Принимаю душ, одеваюсь и иду по коридору «Оберлин-Инн» – все в рекордное время. От меня больше не несет перегаром, но, сомнений нет, выгляжу я не лучше помятой задницы. Взгляд на отражение в зеркале позади стойки администратора подтверждает мои опасения.

– Мамочка, ты сегодня старая, – говорит Гэвин, когда мы, держась за руки, поворачиваем за угол и идем по коридору. – Как «Старая леди» в рекламе с выпученными глазами.

– Вот спасибочки! Я тебя тоже люблю, – бормочу я.

Картера вызвали на работу заполнить какой-то бланк, по которому Гэвин учитывается в льготах по охране здоровья, так что он, забрав Гэвина у моего отца и подкинув его мне, помчался туда, сказав, что встретит нас в гостинице.

Ага, именно этого мне и хотелось. В одиночку войти в логово льва.

Я быстренько созвонилась с Дрю и Дженни, спросила, не могу ли подобрать их по пути – для моральной поддержки. С тех пор как мы съехались, с родителями Картера я несколько раз говорила по телефону, однако воочию им предстояло меня увидеть впервые, как и познакомиться с Гэвином. От желания произвести хорошее впечатление я нервничаю выше крыши. Его родители – полная противоположность тому, к чему я привыкла. Они никогда не сквернословят, пьют только по особым случаям и поводам и, уж будьте покойны, никогда не блюют никому на колени, всю ночь проскакав по барам. Расчет мой на то, что, коль скоро мистер и миссис Эллис, знавшие Дрю, все еще не запретили Картеру вожжаться с ним, так и со мной все будет ладненько.

– Все еще поверить не могу, что ты не помнишь, как орала на ту старушенцию на стоянке. Такому цены нет! – шепчет у меня за спиной Дрю, когда мы заходим в банкетный кабинет, где Картер с родителями о чем-то говорят с официантом.

– Я так рада, что сразу после этого скачала ей в мобильник тот шлягер, – говорит Дженни Дрю. А он ей в ответ:

– Гениальный ход, слов нет.

Закатываю глаза и пытаюсь не брать в голову события прошлой ночи, которыми Дрю с Дженни потчуют меня всю дорогу. Кое-что лучше оставить забытым навсегда – или затерять в пьяном тумане, о котором ни одна живая душа больше говорить не должна.

Мы заходим в кабинет, Картер оборачивается, и наши взгляды встречаются. И у меня вдруг пропадает желание прибить идущую за мной парочку. Все мгновенно забывается, когда я смотрю на него.

У меня получится. Родители меня любят.

Извинившись, он оставляет говорящих и спешит к нам, подхватывает Гэвина на руки и осыпает его лицо поцелуями. Потянувшись, хватает меня за руку, притягивает к себе и мягко целует в губы.

– М‑м‑м‑м‑м. Больше совсем нет привкуса рвоты и безумства, – шепчет он с ухмылкой, отводя лицо от моего.

– Напомни мне никогда больше не звонить тебе в пьяном виде и не напрашиваться на интим, – отвечаю с наигранным раздражением.

– Будь спок, – говорит он, поворачиваясь и подталкивая меня к родителям. – Если ты так представляешь себе напрашивание на интим, то я больше никогда не стану отвечать на твой звонок в два ночи из кухни, когда ты идешь оттуда по коридору в спальню. Мой член больше не перенесет такого отторжения. Или, лучше сказать, протяжения?

Позади нас захихикали Дрю и Дженни.

– Ладно, а теперь вы оба выкиньте все это из головы. Мы больше никогда, повторяю, никогда не говорим о том, что случилось прошлой ночью. Нам всем надо сделать вид, будто ничего этого не происходило, – настоятельно выговариваю я, а Картер обвивает меня рукой за талию и подкидывает сидящего на другой руке Гэвина повыше.

– Ага, кстати, – мямлит Дрю. – Может, захочешь «Фейсбук» проверить, когда улучишь свободную минутку?

У меня челюсть отпала, я стояла и пошевелиться не могла, только тупо смотрела в спину Дрю, который, оттолкнув нас, тащил за собой Дженни приветствовать Мэйдлин и Чарльза и лез обниматься с ними. С трудом уделяю внимание тому, как Дрю знакомит их с Дженни. Не успеваю опомниться, как взгляды всех устремляются на нас с Гэвином.

– Поздоровайся с дедушкой и бабушкой, Гэвин, – подсказывает сыну Картер.

– Привет. Я – Гэвин. Когда мне будет десять лет, я смогу пить пиво и косить газон, – извещает тот с улыбкой.

Ничего похожего на маленького избавителя от неловкости.

– Ну, разве это не мило, – произносит Мэйдлин голосом, ясно утверждающим все, что угодно, кроме этого.

– Приятно наконец-то свидеться с вами, Кларисса, – рассеянно произносит Чарльз, не сводя глаз с задницы Дженни, наклонившейся подобрать выпавший из рук тюбик губной помады.

– Пап, это Клэр, – негромко напоминает ему Картер, бросая на меня извиняющийся взгляд.

Нас с Гэвином вовлекают в неучтивые объятия и чмокания в воздухе, а потому я только на то и способна, чтобы припоминать, что я могла выложить, а может, и не выложить в «Фейсбуке». Тот факт, что я вполне убедилась: мать Картера возненавидела меня, едва увидев, а его отец слишком увлекся вожделенным оглядыванием прелестей моей подруги, чтобы запомнить мое имя, даже не затронул ни единого моего нерва. Если я и выложила в «Фейсбуке» фото своих сисей, то все равно сброшусь с моста, а потому их суждения на сей счет значения иметь не будут.

В нормальных обстоятельствах я признаю, кто я такая. Мне нравится шалить и безумствовать время от времени, и когда такое случается, то обычно связано со спиртным. Я не сажусь пьяной за руль, не трачу деньги на выпивку и наркотики. Не транжирю полученную зарплату на то, чтобы забить всю тележку в супермаркете бутылками виски, как Николас Кейдж в «Покидая Лас-Вегас», и иногда о моих шалостях «Фейсбук» извещают либо моя же собственная глупость, либо глупость моих друзей. Как правило, стыдного в том бывает лишь чуть-чуть, и мы потешаемся еще не один месяц. Зато вот несколько дней назад в припадке безумия я решила направить предложение задружиться в «Фейсбуке» матери Картера и еще нескольким членам его семейства. Сказать правду, как только я приближаюсь к социальной сети, всякий раз кто-то должен надзирать за мной, то есть некий вполне реальный человек, чьей единственной заботой будет сидеть рядом со мной и приговаривать что-то вроде: «НЕ НАДО выкладывать этого», «Вам надо серьезно отнестись к тому, чтобы снять свой ярлык с той фотографии», «Нет, «елда» не рифмуется с «вкуснота», а вы, когда пьяны, не так-то сильны в поэзии, сколько бы вас ни уверяли в обратном», «В голове у вас этот коммент сложился куда лучше, чем он будет восприниматься под ее фото. И уж, во всяком случае, «блять хуесосусчая» пишется совсем не так».

Несколько минут шел разговор ни о чем, по завершении которого Мэйдлин с Чарльзом заманили к себе Гэвина и принялись портить его, позволяя заказывать все, что он ни пожелает из меню, даже если это пять разных десертов. Картер встал у меня за спиной и обхватил руками за талию. Я обратила взгляд на Дрю и только что не завизжала на него:

– За каким чертом мне надо проверять «Фейсбук»?! Что ты мне позволил натворить?!

– Ну, прошлой ночью в нескольких постах могло быть пущено в ход слово «влагалище», – с серьезным видом сообщил мне Дрю. – А также еще кое-какие слова, каких даже я прежде не слыхивал.

Грудь Картера вжимается мне в спину, и я чую, как в ней громыхает смех.

Трясу головой, отрицая сказанное, а у самой душа напрочь в пятки ушла, когда поняла, что прошлой ночью я фейсбучила пьяной в хлам.

Как он может оставаться спокойным? Один бог знает, что я отчубучила и что его мать, может, уже видела.

– Чего ж удивляться, что я твоей маме не очень-то глянулась, – делаю вывод я.

– Не-а, не принимай это близко к сердцу, – утешает меня Дрю. – Мэйдлин Эллис родилась с занозой в заднице.

– Это правда, что было, то было, – согласился Картер. – И мои любят тебя, так что перестань.

Несколько минут спустя приехали Лиз, Джим и мой Папаня, познакомившись с родителями Картера, они направились прямо к нашей маленькой компании.

– Так, поскольку ты все еще жива, могу предположить, что либо мама Картера еще не читала свою страничку в «Фейсбуке», либо у нее и вправду отличное чувство юмора, – со смехом говорит Лиз.

От, боже ж мой. Опять! Нет, рассылаю приглашения новым друзьям.

– Меня в таком состоянии даже и не очень-то близко нельзя подпускать к «Фейсбуку». Народ, что с вами стряслось? – воплю я громким шепотом, чтоб мой истеричный вопль не долетел до слуха родителей Картера, сидящих за столом возле кухни и в данный момент разъясняющих Гэвину, для чего нужен каждый столовый прибор и как укладывать салфетку на колено.

О, Иисусе. Какие у них манеры! Они умеют себя вести, и они все такие правильные, и знают, какой вилкой следует пользоваться, а я вчера ночью вывалила на их страничку в «Фейсбуке» кучу ругани.

– Ребят, вы, когда вчера в загул отправились, ее к интернету близко подпускали? Джим-то должен был получше знать. Сколько раз она таскала твой мобильник и влезала на твою страницу в «Фейсбуке», чтобы поведать всем, как тебе нравится объедать пьяненьких шлюх? – спрашивает, посмеиваясь, Папаня.

– Джордж, я бы на вашем месте не смеялся. Помнится мне, она как-то сменила ваш статус, написав: «Может мне кто-нибудь сказать, что означает синеватое выделение из члена с запахом яичного салата?» – напоминает ему Джим.

– Так кто эту гадину подпустил к телефону? – задает вопрос мой отец.

Чувствуете, какая любовь? Чувствуете? Ощущение почти такое, будто у меня ногти на пальцах ног вырывают.

– Ну, поначалу-то мы соображали, что надо забрать у нее смартфон для ее же собственной безопасности и безопасности окружающих. Но, когда она лепила трафарет «Плеваки – те же макаки» на фотки всех до единого родичей Картера в своем фотоальбоме, тут уж стало слишком забавно, чтоб на том останавливаться, – смеется Дрю.

От, едрена-печь.

Смутно припоминаю: пока в четвертой забегаловке Картер покупал в баре бутылку вина, я рассказала всем историю, как его кузина Кэти сделала одному парню в колледже минет и захлебнулась его молофьей. Эту самую историю она сама мне поведала несколько дней назад, приняв мое приглашение задружиться в Сети, и взяла с меня слово хранить это в тайне. Да, понимаю: сведения очень личного характера, чтоб делиться ими с человеком едва знакомым, но мы ж в «Фейсбуке» очень быстро сходимся, и что я могла сказать? Могла бы предложить: если я раскрою кому бы то ни было ее глубокую, темную тайну, то пусть она мне голову обреет наголо.

Дважды едрена-печь.

– Мне, надеюсь, не придется слушать связанную с этим историю про мою кузину, или как? – спрашивает Картер, а я по-журавлиному кручу шеей, чтобы увидеть, что за гримаса у него на лице.

– Наверное, нет, – лепечу я и вновь перевожу взгляд на Лиз: – Отдай мой телефон. Ну! – требую я, протягивая к ней руку.

Ну конечно же, именно сегодня сдох аккумулятор моего мобильника, а зарядку, мать ее, я оставила дома.

Лиз вынимает из сумочки свой айфон и шлепает его в мою раскрытую ладонь. Я ввожу его в дело быстрее, чем жирдяй-карапуз расправляется с куском торта, быстренько щелкаю по иконке «Фейсбука» и вхожу в свой аккаунт.

– Мать твою, едрена-печь, – шепчу я, когда символ-глобусик вверху экрана уведомляет, что у меня шестьдесят пять новых сообщений.

Лиз становится рядом и заглядывает мне через плечо.

– А‑а, не дрейфь. Большая часть – это попросту твои ответы на собственные посты с моего аккаунта. Вчера ночью, что и говорить, ты себя здорово нахваливала.

Это никак не улучшает моего самочувствия. Перехожу на страничку Кэти и щелкаю на один из двух ее фотоальбомов. Быстренько проглядываю картинки и не нахожу ни одной обидной подписи. Может, я уже удалила их.

Как же. А еще эльфы, может быть, засрут денежками газон у моего дома.

– Не тот фотоальбом, – замечает Дрю, который тоже обходит меня сзади, чтоб можно было заглядывать через другое мое плечо. – Фотоальбом, что тебе нужен, называется «Миссионерская поездка в Иерусалим». Да-да, совершенно точно: я только что произнес «миссионерская» безо всяких смехуечков.

Я проваливаюсь прямо в ад.

В этот момент Картер склоняет голову набок, прямо вплотную к моей, чтобы и он тоже мог видеть экран мобильника.

Открываю тот самый альбом – и, будьте покойны, под каждым без исключения фото, рассказывающим о поездке Кэти в Иерусалим с людьми из ее ЦЕРКОВНОЙ ОБЩИНЫ, я прилепила эти самые слова: «Плеваки – те же макаки».

– О‑о‑ой-е-о‑о‑ой, погоди! Это мое самое любимое место, – захлебываясь от восторга, восклицает Дрю, выхватывает у меня из рук мобильник и отыскивает последнее в альбоме фото. Находит, что искал, и громко в голос ржет, возвращая мне телефон. Я вырываю его у него и испепеляю взглядом, в котором легко читается: что ж ты, гад, радуешься, что я так капитально лажанулась! Под последним фото в альбоме не только стоит подпись: «Плеваки – те же макаки», но еще пониже этого звездецового употребления английского речения я приписала: «Иисус – мой кореш».

– Твоя кузина ни за что не простит меня, – выговариваю я со вздохом.

– И‑и, все равно она сука. Кто-то должен был поставить ее на место, – смеется Картер, крепче прижимая меня к себе.

Протягиваю руку, возвращая Лиз ее мобильник, и замечаю на ее лице какое-то странное выражение.

– Что еще? – спрашиваю я с дрожью: моя рука попросту повисает в воздухе, потому как Лиз не тянет свою, чтобы забрать у меня телефон. – Едрена-печь, еще-то что? – спрашиваю, а сама вся обмякаю.

– Возможно, тебе захочется взглянуть на диалог, что мы с тобой вели на странице мамы Картера, – отвечает моя лучшая подруга, больше даже не утруждая себя тем, чтобы скрывать разбирающий ее смех.

Уверена, у меня зенки со столовую тарелку делаются, стою столбом и глазею на нее.

– О, бог мой! А я‑то об этом и позабыл! Сегодня утром снова перечитал и сам едва не уссался! – ржет Дрю. – Ни один из предметов мебели не пострадал, – добавляет он на полнейшем серьезе.

С сожалением вновь склоняюсь над экраном и вызываю страничку Мэйдлин Эллис в «Фейсбуке».

Ровно в 12.28 пополудни я выложила на странице Мэйдлин следующее:

«Ты – исполинская, зловонная, мандасрачная, сикелявистая, лесбушистая лярва-оторва».

Через три минуты Лиз отвечает: «Чува, ты это мне? Ты только что выложила это на странице матери Картера. Ха! Жопа с ручкой!»

Я пялилась на продолжение нашего диалога НА СТРАНИЦЕ МАМЫ КАРТЕРА и меня тянуло блевать. На странице его МАМЫ, народ! Думаю, вы даже не представляете, как крепко лажанулась я на этот раз.

Клэр Морган: Ты – замшелая мошонка на громадной елде моей жизни.

Элизабет Гэйтс: А ты тако для моего атеросклеротического сердца.

Клэр Морган: Куда подевалось твое тугоухое влагалище? Я отсюда слышу, как оно крылышками хлопает. Силишься опять ко мне прилететь?

Элизабет Гэйтс: Мое влагалище куда лучше всего, что есть у тебя, ссущееся растолстевшее чудище морское.

Клэр Морган: Твое влагалище вроде горящего клоунского фургона… такое объятое пламенем зловонное тако, из которого сотни людей силятся вырваться, едрена-печь, наружу.

Элизабет Гэйтс: Потаскуха ты гребаная после этого.

Клэр Морган: А ты – бурьян мудовый.

К тому времени, когда я дошла до завершения этой перепалки, Картер отошел от меня и только что в конвульсиях не бился от хохота.

И именно этот миг выбирают его родители, чтобы вместе с Гэвином вновь присоединиться к нам, я молю Бога, Аллаха, Будду и Райана Сикреста, пусть она сегодня еще не заходила в свой аккаунт на «Фейсбуке», чтобы я могла залезть туда первой и все удалить.

Дрю с Джимом жмутся у меня за спиной, громким шепотом напропалую цитируя друг другу наши высказывания, и ржут, как гиены.

– Клэр, вы воспитали весьма очаровательного молодого человека, – говорит Мэйдлин, тепло улыбаясь. – Гэвин прямо-таки драгоценность какая-то, и мы с отцом Картера просто хотим поблагодарить вас за то, что вы так хорошо заботитесь о нашем внуке.

Блин, с чего б это ей быть такой ласковой? Она похожа на милую диснеевскую принцессу, а я как бы из «Сумасбродок», сбрендивших на дури.

– Правда, Чарльз?

Когда муж сразу же не отвечает, она толкает его локтем в бок, тот дергается и возвращает голову в исходное положение (и сомневаться нечего: официанток высматривал).

– О да. Верх совершенства, Кэнди. Превосходная работа.

Теперь еще и Кэнди? Я что, всамделе похожа на какую-то, едрена-печь, стриптизершу?

– Спасибо вам, – отвечаю я маме Картера с запоздалой улыбкой. – Для меня это много значит.

– Вы сегодня выглядите несколько усталой, Клэр. Мой сын не давал вам спать минувшей ночью? – спрашивает она.

Картер у меня за спиной старательно прикрывает ухмылку, и мой локоть впивается ему в живот: почти так же, как локоть его матери только что преподал урок его отцу.

Вполне уверена, его мама не желает выслушивать мой рассказ о прошлой ночи с сексом у всех на глазах, мольбами войти с заднего хода, требованием спермы, с винным кутежом. Хотя, так уж мне везет, где-то в «Фейсбуке» про все это сказано, и она вскоре это найдет. Кто-то окликнул Мэйдлин, и, пока она смотрела в другую сторону, я вытащила телефон Лиз из-за спины, стала лихорадочно вновь вызывать «Фейсбук», чтобы приняться за удаление. Я еще и до странички Мэйдлин не добралась, как телефон у меня отобрали.

– Ай-яй-яй! Здесь для мобильных телефонов запретная зона! А у нас для вас обоих есть сюрприз, – воскликнула Мэйдлин, широко улыбаясь и опуская мобильник Лиз в карман своего брючного костюма. Я постаралась не расхныкаться. – Я сейчас вернусь с вашим сюрпризом.

Быстро поворачивается и уходит, стуча каблуками по деревянному полу на выходе из кабинета.

– Наверное, – шепчет мне отец, – она пошла за оружием. По крайности, она предоставляет тебе преимущество.

Отец Картера остается с нашей компанией и пытается завязать разговор с Папаней, а я старательно соображаю, как запустить руку в карман Мэйдлин, когда она вернется, и при этом не вызвать у той подозрений, будто я намереваюсь добраться до второй базы.

Мой отец безучастно внимал Чарльзу, который мямлил что-то такое про фондовый рынок и их недавний семейный отдых во Франции. Когда Чарльз в первый раз хлопнул отца по плечу, пытаясь быть с ним совсем-совсем по-свойски, я испугалась за его жизнь. Мой отец опускает взгляд, разглядывая место, на которое пришелся хлопок, осаживает назад, а потом уходит прочь, не обронив ни единого слова. На Чарльза это, похоже, не произвело никакого впечатления, поскольку как раз тогда Лиз перегнулась через стол, укладывая на него сумочку, и ему было чем занять свои мозги.

Дрю с Джимом увлеченно обсуждают возможность еще одной холостяцкой пирушки (на этот раз со стриптизершами), как вдруг Лиз до боли вцепляется мне в руку и тащит к себе.

– О, боже мой! – шепчет она в ужасе. – А это кто? – Мы с Картером оборачиваемся посмотреть, на кого она указывает.

– Это моя бабушка, – отвечает Картер и расплывается в улыбке от уха до уха, видя, как его мама препровождает в кабинет более пожилую копию самое себя. – Должно быть, она и есть наш сюрприз. Я понятия не имел, что она окажется в городе.

В этот момент Дрю оборачивается и брызжет наружу полный рот воды, которую собрался выпить. Что-то в этой старушке мне слегка знакомо, только с бабушкой Картера я никогда не встречалась. Он рассказывает о ней все время, и мне известно, что мать Картера делает все, что та ни попросит. Слава Богу, бабуля «Фейсбуком» не балуется: по крайности, хотя бы об этом мне нечего беспокоиться. Она бы потребовала от Мэйдлин задать мне жару.

Тут Дрю складывается пополам, упершись руками в коленки, откашливаясь от воды, которую успел-таки проглотить, а я понять не могу, какая, едрена-печь, муха его укусила. Дженни хлопает его по спине и при этом подает мне какие-то странные знаки, кивая на бабушку Картера, словно шея в каком-то тике зашлась.

Да что, черт побери, с ними со всеми происходит?

Не скрывая раздражения, я смотрю на Дженни и вскидываю руки, будто говоря: «Какого еще?..» Та открывает рот, но не успевает хоть что-то произнести, как Лиз хватает меня за обе руки и силится утащить ото всех подальше. При этом она то похихикивает, то безостановочно шепчет: «О, Иисус милостивый». Мне начинает приходить в голову, а не поехала ли у всех вокруг крыша?

Вырываю руку из Лизкиных тисков и оборачиваюсь. Оказываюсь лицом к лицу с бабушкой Картера. Пошире раздвигаю рот в улыбке и начинаю представляться, как вдруг она обрывает меня, произнеся всего одно слово:

– Ты.

И оглядывает с головы до ног.

Выражение ее глаз, легкий наклон головы, пока она меня изучает, неожиданно заставляют меня извлечь из глубин подсознания на поверхность память о минувшей ночи.

– Она наше такси забирает. Опять ваши смехуечки? – негодующе вопит Дрю. – Я тут, может, три года стоял, пытаясь такси словить, а эта страхолюдина чешет себе в темпе вальса и занимает тачку, которая для нас остановилась.

– Чел, мы в лимузине-автобусе приехали. Он вон там припаркован, – убеждает его Джим.

– А мне плевать, хоть бы мы сюда и на волшебном ковре-самолете прибыли. То была НАША тачка! – возмущенно закипаю я. Шатаясь, добредаю до все еще распахнутой задней дверцы такси, вижу, как внутри рассаживается старушка, и сую внутрь голову:

– Ты, елда, иди, едрена-печь, впендюрь себе в морду, – пьяно ору прежде, чем друзья утаскивают меня обратно, чтоб мне башку закрывающейся дверцей не защемило.

– Чува, ты ж выпалила такое семидесятилетней женщине! – вопит наш Сводник, похлопывая меня по спинке.

И вот она стоит, эта семидесятилетняя женщина, и хитрюще улыбается, когда замечает, что я, связав в уме дважды два, поняла, кто она такая.

Все вокруг погружено в молчание, все ждут, чем кончится наш поединок. У меня вид обалдевшей от страха, а у бабушки Картера вид такой, будто она вот-вот замолотит сухонькими кулачками по воздуху и надает мне по заднице.

Никогда-никогда во всей моей жизни не будет мгновения более постыдного, чем вот это самое. Помяните мое слово.

Мэйдлин прерывает осмотр, устроенный мне Бабушкой, и я вдруг хочу, чтоб в полу образовалась дыра и поглотила бы меня с головой: в ее руке я вижу мобильник Лиз. Доносится вопрос:

– Что это означает: «исполинская, зловонная, мандасрачная, сикелявистая, лесбушистая лярва-оторва»?