Tara Sivec

Seduction and Snacks: a Chocolate Covered Love Story

Copyright © June 2012 Tara Sivec

© Мисюченко В., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

 

Отказ от ответственности

Это произведение взрослой художественной литературы. Автор не рекомендует хоть в чем-то вести себя так, как описано на этих страницах, и не потворствует такому поведению. Сюжет не предназначен для малолеток. Прошу обратить внимание, что в романе содержатся откровенные описания сексуального характера, его персонажи сквернословят и употребляют спиртные напитки.

 

1. Вся власть малюткам!

Привет, меня зовут Клэр Морган. И у меня нет никакого желания заводить детей.

Слушайте, дорогие мои (это я обращаюсь к тем, чье мнение совпадает с моим)!

Это мне только кажется или в реале вообще так? Стоит кому-то проведать, что у женщины нет желания рожать детей, как она тут же оказывается внутри жуткого круга, в который все обычно садятся на сборищах «анонимных алкоголиков». Мне что, встать? Поприветствовать собравшихся и признаться? Рассказать, что́ доводит меня до седьмого круга ада, в который я сама себя постоянно впихиваю? В этом обиталище ужасов вокруг меня одни беременные. Они просят потрогать их выпирающие животы и проникновенно шепчутся о самочувствии своих вагин. Им невдомек, почему такие слова, как «плацента» и «послед», нежелательно употреблять в разговоре. Никогда. Особенно за чашкой кофе в самый разгар дня.

Знаете, почему я решила никогда не иметь детей?

В шестом классе на уроке по охране здоровья нам показывали видео. Фильм сняли давно, еще в семидесятых. Так вот, там одна женщина орет благим матом, будто ее убивают. По ее лицу градом катится пот, а муж нежно так промокает ей лоб полотенцем и лопочет, как у нее все здорово получается. Потом камера уходит вниз, к месту преступления. И мы видим у нее между ног кровь, слизь, сгустки кровавые, сквозь которые протискивается крохотная головка. Как сейчас слышу восторженный вопль одноклассниц: «А-а-а-а!» – это когда младенец голос подал. Я оглянулась на них и с отвращением забурчала: «Народ, вы все свихнулись, что ли? Это ж НЕнормально!» Вот с того момента моим девизом и стало: «У меня детей не будет никогда».

– Итак, Клэр, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

– У меня никогда не будет детей.

– Клэр, ты уже выбрала себе основной учебный предмет?

– Я детей не заведу никогда.

– С картошкой фри не желаете?

– А я рожать не собираюсь.

Само собой, в жизни всегда найдутся фанатики, которые сумеют тебя переубедить. Они женятся, заводят ребенка, а потом приглашают тебя, ожидая, что ты захлебнешься от чувств, едва только взглянешь на их «маленькое чудо». По правде сказать, тебе только и остается, что окинуть взглядом дом, который они шесть недель не убирали, принюхаться к их телам, уже две недели не мытым, и следить, как их глазки по-беличьи пускаются вскачь, едва ты спрашиваешь, когда они в последний раз вдосталь высыпались ночью. Ты видишь, как они хохочут на каждое срыгивание, как умиляются на каждое пуканье, как вне зависимости от темы разговора пытаются обсуждать, «какого цвета у малыша какашки». И поневоле начинаешь размышлять: а кто тут на самом деле умом тронулся?

Конечно, есть еще такие, которые убеждены: твое легкомыслие вызвано чем-то темным, потаенным, связанным с твоей маткой, о которой ты чрезмерно заботишься. Эти смотрят на тебя с сожалением. Шепчутся за твоей спиной, а потом вдруг все их разговоры оборачиваются жуткой игрой в «испорченный телефон». Оглянуться не успеешь, как весь свет считает, что у тебя едва ли не смертельная патология, нелады с вынашиванием, беременность вызовет самопроизвольное воспламенение, а левая грудь отвалится. Хватит безумия! Все у меня и во мне в отличном рабочем состоянии, и, насколько мне известно, синдром взрывного влагалища мне не грозит.

Правда проста: я всего лишь никогда не помышляла вытолкнуть из себя «крохотного человечка», который превратит мою промежность в нечто, напоминающее ростбиф. Вот уж его-то точно ни один мужчина и взглядом удостоить не пожелает, не то что прикоснуться. Такая вот выдающаяся мысль!

Да, и вот еще что, дорогие мои! Давайте смело посмотрим правде в глаза: с нами никто о деторождении честно никогда не говорит. Даже собственная мать.

«Девочка моя, это боль, о которой ты забываешь, как только возьмешь на руки милое создание». Что? Чушь собачья! АБСОЛЮТНАЯ ФИГНЯ! Если кто-то из подруг, сестер или даже незнакомая проныра в очереди в кассу вдруг станет убеждать вас, что рожать не так-то и тяжко, знайте: перед вами врущий мешок дерьма. Ширина вашей щелки навскидку где-то с обхват мужского члена. И ей придется растянуться, распахнуться и обратиться в громадный пещерный провал, чтобы почуявший жизнь человечек, которого вы девять месяцев растили, мог выкарабкаться наружу. Кто, будучи в здравом уме, с охотой решится на такое? Как же, нашли дуру! Представляю, в один прекрасный день иду я по дорожке, и вдруг осенило: «Знаете, по-моему, мне пора превратить мое интимное местечко в шмоток мяса с сыром (такое в ресторанах подают, только мое без сыра будет). Ах да! Еще хочу впрячься в кабалу годков на восемнадцать. И везти на себе того, кто из меня всю душу и волю к жизни высосет, так что от меня, от прежней, одна только оболочка останется и никто на мои прелести не польстится, хоть я за это платить начну».

Ясное дело, очень даже логично, что после стольких лет, как я всем и каждому в уши жужжала, что ребенка не заведу никогда, именно я первой среди подруг залетела и родила – к их великому ужасу, который лично меня сильно оскорбил. Нет, честное слово: любая идиотка может вырастить ребенка. Наглядный пример: моя мать. Она отсутствовала в тот день, когда раздавали книги-руководства для родителей, а потому, воспитывая меня, обращалась к блистательной мудрости доктора Спока (которой сто лет в обед) да предсказаниям на рисовых бумажках в печенюшках из кафе китайской кухни, а я все равно получилась так, что любо-дорого смотреть. Ладно-ладно, может, это и не самый лучший пример. Я не серийный убийца, так что, по крайней мере, хоть это ей в зачет. Попозже расскажу о моей маме еще кое-что.

Полагаю, сказать, что я ненавижу детей, – это уже перебор – слишком сурово, учитывая, что теперь я сама мать. Верно? И своего малыша я вовсе не ненавижу. Просто у других мне сильно не нравятся грязноморденькие человечки с сопливыми носиками, липкими ручонками, которые пищат, срыгивают, какаются, не спят, ноют, капризничают, ревут. Приходите в любой день – возьму взамен малютки кошку. Откроешь ей пакетик с кормом, шлепнешь его на пол рядом с миской водички – и гуляй себе неделю. Когда домой вернешься, животинка будет так же увлеченно себя вылизывать, будто и не замечала, что тебя нет. С малюткой такое поведение не прокатит! Нет, положим, вы и решитесь, только уверена, большинство людей посмотрят на вас косо. Хотя, если б мой малыш мог вылизывать собственную попу, я бы на одних подгузниках офигеть какую кучу денег сэкономила, уверяю вас.

Сказать, что предстоящее материнство встревожило меня, учитывая мое отвращение к деторождению и детям вообще, значило бы сильно покривить душой. Говорят, когда у тебя появляется собственный ребенок, то стоит лишь раз заглянуть ему или ей в глазки, так сразу и полюбишь, а все остальное на свете – пропадай прóпадом. Говорят, ты поверишь, что твои детки ничего дурного не сделают, и полюбишь их, невзирая ни на что, прямо с самой первой минуты. Что сказать? Могу посоветовать говорящим это поменьше курить травку, пока их взлохмаченные ростбифы надежно скрывает бабушкино трико.

В тот день, когда у меня появился сын, я, поглядев на него, сказала: «Чертенок, ты кто такой? Ты ничуточки на меня не похож».

Оказывается, бывает любовь не с первого взгляда! «А как же иначе, когда ты и ждать не ждала, что залетишь в тот единственный раз, который случился на студенческой вечеринке…» – и всякая такая фигня, о которой всезнающие книги о детях предпочитают умалчивать. Иногда приходится учиться любить маленьких чудовищ не просто за налоговые льготы и материнский капитал, а за что-то другое. Не все новорожденные появляются на свет премиленькими (сколько бы новоиспеченных родителей ни пытались уверить вас в обратном!). У некоторых малышей при появлении на свет по-стариковски морщинистые лица, возрастные пятна и лысины.

Когда я родилась, пока мать все еще приходила в себя в больнице, мой отец Джордж помчался показывать фотку из роддома своему приятелю Тиму. Тим бросил на фотку взгляд и изрек: «Иисусе милостивый, Джордж! Молись, чтоб она умная оказалась». С моим сыном Гэвином – точно такая же история. Смотрелся он очень забавно. Я – его мать, а потому вправе сказать такое. У него была большущая голова, безволосая, с ушами, оттопыренными настолько, что мне частенько приходила мысль, уж не действуют ли они как усилители звука. Вдруг мой сын способен расслышать, о чем говорят в соседнем квартале? Все четыре дня, находясь в роддоме, я только и делала, что всякий раз, глядя на его большущую голову, бормотала с шотландским акцентом:

«На большущей своей подушке он ночью плачем в сон себя вгоняет».

«Эта штука на Спутник похожа. У нее своя собственная метеосистема».

«Похоже на апельсин на зубочистке».

По-моему, он слышал, как я говорила о нем с сестрами, и составил план, как мне отплатить за «добросердечие». Твердо убеждена, что ночью в детской он и все остальные новорожденные столковались и решили, что настало время революции. Viva la крошки!

Я понимала, что все время, пока я была в роддоме, следовало бы держать его при себе в палате. Но послушайте, граждане, мне ж тоже надо было чуточку отдохнуть! Ведь то были последние денечки – когда еще мне удастся выспаться?! – и их надо было использовать по полной. Тем не менее стоило бы получше приглядывать, рядом с кем из малюток пристраивали на ночь его колыбельку. Ведь я ж понимала, что раздолбай Зино дурно повлияет на моего мальчика: у него слово «анархия» аж по всему личику прописано. Да и вообще, кому придет в голову дать своему ребенку имя Зино? С таким имечком малыш прямо напрашивается на пинок под зад на детской площадке.

Гэвин был тихим, никогда не капризничал, и все время, пока мы были в роддоме, он проспал. Я смеялась подругам в лицо, когда они, навещая меня, уверяли, что он таким не будет. А на самом-то деле смеялся Гэвин, яростно размахивая в воздухе своим крохотным кулачком в знак солидарности с собратьями по Новорожденной Нации. Клянусь, я слышала, как, ворочаясь и лопоча во сне, он всякий раз выкрикивал: «У крох тоже есть честь и достоинство! Вся власть малюткам!»

С того момента, как я устроилась с ним в автомобиле, чтобы отправиться домой, шутки кончились. Он завопил что было мочи, как одичалое привидение-банши, и не умолкал четыре дня. Я понятия не имела, кто такие одичалые банши и даже существуют ли они, но уж если существуют, то, уверена, орут, блин, охренеть как! Единственным утешением во всем этом ужасе стало для меня то, что мой малыш не пожелал покинуть мое тело, разорвав в хлам мое женское достоинство. Как мне это удалось?

Все пособия для женщин, обобщившие самый богатый на свете опыт деторождения, утверждают, что необходимо разговаривать с ребенком, когда он еще в утробе. Это едва ли не единственный совет, который я восприняла из этих книжек. Каждый божий день я говорила ему, что если он порвет меня, то я сниму на видео его рождение и буду показывать «кино» всем его будущим подружкам: пусть видят, во что секс превратит их пушистые розочки. После такой наглядной агитации ни одна дурочка ни за что не станет заниматься с ним любовью. Придется ему ловить кайф, играя Моцарта и читая Шекспира. Да, я действовала методом прямого запугивания.

Все мои угрозы сработали! Мой зайчик просидел внутри, скрестив ручки, двенадцать часов и упрямо не желал катить вниз по желобу. Итог понятен: кесарево. Если забыть, как я волновалась и переживала за малыша, то я бы, ни минуты не раздумывая, дала бы еще раз распластать себе живот. Раз – и ты получаешь четыре дня отдыха по системе «все включено»: кормят завтраком, обедом и ужином в постели, круглые сутки каплют капельки снотворного и снабжают месячным запасом болеутоляющих.

Пока я не увлеклась сладкими воспоминаниями о позволенных наркотиках и забыла про рев новорожденного, от которого того и гляди кровь из ушей хлынет, мне, наверное, стоит вернуться к той ночи, когда вся эта каша и заварилась. В тот день мой гороскоп, должно быть, предрекал: «Ура! Сегодня ваш день! Вы огребете кучу дорогущих компьютерных гаджетов и драгоценностей в доме у своих соседей, которым суждено умереть, когда вы ворветесь, пристрелите их и заберете все их имущество».

Не понимаю, разве можно предрекать такое? Ну, помилуйте! Один-единственный раз в жизни я решилась на рискованный поступок, переспав с парнем одну-единственную ночку, чтоб избавить себя наконец-то от клейма девственницы, и забеременела. Уверяю вас, Вселенная меня ненавидит.

Мне было двадцать лет, и я была прилежной студенткой второго курса колледжа, решительно настроенной на получение диплома бизнес-администратора. Если не считать постоянных шуточек о моей девственности, которыми меня пытала моя лучшая подруга Лиз, жизнь шла хорошо. Хорошо – сравнительно с остальными студентами колледжа. У меня не было ВЗ, никто из моих подруг не подсел на иглу, и в конце семестра мне незачем было продавать мои органы для научных исследований, чтобы было чем заплатить за еду и сигареты. Позвольте уж мне напрямик сказать: я никогда не приветствовала курение табака или, допустим, травки. Исключаю только травку, растущую на газонах… «Ах, зеленая вода, ах, какая красота, а вот и радостное деревце прямо вот тут…» Единственное, что я знаю о курении сигарет, – это то, что якобы они снимали нервное напряжение Лиз, и та переставала вопить и метаться по стенам, будто бешеная безмозглая обезьяна. Помните всю эту фигню про «Обнимись – не колись», которой нас старались под завязку накормить в школе? Мы их одурачили! Незачем выбирать. Можно и то и то – и не загнуться к тому же. Ну, а если серьезно, то, дорогие мои, не связывайтесь с наркотиками.

Ту ночь я вспоминаю с нежностью. Говоря «с нежностью», я имею в виду «с горьким сожалением». И это касалось всего, что имело отношение к мужскому половому члену и алкоголю.

 

2. Пиво-понг может привести к беременности

Вечер пятницы мы проводили как обычно: на студенческой вечеринке. Там кучковались подвыпившие студенты со страхолюдинами из университетского женского клуба. Честно говоря, не понимаю: как Лиз удавалось неделю за неделей таскать меня на эти сходки? Не наш на них был народ. Наш народ шел себе после занятий в общежития, слушал «Темную сторону Луны» Пинк Флойд, смотрел по телику «Волшебник страны Оз» и при этом спорил, выпрыгнет или нет в «Бухте Даусона» акула в последних сериях (слава Пэйси и Джоуи!). Мы – чужие в толпе упакованных и опекаемых детишек, считающих, что студенческие кредиты имеют какое-то отношение к студентам по международному обмену. Пока мы пробирались к передвижному бару, сдвинутому к одной стене комнаты, я слышала, как две девицы спорили друг с другом, кто больше заплатил за сумочку и кто на прошлой неделе переспал с большим числом парней. Одна из них твердила, что ей стыдно, что другая притащилась на вечеринку в паре «лабутенок», которые «та-а-акие прошлогодние». По всей видимости, это были будущие лидеры нашей страны, леди и джентльмены. Честное слово, ощущение было такое, будто я наяву, вживую смотрю сцену из «Смертельного влечения». Спасибо, Лиз отвлекла меня прежде, чем я передала одной из них стаканчик.

– У-у-у, а как тебе вон тот? Хорош! И зубы отличные, – проговорила она, кивнув головой в сторону парня в вязаной безрукавке, натянутой на бесформенный бочонок.

– Господи, Лиз! Ну он же не конь, – простонала я, закатывая глаза и через силу цедя тепловатое пиво.

– Зато ты смогла бы скакать на нем всю ночь, если б сумела правильно себя преподнести, – сказала она, подмигнув мне на манер подлизы-продавца подержанных машин.

– Лиз, ты меня беспокоишь. Такое впечатление, что моя девственность уж слишком не дает тебе покоя. Ты, может быть, тайно влюблена в меня, а?

– Не задавайся, – рассеянно ответила она, продолжая разглядывать всех ребят. – И, кстати, я, было дело, уже попробовала с одной девчонкой сыграть в бейсбол. Ну, еще в школе, на одной из пятничных вечеринок у Тома Корри. Впрочем, дальше второй базы мы не продвинулись. Кто-то постучался в ванную комнату, где мы пристроились, и до меня как-то сразу дошло, что мужской член меня привлекает больше, – задумчиво сказала она.

Я уставилась на профиль Лиз, словно та носила две головы… или руку в трусы сунула. Ну, вот почему я только-только выясняю, что моя лучшая подруга уже прошла фазу лесбийской любви? Теперь всякий раз, взглянув на нее, буду рисовать себе жуткую картину: ручища в трусах. Маленькая такая ручища гоняется за мной по всему дому и следит за мной, пока я сплю. Большая сестра следит за тобой. Большая сестра тебя ви-и-и-идит.

Лиз глянула через мое плечо и прижалась поплотнее:

– Два Ранго пялятся на нас у тебя за спиной.

Я опять закатила глаза и вздохнула в ответ на попытку Лиз поскрытничать.

– За пять-то баксов обещаны бесплатные напитки, хоть упейся. И парней найдем, если свои карты грамотно разыграем, – заговорщицки прошептала она.

– Лиз, вокруг нас бочки пива, а на входе нам дали по пластиковому стаканчику. Я лично уверена, что это и есть бесплатная выпивка, – ответила я и, чтоб напомнить, сунула ей чуть не под нос свою красную пластиковую тару.

– Да перестань! Не порть момент. Были б мы сейчас возле бара, они б все наперебой нам выпить покупали.

– Это если б мы им глазки начали строить.

– Это уже детали! – усмехнулась Лиз, взмахнув своей зловещей ручищей.

Она взбила волосы, потом оттянула перед блузы так низко, что заколыхавшегося в вырезе вполне хватило бы, чтоб ослепить любого мужчину.

– Лиз, если ты чихнешь, сосок выскочит. Спрячь-ка эти штуки, пока они у тебя совсем на белый свет не вылезли.

– Они идут сюда! – охнула Лиз, отбивая мои руки, которыми я пыталась вернуть вырез блузки обратно и прикрыть ее непоседливые шары.

– Господи, они у тебя что, как самонаводящийся сигнальный маяк? – бормотала я, качая головой от изумления перед силой, какой были наделены вторичные признаки моей подружки. – У тебя груди словно шоколадки. Тоже мне наружный сверхскоростной искатель, – продолжала я бормотать и наконец обернулась посмотреть, кто это к нам шел. Совершенно уверена, что со стороны я выглядела, как Элмер Фадд, когда тот увидел Багза Банни, одетого девчонкой, и у него глаза на лоб полезли, а сердце заколотилось так, что рубашка на груди заходила ходуном. Если б музыка не была такой громкой, можно было бы расслышать: «ПОПАААЛАСЬ!»

– Привет, дамы.

Лиз, не сказать, чтоб легонько, ткнула меня локтем, когда заговорил парень, похожий на костолома из футбольной команды. Я вздернула бровки домиком при виде надписи на его туго обтягивавшей грудные мышцы футболке: «Я не гинеколог, но готов глянуть». И тут же переключилась на молодого человека, стоявшего рядом и державшего руки в карманах. Тонкая толстовка с длинными рукавами, которые он подтянул до локтей, красиво облегала его тело, так что я видела легкие контуры мышц на груди и руках. Они не шли ни в какое сравнение с накачанной стероидами горой мускулов, стоявшей рядом, но мне казались классными. Хотелось, чтоб парень повернулся кругом и я могла полюбоваться на его шикарный зад, прикрытый весьма потрепанными джинсами. В отличие от множества университетских ребят, все еще не избавившихся от привычки носить на голове чудаковатые налаченные коки а-ля Джастин Бибер, светло-каштановые волосы этого парня были стрижены коротко. Впрочем, их длины хватало, чтобы они небрежно торчали в разные стороны прядками. Не высокий, не низкий – в самый раз. И такой… красивый. Мне хотелось самой себе дать пару пощечин за то, что первого встречного назвала красавцем, но то была чистая правда. Он был такой лапочка, что хотелось поместить его в рамку и поставить на тумбочку у моей кровати. И все! Ничего такого, чтобы мурашки по телу бежали, никакого «вожделения» или костюмов из человечьей кожи, как у Ганнибала Лектора. Вид у парня был скучающий, казалось, он с большей охотой оказался бы где угодно, только не на этой пирушке. Не успела я представиться и поведать, насколько он мне пришелся по душе, как кто-то сильно толкнул меня сзади. Я полетела вперед и со всего маху влепилась прямо ему в грудь, разлив пиво по всему полу у наших ног.

Боже, как же от него хорошо пахло! Легкий аромат чистого тела смешался с корицей, а еще – с едва уловимым запахом одеколона, так и захотелось по-кошачьи потереться носом о его футболку и вздохнуть поглубже. Ладно, так я до того дойду, что мурашки по всему телу побегут. Не хотела я, чтоб он начал звать меня снифф-снаффом. Такая кличка уж точно не отлипнет.

Его руки машинально вылетели из карманов и подхватили меня, помогая устоять на ногах. В это мгновение я изо всех старалась не пропахать носом всю его толстовку и, неловко покачиваясь, ретироваться с места моего унижения. Услышав гоготанье у себя за спиной, я резко обернулась взглянуть на девицу, которой была обязана тем, что столь «грациозно» ввалилась в жизнь этого парня. Тут же выяснилось, что вмазаться в кого-то – это забавно: две клонированные лохушки хихикали рядом и тыкали пальчиками в мою сторону.

Что тут такое происходит? Это вечеринка или дурная киношка для подростков из девяностых? Они что, ждали, что я зареву и с плачем побегу из комнаты под драматическую музыку, льющуюся мне вослед?

– Боже, почем твоя шуточка, Хезер? – раздраженно произнес густой мужской голос.

Девчонки сразу перестали ржать и потерянно смотрели куда-то за меня. Я отстранилась и благоговейно уставилась на парня, заметив наконец-то, что продолжаю упираться руками ему в грудь и чувствую сквозь тонкую ткань толстовки тепло его тела.

– Хезер? Ты тоже «Смертельное влечение» смотрел? – прошептала я. – Это мой самый-самый любимый фильм.

Парень опустил на меня взгляд и улыбнулся, его голубые глаза буравили меня насквозь.

– Вообще-то мне нравилась Вайнона Райдер еще до всей истории с воровством, – сказал он, пожав плечами. Руки его по-прежнему обвивали мои плечи.

– Я вообще-то не специально. И меня зовут не Хезер, – возразил плаксивый голос у меня за спиной.

– Ага, Вайона Райдер, – ответила я и кивнула.

Господи, о любовных играх я тогда не имела никакого понятия. Но вот оказалась в тесной близости с горячим парнем – и все, совсем размякла. Мозги всмятку.

– Знаешь, а мне нравятся неловкие эрудированные брюнетки, – произнес он и улыбнулся.

– Вообще-то меня Ники зовут, – вновь донесся из-за спины голос.

«Вот же дура! Это я, я – неловкая, но весьма разумная брюнетка! Выбери меня, выбери меня!.. И что она все ноет и ноет? Ведь испортит же счастливейший момент в моей жизни!»

– Пррривееет, Ники! – Мужчина моих грез на секунду перевел взгляд куда-то мне за спину. – Прошу, замолчи! От твоего голоса у меня уши вянут.

Я слышала, как та зашипела, как паровоз, и умчалась на всех парах. По крайней мере, думаю, так она и сделала. А я все глаз не могла отвести от парня и гадала про себя, как быстро настанет удобный момент, чтоб потащить его в свободную спальню. Он снова скользнул по мне взглядом и убрал с моего плеча руку, чтобы пальцами отвести челку с моих глаз. Такой легкий и привычный жест, как будто он уже тысячу раз на меня смотрел и привык обо мне заботиться. Я с трудом поборола желание незаметно во весь рот ухмыльнуться Лиз и показать ей большой палец, но она, стоя в нескольких шагах, увлеченно беседовала с приятелем моего красавчика.

– Хочешь еще выпить? Может, в пиво-понг сыграем или еще во что-нибудь?

Мне хотелось одного: завернуть мою дурацкую девственность во что-нибудь красивое и с поклоном с ней распрощаться. А может, сунуть в подарочный пакет «От Скромняшки» и вручить ему в подарок, приложив какую-нибудь миленькую карточку с надписью: «Спасибо, что ты такой, какой есть! Прими эту безделушку-девственность в знак моей искренней признательности!»

– Конечно, – ответила я, пожав плечами как можно безразличнее. Наверное, все же лучше немного из себя недотрогу построить и поломаться. Нельзя казаться чересчур доступной.

* * *

– О боже, не замирай, – выдохнула я, когда он прокладывал поцелуями тропку на моей шее и неловко возился с пуговицей у меня на джинсах. После пяти партий в пиво-понг и нескольких часов смеха и разговоров, когда я была прижата к нему настолько, что скоро стало совсем невмоготу сдерживаться и не трогать, я забыла, что значит «недотрога». С бесшабашностью, обрести которую я смогла только после обильных возлияний спиртного, я, проиграв последнюю партию, обхватила его за шею, притянула к себе и поцеловала. На глазах у всего народа, еще остававшегося на пирушке. Схватив за руку, я потащила его по коридору и затолкала в первую же комнату, что нам попалась. Оставалось лишь надеяться, что Лиз окажется где-то поблизости и как-то подбодрит меня или подскажет в последний момент, что мне предстоит делать. Но моя подружка исчезла после того, как я во всеуслышание объявила, будто ближе к ночи она покажет мастер-класс своей испытанной в лесбийских ласках ручищей.

Едва мы оказались в темной комнате, как тут же накинулись друг на друга: смачные, пьяные засосы, руки, шарящие по всем местам, дурацкая мебель, к которой мы липли, со смехом пробираясь к кровати. Я наткнулась на нечто, лежавшее на полу (могло быть, а могло и не быть человеком), и упала навзничь (по счастью, на кровать), потащив за собою и парня. Он совершил жесткую посадку на меня: я чуть не лопнула.

– Ззвини. Ты в-пряде? – едва проворочал он языком и приподнялся на руках, избавив меня от части своего веса.

– Ага, в норме, – выдавила я из себя. – А теперь – раздевайся.

Я настолько опьянела, что глупо хихикала, когда он сполз с меня, а потом стащил с себя брюки и трусы-боксеры. В окно спальни лился лунный свет, вполне достаточный для того, чтоб мне было видно, что он делает. Хотя под воздействием гулявшего в моих жилах алкоголя парень виделся мне кем-то вроде кружащегося всадника с копьем наперевес. Стянув с себя все до самых лодыжек, не сгибая колен, он поднялся во весь рост и снова пошаркал к кровати. Хорошо еще, что микроскопическая часть моего мозга, не поддавшаяся пиву и текиле, напоминала: смех над мужчиной, который снял с себя штаны, до добра не доведет. Но ведь это было так забавно! Спасибо DVD, членов я и прежде навидалась – только не в натуральном цвете и не в двух футах от собственного тела. А его стоял торчком и целил прямо в меня. Клянусь, в голове у меня было слышно, как он говорит, рыча: «Все наверх, дружочек! На абордаж! Вон она, замечательная и роскошная пипка, сама на нас идет…» Пенисы говорят, как пираты, когда я пьяная. Может, еще оттого, что Лиз называет их змиями одноглазыми. И пираты носят повязки на одном глазу, и у них только один глаз, и… о, помогите, капитан Пенискрюк подбирается ближе.

Наверное, я в фокус попала.

Парень забрался на меня и стал целовать, а его озорник уперся мне в ногу. На этот раз я таки рассмеялась: оторвала свои губы от его рта и хихикала, пока всхлипывать не начала. Надо же было так напиться! Лежу и думаю, как я до своей комнаты доберусь, а тут какой-то член в бедро тычется в непонятной спальне, где на полу, может, лежит, а может, и не лежит мертвец… Ну как не подавиться смехом? На мои судороги смеха парень внимания не обращал: склонил себе голову и целует меня в шею. И… Го-о-о-о-сс-поди… если возбуждение не выбило из меня весь хмель. По телу прошла горячая волна, и стало так приятно.

– Оооооа… дааааааа, – стонала я в голос, поражая саму себя. Откуда только все взялось? Оказалось, что я на самом деле вывожу голосом те самые слова, что плескались в моем опоенном мозгу.

Губы его добрались до места прямо у меня за ухом, и, когда он слегка провел там языком по коже, меня пронзил прежде неведомый жгучий трепет и разлился прямо между ног. Мои руки вцепились парню в волосы и держали, держали его голову на том самом месте. Признаться, я и не думала вовсе, что эта ночь будет хоть чем-то приятной. Только и забот было, что расстаться с ненавистной девственностью. Но чтобы еще и удовольствие ощутить – такой блаженной малости я и не ждала. Провозившись несколько минут с моими джинсами, он в конце концов расстегнул и рывком стянул их с моих ног, прихватив и нижнее белье. Его руки скользнули вверх по бокам, таща за собой блузку, пока та не снялась через голову и не была отброшена куда-то в направлении моих джинсов. Градуса в моей крови хватило еще на то, чтобы снять бюстгальтер и швырнуть его куда-то в сторону. Звук стукнувшейся о стену материи отозвался у меня в сознании четким пониманием: вот теперь я лежу в постели совсем голая, а у меня меж ног стоит на коленках парень и внимательно разглядывает.

О, боже мой. Это действительно происходит. Я голая перед каким-то парнем. Я действительно вот-вот сделаю это?

– Господи, какая же ты красивая.

Да! Ответ один: да! Если он и дальше будет говорить мне такое, то может хоть в ухо совать.

Он шарил взглядом по всему моему телу, потом рывком стянул с себя футболку и швырнул ее куда-то через всю комнату. Мои руки сами собой потянулись к его груди, чтоб я могла касаться его, когда он навалился на меня сверху. Грудь у него была твердой, а кожа – гладкой. Я перетрогала на нем все, до чего могла дотянуться. Обвила руками его шею, притянула к себе и поцеловала. На вкус он отдавал текилой и солнцем. Хоть мы и были пьяны, его поцелуи доставляли мне удовольствие. Теперь, когда мы оба, обнаженные, лежали в постели, то больше не целовались неистово и с остервенением, а касались друг друга губами так нежно и сладостно, что я решилась легко выдохнуть прямо ему в рот. Он подтянул вверх мою ногу и уложил ее так, что она обхватила его бедро… тут я почувствовала головку настырного конца прямо у врат моей невинности.

О черт, вот оно. Это действительно происходит. И зачем это я говорю сама с собой, когда язык мой торчит во рту у другого, а этот другой вот-вот всадит в меня свой конец?

О… мой… бог…

Хоть я и была тогда пьяна, а все равно помню, что случилось после этого. И двух секунд не прошло, как он был уже во мне, и я помахала ручкой своей девственности. Хотелось, чтобы это длилось вечно. Клянусь, я видела звезды: в ту ночь они вспыхивали три раза, и это было самое прекрасное, что я пережила в жизни.

Вы что, серьезно? Поверили? Ага, как же! Вы ненароком недавно невинность не теряли? Боль такая, что, мать твою, держись… И уж конечно, никакого изящества… и мерзко. Любая девушка, утверждающая, что во время этого самого события у нее было хоть что-то, отдаленно напоминающее оргазм, – просто очередной врущий мешок дерьма. Звезды я видела, но только те, что у меня из глаз сыпались, когда я веки, словно зубы, стискивала в ожидании, когда же это кончится.

Только давайте уж тут будем честны: в точности так я и представляла себе, как это будет. Не вина парня, что и похвастать перед Лиз было особо нечем. Он был мил и нежен со мной, как только мог, если принять во внимание количество спиртного, потребленного нами в тот вечер. Оба мы были не в лучшей форме, и я отдала свою девственность парню, имени которого не удосужилась узнать, поскольку не желала ни на что отвлекаться: времени поддерживать отношения или «любовь крутить» у меня не было. Теперь, когда состояние моей девственности перестало быть помехой, я могла бы побольше сосредоточиться на учебе и карьере. А Лиз перестала бы относиться к каждой пирушке, на которую мы отправлялись, как к походу на мясной рынок или конюшню. Это полностью соответствовало моим планам. То есть до тех пор, пока месячные у меня не задержались на неделю. И пока я не заметила, как умяла целый батон хлеба и семь палочек копченого сыра, сидя за кухонным столом, упершись взглядом в календарь. Сидела и жалела, что в начальной школе не уделяла побольше внимания арифметике, потому как, блин, правильно посчитать срок у меня совсем не получалось.

 

3. Вам не попадался этот «донор»?

Порой в нехватке желания иметь детей я виню свою маму. Она не была плохой матерью: просто, если по правде, она не понимала, что творит. Она рано осознала, что жизнь в маленьком городишке в сельской глуши не для нее. Что сидеть днями напролет, уставившись в телевизор, рядом с моим отцом и управляться с нахальной девчонкой – это не все, о чем она мечтала в жизни. Ей хотелось путешествовать, посещать выставки, концерты, а иногда – о, это уж совсем из ряда вон – заглянуть и в кино. Она привыкла вольготно приходить и уходить, когда вздумается, и ни перед кем не отчитываться. Как-то мамуля призналась мне, что никогда не переставала любить моего отца. Просто ей хотелось большего, чем он мог дать. Они развелись, и мамуля уехала, когда мне было двенадцать, и прикупила квартирку в городе милях в тридцати от нас. У меня никогда не было чувства, будто она меня бросила. Я все время виделась с нею, и мы каждый день болтали по телефону. И не в том дело, что она не просила меня поехать с нею, когда уезжала. Просить-то просила, только, думаю, потому, что так, ей казалось, полагалось. Любому известно, что я предпочла бы остаться с отцом. Я была и навсегда останусь папенькиной дочкой. Как ни сильно я любила маму, а все ж чувствовала: с отцом у меня больше общего, а потому вполне логично и естественно, что и остаться я должна с ним.

Моя мать, хотя и не жила с нами, все равно изо всех сил старалась «воспитывать» меня. Сразу скажу, ее родительские навыки были невелики, а после того как она уехала, они и вовсе практически испарились. Что бы люди ни думали, она действительно любила меня, просто чаще вела себя скорее как подружка, а не как моя мама. Через три дня после своего отъезда она позвонила и сообщила мне, что, увидев кого-то там у Опры, решила: нам необходимо сделать нечто такое, что изменило бы нашу жизнь и еще больше скрепило бы узы между нами. Мама предложила… сделать тату в одном стиле. Я напомнила ей, что мне двенадцать, а потому по закону наносить татуировки я не имею права. Всякой макулатуры из разряда «Для матери и дочери», призванной объяснить, как оно бывает, полученной мною от нее за многие годы, хватило бы для открытия собственного книжного магазина. А уж нашими совместными фото пестрила ее страничка в «Фэйсбуке», причем с припиской: «Я и мой ЛДН!»

Людям, конечно, казалось странным то, как мы втроем живем. Но нас самих все вполне устраивало. Отцу не приходилось выслушивать, как моя мать целыми днями трещит ему в ухо, что он ее никуда не водит, а мама была вольна делать что ей заблагорассудится, сохраняя при этом близкие отношения с нами. Есть люди, которые просто не созданы для семейной жизни. Мои родители ладили куда лучше, когда их разделяли двадцать пять минут езды на авто.

Помимо советов, которые мамуля черпала из дурных телешоу, в моем воспитании она руководствовалась советами книги «Воспитание детей в пословицах и поговорках». Всякий совет, когда-либо полученный мной, выражался одной строчкой, вычитанной ею из этой книжки, или одной фразой, услышанной от Паулы Дин на канале «Еда». К сожалению, все они, вырванные из контекста, были пустым звоном. Когда тебе шесть лет и ты жалуешься маме, что кто-то в школе тебя обидел, довел до слез, а в ответ слышишь: «Не надо мочиться мне на спину и говорить, что идет дождик», ты волей-неволей учишься справляться со всем сама и перестаешь обращаться к маме за советами.

Когда я поняла, что забеременела, я не предалась тут же мечтам стать этакой независимой феминисткой. Я была далека от мысли, что надо бороться за женское освобождение и равноправие (такие обычно говорят: «Я не брею ноги, потому как не родился еще на свет мужчина, который сумеет меня себе подчинить»), не чувствовала гордости и довольства от того, что все делаю по-своему и без чьей-либо помощи. Я не мученица. Положим, упряма и самонадеянна, глупа и наивна, но только я все ж понимала: без помощи мне не обойтись.

Как только я сделала дома одиннадцатимиллионный тест на беременность, предварительно выпив галлон молока (чтоб мочи хватило на все), то осознала: этого парня необходимо выследить. Само собой, это было после того, как я прогуглила запрос «молоко и тесты на беременность», чтоб убедиться, что я не просто так потратила тридцать семь минут своей жизни. С ужасом обозревая валявшиеся по всей ванной бумажки с положительными итогами тестов, которые, может быть (а может быть, и нет), не точны оттого, что «пастеризация в вашем организме спуталась с гормонами, отчего получился ложный положительный результат».

Никакой путаницы (это на случай, если вам вдруг интересно стало).

Я была двадцатилетней студенткой очного отделения, у которой, по выражению моей матери, «денег было кот наплакал». Мой отец Джордж работал на том же месте, куда пришел в восемнадцать лет, и зарабатывал ровно столько, чтобы расплачиваться по счетам да помогать мне деньгами на полный пансион. Слава богу, лучший друг моего отца Тим в свое время зрил в корень. Я была умнее, чем выглядела, и получила полную стипендию в Университете штата Огайо, так что мне не пришлось тащить на себе бремя студенческих займов или грантов. К сожалению, впрочем, это означало, что учиться приходилось по полной программе и вкалывать как проклятой: учебная нагрузка у меня была вдвое больше, чем у других студентов, – времени на то, чтобы подработать, не оставалось вовсе, и подкопить денег не получалось.

В чем-то я оказалась похожей на мать. Мне хотелось в жизни большего, чем стойка захолустного гриль-бара, за которой я простояла все время, пока училась в школе. Мне хотелось путешествовать, вкалывать и в один прекрасный день обзавестись собственным бизнесом. К сожалению, судьба обманных бросков не делает: она швыряет вам в лицо младенца (восемь фунтов и одна унция), когда вы смотрите совсем в другую сторону. Из чего я сделала вывод: жизнь – она сучка мстительная. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: одной мне такое не вытянуть, – и больше всего хотелось как можно дольше оберегать моего отца, новоиспеченного деда поневоле, от всех тягот моего промаха. Всякая другая женщина, едва тестовая пластинка порозовела, наверное, кинулась бы к матери плакаться и умолять о помощи, но в то время у меня не было настроения услышать от своей мамули что-то вроде: «Рим построен не двумя пташками». Оставался только один человек – тот, что подлил шоколадного сиропа в мою жизнь и сподвиг меня-таки влипнуть. К несчастью, у меня не было никакого представления о парне, с которым я переспала. Меня убивало даже воспоминание о сотворенном мною в ту ночь, так что даже мысль о повторении и закреплении пройденного материала, как говорят профессора, не посещала мое воспаленное сознание. Сомнений не было: мистер Пиво-Понг и есть отец моего ребенка. Оставалось только одно – отыскать его. Кто, черт возьми, дарит свою девственность парню, даже не удосужившись спросить, как его зовут?

Ах да, это я.

Решив найти его во что бы то ни стало, я первый день убила на то, чтобы опросить всех тупых качков, живших в общаге, где проходила вечеринка. Ни один никак сообразить не мог, о ком это я, когда я пыталась описать самого парня и того приятеля, с кем он был в тот злополучный вечер. Вполне возможно, все оттого, что ото всех, с кем я говорила, несло, как из пивной бочки, и все время, пока велся опрос, они пялились на мои буфера. А может, и оттого, что я не очень хорошо умею находить общий язык с бестолковыми придурками. По-честному – любой вариант имеет право на жизнь. По возвращении домой, так и не напав на след (мы с Лиз снимали квартирку на двоих), мне хотелось только одного: надрать хорошенько задницу самой себе.

На следующее утро, проснувшись, я почувствовала себя глупенькой дурочкой, у которой от воспоминания о его руке, обвивающей мою талию, немножко захватывает дух. Ну, почему я удрала? Надо было остаться. Надо было дождаться, пока он проснется, поблагодарить за славно проведенное время и вбить его номер в свой телефон. Только, как ни тянуло меня до дрожи в руках погладить его по щеке, запустить пальцы ему в волосы или скользнуть ладонью по его лбу, я понимала: не получится. Тогда я не могла позволить себе ничего лишнего в своей жизни, отвлекающего от учебы, а он как раз и был тем самым «лишним». Если бы мы встретились в трезвом состоянии, я бы (так мне представлялось) с легкостью втрескалась по уши, потеряла бы себя в нем, забыла бы все, ради чего вкалывала всю свою жизнь. Я решила, будет куда легче пойти на попятный и заявить, что переспала с ним, потому что была пьяна – так легче, нежели признать, что дала маху. Я не жалела о том, что уступила своему желанию заняться сексом с симпатичным парнем. Другое дело – то, как я к этому отнеслась и как повела себя на следующее утро. Вместо того чтобы расслабиться с ним рядом, я выскользнула из-под его руки, отстранилась от его теплого, ставшего родным тела и… начала комплексовать. В голову лезли мысли о том, как ему будет гадко проснуться утром рядом с каким-нибудь уродливым троллем. По крайней мере, мне он при свете дня показался еще сексуальнее. Мне пришлось, изображая из себя трусливого койота, отгрызать собственную лапу, чтобы выбраться из-под него. Второпях накинув на себя одежду, я оставила своего первого мужчину голым и крепко спящим в постели. Никто даже не пошевелился, пока я перешагивала через безжизненные тела, разбросанные по всему дому, проделывая путь позора «наутро после». Я выскочила за дверь и с головой окунулась в яркое сияние утра.

Целых шесть раз я поворачивала обратно, чтобы вернуться к тому дому и дождаться, когда он проснется. И каждый раз отговаривала себя, пуская в ход один и тот же довод: «Ты использовала парня, чтобы наконец-то избавиться от своей глупой невинности. Разве тебе на самом деле интересно, зачем он это сделал?» Совершенно определенно: я не была самой симпатичной из всех собравшихся там девчонок. Конечно, кое-кто из общаги уверяет, что я просто прелесть, и, полагаю, наверное, так оно и есть, только вот что конкретно он видел, когда смотрел на меня? Может быть, просто почуял, что я на ту ночь – верняк? Я бы предпочла вспоминать его нежным, чуть пьяным, пылким парнем, который меня и от девственности избавил, и рассмешил. Мне вовсе не хотелось знать, а вдруг он какой-нибудь мерзкий бабник, который прокладывает свой путь по постелям в порядке алфавитного списка фамилий студенток, и мне просто достаточно повезло, что он добрался, наконец, до «М».

Когда я пришла домой, Лиз заставила меня раз за разом повторять рассказ о случившемся, чтобы лишний раз повизжать, а потом сообщить, как она рада за меня. И ничего страшного, что у нее «сорвалось с его бычарой-приятелем», потому как она нашла одного симпатягу по имени Джим, который оказался на той пирушке один-одинешенек… и это ее любовь с первого взгляда.

Лиз продолжала повизгивать и похлопывать по спине еще пять недель, пока однажды, придя домой с занятий, не нашла меня сидящей на полу ванной в окружении белых пластинок, каждая из которых гласила: «Беременна», истерически ревущей, с соплями, сползшими до самых губ, и бормочущей сквозь рыдания что-то про молоко и коров, делающих тест на беременность.

Два месяца Лиз сопровождала меня во время моего крестового похода в поисках парня. Имени его приятеля она спросить не успела – стоило ей встретиться взглядом с Джимом, «весь остальной мир исчез» (может, она изрекла какую-то другую, столь же отвратную чушь). Мы связывались с учебными частями, пролопатили дюжину ежегодников в надежде отыскать парня на каком-нибудь снимке. Даже пытались отловить эту страхолюдину Ники, которая меня толкнула, но безуспешно.

Эти люди что, прямо из воздуха как-то образовались или еще как? Почему нет никаких следов их пребывания в нашем вузе?

Лиз даже попробовала сама поговорить с ребятами из общаги, прихватив с собой Джима, только ей повезло не больше моего. Зато домой она только что не на бровях приползла, потому как всякий студент, к кому она обращалась, уговаривал их с Джимом тяпнуть по маленькой, стоило только упомянуть в разговоре «козлиные яйца». Честно, я понятия не имею, с чего в их беседах это выраженьице всплывало так охренительно часто. Вы хоть представляете, насколько раздражают довольные пьяные лица, когда самой приходится блюсти себя в трезвости? Особенно пьяные, которые влюблены, распалены и читают друг другу Уолта Уитмена, а ты в это время сидишь с красными, опухшими от слез глазами, уже четыре дня без душа и с только что вывернувшимся наизнанку желудком, потому что увидела рекламу про «золотую рыбку» (конечно, я имею в виду крекеры, а не настоящую рыбу). Только эта муть крекерная так похожа на настоящую рыбу, что я ни о чем другом и думать не могла, кроме как о том, что заглатываю живую, скользкую золотую рыбку, которая пялится на меня своими глазками-бусинками, прежде чем отправиться ко мне на язык.

Наконец я поняла: мои шансы отыскать того парня близки к нулю. Не могла же я, в самом деле, переехать в общагу и торчать беременным бельмом на глазу соседей-студентов в надежде, что в один прекрасный день он туда заявится? Люди добрые, как бы это организовать до того, как ребенок, которого я ношу, поступит в колледж и, возможно, сам поселится в этой общаге?

И еще: я больше никак не могла откладывать разговор с отцом. Между тем днем, когда я наведалась в медпункт студгородка и фельдшерица с анализами крови на руках подтвердила, что я забеременела, и той единственной ночью, когда я «вступила в половой контакт», прошло уже тринадцать недель.

Не думайте ничего плохого: я целиком и полностью за право женщины делать выбор. Убеждена, что тело, оно – твое, и делай ты с ним что хочешь! Сказавши это (не забывайте, как сильно я не люблю «милых крошек»), заявляю: я никогда не пошла бы на избавление от собственной крови и плоти, хоть через аборт, хоть через отказ в роддоме. Просто лично меня такое никак не устраивает! Так что, вцепившись в державшую меня за руку Лиз, я пошла простеньким путем: я набрала номер телефона и вывалила отцу все как есть.

Позвольте разъяснить вам кое-что про моего папку. Рост – шесть футов четыре дюйма, вес – двести пятьдесят фунтов, руки до локтей татуированы змеями, черепами и прочими страшилищами, а вид у него всегда такой, будто все на свете его достало. Когда я еще училась в школе, он до смерти перепугал нескольких мальчишек, которые постучались к нам в дом, а он им открыл дверь. Когда я подошла, мальчишки в один голос вопили, что мой папа их убивать собрался, и я их успокоила, мол, нет, просто у него всегда лицо такое.

Честное слово, мой папка такой классный! Татуировки он себе сделал, еще когда молодым был и служил в армии, а вид у него такой смурной оттого, что он всю жизнь пашет как проклятый. Он вкалывал по двенадцать часов в день семь дней в неделю месяцами, пока не получал денька-другого выходных. Он не мастер рассказывать о своих чувствах или выставлять их напоказ, но я знала: он меня любит и ради меня готов на все. Только не подумайте, что если он такой расчудесный, так и переживать не о чем. То была сила, с которой приходилось считаться… И Бог в помощь тому, кто вздумает обидеть его маленькую девочку. Лиз еще в школе начала коверкать фразочки Чака Норриса, меняя в них имя «крутого Чака» на имя моего отца. Она делала это так увлеченно, что время от времени я замечала, что и сама этим занимаюсь. Теперь-то смешно вспоминать! Известие о беременности он воспринял почти в точности так, как я и ожидала от него.

– Ну что, комнату я твою приготовлю, так что можешь возвращаться домой, когда семестр закончится. А если ты тем временем того парня отыщешь, то дай знать: я ему яйца оторву и в глотку запихаю, – ответил из трубки его грудной монотонный голос.

Если вы, запрашивая «Гугл» про Джорджа Моргана, сделаете ошибку в его имени, то поисковая система не скажет: «Возможно, вы имели в виду Джорджа Моргана?» Она просто ответит: «Бегите, пока у вас еще есть шанс удрать».

По окончании семестра я взяла академический отпуск, чтобы придержать за собой стипендию (она не пропадет, если я снова приступлю к занятиям не позже чем через год). Я не рассчитывала отрываться от учебы так надолго, но и не рассчитывала, что младенец уделает, блин, всю мою жизнь. Э-э, я хотела сказать, принесет мне столько лет великой радости.

Следующие шесть с половиной месяцев я батрачила, насколько позволяли выпиравший живот и расползавшиеся от жира коленки, так что сэкономила кучу денег на время после рождения младенца. Увы, в таком маленьком городишке, как Батлер, особо выбирать не приходится: работа с хорошей зарплатой вас не ждет. Если, само собой, у меня не появится желания стать стриптизершей в одном-единственном стрип-клубе городка под оригинальным названием «Серебряный шест». Его владелец сделал мне предложение, случайно встретив в бакалейной лавке, когда я была на седьмом месяце. Между стойками со всякими кашами и крупами он уведомил меня, что очень многие завсегдатаи в его клубе считают, что во время беременности тело женщины «расцветает». Не было б в то время поблизости детей, я б его послала в пешее эротическое путешествие… А-а, вам смешно! Да стой со мной рядом хоть сам Иисус Христос, я бы все равно ему сказала, что, если он еще хотя бы раз попробует приблизиться ко мне… Перед Иисусом я на прощанье извинилась бы, само собой.

Нет худа без добра, скажу я вам. В этот момент неподалеку стояла председательница родительского комитета батлерской начальной школы со своим шестилетним сынишкой и слышала каждое мое словечко. Видно, не стоило мне замирать и хлопать глазами рядом с ним, дожидаясь приглашения, а? Хреново. Ну так откуда, блин, мне брать волю к жизни?

Итак, моя карьера беременной стриптизерши завершилась, так и не начавшись, а мой хвост (который надо держать пистолетом) безжизненно повис у меня меж ног. Так что пришлось униженно проситься на старую свою работу официанткой в кафе-гриль. Хорошо еще, что его хозяева, Фостеры, были прежние, те, у кого я школьницей работала, и были более чем рады выручить меня, учитывая мое «положение».

Когда говоришь с жителями маленького городка с глазу на глаз, они шепотом произносят слова, которые, по их убеждению, способны кого-то оскорбить, если разговор будет услышан. По мне, так им стоило бы нашептывать такие словечки, как «твою мать», «анальный секс» или «А вы слышали, что Билли Чака в спущенных до колен штанах застукали в «Пигли-Вигли» с его псиной Баффи?». Произнесенное шепотом слово «положение», по-моему, как-то било мимо цели. Но что поделать? Я всю беременность в разговорах с батлерцами нашептывала слова наугад, просто чтоб дурочку повалять.

«Миссис Фостер, в туалетной комнате нет туалетной бумаги».

«Мистер Фостер, мне нужно уйти пораньше, чтоб к доктору успеть».

Вернувшись домой, я каждый божий день звонила Лиз, и она, когда у нее появлялось свободное время, не бросала поиски пропавшего «спермодонора». Семья ее тоже была из Батлера, а потому она, как можно чаще наезжая домой, навещала меня. Но к концу моей беременности у нее уже не было времени, все-таки мотаться по три с половиной часа туда и столько же обратно каждую неделю не будешь. Профессора убедили ее удвоить учебную нагрузку, чтобы закончить вуз на год раньше. Она заканчивала факультет «организация малого бизнеса», тема дипломной работы – «Предпринимательство в США», и готовилась сдавать государственные экзамены по маркетингу и бухучету. Училась она на очном отделении и еще подрабатывала на полставки в надомной консалтинговой фирме, прибавьте к этому крепнущие с каждым днем отношения с Джимом, и вы поймете, что забот у Лиз был полон рот. Я это тоже понимала, конечно, а потому не мучилась от зависти ни к ее успехам, ни к ее счастью. Соображалки у меня вполне хватало на то, чтобы всего лишь чуточку завидовать. Да, самую малость. Мы с Лиз частенько заводили разговоры про то, как создадим совместный бизнес. Про то, как мы дома́ в аренду возьмем, так чтобы жить дверь в дверь. Мечтали и о том, как мы будем жить в комнатах на втором этаже и на каждые выходные устраивать шикарные вечеринки. Еще мы мечтали, что обе выйдем замуж за музыкантов из группы «Н’Синси» и будем вести полигамную жизнь всей нашей новой поп-бандой «Н’Любовь».

Мы до сих пор своей мечте не изменили.

Во всех наших разговорах о будущем Лиз, по правде говоря, никогда не парилась, каким именно бизнесом ей заняться. Ей просто хотелось, чтоб он у нее был (свой!) и чтобы она была хозяйкой. Я же всегда знала: хочу собственную кондитерскую – конфеты, шоколад, тортики и круассаны всякие…

Сколько себя помню, я колдую на кухне: глазирую торты шоколадом или экспериментирую с выпечкой. Папа всегда шутил, что мне от него ни за что не спрятаться – устойчивый, чуть сладковатый запах шоколада, которым я насквозь пропахла, выдаст меня за милю. Ну, я-то знаю, что шоколад у меня тогда из пор сочился. Слов нет, как я радовалась, что у моей лучшей подруги мечта становится явью. На той мысли, что собственная моя мечта бог знает насколько откладывается в долгий ящик, я старалась не зацикливаться.

Переехав обратно домой, я скучала по Лиз, не видя ее каждый день, грустила оттого, что с моими планами на будущее придется подождать, но никакая душевная боль не сравнится с той, что мне предстояло испытать в день моего совершеннолетия. Все мои дружки-подружки отмечали день, когда им исполнялось по двадцати одному годку, выпивая все имевшееся в меню спиртное, сидя на полу ресторанного туалета, распевая песни под музыку, доносящуюся из динамиков, а потом, уже на пути домой, свешиваясь из пассажирских окошек авто и вопя: «Я сегодня пьяная, уроды!» Не вкусив всех прелестей превращения во взрослого человека, я торчала в больнице, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не врезать прямо по лицу медсестре, которая то и дело твердила, что время для эпидуральной анестезии для меня еще не наступило.

Именно там и тогда я решила, что когда-нибудь стану консультантом по схваткам и родам. Буду стоять возле каждой одинокой роженицы и всякий раз, когда сестра, или врач, или черт с рогами, пусть даже и муж этой женщины, произнесет какую-нибудь глупость вроде: «Просто продышитесь через боль», то моей заботой будет ухватить их за детородные органы и выжимать из них сок до тех пор, пока не скрючатся в позе зародыша и маму звать не станут. А я тогда скажу: «Просто продышись через боль, идиот!» Только представьте себе новоявленную мамашу, у которой только-только вырезали из живота кровавый и липкий комочек в восемь фунтов и одну унцию весом, а она требует от своего отца достать из собранной накануне ночью вещевой сумки бутылку водки, потому как «морфий и водка, похоже, самый улетный способ отметить рождение моего первенца»… Любой, кто бросит на нее дурной взгляд, пусть сам попробует все это пережить.

Тут, я полагаю, повествование нужно ускорить.

Следующие четыре года прошли в трудах до полного изнеможения: я старалась скопить денег и отложить на свой будущий бизнес, попутно поднимая сына на ноги и чуть не каждый день уговаривая себя не продавать его цыганам.

Через какое-то время поиск господина, раздавившего вишенку моей невинности, ушел на задний план. Мечты остались на обочине, а всю дорогу заняла суровая жизнь. Это не значит, что я вовсе перестала о нем думать: не могла не вспоминать всякий раз, когда смотрела на сына. Все уверяли, что Гэвин – вылитая я. И мне кажется, в какой-то мере так оно и есть. У него мой нос, мои губы, мои ямочки на щеках и моя осанка. А вот глаза – совсем другое дело. Каждый божий день, стоило мне заглянуть в хрустальной синевы озера глаз моего сына, как я видела отражение его отца. Видела, как характерно морщинились уголки его глаз, когда он смеялся над чем-то, мною сказанным. Замечала, как искрился его взгляд, когда он вдохновенно рассказывал мне что-то забавное. И, конечно, я тонула в бездне искренности этого взгляда – точной копии другого, которым смотрел на меня он, когда в ту ночь отводил пальцами непослушные прядки с моих глаз. Я гадала, где он, чем занят и по-прежнему ли «Смертельное влечение» – один из самых любимых его фильмов. То и дело меня пронзало жало вины, что этот человек никогда не увидит своего сына. Хотя, Бог свидетель, меня нельзя обвинить в том, что я не пыталась устроить их свидание. Увы, большего сделать я не могла. Единственный способ найти незнакомого парня, который я не попробовала, так это дать в газету объявление типа: «Эй, белый свет! Значит, единственный раз на студенческой пирушке я повела себя как женщина легкого поведения, позволив незнакомцу залезть туда, куда до того ни один мужчина не добирался, и теперь у меня есть сын. Не будете ли вы столь любезны помочь мне отыскать папашу моего малыша?»

За эти годы Джим стал мне настоящим другом и неотъемлемой частью моей жизни, как и жизни Лиз. С ним по телефону я болтала, наверное, не меньше, чем с ней. Даже напрягаться не надо, чтобы понять: оба они стали крестными Гэвина. Это они испортили мальчика, и я с удовольствием валила на Лиз всю вину за то, что у этого сорванца срывалось с языка. Не думаю, чтоб кто-то вопил громче, чем я, когда узнала, что Джим предложил Лиз выйти за него замуж и что они собираются перебраться в Батлер, поближе к ее родственникам и ко мне. Как только они переехали, Лиз принялась (и несколько лет продолжала) без устали работать и просчитывать все возможности осуществления крепкого бизнес-плана. Несколько месяцев назад она сообщила мне, что наконец-то определила, что́ бы ей хотелось продавать (что именно, она говорить не хотела, пока сама не убедится, что сумеет). После того телефонного разговора если я когда и видела Лиз, то лишь мельком, когда та летела с одной встречи на другую. Она непрестанно говорила по телефону с риелторами и банками, носилась взад-вперед к своему адвокату подписывать документы и ежедневно наведывалась в окружной суд, чтобы заранее заполнить все формы, необходимые для ведения малого предприятия. Я без особой охоты согласилась (во время ночного девичника, выпив на пять крепких мартини больше нормы), что временно буду помогать ей в качестве продавца. По-моему, произнесла я в точности такие слова: «Лиз, я тебя люблю. И водку люблю. Дай, я тебя обниму, сожму в объятьях и стану звать Лиздка». Лиз сочла, что это означало «да».

О работе Лиз сказала мне только одно: что это торговля и что, занимаясь ею, я «оттянусь вовсю». Опыт стояния за стойкой бара позволял мне считать себя офигительно продвинутым менеджером по продажам.

«Что? Говоришь, жена бросила тебя ради вечера в книжном клубе со своей подружкой? На-ка, попробуй-ка эту бутылочку текилы».

«Да что ты говоришь, собака бывшей жены соседа твоего лучшего друга попала под машину?! А ну-ка, промочи глотку виски, он свое дело знает».

Лиз нравилось даже самые обыденные вещи наполнять зудом ожидания неведомого, и она намеренно скрывала (сюрприз готовила!), чем именно мне предстоит торговать. А поскольку я в тот момент была добродушна и немного навеселе, то согласилась бы даже продавать наборы клистиров для самообслуживания, и Лиз это знала. Я тогда почти каждую ночь работала в баре. Уложив Гэвина в кроватку, мчалась на заработки. Выпекая на заказ протвишок-другой ассорти из сладостей и всякой выпечки для вечеринок, я немного приторговывала по всему городку, зато всегда могла себе позволить пустить в ход «лишние» наличные. Да и Лиз помочь могла запросто, если только «подработка» не отнимет у меня слишком много времени от общения с Гэвином.

Сегодняшний вечер должен стать для меня, так сказать, «ориентировкой». У Лиз на буксире мне предстояло отправиться на одно из ее мероприятий и толком узнать, что у нее за бизнес. Джим согласился взять Гэвина на ночь, а потому я предложила себя в качестве шофера, чтобы подвезти сына, заехав за Лиз.

Когда я подъехала, они уже ждали нас возле дома. Лиз тащила за собой чемоданище, больше которого я в жизни не видела, и отпихнула руку Джима, когда тот попытался ей помочь загрузить его ко мне в багажник. Мне стоило бы обратить внимание на понимающую усмешку Джима, когда мы, словно по отмашке громадного красного флага, рванули вперед. В свое оправдание могу только сказать, что я не догадывалась о многом. Предполагала, что мы будем торговать чем-то вроде свечей, пластиковой посуды или разномастной косметики – всем тем, что Лиз любила. Стоило бы разузнать побольше. Или повнимательнее отнестись к надписи «будуарные забавы», выведенной изящными розовыми буквами на одной стороне чемоданища.

 

4. Горячий шоколад

– Это был мой самый любимый дядя… Добрая душа был наш дядя Вилли. Как мне его будет не хватать.

Я закатил глаза и допил остатки пива, слушая, как мой лучший друг Дрю, сидевший рядом за стойкой бара, старался охмурить одну из официанток.

– У-у-у, бедняжечка. И что? Печаль тебя томит? – сочувствовала ему та, охотно проглотив вранье и с удовольствием приглаживая толстыми пальчиками его шевелюру.

– Жить не хочется. Горю от печали фактически.

– Что ты сказал? Музыка орет, я не расслышала, – прокричала официантка.

Я хмыкнул и через ее голову глянул на Дрю, ловя его взгляд и всем своим видом давая ясно понять: «Ушам не верю, что ты мелешь?»

Она его в щечку чмокнула, он ее легонько по заднице шлепнул – и разбежались каждый в свою сторону. Дрю крутанулся на высоком сиденье, обратившись к бару лицом, и глотнул пивка.

– Дядюшка твой, Вилли, – не удержавшись, напомнил я Дрю, – два года как умер. И ты его терпеть не мог.

Он с маху грохнул стакан на стойку и повернулся ко мне лицом.

– Картер, ты разве забыл фирменные приемчики из «Незваных гостей»? Печаль – это самое сильнодействующее в природе возбуждающее средство, дружок.

Дрю был моим лучшим другом с детского сада, и все ж порой его мудрые суждения меня поражали. Тот факт, что он к тому же был другом надежным и сидел здесь в тяжкую для меня минуту, помогал мне смириться с его глупостью и не обращать внимания на то, что вел он себя по большей части несносно, с замашками шлюхи мужского рода.

Дрю взмахом руки подозвал бармена и заказал две текилы. Если так и дальше пойдет, то я домой на карачках добираться буду. Внутренние органы у меня уже отказывались принимать спиртное, бежавшее по артериям вместо крови, и я отлично разбирал, как маленький человечек, сидевший в моем мозгу, нашептывал: «Остудись, малыш, остудись» – и делал все, чтоб у меня в глазах плыло.

Мы с Дрю оба работали на одном автозаводе, недавно нас перевели с завода в Толидо на тот, что в нескольких часах езды от Батлера. В Толидо мы снимали квартиру на двоих, но, наслушавшись за два года, как он трахается ночи напролет, проштудировав и в белых, и в желтых страницах, и еще в восьми деловых справочниках все адреса в радиусе десятка миль, я решил, что нет необходимости тесниться с ним на одной жилплощади. И вот теперь у меня все еще стоит тонна нераспакованных вещей в небольшом домике типа бунгало, который я снял, а мы сидим в баре. Я уже немного жалел, что позволил Дрю уговорить себя топить свои горести на дне бутылки. Впрочем, он слишком хорошо меня знал и понимал: останься я дома, то не вещи принялся бы распаковывать. Сидел бы я один-одинешенек, уставившись на фотку моей бывшей, да гадал, какого черта я с ней столько лет пустил по ветру.

Бармен налил нам с верхом, и Дрю заграбастал обе стопки, вручил одну мне, а свою высоко поднял, вытянув руку. Я без особого желания проделал то же со своей и попытался сосредоточиться на том, чтобы рука держалась прямо, потому что все остальное вокруг завертелось и поехало куда-то вбок.

Дрю взмахнул свободной рукой, саданул меня под локоть так, что я, отпрянув, дернулся и плеснул текилой себе на руку.

Упс! Надеюсь, это меня одного повело, а не все заведение разом.

– Пока ты продолжаешь с кислой миной сидеть и со своего места завод высматривать, я хотел бы произнести тост. За моего лучшего друга Картера, да не падет он больше никогда жертвой шлюхи, которая ради денег готова дать и нашим и вашим.

Мы опрокинули выпивку и брякнули стаканами о стойку бара.

– Ну, хоть тебе спасибо, что ее не трахал, – пробормотал я, стараясь не запинаться.

– Да ладно… Прежде всего я ни одной девки не трахну, к какой у тебя есть хоть самый отдаленный интерес, не говоря уж о тех, кого ты подолгу охаживаешь. И, во-вторых, я ни за что не спутался бы с той шалавой. Такого я своему члену не устроил бы. Он ничего дурного не сделал и не заслуживает такого наказания.

Я вздохнул, шлепнулся локтями на стойку бара и уронил голову в ладони.

– А мой что, заслужил? Бедный мой перец. Стоило бы купить ему подарок, – бормотал я про себя.

Когда выяснилось, что «подружка», с которой я встречался два года, меня обманывает, кстати, произошло это за два дня до того, как мы собирались вместе переехать в Батлер и начать новую жизнь, у меня все заныло, будто я на гвоздь сел.

Утешительница «печального» Дрю, официантка, вернулась и прервала мои горестные думы о тяжкой доле. И тут я почувствовал, как мимо меня кто-то пронесся, да так стремительно, что меня обволок поток воздуха. Она (он?) прошла совсем близко, простучав каблуками (или каблучками?) по твердому дереву пола. Я вдохнул и ошалел от запаха шоколада, который как по волшебству, перенес меня во времени лет на пять назад.

* * *

– Ммммм, как же здорово ты пахнешь! Как пирожные с шоколадной крошкой, – просипел я пьяным голосом, прижимая к себе ее невероятно податливое тело.

Во дела, у нее никаких костей нет будто вовсе. Куда ее кости-то подевались? Я все еще под градусом? Или это кукла дутая? Опять? Я было рванулся, но закрыл сначала один глаз, потом – другой, чтоб не ослепнуть от солнечных лучей, пронизывавших комнату. Когда глаза привыкли к свету, я глянул вниз и простонал. Не-а, не пьяный я, просто подушку обнимаю одной рукой. Отпустив подушку, повернулся на спину и, вытянув руки по швам, уставился в потолок.

Ушла… Что за?.. А я даже имени ее не узнал! И что я за мудила такой? Да и ее не очень-то интересовало, как меня зовут, так что мы, считай, на равных. Как ни пьян я был в ту ночь, а помню все до последней секунды. Закрыл глаза и вызвал в памяти всю картинку… Как прекрасно смотрелась ее обтянутая джинсами попка! А этот тонкий запах ее кожи, переливы ее смеха. Что она заливалась-то? Хохотали мы как сумасшедшие. Приятная истома и слабость в мышцах напомнили мне каждую секунду, каждое движение ее тела, словно созданного для слияния с моим. Я перетряхнул все кадры, сохранившиеся в памяти, но почему-то, как ни старался, не мог четко представить себе ее лицо. Черт побери, как же мне ее отыскать, если я не могу вспомнить черты ее лица и не знаю имени? Я – ослиный король. Знаю, что она соблазнительна и великолепна! Кожа у нее была нежной, а ее длинные волосы скользили меж пальцев, как шелк. Губы такие мягкие, что, когда я их чувствовал на себе, то готов был хныкать, как девчонка. А самое лучшее – она сумела меня рассмешить. Не многим девчонкам такое удавалось! Вечно они не догоняли моих шуток или были чересчур скованны, чтоб оценить мое чувство юмора. А она угадывала мое настроение, будто чувствовала то же самое.

Прошлой ночью я выступил явно не в лучшей своей форме. Видит бог, надеюсь, что не подкачал, но как-никак я был в стельку пьян. Дружок мой сумел, по крайней мере, подняться и держаться. Наверное, она нынче утром потому и убежала со всех ног, что я так вдрызг накачался. Обиделась. Раньше мне никогда не приводилось девчонку кадрить вот так, чтоб всего на одну ночь. Откуда я знаю, что в таких случаях полагается, а что – нет? Может, разыскивать ее глупо? Даже если она больше никаких дел со мной иметь не захочет, все ж нужно извиниться. Прошлой ночью я был таким неуклюжим придурком.

Честно говоря, очень хотелось снова увидеть ее. Хотелось узнать, действительно ли она такая или просто я вообразил себе такую совершенную, восхитительную красотку. Сграбастав подушку, я поднес ее к лицу, глубоко вдыхая запах шоколада и глупо улыбаясь. Может, всего я и не помню, зато чувствую на губах ее запах. Так пахнет горячий шоколад в морозный зимний день или шоколадный торт, что печется в духовке дождливым осенним вечером…

Боже ж мой! Что я нюни развесил и запищал как цыпочка? Надо будет с ребятами в баскетбол перекинуться, бейсбол по телеку посмотреть и в баре драку затеять – и поскорее.

Звук спущенной в туалете воды заставил меня вскочить в постели. Твою ж мать! Она здесь?

Перемахнул ноги на ту сторону кровати и уже начал подниматься, когда дверь открылась.

– Придурок, никогда не залегай спать в ванной. Пусть этим птички занимаются. Всю задницу свело, – жаловался Дрю, волоча ноги к кровати. Вот он встал, развернулся и позволил своему телу рухнуть навзничь на край матраса, качнувшегося под ним несколько раз. Закрыл рукой глаза и застонал.

– Ну почему, твою мать, утро всегда наступает так рано? – хныкал он.

Я расстроенно вздохнул, подтянул простыню, чтобы перегнуться и подобрать с пола скомканные джинсы с так и торчавшими внутри них трусами-боксерами.

– Пить больше не буду никогда, – пообещал Дрю.

– Ты говорил это на прошлой неделе, брат, – напомнил я ему и откинул с себя простыню, чтоб одеться.

Что. Это. Такое?

– О. Твою ж мать. Мать твою ети!

Это не к добру. Это и впрямь совсем-совсем не к добру.

– А! Да что случилось-то? – Дрю снял руку с глаз и резко сел.

– У меня что-то с перцем не так. Он кровянит. Дрю, У МЕНЯ ПЕРЕЦ КРОВЯНИТ!

Я визжал, как девчонка. Я это понимал, он это понимал, а вскоре и весь дом это понял бы. Но у меня на трусах пятна. Вы меня слышите?! У меня началось кровотечение. ТВОЮ МАТЬ! Кровянить он не должен. Ни в коем разе.

За секунду у меня перед глазами промчалась вся жизнь, я шумно вдохнул носом воздух и понял: мне кранты. Разрыв сердца. Дышать не могу. Не так много я знаю о жизни (в том числе и в половой), но зуб даю, что правила гигиены не забыл. Правило номер один: никаких кровянистых пятен на трусах. Чистота – залог здоровья. Правило номер два: смотри правило номер один. Никакого правила номер два нет!

Уж не спал ли я с психопаткой, решившей мне все порезать, как тыкву на Хэллоуин, пока я спал? Или, может, у нее в интимном месте зубы? Отец, когда я был подростком, предупреждал меня: держись от женщин подальше, сынок, кусаются. Я думал, он шутит. О боже, взглянуть нет сил. А вдруг кусочек оттяпан?

– Успокойся. Это не в нашем стиле, но давай оценим ситуацию трезво, – выговорил Дрю, закинув ногу на ногу и обхватив сведенными ладонями колено. – Не заметил ли ты у себя следующего: ранее не наблюдавшихся выделений, жгучей головной боли, першения в горле, хронического поноса или излишнего потения ночью?

И все это – идиотским голосом под рекламный ролик про сифилис.

– Козел ты! Нет. Никаких признаков не было. Просто у меня на перце кровь, – раздраженно ответил я, тыча пальцем в осложнение, но не в силах глянуть туда.

Дрю склонился и внимательно оглядел мой пах.

– По мне, все в норме, – сказал он, пожав плечами, и встал. – Знаешь что? Ты, видать, подцепил единственную девственницу во всей общаге.

Я так и сел. Спасенный перец болтался меж ног по ветру, челюсть отпала сама собой.

Что? Быть того не может.

Я проинспектировал себя от живота и ниже, убедившись, что кровавая резня, которую я сначала представил, мне привиделась. Никто над моим перцем мотопилой не надругался. Так, всего-то несколько красноватых полосок. Хотя – на мне, кажется, презерватив был. Как же, черт побери, такое могло случиться? Ведь было время, еще в школе, когда мы из этих проклятых штуковин водяные пузыри делали и никак не могли добиться, чтоб они лопнули, даже когда мы их прямо на гвозди бросали. Какое фуфло! Именно в тот раз, когда нужно, чтоб презерватив остался целехоньким, он решает заявить: «А вот накось-выкуси». Что-то вроде тупой анархии нерастянутых резинок.

Впрочем, тут другое куда важнее: с чего бы это она меня своей целкой одарила? Зачем это девчонка позволила мне такое, когда я совсем лыка не вязал, не мог ей хоть какое-то удовольствие доставить? Вот завал так завал – песня! Я ее от секса, наверное, навеки отвратил. Наверное, думает сейчас: «Это всерьез? Это такого-то я ждала? Ни фига себе».

– Я должен выяснить, кто она такая, Дрю. Нужно извиниться, – бормотал я себе под нос, вставая с кровати и натягивая боксерки с джинсами.

– Ну, чел, ты даешь! Даже как ее зовут, не узнал? Ну ты и елдофон! – со смехом выговорил Дрю, вышагивая к двери в спальню и распахивая ее.

Я натянул через голову футболку и последовал за ним, вбивая на ходу ноги в туфли.

– Спасибо, Дрон, что успокоил меня, теперь мне куда легче. Серьезно. Ты пипец какой друг, – язвительно шипел я, пока мы петляли по дому, полному студентов в отключке.

– Слушай, братан, я-то при чем, если ты трахнулся и нарвался? – недоумевал он, переступая через какую-то голую девчушку, у которой из одежды было только сомбреро на голове, и толкая входную дверь.

– Я не трахался и не нарывался. Напомню, если ты это проглядел: утром я проснулся в постели один как перст.

– И перст этот был у тебя в жуткой кровище, – прибавил Дрю, выходя на ступеньки крыльца.

– Не напоминай, – повторил я со стоном. – Черт! Я должен найти эту девушку. Как думаешь, не слишком нагло будет попросить твоего отца дать мне частного детектива, чтобы выяснить, кто она такая?

Отец Дрю несколько лет назад открыл собственное частное сыскное агентство, когда пришел к выводу, что соблюдение правил полицейского управления никак не вяжется с его напряженным графиком.

– Ты спрашиваешь, будет ли это правильно с этической точки зрения? Или тебе совет нужен, не считаю ли я, что лучше этого не делать? Потому как это, друг мой, два совершенно разных вопроса, – ответил Дрю, переходя улицу и забираясь в свой автомобиль, припаркованный у тротуара. Ну, если Дрю хоть что-то взял от своего отца…

– Дрон, я обязательно должен ее найти, – сказал я, пока он заводил машину.

– Значит, будем ее искать, мой коварный целкокрад!

– А мы ее так и не нашли, верно, крутой ты наш парень? – бормотал я, все еще считая, что Дрю сидит со мною рядом за стойкой бара.

– Вы к кому-то конкретно обращаетесь или рюмки вам обычно отвечают? – послышался в ответ совсем незнакомый голос.

* * *

– А теперь обратите, пожалуйста, внимание на то, что держит Клэр, он называется «Королевский шалунишка». У него четыре скорости: «да», «еще», «быстрее» и «на всю катушку, блин». А также стимулятор G-точки, который наверняка пощекочет вам не только воображение. Клэр, ты не могла бы поднять его повыше, чтобы все видели?

Я бросила на Лиз взгляд, в котором ясно читалось: «А ну, нагнись, я тебе эту штуку боком в задницу впихну», а уж потом с кислой миной, без всякого воодушевления подняла над головой резиновую игрушку.

Стоило мне поднять руку, как в битком набитой гостиной восторженно заорали и запрыгали на своих стульях обалдевшие тетки, возбудившиеся так, будто то, что я держала над головой, было всамделишным членом Брэда Пита. Народ, это ж пластик! И внутри у него химическая фигня, а не животворящая влага.

– Идем дальше. Будь добра, Клэр, передай это по кругу, – мило выговорила Лиз, достав из чемоданища очередную резиновую колбасину.

Стоило мне протянуть руку, как за нее ухватилась ближайшая ко мне дамочка, но она смотрела в другую сторону, так как была слишком занята, жалуясь, что «хозяйство» ее мужа почему-то отдает чесноком.

Господи, не дай мне когда-нибудь столкнуться лицом к лицу с этим достопочтенным мужчиной, молю тебя. Да я только на его брюки гляну, как увижу, что из ширинки зубчики чеснока скачут.

– Але, Рози! – позвала я, стараясь привлечь внимание, чтоб она взяла у меня из рук эту хрень.

– Клэр, не забывай обращаться к дамам по именам, которые они получили на наших «Будуарных забавах»! – напомнила мне Лиз тошнотворно-сладеньким голоском, от которого у меня десны заныли.

Я скрежетнула зубами и уже представляла себе, как замахнусь и как со всей силы закачу фальшивым фаллосом прямо ей в лоб, чтоб у нее прямо посреди лба вместо звезды навсегда осталась отметина в виде головки пениса, чтоб люди указывали на нее пальцами и смеялись. Это у вас родинка? Нет, это уродинка, блин.

– Прошу прощения. Роскошный Ротик? – вежливо выговорила я, изо всех сил стараясь, чтобы меня не вырвало. Нет, правда, на кой черт понадобилось всем, кто заявится, давать идиотские клички? Это было первое, что Лиз заставила сделать каждую, пришедшую на вечеринку: подобрать себе сексуальную кличку на первую букву собственного имени. И друг к другу весь вечер разрешалось обращаться только по этим кличкам: Роскошный Ротик (Рози), Деликатес (Дженни), Распаленная (Рэйчел), Томительная (Тэша)…

Кто этот мусор навыдумывал? Ах, верно, Лиз, моя лучшая подруга. Бывшая. Та самая, что удумала сделать бизнес на секс-игрушках и, не удосужившись поставить меня в известность, заманила свою лучшую подругу работать на нее.

Она б меня попросила придумать имена. Уж я бы нафантазировала ничуть не хуже: Тупая (Тэша), Давалка (Дженни), Рассосуха (Рози)… Вот это имена! За такие желания выцарапать себе глазки не возникает.

Лиз довела до завершения свой идиотский девичник, а я… вообразить себе не могу, чего только я не делала… разве что интим-прическу мне бразильским воском не наводили, да «морские котики» меня водой не пытали, да большой палец на ноге мне в упор не отстреливали, чтобы расшевелить публику. Любая из этих пыток была бы предпочтительней разговоров с совершенно незнакомыми дамами о смазках, волосах на сосках и анальных бусах.

Часом позже, пока мы ехали в бар, я изводила Лиз ледяным молчанием. Мне предложили выйти сегодня в дополнительную ночную смену – от такого шанса подзаработать я не могла отказаться, а Лиз собиралась составить мне компанию в свободное от посетителей время. Мне бы попросту распахнуть дверь да и выбросить ее из катящего авто за то, что она подставила меня сегодня вечером, но не хотелось губить чью-то судьбу и машину, вдруг бы кто-то на нее наехал.

– Клэр, ты ж не сможешь вечно внимания на меня не обращать. Кончай выеживаться, – посетовала Лиз.

– Кстати о вые… Лиз, побойся Бога! Вечеринки с секс-игрушками? Это на каком же этапе нашей дружбы ты подумала, что я КОГДА-НИБУДЬ собиралась зарабатывать себе на жизнь, продавая «карманные члены»? Ах, да, вообще-то я мечтала еще кое о чем! Может быть… продавать «карманные письки»? Да что ж это за мужик, которому понадобится нечто, называемое «карманной писькой»? Неужто мужикам и в самом деле настолько невтерпеж, что им надобно таскать в кармане фальшивую вагину, которую в любой момент можно оттуда вытащить и использовать по назначению?

Лиз покосилась в мою сторону, и я сдержала порыв перегнуться и шарахнуть ей хорошенько по лбу.

– Клэр, кончай ломаться, как королева на сцене. Я и не жду, что ты будешь торговать моими секс-игрушками веки вечные, всего-то пока я подыщу еще нескольких продавцов. Подумай, Клэр: для нас это идеальная возможность. Скажи, а было ли на сегодняшнем девичнике что-то – одно-единственное, – чего, на твой взгляд, не хватало? – спросила она, поворачиваясь ко мне боком и глядя, как я подвожу машину ко входу в бар.

– Достоинства, – прорычала я.

– Смешно! Сладостей, Клэр! Ну, приличных сладостей, по крайней мере. Плошки с чипсами – были, пирожные покупные – были. Спиртное – лошади хватило бы упиться. А ведь на вечеринку пришли изголодавшиеся по впечатлениям тетки с деньгами, Клэр. С деньгами, которые они не прочь выбросить даже на «карманные вагины» для своих опостылевших мужей, чьи холодные постели наши прекрасные дамы уже давно не согревают. Готовы приобрести клитор-стимуляторы для «подруги», чей муж, как им известно, не способен довести любимую женщину до оргазма. Лучше секса может быть только… шоколад!

А что? Секс и шоколад. Мой шоколад. Моя глазированная шоколадом выпечка, которую я не могу продавать так часто, как хотелось бы, по той причине, что я мать-одиночка, работающая в баре, и мне трудно самой найти себе покупателей. Большинство людей, что меня окружали, больше заботило, кто в следующий раз выпивку ставит, чем что за десерт им подадут на следующем застолье.

– Помещение, которое я взяла в аренду, вполне можно разделить на две отдельные комнаты. Одна из них – с кухней, – продолжала Лиз. – Большущей кухней, где ты могла бы творить свое колдовство, а женщины, подавая заявки на свои вечеринки, могли бы тут же заказывать приготовленные тобой десертные наборы.

Я отвела взгляд от дороги, повернулась и глянула на Лиз, ожидая увидеть на ее лице ехидную улыбочку и услышать что-то типа: «Ты что, серьезно? Поверила, да? А ведь здорово было бы, а?» Ничего такого не произошло. Лиз сидела, не шелохнувшись, и выжидающе смотрела на меня. Я сдержала слезы, сама не знаю как навернувшиеся на глаза.

– Ты это про что толкуешь? – прерывистым шепотом произнесла я в кромешной темноте.

– Ладно, итак, признаюсь. Первый раз в жизни я сделала кое-что благородное. Нечто, от чего ты, может, взбеленишься, потому как станешь думать, мол, это благотворительность или жалость, но, честно, я всего-то и сделала, что шарик с места сдвинула. А уж в лунку забросить – твоя забота. Остальное зависит от тебя, – заметила она. – Я повсюду разыскивала площади, подходящие для моего бизнеса, и, куда бы ни пришла, то чересчур большое пространство, то чересчур маленькое, то цена непомерная. Несколько недель назад мой риелтор позвонил и сказал, что владельцы булочной «Андреаз» на Главной улице разжились деньгами и захотели побыстрее продать свое заведение, отойти от дел и перебраться во Флориду. Это было как знамение, Клэр! Цена подходящая, расположение – лучше не бывает, и это именно то, о чем мы всегда мечтали, если не считать, конечно, совместного владения членом Джастина Тимберлейка. Один лист фанеры, немного сухой штукатурки – и у нас достаточно места для двух сочетаемых бизнесов: моих секс-игрушек и твоих сладостей.

Я прикусила губу, чтобы не расплакаться. Я никогда не плачу. Стараюсь, по крайней мере.

– А ведь я и в самом деле хотела с тобой делить член Джастина, – призналась я с печалью во взоре, пытаясь переломить ситуацию прежде, чем тупо разревусь. Зареванные идиотки никому не нравятся. От них всем вокруг делается неловко.

После нескольких минут, в течение которых в темной машине ни одна из нас ни словечка не проронила, Лиз не выдержала:

– Может, скажешь уже что-нибудь?

Я шумно всхлипнула и положила руку на грудь, пытаясь унять бешено колотящееся в грудной клетке сердце.

– Лиз, я не… не могу тебе поверить… Деньги… – Она положила ладонь мне на руку, тут я нажала на педаль, и мы раз – и въехали на стоянку бара Фостеров.

– Не надо сразу расстилаться передо мной. Время есть, обдумай хорошенько. Ты ж знаешь, у меня есть доверительный фонд, который мне оставил дедушка… Теперь мне деньги ляжку жгут в кармане, так что о деньгах прямо сейчас мы говорить не будем. Обсуди все это со своим отцом, приходи и проинспектируй кухню – потом и поговорим. А пока – неси свою смачную попочку в этот бар и сделай мне несколько коктейлей. После того как твой отец на пару часиков заберет Гэвина, мне надо будет протестировать на Джиме несколько новых товаров, – хмыкнула она и подмигнула, выбираясь из машины.

Еще несколько минут я не могла и пальцем пошевелить, не то что дверцу авто открыть. Сидела, гадая, что, черт побери, произошло? Моя лучшая подруга всегда была разрушительной стихийной силой, но такое просто не укладывалось в голове. Неужто она на самом деле только что сказала, что купила мне бизнес? Признаться честно, с каждым следующим шагом по жизни у меня возникало чувство, будто я сворачиваю не туда. Все шло не так, как я рассчитывала. Всем существом я хотела только одного, но что-то внутри пугалось и ломалось: а вдруг надежды и впрямь осуществляются? Чем черт не шутит? Может быть, я и не заметила, как в моей жизни наконец-то началась белая полоса. О господи…

Глянув на часы на панели, я поняла, что слишком засиделась в машине и уже опоздала на смену. Бегом одолев стоянку, распахнула боковую дверь и на ходу обвязалась по талии черным фартучком. Мистер и миссис Фостер насмотрелись лишнего в «Настоящей крови» и с недавних пор решили облачить нас в ту же форменную одежду, что и в «Мерлотс». Черные шортики-крохотулички и белые футболки-поддергунчики с зелеными буквами «Фостеры», отпечатанными по всем грудям. Могло быть и похуже. Правда? По крайней мере, мне незачем было волноваться, достаточно ли призывно я одета. Клиенты так и липли! А как весело мы смотрелись в «форменной» одежде, когда выстраивались во всю глотку хором распевать бредовый вариант «С днем рожденья тебя»:

Я вбежала следом за Лиз, уже сидевшей за стойкой и потягивавшей свой привычный коктейль: ваниль – ную водку с «кокой», и приветственно махнула рукой Ти Джею, бармену, которого сменяла сегодня. Спасибо еще, мужчинам не надо было влезать в ту же униформу!

Когда народу мало, я обычно подпрыгивала, шлепалась прямо на стойку, крутилась, перекидывая ноги, и оказывалась на рабочем месте, но сегодня посетителей было под завязку, пришлось делать как положено: согнувшись, пробираться под откидной доской стойки на другом конце бара. Я бодро протрусила мимо какого-то надравшегося страдальца, обхватившего голову руками и стонущего, и сделала себе на памяти зарубку вызвать ему такси, если он причалил сюда в одиночестве.

Оказавшись за стойкой бара и получив от Ти Джея наводку, что сегодня за публика и что они пьют, я заступила на пост, следя за тем, чтоб рюмки у завсегдатаев не пустовали, а напарник мой отправился домой. Кто-то из официанток принес заказ на десять порций самого дешевого виски, что у нас имеется. Я закатила глаза и пошла в тот конец бара, где у нас хранилось все виски. Уж не крышу ли снесло тем, кто заказал такое? Дешевое виски – это точно дикое похмелье и жуткая муть в голове на весь завтрашний день. Я стала расставлять стаканы для виски на подносе и тут услышала, как стонущий страдалец произнес:

– А мы ее так и не нашли, верно, крутой ты наш парень?

О, господи Иисусе! Упившихся в хлам я терпеть ненавижу. Этот, надеюсь, плакаться в жилетку не станет. Голос у него уж больно жалостливый. А если он мне на бар блеванет, так я его носом буду в это тыкать, как щенка, нагадившего на ковер.

– Вы к кому-то конкретно обращаетесь или рюмки вам обычно сами отвечают? – спросила я, не глядя на парня, добавила еще несколько стаканов на поднос, достала из-под стойки бутылку «Дикой индейки» и принялась свинчивать ей крышку, стараясь поменьше при этом пшикать. Все равно гадкая вонь ударила в нос.

Наполняя стаканы, уголком глаза заметила, как Учуявший Жизнь Пьянчуга вскинул голову.

– Знаете ли, первый признак помешательства – это когда с вами говорят неодушевленные предметы. Или, возможно, это первый признак алкогольного отравления, – рассуждала я сама с собой.

– Кто заказывает эти тухлые потроха? У них же завтра весь день во рту срань стоять будет.

Я рассмеялась: парень хоть и пьян, а соображает, способен к тому же выводу прийти, что и я. Подняв поднос с выпивкой и тарелочкой с нарезанными лимонными дольками, я обернулась, чтобы сказать ему об этом… и намертво остолбенела на ходу от того, что предстало моему взору.

Етит. Твою. Мать.

Я видела, словно в черно-белом кино, как поднос, полный стекла и спиртного, соскальзывает с моей поднятой руки, но ничего не могла поделать, чтоб не дать ему грохнуться на пол. Я застыла, будто статуя, глядя, как стаканы разлетелись у моих ног, а брызги спиртного обдали до самых икр.

 

5. Шоколадные пальчики

Все происходило как в замедленной съемке. Ну, скажем, для меня это происходило как в замедленной съемке. Наверное, оттого, что алкоголь, потребленный мною в тот вечер в непотребных количествах, отключил у меня половину мозговых клеток, а остальных хватало только на неспешное наблюдение изнутри.

Интересно, смог бы я откинуться на сиденье у стойки бара и проделать тот классный трюк из «Матрицы»: я, вися в воздухе, финтами ухожу от замедленно летящих пуль? Мне б только классную черную кожанку надеть да волосы назад зализать. Интересно, там трос используют или Киану Ривз и впрямь мог так сгибаться? Спорить могу, он йогой занимается. С этого парня станет встать в позу Собаки Мордой Вниз.

Во как, собака мордой вниз. Смешно. Мне надо завести собаку.

Погоди-ка, это что такое я делал? Ах да. Барменша обернулась и уставилась на меня, и не успел я толком разглядеть ее сквозь пьяное марево, как вдруг вижу, весь поднос со стеклотарой срывается у нее прямо с руки. Стаканы брякнули об пол раньше, чем я успел среагировать, грохот и звон разбившегося стекла перекрыл гудеж музыки и громких голосов.

Мне б вскочить да прыжком (кувырок вперед через бар) ей на помощь кинуться. Потому как, знаете ли, прямо сейчас у меня кошачьи рефлексы… Ну, если кот вылакает текилы в три раза больше, чем сам весит, даже не знаю, выживет ли, бедолага. А все оттого, что я только-только выяснил, что меня целых два года обхаживала одна «подружка». Она никогда не хотела иметь от меня детей и решила превратить свою киску в кипятильник для способных на подъем сосисок половины населения Толидо.

Мне надо завести кошку, а то и двух. Уход за ними довольно простой. Может, я даже смогу научить их писать в унитаз, вроде толстой сиамки Джинкси из «Знакомства с Факерами». А может, кто-то обратится в бешеную леди-кошку? Я вдруг представил себя стариком, шаркающим по тротуару, покрытым кошачьей шерстью и мяукающим на всех прохожих.

Но… по здравом размышлении – никаких кошек. Нельзя мне позволять думать, когда я пью.

Барменша нырнула под стойку, и я на минуту сосредоточился, сумел встать и перегнуться как можно дальше, чтоб только сиденье из-под меня не вылетело, и глянуть, не нужно ли ей помочь.

Говоря «помочь», я имел в виду удостовериться, что она не истекает кровью. А потом плюхнуться обратно на сиденье, прежде чем все помещение шарахнется резко влево, голова и задница поменяются местами, и я стану посмешищем.

Мой рыцарский поступок завершился, так и не начавшись: какая-то крохотуля с длинными белокурыми волосами (лицо вроде знакомое?) забралась внутрь бара, подошла к тому месту, куда я пытался заглянуть, и уставилась на пол.

– Иисусе, растяпа, ты что…

С той стороны бара взметнулась рука, ухватила беленькую повыше кисти и рванула вниз, грубо оборвав ее. Та, охнув, исчезла, а я только головой покачал: отчего это бабы такие чудачки? И такие шлюхи.

«Мать твою, Тэша. И мать их, всех кошек, что не писают в унитаз. И мать твою, Киану Ривз, с твоей собакой мордой вниз».

Дрю уселся рядом со мной и выкрикнул:

– Эй, бармен!

Неожиданно из-за стойки вынырнула блондиночка с широко раскрытым ртом и уставилась прямо на меня.

– Не дадите нам пару рюмок текилы? – обратился к ней Дрю. Она же в его сторону даже не взглянула, просто вытаращилась на меня, совсем не мигая, будто мы с ней какие-то игры в гляделки затеяли.

Ну, я ей покажу! Я ж король конкурсов переглядок.

Дрю подался вперед и несколько раз прищелкнул пальцами прямо у нее перед лицом.

– Ал-е-ооо?

Черт возьми! Я моргнул.

А она даже не шелохнулась, так и стояла на коленях за стойкой, только голова торчала над столешницей. Что стряслось с этой бабой? Уставилась – с ума сойти можно.

– Ммм, текилой не попотчуете? – попросил я, выговаривая каждое слово как можно старательнее, насколько позволял заплетавшийся язык. Так что по-настоящему у меня получилось: «Пфф, шлекила не попой?»

Казалось, лицо блондинки засветилось изнутри и расплылось в невероятно очаровательной улыбке, и она быстро поднялась на ноги.

– Итак, чем могу служить? – бодро-весело спросила она, опершись руками о стойку бара и подавшись вперед.

Мы с Дрю медленно переглянулись. Оба пожали плечами, и я отвернулся, вновь переведя взгляд на блондинку, успев при этом заметить, как Дрю поспешно запихивает рубаху обратно в джинсы.

– Т-е-к-и-л-у, – выговорил я по буквам, думая про себя, не пьяней ли эта барменша меня самого.

Улыбка ее сделалась еще шире, если такое вообще возможно.

– Виски. Сию минуту подадим!

Она круто развернулась и тут же рванула к той, которая, я так полагаю, была другой барменшей, все еще ползавшей внизу и собиравшей осколки стекла. Блондиночка пошатнулась, но удержалась на ногах, резко фукнула и нагнулась, поднимая другую девушку. Последовала короткая перепалка, треск, потом громкое перешептывание, потом несколько раз было исполнено упражнение «тяни-толкай», и, наконец, блондинке удалось (довольно грубо) вытащить другую из-под стойки. Длинные волнистые темно-каштановые волосы этой другой, застывшей с опущенной головой, свисали как занавес: лица за ними было не разглядеть. Обе вновь принялись перешептываться и судорожно размахивать руками, потом они повернулись и вместе потопали куда-то, на ходу поочередно шлепая друг друга по рукам. Взгляд мой прилип к попочке удалявшейся темноволосой девушки, облаченной в черные шорты-крохотули.

– Мне ненавистен ваш уход, но вслед смотрю я с наслажденьем, – промямлил я.

Дрю двинул меня в плечо кулаком, и я с неохотой отвел взгляд от улетной попки и длинных ног, пока у меня слюнки не потекли.

– Ну как, сладилось что-нибудь с официанткой? – спросил я его, пока мы сидели, ожидая чего-бы-цыпочкам-ни-заблагорассудилось принести нам выпить.

– Нет, мы всего-то перепихнулись в туалете. На вкус напоминает вяленое мясо с «Капитаном Морганом». Офигенно дико, но, как ни странно, довольно-таки пикантно. Впрочем, ее вырвало, когда я кончил. Кажись, у нее скоро месячные.

– Ты что, офонарел? Как только у тебя еще член не отвалился? – брезгливо пробурчал я.

– Не будь сексоненавистником только потому, что ты свой фитилек два года макал в одни чернила. Мне нравится отыскивать новые глубины и пробовать разный товар. Плюс мне в магазинчике возле дома уже столько наклеек надавали, что еще одна пачка презервативов, и я получу бесплатно двадцать унций «пепси».

– Да ты что? А медаль ты не получишь?

Дамы явились с нашей выпивкой прежде, чем он успел сообразить в ответ что-нибудь умное. Низенькая блондинка, продолжая бесстыдно таращиться на меня, бухнула на стойку бутылку «Джонни Уокера (голубой ярлык)», а та, другая, встала в нескольких шагах позади нее. Лицо ее по-прежнему было скрыто волосами.

– Ну, мальчики, за что сегодня пьем?

Поскольку она больше не буравила меня глазами, как жуткий клоун Пеннивайз из фильма «Оно», я счел, что она не опасна.

– Если вы присоединитесь к нам, я, может, вам и скажу, – произнес я и подмигнул.

Во всяком случае, мне так показалось, что подмигнул. Блондинка смотрела как-то странно, может, меня и впрямь сильно скорчило? Попробовал снова.

Блин, что, уж я и подмигивать разучился?

– У тебя с лицом что-то не то? – спросила блондинка.

Слишком давно не игрывал я в эти игры. Мне даже уже не по силам напиться и флиртовать. Смог только напиться и изобразить из себя жертву инсульта. Я просто повел головой в обе стороны и указал на стаканы, призывая блондинку наполнить их.

– Вы уж извините моего друга, – сказал Дрю, похлопывая меня по спине. – Он все еще оплакивает потерю своей подружки, и ему совсем не в кайф, что я вынудил его вылезти из дома, где он сидел бы себе, ящик смотрел да шкурку свою шершавил.

– Заткнись, ископаемое, – буркнул я, беря один из наполненных блондинкой стаканов.

Та, обернувшись, позвала стоявшую позади девушку:

– Придвинь сюда свою скромную попочку и выпей рюмашку с этими милыми джентльменами.

– Лиз, я на работе. Мне нельзя пить, – процедила та сквозь стиснутые зубы.

При звуке ее голоса у меня ушки встали торчком, как у собаки, услышавшей, как кто-то произнес «печенье». Я уже наполовину поднес свой стакан к губам, когда темненькая шагнула вперед и тряхнула головой, убирая волосы с глаз.

Какая же она была красивая! И не с пьяных глаз, а просто – красивая. Уверен на все сто: даже если б я был как стеклышко, она все равно была бы хороша. Длинные волнистые темно-каштановые волосы, гладкая кожа и карие глаза, великолепнее которых я не видывал.

– Ой, закрой варежку. Ты ж знаешь, Фостерам тупо без разницы, пьешь ли ты на работе. Ведешь себя как дочка, которой у них никогда не было?

Какие глаза! Было в них что-то такое, что буквально гипнотизировало, никак не отпускало.

– Лиз, у Фостеров есть дочь.

– Пэтти играет в футбол и лежа выжимает двести пятьдесят фунтов. У нее член, наверное, побольше, чем у этого парня, – усмехнулась блондинка, указывая большим пальцем на Дрю.

– Э-э-эээ, – защищаясь, протянул Дрю.

Я не мог глаз отвести. Просто хотелось, чтобы она на меня посмотрела. Почему она на меня не глядит? Ее подруга не заткнется, а она в мою сторону даже не покосится.

– Извини, крутой парень. У тебя, я уверена, член очень славный.

– Ну, спасибо. А как насчет, чтоб ты да я…

– Даже не намекай! – бросила блондинка, закатывая глаза и качая головой. – Видела я, как ты в женский туалет заполз трахнуть Вяленую Венди, двадцати минут еще не прошло. Ты что, всерьез решил приударить за мной?

– Вяленая Венди? Я думал, ее зовут Алисон.

– Да ты ведешь себя как потаскуха! Ее зовут Венди. От нее всегда пахнет вяленым мясом, и мы зовем ее Вяленая Венди.

Пока шла словесная перепалка между Дрю и Блондиночкой, я по-прежнему не сводил глаз с тихони. Хотелось потрогать ее волосы и убедиться, что они такие же шелковистые на ощупь, как и на вид. Спорить готов, я мог бы на ее волосах, как на подушке, устроиться – на шелковистой, пушистой подушке, которую я всю ночь гладил бы пальцами и которая дарила бы мне легкий сон.

Не маньяк я. Нет в этих мыслях ничего, наводящего страх. Совсем. Надо и впрямь завязывать с выпивкой. Кто эта девушка, которая добавляет алкоголь к тому, что у меня уже есть внутри?

– Господи, Лиз, перестань! Она же вон, совсем рядом.

У меня ушки опять топориком встали, когда она заговорила, указывая куда-то в сторону девчушки, которая пахнет вяленым мясом.

Надеюсь, лаять я не стану.

– Ой, я тебя умоляю! Будто она не знает!

Темноволосая раздраженно тряхнула головой.

– Если я выпью, ты любезно прекратишь разговор о Венди? И обещаешь никогда-никогда не употреблять в речи слово вяленый?

– Гав!

Три пары глаз разом повернулись и уставились на меня.

– Я что, взял и вслух гавкнул?

Три головы согласно закивали в унисон.

– Я как-то с парнем встречалась, который почти каждую ночь мокрые сны видел. Просыпалась, когда он на подушку наскакивал и выл во сне, – задумчиво проговорила Лиз, на минуточку переводя огонь с меня на себя.

Тут роскошная брюнеточка подошла к стойке, все еще не поднимая взор, схватила стакан с виски, ближе всего стоявший ко мне. Вперила взгляд в стакан, будто в нем плескался смысл жизни.

– Ну, так и за что же мы пьем? – спросила она стакан.

– А вам стаканы обычно отвечают? – со смехом спросил я.

Она метнула в меня тяжелый взгляд исподлобья, а у меня появилось такое чувство, будто мне под дых врезали. Глаза ее были такими жгучими и блестящими, что походили на расплавленный шоколад.

Вот черт! Меня опять на шоколаде зациклило? Уж сколько лет я про ту ночь и думать забыл, а теперь вдруг никуда не могу от воспоминаний подеваться. По-моему, сегодня вечером аромат шоколада у меня через мозги волной прошел, и вот теперь я сижу пьяный и утопаю в глазах какой-то фигуристой цыпочки. О, вездесущий шоколад! Он совсем заколебал – повсюду мерещится. Моя единственная пахла шоколадом.

После той ночи я, со стыдом признаюсь, несколько месяцев только и делал, что вынюхивал лосьоны да мыло во всех магазинах, в каких бывал, но ни один крем или лосьон не источал такого аромата. Единственным, что хоть как-то отдаленно напоминало тот запах, был натуральный шоколад. Я еще, помнится, гадал, уж не мажет ли она себе за ушками шоколадкой вместо духов? А потом предположил: а не похожа ли она на шоколад по вкусу? От этого наваждения потом долго пришлось отмахиваться – слава богу, удалось, иначе я всю душу в клочки порвал бы, терзая себя тем, что не попробовал ее в ту ночь.

Кому я лапшу на уши вешаю? Вовсе не годы прошли с тех пор, как я в последний раз думал о ней. Всякий раз, стоило мне оказаться в радиусе одной мили от кого-то, жующего шоколад, я вспоминал ее. Черт! Это все Тэша виновата в том, что я сейчас сижу вот тут, на шоколаде помешанный. Мой переезд по работе должен бы знаменовать начало новой жизни для нас на новом месте. В последнюю пару месяцев мы дико ссорились, а потому оба сошлись в том, что смена обстановки окажется для наших отношений несказанным благом. Сознавая, что и Тэша собирается переехать в этот городишко, я уже переставал смотреть на него как на кучку дерьма. Вот соска драная! Буквально. Какая жалость, что мой перец никогда ей в рот не попадал. Разве что разочек, и то она пожаловалась, что у нее с ВНЧС какие-то проблемы, и больше никогда меня не ублажала.

«Да пошла ты в задницу, стерва, со своим ВНЧС».

Бабы – они сущий дьявол! Годами водят тебя, водят, заставляя думать, будто вас ждет совместное будущее. А потом настает день, когда ты приходишь домой и застаешь ее на коленях с органом соседа во рту, а по телеку порнуха запущена. Все это забавы да игры до тех пор, пока кто-то не положит твоей подружке в рот, обезображенный ВНЧС. И порнуху поставили пресную, далеко не лучшего качества. Из мультиков «Безумные мелодии» порнуха. Клянусь, ребят, я вам репу не парю. Она хромосомы соседа отсасывала, пока черный селезень Даффи Дак подставлял задницу кролику Багзу Бани с криком: «Пп-жжжалста, Багз, покрепче». Тут дело серьезное, ребят, такое без хорошей подготовки не состряпаешь.

Разве имеет какое-то значение, что я вполне уверен: Тэшу я никогда не любил? Что каждый день с нею воспринимал так, будто просто время пережидаю, пока ту снова не найду? Понимаю, что с моей стороны это было малодушно, но я получил по заслугам. Сижу в задрипанном баре и напиваюсь до чертиков.

Желая освободить башку от уткодолбов-кроликов и мрачных мыслей, я с сердитым рыком взметнул свой стакан и дождался, пока остальные трое подняли свои.

– Мы пьем за всех лживых сучек на этом свете, которые не будут знать, как сказать правду, если та грозит шлепнуть их по мордам. Будем!

Я выпил залпом и с маху брякнул стаканом. Стоявшая напротив брюнетка пить не стала, зато безмолвно уставилась на меня с выражением ужаса на лице. Я заметил, как подружка ткнула ее локтем, и она быстренько опрокинула выпивку в горло, как заправский выпивоха. И тут же налила себе еще. И еще. А после этого – еще с десяток раз подряд. Она явно пересмотрела свое убеждение, что пить на работе нехорошо. У нас с Дрю челюсть отпала, мы глазели на нее с восхищением. То есть я-то сегодня выпил вдесятеро больше, но все же не за раз!

Бутылка была наполовину пуста к тому времени, когда Лиз шевельнулась и забрала ее из рук подруги.

– Слушай, подруга, думаю, уже вполне хватит.

Я к этому времени всерьез терял способность сфокусироваться хоть на чем-то. Хотелось попросить у брюнетки позволения сунуть в рот один из ее пальчиков и удостовериться, правда ли на вкус он окажется шоколадкой. Хотелось спросить, как ее зовут, и сказать, что я не всегда такой тюфяк, как сейчас. Но она уже поднялась и двинулась к двери, а у меня никак не получалось поднять руку, чтобы позвать официантку обратно. Я таращился на свою лежавшую на стойке бара руку, обвисшую безвольную плеть. Как я ни старался силой мысли передвинуть ее, как ни сдвигал брови – не получалось.

Чертова рука. Она, должно, в привязке – и в отрыве. Я у себя зубов не чувствую.

– Дрон, я зубов не чувствую. – Я потыкал в них дрожащим пальцем. Что если это один из моих кошмаров? Во снах зубы у меня вываливались и падали мне на колени, кровища была повсюду, но никому не было дела, что я их все до единого выплевывал. Любой зуб, стоило его коснуться, сразу выскакивал, и никому не казалось это странным, хотя это ж просто бред какой-то, верно?

Да пошли они все. Все отлично. Зубы на месте.

– Ага, думаю, пора баиньки, поехали домой, малышок, – сказал Дрю, встал, бросил на стойку пачку купюр, подхватил мою отсохшую руку и закинул ее себе на плечи. Я поднял умоляющий взгляд на Дрю, выволакивающего меня из бара:

– Мне так хотелось съесть ее пальчик-шоколадку, но у меня на руке зубы онемели.

Что было после, помню плохо.

 

6. А у меня большой…

Мне снился дивный сон! Одно из тех упоительных видений, в которые проваливаешься как в дурман: наши тела скользят медленно, мы ласкаем друг друга осторожно и нежно, словно танцуем. С вами такое было? Сначала все движения плавные, затем быстрее и настойчивей, и только-только собираешься кончить, как вдруг просыпаешься и не можешь сообразить, то ли ты и в самом деле испытала оргазм, то ли это все только привиделось, но все равно хочешь, чтоб это продолжалось. Мне было так тепло и уютно под одеялом, и я в полусне скользнула рукой в ложбинку между ног, чтобы то ли повторить, то ли завершить начатое. Как раз когда мои пальцы проскользнули под резинкой трусов, я резко открыла глаза и вскрикнула:

– А-а-а! Ты что?!

Мой сын стоял рядом с кроватью и внимательно разглядывал меня. Кроме шуток, в двух дюймах от моего лица он глазел на меня, как те страшилы-близнецы в «Сиянии». Я так и ждала, что он сейчас заговорит скрипучим капризным, как у близнецов, голосом: «Идем, поиграй с нами», пока силилась дух перевести и инфаркт не схватить.

– Вот дерьмо… Гэвин, кроме шуток. Нельзя стоять тут и глазеть на маму. Это нелепо, – пробормотала я, положив ладонь на пылающую, раскалывавшуюся голову и стараясь успокоить бухающее в виски сердце.

Иисусе милостивый, кто вчера вечером саданул меня по голове и сдох во рту?

– Ма-а-ам, ты сказала плохое слово, – уведомил меня сын, забираясь на кровать и усаживаясь мне на живот. Моя вторая ладонь пришла на помощь первой, обхватывая голову, я сжала их, боясь, как бы голова не взорвалась и не разлетелась по всей комнате.

– Да, малыш, мама сказала плохое слово. Случается такое и с мамами. Только обещай мне, пожалуйста, никогда их не повторять, понял?

Он принялся скакать вверх-вниз на моем животе, словно оседлал идиотский скачущий шар с ручками.

– Гэвин, перестань. Маме сейчас нехорошо, – взмолилась я.

Он послушно замер, подался вперед и, распластавшись по мне, приблизил свое лицо вплотную к моему.

– Мам, – заговорщицки зашептал он, – хочешь, я изобью твоих друзей?

Я убрала ладони с головы и, открыв глаза, глянула на сына:

– Гэв, ты это о чем?

Он подтянул ручки, сложил их у меня на груди и уперся в них подбородком.

– Твоих друзей, мам. Из-за которых ты заболела, – пояснил он голосом, в котором отчетливо слышался вопль: «Как ты не понимаешь!»

Я обвила руками его тельце и повела головой в его сторону:

– Даже не представляю, о чем это ты, дружок.

Он рассерженно засопел. Бедный ребенок. Ему приходится терпеть тупую мать.

– Папа говорит, тебя заррразили твои друзья Дзонни, Дзек и Хозе. Это друзья понарррошку, мам. Если бы Лука меня заболел, уж я б ему въезал!

– Гэвин! Прекрати, нельзя так говорить, – принялась я выговаривать ему.

– Халашо, – фукнул он. – Деда бы пощекочил ему яйца.

«О-о-о! Только не за дедом! Когда ты перестанешь быть попугаем-повторюшкой?! Ты неисправим! Теперь понятно, почему некоторые дикие животные поедают своих детенышей».

– Просто перестань говорить про яйца, – вздохнула я и перевернулась, отчего он с хихиканьем скользнул на постель.

– Мой лучший двук Лука говоит пуо яйца. Один ваз он мне свой писун показал. У девочек есть писуны? Папа водил меня завтвакать, и я поел тви блина с сиуопом и сосисками, и Папа вчева на ужин дал мне «доктов Певец», а я сказал ему, что мне нельзя шипучку на ужин, а он сказал мне, чтоб я тебе не гововил, а я сказал «ладно», но забыл. Мы пойдем в павк?

«Сделай так, чтоб это прекратилось. Прошу тебя, Боже, уйми эту трещотку».

– НУ, И КАК МЫ СЕБЯ ЧУВСТВУЕМ, КЛЭР? – во весь голос гаркнул мой отец, прислонившись к дверному косяку спальни с чашкой кофе в руках.

Я разлепила один глаз и навела его на папку, изо всех сил пытаясь изобразить косой взгляд, но ничего не получалось: слишком ныло все лицо.

– Жуть как смешно, старичок. Не заставляй меня встать и стукнуть тебя по-приятельски. И без того тошнит. Дождись, когда меня ноги снова держать станут, – бормотала я, а Гэвин тем временем, барахтаясь и брыкаясь, перебирался через меня, чтобы соскочить с кровати.

Через всю комнату он бросился к отцу, обхватил его ноги, с маху ткнувшись головой в «семейное достояние».

– Едрена-мать! Гэвин, поосторожней бы надо, приятель, – ойкнул отец, подхватывая внука.

– Папа, мы пойдем в едрен-парк?

Отдаю должное отцу: он никогда не смеялся над такой… чепухой. Даже не знаю, какой дьявол помогал ему хранить сдержанность. Если только Гэвин не отпускал такую хр… чепуховину на людях и не вгонял меня в краску, я с трудом сдерживала смех.

– Гэвин, ты помнишь, что мы вчера вечером говорили с тобой про взрослые слова? Так вот, «едрена» – одно из таких взрослых слов. Тебе его говорить нельзя, – строго выговорил отец, глядя Гэвину в глаза.

– А когда я стану больсым?

– Да, когда повзрослеешь, ты сможешь его говорррить, – подтвердил отец.

Гэвина, похоже, ответ удовлетворил, и он напрочь забыл про едрен-парк. Папка опустил его на пол, и тот, выбежав в дверь, понесся по коридору к себе в комнату.

– Спасибо, что посидел с ним вчера после того, как Лиз к Джиму уехала, – сказала я и, подтянувшись, села, опершись о спинку кровати.

– Да ладно.

Отец стоял молча, пристально глядя на меня и потягивая горячий кофе. Он нутром чувствовал: что-то случилось. Мне нравилось время от времени выпивать рюмку-другую, но чтоб напиваться в хлам, как вчера ночью, да еще и на работе… Тут, значит, дело серьезное. Слава Богу, Лиз оставалась со мной в баре всю ночь и следила, чтоб я больше не била стаканы или меня не вырвало на кого-нибудь.

Даже и не знаю, как изобразить то, что случилось прошлой ночью. Или, точнее, кто случился прошлой ночью. Только лицо его увидела, меня пронзило. Я сразу все поняла. Такие глаза разве забудешь? Не говоря о том, что я, было дело, грезила этими голубыми глазами и помнила его лицо до мельчайших морщинок, сколько бы времени ни прошло. Да я в эти самые глаза вот уже четыре года, как каждый день смотрю!

Зашибись!

Вполне уверена, что и идиотский сладкий сон, что мне утром привиделся, это тоже о нем.

Твою ж мать!

А этот голос? Тот самый густой хрипловатый тембр, произнесший пять лет назад в той темной спальне слова: «Какая же ты красивая!» Он все время звучал в моей памяти, стоило только глаза закрыть. Грохнув полный поднос стаканов, я плюхнулась за стойку бара и бросила панический взгляд в другой его конец, где сидела Лиз. Та не раздумывая кинулась ко мне узнать, что стряслось. Мои безумные причитания: «О, БОЖЕ МОЙ, О, БОЖЕ МОЙ, О, БОЖЕ МОЙ, ЭТО ОН, ЛИЗ, ЭТО ОН, И ОН ТУТ, И ОН МЕНЯ ВИДЕЛ, И, О, БОЖЕ МОЙ, Я ЭТОГО НЕ ВЫНЕСУ!» – будто подстегнули ее. Лиз вытянула голову, чтобы его получше разглядеть. Всего несколько секунд – и она нырнула обратно ко мне в укрытие, взвизгнула, хлопнула в ладоши и подтвердила: он.

Отец стоял в дверях, притоптывая ногой, ожидая, когда я продолжу. Мне нужно было побольше времени, чтобы обдумать, что дальше делать, но от отца я никогда ничего не таила. Театрально вздохнув, заломив одну руку ко лбу, я выпалила:

– Вчера вечером в бар пришел он.

Отец несколько секунд вопрошающе смотрел на меня, потом до него дошла суть моего сообщения, глаза его расширились, рот приоткрылся. Он в точности понял, кого я имею в виду. В моей жизни была всего хилая горсточка мужчин, и мы с отцом знали: если бы я их имела в виду, то назвала бы по имени. Но был единственный, кого мы несколько последних лет именовали не иначе как «он»…

А-а-а-а! Я ж до сих пор не знаю, как его, черт подери, зовут!

– Имя-то его хоть узнала на сей раз? – язвительно спросил отец, фактически читая мои мысли.

Я покачала головой и бессильно уронила ее в ладони.

Отец вдохнул.

– Так вот, если он придет в бар и тебе понадобится убить его, дай знать. Я смогу обстряпать все как несчастный случай.

На моего папку можно положиться! Если вы враг Джорджа Моргана и вы его видите перед собой, то уже слишком поздно: он вас уже убил, просто вы этого еще не поняли.

* * *

После душа и двух чашек кофе я почти почувствовала себя человеком. Пока Гэвин одевался, я проверила голосовую почту: сообщение от Лиз. Она попросила меня, как только проснусь, подъехать к дому, где располагалась булочная «Андреаз». Хочет, чтобы я взглянула на место еще до того, как успею дурочку свалять из-за «бомбы», которую она подбросила мне прошлым вечером в машине. Лиз слишком хорошо меня знала! Стоит мне опомниться, как я заявлю, что ни под каким видом не позволю ей купить мне какой-то сексуально озабоченный бизнес. Умом тронулась?! Заставлять меня встречаться с ней в магазине – это подлянка, я так считаю. Хотя Лиз хитра, отдаю ей должное. Эта прощелыга знает, как отвлечь меня от другой моей «ситуации».

Сколько себя помню, Батлер был маленьким университетским городком с центральной площадью, где приютились все частные магазинчики и лавочки. Булочная «Андреаз» располагалась на самом оживленном перекрестке. Пришлось унимать дрожь в пальцах, пока я пристегивала Гэвина к его сиденью в машине и ехала к центру города. Никаких надежд с этим делом я пока не связывала. Слишком о многом еще предстояло подумать, слишком многое рассчитать. Сколько мне придется платить Лиз за аренду? Что будет с медицинской страховкой для меня и Гэвина? Будем ли мы с Лиз партнерами по общему делу или это будут два отдельных бизнеса на паях, но в одном здании? Сможет ли наша дружба выдержать нечто подобное? Не придется ли Гэвину отказаться от колледжа и провести жизнь мужиком-проституткой, просто чтобы свести концы с концами, потому как я все до гроша вбухаю в прущий напролом бизнес?

Блин, есть от чего запаниковать!

– Мы к дому тети Уис едем? – донесся с заднего сиденья голос Гэвина, разглядывавшего в окошко мелькавшие мимо машины и дома.

Я глянула на свое сокровище в зеркальце и напомнила себе: что бы я ни делала, все это – ради моего мальчика. Он заслуживает самой лучшей жизни, и я настроилась ее ему дать.

– Нет, заинька, мы не к ней домой едем. Но мы ее увидим, – сообщила я сыну, паркуясь перед тем самым зданием.

С минуту я сидела в машине, разглядывая «наш» дом. Стоял он прямо на углу, витрины занимали весь фронтон и огибали магазин, охватывая целиком и другую стену. Идеальный угловой магазин, где у нас у каждой могла быть своя витрина с выставленным товаром. Булочную «Андреаз» недавно перекрасили в ярко-белый цвет, под витринами установили новые ящики для цветов, из которых так и лезли разноцветные головки маргариток. Выглядело очень свежо и красиво.

«Наш» дом, «наши» витрины, Господи Иисусе, я уже думаю, будто это мое. Лиз, ты демон зла какой-то… А ведь я еще и в здание не вошла.

Легка на помине! Стоило о демонах подумать, как Лиз вышла из дома и встала, подпирая открытую дверь бедром.

– Эй, кончай таращиться и пехай сюда! – выкрикнула она, прежде чем повернуться и зайти обратно в дом.

Гэвин отделался от пристяжного ремня и кинулся открывать дверцу, но не смог: блокировка, защищающая замок от детей, не позволила.

– Давай же, мамочка! – молил сын. – Тетя Уис сказала пехать.

– Гэвин, язычок, – сказала я, закатив глаза, когда поняла, что он не желает меня слушать, и вышла из машины. Обошла ее, открыла заднюю дверь и помогла сыну выпрыгнуть на землю.

– Веди себя хорошо, понятно? – обратилась я к нему, когда мы шли по дорожке. – Не бегай, не вопи, ничего не трогай и перестань произносить плохие слова, иначе ты отправишься домой на сон-час.

– Да посел он, сон-час.

И не подумаю продавать его цыганам. И не подумаю продавать его цыганам.

Когда я открыла дверь, над нею мелодично звякнул колокольчик, и Гэвин, вырвав руку, стрелой полетел в раскрытые объятия Лиз.

– У-у-у-у, мой красавец-мужчина здесь! – завопила Лиз, подхватывая его на руки и начиная кружить. – Что нового, мужичок? – задала она вопрос, посадив его на стойку, рядом с которой стояла.

– У мамы голова болит, а у меня большой писун!

Лиз зашлась в смехе.

– Гэвин, прошу тебя. Хватит говорить про писун, – сердито заметила я.

– Смотли, – сказал он и принялся было расстегивать джинсы.

– А ну-у-у, – произнесла я, быстро подошла и помешала сыну выпростать его сокровище на белый свет. – Никому не нужно это видеть, и… ты помнишь, о чем мы недавно говорили?

Гэвин кивнул, показывая, что помнит, я спустила его со стойки и отправила к большому окну смотреть на улицу и считать проезжающие мимо машины. Когда он влепился лицом и ладошками в стекло, я повернулась к Лиз, которая молча тряслась от хохота, зажав рот руками.

– Ничего смешного, – зашипела я на нее. – Почему, блин, никто не сказал мне, что у четырехлеток писунчики деревенеют? Лиз, я не знаю, что с этим безобразием делать.

Лиз отерла слезы и виновато глянула на меня.

– Извини, Клэр, но кроме шуток. Тут и впрямь уж очень смешная проблема. Извини, я ничего не знаю о четырехлетних мальчиках. Когда же, черт, это случилось впервые?

– ОДНА! – завопил Гэвин от окна, когда мимо проехала машина.

– Не так давно, после того, как он помылся на сон грядущий. Он лежал на полу ванной на полотенце, и я ему дала почитать книжку, а сама побежала за пижамой, висевшей на сушилке в коридоре, – начала я свой рассказ.

– ДВЕ! – донесся очередной вопль Гэвина.

– Захожу в ванную, а он перевернулся на спину, и эта штука торчит прямо вверх, как штырь громоотвода. Ужас какой-то! А он, знай себе, по нему шлепает и радуется «как смефно». Лиз, ради Христа, перестань гоготать!

– ТВИ!

– Прости. Прости! – лопотала Лиз между приступами хохота.

– И знаешь, из всех книжек, какие ему могли попасться в тот момент, попалась… про Лунтика. Мой сын испытывает возбуждение от, мать его, Лунтика! – Я прикусила язык и быстро обернулась, желая убедиться, что Гэвин меня не слышал.

Лиз уже билась в истерике. Рот она зажала двумя руками, плечи ходили ходуном. Всякий раз, когда она собиралась глотнуть воздуха и не смеяться, она судорожно всхлипывала и тут же задыхалась.

– Ты отца своего об этом спрашивала? – выговорила она вперемешку со смешками и покашливаниями.

Еще не ответив, я закатила глаза, припомнив разговор, который как-то поутру попыталась завести с папкой.

– Ох уж мне это старшее поколение! Ты ж знаешь отца. Стоило мне произнести слово «пенис», как он повернулся и вышел из комнаты, посоветовав обратиться к матери. От матери помощи было ровно столько, сколько от тебя сейчас. Когда я спросила, нормально ли это, она ответила: «А одноногая утка кругами плавает?» Я повесила трубку после того, как битых десять минут выслушивала ее захлебывающийся смех, каким она залилась, услышав от меня про Лунтика.

Лиз наконец-то успокоилась, и мы обе обернулись, желая убедиться, что Гэвин по-прежнему занят.

– Теперь всякий раз, когда это случается, он бежит мне показывать со словами: «Мамуля! Посмотли на мой больсой писун!» Так что я взяла да и сказала ему, что это нормально и происходит у всех маленьких мальчиков, что ничего тут особенного нет, чтоб ему бегать и рассказывать всем подряд.

Лиз потрепала меня по спине и сочувственно вздохнула:

– Ну вот, Клэр, это только доказывает, что тебе в твоей жизни нужен защитник. А кстати, о твоем первом мужчине…

– Не смей. Даже не заикайся. – Я угрожающе наставила указательный палец прямо ей в лицо, чтоб знала: со мной шутки плохи. – Не хочу обсуждать это с тобой сейчас, ясно? Я все еще не уверена, что вчерашнее не было просто сном и что это на самом деле был он. Может, я надышалась парами спиртного? Прикинь, изо всех баров… изо всех городков… на всем белом свете…

– Полегче ты, Шерлок Холмс, это был он. Я его сразу узнала, и дружка, что с ним был. Тот самый малый, что пытался склеить меня в ту ночь. Сразу после того, как заявил, что вообще-то ему нравятся девчушки с сиськами побольше, но, раз уж я такая симпатяшка, он сделает исключение.

Разум говорил, что убеждать саму себя, что это был не он, – это свинство с моей стороны. Но от того, что Лиз лишний раз подтвердила это, я почувствовала себя просто тупой задницей.

– Блин, блин, блин. Видела его глаза? Боже, это же глаза моего мальчика. И что, блюдо блинов, мне теперь делать? – спросила я, теряя голову.

– ДЕСЯТЬ!

– Гэвин, после «три» идет «четыре», – крикнула ему Лиз.

– Это скучно, – возвестил мой сын.

– Пойдем, давай-ка я тебе покажу все, пока твой малорослик не стал выставлять свой пенис в витрине для всех прохожих, а то еще краска в доме не просохнет, как мне впаяют штраф за непотребное украшательство, – сказала Лиз, хватая меня за руку. – Кончай горевать и просто наслаждайся жизнью, моя дорогая! Твои мечты становятся явью, детка! О голубых глазах мы погорюем позже.

* * *

Потрясение и беспредельное восхищение подругой, которые я испытала, не оставляли меня, когда два часа спустя я катила домой. Гэвин уснул на заднем сиденье, едва машина тронулась, так что никакая звучавшая на заднем сиденье трескотня про писуны и яйца не отвлекала моих мыслей. Кухня в булочной оказалась куда лучше, чем мне помнилось по тем годам, когда я забегала в кафе выпить чашку кофе с булочкой. И оборудование на ней было такое, каким я не то что владеть – пользоваться только мечтала. Внушительных размеров производственный двухдверный морозильный шкаф, в пару ему – трехдверный холодильник, мощная электроплита с шестью конфорками, два вентилируемых духовых шкафа, хранилище для остывающего шоколада на шестнадцать поддонов, витрина-холодильник для выпечки, помещенная прямо под прилавком, два медных котла, чтоб плавить шоколад, карамель или все, что мне понадобится. Прямо посреди кухни имелся островок четыре на шесть футов с мраморной столешницей для остывания – идеальная штука для приготовления конфет и прочих сладостей. В те времена, когда я была завсегдатаем «Андреаз», я всегда восхищалась этой открытой витриной на полу. Если подойдешь к кассе, то можно увидеть, что творится на кухне: помнится, я любила наблюдать, как мастера лепили пирожные или пирожки.

Обойдя кухню и любовно огладив рукой все, что в ней было установлено, я заявила Лиз, что уж чересчур… хорошо. Она попыталась убедить меня, будто прежние владельцы недавно все обновили, что вся начинка кухни отдана вместе с помещением, но я знала, что она врет. Я сама не так уж и давно была в «Андреаз» и говорила с ее управляющим. Я доподлинно знала, что ничего они не обновляли. Плюс Лиз избегала смотреть мне в глаза – верный признак, что врет, и ругалась вдвое больше обычного.

– Лиз, это перебор. Я не могу тебе этого позволить.

– Ой, Клэр, заткнись. Вся эта гребаная шелуха шла вместе с гребаным помещением и прежние гребаные владельцы просто хотели избавиться от нее к чертовой матери.

Вруша, вруша!

Половина помещения, предназначенная Лиз, была такой же прекрасной, только без изумительной кухни, как на моей половине. Она показала мне, где хочет поставить стену, чтобы прямо посредине разделить пространство надвое. Лиз намеревалась оставить возле витрин достаточно места, чтобы покупатели могли перемещаться из одного магазина в другой. Ниша создавала бы вполне достаточное уединение на тот случай, если моим покупателям не захочется глазеть на резиновые фаллосы, дамское белье и всяческие мази на половине Лиз. Кроме того, она пообещала проделать позади кухни черный ход, которым мы сможем пользоваться, чтобы ходить туда-сюда, минуя основное пространство магазинов. В каждой из наших половин встала конторка для кассовых аппаратов. На половине Лиз уже выстроились стеклянные витрины, где можно было выставить все, чем она собиралась торговать. Моя половина была пока пуста, но потом можно будет подумать о нескольких столиках, за которыми люди могли бы отдохнуть и полакомиться кофе с выпечкой. Я поняла, что Лиз тут горы свернула еще до того, как посвятила меня в свои планы, очень хорошо зная, что с меня не убудет: могу отказаться от мечты, узнав, скольким предстоит пожертвовать моей подруге. Моя половина была широко открытой, при желании позади можно было увидеть всю кухню и рабочих с поварами. Тогда как половина Лиз сразу же за кассой была отгорожена стеной, поскольку инвентарь она выставляла в дальней комнате. Моя головастая подружка обо всем подумала, и я была потрясена, за какой короткий срок ей удалось провернуть свой план!

Пока Гэвин бесился как хотел, мы с Лиз сидели на полу, обложившись всяческими бланками. По уши залезли в разрешения, лицензии, налоги с продаж, бизнес-планы, страховые полисы и еще сотню всяческих документов, от которых у меня голова кругом шла. Мечта оказывалась так близко, что ее можно было коснуться! Но страх оказаться голышом с ребенком на руках заставлял меня грызть ногти на пальцах до самого мяса. Можно было бы у Фостеров побольше сверхурочных взять и подкопить еще деньжат «на черный день». Само собой, можно было бы выстрадать пару сотен долларов на будуарных радостях с секс-игрушками на побегушках у Лиз, только этого все равно не хватило бы, чтоб потянуть аренду. А я настрого запретила Лиз транжирить из-за меня еще больше денег. Лиз позвонила моему отцу (я даже не успела ей помешать), и вскоре он заявился сам, чтобы поглядеть, что к чему.

– Так как ты считаешь? – спросила я его, когда он, открыв распределительный щиток, нахмурился.

– Проводка добротная. Кухня на отдельной подводке от сигнализации, – ответил отец.

– Я не об этом.

Хотелось, чтоб он вбил в мои мозги немного ума-разума, этим умением он славился. Гаркнул бы мне сурово, что я сбрендила, возомнив, что сумею осилить нечто подобное, или назвал бы засранкой за то, что головой вознеслась выше туч.

Отец спокойно закрыл щиток, повернулся кругом и уставился в потолок.

– Ты знаешь, что я, пока ты училась в колледже, каждый месяц оплачивал твое питание? – спросил он, щелкая поочередно выключателями и проверяя осветительные приборы. – Так вот, в последние пять лет, пока ты дома, я эти деньги каждый месяц откладывал, сберегая в банке на тот случай, если когда-нибудь они тебе понадобятся. С процентами, какие наросли, там в данный момент чуть больше пятидесяти тысяч.

Ошарашенная, я разинула рот, а Лиз, стоявшая совсем рядом и даже не скрывавшая, что подслушивает, принялась голосить с такой силой, что вполне могла одолеть звуковой барьер летучей мыши. Она принялась скакать вверх-вниз, потом обвила отца руками и повисла на нем. Я с места сойти не могла, постигая смысл только что сказанных им слов.

– Мистер Морган, не будь вы отцом моей лучшей подруги, я б прям щас на вас с поцелуями набросилась, – восторженно выпалила Лиз.

– Тут это… у меня… собака в ветлечебнице, – натужно выговорил мой отец, вырвался из объятий Лиз и вышел из магазина.

– У твоего папаши нет собаки, – заявила Лиз, когда вослед отцу прощально звякнул дверной колокольчик.

– Никакой. Но от твоих угроз, воя, плясок и собачьей радости он, в конце концов, умом тронулся.

Лиз понадобился еще час, чтобы убедить меня в том, что согласиться взять деньги, предложенные отцом, – это не эгоистично, а вовсе даже мудро и по-взрослому. Ведь деньги эти он откладывал для меня, чтоб я могла делать с ними все, что захочу. Так почему бы мне не пустить их на устройство бизнеса, о котором я всегда мечтала? Не беспокоясь (по крайней мере, какое-то время) о деньгах? Лиз попросила меня сварганить что-нибудь сладенькое для очередного будуарного девичника, который она поручила мне провести завтра днем. Дженни, подруга ее кузена, устроительница этой сходки, была компьютерным дизайнером. Она предложила помочь Лиз с брошюрами, проспектами, рекламками и т. п. Лиз предупредила ее, что проводить мероприятие буду я и что мне тоже нужно помочь в создании какой-нибудь рекламы для кондитерской. Дженни согласилась в обмен на дегустацию нескольких бесплатных образцов моей выпечки. Я ей готова была собственное сердце дать на пробу, если она мне с рекламой поможет.

После девичника я собиралась отужинать у Лиз с Джимом, выпить вина, поболтать по душам и обсудить название для нашего бизнеса.

«Нашего бизнеса». Я бесконечно повторяла про себя эти слова по дороге домой, стараясь, чтоб они прочно угнездились в сознании. Слишком уж быстро все происходило. Всего два дня назад идея владеть собственным бизнесом была для меня несбыточной мечтой, которая, если и могла осуществиться, то лишь через годы, годы и годы.

Я остановила машину, тихонько отстегнула спящего Гэвина, чтобы отнести его в дом и уложить в кроватку. Когда я подняла его с кресла и уложила головку себе на плечо, он обхватил мою шею ручонками и крепко прижался.

– Прррифетса тебе гажон постичь за жмейку-пастилку, – сонно бормотал он. – А мне дедуля дал пенни.

Я подсмеивалась над привычкой моего сына говорить во сне, пока шла до дома и укутывала его в кроватке.

И гадала, говорит ли во сне и он?

Все утро Лиз добросовестно забалтывала меня, уводя разговор подальше от отца Гэвина, зато теперь, оставшись с мыслями один на один, я вновь дала ему завладеть ими, ни на чем другом я уже сосредоточиться не могла. Вопросы роились в моей голове, не находя ответов. Как он оказался в городе? Если проездом, то больше я его никогда не увижу и не услышу. Он был слишком пьян, чтобы запомнить меня с первой нашей встречи, и история явно повторялась. И прошлой ночью он понятия не имел, кто я такая.

Вот «повезло»! Почти пять лет назад я не смогла произвести на него никакого впечатления, а самой пришлось каждый день жить с напоминанием о нем.

 

7. Утро вечера мудренее

Опершись локтями о стойку бара, она наклонилась ко мне поближе. Ее глаза завораживали. Они казались блюдцами с шоколадным сиропом. Моя единственная! Все эти годы я грезил о ней и вот наконец-то мог видеть ее лицо так близко. Она была такой же сногсшибательной, какой я ее и запомнил.

– Любимая, я тебя повсюду искал, – признался я.

Она засмеялась, и у меня по коже побежали мурашки. Этот до боли родной гортанный смех: он по ночам звучал музыкой в моих ушах. Перегнувшись через стойку, она прошлась пальчиками по моей руке и накрыла ладонью мою ладонь.

– Рюмочки обычно разговаривают с тобой, – с лукавой улыбкой заметила она.

– Погоди, ты – девушка из бара, – смешавшись, произнес я.

– Разве? – ухмыльнулась она.

Она перегнулась через стойку и прижалась щекою к моей щеке, ее губы оказались у самого моего уха:

– Спроси, какой мой самый любимый фильм, – шепнула она.

Повернув голову, я неловко ткнулся носом ей в щеку. От нее по-прежнему пахло чем-то вроде шоколада. Но это уж совсем ни в какие ворота! Кто-то постучал в дверь бара, она тут же подалась назад и закрутила головой во все стороны. Грохот в дверь не смолкал, и она отвлеклась.

– Погоди! Не уходи. Скажи хотя бы, как тебя зовут, – взмолился я.

Она отступала назад все дальше и дальше, а я глаз не сводил с ее лица, запоминая каждую его черточку: карие глаза, густые темно-каштановые волосы, полные губы сердечком, на каждой щеке по ямочке.

Именно так выглядела девушка из бара. Но у этой были такие же глаза и такой же голос, что и у МОЕЙ девушки. Что, черт побери, происходит? Бум-бум-бум.

– Пожалуйста, скажи, как тебя зовут! – завопил я ей вслед.

Разом вскочил, проснувшись от громыханья в дверь и от стука собственного сердца в ушах: я будто марафон пробежал. Прошелся пятерней по волосам и хлопнулся обратно на спину, силясь припомнить, что мне только-только снилось. Казалось, вот-вот и вспомню, оно там, на краешке сознания засело, только ухватить никак не удавалось. Было в том сне нечто важное, что мне следовало вспомнить. Закрыв глаза, я попытался вызвать сон снова. Тишина длилась две секунды, а потом кто-то опять заколотил во входную дверь и спутал мои мысли.

– ДА УЙМИСЬ ТЫ, ИДИОТ! – выкрикнул я, обращаясь к непрерывному громыханью, раздраженный тем, что так и не сумел ничего вспомнить.

О, Иисусе милостивый, больше я совсем не буду пить.

Всякий раз, как выпью, так сны снятся – чудней некуда. Черт, почему я этот не могу вспомнить? Рядом лежала подушка, я поднял ее и закрыл ею уши, пытаясь заглушить грохот: кто-то пинал дверь ногами.

– Открывай, козлодуй! – донесся приглушенный выкрик Дрю, вновь взявшегося колотить по двери кулаком. Я понял: если не встану, он так и будет грохотать, и тогда мне придется его убить.

Я сел в постели (грохот продолжался), потом сердито отшвырнул одеяло и с закрытыми глазами пошлепал через весь дом к входной двери. Коробки со всяким барахлом так и стояли повсюду, мне еще предстояло их распаковать, а потому я сердито пинал те, что попадались по пути. Удалось добраться до двери, не поломав себе ничего, я распахнул ее и гневно рявкнул.

– Офигел, чел, полегче, не так грозно! – ответил на мое «приветствие» Дрю, отодвигая меня плечом и проходя в дом. На нем была одна из его футболок с надписью (клянусь, у этого парня их никак не меньше двухсот пятидесяти). Сегодняшняя гласила: «Нынче я выдохся».

– Как же, заходи, Дрон, – пробормотал я себе под нос, с силой захлопнул дверь и пошел за ним в комнату. – Ты перебил мне отличный сон. То есть я думаю, что это было круто, хотя по твоей милости подробностей вспомнить не могу.

– Ха…Уж не снилась ли тебе аппетитная барменша, по которой ты вчера весь вечер слюной исходил? – гоготнул Дрю.

– Очень смешно, – невозмутимо отозвался я, оперся о дверной косяк и скрестил руки на груди.

– И не думал шутить, чел. Ее блондинистая подружка поинтересовалась у меня, откуда это тебя в бар занесло. После того, как ты фиганул пиво себе за пазуху вместо рта, который широко разинул, вперившись взглядом в аппетитную попку барменши.

Ого, и впрямь – вечерок для меня был не из лучших.

– Может, мне стоит пойти туда и извиниться перед…

Черт, никак не мог вспомнить… Как ее…

– А-а, перед еще одной девчушкой, имени которой ты не узнал, – закончил за меня Дрю. – По крайности, на сей раз мы знаем, где она работает. Ну и бардак же у тебя тут! – воскликнул он, распихивая ногами коробки, чтобы расчистить себе путь к кушетке.

– Ты пришел сюда, только чтоб уесть меня или для столь раннего утреннего визита есть причина?

– Раннего? Уже половина первого, дубак. У нас же сегодня в час вводная, – сообщил он, отпихнул в сторону коробку с книгами и плюхнулся на кушетку.

– БЛИН! Кроме шуток? – заорал я и бросился на кухню, петляя меж коробок. Точно: часы на микроволновке показывали 12:34. Вот черт! Не хватало еще опоздать на вводную беседу на новом заводе. Я подтянул низ футболки к носу, принюхался и отпрянул, сморщившись: несло перегаром, как от взорванного спиртзавода.

Метнулся бегом в ванную, быстрее быстрого окатился под душем, мигом натянул толстовку с длинными рукавами и джинсы. Дрю наплевал на все светофоры и ограничения скорости, и мы успели добраться до Батлеровского автозавода с пятью минутами в запасе.

По воскресеньям завод не работал, так что единственными людьми, оказавшимися там сегодня, была наша небольшая группка переведенных. Было нас человек двадцать, тех, кого перевели с разных заводов со всех Соединенных Штатов и кому завтра предстояло выйти на работу. В принципе, все заводы устроены одинаково, так что нам не нужно было постигать, как делать свою работу или еще что. Предстояло просто заполнить все бумажки для отдела кадров да посмотреть малость видеофильмов об истории компании и о том, как себя вести, чтобы избежать обвинений коллег в сексуальных домогательствах. Последнее нам всегда нравилось больше всего. Эту самую киношку, записанную еще в 1970-е, крутили уже три десятка лет, изображение там шло под порномузыку. Если собрать в одном помещении кучку шумных работяг и пустить пленку с записью фильма о чиновнике в парадном костюме, который кладет руку на задок своей секретарши, то выйдет полная анархия, леди и джентльмены!

Мы прошли на завод через служебный вход и направились в зал совещаний, находившийся сразу у двери. Мы с Дрю вписали свои фамилии в висевший на двери список присутствовавших и уселись за стол в самом конце зала. Огляделись вокруг, всматриваясь в так же глазевших на нас людей, выискивая, нет ли среди них знакомых.

– Ну, и какая, по-твоему, сволочь достанется нам в мастера? – вполголоса спросил Дрю. Малый, сидевший по другую сторону от него, подался вперед и заговорил прежде, чем я успел ответить:

– Вообще-то он мужик хороший. Работает здесь лет двадцать, и, если не зарываться, так и он тебя в покое оставит: работай себе. Я – Джим Гилмор, – представился малый, протягивая руку. Дрю представил нас:

– Привет, братан, я – Дрю Пэррит, а это – мой приятель Картер Эллис.

Мы пожали друг другу руки, а Дрю продолжил разговор:

– А ты давно тут работаешь?

– Всего несколько месяцев. Мы с невестой недавно перебрались сюда из Толидо, – сообщил Джим.

– Серьезно? А мы только что оттуда. Работали на Толидском автозаводе, а теперь нас сюда перевели, – пояснил я.

– Мир тесен, – рассмеялся Джим. – Моя невеста родом из Батлера, а мы познакомились в колледже Университета штата Огайо. Ей хотелось вернуться в родной город по окончании университета – и вот мы здесь.

– Слушай, а мы раз на выходные там на такую вечеруху попали – офигеть! Ты-то, Картер, поди, и не помнишь тот вечерок, а? – ехидно спрашивал Дрю, прекрасно зная, насколько та вечеринка запала мне в память.

– Заткнись, урод, – рыкнул я. – Слушай, Джим, а как получилось, что тебе приспичило сегодня на вводную явиться?

– А меня вытащили сюда, чтоб я вам, ребята, завод показал, когда вводная закончится, и с мастером вашим познакомил.

– Если он не станет покушаться на мою задницу, мы отлично поладим, – заверил Дрю.

– А я думал, тебе нравится, когда крепкие здоровые мужики к тебе приглядываются, – поддел я.

– Ты, верно, меня с собою спутал и с новой киской, что у тебя за время воздержания выросла. Напомни-ка мне, когда тебя в последний раз в койку затаскивали? Я-то вот вполне уверен, что вчера нашел приключения на мой конец, а ты надрался и лаял, как собака, да и выпал в осадок на парковке.

– Зато, думаю, я никогда не стал бы хвастать тем, что вставил девчушке, которую от меня тошнит, – напомнил я ему.

– Ага, тут ты меня заел, чувак! Ты прав, то не был мой звездный час, – подтвердил Дрю, откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. – Джим, имей сострадание, скажи, что ты знаком с офигенными телками.

Парень ответил смешком:

– Вам, ребята, может, и повезло: у моей невесты есть одинокие подружки.

– Ты не очень-то беспокойся о киске, что справа от меня, – сказал Дрю, глядя, как Джим пьет воду из бутылки. – Он все носится со своими воспоминаниями об одной ночке, которую провел пяток лет назад с девицей, что пахла шоколадным пирожным.

Джим поперхнулся водой и закашлялся. Дрю пришлось нагнуться и похлопать его по спине. Их новый знакомец от удивления выпрямился и стал как-то странно на меня поглядывать.

Чегой-то в последнее время народ начал таращиться на меня? Вчера в баре и сейчас. Определенно с жителями этого городка что-то не так.

Тут как раз вошел один из служащих и сунул кассету с секс-домогательствами в проектор. Едва раздалась музыка, как все захлопали и радостно загикали.

– Ребята, а приходите к нам вечерком, поужинаем, выпьем, – сказал Джим, перекрывая поднявшееся улюлюканье и поворачиваясь лицом к экрану. – Заодно невеста моя посмотрит, годитесь ли вы для ее подружек, – добавил он с ухмылкой.

* * *

– Эй, Клэр, эта мазь по вкусу на клубничный торт похожа?

– Хм, конечно, – поддакивала я.

– А «Игривый Кролик» сам в G-точку попадает или для этого еще что-то делать надо?

– Ты уверена, что эти масляные свечки дают возбуждающий эффект без перца? Прошлый раз мы с бойфрендом попробовали такое масло, так его член получил ожоги второй степени.

Убейте меня. Просто пристрелите меня кто-нибудь прямо сейчас.

– А куда конкретно парню петушиное кольцо надевать? Мы, должно быть, в прошлый раз его не туда насадили, потому что через несколько минут оно пропало во мне. Обращаться в хирургическое отделение травматологии было очень неловко, девчонки.

Я свихнусь, если хоть одна «девчонка» задаст мне еще хоть один вопрос, на который у меня нет ответа. А именно этим последнюю четверть часа все вокруг и занимались. ЕДРЕНА-ПЕЧЬ! Как тут не вспомнить папку? Он бы их быстро всех разогнал. Пора б этому бабью уже купить себе что-нибудь и перестать приставать ко мне.

– А ваш парень балует вас играми с вибратором? Я слышала, это та-а-ак заводит.

– Вот что, милые дамы! Послушайте! – заорала я, подняв руки вверх, чтоб они свои любопытные рты наконец позакрывали. – Опыта пользования любой штукой из всей этой розовой коллекции у меня – ноль. Сегодня я помогаю своей подруге заработать немного деньжат для нашего нового бизнеса. У меня самой в жизни было в точности полтора половых партнера – и в обоих случаях все вышло очень дерьмово. Первый раз это было в колледже: оба мы были пьяны в хлам, я так и не узнала, как его зовут, хотя забеременела. Не качайте головой, пожалуйста! Во-первых, говорю с вами совершенно откровенно. Во-вторых, воспитывать ребенка одной непросто, так что я и так наказана. Следующим стал мой лучший друг: с ним я решила снова попробовать заняться сексом и поглядеть, не получится ли из этого что-то хорошее. У его отца был ключ от дома, и тот заявился как раз в тот момент, когда мы ласкали друг друга. Пришлось извиняться, молниеносно одеваться и бежать. Стресс напрочь отбил всякую охоту, которая вполне могла бы и появиться, учитывая молодость организма. Я пришла к выводу, что на меня наложено проклятье. Все мои оргазмы были самоделками, их никогда не вызывали фиговины, которым требуются батарейки, специальный очиститель, инструкции или предостережение типа «опасно: оружие массового уничтожения». Захотите сделать заказ – я буду на кухне. Если честно, со всей ответственностью рекомендовать могу только картофельные чипсы, покрытые шоколадом.

Повернулась и пошла вон прямо на кухню. Ну, где же гигантская зияющая дыра в полу, которая появляется в ужастиках и пожирает тебя, когда нужно? Каждая из собравшихся кумушек, наверное, говорила о том, какая я неудачница и как они должны рассказать всем, о чем узнали, чтоб никто-никто в городе не имел с нами дела. Блин, Лиз меня уволит. И мне придется объяснять будущим работодателям, за что меня отстранили от торговли фаллоимитаторами. Я ни на что не гожусь. У меня не получается даже продать резиновые члены полной комнате распаленных баб. Как вывернуться из такого унижения? Ну, и самое гадкое: я взяла да и вывалила свои самые глубокие, самые сокровенные тайны полной комнате незнакомых теток.

– Ой, заинька, бедненькая ты наша, – запричитала Дженни, торопливо войдя на кухню и заключив меня в объятия. Лишь одно мои новые знакомые узнают обо мне действительно быстро: не лезь сапожищами ко мне в душу и ее окрестности – не то по шее получишь.

Я стояла бревно бревном, вытянув руки по швам. Не понимаю лезущих обниматься. Как на духу, не понимаю. По-хорошему крепенько потрепал по спинке – и лады. Вполне достаточно.

– Я покупаю «Игривого Кролика» тебе, – объявила Дженни.

– Перестань. Не надо. В самом деле, все в порядке, – попыталась возразить я, отделываясь от объятий. Эта штука меня в страх бросала: четыре скорости, ушки и бусинки крутятся. Следовало бы у городских властей разрешение на него запрашивать, столько эта штука энергии жрет.

После нескольких минут уговоров Дженни удалось притащить меня обратно в гостиную. А после того, как она уведомила, что покупает мне игрушку, вся комната просто вулканом забурлила, выражая одобрение. К великому моему мучению, все принялись делиться друг с другом, кто и что мне купит. Пришлось подвести черту, едва началось обсуждение, когда и где устроить чествование моего Первого Виброоргазма. От шепотков о льде для коктейлей в форме пенисов и салате из пенис-макарон у меня дьявольски заныла голова. Так и казалось, что сейчас все они встанут в хоровод, возьмутся за руки и запоют: «Как тебе на именины…» моей несчастной, не ведавшей любви пещерке, никогда не знавшей вибрирующего прикосновения резинового кролика. Извини, дорогая, мне следовало бы получше заботиться о тебе, наверное.

Под конец представления я продала в два раза больше обычного, потому как все купили по две штуки всякого: одну – для себя, другую – для меня. Если бы моя киска не была прикрыта хлопком и джинсами, она, пожалуй, обиделась бы на сострадательные взгляды этих благотворительниц. Клянусь, все они, делая заказ, смотрели мне в промежность. Вот теперь я знаю, как чувствуют себя девчонки с большой грудью, когда парень не смотрит им в глаза.

Когда последняя из посетительниц, всласть наобнимавшись с Дженни и со мной, отбыла с пакетом купленных забав в руке, мы обе просто рухнули на диван в гостиной.

– Спасибо за грандиозный вечер, Клэр, – улыбнулась Дженни. – И спасибо за фантастический набор десертов. Серьезно! Вот уж не думала, что у тебя – дар. Твои глазированные шоколадом крендели, спрыснутые карамелью, довели меня практически до оргазма. А это о многом говорит, если учесть, что я весь вечер провела в окружении фибрилляторов.

У меня глазки сами собой распахнулись, я подняла голову со спинки дивана и уставилась на профиль сидевшей рядом Дженни, рассеянно оглядывавшей тщательно наманикюренные ногти. Она – приятный человек, и мы с ней действительно хорошо поладили, но некоторые словечки, слетавшие у нее сегодня с языка, ставили меня в тупик.

– Э-э, Дженни, ты хотела сказать «дефибрилляторов»?

С чего она вообще вставила это слово в предложение, вспоминая про вечер секс-игрушек, было выше моего разумения, если только она не решила, что кое-что в моем коробе шутих способно остановить чье-то сердце. Кстати говоря, у меня едва инфаркт не случился, когда я увидела, какого размера «Виноградина Гаргантюа». И куда только женщине втыкать такую штуковину… в плотину Гувера, чтоб заработала?

– Погоди, как я сказала? Я имела в виду вибратор. Смешно получилось!

Я только сокрушенно покачала головой, встала с дивана, уложила всю эту чепуховину в еще один чемодан, который Лиз дала мне для продуктов. Повезло, ничего не скажешь: всю эту фигню мне придется у себя дома держать. Если со мной что-нибудь случится и полиции или другой какой-нибудь власти придется обшарить мой дом, то, наткнись они на этот чемодан, я и за гробовой доской не найду покоя и буду опозорена.

Ой, господи, а вдруг на эту штуку мой папка наткнется? Подумает, что я извращенка. Ну, какой женщине понадобится чемодан с тридцатью семью вибраторами и девятнадцатью баночками мазей? Надо бы это «богатство» дома у Лиз складировать. Я отцу про то, что представляет собой доля Лиз в нашем бизнесе, не рассказывала. Нет такой девчонки, которую хоть как-то можно было бы заставить затеять со своим отцом разговор про секс. Сам увидит, как только зайдет в магазин, как и все остальные.

– Решено: начинаю работать над твоим каталогом, как только ты пришлешь фото по темам, какие считаешь необходимым отразить в нем. Кроме того, я сделаю листовки: одну – для тебя, одну – для Лиз, а потом одну общую для ваших магазинов. Ты говорила, что вы сегодня вечером будете подбирать название? – спросила Дженни.

– Ага, я вечером заеду домой к Лиз с Джимом, – подтвердила я, застегивая молнию на чемодане. – Слушай, а давай и ты со мной поедешь? Поможешь нам мозговой штурм устроить.

– Ой, даже не знаю. Неудобно как-то. Не хочу навязываться.

Я вытянула чемоданную ручку и глянула на Дженни:

– Совершенно точно, ты ничуть не помешаешь. Лиз ты уже знаешь, она всегда готовит столько, что армию накормить можно. Правда, она ничуть не будет против.

– Ну, если ты считаешь, что все будет о’кей, так я, пожалуй, заскочу. Честно говоря, хорошо бы выбраться из дому и немного развеяться. Ты слышала, что на завод приехали новые кадры? После наших посиделок я так воодушевилась, что готова согласиться даже на безработного, лишь бы человек был хороший да знал, как подобрать к девочке ключик. – Дженни сладострастно облизала верхнюю губу.

Я тупо вытаращилась на нее, желая только одного: целиком и полностью стереть из памяти ее последнюю пошлую фразу.

– Слушай, я тут сама быстренько закончу уборку. Может, заодно и испробую пару игрушек. Так что увидимся у Лиз с Джимом.

У меня сейчас лопнут барабанные перепонки. Боже, прошу Тебя, сделай так, будто мне послышалось!

– Ладно-ладно. Стало быть, увидимся у Лиз, – произнесла я и бегом ринулась из этого дома, катя за собой свой чемодан так быстро, как только позволяли его вихляющие колесики.

* * *

Пятнадцать минут спустя я уже подходила к дому Лиз и Джима и, не церемонясь, привычно толкнула входную дверь. Лиз с каким-то паническим выражением на лице выпорхнула в прихожую из-за угла.

– Элизабет Мэри Гэйтс, ты передо мной охренеть в каком долгу. Ничего гаже я в жизни не испытывала, – орала я, расстегивая пальто.

– Клэр, должна тебе сказать…

– Когда я пригласила Дженни на ужин, она удумала рассказать мне, что собирается до приезда сюда некоторое время поиграть в одиночестве с вибратором, – с ужасом выпалила я, перебивая Лиз. – Да я ей сегодня весь вечер в глаза не смогу глянуть.

– Клэр, тут кое-что…

– Могла бы предупредить меня, что эти умудренные опытом весталки зададут мне тысячу вопросов про мази и G-точку, к которым я не знаю, как и подступиться-то. Кто мне говорил: «А-а, тебе всего и нужно-то будет стоять да принимать у всех заказы», – негодовала я, изо всех сил стараясь подражать голосу Лиз и стягивая с себя кофту.

– Тебе следует…

– Я башкой тронулась после вопроса о петушиных кольцах и выдала им всю трагическую историю своей половой жизни. Боже святый, Иисусе Христе, Лиз, женщина, которая всего-то полтора раза переспала с мужчинами и даже близко не дошедшая до того, чтобы при этом кончить, такая неудачница НЕ должна продавать секс-игрушки! – пронзительно заверещала я, запихивая шапку и шарф в рукав, набрасывая пальто на крючок возле двери и поворачиваясь лицом к Лиз.

– Клэр, тебе, может, не стоит распространяться…

– Лиз, я им рассказала про Макса. Про МАКСА! То, о чем мы поклялись больше никогда не заикаться. Поведала им все, как он едва успел примериться, прежде чем нас застукал его отец, – распалялась я, меряя широкими шагами прихожую от входной двери до комнаты. – Судя по ужасу в твоем взгляде, ты догадываешься, сколь упоителен был этот вечерок для меня.

– Не говори ни…

– Кой черт тебя надоумил, будто у меня такое получится? – осведомилась я, притормаживая у гостиной. – К концу этого прелестного званого вечера каждая из присутствовавших дам одарила мою киску печальным взглядом и еще кое-чем. У моей пещерки, Лиз, образуется комплекс неполноценности. Она уже осуждает меня и не будет рада моей руке, которая ее время от времени проведывает. Не считая, конечно, того раза, как я получила невероятно приятное ощущение, случайно потершись о твою ногу, когда мы напились после экзаменов за первый курс. Спасибо тебе. Но это я не считаю, – кипятилась я, а тут рядом со мной оказался Джим с бутылкой виноградной водки в руке.

Я взглянула на него, потом вновь на Лиз.

– Что со мной не так? Вы так таращитесь, потому что… – спросила я ее. Лиз стояла с разинутым ртом и упрямо смотрела куда-то мне за спину.

Блин!

Я встретилась глазами с Джимом, тот ободряюще улыбнулся и протянул мне бутылку водки.

От, блин, едрена-печь!

– Кто-то у меня за спиной, так? – прошептала я.

Лиз попросту кивнула головой. Я сглотнула вдруг заполнившую рот густую слюну и, как слепая, протянула руку в сторону, вырывая бутылку у Джима из руки. Он уже снял с бутылки колпачок, так что я поднесла ее к губам и намертво присосалась. Из глаз полились слезы, когда водка обожгла горло и теплом разлилась в желудке. Я медленно повернулась на звуки музыки, умирая от унижения. Наконец, удалось повернуться совсем, бутылка водки скользнула у меня из ладони. Слава богу, у Джима отличная реакция. Его рука метнулась вперед и подхватила бутылку, прежде чем та грохнулась об пол.

– Так, кто хочет еще выпить? – бодро-весело спросила Лиз из-за моей спины.

 

8. Перец в шоколаде

Вводный курс на заводе и экскурсия по этажам и отделам заняли несколько часов. Когда все завершилось, мы втроем – Джим, Дрю и я – решили перекусить и выпить где-нибудь по дороге, а уж потом отправиться к Джиму в гости. В ближайшем районе нашли спортбар, там и уселись за столиком возле окна. Честно сказать, Джим мне понравился. Держал он себя просто и по-дружески. Надавал нам кучу советов, куда пойти и чем заняться в городишке. Разговор лился легко: такое ощущение, будто мы этого парня уже много лет знаем.

– А как бы мне побольше услышать про Мисс Шоколадное Пирожное? – спросил Джим, хлебнув пива. Я глаза зажмурил, так хотелось, чтоб он забыл все, а особенно эту фразу, брошенную Дрю на заводе.

– Я уж думал, ты так никогда и не спросишь, – расплылся в улыбке Дрю, откидываясь на спинку стула и забрасывая руки за голову.

– Сто-о-о-оп, не тебе рассказывать эту историю, засранец, – вскинулся я.

– Картер, я-то и есть тот, лучше кого РАССКАЗАТЬ эту историю никто не сумеет. У меня на случившееся взгляд со стороны, и я лучше вспомню события, имевшие место в ту ночь. Плюс именно мне пришлось все последние пять лет тешить твою ноющую задницу, и потакать твоей навязчивой идее, и совать нос во все девчачьи магазины в надежде понюхать все женские лосьоны мира. Может, хоть Джим сумеет вдолбить в твои мозги немного здравого смысла.

Я чувствовал, как краска заливает мне лицо, что само по себе нонсенс, потому что в баре и без того было жарко и душно. Поверить не мог, что Дрю опять вмешивается. По-честному-то мне б стоило пересмотреть его статус лучшего друга, когда закончится нынешний вечер. Его членство в Клубе Дружбы Картера Эллиса аннулируется. Да, я вполне сознавал, что даже помыслить о таком с моей стороны было совершенным свинством.

– Дело, значит, было так, – начал Дрю, игнорируя злые взгляды, которые я бросал в его сторону. – Пять лет назад мы залетели на пирушку в общежитии твоей альма-матер.

– Постой, никто из вас там не учился? – перебил, оживившись, Джим.

«Братан, постарайся при моем унижении обойтись без живописаний».

– Ни в коем случае, – ответил Дрю, нарочно ставя ударение в последнем слове на «а». – Услышали от какого-то приятеля другого приятеля… знаешь, как оно бывает. Словом, явились мы на ту вписку, и, как только вошли, наш малыш Картер видит какую-то девицу на другом конце комнаты. Клянусь, в воздухе зазвучала мелодия из «Владыки снов», а над его головой захороводили звезды. Глаз с нее не сводил, не соврать, полчаса, пока я, наконец, не посоветовал ему перестать быть лапочкой и подойти поговорить с ней. У нее была офигенная подружка, так что я и сам во все это влез по уши.

Слушать это у меня не было никаких сил. Насколько я помню, Дрю уговорил меня после этой вечеринки отвезти его к жрице вуду, адрес которой он отыскал в «Желтых страницах». На нем лица не было, и он только твердил, что девчонка наслала порчу на его пенис. Две недели он спал, засунув свою поникшую камышинку в пакет с почти килограммом куриных грудок без костей и кожицы, поскольку принести в жертву живую курицу он не решился.

– Заводит он, значит, с ней разговор. Ну, они там всякие глупости из кино цитируют, скука невыносимая. Чтоб время убить, я весь свой шарм обратил на ее подругу. Мы тут же столковались и оставили этих недотеп предаваться своему помешательству. Ее подружка аж дымилась от желания, да и попка у нее была, какую не пропустишь. Мы отыскали первую попавшуюся пустую спальню и всю ночь занимались сексом, как кролики.

Взгляд Дрю сделался отрешенным, словно он ворошил в памяти все подробности.

– Смешно, – сказал я со смехом. – Ведь на следующий день ты ни хрена о ней не помнил, разве что тот факт, что она наслала порчу на твою веточку с ягодками, и они увянут и отвалятся. И вдруг, откуда ни возьмись, полная ясность? Да ты ж проснулся в ванне один-одинешенек.

– Эй, мы о тебе рассказ ведем, а не обо мне. И, по-моему, мы уже договорились про порчу больше никогда не упоминать. Ее высочество Зельда Кровавая Трава настаивала на этом особо, – заявил он на полном серьезе. Потом поплевал через каждое плечо на тот случай, как бы великая и могущественная Зельда, бравшая по тридцать пять долларов за минуту, принимавшая «Visa», «MasterCard» и дорожные чеки, не встала у него за спиной, держа в руке куклу вуду с торчащими из промежности иголками. И тут же спохватился: – Итак, на чем я остановился? На следующее утро Картер просыпается перепуганный, потому как думает, что у него перец отваливается.

Джим прыснул и быстро поставил бутылку пива на стол, чтобы отереть капли, потекшие у него с подбородка.

– С какого лешего тебе в голову пришло, что у тебя перец отваливается?

Я, набычившись, пыхнул:

– А с такого…

– А с такого, что вот этот самый Картер первый раз в жизни видел девственницу, отымел ее, но так и не удосужился познакомиться по-настоящему. Прикинь, так и не знает, как ее зовут, – перебил меня Дрю, весело заржав.

Кажется, я услышал, как Джим что-то досадливо буркнул. Повернувшись в его сторону, чтобы разобрать, в чем дело, я так и не поймал его взгляд: как раз в тот момент он вновь поднес ко рту пиво и не смотрел на меня. Должно быть, мне почудилось. Я повернулся к Дрю, все еще ржавшему.

– Кроме шуток, – попенял ему я. – В твоем изложении все это и впрямь звучит жутко. Тебе, идиот, нужно научиться излагать свои мысли.

– В том, что я рассказал, нет ни капли вранья. Ты кипятишься просто из-за того, что после стольких лет поисков так ее запаха и не учуял.

Нет, вот уж это прозвучало совсем не чудно.

В последние несколько минут Джим вел себя как-то странно, едва ли не рассерженно, но в конце концов он, похоже, успокоился. И спросил:

– Ого, так ты, оказывается, разыскивал эту девицу и так и не знаешь, кто она такая?

Дрю открыл рот, чтобы ответить, но я хлопнул его по руке со словами:

– Ты заткнись. Теперь мой черед.

Я тяжко вздохнул: о дальнейшем противно было думать. Почему-то от этого в груди тоскливо заныло.

– Да, я ее искал. Что угодно отдал бы просто за то, чтоб опять поговорить с нею… и плевать мне, какой я при этом выгляжу лапочкой. Всех расспрашивал в студгородке, и никто не мог мне ничего сказать. Я даже в канцелярию пошел, взятку секретарше совал, чтоб разрешила мне ежегодники просмотреть, – сообщил я.

– Ха-ха, – рассмеялся Дрю. – А она полицию вызвала, помнишь?

– Хм, помню, как же. Копов она вызвала потому, что ты ей сказал, будто нам нужно просмотреть фотографии всей женской части обучающихся и понять, на какую из его представительниц у меня встанет. Она сочла меня извращенцем.

– Ну, и с чего тебе так приспичило отыскать эту девушку? У каждого из нас случались такие увлечения. Большинство ребят за удачу посчитали бы избавиться от всей этой маеты, проснувшись на следующее утро, – сказал Джим.

Мне б от такого бреда смутиться, но, честно и откровенно, я не смутился. Мы хоть и только-только познакомились, но я чувствовал: Джим – парень, которому я мог бы довериться, и он меня не осудил бы, в отличие от моего бывшего лучшего друга, который пустился изображать игру на скрипке в тон моей печальной мелодии.

– Было в ней что-то такое особенное, – ответил я, пожав плечами. – Что-то влекло меня, заставляя желать просто быть с нею рядом. Играя в пиво-понг, мы с ней проговорили несколько часов подряд. Только подумай, мы с ней шутим одинаково, и в музыке, и в кино у нас одни пристрастия. Все, что сохранилось у меня в памяти об этой девчонке, просто толкает меня отыскать ее и убедиться, действительно ли она существует. И дело тут вовсе не в сексе. Хотя я с удовольствием извинился бы перед ней за то, что изгадил ее первый раз, поскольку лыка я тогда не вязал. Хотя и это не главное. Ни об одной женщине я не думал столько, сколько о ней. И то меня с ума сводит, что никак не могу вспомнить ее лицо, – бросил я и в сердцах швырнул через стол крышку от бутылки пива.

Джим в лице изменился: он понял. Головой кивнул. Гнев, проблески которого, клянусь, я видел, вспыхивали и гасли в его глазах во время всего нашего разговора, разом пропал.

– Теперь, когда ты освободил душу от всей этой трогательно-чувствительной фигни, расскажи ему, сталкер, что за леденящую кровь манию ты приобрел, – со значением произнес Дрю.

– Вот, мать твою! Никакой тут мании, и никакой я не сталкер.

– Верно, потому как затаскивать меня во всякую подвернувшуюся девчачью лавку и заставлять выстаивать там, пока ты не перенюхаешь все, что сделано из шоколада, сделано почти на шоколаде или сделано из химии, от какой несет шоколадом, такое чудачеством никак не назовешь. И не думай, что я позабыл про тот последний раз – это несколько месяцев назад было, – когда продавец спросил, давно ли мы с тобой встречаемся, а ты облапил меня и просюсюкал: «Знаешь, сладость моя, мы с этим большим, сильным, сексуальным зверем вместе уже, считай, вечность», – произнес Дрон, подражая писклявому голоску, которым я говорил в магазине.

Джим откинул голову и захохотал, даже я не удержался и усмехнулся при воспоминании. Когда Дрю, развернувшись, бросился из магазина вон, я шлепнул его по заднице. И в самом деле, классный момент!

– Что верно, то верно: и через пять лет у меня из головы не идет ее запах. А кому какое дело? Я ж не маньячил, выуживая из Интернета все до единого магазины, торгующие парфюмерией, чтобы каждые выходные обходить их по списку. Если мне случалось попадать в магазин, где продают лосьоны или мыло, я и впрямь брал и принюхивался к нескольким, чтоб посмотреть: а вдруг повезет, и я найду именно то, что пахнет так же, как пахла она. Просто не мог упустить шанс опять попытаться найти тот запах. Каждый раз один и тот же вопрос: а вдруг? Он меня, черт побери, с ума сводит!

Оба моих приятеля сидели, задумавшись, скорее всего, наслаждаясь моим позором.

– Тебе, друг мой, надо эту телку выбить из своей башки раз и навсегда. Нам действительно необходимо подыскать тебе хорошенькую девчушку, которая тебя не обманет, а, наоборот, заставит тебя позабыть про эту летучую шокомышку от графа Шокулы, – произнес Дрю, печально поводя головой.

– А у меня, может, такая и есть для него, – усмехнулся Джим.

– Отлично! – возгласил Дрю, крепко шлепнув меня по спине. – Видишь, маленький брат? Надежда умирает последней. Эй, а может, мы даже уговорим ее приласкать сразу трех мушкетеров? Просто скажем ей, что твой кумир – Вили Вонка, – со смехом предложил Дрю, приканчивая свое пиво.

Я вдарил по ножке его стула, когда Дрю, откинувшись, стал качаться на двух ножках. Пока я наблюдал, как он изображал руками мельницу, пытаясь сохранить равновесие и не завалиться спиной на пол из крепкого дерева, мне показалось, что Джим прошептал что-то вроде: «Ну, это уже перебор».

* * *

Когда мы добрались до дома Джима, его невеста вышла поздороваться с кухни – и мы с Дрю оба встали как вкопанные.

– Эй, а ведь это вы были вчера ночью в баре? – спросил я. Та самая блондинка, которая не испугалась дать Дрю от ворот поворот. – Вы – Лиз, верно?

Когда она увидела нас, то у нее тоже глаза стали как блюдца, а рот раскрылся от удивления. Только она быстро оправилась и мило улыбнулась.

– Ой, даже удивительно, что ты запомнил. Ты, когда из бара уходил, все плакал да распевал во все горло: «Девяносто девять бед у меня, их все навязала мне сучка одна».

Я поморщился: откровенно говоря, мой мозг этой информации не сохранил.

– Брось, в самом деле, не переживай, – засмеялась Лиз, увидев, что мне неловко. – Очень уж забавно было весь вечер подсмеиваться над тобой, – поддела она.

– Напомни, чтоб я никогда больше не напивался в твоей компании. А то ведь могу очнуться с обритой наголо головой, – попросил я со смехом. Лиз жестом пригласила следовать за ней по коридору в гостиную.

– Не волнуйся, я ничего такого не сотворю, – пообещала она с улыбкой, когда все мы расселись, и она уютно скользнула на диван к Джиму под бочок.

– Ах ты, моя лгунья, – хохотнул Джим, закидывая руку на спинку дивана и обнимая Лиз за плечи. – В тот вечер, когда мы познакомились, мне пришлось силой отобрать у тебя черный маркер, которым ты собиралась написать у одного парня на щеке: «вставлять сюда» – рядом со стрелкой, указывающей на его рот. Он, помнится, в отключке пристроился в какой-то ван…

Лиз вдруг вскочила с дивана и схватила Джима за руку:

– Милый, можно тебя на пару слов на кухню? – выпалила она и потащила парня за собой, не дожидаясь ответа.

– Извините, мы скоро вернемся, – едва успел бросить через плечо стремительно вскочивший Джим.

Дрю подался вперед, уперся локтями в кофейный столик и зашептал мне:

– Дружище, эта телка все равно кажется мне до чертиков знакомой. Надеюсь, я с ней не спал. Это было бы фигово, так? Мы с этим парнем только-только познакомились. Он мировой. Не хотелось бы сообщать ему, что я видел пипку его подруги. Он после этого может и ужином нас не угостить, а у меня живот от голода свело.

– Дрон, – заверил я его, – вполне уверен: если б такое было, она давно б уже призналась.

– Не знаю, брат. Только что, увидев нас, она явно удивилась. А что, если они сейчас там мой член обсуждают? Что, по-твоему, она ему говорит? По-твоему, она рассказывает ему, что лучше секса у нее в жизни не было? Если что, в драку я не полезу. Может, мне как-то сгладить надо?

– Господи, да ты со своим раздувшимся эго хоть в дверь-то протиснешься? – поинтересовался я, но тут звуки открывшейся и закрывшейся входной двери прервали рассуждения моего лучшего друга, восстановленного в своем статусе.

Я слова не успел вымолвить, как Лиз выскочила из кухни и стрелой метнулась в прихожую. Она располагалась за углом по коридору, так что нам не было видно, кто только что пришел, зато слышно было вошедшую отчетливо.

– Элизабет Мэри Гэйтс, ты передо мной охренеть в каком долгу. Ничего гаже я в жизни не испытывала.

Откуда я знаю этот голос? И при чем здесь собачий лай?

Приглушенные голоса доносились до гостиной, когда сюда из кухни неторопливо прошел Джим с громадной бутылкой виноградной водки в одной руке и двумя бутылками пива в другой. Джим, по-петушиному склонив голову набок, с каким-то странным выражением на лице пристально разглядывал Дрю, и я даже на минуту подумал, может, Дрю и впрямь с Лиз переспал. Впрочем, уже через несколько секунд Джим ухмыльнулся, как бы сообразив, где проходит граница шуток среди своих, поставил бутылки с пивом на кофейный столик перед нами с Дрю и повернулся лицом к прихожей, оставаясь, однако, на месте.

Голос же из прихожей внезапно сделался по-настоящему громким. Какие-то слова мы слышали отчетливо, что-то – пропадало.

– Я башкой тронулась… Боже святый, Иисусе Христе, Лиз, женщина, которая всего-то полтора раза… даже близко не дошедшая до того, чтобы при этом кончить, НЕ должна продавать секс-игрушки!

Оп-па-на. Этого слушать, видимо, не стоило. Девица явно рассвирепеет.

Джим свинтил крышку с бутылки водки и швырнул ее на кофейный столик, где та перевернулась несколько раз, прежде чем замереть. Мне показалось, что он собирается глотнуть прямо из горлышка, но он просто застыл с бутылкой в руке, словно бы ждал чего-то. Лиз пыталась слово вставить и убедить подругу говорить немного потише. Несколько ее фраз долетели до нас, но остались совершенно без внимания.

Блин, кому-то из нас следовало бы сказать что-нибудь. Предупредить пришедшую о нашем присутствии, может, за угол завернуть, кашлянуть или еще что. Так нет же! Сидели себе засранцы засранцами и ждали, что еще услышим.

Воплем прозвучало имя Макс и что-то про то, как он успел снять штаны, прежде чем его отец их застукал. Лады, теперь и мне захотелось узнать побольше. Дрю, должно быть, тоже, потому как оба мы подались телом в сторону двери, чтоб получше слышать. По счастью, голос сам стал громче. Вдруг все зазвучало громко и отчетливо: девушка шла к гостиной спиною к нам, Лиз двигалась следом, отчаянно тряся головой.

– Кой черт тебя надоумил, будто у меня такое получится? – произнесла она и встала, подбоченясь.

Это была та самая девушка, вчерашняя, из бара. Ура! И не судите меня за то, что я сразу узнал ее по попке. Вот она, здесь, эта и вправду прелесть попка. Захотелось опуститься на колени и возблагодарить бога и создателей джинсов, что были на ней.

Хотелось бы эту попочку поиметь. То есть, а как же, какой парень не захотел бы? Только она, может, таким не занимается. О таких штуках надо с женщиной договариваться. Не тыкать же куда попало, не то по морде получишь, да еще и воплем оглушат: «ТОЛЬКО ВЫХОД!»

Именно в этот момент оглушило слово «пещерка», и это единственное, что смогло отвратить мои мысли и мой мечтательный перец от попки этой милашки.

– К концу девичника каждая из присутствовавших на нем дам одарила мою пещерку печальным взглядом и кое-чем еще.

В тот момент единственным, у кого работали мозги, оказался Джим. Он подошел к обеим женщинам и тихо встал рядом с обладательницей потрясной попки. Бутылку водки при этом он держал в руке.

– У моей пещерки, Лиз, образуется комплекс неполноценности. Она уже осуждает меня и не будет рада моей руке, которая единственная время от времени ее проведывает. Не считая, конечно, того раза, когда я получила невероятно приятное ощущение, случайно потершись о твою ногу, когда мы напились после экзаменов за первый курс. Спасибо тебе. Но это я не считаю.

Вот тут я утратил всякую способность двигаться. Кто-нибудь, проверьте, посмотрите, не кончил ли я только что.

– Боже ж мой, – возбужденно прошептал мне на ухо Дрю, – кажись, я только что себе в трусы спустил.

– Что со мной не так? – раздраженно спросила пришедшая, переводя взгляд с Лиз на Джима и обратно. Она прошептала что-то, Лиз только головой кивнула и посмотрела в нашу сторону. По скорости, с какой метнулась рука брюнетки, она ухватила бутылку водки, а ее губы намертво присосались к ней, предполагаю, она только что поняла, что в комнате находились чужие люди, слушающие ее разглагольствования про бла…бла…бла самоудовлетворение, про то, как приятно может сделать девочка девочке. Она медленно обернулась всем телом, и глаза ее тут же встретились с моими. Я почувствовал, как у меня земля уходит из-под ног. Словно через скафандр, я тупо смотрел, как бутылка водки выскользнула у нее из рук. Джим спокойно протянул руку и подхватил бутылку, прежде чем та грохнулась об пол, а я все стоял и глаз не сводил с женщины, прекраснее которой не встречал никогда.

Ладно, знаю, что видел ее вчера вечером, но я был пьян, а с пьяных глаз все может казаться круче, чем есть на самом деле. Застрявшее в моей памяти представление о ее лице, возможно, и не было таким точным, как мне думалось. Спасибо еще, наяву она оказалась такой же красивой, какой привиделась в угаре. И вот теперь я чувствую себя поистине прескверно от того, что она не в себе, похоже, в ужасе от всего, что выболтала Лиз, думая, что никого другого рядом нет.

– Так, кто хочет еще выпить? – бодро-весело спросила Лиз, обойдя шоколадноволосую красавицу.

Мы с Дрю молча подняли наши бутылки с пивом, показывая Лиз, мол, с нами все в порядке. Лиз ухватила бедняжку за руку и втащила ее в гостиную. Я видел, как она снова поднесла к губам бутылку водки и по пути еще раз к ней приложилась. Лиз отобрала у нее бутылку и бухнула ее на кофейный столик.

– Картер, это – Клэр. Клэр, это – Картер, – произнесла Лиз, зачем-то делая упор на наших именах. Я уже немного опасался за умственное здоровье Лиз. Да и за физическое тоже. Вдруг Клэр ей глаза выцарапает?

– Гм. Мы как бы познакомились прошлой ночью, – улыбнулся я, стараясь перевести внимание на себя и тем спасти Лиз от растерзания.

Клэр зашлась истерическим смехом.

Лиз опустилась на диван и притянула Клэр к себе.

– Значит, у нас есть несколько минут до того, как будет готов ужин. Джим говорит, что вы, ребята, переехали сюда из Толидо, верно? – спросила Лиз, а Джим тем временем прошел перед женщинами и сел рядом с Клэр с другого бока.

Я кивнул:

– Да, нас перевели с Толидского автозавода.

И вновь обратил свой взор на Клэр. А у той с непостижимой быстротой коленки ходили ходуном вверх-вниз. Лиз тут же поспешила на помощь, стараясь унять их рукой.

– Клэр, а ты давно работаешь в баре? – Я постарался разрядить обстановку светской беседой. Мне хотелось узнать о ней все-все. И не собираюсь врать, до смерти хотелось снова услышать ее голос, прикоснуться. «Извини, господи, что я к тебе сейчас обращаюсь, но прошу, избави меня от возбуждения в эту минуту».

– Почти пять лет, – выговорила она, и опять с ее губ сорвался какой-то натужный смех. Джим тут же склонился к ней, успокаивая, ласково несколько раз провел рукой по спине.

Сколько ж водки она махнула из бутылки?

– Лиз, я больше не могу, – вмешался Дрю. – Ты выглядишь до боли знакомо.

Клэр вскочила на ноги, поддела коленками кофейный столик, сбив с него две бутылки. По счастью, обе были уже пусты.

– По-моему, я слышала, как таймер на духовке звякнул. Лиз, ты слышала, как таймер звякнул?

Лиз рассеянно покачала головой:

– Да нет. Таймер я точно не слышала, – сказала она, а в глазах заиграли смешинки.

У меня на глазах Клэр повернулась к нам спиной, лицом к Лиз.

– Таймер точно сработал. Просто ты не слышала, потому что внимания на это не обращала. Нам надо пойти проверить духовку. Потому что таймер, Лиз. Он звякнул.

– Эй, Лиз, – опять встрял Дрю, – по-моему, она пытается сообщить тебе, что таймер взбесился. – И заржал над собственной шуткой. Нагнувшись, я шлепнул его по руке.

Жалко было наблюдать, как из перепуганной Клэр становится растерянной, нервной. Она побледнела, осунулась и напоминала поезд, терпящий крушение, – от этой картины я не в силах был оторваться.

Лиз вздохнула и наконец поднялась с дивана, улыбнувшись нам с Дрю, и, извинившись, последовала за Клэр на кухню.

Дрю подался ко мне и прошептал прямо на ухо:

– Заметил, как Лиз на меня смотрела? По-моему, я пару лет назад ее трахнул.

 

9. Пещерка Клэр таит погибель

У-у, Иисусе Христе. У-у, едрена-печь. Как человеку не умереть от унижения?! Чертедренаблин.

– По-моему, у меня инфаркт. Или, может, инсульт. В каких случаях обычно левая рука немеет?

У меня уже мозги не шурупят. Вот оно. Я умираю. Передайте моим предкам и драгоценному потомку, что я их люблю.

– При инсульте, – невозмутимо подсказала Лиз, следуя за мной на кухню.

– Блин. Лиз, у меня инсульт. Пощупай мой пульс. Не кажется, что он странный какой-то? – спросила я, протягивая ей запястье.

Лиз оттолкнула мою руку:

– Твою мать, Клэр, возьми себя в руки.

– Картер. Его зовут Картер. И он понятия не имеет, кто я такая, – ныла я.

Терпеть ненавижу ноющих девиц. И все равно сама обращаюсь в какую-то ноющую мямлю. Придется дать себе пинка под зад. Лиз наклонилась к духовке и заглянула в нее, выясняя, как обстоят дела с лазаньей. Выпрямилась и встала, скрестив руки на груди и привалившись бедром к дверце духовки.

– Думаешь, тебе одной погано? Этот трахотавр Дрю считает, что он переспал со мной. Вижу по его масляным глазкам. Силится вспомнить, знает ли он, как я выгляжу голая. Будто я хоть когда-нибудь позволила бы своим дамским прелестям оказаться вблизи болвана в футболке «Сегодня я выдохся». Даже не помнит, как напоролся на меня в ту ночь, как близок был к тому, чтоб на его лице навсегда осталось изображение члена с яйцами. Уж не знаю, помнит ли он о порче, которую я наложила на его тупую плоть? В ту ночь он и вправду поверил, будто я ведьма. Вот идиот!

– Так, значит, Лиз? Ты еще сравниваешь то, что какой-то болван не помнит, как говорил, что у вас с ним все будет на мази, потому как у тебя миленькие сиськи, с тем, что мой одноразовый спермодонор сидит в десятке шагов от меня и понятия, блин, не имеет, кто я такая? Так, значит? Это ты хочешь обсудить прямо сейчас? Вместо того, чтобы посочувствовать подруге? Потому как я просто хочу удостовериться, что понимаю тебя правильно, – несла я, исходя желчью.

Лиз повернулась ко мне, закатив глаза:

– Да ты, фон Гиперпоп огнепышущая, остынь! Опять себя жалко, да?

Я тут же подбоченилась и приняла самый грозный свой вид.

– Ладно, ситуация для встречи после разлуки с папочкой твоего малыша не самая идеальная, тут я с тобой согласна. Только она уже состоялась. Он здесь, и с этим мы уже ничего поделать не сможем. После всех этих лет блужданий ты наконец-то знаешь, кто он такой, а потому можешь сказать ему про Гэвина. Так что подбери-ка свои когти, крутая дева, и волоки свою задницу в гостиную.

Некоторое время мы бычились друг на друга.

– Я понимаю, зачем тебе всех приглашать понадобилось, только получилось не слишком хорошо, – сказала я ей.

– Ну да, я поняла это, едва сказала. В следующий раз спрошу разрешение у твоей мамочки или просто буду держаться за твои трусики, крутая дева.

Я принялась мерить кухню шагами взад и вперед.

– Лиз, какие, едрена-печь, сложности? Разве ты мне их устроила? Во-первых, он объявился в баре, будто с ясного неба, а теперь он тут. В твоем доме. И говорит со мной, будто я для него невесть какая новая девчушка, с которой он только что познакомился и о которой хочет разузнать.

– И что? Формально ты и есть невесть какая новая девчушка, с которой он только что познакомился, – пожала плечами Лиз, будто это дело выеденного яйца не стоило. – Помнится, еще вчера вечером мы гадали, потому ли он тебя не узнал, что был пьянее Мэла Гибсона, когда тот по горячке обозвал свою жену свиньей, я, однако, думаю, можно с уверенностью считать, что он и на самом деле не помнит, кто ты такая. Время глянуть в лицо фактам, Клэр. Твой бутончик просто оказался не слишком памятным.

– Я тебя сейчас чем-нибудь трахну, – буркнула я.

– Только не сегодня, дорогая, у меня голова разболелась.

Не ее вина, что она во всей этой истории сохраняла такое бесстрастие. Я, честно сказать, никогда не делилась с ней тем, как много все эти годы думала о нем. Она представления не имела, как прочно этот мужчина, сейчас сидящий в ее гостиной, застрял в моих мыслях и снах. Во всех представлениях, какими я забивала себе голову, рисуя, как в один прекрасный день отыщу его, начало было одним и тем же: он сразу же вспоминает меня и все, что произошло той ночью, и просит прощения за то, что так и не попытался меня найти. Мы целуемся под дождем, прыгаем, держась за руки, в бассейн и скачем вместе на лошадях по пляжу. Ах, да. Мой белый шарф развевается на ветру.

Возможно, я чересчур насмотрелась рекламы тампонов и прокладок.

Много воды утекло, прежде чем я вновь увидела его и поняла: он попросту НЕ ПОМНИТ НИ-ЧЕ-ГО о той ночи, что мы провели вместе. Это больно. Тем больнее что я-то вынашивала напоминание о нашей близости с бесконечной любовью и нежностью и, сама того не желая, думала о ней всякий раз, когда смотрела на своего сына.

– И как, по-твоему, мне хотя бы начать рассказывать ему про Гэвина, когда он понятия не имеет, кто я? Да он ни за что мне не поверит. Станет думать, мол, вот дурака выискивает, с кого бы на ребенка денег урвать. – Я перестала метаться по кухне и встала рядом с Лиз у духовки.

– Не обязательно. Джим не знал, кто такой Дрю, до тех пор пока я не утащила его на кухню и не объяснила популярно, зато, кто такой Картер, он понял сразу. Уверял, что тот ему все уши про тебя прожужжал, пока они в баре сидели. Джим догадался о его чувствах, как только бедный малый упомянул что-то там такое про то, как ты пахнешь шоколадом.

Я перестала метаться как угорелая и уставилась на Лиз. Сердце вновь бешено заколотилось.

– Что?!

– Кажется, он рассказывал Джиму о какой-то девушке и, я цитирую, – Лиз примолкла, подняла обе руки и пальцами изобразила в воздухе кавычки, – «которую он встретил на пирушке в студенческом общежитии, и о том, как мечтал о ней пять лет». У Джима не было возможности выяснить подробности, потому что именно этот момент ты, Али-Баба в юбке, выбрала, чтобы войти в дом и оповестить всех и каждого о своей несчастной заброшенной пещере и о болване Максе, спустившем штаны.

– Вот гадство, – прошептала я.

– Потому-то Джим и пригласил их сюда. У меня просто времени не было рассказать ему, что вчера ночью мы видели Картера в баре. Пока мы с ним на кухне не пошушукались, он ни о чем таком не знал.

Он меня все-таки ПОМНИТ! Ну, не меня меня, но меня из той ночи. Ту меня, которую встретил в общаге. Ту, для которой он стал первым мужчиной и которая подарила ему себя без остатка.

Мне надо перестать говорить «меня».

– Было б здорово заранее получить хоть малюсенькое предупреждение. Знаешь, есть такой симпатичный приборчик, мобильный телефон называется, а? – посетовала я.

– А-а, не пыхти. Думаешь, это только для тебя оказалось сюрпризом? Парни приехали прямо перед тобой. У Джима было всего тридцать секунд, чтоб в двух словах рассказать, что происходит, пока мы их одежду развешивали, – защищалась Лиз, доставая из шкафчика тарелки.

– Ты даже отдаленно не могла испытать того, что я. Если я завтра проснусь с титьками, пришитыми к занавескам, я и то не буду в таком шоке, – обидчиво отозвалась я.

– Эй, я ведь пыталась тебе рот заткнуть. И не раз. Не я виновата в том, что теперь все знают про твое болезненно чувствительное эго. О! Чувствительное или чувственное? – засмеялась Лиз собственной шутке. – Может быть, твое расстройство похоже на расстройство кишечника и мы сможет подыскать для него лекарство?

Именно в этот момент Джиму приспичило сунуть свой нос на кухню.

– Если вы, девчонки, закончили обсуждать бешеный темперамент Клэр, то мы с ребятками не прочь съесть чего-нибудь вкусненькое еще в этом столетии.

– Ты «с ребятками»? Ты узнал их только сегодня. У вашего ослиного братства «Иа-Иа» уже есть тайное рукопожатие и пароль? – шутливо поинтересовалась Лиз.

Джим устроил представление, ухватившись всей пятерней за пах:

– Тайное рукопожатие – следите. А пароль: «Пещерка Клэр таит погибель».

Я швырнула в него рукавицей для духовки, попав в самое лицо. И тут же зажужжал сигнал духовки и затрезвонил дверной звонок.

– Это, наверное, Дженни, – сказала Лиз, открывая дверцу духовки и доставая поддон с лазаньей. Уж я-то, хорошая подруга, заранее сбросила ей sms-сообщение с известием, что Дженни присоединится к нашему ужину.

– Время выбрано идеально. Все мы усядемся и поедим, она, конечно же, нагонит какой-нибудь пурги, и все позабудут про твою сладкую пикачу. И у тебя появится уйма времени, чтобы обмозговать, как уведомить Картера, что его мальчик умеет плавать.

* * *

Спустя пятнадцать минут все мы уже сидели за столом, раскладывая блюда по тарелкам. Мне повезло: былое смущение ушло, я видела, как Дрю запал на Дженни. К сожалению, отделаться от присутствия Картера у меня не получалось, он сидел напротив, и мои глаза предательски косили на него, обуздать их не было сил.

Блин, меня к нему влечет. Я имею в виду, он волнует меня по-настоящему. За пять лет он возмужал, оброс мышцами. Спортом занимается, как пить дать. Наверное, бегает. Такой весь подтянутый. Интересно, кто ему волосы стриг? Выглядит так сексапильно и небрежно, будто он тратит небольшое состояние, чтобы выглядеть так, словно ему все равно, как это смотрится. Ну, вы понимаете. Подходит ему полностью.

Соберись, тряпка! Кого заботит, какими средствами для ухода за волосами он пользуется? Лучше соображай, как тебе сказать этому человеку, что он – отец?

«Эй, Картер, что ты думаешь про погоду, замечательная, а? Кстати, о замечательном: твое дитятко замечательно плавает на спине».

Гул разговора за столом оторвал меня от моих горьких раздумий.

– Так еду я, значит, в левом ряду, а какой-то идиот попытался меня подрезать. Пришлось по тормозам дать, чтоб в бордель не въехать.

Все замерли в ожидании, что Дженни сама исправит свою оговорку. Если только она и впрямь не имела в виду, что едва не въехала на машине в веселое заведение посреди дороги.

– Хм, Дженни, ты хотела сказать «бордюр»? – спросил Джим, когда молчание за столом чересчур затянулось.

Она застыла с вилкой на полпути ко рту и странно глянула на спросившего:

– Разве эта бетонная штуковина посреди шоссе называется не бордель?

Картер постарался скрыть смех за кашлем, и я видела, как Дрю ткнул его кулаком в бок.

– Не обращай внимания, Дженни. Можешь называть это сооружение как тебе захочется, – произнес Дрю, ободряюще похлопав ее по руке.

– Ой, Клэр, забыла тебе рассказать. Штука, которую я сегодня купила, сработала сногсшибательно.

Зря я начала в этот момент пить воду. Едва слова сорвались с губ Дженни, я, потрясенная, сделала глубокий вдох, и вода попала не в то горло. Задохнувшись, я стала откашливаться, по лицу побежали слезы, Лиз, отложив вилку, принялась неистово колотить меня по спине.

– А что ты купила? – поинтересовался Дрю, набив рот лапшой с соусом и совершенно не обращая внимания на то, что я загибаюсь по другую сторону стола.

Картер, по крайней мере, озабоченно смотрел на меня и привстал, словно бы изготовился прыгнуть через стол и убедиться, что со мной все в порядке. Его забота согрела мне душу.

«Эй, Картер, кстати о душе и огне. Души наши не совокуплялись, зато твои горячие посланцы устроили детское свидание с моими яйцеклетками. Ну, понимаешь, в матке, как в песочнице».

– Самый лучший вибратор изо всех, что у меня были, – горделиво провозгласила Дженни, огорошив Дрю своей откровенностью.

Настал его черед поперхнуться. Он судорожно схватил воздух ртом, а потом так саданул себя в грудь кулаком, что кусочки лазаньи салютом вылетели у него изо рта. Картер, подавшись вперед, шлепнул Дрю ладонью по спине.

Все это стало напоминать практикум по применению методики Геймлиха.

– Кроме шуток, Лиз, среди твоих товаров есть грандиозные штуки. Просто не дождусь, когда можно будет остальные покупки опробовать. А ты как, Клэр? Успела выкроить время и насладиться в одиночестве всеми игрушками, какие тебе сегодня вечером накупили сердобольные клиентки? – спросила она, подмигивая и выгибая бровки.

– Погоди, так тетки на вечеринке тебе вибраторы покупали? – задала вопрос Лиз, вдруг позабыв о том, что всем полагалось бы думать о чем-то другом, а не о том, что там у меня внизу.

– Да нет, не стесняйся, расспрашивай. В этом вовсе нет никакого неудобства. Спасибо, что спросила, – едва слышно проговорила я, закатывая глаза.

Тут Дрю избавился от лапши в дыхательных путях и, подмигнув, заговорил:

– Не вернуться ли нам к интересному вопросу, который задала Дженни? Мне бы хотелось услышать подробности о том, как она проводит время в одиночестве: местонахождение, настроение, стоя или сидя, и не понадобится ли ей в следующий раз кто-нибудь для подстраховки. У меня верхняя часть тела превосходно развита.

– У-уу, – протянула я.

– Так вы и вправду секс-игрушки продаете? – обратился ко мне Картер, опершись локтями о стол и подавшись ко мне, взгляд его хранил какое-то мечтательное выражение.

Я почувствовала, как у меня загорелось лицо. Уж с кем-кем, а с ним я ждала совсем другого разговора! Меньше, чем со всеми остальными людьми на планете, я стала бы делиться с ним мыслями о сексе.

– Формально она их не продает, – вступила в разговор Лиз, спасая меня от поисков ответа. – Мы только что стали бизнес-партнерами. Я продаю секс-игрушки, а она будет готовить и продавать конфетки да печенюшки.

– Ээх, мне по вкусу секс и… конфе-е-етки-и, – затянул Дрю, безбожно перевирая слова одной популярной песенки.

– Ой. Так отвечая на твой, Лиз, вопрос – да! – повысила голос Дженни, перекрывая бездарное переложение Дрю песенки про секс и конфетки. – Сегодня вечером все купили Клэр по вибратору! Сколь всего набралось в итоге? Одиннадцать? – обратилась Дженни ко мне. – Все никак не могу поверить, что ты ни разу в жизни ни одного не испробовала. Это возмутительно! За окном XXI век, а ты застряла в средевековье. Прямо помешательство какое-то. Никакой оргазм и близко не стоит с теми, какие можно самой устроить с одной из этих вещиц.

Ущипните меня. Нет, это все не наяву. Это ведь сон, да? Похожий на один из тех, в котором ты стоишь голая перед всей школой и все тычут в тебя пальцами и смеются. Разве что на сей раз я лежу голая на обеденном столе, а все тычут в меня всякими пластиковыми штуковинами.

– Ой, и не говори! – согласилась Лиз, подаваясь вперед, но продолжая держать меня в поле зрения. – У меня с «Игривым Кроликом» оргазмы за считаные секунды во множестве плодятся.

Лиз оказалась предательницей. Лиз Одиночка Свободной Любви. Теперь только так и стану ее называть. Лиз Одиночка Свободной Любви.

– Никаких обид, маленький, – застенчиво улыбнулась она Джиму.

– И не думал обижаться, любовь моя. Пока ты хочешь отрываться и счастлива, я тоже счастлив, – сказал он с улыбкой и, склонившись, поцеловал ее в плечо.

– Клэр, тебе совершенно необходимо отправиться вечером домой и попользовать «Игривого Кролика». А потом, сразу после, позвонишь мне и расскажешь, – загорелась Дженни.

– Нет, сразу так, с бухты-барахты, ей на первый раз «ДК» не нужен, это ей на всю жизнь рубец оставит. Ей нужно сначала привыкнуть пользоваться игрушками. Кто-нибудь купил тебе пулю? – походя спросила Лиз, бросив взгляд в мою сторону. – Пуля – это самое лучшее для тебя на первый раз: маленькая, шуму мало, а мощь такая – полный улет, – пояснила Лиз. – Секунд тридцать у тебя займет, максимум.

Неужели эти люди на полном серьезе обсуждают за обеденным столом, как мне самой себя довести до оргазма? Интересно, а инструкции по сборке книжной полки они бы зачитывали с такими же лицами? Вставьте задвижку А в интимное место и поверните. Да что ж тут такое творится, люди?

– Извини, – обратилась я к Картеру. – Обычно моя интимная жизнь не становится темой разговора за ужином.

Он был единственным за столом, кто еще слушал меня, поскольку все остальные… блин! Все еще вели разговор о моей репродуктивной системе.

– Может, ей голубого дельфина стоит попробовать? Это такая прелесть: такой обтекаемый, такой носик заостренный, восхитительные глазки и плавничок! Она могла бы всю картину себе представить, как он плывет с ней по каналу! – заливалась соловушкой Дженни.

Картер рассмеялся и ободряюще улыбнулся мне, после чего у меня родилось странное желание подобраться к нему через стол и лизнуть.

– Хорошо, теперь меня разбирает любопытство. Пули, кролики, дельфины… о чем, собственно, речь? Хочется глянуть на все эти штуковины и на что они способны. Клэр, сходи к машине и принеси их, – приказал Дрю, доставая из кармана мобильный телефон. – Тут где-то должна быть видеокамера… – бормотал он, нажимая кучу кнопок.

– Хм, нет. И не подумаю приносить вибраторы, получение которых я не подтверждаю и не опровергаю. Так что заткнитесь и ешьте свой ужин – все вы.

– Какая жалость, что у того парня, Макса, не было при себе пули. Ты смогла бы получить хоть какое-то удовольствие до того, как заявился его папаша, – рассмеялась Дженни.

– Ууу-у, это тот самый парень, о котором ты говорила, когда в дверь вошла? А что произошло? – спросил Дрю, разом позабыв про съемку любительского порно на мобильник.

– Нет. Решительно нет, – запротестовала я.

– Давай, Клэр, не велика беда, просто ответь, и все, – со смехом настаивала Дженни.

– Давай, Клэр, – уговаривал Дрю, а я сидела, сложив руки, и смотрела на него исподлобья, как на лунатика.

– Ответь! Ответь! Клэр! – безжалостно скандировали Дрю с Дженни, силясь совладать со смехом.

– Ну, не огорчайся, Клэр. У каждого случались накладки. Черт, да вот возьми Картера, у него раз был секс с девственницей в колледже, когда он был пьяный, а он так и не выяснил, как ее зовут, – выпалил Дрю.

Где-то там, на небесах, плакал от сострадания младенец Иисус. Или, может, это в ушах у меня звучали стоны собственного умирающего достоинства. Уверена, мы с Джимом и Лиз выглядели так, словно только что стали свидетелями ужасной автомобильной аварии. И, по сути-то, так оно и было. У меня было такое чувство, будто весь стол оказался опоясан лентой, какой полиция огораживает место преступления: «Проходите, проходите, граждане, тут не на что смотреть – всего-то осколки моего раздавленного самоуважения».

Совершенно уверена, что у меня дыхание перехватило, а Лиз толкнула Джима в грудь, чтоб тот закрыл рот, который так и оставался широко раскрытым, не выбросив из себя до конца фразу: «Какого лешего такое и впрямь творится?!» С минуту я пыталась понять, не является ли устроенный ими балаган одним тщательно продуманным планом, цель которого – заставить меня обмолвиться и признаться. Все сидящие за столом – исполнители этого жутко коварного плана? Я обратила взгляд на Картера, по его реакции и виду поняла, как ему неловко, что он вовсе не собирался свернуть мне шею за сохранение от него тайны, о которой он знал, и он знал, что я знала, что он знал.

Таааак!

Я принялась нервно притопывать, нога у меня ходуном заходила вверх-вниз. Лиз под столом протянула руку и положила ладонь на мое колено.

– Дрю… Господи… старик, – бормотал Картер, недовольно качая головой.

– Клэр…

Я перебила Лиз. Она обратила ко мне взгляд, в котором ясно читалось: вот она, идеальная возможность все прояснить, – только я к такому повороту еще не была готова. Разве можно вот так, через стол, на глазах у народа? Неожиданно меня понесло:

– Так вот, когда-то мы с этим парнем, Максом, вместе в баре работали. Ну, стали добрыми друзьями, и, казалось, у нас было много общего.

Я удобно обошла стороной то, что составляло главный наш общий интерес: в то время мы оба были родителями-одиночками.

– Несколько лет назад мы старались найти поддержку при оформлении всяческих выплат. Отец Макса, недавно овдовевший, вышел на пенсию и перебрался в квартиру над гаражом. Лето было в разгаре, все мы сидели дома, смотрели кино. Его отец решил собраться и отправиться на несколько часов порыбачить. Так что он уходит, а мы принимаемся возиться на диване.

Все сидевшие за столом перестали жевать и уставились на меня, пока с моих уст непрерывным ручейком лился этот рассказ.

Поверить не могу, что делаю это. Одно унижение прикрываю другим.

– Так вот, мы оба ниже пояса голые, и Макс без проблем попадает прямо куда надо. Ровно через две секунды открывается входная дверь, и входит его отец. Он слишком озабочен тем, как пройти в дверь со своей удочкой и коробом со снастью, чтобы обращать внимание на то, как мы шебуршимся на диване, пытаясь прикрыть голые задницы одеялом.

У Дрю плечи тряслись от молчаливого смеха, Картер же смотрел на меня сочувственно, а все остальные лишь головами кивали, поскольку уже слышали эту историю.

– Так вот, его отец проходит прямо в гостиную, усаживается посреди нее на пол, спиной к нам, и принимается разбираться в своем коробе, пространно сообщая нам, что озеро закрыто для рыбалки. А мы тем временем у него за спиной устроились себе на диване под толстым ватным одеялом – на дворе середина июля, заметьте.

– Вовсе никаких подозрений не вызывает, – пошутил Картер.

Наконец, собрав волю в кулак, я решилась взглянуть на него и, когда убедилась, что он не смеется надо мной, сделала глубокий вдох и продолжила:

– Ну да, совсем никаких, если учесть, что у Макса в доме кондиционера не было, а в тот день жара стояла под девяносто восемь градусов.

Дрю изумленно покачал головой:

– Так и как же вы, черт побери, вывернулись?

– Ну, я-то сидела, объятая страхом, а Макс стал копаться в диванных подушках, отыскивая свои боксерки. И чем больше он копошился, тем больше одеяло грозило сползти с моих голых по пупок ног. Я вцепилась в него мертвой хваткой, а отец Макса в паре шагов от нас все бормотал про приманку да наживку. Наконец-то Макс отыскал трусы с шортами и взялся влезать в них под одеялом. А я тем временем, по-прежнему накрепко вцепившись в одеяло, ощупью искала свое нижнее белье, но никак не могла его найти. Но вот наткнулась на шорты и быстренько натянула их. Когда Макс откинул одеяло с наших колен, я едва победный клич не издала, потому что у меня по спине уже струйки пота бежали от напряжения.

Рассказ мой всех позабавил, и в данном случае я не слишком-то возражала – лишь бы они перестали трепаться о том, как мне саму себя ублажить, или о промахе Картера, пустившего кровь невинности.

– Клэр, ты забыла про самое смешное, – напомнил мне Джим.

– А-а, ну да. Так вот, когда Макс сдернул с нас одеяло, мои трусики, должно быть, запутавшиеся где-то в складках, порхнули в воздухе и попали прямехонько в затылок его отцу.

– И что же ты сделала? – спросил Картер.

– То, что и всякая уважающая себя взрослая женщина, окажись она на моем месте: вскочила и сломя голову бросилась вон из того дома, притворившись, что ничего такого вообще не было.

* * *

Остаток вечера прошел вполне прилично. Правда, каждую пару минут, стоило разговору стихнуть, Лиз делала мне большие глаза и кивала в сторону Картера. Она всерьез ожидала, что я выболтаю тайну всей моей жизни прилюдно и мимоходом, то есть между сменой блюд на ее ужине.

«Благодарю, яблочный пирог получился великолепный. А вам известно, что «яблоко» происходит от латинского слова «alum», что означает «ты меня обрюхатил»?»

После того как с ужином было покончено и Лиз отправила мужчин мыть посуду, мы с ней и Дженни взялись за мозговой штурм, сочиняя названия для бизнеса. Остановились на трех, которые нам очень нравились и из которых мы никак не могли выбрать лучшее. Рано обрадовались! Когда к нам присоединились парни, все наши задумки сразу же полетели к чертям собачьим. Нет, на самом деле, просто удивительно, как быстро они проделали путь от нуля до гадости.

«Пластик и мастик».

«Петушки и пирожки».

«Секс и конфетки» (разрешаю догадаться с одного раза, чье это предложение).

«Мази и крема».

«Ловкие дамские пальчики».

«Петушиные колечки и крендельки».

Я сидела на диване и все время изображала заинтересованность, хотя только тем и занималась, что не сводила глаз с Картера. Всякий раз, когда он улыбался, у меня возникало ощущение, будто я в открытом космосе и у меня воздух в баллоне закончился, просто безумие какое-то. Я ведь даже толком ничего не знала о его характере, семье, увлечениях. Подумаешь, разок пообжимались?

Всего лишь парень, с которым мне суждено было провести одну-единственную ночь, кому я сочла вполне возможным принести в дар самое главное, что способна подарить девушка, – свою чистоту. Той малости, что я провела с ним, вполне хватило для неувядающих воспоминаний о том, как мы оба похожи. Мне пришлось исключительно в одиночку это «воспоминаньице» любить, лелеять и лепить в надежде изваять нечто, напоминающее хорошо воспитанного ребенка, которому не понадобятся годы терапии из-за моего родительского неумения.

Впрочем, никакие сходства наших характеров или взаимное влечение в данный момент не имели никакого значения. Стоит мне только сказать ему, что он отец и у него есть сын четырех с половиной лет, он, наверное, возненавидит меня. У меня-то, по крайности, девять месяцев были, чтоб к этой мысли привыкнуть. Ну, какой одинокий роскошный мужчина, едва разменявший третий десяток, захочет, чтоб ему сообщили, что отныне и до конца жизни ему предстоит тащить на себе гигантскую ответственность?

Когда я ему скажу, он должен в горы умчаться. Вскрикнуть, обернуться и бежать… вроде персонажей из мультиков, которые в пылу погони проскакивают через закрытую дверь, и становится видна одна только громадная дыра в дереве, по форме повторяющая очертания бегущих. Мне необходимо просто подготовиться к такой, в общем-то, предсказуемой и нормальной реакции. И не в том тут дело, что я могла бы обвинить его. Это совершенное безумие! Мы с Гэвином вполне отлично жили сами по себе – до сих пор, во всяком случае. Нельзя тосковать по тому, чего у тебя никогда не было. Если он предпочтет никогда не заговорить с нами вновь – так тому и быть.

Тогда почему же сама мысль о подобном финале повергает меня в печаль?

Я бросила взгляд на часы и поняла, что уже почти десять вечера. Надо отправляться домой и освободить папку от добровольного заточения в одной камере с ребенком.

– Эй, ты куда это засобиралась? Еще и десяти нет, – воскликнул Дрю, когда я встала с дивана и направилась в прихожую забрать свое пальто.

– Извините, мне нужно домой, к сы…тирку кое-какую закончить, – произнесла я, запнувшись на слове.

Черт, слово «сын» едва с языка не соскочило. Елки! Надо было просто произнести это слово – и делу конец. Лиз от моей почти-оговорки поморщилась, а Джим кашлянул.

– Я тебе позвоню завтра, и мы еще кое о чем переговорим, – выговорила Лиз, поднимая брови.

Понимаю, под «еще кое о чем переговорим» она имеет в виду, что душу из меня вытряхнет за то, что я сегодня ничего не сказала Картеру.

Супер, жду с нетерпением.

Помахав всем на прощание ручкой, я быстро пошла в прихожую. Только успела пальто надеть, как из-за угла торопливо вышел Картер.

– Слушай, я тебя до машины провожу, – сказал он и с улыбкой открыл передо мной входную дверь. А я стояла идиотка идиоткой и пожирала его глазами. Надо ему сказать. Прямо сейчас, пока мы тут стоим один на один.

«Слушай, ты не помнишь меня, но я и есть та самая девушка. Девственница, которую ты, э-э-э… ну, пять лет назад, и… Как думаешь, что? Получился мальчик!»

Озвучить эти мысли я не смогла. Понурившись, быстренько проскользнула в дверь, сбежала по ступенькам, торопясь к машине и держась как можно дальше от него. Лиз вроде сказала, будто Картер что-то там такое говорил Джиму про свою «таинственную девушку», которая шоколадом пахла? Мне было страшно и не хотелось, чтобы он кончики этого клубка загадок связал воедино. Не сейчас. Мне нужно побольше времени. Нужно сообразить, что сказать, и выяснить, что он за парень на самом-то деле. Хотел ли он детей вообще? Намеревался ли остаться в городе надолго или собирался перекантоваться до очередного перевода? Может, у него еще шестеро детей по всему свету разбросаны, с которыми он знаться не желает. О боже, а что, если он решит, что хочет стать Гэвину отцом, и приживется тут, потом что-то случится с матерями всех его внебрачных детей, он вдруг окажется их опекуном, и у нас будет не один, а сразу семеро детей? И все они будут ненавидеть нас, ведь нас никогда не было с ними рядом, а Гэвин с головой уйдет в уличную жизнь, научится обманывать ради наркотиков, потому что в минуту отчаяния к нему подкатит какой-нибудь уличный оборванец и уверит его, что «один разочек не считается»… Героин НЕ заломит. Мне нужно побольше времени. Нужно составить план, как вывести Гэвина на свет божий. И еще мне надо успокоиться. Ведь Картер вовсе не добивался моего внимания и не просил меня о новой встрече. Он был мил и проводил меня до машины. На том и сказке конец.

Картер последовал за мной и остановился у багажника, когда я, открыв дверцу машины, повернулась к нему.

– Мне бы хотелось снова увидеться с тобой, Клэр, – мягко выговорил он.

– Ну, давай, попробуй нежно разделать меня мотопилой, – пробормотала я, стоя у открытой дверцы.

У него челюсть отпала, и на секунду мне показалось, будто у него на лице промелькнуло выражение узнавания. Что такого? Я просто процитировала свой любимый фильм. Сама не соображала, что бормочу. Какая-то непустяковая сумасшедшая частица меня желала, чтоб он вспомнил, сложил два и два и понял: я и была той девушкой с вечеринки в общаге. Мы ж с ним, считай, целиком весь фильм «Смертельное влечение» наизусть вспомнили, пока в пиво-понг играли. Перекидывались фразочками туда-сюда, пока в боках от смеха не закололо. Увы, его молчание доказывало: может, какие-то воспоминания обо мне у него и оставались, только они наглухо заперты в его подсознании.

– Позвони мне. Лиз даст мой номер, – выпалила я, не дав себе времени передумать. Быстренько втиснулась в машину, завела ее и рванула по подъездной дорожке, бросая взгляд за взглядом в зеркало заднего вида, глядя, как с каждым разом Картер, все еще стоявший у входа, делается все меньше и меньше.

 

10. Соблазн и сладости… и полная неразбериха

Весь ужин я откровенно разглядывал Клэр. На душе щемило оттого, что каждый, казалось, норовил поддеть ее, ткнуть и покопаться в грязном белье, ущемить ее самолюбие, только она от смущения делалась еще милей. Щеки алели, блестящие глаза потуплены, потягивает мочку левого уха.

Что со мной? Взял и словцо «милей» в ход пустил, словно про щенка какого-то речь веду. Погоди, нескладно как-то звучит, хотя, если б она и была щенком, то уж, наверное, совсем особенным, потому что к ней магнитом так и тянет. Какому псу не захотелось бы такой красотке вставить? Надо бы перестать смотреть канал Discovery – запарила уже эта «Планета животных». Вставлять не вставлять, а только Клэр – не щеночек. Точка.

До конца ужина я дотянул с трудом. Лазанья была потрясная, только я ни о чем другом и думать не мог, как о Клэр, удовлетворяющей себя вибратором.

Или своей рукой.

Или вибратором и своей рукой.

Или вибратором, своей рукой и моей рукой.

«Ну вот, привет тебе, мистер Всталстолбом».

Когда я думаю об этой прекрасной незнакомке, с которой едва успел познакомиться, со мной явно творится что-то неладное. Максу этому я бы с удовольствием открутил башку за то, что тот касался ее, целовал и даже практически влез в нее. А когда она всю историю до конца рассказала, захотелось просто разыскать его, показать на него пальцем и высмеять на весь штат. Это ж какой свиньей надо быть, чтоб лезть на женщину на диване в доме, где живет его отец? В доме, куда тот входит-заходит, когда ему вздумается! Поистине ловкач, братан. Снимаю шляпу, ты облажался. Тут я вовсе перестал ревновать к этому парню. Нет, не он, а я жажду показать ей, как должен действовать настоящий мужчина. Пусть ей повезет, она узнает, что упустила.

Точно, потому как я – король-медонос. Мой член способен заставить взрослых женщин рыдать на улице.

Чем больше мужчины пили пива, а женщины старались выдумать всякие названия для бизнеса Лиз и Клэр, тем больше все глупели. Я не понял, почему они отбросили название «Карамельки: лижи всласть». Блестящий вариант! Мое разгоряченное воображение рисовало картину, как я вылизываю горку разноцветных фруктовых леденцов. Выливаю сироп Клэр на живот и скольжу по сладостному следу.

Тут я вспомнил, как однажды в школе, классе в пятом-шестом, спрятал у себя в шкафчике вынутую изо рта половинку леденца, а та как-то завалилась в ящик. Когда через месяц нашел, к леденцу прилепились три носка, карандаш и пластиковый солдатик.

Стоило мне на нее глянуть, как она быстро отводила взгляд. Наверное, она тоже с меня глаз не сводила? Она прелесть, хоть и скромная! Дрю прав. Пора перестать фантазировать о девушке, которую мне уже больше никогда не увидеть. Боже правый, это было пять лет назад! Я вел себя как какой-то лапочка, хватавшийся за соломинку мизерных сведений о той девушке. Насколько мне известно, сейчас она похожа на Ленивца из «Ледникового периода», и пахнет от нее так же. Пробовал забыть о ней, связавшись с Тэшей пару месяцев спустя после той вписки в общаге. Почти пять лет прошло, а я никак не отделаюсь от привычки фантазировать о той, кого никогда больше не увижу. Вообще-то, справедливости ради, мне с самого начала следовало бы знать, что Тэша и я – не лучший выход. Большую часть совместного времени мы проводили в дрязгах – то о том, то о сем, то ни о чем. В Тэше сидела жилка ревности на грани психоза, и она злилась, что я не завожусь, когда другой мужчина бросал взгляд в ее сторону. Мне бы следовало найти такую, как Клэр: милую, забавную и толковую, без «обратной стороны». Прямо передо мной находилась красивая женщина, возбуждавшая во мне непристойные мысли просто оттого, что я видел, как она дышит. Это мой шанс избавиться от фантома прекрасной незнакомки!

Помимо ревности и скандалов, известна была одна из главных причин, по которой нам с Тэшей долго было не протянуть: просто я не в силах был отдаться этим отношениям целиком и полностью, не мог перестать мечтать о том, что где-то там все еще могла находиться она. Кроме того, девиз Тэшиной вагины совпадал с кричалкой сотрудников «Макдоналдса»: «Обслужено больше десяти миллиардов».

Я отвлекаюсь.

Чтобы положить конец моей глупой привязанности к какой-то безликой таинственной девушке, которая вполне могла оказаться плодом моего воображения, я должен предпринять попытку не упустить ту, что сидит напротив меня. В противном случае мне предстоит весь век оставаться одному. Я чересчур увлекся размышлениями о своей жалкой жизни и не сразу заметил, что Клэр уже не сидит напротив меня, а поднялась, собираясь уходить. Очнулся я, когда она уже завернула за угол в прихожую.

Я сидел, не сводя глаз с ее спины (ну, хорошо, с ее попки), довольно долго, Дрю даже хлопнул меня по руке. Не очень-то таясь, он кивнул головой в ту сторону, куда она ушла, и я вдруг понял, что все взгляды устремлены на меня. Народ смотрел на меня, словно бы говоря: «Чего ты ждешь-то?» Лиз, сощурившись, глядела на меня, и, врать не стану, на меня от нее малость страхом повеяло. Вскочив с дивана, я бросился из комнаты и догнал Клэр, когда она уже застегивала пальто. Обогнув ее со спины, я открыл дверь и встал рядом.

Клэр удивилась моему появлению, встрепенулась, услышав звук моего голоса и увидев, как я открываю дверь. Я гипнотизировал ее. Нет, это она приворожила меня. Я должен поцеловать ее. Должен почувствовать ее вкус на своих губах. Целовать ее – это так же важно и необходимо, как дышать. Эта женщина сводит меня с ума. Я не успел выставить себя полнейшим козлом, распустить слюни или прижать ее к стене, чтоб наброситься на ее губы: Клэр повернулась и метнулась в дверь, не сказав мне ни слова после того, как я заявил, что провожу ее до машины. Во мне жила безотчетная потребность провести с ней побольше времени, удержать. Хотелось узнать, что заставляет ее краснеть (не считая разговора про ее пустую одинокую пещерку), что за песня часто звучит на ее планшете, какая у нее любимая книга. Хотелось услышать, как она произнесет мое имя.

Меня трясло от вожделения: вкусить, познать, услышать, как звучит мое имя в ее придыханье, крике, вопле.

Вот только это я ей и сказал. Ну, не все это, конечно. Не хотел нарваться на запрещающий знак. Но вот уголки ее рта дернулись вверх, когда я назвал ее по имени. Это радость? Секунду она колебалась: вот-вот сядет в машину и рванет прочь, оставив меня без ответа. Замешательство? Потом она пробормотала что-то, что я за ревом мотора у соседней двери едва расслышал. Что она сказала?

«Спроси, какое у меня любимое кино».

Она перебила мои мысли, попросив позвонить. К тому времени, когда я вспомнил, откуда мне известна эта фраза, ее машина катила по улице.

* * *

Следующие две недели мы с Клэр каждый вечер болтали по телефону. К сожалению, на заводе меня поставили в ночную смену с переработкой, так что первые несколько недель не было времени, чтобы повидаться. Единственное свободное время поговорить появлялось у нас обоих каждую ночь во время моего первого пятнадцатиминутного перекура около полуночи. Я каждый раз извинялся за то, что звоню ей в такое поганое время, но она уверяла, что это совершенно идеально. Впервые в жизни я рвался на работу, потому что знал, что услышу голос Клэр. Дрю, работавший на конвейере напротив меня, получал удовольствие, глядя, как я спешил уединиться в каком-нибудь дальнем тихом уголке завода, чтобы оттуда позвонить. В первый раз он спросил, куда это я отправился. Когда я безмолвно прошел мимо, он последовал за мной, криком оповещая всех, кто попадался по пути, что я ночью звоню престарелым родителям, чтобы известить их о том, что вышел из клозета. Меткий удар в пах отнял у моего друга, помимо прочих желаний, желание вмешиваться в мое личное пространство. Однако люди до сих пор ко мне подходят, хлопают по спине, осыпая поздравлениями.

Всего пятнадцать минут, украденных у ночи, мы с Клэр говорили ни о чем и в то же время обо всем. Я рассказал ей, как рос с двумя старшими братьями, утвердившими во мне веру в бродячее страшилище и подговорившими своих приятелей попроказничать вместе. Они внушили мне, будто они Санта-Клаусы и мне ни за что больше не получить игрушки, если я не приберусь в их комнатах, напялив на голову их трусы.

Клэр рассказала мне, что ее родители развелись и что она решила жить с отцом, которого я еще не видел, но уже побаивался. На прошлых выходных его пригласили на день рождения. Там завязалась драка, он попытался унять драчунов, а один из них возьми и ляпни: «Дедуля, ты-то куда лезешь?» Отец Клэр одним ударом сбил недоумка с ног и бросил: «А ВОТ КУДА лезу, засранец». Конечно, для Клэр ее отец был плюшевым мишкой-гигантом. Только там, откуда я родом, не спешат встретиться с плюшевым медведем ночью в темном закоулке из страха, что тот с тебя скальп снимает или своими когтями на твоей заднице распишется.

С прискорбием, откровенно рассказал ей о Тэше и о причине нашего разрыва. Хватило ума оговориться, что совсем запутался и не уверен, а любил ли я Тэшу когда-нибудь по-настоящему или просто время с ней проводил, пока не встречу свою любовь. Вот о чем я больше с Клэр не говорил, так это о том случае в колледже, о котором тогда за ужином трепался Дрю. А Клэр об этом никогда и не спрашивала, за что я ей признателен. Как ни легко было говорить с Клэр про Тэшу, все ж, мне казалось, что не стоило говорить с ней о женщине, лет пять являвшейся мне во снах. Клэр была очаровательна, умна и обладала тонким чувством юмора, и мне не хотелось, чтобы на наши отношения бросил тень какой-то глупый сон. Чем больше я беседовал с Клэр и узнавал ее, тем яснее становилось: она именно та девушка, которую я ждал все эти годы. По моим ощущениям, большую часть времени мы говорили все-таки обо мне, чем о ней. Но, когда я озвучил эту мысль, она лишь засмеялась и заявила, что ей почти не о чем рассказывать, жизнь ее была такой скучной и однообразной, что обсуждать нечего. И все же с каждым телефонным разговором я проникался к ней все большим доверием и открывал для себя что-то новое. Мне никогда не будет скучно с этой женщиной. Я готов был потратить столько времени, сколько потребуется, чтобы узнать про нее все.

Наконец, прослонявшись пятнадцать дней на работе по укромным уголкам подальше от шума машин, чтобы послушать мягкий хрипловатый голос Клэр, каким она говорила со мной, свернувшись в клубочек под одеялом у себя в постели, мне представилась возможность вновь повидаться с ней. Руководство завода наконец-то предоставило мне выходной в субботу. С великой радостью и гордостью я провел его, разглядывая магазин Клэр и Лиз (ну, хорошо, иногда я смотрел на попку Клэр). На прошлой неделе Клэр прислала мне несколько фоток на мобильник, и, насколько я мог судить, они сильно продвинулись в благоустройстве своего небольшого предприятия. Если честно, даже если бы мне предстояло увидеться с Клэр на какой-нибудь свалке, плевать, лишь бы быть с нею рядом – остальное не имело значения.

В субботу, в десять утра, я добрался на машине по адресу, который дала мне Клэр, и припарковался возле магазина. С минуту я сидел в машине, барабаня пальцами по баранке. В ту ночь я и трех часов не спал. Все ворочался, вскидывался, думая про то, как снова увижу Клэр и окажусь к ней так близко, что смогу прикоснуться. Впрочем, врать не собираюсь: бессонную ночь мне устроила фраза, которую она рассеянно бросила во время последнего телефонного разговора. Она уже второй раз произносила ее в моем присутствии, и, как ни пытался я выбросить эту фразу из головы, в ней опять всплывала все та же глупая ноющая, как боль, мысль о той. Фильм «Смертельное влечение» перевидало множество народу. И на самом деле фраза «разделай меня нежно мотопилой» в наши дни вполне могла стать чем-то вроде расхожей замены привычному «ни хрена себе!» или «блин!».

Угу, эт-точно.

То, что она употребила это выражение, могло быть самым грандиозным совпадением в истории мира, или я попросту сел в сумасшедший поезд, направлявшийся прямо в Кукуград. Я взял мобильник из держателя, чтобы свериться со временем, и улыбнулся, глядя на фото Клэр, которое появилось на дисплее. Дрю обрушил на меня тонны чепухи, когда увидел эту картинку, но мне было без разницы. Я тайком попросил Лиз прислать мне снимок Клэр, и та с большой радостью это сделала. Присланный ею снимок был черно-белым портретом, снятым с близкого расстояния: лицо Клэр, чему-то безудержно смеющейся и как бы закрывающейся рукой, через расставленные пальцы которой были видны ее прекрасная улыбка, веселые искорки в глазах и ямочки на щеках. Это лицо ошеломляло, и мне оставалось лишь надеяться, что придет день и я сам увижу его таким наяву.

Я смотрел на изображение Клэр в своем мобильнике, и все мои смятения и сомнения уносились прочь, хотелось думать только о ней и не тревожить призраков прошлого. Выключив двигатель, я вышел из машины и наконец-то хорошенько осмотрел здание, у которого остановился. Оно оказалось больше, чем мне представлялось, и снаружи выглядело превосходно. Сквозь переднюю витрину я увидел Лиз, находившуюся, должно быть, на своей половине магазина, а потому, обойдя машину, я направился прямо к входной двери. Только я сделал несколько шагов по дорожке и встал как вкопанный: прямо на меня летел маленький мальчишка, размахивая руками-ногами так, что места свободного не оставалось.

– Гэвин, а ну кондехай взад!

Моя рука непроизвольно взметнулась, и я ухватил мальчишку сзади за рубаху, прервав его попытку вырваться на волю. Ко мне уже трусил какой-то мужчина лет пятидесяти на вид.

– Уф, спасибо, что остановили его, – сказал он, глядя на мальчика сверху вниз с такой суровостью на лице, что я бы съежился, обратись его взгляд на меня. Я отпустил рубашку – теперь маленькому беглецу никуда не убежать: попался.

– Гэвин, сколько раз тебе говорить, что нельзя нестись как угорелому, как только выйдешь из машины? Ты должен взять меня за руку.

Малыш пожал плечами:

– Не знаю. Пуоста я поспесил докондехать до лавки с морррозеным, пока оно все не рррастает.

Я прикрыл рот ладонью, пряча улыбку. А сообррражалка у этого сорванца работает! Бедный дядька-сопровождающий только глаза на него сурово вытаращил и вздохнул.

– Хотите оставаться в здравом рассудке – не заводите детей, – посоветовал он мне, прежде чем взять мальца за руку и пойти дальше.

– Спасибо за совет! – крикнул я им вслед, когда большой и маленький уже входили в соседнюю лавку с мороженым.

Тут Лиз заметила меня в окно и открыла дверь:

– Доброе утро! – радостно приветствовала она, когда я вошел.

Куда ни глянь, всюду нижнее белье: висящие на вешалках и разложенные на столах бюстгальтеры, трусики и всякое прочее в оборочках и кружавчиках. Сразу захотелось припрятать мужское достоинство подальше: пусть себе не шевелится и в глубь тела куда-нибудь прячется. Я не против посрывать с какой-нибудь прелестницы всю эту экипировку, но стоять посреди зала в окружении этой мишуры – тут есть отчего сбрендить и начать искать свое женское начало.

Етит твою, это еще ЧТО?

– А это маска-уздечка, Картер. Как я понимаю, тебя садомазохизм не привлекает? Напрасно. Сейчас это очень модное направление. Сколько оттенков серого, ты знаешь? – на полном серьезе спросила Лиз, перехватив мой взгляд.

– Э-э, я… хм…

Чего это тут вдруг так жарко стало?

– Ты когда-нибудь свою партнершу связывал? Хлыстами, плетями пользовался? Анальными играми тешился? А секс втроем пробовал? Как, по-твоему, приятнее: доминировать или подчиняться? Жертва, когда ты последний раз проверялся на венерические заболевания?

– Что?! То есть я…

– Сколько у тебя было половых партнеров за последние пять лет? Осуждался ли ты за сексуальные преступления против человека, животного или растения?

– ЭЛИЗАБЕТ!

Уф, слава богу. Кажется, я никогда так не радовался, заслышав голос Клэр.

– Учти, я с тебя глаз не спускаю, – шепнула Лиз, оглядывая меня сверху донизу и поочередно указывая растопыренными указательным пальцем и мизинцем на свои глаза, потом на мои.

– Заметил и вполне оценил, – негромко бросил я, проходя мимо нее к проходу за кассой, где в данный момент, подбоченившись, стояла Клэр. Она пробовала испепелить Лиз взглядом и так увлеклась, что не заметила, как я подошел. Невероятно, но она казалась мне еще прекраснее, чем в прошлый раз. Может, это оттого, что теперь я знал ее куда лучше прежнего? Волосы у нее были собраны вверх в небрежный хвостик, светло-каштановые прядки свешивались вокруг лица. Я заметил пятно от муки или сахарной пудры у нее на щеке: захотелось смахнуть его. Моя плоть напряглась, стоило только мне подумать о вкусе ее кожи.

– А с тобой, Лиз, я разберусь позже, – пригрозила Клэр.

– Сделай одолжение, закрой варежку и уноси отсюда свою крутую попочку на кухню, где тебе и положено быть, чревоугодница!

Клэр глаза закатила и дернула головой.

– Пойдем, я покажу тебе свое место в магазине.

И она взяла меня за руку, словно естественнее этого жеста ничего на свете быть не могло. Когда я почувствовал прикосновение ее кожи, то с трудом смог заставить ноги пошевелиться. Хотелось просто стоять и любоваться ею. Клэр улыбнулась мне, повернулась и мягко потянула меня за собой. Мы шли через склад магазина Лиз, и я изо всех сил старался не потянуться и не ухватить Клэр за талию. Она опять надела джинсы! Эту красотку в джинсах следовало бы объявить вне закона. Когда ее аппетитную попку обтягивали джинсы, мой мозг отказывался работать.

– А вот и моя половина «Соблазна и сладостей», – горделиво произнесла Клэр, когда мы вышли из склада Лиз и оказались на кухне. Все еще держа меня за руку, она провела меня по периметру своей кухни, все показывая и обо всем рассказывая. Если в магазине у Лиз все было в темных тонах и роскошных тканях, то на половине Клэр было светло, много воздуха и все в ярких красках. Три приоконные стены она выкрасила в светлый цвет шампанского, а четвертую – в нежный пепельно-розовый. Сразу за прилавком стена шла от потолка ровно настолько, чтобы на ней уместились три большие доски, на которых мелом было выписано все, что могла предложить кондитерская, и указаны цены. Ниже досок стена заканчивалась, и можно было заглянуть прямо в кухню. По всему помещению висели и стояли картинки в рамках, изображающие разнообразную выпечку и сладости с высказываниями, имевшими отношение к бизнесу Клэр. На одной стене висела окрашенная в коричневое с розовым деревянная вывеска, гласившая: «На деньги не купишь счастья, но на них можно купить шоколад, что, в общем-то, то же самое». А на другой, желтой с коричневым, висевшей у двери, было выписано: «Сбалансированная диета – это по пышке в руках: и в той, и в этой». Уж не говоря о теплой, манящей атмосфере, один только аромат тут настраивал тебя на позитивный взгляд на мир. Впервые запах шоколада не тревожил меня, как обычно. Может, оттого, что Клэр стояла совсем близко, и я ни о чем другом думать не мог, как о том, чтоб ощутить ее вкус. Желанный и живой, а не эфемерный вкус разочарования, которое преследовало меня, как запах горького шоколада. Я придвинулся к ней на шаг, заметив про себя, что она не отодвинулась и руки не отняла: добрый знак.

– «Соблазн и сладости» – прикольное название. Наверное, куда больше подходит, чем какой-нибудь «Минет и выпечка».

Клэр нервно хохотнула, но не двинулась с места, где мы стояли, чуть касаясь друг друга. Так близко, что я видел, глаза у нее не просто влажно-карие. В них поблескивали крохотные золотые искорки, словно кто-то в эти глаза пригоршню сияния подбросил.

– Место выглядит потрясно, – сообщил я ей, еще на шаг продвигаясь в ее сторону, раздираемый желанием быть к ней как можно ближе. Приблизившись к ней вплотную, я скользнул ладонью в ее ладонь, и пальцы обеих наших рук переплелись. Клэр сглотнула, нервно облизала губы, но не двинулась с места.

– Спасибо, – тихо произнесла она, упершись взглядом прямо в мои губы.

Она что, не против, чтоб я ее поцеловал? Это мне следовало сделать? Запросто склониться и прижаться своими губами к ее губам? Почему я чувствую себя как двенадцатилетний несмышленыш? И как перестать задавать себе эти занудные вопросы?

Я сделал последний шаг: никакого расстояния меж нами уже не было. Выпустил ее руки, чтобы своими обвить ее, обхватить пониже поясницы и притянуть всем телом к себе. Ее руки разом уперлись мне в грудь, но она не оттолкнула меня. Положила мне руки на грудь и наконец-то посмотрела мне в глаза.

– Тут приятно пахнет. Ты что готовила? – тихо спросил я, склоняя голову все ниже и все ближе к ее губам, благодарный, что она наконец-то оказалась в моих объятиях, и пораженный тем, как уютно она в них себя чувствовала.

– Н-ничего, – слегка заикнувшись, выговорила она. – Просто составляла список всего, что необходимо заказать, да расставляла муку по полкам.

Я застыл, мои губы едва не касались ее. Я ощутил на щеке ее дыхание… и заставил себя просчитать до десяти, чтобы не дать себе прижать ее к двери и самому не вжаться у нее между ног.

– Тут вроде как шоколадом пахнет, – прошептал я, поводя губами возле ее губ. От такой близости к ней я потерял всяческий контроль над собой. Две недели слышать один только ее голос было для меня мучительнейшей прелюдией на свете. Я поцеловал уголок ее рта, щеку и шею под самым ухом, глубоко вдыхая аромат ее кожи. Вся кровь бросилась мне в голову, и руки крепко сжали ее тонкую талию.

Тпру, опомнись!

Я чувствовал, как тяжко бьется сердце в ее груди, прижатой к моей, но только не от этого вся комната вдруг словно бы пошла кругом.

Такого не может быть. Какого, спрашивается, черта именно сейчас подсознание шутит со мной шутки? Я опять поцеловал ее в шею за ухом, только чтоб увериться, что я не теряю разум, и почувствовал, как Клэр содрогнулась в моих объятьях. Я опять глубоко вдохнул запах ее кожи, вороша носом мягкие прядки волос, лежавшие у нее на шее.

Иисусе Христе, я совсем перестал владеть собой. Как же это возможно-то, чтоб от нее так пахло? Я стоял и просто-напросто вдыхал ее аромат в себя. Пять лет искал-искал такое, а оно прямо здесь, в моих объятьях. И буду я теперь выглядеть полным извращенцем, потому как это явление доконает меня. Мне необходимо знать, что это за запах. А вдруг это какой-нибудь лосьон или еще какая-нибудь примочка и Клэр – по странной, жутко искореженной прихоти судьбы – ею тоже пользуется? Как только тайна будет раскрыта, я смогу наконец-то раз и навсегда избавиться от этой навязчивой идеи.

– Наверное, это всего лишь я. От меня всегда вроде как шоколадом пахнет, – шептала она, скользя руками по моим плечам, обнимая ими шею, ласково перебирая пальцами мои волосы на затылке. Что-то в этом ощущении от ее пальцев, скользящих по затылку, было настолько знакомое, что теперь пришел мой черед содрогнуться.

«Ты ведь просто фразу из «Смертельного влечения» вспомнила? Это ж мой самый любимый фильм. А у меня, типа, слабость есть к ловким, разумным брюнеточкам».

С минуту я ни вздохнуть, ни охнуть не мог: кусочки и обрывки прошлого с трудом пробивались и укладывались в сознании. Ее так приятно было держать в объятиях, словно бы они были ей как раз впору – или она уже побывала в них прежде…

Не надо, не будь дураком. Бесподобная Клэр, такая милая, красивая и прелестная девушка. Не путай ее с каким-то воспоминанием, в особенности сейчас – не надо.

«Ну, давай, разделай меня нежно мотопилой».

«Спроси, какое у меня любимое кино».

Прошлое, настоящее и глупые сны кружились в вихре моего сознания, пробиваясь на первое место. И совсем неожиданно вспомнилось, как я падаю поверх нее на какую-то непонятную кровать. Тело ее повсюду, где требовалось, было мягким, а кожа гладкой, и, касаясь их, я не мог насытиться. Она издала невероятные звуки, когда мой язык прошелся по коже ее шеи прямо под ухом. Вспомнилось, как туго я в нее проталкивался, как сжимал надрывно веки, до того у нее все было зажато и распалено, а мне не хотелось, чтобы у нас закончилось, даже не начавшись. Вспомнилось, как я медленно входил и выходил из нее, надеясь, что бог сделает это для нее приятным, потому что мне хотелось бы повторения, хотелось бы проделывать это вечно и только с ней. А на следующее утро я проснулся, вдыхая аромат шоколада, все еще исходивший от подушки и простыней, и в бессилии молился о том, чтоб удалось узнать, кто она такая.

Я отпрянул от Клэр настолько, чтоб видеть ее лицо. Вглядывался в ее глаза, желая, чтобы все-все воспоминания вернулись ко мне и пропало бы у меня это ощущение ловушки, расставленной в паутине. Ее пальцы продолжали теребить мне волосы на затылке – и все сходилось в одну точку.

– Какое у тебя любимое кино? – прошептал я.

Затаил дыхание в ожидании ответа. Следил, как менялось выражение ее лица: довольное, озадаченное, обеспокоенное. Что ее обеспокоило? Простой вопрос. Если только не…

Ее взгляд заметался у меня между глазами, я видел, как она сдерживала слезы. Видя ее глаза такими блестящими и беспокойными, я дал волю памяти и почувствовал, что не могу дышать: комок встал в горле. Перед моими глазами совершенно отчетливо всплыла картинка: я лежу на ней и, не моргая, смотрю ей прямо в глаза, подтягиваю вверх ее ногу и кладу так, чтобы она обхватила мне бедро. Вспомнил, как, не сводя с нее глаз, протиснулся в нее и заставил себя остановиться, когда увидел, что она быстро смахнула слезы.

Вспомнил звук ее затрудненного, словно от боли, дыхания, я даже спросил, в порядке ли она. Ответа так и не получил: она попросту застыла и повернула ко мне лицо с этими прекрасными блестящими карими глазами, притянула к себе мое лицо и страстно поцеловала. Лицо Клэр, глаза Клэр, тело Клэр…

– «Смертельное влечение», – одними губами произнесла она.

Этот шепот перенес меня в настоящее. Что я мог? Стоял да завороженно пялился на нее, не в силах поверить в свое счастье. Ликование от того, что она в моих объятьях, ее дыхание на моем лице, переливы ее смеха, то, как краснела она от смущения, – все вспомнилось. Как мы заговорщицки подталкивали друг друга плечами, играя в пиво-понг, какими мягкими и податливыми были ее губы, когда я поцеловал в первый раз… это была она. Это была Клэр.

– Мое любимое кино – это «Смертельное влечение», – повторила она, ошибочно принимая мое ошеломленное молчание за слабость слуха. Она пристально глядела на меня, словно желая, чтобы я вспомнил. Надеясь, что до меня дойдет в конце концов, отчего они с Лиз вели себя так странно, когда встретили меня. Отчего она так нервничала из-за меня в тот вечер, когда мы заявились на ужин к Джиму и Лиз, отчего изо всех сил старалась не встречаться со мной глазами. Отчего все за столом повели себя так, будто увидели призрак, когда Дрю заговорил о девственнице. Отчего за время наших многочисленных телефонных разговоров в последние несколько недель она не очень-то охотно делилась сведениями о себе: я уже знал про нее все. Она уже всем поделилась со мной в ту ночь так много лет назад.

– Это ты, – прошептал я, поднимая руку и укрывая ладонью ее щеку. – Елы-палы.

У нее вырвался слезливый смешок, она закрыла глаза и ткнулась лбом мне в подбородок.

– О, слава богу, – произнесла она будто про себя, но вполне громко, чтобы я услышал.

Взяв ее за подбородок, я поднял ее лицо так, чтоб мог видеть его:

– Почему ты ничего не сказала? Думала, наверное, что я – полный засранец?

Клэр ухмыльнулась.

– Думала. Поначалу. Лиз хотела надрать тебе задницу.

– Полагаю, до сих пор хочет, – невозмутимо бросил я.

Клэр улыбнулась, и у меня ноги сделались ватными.

– Честно говоря, я не знала, что и подумать, когда в первый раз увидела тебя, а ты ничего не сказал. Я посчитала, что ты – обычный засранец, у которого таким ночкам в колледже числа не было. Но после того, как Джим проболтался кое о чем, тобой рассказанном, Лиз довольно быстро сообразила, что ты, должно быть, в ту ночь просто напился в хлам, и где тебе было все обо мне запомнить. Я вообще, скажем для начала, до сих пор уживаюсь с представлением, что просто-напросто не очень-то западаю в память.

Она горько рассмеялась своим собственным словам: от такого удара по самомнению радости ей было немного.

– Даже не шути так. Ты хоть представляешь, как долго я тебя разыскивал? Каким свихнувшимся дуболомом считал меня Дрю, потому как я обнюхал все парфюмерные салоны, тщетно старался отыскать лосьон, пахнущий шоколадом, а ничто даже близко не подходило? Я уж начинал думать, будто выдумал тебя.

Снова притянув ее к себе, я уперся с нею лоб в лоб: боялся выпустить от страха, что она снова исчезнет. Как же только это на самом деле возможно? Дрю этому ни за что поверит. Я сам все еще не верю своему везению. Теперь, когда она была так близко, я чувствовал запах ее кожи безо всяких стараний, и губы мои сами собой растягивались в улыбку.

– Или ты в ту ночь не была такой же пьяной, как я, или у тебе просто чертовски хорошая память. Как, черт возьми, ты-то узнала меня? – спросил я.

Клэр уж было рот открыла, чтобы ответить, как вдруг дверь магазина распахнулась, мы оба повернулись, и она неожиданно быстро высвободилась из моих рук. В дверь влетел все тот же речистый мальчуган, и я рассмеялся, представив себе, что он опять утек от своего папаши.

– Мамочка! У меня есть морррозеное! – вопил он, бегом устремляясь прямо к нам.

Я стоял с раскрытым ртом, глядя, как наклоняется Клэр, как подхватывает малыша, который бросился ей в объятия. Снизу она бросила на меня взгляд, полный самого безудержного ужаса.

Елы-палы. У нее ребенок. Я пять лет ее разыскивал, а она трах-бах и заимела ребенка. Вот уж действительно, жизнь полна сюрпризов!

– Милая, этот сорванец в двух шагах от того, чтобы его посадили на детский поводок, какие продают в зоомагазине напротив. Или на строгий ошейник. Интересно, требуется разрешение на скрытое ношение чего-нибудь вроде тазера?

В дверь вошел тот самый папаша, с которым мы уже виделись, и я постарался не спасовать, пока тот шел к месту, где присела Клэр, все еще обнимавшая мальчишку. На лице у нее было такое выражение, будто ее подташнивает.

У Клэр, значит, тяга на старичков. Дядечке этому явно под пятьдесят. Меня б на ее месте тоже тошнило. Это уж чересчур. Она дотрагивалась до его старых сморщенных яиц. Спорить могу: когда он кончает, с его старческого кончика срывается лишь клубочек дыма. Наконец дядечка перевел глаза на меня и оглядел с головы до ног.

– А это еще кто? – спросил он, явно забыв по причине болезни Альцгеймера про нашу встречу всего несколько минут назад.

– Джордж! То-то мне недавно показалось, что я увидела, как подъехала ваша машина! – воскликнула Лиз, возникая на пороге со своей половины магазина, словно чертик из табакерки. И прямиком к Клэр, помогла той с пола подняться. Я уставился на аккуратно подстриженный затылок мужчины, поскольку подошла Лиз и тот отвернулся, чтобы обняться с ней. Твою мать, у него уж лысина пробивается.

Клэр то и дело переводила встревоженный взгляд со Старика Деда Мороза на меня и обратно. Я гадал, как он воспримет тот факт, что у нас с Клэр было кое-какое прошлое и почти все на мази всего за пять минут до того, как он явился сюда и помешал.

– Я спал с твоей женой, – заявил я, принимая боксерскую стойку и глядя на него в упор сверху вниз.

Все трое взрослых вытаращились на меня, даже не пытаясь скрыть непонимание на лицах.

– Ты спаув с моей Булей? Она тебе читава скажку на ночь? Папа говолит, она хрррапит.

Джордж сделал шаг ко мне, и тут я, признаться, струхнул. Какие там ни старческие у него яйца, а я был уверен, задницу он мне надерет легко. Или угробит, устроив так, будто несчастный случай вышел.

– Папа, – предостерегающе произнесла Клэр.

Папа? Твою ж мать! Я и впрямь засранец. У меня словесное недержание на нервной почве. Клэр, рассказывая об отце, как-то ни разу не назвала его имени. Это и есть тот самый человек, который разбил морду назвавшему его Дедулей. А я только что сказал, что сплю с его женой. Да он попросту укокошит меня.

– Блин! Я не спал с вашей женой, сэр. Произошла ошибка.

Джордж перестал надвигаться на меня, и, будь у меня в голове мозги, я б тут же закрыл рот на замок. Увы, я явно был пьян в тот день, когда раздавались такие замки.

– Я перепутал, сэр. Хотел сказать, что я спал с вашей дочерью.

Я слышал, как застонала Лиз, увидел, как изумленно открылся рот у Клэр.

– Только это не то, о чем вы думаете, – быстренько прибавил я. – То есть мы оба были взаправду, по-настоящему очень пьяны, и я даже не знал, кто она такая… только вот минуту назад узнал.

Боже ж мой, перестань. СТОП!

Одна бровь у Джорджа поползла вверх, и, клянусь, я слышал, как он хрустнул костяшками пальцев.

– Она пахнет шоколадом, и мне не нравится, когда меня отшлепывают, – продолжал мямлить я, впадая в панику.

– Господи Иисусе… – буркнул Джордж, качая головой.

Я заметил, как Клэр за спиной Джорджа чмокнула Лиз. Лиз же заходилась смехом. Ей, само собой, все это казалось забавным.

– Мне тоже не нравится, когда меня шлепают. Мамочка, ты ведь не будешь его отшлепывать, а?

– Да, мамочка, скажи нам. Собираешься ли ты отшлепать Картера за то, что он вел себя как плохой мальчик? – произнесла Лиз, великолепно подражая голосу Мэрилин Монро. В хаосе разразившейся бури я, сказать правду, не рассмотрел хорошенько мальца, которого держала Клэр. Он стоял спиной ко мне, только-только повернулся, а когда он мне под руку на улице попался, я и вовсе не обратил на него внимания. Клэр, чтобы чмокнуть Лиз, пришлось переместить парня из одной руки в другую. Теперь он смотрел прямо на меня. Мальчик был и в самом деле очень симпатичный. Но тут дивиться нечему: он был как две капли воды похож на нее. Вот только было в нем что-то…

Я склонил голову набок, и он сделал то же самое. Я понимал, что никто ни слова не произносит, но не мог понять… В глазах стало мутнеть и чернеть, я чувствовал, что вот-вот отключусь. У мальчика были мои глаза. У него мои глаза! Я попытался заняться арифметикой, только мозги у меня сбились в месиво, я б не смел даже вспомнить, какое число идет после картошки!

Твою ж мать, что это сейчас творится? Такого не могло быть. Моя же сперма меня и подвела. Мне вдруг представилась, как моя сперма расплывается вокруг и вещает голосом Брюса Уиллиса, как в фильме «Глянь-ка, кто говорит»: «Давай! Нажми! Плывем быстрей! Этот мелкий потрох понятия не имеет, что мы вырвались из презерватива! У-у-лю-лю-ки-йай!»

Мое семя сыграло со мной шутку, возомнив себя Джоном Маклейном из «Крепкого орешка». Таково единственное объяснение всей этой мутотени.

– Ты кто? – спросил я мальчика с моими глазами, когда наконец-то вновь обрел голос.

– Я – Гэвин Морган, а ты, чейт вожьми, кто?

 

11. Балдежная дрожь

Ой, йооо.

Папка вознамерился убить Картера прежде, чем я успела хотя бы предупредить его, что Джордж – мой отец. А ведь была вполне уверена: корабль пустился в плавание. Картера либо психически заклинило, либо в шок шибануло. Или я совсем упустила из виду тот факт, что ему нравилось орать про пьяные дебоши и быть отшлепанным.

Вот Гэвину, тому и впрямь нравится болтать про свои гениталии. Наследственное, возможно…

– Ты кто? – шепотом выдавил Картер, уставившись на Гэвина так, будто пытался в уме извлечь квадратный корень из числа π.

– Я – Гэвин Морррган, а ты, чейт вожьми, кто?

– ГЭВИН! – хором вскричали все мы, кроме Картера. У того все еще был такой вид, словно его тошнит.

Блин, до чего ж все это не похоже на мои мечты. Знала ведь: после стольких разговоров, после того, как я стала лучше понимать Картера, очень скоро придется признаваться. И строила планы: надо сознаться во всем сегодня, чтоб ему было легче воспринять. А после со страху, скорее всего, накачала бы парня спиртным так, что лошади хватило бы копыта отбросить.

– Это один из моих друзей, радость моя, – сообщила я Гэвину. «Друг», по-моему, в данный момент лучше, чем «отец, о котором ты никогда не знал, что он у тебя есть», или «малый, что мамочку обрюхатил». Ранить сыну душу сведениями, необходимыми для заполнения официальных документов, я не спешу, пусть подрастет.

Гэвин уже заскучал от отсутствия хоть какой-то суеты вокруг: взрослые вдруг замерли в ожидании, когда у Картера лопнут мозги. У Гэвина потребность во внимании, как у двухлетнего, ПЛЮС страсть к словесным перепалкам. Он принялся извиваться у меня в руках, и я отпустила его. У меня дыхание замерло, когда сын направился прямо к Картеру и встал перед ним, уперев кулачки в бока.

– Ты – мамин дррруг? – требовательно спросил он.

Картер лишь кивнул: рот у него был открыт, оттуда ни звука не вылетело. Я вполне уверена, что он даже не слышал Гэвина. Точно так же он кивнул бы, если б его спросили, нравится ли ему смотреть порно гомосексуалистов, рисуя одновременно картинки с котятками.

Никто с места двинуться не успел, как Гэвин отвел назад свой кулачок и яростно влепил им прямо в мужское достоинство Картера. Тот тут же сложился пополам, цепляясь руками за пах и хватая ртом воздух.

– Бог мой! Гэвин! – завопила я, бросилась к сыну, наклонилась, повернула к себе лицом, а позади меня отец с Лиз, как гиены, давились смехом.

– Ты что это творишь? Мы не бьем людей. НИКОГДА, – бранила я сына.

Пока Картер силился снова обрести дыхание, отцу удалось вовремя одолеть смех и попросить прощения:

– Прости, Клэр, это, наверное, моя вина. Я разрешил Гэвину вчера вечером посмотреть со мной «Бойцовский клуб».

Вот она я, дотла сгорающая от стыда Клэр.

– Ты зе болеес из-за твоих дрррузей. Как дам твоему двугу, – разъяснил Гэвин, словно речь шла о том, что яснее ясного.

От такого объяснения мой отец захохотал еще громче.

– Пап, не потакай, – зашипела я сквозь стиснутые зубы.

– Не твогай маму, ты, осел паррршивый! – орал Гэвин на Картера, повторяя жест, который раньше проделала Лиз: наставил свой указательный пальчик и мизинчик растопыркой сначала себе на глаза, потом на глаза Картера.

– Иисусе Христе, – прохрипел Картер. – Ты что, угрожаешь мне?

– Иисусе Хвисте! – повторил в ответ Гэвин.

Лиз подлетела и сграбастала Гэвина в объятья.

– О’кей, маленький мужчина, ты не против пойти со мной и папой прогуляться и потолковать про слова взрослых? – спрашивала она его, направляясь к моему отцу и хватая того под ручку.

Я выпрямилась и бросила ей благодарный взгляд. Она лишь улыбнулась в ответ и потащила за дверь отца вместе с Гэвином, который уже переключился и забивал ей уши пересказом того, что видел в сериале «Губка Боб Квадратные Штаны».

Когда мы с Картером наконец-то остались одни, я украдкой взглянула на него. По его виду не сказать, чтоб он был зол. Не сказать, чтоб опечален. Растерянный и опустошенный, он стоял посреди комнаты, бессильно опустив руки, будто понятия не имел, где он и какой нынче день. Несколько минут мы стояли и смотрели друг на друга, пока, наконец, молчание меня не достало.

– Может, будешь так любезен хоть что-то сказать? – взмолилась я.

Всего лишь мгновения назад я была блаженно счастлива, что он в конце концов сообразил, кто я такая. Он прижимал меня к себе и хотел поцеловать. Теперь же все рухнуло, и то была моя вина: скрыла правду.

Картер тряхнул головой, словно в себя пытался прийти.

– Все из-за ребенка, – заявил он. – Если честно, я детей не люблю.

Я прикусила язык. Он все еще был в шоке. Да я попросту и не могла накинуться на него за то, что он высказал нечто подобное. Черт, и мне детишки не нравятся, а с одним я вот вполне сносно уживаюсь. Своего малыша я люблю, только это не значит, что он мне все время нравится.

– Мы ведь предохранялись. Я знаю, что использовал презерватив, – заговорил он, вроде с осуждением, испуганно глядя на меня.

Лады, так тебе и надо за то, что язычок прикусила. Удовольствие, что раньше переполняло меня, когда он прижимался своим телом к моему, а губами – к моей шее, разом вылетело в окно.

– Неужели? Ты в самом деле способен это помнить? Потому как я-то еще двадцать минут назад была вполне уверена, что ты даже понятия не имел, кто я такая. Впрочем, ты прав, ты и впрямь натянул презерватив. И случилось это на четвертый раз после того, как ты лишил меня девственности. Только позволь уж мне кое-что прояснить для тебя, Эйнштейн долбаный: резинки стопроцентной гарантии не дают, особенно если ими неумело пользуются. – Он взбесил меня не на шутку.

– Предупреждаю, меня тошнит, когда кого-то рвет. И я не знаю, как менять пеленки, – произнес он, не скрывая своего ужаса.

– Картер, моему сыну четыре года. Ему не нужны пеленки. И он не Линда Блэр из «Изгоняющего дьявола». Он не носится целый день, пачкая все вокруг, – сказала я, закатывая глаза.

– Извини. Мне что-то не по себе. Надо выпить, – пробормотал он, прежде чем повернуться и выйти в дверь.

* * *

К тому времени, как Лиз с отцом и Гэвином вернулись в магазин, у меня не было никакого настроения говорить ни с кем из них. Я сунула Гэвина в машину и, не сказав ни слова, рванула домой. Наверное, я вела себя как большой ребенок, но мне было плевать. Во-первых, я была чертовски зла на них, ведь они все случившееся осмеливались считать забавой. Во-вторых, злилась на себя за то, что не рассказала Картеру все сразу, как его увидела. И в-третьих, я чертовски злилась на то, что была чертовски зла на все на это.

Кого беспокоит, что он отчубучил? Что, наверное, никогда больше не заговорит с нами? Вроде ничем мы себя не обделили. Гэвин понятия не имел, с кем говорил. Как можно потерять то, чего никогда не имел?

Но я-то его имела! В буквальном смысле. И даже считая, что тогда у меня все сикось-накось получилось, я знаю, чего лишилась. За две недели он открыл мне душу, и я узнала о нем куда больше, чем прежде. Например, я в курсе, что он любит свою семью и больше всего хочет когда-нибудь завести собственную. Таких самоотверженных тружеников еще поискать! И он что угодно сделает для тех, кого любит. Всего на какой-то миг мне улыбнулось счастье! Было так славно оказаться тут, в одной с ним комнате. Видеть, как он рад и взволнован, слышать, как он смеется, чувствовать, как его руки обнимают меня, и знать, что я не одинока в своем безумном родительстве.

Черт! Мне было хорошо, и я пропала. Меня ведь и вправду зацепило. Хотелось, чтобы в моей жизни и в жизни Гэвина появился такой мужчина, добрый, нежный и заботливый. Хотелось, чтобы Гэвин знал своего отца и гордился им, и чтобы Картер знал, какого потрясающего человечка он помог сотворить. Хотелось проводить с ним больше времени и еще – чтобы он узнал меня. Не отрывочно, как из телефонных разговоров, когда я умолкала от страха проговориться про Гэвина, и не как пахнущее шоколадом видение, каким я была для него все эти годы, а меня настоящую. Ту, которая отказалась от свои надежд и желаний, чтобы вырастить сына. Ту, которая, ни минуты не раздумывая, пошла бы на все это снова, если б это означало, что в ее жизни будет Гэвин. Ту чуточку безумную молодую женщину, которая спешит с выводами и чудит в вещах самых что ни есть будничных, но которая что угодно отдала бы, лишь бы вернуться в то утро пять лет назад и, свернувшись калачиком, остаться в объятиях парня, от которого сладко пахло корицей и поцелуи которого обжигали сильнее адского пламени.

Весь оставшийся день я вычищала дом сверху донизу. Точный признак того, что я в растрепанных чувствах. Уборку я ненавижу.

Стоя на четвереньках, я выгребала мусор из-под дивана. Обертка от пирога, пластиковая соломинка и малышовый поильник с крышечкой, в котором сгустилось нечто, бывшее когда-то, наверное, молоком.

Иисусе, Гэвин уже больше двух лет как не пользуется поильниками.

– Мама, к нам гости плиедут?

– Нет, мы никого не звали. С чего ты взял? – спросила я, доставая две монетки по пенни и одну в пять центов, а еще четыре обертки от фруктовых лакомств.

– Ты затеяла убойку. Папа говолит.

Вытащив голову из-под дивана и усевшись на полу, я авторитетно заверила:

– Я убираюсь, не только когда гости приходят.

– Нет, только.

– Нет, не только.

– Угу.

– Не только.

– Только-только.

Бо-о-о-же! Я веду спор с четырехлетним отпрыском.

– Гэвин, довольно! – прикрикнула я. – Иди, уберись у себя в комнате.

– Челтовина долбатая, – буркнул он.

– Что ты сейчас сказал? – спросила я строгим голосом.

– Мамочка, я тебя люблю, – с улыбкой ответил он, потом обхватил меня обеими ручонками и сильно сжал.

Как-то уж слишком я податлива.

За день я оставила без внимания три звонка от Лиз и один – от отца. Голосовая почта от Лиз удивления не вызывала:

«Кончай свои глупи. Позвони мне».

«Ну как, не вытащила еще веник из задницы?»

«…ОО, ДА! Покрепче, Джим! А-а… йоо… да…»

Эта сволочь названивала мне, занимаясь сексом с Джимом.

Голосовая почта отца донесла, насколько он озабочен моим благополучием:

«Я у тебя на прошлой неделе свою кепку не оставлял?»

День тянулся дальше, и я уже начинала жалеть Картера. На самом деле: ведь его нокаутировали ни за что. Вот он только-только наклоняется, чтоб меня поцеловать, а через минуту – раз, и уже узнает, что он отец четырехлетнего сына.

Боже милостивый, он почти поцеловал меня.

У меня рука с тарелкой замерла (я укладывала посуду после обеда в посудомойку), а взор улетел куда-то в неведомое пространство, я вспоминала, что зародилось между нами, пока все не полетело к чертям. Следовало бы подумать, что я стану говорить Картеру, когда мы снова заговорим. Воспоминания об утреннем свидании были еще слишком свежи и кровоточили. Слишком много времени прошло с тех пор, как я позволила мужчине настолько приблизиться к себе. Мое тело изголодалось по близости. И даже я не стану отрицать, что какая-то маленькая частичка во мне всегда мечтала вновь побыть с Картером. На сей раз совершенно трезвой, чтобы запомнить все подробности до единой. Мне стыдно, что Картер всегда был звездой в коллекции видений, которые меня возбуждали. Вот только все мои фантазии не имели оснований в реальности, поскольку немногое в нашем первом занятии любовью способно было разжечь желание, не считая его поцелуев. Теперь же у меня появились новые воспоминания и вполне реальные ощущения. Как нежны и теплы были его губы на чувствительной коже шеи! Я чувствовала, как кончик его языка выбирается наружу и пробует меня, и хотела большего. От его дыхания на моей щеке учащенно бился пульс, по низу живота разливалось тепло. Когда он обхватил меня крепкими, сильными руками и прижал к себе, я почувствовала каждый миллиметр его тела, которое отозвалось во мне жгучим желанием, так страстно он хотел меня. За все эти годы у меня и была-то всего горстка свиданий, на которых никогда дело не заходило дальше поцелуев. Ни с кем из тех мужчин я ни разу хоть в крохотулечку не почувствовала того же, что с Картером. Ни разу не жаждала я большего ни с одним из них: никогда не грезила наяву. Никогда не представляла, как будет приятно, когда губы и язык будут ласкать мое обнаженное тело. Мысль о том, что меня ждет, если мы останемся один на один, будучи вполне взрослыми и трезвыми, сводила меня с ума. Он ведь не стал бы торопиться, а? А руки его, они были бы такими же сильными и требовательными на моем теле – или мягкими и нежными? Вякнувший мобильник, извещая о новом сообщении, вырвал меня из мира фантазий – от неожиданности я чуть тарелку не выронила, которую в руке держала. Сунула ее в посудомойку и захлопнула дверцу, потом направилась к столу и подхватила с него телефон.

«Не хочешь тлф мне, так хоть сними к-нибудь с себя напряг.

Возьми на пробу пулю, кот. получила у Дженни на веч-ке.

Завтра мне доложишь. Пулевая нимфоманка Лиз».

Закатив глаза, я удалила сообщение, не отвечая на него. А почему меня не удивило, что Лиз взяла и направила мне такой приказ? Погасив в кухне свет, я на цыпочках прошла по коридору взглянуть на Гэвина. Он сладко спал, я тихонько прикрыла дверь спальни и проследовала дальше по коридору, к себе в комнату. Накинув на себя майку для сна и почистив зубы, свернулась калачиком в постели, уставившись в потолок и думая о Картере.

И о его руках.

И пальцах.

И губах.

Черт!

Как с этим справиться? Ну, не к психоаналитику же направиться? Мой партнер-на-одну-ночь объявляется почти через пять лет, и он по-прежнему неотразим и заставляет меня испытывать такое, что совершенно не входило в мои планы. Мне следовало бы подумать о другом. Поехать к нему домой да извиниться за то, что я поневоле оказалась динамо-машиной. И как я его потом бомбанула прехорошенькой новостью. У него не было ни времени, ни близкого человека, кому бы он верил или кого по-настоящему знал и кто мог бы протянуть ему руку помощи.

Притормози. А то сердце расплавится: сознание переключало скорости, и картинки мелькали, как в сломанном калейдоскопе. Вот у него на лице выражение радости, когда он наконец-то меня узнал. Он и вправду все это время разыскивал меня? Это нормально? Или вам тоже кажется делом невозможным и неестественным? Но, как красноречив был его взгляд, когда он осознал, что это я… это потрясение грозило ему нервным срывом. У него был вид умиравшего, которого только что вернули к жизни. У него все лицо засветилось, а от его улыбки я почувствовала слабость в коленках.

Нет, это от его языка и от ощущения, как что-то твердое тычется тебе к бедро.

А какой божественный аромат! От него по-прежнему исходил запах корицы и мыла того мальчишки. Ну, положим, теперь-то уже мужчины, а? И, ой-ой-ей, какого мужчины. У меня бедра сами собой прильнули к нему. Блин, так мне никогда не заснуть и никаких дельных решений не принять. Меня охватило желание свернуть горы! Энергия била через край, еще чуть-чуть – и я брошусь в пламя. Кончиками пальцев я прошлась по нижней губе, вспоминая, как его шершавые губы нежно накрыли мои. Боже, до чего ж сильно захотелось, чтоб он меня поцеловал – прямо сейчас. Пусть он появится здесь, прикоснется своим языком к моему и убедится, что он тот же на вкус, как и все эти годы назад. Я была возбуждена и распалена до чертиков. Мне анализировать наши с Картером отношения? Теперь, когда я снова вижу его, мысль о том, какое освобождение приносила мне собственная рука, показалась не очень притягательной. Пусть его руки касаются меня, его пальцы скользят во мне, доводя меня до края и дальше. Моей руке в данном случае такого попросту не сделать. Тут нужны радикальные меры. Против воли мой взгляд упал на черный чемодан, приставленный к стене. Поначалу он вызывал только протест и неприязнь.

– Черт тебя подери, Лиз, – пробормотала я про себя, сердито сбрасывая с себя одеяло, и рванула к чемодану. Распахнула молнию и погрузила руки в прозрачные заводские упаковки, содержавшие то, что мне было нужно. Как только эта штука оказалась у меня в руке, я замерла и, обернувшись, оглядела комнату, чтоб убедиться: никто меня не видит. Ну, понимаете, на всякий случай: а вдруг я живу вместе с десятком людей, и все они столпились без моего ведома в комнате да пялятся. Досадливо фыркнув, я забралась обратно на кровать и села, прислонившись к ее спинке. Пора доказать себе, что я все-таки свободная двадцатичетырехлетняя женщина, вполне взрослая и самодостаточная. Какого черта я так бешусь из-за того, чтоб попользоваться вибратором? За окном двадцать первый век! У бабки моей, наверное, и то какая-то подобная (хоть и не такая совершенная) штучка имелась.

Про бабушку в таком контексте, конечно, думать противно. Имейте в виду, что есть масса кинофильмов середины прошлого века и далее, в которых можно почерпнуть знания по данному вопросу. Там наши бабушки еще молоды и невероятно сексуальны. У них есть чему поучиться. А вот размышления о мастурбирующих старушках, безусловно, НЕ значатся в утвержденном перечне возбуждающих средств, дающих стимул к импровизации.

Стараясь не отвлекаться и осуществить-таки задуманное, я зубами сорвала пластик упаковки и вытряхнула содержимое себе меж ног. Взяла голубенький овальный пластиковый пульт управления, размотав дюймов двенадцать тонкого провода, пока из него не выскользнул небольшой серебристый цилиндрик и не повис у меня перед глазами как маятник, медленно покачиваясь туда-сюда.

Почему-то он мне напомнил маятник гипнотизера.

Внимание, Клэр! Ты становишься очень-очень сексуально озабоченной. Начинаю обратный отсчет, и, когда дохожу до одного, ты станешь женщиной, познавшей удовлетворение.

Закатив глаза, я всем телом сползла вниз, пока не вытянулась на спине во весь рост. Положив пульт на бедро, уставилась на маленький орешек наслаждения. От страха и волнения ноги похолодели: секунду-другую пыталась сообразить, верю ли я на самом деле в призраки, а если да, то подглядывают ли они за мной прямо сейчас? Не стоит ли в углу м-р Филипс, грязный старикан, живший через дорогу, когда я была маленькой, и умерший от инфаркта, когда мне было двенадцать? Стоит, смотрит, дожидается, когда я сама себя ласкать стану? А там не стоит ли моя прабабка Ребекка? Выжидает, когда можно будет прикрикнуть на меня и наставительно заметить, что я остановлюсь вовремя, если не засуну это вниз?

Вот блин!

– Тебе же будет лучше, если ты оправдаешь мои ожидания, дружочек, – пригрозила я игрушке на батарейках. Ну, вот и дожили: я говорю вслух с вибратором! Я закрыла глаза и свободной рукой, все еще лежавшей на пульте, нажала на кнопку, пока совсем не потеряла терпение. Штучка, может, и маленькая, а шустрая. Затряслась у меня в руке, как живая, и, если прежде в комнате призраков и не было, то жужжание этой штуковины наверняка пробудило всех придурков в могилах, и они припорхали сюда на шум глянуть, что такое стряслось.

Я нырнула под одеяло, потащив с собой пулю, крепко прижатую обеими руками к животу: пыталась шум заглушить. Когда я была маленькой, то от страха перед страшилищем всегда забивалась под одеяло, рассчитывая, что оно меня не увидит и за ногу во сне не схватит. Правдивая сказка. Я решила, что то же правило действует, когда мертвяки любуются, как ты заходишься от удовольствия. Под одеялом – это как бы понарошку. Глазки закрыл – и нет меня!

Странно, но факт: дрожь этой штуковины у меня на пузе была приятной. Типа массажа, баюкающего покоем. Покой приятен. Покой мне нужен. Я глубоко вздохнула, распласталась на матрасе и снова закрыла глаза, вызывая образы Картера, того, утреннего: глаза Картера, рот Картера, влажный теплый язык Картера, углубляющийся в ложбинку меж моих грудей.

Ладно-ладно, такого не было. Зато это была возбуждающая греза наяву, а грезить наяву тем, что Картер меня ласкает, я могла, стоило лишь захотеть. А мне хотелось. Хотелось, чтоб его губы и язык прошлись по моей шее. Хотелось, чтоб они сошлись вокруг моих сосков. Хотелось, чтоб он губами и языком проложил дорожку вниз по моему животу и всем ртом ушел мне между ног. Моя рука, державшая пулю, следовала той самой дорожкой, которой прошлись губы Картера в моем воображении, пока дрожащая крошка-трубочка не улеглась прямо поверх моих трусиков.

А-а-а-х. Ну что ж, так действительно приятно.

Я чуть покрепче прижала пульку к себе, и бедра дернулись вверх: в меня повсюду впились крошечные укольчики удовольствия.

«Иисусе, боже…» – бормотала я, потрясенная и трепещущая, добавляя еще какие-то бессвязные слова.

Мои бедра содрогались под вибратором, и я издала легкий стон, похожий на хныканье, настолько это было приятно. Безумие какое-то. Я так и минуты не продержусь. Я уже чувствовала, как пропитались влагой трусики, как дрожь передавалась всему, что определяло мой пол, и мне вдруг больше всего захотелось ощутить прохладную металлическую игрушку прямо на своей голой коже. Таких быстрых движений мне делать не доводилось: рука с пулей скользнула по животу вверх, а потом ринулась прямо в трусы и быстро сунула пулю куда следовало. Едва дрожь и гладкий металл напрямую затронули лишенную покрова промежность, как с моих губ сорвался громкий стон, голова дернулась, упершись макушкой в матрас, веки плотно сомкнулись. Пулька трепетала и билась у меня меж ног, и мне уже не нужны были видения Картера, но я по-прежнему желала их. Представляла себе его ласковые пальцы, пробирающиеся в меня, его губы, втягивающие мои соски в рот, его большой палец, кругами оглаживающий то самое чувствительное место, где сейчас трепыхалась пуля. Выдержать это было почти что невозможно, пораженная, я закричала, выгибая спину, когда первая волна оргазма поднялась внутри, а я судорожно вжимала в себя пулю.

«О-о-о-о», – стонала я, перекатываясь с волны на волну удовольствия, от которого онемели пальцы на ногах. Блаженная слабость накрыла меня, словно покрывалом. Силы неспешно покидали, но все равно руки сами собой подталкивали пулю сквозь увлажненное белье к слишком чувствительному клитору. Я еще и подумать ни о чем связно не смогла, как накатила очередная волна исступления, лишь немногим слабее первой, накатила, прошлась по мне – и сделала недвижимой. Рот был открыт, но из него не исторглось ни звука: дыхание захватывало от колотившейся во мне дрожи облегчения. Прошло несколько минут, прежде чем мозги снова начали соображать. Одним рывком я выхватила пулю из трусов и обратилась в одну из тех психичек из шоу «Мое странное пристрастие», которые запираются у себя в комнате и целый день только тем и занимаются, что трогают себя да смотрят телеканал «Еда». Я сразу выключила вибратор, и резкое прекращение жужжания вдруг наполнило комнату какой-то жуткой тишиной.

Распластавшись в постели, я несколько минут была не в силах шевельнуть ни единым членом, веки сами собой смыкались от усталости. Когда же наконец я обрела способность двигать руками, то лежа дотянулась до ночной тумбочки, взяла с нее мобильник и отстучала сообщение:

«Пулевой Нимфоманке. Домашнее задание выполнено.

Моя пещерка прежней уже не будет никогда. Клэр».

* * *

Стук в дверь отвлек меня от собственных мыслей. Ладно, ну не было у меня никаких мыслей: вызвал из состояния оцепенелости – так, может, точнее. Два дня после того, как Клэр будто бомбой меня огорошила, я только то и делал, что на работу ходил да пялился на пустые стены у себя дома. Угрюмо прошаркав ногами до двери, я распахнул ее. На пороге стоял Дрю в черной футболке с надписью «Алиса в цепях» и изображением Алисы из «Семейки Брэди» в маске-уздечке, наручниках и цепях. Он улыбался и держал в руке картонку с шестью банками пива.

– Трезвый входит, пьяный уходит.

Я захлопнул дверь у него перед носом и поплелся обратно к себе на диван.

Дрю вставил ногу, не дав двери закрыться, и вошел.

– Хорош, командир, не фиг вести себя как ребенок, – произнес он, ставя пиво на кофейный столик, и плюхнулся рядом со мной на диван. Мне нос свело от запаха, каким от него разило.

– Иисусе, Дрю, чем это так воняет? – простонал я, прикрывая нос ладонью.

– Не будь ненавистником. Шикарный одеколон. Только сегодня его нашел.

– От него несет тухлятиной

– Я тебя трахну, – буркнул Дрю.

– Спасибо, не стоит. Запах пота меня не возбуждает.

Дрю хмыкнул, скрестил руки на груди и глянул на меня сверху вниз.

– Хорошо, кончим об этом. Не то мне придется бежать за мидолом и тампонами.

Я откинулся головой на диванную спинку. Понимал, что веду себя немного по-свински, но ничего не мог с собой поделать: у меня на глазах весь мой мир разлетелся вдребезги.

– Заткнись. У нее ребенок. Я – чей-то отец, – пробормотал я.

– Ага, это я уже усек из твоего вчерашнего сообщения по голосовой почте. Хотя, должен признаться, попытка выковырить смысл из фразы, «Брюс Уиллис сделал ее беременной моими горячими шоколадными яйцами на пьянке в общаге» удалась не сразу. Хорошо еще, Джима с Лиз перехватил, поскольку ты на мои звонки не отвечал.

– И что, черт побери, мне делать? – спросил я, подняв голову и повернувшись к нему.

– Первым делом ты поговоришь с ней и выяснишь все в подробностях. Понимаю, ты в шоке, только скрываться тут целыми днями и ковырять в носу – это не дело. Так что, братан, вставай. Иди, поговори с ней. Ты все эти годы убил, отыскивая ее, и вот она – прямо перед тобой. Да, обзавелась маленьким багажом. А у кого его нет?

– «Маленьким багажом»? Дрю, у нее сын. Это нечто повесомее «маленького багажа», – посетовал я.

– Проснись и глянь в зеркало, дитя-папочка. Он ведь и твой сын. И ты несколько последних лет все пытался стереть ее из своей жизни, заменив то на одну, то на другую шалаву, которых с трудом терпел. Вот тут тебе не просто багаж – тут тебе и кладь, и коробки с чемоданами, и сумки с рюкзаками, и косметика всякая.

Я бросил на него вопрошающий взгляд:

– К слову пришлось. А что? Мне нравится увлажнять кожу. Здоровая кожа – признак здоровой жизни. И мне нужна косметика: лосьоны для сухой кожи, предотвращающие старение и шелушение, маски для чистки пор и крема для укрепления кожи.

Дрю встал и повернулся ко мне лицом:

– Говоря словами великого Мори Повича, «ты и есть ОТЕЦ».

Поблагодарив его за пиво и легкую встряску, я проводил его до дверей: Дрю спешил на свидание с Дженни. Тут удивляться нечему, если принять во внимание, что он разве что ей плетку не вручал и о ее ногу не терся за ужином, когда они познакомились. Если верить Дрю, с тех пор они все свободное время проводили вместе. Живут же люди! Они гуляют, назначают свидания, влюбляются, живут полно и свободно, а я торчу тут, зарывшись по самую задницу в Интернете, ввязываясь в судебные тяжбы с компаниями, производящими презервативы, и сознавая, что ПРАВДА НЕПЕРЕНОСИМА.

Мог ли я натворить такое? Мог ли я и в самом деле быть чьим-то отцом?

Был, полагаю, всего один способ выяснить это.

 

12. П.о.р.н.о

Следующая неделя пролетела бы довольно быстро, если бы я не думала о Картере. К сожалению, думала я о нем практически каждую секунду в любой день недели.

Ладно-ладно, положим, неделя не столько летела, сколько ползла до того, блин, медленно, что удавиться хотелось. Хотелось поговорить с ним, убедиться, все ли с ним в порядке, но всякий раз, решившись поднять трубку и набрать его номер, я тут же ее опускала. Пусть ему довелось узнать правду окольными путями, но теперь-то все встало на свои места. Хочешь узнать всю историю целиком? Есть вопросы или опасения или просто хочешь башку мне откусить, так мяч на твоей половине поля! Известно, где я работаю, живу, – если надо поговорить, так милости просим. Может, я и упрямилась, только… а, что говорить! Все-таки я девушка и у меня есть право ножкой топнуть да терпеливо дожидаться.

На этой неделе я провела две вечеринки для Лиз и получила три заказа на выпечку от их участниц, так что в этом смысле дела шли тип-топ. Да и помимо званых вечеров, дел у меня было выше крыши. Днем пекла в кондитерской и принимала заказы в магазине, а вечерами вкалывала в баре и старалась не оглядываться на дверь всякий раз, когда в нее кто-то входил, в надежде что это Картер. К четвергу на нервной почве я перепробовала все изделия из волшебного чемодана Лиз и решила послать всех мужчин к черту. Возникла идея выйти замуж за Игривого Кролика: мы с ним сбегаем куда-нибудь и будем очень счастливы. Впрочем, для такого этой штуке полагалось бы отрастить руки-ноги. После нескольких лет такого безумного замужества ходить у меня бы уже не было сил. ДК пришлось бы на руках нести меня в Город Удовольствия.

В четверг я весь день провела на кухне: делала картофельные чипсы в белом шоколаде и пекла печенье с забавными сюрпризами для вечеринки, которую мне предстояло проводить в субботу. Это – последняя, поскольку на следующей неделе открывалась кондитерская. Теперь, когда я знала, из-за чего вся эта суматоха с секс-игрушками, мне было слегка грустно расставаться с вечерами-демонстрациями Лиз. Впрочем, Лиз сказала, что свой чемодан забав я могу оставить себе.

Я заставила ее подписать документ, что в случае необходимости или смерти Клэр Донны Морган она обязана в течение пятнадцати минут после упомянутой необходимости и/или смерти унести этот чемодан из моего дома. Никогда не помешает заранее позаботиться о завещании. Боже упаси, чтоб папаша или бабуля явились на место первыми и обнаружили, что ты тайком хранила. Ни в коем случае! Ах, да! Еще нужно удалить всю историю твоих запросов в Интернете. Зачем ты в «Гугле» отыскивала сведения об «оргазме у черепах» или внимательно отслеживала аукцион, на котором продавалась свеча в форме пениса?

Не судите меня. После нескольких бокалов вина «Гугл» – мой личный враг навек.

У меня самой были такие же обязательства: в течение пятнадцати минут наведаться в дом Лиз и Джима и стереть всю интернет-историю с их компьютера, а также избавиться от всех и всяческих порнографических фильмов в их прикроватных тумбочках, под кроватью, на верхней полке чулана, сохраненных на видеомагнитофоне, сложенных в гараже в третьем ящике слева и в шкафу на кухне, где лежат разделочные доски.

Кроме шуток! Лиз сама составила перечень мест.

Окуная картофельный чипс в серебряную чашу с растопленным белым шоколадом, я смотрела через витрину на вход в магазин и улыбалась. У витрины Гэвин, лежа на животе, что-то рисовал цветными карандашами. Когда мне случалось пройти мимо него, он мгновенно прикрывал картинку и заявлял, что мне смотреть не разрешается. Я держала чипс над чашей, чтобы стекли излишки шоколада, а затем укладывала его на лежавший рядом лист вощеной бумаги. Тут я услышала, как открылась дверь, соединявшая мою кондитерскую и магазин Лиз.

– Можешь сразу поворачиваться и валить обратно на свою половину. В последний раз говорю: не собираюсь охать да ахать, рассказывая, каким балдежным был у меня прошлой ночью оргазм от бабочки-вибратора.

– Вот это номер! Могу я, по крайней мере, в следующий раз посмотреть?

У меня голова дернулась, и глаз предательски задергался, когда зазвучал баритон Картера.

И что ж я, как заговорю при нем, так полной дурой себя выставляю? И что ж это он, черт, стоит себе, такой дьявольски классный, что хочется прилепиться к его руке щекой?

– Хм, у тебя течет, – сказал он.

– Да знаю! – буркнула я, уставившись на его губы.

Он засмеялся, и я очнулась, поняв, что он указывал на чашу:

– Говорю, чаша накренилась. Шоколад вытекает.

Я мигом опустила голову и, бормоча проклятия, выровняла чашу и принялась пальцами вытирать пролившееся с края чаши и со стойки.

Картер подошел, встал рядом, и, как всегда в последние наши встречи, близость его тела заставила мое сердце рвануть во весь опор.

– Извини, что так неожиданно ввалился. Лиз подловила меня, когда я из машины вылезал, и затащила на свою половину, – объяснял он, а я сосредоточилась на подтеках шоколада, стараясь думать о чем-нибудь постороннем, а не о его жарком соблазнительном теле. – Надеюсь, ты не против, что я вот так заскочил. Жутким придурком себя чувствую, что так долго тянул с разговором.

А я стояла идиотка идиоткой, боясь чего-нибудь коснуться, потому как все пальцы были в шоколаде. Головой слегка повела, и его лицо оказалось совсем рядом с моим. Увидела его полный искренней любви взгляд – и разозлиться на него не могу.

– Да ладно, все в норме, поверь. Извини меня, что обрушилась на тебя с сыном как гром среди ясного неба. Клянусь, я ничего нарочно от тебя не скрывала. С самого начала собиралась тебе открыться. Вопрос – как? А потом все ахнулось прежде, чем я успела что-то предпринять, – начала оправдываться я.

И тут же поняла, что вовсе не хочу, чтоб он на меня злился. Господи, если ты слышишь такую сумасбродку, как я, помоги ему всю эту информацию переварить, справиться и остаться с нами рядом. Всю прошлую неделю я укладывалась спать в печали, не слыша его голоса, это расстраивало и угнетало. Только сейчас, когда он оказался прямо тут, я и поняла, как же по нему тосковала.

– Нам о многом надо поговорить, полагаю. Ты даже представить не можешь, сколько у меня вопросов, – произнес он.

Я кивнула, но сказать ничего не успела: Картер заговорил о другом.

– Только вот прямо сейчас я на кухне с прекрасной женщиной, у которой все пальцы в топленом шоколаде, – выговорил он с ухмылкой.

Не успела я схватить полотенце, как он нагнулся, ухватил меня за запястье и притянул мою ладонь к себе. У меня дыхание зашлось, когда он раскрыл рот и обхватил им мой вымазанный в шоколаде указательный палец. Подушечка пальца скользнула по его шершавому языку, пока он слизывал шоколад, потом Картер медленно вытолкнул мой палец через свои теплые влажные губы.

Осторожней, пожалуйста!

– Мамочка, я васкласил свою каррртинку!

Восторженный вопль ворвавшегося на кухню Гэвина и дробный топот его ног будто ведром холодной воды окатили. На сей раз я даже немного порадовалась, что у меня есть встроенный блокатор в виде четырехлетки. Еще один мой палец был бы облизан – и Картер оказался бы на полу, а я бы доказала ему, что гибкости мне не занимать.

Быстренько вытерев руки о надетый на мне фартук, я отвернулась от Картера и наклонилась к сыну.

– Теперь-то мне можно посмотреть, что ты нарисовал?

Гэвин крепко прижал бумагу к груди и покачал головой: нет.

– Я лисовал для кулалиста, – убедительно произнес он.

Я услышала смех Картера у себя за спиной.

– Хм, ты сказал «куралиста»?

– Агха, – кивнул Гэвин, сильно напирая на «гх».

– И позволено мне будет узнать, о ком это ты говоришь?

Гэвин указал на стоявшего за мной Картера:

– Его. Так папка его назвал, когхда мы его встветили.

От неловкости я застонала. Очень скоро папке предстоит понять, что Гэвин – попугай. Картер, конечно, любил покуролесить.

– Мне твое имя не нлавится. Где у тебя кулы? У тебя есть кулятник? – разъяснил Гэвин Картеру. – Все йавно я тебе кайтинку налисовал.

Рукой с зажатым в ней рисунком он обогнул меня и вручил картинку Картеру. Мельком глянув на нее, я успела разобрать: большой палка-палка-огуречик корчится от удара в пах, нанесенного маленьким палка-палка-огуречком.

– Что ж, теперь у меня есть фото в память о нашей первой встрече, – невозмутимо и тихо сказал Картер.

– Гэвин, а давай-ка ты будешь звать его Картером, – предложила я, подняв взгляд на Картера и вопросительно вскидывая брови, мол, подходит ли ему это.

Согласно кивнув, он опустился на корточки, и мы оба оказались глаза в глаза с Гэвином.

– Спасибо тебе большое за картинку, – с улыбкой сказал Картер.

С незнакомцами Гэвин сходился трудно, по большей части оттого, что я постоянно предостерегала его не разговаривать и не уходить с опасными чужаками. Теперь-то я понимаю: убеждать сына, что все незнакомые дяди хотят его слопать, было не самой лучшей придумкой с моей стороны. Помнится, совсем не весело было метаться в супермаркете и объяснять кучке ревущих малышей, стоявших в очереди, чтобы поглядеть на Санта-Клауса, почему мой малыш стоит в сторонке и вопит: «НЕ ПОДХОДИТЕ К НЕМУ! ОН ВАМ ПАЛЬЦЫ ОТЪЕСТ!» Но я смертельно боялась потерять Гэвина. Лиз пришлось убеждать меня не возить сына в ветлечебницу, чтоб там ему в шею вживили чип с Джи-Пи-Эс-навигатором. Впрочем, что-то подсказывало мне: всякий, кто заберет моего сына, скоро вернет его обратно. Кому охота будет сносить пинки в пах да ругань?!

Обычно Гэвин с незнакомцами не заговаривал, пока я его не подтолкну. Легкость, с какой он заговорил с Картером, меня поразила.

– Пожалуйста, Калтел. За мной папка плиедет, чтоб мама могла людям пиво подавать. Мы будем смотлеть кино, а мама говолит нельзя. Мне нужен пистолет, а еще я хочу собаку. Зато у моего дррруга Луки есть джип. Мы на нем по дворрру катаемся, а я коленку ушиб до крови, и мама мне на нее пластырь приклеила и велела мне «отррряхнуться», чтоб я не плакал, а ты знаешь, что вампиры кровь сосут?

– Гэвин! – рявкнул мой отец прежде, чем успела я.

Отец входил в магазин, когда Гэвин начал свою речь-предложение, и был уже почти на кухне, когда услышал, как внук его заложил. Я резко встала и, подбоченясь, бросила отцу в лицо:

– Пап, я же говорила тебе, что ему запрещено смотреть ужастики.

– Эй, Калтел, я за слабеньких, сучий потлох! – завопил Гэвин.

– Гэвин Аллен! Хочешь, чтобы я тебе в рот мыло сунула? – сурово спросила я.

Гэвин дернул плечами:

– Мыло на вкус – как флуктовые леденсы.

Мой отец обошел стойку и подхватил Гэвина прежде, чем я успела пнуть его, как футбольный мяч.

– Прости, Клэр, про вампиров тут как-то вечером по кабельному показывали, а больше смотреть было нечего. Пусть тебя порадует то, что малый глаза закрывал, когда шел, ну, читай по губам: с… е…ка…с, – пояснил он.

– Супер, – буркнула я.

– Я сиси видел! – издал радостный вопль Гэвин.

– Ладно, может, и подглядел разок-другой, – признался отец.

Вот надо же, Гэвин выбрал время вести себя совсем как… Гэвин, в общем-то, и, конечно, именно тогда, когда объявился Картер. Неудивительно, что тот за последние минуты даже не пикнул. Обалдел, наверное.

Я оглянулась и увидела, что Картер стоит себе смирненько и через мое плечо пристально смотрит на папку. Я вовремя повернулась обратно, чтоб уловить, как отец уставил пальцы растопыркой в глаза Картеру, так же как это на днях проделали Гэвин и Лиз.

Похоже, у нас вдруг семейное приветствие нарисовалось.

– Пап, перестань. Картер, вы ведь еще не познакомились, как полагается? Это – мой отец, Джордж.

Картер протянул руку для пожатия:

– Очень приятно… Сэр.

– Обойдемся без ф…у…ф…л…а, – оборвал его отец.

Но, когда ему приходилось выговаривать слово по буквам, в его голосе не слышалось угрозы. В присутствии Гэвина не могло быть иначе.

– Я за тобой слежу, понял? Я во Вь-е-тэ-эн-а-ме был, парень, у меня до сих пор шрапнель от б-о-м-б в коже сидит. Тебе нравится запах напалма поутру, сынок?

– ПАП! Хватит! – прикрикнула я.

Склонившись, я чмокнула Гэвина в щеку:

– Увидимся позже, малыш. Веди себя хорошо с папкой, ладно?

Сын лукаво дотянулся рукой и попытался стянуть вниз перед моей кофточки:

– Покажи мне свои сиси.

Я перехватила его ручку прежде, чем ему удалось запустить ее мне за воротник и выставить кое-что на всеобщее обозрение, и исподлобья мрачно глянула на отца, который стоял себе в сторонке и давился от хохота.

– Эй, не я его этому научил. Он, должно быть, сисятник.

Картер прыснул было, но тут же осекся, как только отец резко повернулся и, не скрывая угрозы, спросил:

– А ты, Картер, сисятник?

– Я… ну… хм… я… нет.

Обняв Гэвина, я шепнула ему на ушко:

– Дома покажу. Скажи Картеру «до свидания».

– Пока, Калтел! – с улыбкой произнес Гэвин и махнул рукой, когда отец повернулся и направился из кухни.

– Папа, а что такое Нам? Это палк? Мы туда пойдем? – слышала я, как сыпал вопросами Гэвин, пока они шли к выходу. Тяжко вздохнув, я повернулась лицом к Картеру.

– Извини за все это, – промямлила я. – Целиком и полностью пойму, если ты прямо сейчас развернешься и дашь деру далеко-далеко. Честно, ничем тебя не упрекну.

– Клэр?

Я перестала теребить фартук и наконец-то подняла на него взгляд.

– Заткнись, – с улыбкой произнес он.

* * *

После того как отец с Гэвином ушли, Картер помог мне убрать на кухне и расставить все по местам. Теперь мы уже говорили обстоятельнее, чем по телефону: я уже не боялась, что что-то соскочит у меня с языка. Наконец-то я выяснила, что на ту вечеринку в общаге Картер попал случайно, что он никогда не учился в Университете штата Огайо. Ему стало стыдно, когда он узнал, сколько времени мы с Лиз и Джимом потратили, чтобы разыскать его, а я повинилась в том, что убежала от него наутро. В особенности теперь, когда он оказался таким милым и поразительно понимающим человеком.

Он признался, что намерен провести с нами какое-то время и сделать это не откладывая – и все же пока шанса остаться один на один с Гэвином у него не было, так что…

Как мило выразился Гэвин, вечером мне нужно было людям пиво подавать. Покончив с уборкой, мы с Картером вышли на улицу, и он проводил меня до бара. Разговоры не прерывались ни на секунду. С ним я чувствовала себя спокойно и уютно, и он умел меня рассмешить. Согласитесь, трудно оставаться в своей тарелке, когда оказываешься лицом к лицу со своей самой сильной фантазией. Как на духу: с ним, похоже, мне приятнее общаться не по телефону, а лично. Здорово видеть, как светятся его глаза, озаренные улыбкой, когда я что-то рассказываю ему о Гэвине. Сердце мое разрывалось от сожаления, что я так многое не сделала по-другому. Мне было жаль, что он пропустил самое начало жизни Гэвина. Сейчас он видел его уже ходящим, говорящим, даже довольно речистым мальчиком. Но он упустил самые драгоценные моменты: не довелось увидеть первую улыбку своего мальчика, услышать первые слова, почувствовать тиски его первого объятья, его первую вспышку гнева и дурные привычки, первое признание в любви: «те люлу».

Все это каждодневно удерживало меня от продажи моего ребенка на гаражной распродаже, и всего этого у Картера не было. Меня это беспокоило: его ожидания могли оказаться чересчур высокими. Что, если у него не получится наладить контакт с Гэвином? То, что я чувствовала к Картеру, нельзя было сравнить ни с чем. Что-то особенно феерическое! Как никогда ни к кому другому! Благодаря ему я снова порхала, мне хотелось свернуть горы. Увы, ушло время, когда я могла бы думать только о себе. Приходилось думать о моем сыне, о том, как мое поведение скажется на нем. И все же, почему бы не попробовать? Мне нужно просто чуть-чуть рискнуть: пустить Картера в нашу жизнь и посмотреть, куда это нас заведет.

Когда мы добрались до бара, я быстренько переоделась в черные шортики и футболку с надписью «Фостеры» и, когда вышла из туалетной комнаты, удивилась, увидев, как уютно расположился за барной стойкой Картер.

Я встала за стойку и, подойдя поближе, остановилась напротив него.

– Кажется, ты домой собирался, – заметила я, наклонившись и опершись на локти.

Он пожал плечами и улыбнулся:

– А я так подумал: зачем плестись в пустой дом, когда можно устроиться тут и всю ночь любоваться на какую-нибудь заводную девчушку.

По моим пылающим щекам разлилась краска, пришлось прикусить губы, чтобы подавить мечтательную улыбку, в которой, я чувствовала, предательски расплывался мой рот.

– Ну, так не везет тебе. Нынче вечером я тут одна.

Нет, я совершенно не умею ловить комплименты.

– Тогда, полагаю, мне повезло, ведь ты – самая заводная и сексуальная женщина, какую я когда-либо видел.

Ну вот, ловись, ловись, рыбка… Уж как-то слишком сладко он поет.

Я перегнулась через стойку, чтоб быть поближе к нему, и он тоже придвинулся. Плевать мне было, что я на работе, мне безумно хотелось поцеловать его. Вечер только начался, вряд ли в баре уже собрались завсегдатаи, еще слишком рано.

Уставившись на его губы, я облизнула свои и услышала, как он тихонько застонал. Еще немного – и я могла дотянуться языком до его верхней губы…

– ОЙ!

Я отпрянула от Картера и вскрикнула, когда что-то шмякнуло меня по затылку.

Потирая ладонью место удара, я обернулась и увидела, как Ти Джей, воздев обе руки вверх, изображал победный танец.

– Прямое попадание, Морган! А значит, еще одно очко в мою пользу! – вопил он, отбегая к грифельной доске в противоположном от меня конце бара и выписывая на ней под его именем счет в свою пользу.

– Сукин сын, – выпалила я и, развернувшись, вновь оказалась лицом к Картеру.

– Ха, – смеясь, поинтересовался он, – это что еще за чертовщина?

Не успела я сообщить ему, что это просто Ти Джей дурачится, как подскочил виновник «преступления», затеявший дурачество, встал рядом со мной за стойкой бара и со стуком шлепнул на нее прямо перед Картером шарик пинг-понга.

– А это, старичок, пустячок, который нам угодно называть П.О.Р.Н.О.

– Ого, ваше и мое представление о порно немного отличаются, – сказал Картер, подобрал шарик и принялся катать его в руках.

– Нет-нет-нет. Не порно. П.О.Р.Н.О., – по буквам произнес Ти Джей.

Картер, похоже, совсем запутался.

– Это пустяк, забавная игра, в которую мы играем, когда тут народу мало, – объяснила я.

Ти Джей оперся одной рукой о стойку, другой подбоченился и произнес:

– Клэр, не принижай классности того, что есть в П.О.Р.Н.О. Ты совершенно обесцениваешь то единственное, что лишает меня желания убить себя всякий раз, когда я выхожу на работу. Чуток побольше уважения к П.О.Р.Н.О., будь добра.

Ти Джей перенес свое внимание на Картера:

– Правила придумала Клэр, – восторженно сообщил он, доставая из-под стойки листок бумаги.

– Правила? – переспросил Картер. – Вы разве не просто бросаетесь шариком в кого-нибудь?

Ти Джей подтолкнул листок бумаги к Картеру, тот взял его и стал внимательно читать.

– Au contraire, мой друг. В П.О.Р.Н.О. правила необходимы всегда и постоянно. А то ведь он бросит шарик, она бросит шарик, все они бросят шарик… анархия получится.

– Ладно, cherie! Проваливай, любитель трепа, пока я не нарушила правило расстояния в десять футов и не вмазала тебе шариком прямо в морду, – пригрозила я.

Ти Джей пошел в бар, а Картер, заливаясь смехом, стал читать правила вслух:

«Игра П.О.Р.Н.О.

Правило номер один: играй только с друзьями.

П.О.Р.Н.О. куда забавнее с друзьями, так пригласи их. Не то будешь жалко выглядеть, занявшись П.О.Р.Н.О. в одиночку.

Правило номер два: играй чем-нибудь круглым и гладким.

Острые предметы в П.О.Р.Н.О. не используются ни в коем случае. Если кому-то выбьют глаз, вся прелесть игры пропадет.

Правило номер три: не напугай игрока до смерти.

Броски из засады или «действия с черного хода» должны применяться с предварительным голосовым уведомлением и по заранее полученному согласию.

Правило номер четыре: завладей мячом, иначе будешь вечной жертвой.

Во все время игры во избежание путаницы с шариками разрешается использовать всего два, если иное не одобрено судьями.

Правило номер пять: главное – вовремя кончить.

П.О.Р.Н.О. заканчивается, когда другой игрок (другие игроки) объявляет игру законченной. Не то кто-нибудь так и останется, держа в руке бесполезные шарики».

Вам не смешно? А мне – напротив, иногда я веду себя как двенадцатилетний мальчишка. Не судите меня.

– Так что же все-таки означает П.О.Р.Н.О. и как мне принять участие в игре? – спросил Картер, поведя бровями.

– Ну, официально это носит название «Понг, Организованный Ради Нашего Отдыха». Но иногда мы сокращаем его до Ш.Д.Ч.П. – «швырять друг в друга чем попало». Понимаешь, люди приходят в бар расслабиться. Это один из вариантов – своего рода сублимация агрессии. Хочешь получить удовлетворение? Смейся! Пей и гуляй! Подходит для очень близкой компании. Откровенно говоря, я не уверена, Картер, что тебе П.О.Р.Н.О. по зубам. Это быстрая стратегическая игра, требующая умения, решительности и мастерства, – пояснила я с усмешкой и, взяв шарик из его руки, быстро развернулась и запулила его через стойку, угодив Ти Джею, вытиравшему один из столиков, прямо в зад.

– Твою мать! – завопил Ти Джей

– Сказать по правде, все дело в том, чтоб в пальцах имелся некий талант, – заявила я и повернулась к Картеру.

Совершенно не понимаю, откуда эта хреновая бравада взялась. Было такое чувство, будто я снова действую по указке Лиз.

– Не дрейфь, Клэр. Руки у меня вполне умелые. У меня такое чувство, что в П.О.Р.Н.О. я буду просто великолепен. Все дело в том, под каким углом расположить кисть и когда пустить в ход пальцы … Хм… когда шарик бросаешь. Порой делать это надо медленно и нежно, а уже через мгновение приходится увеличить скорость.

Миленькие намеки младенца, Бэтмен.

– Ты когда кончаешь?

Секунд через десять.

– Не раньше часу. Мне сегодня все закрывать, – сообщила я ему, плотно сжимая ноги и представляя, как его пальцы касаются и впиваются – и деликатно, и сильно, и быстро, и нежно, и… понеслось!

– Можно я тут подожду, пока ты работаешь? Могу помочь тебе закрыться, и мы сможем поговорить… или что угодно, – произнес он, не отрывая глаз от моих губ.

ДА! ДА! Да, да, да!

– Ага, так уж что угодно, – протянула я, пожимая плечами, и пошла бутылки пива в холодильник ставить, а заодно и голову свою туда сунуть: пусть охладится.

 

13. Сладкий трепет

Следующую пару часов я не отрывал глаз от попки Клэр… э-э, я хотел сказать: смотрел, как она работает, и трепался с ней, когда у нее выдавались свободные секунды.

Еще горд сообщить, что стал членом команды П.О.Р.Н.О., когда ухитрился так запулить шариком для пинг-понга, что тот, отскочив от головы Ти Джея, ударил прямо Клэр по грудям. После такого удачного двойного удара многие посетители предложили сделать меня капитаном команды. Клэр заявила, что я и впрямь знаю, как со своими шариками управляться, а я принялся гадать, не становлюсь ли извращенцем, учитывая тот факт, что завожусь, стоит ей только произнести «шарики».

Вот интересно, чего будет стоить, чтоб она сказала «член»?

Вскоре Ти Джей ушел, сняв с себя фартук и сунув его под стойку. Мне, наверное, полагалось бы слегка ревновать к этому симпатичному парню, который все время терся поблизости от Клэр, но мне смотреть на то, как они общаются, было смешно. Вели они себя как брат с сестрой: то есть пихали друг друга, обидными замечаниями обменивались постоянно и сплетничали со всяким, кто уши развешивал. В итоге я решил, что Ти Джей мне нравится и убивать его не придется.

– Эй, Ти Джей, сделай одолжение. Устрой так, чтоб Клэр произнесла «член», а я тебе двадцатку дам.

– Заметано, – произнес он машинально, прежде чем отвернуться от меня.

Все посетители уже ушли, и Клэр только что перевернула табличку на «закрыто» и шла обратно от входной двери.

– Слышь, Клэр, помнишь того малого, который несколько месяцев назад забрел к нам, шлепнул тебя по заднице и назвал Милашкой Клэр? Как ты его назвала?

– Членосос, – ответила она отрешенно, вернулась обратно за стойку и принялась разбирать бутылки.

С мечтательной улыбкой на лице я сунул двадцатку Ти Джею, и тот пошел своей дорогой. Нам предстоит великолепная дружба. Если ему удастся устроить так, что она произнесет: «Картер, возьми меня прямо сейчас», я, может, ему пони куплю.

Ти Джей попрощался и вышел за дверь, Клэр заканчивала наводить порядок. Через несколько минут она вышла из-за стойки и села рядом со мной на высокое сиденье.

– У тебя измученный вид, – сказал я ей, когда она уперлась подбородком в ладонь и тяжко вздохнула.

– Это вежливый способ сказать мне, что выгляжу я дерьмово? – поддразнила она.

– Отнюдь. Выглядела бы ты дерьмово, я бы тебе так и сказал. А еще сказал бы, если б джинсы на тебе твою попу уродовали, если б приготовленная тобой еда напоминала по вкусу стельку из моего ботинка или если бы сказанная тобой шутка оказалась совсем не смешной.

– Ого, как это мило с твоей стороны! – воскликнула она, смеясь.

– У меня нет секретов от друзей.

Несколько минут мы сидели, просто любуясь друг другом. По-прежнему все это казалось нереальным: я поверить не мог, что она сидит вот здесь, напротив меня. В голове не укладывалось, что эта молодая женщина по-прежнему такая же замечательная, веселая и красивая, и я не мог поверить, что у нее есть ребенок, мой ребенок.

– Ты поражаешь меня, знаешь об этом? – нарушил я молчание.

Я увидел, как зарделись ее щеки, и она отвела взгляд, вперив его в салфетку, которую принялась щипать на кусочки.

– И на солнце есть пятна, поверь мне.

Я недоверчиво покачал головой: Клэр явно не замечала в самой себе ничего особенно выдающегося.

– Ты что, шутки со мной шутишь? Целеустремленная отличница один раз ночью почти на спор, по пьянке спуталась в общаге с полным козлом, забеременела, была вынуждена отказаться от своей мечты и бросить учебу, вкалывала без задних ног и подняла потрясающего мальчишку, а теперь еще и открываешь собственный бизнес. Если уж это не поразительно, то и не знаю тогда – что.

Пока я говорил, она продолжала щипать салфетку, и еще быстрее прежнего.

– Ты – сильная, уверенная, амбициозная красавица. Ты идешь по жизни расправив плечи, будто это чертовски легко. Благодарю судьбу за то, что мы снова встретились. Точно говорю: я пред тобой в вечном долгу за заботу о… о нашем сыне. Ты столько сделала для него и с ним и при том настолько не думала о себе, что я просто диву даюсь.

Уф-ф, я произнес это. Мой сын. Гэвин – мой сын. Парни, я сделал сына. Зашибись! Странно, но эта мысль не будит во мне никакого желания броситься на ржавый гвоздь.

Тем не менее Клэр все еще отводила взгляд, и это начинало действовать мне на нервы. Мне и впрямь было не по себе из-за салфетки, которая теперь напоминала горстку снега. Я подался вперед и накрыл дрожащие пальцы Клэр своей ладонью, чтоб перестала она возиться с этим месивом.

– Эй, что тебя гложет? – спросил я.

Наконец-то она обратила лицо ко мне, и, врать не стану, у меня в голове помутилось, когда я заметил слезы в ее глазах. Не выношу плача. Напрочь. Скажи она мне облиться бензином и поджечь самого себя прямо сейчас, я сделал бы это, только б не видеть ее плачущей.

– Гэвин – чудо. Он – умный и потешный, он – самый хороший мальчишка на свете. И с ним всякое бывает, но он очень хорошо себя ведет и просто идеальный. Идеальный! Любой и каждый, кто с ним сталкивается, его обожает, а я каждую секунду обожаю быть его мамой… – Клэр замолкла.

Я понимал: кое-что она сахарком припудривает. И если она еще раз произнесет слово «идеальный», то я сам разрыдаюсь. Мне размытый слезами вариант не нужен. Мне нужно знать все, все, что я пропустил: хорошее и плохое, гадкое и офигительное. Ее нога нервно затарабанила по кольцу высокого сиденья бара, а вид был такой, что она того и гляди взорвется. Я понимал, что все происходящее в данный момент давит на нее со страшной силой. Она мать-одиночка, у которой забот полон рот, и я сам имел случай убедиться, что Гэвин отнюдь не лишен недостатков. А у какого ребенка их нет? Зато она наверняка хочет, чтоб я понял: для нее он самый лучший. Единственный. Неужели она вправду боялась, что я передумаю, если узнаю об ужасах жизни обычных родителей? Все же мне хотелось когда-нибудь иметь детей. Вряд ли что-то большее, чем надежда на полноценную семью, связывало меня с Тэшей. Я отдавал себе отчет в том, что это не одни сплошные радуги да котятки. Знал, что детки способны энергию из тебя высосать и заставить усомниться в собственном здравомыслии.

– Ничего странного, если тебе хочется поплакать. Я ведь только отдаленно могу себе представить, как круто тебе приходится.

– Я люблю Гэвина, – убежденно повторила она.

Я слегка хмыкнул, заметив, какой панический у нее вид.

– Никто в этом не сомневается. Только тебе незачем вести себя так, будто у тебя все и каждую секунду на все сто под контролем. Мое мнение о тебе или о Гэвине будет ничуть не хуже, если тебе понадобится излить душу, поверь мне. Я хочу знать все. Меня не испугаешь, честное слово.

Клэр немного смягчилась: она наконец-то перестала терзать салфетку, нога ее уже не отбивала чечетку. Хотя взгляд, обращенный на меня, был все еще настороженным. Я знал всего один способ успокоить ее и дать ей открыться. Встал, перегнулся через стойку бара и, сколько мог вытянув руки, погладил ладонью ее щеку.

Снова сел, взял чистую рюмку, стоявшую на стойке донышком вверх, и наполнил ее виноградной водкой, которую, как мне теперь было известно, Клэр любила больше всего. Поставил бутылку опять на стойку и отодвинул ее в сторонку.

– Будь честной, – сказал я, придвигая к ней рюмку.

Клэр закусила губу, глянула на рюмку, потом снова на меня. Она была словно открытая книга: противоречия раздирали ее, и эта внутренняя борьба отражалась на лице. В конце концов, ее прорвало:

– Я-люблю-Гэвина-до-смерти-но-он-меня-с-ума-сводит-твою-мать! – выпалила она на одном дыхании и тут же захлопнула рот.

– Выпей, – сказал я, ободряюще кивая на рюмку. Не раздумывая, она подхватила стопку, опрокинула ее и со стуком опустила на стойку бара.

– Продолжай, – сказал я, придвинувшись поближе к ней и наливая еще водки в рюмку.

– Когда он в первый раз сказал: «Ма-ля», у меня сердце совсем растаяло. Но с тех пор много воды утекло, а у этого малого рот не закрывается никогда. Никогда. Он даже во сне говорит. Как-то раз мы в машине ехали, и он все говорил, говорил про овечек, картошку фри, про свой писун и про газонокосилку, так я остановила машину посреди улицы и вышла. Обошла вокруг машины, а когда снова в нее забралась, он продолжал говорить, стал меня расспрашивать, есть ли у газонокосилок рычаги, а у девочек яйца. Он никогда. Не перестает. Говорить.

– Выпей, – опять с улыбкой сказал я.

Опрокинув рюмку, она на сей раз шмякнула ее прямо передо мной: мол, давай, наливай. Я налил и придвинул рюмку обратно к ней.

– Пока я его вынашивала, я поправилась на пятьдесят шесть фунтов. Ты хоть имеешь представление, что такое смотреть вниз и не видеть своего члена?

– Да нет, – буркнул я.

– Было ощущение, что моя задница жила отдельно от меня, со своим почтовым индексом.

– Если тебе от этого легче станет, то попа у тебя потрясающая, – выпалил я.

– Спасибо на добром слове, конечно.

Я налил еще рюмку, и на этот раз выпить даже предлагать не пришлось..

– Он как обнимет, так душа поет, а усталость проходит. Исцеляешься как по волшебству. Но вот ты хоть представляешь себе, сколько ребенок какает, сколько срыгивает, сколько орет? Только бутылочку высосет, так тут же все струей обратно выдает. Высосет – отрыгнет. А если желудку не очень понравится обед, так все вернет обратно. Помылила – сполоснула – повтор.

Еще рюмка выпита.

– Он до трех с половиной лет по ночам заснуть не мог. Проснется – и кричит, а потом бежит ко мне. Каждую чертову ночь! Мне это до того надоело, что я рассказала ему, мол, живет у него под кроватью Бугимен, который ему ногу откусит, если он с кровати посреди ночи слезет за чем угодно, кроме случая, если в доме пожар полыхать будет.

Клэр откинула голову и опрокинула еще рюмку.

– Я – плохая мать. Не поверю, что сейчас ты меня не ненавидишь, – сказала она.

– С чего бы это мне вообще ненавидеть тебя?

– А с того, что я, в принципе, переспала с тобой от отчаяния. Использовала тебя для секса, а после никогда больше с тобой не говорила, – пояснила она.

– Милая, там, откуда я родом, такое для парня все равно что рождественский праздник, – со смехом произнес я, стараясь подбодрить ее, хоть как-то улучшить ей настроение. – Это я у тебя должен просить прощения. – Я вытянул руку и повернул к себе ее лицо.

Боже, как же она красива! А я вел себя как полный идиот, желая воспользоваться тем, что она слегка захмелела. Только наплевать, меня разорвет, если я ее не поцелую. Я должен войти в нее и испытать, наконец, желанное облегчение, к которому я так долго стремился. Я пять лет ждал, чтоб опять попробовать на вкус этот совершенный рот, ощутить под руками округлые формы груди и ягодиц. Она склонила голову и потерлась щекою о мою ладонь, и я почти забыл, что сказал минуту назад.

– Слов нет, мы с тобой оба были не в себе в ту ночь, но, если б я знал, что ты еще ни разу… что ты… что я у тебя первый, я бы делал все совсем по-другому, черт меня побери, – признался я.

«Я бы глаз не сводил с твоего обнаженного тела, каждый дюйм его сохранял бы в памяти. Языком бы дразнил каждый твой сосок и втягивал бы их в рот, пока ты в стонах не стала бы звать меня. Губами бы ласкал твою кожу, всем лицом зарылся б тебе меж ног и довел бы тебя до такого исступления, что ты забыла б, как тебя зовут».

– Вот это да, – прошептала она, глядя на меня остекленевшим взглядом.

– Я что, это вслух сказал?

Она сидела напротив, ошарашенная, и я уже забеспокоился из-за того, как круто лопухнулся. Мне еще слишком рано было заводить разговор про секс и про то, как сильно мне хочется стать для нее Лучшим Другом Навсегда. Само собой, последние пять лет я провел перебирая во сне любые мелочи, какие только мог вспомнить о ней, и в последнюю неделю забеспокоился: может, мои воспоминания были лучше действительности? Глупо, конечно, но вдруг я все это выдумал? Вот она, сидит передо мной, из крови и плоти, такая же поразительная, как и в моих мечтах, и мне нужно, чтоб она знала это. Я уж было рот открыл, но не успел и слова произнести, как она вскочила с сиденья, бормоча что-то такое про пиво в кладовке, которое надо убрать в холодильник. Она прошмыгнула мимо меня, и я остался сидеть один на один с бутылкой водки среди повисшего в воздухе запаха шоколада.

* * *

О, боже ж ты мой! Спасите-помогите!

Какая же я, блин, трусиха! Рванула от него со скоростью сверхзвукового истребителя, а теперь вот отсиживаюсь в кладовке, делаю вид, будто пиво убираю.

«Я б губами вкусил твою кожу, всем лицом зарылся б тебе меж ног и довел бы тебя до такого исступления, что ты забыла б, как тебя зовут».

О-о-о! Я совсем ничего не знаю про эту хрень. Едва эти слова сорвались с его губ, как моя плоть отозвалась, я готова была отдаться ему на стойке бара. Судя по обалдевшему выражению на лице, он вовсе и не собирался произносить их вслух.

– Черт! – громко воскликнула я и врезала рукой по пустому пивному ящику.

Только он оказался не пустой: кулак мой пришелся по ящику, полному банок с пивом.

– Сучий сын! – ругнулась я, тряся ушибленной рукой, брыкнула ногой, и удар пришелся по бутылке текилы, покатившейся и разлившейся по всему полу.

– Надеюсь, ты бьешь бутылки не потому, что хочешь съездить мне по физиономии?

Я обернулась и увидела стоявшего в дверном проеме Картера. Ну, почему ему всегда выпадает быть свидетелем моей унизительной дурости?

– Нет, по правде, бутылка текилы-то чего такого тебе сделала? – спросил он и пошел ко мне.

– Ты хочешь сказать, кроме того, что затуманил мне мозги настолько, что я потеряла невинность с каким-то и впрямь крутым парнем в общаге? И т. д., и т. п., потому что я вела себя как последняя дура. А теперь, когда он в городе, чувствую себя не в своей тарелке, стоит ему приблизиться, потому как у меня нет другого опыта? – причитала я.

Картер остановился прямо передо мной и криво усмехнулся:

– Правда думаешь, я крутой?

От его попытки обуздать мое нервное напряжение я только еще больше забилась в истерике.

– А знаешь, ты совершенно права. Эта текила на редкость вонючее пойло. Давай, пни ее хорошенько, отведи душу. Можешь заодно и пиву по мозгам надавать. Я видел, как оно на тебя исподтишка косилось.

Я рассмеялась глупости нашего разговора. Пьяной я не была, но голова вполне приятно кружилась от нашей ранней игры в Правду, или Правде было угодно различить юмор в этой ситуации. Когда я отсмеялась, Картер подался вперед и смахнул с моей щеки прядь волос, выбившуюся из хвоста, – такой до боли знакомый жест, что я ахнула.

– Давай-ка сразу кое-что поставим на место. Никакая ты не дура. Ни за что из тобой сделанного я тебя не виню. Врать не собираюсь и не скажу, что не почувствовал, будто вся задница в занозах, когда проснулся тогда утром и не увидел тебя рядом с собой. Мучился, метался потом, пока пять лет все гадал, а не привиделась ли ты мне. Только ты все равно для меня лучше всех, что бы ты ни делала, – говорил он, придвигаясь все ближе. – Я ведь не врал, говоря, что совсем по-другому повел бы себя с тобой в ту ночь, – тихо выговорил он, придвинувшись так близко, что наши тела соприкоснулись: его грудь и ноги практически сплелись с моими. У меня в горле пересохло, когда его рука медленно опустилась мне на бедро.

– Я бы больше целовал тебя, – произнес он, склоняясь и слегка касаясь губами уголка моего рта. – Я бы дольше прижимал тебя к себе, чтобы ощутить тебя всю целиком, – шептал он мне в щеку, обхватывая свободной рукой за талию и еще крепче прижимая к себе.

Его рука, лежавшая на бедре, скользнула вверх по моему телу. Прошлась по ребрам, скользнула по груди, пока всей ладонью не улеглась прямо на сердце.

– Я бы ласкал тебя всюду и наслаждался бы своей властью, чувствуя, как бьется твое сердце под моей рукой.

Мои груди напряглись и заныли, а соски поднялись и отвердели под блузкой. Я сжала губы, изо всех сил стараясь выровнять дыхание. Боже, я обожала запах, который от него исходил, слова, которые он говорил, руки его, блуждавшие по мне. Как я жила так долго без всего этого?

– А самое главное, в ту ночь я к спиртному и не притронулся бы, чтобы все, что случилось между нами, до мельчайших деталей отпечаталось в моем мозгу, а память о твоей коже под моими руками осталась такой же ясной, как звон колокола.

Я была уверена, он слышит биение моего сердца, эхом отдававшееся по всей комнате. Знала, он чувствует, как оно бьется все быстрее и быстрее с каждым произнесенным им словом.

– Клэр, – глухо простонал он. – Быть так близко к тебе… одно это сводит меня с ума.

Он слегка подогнул колени, потом с силой, выпрямившись, прижался ко мне нижней частью тела, давая почувствовать, что именно он имел в виду. Меня охватили одновременно и ужас, и желание. Обе мои руки взлетели ему на плечи, стараясь удержать, прижать еще крепче. Его губы блуждали по моей шее, и я ответила ему тихим стоном. Когда они вернулись к моему уху, он шепнул:

– Если это слишком, если слишком рано, только скажи, чтоб я перестал, я перестану.

Слишком ли было рано? Я что, вела себя сейчас как полная идиотка, вжимаясь в него всем, чем могла? Я ж не девочка уже, а мамаша все-таки, Картер.

Не девушка, но и не опытная женщина: так ни разу толком с мужчиной и не спавшая, зато Картер считает, что очень чувственная.

– Если перестанешь, я тебя укокошу, – успела я прошептать, и в ту же секунду его губы, искавшие путь к моим, достигли цели.

Едва наши губы слились, как его язык мягко проник глубже, настойчиво и жадно. Я скользнула свои языком ему навстречу, он тихо застонал, а бедра его уперлись в меня еще сильнее. По всему моему телу бегали мурашки, пощипывая и покалывая, как об этом пишут в дрянных любовных романчиках. О да, девчонки! Груди мои вздымались, чресла мои трепетали.

У МЕНЯ ЧРЕСЛА ТРЕПЕТАЛИ!

Вот-вот взорвусь, если он до меня не дотронется. Мое лоно было готово его принять: желание было так сильно, словно оголяло каждый нерв.

Я про эти темные дела словами вслух плохо изъясняюсь. Даже сама мысль о том, что я смогу произнести на ухо мужчине: «Коснись моей розочки», меня коробит. Могла бы, конечно, попробовать выдавить из себя: «Помоги мне пальцами». Но вдруг получилось бы что-нибудь типа «Сунь персты свои в мой дерн»? Стыда не оберешься!

Соберись, Клэр!

О, боже ж мой, у него язык какой-то волшебный. Где, черт побери, этот парень выучился так целоваться? Клянусь, это талант, передающийся по наследству, или особый дар.

Погоди, нет. Как-то грубо получается…

Вот блин, я обращаюсь в лужу чего-то склизкого, чем уже полны мои трусики.

ДОТРОНЬСЯ, ПОЛАСКАЙ МЕНЯ!

Если я вскрикну это как бы про себя, то он, может, и сообразит? Его язык кружил вокруг моего, пробуя губы на вкус, одна рука подхватила меня под ягодицы, а другая раздвинула бедра. Его тело заскользило вверх-вниз, касаясь моей ложбинки выступающим бугром, рвавшимся вон из джинсов.

ПОЛОЖИ СВОЮ РУКУ НА МОЕ ВЛАГ…

Нога моя скользнула по его, и ощущение грубой джинсовой ткани, потершейся по моему голому бедру, заставило меня взвыть от удовольствия. Он сделал, не отпуская меня, несколько шагов назад и прижал меня к стене кладовки, делая поцелуй еще сильнее и медленнее. Мои руки судорожно вцепились в волосы у него на затылке, так что, кажется, несколько я вырвала с корнем.

Его ладонь, гладившая мою попу, куда-то ушла, и я едва не заорала, протестуя, пока не почувствовала, как она заскользила вверх по бедру, подбираясь к кромке моих шортиков.

О БОЖЕ МОЙ, СЕЙЧАС ОН ДОТРОНЕТСЯ ДО МОЕГО ОБНАЖЕННОГО ТЕЛА!

Не забыла ли я надеть сексуальное нижнее белье, а не штанишки для месячных? Ну, вы понимаете, про что я. Допотопно-громадные бабушкины панталоны, которые надеваешь только при угрозе высокого багряного прилива. Те самые, какие ни за что не позволяется видеть ни мужику, ни зверю.

Он прервал поцелуй, когда его пальцы скользнули мне в шортики и… о, спасибо тебе, малютка милый Иисусе, и вам, мужи премудрые… я сразу вспомнила, что, когда переодевалась, натянула балдежные мини-трусики.

– Знаю, этим никак не поквитаться за ту ночь, только я хочу сделать так, чтоб тебе было хорошо, Клэр. Можно, я поласкаю тебя? – спросил он, почти касаясь губами моих губ и глядя мне прямо в глаза.

Неужели он не чувствует, как трепещут мои чресла, как вопиет мой разум?

«Хочу почувствовать твои пальцы в себе!»

Да! Мог бы и сам догадаться.

– Вот черт! Страстнее этого я в жизни ничего не слышал.

Времени пожалеть о том, что я вслух произнесла «про пальцы», у меня не было. Он делал то, что я просила: рука его уже заползала мне в шортики, пока я не почувствовала, как его пальцы добрались до моего белья.

– Вот елки, – вырвалось у меня, и совершенно импульсивно я рывком зажала его руку меж ног.

Никто и никогда меня так не удивлял. Я, было дело, думала, кто и как ни коснись – все равно: тело откликается на ласку одинаково, будь то мужские грубые руки, или я сама. Иногда я там себе позволяла, ну, внизу.

Яснее ясного: я ошибалась.

Пальцы Картера двигались вверх и вниз так восхитительно, так медленно продвигаясь по тонкому кусочку атласа, что от удовольствия я теряла голову, и чуть не закричала в голос. О, какое блаженство!

– Зайка, да ты такая горячая и влажная, – шептал он, а пальцы его двинулись в сторону и затеребили кромку трусиков.

Слыша, как про эти темные дела говорят другие, раньше я всегда краснела. Мне делалось стыдно за них и за ту несуразицу, что вылетала из их ртов. Я ведь искренне ахала: слышат ли они сами себя со стороны? Что может быть банальней: «войди в меня покрепче, большой мальчик» или «о, бэби, ты такой громадный». Кто говорит эту хрень? Мне ведь раньше никто такого не говорил. Теперь, услышав его шепот, я еще больше возбудилась. И мне не хотелось, чтоб он умолкал. Пусть говорит, какой я оттяг, какая мокрота, какая фан-тать-тастика, хоть всю ночь. Он покрывал легкими поцелуями мои губы, пальцы же его, не унимаясь, со сладостной настойчивостью овладевали моей плотью под тонким кусочком ткани. Вторая рука раздвигала проймы шортиков пошире, чтоб легче было в них забраться. Я затаила дыхание и старалась не думать о том, что никогда еще ни один парень так меня не щупал. Печальный, если честно, факт. И тем более удручавший, что мне саму себя стало жалко, когда его пальцы были готовы пуститься вплавь у меня в промежности.

Сожаления оборвались, когда я почувствовала, как два его пальца коснулись моей голой, скользкой от влаги кожи и замерли.

– Боже ж мой, – пробормотала я и откинула голову, со стуком бухнувшись о стену.

О да, куда лучше, чем мои собственные пальцы. Мои-то пальцы вот-вот будут чувствовать себя, как сплошь истыканные новокаином руки Синбада в фильме «Гость», которые дохлыми рыбами шлепаются на стол. Пальцы Картера были нежны и мягки, и они самозабвенно ласкали меня, словно понимая, как истосковалась я по этой любовной игре. Мысленно я благодарила Лиз, которая регулярно заставляла меня делать депиляцию воском.

Себе на заметку: попросить прощения у Лиз, что звала ее садисткой и фашистской овчаркой всякий раз, когда она устраивала мне процедуру с бразильским воском. Это ее верное служение моему естеству позволяло нынче Картеру не натыкаться ни на какие заросли в моих трусах и не прерывать приятного занятия, чтобы пуститься на поиски электрокосилки.

Простите меня за подробности, но расскажу откровенно, что меня доводит до экстаза. Вдруг и вам эти знания пригодятся?

Картер ястребом кинулся мне на шею, впился в нее полураскрытыми губами и медленно протолкнул в меня указательный палец, держа большой палец прижатым к клитору, – и затих, дав мне время приспособиться к его действиям.

Его палец замер во мне, я же еще крепче вцепилась Картеру в затылок и подалась бедрами вперед, позволяя ему проникнуть еще глубже и заставляя его большой палец сделать мне легкий массаж. Это было бесподобно: практически на пороге моей чувствительности, одновременно невыносимо и так сладко, что даже запело все внутри. Я чувствовала, что наш любовный танец кончится задолго до того, как мне захочется, чтобы Картер проник в меня по-настоящему. Потому как пальцами своими он работал просто гениально! Что вызывало шок! Самой мне всегда, чтобы кончить, требовалось через мозги целые клипы из порнофильмов пропустить. Сейчас же я и подумать ни о чем не могла – мое тело отзывалось на каждое его движение, как скрипка в сильных руках скрипача, а мозг отказывался анализировать это. Не нужна была никакая порнуха – даже самая крутая и забойная.

Картер шевелил пальцем взад-вперед и при этом так ловко скручивал его перед тем, как начать вытаскивать, что от этого мне хотелось дышать, высунув язык, как щенку, скулить от восторга и лизать его в щеки. Его губы и язык прошлись по всей моей шее, а большой палец ходил кругами все быстрее, пока я едва ли не силой насадила свои бедра ему на руку.

Я охала и стонала во весь голос: у меня не было времени устыдиться, что эти всхлипы издают только женщины легкого поведения в дурацких фильмах. Неужели это не сон? Настоящий живой парень затеял какую-то сумасшедшую прелюдию – еще секунда, и я взорвусь!

В самом деле.

Он вытащил из меня палец и принялся подушечками двух пальцев кругами водить по моему клитору, пока я не расплавилась на его руке.

– Ооох, ой, Боже! Блин. Картер!

Пальцы его не останавливались, а крики мои он просто глотал ртом, пока я билась о его руку, ни за что не желая, чтобы то, что я чувствовала, прекращалось. Каких только звуков не заскочило от меня ему в рот, пока он безостановочно целовал меня! Его движения словно вытягивали из меня душу, с каждым разом приближая к оргазму. Наконец, голова моя совершенно перестала контролировать происходящее, ноги задрожали, и я едва не сползла по стене. Когда я перестала двигать бедрами и угасли остатки бьющей меня истомы, он вытащил руку из шортиков, обнял меня, целуя долго и нежно, позволяя своему языку медленно-медленно ласкать мой. Не знаю, долго ли мы стояли в кладовке, замерев друг у друга в объятьях и целуясь. Я могла часами отвечать ему на ласку – и даже не подумала бы о глотке свежего воздуха.

Наконец, губы наши разомкнулись, и мы стояли, глядя друг другу в глаза, не моргая.

– В жизни не видел никого более страстного. Мне следовало бы сотворить такое пять лет назад, – с улыбкой выговорил Картер.

– Радость моя, сотвори ты такое пять лет назад, я приковала бы себя к твоей руке и заставила бы делать это мне каждый божий день.

Картер рассмеялся, потом его лицо сразу же сделалось серьезным.

– Клэр, мне нужно попросить тебя кое о чем. Это на самом деле важно.

О нет, сейчас он попросит меня пригласить подружку и заняться сексом втроем. Или поведает мне, что он на самом деле из Канады, ему требуется «зеленая карта» и это единственная причина, по какой он здесь. А что, если ему не понравилось? Может, что-то странным показалось? Следовало бы мне почаще внутренним органам проверочку устраивать. Хотя доктор мне никаких претензий не предъявлял. Даже похвалил: сказал, что у меня очень симпатичная матка. Какого же черта Картеру еще нужно? Блин, а ну, как он и вовсе склонен к дендрофилии и любит заниматься сексом с деревьями?

– Мне хотелось бы провести некоторое время с Гэвином.

Я знала, что он это скажет!

– Ничего страшного, если ты пока что не готова оставить его со мной один на один, ведь на самом деле он меня не знает. Но мне хотелось бы приехать и поиграть с ним.

Я никак не могла спрятать улыбку. Не только его пальцы заслуживают большой награды: пусть где-нибудь в его честь мавзолей построят, что ли, или национальный монумент поставят (эй, эй, встал бы! да еще столбом!), – так он еще фактически по собственному почину попросил разрешить ему провести время с Гэвином. И это – после оскорбительного удара в пах и угрозы в виде бдящего жеста растопыркой пальцев от глаз к глазам.

У Гэвина появится наконец-то близкий мужчина, помимо моего отца и Джима.

 

14. Вождь краснокожих по имени Уснет-Где-Угодно

– Значит, из рассказанного тобой я должен понять: у нашей маленькой Клары полы из твердого дерева, терракотовый пирог, портмоне из тисненой кожи, и ниже пояса обрито наголо, – кричал Дрю, покрывая шум конвейера.

– Ну, знаешь, уже и вправду жалею, что рассказал тебе все про вчерашнюю ночь, – заорал я в ответ.

Я потянулся за свисавшим надо мной гидравлическим сверлом, подсоединенным к оснастке на потолке, и потянул его вниз, чтоб приладить дверцу к корпусу машины. В моем распоряжении было три минуты, прежде чем линия подаст следующее авто, чтобы разобраться с Дрю, чьи глупости способны вывести меня из себя, запороть все на свете и вынудить остановить конвейер.

Это плюс то, что у меня на самом деле из головы никак не выходило произошедшее вчера ночью между Клэр и мной в кладовке бара. Как же она светилась, когда кончала! А как причитала… Даже при мысли об этом Картер-младший встает в штанах и умоляет дать ему добавки. Надеюсь, она не сочла, что все происходит слишком быстро, потому как, сказать правду, я хотел бы повторить представление. Мне все равно, что сам я так и не дошел до оргазма. Смотреть на нее, чувствовать, как она в моих руках на части разваливается… Меня это вполне удовлетворило.

– Чел, ты ж знаешь: твоя тайна во мне и умрет. Ни единой душе не скажу, что вы вчера ночью с мамой твоего ребеночка до третьей базы дошли и что в ее нижнем белье Чубакка не живет. По крайней мере, теперь мне незачем беспокоиться о тебе.

Я выключил сверло и через машину глянул на Дрю, который крепил ручку на передней дверце.

– А чегой-то ты обо мне беспокоился?

– Ну-у, брат, ты даешь! Ты ж был в одном шаге от того, чтоб окунуть свой член в шоколадный ганаш и у себя самого пососать, – сказал Дрю.

– Ты только что произнес «ганаш»?

Дрю пожал плечами:

– Ага. Дженни теперь с утра до ночи смотрит телеканал «Еда» и меня заставляет. С тех самых пор, как она занялась рекламой для Клэр, она решила, что ей нужно научиться хоть как-то готовить. Тут как-то она в Интернете минут двадцать искала рецепт глазировки «конфедератским» сахаром.

С трудом подавив смешок, я снова стал копаться с машиной.

– А ты не посоветовал ей поискать такой сахарок на Юге, в самой глубинке? Мог бы заодно и предупредить ее об опасности «мятежного» сахара, – веселился я.

– Ладно тебе. Не дури! Ты издеваешься, а мне духу не хватило сказать, что это называется сахарной пудрой.

Ну, нет, только не это!

– Так вы, значит, с Дженни собираетесь сегодня вечером к Клэр? – спросил я, меняя тему.

Клэр, определенно, была не против моих свиданий с Гэвином. Для начала она решила, что лучше всего – создать знакомо-коллективную обстановку, а потому пригласила сегодня всех к себе на ужин.

– Не пропустим ни за что на свете. Я для такого случая даже новую футболку надыбал, – с улыбкой ответил Дрю.

* * *

В шесть часов я постучался в дверь Клэр. Топот голых ступней по полу – и дверь распахнулась настежь.

Я опустил взгляд на маленького мужичка, стоявшего на пороге и в упор рассматривавшегося меня, и не сумел сдержать улыбки. Иисусе, как же он похож на Клэр! А вот глаза… ого! Они точно такие же, как и мои.

– Привет, Гэвин, – сказал я, вытаскивая из-за спины обернутый в красивую бумагу подарок и протягивая его ему. – Это тебе.

Гэвин выхватил подарок у меня из рук, повернулся и ринулся прочь, вопя на бегу:

– МАААААААМ! Этот мне фто-то купив!

Я, засмеявшись, переступил порог и закрыл за собой дверь.

Клэр жила в небольшом одноэтажном домике с верандой и остроконечной крышей, и первое, что я заметил, войдя в его жилую часть, насколько он прост и по-домашнему уютен. На низком столике у дивана и на каминной полке горели свечи, а от долетавшего из кухни аромата у меня потекли слюнки. Я обошел комнату, разглядывая все фото, которые хозяйка разместила практически на каждой свободной поверхности: вот малышка Клэр, а вот она застыла рядом с гордым отцом, демонстрирующим военную выправку, рядом – фото ее друзей и многочисленные снимки Гэвина. Сердце екнуло, когда я увидел снимок моей любимой с округлившимся животом: с нашим сыном. Вид у нее был такой юный и беспомощный. Я снял фото с каминной полки, чтоб разглядеть его получше. Значит, вот как она выглядела, когда мы встретились (минус животик беременной)! Разглядывая снимок, я и печалился, и сердился – разумеется, на себя. На нее мне сердиться было не за что. Мы оба были молоды и глупы, в ту ночь ни один из нас не захотел шевелить мозгами. Просто я расстроился, что упустил все это. Не видел, как день за днем у нее растет живот, не положил на него ладонь и не почувствовал, как пинается малыш.

– УООЙ! – вскрикнул я, когда чья-то нога пребольно ударила меня в голень.

Опустив глаза, я увидел стоявшего рядом Гэвина, пристально на меня глазевшего.

Вот тебе, папаша, получай! Голень, по-моему, запомнит это навсегда.

– Слуфай, я забыл, как тебя зовут. Мозна, я буду звать тебя котях собачий?

Не успел я и сообразить, как откликнуться на такую просьбу, когда услышал за спиной голос Клэр:

– Гэвин!

– Это не я! – тут же выпалил он с перепуганным выражением на лице.

– Ладно, хорошо, – спокойно выговорила она. – Имя этого приятного человека, нашего друга, – Картер, ты помнишь? Прекрати обзываться.

Я обернулся, увидел ее: стоит в дверном проеме кухни и прожигает Гэвина недобрым взглядом.

– Не обижайся, – произнесла она, переводя взгляд на меня. – На прошлой неделе о чем бы его ни спрашивали, он отвечал одно и то же: «Глупые толстые каловы». На любой вопрос. Когда он научится выговаривать все звуки алфавита, я закачу царский пир и позову всех друзей, а логопеду пошлю шикарный шоколадный торт. Она сказала ему рычать, чтобы закрепить звук «р». И теперь он пытается тянуть «ррр». По-моему, очень мило. Мой тигррренок.

Я засмеялся. С души свалился камень: значит, он называет меня так не потому, что уже успел возненавидеть. Клэр подошла и глянула на снимок у меня в руке.

– Ой, пожалуйста-пожалуйста, не смотри на это фото. У меня такой вид, будто из меня громадная опухоль наружу прет. Мячик, который я проглотила, своими пинками мне все внутренние органы растряс и заставлял меня писать, стоило только чихнуть, – простонала она. – Извини, я что, проговорилась, что писалась в штанишки, а?

– Ага, типа намекнула. Пустяки, я про это эсэмэски всего четырем знакомым разослал, а не по всему списку контактов в моем мобильнике.

Вдруг я понял, что мы стоим один на один, лицом к лицу, настолько близко, что можно ее поцеловать. Я подался вперед проделать это, напрочь забыв, что в комнате мы не одни.

– Ма-ам, можно я подавок откувою?

Мы замерли, губы наши так и не сошлись, потеряв друг друга на полпути. Взгляды скользнули вниз. Клэр со вздохом отпрянула от меня.

– Да, милый, разрешаю. Открой, пожалуйста, подарок, – ответила она сыну.

Тот плюхнулся на пол, где стоял, и взялся рвать бумажную обертку: клочки полетели во все стороны.

– Вовсе не обязательно покупать ему что-то, – тихонько сказала мне Клэр.

Я только плечами повел:

– Ничего грандиозного, так, пустяк.

– Мамочка, смотли! Тут цветные мелки, и фломастеррры, и кррраска, и…ого-го!.. я могу ррраскрррашивать и калтинки рррисовать! – восторженно вещал Гэвин, протягивая все по очереди матери.

– Это потрррясающе, зайка! Пойди, пожалуйста, и положи их в мою комнату на кровать, а поиграем мы с ними позже, хорошо?

– Но я хочу крррасить сейчас, – заныл Гэвин и уронил коробку с цветными мелками себе на ногу. – Челт!

– Гэвин Аллен! – прикрикнула Клэр.

Я понимал, что в воспитательных целях следует сохранять невозмутимость, а потому отвернулся и, давясь смехом, принялся думать о мертвых щеночках и той сцене в «Поле его мечты», где герою Кевина Костнера приходится играть в прятки со своим отцом. Чертова сцена! Всякий раз достает меня.

– Еще одно дурное слово вылетит из твоего рта, и ты получишь трепку, ты меня понял? Скажи Картеру спасибо за подарок и иди к себе в комнату. Мы позовем тебя, когда соберемся ужинать.

– Спасибо, Калтел, – пробормотал Гэвин и потащился по коридору.

Когда он уже не мог услышать, я расхохотался, а Клэр шлепнула меня по руке.

– Прости, но он чертовски забавен.

Глядя на меня, она закатила глаза и отправилась обратно на кухню. Я – за нею следом.

– Да, он неугомонный! И кто его только воспитывал? Вот смейся-смейся, а потом возьми, наберись смелости и выйди с ним куда-нибудь на люди. Типа, скажем, в церковь. И, когда там настанет такая тишина, что слышно, как тихо журчит фонтан позади церкви, вот тогда Гэвин и сообщит во весь голос: «Мам! Я слыфу, как Иифус икает!» Тогда возвращайся ко мне, посмеемся вместе. Вот и посмотрим.

Подвинув стул к столу, я наконец смог подойти к столешнице позади Клэр, и у меня челюсть отпала: все имевшееся на ней пространство было покрыто шоколадом, печеньем и сластями – всех мыслимых видов.

– Я попал на фабрику Вили Вонка?

Она засмеялась, подняла крышку громадной кастрюли, стоявшей на плите, и помешала что-то половником.

– Вот, полюбуйся, сегодня вечером я решила использовать вас в качестве подопытных кроликов. Вы побалуетесь плюшками, а Дженни сделает несколько фотографий кое-каких кондитерских изделий для моей рекламы, потому как у меня для съемки ничего лучше камеры в мобильнике нет.

Я мечтательно смотрел на все. Кажется, сегодня я получил окончательное подтверждение тому, что я врожденный кофеман и сладкоежка.

– Е-мое, а это что такое? – спросил я, указывая на кирпичи из белого шоколада размером с мой кулак. Они образовали небоскреб, который был высокохудожественно полит карамелью на верхушке.

– А, это кое-что новое, я экспериментирую. Растопила чашку белого шоколада, добавила толченых кренделей с чипсами, а когда шоколад с начинкой затвердел, я построила из него башню, а сверху полила карамелью. Может, я с размером малость переборщила. Пока эти кирпичики называются «капельками».

Святая Дева на небесах! Мне захотелось попросить эту женщину родить мне еще двоих детей.

Оп, погоди…

Раздался стук во входную дверь, и Клэр попросила меня пойти встретить гостей, пока она поставит приборы на стол.

Прибыли Дженни и Дрю. Прошмыгнув мимо меня, Дженни по давно протоптанной тропе отправилась на кухню поболтать с Клэр. Глядя на Дрю, стянувшего куртку, мне оставалось только качать головой.

– Ну, старик, ты это всерьез? – спросил я, кивая на его футболку, на которой был изображен маленький сорванец, палящий из пистолета над своей головой, и написано: «Не бейте детей. Нет, кроме шуток. У них теперь есть оружие».

– А что? В наше время дети – дьяволята. Эта футболка – социальная реклама для тебя, чел. Когда-нибудь ты мне спасибо скажешь. Ну, а где маленький разбойник? Может, ему подгузник надо сменить или еще что? Может, я ему свою машину покажу или конфетками угощу? – приговаривал Дрю, озираясь вокруг и потирая руки.

– Дрю, ему четыре года. Ему не нужны подгузники. И лучше бы тебе не испытывать мое терпение. Похищение детей – это не шутки.

– Да ладно тебе. Я же по-доброму. Веди меня к своему дьявольскому семени, – сказал Дрю.

Мы пошли мимо кухни, и я сунул голову за дверь, спрашивая у Клэр разрешения пройти в комнату Гэвина. Она объяснила, как туда попасть, и мы, проследовав по коридору, нашли мальчишку сидящим на полу посреди своей комнаты и выдавливающим содержимое тюбика зубной пасты прямо на ковер.

– Тпру-у, большой озорник. Ты что ж это делаешь? – заговорил я, быстро подойдя к нему и взяв из руки уже пустой тюбик.

Гэвин попросту пожал плечами:

– Не знаю.

Черт. Мне-то что делать? Клэр сюда привести? Но мне вовсе не хочется, чтоб малыш считал меня предателем. Да и ябедничать – это как-то не по-взрослому, а я уже вполне взрослый. Не могу же я позволить ему помыкать мной, как ему нравится! Надо дать понять малому, кто здесь босс. И прямо сейчас – это не Тони Ганза.

– Я почему-то уверен, что мама игр с зубной пастой не одобряет. Как считаешь? – спросил я.

– Тупой вопрос, Картер, – совершенно серьезно произнес Дрю. – Конечно же, ему не дозволялось давить пасту на пол.

Я хмуро взглянул на Дрона через плечо: помолчал бы.

– Это мне известно, – процедил я сквозь стиснутые зубы. – Просто пытаюсь добиться от него, чтоб он признал, что поступил дурно.

– Тоже мне, доктор Фил! Я вполне уверен, малец понимает, что поступил плохо, иначе он этого и не сделал бы. Дети тупы. Они все время делают то, что им не полагается. Быть взрослым – такой отстой! Я теперь ни за что не успокоюсь, пока не выдавлю зубную пасту себе на пол.

Похоже, дело приходилось иметь с двумя детьми.

– На кой тебе… знаешь, что? А, неважно, – произнес я и, обернувшись, обратился к Гэвину. – Твоя мама совсем не обрадуется той грязи, что ты тут развез. Давай-ка, покажи мне, где у вас тряпки-полотенца, и мы все тут отчистим, пока она не увидела.

Вот так. Он не станет меня ненавидеть, что я настучал на него, а мне все-таки удалось дать ему понять, что поступил он плохо. Я – потрясный родитель.

Гэвин с явной охотой взялся за чистку, поскольку это означало, что Клэр мы про то, что натворили, не расскажем. На секундочку я засомневался, не удушит ли она меня во сне за то, что я вступил в сговор с сынишкой. Если про все узнает, то жди беды. Но если рассказать ей, то у нас с Гэвином не будет тайны. Ох, и врежет он мне, а может, на этот раз и до глотки доберется. Не очень понятно, кого мне стоит бояться больше: своего сына или его маму?

Минут двадцать спустя, когда ковер уже блестел чистотой, как новенький, мы с Дрю, изображая индейцев, сидели посреди комнаты Гэвина и молили все известные нам высшие силы сделать так, чтобы именно в эту минуту девчонки не вошли в комнату.

Гэвин обожал наряжаться! С быстротой фотомодели на показе высокой моды он менял свои наряды: ковбойский костюм, шляпа волшебника и т. п. Мы с Дроном пытались уговорить его на что-то мужское, вроде сыщик-ищи-вора, только безо всякой беготни с ножницами или поджигания пакета с котяхами под соседской дверью. К сожалению, никакие доводы на четырехлетку не действуют, как ни старайся. В данный момент мы с Дрю оба были обряжены в младенцев: пустышки во рту, чучела животных в руках – все в полном наборе. Гэвин напялил на нас огромные шляпы Клэр, поля сползали нам на лица. На Дрю – розовую, на меня – белую. Зато я наотрез отказался надевать его старый неиспользованный памперс, который Гэвин отыскал у себя в ящике, где тот пролежал еще с тех пор, когда малый на горшок не ходил.

– Слышь, дядя Дрю, хочу тебе секлет рррассказать, – сказал Гэвин.

Дрю вытащил пустышку изо рта:

– Рассказывай.

Гэвин склонился к его уху и зашептал так громко, чтоб я его слышал:

– Ты плотух. Пахнес как мясо и сыл.

Мальчик отпрянул от Дрюшкиного уха, а Дрю вытаращил на него глаза:

– Чел, твой секрет – это отстой, – сказал он.

– ТЫ САМ ОТСТОЙ! – завопил Гэвин.

– Ребята, ужин готов, так что давайте-ка…

Фраза оборвалась, когда Клэр зашла в комнату и увидела нас. Она встала как вкопанная, отчего Дженни, шедшая следом, ткнулась ей в спину. Клэр прикрыла рот рукой, скрывая смешки. Дженни же и не подумала скрывать, какое удовольствие доставляет ей открывшаяся картина. Она сложилась пополам от смеха во весь голос, трясла головой и указывала на нас пальцем.

– Ой, боже мой, кто-нибудь, держите их, я сбегаю за камерой, – едва выговорила она, не прекращая хохотать.

– Хочешь моего позора? Я за себя не отвечаю, – пригрозил Дрю.

Оба мы сорвали с себя барахло малюток, пока девчонки хохотали и, высоко подняв руки, приветственно хлопали Гэвина ладонь в ладонь. Мы с Дрю встали на ноги, а Дженни подхватила Гэвина на руки, принялась уверять его, какой он потрясный, и ворковать над ним. Мальчишка глотал каждое ее слово и, клянусь, насмехался над нами, склоняя головку на грудь Дженни, выставленную на показ с помощью глубокого выреза и подпирающего бюстгальтера.

– Боже ж мой, – шептал Дрю, – я уже ревную к этому пацану. Хотел бы я, чтоб меня баюкали на этих холмиках, как младенца.

– Ты сам-то слышишь, что сейчас говоришь? – спросил я, когда мы все переходили из детской в столовую, где нас приветствовали Лиз и Джим, уже сидевшие за столом.

* * *

После невероятно вкусного ужина, во время которого детишки почти совсем не цапались (Дрю с Гэвином удивительно хорошо совпали по умственному развитию), Клэр стала приносить поднос за подносом всех своих сладостей.

Теперь я ни о чем другом и подумать не мог, кроме как о сладостях на подносе, ее восхитительных вкусняшках на серебряном блюде. С удовольствием съел бы из рук или прямо с подноса.

– Картер, хочешь сладкого?

– Черт, да.

– У-уууу, мам, Калтел г-а-д-к-о-е слово сказал! – тут же наябедничал Гэвин.

Оп-па.

– Кто научил тебя по буквам выговаривать? – ехидно поинтересовался Дрю.

– Чел, мне узе четыррре года, – хмыкнул в ответ Гэвин.

Извинившись, я отправился в туалет. Я справлял нужду и старался не думать о Клэр, лежавшей голой на подносе, когда неожиданно открылась дверь и вошел Гэвин.

– А-а, привет, Гэвин, – нервно выговорил я, стараясь прикрыться от него телом, не прерывая сам процесс. – Э-э, я тут типа писаю, братец Кролик. Ты не мог бы закрыть дверь?

То, что я попросил, он сделал, но только из помещения все равно не вышел. Теперь он стоял в небольшом замкнутом пространстве вместе со мной, старавшимся справить нужду побыстрее. И теперь он пялился на мой член. Лады, тут ничего стыдного не было.

– Э-э, Гэвин, ты не мог бы смотреть на что-то еще? Эй, слышь, посмотри на уточку в тазике. Очень здорово плавает.

Все равно пялится. Есть ли в этом что-то, что меня касается?

– Ого, Калтел, а у тебя БОЛЬСУЩИЙ писун.

И вдруг присутствие Гэвина рядом со мной в туалете представилось не таким уж гадким. Жаль только, он не был со мной в туалете, когда я учился в восьмом классе, не то он поделился бы своим маленьким открытием, и слух дошел бы до Пенни Франклз, и не пришлось бы мне тогда на выпускном танцевать в гордом одиночестве.

Завершив процесс, я залихватски вжикнул молнией на брюках и спустил воду, все это время стараясь не очень-то задаваться. Ну-да, у меня большущий член. Даже не сомневайтесь. Мне чуть ли не тачка нужна, чтоб возить его повсюду. А поскольку глаголет про то младенец, стало быть, это истина.

Мы вернулись к столу, а я все никак не мог согнать с морды самодовольную улыбку.

– Ты чего лыбишься? Ты в туалете ничего запретного не нюхнул случайно? – пошутил Дрю.

– Слышь, мамочка, у Калтела вот такой БОЛЬСУЩИЙ писун! – сообщил Гэвин, набив рот сластями и вскинув в воздух разведенные вдвое шире плеч ручонки. Вы так делаете, когда сообщаете кому-то, какую здоровую рыбину только что поймали.

Клэр быстро дотянулась и рванула руки Гэвина вниз, все остальные за столом засмеялись. Я же сидел откинувшись и улыбался, стараясь держать свою анаконду под столом, чтоб не вылезла и никого не испугала.

– Слышь, дядя Дрррю, хочес послушать грррязную шутку? – оживленно спросил Гэвин.

– Не знаю, а тебе за это не попадет, приятель? – на полном серьезе ответил Дрю. То, что он беспокоился, не навлечет ли это на Гэвина беду, было почти трогательно.

– Свинья упала в глязь, пелесла улицу до помойки и потом залезла на клышу! – прокричал Гэвин и тут же принялся безудержно хихикать над своей «грррязной шуткой».

Все улыбнулись попытке малыша сострить. Все, кроме Дрю.

– Чел, это совсем не смешно, – с каменным лицом сказал он.

– Чем пахнет? – заорал Гэвин, вздымая перед ним в воздух свой кулачок.

– Ладно, довольно. Гэвин, кто тебя научил чуть что кидаться в драку? Иди к себе в комнату, чисти зубки, надевай пижаму, а скоро я приду и почитаю тебе сказку на ночь, – обратилась к нему Клэр.

Гэвин соскочил со стула, бросил напоследок угрожающий взгляд на Дрю и побежал к себе в комнату. Пять пар глаз обратились к Дрю.

– Чего вы? – вскинулся он. – Не смешно было, или я совсем ничего не понял.

– Ладно, Клэр, – сказала Лиз, отрывая взгляд от Дрю и, наверное, подавляя желание удавить его на месте. – Время для настоящего представления. Расскажи нам, что у тебя тут понаделано, – попросила она, обводя рукой все подносы на столе.

Клэр пошла вокруг стола, рассказывая, что из себя представляет каждый продукт. Печенье с сюрпризами, плюшки-черепашки, кренделя-черепашки, бабочки из белого шоколада, картофельные чипсы, покрытые белым и молочным шоколадом, крендельки, кешью, арахис, изюм, рисовые хлопья, бекон и десерт под названием «печенье на клюкве без лишних калорий» (Дрю настырно звал это «печень я наклюкал»).

Это было потрясающе, и, по-моему, мы поголовно впали в сахарную кому к тому времени, когда перепробовали все, что могли. Дженни кружила вокруг стола и снимала всякую всячину для рекламы, пока мы не успели разрушить композицию, а Клэр пунцово краснела от похвал, которыми мы засыпали ее со всех сторон.

– Я точно сделала несколько отличных снимков, Клэр. По-моему, на обложке брошюры нам следует пацифически сосредоточиться на том, что покрывается шоколадом, – предложила Дженни.

– Ты хотела сказать – «специфически»? – поправил Джим.

– Я так и сказала, – бросила она в ответ. – Пацифически.

– Слушай, Клэр, а можно я вместе с тобой уложу Гэвина? – спросил я, надеясь отвлечь внимание от специфического умения Дженни пользоваться родным языком.

Лицо Клэр озарила такая радость, что я тут же занес себе благодарность в личное дело за то, что так предусмотрительно напросился. Мы оставили всех убирать со стола, а сами опять пошли в комнату Гэвина, где нашли его спящим поверх ящика для игрушек. Я хрюкнул, едва увидел его.

– Не смейся, – с улыбкой шепнула Клэр. – Это не самое забавное место, где я его заставала уснувшим. У меня целый альбом есть с фотографиями его сонных пристрастий. На спинке кушетки, словно кошка; сидя за обеденным столом, уткнувшись лицом чуть ли не в тарелку; под рождественской елкой на куче распакованных игрушек, в кладовой, в туалете… где он только не засыпал. Он как боевая лошадь. Уснуть может практически в любом положении и даже стоя. Джим дал ему индейское имя – Вождь Уснет-где-угодно. Лиз недавно его переделала: Капитан Нарколепсия, но это пока как-то не привилось.

Она тихонько прошла по комнате, легко подняла тельце сына, поцеловала его в лоб и понесла к кровати. Опершись о дверной косяк, я стоял, стараясь не слишком по-девчоночьи расчувствоваться просто от того, что вижу, с какой милой заботой она печется о нашем сыне. Вот укрыла одеялом, отвела со лба волосы и опять поцеловала. Потом повернулась и пошла ко мне.

– Ну, так как, мистер Эллис, много ли страха успела вам внушить вся эта домашняя родительская возня? – спросила она.

На ее лице играла улыбка, и стояла она ко мне вплотную, но, смею утверждать, эти лукавинки в глазах – сплошная показуха. На самом деле ей было не по себе от того, что я рядом. «Как он все это воспринимает?» – этот вопрос едва не слетел у нее с языка. Через ее плечо я глянул на малыша, который крепко спал в своей кроватке, и сердце мое забилось чаще. Тут скрывать нечего: меня просто подмывало обхватить сына и никогда его не отпускать, защищать от всего плохого, что, может, попадется ему на жизненном пути, укрывать его от всех страхов, вроде Бугимена или клоунов.

Заткнись! Клоуны, конечно, страшнее страха.

Я перевел взгляд на стоявшую прямо передо мной невероятную женщину и понял, что готов и ее обхватить, не отпускать, оберегать и заслонять от всего мира.

– Не хочу, чтоб ты Бугимену досталась, а клоунов я ненавижу, – вырвалось у меня.

Она ответила смешком и сочувственно потрепала меня по щеке. Тут меня заколодило. Ничего не могу толком сделать под нажимом. Я и к ней привязан, и к Гэвину, и просто хотел, чтоб она поняла: никуда я не уйду. Чего казалось бы трудного, возьми и скажи, а?

– Я не о том совсем хотел сказать. То есть да, я не терплю клоунов. Они глупы и противны мне до мурашек по коже: взрослые люди не должны носить ничего в горошек или с длиннющими носками.

«Черт тебя побери, да укроти ты этот неконтролируемый поток, пустомеля!»

Не успел я и рта открыть, чтоб сунуться с длиннющими клоунским ботинкам куда подальше, как Клэр прикрыла мои губы ладонью.

– Не беда, если у тебя крыша едет. Мне ли тебя винить? Я ли не знаю, какой это стресс? Поверь, это доля, которую надо принять, – мягко выговорила она. – Так вот вдруг, разом, ты уходишь от одиночества и свободы и вступаешь в уже устроенную семью.

Я глубоко вздохнул, убрал ее ладонь со своего рта, положил ее себе на грудь и попытался еще раз:

– Позвовль, я начну сначала. По правде говоря, все это «сюсюканье» про мои чувства – мне как серпом по яйцам. Хотя, если ты спросишь Дрю, то он наверняка с этим не согласится, потому что пять лет выслушивал мой лепет про то, как сильно мне хочется найти тебя. Потратив годы на гонки за эфемерным запахом моей возлюбленной, сведшей с ума самых стойких моих друзей и маму с папой, я не собираюсь профукать свое счастье и с воплями бежать в темень ночи. Если ты об этом.

Большой палец ее руки оглаживал мне грудь, другую руку Клэр поднесла к моей щеке, потом подалась вперед и чмокнула в губы. Когда она отстранилась, я обхватил руками ее тонкую талию и лбом коснулся ее лба.

– Я понимаю, после случившегося я удрал с места происшествия, как нашкодивший в ДТП водитель, но клянусь тебе, Клэр, что больше никогда не превращусь в привидение.

Она откинулась и заглянула мне прямо в глаза, уголки ее рта выгнулись в улыбке.

– Ты мне сейчас на самом деле просто «Коктейль» цитируешь, да?

– Ты меня раскусила, детка! И если тебе захочется, чтоб я на манер рехнувшегося Тома Круза принялся ради тебя скакать вверх-вниз на диване, то я, безусловно, так и сделаю.

– ИЗДЕВАЕШЬСЯ НАДО МНОЙ? НУ, ПОГОДИ! МСТЯ МОЯ БУДЕТ УЖАСНА!

В гостиной басовито загудел Дрю, и это отвлекло нас друг от друга. Бросив последний взгляд на сладко сопевшего Гэвина, мы затворили дверь и рука об руку пошли по коридору в гостиную, где все, усевшись в кружок, играли в извращенную игру «А тебе что лучше?»

Мы с Клэр сели рядом на диван, я обнял ее за плечи, и она припала боком ко мне. Давно уже я не чувствовал ничего лучше этого.

– Хорошо, моя очередь, – пробубнил Дрю. – Джим, а тебе что лучше: чтоб у тебя порнокликуха была Ст. О. Итстолбом или Майк Невонючка?

 

15. Я – падшая женщина

– От цепей и хлыстов я балдею… с-с-сыпь, сыпь… сы-сы-сы-ммм…

– Гэвин Аллен Морган, если ты не перестанешь петь эту песенку, то я выставлю тебя на улицу, чтобы мусорщики забрали, – крикнула я (в десятый раз за день), заканчивая уборку на кухне после завтрака.

– Это скучно, – буркнул Гэвин и потопал к себе в комнату.

– Кстати, о мусоре, – подал голос сидевший за кухонным столом отец. – Когда этот Христосик собирался прийти?

Ну, почему все сегодня действуют мне на нервы, как сговорились?!

– Пап, его зовут КАРТЕР. Перестань ослоумничать. Он явится сюда, как только проснется.

Отец нарочитым жестом поднес к глазам запястье, даром что на нем даже часов не было.

– Уже 12:48. Что за лежебока этот парень?

Отшвырнув посудное полотенце, я повернулась к отцу: мои глаза метали молнии.

– Папа, он работает в ночную смену. Мы об этом уже говорили. Еще одно твое замечание по этому поводу, и я меняю твой статус в «Фэйсбуке» на «Дедуля на прокачку».

Я подошла к холодильнику и принялась добавлять кое-что в свисавший с него список необходимых закупок, старательно отводя взгляд от часов. Что скрывать: мне не терпелось увидеть Картера.

Я по самые уши увязла в подготовке грандиозного открытия, а Картер много работал сверхурочно, так что мы с ним не виделись с того самого ужина, считай, больше недели назад. Зато болтали по телефону, а еще он несколько раз звонил, чтобы поговорить с Гэвином, отчего мое сердце совсем растаяло.

Воспоминания о том, чем мы занимались в кладовке бара, подвигли меня на успехи в выполнении домашнего задания Лиз: я решилась во второй раз поворошить содержимое своего чемодана «Ловелас на час». Лиз аж онемела у телефона, когда я ей рассказала подробности моего «свидания»: прелестное мгновение для нас обеих.

Вечером я работала в баре, и Картер обещал меня туда отвезти. Предварительно я позвонила Лиз и попросила ее вместе с Джимом заглянуть вечерком в бар, чтоб Картеру скучать не пришлось.

– Думаю, может, мне за диваном спрятаться, а потом, когда он придет, выскочить оттуда? Внушить ему страх пред Джорджем, а? – кивнув головой, обратился ко мне отец.

– Не смешно. Уж не на «страх пред Господом» ты намекаешь?

Папа пожал плечами:

– Без разницы. Лишь бы совесть наконец-то нашел.

И сказал Господь: «Да будет свет», и Джордж Морган щелкнул выключателем.

Так много о Картере отец не говорил с того самого дня, когда они встретились. Само собой, не слишком лестно, зато, слушайте, уже прогресс. В кои-то веки папка признал его существование и уже не думал о новых способах, как его укокошить. Уже неделю отец пробегал по алфавиту буква за буквой и остановился, наконец, на букве «У».

Слово «Удушение», точнее, «смерть посредством удушения цепочкой, которой пристегивают тележки в супермаркетах», – на тот случай, если вас это заинтересовало, дорогие мои.

Зазвонил дверной звонок, и я поспешила в прихожую. Отерла руки о джинсы, пригладила волосы и, склоняясь вперед, оттянула вниз V-образный вырез футболки, а обе чашечки бюстика подбила вверх, чтоб все их пышное содержимое можно было обозреть без лишнего труда. Отступила на шаг, глубоко вздохнула и распахнула дверь. Сердце, признаюсь, замерло, когда я увидела стоявшего на пороге Картера.

– А тебе известно, что по обе стороны твоей двери есть окошки, а? И что занавески у тебя просвечивают? – спросил он, ухмыляясь.

Почему? ПОЧЕМУ? Почему я всегда попадаю впросак – скажите мне!

– Готов отдать тебе всю свою месячную зарплату, если ты у меня на глазах наклонишься и еще раз тряхнешь своими формами, – сказал он, входя в дверь, и я закрыла ее за ним.

Я зажмурилась, сгорая от стыда и не смея глаза поднять. Чуть-чуть не успела пожелать, чтоб в полу образовалась гигантская дыра и ее пучина поглотила меня, как губы Картера прильнули к моим. Его рука, скользнув, обняла меня за талию и притянула поближе, другая гладила меня по щеке, а языком он скользнул меж моих губ и неспешно проник мне в рот. Этого человека я могла целовать дни напролет – и не насытиться. Губы его касались моих нежно и чувственно, а рука в это время скользнула от щеки вниз по шее и замерла на обнаженной коже прямо над сердцем. Захотелось как-то подбодрить ее, сиротку, схватить и сунуть поглубже в лифчик. Мои руки, лежавшие у него на груди, сжались в кулачки, я тихонько пискнула, когда его рука продвинулась чуть-чуть ниже. Не будь сейчас мои губы слиты с его, я могла бы подумать, что все это высказала вслух. Или, может, он мои мысли читал.

«Сделай это. Сила моего мозга повелевает тебе взять инициативу в свои руки».

Его рука застыла, и мне захотелось закричать. Его язык все еще играл с моим, да так нестерпимо медленно, что я и впрямь пожалела, что у меня нет одного из тех зеленых флажков, какими отправляют в путь машины на автогонках. Я бы этой штукой махала без передыху. Размахивала бы в воздухе, словно у меня других забот нет. Картер, запускай движок! Тебе зеленый флажок уж отсигналил. Все системы в работе. Жми на газ и дай своей руке сграбастать мою…

– Если тронешь сейчас грудь моей дочери прямо у меня на глазах, я тебе дам в бубен. Никто никогда никому трахею тянучками не перебивал, но я попробую. Не волнуйся, ты окочуришься быстро.

Мы с Картером так проворно отскочили друг от друга, что нас можно было принять за подростков, пойманных за сексом, а не за взрослых людей, у которых есть общий ребенок.

– Твой отец действительно только что сказал, что намерен задушить меня лакричными тянучками? – зашептал Картер.

– Ну да. Он вернулся к букве «Т» своего чертова списка. Веди себя хорошо, не то в будущем тебя ждет шомпол, забитый тебе в шоколадный глаз.

Папа подошел к нам и смерил Картера взглядом с головы до ног.

– У тебя есть татуировки, сынок?

Картер растерянно глянул на меня, я только плечами пожала. Никогда не угадаешь, что у моего отца с языка сорваться может.

– У-у, нет. Нет, сэр, у меня их нет, – ответил Картер.

– А байком владеешь?

– Как сказать… у меня есть вполне приличный гоночный велосипед, то есть он все еще в кладовке, потому как просто времени не было вывести его и опроб…

– Мотоцикл, Катти, – перебил его отец, заметно раздражаясь. – Мотоциклом ты владеешь?

Картер отрицательно повел головой:

– Нет. И мое имя – Карт…

– Содержался ли под арестом? Может, в драке какой участвовал? – опять перебил его отец.

– Нет, никогда не подвергался аресту и не был замешан ни в каких противоправных действиях, мистер Морган, – с самонадеянной улыбкой доложил Картер.

Папа переключился на меня:

– Клэр, ты уверена, что этот шкодник не гей? – шепнул он мне.

– Иисусе, пап! Нет, он не гей! – гаркнула я в ответ.

– Послушайте… – начал было Картер, оскорбленный вопросом моего отца.

Отец повернулся к нему и вздохнул.

– Отлично. Можешь женихаться с моей дочерью и привыкать к своему сыну. Но если ты ее снова обрюхатишь…

– ПАПА!

Отец повернулся ко мне, увидел, что я стою уперев руки в боки, а из глаз у меня искры сыплются и разве что дым не валит, и продолжил свои предупреждения, словно меня тут и не было.

– …Я всю землю прочешу, затравлю, как собаку, и брошу ее разболтанную задницу тебе на порог. Я не собираюсь еще девять месяцев возиться вот с этой мисс Писаные Штанишки.

О, из одной любви к Богу…

Я переводила взгляд с одного мужчины на другого, а они стояли и исподлобья бычились друг на друга.

Картер кивнул головой (мне даже показалось, что ударил копытом в землю) и протянул отцу руку для пожатия.

– Заметано, – сказал он, когда они тряхнули крепко сжатыми ладонями.

Чудесно. Одна большая счастливая трехнутая семейка.

И в этот момент через гостиную промчался Гэвин, размахивая чем-то над головой.

– Калтел! Смотли, какой у меня новый меч!

Спаси-сохрани!

Мой сын бежал к нам с моим «Игривым Кроликом» над головой, словно гладиатор, спешивший на битву… гладиатор с фиолетовым «мечом», у которого имелись пять скоростей.

– Уух, а эта кнопка зачем? – спросил Гэвин, остановившись, и тут же нажал кнопку, отчего бусинки завертелись вкруговую.

Я подлетела и попыталась вырвать «меч» из руки Гэвина, но он его не отпускал. Я впопыхах давила на все кнопки, чтоб эта штука остановилась, и одновременно ожесточенно боролась с Гэвином, неожиданно я задела кнопку, которая меняла скорость и движение: теперь уже вся верхняя часть стала кружиться и трястись так сильно, что у Гэвина руки ходуном заходили.

– М-м-м-м-а-а-а-а-м-м-м-м-м, эт-т-т-т-т-а-а-а щ-е-е-к-к-к-о-о-т-т-н-о-о-о.

Ад и преисподняя. Когда этот чертенок успел стать таким сильным?

– Гэвин. Прекрати. Это не игрушка, – процедила я сквозь стиснутые зубы.

Я затеяла игру в ожесточенное перетягивание резинового пластикового члена с моим с сыном (!). Не судите меня строго!

– Нет, иглушка. Почему ты заблала себе все хорррошие иглушки? – Гэвин пыхтел, всем телом наваливаясь мне на руку, чтобы вырвать из нее эту штуковину, и я в самом деле, пошатнувшись, оступилась.

– Нет, ребятки, правда, не волнуйтесь, он уже у меня, – язвительно говорила я своему отцу и Картеру. А те стояли плечо в плечо в нескольких шагах и любовались представлением. Переглядывались и взрывались хохотом.

Конечно. СЕЙЧАС-то они проявили солидарность, мать твою, когда я с боем рвала секс-игрушку из руки моего малыша!

– Гэвин, отпусти СЕЙЧАС же! – выкрикнула я.

– Лучше сделай как говорит мама, Гэвин. Она делается злюкой-баламукой, когда не может поиграть со своей игрушкой, – засмеялся мой отец.

Картер с радостью ему поддакивал, пока я не бросила ему взгляд, ясно говоривший: «Если не прекратишь этот бардак и не поможешь мне, ни за что больше не пущу тебя к себе в трусики». Он тут же закрыл рот и наконец-то задвигался.

– Слышь, Гэвин, я тут привез тебе кое-что, на крыльце оставил. Эта игрушка куда лучше, чем у твоей мамы. А ну, давай бегом за ней, наперегонки! А ну, кто первый? – предложил Картер.

Гэвин, не говоря больше ни слова, разжал свою мертвую хватку на вибраторе и рванул за входную дверь.

– Тебе повезло, что вовремя помог мне, а то ведь последствия были бы очень-очень серьезными, – сердито выпалила я Картеру.

Он явно не врубился в серьезность ситуации, поскольку даже сейчас все еще похохатывал. Отец же мой просто сидел и отирал с глаз слезы. Потом я посмотрела на себя и поняла, что подкрепляла свои слова, едва не тыча вибратором Картеру в лицо.

Я быстренько опустила руку, открыла ящик стола и швырнула в него пластиковую игрушку, и вовремя: Гэвин вбежал обратно в дом с игрушечным ружьем, в ковбойской шляпе и со звездой шерифа на рубашке.

– Эй, вы, все-все, кто плохие, я за вами за всеми слежзу! Узна́ете, фто натволили, когда вам впаляют по пелвое число, – распевал он, наобум целясь ружьем во все стороны.

– Ого, да. Копы в последнее время разбушевались, – пробормотал Картер.

* * *

Когда ехали к бару, я даровала Картеру прощение, потому что… Да ладно, вы только гляньте на него. Не могла же я затаить на него злобу, но при этом испытывать сексуальное влечение. Это самым серьезным образом шло бы вразрез нашим общим интересам и мне самой.

Дела в баре начинали набирать обороты где-то после семи вечера, когда шедшие с работы посетители заполняли его толпами. Лиз с Джимом и Картер отужинали за отдельным столиком, после чего все втроем перебрались к бару. В момент, когда я уже в несчетный раз проходила мимо них, Картер поймал меня за руку. Повернулся на сиденье боком и притянул меня к себе прямо меж ног. Я положила свой пустой поднос рядом с ним на стойку бара, а Картер опустил руки мне на бедра.

– Помнишь, я как-то пообещал, что всегда скажу тебе правду о твоем заде? – спросил Картер.

Вот он, час расплаты! От, черт, знала же, что не стоит вылизывать до донышка чашку молочного шоколада, когда вчера закончила плюшки лепить. Теперь я стояла у него меж ног и чувствовала, как на глазах раздаюсь в бедрах. Разве вчера у меня при ходьбе ляжки терлись друг о друга? Спорить готова, он волновался, как бы от их трения искры не посыпались.

Только тебе под силу унять пожар в ляжках. Этот гад, Медведь Смоки, только и заботится что о жителях леса. Наплевать на лес. А вот если в моей пещере запылает костер желания, то он спалит всех к чертовой матери. Неужто Картер считает меня толстой?

– Клэр, мне даже в этом жутком гаме слышно, как у тебя колесики в мозгах заскрипели. Остынь, я вовсе не собирался говорить, что ты растолстела, – ругнул он меня.

Я знала это.

– Просто хотел сделать тебе комплимент! Забыл добавить: я всегда буду говорить тебе, когда твоя попка выглядит потрясающе, не могу пропустить твои шортики. Всякий раз, когда ты проходишь мимо, у меня повышается не только слюноотделение.

Я прикусила нижнюю губу и улыбнулась.

– Что-нибудь еще?

Ага, я опять напрашивалась на комплименты. Что это в баре сегодня так жарко?

– Да, – произнес в ответ Картер и нежно поцеловал меня. – А еще я всегда скажу, что, когда гляжу на твои такие длинные и сексуальные ноги, то не могу не думать, как бы ты меня могла ими обвить. – И он снова тронул мои губы своими. – А еще я всегда скажу, когда ты будешь такой прекрасной, что кому-то лучше звякнуть Богу, потому как Он не досчитывается ангела.

– Фу-ууу, Картер, сколько тебе лет? Ты что, на мне дешевенький способ кадрежки пробуешь?

– Я с пятнадцати лет дожидался, когда его можно будет в ход пустить, – заулыбался Картер.

– Ребят, вам еще не надоело? – забурчала со своего места сидевшая рядом с Картером Лиз. – Пока я вашу воркотню слушала, меня чуть не стошнило.

– Ая-яй-яй, ну разве эти двое не самая прелестная парочка?

Я отвернулась от Картера, услышав у себя за спиной сочащийся сарказмом женский голос.

– Тэша, ты какого черта тут делаешь? – сурово спросил Картер и встал у меня за спиной.

Стоять, твою мать! Тэша? Бывшая? Та, с кем Картер жил до своего приезда сюда? Ну, не соленый ли огурчик на тот хреновый бутерброд, каким является моя жизнь? Само собой, еще надо, чтоб и видок у нее был как у порнозвезды! Мили белокурых волос, сияющие голубые глаза и цвет лица лучше некуда. Не говоря уж о тончайшей талии и прелестнейшей паре силиконовых «подружек», какую мне доводилось видеть. Ну, прямо только со стола хирурга слезла и к нам прикатила. Настоящая грудь не бывает такой безукоризненно круглой. Если бы я не возненавидела ее с первого взгляда, то, может, попросила бы дать мне их потрогать. Лицо какое-то знакомое. Она перекинула волосы за одно плечо, и я вдруг сообразила, откуда ее знаю.

– Слушай, это же ты была на девичнике Дженни с секс-игрушками несколько недель назад?

Я почувствовала, как подошла Лиз и встала рядом.

– Ой, ну да, я ее помню, – с улыбочкой произнесла Лиз и скрестила руки на груди. – Тошномордая Тэша.

Тошномордочка возмущенно фыркнула:

– Меня звали Томительная.

– А вот и нет, Тошномордая, я в этом вполне уверена, – возразила Лиз и глянула на меня, ища подтверждения.

Я согласно кивнула. Потом прибавила:

– Так оно в точности и было. Она потому, наверное, не помнит, что мы у нее за спиной шушукались. – Я даже плечами повела.

Не успела я опомниться, как Тошнюха уже возмущалась на весь бар:

– Слышь ты, шлюха, коль ты у Картера новая милашка на неделю, это не делает тебя какой-то особенной.

Тут все и завертелось. Картер принялся орать на Тэшу, Тэша – на всех нас, и Лиз отпихнула ее от меня. А я стояла посреди этой суматохи в полном шоке.

– Тэша, хватит, – рассерженно выпалил Картер. – Говори, что тебе от меня надо, или проваливай. Нечего тебе тут на пустом месте представления устраивать да еще и Клэр оскорблять.

Та еще разок злобно глянула на меня, потом снова обратила взор на Картера и язвительно поинтересовалась:

– Ах ты, зараза! Немного ж тебе потребовалось времени, чтоб отыскать на все согласную дуру, а?

От, черт, ну, нет. Не хватало еще, чтоб она меня дурой назвала.

Я шагнула к ней, едва сдерживаясь: у меня руки зудели от желания смахнуть самодовольное выражение с этого личика.

– Какая прелесть! И это я-то дура? И так меня называет умная недотрога, которая, если верить слухам, всех парней, чьи адреса в телефонном справочнике нашла и в алфавитном порядке обслужила, пока с Картером была. У тебя в трусах не щелка, а гигантская зияющая дыра, вроде той, какую айсберг в «Титанике» оставил. Это место преступления, где сотни парней вопят в ужасе и откуда пытаются выскочить прочь.

В точности даже не помню, что я несла в тот момент. Во мне все кипело, вот околесица из меня и перла фонтаном. Разозлила я ее до чертиков: Тэша бросилась на меня, как бык. Все разом задвигались. Я отскочила в сторону, а Картер и Лиз с Джимом прикрыли меня спереди и схватили Тэшу, которая благим матом орала, что убьет меня. Как оказалось, порно звезды-шлюшки-бывшие-подружки не так-то и красивы, когда у них размалеванные лица краснее помидоров, когда изо рта у них слюна брызжет, а конечности дергаются во все стороны.

В конце концов, Картеру удалось ухватить Тэшу за локоть и потащить ее за собой к входной двери, причем она не переставала сыпать оскорблениями и вопить, грозя мне смертью. Картер поймал мой взгляд, губами изобразил «извини» и исчез за дверью вместе с этой сумасшедшей.

Врать не собираюсь, я слегка струхнула. Казалось, все вокруг только на меня и смотрят. В баре такой гул и гам стоял, никто и не заметил, что за сыр-бор только что случился, а я все равно нервничала. Ненавижу быть в центре внимания. Какой беззащитной я себя чувствовала, зная, что прямо сейчас Картер на улице, один, со своей бывшей подружкой. Сердце ноет! Ручаться могла бы за него, эта стерва и глазом моргнуть не успеет, как уберется отсюда на ближайшем автобусе. И все равно тошно!

Я предупредила проходившую мимо другую официантку, что беру перерыв на несколько минут. Лиз усадила меня на свое сиденье возле бара, а Джим, стоя сзади, разминал мне плечи, снимая напряжение. Оба много не говорили. Думаю, ждали, что у меня нервный срыв случится или я на полу в позе младенца свернусь и большой палец в рот засуну. До этого случая мне никогда не приходилось участвовать в драке. Языком-то я молоть мастерица, но стоит кому-то на меня пойти, как я бегу в другую сторону. Раз (еще в школе) мы с Лиз шли по торговому центру, и какая-то психичка-эмо, проходя мимо, врезалась своим плечом в мое. Я же, не раздумывая, заорала: «Кончай стихи сочинять да плакаться в Интернете, смотри, куда прешь!» Та встала как вкопанная и обернулась вместе со всей своей депрессивной ватагой с жутко размалеванными черным глазами. Я тут же сунула в рот соломинку из стакана с вишневым напитком и большим пальцем указала на Лиз.

– Ну, детки, что мы прозевали? – несколько минут спустя спросил Дрю, подходя к нам с Дженни, которую обнимал за талию. Мы же тупо стояли, не сводя глаз с двери, за которой скрылся Картер. Обернувшись, я увидела на Дрю новую фуболку с надписью: «И за этим я помылся?»

– Кое-кто всего лишь пытался меня убить, – сообщила я ему упавшим голосом.

– Что та-акое? Кто посмел?

– Тэша, – презрительно бросила Лиз.

И тут же на лице у Дженни появилось виноватое выражение:

– Ой, блин! Она уже была здесь? Клэр, ты прости. Тэша – это моя вина.

– О чем это ты говоришь? Ты знаешь эту психованную стерву? – спросила Лиз.

– Мы с ней вместе в колледже учились, а несколько недель назад она позвонила и сказала, что в городе и хочет провести время вместе. Поэтому-то она и была на девичнике. Сначала она собиралась только в выходные тут побыть, но решила задержаться. Я понятия не имела, что она знала Картера, только совсем недавно до меня дошло. Она спросила, знаю ли я Картера, и сказала, что она его старинный друг и хотела бы с ним повидаться. Это уже после того, как я рассказала ей, где вы сегодня вечером собираетесь. И тут меня осенило: она же крутила когда-то роман с парнем по имени Картер. Поэтому-то мы и пришли сюда. Я, честно, рассчитывала попасть сюда до нее и все уладить.

Дрю снял руку с талии Дженни и, обратившись ко мне, сразу же ринулся в атаку:

– Ладно, Клэр, вот что мы должны сделать в первую очередь. Ты знаешь, как наносить удар? – спросил он и, схватив меня за руки, серьезно посмотрел мне в глаза.

– Что? Нет. Ты это про что? Я с ней драться не собираюсь, – ответила я, закатывая глаза.

– Ты не понимаешь. Я эту психичку несколько лет знал. Она тебе угрожала? – спросил Дрю.

– Ну да, эта соска пообещала надрать Клэр задницу, – сообщила ему Лиз.

– А-а, вот оно и началось! Начало как в «Лягушке»! – восторженно выкрикнул Дрю.

– Ты хотел сказать, в «Данки-Конг»? – уточнил Джим, стоявший позади Лиз и скрестивший руки у нее на талии.

– Вообще-то Данки-Конг мне никогда не нравился. Потому это никогда и не начиналось. Лягушка для меня больше подходит.

– Дрю, никто ничего не собирается «начинать». Я в соревнованиях и драках никогда не участвовала и не собираюсь начинать это сейчас. Картер увел ее отсюда и, будем надеяться, уговаривает ее катиться к черту. Проблема решена, – закрыла я тему.

Дрю глянул на меня с ужасом:

– Клэр, мне кажется, ты не просекаешь серьезности сложившейся ситуации. Так вот, пусть Тэша и ненавистна мне, как огнем горящая сыпь на одном месте, и все ж она крутая. А ты… ты, Клэр, абсолютная МКЯТ.

Я недоуменно уставилась на него:

– Дрю, какое, черт возьми, это имеет отношение к чему бы то ни было?

– Это типа того, что ты совсем меня не знаешь, Клэр, – печально вымолвил Дрю и сокрушенно закрутил головой. Отпустив мои руки, он отступил, отирая с глаз воображаемую слезу. – Джим, братан, помоги мне выбраться отсюда. Я слишком огорчен, чтобы продолжать.

Джим снял руки с Лиз и сделал шаг в сторону Дрю, чтобы похлопать его по спине.

– Как указал Дрю, ты, Клэр, крутая. Мы все согласны в том, что Трехнутую необходимо поставить на место, тем не менее, к сожалению, она тоже крутая. И вы обе – девчушки с длинными волосами. А мы находимся в ресторане, в кладовой которого есть желе примерно с четырьмя наполнителями, – на полном серьезе разъяснил Джим.

– Ах, боже ж мой, вы нас разыгрываете, что ли? – нахмурилась Лиз. – И все к тому, что очень хочется посмотреть, как две девчушки дерутся в луже желе?

– Лиз. Это ВСЕГДА к тому, что очень хочется посмотреть, как две девчушки дерутся в луже желе. Никогда-никогда не забывай об этом, – заявил Дрю, в голосе которого не было ни единой шутливой нотки. – Желе – это очаровательно.

Лиз посмотрела на меня:

– Знаешь, хотя эти два дебила в данный момент беседуют больше со своими членами, чем с нами, тебе, наверное, все же стоит отработать пару фирменных ударчиков. Ну, просто на тот случай, если Картеру не удастся вправить ей мозги. Если она сейчас вернется сюда, мы все, конечно, ее выпроводим, но вдруг она как из-под земли налетит на тебя, когда ты продукты из машины выгружать будешь? Или выскочит с заднего сиденья, когда ты летишь по автостраде?

– Ой, боже мой, да что с тобой стряслось? Это мне ВОВСЕ не поможет! – заверещала я.

– Хорошо, возможно, это было преувеличение, – ответила Лиз, пожав плечами. – А потом, она со своими сиськами на заднее сиденье машины и не протиснется. Ты враз ее увидишь. Так вот, стоит научиться, как ей хотя бы один имплантат проткнуть, не поломав ногтя.

Ведь на самом деле все это не происходит, а? Я не желала учиться драться. Мне стоило бы попридержать язык за зубами, не лезть с этой «тошномордой».

Дрю, повернувшись ко мне, поднял вверх обе руки ладонями вперед и сказал, укрепившись в стойке:

– Хорошо, подвязывай свои медные шарики и вдарь меня.

– Ты рехнулся? Что за глупейшая идея?

– Давай, Клэр, порви ее. А потом можешь выйти на улицу и развеять ее по кускам, как циклоп какой, – загорелась Дженни.

– Циклоп? – переспросил Джим.

– Ну, знаешь, его еще называют типа ураганом или торнадо. Циклоп.

Смутившись, мы все замерли, склонив головы набок. Дрю вздохнул:

– Это циклон, малышка.

Воспользовавшись моментом, я замахнулась и вдарила Дрю в ладонь, надеясь застать его врасплох. Дрю смущенно глянул на меня, пока я прыгала взад-вперед на мысочках, типа как боксер. Ощущение приятное. Правда-правда, приятное ощущение. Я из его руки душу вытрясла. Сам напросился, козел!

– Клэр, это еще что за фигня была? – спросил Дрю.

– Нагнала страху, да? То был мой первый яростный удар, сволочь! – завопила я.

Дрю опустил руки на пояс и уставился на меня:

– Сила удара у тебя – как у пьяного младенца. Надеюсь, все остальное ты пускаешь в дело резче и крепче, чем кулак. Иначе мне становится жаль пенис Картера.

– Чегой-то нам становится жаль мой пенис?

Картер подошел ко мне сзади прежде, чем я успела сказать Дрю, что подробности моей с Картером интимной жизни не его ума дело.

– Что скажешь, братан? Какого черта хотела эта Непокобелимая Стерва? – спросил Дрю.

– Уф, – вздохнул Картер, – просто сообщить мне, какую большую ошибку она сделала, позволив народу валить в свою пещеру круглосуточно семь дней в неделю и одиннадцать месяцев в году. А теперь: «что имеем – не храним, потерявши – плачем».

– Знакомая песенка, – заметила Лиз. – Она не побоялась выкатить на позицию большие пушки, а?

Все смеялись и шутили по этому поводу, а ведь ничего забавного не было. Совсем ничего забавного. Эта сучка хотела меня убить. Или, по крайности, по физии врезать. Разве об этом все успели забыть? Она хотела врезать мне. По физии. И – КУЛАКОМ.

– Не хочется мешать веселью, но эта Тошномордая хочет меня измордовать.

Лиз поспешила меня подбодрить:

– Успокойся, Лонг Дук Донг. Может, ты и бьешь как вылакавшая литровый пузырь бабуля, зато вспомни, Клэр, ты знаешь, как держать удар. А в данном случае это важнее всего. – И она похлопала меня по спине.

Несколько секунд я непонимающе смотрела на нее, пока не вспомнила, о чем шла речь: в прошлом году мы с ней по пьянке бойцовский клуб устроили.

– Прошу прощения, но откуда Клэр знает, как держать удар? Не уверен, что мне понравится, куда это заведет, – обеспокоенно поинтересовался Картер.

– Дело было в прошлом году. Джим уговорил нас посмотреть в десятитысячный раз «Бойцовский клуб». Поскольку я совсем не прочь малость полюбоваться на голого по пояс Брэда Питта в действии, мы с Клэр решили опрокидывать по стопке всякий раз, когда Эдвард Нортон заговорит о себе в третьем лице. Минут через двадцать обе мы были в хлам. Не помню, чья была идея, только мы с Клэр затеяли собственный бойцовский клуб прямо в гостиной.

– Идея была твоя, Лиз. Это ты встала напротив меня, задрала футболку и сказала: «Бей мне со всей силы по пузу, негодница».

Джима разобрал смех при воспоминании о том вечере. То был не мой звездный час: я била еще хуже, когда пьяная была, кулак едва касался Лизкиной кожи. Она же, между прочим, способна врезать, как мировой чемпион по борьбе, накачанный стероидами.

– Ну да, точно! То была одна из самых блистательных идей, пришедших мне в голову по пьяни. Мы колотили друг друга, пока ты с дыхалки не сбилась и не завопила: «Говорит внутреннее кровотечение Клэр! Немедленно прекратите эту хрень!»

Картер то и дело переводил взгляд с одной из нас на другую и недоверчиво мотал головой. Джим со смехом его успокаивал:

– Картер, ты за нашу девочку не тревожься. Она добрых десять раундов продержалась, прежде чем с круга сойти. И ты обрадуешься, когда узнаешь, что я это все снял на видео.

– А желе там было? Ну, скажите мне, что там было желе! – не находил себе места Дрю.

* * *

Моя смена закончилась через несколько часов, и после всех этих событий мне отчаянно хотелось выпить. Я швырнула фартук за стойку, и мы перебрались к большому столу, за которым могли усесться все вместе. Когда все расселись, Картер рассказал, что происходило на улице. Тэша заявила, что она совершила чудовищную ошибку и хочет, чтоб Картер вернулся. Он рассмеялся ей в лицо и посоветовал уносить свою протухшую тушку обратно в Толидо. Он известил Тэшу, что ему всегда нужна была я, даже когда он был с ней, а теперь, когда он отыскал меня, то уже никогда не даст мне уйти.

Ставим ремарку: (Аплодисменты).

Сколько я выпила за остаток вечера – счет потеряла. Всякий раз, когда я ставила пустой стакан, он чудесным образом наполнялся снова. Думаю, Картер понимал, как я переволновалась из-за стычки с Тэшей, и хотел, чтоб я попросту расслабилась и хорошо провела вечер.

Или хотел, чтоб я напилась, чтоб воспользоваться моей слабостью.

Все, что имелось во мне женского, радостно запрыгало на цыпочках, захлопало в ладоши и завопило: «Да, сделай милость!»

То и дело я смотрела на дверь в ожидании, что снова заявится полная угроз Тэша. Впрочем, довольно скоро я уже не различала, в какую из дверей она войдет, потому как, глядя в том направлении, видела их по крайности штук тридцать.

Опустив взгляд в стакан, я попыталась сосчитать, сколько в нем кубиков льда, и после «один» сбилась со счета.

От ведь, и что они только в эту водку добавляют?

Картер с меня глаз не сводил и улыбался, понадобилась вся моя выдержка, чтобы не оседлать его колени. Мне на самом деле хотелось сделать какое-то движение, только я об этой хрени ничегошеньки не знала. Рука моя лежала у него на бедре, и я медленно двинула ее выше. Остановила ее в нескольких дюймах от выпуклости, с которой не в силах была отвести глаза. Хочу вдоволь поелозить по этой самой заветной горе Фудзияма.

Да, я отдавала себе отчет в том, что сижу за столом, за которым полно народа, и пялюсь во все глаза Картеру между ног, словно там пустынный оазис, а я уже месяцы как воды не пила.

В голове роились мысли о том, что бы такое я могла шепнуть ему на ухо, чтоб он завелся.

«Нам надо заняться сексом».

Картер засмеялся и поцеловал меня в щеку.

– Я об этом вслух подумала, да?

– Да, совершенно определенно, ты подумала об этом вслух, – улыбнулся он.

Я отвернулась от него и, схватив Лиз за руку, притянула ее к себе.

– Скоро вернусь, – пробормотала я, обращаясь ко всем.

Я потащила Лиз к бару в десятке шагов от стола и пожаловалась:

– Я не знаю, как делать секс.

– Э-э, что? – не поняла та.

– Я говорю, сексуально. Я не знаю, как делать сексуально.

– Ты, – засмеялась Лиз, – хочешь сказать, как быть сексуальной?

Я просто кивнула. Лиз меня поняла. Моя лучшая подруга всегда была лучшей. Она была такой хорошенькой, миленькой и хорошенькой.

– Дорогуша, ты все делаешь просто прекрасно. Если ты не заметила, то обращаю внимание: Картер весь вечер рук с тебя не спускает. Ты не видела, но, когда ты положила руку на его ногу, он только и делал, что кадыком дергал да таращился в никуда, словно старался себе в штаны не спустить.

Я почему-то ударилась в панику. Наверное, выпитое сказывалось, но что толку? Я ничегошеньки не знала про то, как соблазнить парня. Того и гляди выставлю себе полнейшей дурой.

– Тебя всерьез страх из-за этого гложет? – спросила Лиз, у которой с лица вся шутливость пропала, когда она поняла, насколько я обеспокоена.

– Такое ощущение, что меня сейчас вырвет, до того волнуюсь.

– Клэр, – вздохнула Лиз, – ты – крутая. Можешь стоять, ничего не делая, а его все равно будет тянуть заняться с тобой любовью. Тебе нужно лишь немного уверенности. Повтори за мной: «Я – самоуверенная первоклассная красотка».

Лиз стояла, подбоченясь, и ждала, когда я исполню. Я нервно оглянулась на Картера, но тот весь ушел в разговор с Дрю.

– Это же смешно, – недовольно буркнула я.

– Смешно то, что ты не считаешь, будто способна повести себя как соблазнительница. Ты честно думаешь, что я дружила бы с тобой, если б не считала, что где-то там притаилась крутая девчонка? Уж сделай милость, прояви ко мне хоть немного уважения. Да ты самая типичная леди в гостиной, но чудило под простынкой.

– Можешь перестать цитировать толковый словарь городского сленга.

У Картера, наверное, была куча женщин – баб, способных шарик для гольфа через садовый шланг засосать и на шесте змеей выеживаться. Лиз мне желала только добра, но я просто не знала, сумею ли выдавить из себя трусиху.

– Ты меня лучше не зли. Просто произнеси это медленно. Я самая красивая, обаятельная и привлекательная – первоклассная красотка.

Я закатила глаза. Уж лучше, может, сделать, что она говорит, не то не отвяжется.

– Я – самая самая… – пробормотала я тихонько.

Надо же, выговорила вслух, и в самом деле немного похорошело. Может, в чем-то Лиз толк и знает.

– Давай, красотка, выдай-ка получше, у тебя получится! Выдай еще раз, и все естество свое в крик вложи, – подначивала Лиз.

Я сделала глубокий вдох и произнесла немного громче. Слава богу, играла музыка и народ был занят разговорами.

– Нет, ты видела?! – вскинулась Лиз. – Стебелек у Картера весь съежился да и опал. Это все из-за тебя. А ну, снова!

Я стиснула кулаки, вытянула руки по швам, задышала чаще. Я смогла бы быть и первоклассной красоткой и самой обаятельной хохотушкой и даже грязной шлюхой, смогла бы быть и еще грязнее, чем какая-нибудь оторва на групповухе.

Ладно-ладно, может, все ж не настолько грязной.

Я глотнула побольше воздуха и одной фразой спустила с цепи все свои нервы, все свое волнение и все свои неразумные страхи:

– Я – САМАЯ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНАЯ И ОБАЯТЕЛЬНАЯ ШЛЮШКА!

Вот беда, музыкальный автомат именно в тот момент решил сменить пластинку, а потому шум в баре существенно сбавил децибелы. И я слишком переусердствовала в том, чтобы привлечь к шлюхе всеобщее внимание. Еще хуже для меня было то, что в тот момент народу ничего другого и делать было нечего, как внимать моему визгливому бахвальству. В радиусе слышимости все сразу же принялись хлопать в ладоши да одобрительно вопить. Были такие, кто орал по-кошачьи, и такие, кто отозвался волчьим посвистом, а один слишком впечатлительный завопил: «Береги барабан, шлюху громкую барабань!»

Дженни за это шлепнула Дрю по руке.

Все так расчувствовались, что еще целый час мне выпивку в подарок присылали. Я не могла позволить себе быть неблагодарной. Пришлось пить. Все. Вот почему сейчас Картер поддерживает меня, помогая дойти до дому, потому как ноги просто не желают содействовать и… о, гляди, пицца!

Я оторвалась от Картера, раскрыла картонную коробку, оставленную моим отцом на столешнице, и стала пихать в рот весь кусок целиком.

– Мммм, чертовски вкусно, – бормотала я с набитым ртом.

Картер стоял рядом, держа меня за бедра, чтоб не шаталась, а я умяла еще два куска и вылакала два стакана воды.

– Блин, эта пицца такая… вкуснятина и дрянь, – сообщила я ему, вытирая жирные руки салфеткой, что лежала рядом с коробкой.

Ладно, хватит резину тянуть. Пора заняться этой ерундой.

Я развернулась у Картера в руках, одарила его самым страстным взглядом, на какой только была способна, бормоча раз за разом свою мантру:

«Я – развязная красотка. Я – грязная шлюха».

– Клэр, с тобой все в порядке? Тебе в глаз что-то попало?

Картер положил ладонь мне на щеку, запрокинул голову, чтоб можно было заглянуть мне в глаз, в котором НЕ БЫЛО ничего, кроме зазывной сексуальности.

Я – пьяная, пьяная самая-самая. Я – пьяная, пьяная шлюха.

Я высвободила лицо из его рук и решила действовать улыбкой. Так было надежнее. Я способна на это, я целиком и полностью способна на это.

Схватилась за край футболки и потащила вверх, через живот, через черный кружевной бюстгальтер, через голову. Вот только футболка зацепилась за заколки для волос, и я стояла перед Картером с футболкой, обмотавшейся вокруг головы и подбородка, а руки торчали прямо перед лицом.

Я – Великий Корнхолио. Я – Великая Задница. Моей заднице нужна ТБ.

Я засопела, и Картер подогнул колени, чтобы заглянуть мне в вырез футболки:

– Малютка, ты что делаешь? – спросил он, смеясь.

– Видно, мне помощь нужна, чтобы оголиться, – произнесла я сквозь всхлипы смеха.

– Ты сказала «оскопиться»?

Вопрос Картера вызвал во мне новую волну хохота, естественно, обратившегося в рыдания – глубокие, душераздирающие, аж из носа потекло.

Леди и джентльмены, мы вступаем в ту часть нашего вечера, где раздается пьяный плач. Пожалуйста, приведите спинки ваших кресел в вертикальное положение и попробуйте не пялиться на оставшиеся от крушения поезда обломки слева от вас.

Картер помог натянуть мне футболку обратно, взял в руки мое лицо и стал большими пальцами отирать с него слезы.

– Эй, отчего слезы? Что стряслось? – нежно выговорил он.

От этого я заревела еще пуще. Он такой милый, такой приятный и… милый. Я громко шмыгнула носом.

– Просто мне хотелось быть с тобой до боли. Побаловать тебя и приласкать, чтоб я тебе понравилась. Я не хочу, чтоб твой пенис огорчался, а твоя бывшая Тошномордая отлупит меня, потому что я назвала ее клоунской машиной.

Картер хмыкнул на мои причитания, нагнулся и подхватил меня на руки, как невесту. И понес по коридору к моей комнате, а я положила голову ему на грудь.

– Прежде всего, я никогда не позволю Тэше отлупить тебя, так что даже не думай об этом, – убеждал он меня, мягко усаживая на постель. Вытащил из коробки на моей тумбочке пару салфеток и вручил их мне, опустившись на колени рядом с кроватью.

– Во-вторых, – сказал он тихо уже после того, как я высморкалась, а он приподнял одеяло, чтоб мне было легче забраться под него. – Тебе вовсе незачем что-то делать, чтобы быть сексуальной. Ты всего этого – даже куда большего – добиваешься просто тем, что дышишь. Я нахожусь в постоянном состоянии возбуждения всякий раз, когда оказываюсь рядом с тобой или подумаю о тебе. Я не хочу, чтоб ты нервничала или беспокоилась из-за чего угодно, что связано с тобою, мной и сексом. Ты – все, чего я всегда желал, Клэр. Никогда не сомневайся в этом.

Честное слово, я здорово пожалела, что была пьяной. Так бы и поцеловала его всего с головы до ног.

Картер застонал, а я была слишком пьяна, чтобы волноваться о том, что только что произнесла вслух. Я заползла под одеяло.

– Если ты будешь вновь и вновь твердить такое, я точно нарушу правило, которое установил для себя, когда снова тебя нашел, – сказал Картер, качая головой, укутывая одеялом мои плечи и смахивая прядь волос у меня со щеки.

– Что за правило? – прошептала я, уже больше не в силах держать глаза открытыми.

Картер склонился и поднес губы к моему уху:

– Такое правило, что в следующий раз, когда я окажусь в тебе, ты запомнишь и насладишься им от первой секунды до последней.

Я хотела сказать ему, что он жутко петушится, но это только отвлекло мои мысли на петушков, заставив гадать, почему это куриных самцов зовут петухами.

Я отключилась, напевая песню группы «Алиса в цепях»: «Они явились прикончить Петуха».

 

16. Их не называют бутонами

Тело Клэр скользнуло по мне вниз, и она встала на колени, успев на ходу расстегнуть застежку на моих джинсах. Звук вжикнувшей расходящейся молнии нарушил тишину комнаты. Я посмотрел на Клэр, стоявшую на коленях, и едва сдержался, чтобы не схватить ее за волосы и не притянуть голову туда, куда хотел. Ее мягкие, гладкие руки дотянулись до моих трусов и выпустили на волю все мое возбуждение. Взметнувшийся конец держался прямо возле ее пухлых губ. Она бросила на меня взгляд из-под опущенных ресниц и улыбнулась, прежде чем ринуться на меня своим теплым и влажным ртом. Он вбирал меня целиком и нежно выпускал, ее язык ласкал меня круг за кругом. Она сжимала щеки, всасывая изо всей силы, пока ее рот ходил вверх-вниз. И тут уж я не мог сдерживать громких стенаний. Рука ее, словно поршень, быстро ходила вверх-вниз по всей длине пониже рта, я чувствовал, как сила неминуемого извержения стягивает мне шары. Она провела языком от основания до кончика, несколько раз, охватив им по кругу головку, прежде чем откинуться и произнести: «А что это у тебя с писуном?»

Я снова застонал и попытался снова притянуть к себе ее голову, чтоб она снова взяла в рот.

– Слышь, а что это у тебя с писуном?

Вздрогнув, я проснулся и повернул голову. И тут же завопил во весь голос, увидев, что Гэвин стоит совсем рядом с диваном, на котором я лежал, и пристально всматривается мне между ног. Проследив за его взглядом, я, стиснув зубы, замычал, когда увидел громадное утреннее древо, взращенное из моего тела моей собственной рукой под одеялом.

Я мигом вскочил, хорошенько укрыл одеялом ноги, а тут в комнату вбежала Клэр, которую, судя по выражению лица, явно перепугал мой недавний вопль.

– Что случилось? – тревожно спросила она, опускаясь на колени рядом с Гэвином.

«Перестань думать о Клэр на коленях. Перестань думать о Клэр на коленях. Думай о той голой старушке с «Титаника».

Гэвин указал на меня пальцем:

– Мам, у Калтела вылос больсой писун. Фтой-то с ним не то. Он плакал так же, как и я, когда у меня животик болит.

Клэр проглотила смешок и наконец глянула мне в лицо:

– Полагаю, незачем спрашивать, хорошо ли ты выспался! – весело воскликнула она.

Я только головой крутил оттого, насколько свежее меня она выглядит утром после вчерашней ночи.

– И как это тебе вообще удается фунциклировать утром? – спросил я, оглядывая ее. Разве что вид чуть-чуть сонливый, а в остальном она смотрелась все так же потрясающе. Волосы всклокочены, под одним глазом можно различить остатки макияжа, на теле – маечка да шортики, знававшие куда лучшие дни, и все равно: краше нее я женщины в жизни не видел.

Засмеявшись, Клэр кивнула на Гэвина:

– Ты и впрямь быстро усвоил, что у мам и пап нет времени на страдания после похмелье. Секрет прост: надо научиться пользоваться достижениями современной фармацевтической промышленности. Надежная сверхсильная быстродействующая таблетка от головной боли и я, мы как-то очень-очень сблизились за эти годы.

Зазвонил телефон, и она поспешила из гостиной взять трубку, оставив Гэвина стоять и разглядывать меня.

– Ну, и как ты у Папки переночевал вчера? – спросил я, сбрасывая с себя одеяло (теперь можно было: мое утреннее великолепие утихомирилось).

Малый лишь плечами пожал.

– А у меня пися есть?

Я уставился на него, не совсем уверенный, что правильно расслышал. Сбросил ноги с дивана, поставил их на пол и переспросил:

– Э-э, что?

Малый раздраженно фыркнул.

– Я сказал, у меня есть пися?

Я бросил взгляд на кухню, где Клэр разговаривала по телефону, бегая из угла в угол. Черт, я с ним остался один на один. Откуда он, черт побери, вообще подцепил слово-то это? Погодь, а может, и не подцепил. Ему ж всего четыре года! Он, наверное, считает, что «пися» – это что-то вроде кофе-глиссе.

– Видишь, Гэвин… э-э, а ты знаешь, что означает это слово?

«Ну, пожалуйста, скажи: кофе-гляссе. Прошу скажи: кофе-гляссе».

– Папка вчера вечером кино смотрел, там один парень сказал, что у него такое чувство, как будто у него пися вылосла. А у меня выластет?

От, мама родная, черт.

– Черт. Сукин сын, – ругалась Клэр, шагая обратно в гостиную.

Гэвин раскрыл было рот, но Клэр оказалась быстрее:

– И даже не думай повторять то, что я сказала. Отправляйся к себе в комнату и найди во что одеться. Тебе сегодня придется отправиться с мамочкой на работу.

Гэвин резво поскакал прочь, враз позабыв все разговоры про «писю». Я обеспокоенно взглянул на Клэр:

– Что такое? Что случилось?

Она хлопнулась рядом со мной на диван, положила голову на его спинку и закрыла глаза.

– Отец должен был присмотреть сегодня за Гэвином, чтоб я кое-что в магазине закончила, но его вызвали на работу, – со вздохом сообщила она.

Лампочка, зажгись.

– Я могу посидеть с ним, если хочешь, – тут же предложил я. Она подняла голову и с раскрытым ртом уставилась на меня. – Серьезно, Клэр, позволь, я сделаю это для тебя. Я с радостью возьму его с собой и проведу с ним какое-то время.

После того как в течение сорока минут Клэр перечислила все мелкие предметы, который малый мог сунуть себе в рот, после того как заставила меня восемь раз повторить номер Центра борьбы с отравлениями, после того как изобразила мне на бумажном полотенце с помощью точка-точка-огуречков схему сердечно-легочной реанимации, мы с Гэвином расцеловали ее на прощанье, сели в машину и покатили в библиотеку на еженедельные занятия детей с родителями «Время сказки».

Место это людное, в нем полно ребятишек и родителей, знающих, как за ребятишками присматривать, на тот случай, если у меня возникнут проблемы или появятся вопросы. Ну, что плохого может случиться?

* * *

– … а секс? От уж этому-то удовольствию ты можешь прямо сейчас сказать «прощай». До появления у нас сына моя жена была современной любящей супругой. Минеты мне делала для прикола, когда я машину по скоростной трассе вел, наряжалась для шутки в озорную форму медсестрички и у двери меня встречала, когда я с работы домой приходил. Веришь? Куда бы мы ни отправлялись, всегда, не успев отъехать от дома, заводились с пол-оборота, так что приходилось останавливать машину и заниматься любовью прямо на переднем сиденье.

Сидевший рядом со мной мужчина тяжко вздохнул. Он тоже был отцом. Мы с ним познакомились буквально пять минут назад, когда я привез Гэвина в библиотеку. Новый знакомый приехал туда с трехлетним сынишкой и восьмилетней дочкой. Дочь у него была от другой, а сын – от нынешней жены. Мы разговорились, когда я присел рядом с ним на диванчик, пока наши мальчишки сидели кружком с оравой других малышей в нескольких шагах от нас и слушали, как библиотекарь читала им книжку. Рассказав вкратце о моих взаимоотношениях с Клэр и Гэвином, я попросил его дать несколько родительских советов, поскольку он потратил на создание гармоничной семьи куда больше времени и сил, чем я. Откуда мне было знать, что моя безобидная просьба выльется в длинную проникновенную речь о том, «как детишки всю мою жизнь разнесли к (четко обозначенной) матери».

– Зато, как только сын родился, так мой член сразу попал в список тех, кого «в гости не приглашать». Порой если уж я очень прислушивался, то слышал, как мои высохшие от одиночества шары чечетку при ходьбе выстукивали, – шепнул он мне, посылая сыну приветственный взмах руки и улыбку.

Иисусе! Мы-то с Клэр и до секса-то еще не дошли. Неужто и впрямь так тому и быть? Не успел я попросить, чтоб этот мужчина мне поведал хоть о чем-то хорошем, чтоб мне ночью кошмары не снились, как к нему с книжкой в руке подлетела его дочка, Финли.

– Папочка, почитай мне эту книжку про лошадок, – нежным голоском попросила она, забираясь к отцу на колени.

– Ну, конечно, детка, – ответил тот, одной рукой обнимая дочь и беря у нее из руки книгу.

Видите? Нет, только посмотрите, как милы могу быть крошки. Возможно, порой они немного проказничают, но у них определенно золотые сердца. И не было ничего приятнее, чем наблюдать за папой и его дочкой.

– О, Иисус, Мария и Иосиф… где ты взяла эту книжку? – спросил мужчина, и несколько родителей взглянули на него с явным неодобрением.

Я перегнулся посмотреть, в чем загвоздка, и увидел название книги, которую отец держал в руках: «Большая книга рассказов о лошадях-лесбиянках». У меня от ужаса челюсть отвисла, я принялся озираться, чтобы понять, заметил ли кто-нибудь, что в детском разделе библиотеки есть порнография.

– Деточка, пойди, возьми другую книжку, – спокойно сказал он дочери, пряча эту книгу за спину.

– Но я эту хочу, в ней про лошадок, – настаивала девочка.

– Знаешь, тебе нельзя читать эту книжку. Она для взрослых. Не для детей.

Финли удрученно закатила глазки и, фыркнув, вручила отцу другую книжку, которую захватила с собой, – «Какашкоеды».

На этот раз глазки закатил папа:

– «Какашкоеды»? Опять? В самом деле, Финли, не могла б ты найти себе другое пристрастие, а? Вот тянет ее на какашки, – пояснил он мне, беря у дочери книгу. – Маленькой была, так доставала из памперсов свое добро и пальцем разрисовывала свою комнату. – Он хмыкнул, вспомнив, а я рот ладошкой прикрыл, стараясь сдержать тошноту. Я не мог оторвать взгляд от рук девочки, все ждал, что увижу на них коричневые хлопья. – Несколько раз пойдем, бывало, мы в парк, так она подбегает ко мне и говорит, что у нее для меня подарок. Вытянет руку, а та вся полна кошачьми котяшками, которые Финли отыскала в песочнице. Ээххх, блаженные времена! – воскликнул он, покивав головой.

Несколько раз? Это случалось чаще, чем однажды? Рисование грязным пальцем? Сверточки-в-подарочек? Разве дети не должны рождаться со знанием того, что к экскрементам ни за что нельзя прикасаться? Известно ли Гэвину это правило, нарушать которое не должен никто и никогда?

Я посмотрел на сына, копавшегося в коробке с книгами, которую кто-то поставил рядом с кругом для чтения, и думал про себя: а вдруг он отыщет там непотребство какое-нибудь и приволочет мне? Ну как он примется пальцем ковырять козявки и разрисовывать этим меня? Хоть вой. В библиотеке выть нельзя. Что мне делать? ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?!

– Ну, пока! Удачи тебе в твоем отцовстве, чел, – сказал мне мужчина, вставая и собираясь уходить.

А я сидел на диванчике, пытаясь подавить в себе приступ паники, который, вполне уверен, уже напал на меня. Мне гигиенический пакет требовался, чтоб выдохнуть в него. И чегой-то я гигиенический пакет с собой не захватил? О, Иисусе.

– Калтел! Калтел! – закричал мне на бегу Гэвин, и несколько взрослых зашикали на него. Я же глаз не отрывал от его рук, моля бога, чтобы на них не было дерьма. Как бы я объяснил Клэр, что заставил нашего сына отправиться из библиотеки домой пешком, поскольку совсем не хотел, чтобы грязь с его ладоней заляпало мне весь салон машины? Он бежал ко мне со всех ног, а я внутренне содрогался, готовясь заполучить в руку пирог или шарик из какашек. Гэвин бежал так быстро, что не смог вовремя остановиться и со всего маху врезался мне в ноги: «Ууухх!»

От блин, ну пусть хотя бы сейчас у меня ноги останутся чистыми!

Врезавшись в мои ноги, Гэвин стал карабкаться мне на колени, очень осторожно, стараясь не уронить что-то, зажатое в руке. С пригоршней грязи, понятное дело, особо осторожничать не станешь. Он уперся коленями мне в бедра и, как я почувствовал, уселся на колени. Я зажмурил глаза так сильно, что голова заболела.

Иисусе милостивый! Вот оно, пришло. Сэндвич с дерьмом. И сын станет упрашивать меня сделать вид, будто я его ем, как дети делают, когда играют в куличики. Выражение «улыбнулся, будто дерьма наелся» наконец-то обрело смысл в моей жизни.

– Я принес тебе кое-фто, Калтел. Угадай, в какой руке? – Малый аж елозил от возбуждения.

О, боже, прошу, не заставляй меня выбирать. Обязательно выпадет рука, в которой он спрятал дерьмо.

Мое молчание подогревало Гэвина.

– Ну, давай, Калтел, открой глаза. Не будь слабаком.

Нервно сглотнув слюну, я попытался вспомнить все способы, как отчистить кожу от вонючек. Отбеливатель жжется? Наверно, если снять слой кожи наждачной бумагой, тоже будет жечь. Я несмело открывал по очереди глаз за глазом, пока не разглядел, что Гэвин держит руки за спиной.

– Давай, говоли, в какой руке, и увидис, фто я плинес, – говорил он все так же возбужденно.

– Эх, была не была, я выбираю эту, – без воодушевления выговорил я, трогая его за правую руку.

«Прощай, чистая кожа! Буду с теплотой вспоминать о тебе».

Гэвин подскочил у меня на коленях и махом выкинул правую руку перед собой:

– Ты правильную выбрал! Вот тебе, на! – восторгался он.

Я нервно прищурился и глубоко с облегчением вздохнул, когда увидел, что малый держал в руке.

Книжка. Красивая, хрустящая, новенькая библиотечная книжка. Вовсе не книжка, обляпанная грязью, или книжка, из песка слепленная. Просто книжка. Название гласило: «Давай, становись счастливым!»

Я взял ее с маленькой руки и высоко поднял, чтобы рассмотреть картинку на обложке: маленькие щенята резвятся в поле.

– Совершенно потрясающая книжка, милый. Как это ты ее выбрал? – спросил я Гэвина, когда он положил освободившуюся руку мне на плечо и посмотрел прямо в глаза.

– Потому что ты мне нравишься. А мама говолит, что это очень приятно – делать то, что людей рррадует. Я хочу, чтоб ты был щасливый.

Что я мог? Только сидеть и смотреть на него во все глаза. Неужели этот смешной хулиган – мой? Теперь я понял. Понял, почему Клэр разрушила привычный уклад своей жизни, когда обнаружила, что беременна, почему бросила колледж и вообще все бросила ради этого мальчишки. До меня вдруг дошло, что на коленях у меня сидит мое сердце. И пусть меня не было здесь четыре первых года его жизни, но я любил его безоговорочно, просто потому что он – мой. Он часть меня. Разве это не чудо? Я знал, что безо всяких сомнений отдам жизнь, лишь бы он оставался цел и невредим. Я обхватил руками его маленькое тельце, надеясь, что он больше не считает меня чужаком и позволит мне обнять себя.

Он безо всяких колебаний прижался ко мне, мы сошлись с ним лоб в лоб, и я тихо сказал ему:

– Дружище, я уже счастливейший человек на свете.

Гэвин несколько минут пристально смотрел на меня, потом вытащил из-за спины другую руку.

– Классно. Тогда после этой книфки, плочитай эту.

Я отстранился от него и глянул на книгу, которую он держал в руке. Она называлась «Откровения женщины легкого поведения».

* * *

Когда мы вышли из библиотеки, я сводил Гэвина за мороженым, после чего мы направились обратно к дому Клэр. Верный себе, Гэвин без умолку болтал всю дорогу до дома, и я уже начинал подумывать, не устроен ли он наподобие проигрывателя, который заело. Может, мне нужно стукнуть его сбоку, чтоб он остановился?

Позыв этот я одолел. Еле-еле.

Когда мы вернулись домой, я уселся на диване, а Гэвин вытащил из ящика стола фотоальбом и уютно пристроился вместе с ним у меня на коленях. Он открывал каждую страницу и рассказывал мне о каждом снимке. Я увидел все до единого дни рождения, Рождество, Хэллоуины и все, пропущенное мною между праздниками, а пояснения Гэвина к каждому событию чуть ли не делали меня их участником.

Много чего узнал я и о Клэр. Типа того, что у нее была кузина, которую она терпеть не могла.

– Это Хезер. Она – мамина кузина. Мама говорит, что она слюха, – говорил Гэвин, указывая на групповое фото, сделанное, видимо, во время какого-то семейного сборища.

Узнал я и про то, что у Гэвина, похоже, была склонность разбрасывать вещи по всему дому, подтверждением служили по меньшей мере пять страниц фотоальбома. Наверное, мне следовало бы сфотографировать случай с зубной пастой на ковре, произошедший несколько недель назад.

– Гэвин, а почему это столько много снимков, как ты беспорядок устраиваешь? – спросил я, перевернув страницу, где было его фото: сидит на кухне на полу в окружении кофейной гущи, крупы, овсянки и чего-то похожего на сироп. – Надеюсь, ты маме помог и все это убрал?

– Убилаться – мамино дело, – ответил он.

Учитывая, в каком нынче состоянии мой дом, я, честно говоря, спорить с этим не мог.

Мы продолжили рассматривать остальные фото из этого альбома и еще из четырех других, когда я заметил, что Гэвин странно затих у меня на коленях. Глянув вниз, я понял, что малый уснул сидя. Я неловко подсунул руки ему под ноги и отнес его в комнату точно в том положении, в каком он уснул: спина его упиралась мне в грудь, а ножки болтались, свисая с моих рук. Я знал, что существует своего рода правило: «никогда не будите спящего малютку», и решил, что оно распространяется и на детей, уже умеющих ходить, потому как они могут попасть в куда большую беду, чем малютки.

Уложив его в постель, я вернулся в гостиную и блаженно раскинулся на диване. Включил телевизор, пощелкал по каналам, пока не нашел что-то стоящее. Час спустя, когда я уже едва не закемарил, зажужжал мой телефон, наверное, уже в десятый раз с тех пор, как мы с Гэвином уехали из дома. Улыбнувшись, я достал мобильник из кармана, зная, что это опять Клэр эсэмэсит.

«Как идут дела? Все ОК? Клэр».

Меня ее беспокойство даже не обижало. Дело понятное. Удивительно, но побыть с Гэвином один на один оказалось совсем не так страшно. Он и в самом деле хорошо воспитан и умеет себя вести в общественных местах лучше, чем любой ребенок, который мне когда-либо попадался.

«Идеально. Гэвин впервые проделал стриптиз у меня на коленях. Только что он выдул банку «Рэд булла» и без умолку болтает, а еще я выяснил, что виски ему не нравится. Картер».

Смеясь про себя, я нажал на «отправить». Мобильник тут же зажужжал: поступил ответ, как я и предполагал:

«Вообще-то твой сын предпочитает водку, как и его мать. Клэр».

Смех, которым я разразился в ответ на это, был таким громким, что я даже в коридор выглянул убедиться, что не разбудил Гэвина. И быстро отстукал ответ. Хоть Клэр и отпустила шуточку, я был убежден, что она, несомненно, прячет под ней, пусть и крохотный, но страх.

«Все прекрасно, мамочка. Так же как и пять минут назад, когда ты спрашивала :-)  – Картер».

Раздался звонок в дверь. Поднимаясь выяснить, кого это принесло, я быстренько отправил еще одно сообщение, уведомляя Клэр, что нашему сыну не удалось одолеть меня.

Пока.

Открыв дверь, я увидел стоявшего на пороге Дрю с коробкой в руках.

– А ты-то тут что делаешь? – спросил я.

– И мне приятно тебя видеть, свинотрах. Я привез Клэр всякие листовки, брошюры и прочее, что Дженни для нее изготовила. Она попросила меня подвезти всю эту чепуху. А вот ты-то что тут делаешь? И почему на тебе до сих пор та же одежда, в какой ты был вчера вечером? Неужто вы наконец-то спихнулись со своей МКЯТ?

Взяв у него из рук коробку, я цыкнул:

– Да заткнись ты уже. Гэвин спит.

Дрю глянул мимо меня в сторону комнаты Гэвина.

– Отлично. У меня подарок для твоего маленького отродья, – сказал он с улыбкой и достал из заднего кармана футболку. Развернул ее передо мной, чтоб я мог надпись прочесть, и мне осталось только руками развести.

– Лучше не стоит. Боже мой, да Клэр тебя прибьет, – предостерег я.

Я бросил взгляд на часы, осознав, что Гэвина не слышно и не видно очень давно.

– Слушай, дети долго спят?

– Это ты меня спрашиваешь? Мне-то, блин, откуда знать? Ты когда его в последний раз проверял?

Я тупо уставился на Дрю.

Черт, мне полагалось его проверять? Он же спал. Что могло случиться, пока он спит?

Я повернулся и бегом рванул по коридору к комнате Гэвина, Дрю бежал за мной по пятам.

– Черт! От зараза!

Постель Гэвина была пуста, одеяло отброшено, словно он, проснувшись, скинул его с себя. Я ворвался в комнату, посмотрел за дверью, под кроватью и в шкафу.

– О, Иисусе. Я упустил его. Взял и потерял на пустом месте! – в панике вопил я, роясь в шкафу и доставая с самого низу кучи тряпичного клоуна.

А того мальца в «Полтергейсте» разве не злой игрушечный клоун в шкаф засунул? Черт!

– Ты его не упустил и не потерял. Далеко уйти он никак не мог. У этого дома есть только один выход, и, чтобы добраться до него, малец должен был пройти прямо мимо тебя.

Дрю вышел из спальни, а я стоял там и крепился, чтобы не заплакать, вытрясая все потроха из глупого клоуна, который утащил моего малыша.

Клэр меня сразу возненавидит. Нашего сына поглотила Гиена Огненная, пока я смотрел какой-то тупой телесериал. Черт бы подрал все эти сериалы, от которых ни уму, ни сердцу, зато от жизни отвлекают исправно!

А что, если он заполз в вентиляцию и где-нибудь в стенах потерял сознание? Бог мой, он же мог в холодильник забраться и задохнуться. Разве тебе не говорили, чтоб ты холодильник канатом перевязывал? Или, погоди, такое советовали, только когда ты его при переезде на обочину выставил, так?

Черт! Ничего-то я не знаю!

– Картер! Я его нашел! – донесся из того конца коридора Дрюшкин крик.

Я вылетел из комнаты Гэвина в коридор и помчался к ванной, на пороге которой покатывался от хохота Дрю.

– Какого черта ты ржешь? – сердито рявкнул я и, оттеснив его, пробрался в ванную.

И там увидел… Гэвин сидит на краешке унитаза, а все лицо у него в каком-то белом дерьме.

– Гэвин, в чем это у тебя все лицо перемазано? Мамин макияж?

Малый отрицательно помотал головой и сказал, протягивая мне пустой тюбик:

– Не-а, это вот что.

Я посмотрел на тюбик: крем от пеленочной сыпи. Мой сын размазал по всему лицу крем от пеленочной сыпи. И когда я говорю «по всему лицу», я выражаюсь точно. Покрытой оказалась вся поверхность, включая губы.

Сзади подошел Дрю и глянул через мое плечо:

– Чел, он вымазал морду кремом, которым мажут попки младенцам. Знаешь, теперь мне придется звать твоего сына Задомордик, а?

– Закись, Длю, – сказал ему Гэвин.

– Сам заткнись. Это ты замарашка! У тебя что лицо, что задница – один хрен, – обиженно ответил Дрю.

Я отыскал в бельевом шкафу матерчатую варежку-мочалку и смочил ее под краном.

– Оба вы замолчите и перестаньте обзываться, – прикрикнул я на них и принялся оттирать белый налет с лица Гэвина. Из чего только они эту гадость делают, из цемента? Прямо шпаклевка какая-то. И чегой-то это полотенце вроде мятой пахнет?

Белое стало отходить, но на его месте вдруг оказалось голубое, тоже липкое и вязкое. Какого?.. Я поднял полотенце: оно все оказалось вымазано этим голубым. Я поднес ее к носу, понюхал.

– На этом полотенце зубная паста, – пробормотал я.

Дрю залез в бельевой шкаф и достал мне другое.

– Фи-иии, что за фигня? – скривился он, бросая полотенце на пол.

Я посмотрел на его руки, они все были перемазаны зубной пастой. Подойдя к шкафу, я взял несколько полотенец. Все они оказались в зубной пасте. А на полке, в самом дальнем углу, был заткнут пустой тюбик. Я обернулся и строго посмотрел на Гэвина.

– Ты зачем все зубной пастой перемазал?

– Я не знаю, – пожал он плечами.

Все ж на одной из полок, в самом низу удалось найти чистое полотенце и отмыть Гэвина. Дрю повел его играть в комнату, а я взялся отчищать всю эту мутоту из зубной пасты и пеленочного крема и загрузил все пропахшие мятой полотенчики в стиральную машину. Уже включив машину, я проходил мимо входной двери, когда вошла Клэр.

– Милая, ты уже дома, – расплылся я в улыбке.

Она засмеялась, подошла ко мне, обвила меня руками за талию.

– Скажи честно, это совсем уж по-девчачьи будет, если я скажу, как это потрясающе – переступить порог и увидеть, что ты здесь?

Я поцеловал ее в кончик носа:

– Ага, это ты промычишь так жалобно, как молодая телушка, домогающаяся дойки. Так что перестань-ка липнуть, а не то дело и впрямь может плохо кончиться.

Клэр ткнула меня в грудь и с усмешкой произнесла, прижимаясь ко мне всем телом:

– Я совершенно уверена, тебе понравится мой способ липнуть.

Я обнял ее за талию и прижал к той округлости, которая образовалась у меня сразу, едва Клэр в дверь вошла.

– Думаю, вы, скорее всего, правы, мисс Морган, – сказал я и наклонился, чтобы поцеловать ее.

– Луки плочь от моей женсины!

Я отвел губы от губ Клэр, и мы оба рассмеялись, услышав грозный окрик Гэвина.

– Гэвин, что это ты надел? – спросила Клэр, выскользнув из моих объятий, и подошла к сыну.

Тут за спиной Гэвина показался Дрю, растянувший в улыбке рот до ушей:

– А, ребят? Классная вещь! Нравится футболка, что я ему подарил?

Гэвин горделиво выпятил грудь и потянул за край футболки, чтобы Клэр смогла прочесть.

– «Болтаешься, как пятилеток?» – прочла она и очень недобро глянула на Дрю.

– Мог бы и такую, как у меня, подарить. Его размер был, – сказал Дрю.

Думаю, все мы скажем, что футболка на Гэвине была гораздо лучше Дрюшкиной, на которой значилось: «Презрительно скривись, если хочешь мне заделать минет».

Клэр вытолкала Дрю вон, предварительно поблагодарив за то, что привез ей рекламу от Дженни, и позволила Гэвину носить футболку, потому как, давайте будем честны, уж очень она была забавна, чтоб ее снимать. У меня и в мыслях не было уезжать от Клэр с Гэвином, только мне нужно было принять душ и переодеться в чистое. Поскольку Клэр весь день работала, я пригласил ее с Гэвином на ужин к себе домой. И попросил ее собрать вещи для них обоих.

* * *

Я лихорадочно металась по спальне, стараясь найти такое одеяние, которое говорило бы: «Когда наш малыш отправится спать, я хочу так любить тебя, чтоб у тебя из мозгов пар пошел. Но все-таки не хочу выставить себя слишком развратной или доступной». Я три раза помыла голову и привела в порядок волосы, дважды побрила ноги, втерла в них столько лосьона, что Картер мог бы запросто потереться о них после бритья и не было бы у него никакого раздражения. Стоя у комода с зеркалом в глубокой задумчивости, я полчаса вертела в руках белые кружевные мини-трусики. При этом не забывая держать полотенце, в которое была завернута, сдавливая себя локтями по бокам возле груди. В конце концов я с трудом разжала локти и зашвырнула белое белье обратно в ящик. Белое – для девственниц. А я девственницей быть не хотела. Хотела быть ненормальной – ненормально крутой девицей, носящей красное белье. В рамках разумного, конечно.

Зазвонил мобильник, и я, сражаясь с полотенцем, шарила по комоду, пока не наткнулась на телефон. Нажала кнопку и прижала его плечом к уху.

– Надевай красное кружевное, мальчиковые шортики с поясом ниже талии и поддерживающий лифчик того же цвета.

– Лиз, какого рожна? Откуда ты… я ведь не… – залепетала я в трубку.

В трубке послышался театральный вздох:

– Знаешь, ты, моя неотразимая подружка, раз уж ты не удосужилась сообщить мне, что вечером собираешься протрястись на экспрессе «Картер», мне пришлось узнавать об этом из другого источника.

– Лиз, я сама об этом узнала всего тридцать минут назад. Клянусь, собиралась позвонить тебе. И все же, как ты узнала?

– А-а, Джим встретил Картера в бакалейной лавке, где тот презервативы покупал – самого маленького размера. Я и не знала, что их и детских размеров делают.

– Ха. Ха. Ха. Очень смешно, – язвительно отозвалась я. – Кстати, о выдающихся способностях. Что-то в последнее время ты не делилась со мной стыковочными данными. Что, Джим решил отдохнуть от изучения твоего бездонного ущелья?

Тут ко мне в комнату зашел Гэвин. За спиной у него висел рюкзачок, разрисованный игрушечными фигурками. Мысль о ночевке в доме Картера очень его будоражила. Он убедил меня, что сам сумеет собрать свои вещи. Придется мне незаметно, когда он отвлечется, проверить, что он напихал в рюкзак. В прошлый раз, когда мы отправлялись к деду, он уложил один грязный носок, восемь мягких игрушек и пластиковую вилочку.

– Лиз, я должна бежать. Пришел твой крестник, и мне надо закругляться, – объяснила я, меж тем как Гэвин вскарабкался на кровать и принялся прыгать на ней, как на батуте. Я щелкнула пальцами и жестом указала на постель. Он тут же вытянул ноги вперед и шлепнулся на попу.

– Не забудь уложить что-нибудь детское от аллергии и липкую ленту-герметик. Тебе вовсе не к чему, чтоб кто-то орал: «Мамочка», когда вы с Картером будете в самом разгаре увлекательного процесса. И учти: как бы ни старался Картер уверить тебя в обратном, если мужчина говорит об этом, все было совсем не так круто. Совсем. Поверь мне.

Зачем она меня нервирует? Мне вовсе не хотелось представлять себе Джима, елозящего по Лиз и вопящего при этом: «Мамочка!». Картинка сама промелькнула у меня в сознании. Я быстренько отключила мобильник и схватила из второго ящика комплект красного нижнего белья. Лиз подарила мне его года два назад, чтоб я надела на свидание с каким-то незнакомцем, которое она же и устроила. Парень явился на час раньше и спросил, не могли бы мы скоренько все закончить, а то ему бежать надо. Наверняка машину папе нужно было вернуть и в комнате у себя порядок навести до мамочкиного прихода. Стоит ли уточнять, что магазинный ценник с красного кружевного белья так и не был срезан?

Я, извиваясь, застегнула лиф, а Гэвин, сидя на кровати, внимательно разглядывал меня в зеркале. Судьбе было угодно довольно рано щелкнуть меня по носу, чтобы было понятно: если у тебя есть малыш, то наедине с самой собой ты остаться не сможешь. Прикрывайся, бегай, прячься за дверью, и еще больше раззадоришь его, взрастишь в нем нездоровое любопытство и желание вывести тебя на чистую воду. Выберете неправильную тактику, и результат не заставит себя ждать – малыш станет вас преследовать, а его хобби станет неусыпное подглядывание за окружающими. Гораздо лучше просто заниматься своим делом, и если возникнут вопросы, то смело и правдиво ответить на них, как и подобает взрослому человеку. Это в теории.

– Мам, ты свои сиси одеваешь? – спросил Гэвин.

Я засмеялась и помотала головой в ответ на его вопрос.

– Скажем так, этот лифчик, главным образом, форму придает, так что, полагаю, я и в самом деле свои сиси НАДЕВАЮ.

Покончив с бретельками, я повернулась к сыну лицом и потянулась за джинсами, лежавшими в ногах на кровати.

– А сто это за класненькие стуцки? – спросил он.

– Какие красные штучки? – рассеянно отозвалась я, натягивая джинсы и внимательно разглядывая четыре разложенные на выбор футболки.

– Красненькие стуцки на твоих сисях.

Я опустила веки и еще ниже – голову.

Ладно, вот и выпал мне случай показать себя взрослой. Малыш задал разумный вопрос. Так ведь? Но ему всего четыре года. А в каком возрасте подобает узнавать значение слова «соски»? Мне как, быть с ним честной или выкрутиться как-нибудь? Через несколько месяцев Гэвин пойдет в подготовительный класс. Что, если они заговорят про детские бутылочки с сосками или спросит, кто видел котенка, сосавшего молоко у своей мамы? Если я сочиню что-то, то мой малыш только и будет талдычить: «Неее-т, учитель. Моя мама сказала, что они называются коовками-му-му и нужны просто для уквашения».

Мой сын вырастет, всю жизнь пугаясь, когда кто-то будет потешаться над ним, уговаривая надеть коовку-му-му на детскую бутылочку. Я даже услышала, как у меня в голове зазвучал голос Роберта Де Ниро: «У меня есть коовки-му-му, Крег, может, подоишь меня?»

– Они называются соски́, Гэвин.

Честность – лучшая политика. Этому и будем следовать.

Некоторое время сын сидел, не говоря ни слова. Я же мысленно похлопывала себя по спине за то, что я хорошая родительница и могу быть правдивой со своим сыном.

– Соски́, – тихо произнес он.

Я кивнула, гордая тем, что ребенок без проблем употребил взрослое слово, а не какую-нибудь глупость. У меня до сих пор ночные кошмары случаются оттого, что отец, пока я росла, называл женские детородные органы «чу-чу-лэйни».

– Соски́, соски́, соски́. Смешное слово!

Ох! Возможно, я рановато высказалась.

Гэвин спрыгнул с кровати и побежал из комнаты, распевая «Сосни́, сосни́, сосни́ на небе, звездочка», только всякий раз меняя слова на «соски́».

 

17. А клейкой лентой все ж было б надежнее…

Сколько же названий, вы только подумайте! «Троянец», «Дюрекс», «Стиль жизни», «Большой троянец» (ну как же, моему метровому члену определенно это подходит), «Совремяга», «Живуля» и «Лихой наездник». Это всерьез? Есть презервативы с названием «Лихой наездник»?

Я стоял у полок аптеки с надписью «Планирование семьи», стараясь сообразить, какой из презервативов подойдет лучше всего. «Планирование семьи»… не смешите меня. Сколько народу заглядывает сюда по той причине, что реально планируют семью? Сюда приходят затем, чтоб ИЗБЕЖАТЬ планирования семьи.

Так что будем покупать, салага? «Лихого наездника», а следом и всех прочих мы уже исключили, остается «Живуля». Есть такая видеокомпания, «Живуля», она порнофильмы гонит. А то, что я намеревался проделать с Клэр, вполне сгодилось бы для фильмов для взрослых. Я схватил коробку с сорока восьмью пакетиками. К такому опту бесплатно полагались флакон «жидкости для разогрева» и вибрирующее петушиное колечко. Прихватив и их, я положил все в каталку. Петушиное колечко меня малость пугало. Стоило только допустить на минуту, что возле моих шаров резиновая штуковина трясется, нервы не выдерживали. А ну, как замкнет накоротко? «Большим огненным шарам» не место в спальне. Да и запах паленых волос весь настрой отобьет.

– Брось волноваться. Уверен, Клэр даже внимания на твою крохотулю-висюлю не обратит.

Обернувшись, я увидел стоявшего возле полок Джима, тот самодовольно ухмылялся, держа в руках пачку тампонов.

– Очень смешно, подкаблучник. У тебя, похоже, на этой неделе пролет. Не забудь запастись болеутоляющим и копией «Язык нежности», чтоб было над чем хорошенько поплакать, – поддел я.

– Слушай, «Язык нежности» – очень трогательная кинокартина, прекрасный рассказ о том, до чего могут дойти отношения между матерью и дочерью. Отнесись с уважением к заслуженным артисткам Ширли Маклейн и Дебре Уигин. Этот фильм получил пять «Оскаров»…

– Да успокойся, Нэнси. Лиз знает, что ты сегодня пользуешься ее расположением? – спросил я с деланным ужасом.

– Я сделаю вид, – улыбнулся Джим, – что ты этого не говорил, потому что, если я скажу Лиз, она тебе все, что выпирает, отрежет, старик.

Тут он был прав. Лиз была бульдогом, подцепившим и собачье, и коровье бешенство разом. Если я ее разозлю, она меня доведет до белого каления.

– Раз уж я поймал тебя за покупкой презервативов, а Клэр мне все равно что сестра родная, чую, самое время сказать тебе пару слов, – заговорил Джим, отодвинув на ближайшей к нему полке флаконы с мазями, чтоб можно было пристроить пачку тампонов, и скрещивая руки на груди.

Я кивнул:

– Сделай одолжение.

– Ты мне нравишься, Картер, только я первым познакомился с Клэр и знаю ее дольше и лучше, чем ты. Кроме того, я обручен с ее лучшей подругой, а стало быть, по девчачьим законам несу ответственность за обеих. Чувствую, есть необходимость процитировать кого-нибудь из великих, оставивших след в истории, чтобы подтвердить важность момента и положения, в каком мы оказались.

Он умолк, я ждал от него продолжения, облокотившись на ручку каталки.

– Свяжешься с быком – сам рогатым станешь.

– И все? У меня тоже есть любимое выраженьице: если хочешь кулаками помахать, то Джек Джонсон и Том О’Лири в моем лице ждут тебя прямо здесь.

– Я доберусь до тебя, моя прелесть, и до собачки твоей тоже.

– А я тебе глаза выдавлю и в черепушку трахну.

Теперь мы горовили на одном языке. Мы нащупали зыбкую почву под ногами – теперь, наверное, сможем стать друзьями. Это произвело впечатление, я даже головой кивнул. И спросил:

– «Цельнометаллическая оболочка»?

– Точно.

– Классно.

Джим повернулся, взял с полки свои тампоны.

– Что ж, тогда ладушки. Считай, я тебя предупредил: обидишь кого-нибудь из девчонок, будешь иметь дело со мной. Ну, я свое дело сделал. Мне надо тут еще кое-что прикупить, так что я не прощаюсь. Мало ли, вдруг еще увидимся?

* * *

Часа полтора спустя я уже ухитрился привести в порядок дом, поменять простыни на своей кровати, устроить еще одну постель – для Гэвина – в свободной комнате и сгрузить туда пару игрушек, которые купил ему за прошлую неделю. Может, оно получилось и многовато, да только… а-а! Я ж пропустил четыре дня рождения, Рождества, дней Святого Валентина, праздников посадки деревьев, несколько сотен воскресений и всех остальных дней, в которые мог бы что-то купить сыну. Чего-чего, а времени, за которое следует расплатиться, у меня полно.

Мой сын впервые проведет ночь в моем доме.

Мне хотелось прыгать-скакать и в ладоши хлопать, как девчонке. Я с восторгом предвкушал, как мы уляжемся с сыном, распаренным после ванной и одетым в свежую пижамку, на кушетке и будем смотреть новый фильм, который я заранее подобрал. Мне не терпелось уложить его, проснуться завтра утром от его радостного улюлюканья, поваляться вместе на нашей с Клэр «родительской» кровати и сделать ему завтрак. Хотелось пережить все, что составляло его день. Хотелось услышать, как он смеется, прислушаться к тому, что он говорит, и понаблюдать, как он общается с Клэр.

Клэр.

Красивая, толковая, забавная, сексуальная Клэр, которая тоже проведет ночь в моем доме. Я не мог дождаться момента, когда проснусь утром, поверну голову, а она не испарится с первыми лучами солнца, как сновидение, а будет со мною рядом. Я упустил свое счастье пять лет назад и в этот раз был намерен вцепиться в него мертвой хваткой. Господи, пусть ее лицо всегда будет первым, что я буду видеть каждый день моей безалаберной жизни, когда встанет солнце или в пасмурный день, а первым, что почувствую, будет ее свернувшееся рядом со мной калачиком тело. Позволь мне сохранить бодрость и понимание, принять и прочувствовать каждую секунду, проведенную вместе. Объявляю бой пьянству! Лишь бы пьяный туман не украл ни мгновения из этой долгожданной ночи.

Надеюсь, она не сочтет, что я слишком поторопился купить презервативы. Если ей ничего не захочется, я ничем и никак не смогу ее принудить. Зато, если она попросит моего дрожащего от любви питона выползти и немного с ней поиграть, я жаловаться не стану.

Только я успел высыпать пачку лапши в кастрюлю с кипящей водой, как у входной двери зазвонил звонок. Я установил таймер на плите и быстренько пошагал через гостиную открывать. Едва открыл дверь, как Гэвин протопал мимо меня прямо в гостиную.

– Привет, Картер! У мамочки есть соски́! А у тебя есть соски́? – спросил он, снял свой рюкзачок и вытряхнул его содержимое на пол прямо посреди гостиной.

– Бог мой, Гэвин, придержи язык! – входя, прикрикнула Клэр, обратив на меня молящий взгляд. Я рассмеялся, закрывая за ней дверь и сдерживаясь, чтобы не ухватить ее за попку или не уткнуться носом ей в волосы.

Иисусе, у нее и в самом деле потрясная попка.

– С что это ты, парень, вопросы про соски́ задаешь? – спросил я, когда мы оба стояли у входа в гостиную и наблюдали, как Гэвин рылся в принесенных им вещах.

– Он был у меня в комнате, когда я одевалась, и спросил, что это такое. Я решила, что с ним следует быть честной, а теперь вот поняла, что это была большая ошибка. Всю дорогу сюда он только и делал, что пел: «Не гложет меня тоска: на Рождество под елкой найду я свои два соска». Я едва сдержалась, чтоб дверцу не открыть и не выпихнуть его на встречную полосу, – смеясь, рассказала Клэр.

– Мамочка остановила машину, отключила замок на дверце и велела мне выходить и шагать пешком, – сообщил мне Гэвин.

– Ладно-ладно, «едва сдержалась» – это не совсем точно, – обратилась ко мне Клэр, пожав плечами. – В свою защиту: я ведь его предупреждала, что если он еще раз произнесет слово «соски́», то я остановлю машину, и он пойдет пешком. Детские психологи советуют родителям исполнять свои обещания и угрозы до конца. Это очень важно.

Я помог Клэр снять пальто, подобрал пальтишко Гэвина, которое тот сбросил на пол, и повесил их в гардероб.

– Может, это и не самое лучшее время, чтоб рассказать тебе, как утром он меня расспрашивал, есть ли у меня сиси, а потом, в библиотеке, попросил почитать ему «Дает коровка молоко»?

Клэр издала стон и покачала головой:

– Ну что же мне делать? Куда от стыда прятаться, когда он в подготовительный класс пойдет? Всего каких-то пару месяцев садика осталось, а дальше – подготовка к школе, школа… Он же сделается таким же хулиганом, как мальчишки-проказники в кино, вся-то разница и будет, что он возьмется вещать: «У мальчиков есть писун, у девочек – пися, а у моей мамочки – соски!»

Я обнял ее за талию, притянул к себе, вновь порадовавшись тому, как гармонично сочетаются наши тела.

– Ты хотела сказать, что мы станем делать? – поправил я ее. Мне нужно было убедиться, чтоб она поняла: во всем, что с нами происходит, я не собираюсь ничего передумывать, ничего менять. – Потом, не забудь, он станет оповещать всех, какой громадный у меня писун. Во всяком случае, я на это надеюсь. Может, мне стоит напомнить ему, что за потрясающая штука мой писун?

Клэр вскинула брови, глядя на меня, и я понял, что шутка совсем не удалась. Пришлось извиняться:

– Ну, не реагируй так… Звучит гораздо стремнее, чем мне бы хотелось.

Клэр повернулась, и наши грудные клетки оказались прижатыми друг к другу, причем я стоял спиной к Гэвину. Положив руки мне на плечи, она перебирала пальцами мои волосы на затылке. У меня мурашки побежали по коже, само Счастье накрыло меня белым теплым облаком, встрепенулось и принялось пускать слюнки.

– А можем мы, если я сильно попрошу, запретить употребление слова «писун» в нашем присутствии? – спросила она, смеясь.

Я глянул через плечо на Гэвина. Тот сидел к нам спиной и о чем-то расспрашивал игрушечного Бэтмена. Я повернулся обратно к Клэр, потом, проведя руками по ее бедрам и ягодицам, притянул к себе.

– Только если отныне ты станешь употреблять слово «член» в моем присутствии. Некоторых это очень возбуждает, – усмехнулся я в ответ.

Она прижалась ко мне, и я застонал, когда ее тело уперлось в то, что у меня возбужденно рвалось наружу.

– Ти Джей рассказал мне, как ты ему однажды двадцать долларов дал, чтоб он заставил меня произнести это.

Ну, держись, Ти Джей! Когда мы в следующий раз будем в П.О.Р.Н.О. играть, туго тебе придется! Клянусь, если не забуду, шарик прямо в глотку запулю. Коснувшись губами уголка ее рта, я покрыл легкими поцелуями щеку и шею. Добравшись до нежной кожи прямо за ухом, попробовал ее сначала губами, потом смелее языком. Клэр слегка застонала и вновь подалась ко мне всем телом. Повернув лицо так, что губы ее едва не касались моего уха, она зашептала:

– Член, член, член, ч-л-е-н, – в последний раз даже длиннее и кокетливей.

– Ты сводишь меня с ума, детка… Не буди во мне зверя, – забормотал я и, обхватив руками ее талию, прижал к себе так крепко, что она бедрами шевельнуть не могла.

На кухне затрезвонил таймер, и все мысли о губах Клэр и «члене» пришлось отложить. Я высвободился из ее объятий и помчался к кастрюле, приглашая всех на кухню, чтоб я смог закончить готовить спагетти.

Ужин прошел очень хорошо, пусть даже Клэр и приходилось каждые десять секунд напоминать Гэвину, что с набитым ртом разговаривать нельзя и нужно, наконец, не только жевать и складывать пищу за щеку, но и глотать. Никогда в своей жизни я не слышал, чтоб малыш так много болтал: он не закрывал рот, выдавая сплошным потоком информацию о чем угодно и обо всем, – но я ловил каждое его дурацкое словечко. После ужина я отправил Клэр с Гэвином в свободную спальню, а сам занялся мытьем посуды.

Спустя несколько секунд до меня донесся вопль Гэвина.

* * *

Я взяла Гэвина за руку, и мы отправились в глубь дома, где, как сказал Картер, располагалась свободная комната. Какой молодец Картер! Как мило: устроил отдельную комнату для Гэвина и уютное гнездышко – для нас.

Мы подошли к двери, и я толчком открыла ее. Гэвин шагнул внутрь – и завопил:

– НИЧЕВО СЕБЕ, БЛИН, ЧЕЛТОФСИНА!

Он вбежал в комнату, а я стояла, раскрыв рот, не в силах обрести дар речи и приструнить Гэвина.

Картер обложил игрушками все стены свободной комнаты. В углу, едрена-печь, целый дом на дереве был устроен! Дом на дереве! Как он только втащил его сюда?

Я тщательно оглядела каждый дюйм комнаты, потом проделала это еще раз, желая убедиться, что у меня нет галлюцинаций. Может, у меня температура и это мираж? Вон в углу точно не меньше сотни мягких игрушек кучей лежат, двухъярусная кровать с покрывалами, расписанными гоночными машинами, три дорожки-колеи для машинок, которые пролегли, пересекаясь, по всей комнате, стопка головоломок, столик для рисования, заваленный книжками-раскрасками и цветными карандашами, полка, уставленная разноцветными ящиками, в которых располагались легковушки, громадины-грузовики, солдатики, комплекты «Лего» и бог знает что еще. Гэвин метался по комнате, как раненый зверь, хватаясь за все подряд.

– Черт, Картер… Ну ты даешь… – пробормотала я.

Гэвин застыл на ветке дерева, по которому забирался к домику, и оглянулся на меня.

– Мам, нельзя говорррить «челт», – сделал он мне замечание.

Я, не выдержав, расхохоталась в голос:

– А вот и нет, мне можно. Мне можно говорить «черт» и «едрена». Я – взрослая, едрена-печь. Как дедушка, даже мудрее! Кому нельзя говорить «едрена», так это тебе.

В горле нестерпимо жгло и щипало, а в глазах царапались соринки – верный признак слез. Едрена-печь! Свершилось-таки. Теперь я снова растаяла от этого обормота, увязла по уши. Он купил моему… нашему сыну целый магазин игрушек. Он не сделал бы этого, если б не хотел сделать все по-серьезному. Знаю, он говорил мне, что у нас все всерьез и надолго, несколько раз говорил. Мне так хотелось ему верить, он искушал меня и дразнил одновременно. Он вынуждал меня принять самое серьезное решение в моей жизни – ведь думать-то приходилось не о себе одной. Честное слово, не могла я продвигаться дальше и обращать легкий флирт, нашу любовную игру, в серьезные семейные отношения, пока не была на все сто уверена, что он никогда не бросит Гэвина. Теоретически меня он мог бросить, отречься, передумать и не строить со мной светлое будущее, и я знала, что переживу этот удар, хоть он и лишит меня радости жизни. Но лучше вечное одиночество и смерть, чем позволить моему сыну обрести и вновь потерять отца. Оглядывая эту комнату, думая о том, как легко позволил он нам с Гэвином войти в свою жизнь и изменить ее, я поняла: у меня нет сомнений, я хочу, чтоб он стал настоящим папой Гэвина. Не на час, не на воскресенье. У ребенка должен быть отец. И я нутром чувствовала, он будет чертовски хорошим отцом.

Я улыбалась, глядя, как наш сын радостно пробует все свои новые игрушки, и не сдерживала слез, пусть себе катятся по щекам. За моей спиной послышался шорох и смущенный кашель, и я резко обернулась: Картер стоял переминаясь с ноги на ногу и засунув руки в карманы.

– Ну…э-э…что еще за беду я на свою голову накликал? Честно говоря, сначала не собирался так много покупать, но, попав в магазин, ничего не мог с собой поделать. Оказывается, Клэр, есть машинки, которые меняют цвет в воде! А еще есть мусоровоз, «Вонючка» называется. Он сам собой едет и игрушки собирает, а потом отрыгивает. А еще есть такая штука, называется «лунный песок»? Ой, а еще «водяной песок», так тот поначалу, до того, как его в воду опустить, не отличается от какой-нибудь обшивки, зато, когда его вынимаешь…

Перехватив поток его слов своими губами, я бросилась ему в объятья. Поначалу он вроде бы опешил, но тут же легко обнял меня и ответил на поцелуй. В этот поцелуй я вложила все, что скопила за годы разлуки: печали и радости, ожидание счастья, всю свою веру и всю свою любовь. Лаская его губами, я давала ему понять, как благодарна за то, что Судьба ниспослала мне такого заботливого и доброго мужчину, как он. Мы могли бы целоваться дни напролет, не переводя дыхание. Единственное, что заставило меня остановиться, это полнейшая тишина в комнате позади нас.

Я прервала поцелуй, а Картер в ответ протестующее застонал, отчего мое тело затрепетало: он не хотел останавливаться! Все еще крепко прижимая его к себе, не в силах отпустить, я неловко покрутила головой:

– А где Гэвин?

Из другой комнаты донесся знакомый голосок:

– Ууух-ты, мам, вот это тепло. И у меня от этого руки сиплет.

Высвобождаясь из объятий Картера, я вздохнула и пробурчала:

– Во что еще влип этот сорванец?

Улыбку, появившуюся было на лице Картера, будто ветром сдуло – в руках едва заметная дрожь, в глазах – ужас. Он пулей выскочил из комнаты прежде, чем я успела спросить, в чем дело. Я бросилась за ним и почти догнала, когда он свернул за угол к своей спальне. Получалось прямо как в кино. Картер подпрыгнул и взлетел в воздух, широко раскинув руки, ну, прямо как Супермен. Пролетел всю спальню и рухнул животом на кровать прямо рядом с Гэвином, успев вышибить что-то у того из руки. Я стояла, ничего не понимая и раскрыв рот, стараясь сообразить, что, черт возьми, происходит.

– Иии-ии, – заныл насупившийся Гэвин.

Картер лежал на кровати лицом вниз, и плечи у него так затряслись, что тельце Гэвина стало подпрыгивать. Он что, плакал? О, боже мой, неужто у него нервный срыв?

– Картер, какого дьявола? – спросила я.

– Какова дяфола, Калтел? – повторил Гэвин.

– Гэвин! – прикрикнула я, Картер же продолжал корчиться черт его знает от чего.

– Но, мааааам, он у меня заблал вкусную мась, – надул губы Гэвин.

Я подошла к кровати взглянуть, на что указывал пальцем Гэвин. Небольшой флакон лежал на кровати возле руки Картера. Стоило мне приблизиться настолько, что можно было разобрать буквы, как Картер тут же сграбастал его и спрятал себе за спину. Теперь-то я, наконец, увидела, что он не умирает от приступа эпилепсии, а просто хохочет во все горло.

– Не смефно, Калтел. Отдай, – ныл Гэвин.

От этих слов Картер расхохотался еще сильнее, пока совсем задыхаться не стал. Я недоуменно смотрела на него. Он же просто поднял руку и дал мне флакончик… «жидкости для разогрева»?

О, Иисус всемогущий! Секс-смазка? Этим средством Гэвин намазал себе руки. Еще несколько секунд, и до меня дошло, что наш сын сидит обложенный со всех сторон презервативами. Парочку из них он успел вытащить из оберток.

– Мам, можно мне поиглать с водичкой? Твои шалики скучные, Калтел, – недовольно пробурчал Гэвин.

Я рухнула на кровать рядом с Картером и залилась смехом.

* * *

Через двадцать минут чтения сказки на ночь Гэвин крепко спал, положив голову на колени Картеру. Я встала – прихватила с кухонного стола свой мобильник, чтоб тайком сделать фотку. Слишком уж велика прелесть, чтоб удержаться и не обратить ее в документ.

Припрятав мобильник, я тронула Картера за плечо, указала на Гэвина, а потом кивнула в сторону его комнаты. Он так старался как можно незаметнее обхватить Гэвина руками, что сразу ясно: боится разбудить ребенка.

– Не бойся, – шепнула я ему. – Он не проснется.

Картер тряхнул головой и промычал что-то нечленораздельное типа: «Ага, как же, а потом он вдруг исчезнет, и ты поймешь, что его съел клоун».

Двигался он быстро, Гэвина подхватил на руки, словно прежде проделывал это тысячу раз, и у малыша за все время ни единая ресничка не дрогнула. Я шла по коридору позади Картера и не могла сдержать улыбки, видя, как покойно угнездилась на плече у отца, в ямочке возле шеи, головка Гэвина, а его руки безвольно свисали по бокам. Мы пришли в спальню, переступая через все игрушки, потом я отступила, а Картер заботливо опустил Гэвина на нижний ярус кроватки и укрыл его. Мне с великим трудом удалось не всхлипнуть, когда он отвел со лба Гэвина волосы, совсем как я обычно делала каждую ночь.

– Моя кообочка для завтвака… – пробормотал Гэвин во сне, прежде чем повернуться лицом к стене.

– Это что еще за чертовщина? – обернулся ко мне Картер.

Я обошла его, наклонилась и чмокнула сына в макушку. После чего сообщила:

– Твой сын разговаривает во сне. – Потом взяла Картера за руку и повела от кроватки. – Надеюсь, что это наследственное. Сама я во сне не разговариваю, но если и ты все-таки тоже нет, то, стало быть, это как-то связано с тем, что он ест перед сном.

Картер держался за мою руку, пока мы шли по комнате.

– Прискорбно слышать. Ведь, должен признаться, я во сне не говорю. А что он ест перед тем, как лечь спать?

– ЛСД, грибы-галлюциногены – так ерунда, обычный ужин малышей перед сном.

Прежде чем мы вышли за дверь, Картер отпустил мою руку, подошел к стене и включил ночник – гоночный болид. Он догнал меня у двери и снова взял за руку.

– Видишь? Вот то-то и неладно с малышами Америки, – шептал он. – Слишком много сладостей и шоколада в рационе, а кисло-молочного недостает.

Я так и встала, уставившись на него. Комната, полная игрушек, ночник да еще и рассуждения о кефире? Этот человек все предусмотрел.

– Что такое? – спросил он, когда я замерла.

– Ты просто шокируешь меня, вот и все, – улыбнулась я, вытащила его в коридор, прикрыв за нами дверь в комнату Гэвина.

Мы молча прошли по коридору к спальне Картера. Мы оба, без сомнения, понимали: это следующий шаг. Мне хотелось снова заснуть рядом с ним с первого же мгновения, как я увидела его в баре. Было такое чувство, что ждать приходится долго, но здесь, в этот самый миг, меня озарило: ожидание наконец-то кончилось.

Картер закрыл дверь комнаты, я же дотянулась у него за спиной до замка и защелкнула его. На всякий случай. Гэвин спал как убитый, но место было для него незнакомое, так что я не знала, насколько он совладает с волнением и будет ли спать спокойно. Возможно, во мне говорила эгоистка, но после пяти долгих лет это был наш щанс наконец-то остаться наедине. Думаю, я заслуживала немного личного пространства. Плюс я куда охотнее предпочла, чтоб малый предупредил о себе стуком в дверь, а не просто ворвался и принялся расспрашивать, зачем это мы голенькими боремся.

Мягкий свет от маленькой лампочки ночника на столике возле кровати волшебным сиянием охватывал все вокруг. Мы стояли возле двери и не могли насмотреться друг на друга. Чудно́, но не было никакой неловкости. Мне хотелось впитать в себя очарование каждой минуты. Неужели все это происходит наяву? Благословляю каждую секунду. Мне не нужны кусочки и обрывки пьяной ночи, всплывающие в памяти и тонущие в ней. Мы достойны большего. Каждое прикосновение, каждый взгляд, каждый порыв – все это у нас никто не отнимет. Я никогда не пожалею о первом разе, когда у нас был половой акт, поскольку он принес мне Гэвина. Только второй раз будет значить куда больше, потому что сейчас я любила Картера всем своим сердцем.

Всего несколько минут – и я предстану перед ним совершенно голой.

О мой бог, всего несколько минут – и я буду совершенно голой. Перед Картером.

Он взял меня за руку и притянул к себе на грудь. Не отпуская моей руки, он завел ее мне за спину, сцепив наши ладони пальцами. Вторая его рука легла мне на щеку, его взгляд был обращен прямо мне в глаза.

– Прежде чем мы приступим, надо, чтоб ты кое о чем узнала, – прошептал он.

Вот, сейчас признается, что он гей.

– Я на все сто, целиком и полностью твой. Люблю тебя и Гэвина.

У меня губа задрожала и сердце подпрыгнуло. Закрыв глаза, я постаралась сдержать слезы, припав своим лбом к его лбу. Справившись с чувствами, слегка отстранилась, чтобы видеть его лицо и прошептала в ответ:

– Я тоже люблю тебя, Картер.

Улыбка осветила его лицо. Я вытянула руку и кончиками пальцев очертила изгиб его губ. Он поцеловал мне пальцы и повел спиной вперед к кровати. Взгляд, обращенный ко мне, зажигался во мне любовью: в нем я была прекрасна и желанна. Не думаю, что в тот, первый, раз мы хоть разок в глаза друг другу глянули.

Колени у меня подогнулись, коснувшись края кровати, и Картер, крепко держа меня в руках, бережно и медленно опустил меня на постель. Спина увязла в воздушном зефире, а сверху полыхало тело Картера. Рукой, плотно обвившей мою талию, он слегка приподнял меня, чтоб мы оба могли во весь рост уместиться на постели. Мои ноги обхватили его бедра. Взяв в свои ладони его лицо, я наклонилась, чтобы поцеловать его. Поначалу поцелуи были нежными и ласковыми, но быстро сделались другими. Потвердевшая плоть легла в ложбинку между моих ног и призывно пульсировала, отчего мое белье вмиг сделалось влажным. Картер слегка шевельнулся, и я застонала прямо в его раскрытый рот. Звуки, случайно вырвавшиеся у меня, должно быть, послужили сигналом для Картера. Ответ последовал незамедлительно. «Все системы в работе», потому как его язык чуть ли не весь оказался у меня во рту, а то твердое, что скрывалось в джинсах, сильно вжалось в меня. Мои руки скользнули под его футболку. Тепло его гладкой кожи мгновенно согрело мои охладевшие ладони, гладившие его живот и грудь. Я вскинула руки еще выше, стянула через голову футболку с его тела и отшвырнула ее в сторону.

Опершись на руку, он приподнялся надо мной. Его ладонь легла на нижнюю часть моего живота, пальцы проникли под мою футболку. Он смотрел на свою руку, медленно подбиравшуюся по животу к ложбинке меж грудей. Я схватилась за низ футболки и потянула ее вверх, выгнув спину, стянула ее и бросила на пол. Его ладонь охватила округлости грудей, рвущихся на волю из красного кружевного лифчика. Глубокий вздох сорвался с моих губ, веки опустились, а голова откинулась назад, когда моя грудь исчезла в его ладони, скользнувшей под красное кружево.

– Какая же ты красивая, – прошептал он, нежно сжимая ладонь. Не успела я и охнуть, а его пальцы уже рванули, сбрасывая, край лифчика, голова устремилась вниз, теплые влажные губы обхватили мой сосок и втянули его в рот.

Тут мне пришел конец. Руки мои сами взлетели ему на плечи, ногти впились в кожу: его язык не мог насытиться. А я-то ведь и знать не знала, что есть нерв, напрямую идущий у меня от соска прямо в интимное местечко! Елки-палки! Всякий раз, стоило ему начать ласкать меня там, внизу, по телу разбегалась приятная дрожь, пробиравшая до костей, отчего я попросту теряла разум.

– На тебе слишком много одежды. Да-да… слишком… много, – бормотала я, расстегивая пуговицу и молнию на его джинсах. Он нехотя оторвался от меня, встал рядом с кроватью и одним движением стянул брюки с трусами. Вот неожиданность! Я чуть не поперхнулась, расстегивая свои джинсы.

Наконец-то я добралась до самого сладкого – вот и его сокровище, его могучий мощный член, который скоро окажется во мне. Большой ли он на вид? Трудно сказать. Может, это все от освещения? Девчонки, размер не имеет значения! В спальне не должно быть такого яркого света, как в гримерной театра, а то вдруг моя попа покажется ему еще больше?

– Не спи, замерзнешь, любимая! Ты меня вгоняешь в краску, разглядываешь в упор. Не гипнотизируй его! Признаюсь сразу, он малоопытен, бедняжка. И ни на какие трюки не способен, так что, надеюсь, ты не ждешь, что он примется жонглировать или еще что, – с улыбкой сказал Картер, склоняясь и поддевая пальцами пояс моих джинсов с трусиками. Потом он неспешно стал стягивать их, высвобождая ноги.

«Не думай про шрам от кесарева или про шовчики вокруг него. Не будешь думать о них – их как будто и нет».

Блин, сейчас он меня увидит голой! Может, если бы в сторону смотрел или глаза закрыл, я лучше выглядела бы. Как в какой-нибудь дурацкой рекламе: «Опусти глазки, отмотай кадрик назад, пшикни дезодорантом, которого ты достойна, а теперь смотрите – я супермодель»!

– Извини. Мне интересно, есть ли у тебя разрешение на ношение оружия и уместится ли эта штука во мне, – пошутила я, ловко прикрывая руками шрам, тянувшийся по верху небольшого треугольничка оставленных на лобке волос. Ладно, признаюсь: я не шутила. Как, едрена-печь, в прошлый раз эта штука ухитрилась залезть в меня и почему на следующее утро я не враскоряку ходила?

Картер сразу же угадал причину моих метаний и убрал мои руки, прижав их по бокам.

Если я еще больше втяну живот, то мышцу потяну.

– Прошу тебя, не прикрывайся. Я люблю каждую частицу твоего тела, – искренне попросил он, потом опустил одно колено на кровать рядом с моим бедром и нежно поцеловал меня в шрам от кесарева. Неужели он полюбил каждую частицу моего тела до того, как Гэвин растянул его, как резинку на рогатке? Само собой, воспоминания о той ночи и о моем теле были у него смутными, зато, вполне уверена, он заметил, что тогда моя попа не была похожа на карту рек неизвестного материка. У беременности свои «прелести», что и говорить. По моей испещренной стриями попе Картер мог бы тайны географии изучать! Но, кажется, он шутить был не намерен.

Он отпустил мою руку, оперся на локоть и склонился надо мной, с любопытством и плохо скрываемым вожделением разглядывая мое тело. Кончиками пальцев несколько раз прошелся туда-сюда по шраму, словно извиняясь. Грустить? Ну уж нет! Этого я теперь, в считаные секунды до радостей секса, позволить никак не могла. Я взяла его пальцы и положила себе на грудь.

Отлично! Кажется, я совершенствуюсь в этих делах. И нет тут ничего неловкого.

Картер улыбнулся мне, потом встал на колени на пол рядом с кроватью. Вопрос, застывший в моих глазах, получил безмолвный ответ, когда он опустил обе руки мне на бедра, ласково провел ладонями до колен и схватил меня под коленями. Не успела я рот открыть, чтоб попросить его снова лечь в постель, как вдруг он потянул меня к себе, пока мои согнутые в коленях ноги не свесились с кровати, охватив его тело с обеих сторон. Возразить я не успела: он нагнулся и поцеловал мое бедро изнутри.

О, Иисусе! О, сейчас он будет ласкать меня губами.

Кончик его языка проложил тропку от бедра до берцового выступа, где он остановил губы и сделал легкий засос. Я крепко зажмурила глаза, вцепилась в простынь пальцами и сжала их в кулаки, когда он поцелуями прокладывал по моей коже путь до лобка.

О, дьявол, он уже прямо там. Я же уж вымокла до чертиков, и он, наверное, уже различает мой запах. Мне бы клубники наесться, или арбузов, или дюжину роз сжевать, а то и целый побег мяты. Срабатывало ли это у женщин? Я читала в одной статье, что у мужчин срабатывало: их сперма пахла тем, что они ели. Так я на вкус сейчас спагетти отдаю, да? Черт подери! Не надо было есть за ужином.

Его ладони заскользили обратно вверх по моим ногам до самых бедер, пока их большие пальцы не оказались внутри губ, отличающих мой пол. Он обцеловал все вокруг треугольничка в завитках, немного приподнял голову и посмотрел, что он вытворяет своими пальцами. Тут я подглядывала одним глазком, так что видела, что он стал делать дальше. Хоть я и сходила с ума от того, что мое тело, возможно, на вкус напоминает какие-нибудь консервы, было типа круто смотреть на то, как Картер разглядывает меня, когда ладони его гладят мне бедра, а большие пальцы скользят туда-сюда в моей мокроте.

Вот его пальцы еще раз скользнули, раздвинув губы во всю ширь и… Извиниться за то, что не дала своим дамским прелестям прополоскаться чем-нибудь освежающим, я не успела: застонав, он всей головой ушел меж моих ног и дал работу губам и языку.

У меня изо рта вырвался сдавленный крик, я выгнула спину и, как плетью, хлопнула рукой по постели.

Когда его рот прижался к моим срамным губам, был забыт всякий стыд. Все мысли вылетели из головы, я только то и могла, что чувствовать, что он со мной вытворяет. Он лизал языком, всасывал губами, всем ртом уходил вовнутрь и возвращался. Расправленным языком укрывал мой клитор и раскачивал его туда-сюда – раз за разом, раз за разом. От шершавости его языка и теплоты дыхания, попадавшего на мою влажную кожу, у меня дыхание перехватывало, бедра стали двигаться в такт движениям его языка. Убрав губы, он начал действовать одним только твердым кончиком языка, резко и с лихорадочной быстротой толкая его взад-вперед в самом чувствительном месте.

Я уже чувствовала: дрожи поднимавшегося во мне оргазма мне нипочем не унять. Я уже слышала чмокающие звуки его губ и языка во мне, только плевать я хотела на то, как громко отдаются эхом эти звуки в тихой комнате. Картер вот-вот одним своим ртом доведет меня до оргазма, и даже мысли об этом ввергали в дрожь каждую частичку меня, заставляли сильнее рваться ему навстречу. Язык его скользнул мне в щелку и прошел дальше вглубь. Ноги у меня ходуном заходили, до того хотелось избавиться от этого напряжения, от этой сладкой муки, я слышала, каким резким и неровным стало мое дыхание от такого желания. Он медленно погружал в меня язык, потом так же неспешно тянул его обратно – раз за разом, раз за разом. Он целовал мой клитор, как все время до этого целовал рот – мягкие губы, вихревой язык, сосущая кожа. Одна его ладонь сдвинулась с бедра, и я почувствовала, как кончик пальца закружил у самого моего прохода. Ходил и ходил, дразня, кругами, а рот по-прежнему жадно лакомился мной.

Сквозь туман удовольствия я слышала собственные причитания «да! да!», повторявшиеся непрестанно и служившие мольбой и повелением: запусти свой палец вглубь. Его губы и язык ни на миг не прекращали своего служения мне, поскольку следовали моим желаниям. Длинный палец медленно скользил в меня, пока не углубился настолько, что я чувствовала, как его костяшки касаются моей плоти. С отвагой, о какой я в себе и не подозревала, я обхватила его голову и прижала к себе, бедра мои при этом делали судорожные рывки, а палец то входил в меня, то шел обратно. Я опомниться не успела, как оргазм сотряс все мое тело. Я сжала пальцы, запущенные в его волосы, в кулаки и удерживала его голову на месте, пока мои бедра вздымались, а из горла рвался крик удовольствия:

– А-а! Боже! Оооооооо… ДА!

Картер слизывал все до последней капли, пока я хватала ртом воздух и стенала от охватившего восторга, а потом медленно спускалась с небес. Если б я не оттолкнула его, он, наверное, никогда не остановился бы. Но теперь он был мне нужен. Я отпустила его мертвой хваткой сжатые волосы, рванула за руки и втащила на себя. Он лежал, всем телом вытянувшись поверх меня, и улыбался.

– Черт, до чего ж ты вкусная. Всю ночь бы этим занимался.

И опять скабрезности Картера странным образом возбуждали меня. Хорошо помню, как я зарычала, просовывая руку между наших тел и обхватывая ладонью то твердое, что упиралось мне в ляжку. Дав волю своей распущенности, я стала двигать сжатой ладонью вверх-вниз по всей длине этой гладкой твердости. Большим пальцем я подхватывала влагу, сочившуюся с кончика, разнося ее повсюду.

– Ох, блин, мочи нет, как я хочу в тебя, – бессвязно бормотал Картер. Он быстро пошарил руками по постели и не глядя нащупал один презерватив. Когда тот оказался в его руке, Картер встал на колени у меня меж ног, и я смотрела, как вынимал он резинку из обертки, как прикладывал ее к кончику своего члена, как раскатывал ее до конца. Честно говоря, никогда не думала, что нечто подобное способно поддавать жару, но… сукин же сын! Смотреть, как он дотрагивается до самого себя, даже просто чтоб презерватив надеть, это было до мурашек по коже потрясно, едрена-печь. Когда меч оказался в ножнах, я сползла немного вниз и обхватила его ладонью – так хотелось дотронуться! Картер подался вперед, на меня, обвил рукой мою талию, притянул меня к себе, расположив нас обоих посредине постели. Я обвила свободной рукой его плечи и притянула к себе так, чтоб ему не пришлось искать, как войти в меня. Подогнула колени, и его тело оказалось как в седле у меня между ног. Одного движения бедрами хватило, чтобы воспламененная головка проскочила внутрь.

Так непохоже на наш первый раз! И все ж – то же самое. Тела наши все так же слилось воедино, будто сделанные из одного куска. Касание его кожи все так же вызывало во всем моем теле трепет предвкушения. Я убрала свою руку и обняла его ею за спину, прижимая к себе покрепче.

Он заглянул мне в глаза, и у меня вырвалось:

– Я люблю тебя.

Он судорожно вздохнул. Потом зашептал в ответ:

– Пусть я никогда и ни за что не пожалею о нашей первой ночи, только все бы отдал, чтоб она хоть немного походила на эту.

Я еще крепче прижала его к себе, пока, согнув локти, он не оперся на руки по обе стороны моей головы, так повернув ладони, что мог отводить прядки волос у меня со лба.

– Единственное, что сейчас для меня имеет значение, то, что я здесь с тобой, – тихо произнесла я в ответ.

Глядя мне прямо в глаза, он нежно поцеловал меня в губы и медленно прошел внутри меня весь остаток пути.

Иииииииисусе!

Весь дух вышел вон из моей груди, и я поблагодарила богов – хранителей моего влажного лона за то, что там хватило смазки, и ему не пришлось продираться силой. Картер был недвижим, и я видела, как он затаил дыхание. Это мне полагалось бы дыхание затаить: ведь он, считай, свой гигантский красный восклицательный знак единым махом в соломинку всадил! Чувствовала: я полна – и была совершенно потрясена тем, насколько моя плоть способна растянуться, чтобы вместить его. А еще больше я была потрясена тем, до чего же приятно мне на этот раз ощущать его в себе. Дыхание Картера возобновилось, он, плавно выходя, подался назад и так же плавно опять двинулся вперед.

– Любимая, как же с тобой хорошо, – простонал он, продолжая неспешно двигаться во мне вперед-назад. Я чувствовала, он себя сдерживает, боясь сделать мне больно. И понимала, его убьет мысль о том, какую боль он причинил мне в наш первый раз, только тогда я в девственницах ходила, и боль была неизбежна. Мне вовсе не хотелось, чтоб он так сдерживал себя. Не сейчас. Хотелось почувствовать его страсть и ту силу, что тянет его ко мне. Не раздумывая, я скользнула руками вниз по его спине, обхватывая ягодицы, и, рванув, заставила двинуться глубже.

– Сильнее, – простонала я ему прямо в губы.

Он тут же вышел почти совсем, а потом резко двинул вперед, припечатав ягодицы ко мне. Удерживая себя в полнейшей неподвижности, судорожно перевел дыхание и склонился своим лбом на мой.

– Блин. Прости. Не хочу, чтоб тебе было больно. Просто сил нет, как я тебя хочу, – шептал он.

– Картер, не бойся, я не развалюсь. Прошу, не сдерживай себя. Ты мне нужен.

Он приподнял голову и взглянул мне в глаза, а я изо всех сил постаралась убедить его: со мной все в порядке. Должно быть, он разглядел правду. Он отвел лежавшую у моей головы руку, пронес ее у меня под боком, пока не добрался до бедра. Подхватил ногу ладонью и поднял ее настолько, что мое колено уперлось ему в бок. Еще раз крепко поцеловав меня в губы, он отвел бедра и полностью вышел из меня. Я в томительном ожидании вжалась ногой ему в бок, и тут он одном быстрым движением вошел в меня полностью. На этот раз он проник гораздо глубже, а я, приветствуя порыв, двинулась, приподняв бедра, ему навстречу. Он застонал, касаясь моих губ, а я ловила эти стоны ртом, целовала его всем, что у меня было. Руки мои все еще не выпускали его ягодиц, я еще крепче вжималась в него, моля продолжать. Он уже не колебался, войдя в такт движений в меня и обратно. Двигался он ровно, проникая как можно глубже, пока мы оба не покрылись потом, не стали ловить ртами воздух, едва отрываясь от губ друг друга и тут же со стонами впиваясь в них снова.

– Черт, малышка, мне не продержаться, если так и дальше пойдет, – простонал он, пытаясь умерить движения.

– Не останавливайся. Я хочу чувствовать тебя, – шепнула я ему в губы.

Я поверить не могла, что эти слова вылетели у меня изо рта, но в них была правда. Мне хотелось почувствовать, как он перестает владеть собой, как получает удовольствие от моего тела. Мне необходимо было знать, что я для него на такое способна.

Он зарычал и остервенело набросился на мои губы, его поцелуй лишал меня разума, плоть его врезалась в меня все учащенней. Кровать скрипела от каждого рывка. Я впилась ногтями ему в спину и обхватила его обеими ногами за пояс, чтоб удержать эту скачку. Язык его забирался глубоко мне в рот, а твердая плоть пробиралась в меня на всю длину, и это распаляло так, что у меня, может, и второй оргазм случился бы, если б только я не услышала легонького стука в дверь.

Картер не замечал ничего, а потому я закрыла глаза в надежде, что наш сын не стоит, вслушиваясь, под дверью, перепуганный до смерти.

Картер оторвался от моих губ, его рывки сделались судорожными. Я понимала: он близок. Как на духу: я не хотела останавливаться, только на этот раз стук в дверь раздался отнюдь не в моем воображении.

«Черт! Черт! Черт! Гэвин, сделай божескую милость, прошу, не говори ничего. Я хочу, чтоб Картеру стало хорошо, чтоб не рухнуло все из-за слабенького голоска, извещающего, что мальчику нужно пописать».

Я – ужасная мать.

– О черт, Клэр, о черт, – стенал Картер.

О Боже, мне заставить его замолчать? Нежненько прикрыть ладонью рот?

Еще один толчок, и я почувствовала, как, пульсируя, он извергается во мне.

О, слава богу. То есть проклятье, неужто уже все? Я это хотела сказать.

– Мамочка, я пить хочу.

Картер рассмеялся посреди своего извержения, скользнул еще несколько раз туда-сюда и рухнул на меня. Несколько секунд мы лежали, стараясь перевести дыхание.

Он ни за что больше не захочет заняться со мной сексом еще раз. Забудь о страхах нашего малыша, я только что нагнала страху на его пенис. Только что я познала секс, лучше которого у меня в жизни не было и повторить который я уже не смогу никогда, потому что член Картера только что скончался.

Покойся с миром, друг мой, покойся с миром. Здесь покоится пенис Картера: любимый член, неутомимый работник и добрый малый во всем.

– Мамочка! – завопил из коридора Гэвин.

– Минутку! – гаркнула я в ответ прямо у Картера под ухом.

Картер приподнялся и с улыбкой посмотрел на меня.

«Вот и дождалась: его член шлет тебе прощальный воздушный поцелуй».

– Дай мне минут тридцать, и мы все проделаем заново. Хотя в следующий раз надежней было бы примотать его клейкой лентой к кровати.

 

18. Детка – папочка

Врать не собираюсь. Клянусь, посреди самой запарки я услышал, как кто-то постучал в дверь спальни. Жизни не хватило б сообразить, кто вздумал постучаться в дверь моей спальни. Тем более в час ночи, когда мой член с головой ушел в девушку моей мечты. А что, если это маньяк-убийца? Откровенно скажу, даже если б кто в тот момент дверь вышиб, я не остановился бы. Разве что, если б у него был пистолет. Вполне могло статься, что от убийцы с ножом мы удрали бы. А вот пистолет… от такого нам бы не уйти. Впрочем, я умер бы счастливым, к тому же – на Клэр.

Потом мелькнула мысль, не Джим ли это вломился и будет теперь стоять под дверью и надоедать мне своими выкриками типа: «Надеюсь, уж с этим-то ты знаешь, что делать» или «Клэр мне как сестра. Если ты ей шесть палок не кинешь, я распотрошу тебя, как рыбу».

Думать в такое время про Джима – это уж ни в какие ворота не лезло, у меня от этого почти все опало.

Почти.

Клэр что-то такое невероятное учудила с собой внутри, отчего возникло ощущение, будто у ее органа имеется кулак и он стиснул мой член, словно полимерную игрушку-антистресс. Спасите-помогите!

Тут я опять перестал себя помнить (а контролировать и подавно). Мне с ней было так хорошо, что я ни за что не хотел останавливаться, да и ее «кулачок» без устали обжимал меня, так что рыдать хотелось, до того хорошо было. Теплый такой, крепкий «кулачок» – идеальный, по мне. Хотелось быть полным балбесом и, как в кино, сказать ей, что для моего члена ее интимное местечко, как яблочный пирог. И не просто какой-нибудь яблочный пирог, а яблочный пирог, который только в самом хорошем кафе бывает. Там, где подают его таким пышным и вкусным, что можно хоть одиннадцать штук слопать. Я готов был слопать одиннадцать миллиардов девушек по имени Клэр. Когда я вонзался в нее, Клэр слегка вскрикивала, и от этого все во мне торопило меня к концу, подгоняло куда быстрее, чем хотелось бы. Слыша эти вскрики, я понимал, что она не хочет, чтоб я останавливался, и от того, что ей хотелось меня чувствовать, у меня головка едва не раскалывалась… обе сразу, то есть.

Я поцеловал Клэр в попытке попробовать сдержать накатывавшее извержение, но вышло только хуже. Губы ее были самым вкусным, что я пробовал в жизни, а ее язычок, скользящий по моему, заставил мой член заходить в ней ходуном. Проталкиваясь в ее радушное тепло так, что глубже некуда, я изверг семя с таким пылом, что на миг даже перепугался, как бы под таким напором не лопнул презерватив.

Нам всем известно, сколь велика пробивная сила моей спермы. Могло и повториться. Опять. Эти маленькие головки с хвостиками бились о натянувшуюся броню врага детей и суматошно визжали: «Мужик старается нас уничтожить! К черту этого мужика!»

Только-только покатила первая встряска извержения, как сквозь запертую дверь спальни донесся слабенький голосок:

– Мамочка, я пить хочу.

Не выдержав, я рассмеялся, прямо в разгар того, как бил в гондон струей из тысяч яростных, размахивающих кулачками, головастиков. Ноги и руки Клэр накрепко вцепились в меня, и я рухнул прямо на нее, стараясь не наваливаться всем весом. Мне куда как хотелось, чтоб она осталась живой и мы смогли бы проделать все это снова. На некрофилию меня как-то не тянет.

Какое-то время мы лежали, тяжело дыша, и я снова стал похохатывать. Как же я мог забыть, что в доме ребенок?! Я-то на полном серьезе думал, что в дом, может, убийца с топором вломился и вежливо стучится в дверь, прежде чем проломить ее. Невесть отчего это для меня было логичнее, чем помнить, что у меня есть ребенок и что он в доме.

– Мамочка!

– Минутку! – пронзительно крикнула в ответ Клэр прямо мне в ухо.

Я приподнялся так, чтоб видеть лицо Клэр, и спросил, не примотает ли она сына липкой лентой к кровати, когда мы займемся этим в следующий раз. Честно говорю, не ожидал, что ее лицо так радостно расцветет. Про клейкую ленту я шутил. Вроде бы как.

– Надо что-то выдумать, чтоб сказать ему, чем мы занимаемся, – предложила она.

– Ты что… мать твою, уууу-уй, – выплевывал я междометия, делая при этом «круглое» лицо.

Вот опять. То же сжатие внутри. Это что ж такое?

– Лады, какого черта ты только что сделала своими интимными мышцами? Не знаю, есть ли такие, но, по-моему, я запросто опять кончил.

Она рассмеялась, и это движение разом вытряхнуло мой опавший член из нее. Хотел было губы надуть от обиды, но вовремя вспомнил, что Гэвин все еще стоит у двери спальни.

От мы козлы! Надеюсь, он голову до крови не поранил?

«Извини, сын, мамочка с папой увлеклись игрой «спрячь колбаску». Как твоя рана на голове?»

Я скатился с Клэр и схватил с тумбочки несколько салфеток, чтоб избавиться от презерватива. Я только что не хмыкнул на поднявшийся внутри него вой и погрозил головастикам пальчиком: «Ха-ха, мальчики. Не в этот раз!»

– Кегеля, – донеслось из футболки, которую Клэр натягивала через голову. Потом она, быстро раскачиваясь, натянула юбку.

– Погоди, что? Ты сказала «кегля»? При чем здесь кегли, ты о чем?

В этот момент Гэвин уже тряс дверную ручку так, что я не удивился бы, останься та у него в руке. Перекинув ноги через край кровати, я мигом натянул трусы и пошел к двери вместе с Клэр.

– Да не «кегля», а Кегеля, упражнения такие, Дженни, – засмеялась Клэр. – Кстати, это от них со мной все чудеса секса.

Захотелось ее по попке шлепнуть за то, что она меня Дженни обозвала, но не успел. Она распахнула дверь, за которой, упершись лбом в косяк, стоял Гэвин. По лицу малого было видно, как ему досадливо и скучно. Клэр опустилась на колени и обняла его.

– Слышь, дружище, ты в порядке? Испугался или еще что? – спросил я, ероша волосы у него на макушке.

– Чем это вы тут занимались?

Во, дает! Безо всяких околичностей – прямо в точку.

Клэр отстранилась от Гэвина и глянула вверх, на меня.

– Э-э… ыыыммм, – тянула она.

– Вы что, вдвоем в какую-то игру играли? – спросил сын.

Тут я тихонько заржал, представив, как наподдала бы мне Клэр, если б я рассказал ребенку о правилах игры «спрячь колбаску». «Первое правило при игре в «спрячь колбаску»: никогда не стучать в закрытую дверь во время игры, если только у тебя кровь из глаз не течет или не загорелось что-нибудь. Типа твоих волос. Все остальное может подождать до окончания игры».

– Так мы по телефону звонили. Очень важный телефонный звонок, – объяснила Клэр.

Гэвин взглянул на нее с заметным недоверием.

– На большое расстояние был звонок, – сказал я. – На самом деле очень большой и очень важный. Мы ни минуты больше ждать не могли, чтоб разговор начать, а когда говорили, то остановиться не могли, не то было бы… больно. Вот поэтому и не открыли дверь сразу, когда ты постучал. Ага, в самом деле, очень большой разговор. Мама твоя даже кричала, когда убедилась, насколько он велик.

Тут Клэр не сдержалась, потянулась и ущипнула меня за ляжку, сухо заметив при этом:

– Твой отец слишком преувеличивает, насколько велик на самом деле был телефонный разговор.

У меня рот сам собой открылся, а Гэвин как-то странно поглядел на меня. Клэр же, стоя на коленях, раздраженно смотрела на меня, даже не замечая, что у нее только что сорвалось с языка.

Я же сам не свой сделался, внутри все запело, захотелось нагнуться, сграбастать их обоих в объятия и скакать по комнате. Мы еще не успели обсудить, как сказать Гэвину, кто я такой. Я больше всего на свете хотел, чтоб он звал меня «папа», но, думая о Клэр, не желал подталкивать события. Она ведь столько времени одна на себе весь этот воз тащила, я вовсе не желал наступать ей на ноги. Хотелось, чтоб она сама пришла к такому решению, зная: в том, что касается Гэвина, она может мне верить.

Заметно было, когда она вдруг осознала. Лицо у нее ужасно побледнело, и я даже струхнул на мгновение, как бы она не упала в обморок у моих босых ног. Несколько раз она переводила взгляд с Гэвина на меня, потом глянула на меня в упор и быстро встала на ноги.

– Боже ж мой. Прости. Даже не сообразила, что только что сболтнула, – зашептала она, оглядываясь на Гэвина, не слышит ли. А тот стоял себе, глядя на нас, как на парочку идиотов. – Черт. Прости! Скажу ему, что пошутила. Скажу, что говорила про телефонный разговор или еще что-нибудь. О, боже мой! Какая же я тупица, – бормотала она.

Я потер ладони и взял ее за руки, чтоб успокоилась. Потом заговорил:

– Вот что, послушай меня. Все прекрасно. На самом деле даже лучше, чем прекрасно. Я хотел попросить тебя рассказать ему, только боялся, ты подумаешь, что еще слишком рано.

Клэр облегченно вздохнула.

– Ты уверен? Я не хочу, чтоб ты хоть что-то делал, к чему еще не готов.

– Деточка, я был готов к этому уже тогда, когда вытряхнул из себя всяческую глупость и пришел к тебе поговорить после той первой недели.

Она прильнула ко мне, быстренько поцеловала и обернулась, подхватив на руки Гэвина.

– Так вот, Гэвин. Ты знаешь, кто такой папа? – спросила она его.

А тот не сводил с меня глаз и несколько минут раздумывал над этим. Я даже волноваться стал. Ну как он не захочет меня себе в отцы? Ну как подумает, что я слишком строгий либо слишком глупый? Черт, не надо было заставлять его счищать ту зубную пасту с пола. Разумные отцы не заставляют своих детей заниматься такой ерундой. Разумные отцы водят своих детей на стриптиз и позволяют им дома вечеринки устраивать, травку курят с ними по воскресеньям, пока составляют футбольные команды своих грез.

– Папка – твой папа? – спросил Гэвин.

Клэр кивнула.

– Ты очень умный, малышок! Да, Папка – мой папа. А Картер – твой папа.

Оба мы застыли в молчании, пока Гэвин переводил взгляд с меня на мамочку и обратно.

Он сейчас целиком и полностью меня вымеривает.

– Я тебя с собой возьму на танец живота, мы с тобой пива выпьем, когда охота пофантазировать придет, – вырвалось у меня.

Клэр глянула на меня так, будто я ума лишился.

– Можно я его буду звать папа-котях? – беспечно спросил наконец Гэвин, не обращая внимания на мое словоблудие.

Гэвин возгласил: да будет отец – и увидел, что этот хорош.

Ну да, я цитировал Библию и сравнивал своего сына с богом. Заткнитесь.

Клэр в ответ на просьбу Гэвина рассмеялась и спросила:

– А может, ты станешь просто звать его «папой»?

– А может, мне звать его «папомордой»? – тут же заторговался Гэвин.

Торговался этот малыш за довесок, с каким он мог бы называть меня «папой». Малый – гений. И невесть по какой причине я ощутил беспокойство. Повернулся, взял Гэвина у Клэр с рук и спросил:

– Ты не против, если мы отправим мамочку поспать, а сами обсудим мое новое прозвище, пока я тебя опять в постель уложу?

Клэр, встав на цыпочки, чмокнула Гэвина в щечку, а потом, прижавшись, и меня тоже. Гэвин прилег головой мне на плечо и обвил ручонками шею:

– Лады, детка-папочка.

Тут мы оба с Клэр не удержались и прыснули от смеха. Выходя в коридор, я повернулся к ней лицом и изобразил губами «спасибо», а уж потом понес Гэвина обратно в его комнату.

* * *

Правду сказать, я не поняла, отчего так забеспокоилась, когда Картер сам не свой стал, едва я назвала его отцом Гэвина. Это еще раз убедило меня: он просто замечательный человек.

Пока Картер укладывал Гэвина, я достала рюкзак со своими пожитками, вытащила оттуда майку и мальчишеские шорты, которые взяла с собой в качестве пижамы, и переоделась. Почистила зубы, после чего залезла обратно в постель и свернулась калачиком под одеялом в ожидании, когда вернется Картер. Я уже засыпать стала, когда почувствовала, как прогнулась кровать и его руки обвились вокруг моей талии. Я улыбнулась и вжалась в его теплое тело.

– Все в порядке? – пробормотала я сонно.

– Ну да, он решил, что пить больше не хочет, зато заставил меня почитать ему сказку. И пока что мы сошлись с ним на «папа-о», – хмыкнув, доложил Картер.

– Легко отделался. Две недели назад он как заведенный, обращался ко мне не иначе как «старушенция».

Я лежала в объятиях Картера, и так приятно мне никогда еще не было.

Примерно минут пять.

И это только доказало, что все, чем нас потчуют в кино, не что иное, как кусок чепухи. Его рука лежала на подушке у меня под шеей, отчего голова у меня жутко скособочилась. Я уже чувствовала, как судорога подступает. Меня стал прошибать пот, как потаскуху в церкви, это от его руки, тяжело сдавившей пояс, и ног, что переплелись с моими. По попе у меня стекал пот, его волосатые ноги кололись: такое ощущение, будто сотня комаров мне в ноги впилась.

Только нехорошо было бы мне брыкаться, верно?

Я чуть-чуть шевельнулась всем телом. Не хотела, чтоб он подумал, будто мне объятья не по нутру, только я умом тронулась бы, если б и дальше старалась лежать совсем неподвижно. Может, подожди я подольше, он бы уснул, и я его с себя свалила бы? Кино какое-то смотрела, где супружеская пара спала на разных кроватях. Счастливые! То-то все они тогда выглядели отдохнувшими и довольными! Уж там ничьи волосатые ноги не скреблись о ноги и тело леди.

– Завязываем с этим, Клэр, – пробурчал Картер едва мне не в ухо.

Блин. Вот теперь и впрямь будет неловко. Мы ведь только что впервые за столько лет наслаждались любовью друг с другом, а я собираюсь попросить его отвалить от меня, чтоб я смогла выспаться. Такой неромантической особы, как я, во всем белом свете не сыскать.

– Завязываем с чем?

– Последние минут десять ты только и делаешь, что дергаешься да вздыхаешь, – был ответ.

У меня синдром Туретта, синдром беспокойных ног или просто сердце павиана, заставляющее меня трястись да вздыхать всякий раз, как шкура кусается.

Хрень собачья, не я ли всегда проповедовала Гэвину о честности? А вот теперь лежу и выдумываю, как бы сообщить Картеру, что у меня обезьяньи органы, вместо того чтобы просто сказать ему правду.

– Так во-о-о-о-т, я раньше ни с кем ночью никогда не спала. Ну, кроме Лиз, только мы всю дорогу пьяные были.

Картер за моей спиной как-то странно закашлялся, будто задыхался.

– Ты сможешь повторить это еще раз? Помедленнее и побольше подробностей, – проворковал он.

Я засмеялась и шлепнула его по лежавшей у меня на поясе руке.

– Я же серьезно!

– Я тоже. Вы были голенькие, когда делали это, как полагается? Ну, скажи, что вы голенькими были!

Сердце павиана, правда. Сердце павиана, правда…

– У меня шею ломит до смерти, и прямо сейчас я до того в жару, что кожей могу одеяло поджечь, – затараторила я.

Картер затих. Слишком затих.

Едрена-печь, взяла и обидела его.

– А-а, слава богу, – сказал он, убирая обе свои руки, обнимавшие меня. – У меня рука затекла, а в ногах судороги начались.

* * *

– Когда собаку чешут, у блох помывка. Ха-ха, фермер!

Я уже несколько минут лежала в постели, глядя, как первые рассветные лучи пробиваются сквозь шторы. Пришлось рот ладошкой прикрыть, когда Картер заговорил во сне.

Иисусе, ведь «каков отец, таков и сын». Картеру явно никто не рассказывал о его привычках во сне. Одна только мысль о другой женщине, спящей в той же постели, что и он, резала меня больнее ножа, а потому я такие мысли послала к черту. На данное время.

Он лежал на спине, обхватив одной рукой голову по подушке, а другую уложив поверх живота. Снимайся я в порно, он лежал бы под простынкой голый, со своим торчавшим олимпийских размеров пенисом, а я бы, вся такая распутная-распутная, стягивала бы с него простынку, чтоб попробовать олимпийца на вкус.

«Что ж, нагибайся, детка, вот и все».

Я не была распутной-распутной, и это было не порно. Только я насмотрелась их вполне достаточно, чтоб типа знать, что полагается делать. Я бросила взгляд на часы на тумбочке и прикинула: еще с час пройдет, прежде чем Картер проснется. Снова посмотрела на лицо мирно спящего Картера и вспомнила, что сама чувствовала минувшей ночью, когда его рот оказался у меня меж ног.

Ладно, я смогу. С тех пор как мы встретились, он два раза довел меня до упоения, от которого все мозги наружу просились. Сейчас же водить мне. Пора малость подравняться, чтоб я не чувствовала себя такой эгоисткой.

Потихонечку дотянувшись, я потащила простыню с его тела, пока та не сбилась в кучу у его голеней. Опершись на локоть, попробовала кончиками пальцев осторожно оттянуть резинку его трусов от тела и заглянуть вовнутрь.

«Ну что, привет тебе, великанчик».

Ой-ей, во мне распутница заговорила, да складно так. Лизнуть мне захотелось его стояк.

Во дела! Прямо стихи.

Не отвлекайся!

Я придвинулась телом к нему поближе, а потом спокойненько опустила лицо так, чтоб оно оказалось вровень с его поясом. Локоть слегка скользнул по простыне, отчего пальцы мои дернулись и выпустили его трусы, иначе бы мне не удержаться, так бы и грохнулась прямо на спящее тело. Резинка отскочила, шлепнула по коже. Я замерла, даже дыхание затаила, пристально вглядываясь в его лицо: не просыпается ли?

– Булочки в подвале, – пробормотал Картер во сне.

Я вновь глянула вниз, ему между ног, и заметила, что сэр Хранитель Большой Спермы пробуждается. Вот и пойми, что за фигня. Его возбуждают увиденные во сне булочки. Надо будет испечь булочки на завтрак. Интересно, есть у Картера черника? По-хорошему свежих булочек с черникой слепить-то не получится, но, думаю, если я…

Черт побери! И почему это мне так трудно сосредоточиться на пенисе? Тем более и впрямь таком великолепном, как у Картера.

«Эй, твердый пенис!»

Я закрыла глаза и попробовал представить себя Дженной Джеймсон, только без ее жутких накачанных уколами губ. Как можно осторожней я встала на все четыре и, широко расставив ноги, переступила через ноги Картера. Не давая больше себе времени раздумывать про булочки или порнозвезд, склонила голову и уткнулась носом в то громадное, что рвалось наружу из трусов.

Ого, когда я сделала это, он стал еще тверже. Чисто сработано! Мне хотелось увидеть, как он растет.

Ча-ча-ча-че-о!

Блин, никаких песенок прямо перед тем, как попробовать член на вкус.

Я уперлась локтями в кровать по обе стороны бедер Картера, высоко задрав зад, чтобы не касаться его ног и не потревожить. Очень-очень осторожно оттянула резинку и перенесла ее через пришедший в возбуждение член.

Быстро глянула на лицо: спит по-прежнему, слава богу. Я отпустила дыхание, которое сдерживала, и воздух разошелся по его пенису, поскольку рот мой тогда был уже в каком-то дюйме от него. У меня на глазах он сделался невероятно тверже и длиннее.

Нет, серьезно? Я дыхнула на него, и так получилось? Или ему все еще булочки снятся?

Удивляясь самой себе, я пожала плечами. Допрашивать его пенис я не собиралась. Он был велик и мощен, как Волшебник из страны Оз. И прямо сейчас Волшебник желал, чтобы я облизала его желтовато-кирпичный член. Выставив вперед подбородок, я коснулась языком основания, как раз над краем трусов, который все еще придерживала. Скользнула языком по всей длине, совершенно поразившись тому, какая гладкая и нежная там кожа. Язык попал в ложбинку прямо под головкой его пениса, и я кончиком языка надавила посильнее: видела, что так в каком-то кино делали.

Картер во сне издал легкий стон, и я про себя улыбнулась.

Чуть-чуть отодвинулась, так, чтоб язык мог свободно скользить по самой головке и вокруг нее, несколько раз прошлась по ней кругами, потом обхватила головку губами и втянула в рот.

На этот раз у Картера вырвались хныкающие стенания, и я подняла взгляд, чтоб убедиться, что глаза у него по-прежнему закрыты.

Ладно, не так-то это ужасно. Это я сделать смогла. Я – грязная фуфлерша! Лиз мною гордилась бы. Это напомнило мне: после надо будет позвонить Лиз, выяснить, не поможет ли она мне изготовить в эти выходные три сотни шоколадных пенисов для одной из ее вечеринок.

Склонив голову немного пониже, я взяла у Картера в рот побольше, продолжая облизывать головку со всех сторон. Почувствовала вкус его выделений, и это оказалось волшебно вкусно, похоже на детский сухой завтрак из овсяных фигурок. Только солоней. И без лепрекона.

Зеленый клевер, желтые подковы, розовые пенисы!

Я хихикнула, подумав об этом. Хихикала я с пенисом Картера во рту. Слава богу, он по-прежнему спал. Не думаю, чтобы смех над пенисом мужчины доставил бы ему удовольствие. Я засосала сильнее и втянула его в рот подальше, только чтоб не давиться. Не хватало еще, чтоб вырвало на его пенис: хорошенькое было бы начало для приобщения к миру орального секса!

Он был у меня во рту, большой и плотный, а я всерьез никак не могла поверить, что это происходит со мною прямо сейчас и никто этого не видит. Я, Клэр Морган, с пенисом во рту! Тут аплодисменты должны быть или похлопывания по спинке. Может, стоило для этого дождаться пробуждения Картера? Спорить могу, он наградил бы меня неспешными ироничными хлопками, как в кино делают. Или, по крайности, сказал бы: «Так держать».

Я медленно двигалась вверх-вниз по всей длине, влажными губами скользя по его гладкой коже. Бедра Картера слегка вздернулись, и он опять простонал, у меня аж голова кругом пошла от собственной силы. До тех пор, пока я не прошла весь путь наверх своим Ртом-Томасом (да-да, я дала ему имя пылесоса. Не осуждайте меня) и, подняв голову, не увидела, как глаза у него широко раскрылись, а все тело совершенно онемело.

Губы мои были сомкнуты вокруг головки его пениса. И тут-то он завопил:

– НИЧЕГО С МОИМ ПИСУНОМ НЕ СЛУЧИЛОСЬ! ТАКОЕ У КАЖДОГО БЫВАЕТ!

Он рывком высвободил из-под меня ноги, отчего я неуклюже плюхнулась назад, в конец постели, и смотрела, как он елозил, поднимаясь по спинке кровати, и обеими руками прикрывал торчавшую из трусов часть пениса.

– А где Гэвин? – спросил он, лихорадочно обшаривая глазами комнату. – У него нет писи.

Я лежала на спине в конце кровати, опершись на локти, и никак в толк не могла взять, что, едрена-печь, происходит.

– Э-э, предполагаю, что он все еще спит. И ты, полагаю, тоже, – сказала я в ответ.

– А где фермер с булочками?

Вытянув ногу, я пнула его повыше колена:

– КАРТЕР! – заорала я. – Проснись!

Тут он наконец-то посмотрел на меня, все его лицо сморщилось от замешательства. Он быстро-быстро моргал и головой тряс, как будто хотел все по местам расставить.

– Мне еще раз приснилось, что ты у меня в рот взяла, так же как и тогда утром, когда Гэвин оказался в гостиной и во все глаза смотрел, как я сплю. Черт побери, а нынешний сон казался явью, – выговорил он.

В тот момент я понятия не имела, о чем это он толковал.

Глаза его все еще обеспокоенно шарили по комнате, словно он ждал, что Гэвин выскочит откуда-нибудь из-под кровати и закричит: «Сюрприз! А я видел, как мамочка тебя через писун надувала!»

Потом Картер опять посмотрел на меня:

– А почему ты в ногах лежишь?

Я вздохнула, затем поднялась и перебралась в изголовье постели, к нему под бочок. Устроившись, откинулась на спинку кровати и глянула туда, где сходились его ноги, туда, где он все еще прикрывал скрещенными ладонями свой пенис, болтавшийся поверх трусов. Проследив за моим взглядом, он прикрываясь, быстрым движением рук натянул на себя трусы.

Какой стыд!

– Что ж, Картер, на этот раз тебе не сон снился. Твой член был у меня во рту, когда ты вздумал побрыкаться, вопя что-то про свой писун и про нашего сына.

Выражение его лица было бы повеселее, если б губы мои не кривила обида от утраты его пениса. А его пенису следовало бы взять себе девизом рекламный слоган зубной пасты: «Несет рту радость».

– Боже мой! Скажи, что я при пробуждении не перебил криком твое занятие. Скажи, что этого не было, и мы сможем сделать вид, что я не сшиб тебя со своего члена. Не думаю, что мое эго придет в себя от чего-то подобного.

Я протянула руку и потрепала его по щеке.

– Извини, милый, и рот мой, и губы были целиком заняты твоим членом, пока ты спал, – прошептала я. Картер застонал. – Впрочем, вынуждена признаться, я даже не догадывалась, что оральный секс включает в себя ослиные лягания под дых.

Он опять застонал, на этот раз уже раздраженно:

– Черт! Не моя вина. Стоит мне только оказаться с тобой рядом, даже если я лежу в беспамятстве, как мое естество твердеет и я вижу непристойные сны о тебе. Мне показалось, что история прошлого утра повторяется, и я перепугался.

Картер посмотрел на меня и надул губки:

– Миленькая, прошу, сделай еще раз, а?

Прозвучало это так по-детски, что я, не удержавшись, рассмеялась.

Вдруг дверь спальни распахнулась настежь, и в комнату влетел Гэвин. Взобравшись на кровать, он уселся между нами двумя.

– Доброе утро, мамочка, – произнес он, прижимаясь ко мне.

Картер вздохнул, понимая, что умолять дольше нет смысла. Впрочем, он улыбнулся, глядя, как я обнимаю Гэвина и мы оба соскальзываем по спинке кровати под одеяло.

Когда мы угнездились, Гэвин глянул через плечо на Картера:

– Доброе утро, нытик-папочка, – произнес он, прежде чем снова повернуться лицом ко мне и начать играть моими волосами.

Я опять рассмеялась: Картер и впрямь был немного похож на нытика.

Он же, тряхнув головой, рассмеялся вместе со мной.

Гэвин обеими ладошками взялся за мое лицо и серьезно посмотрел мне в глаза:

– Слышь, мам, – воззвал он.

– Да, деточка.

– Дай мне твои сиси посмотреть.

 

19. Этой пациентке нужна вода. Быстро!

Мой пенис был у нее во рту.

Мы сидели после обеда на диване, и я только и делал, что через макушку Гэвина пялился на рот Клэр.

И это, как ни кинь, неправильно.

Но ведь, Иисусе, вот эти красные пухлые губы были сомкнуты вокруг моего пениса, а я ее отпихнул. Конечно, это было неосознанно, но все-таки… Я отфутболил ее с себя, как мяч с лету. А ведь типа правило номер один в сексе: никогда не сшибай девчушку со своего члена, если она его держит во рту. Вот если он у нее в зубах, и она нещадно треплет его, как какую-нибудь жевательную игрушку, тогда другое дело.

Я сокрушенно вздохнул и вновь принялся смотреть фильм.

– Напомни, как это называется? – спросил я.

Гэвин сидел прижавшись ко мне бочком и положив ноги к Клэр на колени.

– «Поиски Немо», – промямлил он.

Некоторое время мы в молчании смотрели фильм, и я снова как бы чувствовал себя ребенком, наслаждаясь тем, что происходило на экране. Давненько, давненько не смотрел я мультиков.

– Черти немытые, они что, только что угробили жену-рыбину того хвостатого? – потрясенно вырвалось у меня.

– Точно, – ответил Гэвин. – Вон та здоровая противная рыбина ее съела.

Сказал он так спокойно… словно не было ничего страшного в злодейском убийстве славной, любящей мультрыбки. Что не так с этим фильмом? Такое не подходит для детей. Не думаю, чтоб и мне это тоже подходило.

– Ты уверена, что это кино для детей? – спросил я у Клэр.

Она засмеялась и только головой покрутила в ответ.

Час спустя Гэвин уже спал, положив голову мне на колени, а Клэр откинулась в другую сторону, положив локоть на ручку дивана, а голову – на ладонь.

Если я еще хоть раз услышу, как Немо зовет: «Папочка», то разревусь, как дитя. Подхватив пульт, я выключил кино.

Клэр подняла голову и вопросительно глянула на меня.

– Надо поставить другой фильм, – сердито зашептал я, стараясь не разбудить Гэвина. – Этот слишком тягостный. Они разделались с этой рыбкой-женой в первые же пять минут, а потом мы были вынуждены смотреть, как весь оставшийся фильм этот придурок разыскивает своего сбежавшего сынка. Какие, бенать, козлы делали из этого детское кино?

– Добро пожаловать в Школу Крутой Критики Диснея/Пиксарта, – сухо произнесла Клэр.

Меня ее сравнение позабавило:

– Да брось. Не может быть, чтоб они все такие были. Не помню, чтоб я от детского кино в ужас приходил, когда был маленьким.

– Это потому, что ты был ребенком. В то время ты не понимал, что происходит, точно так же, как и Гэвин это по-настоящему не понимает. По-любому эти фильмы для малышей больше для взрослых делаются, я так думаю.

Я замотал головой: не верю.

– Прости, но я помню всю великую классику Диснея, там ни в одном фильме не найдешь ничего, что вызывало бы ночные кошмары.

Она вскинула брови, явно бросая вызов. Я вызов принял:

– Ладно, хорошо. «Бэмби».

Она попросту рассмеялась:

– О, будь любезен! Простейший случай. При первых же признаках беременности у оленихи отец Бэмби подался в горы. Его матерью была олениха-одиночка, обитавшая в плохих жилищных условиях где-то у черта на рогах в лесу, в местах, кишевших шайками заек. Его маму убили заезжие охотники, и Бэмби остался один, ему пришлось взрослеть чересчур быстро.

Черт побери. Об этом я забыл. Много воды утекло с тех пор, как я видел «Бэмби».

– Ладно, прекрасно. А что ты скажешь о «Русалочке»? Прекрасная обитательница моря влюбляется в симпатягу-принца.

Заткнись. У меня есть маленькие сподвижники. И Ариэль была забойной. Мужики могли часами любоваться на забойную русалку и гадать, как и куда, черт возьми, ей воткнуть.

Нет, серьезно, как русалки совокупляются?

Клэр закивала головой:

– А как же! Милашка Ариэль, которой пришлось отказаться ото всего, в том числе и от себя самой, ради мужчины. Боже упаси, чтоб принц Эрик отрастил себе жабры. Ни за что! Это Ариэль приходится бросать своих друзей, свою семью, свой дом, ломать всю свою жизнь ради него. Эрик просто берет да берет и никогда не отдает.

Я мозги свихнул, выискивая еще один детский фильм из классики, не прерывая, впрочем, рассуждений о процессе соития с русалкой. Может, надо просто перегнуть русалку через стул, и тогда твой елдак чудесным образом отыщет, куда влезать, у этой однохвостой?

– Прекрасно, тогда как быть с «Красавицей и чудовищем»? Первая красавица страны влюбляется в личность чудовища, а не в его внешность. В этом нельзя отыскать ничего плохого. Плюс это дает превосходный урок. – Я при этом еще и самодовольно улыбнулся.

А может, где-то была волшебная кнопка: нажмешь, и у русалки ноги расходятся вполне достаточно, чтоб ее трахнуть? Уууууу, типа волшебного соска! Нажал на сосок и любуйся, как у нее ножки врозь.

– Неверно, – отрубила Клэр. – Хорошенькая девчушка, у которой совсем нет денег, лепится к богатому насильнику-чудовищу. Зато она так его любит, что находит оправдания его насилию. «Ах, этот синяк? Я с лестницы упала, целый пролет пролетела». – Клэр повернулась ко мне лицом. – Поверь, я могла бы целый день продолжать в том же духе. Нельзя еще забывать и всей прелести пениса, изображенного на обложке самой первой видеокассеты «Русалочки», как и шепота: «Детки, снимайте с себя одежду» в «Аладдине».

Я смотрел на нее с ужасом.

И, не собираюсь врать, я смотрел на ее бобосы и гадал, а что было бы, если б у нее был волшебный сосок. Да за это какая-нибудь Нобелевская премия мира полагалась бы.

– С этого дня Гэвин смотрит только высоконравственные фильмы типа «Телеведущий» и «Потомство Чаки», – заявил я ей. – А ты в этом году на Хэллоуин нарядишься в костюм Ариэль.

Ничего не сказав, Клэр просто закатила глаза, встала, взяла с моих колен Гэвина и пропала в коридоре. Вернулась она через несколько минут и под моим взглядом направилась прямо ко мне. Она оседлала мои колени, и мои руки тут же взлетели к ее бедрам, удерживая ее на месте, она же обняла меня за шею и запустила пальцы в мои волосы.

– Чуток времени его не будет. Хошь, повозимся? – предложила она со смешком.

– Можно я твои сиси потрогаю? – с надеждой спросил я.

Я вовсе не собирался отказываться от ее предложения, если бы она не позволила мне с близняшками поиграть, но всегда лучше заранее договориться о правилах, чтоб избежать всяких неуклюжих, нечистых игр.

Клэр засмеялась и чмокнула меня в уголок рта:

– Да, совершенно определенно дойдет и до лапанья за сиси, – произнесла она, едва не касаясь губами моих губ. – На мне нет бюстгальтера.

Тем легче добраться до волшебного соска.

– Прелесть! – возликовал я.

Я проглотил ее смех вместе с поцелуем и вволю прощупал языком все уголки ее рта. Еще когда она в комнату вошла, мой родимец шевельнулся и слегка напрягся. Стоило ей застонать во время поцелуев, как он мигом перешел в категорию ближе к кости. Руки мои мяли ей попу, усаживая ее так, чтоб она оказалась, как на гнезде, на выпиравшем из джинсов бугре. Она елозила бедрами взад-вперед, а я забрался руками под ее футболку, касаясь ладонями и пальцами голой кожи. Кончики пальцев заходили по всему ее позвоночнику, сперва вверх, потом вниз, неспешно, пока я не почувствовал, как у нее по коже мурашки побежали.

Наши языки сплелись, я обхватил ее обеими руками под футболкой и прижал прямо к груди. Бедра ее по-прежнему елозили по мне, и я снова ощущал себя подростком, гонявшим шкурку на родительском диване в подвале.

С той разницей, что сейчас зубные распорки Эбби Миллер не застревали бы у меня в волосах, как тогда, когда она пыталась (неудачно) лизнуть меня в мочку уха. Говоря лизнуть, я имею в виду напустить полведра слюны, пока не стало казаться, будто я все звуки воспринимаю, как под водой плавая.

Руки со спины скользнули на бока Клэр, потом и еще дальше вперед. Ладони закружили вокруг ее грудей, я чувствовал, как твердеют под руками соски. Она еще сильнее вжалась в меня, и нам обоим стало трудно дышать от обуревавшего желания. Ох, как же хотелось оказаться в ней, только ничего такого мы не могли себе позволить на диване, когда в другом конце коридора находился наш четырехлетний сын.

Она отняла руки от моих волос на затылке и сунула ладони себе под футболку, где вскоре они легли поверх моих. Она сжимала мои руки, помогая сильнее мять ее нежную плоть, и в тот момент я б свое левое яйцо отдал, лишь бы добраться до этой плоти губами.

Ладно, может, не свое левое яйцо.

Лучше правое, коли на то пошло.

Блин, забудем про яйца. Просто я действительно, на самом деле хотел полизать ее сиси.

Поцелуй становился все более глубоким, пока мы совместными усилиями оглаживали и обминали ее груди. Она крепко сжимала ногами мои ляжки и испускала мне в рот ноющие стенания, все плотнее и плотнее оседая на мне. В моей жизни появилось новое предназначение: каждый божий день доводить Клэр до исступленного восторга. Звуки, которые она издавала, ее трущиеся движения по мне были божественны, но мне нужно было касаться ее. Мне нужно было ощущать, как сильно ей этого хотелось.

Только я подумал об этом, как она сняла мою руку со своей груди и потянула ее вниз по телу, пока обе наши руки не скользнули под пояс ее треников для йоги.

– Блин, на тебе и трусиков тоже нет, – бормотал я, а она знай себе проталкивала мою руку сквозь мягкие завитки, и пальцы мои легко скользили по обильной влаге все ниже. Она лишь простонала тихонько, когда подсунул свои пальцы под ее. Рука Клэр оставалась поверх моей и указывала, когда требовалось нажать посильнее или умерить прыть. Я о таком возбуждающем действии и понятия не имел, пальцы мои скользили по ее пышущему жаром естеству, а на путь их (и меня тоже) наставляла ее маленькая нежная ручка.

Другая ее рука крепко обвивала мою шею, и Клэр откинула голову назад так, что вся ее шея оказалась открытой. Я легко скользнул двумя пальцами в щель и стал поцелуями торить дорожку вниз по ее шее, а мой большой палец в это время двигался быстрыми кругами в самом чувствительном месте. Бедра Клэр сдавили мою руку, когда я принялся быстро водить двумя пальцами туда и обратно. Я так расположил большой палец, чтобы, следуя движению своих бедер, она скользила туда-сюда по подушечке пальца и сама могла выверять ход своего блаженного испускания.

Обхватив ее голову, пригнул и впился в губы жгучим поцелуем. Как только наши губы и языки слились, она кончила. Ее стоны и всхлипы заглушал мой рот, и в этом нам повезло: чувствовалось, не окажись наши рты спаяны, Клэр бы кричала в голос.

Она гладила мои пальцы, пока я держал их внутри ее тесного жара и чувствовал все до единого биения оргазма, сотрясавшего ее. Она отвела губы и рухнула мне на грудь, улегшись головой в ямку возле шеи.

Мои пальцы все еще находились глубоко в ней, пока она переводила дыхание, и я чувствовал каждое ее биение. Клэр подняла голову и, мечтательно глядя на меня, произнесла:

– Дай мне пару секунд, чтоб в себя прийти, и я засосу у тебя, как…

– Га-га а-а-ааа, рама-лама-лама, нужна нам с тобой порочная связь …

От звуков пения Гэвина, долетевших из конца коридора, мы остолбенели. Он направлялся к нам, а мы оба словно в камень обратились.

Клэр смотрела на меня широко раскрытыми глазами, а я не мог вынуть из нее пальцы.

Чегой-то мне никак не вытащить пальцы из нее?!

В нормальных условиях я хотел бы, чтоб они там на двадцать четыре часа в сутки оставались, но теперь я начал понимать некоторую ошибочность такого своеволия. Случаются ситуации, которые не потворствуют нахождению твоих пальцев в девушке. Типа когда ты масло меняешь, или зубы чистишь, или когда твой четырехлеток в комнате.

– Че делаете?

Единственное, что еще хоть как-то помогало соблюсти приличия: диван стоял спинкой к двери. В данный момент Гэвину были видны только мой затылок да помертвевшее лицо Клэр.

– Э-э, папа захотел со мной пообниматься, – ответила Клэр.

– Ууууу, я тозе хочу обнять папочку!

– НЕТ! – вскрикнули мы в один голос.

Клэр опустила глаза вниз, потом подняла их на меня: полная паника.

Я же лишь плечами пожал. Я отказывался сейчас двигать пальцами. А ну как Гэвину захочется мне руку пожать? Понимаю, обычно четырехлетки так не поступают, но Иисусе, блин, Христе! Его ж тогда годы и годы лечить надо будет.

Я запрокинул голову подальше, так, чтоб мог видеть Гэвина кверху ногами, тот стоял себе, рассеянно шаркая мыском ноги по ковру.

– Слышь, дружище, – обратился я к нему, – сделай одолжение, а? У меня в комнате на комоде целая куча денежек. Можешь отнести их к себе в комнату и положить в свою новую свинку-копилку?

Малый аж глаза распахнул и принялся подпрыгивать, как мячик.

– Да! Я денежки ЛЮБЛЮ!

И с этим воплем он повернулся и побежал по коридору. Мы услышали звяканье мелочи, которую он сгреб с комода и понес к себе в комнату.

Наконец-то мы расслабились, когда поняли, что это займет его достаточно надолго, чтоб мы вместе смогли завершить свой акт или, по крайности, я смог бы извлечь из Клэр пальцы.

Она соскользнула с моих колен и рухнула рядом со мной на диван. Мы вместе прислушивались к позвякиванию монет, падающих в фарфоровую свинку, и к остальным словам из песенки «Порочная связь».

– Нет, честное слово, я должен научить его музыке получше. Типа «Зеппелина» или «Битлов», – сказал я, укладывая заковыку в своих штанах в более удобное положение.

– По правде, я думала записать наш собственный альбом «Детячий бибоп». Только я назвала бы его «Детячий бибоп. Запретные песни», – с улыбкой сообщила Клэр.

– Звездецовая идея! Этот малец слишком долго был у тебя нахлебником. Пора задать ему работу.

Храня серьезность на лице, она кивнула:

– Что правда, то правда. Пусть песенки поет. Садо-мазо он уже освоил, надо будет ему кое-что из рэпа подбросить, вроде «Золотомойки» от Канье.

– Думаю, он больше сможет продать, если сам рэпом займется, – сказал я. – «Сучки не семечки», «Девяносто девять невзгод» – что-нибудь типа того. Нам просто надо подучить его малость, кругозор расширить.

Мы еще смеялись, когда Гэвин вернулся в гостиную.

– У тебя одиннацать раз по семь пятачков, папа-о. Сходи, купи мне мяса индюшки на обед, слабак.

Кажется, мы можем оставить в покое уроки по расширению кругозора.

* * *

В течение последующей парочки дней мне только и оставалось, что благодарить Господа за Картера. Он помогал мне везде и во всем и каждый вечер, ввернувшись с работы домой, снимал с меня заботу о Гэвине. Ну, скажем, почти каждый вечер. Он взял отгул в ночь, когда Лиз предложила оставить Гэвина у себя, так что мы наконец-то смогли побыть наедине и не опасаться очередного лягания в самый неподходящий момент. Я взяла с Лиз клятву хранить эту историю в тайне, только уверена, Картер понимал, что дело швах, когда она начинала задавать ему вопросики вроде: «Слушай, Картер, ты еще не видел новый фильм «Осел лягается»?» или «Мы с Клэр подумываем походить поучиться кик-боксингу, а ты как думаешь, Картер?»

Я была счастлива обнаружить, что наши плотские утехи были просто потрясающими, когда мы были одни и нам не надо было бояться, что ребенок застукает нас в любой момент. В эту ночь я заработала пять золотых звезд в представлении «Отсос 101», и никто меня из класса пинком не вышиб… и в физию не пнул.

Я до предела урезала часы работы в баре, чтоб было побольше времени все приготовить к открытию кондитерской. Вообще-то тогда я работала, когда могла. Когда выпадало несколько свободных часов, я забегала к ним, узнать, не могу ли чем-нибудь помочь. И пусть это не было работой, о которой я мечтала, пусть я никогда не собиралась оставаться тут навек, все ж была некая горечь в сладости не проводить тут каждый вечер. Фостеры были добры ко мне, дали мне работу, не задавали никаких вопросов, когда пять лет назад я заявилась к ним беременной, бросившей учебу студенткой.

Я по-детски ревела, когда зашла сюда в последний вечер и Ти Джей сказал мне, что я им не нужна. Бар этот был моим домом вдали от дома, и он хранил столько всего памятного. Здесь у меня воды стали отходить в кладовке, когда я брала бутылку водки. Здесь Гэвин сделал свои первые шаги, когда однажды днем отец завез его по пути на обед. И самое главное: именно здесь я снова нашла Картера.

Бар располагался прямо через улицу от магазина, и я понимала, что еще немало времени проведу в нем, просто странно было не ходить туда каждый день. Я соврала бы, сказав, что большая доля моей печали не вызывалась еще и отсутствием П.О.Р.Н.О. в моей жизни. Впрочем, вчерашний вечер Ти Джей завершил полным победителем, когда я загружала витрину-холодильник моей кондитерской шоколадом. Я услышала, как прозвонил дверной колокольчик, и решила, что это Картер заехал ко мне с Гэвином. Но только я повернулась, как прямо в лицо мне ударили три шарика для пинг-понга. Ти Джей что-то радостно провопил про то, что еще никогда столько шариков не плюхались мне в лицо, когда я была трезвой, потом повернулся и выбежал за дверь.

Остаток вечера я провела, сочиняя пару новых правил для П.О.Р.Н.О., одно из которых включало в себя штрафной бросок, если множество шариков бросались без предварительного согласия. На стол должен устанавливаться стакан и в него бросаться шарик: если он попадает в стакан, вы получаете прощение. Однако если шарик в стакан не попадает, то бросавший должен вытерпеть прямой бросок в лицо. Я назвала это правилом «Устаканивания шариков».

Заехал Дрю помочь мне поднять несколько очень тяжелых коробок и наткнулся на бумажки с правилами, лежавшие возле кассы. Три часа спустя он вернулся с футболками на каждого, на которых значилось: «Я люблю П.О.Р.Н.О», – и сам себя произвел в почетные капитаны команды.

Я еще не успела обеспокоиться тем, как буду расплачиваться по счетам до той поры, пока кондитерская не станет приносить деньги, как Картер после той ночи, что мы с Гэвином впервые провели у него, усадил меня и известил, что, пока я не встану на ноги с бизнесом, оплату всего он берет на себя. Это был вечер, когда мы впервые сцепились. Все это время я ни от кого не зависела, сама содержала и себя, и Гэвина. И ни под каким видом не хотела брать подачку Картера. Упрямая задница, я отказывалась взглянуть на это с его точки зрения, вот и сцепились жутко. Он так много пропустил и чувствовал себя виноватым за каждый день, что прошел без него, пусть и не по его вине. Возможность заплатить за мой телефон, купить Гэвину новые ботиночки и оплатить его посещение врача позволяла Картеру ощущать себя наконец-то полной частью нашей жизни, а не просто каким-то приблудным малым с титулом «Папа». Какой бы ни была я независимой, как бы сильно ни ненавидела саму мысль о том, что кто-то за меня платит, все ж я не могла лишать его этого, если он хотел этого по-настоящему и был бы от этого счастлив. Я уняла вспыхнувшее во мне раздражение, согласилась на то, что предлагал Картер, и потом мы устроили дьявольски горячую линию «телефонных разговоров», запершись в каморке для стирки белья, пока Гэвин смотрел кино в гостиной.

Так что с помощью Картера (и сократив часы своего пребывания в баре) я ухитрилась завершить почти все приготовления за несколько дней до открытия. Единственное, что осталось сделать, это заранее придать приемлемый вид рекламным брошюркам («сложить их в раскладушку»), которые сделала мне Дженни. Картер взял Гэвина к себе на ночь, так что у меня появилось время собраться с девчонками, чтоб они помогли мне с этим делом.

Джим с Дрю собирались составить компанию Картеру, поскольку я забирала их дам на целый вечер. Пришлось пригрозить Дрю. Я пообещала, что куплю теннисную ракетку и отделаю ему задницу не хуже Джона Макинтайра, если мой сын явится домой с какими бы то ни было новыми цветистыми словечками.

Лиз, Дженни и я сидели на полу в моей гостиной в окружении тысяч сложенных и несложенных брошюрок да четырех пустых бутылок из-под вина.

Погодите, считайте, что их пять. Я вылила последние капли из пятой бутылки в бокал Лиз после того, как она подхватилась и помчалась в туалет, вцепившись руками в пах, как делают детишки, когда очень хотят писать. Я поднялась и направилась на кухню за очередной бутылкой вина. Проходя мимо туалета, я увидела, что дверь его открыта нараспашку.

– Лиз, ты что, писаешь с открытой дверью?

– Ну да. Тебя это трогает?

– Только если ты грохнешься в туалете и весь пол мне описаешь, – сказала я и пошла своей дорогой.

– Логично, пещериза мохнатая! – крикнула она мне вслед.

Откупорив очередную бутылку вина, я вновь наполнила все бокалы. Лиз вернулась в гостиную, распихивая попадавшие ей под ноги брошюры, и улеглась животом на пол, уткнувшись подбородком в ладони.

– О'кей, страхолюдины. Пришла пора немножко в правду поиграть или на спор что-то выкинуть, – выговорила она, с трудом ворочая языком. – Дженни, ты как свою розочку еще называешь?

Дженни вспыхнула, губу прикусила, уперлась взглядом себе меж ног. После долгих минут, в течение которых мы с Лиз нетерпеливо теребили ее, она наконец-то выдавила из себя нечто, в звуках чего будто «вода» булькнула.

– Повтори, пожалуйста, – попросила я. – У меня слух не как у собаки.

– Зато от тебя несет как от собаки, – заржала Лиз.

– Пошла ты, знаешь, куда с такими манерами?!

– Я зову свое ненаглядное сокровище «уотерфорд», – сказала Дженни, прерывая нашу с Лиз перебранку.

Мы обе одинаково удивленно воззрились на нее.

– Объясни, – попросила Лиз, отхлебнув вина из бокала.

– Вы ж знаете, – пожала плечами Дженни, – «уотерфордское стекло» такое, что из него лучшую посуду делают. Так что со своего «уотерфорда» я позволяю есть только лучшим.

Лиз фыркнула:

– А почему б тогда тебе не назвать это «китайским фарфором»?

Дженни подумала с минуту, потом ответила, храня на лице удивленное выражение:

– Так я ж никогда не была в Китае.

– Ладно, пошли дальше! – объявила я. – Лиз, тот же вопрос. Назови ту же зверушку.

Чтой-то комната куда-то вбок поехала?

Лиз глотнула еще вина и выговорила, подражая расхожему австралийскому акценту:

– Влагуха. Как в песне поется, «может, влагуха сожрала твой пипчик».

Радио, звуки которого неслись из кухни, наконец, перестало зудеть рекламой и переключилось на музыку.

– Обожаю эту песню, – мечтательно сказала Дженни. – Она меня всю прям упаковывает.

– А штамп она на тебе ставит? – засмеялась Лиз.

– Ага, проститушкин штамп! – заорала я.

С чего это я орала?

– У меня ни одной тату нет, – уверила Дженни.

– Теперь очередь Клэр, а я выбираю, о чем спор, – заявила Лиз.

– Слушай, это я должна выбирать, – возразила я.

– Заткнись, шлюха! Спорим, что ты не пошлешь Картеру фотку своих сисек.

– Погоди, что ты сказала? – переспросила Дженни. – Не расслышала тебя без очков, – бормотала она, разливая вино по бокалам. Лиз, не обращая на нее внимания, по-солдатски проползла по полу, схватила мой телефон, лежавший в центре кружка, что мы образовали, и вручила его мне. Я и секунды не колебалась, выхватила из ее рук мобильник и нажала на нем кнопку фотоаппарата, залпом выпив остатки вина из бокала: жидкой храбростью поднакачалась.

Задрав футболку с лифчиком до самого горла, я вытянула руку перед собой как можно дальше и быстренько щелкнула картинку. Футболка с лифчиком вернулись на исходные рубежи, а я перебрала контакты в своем телефоне прежде, чем кто-то успел слово вымолвить.

– Гребаная шелуха! – восторженно выпалила Лиз. – Я ж имела в виду только фотку декольте. Мне и нужды не было, чтоб ты тут начала своими завлекалками перед нами размахивать.

– У Клэр классные бобосы, – вздохнула Дженни, печально глядя на перед свой футболки.

Я приложила сисечное фото к пустому сообщению, отстукала текст «Мы ждем тебя» и надавила на «отправить».

Вот это был взлет! Теперь я вовсю ощущала себя типа Жанной Д’Арк, только, может, из какого-нибудь нынешнего кино. Гореть на костре – звучит как-то не забавно. Зато меня совершенно колбасит от короткой стрижки, от скандирующих «честное честно» людей, которые толпами идут за мной и моими беззаконными друзьями, попирая границы государства. Я повернула к Лиз телефон и показала ей текст.

– О, маленький кузнечик, ясно, что тебя не научить ничему, – сказала Лиз, делая вид, что смахивает с глаза фальшивую слезинку.

– В данный момент я не чувствую себя очень вразумнительной, – промямлила Дженни, шлепаясь на спину и уставив взгляд в потолок.

– Вразумительной! Вразумительной, Дженни. Твою ж мать, кто-нибудь, достаньте этой сучке «Энциклопедию Британика», – заорала Лиз со своего места на полу.

– ЧЕСТНОЕ ЧЕСТНО! – вопила я, вздымая кулак.

Я принялась складывать брошюрки, а Лиз на карачках переползла к Дженни и попробовала помуштровать ту, как новобранца, по фонетике. Пока она заставляла Дженни отжиматься и повторять за ней слова, я встала и пошла на кухню порезать сыра и прихватить тарелочку крекеров.

Соображение задним умом: орудовать сыром на терке, когда кровь при анализе на «мерло» выдавала в высшей степени положительный показатель, было не лучшей затеей.

* * *

– По яйцам! Лупи его по яйцам!

Я опустился на диван и закатил глаза, поняв, что в схватке Абсолютного бойцовского чемпионата, которую мы смотрели, начался новый раунд.

– Лады, серьезно. Кончай с разговорами про лупить по яйцам, – заворчал я.

Дрю глянул на меня и надулся:

– Да ладно тебе, твой парень даже не проснулся.

Я оглянулся на спавшего на диване Гэвина. Его тельце свисало с валика дивана, голова и ручонки болтались, едва не касаясь пола, а коленки зарылись в подушки. Как, черт возьми, он смог уснуть в таком положении?

– Просто хочу уберечь тебя от ярости Клэр. Честно, ради твоей же собственной безопасности, – проговорил я, глядя на футболку Дрю с нарисованной парочкой, медленно бредущей по песку, и надписью: «Обожаю долгие прогулки по пляжу… после купания в анале».

– Да я на всех на вас яйца положу, – сдавленно выговорил во сне Гэвин, по-прежнему свешиваясь с конца дивана.

Я значительно посмотрел на Дрю.

– Эй, Картер, – позвал меня вернувшийся с кухни Джим. – Зачем Клэр шлет мне фотку своих сисек, сопровождая ее словами: «Мф жгем Етбя», а?

– Что?! – в один голос вскрикнули мы с Дрю.

Джим протянул мне мобильник, и я склонился посмотреть.

– Серьезно? – завопил Дрю. – Клэркины титьки на этом мобильнике? – Он соскочил с дивана и попытался перехватить мобильник раньше меня.

Перепугавшись, я слетел с кресла прямо ему на спину и руками сдавил шею.

– Ты что, твою мать, делаешь? Отпусти меня, раздолбай, – вопил Дрю, крутясь и пихаясь, стараясь скинуть меня.

– Даже не думай смотреть на эту фотографию, елдосос, – пригрозил я, силясь удержать его шею в захвате одной рукой, а другую протягивая к Джиму за мобильником.

Телефон же вдруг выдал сигнал, Джим рванул его к себе и округлившимися глазами разглядывал увиденное. Дрю перестал дергаться, и мы оба просто стояли, ожидая. Ну, скажем, это Дрю стоял, а я по-прежнему болтался у него на спине, как вареная макаронина.

– О’кей, теперь Дженни спрашивает меня, не хочу ли я сегодня вечером поужинать в Китае. Какой леший охерачил наших женщин?

Я отпустил спину Дрю, Джим передал мне телефон. Я отыскал сообщение от Клэр, и у меня челюсть отпала.

Ну да, сиси были ее. Иисусе милостивый. Я переправил сообщение к себе на мобильник, ну, знаете, чтоб можно было позже спросить ее … и все такое.

Телефон зазвонил в моих руках, я глянул на определитель абонента: Лиз.

– Давай – давай, ответь, – смеялся Джим. – Можешь спросить ее, почему это Клэр шлет мне нудики.

Я нажал кнопку, поднес телефон к уху и тут же отстранил его, услышав в наушнике сдавленные выкрики.

– Иисусе Христе, кто это там вопит? – досадливо поморщился Дрю.

Я повел головой, пожал плечами, осторожненько попробовал опять приблизить телефон к уху.

– «Гребаным богом клянусь, только посмей блевнуть в такси, я тебе по шее дам! Кончай неженку из себя корчить!»

– Эй! – рявкнул я, стараясь перекричать вопли. – АЛЛО!

Вопли не прекращались, и мы все втроем перешли на кухню, чтобы не разбудить Гэвина.

– Ради Христа, ты ж мать! Всего-то немножко крови. Ты перестанешь вопить?

– ЛИЗ! АЛЛО! – снова рявкнул я, как только мы оказались на кухне.

Дрю хохотал, но я-то узнал, кто это вопит. А услышав сказанное Лиз слово «кровь», малость струхнул. У Клэр идет кровь?

– Дрю, – быстро сообразил я, – звони Дженни.

Через несколько секунд я услышал в телефоне, который держал возле уха, как на другом конце раздались телефонные звонки, потом зазвучал голос Дженни на фоне воплей Клэр и криков Лиз. Я отключил мобильник, поскольку ничего не мог разобрать в нем, и повернулся лицом к Дрю.

– Ооо, я тебя тоже люблю, Лапушка.

Я ткнул Дрю кулаком в плечо и знаком пояснил, что ему следует быть поближе к делу.

– Слушай, детка, а что происходит? Отчего Клэр так верещит? – спросил он и, оторвав от уха мобильник, включил громкую связь. Всю комнату сразу заполнили вопли и раздоры. Мы все захлопали глазами.

– У Клэр миленькие бобосы, – произнесла Дженни.

Я закатил глаза.

– Детка, соберись. Что происходит? Вы где?

– Я умираю! О, бог мой, я истеку кровью в такси, провонявшем ссаками и карри!

С какого рожна Клэр истекает кровью в такси?

– С Клэр внештатный случай. Подранькалась. Ей теперь бо-бо, – лепетала Дженни.

– Прибыли, леди, Батлеровская больница. Нет-нет, платы мне не надо, просто выметайтесь к черту из моей машины.

* * *

Дрю и Джим остались у меня дома с Гэвином, а я понесся в больницу.

А вдруг с Клэр действительно произошел несчастный случай, вдруг у нее рука в мясорубку попала и ей кисть оттяпало? Или тяжеленный мясной тесак на ногу упал, и теперь ее хотят ампутировать? Мой дом для инвалидной коляски не приспособлен. Черт! Продают ли в «Уолмарте» пандусы для инвалидных колясок?

К тому времени, когда я добрался до больничного приемного покоя, я горько сожалел, что оставил Джима и Дрю дома. Я оказался один на один с тремя пьяными бабами, одна из которых истерически голосила, что оставляет сиротой нашего сына, а две другие набрасывались на всякого проходящего мимо и несли несусветную чушь.

– Простите, сэр, вы не знаете, где можно сделать рентген скрепосшивателя, застрявшего у нее внутри? – спросила Лиз оказавшегося рядом санитара, указывая большим пальцем на Клэр.

Я, придав лицу извиняющееся выражение, глянул на санитара, а потом уже сосредоточил внимание на Клэр.

– Маленькая, все хорошо. Просто небольшой порез на пальце. Пару швов наложат, ничего страшного, – утешал я ее, держа в объятиях и поглаживая спину.

Я щелкнул пальцами в сторону Дженни и Лиз, которые уже забрались в какой-то угол и пытались натянуть себе на головы резиновые перчатки. Обе глянули на меня невинными глазками, шлепнули друг друга и продолжали хихикать.

– Ничего страшного? Ничего страшного?! – громко переспросила Клэр. – Да меня тут спрашивали, написано ли у меня завещание. Я сегодня вечером чуть не УМЕРЛА!

Я хмыкнул было, но тут же избавился от веселья под ее недобрым взглядом.

– Клэр, это обычное дело. Тут всех об этом спрашивают, – уверил я ее.

– Я того же мнения, ты согласен? – подала голос Лиз.

– Не мешай, – рыкнул я.

– А если б я умерла? Мой кроха остался б один, – хныкала Клэр.

– Эй, приветик! Отец вот он, перед тобой стоит, – напомнил я ей.

– Отлично. А если б что-нибудь случилось с нами обоими? Его бы скинули моей тете Герти, этой скопидомке, которая со шторами разговаривает и мыло ест, – ныла она.

Я взял ее лицо в ладони, отер с него слезы, легко поцеловал в губы.

– Лады, если завтра произойдет стихийное бедствие и ни меня, ни тебя здесь не останется, уверен, что твой отец не откажется взять все на себя. Чегой-то ты именно сейчас-то так разволновалась?

– Меня тут спросили, есть ли кому в случае чего проводить меня в последний путь. Они думали, что я умру сегодня вечером, Картер. Это не шутки! – кричала Клэр. – А что, если завтра моего отца инфаркт хватит или астероид на него упадет, когда он из машины выйдет?

Больше для Клэр никакой научной фантастики по телевизору на сон грядущий.

– Клянусь тебе, тут каждого спрашивают про последний путь. Но, если тебе от этого легче станет, давай представим все в письменном виде, чтоб ты из-за этого не волновалась. Можем составить список страниц на десять, если тебе от этого полегчает.

Клэр радостно кивнула и обвила руками мою шею.

– Спасибище тебе огромное, миленький. Я люблю тебя больше, чем потаскуха любит день бесплатных ВЗ-анализов в больнице, – пьяно убеждала она меня.

Я погладил ей спину и предостерегающе глянул на Лиз с Дженни, заметив, что они взялись за висевший в коридоре щит, на котором мелом были выписаны важные больничные телефонные номера. Теперь на нем вместо «Закажите еду» значилось «Закажите шлюх», а вместо «По поводу посещения часовни обратитесь к медсестре» – «Хотите счастливо кончить – обратитесь к медсестре».

Тут пришел доктор с разрешением на выписку для Клэр и рецептом на какой-то антибиотик. Обстоятельно все объяснив, доктор повернулся было, чтобы уйти.

– Доктор, подождите! Этой пациентке нужна клизма. Быстро! – завопила Лиз, а Дженни принялась размахивать над головой резиновой трубкой, как лассо.

Думаю, можно с уверенностью сказать, что некоторые люди окажутся вычеркнутыми из списка попечителей.

 

20. А вы Майка Ханта видели?

Где та макака, что мне по башке треснула и во рту у меня накакала?

– Кажется, я умираю, – прохрипела я.

От смеха Картера затряслась кровать, и к горлу подступила тошнота. Плотно зажав ладонью рот, я стала дышать носом, чтоб остановить ее.

– Пожалуйста, не начинай сызнова этот бред про «я умираю». Еще очень рано, и я не совсем проснулся, чтоб хоть как-то тебя утешить, – выговорил Картер, неспешными кругами поглаживая мне спину.

Я собралась было спросить, что за чертовщину он несет, но тут сквозь пульсирующее бабаханье в голове пробились всполохи памятных моментов прошлой ночи.

– О, мой бог, я ж отправила фотку своих бобосов Джиму, – простонала я. И сразу накатила новая волна тошноты.

– Еще тебя вырвало на парковке приемного покоя, ты позвонила Дрю и сообщила ему, что ты – «королева члена, взбрыкнувшего ослом», а потом на салфетке местной закусочной изложила свою «последнюю волю и завещание», попросив подавальщика в раздаточном окне нотариально заверить его.

Больше я не пью никогда. Больше я не пью никогда.

– И почему только я не из тех, кто, опьянев, отключается напрочь? Ведь вот как было бы сейчас здорово ничего этого не помнить, – бурчала я.

Я почувствовала, как колыхнулась кровать, а через несколько секунд рука Картера обогнула меня и поднесла к лицу салфетку.

– Извини, детка, даже если бы ты отключилась, у меня все равно осталось бы свидетельство твоей глупости, – со смехом сказал он. Я выхватила у него салфетку и стала вглядываться в каракули, покрывавшие ее целиком, он же опять залез под одеяло.

«Не желаю умер. Смерть. Мертвая. Данная салфетка этой рыгаловки является моим завещанием, СУЧАРА! Ваша жарка – дерьмо, между прочим. Если я умру, не кормите моего сына вашей жаркой. И не отдавайте моего сына мерзкому королю растлителей малолетних, которого вы всунули в свою рекламу. Что, едрена-печь, стряслось с этим чудаком? У него нормальное тулово, а лицо из пластика и вечно лыбится. Так не годится, мужик. Так просто не годится. У меня с ушами что-то странное».

Интересно, уж не подсунул ли мне кто вчера нарко-хрень какую-нибудь? Тогда, будем надеяться, это окажется единственный раз, когда я охренела, а потому могла бы винить во всем что-то еще, а не собственное жуткое пьянство.

– Во, ладно… да, я собиралась поговорить о том, чтобы заполучить составленное адвокатом завещание и выправить Гэвину новое свидетельство о рождении, внеся в него твое имя, – пояснила я. – Наверное, следовало сделать это до того, как я влила в себя прорву вина.

– Что ж, тебе повезло: я поднаторел разбирать пьяную ахинею Клэр. Пусть вчера ночью ты вряд ли сама соображала, что несешь, я все равно понимал: для тебя оно важно. И для меня тоже важно. Не дай бог, чтоб с нами что-то случилось, но мало ли, вдруг, мне будет легче, если я буду знать, что с Гэвином все будет в порядке. То есть понимаю, у нас есть твой отец, и, хоть ты с ними еще не знакома, есть еще мои родители, которые абсолютно секут все, что имеет отношение к заботе о Гэвине, только я согласен: нам на всякий случай следует продумать запасной вариант с кем-то помоложе. Понимаю, завтра открывается кондитерская, значит, следующий месяц или около того ты будешь безумно занята, и у нас уже нет времени сесть и обмозговать это как следует, так вот, я подумал, а может, мы смогли бы в оставшиеся несколько дней типа нагрянуть к нашим друзьям да и поглядеть, как они себя поведут, когда рядом окажется Гэвин? Ну, знаешь, что-то типа скрытного собеседования.

В данный момент, если честно, я готова была сблевнуть, но пришлось изо всех сил сдержаться: Картеру требовалось все мое внимание – без раздела и без рыганья.

– Поверить не могу, что вчера ночью ты и впрямь хоть в чем-то воспринимал меня всерьез.

Картер скользнул на мою половину постели, прижался ко мне всем телом и обвил руками за талию.

– Я все, что ты говоришь, воспринимаю всерьез. Даже когда ты рассылаешь по мобильнику порнуху нашим друзьям, даже когда ты орешь раздатчику в окошке закусочной, чтоб тот, кто тебе жарит бургер, не смел в него плевать, – сказал Картер и поцеловал меня в макушку.

Я подняла руку так, что ладонь оказалась у меня перед лицом, и впервые заметила, что у меня перебинтован средний палец.

– Получается, что я едва не оттяпала себе средний палец. Сплошной смехуечик, когда б я на все расспросы, что стряслось, пыталась бы его выставлять: а пошли вы, мол, все… – вздохнула я. – Знаешь, что я вспомнила? Лиз с Джимом остались сегодня на несколько часов за сиделок с его маленькой кузиной. Я даже собиралась подъехать к ним, чтоб она и Гэвин могли поиграть вместе, пока мы с Лиз окончательно покончим со всеми бумагами. Ты мог бы поехать с нами, и мы провели бы наше первое скрытное шпионское собеседование.

Картер, опершись на локоть, глянул на меня сверху:

– Должен ли я буду носить перстень с секретным дешифратором и принять шпионскую кликуху, типа Ичибон Заводила или Шахномяс Золотая Жила?

Повернув голову, я посмотрела на него:

– Придется ли мне когда-нибудь произнести эти кликухи вслух в присутствии знакомых? – спросила я.

– Только если нас разоблачат.

Он опять положил голову на подушку, и уже через несколько мгновений я почувствовала, как его твердый пенис уперся мне в зад.

– Так оно у тебя? Разговоры про Шахномяса Золотую Жилу тебя возбуждают? – смеясь, спросила я и постаралась при этом не поморщиться, потому как от легкого колыхания у меня желудок свело.

Его рука, лежавшая у меня на животе, шмыгнула мне под майку и двинулась вверх по телу, пока не коснулась обнаженной груди.

– Когда ты рядом, меня возбуждает все, что бы я ни говорил, ни делал или ни думал, – тихо проговорил он, легко поглаживая ладонью мой сосок. Я изогнулась назад и потерлась задом о то, что вытянулось во всю длину, а он в это время мял мне грудь и впивался поцелуем в шею. Вдруг голова его отпрянула, а рука перестала бродить по моему телу.

– Тебя же тошнит, верно? – спросил он, заметив, как плотно сжала я веки, стараясь думать о радугах, котятах и прочем, что не вызывало у меня рвотных позывов.

Не получалось. Радуги заставляли меня думать про «Попробуйте радугу на вкус», что толкало меня на мысли о целом пакете сухариков, которые я умяла вчера вечером перед тем, как лечь спать. Котята вызывали мысли о блохах и коробках для мусора с маленькими какашками, похожими на свернутые в рулончик карамельки, обернутые камнем и…

Я стремглав выскочила из постели и помчалась в туалет, едва успев добежать вовремя, чтобы опорожнить содержимое своего желудка, которое, кстати, немного смахивало на радугу.

– Все тип-топ, мой пенис ничуть не в обиде, что своим видом вызвал у тебя рвоту, – донесся из спальни крик Картера.

* * *

Картер поднял Гэвина с постели, одел, накормил его завтраком, пока я принимала душ и старалась почувствовать себя человеком. Как ни ненавистен мне сам процесс, но от рвоты действительно полегчало. Я исторгла из себя демонов.

Выйдя из душа, я поняла, что у меня нет никакой одежды… ну, кроме майки, которую я на ночь надевала, да трусиков. Куда, к черту, подевалась моя одежда?

Просмотрев гардероб Картера, я нашла подходящую рубашку и накинула ее на себя, потом порылась в ящике с нижним бельем, отыскивая пару трусов-боксерок. Вместо них отыскала заткнутые в самый дальний угол подростковые крохотные красные подштанники с завязками.

Сегодня боги отмщения взирали на меня с улыбкой, друзья мои.

Натянув подштанники, я отправилась на кухню, где Картер убирал со стола после завтрака, а Гэвин устраивал представление в расчете на единственного зрителя.

– Мамочка всегда сразу после завтрака дает мне конфетку.

Я стояла за дверью и видела их, а им меня было не видно. Гэвин сидел за кухонным столом, а Картер, стоя к нему спиной, загружал посудомойку.

– А как же, – негромко пробормотал он, – конфету после завтрака. А я – Санта-Клаус.

– Ты – Санта-Клаус?! – взвился на стуле потрясенный Гэвин.

Картер мигом обернулся к нему лицом, выражение которого яснее слов говорило: перепугался.

– Что? Нет. Ну, формально… Погоди, нет. Нет, нет и нет. Я не Санта-Клаус. Это так, фигура речи, – пояснял он.

– Что такое фига в печке?

– От дерьмо! – вырвалось у Картера.

Гэвин указал на него пальцем:

– Агхааааааа, ты сказал «дерьмо», – негодующе укорил он, не забыв шепотком произнести плохое слово.

– И ты тоже, – парировал Картер. – Маме не надо рассказывать.

– Что мне не надо рассказывать? – спросила я, с улыбкой переступая порог кухни.

– Ты все слышала, – вздохнул Картер, – да?

Я подошла к Гэвину, взяла его со стула на руки и прижала к себе.

– Понятия не имею, о чем ты толкуешь, – сказала я, целуя Гэвина в обе щеки. – Как ты спал ночью, мужичок?

Гэвин сжал меня что было силы, так что пришлось мне его руки с шеи убрать, чтоб вздохнуть свободно.

– Я хорошо спал. Только ты вчера забвалась ко мне ф постель и велела никогда не болтать с коволями, у кого мовды лыбятся, – сообщил он мне.

Картер захохотал под аккомпанемент моих стонов.

Еще разок прижав к себе Гэвина, я опустила его на пол со словами:

– Беги к себе в комнату и отыщи ботиночки, хорошо? Мы вскоре собираемся навестить тетю Лиз и дядю Джима.

Сын издал радостный вопль, и его с кухни будто ветром сдуло.

Я подошла к Картеру и прильнула к нему, стоявшему опершись на столешницу. Он тут же обнял меня обеими руками и заметил:

– А тебе идет моя рубашка.

Я чмокнула его в подбородок и подняла на него взгляд:

– Мне еще больше идут твои тесные подштанники, – сказала я со смехом и задрала сзади полу рубашки, чтоб он посмотрел.

Он со вздохом покачал головой:

– Поверить не могу, что ты их отыскала. Боксерки на работе больно натирают, вот я и подумал, а не попробовать ли…

– Не волнуйся, – перебила я его, – уж я постараюсь, чтоб все узнали, что ты теперь носишь исподнее большого мальчика.

Я засмеялась и обвила его руками за шею. Он склонился и нежно меня поцеловал, втянув в рот мою верхнюю губу, отчего у меня разом свело пальцы на ногах.

– Где моя одежда? – спросила я между поцелуями.

– Футболка в мусорном баке. Ты ее вчера туда швырнула, когда мы приехали и ты увидела, что она вся в крови. Ты еще сказала, что никак не сможешь носить хоть что-то, напоминающее тебе, как ты чуть было не померла от ужасной травмы. Джинсы я успел с тебя снять прежде, чем ты отправила их туда же. Они сейчас в сушилке.

Я повела головой и вздохнула, а Картер покрепче прижал меня к себе, снова поцеловал в губы и вдруг неожиданно произнес:

– Переезжай ко мне.

Его губы прижимались к моим, а я открыла глаза, чтоб видеть его. Он так буравил меня своим взглядом, что никак нельзя было усомниться в том, что я услышала что-то не так.

– Я люблю тебя, – быстро продолжил он. – Я люблю Гэвина. Люблю просыпаться, зная, что вы оба в этом доме вместе со мной. Я не хочу пропустить, как он на моих глазах в первый раз завяжет шнурки на ботинках или напишет свое имя. Не хочу просыпаться по утрам и не видеть, как ты рядышком со мной пускаешь на подушку слюнки.

Засмеявшись, я шлепнула его по руке, и разговор наш сразу же пошел веселее.

– И потом мне нужна здесь женщина. Чтоб ходила босая и беременная по кухне и каждый вечер запекала мне курицу в тесте, – добавил он с улыбкой.

– Ну, тогда, мы, считай, никогда не встречались, если ты уготовил мне такую роль.

Мы стояли на кухне, обвив друг друга руками, подростковые подштанники Картера врезались мне в попу, и я понимала: счастливее я не была никогда в жизни.

– Согласна, – сказала я ему.

У него брови подскочили, и все лицо расплылось в широченной улыбке:

– Согласна? Правда? А я-то думал, что для надежности мне придется пойти на подкуп или вымогательство.

Я кивнула головой и рассмеялась:

– Да! Мы переедем к тебе, чтобы я могла следить, что за глупости ты несешь, и врезать тебе по почкам, когда ты еще раз предложишь мне ходить босой и беременной по кухне.

* * *

Несколько часов спустя мы с Лиз, сидя за кухонным столом, уже заканчивали нашу возню с бумагами. Джим с Картером сидели за тем же столом, но были увлечены беседой друг с другом, а Гэвин и восьмилетняя кузина Джима, Мелисса, играли.

В данный момент Гэвин смотрел кино в гостиной, зато Мелисса последние пятнадцать минут с какой-то немыслимой скоростью носилась взад-вперед по кухне, вопя во все горло. Мы с Картером частенько обменивались тайными взглядами, напоминая друг другу о разговоре, который вели в машине по пути сюда. Мы дали слово не делать Гэвину замечаний все время, пока будем находиться в доме Лиз и Джима. Пусть они сами последят за ним, а мы посмотрим, как у них получится. У меня-то хватало опыта наблюдений за тем, каковы ребята в качестве нянек и воспитателей, ведь они были моими лучшими друзьями, так что затеяно все было по большей части для Картера. Мне было доподлинно известно, что и Лиз, и Джим чудесно ладят с детьми, а Картер после сегодняшнего с охотой причислил бы их к списку попечителей Гэвина.

Удивительно, но нам вовсе и не пришлось следить, как себя ведет Гэвин. Вел он себя очень хорошо. Мелисса же, с другой стороны, снова напомнила мне о том, что некоторые звери на воле едят свой молодняк. Сорвиголова – жуть. После того как она в двадцать седьмой раз пронеслась по кухне, размахивая руками над головой и вопя что было мочи, Лиз наконец-то не выдержала. Голос ее был суров:

– Мелисса! Прекрати!

Маленькая сорвиголова и впрямь остановилась. На две секунды. Потом снова принялась за свое и помчалась из кухни, визжа так, будто у нее попка огнем горела. Она быстренько и загорится огнем, если дьяволенок не заткнется ко всем чертям.

– И это все, что ты намерена сделать? – спросила я.

– Нет, – ответила Лиз, отрывая взгляд от бумаг, которые подписывала. – В следующий раз, когда она побежит, я ей наподдам.

Мера никоим образом не общепринятая, только, по мне, вполне годилась. Сама-то я просто мечтала засунуть девчонке в штанишки римскую свечку, смоченную предварительно в жидкости для зажигалок.

– Да, Мелисса, похоже, немного… чересчур нервозна, – заметил Джиму Картер.

Джим согласно кивнул головой:

– Она – милый ребенок, но я способен выносить ее только в малых дозах. Как-то раз мы взяли ее с собой поужинать в ресторан, так она там такой кошмар устроила, что Лиз усадила ее в машину, пока мы ждали счет и расплачивались. Уже на полпути к дому сообразили, что девчонки в машине нет. – Он рассмеялся. – Лиз, ты помнишь? Умора!

Картер в ужасе посмотрел на меня, я же постаралась не встречаться с ним взглядом. Всю дорогу сюда я только и делала, что расписывала, как здорово Лиз с Джимом обращались с Гэвином и какие они прирожденные воспитатели. Оп-па. Я забыла про этот случай. В защиту ребят скажу: Мелисса – сущая сатана. Я бы тоже без нее укатила.

Мелисса совершала очередной пробег по кухне, и Лиз, верная своему слову, выставила ногу. Надоедливая третьеклассница растянулась на полу.

– И ЧТОБ НИКАКИХ ПРОВОЛОЧНЫХ ВЕШАЛОК! – проорала ей Лиз.

– Ты странная, – заявила Мелисса, поднявшись, и бегом пустилась из кухни вон.

– Отличная работа, Дорогая Мамочка, – бросила я Лиз.

– Лиз, когда у тебя собственные дети будут, ты как собираешься их к дисциплине приучать? – спросил Картер.

Я глянула на него со значением. Нам полагалось оставаться вне подозрений. А задавать вопросы в лоб, вроде прозвучавшего, явно означало выкинуть красный флаг.

– И-и, я в дисциплине несильна, – пожала плечами Лиз. – Если это забавно и никто не истекает кровью, повода для тревоги нет. Такая у меня философия.

Тут вошел Гэвин и приник головой к моему плечу.

– Мелисса мне сказала, что никому не разрешается быть рядом с ее нельзя-нельзя зоной. Что это значит? Мне она не нравится. Очень громкая. Я ей сказал, что моя мамочка не побоится шлепнуть ребенка, – признался он, вздыхая.

Мы услышали, как в соседней комнате завопила Мелисса и что-то загрохотало.

– Какого черта она там делает? – спросила Лиз.

– Кошка плохо себя ведет, – сказал в ответ Гэвин.

Кошка Лиз и Джима была хорошо известна как пушистый комочек бедствий, приносящий доверчивым людям разорение, когда те меньше всего ожидают такого. Однажды, когда я возилась с Гэвином на полу, она бог весть откуда взвилась в воздух и приземлилась прямо мне на спину так, что ее зубы и когти мне в кожу впились. Кошку эту я ненавидела, только Мелиссу, по-моему, я ненавидела еще больше. Оставалось надеяться, что кошка ставила девочку на место.

– Кошка вас царапала? – спросила я, высматривая на руках сына следы от когтей.

– Нет, она не хотела оставаться в чемодане, – пояснил Гэвин.

Все взрослые за столом молча переглянулись. В гостиной еще раз громко грохнуло, мы все вскочили и бегом бросились из кухни.

* * *

Убедившись, что Мелисса разом не перебросила себя в зону серийного убийцы, дав кошке задохнуться, мы отправились домой.

– На самом деле, это было не лучшая демонстрация их родительских умений, – попробовала объяснить я Картеру, когда мы отъехали от дома, где гостили.

– Слышь, Гэвин, – произнес Картер, глядя в зеркало водителя. – Какому новому слову научила тебя сегодня тетя Лиз?

– Дамская косточка, – произнес Гэвин, глядя в окно машины.

Картер глянул на меня со значением.

– Тетя Лиз сказала, что у тебя есть дамская косточка для папочки. Ты ему подарок купила? Я себе тоже хочу, – заканючил Гэвин.

У моего дома мы остановились: нам с Гэвином надо было забрать с собой кое-что, а потом поехали обратно к Картеру и уложили Гэвина на дневной сон. Картер в конце концов сдался и перестал уговаривать меня вычеркнуть из списка имена Лиз и Джима, стоило мне одно слово произнести.

Дрю.

Если уж я готова дать шанс этому дитяти-гиганту, то Картеру следует быть беспристрастным к моим друзьям. Во всяком случае, мы договорились подождать, пока пройдет завтрашнее открытие кондитерской, а потом сказать Гэвину, что мы переезжаем. Если сказать ему прямо сейчас, то он до самого переезда будет изводить нас поминутными расспросами, а не пора ли уже ехать. Мне совсем ни к чему подавлять в себе желание запереть его где-нибудь подальше, пока я занимаюсь кондитерской. Больше положенного одному человеку не снести.

* * *

После того как Гэвин поспал днем, за ним заехал отец Клэр, чтобы забрать к себе на ночь. Он проник прямо через входную дверь без стука и самостоятельно прошелся по всем комнатам. Посмотрев же все, что было на виду, он известил меня, дом «вполне подходящий». Странно, но это было самое приятное из всего сказанного им мне за время нашего знакомства, и я типа почувствовал: момент настал. Склонился к нему, чтоб обнять хорошенько, но он остановил, упершись мне ладонью в лоб.

– Тебе незачем делать это, сынок.

Я отступил и сочувственно глянул на него.

– Вьетнам, что ли? Вам все еще трудно сближаться с людьми? – спросил я.

– Нет. Я все еще не уверен, что ты не гей, а начни ты играть в лапанье задницы, будет по-настоящему неудобно, когда мне придется переломать тебе пальцы надвое.

Уже недалек день, когда я смогу объездить этого мужика, помяните мое слово.

Мы распрощались с Гэвином, а вскоре и Клэр отправилась в кондитерскую кое-что доделать в последнюю минуту перед завтрашним открытием.

Я предложил ей там и встретиться после того, как я приму душ и сделаю кое-какие дела. Клэр вручила мне запасной ключ от магазина, так что пару часов спустя я вошел через главный вход. На улице было уже темно, а я, осторожно пробираясь на кухню в глубине здания, свет нигде не включал.

Я услышал музыку и, обогнув угол и попав на кухню, увидел, как Клэр слизывает со среднего пальца топленый шоколад. Член мой все прибавлял резвости, пока я смотрел, как она крутит палец во рту и поводит телом в такт эротичным ритмам звучавшей песни.

Обогнув край стойки, за которой она работала, и встав за нею, я обхватил Клэр руками, уперев ладони в столешницу. Припав к ней всем телом, поднял одну руку вверх, отвел пряди волос с ее шеи и закинул их за плечо. Клэр продолжала работать, переворачивая шоколадные формы и выкладывая из них готовые изделия на полотенца так, чтобы ничего не сломалось. Ее тело покачивалось под музыку и частенько при этом терлось об меня. Когда же я припал губами к ее шее, движения Клэр сделались сбивчивыми.

– У тебя тут что, шоколадные члены и груди? – спросил я.

– Да, – простонала она: кончик моего языка уже принялся пробовать ее кожу на вкус. – Их на девичниках больше всего брали… ой… уммммм.

Я улыбнулся прямо ей в шею, когда она застонала, и снова поцеловал, на этот раз слегка скользнув по коже зубами. Я увидел, как у нее по телу побежали мурашки, услышал, как стало прерываться дыхание. Я же продолжал слегка втягивать губами кожу на ее шее, пока ей не надоело все внимание отдавать шоколадным формам. Уронив их на стойку, она припечатала свои ладони рядом с моими, опрокинув при этом чашу с растопленным шоколадом. Теплая жидкость выплеснулась ей на руку, сбежала с края стойки и растеклась лужицей на полу.

– Черт! – рассмеялась Клэр, отрывая руки от стойки и пытаясь стряхнуть с них хоть сколько-то шоколада. Она склонила голову, разглядывая лужицу на полу, а я, подавшись вперед, подхватил пряди волос и совсем убрал их с шеи, перекинув через другое плечо, теперь вся шея сзади была полностью открыта. Я ткнул пальцем в массу топленого шоколада на стойке, а потом провел им по ее шее, оставляя на коже цепочку шоколадных пятнышек.

– Ты мне случаем шоколадом волосы не вымазал? – растерянно спросила она.

Моя рука обвилась вокруг ее талии, я просунул ладонь под край футболки, пока не коснулся гладкой теп-лой кожи на животе. Мои губы двинулись вниз по шее Клэр, а одна рука скользнула прямо ей в брюки. Пальцы сами собой сразу проскочили в трусики и прошлись по треугольнику из завитков волос. Губы следовали, слегка посасывая кожу, мной же проторенной шоколадной тропкой на ее шее, а два пальца ушли в самый низ и плавно заскользили там.

– О, Боже мой, – тихо простонала она, когда мои пальцы заходили туда-сюда внутри нее, покрываясь ее влагой. – Забудь все, можешь мазать шоколадом где хочешь.

С ней было так хорошо, ничего лучше на свете и быть не могло. Я бы мог простоять вот так, лаская ее, всю ночь без устали.

Я покусывал и посасывал ее шею, не пропуская ни единого следа от шоколада, мною оставленного. Я с радостью обнаружил, что местечко сразу за линией волос сводит ее с ума. Всякий раз, когда мои зубы попадали на это место, она издавала стон и рывком подталкивала бедра мне на руку. Подняв свободную руку со стойки, я сунул ладонь ей под футболку, сбросив по дороге чашечку лифчика с ее груди. Накрыв ладонью всю эту грудь, я приподнял два пальца и стал водить ими вокруг ее соска. То же движение я повторял и второй своей рукой: два мои пальца кружили по ее исходящему жаром лону.

Ритмичные звуки музыки и ее нежные стоны заполняли помещение, и я того и гляди готов был через пару секунд извергнуть себе в штаны, просто слушая ее и чувствуя, как она распадается на части в моих руках. Я качнул бедрами, упираясь ей в зад, – и тут пришел мой черед издавать стоны. То, что у меня стало тверже твердого, уткнулось в ее мягкое, пальцы мне покрывала теплая ее влага, а кожа на ее шее на вкус была солоноватой и сладкой, как покрытые шоколадом крендельки, которые она пекла. Я уж было собрался сказать что-нибудь по-настоящему глупое, типа, мол, ты как инь для моего ян. Между прочим, если совсем честно, так оно и было. Больше всего я хотел, чтобы она была моей. Навсегда. Такая мысль должна была меня напугать. Будь это с любой другой женщиной, так, верно, и напугала бы. Только не с Клэр. Ничто, с ней связанное, меня не пугало. Кроме мысли потерять ее.

Движения ее бедер участились, и я поцелуями проложил дорожку к ее уху.

– Я тебя так сильно люблю, – прошептал я, скользнув рукой еще ниже и сунув пальцы прямо в ее тесный жар. Клэр застонала в голос, когда я стал пальцы одной руки вводить в нее и обратно, а пальцами другой терзать ее сосок.

Вдруг руки мои опустели: одна выскочила из скрещенья ног, а вторую сбросило с груди, когда Клэр резко повернулась лицом ко мне. Мы оба посмотрели на перед ее футболки, который был весь вымазан шоколадом с моих рук и тем, что пролился по стойке. Я смеялся до тех пор, пока она не поднесла обе свои руки к моим щекам и не отерла о них прилипший шоколад, размазав его по всему моему лицу.

– Тебя я люблю больше, чем шоколад, – сказала она с улыбкой.

Ее руки скользнули вниз, оставляя шоколадные бороздки на моей футболке, и принялись расстегивать мне брюки. Я глазом не успел моргнуть, как они упали мне до колен. Я потянулся к ее бедрам, но она оттолкнула мои руки.

– Нет нет нет. Теперь мой черед водить, – выговорила она с какой-то дьявольской улыбкой на губах.

Член мой подпрыгнул к животу, всем своим видом показывая, что он готов позабавиться. Когда она, облизнув губы, вперилась в него взглядом, я аж захныкал. Тут Клэр отвлеклась на мгновение и завозилась, шаря рукою у себя за спиной. Не успел я сказать ей, что сейчас не время устраивать уборку, как она поцеловала меня в губы, и я почувствовал, как что-то теплое и мокрое полилось на головку моего пениса. Клэр отпрянула, скользнула вниз по моему телу – и у меня челюсть отпала.

О, Иисусе милостивый, неужто… не собирается же она…

Зажав в ладони основание, она губами обхватила головку и втянула член в рот. Даже не знаю, что за бессвязные восклицания полились у меня изо рта, может, и попадались среди них какие залепухи, типа «балдеж» или «на́чисто», из рекламных роликов или комедий. Я склонился над ней и шлепнул ладонями по стойке, сплошь обрызгав себя шоколадом, когда Клэр принялась вылизывать все по кругу, не упуская ни единой капли растопленного шоколада, которым своими пальцами и обмазала меня, пока целовала.

Она слизывала шоколад с моего дружка. Мне чудилось, что я в каком-то порно – по-настоящему хорошем порно, с очень приличной музыкой и потрясающей сюжетной линией. Совсем не такой, как та жалкая поделка, где малый мажет себе конец арахисовым маслом и сует его собаке…

Губы ее ходили вокруг и по всей длине, втягивая в рот столько, сколько умещалось… и я забыл про лижущую чей-то конец собаку. Слава богу. Клэр вошла в неспешный ритм, поднимая и опуская голову, и всякий раз, доходя до верха, всасывала сильнее, прежде чем ринуться ртом обратно. Меня так и подмывало воздеть кулаки в воздух или зааплодировать Клэр, только это быстро обратило бы все в дурное порно.

Почувствовав, как мне шары стянуло, я подхватил Клэр под руки и притянул ее к себе. Быть у нее во рту – блаженное чувство, только прямо сейчас мне было просто необходимо войти в нее. Ухвативши пояс ее брюк вместе с нижним бельем, я стянул их настолько низко, чтобы она смогла высвободить из них ногу.

Подняв Клэр, я усадил ее на край стойки, сдвинув немного в сторонку, чтоб она на шоколад не попала. Раздвинул ей ноги, чтобы оказаться между них. Обе ладони ее заведенных назад рук попали в шоколадную лужу, я держал Клэр за талию, когда она заскользила вниз. Вымазанной ладонью она уперлась мне в плечо, оставив полный набор шоколадных отпечатков пальцев, что вызвало хохот у нас обоих. Покрытый шоколадом палец другой руки она поднесла ко рту и покрыла всю нижнюю губу его сахаристой влажностью.

О, Иисусе милостивый, неужто где-то звучит порномузыка? Я что, играю главную роль в кино «Петушки на шоколадной фабрике» или «Шоколад тает у женщины внутри, а не в руке»?

Я налетел и стал целовать ее, всосав ее губу в рот и языком жадно слизывая с нее шоколад. Когда я слизал весь, она протолкнула свой язык поверх моего и крутанула им у меня во рту. Я ощущал вкус Клэр и шоколада, и в этот момент мне, как ребенку, хотелось плакать, потому как… вот она, мечта пяти последних лет моей жизни, прямо передо мной. Я подхватил Клэр под обе коленки и обернул ее ноги себе вокруг пояса, руки мои прошлись по ее ляжкам и обхватили попу. Я втянул ее язык себе в рот и подтянул ее поближе к краю стойки, упершись своим твердым в ее влажный жар.

Она руками обхватила меня за плечи, и я выгнулся, медленно входя в нее до тех пор, пока мои ягодицы не сошлись с ее. Наши губы не отрывались друг от друга ни на миг, пока я держался в самой ее глубине и поводил бедрами, будто втираясь в нее. Она что-то лепетала мне в рот и крепче вжималась в меня, создавая трение именно там, где ей было надо. Ноги ее еще крепче обвили мои бедра, а я просто впился руками в ее попку, резче и быстрее качая ее на себе. Убийственно хотелось двигаться, входить в тесно обжимавший меня жар и выходить из него, только я знал: ей нравится то, что я делаю, а ничего другого и не требовалось.

Поцелуям нашим не было конца, я почувствовал, как в ней все напряглось. Бедра ее задвигались быстрее, ногти впились мне в плечи, а я все жался к ней, крутя бедрами и подталкивая к забытью.

Когда она кончила, я еще крепче впился ей в губы, глотая ее крики. Она погрузила пальцы в мои волосы, а мне и дела было мало, что вечером придется вымывать из них шоколад. Сняв одну руку с ее попы, я уперся ею в стойку для лучшей опоры и вышел из нее почти на всю длину, а потом резко всадил обратно… звезды вспыхивали, рассыпаясь, за моими закрытыми глазами, таких ощущений, чтоб меня всего пронизывало, я еще не знавал…

Стоны Клэр, проклятья, срывавшиеся с ее языка, заставляли меня двигаться быстрее и сильнее. И слава богу, потому что теперь уже я никак не мог быть нежным. Все во мне требовало: отдрючь ее на стойке кухни. Ясно и просто.

Моя свободная рука выскользнула из-под ее коленки, и ее нога повисла на сгибе моего локтя. Я поднял ее ногу повыше и пропихнул так глубоко в нее, что мы оба застонали. Толчки мои были сильны и быстры, бедра взлетали и падали со скоростью молний. Воздух был напоен запахом шоколада, ее жаркая влага укутывала меня, когда я насосом ходил взад-вперед, тела наши звучно впечатывались одно в другое, и мой оргазм потащился во мне тяжеловесным поездом. Я успел продержаться еще несколько мгновений, выкрикивая ее имя, потом пошло извержение, но насос мой продолжал работать, не замедляя ход. Исступление зрело во мне и вырвалось наружу так, как, клянусь, не было никогда. Я вжался в нее еще один, последний раз и замер, пока охватившая меня дрожь не пропала вовсе.

Я ткнулся в нее лбом, и мы расслабленно застыли, пытаясь выровнять дыхание. Рука моя выскользнула из-под ее ноги, и та бессильно повисла у меня на боку. Я чувствовал, как часть меня пульсирует в ее лоне, и, обхватив Клэр руками, крепко прижал к себе ее тело.

Несколько минут мы простояли так, пока, наконец, я вновь не обрел способность говорить.

– Честное слово, я готов полюбить этот твой шоколадный бизнес, если вот так мы станем проводить наши вечера.

Клэр рассмеялась и огляделась:

– Похоже, что тут шоколадная бомба разорвалась.

Шоколад был повсюду – и в наших волосах, и на лице, и на руках, наши футболки были сплошь вымазаны им. Глянув вниз, я увидел шоколадные отпечатки пальцев на бедрах Клэр, а та половинка ее трусов, что свисала с нее, вся пропиталась шоколадом, все еще капавшим с края стойки. Пыл недавнего соития настолько охватил нас, мы так хохотали над учиненным разором, что не услышали, как открылась дверь из магазина Лиз.

– СЮРПРИЗ! – завопили сразу несколько голосов, и мы обалдело уставились на дверь.

– От, господи ты мой гребаный, ну, и что вы мне устроили? – завопила Лиз, отпрянув и едва не выронив торт, который держала в руках.

– О, Иисусе, глаза мои. ГЛАЗА МОИ! – возопил Джим, закрывая обеими ладонями лицо и отворачиваясь.

– А это и есть шоколадные бобосы? – спросил Дрю, подойдя к нам, схватил со стойки одну шоколадину и отправил ее в рот.

Мой член, уже совсем поникший, все еще оставался в Клэр. Вот опять: недавно этот проклятый палец застрял в ней, теперь… похоже, снова-здоро́во. Что же не так в моей жизни?

– Извините, опоздала! Клэр, как вам сюрприз? – поинтересовалась Дженни, прокладывая себе путь сквозь заслон из Лиз с Джимом, и внезапно застыла на месте, когда увидела, в каком мы положении. На стойке. У обоих голые задницы торчат, в шоколаде перемазанные.

– Эй, слышь, у Клэр к заднице бобосы с пенисами пристали! – веселился Дрю.

Вот и объяснение: то-то, чувствую, у нее на попке нашлепки какие-то странные. Я даже было заволновался на минутку, уж не чирьи ли у нее или с кожей какая фигня, о которой я не знаю.

– Уповаю на Господа, чтоб стойку эту вы выбелили, – съязвила Лиз.

– И глаза мои тоже, – пробормотал Джим, все еще стоя к нам спиной.

Клэр даже не шелохнулась и ни слова не вымолвила, меня едва не потянуло на то, чтоб палец своей ей под нос приложить, проверить, дышит ли она вообще.

– Мы хотели вам сюрприз устроить с тортом «Счастливого открытия кондитерской», но, похоже, вы, ребят, начали праздновать без нас, – рассмеялась Дженни. – Дрю, а мы почему до сих пор с шоколадом не позабавились? Этот пробел надо усрåнить.

– Устранить, детка. Устранить, – поправил ее Дрю, схватил со стойки еще одну шоколадную бобосину, лежавшую совсем неподалеку от попки Клэр, и съел ее.

Какого хрена они все еще толкутся на кухне?

– Я принесла вам образчик своего нового съедобного лосьона. У него привкус торта «Муравейник». Я полагала, что вы с малышом Картером могли бы придать ему пикантности, играя в грязную затейницу и простодушного деревенщину, – сказала Лиз и поставила на стойку флакон с лосьоном. – По-видимому, лучше б я принесла покрывало какое-нибудь иль занавеску.

– Как я полагаю, вы с Джимом уже опробовали ваш муравейниковый лосьон, верно? Хочешь выставить себя похабным клоунским вагоном с миллионом карликов, стаями вылетающими из твоего укромного местечка? – язвительно выпалила Клэр.

– Говорит и показывает Би-би-эс, Радиовещательная Сеть Батлера, мы ведем прямой репортаж из кондитерского отделения «Соблазна и сладостей», нового коммерческого предприятия, открывающегося завтра в самом центре нашего города.

Женщина в деловом костюме, неожиданно вошедшая в дверь, держала в руке микрофон, за нею следовал мужчина с камерой. Громадный софит, укрепленный на камере, ослепил нас, и все принялись вопить, но не раньше, чем мы расслышали слова: «Мы ведем прямой репортаж…»

Это сон. Это непременно не что иное, как, мать его страшный сон.

Женщина с невероятно тщательно уложенными пышными волосами замерла на ходу, увидев мою вымазанную шоколадом задницу. Ее вскрик: «Едрит твою мать!», – тут же долетел на радиоволнах до нескольких тысяч гостиных Батлера.

Спасибо оператору: малый сразу усек, что за представление перед ним, а потому среагировал быстрее пышноволосой ведущей. Он мигом совершил поворот кругом, врезав камерой Джиму по башке, тут же отпрянул назад и, поскользнувшись на пролитом топленом шоколаде, грохнулся спиною на пол.

* * *

«Сукин сын, больно же!» – Было слышно, как кричит невидимый в камеру Джим, когда картинка на телеэкране вдруг прыгнула, показывая потолок, а из динамиков донеслось громкое «уу-ухх», обозначившее момент, когда оператор приземлился на задницу.

Лиз свалилась с дивана и корчилась на полу в приступе хохота. Джим сумел удержаться на диване, зато согнулся пополам, держась руками за живот, и хохотал в одном с Лиз ритме.

Что оставалось делать нам с Клэр? Вот и пялились мы, потрясенные, на повтор вчерашнего репортажа, который Лиз исхитрилась записать на цифровую камеру. После кухонного фиаско и множества извинений от сотрудников Би-би-эс за то, что им показалось забавным заснять неоговоренное интервью, мы вернулись к Лиз и Джиму в дом, чтобы привести себя в порядок и проверить, а вдруг каким-то чудом во всей округе повырубало кабели.

С этим не повезло. Никак.

– Уууууу, – восторженно завыл Дрю, вскакивая со своего места на полу и пуская телевизор на полную громкость. – А вот и я на сцене!

В кадре неожиданно мелькнуло лицо Дрю, склонившегося над оператором. Фоном для него служил потолок кухни.

– Забегайте завтра на грандиозное открытие в «Соблазн и сладости» и отведайте шоколадки Клэр. Ничего вкуснее нет! – проговорил он с улыбкой и откусил от шоколадного шарика, который держал в руке.

Камера повернула в сторону, где стояла ошарашенная ведущая, за ее спиной Лиз с Дженни нервно махали на камеру руками, а в сторонке стоял Джим и, потирая голову, бормотал: «Охереть, до чего больно».

– Б-б-быстро обратно в студию, Сэм, – произнесла, заикаясь, ведущая, не сводившая с камеры широко раскрытых, немигающих глаз.

Картинку тут же перебросили в студию, где сразу пошел разговор о погоде.

– Что ж, хорошая новость в том, что оператор сумел противостоять соблазну продемонстрировать всему Батлеру эксклюзивный материал, как вы, ребят, дегустировали шоколад без использования рук и ног, а двигая другими, гораздо более интересными публике частями тела, – заметила все еще лежавшая на полу Лиз.

– Ну, если это хорошая новость, то какова, черт побери, плохая? – спросила Клэр.

– Такая, что Дрю теперь – рекламное лицо фирмы «Соблазн и сладости», – рассмеялась Лиз.

Мы все обратили взгляды на Дрю, который снял пушинку со своей футболки, той самой, что демонстрировалась в кадре самым крупным планом.

Я так полагаю, существуют вещи и похуже, какими могло бы ославиться предприятие «Соблазн и сладости», чем какая-то футболка с надписью: «А вы Майка Ханта видели?»

 

21. Достало на месте топтаться, и силы убывают улыбаться

Удивительно, но наше грязное белье или, следовало бы сказать, грязная кухня и брань в эфире никого не отвратили от присутствия на сегодняшнем грандиозном открытии «Соблазна и сладостей». Только если еще хоть кто-то спросит меня, здесь ли уже мистер Хант, я тому дам по почкам.

Картер, Гэвин, Лиз, Джим и я приехали в магазин за несколько часов до открытия, чтобы управиться с мелочами, всегда появляющимися в последние минуты, и все подготовить. По счастью, сегодняшнее открытие не требовало шоколадных бобосов и пенисов. Дрю вчера вечером съел все, какие не пристали к моей заднице. Кстати говоря, он вполне мог заодно и эти съесть. Помнится, он что-то говорил про «Правило пяти секунд на попе», которое не следует путать с изнаначальным «Правилом пяти секунд», вступающим в действие, когда вы роняете еду на пол. Я перестала его замечать, когда он сказал Картеру: «Лучше бы ее задницу так отчистить, чтоб в ней свое лицо видеть!»

К великому нашему удивлению, на подходе к магазину выстроилась очередь из ожидавших, когда мы откроемся.

Неужели происходившее и впрямь было моей жизнью? Как я дошла до такого? Всего несколько месяцев назад я была матерью-одиночкой, жившей безо всякой пользы для общества, без каких бы то ни было романтических перспектив на будущее да к тому же застрявшей в тупике работы барменшей. И вот я открываю бизнес, занимаясь каждый божий день тем, что больше всего по сердцу, и я нашла любовь своей жизни, который оказался лучшим в мире отцом для нашего сына.

Ах, да, и который регулярно подвергает меня испытаниям, почти каждодневно. Нельзя забыть о такой лакомой подробности, потому как она, наверное, самая важная. Думаю, если б моя пещерка чуть подольше дожидалась хоть какой-то популярности, она бы попросту очнулась ото сна, выбралась бы из моих трусов и отыскала б себе более подходящую пару ног, меж которыми угнездиться. А я бы превратилась в женщину-фальшивку: стоило бы мне ноги развести, так видок был бы, как у Барби с ее пластиковой пипкой безо всякой дырки. По крайности, Кен ничего не терял в том, чтоб ей палку кинуть: беднягу парочкой белых лосин снабдили, зато никакой выпуклости в пахе. Наверное, поэтому я, когда была поменьше, всегда устраивала им суходрочку. Собственно, на большее они были и не способны.

Уже прошло два часа с открытия кондитерской, а народ из нее еще не разошелся. Мы с Лиз оставили дверь, соединявшую обе части нашего предприятия открытой, чтобы покупатели могли свободно ходить туда-сюда. Мне было немного любопытно, как добропорядочные жители Батлера отнесутся к тому, что в самом центре города расположился магазин секс-игрушек, однако я была приятно удивлена, убедившись, как много в этом городе греховодников. Лиз намеревалась воскресить сексуальную жизнь всех и каждого в городке – по одному фаллосу за раз.

Витрину своего магазина она свела к минимуму, выставив по большей части дамское белье, мази и кремы, лосьоны для массажа и прочее из категории «детям без родителей не разрешается», что никак не отпугнет проходящих рядом. На стойке же она держала каталог с картинками всего прочего, что хранилось в магазинных кладовых. Вам оставалось только ткнуть пальчиком в нужный вам товар, и Лиз отправлялась в кладовку и выносила его уложенным в небольшой черный пакет, так что никто и понятия не имел, что вы приобрели.

Мой отец воспринял магазин Лиз с тем энтузиазмом, какого я от него и ожидала: он прошел через смежную дверь и остолбенел на ходу, дойдя до середины вешалки с подвязками и корсетами. Оглядевшись, отец весело возвестил: «Ххаа», – и зашагал обратно на мою половину.

Гэвин, естественно, придавался кондитерской жизни. Он ходил повсюду, раздавая образцы продукции под девизом «Один вам – шесть мне». Уже к полудню он до того насахарился, что к концу дня мне пришлось бы его с потолка соскребывать.

Я стояла за кассой, рассчитываясь с покупательницей за заказ на выпечку, когда заметила, что Картер беседует у витрины с каким-то малым, державшим на руках маленького мальчика. Малый рассказывал что-то, чему они с Картером оба смеялись. Стоял он ко мне спиной, так что я и понятия не имела, кто он такой, но что-то в его облике было знакомо. Поблагодарив покупательницу и вручив ей рекламку, я подошла к Картеру.

Картер, заметив, что я иду к нему, заулыбался.

– А вот и моя девушка, – произнес он, поднимая руку и тем приглашая прижаться к нему сбоку.

На этих словах Картера малый повернулся, и, когда мы увидели друг друга, то не уверена, кто из нас поразился больше.

– Ой, боже мой, Макс?

– Клэр? – проронил он в ответ, удивившись не меньше меня.

Картер, явно озадаченный, переводил взгляд с него на меня и обратно.

– Вы что, знаете друг друга? – спросил он.

– Э-э, да. Но важнее, откуда ты-то его знаешь? – спросила я.

Стало так неловко, что в тот момент мне типа захотелось, чтоб какой ни есть метеор рухнул на улице. В тот момент мне понадобился полнейший хаос, чтоб отвлечь всех от бредовой ситуации.

– Мы с Максом в библиотеке познакомились, когда я как-то днем Гэвина туда отвозил, чтоб ты на работу пойти смогла, помнишь? Он поделился со мной кое-какими радостями отцовства, – со смехом сообщил Картер.

Во время всего разговора Макс глаз с меня не сводил, и я нервно рассмеялась. Не думала, что все это добром кончится. Совсем.

– Ну, так и все же, вы-то откуда друг друга знаете? – повторил вопрос Картер.

Я посмотрела на него и постаралась взглядом передать, что это покажется и впрямь странным и впрямь скоро. Картер намека не понял и продолжал выжидающе смотреть на меня.

– Алло! Земля вызывает Клэр, – заговорил, смеясь, Картер. – Что у вас с лицом?

Я вздохнула, соображая, что вполне могла бы покончить с этим.

– Картер, это – Макс, – выговорила я, выгнув брови в надежде, что он поймет.

А он только засмеялся да головой тряхнул:

– Ну да. Это мы только что установили. С тобой все в порядке? – спросил он и потянулся ко мне.

– Картер. Это. Тот. Самый. МАКС, – выговорила я снова, сопроводив для усиления имя Макса широкой деланной улыбкой.

Картер глядел на меня так, будто я умом тронулась, еще целых три и две десятых секунды, когда его наконец-то озарило. Нет, в самом деле, скольких, едрена-печь, Максов он знавал? Имечко, это тебе не Джон или Майк, он вполне мог подумать, что это кто-то другой. А того звали Макс, ети его мать. И чего это, как только они встретились, в сознании у Картера красный флажок не упал? Зато сейчас точно падает. Голова переводившего взгляд с Макса на меня Картера задергалась с такой быстротой, что едва не казалось, будто он трясет ею, говоря «нет». А может, и говорил. Может, мозг у него перенапрягся и верещал: «Неееееееееееет! Не стыкуется!»

– Вы – Макс? – спросил он.

Макс лишь кивнул, наконец отведя взгляд от меня и переводя его на извивавшегося на руках сына.

– Ты – Макс, – подвел итог Картер.

Я издала неловкий смешок и выговорила сквозь смех и стиснутые зубы:

– По-моему, это мы уже выяснили, милый.

Откроем дорогу безумию.

Картер принялся тихо посмеиваться.

Я закрыла глаза, не желая стать свидетельницей того, что, несомненно, должно было последовать. Ну с какого хрена я считала, что нужно делиться всеми подробностями этой истории? Зачем?

– Два качка! – как-то радостно воскликнул Картер и рассмеялся еще громче.

А Макс, судя по выражению лица, был совершенно сбит с толку.

Потом Картер поднял руку и указал на него вытянутым пальцем (продолжая смеяться, могу добавить):

– Так ты и есть тот самый болван!

– О, Иисусе, – вырвалось у меня.

– Что? – спросил Макс.

Картер лыбился, как чокнутый.

– Ничего, – сказала я Максу. – Не обращай внимания.

– Где ее трусики? – задал вопрос Картер, вдруг сделавшийся серьезным.

Сын Макса задергал ножками, пытаясь спуститься. Макс подтянул его повыше и, улыбнувшись, глянул на меня:

– Ладно, я лучше пойду. Приятно было снова повидаться с тобой, Клэр. Успехов тебе с кондитерской, – проговорил он, двигаясь к двери, и, дойдя, открыл ее спиной.

– Мог бы сказать это еще ДВА раза, – рассмеялся Картер.

Я хлопнула его по руке как раз, когда Макс взмахнул рукой.

Картер прощально поднял руку и неистово замахал ею, как мальчишка, смотрящий на военный парад или красочное шествие.

– Приходи еще! – кричал Картер Максу, который уже вышел за дверь и ступил на дорожку. – Клэр нравится, когда люди остаются больше чем на ДВЕ секунды.

Наконец Макс скрылся из виду, и Картер повернул ко мне лицо, с которого все еще не сходила улыбка.

– Ну, что? – спросил он, перехватив мой взгляд.

– Когда будешь готов начать вести себя как взрослый, дай мне знать, – сказала я и пошла от него.

– Взрослые, они ведь маленькие, да? – прокричал он мне вслед.

Я покачала головой, держа путь к кассе. Тут как раз с половины Лиз вышел мой отец с крепко зажатым в руке черным пакетом.

О, Иисусе милостивый, у меня мозги сегодня больше не выдержат никакого сумасбродства.

Мы остановились друг перед другом, и отец попытался спрятать пакет за спину.

– Пап, ты что, у Лиз в магазине что-то купил? – спросила я, слегка заводясь.

Какая, едрена-печь, хреновина ему там понадобилась? КАКАЯ?! О, боже, где Джим? Мне необходим его просветленный взор.

– Ну, так свидание у меня вечером, – сообщил он как бы между прочим.

– Так возьми ей шоколадок каких-нибудь! Или коробку печенья. Уверена, что товары в том магазине не годятся для первого свидания, – уже паникуя, сказала я.

В данный момент в этом пакете могла быть ароматизированная мазь. Или петушиное колечко. Или подвязка. От, етит твою мать, Иисусе милостивый, а что, если мой отец так долго с женщинами не знался, что теперь переметнулся в другой лагерь? Ничего не имею против геев-мужиков. Обожаю мужиков-геев. В колледже у меня был приятель, гей, так до сих пор жалею, что не общаюсь с ним. Ему нравилось демонстрировать мне свои поразительные способности гей-радара, позволявшие запеленговать всякого мужчину-гея в радиусе двух миль. Что бы он сказал, окажись здесь прямо сейчас? «О, Клэр, этот мужик больший гей, чем Ричард Симмонс, доводящий по телеку до изнеможения праздное старичье».

Когда я на прошлой неделе возила Гэвина в библиотеку, то видела там в детском разделе книжку с названием «Папин сосед по комнате». Съездить туда еще раз и взять эту книжку? Может, купить себе экземплярчик, чтоб было на что сослаться в будущем? Еще там была книжки под названием «Мне жаль, что папочка так сильно напивается» и «Мне больно, когда я какаю».

Что, блин, стряслось с литературой для детей с тех пор, как я была маленькой?

Я знала: что бы ни случилось, своего отца я буду любить. Это – факт. Можно было бы и мой любимый фильм процитировать, но зачем? Факт, отец важнее.

Так что я до самой смерти буду любить своего бесшабашного отца. Э-э, пусть даже и отца-гея.

Мне нужно выпить.

– Не ходите носы повеся, мистер Хант уже здеся! – продекламировал Дрю, входя в дверь и держа за руку Дженни. У моего отца брови на лоб поползли, когда он прочел на футболке Дрю: «Жизнь хороша, когда она готова».

– Приветствую, мистер Эм., куда путь держим? – спросил Дрю, подходя и пожимая отцу руку.

Путь держим чуть левее авеню Переса Хилтона.

– Уууууу, только посмотрите, вы уже и товар подобрали, – заметил Дрю, поощрительно похлопывая отца по спине и с улыбкой указывая на черный пакет, который папка по-прежнему крепко сжимал в руках.

– Клэр, кондитерская выглядит классно! – восхищенно присвистнула Дженни, приобняв меня и чмокнув в щеку.

– Спасибо, у моего отца сосед по комнате есть, – сболтнула я.

Все трое молча смотрели на меня.

– Мамочка, можно мне еще печенье? – спросил подбежавший Гэвин, врезаясь мне в ногу.

– Нет, больше никакого печенья. Ты уже съел шоколадное печенье. Этого для тебя явно мало, и тебе хочется попробовать что-то другое. Готова спорить, что тебе хочется попробовать печенье на арахисовом масле. Арахисовые печенья – это совсем не то же, что шоколадные печенья. Полагаю, шоколадное печенье тебе попросту больше не нравятся, ведь так? В один прекрасный день ты проснулся и решил, что тебе хочется съесть печенье, совсем не такое, как то, которое тебе нравилось с самого рождения. В твоем возрасте ты просто еще не можешь решить, что хочешь другое печенье. Так не получается. Ты выбираешь печенье – и его держишься!

Гэвин смотрел на меня, явно ничего не понимая. Его бедный четырехлетний мозг, наверное, того и гляди лопнет.

– Хорошо, тогда можно мне шоколадный леденец на палочке? – простодушно попросил он.

Я отлично осознавала, что никто не шевелится, все стоят и смотрят на меня, словно ко мне нервный срыв подобрался. Может, и подобрался. У меня отец-гей, мне позволительно с ума сбрендить.

– Мам, слышь, – с улыбкой заговорил Гэвин, – представляешь, вчера вечером папка целовал кой-кого.

О, Боже, вот оно. Кто это был? Билл из хозяйственного? Том из угловой кофейной лавки? Кому предстоит стать моим отчимом-тестем-дядей-другом?

– Гэвин, это следовало держать в секрете, – неловко усмехнулся отец.

Ха-ха – до чего забавная история. У моего отца есть секрет с Гэвином. Ну, не прелесть ли? Не прелесть ли, едрена-печь?! Мне нравится, моего сына совсем не расстроило, что у него на глазах целовались двое мужчин. Это дает великую надежду на будущее нашей страны. И все же мне не понравится, что он совсем не расстраивается, когда у него на глазах его дедушка взасос целует какого-нибудь пижона!

– Ах-ха-ха, секрет! – истерически расхохоталась я. – Полагаю, кот выпущен из мешка, а, пап? Или мне следует сказать – из чулана? Фу-у-у, до чего ж здесь жарко, а? – несла я, обмахивая лицо рукой.

Тогда-то и подошел Картер, оставивший свой пост у входной двери, где он приветствовал покупателей. Он, должно быть, через весь магазин заметил, сколько безумия в моих глазах, и понял, насколько всерьез я сбрендила. Хуже этого со мной было всего один раз. Еще в школе я как-то слопала печенье с травкой, а потом смотрела «Волшебник из страны Оз», слушая пинк-флойдовский альбом «Стена», хотя всякому знающему себе истинную цену (в золоте) курильщику травки известно, что слушать полагалось «Темную сторону Луны», и я заревела, потому как Тото смотрел на меня как-то странно, а когда он залаял, то я в этом лае услышала: «Эй вы, в проходах стоящие! Обрыдло на месте топтаться, и силы убывают улыбаться? Вы меня слышите?» – и я слышала его на все сто, так что мне тоже стало обрыдло на месте топтаться, потянуло рвануть куда подальше. Я три часа проревела, убеждая всех и каждого, что печенье – зло и оно убьет меня во сне.

Не вяжитесь с наркотиками.

– Клэр, ты в порядке? – спросил Картер, взяв Гэвина на руки, чтобы встать со мною рядом.

– В суперском! – заверещала я, лыбясь во весь рот. – Никогда в жизни мне лучше не было! Сегодня – лучший день всей моей жизни. Надо всем нам пойти куда-нибудь и покурить травку.

Что за чертовщину я изо рта выплевала?

– Джордж, вы чек забыли, – сказала Лиз, входя со своей половины с бумажкой в руке. – Сью пеньюар непременно понравится, уверяю вас. Шелк такой нежный, а персиковый цвет будет потрясающе оттенять цвет ее кожи, – добавила она, подойдя к отцу и протягивая ему чек.

Погодите, что такое? Сью? В Батлере есть мужик, которого зовут Сью? Почему я этого не знала?

Отец зарделся и бросил на меня быстрый взгляд.

– Уф, ага. Спасибо, Лиз. Уверен, он ей придется по душе.

Ей! Сью – это она. Она, Сью эта женского рода.

– Она же она! – возгласила я.

Рука Картера, на которой не сидел Гэвин, обняла меня за талию, удерживая на ногах. Уверена, он понял, что я в любую минуту готова совсем сломаться, а может, и грохнуться лицом об пол, даже не попытавшись смягчить удар выставленными руками, как делают некоторые из этих кретинов в «Тош. О».

У меня в ушах даже звучит голос Тоша: «О’кей, давайте-ка снова посмотрим эти кадры в замедленном движении. Вот, смотрите, как она просто валится вперед, не пытаясь выставить руки, а потом – БАХ! Прямо лицом! Вау, до чего ж это больно-то, должно быть!»

– Мне б, наверное, тебе про это пораньше рассказать надо было, Клэр. Я вроде как встречаюсь с Сью Заммонд. Ну, знаешь, женщина, у которой бюро путешествий на Шорт-авеню? Вот, ну да. Я с ней встречаюсь, – выговорил мой отец, переминаясь с ноги на ногу.

– Всего вам доброго, Джордж, – пожелал ему Картер, когда я, поздравляя, быстренько обняла отца. Мой отец всерьез ни с кем не встречался с тех пор, как ушла мать. Судя по выражению его лица, я бы сказала, что дела со Сью будут продвигаться именно к серьезному, и я радовалась за него.

Картер, Джордж и Дрю отошли к передней стойке обслужить немногочисленных покупателей, а мы с девчонками стояли сзади и любовались.

– Я такая влюбленная в Дрю, – вздохнула вдруг Дженни. – Просто смотреть на него не могу, не думая, какое же еритичное у него лицо.

– Господи, Дженни! Это уж через край, – вскинулась Лиз.

Я же спросила, стараясь не заморачиваться над сочетанием слов «Дрю» и «эротичное лицо» в одном предложении:

– Так вы, ребят, на серьез нацелились?

Дженни кивнула и улыбнулась. Потом радостно сообщила:

– Мы – да! На следующей неделе он берет меня с собой в Чикаго знакомить со своими родителями. Я так волнуюсь! Ни разу не была в этом Городе Врунов.

Лиз уже рот раскрыла, но я прикрыла его ладошкой:

– Не надо. Просто… не надо, – сказала я ей.

Дрю подошел к Дженни сзади, обнял руками за талию и, нагнувшись, чмокнул в щечку.

– Прошу меня простить, я все думал, нет ли у тебя какого местечка укрыть мой торчило?

Дженни захихикала, а у Лиз рот захлопнулся сам собой.

Крепко держа Дженни в объятии, Дрю спросил:

– Лиз, так как, вы с Джимом уже определились с днем свадьбы?

– Фактически определились. Так что вам всем, ребят, следующую пару месяцев лучше распахнуть свои календари пошире, – сказала Лиз и принялась перечислять, загибая пальцы: – Предстоят встречи, обсуждения, приглашения и примерки. Ой, Клэр, и еще: мы хотим, чтобы Гэвин поднес нам кольца.

Я взглянула на нее как на помешанную:

– Тебе с моим сыном сталкиваться никогда не доводилось?

В ответ Лиз просто рассмеялась.

Бедная, сбитая с толку Лиз! Ничего, скоро она узнает. Например, когда она будет стоять у церковного алтаря в самый важный день в своей жизни, а мой сын со всех ног понесется по проходу, запустит подушечкой прямо в голову ее бабушке и обзовет дядю Джима грязной мошонкой.

– Лиз, а как ты отнесешься к растительности на лице во время свадьбы? – совершенно серьезно поинтересовался Дрю, пробегая пальцами по подбородку.

– Дрю, даже не думай явиться ко мне на свадьбу с чахлым кустиком под нижней губой. Никакие козлы-засранцы не допускаются, – ответила Лиз.

И перенесла свое внимание на меня:

– Кстати, о будущем, что дальше для Клэр с Картером?

«Что дальше»? Лучше спросить, чего дальше не будет? Итак, многое менялось. Иисусе, столько всего УЖЕ изменилось.

Я смотрела, как ко мне шел Картер, держа Гэвина на руках, щекоча его, отчего малыш, повизгивая, заливался смехом. Сделала глубокий вдох-выдох и успокоилась. Здесь, в этой самой комнате, в моей кондитерской, собрались все, кого я любила, радостные и здоровые. Подойдя ко мне, Картер притянул меня к себе за талию, словно напомнив: что бы со мной ни случилось, переживать это я буду не одна. У меня есть друзья, есть семья, и у меня есть Картер.

На следующей неделе я выставляла свой дом на продажу. От этого голова слегка шла кругом. В этом доме я стала матерью. В этом доме я научилась любить другое человеческое существо больше собственной жизни. Однако пора было сказать этому «прощай» и перебраться к большему и лучшему. Еще несколько месяцев, и мы вместе начнем наше будущее и вместе будем управляться со всем, что ни уготовит нам жизнь. Я понимала: будут у нас и тяжелые времена. Понимала, что ко многому еще предстоит приспособиться, пока мы будем постигать, как нам жить друг с другом, но понимала и то, что мы ничего-ничего не пожалеем, чтобы у нас получилось.

На студенческой пирушке я повстречала парня, победила его в пиво-понге и позволила ему забрать мою невинность, в обмен на что получила от него ребенка. Обмен несправедливый, только я от него не отказалась бы ни за что на свете.

Повернувшись к Картеру, я обеими руками обхватила его за пояс и, привстав на цыпочки, поцеловала Гэвина в щеку. А в это время наши друзья, стоявшие позади, о чем-то болтали с моим отцом.

– Слышь, Гэвин, знаешь что? Мы с папой хотим тебе о чем-то сказать.

Картер опустил на меня удивленный взгляд. Мы договорились подождать немного, прежде чем сообщать Гэвину, только я больше держать это в себе не могла. И мне без разницы, если он станет меня доводить до безумия, расспрашивая, не пора ли уже. Я была счастлива и взволнована и хотела, чтобы мой маленький человек тоже это почувствовал.

Я помедлила, дожидаясь, пока Картер даст мне добро, чтобы продолжить. Одними губами, беззвучно, сказала ему: «Я тебя люблю», – и постаралась не расплакаться. В этом мужчине было все, о чем я только мечтала, и еще больше. И он весь был мой.

Картер согласно склонил голову и одними губами послал мне в ответ: «Я тебя люблю».

Протянув руку, я отвела волосы со лба Гэвина, погладила пальцами по щекам с милыми ямочками.

– Мы скоро продадим наш дом, и потом мы с тобой будем жить в доме у папы вместе с ним, – разъяснила я.

Гэвин несколько минут не сводил с меня глаз, потом перевел взгляд на Картера.

– По правде? – спросил он.

Картер кивнул:

– По правде, дружище.

Гэвин опять посмотрел на меня, улыбнулся и раскрыл рот, видимо, чтобы известить нас, насколько он счастлив.

– ЕЛКИ-ПАЛКИ!