стали говорить вполголоса.

— Невозможно, совершенно невозможно, — густым басом говорил Феофан. — Для этого надо десяток рабочих. Это, конечно, надо сделать. Но людей у меня нет. Они заняты в сушильне.

Джанмурчи подошел и вмешался в разговор:

— Командир, я долго думал. Возьми большую палку.

Секунду Кондратий напряженно, с недоумением глядел на Джанмурчи. Потом улыбнулся и быстро проговорил:

— Недурно! — Обратившись к Феофану, он добавил:- Мы обойдемся. Вот список фальшивых доверенностей. Придут на днях.

Он подал список, бывший у Джанмурчи. Оба вышли и сели на лошадей. Они заехали в казарму. Оса приказал захватить побольше веревок и длинный шест. Когда они проехали один квартал, к ним присоединился человек в очках. Пятеро всадников бешеным карьером понеслись за город. Один из красноармейцев вез длиннейший шест. Они мчались около двух часов. Лошади были в мыле. Неожиданно человек в очках повернул за утес и показал рукой:

— Здесь!

Большие атласные цветы мака, в чайную чашку величиной, горели цветными огнями под жгучим солнцем. Белое и красное пламя, казалось, струилось по маленькой долине. Длинное поле приютилось среди утесов, и его совершенно не было видно. Кондратий осмотрел поле в бинокль. Столбов с надписями владельцев не было. Посев был анонимный.

— Сколько здесь?

— Три десятины, — отвечал человек в очках.

Оса подошел к краю поля. Местами мак был готов. Только что здесь вели работу. Созревшие головки были уже надрезаны. Молоко выступило густыми белыми каплями.

— Отец контрабанды очень торопится, — задумчиво сказал Джанмурчи. — К утру молоко уже потемнело бы и засохло. Завтра он собрал бы все тесто. Нам осталась бы одна трава.

— Остальные покажешь? — спросил Кондратий.

— Хорошо, еще семь десятин, — отвечал человек в очках.

— Косить, — коротко бросил Кондратий и пошел к лошади.

— Люди сколько работали, труда сколько положили, собирать ведь его по капельке. А теперь топтать жалко!

— Ничего не жалко. Ни черта прока от него не будет. Все равно в контрабанду уйдет. Сказано: косить — и коей. Ну, вы там, Скоро кончите разговоры! — закричал Кондратий красноармейцам. — Поторапливайтесь!

— Чиво? — недоумевающе спросил молодой красноармеец.

— Дурак, — заорал другой. — На веревку! Запрягай лошадь. Опять не понимаешь? Это же дуб, а не человек! Сделай постромку! Привяжи к концу шеста. Вот, а я Привяжу к другому концу.

— Золотая голова у тебя, Саламатин! — сказал Кондратий.

— Еще спрашиваете? Гони!

Кони с места взяли вскачь.

Длинный шест широкой полосой уничтожал посев. Хрупкие высокие цветы ломались и стлались к самой земле. Сильный одуряющий запах, наполненный парами морфия, тянул с поля.

— Командир! — сказал Джанмурчи.

— Чего тебе?

— Почему ты позволил на ярмарке, чтобы китайские купцы давали ткань в задаток контрабандистам? Почему ты не арестовал всех?

Оса задумчиво улыбался. Ему представилось лицо Будая в тот несчастный вечер. Теперь он сам мог дать урок Джанмурчи.

— Джанмурчи, как выливается вино из сосуда? — спросил он.

— Через горло, — с живостью ответил проводник.

— А где течет опий в Китай?

— Через перевалы.

— Правильно. Здесь Байзак может его спрятать, и мы его не найдем. На перевалах мы подставили кружку под вино, которое польется со всех этих полей. Понятно?

— Ой-бо-бо, шайтан! — с восхищением прошептал ошеломленный Джанмурчи.

Поезжай косить дальше, у меня и так много дела, — проговорил маленький кавалерист.

Он сел на коня и повернул к Караколу.

— Байзак! — проговорил Джанмурчи. — Клянусь тебе, что когда-нибудь Зеленая Оса укусит тебя прямо в сердце и ты умрешь!