Приглушенная вибрация мобильного телефона под подушкой заставляет продрать глаза. Моргаю, сгоняя с них сон, вытаскиваю по берушу из каждого уха и сую руку под подушку, чтоб ответить на вызов.

– Господи, Клэр. Что это у тебя там за рев, черт побери? Будто чудище какое рычит. У тебя в доме чудище живет?

От вопроса Дженни хмыкаю и переворачиваюсь на спину взглянуть на спящего рядом Картера.

– Нет, чудищ в моем доме не водится, – шепчу я в телефон. – А рев и рычанье, что ты слышишь, так это Картер храпит.

В который раз благодарю Господа за ниспосланную мне благодать в виде лучших на свете берушей. Обыкновенно благодарят не за такое, только я вполне уверена: бог бывает польщен, потому как поминают его только по-крупному. Твердо верю, что мне в раю уготовано особое место, потому как я не забываю поблагодарить Его за то, что надоумил купить хорошие сливки к кофе или отличный гель для бритья.

– Ничего себе! Ему действительно надо провериться, – уведомляет меня Дженни. – Знаешь, я тут читала недавно кое о чем, может, ему стоит попробовать. Там говорилось, что есть такие расслабительные фиговинки, которые за несколько дней весь твой организм оздоровят. Может, они наведут порядок в его пазухах.

– Ты сказала – «расслабительные»? Дженни, что это за чертовщина – расслабительное?

Скидываю с себя одеяло и сажусь на кровати, чтоб еще немного отрешиться от сна и обрести способность поговорить с подругой на ясную голову. Сомневаюсь, что это поможет, но будем надеяться.

– Ну, знаешь, – фыркает она и произносит: – РАС-СЛА-БИ-ТЕЛЬ-НОЕ.

То, что Дженни представляется нужным произнести слово вразбивку, словно это у меня не все дома и моя неспособность понять общеизвестное ее раздражает, вызывает желание лягнуть ее хорошенько.

– Слово я расслышала. Просто не пойму, о чем ты, черт побери, толкуешь, – разъяснила я, вставая с кровати и потягиваясь, прежде чем выйти в коридор.

– Ну, знаешь, такие таблетки, какие принимают, чтобы всю гадость из организма вымыть. Расслабительные.

Я отворила дверь в спальню Гэвина по ту сторону коридора и заглянула. Сын все еще спал, лежа плашмя на спине поперек постели так, что голова его свешивалась с края. Поза никак не удобная, но я даже не собиралась перекладывать его обратно на подушку: велик риск разбудить еще до того, как я выпью кофе. Тихонько прикрыв дверь, направляюсь на кухню, возвращаясь меж тем к разговору с Дженни.

– По-моему, ты имеешь в виду слабительное, – говорю я, вздыхая. – И оно всамделе не предназначено для промывки всего организма. В каких, черт побери, статьях ты только вычитала такое про храп?

– В «Гугле», – отвечает она. – Значит, тебе известно, что это правда. Уговори Картера испробовать это и можешь отблагодарить меня шоколадом, когда все сработает.

Я замираю на пороге кухни от того, что встает перед моими глазами, не в силах даже сложить из слов ответ на ее вопрос, что Картер, хоть все мозги из него напрочь вытряси, скорее всего, храпеть не перестанет.

– Так я позвонила спросить, у вас ли еще Дрю. Вчера вечером, когда из кондитерской уходила, я получила от него сообщение, что Кот-в‑Шляпе велел ему провести ночь у вас. Понятия не имею, что это значит, но, коль скоро мне одной вся постель доставалась, то я и без забот была.

Вчера после того, как девчонки помогли мне справиться с громадным заказом на шоколад и печенье для сегодняшней свадьбы, все мы разошлись по домам. Гэвин уснул прямо в машине, так что, добравшись домой, я пошла по коридору прямо к его спальне, минуя кухню, а потом сама улеглась в постель рядом с храпящим Картером.

Не знаю, радоваться мне или нет, что этой картины я не увидела вчера вечером: на спине, разбросав руки-ноги в стороны, лежит Дрю. Спящий. НА МОЕМ КУХОННОМ СТОЛЕ. Задница его покоится как раз на том месте, куда я ставлю солонку с перечницей.

– Да, он все еще тут. Я сейчас прервусь, чтоб наподдать ему по заднице, – говорю я Дженни, подходя к столу и держа телефон зажатым между щекой и плечом, а потом обеими руками со всей силы толкаю спящего. Его расслабленное тело легко скользит по столу и грохается на пол с другой стороны.

– Не бей моего медвежоночка! – заходится в телефоне голос Дженни.

Обхожу стол и останавливаюсь у головы Дрю. Смотрю на него, начинающего стонами подавать признаки жизни.

– Е-мое, я что, всю ночь на полу проспал? – вопрошает Дрю, открывая глаза и обращая взгляд с пола вверх, на меня. – Могли бы и сообразить, ковер на кухне постелить вместо деревяшек. На этих досках спать совсем неудобно.

Дрю со стонами перекатывается на четвереньки и медленно встает, крутясь и потягиваясь на ходу, ощупывая и выгибая спину.

– Пошел. Вон. Из. Моего дома, – как можно спокойнее, без крика отчеканиваю я, чтобы не разбудить Картера с Гэвином.

– Скажи ему, что я его люблю и что мое влагалище по нему скучает! – неистово орет в телефон Дженни.

– Дженни просит передать, что тебе надо УНОСИТЬ СВОЮ ЖАЛКУЮ ЗАДНИЦУ ИЗ МОЕГО ДОМА!

– Э‑э‑э‑э‑э‑эй, это не то, что я сказала, – ворчит Дженни.

– Дженни, я тебе перезвоню.

Отключаю телефон и уже открываю рот, чтобы еще раз потребовать от Дрю убраться из моего дома (на тот случай, если в первые два раза он меня не расслышал), как вдруг на кухню вбегает Гэвин, все еще в пижаме.

– Привет, дядя Дрю! – восторженно кричит он и бежит к Дрю. Только-только Дрю стал наклоняться, чтобы поздороваться с Гэвином, как тот отводит локоть назад и вмазывает своим кулачком прямо Дрю между ног.

Дрю, охнув, падает на колени, а я смеюсь. Знаю, не полагается смеяться, когда твой ребенок делает то, чего делать нельзя, но всей душой чувствую, что Дрю получил по заслугам. Только что я нашла его спящим без задних ног посреди стола, за которым мы едим. Ему еще повезло, что я не остановила Гэвина и не дала ему бейсбольную биту.

– Гэвин, братан, у нас же правило есть!

При звуках голоса Картера я поворачиваюсь и вижу, как он входит на кухню, потирая со сна один глаз. Чмокает меня в щеку и, обойдя, приседает, чтоб быть лицом к лицу с Гэвином.

– Гэвин, какое у нас было правило? – спрашивает Картер, в то время как Дрю, вцепившись обеими руками в пах, то ли в кашле заходится, то ли подвывает как-то чудно. Мне это напоминает звук, который издает воздушный шарик, если защипнуть и растягивать его отверстие, медленно выпуская воздух.

– До обеда никаких ударов по яйцам, – отчеканивает Гэвин.

– Правильно, до обеда никаких ударов по яйцам. А ты знаешь, сколько сейчас времени? – спрашивает Картер.

– Я время узнавать не умею, – заявляет Гэвин.

– Но ты уже пообедал? – спрашивает Картер.

– Нет.

– Значит, сейчас до обеда. Извинись перед дядей Дрю.

Гэвин вздыхает и поворачивается лицом к Дрю, уже наконец-то переставшему стонать и занятого подъемом на ноги.

– Извини, что я до обеда ударил тебя по яйцам, – бормочет Гэвин. Потом отводит взгляд от Дрю и обращает его ко мне: – Теперь мне можно хлопьев?

– Разумеется, малыш, – говорю я ему с улыбкой, беру за руку и веду к кухонному стулу. Один взгляд на стол, и я меняю курс, подводя сына к табуретке у островка-стойки. Придется теперь Дрюшкину задницу со стола вытравливать, прежде чем мы вновь сядем есть за ним.

– У меня в данный момент яички прямо в желудке сидят. Как ты способен даже думать о хлопьях? – изумляется Дрю и, прихрамывая, идет к стойке, забирает ключи.

– Твои яички тупые, а я есть хочу, – отвечает Гэвин, набивая рот овсяными хлопьями, пока я наливаю молока ему в миску.

– Как скажешь, малыш. Спасибо, что дали очухаться, ребят. Остается только принять позу зародыша и выйти наружу.

Я облегченно вздохнула, когда за Дрю закрылась дверь. И пообещала Картеру:

– В следующий раз, когда обнаружу его спящим на любом предмете мебели в этом доме, я этот предмет на тебя вышвырну.

Он подходит ко мне сзади, обнимает руками за талию и целует в шею.

– Договорились, – говорит он и упирается подбородком мне в плечо.

– Ты сознаешь, что создал со своим сыном правило, которое дает ему позволение молотить людей по яйцам после обеда, а?

– Ага. Когда я устанавливал правило, оно звучало разумно. Он тогда во второй раз дал мне почувствовать силу своего удара, и я корчился от боли на земле в парке, так что, вполне может быть, мозги у меня и не особо соображали.

Несколько минут я стояла, не шевелясь, наслаждаясь ощущением объятия Картера, и мы оба смотрели, как наш сын уплетал завтрак.

– Хочу пригласить твоих к нам на ужин, – сказала я, повернувшись в его руках и положив ладони ему на грудь. – Хочу приготовить что-нибудь всамделе вкусненькое, попотчевать их спиртным и шоколадом и заставить их полюбить меня. Или, по крайности, напоить так, чтоб они забыли, почему меня не любят.

Картер хмыкнул и покрепче сжал руки, обнимавшие меня.

– Дитятко, ты им нравишься. Клянусь. Бабушка даже сказала, что в тебе есть пыл.

– Старушка говорит так потому, что сама будь здоров трехнутая, боюсь, я с катушек скачусь, просто оказавшись с ней в одном месте, когда задницу ей стану драть. Мне нужен шанс, чтоб первое впечатление от меня было получше, – поясняю я.

– ПЕРВОЕ, первое впечатление от тебя было преотличным. Ты забываешь, каков из себя мой лучший друг. В первый раз мои познакомились с Дрю, когда он однажды вломился к нам в дом, мы тогда еще в школе учились. Мама наткнулась на него, когда он посреди ночи бродил во сне. Она вошла в гостиную, а он писал на диван. Поверь мне, они все это повидали, – уверяет меня Картер.

– Дрю – болван. Его нельзя выводить на люди без ошейника и поводка. А я – мать их внука. Мне непотребно болтать о китовом влагалище на их страницах в «Фейсбуке». Мне полагается выкладывать фотографии, на которых их внук рассматривает в музее произведения Микеланджело, да отчитываться за свою филантропическую деятельность, сообщая, как я младенцев в сиротских приютах на руках нянчила, как с бомжами обнималась.

Некоторое время Картер разглядывал меня с легким недоумением.

– Может, скажешь что-нибудь? – потребовала я.

– Прости, но я просто пытаюсь сообразить, ты это всерьез или нет?

– Это почему же, черт побери, мне не быть серьезной? – возмущаюсь я, складывая руки на груди. – Может, я именно такая и есть. Может, я как раз такая и есть, а ты этого даже не замечаешь.

– Э‑э, нет, уверяю тебя: я сразу замечу, если ты вдруг совершенно другой сделаешься, – со смехом уверяет он меня.

– Не хочешь ли ты сказать, что я недобродетельна? Что мне не дано убаюкать чужого младенца или приласкать бездомного бродягу? Так я такой на все сто могу быть. Может, я уже все это проделывала тайком от тебя? Может, вместо того, чтобы на днях пойти к зубному, я отправилась на митинг ЛЭОЖ и швыряла поддельную кровь в богатых, одетых в меха? Может, Гэвин по ночам, пока ты на работе, французским языком занимается?

Извернувши шею, смотрю на Гэвина и прошу:

– Эй, скажи-ка что-нибудь по-французски.

– Мне нравится французская картошка фри, – произносит тот, оторвавшись от миски с хлопьями, которые уминает так, что весь подбородок в молоке.

– Видал? – говорю я и снова поворачиваю лицо к Картеру. – Он уже может использовать слово в предложении.

– Лады, стоп. Сделай глубокий вдох. Конечно же, я считаю тебя добропорядочной. По мне, ты – потрясающая. Только, по-моему, всем нам известно, что ты никакая не степфордская жена-хозяюшка, а Гэвин не зубрит французские глаголы, слушая Моцарта.

– У МЕНЯ ПИСУН РАЗДУЛСЯ!

Картер сбрасывает руки с моей талии, я прыжком разворачиваюсь в ужасе от вопля Гэвина.

– Ничего страшного. Я только пролил на него молоко. Теперь у меня молочный писун.

Покачав головой, я снова повернулась лицом к Картеру.

– Изложение моей версии дела закончено, ваша честь, – смеется он.

Я хмурюсь и стараюсь казаться возмущенной, только Картер отлично понимает, что в голове у меня закрутились шестеренки, а потому рубит концы:

– Я вас обоих люблю именно такими, какие вы есть. Я люблю то, что у тебя нет никаких сдержек, и я обожаю, что Гэвин способен довести до слез взрослого мужика. Нет ничегошеньки, что я изменил бы в любом из вас, и если кому-то это не нравится – целуйте меня в зад. Вы, ребят, теперь моя жизнь и моя семья. Все остальное не важно.

Картер наклоняется, нежно касается губами моих губ и крепче прижимает к себе. Его слова уносят прочь страхи (не все), вызываемые во мне его семьей, но это никак не меняет того, что мне все еще хочется попытаться наладить с ними отношения. Я намерена прожить с этим человеком очень долгое время. Я пока еще не свыклась с мыслью о полном замужестве, но все еще хочу, чтоб он был в моей жизни, что означает: так или иначе, мне необходимо найти способ показать себя его родителям с хорошей стороны. Если для этого мне придется упоить их вусмерть, то так тому и быть.

– Спасибо. Только мне все равно хочется, чтоб твои отужинали с нами. Хочу, по крайности, убедить их, что способна вести себя как взрослая.