Звонок на перемену сдул с парт засыпающую было школоту. Учитель природоведения Разбегаев жалобно бросил в уносящиеся маленькие спины домашнее задание и уныло опустился на стул. Всем было наплевать на его предмет, и это Разбегаева чрезвычайно бесило. Он был фанатиком природоведения. Как любой учитель любого предмета, нахуй никому не нужного в дальнейшей жизни.
– Только ты меня слушаешь в этой бляцкой школе, да, Бедросыч? – грустно улыбнувшись, сказал Разбегаев школьному соловью и выпустил его из клетки. Соловей с удовольствием взобрался по руке на плечо и запел. Пел он лучше настоящего Бедросыча, но тем не менее приводил в бешенство трудовика Вигая, дрыхнувшего в учительской.
– Разбегай, сука, заткни свою тварь!
– На *** пошёл!
Разбегаев ненавидел Вигая. Желтозубая скотина в засаленном халате, постоянно занимающая туалет в общежитии. Напивающаяся до одури, засыпающая под многодецибелльного Круга из векового магнитофона «Романтик М-306». Который никогда не сломается, потому что у его запойного хозяина золотые руки. Вот сам весь из говна, а руки золотые. У Разбегаева всё наоборот, поэтому в природоведы и пошёл. А такие разные люди обычно ой как конфликтуют.
Разбегаев вышел на школьное крыльцо. Разогнал школоту, вытаптывающую на липком мартовском снегу здоровенный детородный орган, направленный в сторону директорских окон. Любят дети в этом возрасте рисование. Клали они вот это и на разбегаевское природоведение, и на деревянные болванки Вигая. Разбегаев художников разогнал, но хер не вытер. Согласен он был с ними в чём-то. Поэтому вытоптал ещё и крылья, чтоб хрен быстрее добрался до адресата, и побрёл по селу, почёсывая шею.
Тонкая интеллигентская шея Разбегаева жутко чесалась уже несколько дней. Что-то в ней нарывало, и это раздражало. Сегодня особенно сильно. Разбегаев зашёл в комнату, подошёл к зеркалу. Сорвал пластырь и уставился в своё отражение. Из шеи проклюнулся зелёный росток. Трясущимися пальцами Разбегаев раздвинул края порванной кожи: под ней проглядывался древесный рисунок с вколоченной шляпкой гвоздя. Природовед вскрикнул. Самое время навестить отца.
… – Здарова, сын! – Отец обнял Разбегаева и пустил в дом. – Чифирнём?
Отмотав пятнашку за убийство в пьяной драке, он 20 лет как откинулся, но привычки остались.
– Бать. Я… – Разбегаев размотал шарф. – Я дерево!!!
Отец молча выключил газ и убрал чайник.
– Лиственница, если уж доёбываться. – Бывший зэк достал из шкапа литр. – Не под чифир беседа.
… – Лето, кажись, 88-го. – Отец смотрел в окно, уставившись в прошлое. – Да, точняк, из Афгана как раз вояк наших выводить начали. По всей Бурятии жарень. Погнали нас лес валить. А гнус, мама дорогая! Вертухаи псами воют, «Правдой» отмахиваются. Подошли мы, значит, с Пшеком к дереву, на руки поплевали, пилой его рррраз! А оно как за орёт белугою! Мы врассыпную, вертухаи в воздух как давай палить… Но делать-то нечего – план. Повалили мы, обсираясь, орущее дерево, короче. Ну и… Чо, шкатулки что ль из него ваять. Я тебя в цеху и выстругал от нечего делать. Где-то гвоздями сбил, где-то «Моментом» склеил… Он тебя так вштырил – всю ночь не угомонить было. В опилках неделю тебя прятали, потом через лейтенантика прикормленного бабе Зое передали. Я ей в уши налил, мол, врачиха зоновская от меня нагуляла. Она и поверила. Там смешно было – она тебя ж сразу крестить потащила. Батюшка тебя в купель – а ты не тонешь! Ну, в хорошем смысле… Вот такие дела, сынок.
Разбегаев долго смотрел на свои руки – обычные человеческие руки, с бледной кожей, сквозь которую проступали голубоватые стрелки вен.
– Фантасмагория какая-то… А кожа?! Волосы… Остальное…
– А-а-а-а, это всё Лившиц.
– Какой Лившиц?!
– Старый Лившиц. Хороший мужик, хоть и еврей. Костюмы на воле шил. Для всего Политбюро. На примерке Леонид Ильичу нечаянно булавку в позвонок загнал, ну и того с тех пор переклинило – причмокивать стал, с Чаушеску сосаться… Впаяли Лившицу вышку за покушение на Первое лицо. Типа китайский шпиён своими хитрыми иглами диверсию совершил. Потом на пожизненное поменяли – говорят, масоны ихние еврейские за него подписались, он им балахоны иерархические шил. Но это слухи всё… Короче, этот Лившиц из наших кирзовых сапог тебе кожу забабахал. Прослезился – мол, вот вершина творенья моего, и помер. На загляденье ты получился, сынок. Вся братва тебя любила. Ну окромя одного. Чёрт был, крысёныш, балагурил всё. Называл тебя деревянным терминатором, присланным из прошлого, чтоб посмотреть, победил ли мировой коммунизм. Мы его… ну не важно. А то ещё на червонец строгача наболтаю.
– Бать. А ты помнишь место, где дерево срубили?
– Такое забудешь. А чего?
– Съездить хочу.
…Всю дорогу до Улан-Удэ Разбегаев переосмысливал свою жизнь. Он нашёл много ответов. Почему его так любил школьный соловей. Почему его так тянуло в лес, где он чувствовал себя как дома. Он, наконец, понял, за что ненавидел Вигая. Не за халат и не за Круга. А за мерзкий, раздирающий душу звук рубанков о дерево. За хруст упавших стружек под ногами. За запах свежих трупов своих сородичей.
Добравшись на чадящем «ПАЗе» до лесной опушки, они шли с отцом по заросшей просеке, где когда-то зэки перевыполняли план по древесине. Отец вглядывался вдаль, вертел седой головой во все стороны – сверялся с одному ему известным ориентирам. Наконец, запыхавшись, остановился и ткнул никотиновым пальцем в старый почерневший пень, побитый мхом и гадами.
– Вот она где росла. Твоя мамка-то настоящая.
Разбегаев медленно подошёл, расчистил перчаткой снег на поверхности пня.
– Привет, мам…
Учитель приложил озябшую руку к мёртвому пню и… в глазах позеленело, от ладони пошёл пар – пробилось сквозь холод затаившееся материнское тепло. Щурясь и высунув язык, Разбегаев пересчитал еле видимые кольца на тёмном потресковшемся спиле – вышло ровно сто двадцать лет.
– С юбилеем.
Разбегаев достал из-за пазухи две гвоздики и положил у её выступивших корней. Молча постояли немного.
– Бать?
– М?
– Какой она была?
– Красавица. Статная, высоченная, ствол роооовный такой, крона ветвистая. Софи Лорен, а не дерево.
– Высоченная, говоришь? Хм. Чёт у меня не срастается. На меня полено ушло, так? А остальное куда делось?
– А я знаю? Её ж пополам распилили. Тебя мы забрали. А вторую половину – пятый отряд.
– А есть контакты у тебя кого с пятого-то?
– Не помню, щас в книжечке посмотрю… – Отец достал блокнот, наслюнявил пальцы, пролистал. – Во, Миха Холодец с пятого. А на кой тебе?
– Поехали в райцентр. Родню мою искать будем.
… – Ну ты даёшь, Разбегай! – Сиплый голос Холодца еле продирался сквозь треск помех и доярки Деменчук, звонившей дочери в Канаду из соседней кабинки. – Я там помню?! Хотя.. А, погодь. Столы мы тогда делали, во. Для кафе «Встреча»!
(Это был хороший знак – разваливаются страны, гибнут города, меняются президенты, но кафе «Встреча» во всех райцентрах постСовка остаются на своих местах) И полено я это вспомнил. Она странная была. Магическая, гадом буду.
– Почему «она»?
– Потому как бабой взвизгнула, когда мы её того, на доски… Но я в говно был, может и почудилось. А чо, это для фильма какого вы, не? Меня в титры не ставь, понял-нет? Нахуй мне свети…
Звонок оборвался, но информации Разбегаеву было предостаточно.
– Пошли в эту кафешку, бать. Сестру искать буду.
… – Сестраааа… Эй, сестраааа… – Не обращая внимания на мутных посетителей, Разбегаев шёл вдоль ряда старых барных столов, прикладывая ладонь к каждому из них. Ответа не было.
– У вас тут был стол. Говорящий такой, – С надеждой спросил учитель бармена Журавлёву формы куба и фиолетового волосу.
– Прокапаться бы тебе, братан, – участливо произнесла та, опытным глазом определив белочные симптомы. – Но стол один мы неделю как выкинули, да. Правда, молчаливый был, аки Герасим. В контейнере он, если дачники не спёрли.
– Спасибо, добрая женщина! Бать, харэ ****ить этого мудака, идём!
…Он сразу её «узнал». Из строительного контейнера торчала тонкая столовая ножка с инвентарным номером. Разбегаев дотронулся до неё – и в глазах заиграли изумруды.
– Ты!!! Это же ты! – счастливо прошептал он. – Ответь мне. Пожалуйста, ответь!
И она ответила.
– К ***м иди!!! Шлюха, Катя, шлю-ха!!! Ещё графин неси!!! Такую страну…!! Пидорасы!!!! Света нет. Нет? Нет. Генератор ночью с****или, во как! С днюхой! Не спать не спать не спать! «Офицеры! Роооооссссссиииииияяяяянеееееее»! Убили его в том году. Помянем, Константин!!… Охуенчик щишки! Блять, хорошо-то как, девочки! «И вот шальнаяяяя императрицаааааа!!!»…
Она была безумной. Но её можно было понять. Если бы вас десятилетиями царапали ножами, проливали на вас кровищу, пьяные слёзы и палёное дерьмо, стучали по вам кулачищами, орали в уши альбомы Газманова – вы бы тоже были не айс. Разбегаев достал сестру из контейнера, собрал отвалившиеся ножки, завернул Разбегаеву в свою и отцовскую куртки и отвёз домой.
Найдя в антресолях кусок наждачки, Разбегаев попробовал очистить сестру от скверны. Провёл шкуркой по столешнице – та оросила его таким матом, который не знала даже школота. Разбегаев купил портвейна и постучался в соседскую дверь.
– Што тебе надо, мерзкий пидор? – спросил Вигай, перекрикивая Круга.
– Помоги мне, скотина, – взмолился природовед и всё ему рассказал.
Вигай верил в Бога и Деда Мороза, поэтому здраво рассудил, что во Вселенной есть место чуваку из лиственницы и говорящему столу с глубокой психической травмой. Он осторожными, плавными движеньями зашкурил сестру. Покрыл её лаком, приладил ножки. Выжег на обратной стороне столешницы бабочку, а вместо инвентарного номера на ножке – иероглиф «Счастье». И всё то время, пока трудовик любовно приводил стол в чувство, Разбегаев нежно держал сестру за край. И она пришла в себя от братской любви и соседского профессионального подхода. На аванс Разбегаев купил ей самую красивую скатерть. Получил гневную тираду, что крупные розы на голубом – это для деревенской дискотеки на Святки, и купил скатерть ещё лучше. В ней Разбегаева стала первой красавицей среди общажных столов, и откуда-то сверху одобряюще закивал улыбающийся Лившиц в компании охрененно одетого еврейского Бога.
Вечерами брат с сестрой собирались вместе и долго болтали – каждому было что рассказать, чем поделиться и на что пожаловаться. И каждый вечер к ним присоединялся Вигай, который сошёлся с Разбегаевой на почве любви к Кругу и ненависти к Газманову. Это была очень странная троица – человек-дерево, алкаш и говорящий стол. Но какая к чёрту разница, в какой компании сражаться с Одиночеством. В одиночку у тебя точно нет шансов. Не то что в райцентре – в мегаполисе даже. Особенно в мегаполисе, я бы сказал.
И, кстати говоря, Вигай завязал с работой по дереву. Чтоб не раздражать друзей. И начал преподавать школоте работу по металлу, пока однажды железная болванка не стекла со станка и не спросила, знает ли трудовик Сару Коннор. Но это, как написали бы отвратительные авторы – совсем другая история.
ЦЕЛЬ 001
Капитан Осокин нёсся через кукурузное поле, разрезая козырьком фуражки предрассветную мглу. Глаза его были закрыты, потому что Осокин ещё спал. Это в больших городах по дороге на нелюбимую работу можно несколько раз залиться будильничным кофе, услужливо налитым пирсингованной баристой, опрометчиво полагающей, что это только начало её головокружительной карьеры. Дорога же к зенитно-ракетному дивизиону, в котором Осокин служил офицером наведения, брала своё начало в славном посёлке Суземка, что на Брянщине, и проходила через четыре оврага, восемнадцать луж, дыру в заборе, кладбище усопших комбайнов и два гектара вышеуказанной кукурузы. И чашечкой «американо» для Осокина мог послужить лишь спящий в траве механизатор Гамзюков, за которого можно было зацепиться ногой, упасть на битые кирпичи и немного взбодриться. Но Гамзюков почивал в этом месте всегда, и ноги Осокина это выучили. Поэтому капитан проснулся лишь тогда, когда больно ударился лбом о низкий косяк входа в кабину управления.
– ****ь!
– Ну вот и Игорь. – Комдив уступил рваное кресло, пожал руку. – Садись.
Осокин бухнулся на место офицера наведения, кивнул контрактникам у планшетов.
– Опять учебная тревога? Заебали они, таищ полковник.
– Боевая. В 2:37 засекли – от хохлов что-то летит. Со стороны Старой Гуты. Весь округ на ушах. – Комдив взял микрофон, нажал на кнопку. – «Первый», докладывает «Барсук»: офицер наведения на месте.
– Принято, «Барсук». – затарахтело из кабинного динамика.
– Осокин, жопа, доброе утро! – поприветствовал из динамика майор Дрыга, офицер наведения соседнего дивизиона «Ясень».
– Отставить жопу! – рявкнул «Первый», – только что Цель 001 пересекла госграницу Российской Федерации! Во все глаза смотреть, блять, не упустить супостата!!
Контрактники заскрипели казёнными маркерами, получая информацию от РЛС в Денисовке.
– Цель 001, высота 2000, азимут 247! – Доложил один из них.
– Через нас идёт, падла, – пасмурно буркнул комдив. – Бля, ну почему не через «Кубик»?! Скорость какая, идиот?!
– Скорость 600!… виноват…
– До хера скорость. А так хотелось метеорологический зонд…
– Через минуту будет в зоне поражения! – рапортнул контрактник.
– Ну ясен-красен… Ой-ёй-ёй… Проверок набежит… – Сокрушился комбат. – А так же всё заебись было! Конкурс солдатской песни выиграли…
– Через минуту вход в зону поражения!
Осокин вперился в экран радара. Жёлтый луч мерно скользил по зелёной поверхности, высвечивая на своём пути причудливый рельеф местности. 30 секунд до входа цели. 15… 10… 5…
Под лучом радара вспыхнуло маленькое жёлтое пятнышко.
– Вижу цель 001! – Осокин бешено закрутил штурвалом наведения.
– Что это, «Барсук»? – взвизгнул «Первый». – «МиГ», «Сушка»?
– Никак нет, таищ генерал – объект мал слишком!
– Беспилотник?
– Это Тони Старк.
– Заткнись, Дрыга!!!
– Виноват, болван.
Осокин запросил у цели ответ на «Свой-Чужой». Ответа не последовало. Значит не свой.
– Получено разрешение от командования Округа, – заскрипел «Первый». – «Барсук»! Поразить цель 001!
– Есть поразить цель 001! – Бодро ответил комдив, и отключив микрофон, добавил, – Ну ****ец…
Осокин почти загнал пятно в перекрестье.
– Захват цели!… Погодите. Вижу вторую цель!
– Где?!
– Вот была только что, здоровенный такой лапоть!
– Гражданский? – В голосе «Первого» чувствовалась некоторая робость.
– Есть вероятность! – ответил Осокин.
– Но РЛС его не видит…
– Марс атакует, ёпт.
– Дрыга!!!
– «Первый», мне поражать цель 001 или нет? – спросил Осокин.
– Секунду… – Пробормотал «Первый» и углубился в душевные метания. – Отставить! От-ста-вить.. В ****у, мужики. Заденем ракетой какой «Боинг» – хер отвертимся.
Комдив от счастья тихо встал и завертел шнуром с микрофоном, будто Мик Джаггер курильщика.
– «Девятка» слышит меня? – Продолжил воевать «Первый».
– На связи, «Первый».
– Передаём вам цель 001.
– Принято.
…С этого момента офицеры в кабине управления внимательно слушали переговоры «Первого» и лётчика Задорова. Через восемь с половиной минут вертолёт 9-го лётного полка уже настигал цель 001.
– «Первый», вижу цель 001… – Голос вертолётчика был еле слышен.
– Можешь тип определить, Задоров?
– Это-о-о-о-о… Это ***ня какая-то непонятная, «Первый»!
– В смысле?!
– Я не знаю, что это… Как ракета, но не ракета… Инверсионный след… Искры какие-то… Блять! Пропала… Где ж ты, ****а…
– Задоров! Выгляни из «вертушки» – там на днище должен чувак сидеть в железном костюме, с такой яркой поеботиной в груди…
– Дрыга, бля, иди спать!!!
– А, вот она… – Задоров вернулся к переговорам. – Вёрткая, падла… Захват.. А нихуя… Захват… Ой, ёп..! Господа, я сваливаю. Она в грозовой фронт сиганула.
– Откуда там грозовой фронт?!
– А я знаю. Метеорологам привет, бля.
– «Барсук», цель 001 наблюдаете?
– Никак нет, исчезла с экранов, – отчитался Осокин.
– Ясно. Или упала, или приземлилась. Передадим тогда мотострелкам, пусть разведрота ихняя местность прочешет… Ну и ментов подключить, и… Короче, всех этих бритоголовых льготников!
…Усталый Осокин вернулся домой через три часа. Жена встретила его утренним солнцем, играющим в растрёпанных волосах.
– Заааааайчик, я так соскучилась! – Пропела она и тут же затараторила. – Представляешь, мне дали 9-й уровень и предложили…
– Ты дура ****ая!!! – Заорал на неё Осокин, – Я тебе сколько раз говорил не летать на таких высотах?! Сука, сто метров максимум, блять!!! Ты как на ладони у нас была, Лена!!
– Да не могу я на ста метрах! Мошек полон рот, воздух гуще – всё лицо потом красное и горит… Ну не обижайся, заааааай.
– Ой беда-то какая, личико у неё горит! – Осокин уселся за стол и скинул ненавистную фуражку (самый бесполезный головной убор в мире). – Хочешь, чтобы жопа поджарилась?! Я, как про вертолёты услышал, чуть не обосрался!
– Я же сделала грозу…
– Коррроче. – Слова Осокина вытекали изо рта ледником. – На свои шабаши лысогорские впредь только на поезде. Это ясно?
Лена секунду смотрела на него во се зелёные глаза, а потом громко расхохоталась.
– Ахахаха! Осокин, ты себе представляешь эту картину? Ой, я не могу… Девчонкам расскажу, оборжутся! Ведьма на плацкарте! Ахахахаха!
– Или развод.
Холод добравшегося ледника дошёл до Лены и обдал морозом. Муж не шутил.
– Развод? Ты хочешь развода, да? А зачем ты на мне женился, Осокин?
– Я не знал, что ты ведьма!
– А я не знала твою мать – 1:1!
– А причём здесь…! А знаешь, что! Да, мама не подарок! Зато она сейчас спит в обнимку с отцом! А где твоя? Осталась на оргию?
Осокина раскрыла было рот, но осеклась. Её маман действительно осталась на оргию и уламывала дочь присоединиться («Будет новый чёрт! Серж! Видна порода! Тебе понравится!»). Поэтому она козырнула классическим женским джокером:
– Ты меня не любишь!
– Ой бля, не начинай…
Осокина демонстративно ринулась в другую комнату. Но не очень быстро – чтоб он успел её остановить каким-нибудь извинением.
– Пожрать у нас есть что?!
– На свой борщ любимый, зажрись! – процедила Осокина и махнула пальцем в пустую кастрюлю на полке. В кастрюле что-то закипело.
– Но это рассольник!
– Съешь – не подавишься!
– Иди-иди! И сомбреро своё бляцкое забери!
Лена схватила остроконечную шляпу, упавшую с крючка прихожей, и унеслась (теперь уже на крейсерской скорости) в спальню, громко хлопнув дверью. Села на скрипучую кровать, отмотала от метлы свой розовый чемодан, чертыхаясь, потому что никак не могла найти конец проклятого скотча. Открыв его, она посмотрела на чёрный конверт, лежащий поверх наскоро запиханных коктейльных платьев, лжебрендовых туфель, нессесера с кремами и левитационной мазью.
На официальной части шабаша ей вручили не только 9-й уровень. В конверте было приглашение возглавить ведьмовской ковен в Париже. А это Высшая Лига. Статус. Огромный офис с клетчатым полом и окнами в пол, в которых торчит нависающий Эйфель. Представительская метла с личной шофёршей, 666 лебезящих подчинённых на дорогом макияже и лакированных лабутенах. Доступ к Чёрной Библиотеке с тысячами древних заклинаний, проклятий и другой восхитительной гнусности.
Но всё это без него. Он с ней не поедет. Даже если завтра уволится (а он не уволится), ему ещё 5 лет нельзя выезжать заграницу, потому что он работает с какими-то совсекретными штуковинами. Пять лет без него…
Да и пошшшшёл он! Пошёл ОН!… Он мнит, что защищает её, придумывая на ходу мифические «Боинги», избивая пристающих к ней мудаков, беря за руку на светофоре? Ха! На самом деле он слабый, закомплексованный ребёнок! Прямо сейчас (она это знала!) он сёрбает её рассольник прямо из кастрюли, аккуратно сняв крышку, чтобы она не услышала звон посуды. Чтобы она не восприняла это как примерение, как слабость, ведь он так на неё, блять, обиделся!
Но он любит её. Маман три раза его проверила, подкатывая в образе супермоделей «Виктории Сикрет» и получив культурный, но твёрдый отпор («Лена, он точно педик!»). Он редко говорит «я», оперируя в своих презренных человеческих мечтах о будущем исключительно «мы». «Оба». «Наше».
А как же счастье? Что такое счастье для офицерской жены? Покупка по акции новой стиралки в «Мвидео»? В субботних шашлыках с семейством сального Дрыги? В новогодней стрельбе ворованными из части ракетницами с семейством Дрыги? В мерном покачивании в ДК «Гвардеец» под фанеру очередной музыкальной глыбы, которая приехала к ним творчески умирать? В обществе, разумеется, семейства Дрыги! И это будет всегда, и будет здесь, в этой дыре, потому что свёкор – электрик 4-го разряда, а не генерал Армии.
Но он любит её.
В спальню забрёл Осокин, мёртвым китом бухнулся на кровать, демонстративно отвернулся к стене.
– Зай, вкусный рассольник?… Заай?… Игорь, я с тобой разговариваю!
– ДА! – Плюнул тот ледышкой в газету, выглядывающую из-под отошедших обоев.
«Тик-так, тик-так» – стучали настенные часы в виде двух сердец, подаренные семейством Дрыги.
«Шшшшшшшш….» – отвечал им так и не раскрытый чёрный конверт, догорающий в пепельнице. Угадайте, кем подаренной.