Было это в разгаре лета, когда природа глядит на человека с улыбкой, и он, разморенный, счастливый, забывает ее иное, суровое лицо, пору, когда он теряет жажду творить и дерзать, а утешает себя тихими забавами и ждет, покуда созреет урожай.

Молодой тростник вымахал в рост человека, во второй раз зацвела вода, усыпанная пыльцой пшеницы и ржи, и над всем мелководным царством Меларена, словно в теплице, поднимался теплый, влажный парок. «Роза ветров» стояла на якоре неподалеку от маленького городка на северном берегу озера.

Посреди бело-розовых островков цветущего тростника и коричневых сигар камыша стоял Эрик и мастерил тростниковые кораблики. Их была уже целая флотилия, они плыли по залитому солнцем фарватеру, испещренному бутылочно-коричневыми, стоявшими торчком цветочными початками рдеста пронзеннолистого. На каждом корабле у руля стоял муравей.

— Колумб в Саргассовом море, — сказал, зевнув, Георг, когда храбрая армада увязла в облаке розовых цветов водяной заразы.

— Нет, это военные корабли! — закричал Эрик. — Ой, надвигается шторм! «Славный» перевернулся! Ура, капитан спасся, перебрался на борт «Храброго». Ура! «Храбрый» пришел первым! «Храбрый» пришел первым!

Фабиан приподнялся на локте и швырнул камень.

— Из крепости дали пушечный залп! — закричал он и засмеялся, когда «Храбрый» перевернулся.

— Да, мы получили приказ уничтожить весь флот! — воскликнул Эрик и тоже стал бросать камни, размахиваясь изо всех сил.

Когда, наконец, флот был потоплен, он начал раздеваться. Эрика одевали на особый манер. Все на нем было какое-то девчоночье — чулки на резинках и тому подобное, только напяленное кое-как, застегнутое булавками. Кожа белая, сам пухленький, ручки и ножки маленькие, аккуратные.

Георг лежал, раскинув ноги, и вертел в руках цветок дербенника. Теплый, словно парное молоко, ветерок обдавал его голое тело. Он был худой и загорелый, как мулат. Как старший на младшего, глядел Георг на Эрика, который, зайдя в воду по колено, визжал от восторга.

— Да ты настоящая девчонка, — пробормотал Георг, поднимаясь, и нырнул прямо с камня.

Фабиан вошел в воду, ворча и жалуясь, что ему холодно. Но стоило ему окунуться, как он стал брызгать на Эрика. Тот завизжал, бросился в сторону, плюхнулся в воду вниз лицом и порезался осокой.

Они плавали наперегонки, делали сальто в воздухе, ныряли с камней, плавали «по-собачьи» и «по-индейски». Потом цеплялись за борт «Розы ветров» и отдыхали в теплой, искрившейся под солнцем воде.

Георг меж тем заплыл далеко вглубь залива. Он наслаждался, глядя, как руки его вспахивают ровную сверкающую гладь и чувствуя, как прохладная озерная вода ласкает, журча, шею и плечи. Ледяным холодом тянуло порой из какого-то подводного родника, и тогда резкая судорога сводила живот. С чувством сладостного ужаса ощущал он под собой молчаливую, таинственную бездну.

Перевернувшись, он поплыл на спине.

Над его головой, рассекая воздух крыльями, пронеслись три лебедя, белые, тяжелые… Они сели на маленьком круглом островке, зеленым фонтаном вздымающемся над водной гладью. Георгу и вправду казалось, будто какая-то чудовищная сила выбрасывает струи зелени из озерной глуби навстречу жаркому ливню солнечного света. Посреди островка могуче высилась рослая одинокая ель, ее окружали искристой пеной молодые белоствольные березки.

В теплой зеркальной воде трепетно отражались берега. Георг закрыл глаза.

Ему виделось, будто его гибкие, прозрачно-зеленые руки обнимают вселенную, и он проникает в самую ее суть, сливается с ней в единое целое.

Забывшись, он сделал неверное движение и с головой погрузился в воду. Вынырнув, он лихорадочно заработал руками и быстро поплыл к берегу, к Эрику и Фабиану.

Когда он лежал рядом с ними, подставляя солнцу свое тело, его не оставляло чувство, будто он каким-то чудом избежал страшной опасности. Здесь, на берегу, было куда надежнее и не менее прекрасно.

Он лежал на гладком прогретом валуне, а солнце, накаляясь, пропекало его насквозь, как пропекает хлеб в печи. Стоило ему зажмуриться, и он видел, как его кровь, горячая и алая, пульсирует под сомкнутыми веками. Ну и чудно! Неужто по всему телу течет в жилах такая кровь — сверкающая, светло-алая… Он слышал, как она стучит в ушах… казалось, будто ветер шумит в лесу — нежно, таинственно, далеко-далеко отсюда…

Он лежал и слушал, слушал без конца, и все пережитое уносилось с горячим током крови. Он позабыл все: и кто он такой, и свои приключения, и угрызения совести, и глаза Фабиана, и драку. Все было так просто и ясно. Целых две недели стояла прекрасная погода, какая бывает лишь в середине лета. Утренние купанья в сине-серебряных заливах! Долгие, окутанные голубоватой дымкой дни, когда мальчики голышом торчали на палубе! Легкие дуновения ароматного ветерка из садов над водой! Сенокос, пение косилок и вытянутые в линейку полосы стогов на откосах. Прохладные, тихие ночи, долгий сон без сновидений!

Приподнявшись на локте, Георг погладил траву, росшую в небольшой расселине: трава приятно щекотала ладонь.

— До чего ж здорово! — ошалев от восторга, воскликнул он. — Знаете, кто мы? Мы дикари, и все тут! Плевать нам на остальное! Ну что, разве в самом деле не здорово?! Вот это жизнь!

В заливе показалась лодка. Освещенные солнцем, в ней сидели три девочки в светлых полотняных платьицах и с купальными сумками. Девочки причалили за ближайшим мысом, густо поросшим сосняком.

Фабиан побежал туда первым. Проворно, будто зверек, сновал он среди зарослей осины; Эрик старался не отставать. Георг с неохотой плелся следом.

Внезапно открылась незащищенная деревьями лужайка, просматриваемая с озера. Боясь быть замеченными, мальчики ползком продвигались по прогретой солнцем благоухающей земле, точно солдаты в стрелковой цепи. Трясунка щекотала им лицо. Носы пожелтели от пыльцы мать-мачехи и лютиков. Стебли белого молодила сочно хрустели под руками, а от гниловато-дурманного запаха ромашки кружилась голова.

В зарослях высокой, ало-фиолетовой, полыхавшей как факелы молоки они приостановились и, лежа на животе, стали держать военный совет. Вокруг тучами роились и жужжали шмели, пищали комары и порхали бабочки. Эрику очень нравилось быть лазутчиком, и он так и сиял от радости. Фабиан все косил глаза на девочек, которые уже начали раздеваться внизу, у самого залива.

Решено было продвинуться еще немного вперед. Для этого нужно было перевалить через невысокий горный хребет, где вовсе негде спрятаться: там не росли деревья, под сенью которых можно незаметно пробраться поближе. Оставалось одно — положиться на удачу и одновременно ринуться на приступ: как пантеры, взять гору в несколько прыжков.

Все шло хорошо. Они уже слышали, как смеялись девочки, плескаясь внизу в воде.

Мальчики переползали от одной ели к другой, Георг был замыкающим… Он предпочел бы вообще не участвовать в дальнейшей операции, но раз другие решили прыгать, ему не оставалось ничего иного, как подчиниться.

Вскоре они очутились уже у самого берега.

Фабиан что-то прошептал, и Эрик хихикнул. Георг, избегавший смотреть в сторону залива, осмелился высунуть голову из-за ствола толстой зеленой ели. На фоне светлой, отливающей шелком ленты воды стояли три обнаженные девочки. Солнечные лучи, просачиваясь сквозь трепетную листву, оставляли на их фигурках ажурные блики.

Георг никогда прежде не видел купающихся девчонок. Его взгляд, точно зачарованный, приковался на секунду к самой рослой толстушке… Но тут он снова отвернулся. Он не мог, не осмеливался снова высунуть голову из-за ствола и мечтал только как можно скорее очутиться подальше отсюда, на борту яхты «Роза ветров», и плыть в бурю и дождь…

— Гадкие мальчишки! — внезапно закричали девчонки и весело завизжали.

Дрожь прошла по телу Георга, и он помчался сломя голову. Свисающие, покрытые острыми колючками ветви хлестали его в лицо. Оступившись, он угодил ногой в яму и подвернул ее. Но даже боль показалась ему прекрасной. Он снова ринулся вперед, пока не очутился внизу, у самой «Розы ветров». Только теперь он остановился и перевел дух.

Фабиан и Эрик появились лишь долгое время спустя. Они и не думали отступать и дерзко проторчали под самым носом у девчонок, которые вынуждены были смириться с их присутствием. Карие глаза Эрика лукаво поблескивали, он словно бы повзрослел, и сердце Георга, с тревогой наблюдавшего за младшим братом, дрогнуло. Фабиан держался высокомерно и развязно.

Георг с тайной завистью слушал пересыпанный крепкими словечками рассказ Фабиана о девчонках и изо всех сил старался казаться равнодушным.

— Подумаешь, девчонки! Чего они смыслят! — пробормотал он и столкнул шлюпку в воду.

Лодка, в которой плыли девочки, направлялась к городу…

Дул слабый прохладный ветерок, двенадцать метров в секунду. Мальчики подняли паруса. Георг сидел на руле и смотрел невидящими глазами на «Розу ветров». Он тихо вздыхал, и его отсутствующий взгляд скользил вдоль рядов канатов, не замечая, закреплены ли как следует их концы. Он не стал просить Эрика надраить палубу, хотя она была истоптана ботинками Фабиана и испачкана пятнами плавящейся от жары смолы. Как давно они плывут под парусами в этих пустынных водах! Сколько времени они не разговаривали с людьми и как они одиноки!

Георг посмотрел на свой потрепанный будничный пиджачок и подумал о праздничных костюмчиках, развешанных в шкафу, которые он одевал по воскресеньям. Он вспомнил Кристин, которая появлялась каждое утро в строгом платье с белым, обтягивающим ее корсажем. Ах, Кристин, Кристин. Если б только не твои безобразные зубы…

Внезапно Георга охватила острая тоска. Ему страстно захотелось пройтись по городской улице, увидеть газеты, вывески, магазины… повстречать девочек в светлых полотняных платьицах… встретить ту толстушку.

Его взгляд упал на высокую красную колокольню, показавшуюся над поросшим дубняком мысом на севере.

— Слушайте, а не прогуляться ли нам немного по городу? — весело предложил он. И собственный голос показался ему каким-то незнакомым и странным. — Не плохо бы поразвлечься!

Мальчики тотчас согласились. Пришвартовав шлюпку в тени дубняка, они помчались по прибрежному, с невысокими стогами сена лугу, потом по выгону, где лениво паслись таращившие на них глаза коровы, и остановились на краю поросшей цветами канавы, у самой изгороди.

За длинными рядами грядок хрена и молодыми саженцами невысоких веселых сосенок лежал погруженный в послеобеденный сон город с веселыми стайками белых и желтых домиков, с купой рослых кудрявых деревьев вокруг церкви.

— Вместе нам ходить нельзя, — сказал Георг, которому страстно хотелось побыть одному и помечтать. — Втроем нас легче признать. Так что уходим по одному. Если случайно встретимся, сделаем вид, будто не знаем друг дружку. Понятно? А увидимся на этом самом месте, вечером.

Первым их покинул Фабиан. Он шел, беззаботно посвистывая, небрежно засунув руки в карманы. Вид у него, надо прямо сказать, был неважнецкий. Драные брюки, грязная фуфайка…

Как только его длинная фигура скрылась за углом красной колокольни, отправился в путь Георг.

— Жди, когда я скроюсь из виду, потом иди, но только другой дорогой, — наказывал он Эрику. Тот, при мысли о том, что останется один, дрожал от страха.

— Но ты ведь вернешься, — кричал он вслед Георгу, глотая слезы, — обязательно вернешься?

Георг прошел мимо угла, за которым исчез Фабиан, свернул на узкую, мощенную булыжником улочку, застроенную красными домиками-лавками, и лицом к лицу встретился с полицейским. Да-да, это был он, полицейский, в белых брюках, такой же толстый и важный, как Блум у них дома, и с такой же саблей, блестевшей на солнце.

Сунув руки в карманы и весело насвистывая — ну точь-в-точь Фабиан, — Георг с самым независимым видом задал полицейскому, как ему казалось, хитрый-прехитрый вопрос: где здесь в городе, собственно говоря, живет бургомистр. Получив ответ, он вышел на рыночную площадь, большую и всю загроможденную крестьянскими повозками, — был базарный день. Деревянная ратуша с черной башенкой наверху и с бургомистровым крыльцом точь-в-точь походила на дом его дяди.

«Интересно, удалось Никке удрать или нет?» — подумал Георг. Это был один из многих вопросов, на которые он навряд ли получил бы сейчас ответ, и потому постарался не думать о них.

Прямо через площадь проходила большая торговая улица со множеством магазинов, и Георг двинулся по ней. Он с интересом присматривался к встречным людям, ему казалось, что он совершенно другой и совсем непохож на них. И они даже не подозревали, кто он… Если б они знали, если б только они знали! И как хотелось ему снова стать одним из них!

Георг поискал глазами скамейку, чтобы посидеть и всласть поглядеть на людей. Скамейку он нашел на углу, возле парка, сел…

В своей грязной матроске появился Эрик. Страх застыл на его лице. Он сделал движение, чтобы кинуться к Георгу, но наткнулся на его суровый взгляд и, запнувшись, прошел прямо, с опаской глядя в лицо каждому встречному.

Рядом с Георгом на скамейку села девочка. Георг тайком покосился на нее: чуть тронутое веснушками лицо, светлые волосы, на голове большая голубая шляпа. Девочка показалась ему почти такой же красивой, как та, что он видел в воде. И он почувствовал неудержимое желание рассказать ей все-все, напугать ее как следует своими приключениями. Тогда она прижмется к нему и тихонько заплачет, а он гордо поднимется со скамейки и отдаст себя в руки толстого полицейского: «Вот он, я! Я — Георг Шален, арестуйте меня! Я и не думаю бежать».

Но девочка поднялась и, даже не взглянув на Георга, направилась к кондитерской.

И вдруг… Георг не поверил своим глазам: по улице шла девочка, которую он видел на берегу, — нежная толстушечка в белом платье. Ее сопровождал долговязый, приятный парень, по виду студент. Кровь бросилась в лицо Георгу, он сжался в комок, втянул голову в плечи. Но девочка никого не видела, кроме студента. Когда они поравнялись со скамейкой, Георг услышал разговор.

— Не хотите в лес, фрёкен Эльса? Землянику собирать, — спросил студент.

— А разве она поспела? — удивилась девочка.

— Она поспевает под снегом.

Улыбаясь, они прошли мимо, и Георг, крадучись, последовал за ними. Под липами — где улица постепенно переходила в проселок — он остановился, не осмеливаясь идти дальше, и повернул назад к городу.

«Наверно, меня принимают за мальчика, — с горечью думал он, — но ведь я уже настоящий мужчина!» — и испытал глубокое сострадание к самому себе.

Георг бродил до тех пор по улицам, пока не стало смеркаться. На несколько оставшихся у него эре он купил немного соли, керосин и тихо побрел вниз, к выгону, где паслись коровы и где уговорился встретиться с Эриком и Фабианом. Эрик уже был там и, лежа на животе, собирал землянику.

— Послушай-ка, Эрик, — нерешительно начал Георг и совсем тихо пробормотал: — Какая из них, по-твоему, самая красивая?

— О ком ты? — не понял Эрик.

— О… ну… о тех девочках.

— Плевать мне на девчонок, я есть хочу!

Георг почувствовал себя бесконечно одиноким.

Наконец появился Фабиан — с вытянутым лицом, словно он глотнул уксусу.

— Чего ради ходить и глазеть на витрины без единого эре в кармане! И на базаре ничего кроме крыжовника не стянешь!

Молча подняли паруса. Георг с отсутствующим видом неотрывно глядел в безлюдные дали; он не был больше центром вселенной.

«Какого черта куда-то нам плыть?»

Куда только девалась его радостная, солнечная самоуверенность?!

— Сядьте кто-нибудь за руль, — вяло проговорил он, — мне лень.

Вахту принял Фабиан. Он тут же послал Эрика на нижнюю палубу — готовить ужин.

Но вскоре из шканцевого люка высунулась голова Эрика.

— Еды больше нет! — трагическим голосом сказал он. — Ничего, кроме банки анчоусов. Я перерыл ящик с консервами до самого дна, но там одни бумажки.

Георг подскочил к Фабиану:

— Признавайся! Это ты все стащил!

— Напрасно ты так думаешь, — огрызнулся, отступая от него, Фабиан. — Если хочешь знать, Эрик тоже был внизу.

Георг опустился на банку и внезапно совершенно успокоился.

— Ну ладно… раз ничего не осталось, поплывем домой. — И, повеселев, он начал мечтать, как сдаст выпускной экзамен в гимназии, как будет прогуливаться с красивой девчонкой в белом платье и собирать под снегом землянику.

Фабиан и Эрик молча переглянулись. В поведении Георга было нечто новенькое. Раньше о возвращении домой никто и заикнуться не смел. Казалось, будто между ними существует молчаливый уговор: всякую мысль о доме скрывать. Теперь этот запрет был нарушен: гнилой зуб начал ныть и его во что бы то ни стало необходимо вырвать.

Молчание затягивалось.

— Конечно, можно было бы рыбачить и охотиться, — пошел на попятную Георг, но в его словах не было уверенности.

— Конечно, — оживился Фабиан. — И потом скоро можно будет кое-чем поживиться и в садах. — В душе Фабиана проснулась надежда.

— А если попадемся, что тогда? — захныкал Эрик.

Георг снова взялся за руль.

— Веселых приключений ждать больше нечего. Уж раз подумали, что все равно придется вернуться домой, значит, тому и быть. И глупо возвращаться окольным путем. Стало быть, берем курс домой, а там поглядим. Утро вечера мудренее!

Дул встречный ветер. Значит, рейс займет самое меньшее — двое суток. Но Георг испытывал почти наслаждение оттого, что им придется голодать. Казалось, это поможет ему хоть немного искупить вину.

К ночи установился полный штиль. Фабиан пытался поймать какую-нибудь рыбину на восковые шарики, которые наскреб из патронов. Но рыба не клевала, и Эрик, который больше других страдал от голода, хныкал.

Они бросили якорь в зарослях озерных камышей под прикрытием поросшего сосной островка. Они мечтали хотя бы во сне избавиться от чувства голода, но уже чуть свет проснулись и, кряхтя, вылезли из-под одеяла.

Ветер по-прежнему дул навстречу. Немного похолодало, и над водой курился легкий ночной туман. Румяное, заспанное солнце повисло над рыбачьей хижиной по другую сторону озера. Позади простирались необъятные просторы тонувших в сиреневой дымке низких лугов и желтых пашен.

Палуба была совсем сухой, так как не выпало ни капли росы. Прямо за кормой «Розы ветров» на нежной озерной глади между зелеными гарпунами стрелолиста и плывущими по воде розовыми цветами подпрыгивал маленький сигнальный буй из коры.

Прежде чем Георг успел что-нибудь сказать, Фабиан бросился в шлюпку. Изрубив буй, он начал поднимать перемет. Дело спорилось. Перемет извивался и приятно дергался у него в руках. Вот огромный угорь запрыгал на дне шлюпки. За ним последовали чудесные окуни и еще угри — их было не меньше дюжины. Когда довольный Фабиан перевез весь улов на яхту, от мостков у красной рыбачьей хижины отчалила лодка-плоскодонка и стрелой понеслась прямо к яхте.

Георг метнулся к парусам. Эрик к якорю.

Но кливер запутался, и Георг, чуть не плача, стал метаться по палубе, готовый все бросить и отступиться; удары весел по воде в это тихое утро гулко отдавались в ушах, а голову, казалось, разбивают молотком. Но вот наконец «Роза ветров», подгоняемая попутным ветром, заскользила вдоль зарослей камыша. Плоскодонка мчалась за ними следом. В ней сидело двое рыболовов.

— Стой, дьяволы! — загремел грубый голос. — Стой, стрелять будем!

— Они схватят нас, схватят! — со слезами в голосе говорил Георг, с ужасом представляя, как чья-то рука жестко хватает его за шиворот. «Только бы миновать островок, — с отчаянием думал он. — В открытом пространстве ветер будет сильнее! Да, сильнее!»

Фабиан с ревом дул на паруса, словно это могло помочь.

Когда они обогнули мыс, подул свежий ветерок, нежно и ласково коснулся их разгоряченных лиц.

А по небу плыли огромные розовые тучи. «Роса не выпала, — подумал Георг, — значит, будет дождь. А перед дождем всегда дует сильный ветер. Только бы он не опоздал! — робкая надежда шевельнулась в нем. — Только бы не опоздал!»

Расстояние между плоскодонкой и яхтой неумолимо сокращалось, все отчетливей слышался скрип уключин.

Георг отвязал шлюпку. «Может, она отвлечет их, а мы выиграем время, — подумал он. — Если нет, все равно «Розе ветров» будет легче плыть. Боже ты мой, ну хоть бы слабенький ветерок!»

Шлюпка скользнула за борт, заляпанный и потрепанный конец каната потянулся за ней по воде. Но плоскодонка промчалась мимо, предоставив шлюпку своей судьбе.

Из рубки с ружьем в руке вынырнул Фабиан.

— Ты что, спятил?! — вскричал Георг, выбивая ружье у него из рук. — Вовсе уж спятил!

Гребцу, сидевшему впереди на веслах, то и дело приходилось оглядываться, чтобы не сбиться с курса. Георг видел неряшливую грязновато-рыжую бороду, серые, налитые кровью глаза и коричневатый, испачканный табаком рот, извергавший грубые ругательства.

Плоскодонка была уже в нескольких метрах от их кормы, но ни один из гребцов не мог бросить весла, и им пришлось плыть наперерез, чтобы, вынырнув сбоку, схвати/ь мальчишек.

— Забирайте нашу шлюпку, забирайте нашу шлюпку! — кричал Георг.

— Успеется, заберем ее после, жулик ты окаянный! Сперва надобно тебя к ленсману отвести! — грубо захохотал тот, что сидел впереди.

Тут Георг заметил, что весло преследователя, то, что было ближе к нему, скреплено жестью. В глазах Георга сверкнула радость. Он толкнул Фабиана к рулю и, промчавшись по палубе, поднял тяжелый лисель. В тот самый миг, когда плоскодонка только собралась приблизиться к «Розе ветров» с наветренной стороны, он изо всех сил ударил по веслу, и оно разлетелось на куски.

Плоскодонка бешено завертелась, а гребцы, оставшись ни с чем, злобно накинулись на Фабиана, показывавшего им нос:

— Вор, жулик! Жулики вы окаянные!

Теперь нужно было поднять на борт шлюпку. Георг, предоставив яхту воле ветра, стал лавировать прямо под носом растерявшихся преследователей, ловко подбираясь к шлюпке, пока не подцепил ее за оставшиеся в уключинах весла. Фабиан, зажав в каждой руке по угрю, словно укротитель змей размахивал ими в разные стороны и танцевал по палубе.

— Вы, мелюзга, — с горечью бормотал сидевший на корме седобородый старик с непокрытой головой — только теперь Георг разглядел его лицо. — Знаете ли вы, что значит красть?

Георг подбежал к Фабиану и, сбив его с ног, отобрал рыбину.

Над верхушками леса уже начало гореть солнце, а ветер почти стих.

Рыбаки в плоскодонке снова воспрянули духом. Младший греб, вставив в уключину целое весло, а старик осаживал лодку после поворота снятой с места шлюпной банкой, которую приладил вместо руля. Плоскодонка опять приближалась, двигаясь как-то боком, словно молодой, начинающий бегать щенок.

— Глянь-ка, ветер в проливе слабее, — показал старику рулевой. — Там мы их и накроем.

Эрик с Фабианом прыгнули в шлюпку и стали буксировать ее изо всех сил к яхте.

Это было необычное и смешное состязание, когда оба соперника двигались со скоростью улитки и были на очень близком расстояний друг от друга.

Потом плоскодонка снова начала вырываться вперед.

— Ленсмана тебе все равно не миновать! — захихикал старик, грозя Георгу кулаком.

Но всякий раз, когда второй рыбак выпускал из рук весло, чтобы схватиться за планшир «Розы ветров», плоскодонка за ее кормой снова замедляла ход от толчка стеньгой спиннакера. С ее помощью Георг, стоя на корме, маневрировал, а управлял яхтой ногами.

Снова налетел резкий прохладный ветерок с туманом, и расстояние между яхтой и плоскодонкой сразу увеличилось на несколько саженей.

— Сбегаем-ка к соседям, возьмем у них лодку и перехватим это сатанинское отродье! — вскричал рулевой и стал править к берегу.

Георг развязал узел буксирного конца.

— Гребите побыстрее через пролив, — закричал он Фабиану и Эрику, — вытаскивайте весла у всех лодок, какие увидите, и бросайте их в озеро!

Фабиан и Эрик стремительно ринулись к шлюпке вперед, в спешке неровно загребая веслами.

Рыбаки были уже на берегу и, осыпая угрозами мальчишек, бежали по прибрежным камням.

Когда шлюпка исчезла за поросшим осиной мыском, Георг остался один во всем заливе. В голове его эхом отдавались слова: «Воры… жулики!» И хотя невыносимо пекло солнце, его бил озноб.

Вскоре шлюпка с Фабианом и Эриком снова появилась в проливе. Как оказалось, у ближайшего причала не нашлось ни одной лодки, и мальчики поспешили вернуться. Шлюпку отбуксировали, привязали ее к яхте.

Георг зорко смотрел в бинокль. Где-то далеко-далеко с наветренной стороны он увидел какую-то темную полосу. Ветер ли это или дождь, он не знал. Но внезапно там вдали, над островками, перекинулась большая, удивительно яркая двойная радуга и послышался отдаленный удар грома…

Оба рыбака уже добежали до причала и рассказывали обо всем маленькой старушке в белой косынке. Мальчики видели, как угрожающе стала размахивать руками старушка, и поняли, что она ругает их на чем свет стоит.

А когда от противоположного берега отчалила другая плоскодонка, стоявшие на причале тотчас начали, надрываясь, кричать, что парусник, мол, надо во что бы то ни стало задержать. Несмотря на все их старания, плоскодонка была еще слишком далеко от них и гребцы не слышали криков.

— Надо сделать так, чтобы их не было слышно, — пробормотал Георг и затянул во весь голос «Песнь Ветров»:

Мальчики подхватили, и вот уже над заливом неслась песня за песней:

— Кому и веселиться, как не молодежи. Вон сил-то со сна сколько, — засмеялись ничего не подозревавшие старики, сидевшие в плоскодонке, доверху нагруженной овощами.

Георг горланил так, что дрожали барабанные перепонки.

— Хватит петь, гроза на носу, — проворчали в лодке, когда она на расстоянии нескольких саженей проплыла мимо «Розы ветров».

В глубине залива уже пробегали по воде белые барашки.

— Вылезайте из шлюпки, Эрик и Фабиан, — вот-вот начнется гроза! — закричал Георг.

Эрик с Фабианом тотчас послушались.

Старики в плоскодонке, до которых уже долетали слова стоявших на причале, повернули к «Розе ветров» и быстро стали настигать ее.

Старики уже ухватились за шлюпку, и только Георг собрался было попытать свой последний шанс и, вторично отвязав шлюпку, пустить ее по воле волн, как вдруг со скоростью пули налетел резкий порыв ветра. «Роза ветров», подхваченная шквалом, быстро понеслась вперед, а плоскодонка с обоими стариками на штевне нырнула носом в воду. Пришлось им отпустить шлюпку и повернуть домой, навстречу шторму.

Через десять минут уже невозможно было различить ни лодку, ни причал в стремительном потоке хлынувшего как из ведра ливня.

Промокший до нитки Георг сидел под парусом, с которого струйками стекала вода, и не сводил с него тревожных глаз.

Но парус, смутно белевший во мгле, — словно по узкому извилистому фарватеру — нес яхту вперед. Гром грохотал над островками, ветер гнул деревья, и буйная листва на них меркла под ударами крупных, как орех, градин.

«Воры! Жулики!» — все еще звучало в ушах Георга.

Ветер тянул за собой «Розу ветров», и больше никто не помышлял переменить курс и плыть домой. Так шли целый день и далеко за полночь, не смея причалить к берегу. У Георга по рту маковой росинки не было, если не считать нескольких кусков полусырой рыбы, которые сунул ему Эрик.

Повсюду — на парусах, на воде, в отсветах молний — Георгу мерещилось злобное, искаженное гневом лицо, налитые кровью глаза и искривленный рот. «Воры! Жулики!» Как он, Георг, осмелился подумать о том, чтобы плыть домой. Ведь они — воры, жулики. А «Роза ветров» — краденая! И как он не понимал, что их ожидает в городе. Ведь теперь у них не будет там ни одного друга. Весь мир рухнул для них. Они — преступники, изгои, люди вне закона, навеки осужденные скитаться по воле волн.