Встреча вторая. Верблюд

Гр не знал, как долго он бежал. День или два. Окружающее слилось для него в туманную пелену страха. Шёлковая рубашка в горошек, подарок адвоката, сбилась к шее, а льняные брюки, тоже принадлежавшие раньше эхвинцу, едва держались на бёдрах. Малые туфли натёрли пятки. Опомнился Гр, когда его ноги споткнулись о бордюр тротуара. Он был в незнакомом городе, в небольшом зелёном парке, состоящем из пальмовых деревьев, инжира и яблонь. Вечер двигался навстречу тёплой ночи, мягкие сумерки сменились темнотой, природа готовилась ко сну. Гр с облегчением заметил, что над головой нет лампы. «Значит, она всё-таки взорвалась, – подумал проходимец, вглядываясь в полумрак, – но не причинила мне вреда, это обнадёживает». Если бы он имел возможность взглянуть на себя со стороны, то увидел бы, что сплошь облеплен непристойно жужжащими стрекозами, которые делали его похожим на разноцветное живое облако. Облако катилось по дорожкам парка, визгливо хохотало, трещало и подпрыгивало. Гр остановился, настороженный громкими звуками, и успокоился, поняв, что находится в компании любимых подруг.

Слушая музыку знакомых ему крыльев, он расслабился, расстегнул рубашку и скинул с ног туфли. Откуда-то взялись бутылки «Маисовки». Страхи перед кулаками Систа исчезли, кошмары забылись. Липкие лапки насекомых, прикасаясь к телу, вызывали приятную истому и наводили на мысль о возможном счастье, которому, правда, мешала неизъяснимая печаль. Печаль только что поселилась в его сердце и была лёгкой, едва уловимой, может быть, потому что ни к чему не привязывалась и ничего не объясняла. Гр впервые забыл о мечте. Вернее, её отсутствие уже не казалось ему чем-то трагическим. Нет мечты? Но ведь есть любящие его стрекозы! Вон с каким восторгом они смотрят на Гр!

– Как ты думаешь, почему я здесь? – спросил он ту из них, которая гладила его по руке. – А-а-а! Не знаешь! Никто не знает, даже я не знаю. Вот в чём дело.

Друг насекомых постоял в раздумье, покачался на носках и от нечего делать попытался оторвать у подружки крылья. Стрекоза сердито зажужжала в ответ и отпрыгнула от мужчины. А Гр, в изнеможении от нахлынувшего на него философского настроения, повалился на газон.

– Что такое ваша Эх-Выния? – обернулся он к другой шалунье, развалившейся рядом с ним на траве, и, не дождавшись ответа, в отчаянии крикнул на весь парк: – Тьфу!!! Вот что такое ваша Эх-Выния! – Он вдруг заплакал, громко, навзрыд, горючими слезами, как не плакал в детстве даже тогда, когда старшие мальчишки отнимали велосипед. – Надоело… опротивело! Жареные бананы, бамбуковый кисель, маисовые лепёшки, песок! Хочу квашеной капусты с маринованными грибами! – орал Гр на родном языке, размазывал слёзы и мотал головой. Бедняга жаловался своим широкоглазым попутчицам на то, как мучительно болит его тело от насоса и страдает душа без товарища, как страшно, как тоскливо ему в чужой стране. Стрекозы притихли, не понимая, о чём речь. Перестав гладить мужчину, они сбились в кучку, дрожа и трепеща крыльями. Они очень не любили, когда Гр плакал, поэтому стали потихоньку, одна за другой, вылетать из разноцветного облака.

Через несколько дней, когда Гр очнулся от тоски и печали, он увидел, что лежит на спине под высокой пальмой, а по нему ползают бесстыдные жирные мухи, роющиеся в его карманах, носках и даже в бороде. Нещадно палило сверху, воздух блестел миллиардами брызг, заставляя жмуриться. И раскалённый круг в небе, и свисающие с пальмы бананы очень смутно что-то напоминали, но что именно, Гр не мог сообразить, как ни напрягался. Стрекоз рядом не было. На траве валялись кожицы от инжира, надкушенные яблоки и поломанные губные помады.

«Похоже на осень. Неужто наступила?» – поразился Гр. Мысли о чём-то близком, родном зашевелились в его голове и улетучились, напуганные чувством тошноты. Он поморщился и попытался встать, но в тот же миг показалось, что пальма падает на него, грозя придавить. Этот момент тоже что-то напомнил, но что?

Гр замер, вытянув ноги и прижав руки к груди. Подлые мухи, встревоженные его движением, поднялись роем в жаркий воздух и улетели.

Гр осторожно перевернулся на бок, стараясь, чтобы пальма оставалась поблизости, и потянулся за яблоком. Зажав плод в одной руке, другой ухватил губную помаду и нарисовал на целом боку яблока красные губы, после чего впился в них зубами. Высосав сок из нарисованного рта, он захотел снова подняться. Для этого пришлось встать на четвереньки и прислониться к чешуйчатому дереву плечом. В этот момент Гр заметил, что рядом остановились чьи-то кривые ноги в стоптанных кедах, напомнивших ему о прошлой жизни на далёкой родине.

«Свой!» – обрадовался он. Поднял голову и с надеждой взглянул на человека: джинсы, футболка, загорелые руки, загорелое лицо под выцветшей кепкой и насмешливый добрый взгляд. Гр удивился, как ловко и твёрдо упирались кривые ноги путника в эхвынскую землю, будто всю жизнь по ней бегали, зная каждую неровность, хотя Гр ясно видел – перед ним был соотечественник.

– Ты кто? – задал он вопрос.

– Дед Пихто! Знаком такой? – иронично произнёс кривоногий, внимательно разглядывая стоящего на четвереньках субъекта.

«Умный», – с завистью подумал Гр и тяжело поднял руку:

– А я Гр.

– Привет! – незнакомец крепко встряхнул протянутую ладонь и рывком поставил субъекта на ноги.

Гр, удивлённый быстрым изменением положения своего тела в пространстве, ухватился за пальму, чтобы не упасть. Он увидел за спиной человека потрёпанный рюкзак с множеством больших и маленьких карманов. Боясь ошибиться, Гр пристально всмотрелся в синие глаза мужчины и тихо спросил:

– Мы где-то уже встречались? Верблюд?..

Мужчина громко рассмеялся.

– Встречались, а как же! – подтвердил он.

– То-то я гляжу, горб, то есть рюкзак знакомый!

– Гр тоже засмеялся. – Надо же, снова встретились! А я тут лежу в перерыве между, так сказать. Не обращай внимания! – несколько смущённо добавил он и деловито спросил, открывая пачку сигарет: – Ты здесь как, по долгу или отдыхаешь?

Лицо собеседника стало серьёзным. Поправив кепку, человек сказал:

– Однако ты шутник. Забудь! Я никому не должен! Уволился, и точка. А здесь по велению сердца, по стремлению души. Понятно? Иду за мечтой, одним словом.

При слове «мечта» Гр отбросил незажжённую сигарету, в голове немного прояснилось, он вспомнил про телегу и семью, про банановый лес и про всё, что было связано с его жизнью в Эх-Вынии. На небе вновь сияло солнце, переставшее казаться лампочкой.

– За мечтой? – не веря собственным ушам переспросил он и порывисто предложил: – Может, ко мне махнём, а? Запросто, как говорится, не обращая внимания на существующие между нами различия. Подумаешь, верблюд! Ведь ненастоящий?

– Можно и махнуть, отчего нет? – кивнул головой в знак согласия путник. – Мне всё равно, где остановиться, была бы трасса поблизости. Я, видишь ли, маркетинг дорог провожу. Для будущей всеобщей дезинфекции.

Гр так и присел на трясущихся коленях. «Вот это мечта, так мечта! – подумал он. – Всеобщая дезинфекция! С волшебным деревом не сравнится!» И решил он во что бы то ни стало задержать у себя маркетолога, чтобы выведать, как выглядит его мечта.

– Уши-то у тебя почему такие большие? – участливо полюбопытствовал давний приятель, обратив внимание на странный вид Гр. – Болят, что ли?

– Да, понимаешь, воздуху деваться некуда, щёки не держат, вот и прёт обратно через уши, а они того… растянулись, – пролепетал Гр, снова хватаясь за пальму. Его затошнило.

– Ай-я-яй, – покачал головой мужчина и многозначительно предположил: – Наверное, продолжаешь баловаться Стимулятором? Не удалось бросить? Впрочем, что я спрашиваю, с тем, с чем сроднилась душа, не так-то легко расстаться. Беда нашего времени – людям нечем заменить свои вредные привычки, хотели бы, да никак. Раньше можно было в турпоход отправиться, вдохнуть дым костра вместо сигаретного дыма или поступить в отряд космонавтов. А теперь? На тропах стоят противопехотные заграждения, а в космосе, передают, одни умериканцы летают. Я тебя понимаю, в такой обстановке поневоле потянешься к Стимулятору. – Незнакомец замолчал, почувствовав, что увлёкся. – Но ты не переживай! – воскликнул он, когда увидел, как скис Гр, слушавший его речь с чрезвычайным вниманием. – Уши – пустяк по сравнению с дорогами! Хорошенько промоем дезинфицирующим раствором, сразу на место встанут! Похорошеешь на глазах. Как царь в сказке, помнишь, который искупался в горячем молоке и молодым стал? Так и ты – ушей из-под волос не видно будет. Да ты не трусь, – рассмеялся то ли верблюд, то ли человек, заметив, что любитель искусственной дозаправки напуган, – моё средство холодное! – И он похлопал Гр по плечу, а тому показалось, что у него появился друг.

Что-то в облике этого друга заставляло Гр напрягать память, вспоминая, где же ещё, кроме пустыни, он мог видеть эти кривые ноги и синие глаза под кустистыми пшеничными бровями, этот высокий лоб и эту добрую усмешку? Но вспомнить не мог – мысли, растревоженные идеей всеобщей дезинфекции, ускользали.

– Маркетинг, царь, говоришь? Смело. А тебя, случайно, дороги не сбрасывают с себя? – спросил он.

– Вроде нет. Наоборот, расстилаются. Как скатерть-самобранка! Зовут за собой. Похоже, им нравится моя затея освободить их от грязи. А у тебя что, проблемы? – недоуменно спросил кривоногий.

– Есть малость. Надоели они мне, вечно чем-то недовольные, – скрывая правду, ответил Гр и постарался перевести разговор на другую тему: – Ну, а компас твой цел? – поинтересовался он.

– А как же! Мне без него никак! Вот, смотри! – Кривоногий вынул из кармана блестящий маленький компас, уместившийся на раскрытой ладони, и подал его Гр. – Держи, – сказал он, – показывай, где живёшь. – Затем нагнулся: – Прыгай! Своими-то ногами ведь не доберёшься.

Гр привычно вскарабкался на знакомую ему спину, посмотрел на компас и выкинул руку в сторону, где, по его предположениям, должна находиться телега.

 

Разговор

Как и в прошлый раз, сидеть на спине было приятно. Гр устроился на рюкзаке, так что ноги оказались впереди, на груди носильщика, за голову которого он ухватился одной рукой. Видимо, это было не очень удобно, человек-верблюд то и дело подёргивался, давая знак, чтобы пассажир не давил на его правый глаз. С большим сожалением вернув компас, Гр, поставив локти на голову своего спасителя, опёрся подбородком на сжатые кисти рук и уставился вперёд.

– Давно ты здесь? – спросил носильщик и, почувствовав, что седок начал загибать пальцы, подсчитывая проведённые в Эх-Вынии годы, не выдержал продолжительной паузы и начал рассказ: – А я второй год. Полстраны обходил! Всё больше на севере, там оказалось грязнее всего. Недавно перебрался в пустыню. Работы – море! Да я не боюсь, эхвынцы обо мне позаботились. Представляешь, отправился в экспедицию без гроша в кармане, в буквальном смысле. Так вышло. На границе пришлось долго объяснять цель визита, никто не хотел верить, что мне нужны грязные эхвынские дороги, что я хотел бы дезинфицировать их. Заподозрили провокацию. Пришлось проводить эксперимент. Нашли заброшенный участок, я брызнул из пульверизатора, дорога заблестела, как машина после помывки! Все кинулись нюхать асфальт, проверяя, не химическое ли оружие я применил? Успокоились после того, как я пару раз лизнул языком дорогу, а когда узнали, что у меня нет денег на передвижение, выдали кредитную карточку. Тебе тоже?

– Не-а, – ответил Гр. Он с трудом улавливал смысл новых для него речей, слишком уж неправдоподобно они звучали.

– А ты с чем пришёл? – полюбопытствовал носильщик, так и не дождавшись от Гр ответа на первый вопрос.

– Я-то? С танками, Т-64, вернее, со стволами от них, – неохотно признался Гр. – Но мне кредиты не дают.

– Справедливо! – откликнулся мужчина. – Гусеничный вид транспорта вредит дорогам, как и вся военная техника. Пыль от гусениц не поддаётся уничтожению, её надо сгребать в мешки и увозить в хранилища. Тебе это должно быть известно лучше остальных. Проблема! Моя мечта – найти средство и против сложной пыли, ну, а пока занимаюсь пылью обыкновенной. Я ведь давно знал, что ни в какой другой стране нет столько дорог, как в Эх-Вынии. Из лекций по Мировым автошколам. Уже тогда появилась идея – приехать сюда! Я и эхвынский самостоятельно учил, по вечерам, чтобы быть готовым, когда время придёт.

– Из лекций по Мировым автошколам? – перебил его Гр. И в нетерпении спрыгнул на песок, почувствовав, что голова проветрилась, а хмель прошёл. – А ты откуда знаешь про школы?

– От верблюда! – пошутил его спаситель. – Забыл, что мы одну альма-матерь заканчивали? Только я на два года раньше тебя.

– Нанаец? – опешил Гр, по-новому вглядываясь в лицо стоящего перед ним человека. – Ты?! Откуда? Почему?!

– Всё просто. После нашей с тобой встречи шар, на который меня выбросило, прокатился и лопнул. Не успел я опомниться, как буря вынесла меня в степь, где я снова попал в такой жуткий клубок, из которого едва вырвался, оборванный и нищий. После было ещё несколько, меня затягивало против моей воли. Всё куда-то неслось, крутилось, я не успевал пришивать оторванные пуговицы. В конечном итоге оказался на шаре, прибившемся к эхвынским границам. Это было как нарочно! Словно подарок Удачи, подслушавшей мои тайные мысли! Мне оставалось только воспользоваться случаем, и я пересёк рубеж. И не жалею. Веришь ли, занимаясь составлением сводок по границе, я мечтал, как Маленький Принц, прибраться на планете, всё ждал удобного момента. Только, в отличие от малыша, всегда считал: нельзя ограничиваться одной генеральной уборкой, нужна всеобщая дезинфекция. И начинать надо с дорог! Они – главные артерии жизни! Если по их краям образуются пылевые бляшки, это становится опасным для цивилизации. Ну, ты же помнишь, наша страна в то время занялась внутренними разборками, рассветчики стали не нужны, поэтому я без угрызений совести снял погоны.

– Ну и дела! – воскликнул Гр, обходя Нанайца кругом и разглядывая его. – А я тебя не узнал… перепутал с верблюдом… от жары, наверное.

Он слушал жадно, не скрывая любопытства, радуясь тому, что мечта сама идёт в руки. Выведать секрет, не касающийся охраны государственной границы, у старого товарища было просто. Добродушие Нанайца не поддавалось объяснению, в рассветотделе его все знали как самого искреннего человека в желании отдать последнюю рубашку кому-нибудь, кто в ней нуждался.

– Как же тебя выпустили с таким… чудодейственным средством? Откуда оно у тебя? – осторожно спросил Гр.

Он вдоволь натоптался вокруг Нанайца, похлопал его по спине и по плечам, удостоверяясь в реальности происходящего, а теперь шёл рядом с ним, ободрённый близким присутствием необычной мечты. Со стороны они выглядели как два равных товарища, которым судьба подарила приятную встречу. По-прежнему стояла жара, но вид раскалённого солнца больше не пугал Гр, он не отрывал взгляда от спутника.

– Да нашим было начихать, что я везу! – ответил Нанаец, сторонясь и пропуская мимо себя верблюдицу с верблюжонком. – Появилось откуда? Всё благодаря Удаче. Моя жена родом с севера, в один из приездов к её родственникам я обратил внимание на то, как блестят тамошние дороги. Заметь, блестят не корочкой льда, а чистотой! Я заинтересовался, помня о своей мечте, и вскоре обнаружил, что местные жители, прежде чем выехать из гаража, посыпают колёса автомобилей неким средством, жёлтым порошком, сделанным из костей мамонта! Порошок этот, кроме того, что растапливал лёд, ещё и вбирал грязь в себя и шлифовал дорогу! Представил? Вот я обрадовался! Ведь мамонтов там на каждом шагу! Никому ненужные кости валяются. Одно плохо, комья грязи, налипшие на автопокрышки, приходилось потом долго отдирать. Я и подумал о пульверизаторе, с ним грязь уничтожается в секунду! Взял я тот порошок, настоял на чистом спирту и получил отличное дезинфицирующее средство.

– Сильно! – выдохнул Гр.

Нанаец продолжил:

– Приехав домой, я проверил его на Лорке. Видел бы ты, как заблестела её шерсть!

Гр вздрогнул.

– Кто это – Лорка? – спросил он подозрительно.

– Наша собака, дочь старшая назвала, а младшая сократила кличку до Ло.

– Мою жену так зовут. Ло, – удивляясь совпадению, радостно произнёс Гр.

– Красивое собачье имя! – похвалил Нанаец. – Видимо, из деревни барышня родом. Угадал? Как и я. Я ведь с окраинского хутора, там много собак с подобными кличками.

– Надо же! – поразился Гр.

В порыве откровения ему вдруг захотелось рассказать о девушке, обувь которой он так и не наполнил лепестками полевых маков, до которой не смог достучаться в иллюминатор пролетающего над Эх-Вынией самолёта. Он спросил, чтобы начать разговор:

– А ты влюблялся когда-нибудь? Так чтобы… хотелось взлететь!

– Влюблялся, – признался Нанаец. Видно было, что затронутая тема была ему близкой. – Первый раз в юности. Ты правильно выразился, хотелось взлететь, дело уже к свадьбе шло, да ничтожный случай расстроил наше счастье. Подъезжаем мы как-то в такси к дому. Счётчик показывает два рубля с копейками, я протягиваю три и выхожу из машины. Девушка моя даже побелела от злости. «Возьми сдачу!» – шепчет мне и рукой дверцу придерживает, чтобы машина не уехала. «Ерунда! Мелочь!» – так же шёпотом отвечаю ей. «Забери, я сказала!» – крикнула девушка, чем повергла меня в такой стыд, что и не описать! Водитель понял. Он со смехом протянул сдачу и умчался. А невеста моя говорит: «Извини, но я не могу ложиться в постель с человеком, у которого совершенно отсутствует чувство собственника». И бросила на землю пакет с сосисками, что я купил на ужин. Обиделась.

– Похожа на Ло, – с уважением произнёс Гр. – Правда, моя бы не бросила сосиски. Она выше обиды, где дело касается денег. А ты зачем упустил такую девушку?

– Не жалею, – сердито сказал Нанаец. На секунду он углубился в себя, будто что-то вспоминая, нежно улыбнулся, послав улыбку в сторону запада, и добавил: – Сдачу я так и не беру, а женщину нашёл такую, ради которой не только взлететь, готов очистить от пыли все дороги на планете, чтобы она могла бегать по ним босиком! Чтобы не боялась напороться на осколок стекла или получить занозу в пятку. Чтобы дороги сами бежали ей навстречу! Вот очищу самые главные трассы и вызову семью, пусть резвятся. А пока дома остались, у моих родителей. Понимаешь меня?

– Понимаю, – хмуро ответил Гр. Он весь похолодел от зависти, сообразив, что ради Ло даже телегу ни разу не подмёл, что уж говорить о ставших ему ненавистными дорогах.

Желание продолжать разговор пропало. Радость от встречи сменилась грустью. Нанаец каким-то образом уловил настроение попутчика, и дальше пошли молча. Следуя за бывшим коллегой, Гр, как и тогда, в прошлой жизни, пытался понять этого человека, который в бытность свою офицером заморочил людей своей добротой. В первый момент им казалось странным, что Нанайцу ничего не жалко из того, что он имел. Однажды, увидев полуголого пьяного человека у железнодорожной кассы, он снял с себя пиджак, накинул его на плечи мужчине, купил ему билет до Нижневартовска и проводил до поезда. Мужик сначала упирался, кричал на весь вокзал, что его раздевают, а потом горько заплакал и полез целоваться. И долго махал рукой из окна вагона.

Что касается Гр, то он никогда не верил в доброту Нанайца, подозревая за ней подвох. Всё это изощрённые способы бербовки, считал он. Не зря же Нанаец каждый год получал грамоты от самого главного московского рассветчика. За его «доброе» отношение к людям. Вот и сейчас, зачем, спрашивается, второй раз выручил Гр? Зачем нёс на собственном загривке? Бросил заниматься маркетингом и кинулся помогать. Зачем? Да ещё и про мечту рассказал без утайки. Что за всем этим кроется?

 

Кое-что о поисках изюма

Нанаец считал, что у каждого человека должна быть точка опоры, дающая чувство равновесия в жизни. Для него такой точкой была Полярная звезда. Не имело значения, что она находилась в небе, главное, Нанаец ощущал с ней связь, потому что твёрдо знал: никто не сдвинет её с места, она будет одинаково сиять над его головой и в родной стране, и на чужбине. Поэтому он никогда не отчаивался. Был равнодушен к шарам, к пирамидам, а к вечно ускользающему горизонту относился с уверенностью человека, который понимал, что за романтической полоской скрывается не что иное, как другая земля, над которой всё так же сверкает его любимая Полярная звезда, и что он увидит её, когда доберётся до того места. Поэтому Нанаец не боялся уходящих за горизонт дорог, не боялся незнакомых территорий.

Как и Гр, по профессии он был военным рассветчиком, то есть человеком, знающим все оттенки того прекрасного явления, которое встаёт по утрам над миром. Нанаец отлично понимал роль этого явления в жизни Земли, понимал, что это явление надо защищать от всех, кому ненавистно солнце. Может быть, именно специальность, именно знание всех нюансов каждого из времён суток и подтолкнули его к размышлениям о мировых дорогах – слишком нелепо, на его взгляд, выглядела пыль на их поверхности в живительных лучах рассвета. Кроме того, ему казалось странным, что люди, с умным видом рассуждающие о высоких материях, никогда не глядят себе под ноги! Он был жизнерадостным, оптимистичным человеком. Среднего роста, спортивного телосложения, с тёмно-пшеничного цвета волосами, с несколько покатой спиной, напоминающей о занятиях боксом, Нанаец уверенно шёл по жизни. Ничто не раздражало его взгляд, везде он чувствовал себя комфортно, ибо ему было точно известно: из любого, даже самого запутанного лабиринта всегда можно найти выход, лишь бы не терять точку опоры в небе. Главное – никогда не останавливаться, невзирая на встречающиеся тупики и возвращения назад. А если выхода вдруг не окажется, надо просто врубаться в стену и ломиться вперёд до тех пор, пока она не рухнет или не даст трещину. Энергия била в нём ровным ключом, наводящим на мысль о его связях с природой. Ничем иным невозможно было объяснить этот странный, стабильный в разных обстоятельствах оптимизм. Нанаец соглашался с любыми условиями, которые предлагала ему жизнь, в том смысле, что оставался всегда довольным, переплавлялся ли он через бушующую реку, выполняя военное рассветное задание, или же сидел в номере отеля на берегу океана, где, бывало, отдыхал со всей семьёй.

Нанаец никогда не огорчался, вернее, его никто не видел огорчённым. Свои эмоции он держал при себе и доверял их лишь Полярной звезде, беседуя с ней, когда не спалось, да верной подруге жене.

Как-то, уже уволившись из войск, измученный бессмысленными поисками работы, он занялся рытьём котлована под собственный бизнес. Взял кредит под квартиру, купил экскаваторы импортные – своих к тому времени в стране не осталось, – и давай копать! Почва попалась каменистая, трудная – машины сломали ковши. Так Нанаец даже глазом не моргнул, когда представители банка отбирали у него квартиру, выгоняя жену и двух малых дочерей на улицу. А мог бы и моргнуть. Мог бы и возмутиться, имел полное право как пострадавший, землю-то ему нарочно подсунули такую – труднообрабатываемую! Однако неудавшийся бизнесмен только шире открыл глаза, слегка поскрежетал зубами, как будто хотел есть, и дольше обычного разговаривал в эту майскую ночь, проведённую под открытым небом, со своей любимой Полярной звездой.

А после экскаваторов, в другой раз, когда он попал в руки разбойников? Им не понравился запах чудного клевера, который Нанаец стал выращивать после того, как устроил семью в саманной халупе на окраине города. Разбрызгав бензин по невинной траве, негодяи хотели брызнуть топливом и на бывшего офицера, да остановились, напуганные его безмятежно-железным взглядом. Нанаец смотрел на них так беззастенчиво-спокойно, так бесшабашно-уверенно, что проходимцы почувствовали ужас в своих сердцах и сбежали, правда, успев кинуть спичку в траву. Попадись он фашистам, и те никогда бы не догадались, бывает ли ему страшно.

Многие друзья Нанайца и сейчас помнят, как он потерял дачу в горах. Приехал, а дома нет. То ли селем унесло вниз по течению речушки, то ли землетрясением передвинуло в другое место, то ли те же разбойники разобрали на доски. Нанаец даже ухом не повёл от расстройства. Все тогда заподозрили, что у него в другом ущелье припрятан не один десяток таких дач, но это была неправда, и все это хорошо знали, однако всё равно засомневались. Люди имели право ошибаться, глядя на хладнокровный вид этого человека. Никто не мог поверить, что можно расставаться с личной собственностью так легко, как это делал Нанаец.

Что касается его самого, то, несмотря на знакомство с разбойниками, он ко всем людям относился одинаково ровно, с одинаковой уверенностью в том, что все честны и порядочны, только несчастны порой. Глядя на него, человек начинал верить в свои лучшие качества. Чувствуя стабильность его настроения, люди тянулись к нему, некоторые даже пытались прижаться, чтобы, напитавшись здоровой энергетикой, поправить собственные отношения с жизнью. Они увлекались его идеями и с радостью шли за ним в надежде стать такими же, как он, жизнелюбами. Но людей часто поджидало разочарование – путь к оптимизму был намного длиннее, чем он представлялся вначале, не всем хватало сил пройти его до конца. Поэтому многие считали себя обманутыми задором Нанайца, они злились, накидываясь на него с упрёками. «Это несправедливо! – говорили обиженные. – Вместо того чтобы вывести нас на просторы счастья, ты заставляешь работать!» Им было невдомёк, что оптимизм Нанайца напрямую зависел от его умения трудиться.

Он любил широту и размах предприятий, замышляя такие дела, от которых захватывало дух: если бизнес, так с котлованом, если котлован, так размером с футбольное поле! Вместо лопаты – бульдозер, а вместо палатки – Толковый дом! По-другому ему было неинтересно. Многие завидовали Нанайцу, наблюдая за тем, с каким упорством он ковыряется в сухой земле, зная, что найдёт там если не изюминку, то хотя бы косточку от неё, которую посадит у себя на огороде и будет ждать, пока из неё не вырастет виноград редкого сорта. Такое уже было и не раз. Про него говорили за спиной: «Этот всегда найдёт изюминку в куче дерьма!», подразумевая, что надо быть к нему поближе, на всякий случай. А вдруг там окажется целая россыпь косточек или горсть изюма? В том, что Нанаец поделится с ними, никто не сомневался.

 

Стихи и песни

Как большинство романтических личностей, Нанаец любил петь песни и сочинять стихи. Давно известно, заниматься этими делами человека заставляет любовь, глубокая вера во всё светлое, во всё хорошее или тоска от безверия и отсутствия надежды. Нанаец пел от любви. Он не мог отличить ноту «до» от ноты «фа», голос его не был приспособлен к передаче звуков разной высоты, он не умел брать дыхание, чтобы хватало на несколько тактов, но это не играло никакой роли, когда на него вдруг накатывало. Происходило это крайне редко, в минуты, когда было трудно выдержать ощущение накопившегося счастья, когда требовалось хоть немного, но освободиться от него, выпустив порцию хорошего настроения наружу. Он пел, когда взгляд на мир давал такой импульс энергии, взбадривающей его тело и душу, что не петь было просто нельзя.

Нанаец чувствовал за собой отсутствие слуха, поэтому очень стеснялся. Он принимался петь лишь в моменты полнейшей безопасности со стороны незнакомых проходимцев, чтобы никто не возмутился в ответ на его концерт. Наклонив голову вперёд, нахмурившись, так что сдвинутые брови топорщились рядом, сойдясь над крупным широким носом, он начинал громко, с большим напряжением кричать, представляя, что поёт. Мажор и минор в его исполнении звучали одинаково бесстрастно, характер песни выдавало лишь выражение лица Нанайца, которое делалось то величаво-торжественным, то скромно-печальным.

Иногда он включал в число своих слушателей жену, очарованную звуками его голоса ещё в молодости, двух дочерей, обожавших отца и без музыкальных способностей, и родителей жены, относившихся к нему весьма уважительно. В Новый год, на Восьмое марта и в День Конституции Нанаец чувствовал себя особенно расслабленно и умиротворённо. В эти дни собиралась вся семья. Ужинали за праздничным столом, вели неспешные разговоры и слушали выступления главы дома. Переполненный ощущением счастья, пропустив пару рюмочек, Нанаец начинал петь. Все тотчас умолкали, глядя на него с невыразимым восхищением, и наслаждались пением до тех пор, пока кто-то по неосторожности не пускал тихий смешок в праздничную атмосферу. Тут Нанаец умолкал. Сначала он принимал вид растерянного человека, которого перебили на самом интересном месте, а потом принимался смеяться вместе с остальными.

Тесть с тёщей, обессиленные от восторга и смеха, остаток вечера доказывали своему зятю, как великолепно он поёт.

– Ну а то, что не всегда можно узнать песню, – кричал тесть, – говорит не о твоих певческих способностях, а о нашем жутком, пещерном невежестве, поверь!

Нанаец, разумеется, не верил, но и не обижался, видя, что любим.

Что касается поэзии. Стихи он писал нечасто, тоже под счастливым настроением, когда уже и песни не хватало, чтобы выразить радость от жизни. Однажды сочинил ёмкое по выразительности четверостишие к Восьмому марта и посвятил его тёще, так как именно она находилась рядом с ним в этот знаменательный момент, угощая холодцом и горчицей. Слова пришли к нему неожиданно, застав врасплох, но зато настолько верные и точные, что Нанаец даже ничего исправлять не стал. Он быстро начеркал стихотворение на салфетке и громко прочитал:

Тут он посмотрел на примолкнувшую тёщу и, увидев ошеломлённое выражение её лица, решил заменить последнее слово, записанное на салфетке, на другое, менее значительное, но более вежливое по отношению к слушательнице. «…Ничего!» – воскликнул он победоносно. Когда женщина услышала конец стихотворения, она в ту же минуту ушла не оглядываясь в большую комнату, упала на диван и стала плакать, закрывшись руками. Нанаец испугался и побежал за тестем. Тот прочитал стихотворение и тоже упал на диван рядом с тёщей, и тоже начал плакать. Нанаец окончательно расстроился и хотел было бежать за соседями, чтобы и им дать прочитать свой опус, но тесть оторвался от тёщи, с которой он уже обнимался, поддерживая её в этой нечаянной истерике, и прокричал сквозь слёзы:

– Стой! Не ходи! Это семейное дело!

Нанаец остановился на пороге, а тесть утёр кулаком слёзы и уже спокойнее сказал:

– Ну удружил! Ну отчебучил! Ну, злодей, как это тебе удалось?

Тёща подняла своё раскрасневшееся мокрое лицо от диванной подушки и сквозь мелкие всхлипывания пролепетала:

– Ты невероятно талантлив… – И неожиданно принялась что есть мочи хохотать.

Жене Нанаец стихотворение тоже показал, она была филологом, поэтому могла оценить творчество по иным, нежели это сделали её родители, критериям.

– Потрясающий реализм! – не скрывая удивления, воскликнула жена. – А самое главное, соблюдён ритм, невзирая на вынужденную редукцию слова! И при этом не утерян общий смысл, что невероятно важно.

Она поцеловала счастливого Нанайца в щёку и пообещала, что прочтёт стихотворение девочкам, когда они подрастут.

 

Удача

Жена Нанайца часто посмеивалась, видя, кто именно сопровождает её мужа. Повсюду! Куда бы он ни направился, куда бы ни поехал, какое бы дело ни начинал, он неизменно оказывался под прицелом одних и тех же любящих глаз. Отправляя его на работу или встречая по вечерам, жена говорила, глядя куда-то поверх цветов на подоконнике, и добродушно улыбалась при этом:

– Как она тебя любит! Ах, как она тебя любит!

С восторгом качала головой и прикладывала ладошки к щекам, выражая своё восхищение.

– Кто? – непонимающе оглядывался Нанаец.

– Да вон же, стоит под окном! Посмотри!

– А-а-а… – разочарованно тянул Нанаец, выглядывая из-за шторки на улицу. – Точно, стоит. – Он пожимал плечами. – Чего ей надо, не пойму. Ничего не просит, ничего не спрашивает, только улыбается и намёки странные делает, вроде как зовёт куда-то. При встрече так и норовит кинуть что-то в руки.

– А ты попробуй, сходи за ней! – как-то посоветовала ему жена.

– Скажешь глупость! – отмахнулся Нанаец.

– Или в гости позови! Что же всё на улице да на улице встречаетесь! – не отставала подруга.

– Совсем ерунду говоришь! – возмутился Нанаец. – Зачем мне другая? Ты же знаешь, что мне никто, кроме тебя, не нужен. – В доказательство своих слов он плотно задвинул шторки, посадил жену себе на колени и стал ею любоваться.

– Нельзя так, – убеждённо произнесла женщина, спрыгивая с колен, – это невежливо! Твоя спутница может обидеться, надо хотя бы сделать вид, что ты от неё не скрываешься! – Она снова раздвинула шторки и, широко растворив окно, выглянула во двор.

Там стояла молодая Удача, которая, как это было видно по её расслабленной фигуре, томилась от скуки. Вынужденная бездельничать, дама чертила прутиком на пыльной поверхности тротуара тончайшие эхвынские вензеля, обозначающие имя Нанайца, а рядом выводила своё имя. Она всегда грустила, когда Нанаец делал вид, что не замечает её присутствия. Услышав резкий звук открывающегося окна, Удача подняла лицо вверх и, заметив, как ласково улыбается жена Нанайца, как энергично машет рукой, приглашая зайти в дом, обиженно, резко отвернулась.

– Гляди, какая гордая! – уважительно произнесла женщина. – Видишь, я ей не нужна. А ну, позови девушку! – наступила она на мужа.

– Опомнись! Что люди скажут? – призвал Нанаец жену к порядку.

– Не понимаю я тебя, – вздохнула та и стала печально смотреть в окно, – ты добр со всеми, но только не с ней. Почему? Почему ты игнорируешь подарок судьбы? Притворяешься, что тебя это не касается…

– Я не знаю, чего она хочет? Зачем привязалась?! Бегает повсюду за мной, строит глазки! – недоумению Нанайца не было конца. Он вдруг вспомнил: – Представь, она ведь и до нашего с тобой знакомства преследовала меня! Но я ноль эмоций! Тебя ждал!

– Ах, вот кому я обязана своим замужеством! – понимающе воскликнула жена и стала размахивать уже обеими руками, зазывая Удачу в гости, но та по-прежнему не смотрела в её сторону и продолжала что-то грустно писать на тротуаре.

– И ещё! – негодующе вскричал Нанаец. – Когда я заработал первые деньги после увольнения, в то время только-только ввели карточки на всё, а я привёз самолёт туалетного мыла. Помнишь? Мы потом полетели на море. Так вот, она… эта, которая за окном, буквально преследовала меня, куда я, туда и она! Бывало, придёт на совет директоров в Толковый Дом – закон ей, видишь ли, не писан! – усядется в кресло и слушает. Я стараюсь делать вид, что это не со мной, однако, все прекрасно понимали и так смотрели на меня, что я со стыда готов был провалиться.

– Какой ты у меня… незатейливый! – мягко улыбаясь, сказала его жена, с трудом подобрав нужное слово, и отошла от окна.

Она с первых лет супружеской жизни заметила, что Удача была неравнодушна к её мужу. А если судить по той настойчивости, с которой красавица преследовала Нанайца, сопровождая его на отдыхе и на работе, то можно было говорить и о влюблённости. «Что может быть проще? – думала жена Нанайца. – Ну подойди ты к ней, поговори как с человеком, успокой, скажи, что видишь, понимаешь и ценишь! Так нет же! Всё делает словно нарочно для того, чтобы лишиться такого прекрасного знакомства! Иметь без труда то, что другие выпрашивают у судьбы, карауля на каждом углу, и не воспользоваться этим! Глупо!»

Действительно, Нанаец, вечно занятый поисками дезинфицирующего средства для автотрасс, давно привыкший к безмолвному присутствию Удачи, почти не замечал её. Точнее сказать, он пренебрегал её компанией, уверенный, что внимание фанатки ничего не значит.

Жена Нанайца знала, что Удача привязалась к нему сразу после службы в армии, когда он, поступив в Столичный Специальный Институт, сменил погоны сержанта-заграничника на курсантские знаки отличия. Он был молод годами и красив здоровьем. Многие девушки обращали на него внимание, поэтому Нанаец принял как должное, что одна из них, может быть, самая скромная, но глазастая, по имени Удача, бегала за ним, невзирая на его равнодушие. Нанаец не прогонял незнакомку, про себя удивляясь тому, что иногда зачем-то смотрит в её сторону и даже слушается её строгого молчаливого взгляда, идёт по её указке совсем не в том направлении, в котором собирался идти. Но куда бы он ни направлялся, Удача была всегда рядом. Прозрачной тенью она следовала за ним, легко подталкивая его вперёд, или спешила опередить на полшага, чтобы отворить повстречавшуюся на пути калитку. Случались периоды, когда Нанаец не видел Удачу, однако хорошо чувствовал её присутствие – по тому, как шутили его друзья, твердившие, что он ходит по жизни в сопровождении «блестящего эскорта», и по тому, с какой завистью смотрели в его сторону люди. Правда, Нанаец не вполне понимал, в чём тут дело, и списывал происходящее на свою цветущую молодость.

Шло время. Весёлое студенчество сменилось строгой государственной службой, завидный холостяк превратился в семейного человека, начавшаяся перестройка раскрутила гайки в общественном устройстве, жизнь дала трещину, как говорила тёща Нанайца, одним словом вокруг поменялось всё, кроме одного – Удача по-прежнему преследовала Нанайца. Теперь уже другие приятели шутили по поводу его «блестящего эскорта», другие люди завистливо смотрели в его сторону. На шутки он не обижался, завистливых взглядов не замечал, словам жены не придавал значения, а про Удачу стал думать как о чём-то очень привычном, о чём и… думать не стоит.

А Удача была влюблена не на шутку. Летели годы, но она, как и в юности, моталась за Нанайцем из города в город, из улицы в улицу, из квартиры в квартиру, печалясь лишь о том, что её чувство остаётся безответным. Она выдумывала самые невероятные, самые удивительные приёмы, чтобы любимый ею мужчина оценил её по достоинству: швыряла к его ногам портфели, набитые деньгами, толкала в его руки выигрышные лотерейные билеты, подводила к его дому караваны верблюдов с заморскими товарами, но все усилия оказывались напрасными. В лучшем случае её фаворит недолго игрался подарками и затем перекидывал их тому, кто оказывался рядом с ним в этот момент.

Подобная щедрость породила нездоровый интерес к Нанайцу. Вокруг него постоянно толпились люди с горящими глазами и с растопыренными ладонями. «Мой талисман!» – восторженно шептали они, не отходя от него ни на шаг. Бывало, Удача месяцами не могла пробиться сквозь эту ораву, чтобы бросить кислородную маску задыхающемуся от всеобщей любви Нанайцу. Она молча, издалека смотрела на него, не зная, как помочь бедняге. Однажды, выбившись из сил в борьбе с неуправляемой толпой, Удача подкатила к своему любимчику огромный клубящийся шар, и, дождавшись, когда Нанаец вскарабкается на него, толкнула шар в сторону эхвынской границы. Она была на седьмом небе от счастья, когда услышала, как подопечный закричал: «Вот так удача! Здравствуй, Эх-Выния!»

В отличие от Гр, Нанаец прибыл в эту чудесную страну легально, без гроша в кармане, но с готовой мечтой, с рюкзаком на плечах, с компасом в кармане, подталкиваемый Удачей.