Правление и эпоха

Нерон будет править лишь четырнадцать лет. Это мало даже для Римской империи, где традиции и не предусматривали длительной власти. Став римским Императором 13 октября 54 года, Нерон умрет 11 июля 68 года. Ему не было и тридцати одного года, когда он покончил жизнь самоубийством. Не удалось осуществить того, что он хотел реализовать во время своего правления. Некоторые суждения, которые он изложил в своем труде о политике, показывают его или чудовищем, или фантазером. Нерон выбрал необычный путь. Этот выбор римские политические круги отказались признать своим. Впрочем, могли ли они это сделать? Конфликт нашел свое [5] разрешение в насильственной смерти его инициатора.

Первый век нашей эры был настоящим веком Возрождения, отмеченный длительным кризисом роста и различных приспособлений на извилистом пути своего развития. Век Ренессанса предшествует веку классицизма, так же как впоследствии век XV предшествует веку XVI. Так же как подвижность барокко подготовит уравновешенность классицизма. Нерон плохой правитель? Может быть. Достойный правитель Возрождения? Без всякого сомнения. Кроме того, истинное Возрождение XV века — не имеет ли оно своей плеяды подобных «черных принцев»? Эпоха Нерона представляет собой помимо самого правления историческую предрасположенность первого века нашей эры: ветвь Юлиев-Клавдиев, которая отличается своими социально-политическими и идеологическими особенностями.

Этот период начинается появлением вокруг Сенеки течения, которое утвердится при дворе Клавдия, где властвует Агриппина, его последняя супруга (50-51 гг.), и завершится окончанием гражданской войны и победой Флавиев в 69-70 годах. Страницы нашей книги посвящены одному человеку. Мы попытаемся тем не менее объяснить сущность этого человека в связи с окружающей средой, которая ее определяет. [6]

Искаженный образ

В основном последующее поколение не является более терпимым к точке зрения императора, чем те, которые заставили его в июне 68 года положить конец своей жизни. Без сомнения, последний цезарь династии Юлиев-Клавдиев имел своих убежденных последователей. Но они исчезли, оставив в веренице лет образ Нерона, преступного чудовища, кровавого безумца, предающего смерти своих близких и поджигающего Рим, свою столицу, только ради удовольствия. Утверждали, что Нерон был инициатором этого пожара, возникшего в 64 году, и пожар — следствие его безумия. Мы видим, что он не такой. Однако его ответственность, какой бы она ни представлялась, остается основной темой этого расследования. Что касается многочисленных смертей, то этот факт заставляет видеть в нем маньяка, поджигателя, падшего ангела, разновидность Дракулы, еще до того, как он был описан.

Характеристика написана в стиле того, что одни страдали до него, иные будут страдать после него. Калигула — или Гай, каково было его настоящее имя, является примером для сравнения с императором-психопатом. Современники Нерона, продолжая судить его слишком строго, кажутся, впрочем, не столь пораженными преступлениями своего правителя, чем поколения, пришедшие им на смену. Литература в [7] самом деле достаточно быстро заинтересовалась этой личностью. Что до сверхлитературных свидетельств — описаний, папирусов, документов, рассказывающих об императорской и административной деятельности, то они лишь частично соответствуют отрицательному образу, созданному, чтобы его окончательно осудить! То «тиран Вселенной» (Псевдо-Сенека, «Октавия»), то «враг рода человеческого» (Плиний Старший, «Естественная история»).

Нерон в лучшем случае был тщеславным деспотом (Псевдо-Луций, «Нерон»). Стоики эпохи Флавиев, затем писатели века Антониев подчеркнут неуравновешенность и безответственность этого человека, который был, по мнению многих, не похожим на обыкновенных людей. В эпоху Светония уже вырисовывается этот мрачный образ: Нерон становится императором подлым и проклятым. Тацит был того же мнения. Тот Тацит, которого Расин назовет «самым великим художником Античности», добавил в портрет краски, которые еще больше очернят образ: в самом деле, под взглядом богов, Нерон Тацита осквернит, а затем убьет своего приемного брата Британника, не позволив ему даже обнять своих сестер. Сделан еще один шаг. С этого момента император становится «монстром»: ненормальным существом, созданным богами, чтобы предупредить людей об огромной опасности, которая им угрожает. [8]

Антихрист

Отсюда начинается легенда. Иудейские круги, и особенно христианские писатели, не прощают ему преследований, которым он их подверг: они сотворят из Нерона апокалиптический образ. В то время как сокрушающий язычник Фест представляет его императором, самым отвратительным из тех, кого могла бы вынести Римская империя (Руфий Фест. «О победах римского народа»). Блаженный Августин утверждает, что он достиг вершин сластолюбия и жестокости («Город Богов»), Жан Хризостом, епископ, один из отцов церкви 322 — 407 годов, увидит в нем символ порока и варварства. Христиане не могли перенести того факта, что он объявил себя спасителем мира: в их глазах один лишь Христос был удостоен такого звания. Неудивительно, что Нерон не получил индульгенции и не вызвал интереса, который они дарили Сенеке, вплоть до того, что сфабриковали из различных отрывков ложную переписку со святым Павлом. В этой обстановке всеобщей враждебности некоторые сделали вывод, что император — или Антихрист, или его предвестник. Лактанций, писатель, христианин, блаженный Августин и Жан Хризостом продолжают отстаивать свои взгляды, которые вновь находят у Пето, Комодиана и Севера. По Августину, христиане утверждают, что Нерон воскрес в образе Антихриста, другие думают, что император не умер, а скрылся, что-бы [9] поверили в его исчезновение, а он впоследствии вернется к своему правлению. Хризостом, так же как и блаженный Августин, отбросил эти гипотезы, но считал, что сын Агриппины в жизни был предвестником Антихриста, призванным показать своими действиями, что будет, если в дальнейшем, перед окончательной победой Христа, придет он. Убеждение, что Нерон был действительно Антихристом или его подобием, сохранится до времен Средневековья. К концу периода Античности неизвестный автор Откровений святого Иоанна Богослова развил тему Зверя, число которого 666 было получено путем сложения цифр, указанных в еврейской транскрипции имени цезаря Нерона. Никто не может точно указать места погребения Нерона, несмотря на объяснения Светония. В период всего Средневековья рождались различные легенды. Некоторые представляли Нерона чудовищем, рождающим лягушек, другие представляли дьяволом. Иные принимали его за дьявола в образах ворон, взлетающих с дерева, которое растет у могилы Домиция. Папа Паскаль II (1099-1118) был вынужден снести памятник, а на его месте установить часовню. Некоторые верующие хотели, чтобы эти птицы воплощали в себе душу Нерона, которая обрела покой только после возрождения Христа на земле. Даже в 1900 году в Антоне рассказывали истории о дьявольских появлениях императора. В 1975 году молодого немца преследовал голос Нерона, [10] и он захотел изгнать злых духов. Сегодня же мы остаемся верными этому апокалиптическому представлению о Нероне-безумце. В кино он предстает похожим на того, что набросал Жан Руже: «Нерон-император, полубезумный и кровожадный, описанный Тацитом, Светонием и Дионом Кассием (...) убийца сводного брата, матери, предшественника и многих других, растлитель женщин и молодых людей, женившийся на одном из своих вольноотпущенников, скоморох, жонглер, актер, показывающий себя в театрах и на конкурсах».

Нужно ли реабилитировать Нерона?

Если некоторые современные монографии, составленные неспециалистами, придерживаются этого традиционного образа сына Агриппины, то романизированные биографии грешат совершенно другими излишествами. В них Нерона представляют святым и другом бедноты. Историки, учитывая все свидетельства, которыми мы располагаем, старались по-своему приблизить их к настоящему образу Нерона. Но чаще их работы сводились к реабилитации императора. Абсурдно утверждать, что Нерон был осведомленным императором и уравновешенным человеком. Несложно установить истину и расчистить поле, усыпанное большим количеством легенд и сомнительных [11] традиций. Мы попытаемся объяснить «злодеяния» Нерона, исследуя не только особенности его психики, но и исторический контекст, который позволит узнать его сущность. Даже если Нерон убил мать, жену, воспитателя, так уж ли он виновен во всех преступлениях, которые ему приписывают? Ведь некоторые античные свидетельства представляют в карикатурном свете скандалы и излишества гистриона.

«Последний, но не худший» — мы попытаемся проанализировать самым тщательным образом политические программы императора, так же как и другие действующие силы этого времени. Да, Нерон не всегда поступал согласно своим капризам. Он был стратегом и тактиком, сумевшим окружить себя друзьями и полезными советчиками. Его психическая неуравновешенность, с этой точки зрения, не отличалась ни от образа правления, которое он пытался представить, ни от «безумств» своего политического выбора.

Таким образом, нужно опираться на документы и свидетельства, которыми нас снабдила Античность, чтобы осветить эти глубокие пласты, читать между строк, чтобы охватить и понять стратегию и программу Нерона так же хорошо, как и политические и культурные факторы, которые влияли на его решения. Не забывайте, что у древних авторов не было достаточно времени, чтобы осмыслить последствия некоторых феноменов. Кроме того, из боязни притеснения абсолютистским режимом или каких-либо скрытых [12] интересов они не осмеливались обнажать события, учитывая прихоть и нравы того или иного действующего лица, поведение которого приоткрывает его политическую ориентацию.

Давайте запомним, если бы мы могли хорошо узнать доктрину и стратегию Нерона и разобраться в них, мы бы не оправдали его, а также не доказали бы невиновности в преступлениях и провале его политики. Поражение во многом объясняется кризисом, который расшатал Римскую империю в 68-70 годы.

Амбиции императора

Корни этого кризиса, впрочем, спрятаны очень глубоко. Правление Нерона соответствует периоду большой исторической напряженности. Старые структуры, социальные, политические и моральные, а также менталитет, унаследованный от Республики, претерпят резкие изменения. Кончина Нерона положит конец республиканским традициям во всех областях: правление династии Юлиев-Клавдиев представляет в этом смысле уход в римскую историю, и Высшая империя в классическом смысле начнется с приходом династии Флавиев. Падение Нерона — это в равной степени падение большой сенаторской аристократии с древнейших времен и ее гибель.

Своим усилившимся деспотизмом император ускорил процесс перехода, продолжая преследовать [13] цели, вытекающие из этого. По примеру Гая Калигулы, он хотел создать аристократическое правительство, которое позволило бы ему преступать рамки, римлянам привычные. Монархия, которую он принял, была навеяна антониевскими настроениями, впрочем, так же как Гай, — не считал ли он Марка Антония одним из своих предков? Однако специфическая черта его правления не основывается на духовности монархии, он хотел быть эстетическим идеалом в повседневной жизни римлян. Император хотел быть также поэтом и актером. С внешностью центуриона, типичной для Рима, он праздновал свой собственный артистический триумф. Этот правитель был так озабочен и привязан к искусству, что сделал из своего правления огромную театральную сцену. Нерон заставил римлян принять новую ментальность и меру ценностей, весьма отличных от тех, что знали до сих пор. И хотя они давно были в упадке, новый свод социально-культурных законов подвергся глубокому преобразованию — моральному и воспитательному. Это позволило римлянам переступить через табу их предков и испытать то, что впоследствии назовут неронизмом. [14]

Детство

Луций Домиций Агенобарб, будущий Нерон, родился в Анции (город в центральной Италии) 15 декабря 37 года во время правления Гая Калигулы, через девять месяцев после смерти Тиберия, 16 марта того же года. Он появился в семье, где супружеский климат оставлял желать лучшего. Знамения, меняющиеся в зависимости от источника, сопровождают первые минуты Луция. Так, Светоний заявляет, что «Нерон родился точно с восходом солнца и таким образом был отмечен его лучами». Легенда на самом деле была отзвуком египетского обряда, связанного с солнцем, по которому царь или статуя божества обручается с восходящим солнцем [15] в том месте алтаря, где солнечные лучи могли коснуться его, прежде чем упасть на землю. Отмеченный царским знаком Нерон, солнечный принц, не успев родиться, уже чувствует себя призванным править в Египте и Риме, являясь, кроме того, хозяином древней территории Лагидов, Египетской династии, правящей с 306 до 30 года до н. э. Предсказывали ему судьбу зловещую и роковую — так отреагировал его отец в ответ на поздравления друзей: «Агриппина и я не могли произвести на свет ничего иного, что не было бы отвратительным». Благоприятные ли для Нерона, оправдывающие его теократическую и антониевскую политику, или неблагоприятные эти слухи о зловещем образе императора не более чем легенды.

Молодой Луций узнает детство несчастливое и безутешное. Он потомок очень древней и известной фамилии, достаточно сказать, что его отец Гней Домиций Агенобарб, ближайший родственник Юлиев-Клавдиев, имеет большое влияние в сенате и при дворе. Мать Луция Агриппина-младшая была дочерью Германика, племянника и приемного сына императора Тиберия. Германик пользовался огромной популярностью в армии, сенате и у народа, что не помешало испортить детство и юность Агриппины разными происшествиями и трагическими случайностями. Свидетельницу ссылки, а затем и смерти своей матери и старших братьев, ее выдали замуж в [16] тринадцатилетием возрасте за Гнея Домиция Агенобарба, двоюродного брата ее отца. Беспокойное существование будет отмечено все пожирающими страстями и неутолимой жаждой политической власти, к которым стремилась женщина необыкновенной красоты до самых последних дней.

Нерону еще не исполнилось и двух лет, как его мать стала участницей заговора, направленного против Гая Калигулы Гнеем Лентулом Гетуликом и Марком Эмилием Лепидом. 27 октября 39 года заговор был раскрыт и заговорщики казнены. По приказу императора, ее брата, Агриппину сослали, Note 1. а все владения конфисковали.

Note 1.   Ссылка, не влекущая за собой потери прав гражданских и военных.

Разлученный с матерью, Луций, едва научившийся ходить, был принят в дом тетки Домиции Лепиды, сестры отца, где он жил до двух лет. В 40 году, уже на следующий год, его ожидает другое несчастье: умирает отец. Ребенку нет еще и трех лет.

Кажется, что его дядя Гай, плохо относившийся к зятю, которому он никогда не простил изгнания жены, не испытывал никаких чувств к племяннику с момента ссылки Агриппины и конфисковал наследство. Светоний представляет пожизненную ссылку Агриппины как последствие смерти ее мужа, хотя в действительности события происходили в обратном порядке. [17]

Слишком маленький для того, чтобы понять происходящее вокруг него, Луций, вероятно, все же страдал из-за полунищенского существования, которое он влачил в доме тетки. Однако положение очень скоро изменилось. После вступления на престол Клавдия, брата Германика, мать возвращается из изгнания. Это был 41 год. Будущему Нерону четыре года.

Агриппина вновь обрела богатство и политический авторитет, а Нерон получил отцовское наследство. После тщетных попыток выйти замуж за Сульпиция Гальбу, будущего императора, Агриппина принимает предложение известного оратора и политического деятеля, богатого и влиятельного Саллюстия Криспа Пассиена, тоже родственника императорской семьи. Он известен благодаря биографии, составленной Светонием. Сначала его будущая супруга решила развести его с сестрой Домиция Агенобарба, Домицией Лепидой, дочерью по нисходящей линии члена императорской семьи и невесткой Агриппины! Крисп Пассиен также, вероятно, покровительствовал Агриппине и спас ее, когда его сестра Ливилла была сослана в 41 году, так же как спасет ее и от гнева Мессалины.

В должности консула-суфекта вместо обычного консула он подписывает документы, датируя их годом, в котором ему были переданы полномочия, 44-м, похоже, что он умер в этом же году. Нерону не было в это время еще и семи лет, и их взаимоотношения носили отпечаток [18] неопределенности. Так что же видел ребенок? Разве не то, что муж тети становится мужем его собственной матери? Такие жизненные повороты были не редки в их кругах в ту эпоху, что, без сомнения, подтолкнуло Луция встать на путь неискренности, недоверия, безнравственности. Он унаследовал богатства Криспа Пассиена, но никогда не испытывал к нему никакой привязанности и не признавал его своим отцом. А у Пассиена не было права законной власти над ним. С 41 года опекуном Луция стал Асконий Лабея, которого Нерон очень уважал.

Отец умер очень рано, мать в ссылке или в Риме, занята в первую очередь светскими или политическими достижениями, больше чем сыном. Его поступки зачастую отмечены жестокостью. Луций рос лишенным родительской привязанности и нежности. Многие дети из знатных семей были воспитаны так же, но у него оказалась натура сверхчувствительная и, кроме того, тяжелая наследственность, один за другим утверждают историки, что, в частности, вызвало, как мы увидим далее, его психическую неуравновешенность. К сему добавляются политические амбиции, игрушкой которых случалось порой становиться. Ходили слухи, что Мессалина, жена Клавдия, видя в нем соперника Британника, подослала убийц задушить его во время полуденного сна. И будто бы с его ложа на них кинулся змей, и те в ужасе убежали. Легенда, [19] по-видимому, упоминаемая во многих источниках, дает представления о соперничестве Мессалины и Агриппины, которое, безусловно, отражалось на их детях.

Агриппина постоянно напоминала своим сторонникам о случившемся с Луцием. Говорили, что на ложе ребенка была найдена сброшенная змеиная кожа. Кожу эту, по желанию Агриппины, вправили в золотой браслет, и мальчик долго носил его на правой руке.

Становление

Нежности, в которой он так нуждался, молодой Нерон не нашел и среди своих воспитателей. Единственными, кто по-настоящему занимался им и выражал свою привязанность, были его кормилицы. Они остались верны ему до самой смерти. Эклога и Александра, без сомнения, восточного происхождения, малоизвестны, хотя их имена и запечатлены в документах. Они недолго оставались с ребенком, если вспомнить, что он покинул дом Домиции Лепиды в четырехлетием возрасте, тем не менее оставили значительный след в памяти Луция.

Приобщенный к Востоку обеими кормилицами, он позднее получил и эллинское воспитание благодаря педагогам-вольноотпущенникам как эллинского, так и восточного происхождения Аникету и Бериллу. После возращения Агриппины [20] в Рим им было поручено воспитание сына на уровне первой ступени обучения. Задача, которую они преследуют в дальнейшем, заключается в том, чтобы привить ему вкус к свободным искусствам: литературе, греческому, латинскому языкам, риторике, математике. В целом богатая эрудиция, комплексное и тщательно разработанное образование.

Аникет не мог быть примером, с точки зрения морали. Позже, в правление своего бывшего ученика, он становится префектом флота и в этом качестве приобретает большое влияние при дворе. Аникет принимает участие в отвратительных заговорах, замышляемых Нероном. Конечно же, выигрывает как сообщник в убийстве Агриппины и Октавии. Другой учитель Нерона, Берилл, более образованный, но не более честный, вольноотпущенник, родившийся в городе на границе с Палестиной. После прихода Нерона к власти он пробрался ко двору и в государственный аппарат управления первого плана. В этом качестве он дал возможность делегатам Цезарии подкупить его в споре с евреями и добился от императора признать недействительными права последних. Когда Луций с товарищами оплакивал смерть возницы, им влетело от воспитателя, по всей видимости, этим воспитателем был Берилл. Луций испытывал перед ним такой страх, что притворялся, будто речь шла о Гекторе, а не о вознице. Позже полезное влияние оказало на него учение египетского [21] жреца Херэмона. Херэмон представлял удачный синтез египетского окружения и греческих кругов Александрии. Друг Сенеки, к которому он был привязан со времен пребывания того в Египте, Херэмон был автором истории своей страны, а также трудов об иероглифах, кометах и жизни египетских жрецов, у которых он искал секрет аскетизма (запрет на мясо, алкоголь, требование невинности). Главное лицо в движении сторонников, желающих восстановить в глазах римлян и греков значение египетской религии, он в 41 году входил в состав александрийского посольства в Риме. Замечательный ученый был также и педагогом. Он обучал Нерона грамматике, так древние называли интерпретации литературных текстов, второй этап обучения всех римских школьников. Скорее всего именно Херэмон приобщил молодого Нерона к теоретическим принципам правления, представителем которого был Египет, и к принципам политической доктрины Антония. Позднее, в правление Нерона, Берилл и Херэмон поддерживали дискуссии по этому поводу между Римом и Александрией. Выбор ученого такого масштаба свидетельствует о его авторитете при дворе Агриппины в 46-47 годах, видимо, это она пригласила Херэмона.

В середине 49 года Агриппина приглашает учителем грамматики и риторики к своему сыну сенатора и философа Сенеку, вернувшегося с Корсики, куда он был выслан. Правда, в I веке [22] в римском обществе не приветствовалось нанимать политических деятелей высокого уровня для обучения детей, но Луций — сын супруги правящего императора. Верность Сенеки дому Германика и оккультное влияние его друга Херэмона, вероятно, повлияли на выбор Агриппины. Светоний пишет, что новый учитель обучал Нерона в школе современной риторики, которая в те времена противостояла искусству древних ораторов. Сенека, желавший, чтобы его ученик дольше сохранял восторг перед наставником, обратился к поэзии, стихи он сочинял охотно и без труда. «Учитель и воспитатель» в одно и то же время — «тот, кто воспитывает и обучает», — так Сенека определяет свою собственную воспитательную роль при молодом Нероне. Обучение риторике, политологии, формирование характера, морали и философии должны были сыграть свою роль; если верить Светонию, Нерон не получил современного философского образования, требуемого по обычаям того времени. Невероятно, что, несмотря на запрет Агриппины и благодаря мужеству Херэмона и Сенеки, из их обучения не ускользнуло определенного числа уроков по философии. Безусловно, Нерон посещал философские лекции еще до вступления на престол. И позднее, уже император, он охотно участвует в дискуссиях, вступит в полемику с философами, вспоминая, как прежде после ужина он спорил с Херэмоном. Это увлечение культурой и литературой [23] — молодой Нерон, конечно же, жил в дружбе с поэтами и артистами, такими знающими и утонченными, — не мешало ему восхищаться и играми на арене, хотя его воспитатели считали это делом, недостойным отпрыска знатной римской семьи. Ребенка в разговоре часто возвращали к этому, несмотря па то, что тема была запретной.

Обучение лжи

Ложь станет для него средством избежать наказания у своих воспитателей и добиться от своих близких хоть немного нежности. Его эмоциональная неудовлетворенность, подавленность, едва сдерживаемая агрессивность вызывали к жизни двуличие, усиленное недоверие и хитрость. Чтобы спрятать свои настоящие чувства, он становится скрытным, неискренним и фальшивым.

Позднее он попытается что-то объяснить, но мать помешает ему это сделать. Постепенно, затаившись, он начинает ее ненавидеть. Мать, прекрасную, высокомерную, — он видит в ней лишь ту, что преследует его, лишает любви, в которой он так нуждался. Личность противоречивая, Агриппина видит в нем его отца-тирана — Эдипов комплекс наоборот.

Династические интриги, жадность и жестокость тех, кто вращается вокруг маленького мальчика, [24] способствуют укреплению ненависти. К семи годам он уже сложившийся эгоист. Привыкнув к запретам, — привязанность к нему зависела от его поведения, — он затем начинает скрывать истину от родителей или отсутствующих воспитателей. Это своеобразное ограничение становится неосознанной необходимостью. Что это, себялюбие? Но еще очень слабое: изуродованная семья, скандалы, ненормальная система принуждений, моральных ограничений, капризная суровость, распущенные нравы. Херэмон и Сенека уже не могут ничего изменить. Позднее, когда внешняя сторона изменится, внутренняя окажется не в состоянии измениться вместе с ней.

Нерону-подростку будет льстить его окружение. Он дает безудержную волю своим капризам. Только мать могла остановить его. Этот контраст между ребенком, лишенным нежности, и подростком, которому льстят и заискивающе улыбаются, лишь усугубит его психическую неуравновешенность.

Характер

Трусливый и любящий удовольствия, постоянно испытывающий тревогу, одержимый манией величия. Очень скоро у Нерона обнаруживается раздвоение личности. Двуличный, он не смотрит людям в глаза, не обращает внимания на [25] факты, действует сиюминутно. Античные авторы представляют его несчастным, слабым, часто терпящим неудачи.

Когда в первые дни своего правления Нерон произносит перед курией программную речь, пытаясь произвести хорошее впечатление и показать благие намерения, у стариков создается мнение, что он, конечно же, учитывает свои далеко идущие политические цели и одновременно подчиняется мгновенно возникшему вдохновению.

Так, «варварство» его натуры, пользуясь выражением Светония, который посвящает жестокости Нерона значительное место в его биографии, вовсе не мешает этому человеку «со скрытыми пороками» испытывать моменты настоящей эйфории. Порой он безмерно расточителен, порой неудержимо щедр. Чтобы вылечить своего заболевшего друга, он без колебаний вызывает известного врача из Египта. Материально помогает спортсменам и артистам, а также поэтам и щедро одаряет своих друзей. Список его пороков, составленный Светонием, представляет человека, жаждущего удовольствий, чувственную натуру, экспансивную и рассеянную. В начале своего правления он любил ночные прогулки по улицам Рима, ему нравилось вламываться в лавочки и магазинчики, разворотить там все и опустошить их, ввязаться в драку или ее спровоцировать. Однажды его едва не убил Юлий Монтан, впоследствии квестор, с [26] которым у него позднее будут стычки. Пиршества заканчиваются неизбежно повальной пьянкой, однако мы увидим, что Нерон не сопьется. Он продолжает принимать участие в диспутах, обсуждениях, театре пантомим, буффонад, изменяет жене, без конца ввязывается в любовные интрижки. Позднее ему понравится быть приглашенным на банкеты, организованные друзьями, такими как Тигеллин, например, прославившийся праздником роз и проституток.

Империя страха

Капризный и бездарный актер, с больным воображением и странной чувствительностью — основное в его характере, впридачу он был еще и труслив.

Жизнь повелителя Рима была пронизана страхом. Страх, унаследованный от отца, сомнительное окружение, бесконечный, непредвиденный, деспотичный произвол и жертвы абсолютизма того времени сопровождали его. Страх, который жил в нем с раннего детства, убил чувство жалости, свойственное ему в начале правления, обострил хитрость его ума и уничтожил последние угрызения совести.

В 55 году всплывает дело о ложном заговоре Агриппины, инсценированный, «театральный заговор», скажет императрица. Перед обвинениями, выдвинутыми против его матери, Нерона [27] охватил ужас: речь гистриона Париса ужасна. Он познал ночь ужаса, и только с рассветом его страх рассеялся. Видя повсюду врагов и опасности, Нерон замыкался в себе и усиливал меры предосторожности. Когда был раскрыт заговор Пизона, он дрожал, несмотря на присутствие охраны, количество которой значительно увеличил. Этот страх появляется в нем не только из-за политических интриг, реальных или вымышленных. Так, когда он участвует в конных состязаниях, то испытывает страх, ожидая решения судей и соперничества других участников. Он старается их задобрить, подкупить, чтобы заранее получить первое место. Суеверный, он боится различных сверхъестественных проявлений. Другое лицо трусости — его эгоцентризм, неистовый эгоцентризм. Речь, которую он произнес по случаю освобождения Греции, свидетельствует о невероятной мании величия, так же как и его претензии гистриона.

Некоторые христианские города Востока были переименованы в его честь. Артахада становится Неронея. Календарь также «неронизируется»: в Египте, например, один из месяцев года называется Неронеос Себастос, и даже в Риме, после раскрытия заговора Пизона, пытаются переименовать месяц апрель в Нероний.

Уточним, однако, что на Востоке нередко названия городов или месяцев изменяли на имена правителей. Что касается либерализма и [28] щедрот Нерона, о которых мы уже говорили, то они принимали скорее настоящий размах безумного величия, чем простой щедрости. И, как замечает Светоний, если некоторые затраты для общественной необходимости и имели место, то другие расходовались только для возвеличивания образа принцепса.

Можно сделать вывод, что Нерон при жизни постепенно погружался в безумие. Так, в 55—5б годы его личность почти не подвергалась грандиозным изменениям. Зато менялись его размышления, а равно и политическая деятельность. И если в 68 году мы видим, как он теряет почву под ногами и выглядит еще более неуверенным, чем всегда, то это потому, что видит как разрушаются иллюзии. В этой измученной злом душе живет нечто не поддающееся анализу — какая-то тайна.

Красота и элегантность

Говорили, что у Нерона красивая голова. Сенека утверждает категорически — Нерону в это время немногим больше семнадцати лет — и вкладывает в уста Аполлону такие слова: «Пусть он пройдет истинный путь простого смертного. Этот принц, что похож на меня лицом, пусть будет похож на меня и красотой». И далее: «Таким представал Цезарь, таким созерцал Рим [29] Нерон. Его лицо сияло великолепием, прекрасной была шея, прикрытая вьющимися волосами».

Несмотря на недоброжелательное отношение к Нерону, Светоний подтверждает хвалебный портрет, начертанный Сенекой: красивое лицо, благородные черты, прекрасные волосы. Однако с некоторыми нюансами: описывая внешность принцепса, так же как и его моральный облик, он ищет литературные или иные источники сравнения (монеты, статуи и т. д.), дабы заключить, что «его лицо было скорее красивым, чем приятным».

Неизвестный автор «Октавии», возможно, Корнут, так же недоброжелателен к Нерону и заявляет, что у него напыщенный вид. Нерон был гурманом, любил хорошо приготовленное мясо и, конечно, имел склонность к полноте, но только после двадцати лет правильные черты его лица, еще красивого, начнут заплывать жиром, что заметно на иконографических портретах того времени.

Иконография I века нашей эры, в частности на монетах, была отмечена двумя течениями: одно представляло императора таким, каким он был, другое изображало хозяином вселенной, идеализируя в эллинской манере. Первые изображения Нерона на золотых и серебряных монетах подчеркивают красоту молодого человека. К 64 году изображение являет собой синтез реальности и идеализма. Горделивый вид и величие греческого монарха Нерон еще сохраняет, но тяжеловесность [30] черт уже нельзя скрыть. Подобный художественный подход не соответствовал кое в чем классическим канонам. Создается впечатление, что Нерон захотел отбросить ограничения иконографии с ее стилизацией под античность образов цезарей и начать изображать их с плебейской грубостью, не идеализируя, но все же прославляя свою персону. Ну а художники должны были так обыграть одутловатость его черт, возможно, даже преувеличивая, чтобы внушить всем и каждому мысли и представления о его силе и величии. Раз и навсегда физиогномика была поставлена на службу в императорской пропаганде.

Нерон, рост которого приближался к среднему, был сложен пропорционально, пока не располнел. Голубые и слегка близорукие глаза, рыжеватые волосы. По Светонию, его отличали толстая шея, большой живот, довольно тонкие ноги. Тело было покрыто пятнами, от них шел дурной запах. В наших силах привнести в этот незавершенный портрет некоторые коррективы. Полнота заставляла его сильно потеть, Нерон обладал нежной кожей, присущей всем рыжим, а шея у него была скорее сильной, чем жирной. Так что совсем нелегко найти истину, опираясь на эти два изображения, которыми располагаем: одно принадлежит Светонию, другое — императорской графике.

Зато все согласны, что здоровье его было отличным, за четырнадцать лет правления он болел лишь три раза: простужался в 60, 61 и [30] 66 годах. Второй раз, казалось, он заболел серьезно, но оправился очень быстро. Безмерные излишества, разгулы, обильная еда с возлияниями не затронули его крепкого здоровья. Нерон весьма заботился об элегантности. Его одежды, подчеркивая величие, свидетельствовали о своеобразном вкусе. Со своей точки зрения, он предпочитал необычность, рассчитанную на внешний эффект, которая не имела ничего общего с благородными традициями знатных персон в общественной римской жизни. Часто он появляется на публике в домашнем платье, с повязанным на шее платком, без пояса, босой — небрежность не была показной. Очень заботился о прическе, бывшей предметом постоянного внимания: его причесывал лучший мастер в этом деле. Сенека, которого мы цитировали, много говорит о волосах Нерона. В 64 году он завивал свои волосы рядами, а во время поездки на Пелопоннес собирал их на затылке. Нерон даже пытался ввести новую моду в Риме, где молодые люди обычно носили очень короткие волосы.

Смена моды носила действенный характер, поскольку совпадала с временем его путешествия в Грецию. Нерон сам управлял колесницей и вообще шел наперекор римским традициям. Подражая возницам, Нерон показывал, что придает им большое значение, такое как в греческом мире, но Вечный город был далек от того, чтобы с ним соглашаться. [32]

Нонконформизм находил выражение и в той пышности, что окружала Нерона. Он никогда не надевал дважды одну и ту же одежду, ловил рыбу позолоченной сетью, сплетенной из пурпурных и красных нитей, путешествовал в элегантных повозках, сопровождаемый пышной свитой, любил драгоценности, особенно жемчуг, и дорогие ткани. Близорукий, имел привычку пользоваться изумрудами как очками. Застолья, которые он начинал в полдень, заканчивались за полночь. Находилось немало желающих сопровождать его в этих экстравагантных представлениях, выходящих за рамки морали.

Император любил вкусно поесть, испить вина и отведать изысканные яства, но ел и пил не как Клавдий. Он любил придумывать различные напитки, например «снежную воду», которую называли «Напиток Нерона». Для этого кипяченую воду охлаждали в снегу. Надо сказать, что до него римляне никогда не охлаждали напитков. Наконец, император любил проводить время на своей вилле, в Кампанье и плавать по Средиземному морю.

Машина любви?

В сексуальной жизни Нерон стремился к плотским, совершенно лишенным изысканности наслаждениям. Трижды женатый, он имел много любовниц. А из трех своих жен любил лишь Поппею, [33] вторую жену, которая, как, впрочем, и третья, еще до замужества стала его любовницей.

Сексуальные капризы Нерона во многом преувеличены. Светоний рассказывает, как отца и тетку молодого Луция Домицию Лепиду Тиберий обвинил в инцесте. Обвинение было ни чем иным как вымыслом, якобы объясняющим корни его необычайной сексуальности. Того, что он по-настоящему любил как мужчин, так и женщин, мы не отрицаем. Но он не был «любовной машиной» в том смысле, в каком его пытаются представить.

Среди легенд, наиболее жизнеспособных, есть одна, касающаяся кровосмесительной связи с матерью Агриппиной. Смутное желание, какое он испытывал к этой очень красивой женщине, которую ненавидел и кем одновременно восхищался, стало невыносимым. Светоний довольствуется замечанием, что он взял в любовницы женщину, похожую на Агриппину. Тацит также изучает «дело»: по Кливию Руфу, Агриппина имела преимущество перед своим сыном; по Фабию Рустику, все наоборот. Но два историка, кажется, согласились с несостоятельностью попытки с обеих сторон, благодаря вмешательству Актэ и Сенеки. Склоняясь к версии Кливия — действительно, тот лучше всех разъяснил, — Фабий Рустик, поклонник Сенеки, вместе с тем получил возможность обвинить убийцу своего кумира, а потому Тацит, кажется, поверил, что скорее всего на самом деле ничего [34] подобного не произошло. И он, должно быть, прав.

Что касается противоположных утверждений Орелия Виктора, то они не имеют никакой ценности, так же как и вымысел о том, что Нерон изнасиловал весталку Рубрию. Ему ошибочно приписали участие в скандальном деле весталок, которое имело место гораздо позже, при правлении Домициана.

У Нерона было много сожительниц. Среди них явно выделяется вольноотпущенница Актэ, которая какое-то время любила императора и была им любима. Он даже собирался в 55-58 годах жениться на ней. Хотя брак не состоялся, Актэ продолжала занимать достойное место в императорском окружении. Бывшая рабыня азиатского происхождения была продана в Рим, затем освобождена при Клавдии. Влюбленный Нерон выдумал для нее славное генеалогическое дерево, из которого следовало, что она принадлежит к царскому роду Пергама. Сделал ее богатой, подарив обширные имения в Италии и Сардинии, множество рабов и вольноотпущенников.

Актэ поддерживала Сенеку и Бурра в борьбе, которую они вели против Агриппины; она, без сомнения, сошлась с группой Аннеев, которые поддерживали ее связь с императором. Анней Серен даже становится ее официальным любовником в бытность свою начальником охраны Рима: хорошая ширма для ночных похождений [35] Нерона. Однако Актэ далека от мысли принимать деятельное участие в политике императора, как это впоследствии сделала Поппея. Преданная Нерону до последних дней его жизни, она и две его кормилицы забрали после сожжения бренные останки императора, свидетельствуя таким образом о верности и безмерном отчаянии.

Нерон и мальчики

Мы уже говорили, что Нерон не ограничивал свои любовные связи только женщинами. Можно быть уверенным в том, что у него не было гомосексуальных связей со своим воспитателем и учителем Сенекой, но ему очень нравились мальчики. Любовь к ним довела до того, что однажды он изнасиловал юношу по имени Авл Плавтий. Некоторые увидели в этом эпизоде подтверждение об изнасиловании Британника — вымысел, придуманный для того чтобы было в чем обвинять императора. В любом случае известен свадебный обряд с мальчиком Спором, которого он сделал евнухом и о котором говорили, что он похож на Поппею, уже умершую до заключения странного брака. На церемонии присутствовала Мессалина, в то время супруга Нерона, — мероприятие, по-видимому, происходило в момент его путешествия в Грецию. Он справил с ним свадьбу, как положено по обряду, с приданым, большой [36] пышностью и ввел его в дом. Это не шутка, как утверждает Светоний, речь идет о довольно загадочном браке. Вообще-то Спор, как и большинство слуг культа Сивиллы (Кибелы), естественно, был кастрирован. А брак Нерона с одним из своих любовников на самом деле представлял всего лишь церемонию посвящения в мистическую религию культа Митры. Спор стал Нимфеем, что требовало скрепления союза и произнесения брачной клятвы, относящихся к самому Митре. Нимфей повсюду сопровождал Нерона во время его путешествия в Грецию. Позднее после падения и смерти императора, он предпочел уйти со сцены и покончить с собой, а не играть роль, унижающую его.

Нерон был, надо сказать, пассивным гомосексуалистом. За два года до брака со Спором на нем женился Пифагор, представитель культа Сивиллы (Кибелы), Матери богов в античной мифологии. Тацит с возмущением описывает этот брак. Светоний опускает подробности о муже, говоря, кстати, о браке с Дорифором, а не Пифагором. Нерон надел женскую одежду и фату. Союз с Пифагором, что невероятно ошеломило римлян, был совершен согласно культу восточной богини Ма-Беллоны. Посвящение произвело впечатление тем более сильное, что даже имя императора — Неро, казалось, созвучно имени богини Нерио-Беллоиы, сестры Марса.

Нерону приписывают и другие извращения, которые по грубости превышали имевшие в то [37] время место. Говорят, что, завернувшись в звериную шкуру, он выскакивал из клетки, набрасывался на голых мужчин и женщин, привязанных к столбам, и удовлетворял свою дикую похоть. Возможно, речь идет опять же о мистическом обряде, в данном случае имеется в виду культ Митры.

В искусстве — наша жизнь!

Несмотря на экстравагантность, Нерон был человеком культуры. Познания он черпал у других, но стремился также оставить в ней и свой след. В противоположность другим цезарям он никогда не был хорошим оратором. Тацит это подчеркивает: «С ранних лет он использовал живость своего ума в другом направлении: вырезать, гравировать, рисовать, петь, приручать и объезжать лошадей. Иногда он сочинял и читал свои стихи, что свидетельствует о его культуре».

Подобно всем императорам, Нерон поручал своим советникам писать для него политические речи. Первым был Сенека. После его отстранения, место заняли другие, иногда Нерон сам составлял свои речи. Скажем о двух из них. Первая провозглашает освобождение Греции. Вторая родилась в последние часы жизни: призыв к жителям Рима поддержать его. Текст был обнаружен позже в личных бумагах. Нерон проявлял [38] определенный интерес к наукам о природе с целью ее сохранения — предпринимал поездки за пределы империи для изучения окружающей среды; вспомним о вращающемся куполе его Золотого дома, каналах, вырытых по его приказу, — и к философии, в основном стоиков, в числе которых был Сенека. Он любил разговоры с мудрецами, чтобы тренировать свой ум и оттачивать остроту реакции.

Прежде всего Нерон был артист. Если использовать лексику классицизма, в конце жизни его темперамент соответствовал барокко, сильнее проявились эксцентричность и стремление к самовыражению. С первых дней правления в Александрии народ чествует отца и защитника муз. Он любит, когда его встречают аплодисментами на сцене как поэта или актера, кифариста, музыканта, атлета. Нерон всегда считал себя не пылким любителем, а настоящим артистом, профессионалом. В разгар кризиса 68 года не он ли воскликнул: «В искусстве — наша жизнь!»

Мы уже упоминали, как император страдал от того, что должен был тягаться со своими соперниками, от того, как его принимают, или от произведенного впечатления. Одновременно он чувствовал большое призвание к хорошо сделанной работе — добросовестно и грамотно. Нерон упражняется в риторике, ставит себе голос всеми доступными ему средствами. Считает важным организовывать различные конкурсы. [39]

Он считал себя величайшим артистом своего времени. А также первым кифаристом, одновременно был не чужд поэзии, как мы уже отмечали. Сенека утверждает, что изъяснялся он в своих стихах «превосходно», проявляя заботу о ясности, точности и правдивости.

Тацит, правда, обвиняет его в плагиате. Светоний согласен с Сенекой и настаивает на том, что Нерон сам пишет стихи и очень прилежен в работе. Весы склоняются в пользу версии Светония и не только потому, что биографы могут просмотреть записи, начертанные его собственной рукой, и убедиться, что они не переписаны ни с рукописи, ни с голоса, а придумывались и сразу записывались, в них много исправлений и зачеркиваний.

Был ли у него талант? Трудно сказать. Мы, однако, видим, что и Тацит и Светоний признают в нем наличие определенной ловкости. Он сочинял стихи охотно и без труда, но, если где-либо упоминалось о плагиате или плохом качестве, то император переживал это тяжело.

Есть свидетельства, представляющие образ поэта-эрудита, тонкого и увлеченного. Поэтическое наследие Нерона достаточно обширно и разнообразно. В каталоге его произведений фигурируют поэмы религиозного содержания, трудные для понимания. Отпечаток ли это приобщения к таинствам Ма-Беллоны и Митры? Трудно сказать. Есть произведения, написанные по определенному поводу. Примером тому являются [40] стихи в знак благодарности богам, сохранившим ему жизнь, когда в Неаполе в 62 году театр ушел под землю, едва зрители успели разойтись.

Нерон писал также стихи и поэмы лирического и эротического содержания — чувственные, сладострастные и похотливые. Он воспевает янтарные волосы Поппеи: текст обнаруживает его вкус к выражениям утонченным, изящным и редким. В одной из поэм, созданной до 64 года, он нападает на Афрания Квинтиана, в другой — на физические и нравственные недостатки Клавдия Поллия. В этом же стиле он сочиняет поэму, где критикует царя Митридата, понтийского монарха. Нерону принадлежат также драматические трагедии, в которых он участвовал сам и пел на сцене, подыгрывая себе на кифаре. До нас дошли названия только двух из них — «Аттис» и «Вакханки».

Шея голубки

Основные усилия Нерон направлял на создание эпической поэзии. Очарованный троянскими легендами — ведь он вел тяжбу еще до своего вступления на престол по делу Илиона перед сенатом — писал, под псевдонимом «Троя», поэму о войне в Трое и судьбе этого знаменитого города. [41]

Выбор сюжета неоднозначен, один вопрос особенно волновал общественность: собирается ли Луций нарушить традиции жанра, кощунствуя над символами и священными мифами. Император же хотел показать, что он остается верным традициям, хотя бы в плане композиции и размера. Заполненная до отказа богами и мифическими персонажами, поэма представляет нам Нерона-рассказчика, открывшего двери в далекое прошлое, описавшего вымышленные пейзажи, древние реки, такие как Тигр. Придерживаясь традиционного построения мифа, он вовсю фантазирует относительно сюжета. Главное действующее лицо его поэмы — не Гектор, не Эней, а молодой пастух Парис — побеждает всех участников, в том числе и Гектора. Скорее всего император создавал свою поэму в 61— 64 годах и, возможно, закончил ее во время пожара в Риме, когда работал над описанием гибели и разграбления Трои. Некоторые считают, впрочем, «Падение Трои» революционной поэмой. Надо полагать, речь идет только о последнем, самом патетическом эпизоде Троянской войны.

Нерон вознамерился также написать большую эпопею из истории Рима. В противовес Вергилию и сказочной выдумке его одолевает сильное желание создать реалистическое произведение о Римской империи, способное взволновать народ. В основе сюжета предполагалась подлинная история, героем которой стал племянник [42] Сенеки, сражавшийся на своей родной земле. Намерению Нерона не суждено было сбыться. Работа прервалась, будучи еще очень далека до завершения.

Что же из его трудов сохранилось до наших дней? Почти ничего. Кто-то из толкователей приписывает Нерону несколько своеобразных стихов, написанных поэтом-сатириком Персием, чтобы потом назвать их недостойными. Скорее всего речь идет о нескольких экзерсисах императора. Исключая полустишья и несколько стихов, переписанных из «Троянской войны» исследователем творчества Луция, у нас есть лишь одна строка из стихотворения, принадлежащего, несомненно, Нерону, о нем упоминает Сенека: Colla Cytheriacae spendent agitata columbae. В приблизительном переводе: «Шея голубки Венеры сверкает при малейшем движении». Неизбитая лексика и музыкальное звучание. Здесь обращают на себя внимание невыпадение гласных, безукоризненность построения стиха, разделение прилагательных и существительных строго детерминировано. Прилагательные рифмуются между собой, существительные — в конце стиха, в то время как созвучия последних слогов изысканно утонченны. Об этом стихотворении толкователь произведений Луция отозвался как о полустишии. Казалось, что удары грома слышались из-под земли, — стиль довольно противоречивый. Нерон-поэт показывает себя здесь утонченным и одновременно очень пылким, что [43] выражено в его пристрастии к сочным краскам и явной патетике образа.

Император-гистрион

Нерон-автор претендовал также на роль исполнителя своих собственных произведений. Он любил играть на лире, петь, читать и рассказывать. Чтобы совершенствоваться, он не щадил себя, брал уроки, слушал советы, которые ему давал Терпний, самый известный кифарист. Император носил свинцовый нагрудник, очищал желудок слабительным, придерживался пищевого рациона, рекомендованного артистам. О его голосе говорили, что это голос Бога и для него можно многим пожертвовать. Участвуя сначала в спектаклях для узкого круга, Нерон впервые вышел на сцену в 64 году, в Неаполе, греческом городе, где он меньше всего рисковал испугать зрителя. Всегда ли его выступления бывали успешными? Трудно сказать. Он брался за самые разные роли, в духе Еврипида, которые он любил больше всего, принимал участие и в других пьесах, даже пантомимах. Исполнял роли героев, богов и... женщин — простых смертных и богинь: «Ослепление Ореста», «Безумный Геракл» (вероятно, в трагедиях Сенеки), «Фиест и Алкмеон», «Навплий, сын Пеламеда», «Аттид и Капаней», «Креон и Канаки», «Ниоба», «Антигона и Меланиппа». Маски, которыми он [44] пользовался, воспроизводили его собственные черты или черты Поппеи. Кое-что из тех произведений, к которым он сочинял музыку, пелось на улицах и быстро становилось модным. Приверженцы традиций никогда не простили Нерону заботы о профессионализме и обвиняли его в безответственности. Этот «профессионал» был всеяден, ему хотелось видеть себя и мимом и флейтистом, он хотел играть на волынке и других инструментах.

Влюбленный в живопись и скульптуру, он следил за отделкой дворца, Золотого дома, и доставлял туда известные шедевры, такие как, например, группу Лаокоон. Добавим, что он обожал править лошадьми и часто посещал цирк. Он был горячим поклонником зеленых, одной из четырех выступавших команд (зеленые, голубые, красные, белые). Восхищаясь всеми видами спорта, он мечтал быть атлетом, подражать Геркулесу, для чего тренировал свое тело.

Во всем, что бы его ни привлекало, Нерон впадал в крайности, что вполне отвечало его характеру: утонченный до изощренности, плебей — до грубости. То, что он сделал из Париса героя своей главной поэмы, не случайность. В Парисе, артисте и пастухе, безудержном игроке и настоящем мужчине, очарованном красивыми женщинами, заядлом спортсмене, беспечном и заблуждающемся, но, если нужно, хитром и жестоком, Нерон воспевал не просто легендарного персонажа, он воспевал себя. [45]

Свое послание он передал последующим поколениям. Когда затравленный, униженный, Нерон готовился покончить с собой, то, безудержно рыдая, он хорошо поставленным голосом произнес: «Какой великий артист погибает!»

Быть может в этот последний миг он думал об истине, творчестве, своих усилиях по созданию нового мира и о самом мире, похожем на грандиозный театр.

Этот человек — одновременно безвольный шут, самобытный артист — сотворил из своей жизни настоящий спектакль, перевернув с ног на голову нравственные, воспитательные и политические устои.

Династические чувства

Этот артефакт свирепствовал и убивал вокруг себя без всякой жалости. И всегда, еще раз напомним это, под влиянием ужасного страха, который сделал его непримиримым.

Источники, имеющиеся в нашем распоряжении, свидетельствуют, что он становился кровожадным только, когда сам чувствовал угрозу. Нерон испытывал настоящее отвращение, наказывая незнакомых преступников, которых он предпочитал отправлять на принудительные работы, а не карать смертью. Зато спокойно приговаривает к смерти или принуждает к самоубийству тех, кого подозревает в стремлении лишить его власти. [46]

При Юлиях-Клавдиях состояние династической наследственности было очень сильным. Историк Нижней империи Аврелий Виктор, описав последние мгновения жизни Нерона, отмечает: «...таков конец семьи цезаря». И Дион Кассий — не называл ли он Нерона последним из потомков Энея, в мгновение ока трансформированного в легендарного предка Юлиев-Клавдиев. Общественное мнение I века восприняло это обостренно. Таково состояние ума — подчеркивает Тацит, рассказывая, как Агриппина избавилась от Марка Юния Силана, который не столько был воинственным и опасным, сколько мог быть причислен к потомкам цезарей, и, казалось, имел большие преимущества, нежели сын Агриппины. Тацит, со всей очевидностью, подчеркивает разницу в политическом климате между эпохой Нерона и своим временем. Многие его современники действительно подвергают сомнению характер наследования трона, предпочитая того, кто наиболее способен стать во главе государства. Закон, который вышел после похорон Британника, с этой точки зрения, знаменателен. Отныне Нерон становится «последним оставшимся в живых из семьи, принадлежащей к наивысшему классу». Некоторые подвергают сомнению подобное право на наследование, факт явно задевающий Нерона. Это было когда официально его назвали Агенобарбом, по имени кровного отца. Нерон ведь принадлежал к императорской семье не только по линии своей матери, но и по [47] линии отца. Его дедушка по отцу Луций Домиций Агенобарб женился к 30 году до н. э. на Антонии, старшей дочери Марка Антония и Октавии (сестры Августа), и стал патрицием. Его сын отец Нерона, потомок основателя Принципата (в I веке до н. э. Республика превратилась в Империю). Зная, что традиции Юлиев-Клавдиев значили в глазах современников, принцепс-кифарист всегда хотел иметь наследника — напомним, что его дочь Клавдия скончалась через три месяца после рождения. По словам историка прошлого века Теодора Моммзена, отсутствие прямых наследников явилось причиной тех больших политических кризисов, которые расшатают Римскую империю.

На самом деле породили эти кризисы другие причины. Действительно, принцип наследования считался де-факто, а не де-юре. Теоретически императорская власть не передавалась, но императоры были всегда вынуждены назначать своих преемников из числа членов семей или их окружения, прибегая в случае необходимости к усыновлению.

Мы знаем, что большинство римских аристократов имели между собой полные и тесные родственные связи. Так, Домиции Агенобарбы были связаны с очень древней ветвью Домициев, которые дали Республике многих консулов, прежде чем они соединились с Юлиями-Клавдиями и домом Антония. Вообще предки Нерона были объединены узами с Катонами, Бруттами и Кассиями. [48] Однако их потомство было отмечено многими пороками, многочисленными извращениями, если верить Светонию. Отец Нерона был облечен званием простого консула в 32 году, после того как в 28 году женился вторым браком на Агриппине. Однажды, уже будучи у власти, Нерон почтит память своего отца и прикажет даже изваять его статую. Жреческая коллегия Арвальских братьев совершила обряд жертвоприношения в его честь. С 55 года приказано отмечать и всячески почитать день его рождения.

Однако Нерон никогда не ссылался на титулы своего отца и не преклонялся перед ними.

По мнению императора, трон не может быть занят сенатором без родственных связей с правящей династией. Заговор Пизона мог дать понять ему, что это возможно. На сегодняшний день мы не знаем, был ли главный заговорщик непосредственно связан с Юлиями-Клавдиями. Зато мы знаем, что кое-кто из заговорщиков хотел бы видеть Пизона женатым на женщине из этой семьи. Утверждая, что Нерон был ненастоящим Юлием-Клавдием, не искали ли повстанцы 68 года возможности «обелить» их собственного лидера, чье происхождение на самом деле не имело ничего общего с династией Цезарей? Развитие событий покажет в дальнейшем, что, несмотря на лояльность римлян, можно завладеть Империей, не будучи Клавдием. [49]

Уничтожать, чтобы властвовать

На это Нерон не рассчитывал. Он думал, что опасность может прийти только от его собственной семьи и вынужден был в целях предотвращения заговоров систематически истреблять членов императорского дома. Как говорит Светоний, «не было никого среди родственников, кто мог бы избежать этого». Нерон хотел остаться единственным представителем династии. И добился этого, что объясняет эйфорию, охватившую его в последние годы правления.

Претендентов и родственников императорского дома действительно было больше, чем предполагают. Знатные аристократические семьи, запутавшиеся в своих связях, представляют собой настоящую касту: Кальпурнии Пизоны, Силаны, Домиции, Корнелии Суллы, Аннеи, Валерии Массалы и, конечно же, Юлии-Клавдии, все они, соперники, были двоюродными братьями. Процесс ликвидации, правда, начался уже давно. Первых жертв сослали. Мессалина уничтожила Гнея Помпея Великого, потомка Помпея, зятя Клавдия. В свою очередь Агриппина вынудила к самоубийству Луция Юния Силана Торквата, первого жениха Октавии и потомка Августа по материнской линии. Мы уже говорили об уничтожении старшего брата Луция, Марка Юния Силана, по приказу Агриппины. Эта смерть, происшедшая без ведома Нерона, открыла путь к новому правлению. [50] Марк Юний Силан был членом коллегии Арвальских братьев, бывшим консулом и правителем Азии. Это было только начало, за которым последовали другие убийства. Так, при поддержке Нерона, напрочь забывшего о том, что тетя предоставила ему убежище, когда он в этом нуждался, Агриппина приказала уничтожить еще при живом Клавдии свою бывшую золовку, Домицию Лепиду, также кровную родственницу Августа. Наконец, Клавдий сам был унесен подозрительной болезнью, возникшей, возможно, не без помощи Агриппины, но, по-видимому, уже без участия Нерона.

Последний недолго оставался без дела. Император постарался уничтожить многочисленных Юниев Силанов, пользовавшихся уважением в глазах общественности, и потому очень серьезных конкурентов в борьбе за трон. Сначала Децима Юния Силана, брата Марка, по возрасту старше Луция. Несмотря на принятую тем предосторожность, Нерон уничтожил его в 64 году. Все в нем — и происхождение, и популярность, и многочисленное окружение внушали Нерону опасения. Из семьи остался только молодой Луций Юний Силан Торкват, сын Марка, живший в доме его дяди Кассия Лонгина, достигший успехов и почета в 65 году. По прошествии некоторого времени Нерон обвинил его в колдовстве и участии в заговоре и выслал, а годом позже, еще до отъезда императора в Грецию, он был убит. [51]

В самом деле, пока император отсутствует разве не мог молодой знатный аристократ возглавить недовольных по всей стране?

Родной сын Клавдия

Но самым опасным из всех соперников являлся, конечно же, Британник, родной сын Клавдия. Мальчику было всего четырнадцать, когда в 55 году Нерон отравил его. Ушел последний кровный представитель Клавдиев. Официально положение Британника было высоким: брат императора — и звали его Тиберий Клавдий Цезарь Британник. По правде говоря, у Британника были свои приверженцы — сдержанного и скромного, они предпочитали его сыну Агриппины после смерти Клавдия и не признавали ни под каким видом незаконного усыновления Нерона.

Есть другие причины, объясняющие уничтожение Британника. По Светонию, у мальчика был красивый голос, что вызывало ревность Нерона-артиста.

В ту пору императора еще не особенно вдохновляло «искусство» убивать, любой ценой уничтожить своих соперников, он пока не стал, так сказать, профессионалом. Скорее всего это было лишь частью целого — успех, которым пользовался Британник на Сатурналиях. Правда, юноша пел там песнь с намеком на себя, о грустной судьбе наследника, лишенного прав. Тацит, [52] относившийся к истории более здраво, сначала обрисовывает популярность юного Британника, затем повзрослевшего молодого человека, готовящегося надеть тогу взрослого мужчины, наконец приводит угрозы Агриппины, которая, чувствуя себя отстраненной от власти, пожелала вступить в союз со сторонниками Британника. Чем больше она желала продолжать политику Клавдия, тем правдоподобнее был этот союз. Проведению такой политики мог помешать только сам Британник. Нерон тщательно подготовил убийство брата во время обеда. Яд был приготовлен Локустой. Во время обеда Британнику был подан обычный, правда, очень горячий напиток, настолько горячий, что Британник от него отказался, отодвинув чашу. Горячий напиток выливают, а ему подают новое питье, уже отравленное. Яд мгновенно поразил все органы. После первого же глотка юноша упал замертво. Испуганным сотрапезникам Нерон спокойно сказал, что у Британника падучая, этой болезнью он страдает с раннего детства. Уже ночью или на следующий день торопливо и без почестей, под проливным дождем, Британник был похоронен. Версия падучей становится официальной. Активная пропаганда сделала свое дело. Восемь лет спустя в одном из городов Понта на торжествах в честь Нерона, Поппеи и Британника была сделана запись, которая гласила, что Британник навсегда останется в памяти потомков представителем императорской семьи. Даже сегодня немало [53] сомнений в истинности убийства, не отбрасывается и версия об эпилепсии, поскольку Плутарх молчит по этому поводу. Но все это лишь догадки. Большинство же считают, что все-таки имело место отравление. Свидетельства современников, например Лже-Сенеки и Иосифа Флавия, достаточны для того чтобы принять версию отравления.

Сенаторы того времени в большинстве своем закрыли глаза на происшествие, а может быть, и простили его. На деле они опасались союза Агриппины и Британника и возврата к политике Клавдия. Ободренный успехом Нерон расширил свою деятельность. По мнению некоторых, он убил свою тетку Домицию Лепиду. Тацит не разделяет этого мнения, с его слов, давний противник Агриппины, она, по-видимому, в 59 году страдала либо раком, либо кишечной болезнью. Но Нерон сразу же после расторжения брака расправился с Октавией. Он боялся, как бы его бывшая жена, чьи сторонники спровоцировали народный бунт, не вступила в новый брак с аристократом, претендующим на трон. Решив расчистить место как можно быстрее, он вскоре уничтожает двух других очевидных кандидатов на имперский трон: Рубелия Плавта и Фавста Корнелия Суллу Феликса, опасаясь, как бы они не вступили в сговор с Октавией, от которой он раз и навсегда отрекся.

Самым опасным был, безусловно, Рубелий Плавт. Его мать Ливия Юлия, внучка Тиберия, [54] в 33 году вышла замуж за бывшего консула Рубелия Бланда, всадника. Рубелий Плавт был не кровным, а усыновленным ребенком потомка Августа, но и среди его предков были императоры. Больше того, у него сложилась блестящая репутация среди стоиков, благодаря чистоте помыслов. В 55 году Агриппину обвинили в стремлении женить его в интересах государства. В 60 году знамение небес — комета — предсказывает, что час Плавта настал: Нерон быстро удалил его из Рима, где и убил два года спустя. Тацит описывает одно за другим события, предшествовавшие смерти Октавии, по мере их следования.

Фавст Корнелий Сулла Феликс — истинный бездельник, беспечный, вялый — не интересовался ни политикой, ни стоицизмом. Он не стал бы организовывать вокруг себя идеологической оппозиции, как это сделал Плавт. Однако он отпрыск Помпеев, Суллы и Августа, поскольку был сыном Домиции Лепиды и, кроме того, братом по матери Мессалины, бывшей правительницы. Родственник Юлиев-Клавдиев и Домиции, он мог бы стать опасным. Нерон подозревал его в скрытых амбициях. Если он женится в конце концов на Антонии, дочери Клавдия, то, возможно, в 52 году будет исполнять функции консула.

С 55 года Паллант и Бурр были обвинены в подготовке заговора, направленного на свержение Нерона и его замену Суллой. Сулла рассматривался [55] как претендент на трон — сторонники политики Клавдия и Агриппина не пренебрегали им. Кроме того, очевидно, у него была связь с сосланным Рубелием Плавтом. В 58 году Нерон раскрыл новый заговор, поддержанный Суллой; он заставляет его покинуть Италию и навсегда отправиться в Марсель.

Мы видим, что так называемая скрытая ссылка соответствовала периоду напряженности между императором и сенатом. В своем доме на севере Марселя, точнее, в Глануме (ныне Сен-Реми), в 62 году Сулла встретит смерть. Он будет занят работой, когда с ним расправится убийца, посланный Нероном. А беспокоило советников императора то, что он мог войти в сговор не только с Плавтом, но и с армией в провинции. Тигеллин не преминул заметить Нерону, что эти двое были аристократами, и один из них был приближен к армии, стоящей на Востоке, другой имел связь с германцами.

Позднее, в 65 году, Нерон расправится с женой Суллы Клавдией Антонией, дочерью Клавдия, после того как она пережила гибель одного за другим обоих своих мужей — Гнея Помпея Магна и Фавста Корнелия Суллы. В эту пору ей исполнилось тридцать семь лет. Говорили, что она была замешана в заговоре Пизона. Его сторонники требовали, чтобы он развелся со своей женой и женился на Антонии. Нерон, не желая допустить этого, предложил вдове Суллы вступить с ним в брак. Она отказала. [56] Опасаясь, что Антония выйдет замуж за сенатора, который, вероятно, станет его политическим соперником, он уничтожил ее.

Репрессии, которые последовали за раскрытием заговора Пизона, поразили также дальних родственников, принадлежащих к императорскому дому. В 65 году Нерон обвинил в колдовстве и заговоре с целью захвата власти Гая Кассия Лонгина, известного юрисконсульта, его жену Юнию Лепиду и ее племянника Силана Торквата. Кассий, потомок Юлия Цезаря, имел прекрасную репутацию, был консулом в 30 году и проконсулом Азии во время правления Гая Калигулы. Его жена — сестра трех Силанов и дочь Эмилия Лепида, потомка дома Августа. Эти двое, Кассий и его жена, воспитывали своего племянника в духе достоинств, присущих добровольному стоицизму. Кассия изгнали из Сардинии, куда он вернется только при правлении Веспасиана.

Зато нет никакой уверенности в том, что Нерон приказал убить своего пасынка Руфрия Криспина, сына Поппеи от первого брака с римским всадником Криспином. Ребенку, члену императорской семьи, не было и четырех лет на момент смерти в 62 году, которая наступила, конечно, вследствие несчастного случая, а не по приказу Нерона, как на то намекает Светоний. Другие родственники, удаленные от дома Юлиев-Клавдиев, скорее всего не участвовали в заговорах, но просто пользовались большой популярностью: [57] мы говорим об Аннее Поллио и Аннее Винициане, уничтоженных в 65-66 годах, а также о знаменитом военачальнике Домиции Корбулоне, который сложными переплетениями брачных союзов стал членом дома, возглавляемого отцом императора. Даже Скрибонии, уничтоженные к концу правления, оказались имевшими отношения к родственникам Юлиев-Клавдиев. Что касается Тразеи Пэта, то его ошибочно причисляли к руководителям идеологической оппозиции. Считалось, что, вскормленный на политических амбициях, «он имел способности к правлению». Нерон ему этого не простил и отделался от него.

Мудрый учитель Сенека

Наш список, конечно, не полон. Нерон уничтожал всех, кто ему угрожал или в ком он только чувствовал угрозу. Весьма чувствительный к любым высказываниям в адрес его собственных произведений, он старался строго не наказывать мыслителей. Он считал своей роль защитника и покровителя культуры. Почти все цезари писали в свое время, поэтому старались щадить людей умственных, мыслителей, философов, живших обычно очень скромно. Давление цензуры ощущали скорее сенаторы и всадники, любители от мыслительства, так как некоторые темы считались запретными. Процветала эпиграмма. Нерон [58] оставил авторов в покое, он постоянно следил за исполнением его указаний и требовал к ним снисходительности. Тем не менее сама его политика стала неисчерпаемым кладезем для эпиграмм. Фабриций Вьенто, автор сатирических стихов, кстати, не направленных против императора лично, был в порядке наказания лишь выслан из Италии и вернулся, надо полагать, после смерти Нерона. Создается впечатление, что Нерон был против преследования тех, кто позволял себе сарказм по поводу смерти Агриппины. Один только Дат, поэт и актер, был выслан в 59 году из Рима и Италии. Во время исполнения на сцене песенки он при словах: «Будь здоров, отец, будь здорова, мать» сделал движение — будто он пьет и плывет, имея в виду гибель Клавдия и Агриппины. После этого он весьма прозрачно намекнул сенаторам, что их ждет такая же судьба. Позднее Нерон приговорил к подобной мере наказания философа-киника Исидора, который, увидев приближающегося Нерона, громко упрекнул его в том, что тот чаще выходит на сцену как актер, нежели печется о делах государственных.

Нерон проявляет милосердие к мыслителям, посещающим политические и художественные собрания, кроме тех, разумеется, кто составляет ему оппозицию.

Заговор Пизона послужил ему поводом выслать философа-стоика Гая Музония Руфа на один из островов Эгейского моря, откуда тот [59] вернулся лишь в 69 году. К ссылке также были приговорены ритор Виргиний Флав и философ Корнут.

Итак, мы подошли к важной исторической фигуре, о ком стоит сказать особо, — это Сенека. Известный сенатор с прекрасной репутацией, в прошлом учитель Нерона, напрасно пытался направить политику своего бывшего ученика в русло пути истинного. Его устранение в 65 году необъяснимо — Сенеку приговорили к самоубийству, что было совершенно излишне — старый, больной, разочаровавшийся в жизни. Он окончательно отошел от политики, и его кружок распался. Если он и знал что-то о замыслах Пизона и его друзей, то сам не принимал в них никакого участия и не поддерживал их. Более того, в противоположность Тразее, он был слишком верен Нерону, чтобы позволить себе поддерживать оппозицию или дать повод для недовольства, что, безусловно, активизировало многочисленных противников последнего режима Юлиев-Клавдиев. Чем можно объяснить содеянное? Свою роль сыграли различные факторы: необъяснимый страх, прежде всего охвативший императора после раскрытия заговора Пизона; стремление уничтожить все, что, по его мнению, вызывало неодобрение политикой или поведением; наконец, быть может, желание освободиться от свидетеля своей юности. Тацит утверждает, что император «ненавидел Сенеку». [60]

Убийство матери

Современников Нерона эта смерть огорчила неизмеримо больше, чем если бы Агриппина была выслана, что можно было по крайней мере понять. Убийство матери рассматривалось как завершение давно вынашиваемой стратегии. По признанию Тацита, оно явилось результатом интриг двора. Император был весьма увлечен красавицей Поппеей, на которой хотел жениться. Но тогда он должен был избавиться от Октавии, Агриппина же яростно сопротивлялась этому. А тут еще настойчивость Поппеи, ее постоянные обиды. Нерон получил окончательный развод лишь три года спустя после смерти матери. Он не мог не считаться с Бурром и Сенекой и не принимать во внимание их колебания и нерешительность, а также должен был иметь в виду наличие Рубелия Плавта и Фавста Корнелия Суллы Феликса, так как опасался их союза с Октавией. Он женился на Поппее лишь после смерти Бурра. Как раз в это время он высылает Октавию, Плавта и Суллу. Если верить Тациту, интриги Поппеи сыграли здесь второстепенную роль, подтолкнув Нерона к принятию решения и рассеяв его последние угрызения совести.

В политическом плане Агриппина занимала значительное положение и пользовалась большим авторитетом: коллегия Арвальских братьев совершала жертвоприношения в ее честь. Поэт Леонид [61] Александрийский написал эпиграмму по случаю одной из ее годовщин.

Влияние на общество Агриппины было столь значительным, что Нерон любыми путями пытался его ослабить. Уже давно тандем Агриппина — Паллант, который был противопоставлен тандему Сенека — Бурр, перерос в скрытый поединок между матерью и самим цезарем. Еще в 55 году, за четыре года до ссылки, Агриппина думала о союзе с Британником, оказывала усиленные знаки внимания Октавии. Постоянные пожертвования, связи, деньги говорили о том, что она искала лидера и партию. Само собой, ее целью было свержение Нерона или, в любом случае, возможность его шантажа. Провал в 57-58 годах проекта налоговых реформ, предложенных Нероном, усилил ее амбиции. Активное сопротивление, которое этот проект вызвал в сенате, позволило Агриппине опереться на недовольных. Провал имел и другие последствия. Он подтолкнул Нерона к изменению тактики и стратегии — уход от политики милосердия, примирения и соглашения относительно сената, превозносимых Сенекой и Бурром. Но император не хотел сражаться на два фронта: с одной стороны, против оппозиционеров сената, с другой — против сторонников Агриппины и Клавдия. Если только, с политической точки зрения, желания Агриппины совпадут с его желаниями, он должен быть уверен в том, что, объединясь с матерью, получит возможность [62] узнать, далеко ли простираются ее притязания на власть. Но он уже знал, что проводить непопулярную политику под давлением группы сенаторов, не опираясь на Агриппину, слишком рискованно, зато можно помешать ей объединиться с врагами. Решившись на обширную реформу ценностей, другими словами, денежную реформу, задуманную им уже давно, Нерон больше всего желал мира и спокойствия при дворе. Агриппина же, кроме того, не переставала мешать артистическим привязанностям сына. Таковы были причины, которые заставили императора перейти к жестким мерам, сюда также нужно включить причины политические и психологическую мотивацию, восходящую к его детству. Мы уже говорили об отношениях Нерона с матерью.

Нет ничего удивительного в том, что он хотел окончательно избавиться от той, что всегда досаждала ему.

Весной 59 года он принимает окончательное решение. Насколько прав Светоний, утверждающий, что Нерон и раньше неоднократно пытался убить мать, ссылающийся на неудачные отравления, потолок, который каким-то образом должен был рухнуть на сидящую за столом императрицу? Как-то не верится. Другие источники об этом не упоминают, скорее всего, здесь либо выражена личная неприязнь Светония, либо речь идет о вынашиваемых, но оставшихся невыполненными планах Нерона. [63]

Нерон выполнил задуманное между 19 и 24 марта 59 года, во время праздника Квинкватр, посвященного богине Минерве, проводившегося обычно на пятый день первого месяца по римскому календарю, приходящийся на время новолуния. Празднества заканчивались жертвоприношениями 28 марта. На это время и было задумано убийство Агриппины. Известно также, что убийство матери произошло в Кампании, но нет сведений о каком-то определенном месте. У Агриппины была вилла в Байи. Нерон пригласил мать на обед к одному из своих друзей. Во время пиршества был с ней очень ласков. Затем он провожает ее на корабль, наступает момент прощания, лицемер целует ее, зная о том, что галера уже подготовлена в соответствии с его приказом.

Великолепная звездная ночь. Галера уже в открытом море. По сигналу потолок каюты, отягощенный свинцом, обрушивается. На борту паника. Агриппина, воспользовавшись ею, прыгает в воду и, несмотря на рану в плече, полученную от гребцов, вплавь добирается до острова Лукрин, а затем уже к себе домой. Сразу же по возвращении она отправляет вольноотпущенника Агерина к Нерону с сообщением о чудесном спасении. В страхе от полученного известия сын тотчас же, ночью, вызывает Сенеку и Бурра. Состояние Нерона передается им. Говорят, что эти трибуны отказались предпринимать что-либо против дочери Германика. Тогда Нерон приказывает моряку Аникету прикончить его мать. [64] Убийцы окружили ее постель, рассказывает Тацит, и Геркулей первым ударил ее дубинкой по голове. Центурион нанес смертельный удар, когда, показав на живот, она крикнула: «Бей сюда!» Все было кончено. Злодеяние свершилось. Позже перед двором и в сенате Нерон будет утверждать, что Агерина пришел убить его, Агриппина же покончила с собой, узнав о провале своего плана.

Эта версия, шитая белыми нитками, за небольшим исключением, никем из современников, не воспринималась всерьез. Зато можно поставить под сомнение слухи о том, что Нерон после совершения преступления подошел к трупу матери и любовался красотой Агриппины. Тацит утверждает, что император слишком боялся свою мать, даже мертвую, чтобы отважиться на подобное.

Очень скоро, и довольно долго, в течение нескольких месяцев, Нерон будет терзаться мучительными угрызениями совести. Он сам признается, что его преследует призрак матери. Сенека и Бурр не принимали участия в убийстве (хотя на этот счет полностью поддержали императора, но уже после совершения злодеяния). Не подозревая о политических замыслах Нерона, они надеялись избежать кризиса власти и предохранить программу, инициаторами которой были, опасаясь не столько за свою безопасность, как за безопасность государства. Видимо, концепция стоика позволила Сенеке пойти на эти моральные уступки. Философ составил письмо, [65] в котором убийство Агриппины было оправдано и фальсифицировано, его Нерон отправил в сенат. Ее обвинили в подготовке заговора с целью захвата императорской власти и ввели в вину скандалы, которые сотрясали правление Клавдия.

Убийство не вызвало потрясений. Надо сказать, что политический класс не любил мать Нерона, подозревая в интригах и осуждая ее авторитарность. Она, по слухам, связанная с нечистой силой, надеялась, что перед таким «пониманием» император откажется от дальнейшей борьбы, испытывая чувство унижения, вызванное отклонением в прошлом году его проекта о налоговой реформе. Сенат своим основным большинством решил принять это сообщение за официальную версию и проголосовал за просьбу спасшегося чудом императора установить позорный столб памяти Агриппины. Амнистия, объявленная Нероном кое-кому из врагов своей матери, сосланным некогда, была встречена снисходительно. Впрочем, традиционалисты, верные обычаям и нравам предков, и несколько сенаторов, возмущенных поведением Сенеки, выразили неодобрение терпимости философа. Что касается Нерона, то в глазах народа он выглядел достаточно смешно с «заговором», который так удачно провалился.

Правда, чтобы побыстрее покончить с подобными настроениями, ему пришлось швырять деньги, облагодетельствуя толпу. [66]

Стали появляться пьесы, показывающие то, как Нерон «спас» себе жизнь, которой угрожала Агриппина. Превозносилась богиня Минерва. В свою очередь в честь Нерона 28 марта, 5 апреля и 23 июня 59 года коллегия Арвальских братьев совершила жертвоприношения. Наконец, в поддержку императора выступили в провинциях, их послания приходили в Рим.

Свободный от своей матери, которая предпочитала видеть в нем лишь верного последователя Клавдия, разведенный с Октавией, Нерон решает прекратить строительство храма, возводящегося в честь отчима. Все вокруг чувствуют приближение новой политики. В последующие месяцы под влиянием событий римляне, в частности те, что принадлежали к аристократам, начинают понемногу менять свое отношение и видеть истинные причины убийства Агриппины. [67]

Совершенно отличная от правления Юлиев-Клавдиев, эпоха Нерона явилась следствием различных влияний. Император — фигура, включающая в себя психологические и личностные составляющие, действующая в определенных рамках, играет свою роль в историческом процессе. Вещи и люди, идеи и воплощение. Различные силы противостоят друг другу, дело подчас принимает драматический оборот, влечет за собой глубокие изменения, касающиеся сложившегося порядка — в большом и малом. Нерон правил четырнадцать лет, опираясь на незыблемые основы, но на протяжении этого времени он сам не стоял на месте. Чтобы соответствовать реальной обстановке, он должен был разрабатывать иную стратегию и разнообразить тактику. Все течет, все изменяется. Люди тоже... [68]

Мораль о политика в Риме

Непреложный факт: в I веке н. э. самое существенное из существующего — Империя.

Римляне после бесплодных усилий восстановления Республики в 41 и 42 годах прекрасно понимают, что возвращение назад теперь уже невозможно. Несостоятельность проникает и в политическую лексику, не хватает терминов, чтобы различить Империю и Республику. Веллий Патеркул восхваляет в лице Августа «основателя» новой политической структуры, Тацит противопоставляет ему «прошлые интересы римского народа», или «старое государство», т. е. «свободное государство» в «господстве римской действительности»: принципат, или империя.

Если его моральное наследие остается, то республиканские традиции умирают медленно и неумолимо. Придерживающиеся более традиционных взглядов, римские сенаторы довольствуются частичной критикой, приспосабливаются, высказывают претензии к тому или иному императору, без того чтобы протестовать против существующего порядка самой системы. Порядка, который постепенно становится основой. Рим все больше и больше похож на город, избранный Богами, город непобедимый и вечный, призванный обеспечить народам мир и справедливость.

Иначе говоря, Римское государство играет новую имперскую роль универсального государства. [69] Только область Спарты, «цивилизованной монархии», не завоеванной Римом, противоречит этим амбициям. Уточним, однако, что в эпоху, которая нас интересует, эти темы еще не обсуждались так живо, как это было позднее, при Антонии, в конце Римского периода. Это связывают прежде всего с личностью принцепса. Потому что все, кажется, идет в ход — политологи и мыслители анализируют его дела и поступки, слова и нрав, характер, дабы набросать портрет идеального монарха. Из осторожности приходится идти на уступки абсолютизму.

Большое значение придается морали. Здесь находят свое место критика и натиск. Обсуждают положительные качества и ошибки принцепсов, их пороки и достоинства. Начинают делить на «хороших» и «плохих». Разделение не ново, но оно усиливается и находит под пером Тацита наиболее яркое выражение.

«Хороший» — это интроверт, не от мира сего, уверенный и добродетельный. Плохой — это экстраверт, игрок и сумасброд, отдающийся порокам. Хорошие всегда становятся жертвами плохих. У Тацита эти черты обретают форму. У «хороших» — осторожность, безусловная верность, непорочность. Подлость их не щадит. Воспитанные на античных нравах, они являются символом строгости, лояльности, терпимости, одним словом, достоинства. «Плохие» вбирают в себя противоположные качества: агрессивность, предательство, безудержное честолюбие, алчность, [70] беспорядочность, неуважение к общественному мнению, бунтарство. Наиболее соответствует этому эпоха Нерона — если верить Персию, Лукиану, Тразее и даже Сенеке, — оппортуниста и тирана.

Император и тиран

Дихотомия доминирует в мыслях о нравственности и морали в I веке. Она одновременно основа и завершение инфраструктуры другой пары — политики императора и тирана, которая приноравливается и изменяется, делая ее наиболее нравственной. Речь идет о том, что император — всегда «хороший», а тиран — всегда «плохой». Специфические черты «плохого» мы найдем у тех, кто позаимствовал их у Калигулы, и особенно у Нерона.

Но ведь он не всегда был таким. Во времена Республики тиран был синонимом императора. При Империи глава вбирает в себя все негативное. В глазах сенаторов, так же как и в глазах литераторов, он представляет отныне противоположность тирану.

При Юлиях-Клавдиях «принцепс — это абсолютный хозяин: его учение выше закона». Император представляет живой закон и становится посредником или гарантом Божественной Благодати — черта эпохи Возрождения. Это власть, все Цезари старались ее крепить. Один [71] император, другой — отличие минимальное. Политологи это подтверждают. Власть позволяет им сохранить чувствительность, унаследованную от древнего менталитета. Такова, к примеру, связь Августа и Тиберия с Калигулой и Нероном.

Первые с самого начала их царствования боролись за смешанную конституцию в пользу монархии, аристократии и демократии и не затрагивали привилегий аристократов. Другие, напротив, пытались ограничить все последствия республиканского режима и побыстрее установить теократическую монархию греко-восточного типа, воодушевленные антониевскими принципами «царской демократии».

Писатели, которые ратуют за эту модель, — греки. Для них непобедимый Рим вовсе не центр Империи. Мир — это космос, управляемый божественным Провидением, а император — символ единения с космосом. Он посредник между небесами и людьми.

Эти различия, кажется узаконивают противостояние императора и тирана и официально применяются только к Юлиям-Клавдиям. Но они явились темой для размышления в школах риторики и на литературных обсуждениях того времени. С первых уроков ребенок учится ненавидеть тиранов и восхищаться их уничтожением. Его учителя рассказывают ему, что император хороший и милосердный, что он лучше граждан, наконец, что он ведет себя как отец со [72] своими детьми, людьми свободными, а не рабами. Ученики узнают также, что тиран — капризный эгоист и сродни дикому животному. Цитируют эллинских монархов, а порой и покойных императоров. Сам виновник не сознает этого. Но никого не проведешь. Общественность очень хорошо знает, что царствующий припцепс чувствует себя задетым! Несмотря на идеальный портрет правителя или проклятый образ тирана, он знал, кого отвергать, а кого хвалить за моральное и политическое поведение. Эти споры одинаково не задевают различных слоев общества. Для аристократа император, проводящий политику, которая не отвечает его интересам, — «плохой», в то время как «хороший» — это тот, который не скупится и способствует благосостоянию правящих классов. Плебс Рима, не имея настоящей идеологии, ждет от цезарей удовлетворения своих желаний — заботиться о судьбе народа и столицы. Мало озабоченные противостоянием «император — тиран» плебеи, несмотря на их внешнее несходство, особенно привязаны к дому Германика. Что касается профессиональных военных, то они вообще не интересуются, уважают или нет императора в Риме, лишь бы он проявлял хорошие административные качества и не посягал на их интересы.

Мыслители и философы живо интересуются спорами даже по самому незначительному поводу и касающимися незначительных социальных условий: их политические концепции обычно [73] совпадают с видением сенаторской аристократии. Для стоиков император, скорее «правитель справедливый», должен держать себя с достоинством, быть способным править на благо общества. Они стараются влиять на характер властелина, чтобы «ужасная власть», которую он держит в своих руках, была подчинена его разуму, а не его капризам. Если их условия не увенчаются успехом, они уйдут в угрюмую пассивность или отдалятся от политической жизни.

История одной модели: правление Антония

Модель правления, проведенная Марком Антонием, основана на идее, что император — человек, наделенный божественной Благодатью и пользующийся соответственно божественными привилегиями. Как эллинские цари, он претендовал на универсальность своего государства. Эта обожествленная теология власти вдохновляла, впрочем, и другие проекты правления, менее ориентированные, чем его. При Марке Антонии культ императора развился настолько, что отождествлял государя с местными божествами.

Август под смешанной доктриной вдохновения, одновременно монархического, аристократического и демократического, тщательно скрывал абсолютизм. Марк Антоний отстоял этот абсолютизм, отталкиваясь от теократии эллинского [74] типа к монаршей демократии, демократии милосердного государя, добродетельного, набожного и справедливого, вышедшего из народа. Дом Германика совершенно не признает этой модели. Антония, мать Германика, демонстрировала верность наследию своего отца. Она сохранила отношения с незначительными восточными царьками — Иродом из Иудеи, например. Ее сын, Германик, приобрел огромную популярность как у римских плебеев, так и среди сенаторов. Мощный поток агеографической литературы сделал его если не реставратором Республики, то, безусловно, либералом. На самом деле он был предтечей, более искусным и более осторожным, чем его сын, Гай Калигула, который, без сомнения, также стремился укрепить свою власть по модели правления Антония. Очень эллинизированный, он посетил эту страну, на языке которой писал. Носил обычно греческую одежду и вовсе не скрывал ни своего уважения к эллинским институтам, ни восхищения египетской античностью.

Во время царствования его сына, Гая Калигулы, идеи Антония действительно становятся реальностью. Воспитанный в доме своей бабушки-эллинистки, Гай Калигула научился восхищаться Антонием, своим прадедом, восстановил восточную систему правления и греческие ценности. Если он и ссылался иногда на Августа, но предпочитал Геркулеса и Диониса — последний ассоциируется с египетским богом Вераписом-Аполлоном, [75] главным божеством основателя Империи.

Гай Калигула сам считал себя «новым солнцем». Он пошел дальше обычного теократического деспотизма и возвеличивания божественной добродетели императора, воспринимаемых римлянами. Другие цезари отказывались все же от некоторых божественных почестей, что видно из его письма в Александрию, в котором он сообщает о необходимости ограничить количество статуй, которые ему собирались воздвигнуть. Эти амбиции Светоний объясняет так: «Совсем немного недоставало, чтобы он принял диадему и видимость принципата обратил в царскую власть. Но окружающие убедили его, что он возвысился превыше принцепсов и правителей, и тогда он начал покушаться на божественное величие».

Клавдий Августейший

В свое правление Клавдий положил конец попыткам навязать восточную культуру Империи. Триумфальное искусство вернулось к теме прославления Августа. Клавдий сам сравнивал себя с Августом и пообещал обратиться к действующей программе основателя принципата. Он выставлял напоказ традиционную умеренность, старался поощрять активность сената и всячески пресекал развитие восточных культур. Надписи [76] на монетах этого времени дают возможность узнать, какое значение имели в его глазах Справедливость и Провидение: иногда они соединяли Клавдия и Августа и представляли их вместе. Некоторые триумфальные памятники прославляют также принципы Августа, возрождают его символы: в своем послании к александрийцам Клавдий ссылается на Августа.

Тем не менее антониевская направленность и идеи теократической монархии сохраняли свой престиж в некоторых кругах. Мессалина, дочь Домиции Лепиды, внучка Антонии-старшей, дочери Антония и Октавии, была его горячей сторонницей. Сохранилась камея, изображающая Клавдия божественным царем в колеснице, запряженной двумя кентаврами: его сопровождают Мессалина, Британник и Октавия. Один из кентавров попирает ногами двух варваров — намек на победу, одержанную Клавдием в Бретани. На императоре украшение Юпитера Капитолийского, но свита одета с явными вакхическими отличиями, а колесница с кентаврами традиционно украшена в духе Диониса. Эта традиция, идущая из Александрии, вдохновляется вакхическим мистицизмом древних царей эллинского Египта. И другие свидетельства выдают стойкую привязанность к Востоку, к установкам Антония, такие как усилия, претендующие на изменение политики Клавдия, с эллинской и теократической точек зрения. [77]

В остальном, вопреки своим официально распространяемым августинским принципам, Клавдий укрепил абсолютистскую позицию, опираясь на деспотические основы системы Юлиев-Клавдиев, и структуру государства, усилил централизацию, развил бюрократию. Создал также кабинет и императорские конторы, состоящие из вольноотпущенников, которым было поручено контролировать администрацию государства вплоть до границ Империи.

Центральная императорская казна пополнялась, налоги значительно выросли в ущерб богатству сенаторов. Чиновники развивали активную деятельность, как об этом свидетельствуют обширная административная переписка и большое количество эдиктов принцепса. Необычайно активный в плане законодательства и судопроизводства, Клавдий оказался и великим строителем: он увеличил количество портов, строил новые дороги, сооружал базилики, склады и акведуки, покровительствовал градостроительству. Его вмешательством расширили священную ограду в черте Рима. Проявляя свою власть цензора, он щедро раздавал римское гражданство провинциалам и облегчил им доступ в сенат.

Верный проводимой Августом внешней политике, оборонительной и миролюбивой, он продолжал ее очень дипломатично. В 43 году завоевал Бретань. На Востоке Клавдий передал государства-партнеры в Римские провинции и официально аннексировал Фракию, Ликию и [78] Иудею. Такая же судьба была предназначена Мавритании, в то время как римское военное присутствие на северном берегу Черного моря было значительно усилено. Различные дельцы, вольноотпущенники поощряли экспансию. Но Клавдий и его бюрократия в центральной части Империи и на аннексированных территориях сталкивались друг с другом, образуя сильную оппозицию традиционным силам сенаторов.

Различные волнения, заговоры — и настоящая оппозиция начала выступать против режима. Император попытался ее разбить, количество процессов против сенаторов, и даже всадников, увеличилось. Однако администрация покровительствовала сословию всадников, в котором она черпала поддержку, так же как находила ее в армии, особенно в когортах преторианцев.

Было трудно обнаружить в этом сложном политическом и административном хаосе личную роль Клавдия. Античные источники оставили нам противоречивую информацию. Они рассказывают о его физических недостатках: кроме того, что он страшно заикался, так еще и хромал. Ближе всех к реальности стоит Тацит, который представляет его как кабинетного ученого, тщательно подготавливающего свои речи, не лишенные, впрочем, некоторого изящества. Клавдий отличался скромностью и любил хорошо поесть. Но в случае необходимости он мог [79] быть и грубым и жестоким. Плохо разбирающийся в сложностях жизни двора и семьи, побаивающийся в некоторой степени своих наследников, он тем не менее принимал самые важные политические решения единолично. Он был основательно подвержен влиянию своего окружения, среди которого кое-кто из сенаторов — Луций Виталий, например, — и всадников проявлял себя очень активно. Роль всемогущего политика заканчивалась перед вольноотпущенниками своего дома, особенно перед теми, кто управлял большими учреждениями. Назовем Каллиста, советника по императорской переписке, Нарцисса, советника по канцелярии, Палланта, советника по финансам, Полибия, советника по делам науки, и т. д.

Его жены, не смущаясь, интригуют со всем двором. Сначала Мессалина, потом Агриппина, которая, по настоянию Палланта, в начале 49 года стала второй женой Клавдия. Она уже получила титул Августы, которого не удостаивалась ни одна императрица со времен правления Августа. Монеты, выпущенные в восточной части Империи, свидетельствуют об этом. Она изображается на них то одна, то вместе с Клавдием. Супругов порой обожествляют, ее сравнивают с богиней Артемидой. В Египте некоторые монеты объединяют Агриппину с покровительницей Рима и богиней плодородия Исидой. Ни один правитель не оказывал при жизни такого почтения своей жене. [80]

Амбициозная и хитрая от природы, гневная и мстительная Агриппина пользовалась политическим влиянием, более значительным, чем в свое время Мессалина. С 50-51 годов она была основной частью исторического механизма, которую мы назвали эпохой Нерона. Холодная и суровая, по мнению своего сына Луция, она способствовала его вступлению на трон, не только потому, что любила его, но еще и потому, что считала необходимым связать его власть со своим именем.

Рождение наследника

Еще при жизни Мессалины Нерон приобрел большую популярность. Во время Столетних игр, организованных Клавдием, он имел успех у зрителей. Спустя некоторое время после заключения брака Агриппины с Клавдием, в 49 году, Сенека был назначен воспитателем Луция. В конце этого же года Агриппина и Сенека устроили помолвку Луция с Октавией. Кроме того, в начале 50 года Агриппина настаивает, чтобы Клавдий усыновил Луция, ссылаясь на старость императора и малолетний возраст Британника, которому было только восемь лет. Нерон, двенадцати лет, станет его наследником. Агриппина знает, что ее сын очень родовит, он принадлежит к ветви Германика и в его жилах течет кровь Августа. Такие прецеденты уже бывали: [81] разве не усыновил Тиберий Германика, хотя имел своего сына? Больше того, это усыновление вовсе не отстраняет Британника от наследования.

Согласно документам в жреческой коллегии Арвальских братьев, церемония была проведена 25 февраля 50 года.

Мальчик изменил имя: Луций Домиций Агенобарб стал сначала Тиберий Клавдий Неро, затем, спустя некоторое время, Неро Клавдий Цезарь Друз Германик, заявляя таким образом, что Клавдии — самые замечательные и Юлий Цезарь — самый знаменитый из Юлиев. Это была уже заявка на трон.

4 марта 51 года, в день своего совершеннолетия, Нерон облачается в мужскую тогу. Так кончилось детство.

Золотые монеты, выпущенные в Риме, изображают его членом большой жреческой коллегии и молодым принцепсом. Арвальские братья считают его подлинным наследником Империи. Обязанности и звания, учрежденные теперь официально, намекают на наследника Клавдия. В связи с официальным праздником совершеннолетия, Клавдий щедро одарил солдат и плебс. Нерону обещано консульство в его двадцать лет и предоставлена проконсульская власть за пределами Рима. На время своего отъезда на празднества в честь Юпитера, проводимое на Альбанских холмах, император поручает Нерону контроль за деятельностью администрации столицы и по этому случаю назначает его исполняющим обязанности [82] префекта. Постепенно Нерон добивается признания: в речах, удачно составленных, благодаря советам Сенеки, он выступает в пользу нескольких городов: Болоньи, Илиона, Родоса и Апамеи в Сирии, плетя вокруг своего имени сеть симпатий.

Но все происходило не столь уж гладко. Хотя, в общем-то, можно было не особенно опасаться каких-либо препятствий. Сторонники Британника, правда, не оставляли поля боя. Их положение, впрочем, было намного тяжелее. Ясно, что судьба Империи предрешена. Британник проиграл своему «полу-брату». Столкновение становилось опасным, его вынуждали подчиниться Домицию. Лишь преторианская гвардия и несколько представителей командного состава поддерживали Британника. Если монеты, в основном, выдают факт предпочтения римлян Нерону, то монеты из Передней Азии и Африки изображают двух отпрысков императорского дома, что явилось темой изучения. Одна монета того времени изображает Тиберия Клавдия Цезаря Британника — одного. Показательна в этом плане монета 53-54 годов. Создается впечатление, что Клавдий хочет взять назад обещанное Нерону. Он горячо целует Британника и заявляет о своем желании совершить обряд совершеннолетия сына и надеть на него мужскую тогу. Подумывал он также об изменении своего завещания.

Некоторые сторонники Британника в смятении: пришло время как можно быстрее привести [83] Нерона к власти. Вольноотпущенник Нарцисс стал одним из исполнителей задуманного. Смерть Клавдия, естественная или насильственная, быстро положит конец интригам и надеждам. Нерон станет императором. Ему 17 лет.

Вступление на престол

Молодой человек получает трон, благодаря заговору, организованному его матерью. Это было нелегко. Нерон становится старшим сыном Клавдия, он потомок Германика и Августа. Таковы мотивы, которые придали законность действиям Агриппины и многих других. Она приняла меры, чтобы отдалить Британника от трона. Кажется, Клавдий собирался уравнять двух наследников?

Отравила ли Агриппина своего мужа? Трудно ответить с уверенностью. Тацит и Светоний обвиняют ее безоговорочно. Императрица заставила Локусту приготовить яд, который евнухи Клувий Руф и Галот, проверявшие кушанья, сами поднесли Клавдию. Последний не умер, и Агриппина заставила врача Ксенофона использовать другой яд, прикончивший императора. Другие источники отвергают версию отравления. Кроме Сенеки, который ничего не мог с уверенностью утверждать. Многие колеблются и сомневаются, как Иосиф Флавий, либо избегают что-либо говорить по этому поводу. [84]

В действительности же сомнения здесь более оправданны, чем в случае с Британником. Во-первых, возраст императора, потом его обжорство, может быть, он стал жертвой несварения желудка или какого-нибудь кишечного заболевания, или наконец это был просто приступ аппендицита? Подумывают также и о случайном отравлении, так как после всего он еще ел шампиньоны. По все это лишь гипотезы. Остается один-единственный факт, это циркуляр, направленный в Египет императорской администрацией уже после вступления Нерона на престол. Новый цезарь с восторгом упоминает об этом. Что касается Клавдия — о его смерти лишь несколько слов, что, однако, позволяет предположить, что Клавдий был отравлен по приказу своей жены.

Вступление Нерона на престол было тщательно подготовлено. Клавдий умер ночью, вернее, вечером. Светоний утверждает, что кончину скрывали, пока не подготовили все для преемника. По совету астрологов, все началось 13 октября, около 11 часов. Едва открыли двери императорского дворца, Нерон вышел вперед, к страже, в сопровождении Бурра и, возможно, самых видных императорских вольноотпущенников. Несмотря на колебания нескольких солдат, напрасно искавших глазами Британника, удерживаемого Агриппиной, когорта провозглашает Нерона императором Рима. Бурру удалось ловко убедить преторианцев. С этого момента [85] все происходит очень быстро. Солдаты охраны подняли его носилки и отнесли в лагерь, где находились основные войска. Там, обратясь к солдатам с краткой речью, он раздает им обещания, предлагая значительное довольствие, равное тому, что они получали у Клавдия: четырнадцать тысяч сестерциев на каждого. Солдаты утвердили решение своих товарищей. Военное вступление на престол подходит к концу. Теперь в сенат! Все делается быстро, чтобы не дать сторонникам Британника времени действовать. Дебаты в Сенате начались около четырнадцати часов речью Нерона, подготовленной Сенекой, и закончились в восемнадцать, когда опустился вечер. В течение этого времени Нерон стал императором.

Провинция быстро узнала новость и приняла ее без всяких колебаний. Правители могли вызвать у народа энтузиазм, порой даже искренний, особенно среди тех, кому нравилась молодость Нерона и кто чувствовал себя подавленным бюрократией Клавдия. В Египте, недалеко от Мемфиса, получили циркуляр, уже упомянутый нами. На самом деле речь идет о папирусе, направленном для пользования чиновникам, служащим верховной власти, это был вариант другого циркуляра, адресованного императорскому наместнику, префекту Египта и его основным заместителям. Там было указано, какие праздничные церемонии должны быть организованы по поводу вступления на престол: [86] благодарность богам, пожертвования и т. д. Египтяне славили нового императора согласно обычаям — так, как они славят своих фараонов. Его приход на престол, говорилось в циркуляре, принесет надежду для всех. Нерон удостаивается почетных званий. Он «источник всего лучшего» и «добрый гений вселенной». За этими словами стоит признание антониевской доктрины как факта.

Императорская и эллинская добродетель

Во время своего правления Нерон проводил две различные стратегии. На него имели большое влияние доктрина Антония и культ императорской и эллинской добродетели. Обе стратегии проводились по общему плану сформировать Империю по эллинской модели: общность римлян, уважение к итальянским традициям — в первом случае, и создание нового социально-культурного кодекса и возрождение старых институтов — во втором.

Циркуляр от 17 ноября, направленный в Египет, гласил: «Нерон — источник добра». Символ признания государя, который сделает для этой страны все, что необходимо, особенно во время разлива Нила. Привязанность сквозит даже в наследии александрийских племен и некоторых документах, из которых явствует, что Нерон — [87] спаситель и благодетель человечества. Императорская щедрость, еще более значительная, чем в самом начале, т. е. в эпоху египетских свидетельств, говорит о том, что Нерон хотел бы даже в Египте казаться умеренным. В письме, отправленном его чиновниками и адресованном египетским грекам, он хвалит последних за благие намерения по проведению празднеств в честь его вступления на престол, но отказывается от слишком выраженного обожествления.

Если императора и считали посланником богов, то обожествление было умеренным. Его характеризует и другая черта, унаследованная от эллинских царей: доблесть. В Египте принципат приближается к типу аристократии по восточному типу. Во все время своего правления Нерон старался приблизиться к идеалу эллинского правителя. От добродетели правителя он предпочитает перейти в образ «великолепного», применяя некоторые элементы эллинской литургии, конкретное выражение теократической доктрины. Нерон занял исключительное место в Египте. Прежде всего он был самым молодым римским императором. Таким же молодым, как некоторые фараоны, что вызвало симпатии египтян. Напомним, учителями и воспитателями Нерона были Сенека, который провел много времени на земле Фараонов, и Херэмон — египетский стоик.

Этот приверженец эллинской добродетели не ограничивается одним Египтом, а распространяет свое [88] влияние в Северных провинциях. Празднуя победу над Тиридатом, царем Армении, которого соблазнил многочисленными обещаниями, он устроил настоящее зрелище. До сих пор таланты приписывали свои победы судьбе, удаче и божествам. Нерон утверждает, что прав во всем и обязан этому только добродетели, он выше закона, даже выше удачи, в силу своих исключительных качеств он связан с богами, обладает невероятной энергией. Человек, никогда не видевший поля боя, был удостоен звания «император», которое солдаты присваивали только полководцам, одержавшим большие победы. Наконец, греки сделали из Нерона «хозяина вселенной».

Обожание, которое ему высказывали, льстило, он чувствовал себя «живым Богом», уступившим частицу сил своих, частицу чуда, откуда берет начало отблеск его монаршей добродетели. Жан Хризостом скажет позже, что Нерон стремился к тому, чтобы его называли Богом и «хозяином на земле и на море». В этом увидели преувеличение, говоря, что римских императоров никогда не называли «хозяевами морей»: а разве одно из александрийских племен не назвало Нерона «хранителем моря»?

Указом, принятым в результате голосования в честь освобождения Греции, Нерон объявляется «Богом-освободителем». Обожествили и его супругу. Большинство монет, выпущенных на западе Империи, под изображением Нерона имеет надпись «Бог». Пусть этот Бог был лишь [89] посланцем божеств, мы видим, что он вознесся очень высоко, ни один цезарь, кроме Гая Калигулы до сих пор не удостаивался подобной чести. Нерон, впрочем, был не из простых, он извлек из этого пользу — обожествление создало вокруг него ауру монаршей добродетели.

Правда, после раскрытия заговора Пизона Нерон не захотел, чтобы в его честь возводили храм в Риме, сославшись на нежелание испытывать чувствительность римлян, так как тем претит обожествление. Однако, начиная определенно с 65 года, восточные монеты изображают иногда Нерона обожествленного и сравнивают с Аполлоном-кифаредом. Сенат воздвиг статую Нерона в храме Марса Победителя, Бога войны. Эта статуя, очень большого размера, стала объектом культа. Нерон как бы равен Марсу. Понемногу составляется новый социально-культурный кодекс.

Императорская администрация одобрила это направление, т. е. смешение различных идей. Повторяем, Нерон был прежде всего представлен как посланец Богов. Его добродетель и его гений были обожествлены, но всеобщее Процветание, Мир и Спасение, разве не были они также тесно связаны с его именем? У александрийских племен он получил еще одно подтверждение. После раскрытия заговора Пизона его изображение на золотых монетах ассоциируется с Законом и Спасением. Часто Нерона сравнивали также с Юпитером, Высшим Богом, [90] Юпитером Освободителем. Назовем в связи с этим указ греческого города Беотии, коринфские монеты и стихотворение Кальпурния Сикулы, датированные началом правления. После 65 года он в своих стихах сравнивает Нерона с Юпитером Хранителем и даже с Юпитером, Несущим Свет.

То, что Нерона связывают с Аполлоном, неудивительно. Он Бог, создатель Империи и высший покровитель кифаредов. С первых месяцев правления, то с помощью официальной пропаганды, то благодаря почитателям, принцепса представляют Аполлоном. После триумфа в 68 году император установил в своем дворце статуи, представлявшие его с атрибутами Бога-кифареда. Отчеканили также монеты с изображением Нерона-Феба. Другие, из бронзы, содержат на лицевой стороне Аполлона, а с обратной перечислены звания императора; есть монеты с портретом сына Агриппины и указанием всех его имен. Большое количество таких монет выпущено в Лионе и Риме. Явлений этого аполлонизма очень много, о чем свидетельствуют различные литературные источники, имеющиеся в нашем распоряжении. Писатели того времени тоже этому способствовали, среди них: Сенека, Кальпурний Сикул, Лукиан. Наконец многочисленные записи представляют императора «новым Аполлоном».

Он связывает, кроме того, этот аполлонизм со своим артистическим призванием и придает ему [91] политическое звучание: превозносит монаршую добродетель и солнечную теократию. С полным основанием историки обнаруживают присутствие Гелиоса, Бога-Солнца. Больше того, новый Аполлон-Нерон был бы прежде всего новым Солнцем, осветившим сверху мир римский и эллинский. Даже Сенека был не против этой мысли. «Лучи света тебя окружают и притягивают взгляды. Ты представляешь себя выше всех; ты восходящее светило», — пишет он.

Это сравнение с восходящим солнцем Сенека, безусловно, заимствовал у египтян, которые называли так своих фараонов, а теперь и Нерона. Оказывается и в Италии образное искусство тоже пользуется этой солнечной метафорой.

Но Аполлон Нерона очень отличается от Аполлона Августа. В нем нет ни его чистоты, ни его спокойствия, ни его безмятежности. Нерон — мегаломан, игрок, и его солнце более страстное, чем горячее. Нерон был очень восторженным, таков этот новый «Дионис». Нерон-спортсмен стремился, чтобы его считали равным Геркулесу,— тексты и монеты говорят об этом. Геркулес — атлет и Геркулес — поборник справедливости и спаситель. Император приобщался также к богу Асклепию, врачевателю, чуду медицины, иногда даже сравнивал себя с ним — как описано в императорских памятниках греческих островов. [92]

Добрый гений

Agathos daimon tes oikoumenes — другая формулировка, ее тоже находят в циркуляре, составленном чиновниками императорского Египта: Нерон там называется «добрым гением» или «добрым духом вселенной». Надпись на острове Кос в Эгейском море называет его «добрым богом». Это выражение встречается нередко. Стела, воздвигнутая в честь префекта Бальбилла, была переделана для императора, так же как надписи на монетах, прославляющие Нерона.

Образ защитника, гения — очень древний в Александрии. По легенде, он появляется во времена основания города в виде дракона, который впоследствии будет убит. Александр возвел в честь него храм, святилище, который сохранился до IV века н. э. Его происхождение восходит к далекому прошлому. Некоторые видят в нем реминисценцию некоего божества, подобного ШУ, египетского происхождения до-эллинской эпохи. Обычно этот титул традиционно присваивался фараонам первой династии — «Идеальный бог». Нерон — новый гений — покровительствует не только городу Александрии, его порту, его плодородной земле, прилегающей к Нилу. Покровительство охватывает весь мир, начиная с Египта, территории, освященной культом Солнца, которое его жители считают центром вселенной. Император — это [93] «Благодетель вселенной». Выражение agathos daimon, так ли оно распространено в остальной части империи? Вполне вероятно, египтянин Херэмон при дворе и в Риме распространял его и популяризировал, а позднее то же проделал с египетской доктриной. Каждый житель империи мог по-своему оценить императорское покровительство. Для греков Александрии и сторонников абсолютизма оно было синонимом теократического деспотизма, так рьяно поддерживаемого традиционалистами, утверждающими, что ему не нравится быть «добрым гением»; сохраняя итальянские традиции и привилегии сенаторов, он становится «злым гением». Именно так впоследствии будут судить о Нероне, и так новые поколения будут его рассматривать. Отметим, что Нерон приобщился также к культу римской богини Весты, хранительницы домашнего очага. В последние годы его царствования была отчеканена монета с надписью на лицевой стороне «Нерон Цезарь Август», на обратной стороне изображен куполообразный храм с колоннами и статуей богини в центре и написано: «Веста».

Пятилетие Нерона

В манере правления императора чувствовались элементы и влияние эпохи Августа. Эти составляющие второго плана четко различаются в [94] программных речах, которые император произнес перед сенатом после вступления на престол. Светоний комментирует их следующим образом: «Чтобы еще яснее проявить свои намерения, он объявил, что править будет по советам и планам Августа и не пропустит ни единого случая показать свою щедрость, милость и мягкость». Тацит высказывается еще более четко. Нерон пообещал, что правосудие будет фактом не только для императорского дома, власть вольноотпущенников подчинится лично императору, продажность администрации будет уничтожена, власть цезаря ограничат, наконец, сенаторы и магистраты потеряют свои старые прерогативы, касающиеся контроля за Италией и провинциями. Вспомним, что в речи, составленной Сенекой, Нерон, воодушевленный примером Августа, делает ударение на ясности и безмятежности, характеризующих начало его царствования: без гражданской войны, семейных ссор, ненависти и злобы. Все разногласия общественной жизни уходят в сторону. Нерон сразу же занимает положение наравне с Августом и Клавдием, говорящее о том, что пример Августа не является единственным приоритетом. Вырисовывается еще одна личность — Антоний, соперник создателя принципата. Уступки, сделанные сенату, никоим образом не ослабляют императорского абсолютизма, а принцепс сохраняет контроль над всем тем, что касалось ведения курии, в том числе Италии и сенаторских провинций. Однако [95] престиж Августа был таков, что нужно было маневрировать, заставить понять, что он пренебрегал примером основателя римской монархии наводить на мысль, что лучше режима Августа, безусловно, является абсолютистский режим. Нерон старался связать свое имя с памятью знаменитого предка, победившего в Актиме в морском бою самих Антония и Клеопатру в 31 году до II. э.

Арвальские братья, считавшие Августа символом Империи, ссылаются порой на «нового Юпитера» — Аполлон был почитаемым богом у Августа, таким же он был и для «нового Августа». Речь идет, несомненно, о самом Нероне. Некоторые монеты в Африке, Передней Азии и Египте сравнивают этих двоих. Иногда к ним присоединяют Германика. Одно из александрийских племен сохранило имя его предков относительно Нерона: «Август». Наконец, Нерон в начале своего правления отказывается от золотого венка, который ему пожаловали египетские греки, как некогда это сделал Август, когда Клавдий его принял. Это скрытое одобрение, но в то же время явное подражание политике Августа особенно проявлялось в первые годы царствования Нерона. Потом он стал более откровенным. Итак, первые годы Нерон считает лучшими годами своего правления, «несмотря на то, что до него все другие правили с достаточной славой, их достижения все же были далеки от этих пяти лет Нерона». Скорее всего, [96] Аврелий Виктор заблуждается, размышляя о начале царствования: убийство матери уже произошло. Оценка первых пяти лет правления разделяет историков. В среде стоиков, которые при Флавиях противопоставляли себя Домицию, упрекали его, как и всех Флавиев, в том, что он недостаточно доверял сенату и им тоже, по совету Сенеки. Вполне возможно, что Аврелий Виктор придумал это! Мнения историков, часто встречающиеся в источниках, не отражают убеждения, что у Нерона был весьма позитивный период.

Судя по муниципальной деятельности того времени, многие хотели бы эти пять лет в начале власти Нерона поменять местами с последними годами правления, с 60 до 65 годов. Но это чистой воды спекуляция.

Ложный либерализм

Что же это были за годы — не антониевские и не августовские, короче были ли они либеральными? Впрочем, речи о восстановлении законодательства Августа быть не могло, оно и при самом Августе выступало ширмой, с помощью которой скрывалась фактически абсолютная монархия. Однако новый режим с энтузиазмом призывал поэтов, и Сенеку среди них, воспевать возврат золотого века и пастушков Кальпурния Сикула, восстановленное согласие и уважение к [97] власти магистратов. Среди александрийских племен лейтмотивом звучало: с Нероном-спасителем и земля будет давать хорошие урожаи. Надейся и все получишь! Самое главное мир и процветание. Начал же Нерон свою программную речь теплыми словами об авторитете отцов и любви к армии.

Хотя вступлением на престол он в какой-то степени был обязан солдатам, но желал польстить и сенаторам, демонстрируя либерализм, отдавая им приоритеты. Если солдаты подпали под одобрение, то сенаторы были возвращены на должную высоту. Нерон постарался установить хорошие отношения с сенатом, отклонив почести, которые хотели ему оказать, под предлогом того, что счел их чрезмерными. Он хотел заслужить свои императорские права, свои прерогативы. Когда он вступил на престол, то согласился на обязательную военную охрану и на получение высшей власти как за пределами Рима, так и в нем самом. Может быть, поэтому только 4 декабря 57 года, если верить записям Арвальских братьев, Нерону была пожалована власть. Следуя той же стратегии, новый император, ссылаясь на свою политическую молодость, отказался от звания «отец Отечества», его он приобретет позднее. Свидетели этого, монеты той эпохи, представляют Нерона с непокрытой головой, надпись: «Сенат», «Консул».

Действительно, юридические и административные процессы выиграли больше всего от доброй [98] воли Нерона. Тацит утверждает, что император уважал свои обещания и множество вопросов были решены сенатом. Но примеры, которые он приводил, мало убедительны: отныне он запретил доносчикам получать жалованье, квесторы были обязаны организовывать игры гладиаторов. К этому Светоний добавляет ограничение доходов доносчикам, поддержку, оказываемую обедневшим сенаторам, и увеличение ежегодных пособий. Наконец, он несколько раз обращался с призывом к сенату и в 54-57 годах возбудил несколько процессов против продажных губернаторов и других деятелей.

Но эти уступки не задевали чести и власти Нерона, императорский контроль за выборами в сенатские магистраты не уменьшился.

В 56 году правительство передает казначейство сената под руководство традиционных сановников — квесторов, чтобы подчинить его префектам, назначенным императором. Нерон должен был принять окончательное решение по поводу дебатов о вольноотпущенниках — имеют ли право хозяева отменять для них вольную. В продолжение скандала, касающегося трибуна Антистия Соснана, сенат, ободренный и побуждаемый императором, сократил права трибунов; в результате Нерон еще раз извлечет пользу: трибуны были лишены не только политической и юридической власти, но и своего права вето. Таким образом, стало ясно, что абсолютизм [99] укрепляется и антониевская доктрина перестала существовать.

Часто говорят, что Нерон был первым, кого совершенно не интересовала политика, что он был ленив и оставлял заботу о принятии решений своим советникам. Их влияние действительно было значительным, прежде всего потому, что император еще слишком юн. Не будем обманываться: несмотря на проделки и фантазии, молодой человек интересуется делами. Сенека составляет речи и читает их Нерону. Принцепс часто встречается с сенаторами и своими советниками. Его волнуют правовые вопросы, он вмешивается даже в такие мелкие процессы, как осуждение к смертной казни двух бродяг. Он решает вопросы назначения в государственную администрацию, следит за имперской перепиской, отправляемой в провинцию, советуется со своими друзьями и оставляет всегда за собой право заключительного голоса. У него есть еще одно неоспоримое право: иметь свою точку зрения в государственных делах — как ему кажется, он действует вполне самостоятельно.

Нерон получил разностороннее воспитание, и в первую очередь политическое. Он никогда не был марионеткой в руках воспитателей и советников. Парадокс, но скорее всего мания величия не позволила ему дать подчинить себя чужой воле. [100]

Против Агриппины

Объект самых жесточайших споров — Агриппина. Та, чье политическое влияние весьма значительно, не собирается отступать. В первый же день правления Нерона он сообщает начальнику группы телохранителей пароль: «Лучшая мать», а потом часто появлялся с ней на улицах в одних носилках.

Честолюбивая женщина была вдовой Клавдия. К императорской персоне Нерон приставил двух центурионов, которые ее повсюду сопровождали. Власть Агриппины была настолько сильна, что она заставила сенат проводить заседания во дворце императора, чтобы негласно присутствовать там, спрятавшись за дверью во время обсуждений. Империю иногда называли «правительством Агриппины». Примечательны свидетельства двух александрийских племен: Нерон у них представлен как сын, почитающий мать, которая со всей очевидностью заслуживает славы.

Интерес вызывают также монеты: на лицевой стороне одной из них, выпущенной на Востоке, изображение Нерона в венце и надпись: «Бог Нерон», а с другой стороны изображена императрица — и надпись: «Богиня Агриппина». На восточных монетах иногда изображены вместе Нерон и его мать. Даже на более консервативных монетах, отчеканенных в Риме, есть свидетельства этого культа, на золотой монете изображены лицом к лицу Агриппина и ее сын. Но в то [101] время как титулы императора выбиты только на обратной, менее значимой стороне монеты, то слова «Мать Нерона» были начертаны на лицевой стороне. Агриппина недолго будет пользоваться этой привилегией. Монеты следующего, 55 года, уже подписаны традиционно, что весьма символично.

Власть Агриппины не будет длительной. Для борьбы с матерью Нерон опирается на Сенеку и Бурра: он идет на уступки, компромиссы с некоторой сдержанностью, почти снисходительностью. В конечном счете он знает, что оба его советника менее защищены, нежели императрица. Когда придет время, он легко сможет избавиться от них. Впрочем, Нерон верит, само собой, стратегии, которую ему постоянно подсовывают. Очень скоро трое мужчин уже договариваются между собой «подорвать» власть Агриппины. Это было нелегко; сторонники императрицы удерживают высокие посты в императорской администрации: Паллант, важный вольноотпущенник, фаворит Клавдия, является ее основной поддержкой, он остается министром финансов, Антоний Феликс, его брат, занимает значительное место прокуратора Иудеи. Гай Иммидий Квадрат — другой «агриппинец», сенатор, наместник Сирии и командующий основной армией Империи. В 55 году Агриппина добивается должности префекта аннона, т. е. снабженца Рима, для Фения Руфа, должности по надзору и охране игр, посвященных императору, — для Арунтия Смеллы [102] и управления Египтом — для Тиберия Клавдия Бальбилла, бывшего воспитателя Нерона, к которому Сенека испытывал симпатию. Агриппина ставит перед собой цель продолжать политику Клавдия, она берет на себя ответственность за сына и наследство, а также стремится укрепить авторитет Нерона. Поэтому она так целеустремленно поддерживает культ Клавдия. Она противится решениям отстранить квесторов от организации игр, заставляет Нерона произнести надгробную речь по императору Клавдию и организовать церемонию в его память. В это время в Египте была выпущена монета в честь покойного императора. Надписи на ней представляют Нерона сыном «Божественного Клавдия». Что касается Арвальских братьев, они будут приносить жертвы во имя его в течение всего периода правления Нерона. Императрица начинает письменно отстаивать свои взгляды. Мемуары Агриппины приводятся Тацитом и относятся, по нашему мнению, к январю 55 года. В этих утерянных записках Агриппина, очевидно, заявляет о правах своего сына на трон. Отдавая дань памяти Клавдия и его политике, она прямо или косвенно осуждает Сенеку и Бурра.

Предостережения были не напрасны. Нерон не хотел следовать политике Клавдия. У него другие планы. В какой-то период ему нравились взгляды Гая Калигулы, его дяди, брата Агриппины, о политической модели которого императрица тоже задумывается. Может быть, Тацит, [103] упоминая о «тирании», характеризует правление Калигулы и амбиции его сестры? Нерон в это время действительно выбирает политику согласия, которую проповедуют его старые друзья, ту, что основывается на фундаменте абсолютизма. По совету Сенеки, он отказывает Агриппине в праве сидеть рядом с ним на троне, когда он принимает послов из Армении. В течение 55 года императрица понемногу теряет свои позиции. Первым удален Паллант, основная поддержка Агриппины. Затем, все в том же 55 году, после гибели Британника, она рассчитывает использовать этот факт, чтобы заставить всех воспевать ее сына. Ее высылают в другой дворец, без охраны, без друзей. Наконец, когда Юний Силан при поддержке Домиции, тетки императора, обвинит ее в заговоре против императора, нужно устроить так, чтобы избежать казни. Агриппине удалось сохранить свою жизнь. И если она и вернет себе немного былого влияния, но никогда больше того могущества, которым обладала в конце 56 года.

Битва между кланами еще не закончена. Даже после своего отстранения Паллант сохраняет какой-то авторитет. Если Сенека и Бурр и делали все от них зависящее, чтобы пресечь влияние Агриппины, то они не желали ее физического уничтожения.

В 56 году Сенека и Бурр расставили новые акценты. Эту юстицию они хотели бы иметь в реальности. В 57 году, так же как и в 58-м, [104] много дел пройдет через сенат, где под влиянием Тразеи превалируют традиционные взгляды. Без жалости наказали Публия Силия, старого адвоката, который обогатился за счет баснословных гонораров при правлении Клавдия. Другой случай — квестора Германика, поддерживавшего Агриппину, обвинили в том, что он выступал в ее пользу, и конфисковали у него половину состояния. До этого Силий набросился с бранью на Сенеку, вызвав смятение в сенате, тем более, что его дело приблизительно совпадает по времени с налоговым проектом Нерона. Силий изгнан, столкновение между друзьями императора и его матерью, кажется, никогда не исчезнет. Проект налоговых реформ провалился, Нерон готов изменить стратегию. После того как Агриппина была привлечена к ответственности Силаном, император начал подумывать об удалении своего друга Бурра. Но время еще не пришло. Итак, если положение Агриппины заметно пошатнулось, то у Бурра и Сенеки осталось несколько лет.

Друг принцепса

Луций Анней Сенека родился в Кордубе, Испания, около I года до н. э. Аннеи были колонистами, уже давно эмигрировавшими из северной части Италии. Члены общества эквестеров, они имели много клиентов. Тетя Сенеки вышла [105] замуж за всадника Гая Галерия, префекта Египта в 17-31 годы и. э. Его отец Сенека Ритор, блестящий писатель-любитель, воспитал трех своих сыновей в строгости: Луция, его старшего брата Новата, который позднее будет усыновлен Галлионом, и Мелу, младшего.

Вся молодость Сенеки была отмечена спорами с отцом, который противился желаниям и помыслам своего сына, имея стремление, чтобы тот занялся политической карьерой. Молодой Сенека со страстью отдавался учению своих педагогов-стоиков и секстиев (последователей секты стоиков-раскольников), проповедовавших вегетарианский образ жизни, самобичевание и верующих в бессмертие души. После долгого пребывания в Египте под опекунством своего дяди по линии жены Сенека выбрал почетную карьеру: квестор в 33-35 годах, он затем в 38-39 годах становится трибуном.

Почему он решил заняться политикой? Нам кажется, чтобы укрепить положение семьи, поставленной под угрозу оживления клана Сеяна при Тиберии. Галерий, префект Египта, был другом Сеяна. Если тот и «сотрудничал» лично со всемогущим министром Тиберием, то намеренно его избегал, отправляясь в Египет. Сенека был замешан в заговоре 39 года, направленном против Гая Калигулы.

Из-за этого он сильно страдал: его любимый друг Гетулий был убит. Став известным адвокатом, Сенека посещает как аристократов, так и [106] стоиков Рима, дочерей Германика и их окружение, за что в 41 году, при Клавдии, был выслан на Корсику, где прожил до 49 года. Усилия, предпринимаемые им для завоевания милости императора, повлияли на изменение отношения к нему самых суровых стоиков. Вернувшись в Рим, благодаря «другу» Агриппине, Сенека становится ее должником и руководителем самого мощного политического кружка современности и, главное, учителем молодого Нерона.

Сенека — личность блистательная, привлекательная, одаренная исключительным обаянием, что объясняет сильное влияние, оказываемое им на молодежь своего времени и на самого Нерона. Высокомерие и презрительная гордость стоиков его совершенно не привлекали, присущий ему стоицизм был светским и гибким. Эрудит, неотступно преследуемый планами философского образа правления, миротворец Сенека был одним из «советников Возрождения», часто без угрызений совести, для которого цель оправдывает средства. Сколько раз, — впрочем, мы видим это в его произведениях, — он использует различные ухищрения, интрига и соглашения, какими бы темными они ни были, если к тому вынуждает политика двора: мудрец совершает то, чего не одобряет, чтобы получить необходимые знания; он не отказывался от «хорошей мины», но приспосабливал ее к обстоятельствам; то, что другие делают для славы или удовольствия, он сделает для благородной цели. [107]

Сенека, не потеряв достоинства, сделал немало, постоянно играя роль друга принцепса. По Тациту и свидетельству Фабия Рустика, в последнем послании императору накануне самоубийства Сенека заявил, что он не был тщеславным и Нерон должен это знать лучше других, так как он чаще других был свидетелем его чистосердечия и покорности.

Сенека считал, что мудрец должен действовать так же, как и другие смертные, но глядя в будущее, с другой точкой отсчета, из лучших нравственных побуждений. Добродетель стоиков состоит преимущественно в учете обстоятельств и соответствия действительности. Этому Сенека придает огромное значение. Его политическое и человеческое поведение полностью основано на этой морали. Это краеугольный камень хрупкого равновесия, которое непременно будет испытано различными обстоятельствами, чем он руководствуется, не воспротивившись уничтожению Британника и Агриппины. Он позволит ему также сохранить внешнюю свободу и открытое сознание, когда действия окажутся бесполезными.

Сенека, однако, прежде всего друг принцепса. Он так же, как говорит Тацит, его наставник. Наставник, а не опекун, что еще более важно. Тацит представляет его вообще спутником Нерона, его товарищем и желанным другом.

Эту дружбу Сенека должен был разделить с Бурром. Разделение приняло форму сотрудничества, потому что, свидетельствует Тацит, оба [108] «воспитателя» молодого императора были согласны с тем, что редко, когда делят власть, если у них было одинаковое влияние на Нерона. Бурр, благодаря военному опыту и аскезе, Сенека, благодаря способности к красноречию и своей исключительной порядочности и неподкупности — оба использовали взаимную поддержку, чтобы было легче удерживать молодого принцепса с помощью дозволенных удовольствий от скольжения по наклонной плоскости и не вызвать у него отвращения к морали. Оба воспитателя дополняют друг друга. Если Бурр казался более значительным, так как занимал административную должность первого ранга, то Сенека, напротив, неотлучно пребывал с Нероном.

Положение обоих советников по отношению друг к другу нужно, впрочем, уточнить. В 55 году, например, когда Нерон надумал дать Бурру отставку, тот должен был благодарить философа за то, что этого не случилось. Позднее, в разгар дела о «заговоре» Агриппины Нерон требовал, чтобы Сенека следил за Бурром, производил следствие по делу и присутствовал на допросах императрицы. Кажется, что Нерон доверяет ему больше, чем Бурру. Именно Сенека составляет речи императора; это он после убийства матери скажет свое слово первым. Но тем не менее ему в его положении нужна поддержка префекта. В трактате «Милосердие», обращаясь к Нерону, он говорит о своем советнике в таких выражениях: «Бурр, префект претории, избранник, рожден для [109] того, чтобы быть при тебе, принцепс». Вспомним, что, несмотря на свидетельство Тацита, Бурр никогда не был настоящим военным, никогда не добивался звания трибуна, т. е. военного чина. В основном он сделал свою карьеру в финансовом ведомстве как прокуратор. Он показал себя всеведущим интеллектуалом.

Чтобы укрепить свое положение, Сенека устроил родных, друзей и сторонников на значительные посты. В 55 году его брат Галлион становится консулом-суффектом. Племянник Лукан после возвращения из Афин становится квестором, еще не достигнув необходимого возраста. Его зять Помпей Паулин, также в прошлом консул-суффект, был в 55 году назначен легатом, наместником Нижней Германии, его преемник Луций Див был, впрочем, ставленником Бурра, Сенека сам добился назначения консулом-суффектом в августе — сентябре 56 года и выбрал в качестве помощника друга Марка Тиберия Максима. В это время консулом становится Цезоний Максим, еще один поклонник Сенеки. Луций Анней Серен, другой родственник философа, использовал связь императора с Актэ, чтобы заполучить префектуру округа. Что касается Мелы, второго брата Сенеки и отца Лукана, то он отвечал за снабжение столицы. Назовем еще Педания Секунду, испанского друга, сенатора, правителя столицы, Бальбилла — префекта Египта в 55-59 годах, Отона и Сенецио, друзей по ночным проделкам цезаря, и почтенного сенатора-стоика Тразею: [110] консул-суффект, преемник Сенеки в 56 году, стал гарантом связи Нерона с сенатом. Связи, конец которой смог положить лишь провал налоговой реформы в 58 году.

Кроме консульства Сенека не выполняет никакой ответственной работы, что тем не менее не мешает ему влиять на императора. Свой человек при дворе, он занимает значительное место в окружении принцепса. Его перу принадлежат закон о наказаниях наместников в провинциях, не справляющихся со своими заданиями и обязанностями, а также закон об устройстве ветеранов в итальянских колониях, некоторых финансовых мер в пользу сенаторов и запрещении наместникам в провинциях проводить игры. Внешняя политика его тоже интересует, все, что он видит, принимается близко к сердцу, но только лишь то, из чего можно извлечь пользу для Империи. Сенека станет очень богатым, сначала в силу адвокатской деятельности, а потом благодаря щедрости Нерона. Он владел поместьями в Испании, Италии и Египте. Многие считали, что состояние связано с убийством Британника, и упрекали его за то.

Сенека и школа политики

Голос Сенеки не был гласом вопиющего в пустыне. Считается, что, начиная с 49 года, он был, несомненно, самым значительным рупором [111] класса сенаторов, всадников и богатых провинциалов, благосклонно относящихся к укреплению абсолютизма. Но компромисс, который позволил себе философ, классических идеалов стоиков и доктрины Антония об императорской милости не состоялся, если бы Сенека не был посвящен в египетское и восточное учения. Нельзя сбросить со счетов тот факт, что он прожил шесть лет, с 25 до 31 год, на земле фараонов. Для этого пребывания у него было много причин. С одной стороны, астма. Философ был подвержен этой болезни, ему нужно было лечиться. С другой стороны, несоответствие запросам императорского дома, где ему указывают на его место, осуждают вегетарианство.

В течение шести лет он посещает все близлежащие страны, что будет отражено в его произведениях. Там он открыл для себя символический смысл иероглифов и древних мифов, завязал отношения с греко-египетской интеллигенцией, такими как Херэмон или знатные члены еврейской общины, возглавляемой известным деятелем Филоном. Он находит точки соприкосновения в идеях стоиков, древних мифах и менталитете египтян. Из этого опыта родился его трактат De situ de sacris Aegyptiorum, произведение, посвященное географии и верованиям народов Нила. Любопытство толкает его еще дальше — открывать чудеса Востока, собрать сведения о другой его части — Индии. Он не сбился с пути, не заблудился, он стоял лицом к лицу с [112] восточными культами и позднее открыл для себя ислам. В трактате «О суевериях» он иронизирует над восхвалением Осириса и над «психозом», порождаемым египетскими обрядами. Затем возвращается к греко-римской мудрости, которую понимает и частью которой себя ощущает. Этот интерес никогда не мешал ему направлять свой взгляд в сторону реальной жизни Империи и, в первую очередь, Рима. Об этом в основном его произведения из области политологии.

Откровения, несмотря на кажущуюся легкость и пикантность, охватывают в его поле зрения значительный период. «Отыквление Божественного Клавдия» — памфлет забавный и язвительный, который будет широко распространяться в среде класса, связанного с римской политикой. Эта сатира — смесь стихов и прозы, меняющийся стиль и структура — относится, без сомнения, к началу 55 года.

Произведение, мы это видим, — ответ на мемуары Агриппины. Но не в этом лишь его смысл. Рассказывается, как покойный Клавдий на небесах теряет звание Божественного, которое ему присвоили на земле, и становится тыквой, символом шутки и глупости. Протест несчастного императора ни к чему не привел, он никогда не будет Богом. Отвергнутый и презираемый идет он в АД, где становится объектом вечных насмешек. Это в какой-то степени траурная речь на могиле Клавдия, произнесенная Нероном, но [113] с обратным смыслом. В этом трактате Сенека рвет с собственным прошлым придворного льстеца, пародируя самого себя, — произведение «Соглашение с Полибием», написанное с целью польстить еще живому императору. Он превратил Клавдия в гротескный и причудливый образ, что позднее потрясет Тацита. Это панегирик, над которым смеется он сам. Но тут критик идет еще дальше — политика императора в целом, которую он пропускает сквозь сатирическое решето: судебная практика, жестокие репрессии, терпимость в отношении восточных культов, снисходительность к провинциалам, и особенно вольноотпущенникам, слабеющая внешняя политика. У Сенеки крепкая хватка. Нет ли здесь завуалированного намека на недовольство Британником? Думаем, нет. Имени Мессалины, матери юного сводного брата Нерона, спровоцировавшей ссылку Сенеки на Корсику, нигде в трактате не упоминается.

Напротив, Агриппина, без всякого сомнения, истинная мишень для философа. Кажется, что он сердится на нее за то, что та остается верной принципам правления своего мужа. Так, среди жертв Клавдия он называет Силана, первого жениха Октавии. Известно, что Силан погиб, так же, как его брат, став жертвой интриг Агриппины. Сенека с иронией намекает на инцест императрицы и Клавдия: «Я не знаю, что произошло в ее покоях, и вот он устремлен в небесную высь». Впрочем, рассказывая о смерти императора, [114] объясняет, что она настигла его в тот момент, когда он в театре наслаждался одной из комедий. И разве Агриппина не сыграла свою роль в том же спектакле, дабы затянуть с сообщением о кончине Клавдия? И, наконец, высмеивая Геркулеса, не высмеивает ли он мать Нерона, на которую нападает еще и за то, что она поощряла культ Божественного Героя. Но суть не в этом, а в образе, в котором Сенека пытается представить Нерона. Писатель прячет сарказм и меняет стиль на возвышенный, когда воспевает реставратора золотого века. Между ним и Клавдием невозможны никакие сравнения. Нерон, бесспорно, выше своего предшественника. Он хорош собой, одарен поэтическим талантом, не имеющим себе равных, и подобен солнцу. Если читать между строк, налицо критика Августа, создателя Империи, и утверждение превосходства политической доктрины Нерона. Однако Сенека не забывает напомнить, что Нерон восстановил законность и призвал императора, которого хвалит за либерализм, сделать политический шаг к примирению. Зная об отвращении римлян к восточным мифам, Сенека ставит Аполлона в центр солярной теологии Нерона. Но в этой традиционной символике он, совершенно ко времени, возвращается к поражению мистицизма Антония. Так, Аполлон-Феб не только Бог — покровитель битвы, где Октавиан Август сразил Антония, он берет под свое крыло отмеченное космосом правление страной Нероном, [115] который будет жить дольше, чем Нестор. У Сенеки и впрямь появляется желание найти точки соприкосновения между римским укладом, законностью среди сенаторов и солярной теологией, корнями уходящей к доктрине Антония. Несмотря ни на что, Откровения прозвучали достаточно сильно. Сенека ведет себя здесь еще скромно. Для него главное — помешать политическим аппетитам Агриппины. Свое произведение он адресует более сенатской аристократии, нежели Нерону. У нее философ просит поддержки для нового правления. Еще не поздно, «Милосердие» — диалоги о примирении, показывают его истинное лицо и выражают политические взгляды.

Эта работа, по исследованию Пьера Грима, была написана в конце декабря 55 года. Она обращена непосредственно к Нерону, которому исполняется девятнадцать лет. Вначале помещена речь-пожелание, которую произнес Сенека в первые дни 56 года. Из этого зернышка появятся диалоги, которые будут позднее расширены.

В течение года и еще нескольких месяцев пребывания Нерона у власти Сенека экспериментирует, чтобы сформулировать политические принципы. Трактат, навеянный стоицизмом, предложит тем не менее правительственную доктрину, основанную на понятиях милосердия. Автор обращается не только к Нерону, но и к тем, кто потрясен смертью Британника. Их необходимо убедить и перетянуть на свою сторону. [116]

В конце концов, Сенека соединяет две идеи: с одной стороны, он считает лучшим правителем принцепса, с другой — выдвигает теорию совершенного правления. Тут же включает в новую и улучшенную антониевскую модель Нерона, народные чаяния и требования сенаторов — приверженцев старых традиций. Сенека намеренно путает карты, упоминая то правителя, то принцепса, то императора. На самом деле для Сенеки, равно и для Нерона, правление не что иное, как абсолютная власть императора.

Милосердие

«Я предложил этот договор о перемирии, Нерон Цезарь, чтобы как в зеркале отразить твой образ, что и делаю с самым большим наслаждением, какое только можно найти в этом мире». Так начинается «Милосердие». Дело в том, что зеркало упомянуто здесь совершенно сознательно, ведь только так можно заглянуть в глубь личности и выявить качества, делающие Нерона таким популярным. Отныне все смешалось в размышлениях о милосердии, равно и о добродетели и морали идеального правителя: политическая направленность диалога объединилась с педагогическим поучением. Для самого милосердия Сенека предлагает множество определений, среди которых несколько любопытных: «милосердие» заключается в подчинении себе, когда [117] имеешь власть наказать; или еще — снисходительность «высшего», когда он наказывает «низшего». Это политическое выражение, стоическая филантропия и добродетель правителя, благодаря чему его власть становится плодотворной и длительной. Милосердие обеспечивает правителю любовь и доверие подданных. Она развязывает руки как им, так и ему. Без милосердия, наконец, нет ни умеренности, ни невинности, ни благородства.

Становится ясно, как рьяно защищает Сенека абсолютизм власти. По своей природе принцепс — это душа и голова государства. Ни в коем случае не тиран. Сенека позаботился о том, чтобы сделать четкое разграничение, он обрисовывает общие черты то одного, то другого, затем противопоставляет их, чтобы сделать вывод, какова на самом деле мораль, а не политические взгляды, которые их разделяют. Философ страстно верит в абсолютную форму правления, подчеркивая проантониевский характер, но стремится их ограничить собственно моралью государя: «правитель справедливый». Теоретически стоя выше закона, он должен считаться с тем, что «не республика для него, а он для республики». Республика значит государство. Так Сенека открыл учение, которое называют Философской деспотией. Оно основывается на договоре: правитель обеспечивает гражданам справедливость, мир, достоинство — в ответ граждане будут его обожать, как посланца Богов по [118] неписаным законам антониевского и эллинского правления. Таков идеал, которого ждут, уточняет Сенека, пример для подражания: ты можешь быть великим, если при этом ты лучший. Как Юпитер: «Великий и лучший». Впрочем, мы уже объясняли: первое слово определяет характер и склонность к императорской власти, второе — средства для исполнения. Первое подчеркивает священное и солярное могущество цезаря, другое — отражает философское и гуманитарное призвание. Иными словами, правитель прослывет деспотом, но будет вести себя как мудрец.

Теоретический абсолютизм и гуманизм стоиков должны примириться любой ценой. Сенека всегда считал, что правителю необходимо советоваться с философами, так и сам станешь философом. Уже в 41 году в своем трактате «О гневе» он говорит принцепсу, которого называл тогда «управляющим Города», наподобие Цицерона, врачевателя душ, что как правитель-философ, заботящийся о своих подданных, авторитетно и спокойно выполняет свой долг: он умеет и покарать сурово и поощрить щедро.

С этих пор императорское милосердие становится ключом к дверям системы. Парадокс, о котором мы уже упоминали — стоики никогда не отступали перед парадоксами, — это синоним свободы, по правде говоря, единственно возможный при абсолютизме, как для монарха, так и для подданных. Свобода — и у монарха [119] нет больше навязчивых мыслей о мятеже. Свобода — и народ не подвергается репрессиям. И какое счастье пользоваться правом, над которым никто не будет глумиться, единственный недостаток: право республики высшей свободы. Это та свобода, объясняет Сенека, «которой необходимо быть полной, чтобы начался крах». Отсюда становится ясно, что он не согласился бы с Цицероном, который сражался за республику.

Такова настоящая цена свободы, свободы от антониевского абсолютизма. Его изложение не вполне соответствует духу Сенеки, погрязшему в тактических рассуждениях, — напротив. Обстоятельства его вдохновляют: Британник уничтожен, положение Агриппины сильно пошатнулось во время кризиса 55 года. Возможно, она сама надеялась на замирение и милосердие принцепса. У сенаторов тоже немало оснований надеяться на большее к себе уважение.

Сенека обращается ко всем сразу — к Нерону, Агриппине и сенаторам, чтобы они согласились с текстом договора. Скорее всего, представляя «Милосердие», философ делает первый шаг.

Чтобы увлечь своей доктриной Нерона, Сенека идет на компромисс, свертывая требования солярной теологии. Речь, которую он готовит, чтобы его услышали, идет дальше основ стоицизма, он вдохновляется символикой фараонов, которая ему так хорошо известна. Когда он воспевает Нерона, то вводит в текст египетское слово КХА, [120] что означает восходящее солнце и царя, выходящего из своего дворца. «Луч света объял тебя и привлек взгляды всех», — славословит Сенека, обращаясь к императору. Здесь использована египетская языковая традиция.

Но так было не всегда — до вступления Нерона на престол философ всегда вел себя довольно осмотрительно в отношении антониевской доктрины. Это подтверждают «Откровения» и «Милосердие». Как уже говорилось, произведения, созданные им во времена Клавдия, в частности диалоги «О гневе» и «Соглашение с Полибием», приобрели уже политическую окраску и подвели фундамент под теорию Милосердия, не отклоняя антониевской политологии. Хорошие отношения с Клавдием все же не позволили Сенеке открыто представить себя его душеприказчиком. Ему хватало того, чтобы нашептывать принцепсу. Но в качестве друга Нерона никто и ничего его не сдерживает. Более того, необходимость подталкивает объединить доктрину Антония с его собственной.

Сенека никогда не прекращает своих размышлений об общественной и политической жизни. Не скрывая горечи в своих последних трудах, философ ищет новые подходы к моделям отношений между людьми, рассматривает общество по социальным и этическим заповедям стоиков — он хотел, чтобы эта новая мораль соответствовала уже сложившимся человеческим законам, пришедшим из далекого прошлого. [121]

Последовали ли его советам? Несколько поздних документов восхваляют милосердие Нерона. Милосердие, — учит нас Светоний, это то, что принцепс выставляет иногда напоказ, но только иногда. На самом деле он следует стратегии, которую скоро изменит, но только после переходного состояния; он выковывает свою собственную доктрину, начиная с нескольких основных положений, которые он постиг с момента своего вступления на престол. Заметив, что его идеи не могут долго сосуществовать со стратегией милосердия, он предпочтет изменить политику и идеологию.

Принцепс дал волю мании величия и любви к Востоку. Сенека рассматривал обновления социально-культурного закона с точки зрения стоика. Нерон желает это осуществить в другом контексте, бесконечно далеком от любой аскетической морали.

Мудрец «умеет покупать то, что продается», — говорил Сенека. Предтеча Макиавелли, стоики не унывали. Их проект политического договора провалился благодаря амбициям принцепса. Однако Нерон тоже потерпит поражение, правда, это случится несколько позже. Это уже другая история. [122]

Восточные чары

Говоря об эпохе Нерона, нельзя обойтись без упоминания о ее основании — итальянском и плебейском. Отсюда популярность Нерона у римской толпы. Антониевская империя хочет видеть себя правящей демократией: предшественников было достаточно как в Италии, так и в греко-восточном мире. Именно к Востоку следует повернуться, чтобы понять, что же такое «неронизм», — к мифам, символам и идеалам эллинского мира.

Восточная половина Империи проявляет большой интерес к римлянам. Речь идет, впрочем, не о классической Греции. Нерон в 66-67 годах посещает Элладу, но ни Спарту, ни Афины, его [123] не привлекают места великой истории, достойные внимания лишь в глазах старых римлян. Поездка явно впечатляет его: в большинстве своем греческий мир притягивает императора, восхищает его — особенно, когда речь заходит о Неаполе, где он бывал неоднократно во время своего правления. Интеллектуальная жизнь, в которую он там влился, потрясает его, и во время денежной реформы он без колебаний стимулирует экономический подъем этой части Империи. Свидетельства тому — документы, найденные на Крите. Нерон покровительствовал греческим городам и множил их достояние.

Эллинский Восток, богатый древней культурой, прекрасными городами, развивался благодаря торговле с дальними странами. Но более всего на Востоке Нерона притягивал к себе Египет. В Неаполе он находит посольство Александрии. Множество документов свидетельствуют о тесных отношениях, завязавшихся в эту эпоху между александрийским музеем и императорским дворцом. Более того, выходцы из Египта, страны, к обычаям и обрядам которой Херэмон и Сенека приобщают Нерона, где полно воспоминаний об Антонии и Германике, имеют значительное влияние при дворе римского правителя. Большие александрийские чиновники, такие как Норбан Птолемей, успешно делают карьеру в администрации.

Начиная с 63 года, Норбан возглавляет императорскую казну. Среди префектов-наместников [124] в Египте Тиберий Клавдий Бальбилл, александрийский астролог, о котором мы уже говорили, назовем также Тиберия Юлия Александра, члена еврейской общины, племянника Филона, который посвятил ему два своих труда, один из значительных лиц культурной жизни Александрии, несомненно, знавший Сенеку и находившийся под его влиянием. Отец Юлия Александра, брат Филона, Александр Лисимах был в Египте осведомителем Антонии, матери Германика, прабабки Нерона. Антония, эллинистка и иудаистка, владела поместьями в Египте. Однако у Тиберия Юлия Александра был тяжелый характер, и он не пользовался доверием ни у еврейской, ни у греческой общин. Чтобы подняться по всем ступенькам административной карьеры, Юлий Александр должен был отречься от мозаизма и полностью слиться с интеллектуальным эллинским и римским миром. Он правил Египтом с 66 по 70 год. Известны и другие представители греко-восточной иерархии, в частности около 61 и 62 годов Клавдий Афинодор становится префектом аннона. Этот пост он вновь займет в конце правления Домициана. Гессий Флор, начиная с 64 года, прокуратор Иудеи, Цецина Туск, сын вольноотпущенницы греко-восточного происхождения и молочный брат Нерона, управляет Египтом в период 63-65 годов, в то время как Гай Нимфидий Сабин, также сын вольноотпущенницы восточного происхождения, был префектом претории в 65 году. [125]

Во время своего отъезда в Грецию Нерон доверяет контроль за римскими делами не императорскому совету, а двум греко-восточным вольноотпущенникам Гелию и Поликлету. Отметим, однако, что во время его правления в сенате было лишь пять представителей греческого мира. Но большинство вольноотпущенников, руководящих императорскими учреждениями, были греко-восточного происхождения, и редко встречались сенаторы, которые могли бы похвастаться тем, что они обладают властью, сравнимой с той, которой владели некоторые из них. Греко-восточные представители были, наконец, очень влиятельными в кругах торговцев и владельцев промыслов.

Страсть ко всему греко-восточному вызывала безудержный ропот. Так, после пожара в Риме поползли слухи, что Нерон намерен придать Вечному городу статус центра Империи и основать свою столицу на Востоке. И если верить Аврелию Виктору, в результате Гальба организовал группу заговорщиков. В 68 году Нимфидию Сабину удалось поднять против императора большое количество преторианцев, явно с намерением отвлечь Нерона от Египта. Светоний же утверждает, что император хотел завоевать Восток и основать там новое государство. Страсть, которой он был охвачен во все время правления, привела его, начиная с 59 года, к организации игр и спектаклей, навеянных образами из греческих мифов. [126]

Игры и зрелища

Римский народ, как известно, любил цирк. Императоры видели в этом средство утвердить свою популярность, организовывали игры, часто и сами участвовали в них. Появление Нерона на арене всегда встречалось городскими массами с великим энтузиазмом. Нерон любил участвовать в пантомимах, смешиваясь с толпой. У спектаклей были свои традиции, итальянские и римские. Нерон их поддерживал. Так, в 57 году он организовал большие гладиаторские бои во время открытия деревянного амфитеатра на Марсовом поле. В них принимали участие и сенаторы и всадники. Устроил он и морской бой на искусственном озере, не забыв об удобствах зрителей. Сам император предпочитал атлетические соревнования. После 57 года гладиаторских боев проводилось немного: в 59, 63 и 66 годах. Потрафляя своему вкусу, император возродил греческие традиции во имя Аполлона в греческих и итальянских городах: в долине Ватикана, где находились его сады, он приказал построить ипподром, который должен был стать цирком Гая и Нерона. Он сам участвовал в соревнованиях, управляя колесницей. Решения принимались согласно с консервативно настроенной сенатской аристократией и свидетельствовали о его разочаровании политикой. Свободный от принуждений матери, Нерон организовал игры с большим размахом, на этот раз в эллинском духе. Игры, проведенные [127] в 59 году во славу вечной Империи, проводились еще в римских традициях. В них принимают участие и профессиональные актеры, и любители, и всадники, и сенаторы. По этому случаю в театрах играли спектакли. Все в том же 59 году Нерон впервые сбрил бороду и возложил ее в ларце к ногам Юпитера, статуя которого находилась на его вилле. Он провел тогда пышные игры — Ювеналии. Все происходило в долине Ватикана. На эти игры была приглашена большая часть населения. Речь идет о празновании, посвященном римской богине молодости. В играх, где доминируют театр и музыка, участвуют также любители, всадники, сенаторы знатного происхождения, такие как Сура, сын консула, или Элия Кателла. Эта матрона танцевала на сцене, несмотря на свои восемьдесят лет. Известно, правда, что римляне допускали к участию в играх только профессионалов. Разрешение для любителей из числа аристократов было нововведением. В конце конкурса многие видели, как на сцене появился Нерон и заиграл на лире. Не отказываясь полностью от традиций плебса, он на протяжении всего правления постепенно эллинизировал игры. Тогда же император открыл специальные школы, где те, кто желал принять участие в гимнастических и музыкальных конкурсах, могли получить необходимую подготовку.

Императору хотелось оживить общественное мнение, принимая во внимание вкусы и интересы [128] сторонников. Право на участие представителей аристократии в спектаклях зависело только от их желания. Но, без сомнения, те награды, которые, если верить Тациту, их ожидали, не являлись ли они столь соблазнительными?

В 59 году Нерон создал корпорацию августиан, молодых представителей нового воспитания, о котором мы еще будем говорить, и в 61 году построил великолепную гимнасию.

В 60 году, уже четырежды консул, Нерон проводит с 13 октября игры в честь вступления на престол. Это Неронии, соревнования пятилетия. На этот раз зрелище не имеет ничего общего с римскими и итальянскими обычаями. Единственная значительная уступка — это проведение игр каждые пять лет, а не четыре года, как этого требовали греческие обычаи. Чрезмерный либерализм, который там царит, нравится плебеям, легко воспринимающим нововведения.

Речь идет, говорит Светоний, о «совершенно новом Риме»: «конкурсы пятилетние, трехлетние, по обычаям греков — музыкальные, гимнастические и конные» получат имя Нерона. В действительности были также организованы состязания поэтов, ораторов. Жюри состояло не из представителей низших сословий, а из консулов. В соревнованиях участвуют не только профессионалы, но и молодые аристократы, подготовленные в школах, созданных за год до этого. На этот раз нет беспорядка, как во времена Ювеналиев, все прошло спокойно. Чтобы подчеркнуть [129] эллинский характер состязаний, во время игр участники и зрители оделись в греческие одежды, которые сняли только после их закрытия.

Нерон не принимал участия в соревнованиях, что не помешало ему завоевать множество призов, в том числе и приз за красноречие. Луций, племянник Сенеки, завоевал венок за стихи, воспевающие императора. Большая часть общественного мнения и многие аристократы насмехались над духом новаторства, царящим во время организации и проведения этих игр. Немного позднее политическая и идеологическая стратегия императора претерпела большие изменения. Нерон уже завоевал надлежащее место, даже его имя используется, чтобы привлечь внимание к состязаниям, — Неронии.

Однажды приняв этот поворот, император продолжал покровительствовать в том же духе артистическим и спортивным соревнованиям. Другое состязание было проведено в 63 и 64 годах по случаю большого праздника, отмечающегося каждые четыре года в Неаполе. Нерон впервые выступил на общественной сцене. До сих пор он лишь пробовал себя за стенами своего владения. Начиная с весны 65 года и до предусмотренной даты в октябре, Нерон организовал второй тур пятилетних игр. Они очень отличались от прежних соревнований, проведенных спустя некоторое время после заговора Пизона. Не рассчитывая на участие императора, [130] сенат присудил ему заранее венок за красноречие и пение. Нерон, однако, им отказал и в сопровождении свиты преторианцев, августиан и придворных поднялся на сцену, впервые в истории Рима. Он читал стихи, играл на кифаре и исполнял многочисленные роли в различных трагедиях, придерживаясь правил соревнований. Консул Кливий Руф объявлял его выступления.

Императорская пропаганда работала по этому случаю активнее, чем всегда. Так, приезжавшим в Рим провинциалам предлагались места на трибунах. Ораторы и поэты прославляли императора в своих панегириках. В связи с событием в Риме и Лионе были выпущены монеты: на лицевой стороне изображен Нерон в лавровом венке, а обратная сторона представляла собой вазу и гирлянду с надписью: «Пятилетние соревнования в Риме».

Визит Тиридата, путешествие в Грецию и триумф 68 года стали поводом для проведения еще более пышных игр и спектаклей, в которых Нерон с энтузиазмом принимал участие. Воспользуемся случаем, чтобы уточнить некоторые детали. Скажем прямо, что эти представления — уже сами по себе символ правления Нерона. Вспоминают, Светоний однажды употребил слово «агон», одно из слов, которым располагает латинский язык, чтобы описывать эти игры и бои. Слово это греческого происхождения, и Светоний употребляет его только в биографии Нерона. [131] Это не случайно, лексика также свидетельствует о греко-восточном духе эпохи Нерона.

Золотой дом

В 64 году, после пожара в Вечном городе, римляне увидели новый императорский дворец, который отныне заменит старый, — Золотой дом. Нерон сменил стратегию, он должен изменить и жилье.

Перед вестибюлем дома, — свидетельствует Светоний, оставивший нам это описание, — была установлена колоссальная статуя Нерона, высотой около 35 метров, между частями дворца тянулись портики по три ряда колонн длиной в римскую милю (около полутора километров): внутри был огромный пруд с домами, построенными по берегам, а дальше простирались пашни, пастбища, леса и виноградники, на них множество домашних животных и диких зверей. В основном здании все было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и жемчужными раковинами, в обеденных залах потолки были произведением искусства, с поворотными плитами из слоновой кости и отверстиями, чтобы рассыпать цветы и окуривать благовониями. Главный зал для пиршеств был круглый и вращался днем и ночью, отражая движения небосвода. В термах текла морская и серная вода. Гигантские работы по возведению огромного архитектурного [132] ансамбля, занявшего большую часть города, должны были начаться сразу же после пожара, в 64 году. Это строительство никогда не было окончено. Архитекторы Север и Целор, скорее всего, римляне по происхождению, использовали все свое воображение и возможности относительно технологии того времени. Классическая гармония коснулась изогнутых и угловых линий. Изящные фрески, покрывающие стены зданий, были выполнены под руководством художника большого таланта, знаменитого Фабула, или Фамула. Возможно, впрочем, что кто-то еще из художников участвовал в создании этих фресок. Чудеса, описанные Светонием, не оставляют никакого сомнения о находчивости, с которой зарекомендовали себя их конструкторы; сложные механизмы, новая структура, своды в виде арок, незнакомые материалы — определенный сорт бетона, скрепленного прочным, неразрушаемым раствором, используемым для облицовки туфа или кирпичей, — это строительство было вызовом природе.

Архитектурный комплекс представляет топографическое самостоятельное единство в центре Рима: Палантин, часть Эсквилина и Целий, долина, которая разделяет три холма и где позднее появится амфитеатр Флавиев — Колизей. Общая площадь ансамбля в три раза больше, чем площадь садов Ватикана и собора святого Петра. Городская роскошь и сельская природа гармонично дополняли друг друга. [133]

Дворец обязан названием «Золотой дом» использованию для отделки большого количества ценных металлов и правителю, который соорудил сцену из этого дворца-рая. В долине за дворцовым атрием и холмами простиралось искусственное озеро, упомянутое Светонием: на его месте ныне возвышается Колизей. Среди большого количества строений, перечисленных Светонием, выделяется центральное здание. Никогда оно не было в таком ужасном состоянии, как сейчас. Уже через полстолетия после смерти Нерона входы заколотили, перекрыв приток воздуха и солнца в два крыла на трех этажах. Ротонда, о которой говорил Светоний, главный зал не сохранились. Мы не знаем, какой в точности механизм, скорее всего, гидравлический, осуществлял поворот купола. Сенека упоминает о существовании в то время подвижного потолка. Термы и вестибюль, большой двор с колоннами всегда впечатляли посетителя. Здесь возвышалась бронзовая статуя, «смотрящая» в сторону Форума: впоследствии Веспасиан заменит ее голову Нерона на голову Бога Солнца. Повсюду можно было видеть работы знаменитых скульпторов. Среди них Пракситель. Господствовали живые и яркие краски, интересный факт — белое было основным цветом Золотого дома, в то время как в Помпеи преобладал красный цвет. Пейзажи, персонажи, животные, трофеи, сцены из мифов оживляли большие поверхности, украшенные точными линиями. Золото, ценные камни, [134] мрамор и мозаика придавали зданию ослепительный вид. Символика кажется проще, чем задумывалось. Оранжевый цвет подчеркнул религиозный или политический символ, господствующий в помещении Золотого дома, в нем находят черты восточных и эллинских культур. Дворец был задуман как загородный дом.

Построенный в честь императора, чью славу укрепило поражение армянского царя Тиридата, комплекс соединил в себе римские традиции аристократических владений, дворцы и парки эллинских монархов, «райские сады» иранских царей. На открытии дворца Нерон сказал только: «Наконец-то я начну жить по-человечески». Сенаторская оппозиция ненавидела дворец, построенный за счет ограбленных граждан. А что ныне осталось от дворца, парка, садов, павильонов, колонн в райском стиле, иранских правителей и восточных гаремов, самих наследников, парфянских и вавилонских памятников? Что осталось от Нерона? Чего добился он, воспитанный в духе «нового солнца»?

Единственно, Отон действительно постарался продолжить строительство гигантского парка — дворца-рая. Его последователи поступали не так. Веспасиан отдал часть парка для посещения публики. Флавий построил Колизей, там, где раньше возвышался колосс и простиралось озеро. Тит перестроил бани, находившиеся на территории архитектурного ансамбля. Траян закрыл входы в нероновские здания и сам построил [135] бани. Однако в помещении морского театра есть странный зал с зонтиком под куполом, напоминающим вращающийся потолок в Золотом доме.

Эта связь не кажется нам случайной. Золотой дом открывает дорогу для изменения менталитета старого римского города в сторону к социально-культурному пласту империи, играющей главную роль во всемирной истории. В итоге, обе личности — Нерон и Адриан несут в себе восточные составляющие. Неронизм, по мнению его вдохновителя, должен заполнить пустоту, оставшуюся после представителя старого мира. Он ошибся. Но его неведением было вызвано к жизни удивительное творение, храм Солнца, Золотой дом.

Переворот

Строительство дворца-рая стоило чудовищно дорого. Многие скульптуры и произведения искусства, собранные здесь, были вывезены из храмов и городов Эллады и Востока. Еще перед пожаром в Риме, Нерон поручил Акрату, императорскому вольноотпущеннику, составить коллекцию, достойную правителя. После пожара посланники разлетались во все концы Греции и Азии, прибирая к рукам все, что могло понравиться императору. Дельф, Олимпия, Афины, Пергам были лишены части их художественных ценностей. Из [136] Греции вывезены произведения Праксителя, украсившие Золотой дом. Среди придворных, которых использовал Нерон, назовем философа-стоика Секунда Карринаса, Кальвию Криспиниллу, Ватиния и Эгиала.

Даже в самом Риме император, не колеблясь, переплавлял статуи из золота и серебра, в том числе из Пенат, чтобы иметь деньги, которых ему катастрофически не хватало. Никогда прежде императорские чиновники не могли заниматься такими поборами до значительных изменений в политике Нерона, о которых мы уже упоминали. Чтобы убедиться в силе перемен, достаточно взглянуть на список новых консулов. Выясняется, что если до 61 года магистратов набирали из членов римских семей или известных сенаторов, отличавшихся своими консервативными убеждениями, то после 61 года их последователи принадлежали в основном к совершенно различным категориям, вплоть до техников и военных. И лишь в 64-65 годах к власти в римских магистратах пришли наиболее уважаемые люди. Другой признак — количество консулов. После 61 года он начал сокращать количество консулов, что всегда являлось знаком ухудшения отношений между императором и сенатом.

Кто же эти новые люди? Если некоторые просто доносчики, такие как Эприй Марцелл, то среди других можно встретить честных военачальников, таких как Вергиний Руф, представитель [137] нового поколения сенаторов, Цезоний Пэт, командующий римским соединением в Армении, Светоний Паулин, Лициний Муциан и Петроний Турпилиан, тоже военный, известный своей верностью Нерону, и, может быть, Марк Ульпий Траян, отец будущего императора Траяна. Прибавим к ним еще одну персону, очень влиятельную при дворе, — Петрона Нигера, интеллектуала и философа, поклонника Луция Телезина и Силия Италика, оба писатели и приверженцы Нерона. Хотя один из них — провинциал Ульпий Траян — приехал из восточной части Империи, все прочие в основном итальянцы, самого скромного происхождения. Не надо забывать, что Нерон с трудом мог вводить в сенаторские магистраты представителей греко-восточных провинций — изменения в умонастроениях римлян еще не очень значительны.

Хотя в 61 году произошел настоящий переворот в политике Нерона, не нужно думать, что сразу наступили какие-то глобальные изменения. Не стоит зря разделять царствование Нерона на два периода, независимых один от другого и противостоящих друг другу. Нерон всегда верил в свое признание монарха антониевского толка и в необходимость усиления своего авторитета государя. Он всегда действовал по обстоятельствам. Источники явно преувеличивают значение поворота, который так или иначе проводился в жизнь. [138]

Немыслимая альтернатива

Поворот был неотвратим, поскольку предпринят в авторитарном режиме. Нерон хочет укрепить свою власть и заставить принять идеологию, которую выражает. В этот период он, разумеется, сталкивается с неизбежной оппозицией. Верный логике, он мог лишь чуть смягчить свои требования, но не отказался от репрессивных мер. Это был своего рода эксперимент. Нерон поступил так, как до него поступал Гай Калигула и после него поступит Домициан. Сенека делал упор на объединение. Он потратил много сил, но зашел в тупик: нельзя примирить непримиримое. Для успешного завершения преобразования нужно было, чтобы Нерон придерживался принципов Антония или сенаторские аристократы примирились с тем, что стали послушным инструментом абсолютизма. Эта была немыслимая альтернатива: императора не удовлетворила философская деспотия, он жаждал свободной автократии, соответствовавшей поразившей его мании величия. Что касается сенаторов, то они, без сомнения, были поставлены в положение приближенных восточного деспота.

Эти проявления, конечно же, породил неронизм. Сенаторы были настроены враждебно. Столкновение казалось неизбежным. Нерону оставалось только пересмотреть свою политику и тактику. Компромисс, в поисках которого находился Сенека, [139] — пощадить, сберечь сенаторов и богатых всадников, сохранить их экономическое положение и привилегии, — его-то Нерон должен был отбросить. И милосердие государя-философа тоже.

Проект налоговой реформы

В 57 — начале 58 года в сенате был довольно «плохой климат». Дебаты, начавшиеся в курии, развязали мрачные магистраты. Тразея Пэт, лидер традиционалистов, выступил против существующих порядков. Некоторые сенаторы упрекают его за оппозицию сенату, т. е. консулату, который позволил Сиракузам проводить игры гладиаторов чаще, чем прежде. Конечно, нельзя не заметить, что за этой критикой скрывается возмущение сторонников Агриппины и экстремистов легкостью, с которой Нерон выставляет напоказ свой принцип антониевского руководства. Постепенно ужесточение усилилось. Это прежде всего голосование в сенате закона об аннулировании наказания рабу за убийство своего хозяина. Это также попытки устранения Помпонии Грецины, которую обвиняют в «почитании иностранного», затем Эприя Марцелла, друга императора, будущего доносчика. Оба дела провалились, но зато Коссуциан Капитон, преследуемый сицилийцами, был обвинен и осужден по закону за взяточничество. Один конфликт вызвал другой — сенаторы провалили [140] проект налоговой реформы. В чем же состоял проект? Светоний говорит об этом только вскользь, удовлетворившись воспоминаниями о том, что Нерон отменил или сократил самые обременительные непрямые подати. Тацит также не дает более подробных разъяснений. Лишь Дион Кассий в какой-то степени проливает свет на происходившее, — мы находим у него некоторые размышления об этом проекте. По наблюдению греческого автора, Нерон действительно столкнулся с большими финансовыми трудностями. Пока поступали субсидии, Нерон не скупился на строительство амфитеатра на Марсовом поле. Были также предприняты меры относительно экономического механизма, как, например, решение переложить с покупателей на продавцов налог за продажу рабов, решение, которое взвинтило цены, затруднило торговлю, сразу же сократило поступления в казну. Наконец, на Востоке велась война, тоже дорогостоящая сама по себе. Так что появлялись многочисленные грандиозные проекты, ласкавшие душу принцепса. Словом, ему нужны были деньги.

Послушаем, что по этому поводу говорит Тацит: «В том же году, в ответ на убедительные требования народа, жаловавшегося на бесчинства чиновников, Нерон задался вопросом, не отменить ли все налоги, чтобы сделать народу самый лучший подарок. Но этот порыв так и не предоставил возможности похвалить его за щедрость, так [141] как его отклонил сенат, предсказавший Нерону конец Империи, если он сократит доходы, которые были поддержкой государства: действительно, отмена таможенных пошлин обязательно привела к повышению прямых доходов». Уточним, государство действительно не взимало внешних таможенных пошлин в Империи непосредственно с помощью своих чиновников, а для взимания непрямых налогов нанимало подготовленных для этого всадников и сборщиков налогов.

Тацит приписывает этому проекту гуманный смысл. Говорится только о красивом фасаде, продукте ловкой пропаганды. Цель, преследуемая Нероном, на самом деле почти совсем другая. Как мы понимаем, император хотел воспользоваться вымогательством чиновников, чтобы отменить непрямые налоги и заменить их прямыми — граждане Римской империи, ничего не платя, будут получать от налоговой администрации значительные доходы. Отсюда недовольство, вызванное кое у кого из сенаторов, которые подчеркивают необходимость отменить все прямые налоги, единственные, обременяющие провинциалов. Они пошли еще дальше, видя, куда клонит Нерон, — заявили, что введение прямых налогов в Италии для них неприемлемо. Мало того, что прямые налоги поступают в различные кассы, сенат, военное казначейство, налоговую инспекцию, лишь только последняя могла бы извлечь выгоду из новых прямых налогов — проект имел другие последствия. [142]

Действительно, взимание арендной платы зерном и продуктами питания, ввозимыми из провинции, обойдется дешевле и конкуренция между итальянскими собственниками, большими и маленькими, заставит их снижать свои цены. Были также недовольные тем, что сбор налогов переходит постепенно в руки императорских чиновников, и с ними не только тех сенаторов, которые их финансировали и извлекали из этого доходы, но и других социальных слоев посредников.

Применение этой реформы было одобрено, особенно императорской администрацией, и повлекло за собой экономическую децентрализацию. Только торговля извлекла из этого некоторую пользу. Но, с этой точки зрения, выиграл только городской плебс. Без сомнения, Нерон хотел добиться народной поддержки своему режиму. Очевидно, после длительного обсуждения в окружении приицепса в 57 году проект был принят и в 58 году представлен сенату. Нерон от этого только выиграл. По этим же соображениям, он заполнил свой мандат простого консула за 57 год. И действительно был им еще 23 декабря и в течение первых четырех месяцев 58 года, выказывая тем самым желание увидеть проект доведенным до конца.

Но ознакомившись с ним ближе, чувствуя поддержку, сенат отклоняет его, употребив все приемлемые для императора аргументы. Нерон не настолько глуп. Он дает задний ход и отказывается [143] от своих планов, соглашаясь принять по эдикту некоторые компенсационные меры: так, отныне текст договора должен быть опубликован и распространен, и его исполнение будет тщательно контролироваться. Исключения были сделаны для солдат. Приостановили рост некоторых таможенных налогов и значительно уменьшили количество налогов, предоставленных торговым судам, перевозившим пшеницу из Италии. Позднее, в 62 году, назначат трех сенаторов, которым будет поручено следить за взиманием непрямых налогов с доходов. Но основная часть реформы не проводилась.

Предлагая этот проект, Нерон не хотел ущемить кого-либо персонально. Он хотел только обеспечить свободные средства, в которых нуждался, чтобы поддержать торговлю, в частности с Востоком, помочь городскому плебсу в снижении цен, положить конец непопулярным действиям чиновников. И все это с поддержкой консервативной аристократии, которая, он считал, выиграет благодаря договорной политике в духе Сенеки. Очень скоро он был вынужден отметить, что его надежды не на чем не основывались. Он ошибся: сенат не последовал за ним. Почему же сторонники взбунтовались, как только были затронуты их интересы? Одним словом, в 58 году Нерон разгневался на сенаторов. Перед непринятием проекта он уже мог догадаться о решении курии, ну и утешился в объятиях прекрасной Поппеи, удалив ее мужа Отона из Рима и [144] назначив его правителем Лузитании. А также отправил Фавста Корнелия Суллу в Марсель. Потерпев неудачу, он преисполнен возмущения. Ходят слухи, что в Германии бушуют пожары и со священной смоковницей произошли странные изменения, это ли не страшное предзнаменование гнева императора?

Но, несмотря на открытую реакцию и ползущие слухи, кое-что свершилось: полученный удар должен был укрепить Нерона в убеждении, что ему нужно изменить стратегию. Некоторые предзнаменования свидетельствуют об этом, а потому он решает — без сомнения, против желания его советчиков — выступить в долине Ватикана. Это происходило в начале 59 года, а может быть, в конце 58-го.

Сенека: между молотом и наковальней

Еще перед началом дебатов о налоговой реформе и в связи с тем, что он хотел оказать давление на курию, император изгнал Суилия, одного из самых значительных сенаторов — сторонников Клавдия и Агриппины, противников упразднения непрямых налогов. Было замечено, что критика Суилия, с одобрения Сенеки, получила благоприятные отклики у некоторых сенаторов. Философа упрекали за поддержку этого проекта. Не думаем, что эта идея Сенеки: он слишком хорошо [145] знал, чем дышат сенаторы. Было очевидно, что он опирается на совет принцепса, где мнения заметно отличались, — и ему предъявили идеологическое доказательство. Было очевидно, что уже готов закон, ограничивающий злоупотребления. Пример Катона и волнения провинциалов, которые часто страдали от вымогательств и поборов, склоняли императора к принятию этого закона.

Сенека тем не менее чувствовал, что ему нужно защищаться. В частности, особенно обвиняют его сенаторы в том, что он быстро разбогател, а кроме того, за лавирование и уступки. Критика затрагивала самого Нерона: в настоящий момент, решив изменить политику и покончив с «милосердием», принцепс противоречил своему советнику в невозможности подчинить себе сенат. Двойственное положение Сенеки проявилась в том, что он нападает и одновременно оправдывается: в личном и политическом плане перед сенаторами и, главное, перед Нероном. Вот почему он напишет в 58 году трактат «О счастливой жизни». В качестве собеседника для диалога Сенека выбрал своего сводного брата. Попав в тупик, он обращается не к другу, а к самому близкому родственнику, которого ценит больше всего и который умеет нападать, а его брат, без сомнения, сам часто нарывался на неприятности. Обычно Сенека выбирал вымышленного собеседника для своих диалогов, но на этот раз ставка слишком серьезна и хитрить было нельзя. После теоретического анализа вопроса о счастье Сенека начинает [146] давать отпор тем, кто обвиняет философов и мудрецов, что они живут не но правилам, которые сами проповедуют. Состояние можно приобрести и честным путем, больше того, это прекрасная основа для обучения добродетели и своему собственному укреплению духа. Полемика, и это чувствуется, не такая уж риторическая, как кажется. Сенека не изменяет своей манере, но оскорбляет тех пустобрехов, которые облаивают философа Тразея, как собаки. Ничего не поделаешь. Его дело проиграно. В сенате перешел в молчаливую оппозицию, время от времени делая упор на эффектных выступлениях, в которых высказывает свое неодобрение.

Нерон устраняет свою мать и проводит новые игры в 59 и 60 годах. При дворе благосклонно принимают поэтов, философов и особенно пропагандистов культуры, августиан, — настоящая Нероновская академия, все готово к большому повороту. [147]

Стратегия ужесточения: изменение курса

В течение прошедших лет милосердие, как мы знаем, было в почете. Сенаторская пропаганда время от времени ссылается на него. Но только время от времени. Ничего не поделаешь, теперь оно уже в прошлом. Отныне только строгость вызывает интерес императора. Пришел час жестокости. [147] Нерон хочет ускорить превращение своего принципата в эллинскую монархию. Римляне не следуют за нами. Тогда он подчинит их себе, усмирит их. Родственники устранены. Потенциальные кандидаты на трон, сенаторы-консерваторы, реальные или воображаемые противники будут уничтожены повсюду, где он увидит опасность. Убийства продолжаются, устраиваются заговоры против жизни императора, который в свою очередь усиливает репрессии. Настоящая эскалация насилия.

Уточним, что это политическое давление имело лишь внутренние причины. Рим встречается с трудностями на Востоке, восстанием, разгоревшимся в Бретани в 60 году. Без сомнения, эта ситуация заставила Нерона действовать. 61 год показал решительное изменение в подходах к подбору консулов.

Заметно изменилась и монетная иконография. До 61 года она работает на традиционную пропаганду, на лицевой стороне монеты главным образом изображают Нерона без головного убора, с указанием всех его титулов, на обратной стороне появляется гражданский венок, отличие, которое уполномочен присуждать сенат. Таким образом подчеркивались авторитет сенаторов, сотрудничество принцепса с курией и заслуги граждан. Итак, с 61 года гражданский венок исчезает. Он заменяется аллегорией: Добродетель, Рим или богиня Церера. Императорские звания представлены с меньшей строгостью. Словом, абсолютизм [148] усиливается, и иконография монет обязана это отразить.

В 61 году Нерон начал новый этап в проведении культурной и образовательной реформ, и, Тацит подтверждает, в этом году он построит гимнасию и обеспечит свободу всем гражданам. В различных зонах и греческих городах Египта вводит новшества: его разбивают на новые объединения, которым дают названия, сообразуясь с императорской династией. Найдена весьма красноречивая надпись в честь Нерона, относящаяся также к 61 году. Наконец, даже поведение императора изменяется. Он больше не любит выходить и показываться на публике, за исключением больших зрелищ и с целью вызвать симпатии толпы в столице.

Смерть Бурра в будущем году ускорит эти изменения. Хотя Нерон не имел к ней никакого отношения, она потрясла его и подвигнула к некоторым начинаниям. Уже прошел первый процесс по обвинению в преступлении против императора. Обвиняемый Антистий Сосиан спас, однако, свою жизнь и был отправлен в ссылку, благодаря защите Тразеи. После смерти Бурра Нерон изменяет собственную политику, бросив призыв к последователям Клавдия и людям, расположенным поддерживать абсолютизм без колебаний: Тигеллин, Петроний Турпилиан, Коццей Нерва, Эпафродит и другие, среди которых люди искусства, которых мы уже упоминали. Что касается последователей Сенеки, то иные сохраняют [149] еще некоторое время влияние и политическую позицию. Брат Сенеки остается прокуратором, Луцилий, старый друг философа, добивается в 62 году прокураторства в Сицилии — там он находится еще в 64 году, ожидая, что Рим присвоит ему новое звание и предоставит новую должность. Другие тоже сделали карьеру: это молодой Помпей Паулин, родственник по браку стоика, или Требилий Максим, консул, затем правитель Бретани в 63 году, или еще Галерий Трахал, вполне возможно, потомок Гая Галерия — старого префекта Египта и супруга тети Сенеки. Отметим, кстати, что двое последних перешли в другой лагерь — решив служить Нерону, они совершенно оставили Аннея.

В 62 году Нерон перешел к новым мерам. Отныне он начинает физическое устранение противников, что становится системой. Исчезают многие: члены императорской семьи, такие как Корнелий Сулла, Рубелий Плавт и Октавия, а также вольноотпущенники, Паллант и Дорифор, в прошлом секретарь императора по прошениям. Рим становится полицейским государством. Город кишит шпионами, подстерегающими, по приказу Гая Сафония Тигелина — нового префекта претории, малейшие проявления недовольства. Правда, сенат пока еще оправдывает за достаточно серьезные дела, но это только видимость. Свобода нравов подходит к своей высшей точке: в 63 году сенаторы и матроны присутствуют на гладиаторских боях, несмотря на [150] восстание участников, которое через какое-то время вполне может вызвать к жизни призрак Спартака. Нерон увеличивает количество зрелищ и игр.

После репрессий в апреле 65 года, как говорит Пьер Грималь, «режим переходит в тиранию, и император, еще более одинокий, чем всегда, погружается в свои мечтания». В 66 году уничтожен Тразея, в Риме царит террор. Гелий и Поликлет, вояки императора, бесчинствуют без жалости. После заговора Виниции, в частности, в 68 году пошел слух, что Нерон намерен уничтожить всех сенаторов. На самом деле он не сделает этого. Прежде всего император желает парализовать власть сенаторов и помешать им влиять на режим. К примеру, если он предпринимает строительство Коринфского канала, то запрещает упоминать о сенате. Скорее, это делалось для намеренной дискредитации сенаторов и наместников провинций — у которых в руках были важные козыри, поскольку они имели влияние непосредственно на «свои» территории, Нерон же больше доверял всадникам и вольноотпущенникам. Надо думать, это преувеличение. Правда, известно, что Нерон ломал голову как спасти кое-какие из императорских провинций от контроля курии, заменив сенаторских легатов прокураторами-эквесторами.

В 67 году Нерон намерен уничтожить главных командующих Империи, тесно связанных с его прежней политикой милосердия, и потенциальных участников заговоров. Были устранены [151] Корбулон, командующий римскими войсками на Востоке, и братья Скрибонии, легаты Верхней и Нижней Германии. Два сенатора, более скромного происхождения, но верные Нерону, заменили их на Рейне — Фонтей Капитон и Вергиний Руф, в то время как Веспасиан, ожидавший неприятностей — он был другом Тразеи и Сорана, — принял командование императорскими силами, сражавшимися против евреев. Веспасиан не был выходцем из знатной аристократической семьи, подобно Муцию, который стал правителем Сирии после смерти Цестия Галла в 66 году. Это отстранение от власти больших сенаторских династий при Нероне стало постоянным. Волнение охватило большие военные и пограничные соединения в Империи.

Стоик терпит поражение

К этому времени Сенека уже политический мертвец. Поворот 61 года, затем исчезновение его друга Бурра, одного из самых упорных стоиков, которого вынудили уйти в отставку, ужесточение режима, все больше погружавшегося в зло, заставило его признать свое поражение. Сенека не хотел бросать вызова Нерону. С 62 года он начинает постепенно освобождаться от своих обязанностей. Понимая ситуацию и учитывая, что Бурра уже нет, он просит у императора разрешения удалится от двора и сената и отказаться от [152] политической жизни. В качестве причины он воспользовался критикой, с которой Тигелин и новые советники императора выступают против него. Они упрекали его за гордыню и исключительное богатство. Разговор Нерона со своим «первым другом» и учителем Тацит представляет так: «...в конце их встречи император отказывается выпустить своего советника из политической жизни». Но ведь Сенека в силу многих обстоятельств лишен иллюзий, И в 64 году, после пожара в Риме, окончательно уходит в отставку.

Трактаты, написанные в это время, отражают его разочарование. Диалог о праздности свидетельствует о цене, которую философ готов заплатить за созерцание вселенной и нравственный подвиг, результатом чего может быть только отставка. Задавая себе без конца вопросы об условиях жизни и воздействии космоса на развитие духа, он достигает в смелых поисках глубины, о которой никто не подозревал. Таков смысл шедевра «Письма к Луцилию» — личную переписку, существующую на самом деле, философ приспосабливает для публикации. Он защищает, порой чересчур ревностно, свое право на отставку, утверждая — в 74 строфе, например, — что не вредит никому, ни цезарю, ни кому бы то ни было. Нерон, в конце концов, и сам хотел бы освободиться от опеки, мешающей его величию. Однако он подозревает тайные интриги, которые сопровождают добровольное отступление старого [153] воспитателя. В следующем, 66 году, его правление достигает апогея.

Визит Тиридата: вершина власти

Реформа нравственная и денежная, кажется, на самом деле приносит плоды, и неронизм торжествует. Выступления артистов, грандиозные зрелища и безграничная расточительность поражают умы. Все больше аристократов одобряют гипертрофированный абсолютизм. Уничтожаемая из боязни мести оппозиция дрогнула и притаилась. Именно теперь Тиридат, царь Армении и с недавнего времени вассал Нерона, прибывает в Рим.

Его путешествие стоит неимоверно дорого Римскому государству, но массы в Империи, Италия и Рим потрясены размахом и роскошью, выставленной напоказ, по случаю прибытия царя. Красота молодого монарха, который готовится получить диадему из рук Нерона, и блеск его свиты завораживают. Впрочем, мы опустим сам въезд. Укажем просто, что, прибыв в Рим, Тиридат направился в Форум и преклонил колена перед императором, настоящим триумфатором, сидевшим на троне, и почтил его как если бы тот был самим богом Митрой. Нерон объявил его царем Армении, толпа устроила овацию.

Последствия коронации были различными. Нерон обеспечил себе безусловную поддержку [154] парфян и право контроля в отношении Армении. Отстроенный заново большой город Артаксата стал называться Неронией. На границах мир был прочно восстановлен. Император мог теперь закрыть храм Януса. Символический жест, потому что в глазах римлян он означал окончание войны и установление всеобщего мира, тема весьма желанная для популярности Нерона после 54 года. Нерон извлек пользу и из отголосков последствий прибывания Тиридата в Риме, чтобы избавиться от последнего и значительного очага идеологической оппозиции — группы Тразея. Действительно, запретив сенаторам присутствовать на приеме в честь Тиридата, император разными способами принудил стоика к самоубийству и сурово наказал своих родственников и сторонников.

Наконец к политической модели Лагидов он добавил модель парфянского Ирана в его эллинской части. Возможно также, что Тиридат приобщил Нерона к таинствам Митры и обратил его в иранскую религию.

Что касается престижа императора перед плебсом, военными, всадниками и сенаторами, которые все еще относились к нему терпимо, то его авторитет у них значительно вырос. Культ императора был настоящим скачком вперед, даже на Западе. Императорские звания были изменены, и Арвальские братья приносят жертвы в 66 году «от имени магистра императора Нерона Клавдия». Они называли его «Второй [155] Август», т. е. второй создатель Империи. Документы подтверждают наименование императора как абстрактного божества: Провидение, Всеобщее блаженство, наконец, Гений императора. Монеты также свидетельствуют об этом. Сестерции, отчеканенные в Риме, отражают изобилие, наступившее в результате установления всеобщего мира и закрытия храма Януса. На оборотной стороне Нерон в окружении Минервы и Юноны. Наконец, чтобы закрепить триумф, Нерон собирался осуществить старую мечту: посетить Грецию и, если возможно, Восток. Он знает, его ждет новый успех в этом путешествии — Империя полностью станет на эллинской путь развития.

Поездка в Грецию

Нерон уже много ездил, чаще всего по Италии. 10 апреля 63 года Арвальские братья принесли жертву, чтобы император вернулся в Рим. Он возвращается из Анциума, где Поппея родила девочку, которая умрет, едва дожив до четырех месяцев. Немного позднее, в 64 году, Нерон побывал в Неаполе, где впервые вышел на большую сцену. Теперь собирается отправиться в Египет. После блистательного успеха в Неаполе, принцепс-кифаред переезжает в Беневент, где наблюдает бой гладиаторов, организованный Ватинием. У него уже давно был [156] план летом 64 года посетить Египет и зимой 64-65 года — Грецию. Но в последний раз возвратившись в Рим, он отказывается от этого плана. Что происходит? Почему Нерон повернул назад? Вот что говорит Тацит: «Его воображение было уже тайно заполнено поездкой в восточные провинции, и особенно в Египет. Он отметил в указе, что его отсутствие в Риме будет недолгим и это не отразится на состоянии государства. Перед самым отъездом он поднимается на Капитолий, где благодарит Богов. Но когда входит в храм Весты, вдруг начинает дрожать всем телом, возможно, испугавшись встречи с богиней лицом к лицу или вспомнив о своих преступлениях, тень от которых ни на минуту не оставляла его в покое. Нерон отложил поездку, повторяя, что все заботы для него ничто по сравнению с любовью к Родине. Он увидел — добавляет историк, — печаль римлян и захотел прислушаться к народу, который хочет его удержать». Тацит умалчивает об опасениях плебса по поводу снабжения зерном в связи с отъездом императора. Путешествие Нерон заменил празднеством и представлением в Риме. Тацит здесь соглашается со Светонием, который видит в его отказе от поездки религиозные предрассудки и страх перед опасностью. Нерон любовью к Родине оправдывает свое решение. Верить ли? Современных историков, кстати, интересуют эти вопросы, а даже если и интересуют, то с объяснениями совершенно различными. [157] Что же происходит на самом деле? Весной 64 года подготовка к путешествию идет полным ходом. Цецина Туск, молочный брат Нерона и префект Египта — он будет занимать эту должность с 5 сентября до 17 мая 65 года, — уже подготовил великолепные бани для Цезаря. Отчего же так внезапно изменились планы? Суеверие и страх не могут быть удовлетворительными объяснениями. Думают, что Нерон отказался от своего плана из-за последствий пожара в Риме, который вспыхнул в середине июля 64 года. Но если верить Тациту, император оставил свой план и бросился искать утешения в оргиях еще до пожара. Что тогда? Может быть, его отговорила внезапно проявившаяся любовь к Вечному городу? В это трудно поверить. Знают, что от праздников, которые проводятся в столице с подачи Тигеллина, сильно несет Египтом и это может льстит только восточной толпе. Наконец, может быть, военные сложности стали причиной? Но они не помешают отправиться в Грецию позднее. По нашему мнению, Нерон отложил свое путешествие на Восток, чтобы успокоить волнения римлян: городского плебса и большой части двора. В Риме опасались, не повлечет ли это путешествие серьезных волнений среди тех, кто подозревает принцепса в желании по случаю своего пребывания на Востоке столкнуть центр Империи с другим берегом Адриатического моря. Иначе, опасаются перемещения ценностей [158] в пользу Востока и в ущерб Вечному городу. Тут-то тревожный шумок пробежал в гуще народа по вопросу снабжения. Но чем бы ни были основаны эти гипотезы, Нерон не любит рисковать, лишив себя поддержки римских плебеев и своих итальянских сторонников. Перед вспышкой общего недовольства, как это было в 58 году, он не хочет отступить. В ущерб своему огромному тщеславию он умеет иногда держать глаза открытыми и идти на компромисс. Он дождется благоприятного момента. Восток неотступно манит его, это не проигранная партия. Поездка в Грецию передвинута на 65 год.

Факт коронования Тиридата в Риме станет для неронизма возможностью обрести второе дыхание. Таким образом, он продолжает подготавливать путешествие в Грецию. Эллинский мир уже давно готовится принять Нерона. Пропаганда Египта уже давно пропитана эллинским духом. Монеты, выпущенные в этот период, представляют греческих богов, присутствующих на играх, в которых должен принимать участие Нерон. В Олимпии предпринимают значительные усовершенствования, чтобы принять принцепса как можно лучше: императорская резиденция размещается в павильоне судей, где в его честь будет воздвигнута триумфальная арка. В Коринфе даже перестраивается театр. Словом, все ждут императора. В октябре Нерон уже прибывает в Корфу. Он не уедет из Греции до 67 года. Присутствует он там вместе со Спором, любимым мальчиком, которого [159] опекает Кальвия Криспинилла. Его жена, Статилия Мессалина, тоже его сопровождает, многие свидетельства подтверждают это. Женщину совершенно не оскорбляет присутствие Спора. Если верить Диону Кассию, император отправился в Грецию не как римский тиран-завоеватель, он поехал туда, чтобы управлять квадригами, вести себя как гистрион. Императорская свита представляла своего рода музыкальную армию со структурой, напоминающей традиционную армейскую. Воины, сенаторы, писатели входили в ее состав и весьма впечатляли жителей Южной Италии и Греции. Но путешествие не объединило двор. Некоторые испытывали такое же беспокойство, как в 64 году. Это те, кто станет участниками заговора Виниция.

В октябре Нерон-артист дает свое первое «представление». Он поет перед алтарем Юпитера, поздним эллинским чудом сирийского происхождения. В Акции он вновь выступал на организованных в городе празднествах и играх. Оттуда он отправляется в Коринф, столицу провинции Ахайя, где проводит зиму и остается до апреля 67 года оторванный от административной деятельности, касающейся будущего Греции и ожидающей его решений, а также других неотложных дел, из которых самые важные — изгнание обременительных родственников, таких как Корбулоны и Скрибонии. В Коринфе отчеканены монеты из бронзы с изображением Нерона на лицевой стороне, здесь же указаны его [160] титулы; на обратной стороне — галера, символ флота, который перевез императора и его свиту в Грецию.

Прием, который ему оказали на столь любимой им земле, был горячим. Грекам льстило, что император принимает участие в их агонах, — даже если, порой, их прием и энтузиазм были не ярко выражены: зрители в театрах берегут силы,— совершенно не похожий на застывших в своем величии бывших императоров. Страстно увлеченный греческими соревнованиями, принцепс принимает в них участие и становится победителем в четырех больших национальных играх: Олимпийских, Немейских, Истмийских и Пифийских. Если две последние проводились в предусмотренные сроки, то две другие были назначены специально для императора. Он хотел бы участвовать и в музыкальных состязаниях, хотя Олимпийские игры, например, ограничивались только атлетическими и конными соревнованиями.

Коринф

Нерон никогда не забывал о политике, даже в своем путешествии. Он намеренно избегает Аттики, не участвует в мистериях Цереры, как мы уже говорили, не посетит ни Афин, ни Спарты. Из философских побуждений прежде всего он знал, что в таинствах Цереры нельзя участвовать совершившим преступление и не хотел [161] рисковать. Но Аттика — символ классической Греции и Греции доэллинской? А Афины и Спарта? Первые — часть греческой демократии и враждебного абсолютизму менталитета, вторая — родина законов Ликурга, которыми римская консервативная демократия постоянно восхищается.

Это классическая Греция, которая восстала против Александра: Нерон, тягаясь с Македонцем, смог бы обойти его. И поскольку он все-таки любил Грецию, то решил сделать Коринф местом своего пребывания. Коринф, который всегда ненавидели римские консерваторы, в нем они видели воображаемого противника Вечного города. Избранный императором город был большим торговым и морским центром. Настоящая этническая мозаика, в нем много восточного, здесь предки отдали свое предпочтение Александру. После участия в Олимпийских и политических играх в июле — августе 67 года Нерон, наконец, прибывает в Коринф.

Он будет теперь выезжать из города на непродолжительное время, в небольшие поездки. Предполагал ли император сделать Коринф второй столицей? Не думаем. Меры, которые он принимал во время своего пребывания в Ахайе, носили скорее характер административный, экономический и культурный, а не политический. Одна из самых значительный мер — это решение рыть канал в Коринфском перешейке. Средства получили, разделив расходы на военные цели. Дион [162] же считает этот канал капризом Нерона, который скучает в Греции.

По Филистрату, речь идет об одном их самых значительных решений императора. Псевдо-Луций усматривает в этом тщеславие принцепса — не хочет ли он переделать Пелопоннес в «остров Нерона»? — по настаивает на пользе, которую такая операция принесет торговле, для Плиния Старшего это необходимость, для Светония, безусловно, положительная мера.

Этот проект не нов. Еще тиран Коринфа, потом Деметрий Поликрат задумывались об этом задолго до Нерона, как и Юлий Цезарь, втиснувший город в лоно колониальных территорий, а после него — Гай Калигула. В этом была прямая выгода — построив канал, можно отправиться на Восток, не огибая Пелопоннеса, что очень выгодно для экономики Греции.

В конце сентября после тщательной подготовки начались работы. Церемония по случаю начала работ отличалась исключительным великолепием. Окруженный преторианцами и известными людьми, Нерон произносит пышную речь. В честь богов поются гимны. С золотой лопатой в руках под торжественные звуки труб император дает команду начать работы. Были приглашены египетские инженеры. Строительные работы производились с помощью шести тысяч военнопленных евреев, присланных Веспасианом, а также политических заключенных. Прокладка канала началась в восточном направлении. Но [163] работы продвигались плохо и скоро вообще прекратились, скорее всего, из-за кризиса 68 года. Только через пять лет строительство возобновилось, но последователям Нерона опять же не хватило рвения. И только в конце XIX века строительство канала довели до конца.

Зевс-Освободитель

Пребывание Нерона в Греции стоило очень дорого. Часть огромных расходов была отнесена на счет богатых греков. Пусть думают о том, сколько требует организация игр. Во время поездки император показал свою расточительность.

Судьям и арбитрам Олимпийских и Истмийских игр он сделал богатые подарки из серебра. Даровал римское гражданство судьям и знати, которые его еще не имели, так как были выходцами из колоний. В их число входил Тиберий Клавдий Динипп, главный распорядитель турнира на Истмийских играх, и еще десять судей-ассистентов.

Без сомнения, путешествия не было, если бы не решение, которое Нерон принял 28 ноября 67 года. Решение, ставшее событием, потому что в этот день император официально даровал свободу грекам. Литературные источники лишь упоминают об этом. Плиний Старший заявляет, что: «Домиций Нерон дал полную свободу Ахайе», в [164] то время как Светоний уточняет, что этот факт произошел, когда принцепс собирался покинуть Грецию и организовали Истмийские игры. Другие проводят параллель между действиями Нерона и Тита Квинтия Фламиния, римского полководца, который вернул Греции свободу во II веке до нашей эры.

Нерон, действительно, был готов к отъезду, когда принял это решение: отъезд казался еще более внезапным потому, что принцепс решил отправиться на Восток. Речь идет о том, чтобы наверстать упущенное и ударить по вольнодумцам. Что же до аналогии с Фламинием, то она была правильной: ведь сообщил же Нерон грекам, что отныне они будут входить в его империю на правах широкой автономии. Ну а Фламиний пожаловал им формальную свободу и пошел дальше. Так, может быть, чтобы усилить впечатление от принятого решения, Нерон захочет еще раз в этом году провести Истмийские игры и созвать представителей из всех греческих городов за исключением Спарты, которую не любили из политических соображений и отсутствия художественного восприятия.

В колонне из серого мрамора, найденной в Кардице, хранились копии трех документов, относящихся к этому решению: первый — воззвание к грекам, где их призывают прибыть в Коринф к 28 ноября, второй — речь, произнесенная Нероном в этот день, последний — декрет [165] города Акрефия с благодарностью императору от имени других греческих городов.

Речь Нерона недвусмысленна, принцепс в ней утверждает, что все греки станут свободными и освобождаются от налогов. Отметим, что его жители никогда не были равны между собой, он обещает осуществить свою старую мечту об объединении Эллады. Наконец, он подчеркивает уважение к грекам и любовь, которую испытывает к их стране.

Давайте смотреть правде в глаза. Нигде не говорится о предоставлении независимости Греции, зато статус провинции, точнее сенатской провинции, упразднили. Греки приветствуют императорскую милость, получение римского гражданства, мнимого экономического равенства. Греческие города, которые не являются ни греческими колониями, ни городами, «свободными» от уплаты податей, — Афины и Спарта — добьются налогового освобождения. Греция была бедна, и такая мера не могла не быть для нее благоприятной.

Призыв к единству во имя эллинизма в пределах Римской империи является политической парой этого экономического решения. Нерон хотел поддержки восточной и греческой толпы, так же как он искал поддержки у римского плебса. Даже в худшие времена, чуть живой, изгнанный из своего дворца, он смешивался с толпой и терялся в ней, шел в гущу народа и устанавливал с ним контакт, живой и искренний, как [166] это отражалось в образах полубогов греко-римской Империи.

Греки до конца оставались ему благодарными, что подчеркивает во многих трудах Плутарх. Его решение было встречено с энтузиазмом, записи рассказывают о свободе или восхваляют Нерона. Монеты, отчеканенные в Греции, прославляют Зевса-Освободителя — если с одной стороны изображен принцепс в лавровом венке, то на обратной можно увидеть Верховного Бога, сидящего на троне с трезубцем и скипетром в руках, и надпись: «Зевс-Освободитель». Другие монеты имели то же обозначение. Их выпускали во всех частях Греции. В Александрии, где, возможно, ожидали Нерона, одни монеты воспевали подвиги императора, другие — строительство Коринфского канала. Только что выпущенные сравнивают императора с Аполлоном, Посейдоном и Зевсом Олимпийским. Греки не забудут Нерона до тех пор, пока Веспасиан не отменит налоговую независимость, которую принцепс пожаловал им, и не вернет Греции статус провинции.

Нерон желал бы продолжить свое путешествие. Он собирался в начале 68 года посетить Египет, может быть, даже морским путем, Сирию и Вавилон, двор Аршасидов, правящих в Иране. Но в Риме его ожидают новые волнения: недовольство аристократов разносится как пепел и восстания разгораются в провинциях. Вспыхнуло восстание в Иудее. Словом, маршрут его путешествия [167] заметно сократился. Император должен вернуться в Италию.

Куда бы увела его утопическая фантазия, если бы не остановили обстоятельства? Это трудно предугадать, что бы там ни было, император добился цели, которую он поставил в начале путешествия. Принцепс-кифаред хотел не только упиваться приемом, который Греция оказала ему за артистические выступления. Его амбиция требовала от него другого: он хотел пропагандировать неронизм в массах, которые принимали его политику и у кого он в будущем мог найти поддержку.

Нужно ли считать, что за решением 28 ноября 67 года кроется большой политический смысл? Мы уже говорили, что Нерон создал второй политический полюс в Империи и вернул грекам половину Римского государства, предвосхитив таким образом, задолго до Константина, создание двуглавой Империи. В этой гипотезе нет ничего экстравагантного. Если Нерон и не имел цели провести политическую биполяризацию Империи, то он хотел, чтобы существовал другой полюс, противоположный римскому. Он старался осветить не политическую структуры Империи, римскую консервативную ментальность и ценности древней civitas, которая была препятствием усиления власти. Императору было необходимо перенести центр тяжести из старого Рима на территорию, где ментальность населения способна хорошо воспринимать его солярный абсолютизм. [168] Греки не стали римскими гражданами. Зато их культура стала культурой не просто провинции, а свободной и единой страны в составе Империи. Она быстро распространялась даже в Риме. Так был дан толчок процессу социально-культурной эллинизации империи.

Триумф в Риме

Когда Гелий написал ему, что римские дела требуют его присутствия, он ответил, что вернется «достойным для Нерона образом». Он мечтал о блестящем триумфе, грандиозной церемонии, самом большом военном параде, который республиканский Рим сохранил для своих потомков. В Империи триумф стал привилегией цезарей — прерогатива, которая пожалована им высшей военной и распорядительной властью.

Нерон покидает Грецию в начале 67 года, он возвращается морем и попадает в сильную бурю, а может быть, и кораблекрушение, высаживается на юге Италии и возвращается в Рим 1 января 68 года. Он въехал в Неаполь через пролом в стене. Чуть позднее он вступил таким же образом в Анций и Альбан. Въезжал на белых конях, по обычаю победителей на греческих играх. Он приносит эту традицию в Рим.

Вся церемония представляет синтез обычаев греческих и римских триумфаторов: пролом в [169] стене, так же как и белые лошади, воскрешают в памяти Камилла и римских полководцев. Это постепенное возвращение император растянет до марта еще и по политическим соображениям.

Нерон не может не обращать внимания на потрясения, которые начинают разваливать задуманное им. Тяжелые тучи сгустились над Империей и, конечно, беспокоят его.

И вот, наконец, возвращение в Рим в марте 68 года. Традиционный въезд военных триумфаторов был несколько изменен. Обычно кортеж отправляется от Марсова поля в сторону храма Юпитера на Капитолии. Колесница Нерона попадает в город через Порта Капенна, пересечет Большой Цирк, где снесут для этого арки, через Велабр, Форум, Палантин и по Священной дороге достигнет, наконец, храма Аполлона. Юпитер Нерон особо чтил бога кифаредов, подчеркивая таким образом военный и артистический характер, который он хотел придать своему триумфу. В остальном Аполлон был, пожалуй, богом Августа, последним, кто установил храм на Палантине. Такой взгляд — единственный в истории Рима. Нерон, однако, не желает заменить полностью артистический триумф на традиционный военный. И еще меньше — сделать наоборот. Он старается взять лучшее у обоих, объединить победу «по-гречески» со вторым. В результате окончательный приговор выносит зрелищность представления, [170] где не последней движущей силой является искусство.

В Рим он въезжал на той колеснице, что сопровождала в триумфе Августа, — в пурпурных одеждах, расшитом золотыми звездами плаще. Он представлял себя посланцем неба, хозяином природы и людей. На голове императора — олимпийский венок, в правой руке — пифийский венок, рядом с ним кифаред Диодор, который победил в Греции. Впереди несут таблички с обозначением его побед. Позади идут военные и сенаторы. На всем пути люди приносят жертвы, кропят дорогу шафраном. Толпа в восторге забрасывает его подарками, величает «Нерон — Аполлон», «Нерон — Геракл», «новый Август», приветствует как лучшего кифареда, лучшего возницу и победителя во всех греческих состязаниях, прославляет его «священный голос». Тысяча восемьсот венков будут возложены в храме Аполлона, императорском дворце и Большом Цирке. Неоднородность, очень пышная, граничащая с гротеском и совершенно не сочетающаяся со взглядами римлян. Нерон знал и отдавал себе в этом отчет. Монеты того времени выдают его озабоченность: сестерции, отчеканенные в этот период, как замечает Светоний, представляли принцепса в лавровом венке победы с лавровой ветвью в руках и фигурой Минервы, богини мудрости, покровительницы культуры и искусства. Попросту, артистическая победа в своей основе равна военной. Нерон-кифаред не забывает, что он император. [171]

В этот период, когда в восточных провинциях поднялись на защиту римских традиций, принцепс старается показать, что он остается им верен. На самом деле это не мешает ему сразу же отказаться от них, как только те перестанут отвечать его новым представлениям и политическим взглядам. Отныне правление Нерона будет двойственным: военные и римляне, с одной стороны, ценности и эллинистика — с другой. Вот почему не стоит и думать, что Нерон рассматривается как раз и навсегда сменивший свой курс и согласившийся на применение третьей стратегии. Некоторые изменения он внес в осуществление своего плана. В этом контексте успех важен, чтобы успокоиться. Оппозиция в Риме возмущена императором. Ее поддерживают не только сенаторы, но и всадники и обеспеченные провинциалы. Восстание Виндекса скоро покажет, что и в Риме тоже есть плебс, готовый примкнуть к ним. Однако Нерон не растрачивает своих сил. Мы уже видели, что он ставит во главе армии и провинций новое поколение сенаторов, более скромного происхождения. Возможно, он рассчитывает ограничить прерогативу курии и сократить число императорских легатов. Теперь Нерон выглядит предвестником монархов поздней империи III и IV веков.

Беспокойные события этого времени, триумф 68 года дали ему возможность еще крепче утвердиться в своей приверженности эллинизму. [172] Двуглавая империя, о которой он мечтает, постепенно обретает формы, его мечты не только о принцепсе-императоре, но и об императоре-кифареде, императоре-певце, который за невозможностью укоренить в старом римском свете новый социально-культурный закон, который он замыслил, выставляет себя напоказ на сцене и в цирке. По Тациту, у Нерона был специальный день, когда он объяснялся с Сенекой, Бурром и своим советом при помощи пения, «это пение было посвящено Аполлону» и «так было с атрибутами, приспособ ленными к нему, ведь этот Бог вознесся не только над греческими городами, но и храмом Рима, как Бог-Глава, властелин Провидения».

Верно пересказанное или заведомо сфабрикованное — вот единственное объяснение его веры. Все цари, императоры, полководцы, поэты — все они представители эллинского мира. Только Аполлон — но это Бог — восходит более к римским, чем к греческим традициям. Основополагающее мысль Нерона — он принимает итальянские составляющие, плебейские по сути, но подчиняет все любимому эллинизму.

Agon u Luxus

Поскольку речь идет об основном сближении народов, о повседневной жизни, культуре и отношениях между государем и его подданными, [173] то игры 59-60 годов, стратегия милосердия, строительство Золотого дома, визит Тиридата, артистическая и спортивная поездка в Грецию, триумф 68 года свидетельствуют о стольких этапах, которые позволили неронизму заявить о себе, и самовыразиться.

Его поле деятельности — это нематериальная инфраструктура, управляющая умственной деятельностью и общей психологией народа и организующая свод правил и ценностей, которые соответствуют его социально-культурным законам: инфраструктура сама формирует внешние исторические условия, часто задним числом, с медлительностью и опозданием, резкими изменениями и подземными социально-политическими толчками. Любопытно, что мания величия Нерона, его безграничное тщеславие, панический страх перед соперниками стали отличительной чертой упадка старого света. Древний город был в кризисе, советники принцепса без конца напоминали ему об этом; одни, такие как Сенека, в поисках компромисса с прошлым, другие, мы их увидим, такие как Тигеллин, подталкивают к более радикальным решениям.

Старый порядок вещей нес в себе нечто большее, чем римская добродетель, представление, напоминающее клубок привычек и составляющих ценностей одной традиции: среди них самыми значительными являются серьезность, важность, экономический ум, добродетель, четкие и ясные приказания и, наконец, борьба в соревновании за [174] поддержку города и приветствие республики — таков высший закон. Но эти ценности сами были подчинены другим, настоящим рычагам традиционной ментальности Вечного города, в некотором роде закона в законе: благочестие, набожность, уважение, честность, порядочность, обе движущие силы долга, первая — долга религиозного, сыновнего и патриотического, вторая — в основном долга гражданского, как во время войны, так и во время мира. Полусуть, используемая для создания культуры и воспитания, были последней ссылкой на эпоху Нерона. Всем причиняющий неудобства, он требует от всех и каждого в отдельности обязательств, которых невозможно избежать. Но другие чтобы оставались в черте Города, внутри него, и территориально и духовно. Этот город — Рим. Однако Нерон и приближенные к нему больше не видят в этом смысла. Им нравится думать в масштабе целой Империи. Они пытаются подменить одни ценности другими, самое важное сейчас — это радость жизни, безграничные наслаждения, пышность, изобилие, экстравагантность, вседозволенность. Нерон считал, что ему позволено все. Гордясь своими политическими и карательными успехами, не заявил ли он, вспомним Светония, что «ни одному императору не позволялось то, что позволено ему»? Это был настоящий вызов. Отвага проявляется во всем, что необузданно, чрезмерно, неумеренно. Отвага, «по Нерону», это что-то между импульсом человека [175] и его способностью рассматривать мир и действовать в нем. «Мировоззрение» в этом случае — культура греческая, эллинская и восточная. Первая подталкивает принцепса ко второй. Она позволяет все организовать и сформулировать.

Социально-культурный закон Нерон хотел издать на двух языках: один на греческом, другой на латинском: AGON и LUXUS. Оба термина означают ценности, которые в мыслях императора и его сторонников должны были заменить pietas и fides, по-гречески — игра, состязания, места, где проводятся игры и собираются зрители. Это спортивные или артистические подвиги, а также привилегированное место, где проводят свое самое дорогое время. Удовлетворение, получаемое от агона, обесценивается. Тацит рассматривает Нероновские игры как настоящее извращение. Так, описывая Ювеналии 59 года, он возмущается ростом количества скандалов и распущенностью, «состязанием пороков», которым явились эти игры. Обратите внимание, Тацит не употребляет слова «agon». По своему обыкновению, он избегает греческих слов, предпочитая им лексические богатства латыни.

Светоний не такой блюститель чистоты языка. Он употребляет слово «agon», но когда хочет сослаться или на Нерона, или на Грецию. Так, он упоминает второе название Нероновских игр — агоны. В данном случае это проведение игр или самим императором, или греческими городами. [176]

Luxus — как мы уже об этом говорили, латинское слово, синоним слов обширный, великолепный, но традиционными, консервативными римлянами употребляется в значении излишество, разгул и даже разврат, которые неронизм принимает на свой счет, придавая оттенок бравады. Никакое другое понятие не сможет лучше определить страсти к величию, пышности, торжественности и парадности и того ожесточения, с которым нарушается закон, так же как и привычки, обычаи людей и правила общества, а равно и законы природы. Это латинское слово охватывает все, что было плебейским в неронизме: все, что не иностранное, «соль итальянская»; отсюда шутки, сатира и комические сценки черпают свою сочность. Исключительно только для неронизма, luxus — это то, что позволяет наслаждаться без помех. Тацит на этот раз не экономит на словах, а использует большое количество повторов. Он не скупится, описывая богатство осуждаемое, каким, с его точки зрения, является праздник, который устроил Тигеллин в 64 году, чтобы успокоить народ, взволнованный планом поездки в Грецию, отмененную позже императором. Он использует его также в еще более расширенном смысле, чтобы описать беспорядочную жизнь, которую ведет Нерон уже с 55 года, и императорские празднества, которым он предается поздно в ночи. Это слово часто выходит из-под его пера, когда он вспоминает различные случаи, сопровождающие Ювеналии 59 года, эти «возбудители, [177] призванные поддерживать распутство», или еще, когда он осуждает отсутствие «сдержанности в удовольствиях», отличающее Кальпурния Пизона, будущего заговорщика 68 года.

Словечко мы встречаем и у Тацита в центре сгустка синонимов, более или менее близких, которые при необходимости используют историки в отношении хотя бы того же Пизона, говоря о его великолепии и легкомыслии. Впрочем, более точно оно употребляется в описании беспорядков, распущенности нравов и некоторого своеволия, которое позволяет «непристойные позы и танцы». Наконец, в этом семантическом созвездии есть понятие, последнее, о котором мы упоминаем, так как оно употребляется сторонниками новой системы. Радость жизни, что мы наблюдали, переводится как поиски безграничных удовольствий. Таково нероновское поколение, подчиненное удовольствиям или, скорее, сладости порока. В общем — «сладкая жизнь» (dolce vita). [178]

Неронизм: место и среда

Закон Античности: чем тоталитарнее строй, тем мощнее окружение господина. Окружение Нерона состояло из женщин, фаворитов, советников, слуг, сенаторов, всадников, время от времени бывавших во дворце, интеллигенции, связанной с Сенекой. Они образовывали императорский двор.

Это было естественно для Рима, где сенаторские дома играли общественную роль. На холме Палатина некоторые из огромных и роскошных частных домов унес пожар 64 года. До строительства Золотого дома императоры располагали большим числом резиденций в столице и загородных [179] домов в Латиуме и Кампании, Альбе ла Лонге, Ациуме и Байе. Важные лица были заняты их обслуживанием, среди которых друзья, часто члены императорского совета и компаньоны, которые, впрочем, были не так многочисленны, как первые. Только несколько друзей были одновременно приближенными принцепса. Они могли не занимать никакой должности в императорской администрации: у нас на памяти случай с Сенекой, самым близким из спутников Нерона до 61 года. Официальные документы показывают, что наместники в провинциях и квалифицированные прокураторы — друзья императора: эпитет здесь имеет почетное значение и подчеркивает значимость обязанностей. Позднее «друзья» будут разделены на категории, согласно их положению. Среди них можно встретить советников и придворных, а также солдат и наместников, живущих большую часть времени вдали от Рима и вызываемых в столицу по мере надобности, с целью узнать их мнение как специалистов.

При дворе постоянные перемещения, сюда нужно добавить секретарей цезарей, скромных сопровождающих, которых императоры всюду возили с собой. С их помощью принцепсы общались с наместниками в провинциях, городах и другими лицами и таким образом улаживали государственные дела. Действительно, со времен Гая Калигулы и Клавдия, частные администраторы, вначале слуги в домах знатных верховных сенаторов, которыми были императоры, превращаются [180] благодаря стечению обстоятельств в чиновников. Не ограничиваясь лишь частными делами цезаря, они отныне вмешиваются в государственный механизм, область, подвластную самому императору. Сначала руководящие администраторы провинций и императорской казны, скоро они начнут прибирать к рукам общественные дела вообще, вплоть до присвоения себе права контроля за некоторыми сенаторскими учреждениями. Им поручено ответственное задание — руководить императорской перепиской, отправляя значительное количество писем. Позднее же станут, как свидетельствуют папирусы из Египта, переписываться с чиновниками провинциальных администраций. Это они будут составлять толкователи цезарей, хроники, в которых фиксировались основные события правления. Известно, кстати, что Нерон с интересом изучал хроники Клавдия.

Нередко провинции срочно направляют к цезарю посольство с поручением передать их письменные прошения. В 66 году после резни в Иерусалиме, по приказу Гессия Флора, народ заставляет также первосвященника и царя Агриппу отправить к Нерону посольство, чтобы сообщить ему, кто действительно ответствен за восстание. В данном случае — наместник. Два еврейских аристократа дойдут-таки до Нерона, который был в это время в Греции, но предъявить свои жалобы не смогут.

Посольства проходят через императорские кабинеты, которые ими манипулируют. Это они [181] разрабатывают и подготавливают законы и рескрипты — ответы императора. Эти функционеры — вольноотпущенники и рабы — при Нероне не пользовались исключительной властью, которая им была пожалована во времена Клавдия, но оставались еще очень влиятельными. Высокие чиновники и советники — чаще всего выходцы из провинций. Бурр — из Визона, на севере Италии, Сенека — из Испании. У этих людей, образующих окружение императора, немногочисленные связи с сенаторскими аристократами, даже если они и разделяют их идеалы. Они образуют отдельный аппарат, разрабатывавший свои методы действия.

Император способствует этому, его жизнь во дворце не менее сложна. Этикет еще не разработан, это будет сделано позднее. Нерону нужно обратить внимание на многое, принять множество решений. Повсюду он появляется в окружении своей охраны, друзей и чиновников. В конце концов, разве не тянуло его иногда убежать и приятно провести вечер на вилле со своими близкими, чтобы забыть бремя своего положения?

Супруги

Жены и любовницы играли значительную роль при дворе. Это, впрочем, в традициях римской монархии, заимствованных у республиканской [182] знати. Нерон старался ограничить власть женщин, которую считал слишком агрессивной: власть матери, в первую очередь, а также власть своих жен. Их влияние не было таким уж нейтральным. Влияние, которое Тацит назвал благоприятным, принадлежало Октавии, а вредным — Агриппине и Поппее, которых он причислял к «плохим» женщинам.

В 53 году, вспомним, Нерон женился на Октавии, дочери Клавдия. Ему было шестнадцать лет, а его молодой супруге — двенадцать. Это был брак по договоренности. Поскольку Клавдий его усыновил, он официально стал братом своей будущей супруги. Родственники по крови, кроме того, нареченные становятся супругами, являясь братом и сестрой. Это прототип браков, встречающихся в Египте. Нерон никогда не любил свою первую жену, женщину-ребенка, которую он убьет, когда ей исполнится двадцать один год. Вначале они, правда, разведутся, прожив в браке девять лет. Разведутся по политическим убеждениям — Нерон не мог рисковать и оставить дочь Клавдия на свободе, не мог он и позволить ей выйти второй раз замуж за кого-нибудь из членов знатных семейств.

Сдержанная, холодная, можно сказать, бесцветная, честная и не расположенная разделять образ жизни своего мужа, Октавия была не лишена тонкости и политической ловкости, без которой, присутствуя при отравлении Британника, она не смогла бы скрыть свои чувства. Разочарование [183] постигло Нерона очень быстро из-за чисто физического отвращения. Отставная супруга никогда не обладала политическим влиянием, однако Нерон оказал ей все полагающиеся почести. Монеты, выпущенные в Александрии и на Востоке до 59-60 годов, представляли императорскую чету: она на одной стороне монеты, он — на другой. Октавия здесь Августа — звание, которого она никогда не получала официально. Впрочем, в Риме она не изображается на монетах, и единственная надпись, указывающая на нее как на супругу императора, приходит к нам с острова Самос. Династические чувства очень сильны на римском Востоке, здесь жене цезаря выражают большое уважение. Нерон счел это достаточным, что само по себе знаменательно. Впрочем, очень скоро он утешился в объятиях прекрасной Актэ, вольноотпущенницы, принадлежавшей к дому Октавии и оставшейся ему верной до самой смерти.

В 62 году императорская чета разводится. Наконец, в 61 году произошел перелом, и Бурр был окончательно отстранен. В течение ряда лет Октавия копила против своего мужа непреходящую, нестерпимую, опасную и плохо скрываемую ненависть. Ненависть окажает для нее плохую службу. После уничтожения Рубелия Плавта и Суллы, чтобы покончить, наконец, с главными отпрысками Юлиев-Клавдиев, Нерон, кстати, с большим трудом, отстранит и ее. Октавия популярна, и ее отставка, а тем более [184] устранение, может вызвать сильное волнение. Чтобы оправдать развод, Нерон сначала ссылается на бездетность своего брака. Затем решается организовать процесс. Следствием руководит Тигеллин. Подчиненный ему Аникет подтверждает, что был любовником Октавии. В конце концов Октавия выслана и 11 июня 62 года казнена. Дело казалось отложенным, а между тем уже поговаривали о ее уничтожении и устранении Дорифора.

Поппея

Ту, ради которой император-кифаред покинул дочь Клавдия, звали Поппея. «Он любит и ценит ее превыше всего!» — воскликнул Светоний. Она становится его второй женой. Отец Поппеи Тит Оллий был сенатором. Старый друг Сеяна, он не мог избежать чистки, которой подверглись могущественные сторонники префекта Тиберия. Его дочь носила имя матери, блистательной и знатной Поппеи Сабины. Она ненавидела Агриппину, потому что та была из политического клана врагов Германика. Чуть старше Нерона, Поппея была умна, остроумна и бессовестна, необыкновенно хороша собой и очень следила за своей внешностью. Она придумывала для себя всевозможные косметические средства, а став императрицей, принимала ванну из молока от пятисот ослиц. [185]

Поппея была замужем, первый муж Руфрий Криспин, римский всадник, в прошлом префект преторианцев, был уничтожен по приказу Нерона в 66 году. До этого она, правда, развелась с Криспином, чтобы выйти замуж за Сальвия Отона, одного из самых важных придворных императора. Итак, она была принята при дворе и очень быстро заинтересовала Нерона. Знал ли Отон о соблазнении жены, поощрял ли страсть цезаря, как утверждали многие, поскольку много было примеров тому, чтобы выделиться в окружении? Трудно ответить определенно на этот вопрос. Император оставляет Актэ, не скрывая, что ищет любви Поппеи: в 58 году новая избранница выходит на сцену. Ее муж покинул двор и Рим, его отправили наместником в Лузитанию. Но Нерон должен был ждать до 62 года, чтобы жениться на Поппее через двенадцать дней после развода с Октавией. Так пожелала новая супруга. Любовь, которую испытывал император к этой женщине, не затухала. Он даже написал поэму в ее честь, где воспевал ее янтарные волосы.

Роль, которую играла Поппея при дворе до замужества и после него, была незначительной. Если Октавия никогда так и не стала Августой, то Поппея ничего против не имела, и вот уже в 63 году Арвальские братья приносят жертвы за здоровье Поппеи Августы. На александрийской монете изображение Поппеи на обратной стороне, Нерона — на лицевой. Бронзовая [186] монета Передней Азии также представляет на лицевой стороне совместное изображение обоих супругов — Нерон и Поппея. В известных нам документах этого времени вовсю восхваляются Нерон, Поппея и Британник. Много монет посвящено обожествлению культа Поппеи и ее дочери после смерти Нерона. Арвальские братья будут часто приносить жертвы двум богиням. Поппея тем не менее не была ни Мессалиной, ни Агриппиной, никогда она не играла такой роли, как женщины при Клавдии. Нерон не позволял женщинам руководить собой, ее влияние было незначительным и ограничивалось тем, чтобы воодушевлять принцепса на его тяжком пути репрессий. Она была рядом, когда обвиняли соучастников заговора. Она была рядом, когда Нерон принял решение выслать Сенеку. Описывая эту сцену, Тацит напоминает, что она и Тигеллин были «живейшими советниками принцепса в этом жестоком решении...».

Не обладая большим политическим влиянием, она тем не менее блистала при дворе умом и красотой. Поппея разделяла страсть Нерона к роскоши Востока и поддерживала его в привязанности к эллинизму. Не являясь пылкой поклонницей иудаизма, она все-таки покровительствовала евреям, среди которых у нее было много друзей. Иосиф Флавий называл ее «набожной», то есть благосклонно относящейся к иудаизму. Это, конечно же, преувеличение. Поппея всегда [187] была поклонницей восточных религий, а евреи с их динамизмом, а также удивительным пристрастием к своей древней религии играли важную роль на Востоке и в Риме.

В 61 году после встречи с первосвященником в Иерусалиме она убеждает Нерона позволить евреям разделить высокой стеной храм в столице и дворец царя Ирода Агриппы II. В 64 году Иосиф Флавий был принят ко двору, встречался с Поппеей и добился освобождения нескольких раввинов, арестованных римскими властями.

В январе 63 года Поппея родила девочку, Клавдию Августу, которая умрет, напоминаем, в четырехмесячном возрасте. Рождение ребенка способствовало проведению великолепных праздников. После смерти в память ее воздвигли храмы, священники по обрядам своих культов воздали почести. На следующий год, скорее всего летом, как раз после Нероновских игр, Поппея, будучи беременной, неожиданно умирает. Жертва вспыльчивости мужа, «ведь он ударил ее»? Если это так, то мы не думаем, что Нерон сделал это специально. Скорее, императрица скончалась в результате несчастного случая, происшедшего во время беременности.

Император остался верен памяти Поппеи и продолжал любить ее. Похороны были очень пышными. Нерон произнес траурную речь, посвященную этой исключительной женщине. Несмотря на усилия историков всесторонне изучить [188] ее личность, Поппея до сих пор хранит свою тайну.

Став вдовцом, Нерон решает жениться вновь. Но он сделает это только год спустя после смерти Поппеи. К концу 65 года он намерен взять себе в жены Антонию, последнюю дочь Клавдия. Она овдовела и во время заговора Пизона прошел слух о ее возможной связи с заговорщиками. Нерон очень осторожен, но Антония не забыла, что тот, кто просит ее руки, убийца ее брата Британника, сестры Октавии и бывшего друга Корнелия Суллы. Отказ категоричен. Она не выйдет замуж за императора. Нерон ее, естественно, уничтожит.

В конце концов, его выбор остановлен на прекрасной Статилии Мессалине, с которой у него была связь еще при жизни Поппеи и сейчас она восстановилась. Из древней сенаторской знатной семьи, женщина светская и элегантная, современных нравов, но немного зануда, Статилия Мессалина уже четырежды была замужем. Само собой, она настаивает на официальном оформлении брака. Вероятно, свадьба состоялась в 66 году, после визита Тиридата и исчезновения Тразеи. Тацит не оставляет никаких записей относительно третьей императрицы. Больше того, по Светонию, в 65 году Нерон уничтожил Марка Аттика Вестина, четвертого мужа Мессалины. Причины, безусловно, кроются в его слишком откровенных разговорах и оппозиционных пристрастиях. [189]

Мы не знаем, в какой мере Статилия Мессалина старалась оказать влияние на жизнь двора и решения своего мужа. Однако она сопровождала его во время его поездки в Грецию и блистала на празднествах, которые он организовывал. Но Статилия Мессалина должна и могла вмешаться в политику.

Женщиной она была осторожной, хитрой и без колебаний покинула Нерона, когда все вокруг него смешалось, подстроив все так, что ее не смогли найти ни в императорском дворце, ни даже во всем Риме в последние дни ее супруга. Ни один источник не подтверждает ее присутствия. Принцепс в отчаянии. Мессалина абсолютно спокойна. Больше того, Отон, склонный поддерживать умеренный неронизм, хочет на ней жениться. Больше об этом ничего не известно. Любительница удовольствий спокойно уединилась на своей вилле. Известно, что она занимала блестящее положение в высшем римском обществе во времена правления Веспасиана и его сыновей.

Aula Neroniana

Кроме Агриппины, с первых недель правления и позднее, вплоть до 58 года, никто при дворе не имел такого политического влияния на Нерона, как Сенека, мнение которого могло стать решающим. Но Нерон не умел самостоятельно [190] ни управлять, ни претворять свои проекты в жизнь, ни организовать свои игры и зрелища, если его не обслуживали, не советовали ему, не оказывали на него влияния целой группой лиц или в одиночку. Иногда тот или иной придворный или кто-либо посторонний могли повлиять на принятие им решения. Очень быстро при дворе Нерона сложилось настоящее закрытое общество, именно его историк Жильбер Шарль Пикар назовет «общество неронистов» (aula Neronis). Тацит тоже чувствовал его своеобразие. Мы употребляем выражение, которое он применял, чтобы наиболее точно обозначить и назвать: Нероновское общество (aula Neroniana). Нероновское общество начало складываться в 55-56 годах. В 64-66 годах оно уже определилось полностью, «продукты перебродили». На самом деле, начиная с переломного 61 года, все его действия, касающиеся денежных, социальных и идеологических проблем, возбуждали всеобщий интерес. Обожествляя Нерона, превознося до небес его эллиническую царскую добродетель, а также таланты кифареда и певца, нероновское общество предусматривает роскошь дворов императоров теократического толка поздней империи. Гай Калигула мечтал о подобном дворе, но время играло против него. Нероновское общество станет исключением в римской истории. Ни с чем не сравнимое, оно останется единственным очагом удивительной культуры, двигателем из ряда вон выходящей по своей аморальности реформы. [191]

Первые квинкинарии, пятилетние игры, стали поворотным моментом. Это был 60 год. Проведение игр вызывает всеобщий энтузиазм. Некоторые консерваторы, противники агонов, преследовались императорскими судами или сенаторами. Сторонники Нерона, возмущенные критикой в их адрес, забрасывали противников камнями. Атмосфера стала нетерпимее, когда в Риме произошло еще одно событие, вызвавшее вспышку народного суеверия: появление хвостатой кометы. В том увидели предзнаменование смены правителя, все пришло в движение. Добавим сюда удар молнии, разбившей стол императора, приготовленный для пира в саду, недалеко от места захоронения предков Рубелия Плавта, молодого сенатора-стоика, чья мораль, строгость и аскетизм позволяли приверженцам старых традиций надеяться на него, как на последователя Нерона. Император и его советники отреагировали немедленно — Плавт отправлен в Азию. Нерон использует суеверие народа в своих интересах и решает принять новую власть трибуна, символизируя этим свою добрую волю и дав новую точку отсчета в своей политике правления. Напомним, что это происходит накануне перелома 61 года.

Двор был открыт для интеллигенции, артистов, архитекторов, художников, скульпторов, поэтов, предсказателей и, конечно же, для музыкантов и певцов. Среди литературных друзей принцепса выделяются Лукан, племянник Сенеки, ставший [192] квестором до установленного законом возраста и победившего на Нероновских играх, Кальпурний Сикул, Косций Нерва, Фабриций Вьенто и автор патриотической поэмы, латинской Илиады — по имени Бебий Италик, автор панегириков в честь Юлиев-Клавдиев, представлявший их потомками Энея. Здесь же и Луцилий — известный автор сохранившихся в истории эпиграмм на греческом языке, достойных доверия, в которых он высмеивает тех, кто с блеском выходит из трудных финансовых положений.

Известно, что Нерон поддерживал бедных поэтов и привлекал их ко двору с целью создать с их помощью свое новое окружение. Бебий Италик и Нерва, возможно, были из числа молодых талантливых поэтов, никому не известных, которых, если верить Тациту, принцепс собрал вокруг себя. Почему же среди них не быть Луцилию?

Император начал окружать себя философами: Сенека, Херэмон, Корнут и Телезин — самые известные из них. Мрачные и строгие лица стоиков не мешали пикантной жизни двора. Эти лицемеры, сообщает Тацит, даже в какой-то мере гордятся происходящим. Оставаясь по своей сути совсем другими, они извлекали пользу, живя при дворе, так как Нерон давал различные преимущества философам и риторам и освобождал их от налогов. Среди привилегированных был Гай Луций Телезин. Известный философ, он вскоре становится консулом. Часто ему случалось, сообщает [193] нам Филострат, вступать в полемику по различным темам с Аполлоном Тиаским, с которым они импровизировали на различные темы. Позднее Домиций, решив изгнать из города всех философов, не обошел и Телезина, потому что тот в 68 году предал императора. Являлся ли он стоиком? Мы в этом не уверены. Эпикурейцем — скорее всего, это было тогда в моде, а он придерживался морали, весьма близкой к той, которая главенствовала в нероновском обществе, так что, вероятно, он тоже был сторонником эпикурейства. Стоики из нероновской академии пользовались материальными привилегиями, компенсировавшими их расходы. Являлись ли они в таком случае предателями и отступниками? Мы так не думаем. Главное, всегда служить монарху и его доктрине, приветствовать уступки и компромиссы, оставаться верным одновременно философии и императору. Среди стоиков был Игнасий Целер, обвинитель Бареи Сорана, который принял участие в ограблении храмов по приказу Нерона и Гелиодора, а также являлся осведомителем в процессе Луция Силана Торквата. Все эти люди — льстецы и подхалимы — тоже называли себя стоиками. Нерон их ненавидел и приближал к себе, отрицая и обесценивая тем самым нравственные устои. Было бы ошибочно поддерживать мнение, сложившееся у современных толкователей, что стоицизм в своей основе становится в конце правления доктриной оппозиции. [194]

Другое течение «академии» представляли интеллектуалы и сенаторы, утонченные и озабоченные соблюдением моральных принципов, их знаменем был утонченный автор «Сатирикона» Петроний, задающий тон элегантности при дворе. В период создания литературного кружка основную роль в нем играл Отон — пятью годами старше Нерона, копия Сенеки по эксцентричности и аморальности, воплощение всего, что называлось излишеством при дворе, — до того, как был выслан из Рима императором.

Так, Нерон любит — особенно после 60 года — поддерживать поэтов, историков, философов, обсуждая искусство с первыми, спрашивая совета у вторых, толкая третьих высказать противоположное мнение. Не надо забывать, что он остается главным распорядителем игры и роскоши (agon и luxus). Как и он, люди, которые его окружают, еще молоды. Старые придворные, вроде Сенеки, исключение. Сыновья сенаторов или всадников, учителя и ученики музыкальных и спортивных школ, основанных в 59 году, — эта когорта друзей императора представляет новое поколение. Они движущая сила неронизма. Их молодость, беззаботность, аморальность — единственное, что имеет ценность. Нерон любит длительные празднества. Вместе с придворными он часто принимает горячие или ледяные ванны во время пиров. Хитрость его не знает границ. Он делает превосходные и удивительные подарки своим друзьям, а также музыкантам и гладиаторам. [195] Жизнь полна удовольствий. Здесь принцепс не забывает и о плебсе, ничего, что они далеко, он сам приблизится к ним, обедая иногда среди народа, вызывая тем самым любовь и признательность к себе.

Августианы

Обратная сторона кажущегося изобилия личностей и интересов показывает нам императорское окружение как среду неопределенную и беспозвоночную. Нероновское общество состоит из людей различных, выходцев из любых уровней римского общества. Среди них значительное место принадлежит деятельности так называемых августиан. Создание этого общества в Риме было чем-то новым.

Светоний сообщает нам некоторые детали. Год их появления — 64-й. Тогда Нерон начал выступать на сцене. Вернемся еще раз к Тациту, который так заканчивает описание Ювеналий 59 года: «Тогда в первый раз собрали римских всадников, назвав их августианы, — все как на подбор, одного возраста, сильные, одни привлекали дерзким умом, другие подавали надежды захватить власть. Дни и ночи напролет они поддерживали звуки несмолкающих аплодисментов, подчеркивая красоту принцепса и его голос словами, которыми прославляют богов: с этого момента он окружен особенной славой и почестями». [196]

Во главе корпуса августиан стоял сенатор. Его добровольными членами могли быть молодые всадники, часто из сенаторских кругов. Корпусная гвардия, избранные офицеры, они являлись безусловной поддержкой тоталитарной системы. Они представляли собой группу настоящих профессионалов, поставленных на службу широкому культурному и спортивному начинанию, приведенному в движение Нероном, заявлявшей о себе понемногу как группа нового социального порядка. Эти молодые люди, адепты своеобразного культа, прославлявшего императора, в котором им виделся новый Аполлон, сами попали под ливень похвалы, как некогда представители другой римской группировки. Одно направление сменяет другое — Игра и Излишества вознесены отныне на уровень выше всех других ценностей. Это, подчеркивает Тацит, смена менталитета. Всего-то пятьсот человек в 59-м, в 64-м они уже многочисленны и ориентированны, Светоний рассказывает, что их поддерживают пять тысяч плебеев. Но, по Диону Кассию, тот, кто называл себя августианом, один имел поддержку пяти тысяч человек. Эти пятьсот представляли собой элиту, поддерживаемую 4500 плебеями. Мы знаем, что их узнавали по густой шевелюре, роскошной одежде и отсутствию колец на левой руке. Их начальники получали содержание в 400 тысяч сестерциев — огромную сумму, которая стоила того, чтобы не огорчаться запретом носить кольца [197] — отличительный знак союза всадников. Однажды став августианом, эти люди не принадлежали больше никакому социальному классу. Оставалось только одно — служить Нерону и его идеологии. К статусу римских всадников некоторые пришли из плебейских слоев. Разновидность хора при принцепсе, они выступали в роли хлопальщиков, разделенных на команды, аплодировали императору по образцу александрийских моряков — каждая команда в своем собственном ритме. Было три основных вида аплодисментов. Августианы были подкреплены другим отрядом. Это сторонники Нерона, о которых упоминает Дион Кассий, крепкие парни, плебеи, набранные, чтобы также аплодировать императору, петь и играть на различных инструментах.

Августианы всегда были рядом с императором, они сопровождали Нерона в Грецию, где воздвигли триумфальную статую в его честь. Со времен триумфа 68 года они маршировали, скандируя: «Мы августианы! Мы солдаты триумфатора!», подчеркивая таким образом особенности военного призвания на службе идеологии второго Августа, лица империи. После падения Нерона они были распущены, надо думать, Гальба не испытывал к ним симпатии.

Другой корпус при дворе, тоже многочисленный, состоял из офицеров-преторианцев, занимающихся обеспечением безопасности императора от всех альковных и придворных интриг. Порой эти [198] люди вмешивались во все. Некоторые стали участниками заговоров, направленных против Нерона, и это они данной им властью фактически спровоцировали падение принцепса. Зато охрана германского корпуса — наемники, взятые специально, чтобы остановить возможное движение преторианцев против императора, считалась более надежной. Однако в 68 году они так и не решились преградить дорогу преторианцам и защитить императора, оправдываясь своей малочисленностью, что помешало им вступить в ожесточенную битву. Сохранилось признание, сделанное одним из германских наемников.

Сенаторы

Каким бы недоверчивым иногда ни был Нерон, сенаторы все же оставались в числе придворных. Некоторые даже, мы это видим, занимают при дворе значительные посты и остаются верными императору до его последнего часа. Нерон и сам был сенатором и семья его в течение ряда лет входила в сенаторский корпус.

Гай Випсаний Апрониан, магистрат Марк Валерий Мессала Корвин, назначенный консул, Сульпиций Камерон, Фавст Корнелий Сулла Феликс, Тит Сексбий Африкан, Гай Пизон, Авл Вителий, Луций Сальвий Отон Тициан, Публий Мелий Регул, Луций Пизон, Марк Сальвий Отон, Марк Апоний Сатурнин — все это имена сенаторов, [199] которые в 58 году войдут в состав жреческой коллегии Арвальских братьев. Этот список весьма знаменателен: знатные представители старого поколения, такие как Валерий Мессала, рядом с любимцами принцепса, ведущими активную деятельность при дворе, ставшими впоследствии императорами — Отоном и Вителием. Здесь же и будущие жертвы Нерона: Фавст Сулла и Сульпиций Камерин, а также члены семьи Пизона, которые восстали в шестидесятых годах против принцепса. В 57 году вращающиеся в дворцовом обществе были людьми различного уровня. Некоторые сенаторы очень образованны. Это Лукан, который, кроме того, был предсказателем. Но, начиная с 61 года, новое поколение добивается признания. Это люди, которых Агриппина никогда не любила, больше привязаны к Нерону, чем к его предшественнику. Среди них Флавий Авл Вителий, Тит Клодий Эпрей Марцелл, Публий Петроний Турпилиан, оба брата Фонтеи, а также два уже названных сенатора: Марк Косций Нерва и Тит Петроний Нигр. Позднее к ним присоединяются и другие: Марк Ульпий Траян, Фабий Вален и Теттий Юлиан, все трое новые люди, сенаторы в первом поколении и сделавшие карьеру офицеры. Ульпий Траян — отец будущего императора Траяна. Он занял пост консула при Нероне или, быть может, спустя некоторое время после его устранения. Испанец, он пользовался, как мы уже говорили, покровительством [200] Сенеки, от которого он потом избавится. В 67-68 годах он командовал в войне, которая велась Веспасианом в Иудее. Мы не знаем происхождения Тита Петрония Нигра. Он, скорее всего, в 62 году консул-суффект. Этот утонченный судья был противником грубости и преступного насилия. Человек, умеющий в нескольких словах изложить суть, хотел, чтобы нравы двора развивались в традициях изысканного эпикурейства. Кое-кто из придворных принадлежал к старой аристократии. Примером тому будущий император Авл Вителий, сын всемогущего советника Клавдия. Один из устроителей вторых игр Квинкинарий, он был с Нероном «товарищем по агону», человек без совести и чести, причастный ко всем выходкам принцепса, свидетель его постыдного поведения. Совсем другим был Марк Косций Нерва, выходец из большой сенаторской семьи, которая с давних времен насчитывала среди своих отпрысков юрисконсультов и консулов. Его мать Сергия Плавтилла тоже принадлежала к высокой знати. Нерва был отдаленным родственником Юлиев-Клавдиев, дяди по материнской линии. Лояльно настроенный, он никогда не давал повода подозревать его в страстном желании завладеть троном Нерона. Его сенаторская карьера развивалась благоприятно: в 66 году он получил жреческую должность и почет, который оказывают только членам императорской семьи. Более того, чтобы отблагодарить его за верность и [201] поддержку императора во время раскрытия заговора Пизона, Нерон отметил его знаками отличия триумфатора. Действительно, если триумф и был привилегией одного императора, то некоторые знаки триумфа — вышитая тога, например, была иногда пожалована тем, кто хорошо служил цезарям. Нерва даже имел право на две статуи: одну в Форуме, представляющую его в триумфальных одеждах, и другую — на Палатине.

Публий Петроний Турпилиан тоже получил триумфальные знаки. Его имя фигурирует, как известно, в списке консулов 61 года. Сенатор, он без колебаний присоединяется к лагерю сторонников Нерона. Будучи консулом в течение всего переломного периода, он должен был одобрить изменение курса и побуждать цезаря действовать более энергично, чтобы быстрее достичь желанных преобразований. В конце этого года, став наместником Бретани, он проводит весьма осторожную политику. Позднее Петроний Турпилиан будет служить Нерону верой и правдой, часто посещая императорский двор, где пользовался большим влиянием. В конце правления он мобилизует нероновские силы в Италии, объединившись с Рубрием Галлом. Он был настолько предан Нерону, что стал единственным сенатором, уничтоженным Гальбой, когда тот захватил Рим и власть. Можно также рассказать о его предшественнике в Бретани Гае Светонии Паулине. Занимая свой пост, этот старый военный [202] руководит с таким рвением, что Нерону приходится отправить его в отставку, хотя он продолжает доверять ему. Нерон оказал Паулину честь в виде второго консульства в 66 году, определяющего и решающего для неронизма и императорской политики. Его замечательные военные таланты сделали из Светония Паулина настоящего соперника Корбулону. Тацит считает его «хорошим» и «скромным» и способным править. Лояльно настроенный полководец, кажется, был сторонником умеренных перемен. Позднее он сильно отличался от высших офицеров Отона. До него был в провинции Сирии другой наместник, тоже известный, — Гай Иммидий. Если Тацит ценил Светония Паулина, то совершенно не любил второго консула Луция Цезония Пэта. Он представил его как «плохого», неспособного военного, хвастливого сенатора, вспыльчивого, неразумного, жаждущего славы, трусливого, глупого и эгоистичного. Однако Пэт принадлежал к новой волне консулов, верных императору. Они представляли противоположную партию, для которых экспансия любой ценой была средством повышать престиж неронизма в пользу крупной военной победы. Пэт был недоволен тем, что Нерон отправил его на Восток для слежки за Корбулоном, которому верил все меньше и меньше. После поражения в Армении он полностью потеряет авторитет. Некоторые из сенаторов были настоящими специалистами в своем деле. Среди них военачальник Луций Вергилий Руф, консул, [203] с 63 года он становится легатом и командующим Верхней Германией после изгнания Скрибония. Не углубляясь в нероновскую политику, он долго будет сохранять верность императору и не решится в 68 году его предать. И Флавии в этом с ним похожи. Действительно, если Веспасиан мог казаться подозрительным по связям, которые он иногда завязывал с Тразеей и Сораном, то скромное происхождение и дисциплинированный ум сделали из него уверенного и лояльного политика. Кажется далее, что Нерон в 61 году предложил пост наместника Рима, префекта города, брату Веспасиана — Флавию Сабину, чтобы заменить Педания Секунду, друга Сенеки, убитого своими рабами. Его верность стоила Флавию Сабину отстранения от должности, по инициативе Гальбы. Но будучи одним из самых влиятельных любимцев императора, он имел не меньше влияния при дворе, чем его брат.

У других был почти полный кредит доверия: сенаторы, снедаемые гордостью, — осведомитель Эприй Марцелл, к примеру, о котором у нас еще будет повод вспомнить, а также простые консулы 68 года Галерий Трахал и Тиберий Каций Асконий Силий Италик, в будущем автор эпопеи, один из инициаторов реформы и певец артистического таланта и эстетической концепции Нерона, Кливий Руф, будущий историк, придворный и любитель бранить «подвиги» принцепса-кифареда. [204]

Всадники

Еще более влиятельными были всадники, в частности известные, что зависело от занимаемого ими положения. Вот у кого были развязаны руки в смысле исполнения требований императорской администрации.

Заслуженные всадники получили посты в конце длительной военной карьеры. Префект претории был самым важным чиновником-всадником. Рука его простиралась далеко, во всем, что было связано с безопасностью принцепса. Символом их службы являлся меч.

У них была невероятная власть над преторианцами, они имели монопольное право на применение силы в непосредственном окружении императора. Они участвовали в судебных заседаниях; обязанность, которая им вменялась, состояла в управлении юридическими делами и в занятии первых рядов на заседаниях совета принцепса, ведении расследований и допросов, в том числе царей-вассалов, известных сенаторов и членов императорской семьи. В сотнях случаев префект претории сам вершил суд. Председательствующий на совете принцепса, он вел себя как первый министр — так, Тигеллин сопровождает императора в его поездке в Грецию. Повысив его в должности, Нерон ставит на место префекта претории Сикста Афрания Бурра. Этот римлянин больше похож на императора, чем на военного. Он прошел различные этапы карьеры, [205] которая привела его к должности прокуратора императорской казны. У некоторых историков он показан грубым солдафоном, не чистым на руку. Он не был ни тем, ни другим. Наоборот, воспитанный и утонченный, не воспринимающий ничего на веру, тем не менее входил в доверие к императору и принимал его сторону до самого конца. Благодаря занимаемому положению Бурр приобретает влияние оккультного философа, его учение становится конкретным и эффективным, таким, в котором нуждались. В его ведении была внешняя политика, законопроизводство — расследование, вынесение наказания, если заседатель был занят другим процессом. Как и Сенека, префект опирался на доктрину Антония и растущий абсолютизм, но хотел пойти на компромисс, заключающийся в воспевании политического класса; как стоик он был сторонником политики милосердия и философской деспотии. Позднее он активно поддержит денежную реформу. Когда после игр 59 года «огорченный, но обласканный», теперь в сопровождении своих солдат император выйдет на сцену, префект попытается снизить общее число преступлений, как, например, он защищал и берег до самой смерти Суллу и Рубелия Плавта. Если верить Светонию и Диону Кассию, Нерон хотел освободиться от стесняющего его префекта — отравить. Тацит в этом сомневается. Нашумевшая «смерть Бурра», которая так расстроила Сенеку, была самой что ни на есть естественной [206] смертью. Бурр отчаянно противился разводу императорской четы. То, что Нерон разведется с Октавией только после его ухода, свидетельствует об огромном влиянии, которое Бурр имел на императора.

Тигеллин

И этот был уничтожен. Нерон решил заменить его двумя префектами, вернувшись к положению, установленному Августом; разделив префектуру, он ограничил власть тех, кому он ее поручил, — Фения Руфа и Тигеллина. Луций Фений Руф был назначен в 55 году префектом аннона, благодаря вмешательству императрицы, чьим сторонником он был. Старый «агриппинец», он сохранял дистанцию с консерваторами, действовавшими в то время в сенате. Кроме того, занимаясь частью снабжения Рима, как этого требовали его обязанности, он приобрел большую популярность. Шел 62 год. Нерон пытался пресечь распространение влияния сенаторов-традиционалистов. Ему нужно было польстить плебсу. Отсюда и выбор. Руф не имел большого веса в принятии решений. Память о его связи с Агриппиной мешала ему продвинуться, ловкость Тигеллина затмевала. Он производит впечатление человека со слабым характером, но в 64-65 годах неожиданно вступает в заговор против Нерона. [207]

Префекты не похожи друг на друга. Тигеллин — личность сильная и будет все сильнее день ото дня, — замечает Тацит, — так же как и его злой гений — Нерон. По взглядам современных историков, семья Гая Афония Тигеллина происходит из греческих кругов, хотя его отец был сицилиец. Будущий префект воспитывался в доме Агриппины и ее сестер. Изгнанный Гаем Калигулой, Тигеллин жил некоторое время в Греции, потом обосновался на юге Италии. Там, занявшись земледелием и разведением скаковых лошадей, он разбогател. Хитроумный проныра, продажный, бессовестный, даже порочный, по словам Тацита, он хорошо разбирался в эллинской цивилизации и мировоззрении. Если к этому портрету добавить связи, которые Тигеллин завязал с Агриппиной, то можно понять, почему он не мог стать на сторону консерваторов сената.

Прежняя профессия, естественно, сблизила его с Нероном. Ничего не помешает ему взять власть над принцепсом, особенно в начале 59 года, после гибели Агриппины и проведения Игр. Последователь Аннея Серена, он станет префектом охраны и добьется восстановления в сенате своего зятя Коссуциана Капитона. Затем в качестве префекта претории он поддержит денежную реформу, что сработает на укрепление положения принцепса в глазах сенаторов, исповедующих традиционные взгляды, что бы ни говорили о физическом уничтожении оппозиции и возможных претендентов на престол. При дворе он ведет [208] скандальную жизнь и устраивает пышные празднества, полные мистицизма. Не останавливаясь ни перед каким преступлением, быстро завоевывает должное влияние. Он занимает место Сенеки и становится ключевой фигурой среди «худших друзей» принцепса, который добьется права на статую и знаки триумфатора. Тигеллин развязывает бесконечные процессы в Риме и наполняет город своими шпионами. Это он уговаривает Нерона уничтожить Рубелия Плавта и Фавста Корнелия Суллу и лично наблюдает за тем, как пытают служанок Октавии. Специалист в области права и всего того, что касается безопасности государства, руководил расследованием и раскрытием заговора Пизона. Кроме всего прочего стало известно, как он поддерживал Нерона, когда тот решил избавиться от Сенеки. Вот такой человек — «хороший администратор, эксперт по правонарушениям и преступлениям, различным скандалам, весьма враждебный Сенату». В 65-66 годах успех в его карьере достигает апогея: император дает ему «полное право» наказывать всех, кто только покажется ему опасным. Далее следует отъезд в Грецию, известно, что Тигеллин сопровождал Нерона. По возвращении обстановка меняется и его влияние заметно падает. Что же произошло? Тигеллин предчувствует скорый конец принцепса. Возможно, он хочет прекратить отношения с режимом, уже скомпрометировавшим себя, а может быть, Нерон перестал ему доверять и [209] выразил свое недовольство. Как бы то ни было, во время кризиса 68 года Тигеллин отходит в сторону, уступая место Нимфидию Сабину. Он сказался больным, чтобы оставить императора, хотя почему бы ему в самом деле не быть больным? Тигеллин, во всяком случае, не был в Риме на момент падения Нерона, а в 69 году и противники и сторонники императора выразили трогательное единодушие, чтобы потребовать его голову. По приказу Отона, бывший префект покончит с собой.

После перелома 61 года Тигеллин становится самым влиятельным советником Нерона, однако ему далеко до той власти, которой обладают Сенека и Бурр. Никто и никогда не будет говорить о «правительстве Тигеллина», в лучшем случае, о привилегированном выскочке. Он опустится до лжи, чтобы обвинить слугу, оправдать хозяина и приписать префекту убийство и преступление, которые были совершены императором. А впрочем, никогда, включая 65 год, Нерон не оставлял префектуру претории в руках одного только Тигеллина, как это было в случае с Бурром: он всегда находил ему коллегу. Итак, Нимфидий Сабин заменил Фения Руфа, замешанного в заговоре Пизона. Человек не может быть независимым. Чтобы с усердием помогать Тигеллину во время расследования 65 года, он получил консульские знаки, на то у него была репутация специалиста по безопасности государства. Тацит это представляет так: «В связи с [210] тем, что эта личность впервые возникает в моих записях, нужно сказать о нем несколько слов. Итак, рожденный вольноотпущенницей, подарившей свою красоту первому встречному среди рабов и вольноотпущенников, он был усыновлен Гаем Цезарем, так как по чистой случайности так же, как и император, имел высокий рост и обладал свирепым, яростным взглядом. Хотя, вполне вероятно, что Гай Цезарь, неравнодушный к девочкам, был обманут матерью этого человека». На самом же деле отцом Нимфидия Сабина был, скорее, гладиатор, возможно, греко-восточного происхождения, как и его мать. Та была дочерью одного из главных императорских вольноотпущенников и швеи. Нимфидий Сабин, несмотря на низкое происхождение, становится-таки всадником. Конечно, у него никогда не было авторитета Тигеллина. Но при дворе, где он считается сторонником эллинизации, теократического абсолютизма и агона, он обладал некоторой властью. Правда, это ничуть не мешало ему ступить на путь предательства, как только он понял, что империя Нерона пошатнулась, а впоследствии нанести своему императору сокрушительный удар.

Префекты Египта

Среди других известных всадников привилегированное место, без сомнения, принадлежит [211] префектам Египта. Находясь во главе территории, имеющей большое значение для идеологии и экономики Империи, они пользуются большим авторитетом. Египет — это тайники императорской власти, в которые нет доступа. Сенаторы хорошо об этом знают и не имеют на него прав. Префекты Египта живут далеко от двора. Они также далеки от интриг, которые там плетутся. Но по сравнению со всеми остальными они играют главную роль в проимператорской пропаганде. И когда возвращаются в Рим, — уйдя в отставку или по какой другой причине, с ними нельзя не считаться, так велик их авторитет.

Главные префекты Египта при Нероне — греко-восточной ориентации — сразу принимают условия игры, среди них гораздо больше всадников греко-восточного происхождения, чем среди сенаторов. Точного списка наместников так и не составлено и мнения историков здесь не совпадают. Наиболее известные префекты — Бальбилл, Туск и Александр — в чем-то похожи: все трое греко-восточного происхождения. Когда Нерон вступил на престол, действующего префекта Луция Гету, сторонника Британника, заменяют на Маттиа Модесту, который в свою очередь в конце 55 года уступает место Тиберию Клавдию Бальбиллу. Бальбилл — александриец и сын александрийца. Отец его — сын Тразилла, царской крови. Астролог, он был послом своей страны при Клавдии, перед которым защищал дело своих соотечественников. Молодой Бальбилл [212] обязан постом префекта Агриппине: желая извлечь пользу из поражения по обвинениям, выдвинутым против нее Силаном, императрица назначает на ключевые посты своих сторонников. Но Бальбилл оценен и Сенекой, который позднее увидит в нем талантливого литератора, превосходно творящего во всех жанрах. Философ ходатайствовал о назначении на должность, его поддержал Херэмон. Бальбилл оказался прекрасным администратором. Получив назначение, он уже через шесть дней достиг Александрии через Мессинский пролив, побив, таким образом, существовавший по тем временам рекорд скорости. В Египте развил экономическую и административную деятельность, содействуя пронероновской пропаганде. От имени Нерона, следуя советам Херэмона, Сенеки и самого императора, Бальбилл провел работы по очистке Сфинкса, покрытого песком. Он знал, что этот жест отвечает «снам Тутмоса IV»: Амон-Ра обещал фараону освободить фигуру Сфинкса от песка. Легенда была жива в долинах Нила, которым повезло и они не были засыпаны песком, как некогда Сфинкс. Нерон со своими префектами почитал богов страны, и Египет получил обещанное. В глазах его жителей Нерон был «хороший», его прославляли как «доброго гения живого света».

По возвращении в Рим Бальбилл получает возможность реального влияния на Нерона, так как становится его астрологом. Один из самых могущественных придворных и членов литературного [213] кружка, он впоследствии начнет подговаривать императора нанести безжалостный удар по руководителям сенаторской оппозиции и предскажет его поражение. О личности Бальбилла можно узнать, разобрав плохо сохранившийся свиток, найденный в Эфесе.

Его последователем стал Луций Юлий Вестин, но еще более влиятельным станет четвертый префект при Нероне — Гай Цецина Туск. Принцепс испытывал к нему особенную привязанность. Это был его молочный брат, сын одной из кормилиц Нерона. Еще со времен префектуры в Гета любимец императора осуществлял руководство юридическими делами. Впоследствии он стал всадником. Фабий Рустик приписывает Нерону идею возложения ответственности префекта претории на Туска во время небольшого кризиса, вызванного в 55 году обвинением Силана и Домиция против Агриппины. Как бы то ни было, сохранилось свидетельство, что Цецина Туск был префектом с 5 сентября 63 года по 17 июля 65 года. Может быть, даты не совсем точны. Император поручил ему подготовиться к путешествию в Египет, которое он задумал совершить в это время, — Туск получает в сентябре 63 года военную делегацию и распоряжается построить роскошные бани. Нуждаясь в деньгах, чтобы с размахом принять Нерона, и позже, чтобы выделить определенную сумму на восстановление Рима после пожара, он обложил [214] население весьма обременительными финансовыми обязательствами, увеличил налоги и стоимость аренды на землю. Позднее указ Тиберия Александра отменит эти грабительские меры, вполне возможно, из-за жалоб египтян. В 65 году Нерон отстранит Цецину от должности префекта Египта, нарушив в это же время все правила, введенные императорской администрацией, и назначив чуть позже префектом Египта вольноотпущенника Понтика, влиятельного египтянина. Туск был отставлен в 65 году из соображений неразумной налоговой и административной политики, но истинная причина, скорее, заключалась в том, что он противостоял репрессиям, которые уничтожили многих сенаторов. По Светонию, его обвинили в том, что он искупался в банях, построенных для императора. Нерон упрекает его в основном за то, что он преступил границы своей компетенции, тиранил подданных императора и пытался дерзить, воображая себя царем страны.

Мы уже представляли последнего префекта Египта при правлении Нерона — Тиберий Юлий Александр. Всадник, еврей, отступник и племянник Филона, надо думать, часто бывал при дворе в Риме, который произвел на него большое впечатление. Поппея, скорее всего, ему покровительствовала. Став префектом, он избежал ошибки Цецины Туска, раздувая кампанию по пропаганде подготовки к эллинскому путешествию Нерона, которое должно было закончиться [215] в Египте и сыграло важную роль в смуте, имевшей место в 68 году после падения Нерона. Укажем, однако, на авторитет и влияние, которыми пользовался последователь Херэмона у руководства александрийского музея Диониса. Окрыленному успехом, ему было поручено управлять в Риме императорской канцелярией и иногда принимать послов.

Вольноотпущенники Нерона

«Семейство Цезаря», так называли в Риме группу вольноотпущенников и рабов принцепса. В начале этой главы мы показали, как постепенно влияние этого «семейства» подмяло под себя само государство, став самостоятельной социальной категорией — союз вольноотпущенников и рабов принцепса, настоящее государство в государстве. Император получил рабов, покупая и наследуя их. Вольноотпущенный всю свою жизнь будет принадлежать хозяину или перейдет к кому-то по завещанию. Скажем, становились по завещанию собственностью принцепса. Рабы и вольноотпущенники отличались друг от друга только по роду занятий. У кого-то ежедневные обязанности и снабжение, другие занимаются домашними делами в императорских резиденциях, а могут и финансовым управлением государства. Чтобы сделать карьеру в рамках «семейства», нужно сначала выполнять скромные, второстепенные обязанности, [216] затем посреднические и только немногие добиваются мест в первом ряду. Дворцовая служба — безусловно, самое страстное желание. Управляющие центральными и народными отделами всемогущи, как, например, секретари, члены императорского кабинета, руководители частными и общественными финансами, глава императорской канцелярии, занимающийся внешней политикой Империи, управляющие бюро, прочитывающие письменные прошения и просьбы, адресованные императору, или вольноотпущенник, подыскивающий доказательства для расследований. Или еще главы отделов, куда стекаются документы, имеющие силу закона, и где приспосабливают их для пользования по форме императорских инструкций. Есть также ответственные за библиотеки, занимающиеся архивами дворца, они же отвечают за сохранность документов. Все эти секретари, руководители отделов приравнены к настоящим министрам, у них множество помощников, некоторые из них рабы. Однажды получив место, заняв пост, вольноотпущенники остаются там надолго, в среднем по десять лет — гораздо дольше, чем всадники.

В правление Клавдия чиновники занимались документами и архивами, контролировали счета, администрацию в целом и сбор средств от налогов. Эти две последние должности быстро получили распространение, они появились во всех больших административных центрах провинций. [217]

Иерархия «семейства Цезаря» была сложной и запутанной, любой ответственный располагал своим собственным кабинетом. Многие императорские вольноотпущенники становились прокураторами. Здесь углядывается некий специфический налет. Эти прокураторы управляли домами, владениями императора в Риме, Италии и провинциях. В последних они играли решающую роль. Некоторые из них были всадниками, но другие — простыми, вольноотпущенниками. Иногда, как в Азии в 54 году, в одну провинцию направлялись два прокуратора: один — всадник, другой — вольноотпущенник. Эта система стала основной при Нероне, особенно в азиатских и африканских провинциях. Освободившиеся после тридцатилетнего рабства императорские рабы могли занимать прокураторские посты в 40 — 45 годах. В большинстве своем должности при дворе отличались степенью ответственности, которая на них возлагается, и содержанием, которое им назначают.

Вольная жизнь «семейства Цезаря» закончилась во II веке. Во времена Нерона она только начала устанавливаться. Вольноотпущенники управляют почтой, администрацией дорог, акведуков, библиотеками, общественными работами, шахтами и мраморными карьерами. Другие заняты работой в качестве слуг во дворце и в частных владениях императора, готовят еду, являются садовниками или простыми сторожами. Они пользовались большим влиянием, в особенности те, кто [218] ответствен за спальню принцепса и вход туда. В конце своей карьеры некоторые из императорских вольноотпущенников или их сыновья вступали в союз всадников.

Растущие амбиции вольноотпущенников — феномен, характерный для I века, — нравились не всем, в частности Сенеке. Много раз в Откровении он высмеивает чрезмерный либерализм Клавдия. По настоянию философа, Нерон, будучи у власти, решает уменьшить их влияние, изменив законы о наследовании состояний. До этого времени император мог потребовать половину состояния себе, если вольноотпущенник носил родовое имя Юлий, Клавдий, Домиций. Теперь 5/6 состояния возвращается императору в том случае, если покойный присвоил себе, не имея на это права, одно из семейных императорских имен, что тогда случалось довольно часто.

После перелома 61 года «семейство Цезарей» вновь обретает свое старое влияние, которое фактически было подорвано, хотя и частично. Разве Нерон не призывал вольноотпущенников убить его мать? Торкваты и Силаны, надо думать, тоже продвигали по службе вольноотпущенников своего дома, которые занимались перепиской, сбором жалоб и денежными поборами. Отныне только цезарь может назначить на подобную должность. В 55 году, когда от Агриппины добивались ответа в связи с интригами, которые плели Силан и Домиций, Нерон не разрешил Бурру самостоятельно вести допрос: это поручение [219] будет выполнять префект претории в присутствии Сенеки и вольноотпущенников, которым поручено следить за допросом. Словом, Сенека следит за Бурром и императорские вольноотпущенники следят за Сенекой. Они не единственные приняли участие в этом деле: все обвинение было составлено при содействии Итурия, Кальвиция, Атимета и Париса. Все четверо — вольноотпущенники, два первых — Силана, два других — Домиция. Ясно, что вольноотпущенники участвуют в интригах двора. По Светонию, некоторые подготавливали бегство императора в Остию, когда в 68 году его падение казалось неизбежным. В их числе, конечно, Патробий, Поликлет, Петин и Пифагор. Другие сопровождали его к последнему пристанищу на вилле Фаона — сам Фаон, а также Эпафродит, Неофит и Спор. Светоний обвиняет Нерона в том, что он уничтожил большое число вольноотпущенников. На самом же деле только трое погибли по его приказу. Но то, что принцепса вынудили пойти на экзекуции, свидетельствует о власти, приобретенной этими людьми.

Гелий был одним из самых значительных императорских вольноотпущенников. Напомним, что именно он руководил Римом во время поездки Нерона в Грецию. Вольноотпущенник Клавдий в 54 году становится прокуратором Азии. К концу 68 года отправляется в Грецию, чтобы убедить Нерона вернуться в Рим: он отдает себе отчет, что его письма не произвели впечатления на [220] императора. Вдохновленный возможностью проявить артистические способности, тот не торопится возвращаться, горя желанием продолжить поездку. Был ли Гелий назначен главой канцелярии юстиции? Трудно сказать. Известно, что Гелий остается с императором до самого конца. Когда Нерон вступил на трон, доминировал другой вольноотпущенник, известный Паллант, ровесник века из Греции, старый раб Антонии, матери Клавдия, освобожденный в 31-37 годы. Марк Антоний Паллант быстро становится во главе финансов Клавдия. Он поддерживает Агриппину и одобряет ее брак с императором. Его влияние достигает апогея в 52 году, когда он подготавливает документ о наказании женщин, которые будут вступать с рабами в близкие отношения. Сенаторы, такие как Барея Соран или Корнелий Сципион, предлагают сенату отметить его преторианскими знаками и сенатским почетным статусом, а также вручить ему большую денежную премию, от которой он, впрочем, откажется. Если первые недели царствования Нерона Паллант сохраняет свою огромную политическую власть, то вскоре его высокомерие и аристократические замашки — он никогда не разговаривал с рабами — не понравятся императору. А поскольку в 55 году Нерон хотел подорвать власть Агриппины, то освобождает Палланта от должности главы канцелярии по финансам.

Паллант был очень богат. Он приобрел, скорее всего, нечестным путем, значительные богатства, [221] и владел имением в Эсквилине и обширными территориями в Египте. Он сохранит — мы об этом упоминали — достаточно влияния, чтобы спасти своего брата Феликса, преследуемого за неудовлетворительное поведение на посту наместника Иудеи. Паллант умер в 62 году, возможно, был убит по приказу Нерона, открыв дорогу другим репрессиям. Здоровья он был крепкого, хотя ему исполнилось уже шестьдесят два года.

На его место был назначен Луций Домиций Фаон. Очевидно, он был рабом тетки Нерона — Домиции Лепиды, которая со временем освободила его. После убийства Домиции император вводит его в «семейство Цезаря». Фаон занимал довольно важный пост в 55-68 годы. Как и его предшественники, он разбогател, исполняя свои обязанности. Обязанности, впрочем, мало выгодные, если судить о финансовых трудностях, с которыми сталкивался режим в этот период. Он спрячет бежавшего императора в своем имении в 68 году и, возможно, именно он выдаст его преследователям. Фаон будет жить и при Домициане и закончит свои дни, уйдя в отставку, в своих владениях.

Другой глава канцелярии Клавдия, Нарцисс, советник по императорской переписке, будет уничтожен Агриппиной, приговорен к самоубийству без ведома Нерона в первые дни его правления. Принцепсу, который уже задумал ограничить власть своей матери, станет жаль его. Он [222] постарается извлечь пользу из жадности, но одновременно и из расточительства Нарцисса. Позже его отдел будет разделен. Император создаст две канцелярии: одну — для латинской переписки, другую — для греческой. Обе войдут в состав канцелярии внешней политики империи и получат посольства в провинции соответственно на латинском и греческом языках.

Поликлет был ненавистен всем, кто сомневался в режиме Нерона. Его железный кулак стал легендарным. Играя большую роль при дворе и оказывая влияние на императора, он очень быстро станет примером вольноотпущенника всемогущего и безжалостного. В 61 году его, сторонника жестоких мер, Нерон подключает к совершенно особой миссии: он отправляет его в Бретань разобрать конфликт, возникший между наместником Светонием Паулином и прокуратором Юлием Коссицианом. То, что эта инспекторская миссия доверена простому вольноотпущеннику, задела бретонцев. Однако он был не единственный, удостоенный подобного статуса. В 67 году Поликлета отправляют к Гелию, чтобы облегчить тому руководство Римом. Он остается верен Нерону до последних дней его правления.

50 год — Диадумен сменил Каллиста на посту главы кабинета по делам прошений императору и ответам, отправляемым в города и провинцию. После смерти Клавдия во главе многочисленных чиновников становится Дорифор. Нерон [223] очень любил Дорифора: тот был его компаньоном по беспутству, и щедро его отблагодарил. Принцепс подарил ему десять миллионов сестерциев, а в придачу землю. На папирусах перечислены списки владений, которыми он обладал в Египте. Но ни его могущество, ни богатство не помогут ему, когда он выступит против женитьбы императора на Поппее. В конце 62 года он превысил свои полномочия — император приказал его уничтожить.

Теперь это место занимает Эпафродит. Более влиятельный, чем его предшественник, он собрал несметные богатства, великолепие его садов поражало воображение. Это он, благодаря доносам, раскрыл заговор Пизона. Нерон будет ему очень признателен. Эпиктет представил его высокомерным выскочкой, но весьма раболепным перед более могущественным, чем он. Правда, именно он вдохновил Иосифа Флавия написать бессмертные произведения, в частности «Еврейские древности». В 68 году он предаст императора и сохранит свой пост до 95 года. Домициан сместит его и уничтожит под предлогом совершенного предательства.

Другие вольноотпущенники также отмечали своим влиянием двор и администрацию. Это Галот, который при Клавдии отвечал за качество и безопасность его блюд и напитков. Как интриган он может сравниться только с Тигеллином. К концу правления власть вольноотпущенников была еще более крепкой, чем всегда. Обеспечение игр и [224] развлечений, ранее находившееся в ведении одного всадника, переходит к Патробию, вступившему в должность в 66 году и ставшему довольно могущественным. Другие вольноотпущенники, занимавшие менее значительные должности, действуют, однако, в тени, и им доверяют иногда очень ответственные поручения. Евнух Пелагон, командовавший военным соединением, которому было поручено уничтожить Рубелия Плавта в 62 году, или Клавдий Смирна, который сделает долгую и блестящую карьеру в «семействе Цезарей» и продержится при многих императорах. Он женится на свободной женщине высокого происхождения, один из двух его сыновей — Клавдий Этруск станет всадником. Брат Палланта Антоний Феликс — всадник — управляет в качестве прокуратора Иудеей в 52-60 годах, и Клавдий Афенодор, старый вольноотпущенник греко-восточного происхождения, становится всадником и префектом аннона в 62 году. Это лишний раз доказывает, что Нерон доверял больше вольноотпущенникам греко-восточной ориентации, чем традиционным представителям союза всадников, связанным со старым политическим классом. У Афенодора в качестве помощника был другой вольноотпущенник — Карпин, возможно, в прошлом раб Палланта. Был также Гай Юлий Салий, освобожденный императором Гаем Калигулой, который займет при Клавдии и Нероне прокураторские посты. А мим Парис, о нем уже говорили, был [225] вольноотпущенником Домиция и стал одним из обвинителей Агриппины в 55 году. Парис позволил втянуть себя в заговор против Агриппины, так как был очень ловким в «сценических вымыслах». Противники Агриппины были казнены, но Париса пощадили, потому что он был слишком заметен в окружении приицепса и не мог быть наказан. Только в 66 году император прикажет его уничтожить, вероятно, из ревности к его таланту, а может быть, из соображений возможного участия в заговоре Пизона. Наконец, вспомним доверие, которое питала Агриппина к своему вольноотпущеннику Луцию Агерину. Чтобы прийти ночью к Нерону и сообщить ему, что его мать невредима, нужно было часто посещать, как и большинство вольноотпущенников, родственников приицепса, императорский двор, что совершенно не помешало ему стать впоследствии козлом отпущения.

В 68 году, если некоторые вольноотпущенники без колебаний предали своего принцепса, другие, скомпрометировавшие себя в преступлениях и вымогательствах, останутся ему верны. В конце концов политический класс и толпа потребуют от Гальбы их головы: так, будут уничтожены Гелий, Патробий, Петин, Нарцисс и Пифагор. Они дорого заплатили за то значительное влияние, которое имели, и еще дороже за то, что их социальные условия в прошлом развязали против них такой взрыв ненависти и мести. [226]

Другие действующие лица

Галерея портретов была бы неполной без других действующих лиц, приближенных принцепса, о которых мы уже упоминали: Терпин, знаменитый кифаред и в прошлом учитель музыки Нерона, который оказал большое влияние на своего ученика. Он проводил денежную реформу, по проекту Нерона, и впоследствии не пострадал от этого, его будут уважать и последователи принцепса. Другой кифаред, Менекрат, которого будут чтить современники Нерона. Тиберий Клавдий Спикула — телохранитель императора и гладиатор, отданный Гальбой на растерзание толпе. Спор, любовник императора и верный друг до самой кончины.

Среди знаменитых женщин эпохи Нерона Кальвия Криспинилла, ведущая активный образ жизни, она была отправлена с поручением в Африку в тяжелые времена 68 года. А разве молено забыть зловещую Локусту, эту талантливую отравительницу. Осужденная за свои преступления, она избежит наказания по милости Нерона, который решает воспользоваться ею для убийства Британника. Кстати, идея принадлежала Кливию Руфу. Несмотря на то, что поэт-сатирик Турн публично обвинит ее в уничтожении потомка Цезарей, Локуста разбогатеет и доживет до 68 года.

Значительна роль знаменитого врача Ксенофона. Брат провинциального чиновника, бывшего [227] римского офицера, Гай Смертиний Ксенофон отправляется в Рим в 23 году в качестве посланца от родного города. Вскоре он становится самым известным в Риме врачом. Его доходы поднимаются до шестисот тысяч сестерциев в год. Император Клавдий берет его к себе на службу с годовым содержанием пятьсот тысяч сестерциев. Заняв должность главного врача двора, Ксенофон выполняет здесь и другие обязанности, жреческие. В 43-44 годах он сопровождает Клавдия в Бретань и получает за это поощрение. В документах он значится как «любимец Клавдия», позднее его назовут «любимцем Нерона». В 53 году врач пользуется таким большим уважением Клавдия, что тот соглашается освободить его от налогов. Это по Тациту, Светоний же ничего не пишет об этом, только то, что врач, малоизвестный к тому же, будет участвовать в отравлении своего благодетеля.

Нерон поручает ему медицинское обслуживание двора и вводит на важный пост в отделении, управляемом Дорифором, где ему поручают прием просителей и жалобщиков, прибывших из греческих городов. Не боится ли Нерон доверять свое здоровье человеку, убившему императора? Тайна, покрытая мраком. Ксенофон не снизит своего влияния в императорской администрации. На его место Нерон берет двух врачей, обоих зовут Андромахи. Один из них, с Крита, хорошо разбирается в медикаментах, используемых в это время. [228]

Наконец, нероновское общество не было бы полным без таких персонажей, которых молва из доносчиков переименовала в осведомителей. Общество буквально переполняли шпионы и шпионки, низкого и высокого происхождения, охотившиеся за сенаторами, быстро нашедшие способ поставить под угрозу их успех. Во времена Империи политические доносы были предпочтительнее доносов налоговых. Подозрения отравляли императора. Одним из самых знаменитых осведомителей у Нерона был Ватиний. Этот человек, устраивавший для принцепса бои гладиаторов, был, по Тациту, одним из самых одиозных чудовищ двора. Уродливый и жуткий, бывший сначала мишенью для насмешек, он очень быстро начал клеветать на достойных людей и приобрел такой авторитет, что благодаря доверию к себе, своей удаче и своей власти, он быстро перевел насмешников в разряд «недостойных». В число недостойных попали Поппея и Тигеллин. Его власть достигла вершины в 65 году. Но он не был в одиночестве. Два других осведомителя оказываются даже более опасными: веселый Вибий Крисп и плаксивый, фанатичный Эприй Марцелл. О последнем мы уже рассказывали, что Клавдий ввел в сенат Тита Клавдия Эприя Марцелла. Командующий легионом все время при одном императоре, он впоследствии был назначен наместником в Ликее. Обвиняемый сенатором в плохом управлении, он избегает, однако, справедливого наказания и его переводят на [229] Кипр, а к концу 62 года он становится консулом. Позднее участвует в интригах и, с пылкостью оратора обвинив в предательстве нескольких сенаторов, присоединяется в 66 году к Коссуциану Капитону, чтобы разбить Тразею. Коссуциан Капитон, бывший легат в Сицилии, был уличен Тразеей в коррупции и в 57 году осужден. Он тоже сенатор в первом поколении. Поддерживаемый Тигеллином, своим зятем, он злится на Тразею и его сторонников и добивается осуждения сенатора-стоика. Влияние Марцелла растет. Наконец, последний осведомитель, на котором мы остановимся коротко, страшный человек, молодой Марк Аквилий Регул, подставивший под пытку многих важных сенаторов, среди которых Сульпиций Камерин Квинти, Сальвидиан Орфит.

Таковы действующие лица, входящие в нероновское общество, важные и неважные, политики, администраторы или амбициозные придворные, действующие открыто или тайно, эти несколько счастливчиков, которые не попались в сети императорской стратегии. Власть только у Нерона. Даже если греко-восточные вольноотпущенники оказались более ловкими и сильными, чем сенаторы и всадники, поддерживавшие политику и реформы приицепса, никто после 61 года не получит решающего голоса. Но Нерон не любит действовать один. В общих чертах императорская политика, а также преступная деятельность и некоторые конкретные меры, [230] поддерживающие власть, являются движущей силой императора. Ежедневное управление и правовые дела — сфера деятельности его многочисленных чиновников, любимцев придворных: они влияют на решения, даже когда не они их принимают.

Совет принцепса

Сердцевиной этого своеобразного социального устройства политики и идеологии, нероновского общества, являлся совет принцепса, куда входили, по определению Светония, primores uiri, или виднейшие граждане города. Если отделения, которыми управляют вольноотпущенники, занимаются административными и политическими рутинными делами, то совет принцепса обсуждает главные перспективы и военные решения. Постепенно совет подменит сенат в плане политики и идеологии. Император всегда приглашал на заседания важных вольноотпущенников, если считал, что их присутствие необходимо. Созданный Августом совет принцепса включал в себя некоторое единство противоположностей в античной истории — с одной стороны, у греков, друзья, причастные к успеху Александра, с другой — римский вариант, вспомним хотя бы о той компании, что как рыба-прилипала льнула к самым знатным лицам Империи Клавдия. Он использует это расслоение [231] среди своих главных советников и тех, кто не так влиятелен, дальше дело за Сенекой. Принимаемые на личных аудиенциях индивидуально или маленькими группами, «друзья» приветствовали императора, когда он вставал, сопровождали его в поездках. Собирались то на небольшие тайные собрания во дворце либо в резиденции Цезарей, то на заседания для рассмотрения споров, конфликтов, приемов посольств. Предвосхищая советы пэров средневековой монархии и даже кабинеты американских президентов, совет принцепса управлял всем тем, что касалось финансов армии, иностранной политики, отношений с посольствами. Обсуждались также правовые и законодательные вопросы, касающиеся судьбы трона и задач, вытекающих из преемственности империи.

Он активно участвует в разработке законов, декретов, рескриптов и императорских мандатов. Около двадцати сенаторов и тридцати всадников присутствуют обычно на собраниях совета принцепса. По-отечески доброжелательный, щедрый со своими советниками, император без колебаний отстраняет и безжалостно наказывает, если сомневается в чьей-либо лояльности. Остается добавить, что привилегированные сохраняют свой статус дольше, чем сам принцепс, трон которого они окружают. Многие из них, оставаясь членами совета, переживают несколько цезарей. Итак, с полным основанием можно утверждать, что этот орган [232]  является гарантом продолжительности императорского правления.

При Нероне совет был далеко не бездеятельным. Источники это подтверждают. Вопросов для обсуждения действительно много, мнения по решению некоторых иногда расходятся и, бывает, появляются разногласия. Пример тому — проект налоговой реформы: задуманный Нероном и некоторыми из его советников, он сначала не был принят другими, пока за него не вступился Сенека, и тогда проект был окончательно поддержан большинством сенаторов. Подобно своим предшественникам, окруженный советниками, Нерон участвует в заседаниях трибунала, чтобы вершить справедливость. Он является на прием посольств. Обсуждались ошибки некоторых вольноотпущенников и меры, принятые после убийства Педания Секунды. В этом политическом аппарате в начале кризиса 68 года Нерон, ночью, срочно собирает совет. Как замечает Светоний, когда император находится в тупике, он обращается ни к сенату, ни к народу, а к людям, которых считает primorils uiri. Раньше, в 60 году, совет не позволил оставить Бретань и посоветовал доверить Корбулону командование римскими силами в восточной зоне, где парфяне становились очень опасными. Нерон уничтожил многих своих советников, но после убийства Британника он осыпал щедротами самых могущественных среди них — Сенеку, Бурра и других. [233]

В тесной связке

Нероновское общество было закрытым. Придворные чувствовали себя не такими, как другие римляне, их терзали интриги и амбиции. Встречались, правда, группы или одиночки, молчаливо солидарные. Общество в обществе не было однородным. Множество группировок сосуществовали друг с другом, что отвечало непреодолимой потребности римлян группироваться вокруг одного или нескольких организаторов. Поражающий феномен двух первых веков и, в частности, эпохи Нерона — обилие групп, кружков, кланов. Традиции и привычки в общественной жизни могли лишь способствовать такому подъему. Но двум другим факторам современники обеспечили успех и размах. Первый, как мы уже отмечали, ослабление или исчезновение civitas — это не только ментальность, а также динамичные условия жизни. Римляне, уже давно привыкшие жить вместе, были как бы одним целым и принимали участие во всем, что происходило там. Увы! Сейчас эти стены рухнули, civitas пришла в упадок, и горожане оказались перед лицом бескрайнего пространства. С одной стороны, Империя кажется им микрокосмом, но с другой — это нерешительное понимание и волнующая неуверенность политической вселенной побудила римлян искать утешение там, где их уже знали, где они могли поддержать друг друга. Власть больше не [234] действует подобным образом. Принцепс предлагает горожанам ограничения и руководит с помощью запретов. В Риме, по утверждению Тацита, «живут теперь в тесноте». Власть не дает возможности проникнуть общественной жизни в Форум, а потому в частных кругах разгорелись обмен мнениями и политические дискуссии.

Двор, армия, городская администрация и администрация провинции, интеллигенция — всех охватит движение, даже простой народ — безымянную толпу, бродяг и бедняков. Любая социальная группа разделяется на массу группок, объединяя людей по интересам, жилью, местам посещения и другим мыслимым и немыслимым комбинациям.

Коллегии

Среди социальных объединений особое место занимают коллегии. Издавна жреческие коллегии авгуров или Арвальских братьев, например, являлись хорошо организованными объединениями. Расцвет относится к I веку до н. э., а к 58 году одобренные Клавдием, они утверждаются уже как настоящие политические клубы. Юлий Цезарь и его последователи совершенно не замечали распространения этих потенциальных очагов агитации.

Очень просто было избавиться от тех, кто не смог защитить себя привилегиями с древних [235] времен. А если кто-то и избежит этой участи, то ищейки диктатора их легко выследят. После его смерти этот феномен обрел второе дыхание.

Появятся новые коллегии, старые уже в упадке и Форум уже давно не тот, чем был когда-то. Август, придя к власти, старается регламентировать их деятельность: по закону 7 года до н. э. коллегиям необходимо получить императорское разрешение на любую деятельность. После Нерона принцепсы будут ожесточенно преследовать коллегии, оставляя за собой право создания и открытия новых.

Но как бы то ни было, в Риме, Италии или провинции коллегии объединяют людей одной профессии, разделяющих одни интересы или имеющих одно и то же занятие. Есть коллегии мастеров по дереву и по текстилю, коллегии булочников, моряков, перевозчиков. Спортсмены, атлеты и артисты имеют свои собственные коллегии. Есть также коллегии ритуальные, в которые принимали даже рабов. В городах Италии и иногда в провинциях создаются коллегии молодежи — они проводят религиозные праздники и спортивные игры. Молодежь эллинских городов, — в основном это сыновья влиятельных лиц, — объединяются в аристократические клубы. Правда, подобная избранность скорее исключение из правил. Большинство же коллегий собирают в основном простых людей и лишь иногда богатых торговцев, здесь можно встретить среднего торговца, служащего и даже раба. [236]

Появляются коллегии по этническим и религиозным признакам: Иосиф Флавий рассказывает о существовании еврейской коллегии.

Эти корпорации были строго структурированы и их деятельность тщательно организована. Проводились общие собрания, имелись кассы обеспечения, созданные на взносы своих членов. У них были свои праздники, они старались обеспечить своим покойникам достойное захоронение. Активно участвуя в жизни города, каждая коллегия защищала интересы своей профессии. Общие собрания назначали руководителей — чаще всего богатых вольноотпущенников. Во главе коллегии стояли влиятельные люди города, имевшие необходимую власть. Корпорации опирались на группу поддержки во время выборов в местные магистратуры. Нерон покровительствовал этим организациям, многочисленным и разнообразным во время его вступления на трон. Он видит в коллегиях движущую силу, необходимую для проведения реформ, и рассматривает их как эффективный противовес консервативным силам.

Сенат относится к ним с недоверием. Когда в 59 году начались волнения в Помпеи из-за боев гладиаторов, курия провозгласила «ликвидацию коллегий, которые были созданы вопреки законам». Нерон заботился о поддержании порядка. Это свидетельствует о той роли, которую играют отныне коллегии. Многие, действительно, больше не обращаются за разрешением на легальное [237]  существование. Их влияние на жизнь городов становится огромным, они проникают в народ и чувствуют себя там как рыба в воде, охватывают спортивные соревнования, спектакли. Они умеют собрать и мобилизовать людей, если нужно, против местной власти, то есть против существующего режима. Словом, коллегия способна занять место древней civitas. Нерон не может пропустить мимо своего внимания такие хорошо организованные и влиятельные группировки.

Культурные и политические кружки

Несмотря на представителей из среды сенаторов, всадников и интеллектуалов, кружки никогда не станут такими прекрасно организованными, как коллегии. Императоры не смогли бы этого перенести. Мощные аристократические кланы даже не надеялись на официальное признание и легальный статус. Это было не в традициях политических кругов Республики и, конечно, не отвечало интересам принцепсов, при которых возникали такие корпорации. У кружков не вырабатывался устав о членстве, не проводились общие собрания, не было официального руководителя. Кружки представляли собой прежде всего место для общения. Здесь читают стихи: Марцелл, желающий потрафить высшему [238] обществу, посвящает эпиграмму грамматику Ремию Палемону, которому советует писать «поэмы для зевак в кружках». Здесь также обсуждают события дня, в частности смерть Юния Агриколы, как рассказывает Тацит: «Толпы римского люда, касается их это или нет, останавливаются возле его жилища и говорят о нем на площадях, собравшись группами».

Другими словами, в Форуме и кружках — по свидетельству Тацита, двух крупных очагах свободы — завязываются дискуссии и распространяются сплетни. Взывают к морали. Тиберий якобы в одной из своих речей, как утверждает Тацит, пытается заклеймить вызывающую роскошь: «И я не исключаю, — добавляет он, — что на сборищах и в кружках кричат об излишествах, за которые даже требуют наказаний».

Часто собирались, чтобы организовать чтения тех или иных поэтических произведений — Плиний Младший в своих заметках вспоминает, что в апреле собирались ежедневно и когда уставали, начинали болтать между собой в помещениях, предназначенных для бесед, или в библиотеке.

Кружки не являются чем-то особенным, их можно посещать и не посещать, можно входить в два или несколько кружков одновременно. Например, при Нероне Деметрий-киник вхож сразу в кружки Корнута, Сенеки, Тразеи, Музония и, может быть, даже в нероновское общество. Они не являются привилегией лишь знатных домов. [239] Учителя философии и риторики собираются или в своих школах, или в собственных домовладениях. Встречи эти приводили к культурному, философскому и артистическому взаимопониманию, совместной политико-идеологической деятельности и, несомненно, способствовали формированию духа времени. Похожие на официальные структуры, они все же отличались от них меньшей иерархией. Собиралось обычно человек десять, иногда двенадцать — политические деятели, образованные люди, сенаторы или всадники, для которых литература и философия были скорее смыслом жизни, а не средством существования. Дальше от центра кружки собирали людей более скромного происхождения — молодые интеллектуалы, аристократы, желающие самоутвердиться или сделать карьеру, профессионалы: школьные учителя, риторы и философы, советники, иногда «духовники», известные сенаторы и всадники, часто и глубоко вмешивающиеся в жизнь кружков, что, собственно, и требовалось.

Скульпторов, которых долго воспринимали как простых ремесленников, принимали в кружки очень редко. По-другому относились к поэтам, даже бедным, но многие литераторы вообще никогда не посещали кружков или посещали сразу несколько, не разделяя ничьих мнений. В какой-то мере была необходимость в сторонних наблюдателях, ибо в противном случае невозможно разобраться в перипетиях жизни столицы и Империи. [240]

В большинстве своем все группы принадлежали одному клану или были объединены по интересам, что способствовало укреплению личной дружбы и связей: лучшие друзья, с которыми проводят лучшее время, обмениваясь мнениями и впечатлениями. Такого рода друзей принимают не в большом зале римского дома, их принимают в спальнях. Есть также «столовые для друзей» — вдохновители этих кружков объединяют своих близких друзей во время приема пищи. Здесь читают стихи и другую литературу, ломают копья при обсуждении философских проблем. Если они касаются в обсуждении политики императора, то становятся осторожными и взвешивают каждое слово: традиционно кружки были близки идеям и интересам сенаторской аристократии. Порой трудно отличить товарищество от культурно-политического кружка. Последних было несть числа, и их авторитет был очень высок. Чаще всего это выражение мнения подавляющей группы лиц, особенно если объединяющей причиной является политический выбор. При Нероне группа Аннея включала в себя две подгруппы — Сенеки и Корнута. Уже существующие и активные при Республике, кружки разрастаются, их образовательное влияние, особенно усилившееся со времен Августа, в течение всего императорского периода продолжает расти, показывая каждый раз, как принцепс и сенаторская аристократия добиваются хороших отношений. [241] Именно так и было при Нероне вплоть до переломных моментов 61 года, даже до 64 года. Когда напряжение возросло и начался террор, кружки перешли в оппозицию. Императоры их обезглавливают и ликвидируют, как только, появившись при дворе, они выходят из-под их контроля. Иногда кружки очень близки по направленности, но вступают в конфликт под давлением собственных интересов. Так, Пизон отказывается в 65 году убить Нерона в своем загородном доме, где император часто бывал его гостем, из страха, что кружок Силана и Вестина объявит это посягательством на священные обычаи стола и оскорблением богов гостеприимства, чтобы удалить его от трона.

Кружки при Нероне

Многочисленные и активные кружки и группы не появляются с приходом на престол последнего из Юлиев-Клавдиев. Основные кружки относятся к 50-51 годам, времени, которое мы называем эпохой Нерона. Так было с политико-культурным кружком Музония Руфа. Родившийся в Центральной Италии в 20 году, этот всадник проповедует стоицизм, основанный на аскетичности, и отвергает всякий выход за пределы морали и бездеятельность в политике.

Попав под подозрение из-за своей дружбы с Рубелием Плавтом, он будет выслан в 65 году. [242] Мудрец сей возбуждал пыл в молодых людях из оппозиции. Позднее он вернется в Рим, чтобы снова столкнуться с императорской враждебностью, на этот раз Флавиев; вновь сосланный Веспасианом, он спокойно доживет до конца века.

В 55 году молодой Рубелий Плавт, двоюродный брат Нерона, высказывал политические взгляды и философские убеждения, сходные с Музонием Руфом. Аскетичный и уважаемый многими, он обвиняется в покушении на трон. Удалив из Рима в 60 году, его убьют в 62-м. Тигеллин нашептывал принцепсу, что Плавт выставляет напоказ свое восхищение старым перед римлянами, соглашается с высокомерными стоиками, такими неспокойными и нетерпеливыми в вопросах политики, словом, делал все, чтобы тот убрался из политики. Рубелий Плавт не сопротивлялся своим убийцам, по совету духовников и исповедников. Один из них, Музоний, очевидно, сблизился с ним в его изгнании и советовал проявить твердость в ожидании смерти. Один с ним кружок часто посещал тесть Плавта сенатор Луций Антистис Вет, который, узнав о намерении Нерона избавиться от его зятя, призвал того поднять мятеж в своих и восточных войсках против принцепса. В их кружке были также Плавтий Латеран, консул в 65 году, его уничтожили во время репрессий, возможно, Фавст Корнелий Сулла, повторивший ту же судьбу, и Барея Соран — в [243] 62 году проконсул Азии, старый «агриппинец», который, скорее всего, примкнул к кружку именно в тот момент, когда Плавт, которому угрожают, говорит об опасности и восстании. После смерти Плавта он перейдет в кружок Тразеи.

Еще одно важное лицо входит в кружок, не имея убеждений как до, так и после уничтожения Плавта, — это Луций Кальпурний Пизон Фруджи Лициниан, будущий приемный сын Гальбы. Когда брат Гней Помпей Магн был отстранен при Клавдии, Пизон Лициниан находился в Передней Азии, тоже как бы в изгнании. В конце правления Нерона его вновь вышлют. Членом кружка состоял Лакон, будущий советник Гальбы. Как видим, в кружок входило много противников неронизма и среди них люди самого принцепса. Один из них — Корбулон, а также ритор Вергилий Флав, казненный в 65 году, в то же время, что и Музоний. Среди молодежи — учеников философов в кружке появляется наконец персонаж, который по социальному положению очень отличается от других членов, его имя скоро станет известным — Эпиктет. Устранение Плавта нанесет смертельный удар по кружку Музония. И так значительно сокращенный в 60 году, он прерывает свою деятельность в 65-м и вновь возрождается в 68 году по настоянию Гальбы.

Сторонники стоицизма и непротивления, его члены хотели подвести старый социокультурный [244] закон к достоинству морали, прямо противоположной играм и излишествам Нерона.

Когда убийцы появятся возле Рубелия Плавта, они увидят его, обнаженного, выполняющего физические упражнения. Культ тела царил тогда в Риме.

В литературе главенствующее положение занимала классика, хотя и было сильно стремление к новоазиатской стихотворной форме. Что до политических взглядов, то известна нетерпимость к стратегии Нерона, а заодно и к философскому стоицизму Сенеки, имевшим место с 57-58 годов. Стремясь подражать повелителю или, скорее, образу, который они для себя создали, они тем самым разрывались между желанием дать отпор или достойно и смиренно принять неизбежное.

Не столь значительным, но очень действенным был кружок Силана Торквата, о нем мы уже рассказывали в связи с участием в махинациях его ближайшего родственника Гая Кассия Лонгина, впрочем, именно его Тацит считает истинным философом этого кружка. Особенной активностью и амбициозностью в кружке отличались Силана, сестра Луция, Марк и Децим. Уже в 55 году они искали способ удалить Агриппину и убить ее из мести, чтобы упрочить положение своей группы. Но напрасно, молодой император — как и его советники — если и не доверял своей матери, то еще меньше сестре, особенно после вступления на престол. В центре этого кружка — верные Нерону вольноотпущенники [245] и интеллектуалы, выполнявшие важные задачи: Итурий и Кальвизий, например, которые сфабриковали главные обвинения против Агриппины. Позднее, как известно, Силаны превращают свои дома в настоящий приют для вольноотпущенников. Враждебность, которую Силана испытывала к Рубелию Плавту, замешанному, по ее мнению, в заговоре Агриппины, и своеобразный характер этой светской дамы приводят к тому, что Силана начнет открыто проповедовать аскетический стоицизм и убаюкивать себя мечтами о возрождении золотого века, века правления августейших предков.

Агриппина собственную группу держала железной рукой, ведь это был своего рода инструмент для действий. Резкая, а порой и грубая, она сделала все, чтобы возродить политику Клавдия. Паллант, Антоний Феликс, Суилий, Фений Руф и Агерин, как известно, были на ее стороне, а с ними и многие другие, которые после убийства Агриппины примкнули одни к оппозиции, другие — к неронизму, соблазнившись легкой жизнью двора.

После ухода из кружка Музония и смерти Рубелия Плавта, Домиций Корбулон принимается за создание собственной группы, способной оказать давление. Он подбирает ее медленно и осторожно. Эта группа объединялась не по принципу определенных взглядов в области культуры. Здесь ярко выражена военная направленность, сенаторы-вояки, такие как братья [246] Скрибонии или сам Корбулон. Винициан, зять последнего, проявлял большую активность, и Луций Антистий Вет также входит в число их сторонников. Возможно, Мукен, Веспасиан и его сыновья также испытывают тайные симпатии к Корбулону и его сторонникам. Марк Юлий Вестин Аттик, консул в 65 году и муж Статилии Мессалины, был, очевидно, тоже во главе одной из этих маленьких групп. Вестин, аскетичный и гордый, исповедовал стоицизм. У него нет никаких литературных привязанностей. Он был, можно сказать, одним из последних сторонников реставрации Республики в Риме. В его случае наших познаний явно не хватает: пусть он ненавидит Нерона больше, чем Пизона, это точно, но совершенно невероятно, что он согласился посадить Силана на трон, любой ценой предпочитая основательную диктатуру эфемерной Республике. Существовал кружок, созданный грамматиком Марком Валерием Пробом Беритием. Хотя Проб и его сторонники не питают уважения к Нерону, но никогда не проявляют ни малейшего намека на оппозицию — может быть, таковы планы политиков, даже если они определенно разделяли политическую и идеологическую направленность Персия и Тразеи. Любитель древних авторов-архаиков, Проб издает их и с пылом комментирует в своих собственных произведениях. Среди его современников только Персий пожал славу, благодаря своим взглядам поэта-аскета, защитника [247] традиций как в литературе, так и в морали. Грамматик, написав свою биографию, убедительно доказал, что, с его точки зрения, Сенека стоит выше Марка Аннея Лукана, — общепризнанного совершенства, с чем согласен и сам Лукан. Блестящий грамматик, Проб проводил все время с учениками, которых было немного, но, по свидетельству Светония, они были ему очень преданы, скорее их можно назвать последователями, а не учениками.

Сторонники Пизона

Среди знаменитых кружков нероновского времени в 50—52 годах появляется кружок Кальпурния, по сути, группа Пизона. Гай Кальпурний Пизон принадлежал к знатной семье республиканской знати — выходцы из плебса очень скоро получили право перейти в ранг патрициев. Один из предков Пизона был консулом у Юлиев-Клавдиев в 67 году до н. э. Возможно, он был дальним родственником одного из них. Некоторые заговорщики считали необходимым женитьбу главы дома Кальпурния на Антонии, вдове Суллы, дочери Клавдия, чтобы его претензии на престол были законными. Пизон вовсе не был благосклонно настроен по этому поводу. Как бы то ни было, Кальпурний Пизон был в родстве и с другими знатными семьями — Сципионами и Лициниями. [248]

После 29 мая 40 года Пизон был выслан Гаем Калигулой. Вернувшись в Рим в 41 году при Клавдии, он получает консульство и становится легатом, правителем Долмации. Однако он не вояка, а элегантный и утонченный аристократ, любитель искусств, блистательно красноречивый, приветливый, щедрый и известный в народе. О нем говорят, что он красив, любитель хорошо поесть и вообще великолепен. Так во всяком случае описывает его Тацит, который не питает к нему любви и ставит в ряд «плохих», сообразуясь со своей типологией. На самом деле он не разделяет взглядов молодого поэта Кальпурния Сикула, автора поэмы «Слава Пизону», прославившегося в последние годы Клавдия. Кальпурний Сикул не только превозносит достоинства Пизона, но признает и благородство его души, что несравненно выше, чем благородство крови.

Достоинство, свободолюбие, мягкость, любезность, серьезность, очарование, бравада, поэтический и ораторский талант — так поэт характеризует своего героя. Защитник сограждан, Пизон стал личностью популярной, любимой — и сенаторами, и народом, и друзьями.

Поэт прозрачно намекает на кружок и положение руководителя, явно напоминающего Пизона: молодые люди собираются, чтобы его послушать, образованные, которым он покровительствует, восхищаются им и подражают ему. Может быть, Кальпурний Сикул действует из благородства за [249] поддержку, оказываемую Пизоном, как Мецен, покровитель Вергилия? Вариации на эти темы поэт без устали повторяет в своих панегириках: в персонаж элегии пастух Коридон вспоминает, что переодетый Пизон спасает его от нищеты и становится вдохновителем его поэзии. Человек бесконечных достоинств — только и всего.

Кальпурний Сикул настаивает также на хороших отношениях между своим героем и Нероном. Он не отрицает, что Пизон, который недавно так хвалил Клавдия в сенате, усердно посещает дворец и Нерону есть на кого опереться. Начиная с 57 года, Пизон оседает в Риме и в Италии; случается, император посещает своего друга на вилле в Байи и обедает в его компании, не затрудняя охрану и не заботясь о надоевших почестях, положенных ему по его званию. У них много общего: Пизон — спортсмен, играет на лире и любит исполнять роли в трагедиях. Конечно же, он выступал на сцене во время Ювеналий или Квинкинарий. Сам склонный к расточительству, Пизон умеренно поддерживает неронизм даже когда — по свидетельству Тацита — отдалился от Нерона после 61 года вследствие растущей враждебности как со стороны принцепса, так и аристократов. Среди тех, кто посещает его кружок, назовем всадника Антония Наталиса, доверенное лицо Пизона, Антонию, дочь Клавдия, сенатора Флавия Сцевина и Афрания Квинтиана, Кальпурния Сикула, Сергия Корнелия, Сальвидиена Орфита, [250] консула в 51 году и проконсула Азии в 61-63 годах, и, наконец, Петрония, близкого группе своим утонченным вкусом и гедонизмом.

Поэма Кальпурния Сикула — яркий пример классической эстетики, предтеча в некотором роде маньеризма и барокко, типичное явление в среде не разделяющих взглядов, присущих неронизму. Пизон и его сторонники не одобряют крайности императора ни в сторону плебса, ни в сторону греков, а равно его дебошей и экстравагантности. В политическом плане им не по нраву стратегия жестокости и растущий деспотизм принцепса, им ближе политика, проводимая до 61 года, и милосердие в духе Сенеки. Однако на деле их милосердие, отнюдь не по Сенеке, скорее отдает эпикурейством. Не просто эпикурейством, дорого оценивающим политическую терпимость в дружбе и жизни групп — как в саду афинского философа, здесь также элегантность, утонченность и некоторая уступчивость в отношении нравов в противоположность стоическому аскетизму. Наконец, эпикурейством, доверяющим бесчисленным возможностям природы, о котором говорят стихи Кальпурния Сикула, имея в виду Петрония Нигра Тита — любимца Нерона. Допрошенный Нероном, который подозревает о существовании заговора Пизона, Сцевин защищается совершенно в духе эпикурейства, будто бы он никогда не хотел препятствовать пиршествам. Он всегда предпочитал пышный образ жизни и вовсе не любил строгой цензуры. [251]

«Веселая жизнь», которую ведут некоторые эпикурейцы, очень близка неронизму. Что касается «строгой цензуры» — это, конечно, аскетические стоики из кружков Тразеи и Музония, с которыми последователи Эпикура любят полемизировать. Нападки Сцевина напоминают, в конце концов, Петрония, который тоже воевал со «строгостями Катонов».

Кружок Тразеи

Уроженец Потавии (ныне Падуя) Публий Клавдий Тразея Пэт принадлежал к поколению новых людей. Его кружок в духе стоицизма и еще больше консерватизма, несмотря на достаточно скромное происхождение своих членов, станет одним из самых замечательных в эпоху Нерона.

Нам мало известно о начале и различных этапах карьеры Тразея. Прежде чем разделить в 42 году ту же судьбу, что и Скрибоний, с которым он был тесно связан, с помощью Цецина ему удалось проникнуть в сенат. Агриппина тоже, казалось, поддерживает его, что можно было бы объяснить ее заботой о морали. Он покинет сенат в тот момент, когда там собираются приветствовать императора-матереубийцу. А в 56 году Тразея — консул. Он входит в число греческой коллегии. Ему ставят в пример стоицизм Сенеки, которого он упрекает в слишком быстрой [252] приспособляемости к обстоятельствам, и он соглашается честно играть в сотрудничество с принцепсом и его советником, оставаясь убежденным в том, что независимость сената необходима для государства.

Наследник своего тестя, он распространяет стоицизм достаточно ортодоксальный, но более гибкий, чем у Музония и Рубелия Плавта, и на политической основе сначала ищет примирения, поскольку его взгляды в основном чуть более консервативны, чем у них. Так, в 58 году те, кто упрекает его в заботе о «пустяках», например, по поводу дела о квоте гладиаторов, обиженных в Сиракузах, без сомнения, в своем большинстве сторонники Рубелия Плавта, со стороны Тразеи представляются ультраконсервативными. Своим друзьям, которые, естественно, волнуются, он отвечает, что ему все равно, он не доказывает, по своей привычке, что те, кто интересуется мелкими вопросами, так же готовы вмешаться в большие дела. Тразея, впрочем, уже добился, как известно, осуждения Коссуциана Капитона по закону о взяточничестве.

После репрессий 57-58 годов Тразея и его последователи отказываются от ограниченной деятельности. В условиях полуотставки Тразея проявляет выдержку перед Нероном. Он оставляет сенат в 59 году с помпой, рассчитанной на внешний эффект, и, как известно, избавляется от Антистия, осужденного за преступление в 62 году к исключительной мере наказания. В том же [253] году, верный старым итальянским традициям, Тразея бранился по поводу процесса над богачом Тимархом с Крита в связи с выражением политической самостоятельности провинций. «Некогда, — восклицает он, — провинциалы дрожали перед простым римским гражданином, теперь же римляне, забыв гордость, льстят богатым провинциалам». Возмущение Тразеи против нечестивого критянина не имело политических последствий. Тимарх, грек по происхождению, несмотря на предпринятые предосторожности, отвергает денежную реформу Нерона. Во время проведения Ювеналий в 59 году Нерон понимает, что Тразея переходит в оппозицию, и в 63 году Нерон намекает на официальный разрыв. Примирение, по инициативе Сенеки, не продлится долго. С 63 года Тразея открыто игнорирует общественные дела. Его оппозиция принимает идеологический оборот, но ожесточение-остается прежним. Отныне он видится всем новым Катоном, его упрямая гордость указывает на то, что он руководитель оппозиции. Это изменение еще более ментально, так как Тразея имел репутацию человека, от природы мягкого. В число своих последователей он включил сначала собственную жену Аррию, которая помнила пример своей матери, уговорившей мужа Пэта покончить с собой, когда ему это было приказано. Но самым активным был его зять Гельведий. Гай Гельведий Приск принадлежал к скромной семье в Клувие, городе в Центральной Италии. [254] Гельведий разделяет его взгляды на сенаторство при Клавдии, поощрявшем амбиции молодых итальянцев и знатных провинциалов. Несомненно, он был квестором, возможно, между 44 и 50 годами. В 54 году он легат Сирии, в 56 году трибун плебеев. Он сам сотрудничает с Нероном и даже помогает тому отстранить квесторов от руководства сенаторской казной. В период 52-56 годов он женился на Фании, единственной дочери Тразеи, обеспечив себе избранное место среди знатных и главных граждан Рима. Ведя себя так же, как его тесть, он старается сначала смягчить жесткие меры, которые Нерон навязал сенату, затем отказывается от реформы и окончательно примыкает к оппозиции. В 66 году темперамент толкает его на сторону Арулена Рустика, который советует Тразее идти в сенат и там со всем пылом защищать свое дело. Гельведий будет сослан в Аполлонию. Что касается Фании, его супруги, тоже члена кружка, то она выкажет свой ум и высокую нравственность — подобно матери и бабушке, она останется верной делу мужа и отца.

После 63 года другое лицо будет играть видную роль в кружке Тразеи: Квинт Марк Барея Соран, с давних времен правитель Азии и сторонник Рубелия Плавта. Когда-то он женился на Сервилии, дочери историка Сервилия Нониана. Их дочь, которую тоже звали Сервилией, станет женой Аннея Поллио, одного из участников заговора Пизона. Соран, уже старик, [255] аскет и убежденный стоик к моменту убийства Рубелия Плавта, думал, не подтолкнуть ли ему свою провинцию в Азии к вооруженному восстанию. В любом случае, стоило прибыть в Пергам посланникам Нерона, чтобы запустить руки в культурное наследие города, их подвергали обструкции.

Антистий Вет, сам проконсул Азии, вслед за Сораном и своей дочерью Поллитой, вышедшей замуж за Рубелия Плавта, посещает кружок Тразеи, начиная с 64 года. Наконец, Анней Поллио, старый друг Отона и Нерона и к тому же зять Сорана, тоже становится членом кружка.

Философ-киник Деметрий и стоик Публий Эгнатий Целер — которые позднее отвернутся от старых покровителей, — входят в число доверенных лиц. Личный друг Тразеи Домиций Цецилиан, богач Кассий Акслепиодот останутся с Сораном до его последних дней. Среди них также молодой и пылкий стоик Арулен Рустик, трибун плебса в 66 году, с высокими нравственными качествами, данными ему от природы. Паконий Агриппин, сенатор, стоик, сосланный на Родос в 66 году; Куртий Монтан, молодой сенатор и поэт-сатирик, Плавтий Латеран, ученик Музония, вполне вероятно, перед смертью часто бывал на собраниях кружка Тразеи; Плавтия Квинктилия, родственница, вышедшая замуж за брата Гельвидия Приска; Куриат Матерн, автор трагедий, Тит Авидий Квитус и, наконец, Эренний Сенецио, квестор в 56-м, который принял [256] здесь боевое крещение. Так же, как и Персий, молодой поэт, сын всадника, родственник Аррии. Тразея старше его, однако они друзья. Персей сопровождает его во всех поездках. Как позднее Монтан, Персий поставит свои сатирические наставления на службу кружку Тразеи, который запечатлел в своем творчестве. В его стихах — похвала Корнуту и своему ученику Цезию Бассу, а не Тразее, так как он очень часто посещал кружок последнего и очень редко бывал на собраниях, организованных Корнутом. Персий уважал Корнута, но не разделял его стоицизма. Темпераментно клеймил страсть императора и его поэтические занятия и жесткую политику, которую он вел. Сатиры Персия были единственным свидетельством литературной активности кружка Тразеи. Стиль его произведений — энергичный, мужественный, он мало заботился о классической ясности и мудреной витиеватости нового стиля. Словом, здесь восхищаются древними писателями и суровостью стоических речей. Кружок был организован лучше других и больше соответствовал духу времени, его члены были тесно связаны между собой. В 66 году, когда Тразея и некоторые члены были осуждены сенатом, в кружке собрали совет, чтобы выработать линию поведения на процессе. Во время дебатов мнения резко отличались друг от друга. Чуть позднее, когда Тразея вынес вердикт сената, который на самом деле был составлен Нероном, другой совет [257] объединил «многочисленную группу знаменитых мужчин и женщин», среди них Деметрий-киник, соратник Тразеи. Отношения между кружком и его руководителем были сложными, он определял главную ориентацию, но ее практическое применение зависело от обсуждений в кружке. Для Тразеи и его сторонников никогда не стоял вопрос о реставрации Республики. Они страстно хотели восстановить традиционный принципат в августейшем духе. Но самым главным они считали ограничение влияния сената и установление свободы слова. Вот почему они так противятся политическому подъему в провинциях. Вот почему с 54 по 58 год они следуют «Договору» Сенеки и его практическим советам, высказанным в философском смысле, в то время как сторонники Рубелия Плавта и Музония не соглашались с ним. Но после 63 года группа Тразея начинает пассивное сопротивление, плохо скрывая недовольство политикой Нерона. Тот хорошо понимает, кто посылает в сенат обвинения некоторым сенаторам. Тразея воспринял в чем-то Сенеку, но никогда не согласился с доктриной «солнечного правления», как это сделал Сенека. Предполагают, что Тразея написал во время ужесточения политики биографию, чтобы не сказать Агиографию, своего героя, в которой развенчал представление о реальности нероновского режима. Однако, если Сенека поддерживает смерть Юлия Цезаря, друзья Тразеи, напротив, выступают отнюдь не в [258] защиту присутствовавших там Брута и Кассия. Нерон опасается открытого сопротивления. Отчасти он прав. Ученики Тразеи соглашаются с принцепсом и расходятся в мнении о том, как себя вести. Все желают славы своему руководителю, но они думают, что к ней могут привести только воздержание, в то время как другие, такие как Арулен Рустик и Гельвидий Приск мечтают о принятии в сенат и начинают действовать законным путем. Арулен Рустик намерен выразить вето с трибуны в случае обвинения его руководителя. Закончится все очень просто: Тразея умрет, бросив вызов репрессиям Нерона и неронизму. Его сопротивление — вызов будущему. Он сделал ставку на события, которые могут последовать после его смерти. Принеся в жертву свою жизнь, он надеялся обеспечить победу на долгое время идеологии, основывающейся на аскетизме, умеренности и даже просто жалости. Для этого нужно было дождаться только конца века. А пока шел 66 год. Тразея умер, его ученики отправлены в изгнание. Кружок распался.

Кружок Корнута

Из двух кружков, обслуживающих культурные и политические связи в группе Аннеев, кружок Корнута был менее значительным. Луций Анней Корнут, африканец из Лепта, скорее [259] всего был вольноотпущенником и имел какое-то родство с Аннеями. Ритор, трагический актер, поэт, философ, стоик и теолог, Корнут был известным педагогом, о котором Персий, как и Лукан, его ученик, отзывался как о большом идеологе и человеке исключительных нравственных качеств. Он был вхож в императорский дворец, и Нерон часто с ним советовался, убрав предварительно других Аннеев. К концу правления, может быть, в 66 году, принцепс решил написать поэму об истории Рима. Корнут ему этого не советует. Он вспоминает Хрисиппа и его нетленное произведение. По его мнению, этот труд был полезен человечеству, и Корнут сразу же дает понять, что сочинение императора таковым не будет. Разгневанный принцепс вышлет его из Рима.

В своем трактате «Размышления о греческой теологии» Корнут излагает важные мысли об образовании, которые он передает своим ученикам. Он излагает на греческом языке концепцию Сенеки и утверждает, что боги из традиционного пантеона не что иное, как силы природы, аллегории. Он был также автором труда об орфоэпии и орфографии, комментариев к творчеству Вергилия, лекций по риторике, сатире. Его перу, возможно, принадлежит написанная после смерти Нерона и по возвращении самого Корнута из изгнания трагедия «Октавия». Его кружок время от времени посещали старинные друзья: лирический поэт Басс, певец нового стиля [260] Персии, Лукан и другие — в большинстве своем интеллектуалы: филолог Квинтус Реммий Палемон, главный специалист в вопросах новоазиатских заимствований в грамматике, отчаянный защитник нового стиля, историк Марк Сервилий Нониан, умерший в 59 году. К ним присоединяется также Кальпурнии Статура, Петроний Аристократ Магн и врач Клавдий Агатурн и, возможно, Луцилий, автор эпиграмм, навеянных порой высказываниями в кружке.

Последователи Сенеки в вопросах философии и политики, эти люди поддерживают неклассическое направление, воплощенное в новом времени. Персий вспоминает вечера, когда они вместе со старым учителем во время трапезы читали свои стихи и философствовали.

Если для большинства они и примкнули к новому литературному движению Сенеки, критикуя в то же время некоторые произведения Вергилия, то литература, которую они создавали, была менее пылкой, менее новаторской, чем в кружке Сенеки. Элементы украшений и эллинистский стиль объяснялись тем, что Клавдий Агатурн и Петроний Магн были греками. Благосклонно принимавшие кое-что из реформы, проводимой Нероном, они не одобряют преступлений и репрессий — пути, по которому она идет. Этот кружок распался в 66 году, и вряд ли кто-то держал в мыслях, что Корнут мог бы предпринять попытку восстановить его после падения императора. [261]

Последователи Сенеки

Другим кружком, связанным с группой Аннеев, был, как известно, кружок Сенеки. До того как образовался при дворе мощный политико-культурный кружок, отвлекая на свою сторону членов кружков соперников, кружок Сенеки становится вершиной римской интеллектуальной жизни, собирающей многочисленную элиту и замечательных людей своего времени.

Нерон часто посещал его и испытывал, особенно вначале, неподдельный интерес. В 50-51 годах Сенека решил создать свое собственное общество. В то же время возник кружок Корнута, политическая деятельность которого навсегда попала в сети стоицизма. Престиж Сенеки, его политическое, философское и литературное влияние позволяют считать его лидером. Оба кружка, которые уже существовали и могли бы объединиться — Музония Руфа и Тразеи, — ни один к нему не приноровился: первый не простил философу гибкого толкования и политического лавирования при Клавдии, второй посчитал кружок очень скромным; и один и другой тем не менее отдавали должное непримиримому и суровому стоицизму Сенеки. Вклад кружка Сенеки в расцвет литературы и искусств довольно весомый. Его направленность прекрасно выразила устремления целого поколения. Молодые писатели с большим энтузиазмом примыкают к новому литературному течению и новому стилю, [262] окрашенному умеренным новоазиатским влиянием. В 50-е годы, рассказывает Квинтилиан, поклоняются только Сенеке и читают только его трактаты, пытаются подражать ему, не всегда, правда, успешно: более диктаторы, чем сам диктатор, более непримиримые, чем самый непримиримый стоик, они часто впадают в крайность. Сенека умеет извлечь из этого пользу. Высота интеллекта и роль идейного вдохновителя не мешают ему выслушивать учеников, давать им советы, а иногда принимать близко к сердцу их аргументы и предложения. Его страсть к обновлению и нововведениям в литературе и политике во многом связана с общением и окружением.

Группа неоднородна — много вольноотпущенников и людей более чем скромного достатка, но особенно много сенаторов, всадников, вновь пришедших в их союз, а также знатных провинциалов. Сам Сенека — незнатного происхождения. Став адвокатом в делах между сенаторской и императорской властью, философ вполне отдает себе отчет о стремлениях и опасениях этих людей. Так, он осуждает аристократов крови, противопоставляя им благородство духа.

В «Спокойствии души», написанном незадолго до смерти Клавдия, и в «Письмах Луцилию», возможно, его последней книге, он обращается к ним и предлагает, подобно Тразее, новую этику и новый социально-культурный закон, для которых добьется признания, в то время как нероновский проект окончательно провалится. [262]

«Письма к Луцилию» свидетельствуют о живости и плодовитости этих обменов между Сенекой и его друзьями. Они также являются дневником философа: ежедневная жизнь, внутренние диалоги, которые автор ведет сам с собой — великий труд его интеллектуального и нравственного пути.

Уже в «Естественных вопросах», обращаясь к тому же Луцилию, Сенека подчеркивает, как он ждал ответа на внутренние диалоги, для использования инструмента личного усовершенствования, с тем чтобы вовлечь в него членов своего кружка. «Вот почему, — пишет он своему другу, — нужно убегать, прятаться от себя самого. Как бы мы ни были разъединены морем, я постараюсь честно служить тебе, сделать все, чтобы вывести тебя на лучший путь. Чтобы ты не чувствовал себя одиноким, я все время разговариваю с тобой». Мы уже выяснили, какую роль Бурр играл в кружке Сенеки. Здесь же активными и влиятельными были родные братья Сенеки, Мела и Галлион (на самом деле, Луций Юний Галио, Аннеан по усыновлении). Сенека очень доверял старшему брату, помогал ему в конце правления Клавдия: он даже стал наместником в Ахайе (Греция) — и умным наместником. Философ сохранит к нему нежность и восхищение, которое отразит в его «портрете», что набросал в «Естественных вопросах». Галлион там изображен умным, умеренным, любезным, очаровательным, [264] врагом лести и с головой ушедшим в изучение природы. Осторожный, он умеет сражаться со злом, если этого требуют его моральные принципы. Словом, заключает Сенека, ни один смертный еще не испытывал к кому бы то ни было такой привязанности.

Другие родственники и сторонники стоика также являются членами группы, о некоторых мы уже рассказывали: Лукан, Помпей Паулин, зять Сенеки, родом из Галлии; Педаний Секунда, соотечественник из Барчино (ныне Барселона), консул в 53 году и префект города Рима с 56 года вплоть до страшной смерти в 61 году; Цезоний Максим, которому философ часто писал во время своей ссылки на Корсику, и Серен, уже давно связанный с Сенекой крепкой дружбой — он будет участником диалогов о постоянстве, мудрости, спокойствии души и безделье. Посещают кружок также Отон и Сенецио, друзья по выходкам Нерона и, конечно же, Дивий Авит, протеже Бурра.

Херэмон, египетский жрец и известный философ-стоик, старый учитель Сенеки, тоже сыграл большую роль в идеологическом формировании кружка и в его повседневном практическом ведении. Наконец, знаменитый Корбулон, обязанный своим положением вмешательству Сенеки, возможно, посещал кружок при Клавдии. Но самый главный из них тот, о котором думает учитель, когда пишет свои трактаты, тот, с которым он будет дружить — это, конечно, Луцилий. [265]

Выбрав стоицизм после отхода от эпикурейства, благодаря настойчивости Сенеки, Луцилий остался поэтом, его перу принадлежит «Этна», поэма об известном сицилийском вулкане. В ней Луцилий критикует мифологическую поэзию, любимую сторонниками классицизма. Поклонник Вергилия и Овидия, этот поэт тем не менее был настолько современным, что Сенека даже пытался сдерживать новоазиатское влияние в его стиле.

Рожденный в Помпеи, Луцилий стал всадником, и был обязан своей общественной карьерой только своему собственному труду. Эту карьеру он продолжит после падения Аннеев и ссылки своего друга и, удовлетворенный деятельностью прокуратора Сицилии, он не последует советам о гражданской отставке, полученным от Сенеки. Этот длинный список — свидетельство значимости кружка. Среди других имен: Эбутий Либерал, автор трактата о благодеяниях, «человек замечательный», по словам Сенеки; Колумель, писатель и страстный знаток земледелия, его соотечественник; сенатор Новий Приск, кому философ очень помог в начале карьеры и кого сошлют в 65 году за то, что много говорил о своих привязанностях. Упомянем о сенаторе Марке Вописке, еще одном «испанце», добившемся консулата в 60 году; Прокуле, соотечественнике и друге Сенеки, известном юристе, который, вероятно, влиял на политику Нерона в вопросах завещаний и договоров. Кружок стоиков собирал множество блестящих ораторов, [266] образовавших школу нового литературного движения: еще один Галлион, Юлий Африкан, Юлий Секунда и даже Апер, с которым в «Диалоге ораторов» Тацит размышляет о новом стиле. Апер хотел, чтобы стилистические фигуры были бы как золото и драгоценные камни, которые служат украшениями. Используя изящный и блестящий язык, он краткость предпочитал фразам медленным и цветистым.

Будущий историограф Фабий Рустик тоже посещал кружок Сенеки. Он замыслил создать хронику Аннеев. Историку был присущ язык нервный, резкий и вызывающий, по которому узнают новую школу. Сенека никогда не научился стойкой оппозиции Нерону. В своих последних трагедиях, касающихся древней темы различия между владыкой и тираном, нет-нет и проскользнет критика его бывшего ученика и молодого друга. Но это уже никого не трогает. Сенека, уставший, чувствовавший себя обманутым и сильно постаревшим, побежден. Его большой проект политического соглашения о примирении между цезарями и сенатом провалился. Но ему и во сне не снилось, что позднее, при Антонии, о некоторых из его идей вспомнят и применят на практике.

Жестокость и мания величия, экстравагантность и преступления Нерона сделали его нежелательным. Он удаляется и бездействует, но движение оппозиции и заговорщики продолжают держать его в курсе. После 61-62 годов деятельность [267] кружка ослабевает. Однако Сенека продолжает еще свои отношения с некоторыми близкими, с Луцилием, например. Офицер Нерона, пришедший допросить Сенеку во время заговора Пизона, находит его ужинающего вместе с женой и двумя близкими друзьями. Друзья Сенеки останутся на его стороне, даже когда старый философ получит от Нерона приказ, обязывающий его покончить жизнь самоубийством. В группе произошло разделение, некоторые последовали приказу учителя и решили отойти. Но другие продолжали свою общественную деятельность, как Луцилий, и даже боролись в активной оппозиции и заговорах, как Лукан, родной племянник философа. Итак, Сенеки не стало. Не стало и кружка.

Лукан

Лукан всегда одобрял политику, философию и позицию своего дяди. В его высказываниях чувствуются решительность и нервозность, приводящие порой к преувеличениям, а страстный темперамент отделяет от знаменитого родственника. Первые поэмы Лукана относятся к юности, в это время он писал много. Это были упражнения в стиле, иногда даже немного классические. Скоро он погрузится в сочинение своего шедевра «Фарсалия». Эта эпическая поэма описывает историю гражданской войны I века [268] до н. э., точнее, конфликт Юлия Цезаря и Помпея. Молодые люди, посещавшие кружок Сенеки и позднее примкнувшие к оппозиции, будут описаны в этой эпопее.

В 60 году Лукан начинает работу — незадолго до переворота 61 года, когда кружок Сенеки пытался опробовать денежную реформу Нерона. Поэт довольно долго остается другом принцепса и старается предупредить его об опасности, которую несет в себе быстрое развитие неронизма. Он поддерживает действия Нерона, но хочет придержать его плебейские наклонности, растущее влияние игр и разврата. В поэме можно прочесть о бунте против теологии победы и глубокого пессимизма. Лукан поддерживает идеи своего дяди относительно стоицизма, но придает им своеобразную окраску. Его почитание Катона — ему посвящены стихи — принимает форму настоящего антропоцентризма. Он восхваляет способность человека довлеть на Историей и не считаться с судьбой: «Желание победителя угодно Богам», — пишет он. Для Лукана важно сопротивление судьбе, он воздает хвалу человеку, действующему по велению разума и своих представлений о достоинстве, морали и свободе.

Лукан вступает в спор по поводу точки зрения традиционного эпоса в духе Вергилия и образа победителя в римской истории. Он разбивает Вергилия от стиха к стиху, от одного действующего лица к другому. Так, в VI книге «Фарсалии» деградирующего и опозоренного [269] Энея он выводит на сцену в ситуации Секста Помпея. Иначе говоря, вергилиевскому оптимизму он противопоставляет мрачный прогноз судьбы Рима. Лукан никогда не станет республиканцем. Он всегда будет убежден в необходимости монархии, он верит в ее историческую необходимость. Его поэма начинается искренним восхвалением императора. Лукан соглашается с идеей монаршей добродетели, которую он рассматривает как назначенную судьбу. Однако он считает, что абсолютизм Нерона должен быть ограничен: в первую очередь, сознанием самого императора, а во вторую — созданием необходимых институтов на основе уважения к законности, т. е. сената, и компромиссов, которые никогда не предлагал Сенека. Не веря в эллинизацию римских нравов, он советует Нерону устроить так, чтобы после смерти стать Богом, потому что с неба лучше всего созерцать Рим. Другими словами, Лукан требует от своего императора не смещать центра нравственности и политики в мире и не отходить от предначертанности Вечного города.

В 63 году между принцепсом и поэтом произошел разрыв. Нерон, ревнуя к таланту Лукана, внезапно покидает одно из литературных заседаний по обсуждению поэмы. С этого момента любая литературная деятельность будет запрещена для племянника Сенеки. То, что Нерон видел в Лукане соперника, бесспорно. Так случилось и с другими деятелями. Но почему [270] же ревность не проявилась раньше, в 60 году, например? На то есть причины: во-первых, печаль, выраженная в трех первых книгах, — уже давно опубликованных и известных, благодаря читателям, значительно отличающая их от восторженного начала поэмы; затем вступление с просьбой императору не эллинизировать римские нравы и умерить свой абсолютизм, а также форма произведения, прямо противоположная классической, не потрафившая вкусу принцепса, это ясно из следующей главы; наконец, отставка Сенеки.

Из-за такой обструкции Лукан пересматривает свои взгляды. Продолжение «Фарсалии» — книги IV-Х хранят доказательство тому. Не меняя основного смысла книги, он изменил только ее политическую часть. Его враждебность к Цезарю усиливается: он все больше превозносит Катона и унижает того, кого воспевал в начале поэмы, — Помпея: последний больше не жертва судьбы, но самый мужественный из граждан, хозяин мира, последний оплот свободы. Лукан выбирает мишенью восточные монархии, и в первую очередь эллинскую монархию и ее вдохновителя Александра, что дает ему повод обрушиться на тиранию властей, опирающуюся на силу армии, и прославлять свободу. Наконец, он набрасывается на греческие нравы и эллинскую снисходительность: это почти развязывание открытой войны реформам Нерона. [271]

Пока Лукан писал свои стихи, готовится свержение принцепса и замена его императором, который должен будет примирить старые и новые нравы, в любом случае, вдохнуть жизнь в то, что называют моделью Августа. Труд Лукана — это в целом идеологический фасад задуманного. [272]

Перед убийствами, выходками принцепса, денежной реформой, ведением дел, которые сталкивают все больше и больше политические классы, оппозиция набирает силы. Развязывается тайная, а иногда и открытая война, цель которой очень скоро обнаружится: нужно устранить причину причин — Нерона. На невидимом поле боя каждый ведет свои войска, как может. Группа Силана пытается обеспечить себе привилегированное положение при дворе и отомстить за убитых, но напрасно. После 61 года они вступают в откровенную оппозицию, ожидая подходящего случая для свержения трона. Группа Силана просуществует до 65-66 годов.

Группа Музония Руфа и Рубелия Плавта никогда не считалась с положениями, разработанными [273] Сенекой. Из высоких побуждений они примыкают к оппозиции. Зато кружок Тразеи скатывается к сотрудничеству, но с 58 года начинает колебаться и к 62-63 годам переходит в сильную идеологическую оппозицию, служа примером для противников режима, рассеянных в пассивном сопротивлении. Группа Аннея, поддержав власть и испытав ее влияние после изгнания Сенеки, удаления его от двора, разделяется — некоторые члены присоединяются к активной оппозиции. Наконец, группа Кальпурния Пизона поддерживавшая императора и его реформы, решает больше не подчиняться. Из их рядов в дальнейшем выйдет самая большая оппозиция, когда-либо замышлявшая заговор против Нерона.

Заговор Пизона

Известно, что с 55 года политическая атмосфера Рима не была благоприятной. Коалиции, заговоры, махинации, интриги — не хватает слов, чтобы все перечислить; распространяются слухи, и то, что является лишь ожесточенным соперничеством, плохо скрываемым желанием, приписывается скверной шутке и чистому вымыслу. Неоднократно будут искать людей, которых нужно наказать, например Бурра или Рубелия Плавта. Потом температура понизится, обвинения окажутся несостоятельными. В большинстве случаев так [274] и было. Но иногда подозрения оправдываются. Естественно, что здесь или там вспыхивают заговоры, многие так и не выходят из эмбрионального состояния.

Не здесь ли точка отсчета события самого большого масштаба? Может быть, но нельзя утверждать окончательно. С заговором Пизона дело принимает совершенно другой оборот. Если предшественники Эпикура придерживались невмешательства в дела государства, то все-таки допускали, чтобы в исключительных случаях в них активно участвовали. Кальпурнии, воспользовавшиеся уроком, в нужный момент начнут собирать вокруг себя недовольных и противников Нерона.

Все происходит в течение 62 года. О некоторых обстоятельствах нам сообщает Тацит. В этом году осведомитель Романус доказывает существование тайных отношений между Пизоном и Сенекой. Обвиненному в заговоре философу, еще принятому ко двору, удается убедить Нерона в том, что это клевета. Но у Пизона возникают опасения, и он решает, что нужно действовать быстрее. Note 2.

Note 2.  Свидетельства Тацита очень ценны. Это основной источник, которым мы располагаем в этом деле. Об этом также упоминают Светоний, Дион Кассий и Плутарх, правда, вскользь.

Так родился этот странный и неподготовленный заговор, который на деле не сработает. [275]

Причины этого неясны. Нерешительность сенаторской аристократии и эквесторов в отношении денежной и других реформ велика. Одни принимают ее частично, другие отвергают полностью. Враждебность увеличивается, особенно после пожара в Риме: Нерон восстанавливает город заново, по своему замыслу, и строит Золотой дом. Многие совершенно не оценивают рвения «нового Аполлона», который, кажется, пренебрегает размерами национального бедствия. Принцепса упрекают в авантюризме как в самой империи, так и вне ее. Многие аристократы начинают бояться за свою жизнь. Наконец некоторые из чувства дружбы или других соображений готовы поддержать Пизона. Как бы то ни было, но политическая воля перед страхом репрессий или личных соображений и личных симпатий толкает людей примкнуть к заговору.

Вот что говорит Тацит, воскрешая в памяти заговор 65 года: «Возьмем, к примеру, правление консулата Силия Нервы и Аттика Вестина: это было время, когда возникали и развивались заговоры, они охватывали сенаторов, всадников, даже женщин — либо из ненависти к Нерону, либо из симпатии к Пизону».

Заговорщиков, впрочем, поддерживает в их рискованном предприятии воспоминание о заговоре 41 года, который положил конец правлению Гая Калигулы. Можно свергнуть императора силами сенаторской аристократии, но при условии, что они будут опираться на преторианцев. [276] Было достаточно получить хотя бы поддержку их главных руководителей, и избежать того, что они бы вдруг поставили нового Клавдия. Нерон, в свою очередь, постоянно преследуемый мыслью об успехе заговора 41 года и боясь его повторения в 62 году, усиливает охрану и предпринимает меры предосторожности. Поддержки преторианцев оказывается недостаточно. Нужно было заручиться также поддержкой провинциальных армий, но к этому выводу придут позднее.

Цель заговорщиков — устранить Нерона и возвести на трон Пизона: человека приятного, популярного, поборника свободы, находящего общий язык с сенаторами и придерживающегося в политике золотой середины, даже и весьма не ярко выраженной. Пизон, добавляет Тацит, «склонен к легкомыслию, щедр, иногда расточителен: и это было главным основанием в глазах тех, кто находит очарование в пороке и не хочет ни ограничений, ни исключительной суровости высших властей. Иначе говоря, многие аристократы и римляне в общем почувствовали вкус к новым нравам, одобренным Нероном, и, казалось, не желали от этого отказываться. Заметно, что некоторые военные среди заговорщиков не слушают друг друга, не могут договориться. Кое-кто считает, что соглашение, объединяющее этих людей, достаточно двусмысленно. К этой слабой стороне присоединяется другая: заговор действительно не имеет широкой социальной базы. Так, когда он будет раскрыт, Пизон откажется перейти [277] в лагерь преторианцев, не пойдет он и на трибуны Форума, чтобы обратиться за помощью и призвать массы примкнуть к нему. Ему кажется, что такая инициатива заранее обречена на провал. Кто же заговорщики? Большинство из них сенаторы, всадники, военные. Допросили пятьдесят одного подозреваемого: пятнадцать сенаторов, не меньше семи всадников, хотя на самом деле их было гораздо больше, одиннадцать офицеров преторианцев и четырех женщин. На стороне Пизона особенно активны два сенатора: Флавий Сцевий и Афраний Квинтиан. Они были привлечены консулом Плавтием Латераном, наученным опытом поражения Рубелия Плавта и Лукана, который увлек за собой часть членов кружка Сенеки. Два верных сторонника Агриппины — Рубелий Атей и Осторий Скапула, как оказалось, тоже примкнули к группе. Что же касается семерых всадников, то нам известны их имена благодаря Тациту: Церварий Прокул, Вулкаций Арарик, Юлий Авгурин, Минай Грат, Марк Фест, а также Антоний Натал, близкий друг Пизона и Клавдия, Сенецио, любимец принцепса — один из «грабителей» императорского дворца, а также члены кружка Сенеки. Присутствие последнего среди заговорщиков характеризует атмосферу, царившую в это время в нероновском кружке, где, между прочим, все чувствовали себя в опасности. Заговор, переросший в широкую, тайную оппозицию, имел много сочувствовавших. Некоторые из них были довольно [278] значительными личностями: Анней Поллио, член кружка Тразеи и сын старого заговорщика против Гая Калигулы и Клавдия; Антония, дочь предшественника Нерона, сенатор консул Галлион, старший брат Сенеки и, может быть, всадник Мела, другой брат философа.

Примкнул ли к заговору Сенека? Источники очень противоречивы на этот счет. Плиний Старший считает, что он был одним из самых активных членов. Дион Кассий уверен, что он возглавлял заговор вместе с Фением Руфом. Субрий Флав считал, что в самом сердце заговора существовала фракционная группа, мечтавшая объявить цезарем друга Бурра — иначе говоря, Сенеку. Все это позволяет сделать вывод, что философ был в курсе заговора. Тацит приводит эту гипотезу, «этот шум», как говорит он. Действительно, нужно ли усматривать здесь вынужденную аналогию с Гальбой или даже с Нервой, достигшими принципата, когда они уже состарились. Неоднократно Тацит утверждает, что Сенека не был замешан в заговоре.

Светоний вообще не называет имени стоика среди заговорщиков. Надо думать, Сенека оставался весьма критически настроенным в отношении к Нерону в некоторых своих трагедиях. Но, повторим, что философ слишком ленив, чтобы вмешаться в такую авантюру. Конечно, Пизон пытался войти с ним в контакт, и скорее всего он его оттолкнул. Тацит это подчеркивает неоднократно. Сенека никогда и не думал доверять [279] кружку Пизона. Позднее кое-кто из близких присоединился к заговору, и стоик узнал о его существовании и целях, но это не значит, что он его поддерживал.

В свое время Цицерон отказался участвовать в заговоре против Юлия Цезаря. Сенека тоже держится в стороне от заговора Пизона. Таково наше мнение.

Начало 65 года, время торопит. Замечают, что привычки и многие поступки Нерона после пожара в Риме вызывают открытую неприязнь, которую заговорщики хотели привлечь себе на пользу. Больше того, Пизон не доверяет группам Силана и Вестина. Чуждые идеям заговорщиков, эти малозначащие группы презирали Пизона и его эпикурейство. Пизон опасается, что как только власть будет свергнута, они обратят это в свою пользу и захватят трон, чтобы заменить на нем Нерона молодым Луцием Юнием Силаном Торкватом. Может быть, даже у главы заговора было намерение в отношении Субрия Флава и он хочет решительно уничтожить расслоение, разногласие между гражданскими и военными, эпикурейцами и стоиками — давними членами группы Аннеев, например. Наконец арестовали вольноотпущенника Епихара, который напрасно пытался вовлечь флот Кампании в заговор, так как ему не хватило более мощной военной поддержки вне столицы. Таковы причины, толкавшие конспираторов на решительные действия, они решают убить Нерона 19 апреля [280] 65 года. Но 17 апреля, может быть, 18-го заговор был раскрыт. Доносчиком был Милих, вольноотпущенник Сцевина, у которого были серьезные подозрения и кое-какие доказательства. Эпафродит, вольноотпущенник, глава канцелярии по сыску, выслушал его. Это время, начало мая — Лукан умирает 1 мая 65 года — станет началом репрессий: по цепочке заговор разбит, один заговорщик выдает другого, который в свою очередь обнародует другие имена. И так до конца. Аресты, допросы, репрессии, террор, рассказывает Тацит, царят на улицах Рима: «Говорят, что весь город был под подозрением. Видно, как на площадях, в домах, по окрестностям носятся легионеры, всадники вместе с германцами, которым принцепс доверил свою безопасность, потому что они были иностранцы. Без конца проводят группы арестантов и собирают их у ворот в сады Сервилия. Когда же они были в зале суда, единственный факт улыбки в сторону заговорщиков, случайный разговор, взаимная встреча, совместное присутствие на пиру или в театре — все ставилось в вину. Репрессии приняли страшный оборот. Главные заговорщики были казнены: Пизон, Латеран, Лукан, Сенецио, Квинтиан, Сцевин, вольноотпущенник Епихарис, Руф и его офицеры. В общем, около двадцати казненных, из которых трое покончили жизнь самоубийством. Огромное число заговорщиков было выслано, и военные лишились звания. Репрессии были применены к одиннадцати офицерам, [281] и только четверо из них были помилованы». Вполне возможно, что император наказал и некоторых родственников заговорщиков.

Стал известен ответ, который дал Субрий Флавий на вопрос Нерона, почему тот нарушил свою клятву: «Я тебя ненавижу, — отвечал он.  — Среди солдат не найдешь ни одного, кто бы был тебе более верным, чем я, так как ты заслуживаешь, чтобы тебя любили. Я начал тебя ненавидеть после того, как ты убил свою мать и свою жену, свинья, гистрион и поджигатель!» Допросы и казни уступают место странной смеси низости, подлости и героизма. Заговорщики были не правы в том, что ограничили свои действия одним городом и опирались на небольшой круг военных, затронув лишь часть преторианцев. Они дорого заплатили за свою непредусмотрительность.

Известно, что Нерон воспользуется раскрытием этого заговора, чтобы удалить Вестина и Сенеку. Note 3.

Note 3.   Напомним по этому поводу, что о смерти Сенеки и Тразеи рассказывается как о смерти Сократа. Думали ли об этом Сенека и Тразея, когда пили свой вех (ядовитое растение, он же цикута)? Вопрос риторический, но тем не менее Тацит подчеркивает «сократизацию» двух знаменитых покойников.

В этом большом деле император вышел победителем. Он раздает награды и подарки преторианцам и представит особенные отличия вышеназванным Петронию Турпилиану, Тигеллину, Нимфидию Сабину и Кассию Нерве. Какую [282] роль сыграл последний в раскрытии заговора? Этого мы никогда не узнаем. Хитрый и осторожный Нерон одерживает победу. Он задушил заговор и свел на нет две очень значительные группы — Пизона и Аннея. Теперь, чтобы он мог приступить к уничтожению группы Тразеи, ему не нужно было разжигать в себе особую ненависть. Он отдал приказ отчеканить монеты в честь Юпитера-Хранителя, защитника, обеспечивающего безопасность. Назначенный консулом Аникей Сериал предложил воздвигнуть в Риме храм Нерону. Император отклонил это предложение. Он прекрасно знал, что, несмотря ни на что, он не смог быть объявлен подобным Богу. Однако заговор имел и другие последствия. В конце 65 — начале 66 года общественное мнение начинает успокаиваться, террор утихает. Нерона страшат новые сообщества, реальные или вымышленные заговорщики. Смерть Поппеи вызвала новую волну репрессий. На этот раз мишенью становится группа Силана. Кассию Лонгину запрещено присутствовать на похоронах императрицы, и некоторое время спустя его высылают, вместе с племянником. Нерон воспользовался случаем, чтобы «отблагодарить» оставшихся из группы Аннеев: Галлион, который переживал худшее время со смертью Сенеки, своего брата, был уничтожен к концу этого года. Его приговорили к самоубийству, так будет приговорен и его брат Мела в следующем году. Отец Лукана, очень богатый человек, имел вес в экономической и социальной [283] жизни Рима. Он никогда не добивался сенаторских почестей, но ему было присуждено звание эквестора. Он проявлял, как говорит Тацит, «амбиции наоборот» простого всадника и хотел стать благодаря своим талантам равным консулам. Участвовал ли Мела в заговоре Пизона? Достаточно было связи с Эпихаром, чтобы заподозрить его и обвинить.

Другой пизонец, уцелевший после чистки в апреле и мае, но его тоже обвинят и убьют в 68 году — это Сальвидиен Орфит. Он обвинен в том, что его друзья — итальянцы и провинциалы — владели лавками в домах, расположенных около Форума. Возможно, это было местом сбора заговорщиков.

В 66 году репрессии вновь охватили страну. Визит Тиридата используется для того, чтобы убрать двоих: Мела, мы только что об этом упоминали, и Петрония — одного из самых ярких представителей кружка Кальпурния. Петроний был на слуху у принцепса, особенно из-за дебатов о «роскоши», и Тигеллин считал его главным соперником. Ему поставят в вину дружбу с Сцевином. Очевидно, Петроний знал о связях и планах заговорщиков. Исчезнут также Аникий Цериал, Руфрий Криспин, первый муж Поппеи, уже высланный в апреле-мае 65 года. Он, вероятно, в конце 64 года присоединился к кружку Кальпурния и заговору.

Некоторое время спустя, во время визита Тиридата, была уничтожена группа Тразеи. Процесс [284] вновь получил развитие в 65 году, когда к самоубийству приговорили Луции Антистия Вета, тестя Рубелия Плавта, ставшего на сторону Тразеи. Луций Антистий Вет сменил Сорана на посту проконсула Азии, после того как в 55-56 годах был легатом Верхней Германии. Вскоре уничтожили всю его семью. Процесс Вета, без сомнения, нужно связать с процессом Бареи Сорана в 66 году. Их отношения — Антистия Вета, Бареи Сорана и Корбулона повлекли трагедию. Одновременно с ними были уничтожены его теща и дочь, вдова Рубелия Плавта. Всадник Публий Галл, посредник между Ветом и Руфом, тоже был жестоко наказан. Но Нерон не мог уже на этом остановиться, он хотел полного уничтожения группы Тразеи, которую рассматривал как последний очаг серьезной оппозиции. Сорану вменили в вину, что он сдерживал распространение императорской политики во время своего проконсульства, и, в частности, то, что запустил руки в сокровищницу искусств. Его обвинили также в том, что он возбудил волнение в провинции в пользу своего друга Рубелия Плавта. Свидетельство тому — Плавт и Тразея получили достаточно многочисленную и значительную поддержку. Наконец, его заподозрили в раскрытии оккультных тайн, якобы с его помощью могли узнать будущее Нерона. Была предана суду его дочь Сервилла, жена Аннея Поллио, сосланного в 65 году. Их процесс проходил во время разгрома Тразеи. Коссуциан [285] Капитон и Эприй Марцелл приложили все усилия, чтобы очернить его перед сенатом. Все общество охвачено ужасом террора. Солдат приводят на заседание сената, чтобы они с оружием в руках присутствовали на дебатах. Соран и Тразея были приговорены к самоубийству, в то время как Паконий, Гельвидий и Агриппа были высланы, так же как Кассий Асклепиадот, получивший поддержку от оппозиционеров стоиков в азиатских провинциях и угрожавший разжечь волнение даже в невооруженных районах.

Заговор Винициана

У принцепса были все основания для беспокойства. В середине 66 года сенаторская аристократия и многие всадники были поражены страхом. Но страх этот имел свою обратную строну: чем больше боятся Нерона, тем больше желают его исчезновения. Оппозиция извлекла уроки из поражения Пизона: заговор задавлен в столице. Незадолго до отъезда принцепса в Грецию возникает новый заговор. Не такой мощный, но тем не менее он получил поддержку императорской армии. Это заговор Винициана. Единственное античное свидетельство, которым мы располагаем, заключается в короткой фразе Светония о раскрытии при Нероне «двух заговоров, из которых первым и самым значительным был заговор Пизона, организованный [286] и раскрытый в Риме, вторым — заговор Винициана в Беневенте».

По всей видимости, целью конспираторов было поставить во главе Империи генерала Гнея Домиция Корбулона, одного из самых весомых аристократов. После двенадцати лет военной службы в провинции на Западе, он приобрел большую популярность и сформировал собственную группу. У Корбулона были тысячи причин бояться за свою жизнь.

Его связи с Аннеями, Тразеей и Музонием были всем известны, он был любимчиком Сенеки; в 62 году Антистий Вет нашел возможность привлечь на свою сторону Рубелия Плавта; его супруга Лонгина была дочерью сосланного Кассия Лонгина. Сальвидиен Орфит, заговорщик из группы Пизона, возможно, был его племянником, сыном одного из братьев, наконец, Анней Поллио, женившийся на Сервилле, дочери Сорана, и оказавшийся в ссылке, был братом его зятя. Корбулон — очень энергичный и дисциплинированный, высокого роста, представительный, с красивым голосом, рожденный около 4 или 1 года до н. э., сделал блестящую карьеру. Консул-суффект в 39 году при Калигуле, при Нероне его судили и сослали в Нижнюю Германию, затем на Восток. Никогда не одержавший больших побед силой оружия, он добился множества их на дипломатическом фронте, благодаря присущим ему терпению и осторожности. Со времен Августа ни один римский полководец [287] не располагал таким числом войск на такой обширной территории. Выходец из самых знатных семей Домициев Корбулов, он был, скорее всего, родом из Центральной Италии. Среди своих родных и сводных братьев — его мать выходила замуж шесть раз — он насчитывает П. Суилия Руфа, а также Милонию Цезонию, супругу Калигулы в 40 году. Благодаря брачным узам он породнился с ветвью Юлиев-Клавдиев. В глазах Тацита, он образец военного командира, служивший у Юния Агрикколы, а позднее в штабе Траяна. Историк ставит его в ряд «хороших» действующих лиц своего повествования и считает, что тот «способен царствовать». За Корбулоном стояла армия Востока. Но для заговорщиков этого было недостаточно. Они попытались вовлечь в свое дело легатов — наместников Германии и их армию на Рейне. Братья Скрибонии — Руф и Прокула — возглавляли военные силы от Верхней до Нижней Германии. Очень привязанные друг к другу, Скрибонии были известны в 58 году относительной умеренностью и тактом, с которым они установили порядок. На самом деле не известно, насколько серьезно они были вовлечены в заговор. Очевидно лишь то, что, зная о готовящемся заговоре, они не двинулись с места, даже когда Винициан был приговорен к смерти. Причина? Скорее всего, неподготовленность и отсутствие плана действий, предусматривающего выведение войск из провинций. Эта [288] тактическая несостоятельность — большой пробел в намерениях Корбулона. По другим соображениям, военный руководитель предпочел ждать, пока заговорщики действовали в Риме. Вероятно, он вовсе не собирался направлять свои войска против императора, ожидая, когда Нерон будет убит.

Итак, лагерь его брата Винициана, действовавший в Риме, разбит. Корбулон — император и станет его фактическим последователем, у военного нет сына. Может быть, породненная по крови с Юлиями-Клавдиями семья Винициана обязана этим Марку Виницию, мужу прекрасной Юлии Ливиллы, дочери Германика и сестры Гая Калигулы? Его отец Луций Анней Винициан был заговорщиком при Калигуле, и особенно при Клавдии: в 42 году он подтолкнул к восстанию легата Долмации Аррунтия Камиллу. Анней Винициан служил в качестве военного трибуна и временного легата, но сенатором еще не был. Нерон, чтобы убедить Корбулона, пообещал Винициану «дополнение», перевод в разряд сенаторов и даже назначил его консулом, хотя тот никогда его об этом не просил. По возвращении Корбулону поручили сопровождать Тиридата во время его пребывания в Риме. Нерон, как бы ни хотел сохранить верность Корбулону, все-таки не доверял ему. Он не позволил Винициану отправиться на Восток, оставив его при себе как заложника. Наконец, чтобы тесть не рассердился, он приказал, чтобы Винициан [289] сопровождал его во время поездки в Грецию. Вот тут-то Винициан почувствовал страх. Он должен был до отъезда в Рим составить в общих чертах со своим тестем проект заговора против Нерона. В столице его охватывает тревога. Его беспокоят «доверие принцепса» и тень подозрений со стороны ищеек Тигеллина и Нимфидия Сабина. Очень скоро он почувствует необходимость действовать. Кто его сообщники? Конечно, члены двора и среди них кое-кто из сопровождающих императора в Грецию. Намек Светония на Беневент вполне прозрачный, именно здесь, в этом итальянском городе, по дороге в Грецию, конспираторы рассчитывают уничтожить Нерона. Они торопятся и хотят нанести удар до того, как Нерон достигнет Эллады, где он так популярен, но не успевают завершить план: поддержка провинциальных армий на сто процентов подтверждена не была. Больше того, они опасались предательства. И справедливо, так как их проект провалился.

Они были быстро разоблачены, арестованы и убиты: может быть, в Риме, а может, уже в Италии, в самом начале путешествия, где-то в промежутке между последними днями августа и первыми — сентября.

Пусть этот заговор был менее значительным, чем заговор Пизона, по степени подготовленности. Светоний прав, подчеркивая это. Он прошел через не менее волнующие этапы, активное участие членов нероновского кружка, с одной [290] стороны, большой провинциальной армии — с другой. Нерон, поглощенный подготовкой к своему путешествию, кажется, не оценил все значение этого заговора, в частности насколько серьезно пособничество крупных военных начальников. Однако принцепс примет серьезные меры. Прибыв в Грецию, он приглашает, в помпезных выражениях, Корбулона присоединиться к нему. Уже собравшись ехать, Корбулон получает приказ покончить с собой. И полководец покончит с собой, воскликнув: «Я это заслужил!» или «Я этого достоин!» Достоин чего? Умереть за то, что был разоблачен в заговоре? Или за нарушение воинской клятвы? Или за слишком большую доверчивость к похвалам императора и за то, что его отдалили от войск, которые должны были восстать? Этого никто никогда не узнает, но вторая гипотеза кажется нам достоверной.

Вызванные в Грецию братья Скрибонии тоже были приговорены к самоубийству. Сообщники Винициана из среды известной сенаторской аристократии и сочувствующие ему были уничтожены. В Риме убили или принудили к самоубийству Марка Лициния Красса Фруджи, консула в 64 году, и Квинта Сульпиция Камерина, бывшего проконсула Африки, а также его сына — всех по приказу вольноотпущенника Гелия.

Наконец, это дело способствовало усилению ненависти Нерона к сенаторам и желанию отстранить [291]  их от управления некоторыми провинциями. Что касается Корбулона, то его память обессмертят большое число античных писателей и его вторая дочь Домиция Лонгина, которая в 70 году станет женой Домициана, будущего императора.

Императорские титулы и конец правления

Принцепс, монарх, император — титулы государя в Римской империи говорят о многом, главное, они показывают границы возможностей. Вместе взятые, они образуют императорский образ. Но слова не всегда передают все значения. Между названием власти и ее исполнением лежит множество расхождений, отклонений и напряженности, которыми определяются отношения государя и его подданных. Основная определяющая в этой совокупности — усиление абсолютизма. Императорская власть давно искала возможность изменить отношения принципата и монархии, считая, что они не соответствуют друг другу, но опасалась затронуть чувства римлян к институту, восстанавливающему Республику и концентрирующему власть в руках одного человека, принцепса, «первого сенатора». Некоторые современные историки допускают ошибки, говоря о «диархии» Августа и монократии. Тацит точно знал, с какого времени римляне начали [292] жить при монархии: после битвы при Акциуме — 31 год до н. э. Так пишет он по этому поводу: «В интересах мира нужно доверить власть одному человеку».

В самом Риме Октавий Август располагал уже всеми прерогативами трибуна плебса: неприкосновенный, он мог по своему усмотрению арестовывать римлян, а также отменять решения, вынесенные сенатом, или защищать их. Уверенный, что он этого и хотел в своей гражданской власти в пределах Вечного города, он мечтал о власти военной в пределах всей Империи. Действительно, второй рычаг власти принцепса — это империя, командование армией, прямое администрирование некоторых провинций и фактический контроль за ними, а также за провинциями, некогда управляемыми сенатом. Эта власть сейчас называется императорской, римский народ доверяет ее принцепсу в определенных законных рамках. Сенат также необходим. Но его реальная сила основывалась на желании армии быть под командованием императора. Светоний предпочитает ссылаться на «день империи», т. е. овации императору со стороны армии, более бурные, чем в «день принципата», определенный сенатом.

Позднее Адриан Фаворин, которого друзья упрекнут в том, что он более эрудирован, чем император, ответит, шутя: «Я должен поверить в то, что умнее меня лишь тот, у кого есть тридцать легатов». Наконец, к этим двум властям [293] присоединится третья: моральное превосходство императора, который относится к своим подчиненным как хозяин и отец всей империи. Понемногу принципат становится, как подчеркивает Тацит, «властью». Эти изменения, этот вид власти, императорский «вид» появляется при Нероне. Некоторые звания остаются — Цезарь, Август, например. Но Нерон объявляет себя еще и сыном Клавдия и упоминает Друза Германика, отца последнего. И если он забывает, что, по матери, он потомок Германика, то всегда ценит свою отцовскую линию, свою принадлежность по усыновлению к Юлиям-Клавдиям. Его консулаты — важный момент в правлении, означают следующее: в 55 году восхождение на престол, 57-58 — попытка провести перед сенатом свой проект налоговой реформы, 60 год — необходимые разработки для укрепления неронизма, и, наконец, 68 год — консулат перелома. К тому же наречен «Отцом Отечества» — и это в 56 году, в год «милосердия». Тут не просто совпадение, с точки зрения Сенеки, император — это мастер, философ, более того, глава над всем и вся. Остается «император», который используется в качестве cognomen — предваряющего титул, как Цезарь, Август. Тиберий этого не принял, его последователи тоже, в том числе Клавдий, все они предпочитают традиционное Цезарь. Нерон в начале правления поступает так же. Однако в 60-61 годы в некоторых документах перед его [294] именами появляется титул autocrator — греческое написание слова «император». Слово частично заимствовано из греческого; причем в узком смысловом значении, да и название автократор меньше всего выступает как предваряющее имя, скорее, оно воспринимается своего рода прозвищем, свидетельствующем об авторитете Нерона. В 66 году по случаю приезда Тиридата все меняется: толпа приветствует Нерона, называя его император. Оба титула — император и автократор — будут теперь сопровождать имя императора как предваряющие, о чем засвидетельствовано документально в Риме и других местах.

Монета, как всегда, отражает эти изменения в греческих провинциях и столице. Некоторые связывают это событие с принятием закона о всеобщем мире, который Нерон объявляет на время поездки Тиридата. Мир не продлился долго, так как очень скоро в Иудее вспыхнет восстание и уже в сентябре 66 года положение римлян в Иерусалиме заметно пошатнется. Никто после Августа не назывался императором. Что же имел в виду Нерон? Прежде всего притязание на наследие Августа и всю Италию в основном; вопреки своей любви к эллинизму, Нерон не отрицает римских военных традиций. Правда, это, скорее, по части аксиологии, связано не с военными победами, а, видимо, с триумфом на мирном фронте — личность Тиридата и чисто восточные проявления себя как императора. [295] Это работает на укрепление абсолютной монархии — новое предваряющее имя впереди титулов правителя ставит Нерона выше всех других цезарей и делает его равным Божественному парфянскому царю, царю царей, великому царю. Став носителем высшего титула, Нерон может спокойно отправляться в поездку на Восток. Поборники традиций вынуждены уступить. Абсолютизм укрепляется.

Римское общество

Нерон представляет собой родоначальника нового общества, отвечающего luxus и agon. Ответ Рима на его попытки реформы нравов меняется в зависимости от различных сословий и слоев населения. Какова во времена Нерона расстановка социальных сил? С одной стороны, римские граждане, с другой — все остальные, рабы и странники. Но среди граждан — их было более пяти миллионов в одной Империи, насчитывающей всего пятьдесят миллионов жителей, — существует большое расслоение: сенаторы, народ, солдаты Рима, легионеры, наконец, военачальники. Последние, Тациту это хорошо известно, менее значительны, чем солдаты и римские преторианцы, и народ столицы — это народ, который всегда пытались соблазнить цезари. Эта градация основывается не на официальных и экономических [296] критериях, а на политических традициях. Историки добавляют к этой картине другие официальные силы столицы — это всадники первого ранга, плебс, прикрепленный к знатным домам, а также «низкий плебс» и «плохие рабы». Какой бы ни была обоснованность такого политического разделения, значительные социальные и экономические расслоения существовали в первую очередь между большими собственниками земли в Италии или провинциях, или Африке. Во времена Нерона население столицы приближается к миллиарду. Из освобожденных рабов получается этническая мозаика, где смешиваются итальянцы, греки, азиаты, египтяне, балканцы, галлы. Жизнь тех, кто не пользуется привилегиями гражданина, очень тяжела. Многочисленные эпидемии периодически уменьшали их ряды.

Полиции, состоящей из охранников и солдат городских когорт, введенной под командование префекта города, поручены следующие виды правонарушений: бродяжничество, различные мелкие кражи, вооруженные грабежи, многочисленные преступления.

Социальное равновесие очень непрочное. Если бы большие социальные смуты исчезли, остались бы различные мелкие пакости: драки — в том числе в Цирке, бунты — организованные или внезапные, кражи в магазинах и резкие высказывания стали разменной монетой и при Юлиях-Клавдиях. Недостаток снабжения, [297] нехватка продовольствия, жилищные проблемы, ветхие, разрушающиеся дома, пожары, наводнения Тибра и другие политические неурядицы, такие как поддержка дома Германика, Октавии и т. д., дополняют в целом серьезный беспорядок. В Италии случаются восстания рабов. В 64 году гладиаторы пытались бежать из императорской школы и подняли восстание: воспоминание о Спартаке было живо во всех умах, утверждает Тацит. В 58 году резкие социальные конфликты поразили Путеолы. Впрочем, это выступление гладиаторов, которое восстановило жителей Нуцерии против жителей Помпеи, почти не оставило воспоминаний. Словом, бедствие плебса все равно мешает императорам. Нерон столкнется со многими трудностями во время своего правления. Возникали волнения в связи с нехваткой продовольствия. Император Нерон будет широко известен, более чем другие цезари.

Плебс и рабы

Тацит вовсе не пылал любовью к плебсу: в лучшем случае он называл его толпа или популяция. Плебс представляет собой народ, включающий всадников и иногда сенаторов, Тацит делит плебеев на «высших» и «низших», среди них есть сторонники Нерона, которого так ненавидят аристократы. [298]

Долгое время объясняли это различными условиями, бесплатным распределением зерна, организованным государством. При Клавдии и Нероне снабжение проводилось под контролем специальных префектов. Бедные римские граждане, которые изначально имели право на это распределение, в свою очередь тоже разделяются на городских и сельских, отличающихся от не-граждан даже одеждой. Плебеи Рима состоят из мелких торговцев, свободных ремесленников и не имеющих квалификации. Их нанимают на общественные стройки, а также сбор винограда или олив в сельскую местность. Римские граждане не соглашались с таким распределением и не могли на него прожить, хотя это считалось для них значительной поддержкой.

Что касается не-граждан, они не были совершенно обездолены и также пользовались благосклонностью принцепса. Тот факт, что античные источники часто не различают этих двух категорий плебса, подводит нас к тому, что разграничение не было слишком определенным, хотя, несмотря на созданную видимость, городской плебс не мог сдержать ненависти к тем, кто был еще беднее, чем он. Также трудно было уяснить, какова политическая роль, отведенная каждой из этих категорий в Риме, насколько император должен давать отчет чувствам и реакции толпы, которая особенно беснуется в цирке и театре.

Во вспыхнувших волнениях чаще всего принимали участие не-граждане. Так, когда должны [299] были казнить рабов Педания Секунды, плебеи поднялись, но вмешались преторианцы и рассеяли возмущенную толпу. Кто же главенствует в толпе? Городской плебс или не-граждане? Конечно, последние, иногда, правда, замешаны были и небогатые граждане.

Когда толпа возмущается и приходит в движение, трудно определить, кто есть кто. Кроме городского плебса есть еще сельский. В Италии и в ее провинциях множество различных собственников: маленьких хозяев, независимых крестьян, из которых многие были ветеранами римской армии, обрабатывали поля своими семьями, некоторые рабы и платные работники арендуют земли в городах под фермы, средние хозяйства около ста гектаров; и, наконец, большие владения, принадлежавшие богатым гражданам — всадникам и сенаторам, имеющим своих рабов и наемных работников. Если небольшие хозяйства сами не исчезают, то государство заинтересовано в их концентрации. Количество рабов на маленьких фермах незначительное, труд их непроизводителен, крупные предприниматели все чаще отдают свои земли в наем колонам. В провинциях итальянцы покупают рабов, но свободный труд, ставший правилом в других местах, менее развит.

Условия жизни крестьян были очень тяжелыми, особенно для рабов, представлявших всегда основную категорию производителей как в Италии, так и в провинциях, более римских и эллинских, чем в других. Их масса неоднородна. [300] Ж. М. Энгель замечает, что «среди рабов есть различия между рабами принцепса, рабами общественными, являющимися мелкими служащими, домашними рабами, которые часто получают вольноотпущенничество, и сельскими рабами, настоящими каторжниками. Общество рабов традиционно делится на «семьи», городские и сельские. В городах и хозяйских домах жили рабы привилегированные. Часто большие специалисты, эти люди владели каким-либо мастерством. Они были парикмахерами, поварами, музыкантами. Среди них представители настоящей интеллигенции, не говоря уже о снабженцах и чиновниках. Добавим, что положение раба соответствовало положению его хозяина: если он был беден, то раб — еще беднее. Городских рабов в основном отпускали на волю после тридцатипятилетнего пребывания в рабстве, они становились гражданами или получали статус «полу-гражданина», или уходили странствовать. Многие из них скромно жили при своих магазинах, мастерских как мелкие торговцы и ремесленники. В Риме и в большей части Италии большинство ремесленников в прошлом были рабами. Некоторые вольноотпущенники добились большого положения: торговцы, специалисты по ввозу и вывозу, оружейники, банкиры, ростовщики, аукционеры, специалисты по договорам с поставщиками императорского двора, а также хранители казны принцепса. Эпоха Юлиев-Клавдиев была для людей с торговыми способностями [301] эрой процветания как в Италии, так и в других районах, в портах и торговых городах Испании, Галлии, о чем свидетельствует пример города Лиона. Заботясь о том, чтобы сохранить и расширить итальянскую и плебейскую основу своего правления — Нерон знал, что от него хотели большие массы маленьких людей, вольноотпущенников и рабов,— он был справедлив, умел нравиться, давал хлеб и устраивал игры. Хлеба и зрелищ! — любой император должен был пройти через это.

Всем командам колесниц в цирке Нерон предпочел команду «зеленых», которых поддерживал плебс. Чтобы явить им свою признательность, он дарит одежду и другие вещи. В народ почти каждый день бросали всяческие подарки, снедь любого рода, шарики, на которых было написано, сколько им причитается зерна, платья, золота, серебра, драгоценных камней, жемчужин и даже домов и рабов. Нерон предпочитал бросать деньги на трибунах туда, где собирались в основном не-граждане. В 57 году, желая обеспечить широкую народную поддержку своей налоговой реформе, он дал четыреста сестерциев каждому плебею, гражданину Рима. Снабжение столицы осуществлялось в основном таким же образом. Он очень переживал, что во время его правления снабжение неоднократно испытывало значительные трудности. Монеты, выпущенные между 64 и 66 годами, изображали принцепса на лицевой стороне, а на обратной [302] богиню земледелия Цереру и еще порт в Остии, через который осуществлялось снабжение Рима. Император старался снизить цены на зерно, выбросив на рынок запасы, собранные на складах Рима. Однако когда беспорядки не прекратились, он без колебаний бросил против толпы отряды преторианцев.

«Плебеизм» Нерона действительно был ограничен идеологией того времени. Бедный всегда презираем, что видно даже из документов, найденных в Египте, в которых читаем, что врачи того времени советовали заботиться о лечении сельскохозяйственных рабочих так же, как заботятся о лошадях и рабочих мулах.

В 57 году сенат издает закон, по которому в случае убийства рабом свободного человека казнят не только убийцу, но и всех рабов, даже уже освобожденных, живущих с ним под одной крышей. Нерон не был против этого решения. В 57 году было принято новое изменение в системе налогообложения — с продажи рабов в пользу империи налог составлял 4%. Это была простая административная мера. В 56 году Нерон не соглашается с тем, чтобы отменили вольноотпущенничество в отношении к освобожденным рабам, виновным в неблагодарности к их старым хозяевам. Одним словом, Нерон ищет возможности, чтобы «и волки были сыты и овцы целы». Но в случае бунтов политическая власть знает, какое принять решение. [303]

Знать и военные

Эпоха правления Нерона была благоприятна для знатных итальянцев и провинциалов, этого процветающего класса. Декурионы в старых муниципальных магистратах все еще играют большую роль. Многие из них закончили свою карьеру как всадники. Но в противоположность Клавдию Нерон, кажется, не навязывает римского гражданства только из расчета экономии: лишь некоторые греки приняли его во время приезда принцепса в Грецию, однако принцепс не основал ни одной римской колонии вне Италии.

Основную политическую роль играла профессиональная армия, размещенная главным образом на границах — Рейне, Дунае и Евфрате. Солдаты ежегодно давали присягу на верность императору.

При вступлении Нерона на престол, рассказывает Тацит, провинциальные силы присягнули без колебаний новому принцепсу. Легионеров вербуют среди итальянцев и римлян, в колониях, в то время как дополнительные силы комплектовались из числа провинциальных, но самых способных не-граждан. После двадцатипятилетней службы, а иногда раньше, они получали полное гражданство.

Вопреки некоторым тенденциям неронизма император никогда не придавал большого значения армии. Став императором, он заявляет перед курией, что будет опираться на авторитет [304] сенаторов, а также на согласие военных. Он беспокоится об интересах солдат и, в первую очередь, об их материальном положении. В Риме самыми влиятельными военными гарнизонами, конечно же, были преторианцы. Пшеница, которую они получали в обмен на свое жалованье после раскрытия заговора Пизона, теперь, по решению Нерона, им выдается бесплатно. Это решение он сопроводил еще двумя тысячами сестерциев на человека. Чем больше преторианцы и легионеры отдавали военной службе, тем лучше их отмечали при уходе в отставку, они получали премию. Нерон организовал колонии ветеранов в Италии. После шестнадцатилетней службы преторианцы, уже разбогатевшие, уходили, чтобы принять участие в общественной жизни итальянских муниципалитетов.

Везде ли военные поддерживали императора? Известно, что не везде, и, в частности в провинциях, его поведение как в политическом, так и в личном плане никогда не было одобрено. Именно так ответил Нерону Субрий Флав, когда тот спросил его о причинах участия в заговоре.

Разряд эквесторов

Эквесторы представляют вторую ступень социальной иерархии. Если сенаторский класс сохранял свое превосходство, то всадники и богатые [304] вольноотпущенники намеревались создавать правящий класс, с точки зрения политической. Утверждают, что разряд эквесторов в это время насчитывал около двадцати тысяч членов. Всаднику полагалась оплата 400 тысяч сестерциев минимум, императорский диплом и разрешение носить золотое кольцо. Это звание не передавалось по наследству. Разряд эквесторов черпал своих новых членов в муниципальных и военных кругах.

Продвижение по службе происходило по следующей схеме: прокуратор входит в городской магистрат, потом его сын вступает в разряд эквесторов, и вот отпрыск всадника-прокуратора заседает в сенате. Иногда в конце своей муниципальной карьеры итальянец или романизированный провинциал сам добивался звания всадника. Центурион тоже имел такую возможность: он проходил через три трибуны когорт Рима — охраны, городские и преторианские, — и становился эквестором. Итальянцы, особенно выходцы из Кампании, Этрурии и Галлии, провинциалы из романизированных территорий, знатные и образованные восточные греки в большинстве своем являлись представителями разряда. Вообще, начав этот процесс еще при Клавдии, итальянцы, всадники-прокураторы к концу правления Нерона расселяются по большей части в провинциях, в частности восточных.

При Республике всадники стали деловыми людьми, торговцами, ростовщиками, крупными [306] банкирами. При Империи, и особенно при Нероне, они не отказываются заниматься этим, поскольку извлекли пользу из финансовой реформы и улучшили свое положение. Их часто встречают в больших императорских владениях, где используют без различия и точного назначения всадников и вольноотпущенников: общественная служба все больше становится призванием эквесторов. Со времен Клавдия даже говорят о «карьере» всадника, как говорят это о сенаторе: после трехлетней службы в качестве офицера в разряде эквесторов всадник проходит через прокураторство провинции, иногда Италии, до достижения больших префектур в Египте и других провинций.

Принадлежность к различным кланам дорого стоит тем, кто надеется на большие должности. Благосклонно относившийся к всадникам, особенно к всадникам деятельным, Нерон боролся с превышением власти и искал способ взимания непрямых налогов. Тех, кто принадлежал к знатным сенаторским семьям и участвовал в заговорах, он уничтожал без жалости.

Сенат

Мы уже отмечали отношение императора к сенаторскому разряду. Сторонник компромиссов, он после 57 года перешел к более жесткой политике, а с 61 года уже, можно сказать, обуздал [307] настолько, что превратил в слуг государства. В конце своего правления он вознамерился лишить сенаторов некоторых привилегий, сократив их в пользу Империи и ее администрации.

Считается, что Нерон возобновил с момента прихода к власти «авторитет отцов», т. е. сенаторов. В течение первого периода император помогал даже в финансовом отношении определенным квесторам, которые больше не должны были ничего давать на проведение игр гладиаторов: это были самые молодые представители сенаторского разряда, не располагавшие пока большими средствами. Разряд в целом был под его покровительством. Не менее трех обедневших сенаторов получили помощь императора: Марк Валерий Мессала Корвин, консул в то же время, что Нерон, в 58 году получил 500 тысяч сестерциев; Аврелий Котта, сын консула в 20-е годы — годовое пособие, начиная с 58 года; Квинтий Атерий Антонин, консул в 53 году, получил такую же помощь. В конце правления, когда вспыхнул мятеж, Нерон изменил свое отношение к сенаторам на недоверие и возмущение ими. Курии он направил свою речь против мятежников.

Какое положение занимал разряд сенаторов, на который Нерон направлял пристальное внимание? Каково было его состояние? Крупные финансовые собственники Италии, сенаторы образовали вершину социальной пирамиды. Однако понемногу экономическая основа их власти [308] была ослаблена. Исключительная роскошь, стагнация сельского хозяйства в Средней Италии, где находилось множество сенаторских владений, растущие трудности не давали возможности разбогатеть в провинциях, а также последовательная конфискация богатств, конфликт сенаторов и императора имели неотвратимые последствия, обеднении многочисленных пастырей. Абсентеизм стал глубоким разрушительным последствием, косящим ряды сенаторов старого поколения. Целибат, отсутствие детей и репрессии сокращают количество семей, принадлежавших к старинной знати. Императоры ввели в среду патрициев представителей наиболее уважаемых плебейских семей, которые также скоро начнут уменьшаться. В 69 году было лишь 13 сенаторов, потомков древних патрициев, в то время как во времена Августа их было 77. Из 19 семей в 29 году до и. э. остались лишь 14, и из 8, которым Клавдий даровал те же привилегии, в конце царствования Нерона осталось лишь 4.

Редкие представители старинной знати сохранили приоритет в обычных консулатах, жреческие должности и проконсульства в Азии и Африке, новые люди, часто выходцы из Альпийской Галлии и других провинций, успешно продвигались в курии. Разряд сенаторов был создан Августом. Он довел их количество до 600 и определил условия принадлежности к разряду. Для этого нужно было располагать цензом, т. е. состоянием в один миллион сестерциев, и [309] быть членом семьи сенатора. В I веке н. э. каста сенаторов уже насчитывала около 2000 человек. Сыновья сенаторов носили широкую пурпурную ленту, украшающую тогу. Такая лента и право ходатайствовать перед сенаторской магистратурой могли быть предоставлены также молодым всадникам. После занятий в своей квестуре они становились сенаторами и впоследствии могли стать трибунами плебеев или преторами и, наконец, консулами. При Клавдии даже выходцы из Галлии могли добиться сенаторской магистратуры. Все всадники были введены в различные категории сенаторов: старший квестор, трибун, претор и даже консул. Принцепсы контролировали также выборы в магистраты и рекомендовали различных кандидатов. Привилегированные центурии, сформированные в основном сенаторами, избирали магистраты. Как мы уже говорили, в сенате были только редкие отпрыски древней римской знати. При Нероне более 200 сенаторов — итальянского происхождения и более 40 — выходцы из провинций: к тем, кто уже заседал в курии, когда Нерон пришел к власти, он присоединил еще 30 представителей, в основном из восточных провинций Испании и Галлии. Нерон добавляет к единственному сенатору, представлявшему греко-восточную зону, которого он обнаружил в курии, еще четырех выходцев с Запада. Все они были очень активны и амбициозны. Нерон выбирает всегда среди потомков [310] знатных семей: Луций Антистий Вет в 55 году, Луций Кальпурний Пизон в 57 году, Марк Валерий Мессала Корвин в 58 году, Косций Корнелий Лентул в 60 году.

Сенаторская карьера отнюдь не ограничивалась магистратами. Проконсулаты Африки и Азии и префектура Рима — вот вершина. В отсутствие императора его заменял префект города, обеспечивал безопасность столицы, руководил полицией и городскими когортами и следил за соблюдением законности. 12 сенаторов отвечали за дороги, воду из Тибра и общественные работы. Авторитет «отцов» быстро падал. Нерон, как и большинство императоров, пристально следил за денежной эмиссией в Сенате. Курия располагала еще шириной маневра: при Веспасиане был избран претор против воли Гая Калигулы. Мы знаем также, что сенат добился отклонения большого проекта налоговой реформы, предложенной Нероном.

Сенат не был однородным. Здесь сталкивались различные интересы, и группы давления представляли перед императором различную стратегию и тактику. Большую роль играли личные мотивации, некоторые сенаторы избегали заговоров, чаще из опасения в своей безопасности, или не подчинялись и не вступали разговоры с теми, кто до конца оставался верен императору. Дебаты в курии всегда были пронизаны различными мнениями. Одни придерживались старой системы ценностей, другие поддерживали полностью или [311] частично идею императорского абсолютизма. Быстрота и усердие, с которыми сенаторы, гордясь принадлежностью к этой касте, приняли на свой счет состояние духа консерваторов, не перестает удивлять. Аннеи, Тразеи и Гельвидии дали Нерону «нить для продолжения», гораздо более прочную, чем потомки знатных семей. Единственно возможная связь между ними были, например, Корнелии Суллы, Кассии, Пизоны, Аннеи, Виницианы — новые люди и их сыновья. Этот союз был не только идеологический, смешанные браки стали многочисленными и, соединив разные интересы, дали свои результаты. Долго рупором новых людей, еще тесно связанных со своим прошлым, были Аннеи, сыновья всадников и влиятельных лиц.

Несмотря на споры из-за интересов, сенаторская солидарность скрепляла в кризисные моменты по важным вопросам. Самым важным в их глазах была вовсе не свобода власти или свобода сената, а свобода безопасности: охрана членов разряда, а также охрана их состояний и богатств. Действительно, чтобы противостоять экономическим и финансовым трудностям, императоры имели привычку прибегать к конфискации, что для сенаторов содержало постоянное беспокойство. Престиж Юлиев-Клавдиев не позволял сенаторам противопоставлять факт наследственности императорской власти. Впрочем, они не пытались обычно реставрировать Республику, так как в основном хотели парализовать власть [312] монарха, еще когда находились под Августом. Другие поощряли укрепление абсолютизма, желая в то же время держать его умеренным. Хорошо относящиеся к антониевской доктрине власти, они надеялись так или иначе сократить религиозную составляющую эллинского неронизма, поддерживали денежную и другие реформы при условии, что те будут умеренными и хотели избежать крайностей, но напрасно. Несмотря на осведомителей некоторых преданных лиц, таких как Нерва, все равно рано или поздно они пришли к заключению о необходимости свержения Нерона.

Социальная основа неронизма

История правления Нерона — это история падения популярности. Все свидетельства о нем периода 54-56 годов и какая бы то ни было информация утеряны. Равновесие сил, объект стремлений Сенеки и Бурра, покоилось на надежде, которую питали многие, но быстро разочаровались. Оно нарушилось, так как сенаторы, интеллектуалы, а с ними и общественное мнение убедились в том, что принцепс никогда не будет справедливым монархом, как этого хотели.

Первым от императора отдалились сенаторы. Даже те, кто поддерживал его реформы, кто аплодировал его «шалостям» в долине Ватикана [313] — иногда потому, что были бедны и Нерон их легко купил, — те, которые участвовали в Ювеналиях и пятилетних играх 66 года, метнулись в другой лагерь. Маленькие люди в столице всегда сохраняли к нему расположение, благодаря его легкости общения с народом. Он старался поддерживать симпатию плебеев, отдавая отчет своим требованиям и убаюкивая свое беспокойство, как в 64 году, когда решает отложить поездку в Грецию.

Приверженцы старого были еще очень сильны, чтобы принцепс мог позволить себе разочаровать народные массы, которые так хорошо к нему относятся. Некоторые льстят ему, ибо множество жадных до удовольствий желают видеть принцепса, пораженного теми же пороками, что и они. Несмотря на это, мы уже упоминали, что определенная часть плебса отошла от Нерона в 62 году. Это те, кто поддерживал Октавию. Брешь еще больше расширилась во время нехватки продовольствия вследствие пожара в столице. Визит Тиридата и триумф 68 года позволяет императору вернуть часть своей популярности у плебеев и, в частности у не-граждан, способных воспринимать эллинский дух его политики. Толпа, хотя и поддерживает Нерона, но действует все же весьма осторожно. В 68 году фракция городских плебеев, благосклонно относящаяся к Нерону, отказалась в необходимый момент поддержать его. [314]

Армия при Нероне играла решающую роль. Нерон использовал все средства пропаганды, чтобы обеспечить поддержку военным, в частности полку, принимающему участие в кризисных политических ситуациях или при различных бедствиях. Сестерции, отчеканенные в 64-66 годах, изображают на лицевой стороне Нерона, обращающегося к трем солдатам, из которых двое несут флаг. Недовольная проводимыми им реформами, армия оказывала ему ограниченную и недолгую поддержку. Только некоторые военачальники-преторианцы остаются длительное время на его стороне. К ним примыкают вольноотпущенники императорского дома и некоторые деловые люди. Надеясь извлечь пользу из военной политики и развития торговли, они становятся, несомненно, самой большой поддержкой Нерона. Он знал это и отводил в цирке всадникам специальные места — в знак уважения, чтобы они больше не смешивались с толпой. Торговцы зерном, аферисты и спекулянты пользовались либеральностью припцепса. Он устроил пышные похороны ростовщику Керкопитеку Панероту, скорее всего разбогатевшему вольноотпущеннику. Несмотря на все усилия, Нерону никогда не удастся полностью привлечь на свою сторону новые социальные силы. Вспомним, с каким трудом они добивались римского гражданства, и вот провинциальный мир понемногу тоже вырабатывает двойное отношение к Нерону.

Таковы социальные составляющие неронизма после 61 года: большинство плебеев Рима и близкие [315] плебеям граждане, редкие сенаторы, часть всадников, богатые вольноотпущенники, аферисты, некоторые провинциалы, выходцы с запада Империи и немногие военные. Последние покинут императора, оттянув от него большинство новых сил провинций. Словом, когда разразится окончательный кризис, ненадежность такой поддержки станет явью.

Италия и провинция

Несмотря не свою любовь к Востоку и эллинизму, Нерону и в голову не могло прийти забыть о Риме, столице Империи и политической, социальной, экономической и культурной жизни людей, населяющих ее. «Все дороги ведут в Рим», — так прославят город в грядущих веках. Это город, куда без конца стекались подданные Империи, был также «огромным центром потребления». На миллион жителей только 200 тысяч имели римское гражданство. Другие назывались «латиняне», или «латиняне-юнии», и имели промежуточный статут, достаточно близкий к положению гражданина, были также странники и рабы. Улицы огромной многонациональной метрополии кишели народом. Прибывающие с Востока занимались самым различным ремеслом. Август получил Рим из кирпича, а оставил его из мрамора, возведя впечатляющие здания, храмы, памятники и парки. Город [316] был разделен на 14 округов и 265 кварталов. Улицы узкие и извилистые с особняками и домами, сдаваемыми в наем; город гудел от бесконечного движения пешеходов и носилок, не прекращающегося даже ночью. Деятельность ремесленников и промышленников была разнообразной: строительство, металлургия, лес, текстиль, виноделие, производство продуктов питания. В окрестностях раскинулись огороды, которые частично кормили город.

Италия была в апогее расцвета. Ее населяет 805 римских граждан. Города крепнут, сельская жизнь основывается на производстве вина, олив, фруктов и овощей, также выращивают зерно. Пищевая промышленность и производство металла, стекла, текстиля и керамики приняли небывалый размах. Гончарное производство в Апезо становится знаменитым. Прекрасно развивается торговля: экспортируют вино, масло, промышленные изделия; импортируют пшеницу и предметы первой необходимости, предметы роскоши и рабов, которых привозят с Востока. Знатные люди городов, «муниципальная буржуазия», большие и мелкие собственники во многом превосходили мелких сельскохозяйственных собственников.

Однако в этих кругах в I веке не все складывалось так удачно. Некоторые аспекты экономической жизни были охвачены спадом — так, производство продукции, предназначенной для экспорта, заметно уменьшилось. Восток распространял [317] свои таланты, и в мастерских Александрии и финикийских городах процветали ремесленники. Далее, после того как город заполонили итальянскими товарами, некоторые восточные провинции, Галлия и Испания, например, очень быстро поставили на ноги мощную местную промышленность и развили интенсивное сельское хозяйство, которое явилось конкурентом ввозимым товарам. В Италии, как правило, экстенсивное производство, остается и землевладение продолжает расширяться. Их владельцы не ограничивают себя вложением средств для технического улучшения сельского хозяйства, они охотятся на своих землях, сгоняют с места мелких собственников. К этому добавим тенденцию к сокращению населения и растущую нехватку рабочих рук.

Итальянцы предпочитают теперь устраиваться в провинциях, где они могут быстрее и легче разбогатеть. Например, положение, сложившееся с ветеранами, о котором рассказывал Тацит: закончив службу, итальянцы не хотят больше возвращаться в «страну», они оседают в провинциях. Ко всем этим трудностям добавляется еще одна, совершенно парадоксальная — инфляция. На самом ли деле это так страшно? Конечно, нет. Страна еще не разорена, только в центре Италия затронута стагнацией. И даже там несколько городов и Кампания остаются процветающими: города и порты живут полной жизнью, благодаря, в частности, торговле предметами роскоши, в богатых виллах [318] нет недостатка. Центр Италии и Этрурия пользуются соседством Рима и тоже чувствуют себя неплохо. Северная Италия в полном расцвете. Там еще остались крепкие сельские владения и получили большое развитие мастерские по производству кирпича, а также черепицы и ламп, текстильная мануфактура и деревообрабатывающие ремесла. Что касается Галлии Альпийской, то она становится настоящим передаточным звеном по торговле с Придунайскими провинциями.

Чтобы приостановить перенаселение Италии, Нерон отправляет ветеранов в некоторые колонии, такие как Капул. Те же меры он принял в отношении городов Центральной Италии. Помпеи получили статус колонии. Эти меры, однако, не были эффективны на продолжительное время. Больше того, они служили в основном поддержкой торговли, необходимой для снабжения римского населения и всей Империи. Для этих городов и регионов основными портами были Антиб и Остия, а также центры, расположенные в торговой и непромышленной зоне Кампании на берегу моря. Зато развиваются провинции. Их администрация значительно улучшилась, и злоупотребления сокращаются. Романизация охватывает Восток. Ежегодно провинциалы отправляют делегатов в главные города провинции, чтобы отпраздновать культ Рима и императора с его предшественником. Провинциальные съезды одобряют губернаторов и принцепса и очень редко высказываются негативно [319] в их адрес. Иногда сенаторы жалуются на решительное влияние, которое оказывают на жизнь Рима провинциалы. Заботясь об улучшении судьбы провинций, Нерон поощряет процессы против коррумпированных чиновников, особенно в 54-61 годы. После 61 года принцепс меняет стратегию, он занялся введением новых реформ и меньше внимания стал уделять провинциям. И все же правление гораздо чаще вмешивается в жизнь маленьких провинциальных общин, чем все его предшественники, интерес вызывают даже такие мелочи, как получение прав на рыбную ловлю. Уже в 55 году император беспокоится о сохранении всеобщего достояния.

В Германских провинциях, где размещаются большие военные силы, получают развитие экономика и романизация, так же как в Галлии. В Северных провинциях местный интерес противопоставляется правам магистратов, которые ходатайствуют перед императорской столицей о римском гражданстве, чего уже добились Галльские провинции. Далее в Бордо существовало сильное кельтское меньшинство. Романское образование распространялось повсюду. В Центральной Галлии романизация практически уже закончилась. Здесь, как и в Сицилии, римские сенаторы могли свободно переезжать без специального разрешения, необходимого для жителей других провинций. Экономический рост здесь более значителен, чем в других районах Галлии. Кроме зерновых культур в полном расцвете [320] экспорт изделий из керамики, металла и дерева, текстиля, в частности шерстяных тканей. Центральная Галлия была также известна торговлей изделиями из олова. Развивались и романизировались города в Испании. В Африканских провинциях, несмотря на сильное сопротивление, ассимиляция идет своим чередом.

Египет, как известно, рассматривался Цезарем его личной вотчиной. В этой провинции, где управление было независимым от сенаторов, общество было подвержено большому расслоению: римские граждане, граждане Александрии, Греции, Персии, египетские бедняки и рабы составляли обширные категории. Начиная с Нерона, временно проживающие, в частности римляне, не имели права на владение землей. Префекты Египта Бальбилл и Юлий Александр особенно покровительствовали администрации этого региона и делали все необходимое для ее функционирования. Были приняты меры, чтобы отделить привилегированных греков от нищих и пересмотреть налогообложение. Египет экспортирует не только зерно, но также и одежду из льна, папирус и пряности. У них своя внутренняя денежная система. Тем не менее все это не смогло предотвратить развитие экономического кризиса и социальные волнения все-таки разразились.

Романская Сирия, где этническое расслоение было довольно значительным, насчитывала от 6 до 10 миллионов жителей. Сельское хозяйство, [321] ремесленная индустрия и торговля процветали и в Пальмире, городе-вассале, где чувствовалось греко-римское влияние, как свидетельствуют документы.

Два восстания

Ассимиляция не всегда была желанной. Дух сопротивления в некоторых провинциях и промахи императорской администрации, порой внушительные, показывают на неспособность понять местные условия, что и явилось причиной крупных восстаний. Так, поднялась романская Бретань; наместник Нерона, знаменитый Гай Светоний Паулин, противник Корбулона, сражался в Галлии, на острове Мона, между Шотландией и Ирландией, — там возник очаг друидического сопротивления кельтов и у него за спиной фактически вспыхнуло восстание. Оно началось в 60 году. Римляне потеряли около 80 тысяч человек и самые важные центры в Галлии. Под угрозой надвигающегося несчастья, — нечто подобное уже испытали при Августе в Германии, — они подумывали о возможности покинуть страну и полностью вывести оттуда войска и администрацию. Ушли они окончательно только в конце восстания, в 63 году.

Самым серьезным было восстание евреев в Иудее. Мощное, из ряда вон выходящее по количеству, ведь рассеянные по всей Империи, в [322] том числе в Риме, евреи представляли значительную политическую силу. Многочисленные на Востоке, они вели присущую только им обособленную жизнь. В Египте, в частности в Александрии, из пяти кварталов, где уже давно назревали конфликты между греками и евреями, два квартала были заселены евреями. Что касается Иудеи, то, надо сказать, что это была перенаселенная провинция. Несмотря на покровительство Поппеи, экономические трудности и приверженность национальным традициям вызывали недовольство. Евреи были для римлян тем же, что ирландцы для британцев. Рядом с их провинцией, в Палестине и на Западе, в Иордании, римляне создали, но напрасно, вотчину-вассал Агриппы II, который изображен на монете вместе с Нероном. Секта фанатиков свирепствовала в Иудее, плохо управляемой римским прокуратором Антонием Феликсом (60-64 гг.) Требования столицы способствовали еще большему оскудению небогатых евреев. Последней каплей явилось, когда прокуратор Гессий Флор в 64 году конфисковал большое количество золота из главного храма в Иерусалиме и подверг население гонениям. В мае 66 года вспыхнуло восстание. Несмотря на усилие Агриппы II, оно продолжалось вплоть до сентября, охватив всю Иудею и получив поддержку в Тире и Александрии, которая тоже была охвачена заговорщиками. В Иудее националисты — зелоты — призывали к погромам, уничтожавшим романское [323] и греческое население. Легат Сирии Цестий Галл попытался подавить восстание. Эта попытка стоила ему очень дорого. Восстание нанесло тяжелый удар по восточной политике Нерона, но, к счастью для римлян, парфяне не пытались повернуть все в свою пользу. В феврале 67 года император бросил против восставших Веспасиана. Веспасиан подавил восставших, а его сын Тит вместе с Тиберием Юлием Александром вошел в Иерусалим в сентябре 70 года. Городской храм был снесен до основания, а Совет первосвященников, национальный религиозный центр, упразднен.

Восстание доказало, что политика Нерона в провинциях не была безупречной. Несмотря на предпринятые усилия, зло, вызвавшее восстание, не исчезло и положение к концу правления только усугубилось. Романизация и экономический подъем развивались в том же режиме. События 68-70 годов, основательно потрясшие Империю, явятся драматической иллюстрацией непонимания менталитета провинциального мира, и в частности Востока, что станет серьезным испытанием для Нерона.

Администрация

Администрация Нерона не сразу стала некомпетентной и неспособной. Если управление Империей и не было первой заботой Нерона, то это [324] не значит, что он оставлял вопросы без внимания. Его совет следил за четкой работой административного механизма, Сенекой, Бурром и их сторонниками, а в 61-68 годах за их «самыми плохими друзьями».

Один из британских историков заметил, что императорская администрация проводила в жизнь на местах все способы управления Республикой. Превращенная в штаб, состоящий из друзей, писарей, вольноотпущенников и рабов, она командовала и армией, решала правовые вопросы, составляла вердикты, следила за текущими делами, принимала послов и торговала с иностранными государствами. Эти функции исполнялись непосредственно на уровне провинций. Юлии-Клавдии перевели их в Рим, в общее ведение Империи. В силу высшей власти принцепс решает некоторые вопросы за своих наместников и императорских чиновников или по собственной инициативе, или чтобы отвечать на жалобы подданных. Установление законности и статуса городов, так же, как и распределение земли, было делом принцепса.

Несмотря на экстравагантность императора-кифареда, государственный механизм функционировал до конца его правления, административная машина работала без сбоев. Были изданы указы, призванные обеспечить общественный порядок, усовершенствованы законы, распоряжения и другие законодательные акты. [325]

Экономика и финансы

В основном экономика при Нероне была стабильной. Империя пережила период спада и очень серьезных кризисов в некоторых областях. До 61 года в экономическом и финансовом отношениях Нерон был очень осторожен. Позднее император станет еще более осмотрительным — необходимое требование в силу значительных расходов и проводимых реформ. Армия, флот, распределение продуктов питания, денег, общественное строительство стоили дорого. Личная казна принцепса и казна общественная были исчерпаны без должного назначения. Налоги, конечно, взимались. Кроме налогов император располагал еще доходами, получаемыми от своих владений, и «зарплатой» за исполнение своих обязанностей. Казна сената тоже находилась под присмотром принцепса. Еще до Нерона императоры представляли своих людей для обслуживания казны. В 56 году Нерон усилил контроль. Он и так выдавал большие субсидии с нежеланием, но после пожара в Риме очень много денег было израсходовано на восстановление города.

Доходы принцепса состояли из завещаний, пожертвований, конфискованного имущества заключенных, осужденных за предательство, и подарков, которые ему присылали. В основном казна пополнялась из провинций. Египет и земледельческие владения принадлежали ему и снабжали принцепса значительными ресурсами. [326]

В Северной Африке — теперь Тунис — у Нерона были огромные владения, обрабатываемые руками рабов. Нерон пытался развивать итальянские морские пути, чтобы облегчить снабжение населения. Во время голода 64 года он временно запрещает вывоз продуктов, чтобы выбросить на рынок зерно, необходимое для понижения цен, чем воспользовался весь Рим. Плавтий Элиан Сильван, наместник Мезии, тайком от столицы все же делал большие поставки зерновых. Нерон решил в более выгодные условия поставить ввоз зерновых из Африки, чаще всего из Египта. Уже знали, что его проект налоговой реформы предусматривал предоставить такие же льготы при ввозе предметов роскоши. В 56-57 годах, указом императора, в столице открыли новый рынок, где торговали мелом, рыбой и овощами, но это уже после пожара в Риме. Баланс внешней торговли был неблагоприятен для страны. Много золота утекло из Империи, в частности в Индию, из которой вывозили пряности, благовония и ценные камни, и в Аравию, где покупали в большом количестве ладан, необходимый для культовых обрядов, а также для роскоши, окружающей придворную жизнь. На похороны Поппеи закупили весь ладан, произведенный в Аравии в течение года. Римское золото перекачивалось в Аравию с невероятной скоростью. Римляне были встревожены этим. Но золотые копи Испании были богаты, и в Далмации открыли новые жилы. Доходы императора [327] никогда не были устойчивыми по сравнению с относительным процветанием римской экономики того времени. К 57 году финансовое положение Империи было блестящим. Восточная кампания и первые чрезмерные траты принцепса значительно ослабили общественную казну. Игры, спектакли, реформы все больше нарушали бюджетный баланс.

Чтобы выйти из финансового тупика, нероновское правительство усилило налоговое давление. Этим объясняется восстание бретонцев 60-63 годов, т. е. тяжестью налогов, усилением и учащением конфискаций имущества. Столь алчно, свидетельствует Светоний, Нерон настаивает на принятии закона о конфискации собственности заключенных в пользу налоговой администрации. Были конфискованы состояния Публия Оллития Галла, сосланного в 65 году, Кассия Лонгина, Публия Аттея Руфа, обвиненного в 66 году Антистием Сосианом, Тразеи, Сорана и многих других, в том числе семерых очень крупных владельцев в Африке. В большинстве случаев другие соображения — желание пополнить казну — вызывают и объясняют репрессии. Все более и более многочисленны конфискации, все более строгим становится взимание налогов, систематическое изъятие произведений искусства из храмов Греции и Азии — власть использует различные средства, чтобы деньги текли в казну. Можно сказать, что это был целенаправленный грабеж. [328]

Городу Люлдуму (ныне Лиону), вызвавшему сочувствие после пожара в Риме, будет оказана помощь, так как город пережил такую же трагедию, что и столица. Но нероновская администрация была в не менее бедственном положении: иначе как бы она могла поверить рассказам римского всадника Цезелия Басса, который утверждал, что знает место, где царица Тира Дидона спрятала сокровища древней казны. В Египте злоупотребления чиновников приняли такие размеры, что сразу же после занятия Гальбой трона префект Тиберий Юлий Александр был вынужден издать указ, предусматривающий суровые меры, дабы положить конец наглым поборам.

Денежная реформа

В 64 году — само собой, думать об этом начали еще в 63 году — Нерон решает реформировать денежную систему. Расходы, вызванные реформами, войной в Армении и восстанием в Бретани, подтолкнули его к этому. Больше того, император предусматривает новые расходы и предлагает убедиться в поддержке народа столицы деловых кругов. Реформа состояла в основном, по Плинию Старшему, в уменьшении веса золотых и серебряных монет. Со времен Августа золотая монета, называемая aureus, весила 1/40 римского фунта, серебряная же (денарий) [329] — 1/90. Нерон снизил вес первой из них до 1/45, второй до 1/96 фунта. Снижение веса было незначительным, почти незаметным. Соотношение между золотом и серебром изменилось в пользу последнего. Вес облегченного денария скорее соответствовал восточной драхме. Эта мера пошла на пользу не только налоговой системе, так как император владел приисками и контролировал их, но также всадникам и деловым людям, накапливающим деньги, как это делают в провинциях Востока. Одним взмахом стила он привел в соответствие все греческие и римские монеты, имевшие хождение в средиземноморском бассейне. Это было самое значительное мероприятие по систематизации денежных средств, предпринятое в I веке н. э. Оборот греческих денег был облегчен, но сенаторы, традиционно привыкшие к золоту, не пользовались этой реформой, хотя императорское правительство пыталось сократить утечку золота за границу. Чеканка монет из меди и бронзы тоже очень поощрялась, и император взял на себя ответственность за некоторую эмиссию до окончательного решения сената. В короткий срок девальвация, в частности денария, оживила экономику и финансы. Обмен стал легче и живее. Всадники, деловые люди, жители Востока, а также городской плебс выиграли от этого больше всех. В среднем, однако, эта мера содержала недостатки и различные неудобства. Это выразилось в том, что снижение реальной стоимости денег [330] повлекло за собой повышение цен. Производители, не желая продавать с ущербом для себя, создали инфляцию, которую не удалось остановить до последних дней Империи. Кое-кто накапливал только старинные деньги, и германские племена никогда не принимали денарии Нерона. Обесценивание золота вызвало недовольство, особенно среди сенаторов, и явилось причиной для организации заговоров. В последние годы правления финансовые и экономические трудности увеличились, те, кто в первое время воспользовался денежной реформой, отвернулись от принцепса. Это мероприятие имело лишь полу-успех; даже на довольно продолжительное время — Нерона уже на было — девальвация стала благотворной для экономики Империи.

Правосудие

Придя к власти, Нерон, чтобы чем-то отличаться от Клавдия, пообещал сенаторам не решать самостоятельно вопросов правосудия. Императорский дворец — читай, покои принцепса — не был единственным местом для суда. Он выполнил обещание, то есть он остается императором, осуществляющим правосудие, открытым для всех, но на деле многочисленные политические, социальные или просто практические причины ограничивают его, мешают сдержать слово. Иногда Нерон поручал префектам преторий, а значит [331] вольноотпущенникам, проводить допросы и вершить правосудие. Император, впрочем, всегда был вторым среди своих помощников. Большинство важных процессов, в том числе и процессы политические, проводились перед сенатом. Духовные лица и наместники провинций тоже председательствовали на судах. Нерон был судьей, в основном уважающим закон, в частности в вопросах гражданского правосудия. Но императорская компетентность не была подчинена незыблемости статьи закона. Незачем говорить, что на принцепса и его советников часто оказывают влияние процессы, зависящие от рассмотренных дел другими, в частности сенатом.

При получении жалобы от просителя Нерон отвечал только на следующий день и только письменно. Следствие он вел обычно так, чтобы вместо общих рассуждений разбиралась каждая частность в отдельности с участием обеих сторон. Удаляясь на совещание, он ничего не обсуждал открыто и сообща. Каждый подавал ему свои соображения в письменном виде, а он читал их молча, про себя, а потом объявлял угодное ему решение, словно это была воля большинства. Среди больших политических процессов, где Нерон вершил верховный суд, самыми значительными были заговоры Пизона и Клавдия Квиринала, префекта флота Равенны в 56 году. Осторожный и хитрый Нерон отдает сенату на откуп Тразея. Но его дотошность и уважение к праву напрочь исчезают, если речь [332] идет о судьбе человека, который был или мог быть его политическим врагом.

Строитель

Нерон был великий строитель. Все толкало его строить, и строить пышно: мания величия, вкус к расточительству, абсолютизм, основанный на имперской доблести и эллинизме, — качества великих строителей, последователей Александра и парфянских царей, — наконец, новая ступень ценностей, которую требовало окружение. Сразу же после вступления на престол Нерон в течение всего времени нахождения у власти строил по примеру своих предшественников: Августа, Юлия Цезаря, Гая Калигулы и Клавдия. К 60 или 61 году — точной даты нет — Нерон предпринимает строительство дворца, протянувшегося на тысячи метров в длину в долине, разделяющей Палатин и Эсквилин.

Дворец Тиберия и Мезенский парк, так же как и другие императорские владения на Эсквилине — этот ансамбль назван проходным. Дворец исчез с лица земли, следов руин осталось немного, сад, украшенный статуями нимф, и портик разрушены. Дворец был построен из мрамора, в нем было много настенных украшений, произведений искусства, вывезенных из греческих храмов, так же Нерон будет поступать, украшая Золотой дом. [333]

По инициативе императора, до 64 года были возведены в Риме и другие сооружения. Мы уже называли деревянный амфитеатр, возведенный в 56-57 годах для боев гладиаторов на Марсовом поле, и Большой рынок, открытый в то же время, — круглое сооружение из двух этажей. На Марсовом же поле Нерон в 61 или 62 году построил гимнастический зал для сенаторов и всадников, пронизанный новым стилем нероновской эпохи. На руинах роскошных античных бань были возведены новые. Рим богат красивыми зданиями; одно на Эсквилине принадлежало Нерону.

После пожара города, пока строился Золотой дом, император жил в особняке, находившемся в парке Сервилия. Здесь он узнал о раскрытии заговора Пизона. Принцепс был также инициатором строительства больших общественных зданий, каких во множестве возвели в Италии. При нем было закончено строительство искусственного порта в Остии, начатого Клавдием. В этом же городе в 62 году Нерон рассмотрел проект соединения Остии и Рима. Он собирался продлить городские стены до Остии, а море, по каналу, подвести к самому Риму и от него возвести большую стену, похожую на ту, что соединяет Афины с Пиреем. Этот проект, задуманный после пожара Рима и наводнения 62 года, никогда не был воплощен. Император и его окружение надеялись таким образом улучшить снабжение Рима. Сестерции, отчеканенные [334] в 64—66 годах, на лицевой стороне изображали приицепса, на обратной — порт Остии с плотиной и маяком, а иногда богинь Юнону и Цереру. В стадии проекта были еще более серьезные и сложные системы каналов. Наконец, чтобы избежать интенсивного судоходства вдоль итальянских берегов, Нерон подумывает о том, чтобы корабли прибывали непосредственно в Рим. Для этого было решено построить канал, который связал бы города Кампании с озером в Оверни, а Остию — со столицей. Этот ансамбль, который архитекторы Север и Целер должны были спроектировать, нужно протянуть на расстояние 100 километров. Болота подлежали осушению. Но трудности, связанные с работами на Овернских холмах, заставили закрыть проект. Кроме того, начали строить купальню от Мизен до Овернского озера, крытую и с портиками по сторонам, куда хотели отвести все байские горячие источники. Для производства этих работ Нерон приказал свезти отовсюду в Италию всех ссыльных, и даже уголовных преступников приговаривали только к этим работам. В провинциях императорское правительстве тоже не оставалось безынициативным, стараясь улучшать сеть дорог. Есть свидетельства об этих благоустройствах в горной Галлии, во Фракии и на Востоке, в Бетании и Сирии. В Лузитании был перестроен театр, и проведены работы по благоустройству в Летис Магне (Ливия). [335]

Пожар в Риме

В ночь с 18 на 19 июля 64 года вспыхнул пожар, уничтоживший императорскую столицу. Шесть дней бушевал огонь, пока не превратил город в руины. Позднее пожар охватил и Марсово поле и продолжался еще три дня, однако на этот раз не произвел больших разрушений. 27 июля 64 года все было кончено. Пожар не был внезапным. Узкие и постоянно запруженные улицы, большое количество дерева и воспламеняющихся материалов, жара, засуха, очень сильный ветер, поднявшийся в это время, объясняют все. Размеры разрушений от пожара могут показаться выдуманными. Источники рассказывают, какие разрушения и бедствия постигли город. Огонь вспыхнул в районе Большого Цирка, близко от расположенного между холмами Палатина и Целия рынка где в лабазе было складировано большое количество товаров. Отсюда огонь распространился на Палатин и по проходному дому достиг Эсквилина. Из четырнадцати районов города только четыре избежали несчастья, три были полностью разрушены и еще семь серьезно пострадали. Большое количество инсул, красивых домов, дворцов, садов, храмов и общественных памятников сгорели полностью или частично. Храм богини Луны был полностью разрушен, храмы Юпитера и Аполлона, возвышавшиеся на Палатине, храм Весты, библиотека на Палатине, [336] театр Марцелла и дворцы Тиберия и Нерона жестоко пострадали от пожара, а с ними и множество зданий. Частично огонь пощадил только Форум и часть Капитолия. Страх и паника царили повсюду. Некоторые римляне, потеряв голову от несчастья, покончили с собой. Нерон быстро вернулся из Анция, где обосновался, покинув Рим из-за ужасной жары. Временные дома были построены по его приказу, на Марсовом поле, в садах Ватикана и его дворце и открыты для потерпевших. Продукты питания доставлялись из Остии и ближайших к столице городов, цены на хлеб были искусственно снижены.

Общественное мнение обвиняло принцепса в том, что он виновник пожара, и напрасно, как мы уже доказали. По этому вопросу источники разделились. Сенека подчеркивает особенную опасность, которую представляет для города нерациональное строительство, где дома нагромождаются друг на друга. Кажется, Кливий Руф тоже считал Нерона невиновным, как Иосиф Флавий и Марциал, несмотря на их неприязнь к принцепсу. Что касается противников императора, то в них нет недостатка: Фабий Рустик, а также Плиний Старший, автор «Октавии». Позднее Светоний, Дион Кассий, Евтропий, св. Иеремия и Огоз формально обвинили Нерона в том, что он послал своих людей поджечь город и поддерживать огонь только с одной целью — получить возможность перестроить Рим по своему желанию. Тацит повел себя двойственно, приведя в [337] своем рассказе две различные версии: одну — невиновности принцепса, где расхваливали рвение, с которым тот боролся с огнем, — версия исходила, возможно, от Кливия Руфа; и другую, принадлежавшую, должно быть, Плинию Старшему и Фабию Рустику, обвинявшую Нерона. Город был еще в огне, когда распространилась версия о виновности императора. Оппозиция, подготавливающая заговор, была особенно в этом заинтересована. По Светонию, первыми обвинителями были враги Нерона — это известно. Меры, принятые против христиан в 64 году, свидетельствуют о правдоподобии этих слухов. Плебеи тоже не были единодушны. Не прошло и года после трагедии, а Субрий Флав уже назвал Нерона поджигателем. Некоторые факты подтверждают эту гипотезу: сначала сомнительная реконструкция столицы и возведение Золотого дома на руинах зернохранилища и лабаза, где начался пожар, затем свидетельство того, что поджигатели пробегали по улицам Рима, поддерживая огонь. Он спрятался от гнева населения, чтобы избежать расправы. Кое-кто мог признаться, что их подослал Нерон. Возможно, среди этих людей были рабы императорского дома, действующие куда подует ветер в надежде на большую добычу. Иные с сарказмом высказывались, что император-кифаред благодаря этому пожару вдохновился как поэт, сочиняя в то время «Взятие Трои». То, что эта гипотеза соответствовала его темпераменту, не [338] вызывает никаких сомнений. Он должен нести ответственность за пожар, и нужно это признать. Даже если Нерон и созерцал горящий город с холма на Эсквилине, даже если это зрелище вдохновило его на стихи, император не поджигал Рима. Много раз замечали, что Нерон мог бы выбрать лучшее время, чтобы действовать, а не ночь в полнолуние, слишком светлую, чтобы не выдать поджигателей. Отныне он обвинял христиан в том, что те полностью виновны и хотят таким образом отвести от себя подозрения. Логика есть, но, как будет видно, не во всем.

NOVA URBS

Нужно было перестраивать город. Нерон решил, рассказывает Светоний, придать новую форму зданиям, чтобы перед домами и особняками находились портики с плоскими крышами, с которых можно было бы тушить пожар. Возводил их за свой счет. Он принял различные меры, как вспоминает Тацит, — выравнивание домов, расширение улиц, обязательное снижение высоты зданий, финансовая помощь, для того чтобы дома строили из камня, а не из леса, скорая общественная помощь в случае пожара, наконец, увеличение мест для сбора воды. Родится новый город на месте старого. Ничего не должно было быть построено случайно. Все [339] строительство подчинялось одному градостроительному плану.

Возможно, Нерон хотел с помощью этой реконструкции прекратить слухи о том, что он думал перенести столицу и покинуть Рим. Строя более пышный и роскошный новый Вечный город, он действительно сделал его самым величественным в Римской империи: возрождение, которое, в его глазах, стало символом. Светоний считает даже, что Нерон задумал перестроить столицу еще до пожара.

Археологические раскопки подтверждают, что дома для встреч были укреплены и снабжены колоннадами. Система акведуков в городе была усовершенствована: была построена еще одна ветка в аква Клавдия; Большой Цирк и рынок очень скоро были перестроены. Основная городская артерия расширена и переделана в широкую улицу, окаймленную большими портиками. В нее вливались другие улицы, достаточно широкие, снабженные аркадами.

Императорский дворец представлял точку отсчета и центр новой городской системы. Работы, которые производились в этой части Рима, продолжались и при Веспасиане.

Как эллинские монархи, принцепс желает придать реконструкции столицы мистическое значение. Так, Рим должен был стать более красивым городом, «Новым городом», в котором возвышается Храм Солнца, открываясь лучам благотворного светила. Там будет жить «бесподобной [340] жизнью» Лагидов, эллинских правителей Египта, Аршасидов и парфянских царей. По Тациту, предполагалось, что Нерон ищет славы, основывая новый город, и хочет дать ему свое имя. Нерон считал себя прекрасным и достойным, вторым создателем Рима, новым Ромулом. Фреска на рынке Помпеи, сделанная чуть позже пожара, представляет императора театральным принцепсом, держащим трофеи, сидящим на груде оружия и увенчанным венком победителя: намек на сравнение с Ромулом. [341]

Основное направление

В Римской империи двух первых веков — самой сильной Империи — внешняя политика играла роль гораздо менее значительную, чем в современных государствах. Менее значительную, чем при Республике или Малой Империи. Империя занимала территорию, которую древние называли ойкуменой — «Мир обитаемый». Только Парфянское государство составляло часть этого «обитаемого мира». Юлий Цезарь завоевал их территорию и лишил их национальной независимости. Траян таким же образом действовал в Дакии. Римляне не испытывали к варварам ничего кроме неуважения, это были народы, не входящие в «обитаемый мир». Их [342] часто опасались, но считали слишком бедными, слишком дикими и слишком далекими от цивилизации, чтобы с ними стало возможным ассимилировать.

Римляне в своей Империи жили слишком открыто, не беспокоясь о том, что происходит за ее пределами. Начиная с Августа, они проводили внешнюю политику, в основном оборонительную и устрашающую, ограничиваясь охраной естественных границ: море, Рейн и Дунай на севере, горы Передней Азии и Евфрат — на востоке, пустыни — на юге. Нерон придерживался уважения к этим принципам, за исключением стран Востока, где он показал себя более честолюбивым. Он проводил политику мира; Кальпурний Сикул и один из папирусов александрийских племен в первой половине его правления свидетельствуют об этом. Позднее, в 66 году, императорское правительство закроет храм Януса, установив таким образом всеобщий мир. Нерон никогда не бывал в войсках, которые защищали границы. Он требовал называть его званием «император», меньше чем его предшественник и даже Веспасиан, самый значительный из его последователей. Внешняя торговля продолжала развиваться от Дуная до Балтийского моря, и римские всадники ввозили янтарь и вывозили изделия из серебра, стеклянные и гончарные изделия.

В Армении шла длительная война, планировались военные операции на Рейне и Дунае, на [343] Кавказе и в Эфиопии, не говоря уже о восстании в Бретани и Иудее, но, по Светонию, Нерон проводил политику осторожную и исключительно оборонительную. Отношение Светония к этому вопросу понятно, так как он писал свою книгу, памятуя об осмотрительном руководстве Адриана. Что касается Тацита, видно, что он сомневается в способности Нерона разбираться в вопросах внешней политики.

Нерон не любил военных проблем и никогда не имел желания оплачивать войну. Однако внешняя политика не оставляла его безразличным, даже если он предпочитал передать ее своим советникам: Сенеке, Бурру и, позднее, Тигеллину. Нерон интересовался также отношением между своим правительством и посольством Армении в 54 году, несмотря на планы Агриппины. В конце 57 года, затем в 61 году император вплотную занялся взаимоотношениями с иностранными государствами. На Западе он продолжал проводить политику Августа, на Востоке не все перетекало в энергичную стратегию в образе абсолютной власти и системы ценностей, которые он хотел навязать. Какое-то время он думал аннексировать Армению и принимать ее как зону около Черного моря. Это был первый этап большого похода в Индию по следам Александра, пример которого его ослеплял. Сенаторская администрация и Корбулон выступили за осторожную политику оборонительного характера на этой границе. [344]

После 61 года Нерон склоняется к посредническому пути полуэкспансионизма — энергичному и динамическому утверждению римского присутствия: мало завоеваний, но широкая зона влияния, защитные мероприятия, важные поездки и исследования. Решение выдает некоторое колебание, по оно остается достаточно необычным в истории внешней политики Рима. Нерон присоединяет к империи много территорий, сначала вассальных: так, на Востоке — Понтийское царство, в Передней Азии сместил царя Полемона. Чтобы начать действовать, он ожидал смерти ее царя Марка Юлия Котия, своего партнера, который царствовал с 44 года. Жители альпийского мира, ставшего прокураторской провинцией, добились в 68 году звания «латиняне», открывшего им путь к полноценному гражданству.

Границы Рейна

Со времен Августа римляне относились к германцам с уважением, которое вызывала их храбрость. Та самая, что воспевал Сенека. Гвардия Нерона состояла из германских наемников, им он доверял больше, чем преторианцам. Обе Рейнские провинции Империи — Нижняя и Верхняя Германия были прежде всего огромными гарнизонами; их легаты были по рангу не ниже легатов Сирии. Нерон сохранил вдоль Рейна военный механизм, оставшийся от Клавдия; четыре легиона [345] в Верхней Германии, продублированные и опирающиеся на множество вспомогательных группировок в фортах и крепостях. Река патрулировалась германским флотом римлян. Нерон вел в этом районе суровую политику кнута и пряника. Набеги варварских племен к 57-58 году были успешно отбиты. Фризы требовали от Нерона, через посольство, разрешения обосноваться на левом берегу Рейна. Император отправил их посольство ни с чем, по совету Сенеки, который опасался, что на эти территории не смогут пробиться германцы. В 69 году восстали батавы, численностью около 10 тысяч, они жили в дельте Рейна, в центре Империи — появилась опасность, что они не потерпят ограничений. Тогда наместники Нерона укрепили римские оборонительные сооружения. Большой лагерь, окопавшийся в Ветере, Верхняя Германия, где размещались два легиона — V и XV, — был окружен мощными каменными укреплениями. Строительные работы превратили лагерь римлян в настоящий городской центр. Реки были соединены каналами. В общем, пограничные территории изменили свой облик.

Восточная граница и Армения

Большая часть предметов роскоши, такой желанной в Риме — шелк, пряности, духи, ценные металлы, — попадали в Империю путями, проходившими через территорию парфян. Правил [346] тогда этим народом Вологез I (51-79). Войны, достаточно жестокие, разделяли в прошлом парфян и римлян. Нерон хотел вести на Востоке «восточную политику», более энергичную, по примеру Александра, и открывать новые торговые пути. Он серьезно относился к опасности, исходящей от парфян.

Буфером между двумя большими державами была Армения, представлявшая собой одну из точек конфликта между римлянами и парфянами. И одни и другие пытались добиться значительного влияния на эту страну.

Август уже имел в виду своего ставленника на трон Армении. Аршасид, глава парфянской династии, не хотел уступать Армению римлянам. Аристократия Армении в своем большинстве исповедовала иранскую религию и обычаи и склонялась к Парфе. У римлян было три пути: уступить Армению Парфе, превратить страну в римскую провинцию или установить суверенитет, хотя бы номинальный, и поддержать войска на Евфрате. Военный потенциал Римской империи в 54 году состоял из четырех легионов, расквартированных в Сирии или Передней Азии: это легионы VI, X и XII, к ним присоединился легион IV, подчинявшийся лично Нерону.

К концу правления Клавдия Армению разрывали династические конфликты. Царь Митридат, родом из Закавказья, посаженный на трон римлянами в 36 году, был низложен в 52 году. Вологез, захвативший трон и изгнавший римского [347] кандидата, приставил к трону своего брата Тиридата, который, в свою очередь, был свергнут Радамистом, племянником и давним соперником Митридата. Но в 54 году Тиридат, получивший солидную поддержку парфян, второй раз берег все в свои руки.

Это произошло сразу же после прихода Нерона к власти. Положение для римлян было совершенно нетерпимым: после десятилетнего господства, поддержанного римскими когортами, страна попадает под контроль парфян. Посольство Армении, враждебное Тиридату, прибывает в Рим, чтобы просить помощи. Началась война, продлившаяся девять лет. В первую очередь Рим укрепил положение и силы царей — сторонников Антиоха IV (Передняя Азия) и Агриппы II (Иордания). Римляне доверили маленькую Армению Аристобулу и Софену (на юго-востоке Армении и на западе от Ефрата) — оба союзника, верные и преданные Риму. Домиций Корбулон, легат-наместник Каппадокии и Галатии, становится главнокомандующим. Парфяне вынуждены отвести свои войска от Армении. Через Евфрат были переброшены мосты. Ни Сенека, основной вдохновитель внешней политики в это время, ни Корбулон не были сторонниками войны до победного конца. Корбулон предпочитал маневры, притеснения, демонстрацию сил, угрозы, сражения. Эта хитрая политика создала ему блестящую репутацию. На учениях он подвергал свои войска бесконечной «дрессировке». Едва [348] одетый, с непокрытой головой даже зимой, он мелькал повсюду, в походах или при учениях, всегда готовый подбодрить или отругать солдат, в зависимости от обстоятельств.

В 55-56 годы война была «вялотекущей», по выражению Тацита. Обе стороны шли на переговоры, обменивались посольствами и ничего больше не делали: Аршасиды не хотели потерять Армении, римляне не соглашались, чтобы парфянский царь занял трон в этой стране. «Армянское дело» имело свои последствия. Если Сенека в «Милосердии» сравнивает Нерона с солнцем, так не только потому, что не имеет смысла противоречить императору, но также и потому, что цезарю, в глазах армян, необходимо было вырасти до высот, на которых находились парфянские цари.

В 57 году война вновь разгорелась. Тиридат захватил Армению в третий раз. Корбулон (в 58 году) ведет против него осторожную, но энергичную кампанию и изгоняет его из страны. Кстати, об этом можно прочитать в документах, зафиксировавших присутствие Корбулона в Армении.

Римляне выиграли также от восстания одного из азиатских племен, живших на севере Ирана, вспыхнувшего против великого парфянского царя, государя Ирана. Иранцы стали союзниками римлян и направили в Рим свое посольство. В 59 году Корбулон окончательно завоевывает Тигранокерт, столицу страны. Он [349] возводит на престол Тиграна V, направленного Нероном, еще Август пытался сделать его царем Армении. По материнской линии он был внуком Архелая, последнего царя Каппадокии, по отцовской — внуком Ирода Великого, царя Иудеи. Несмотря на то, что он не принадлежал к царской семье Армении, его благосклонно приняли некоторые представители знати, чем задели гордость парфян. Тиграна поддерживали тысячи римских легионеров и три тысячи вспомогательных войск, а также три царя — вассалы Рима. Система эллинской династии, полностью подчиненная Вечному городу, вступает, наконец, в свои права.

На востоке римляне использовали заградительные системы, состоящие из трех элементов: Армения и ее римский гарнизон, круг государств-вассалов, включая Иберию, и, наконец, пять легионов вспомогательных армий. Корбулон удостоверился, что война окончена, и отправился в провинцию Сирия, которая перешла к нему после смерти легата, занимавшего этот пост.

Но в 60 году — не прошло и года после заключения мира — война возобновилась. Вологез, казалось, согласился с римским решением в Армении, но поскольку брат Тиридат теперь в изгнании и без короны, то он оказывает давление на Великого царя с просьбой вмешаться. Парфяне тут же используют инцидент, имевший место летом 60 года: нападение Тиграна V на Адиабену, «царь» которой был вассалом Вологеза. Без [350] разрешения императора было невозможно провести эту операцию. Римляне давно подозревали, что власть у Тиграна V очень слаба, и уже подумывали аннексировать Армению и забрать трон у Тиридата. Окружение Нерона склоняется к первому решению, Корбулон — ко второму. Тигран хотел захватить Адиабену, чтобы расширить владения к югу и укрепить тем самым свою защиту. Но парфяне его легко отбили, и в 61 году Вологез заключил мирный договор с иранцами. Он провозглашает своего брата Тиридата царем Армении и захватывает страну, изгоняет оттуда Тиграна V, который с этого момента больше ничего не значит. Корбулон, атакованный на Евфрате, считает, что демонстрация сил достаточна для отражения парфянской угрозы. Но ошибается. Армения попадает в руки Аршасидов. В Риме и при дворе партия войны и аннексии идет в гору. Всадники и вольноотпущенники, торгующие с Востоком, надеются получить дополнительную прибыль после захвата территории. Уступая усиливающемуся давлению при дворце, сторонники экспансии, в частности Корбулон, опасаются объявить императору суть военного командования на Востоке; он предлагает, чтобы одного из легатов отправили во главе сил в Армению, в то время как сам начнет действовать в Сирии и представит в распоряжение нового командования самые слабые легионы — IV и XII. Сам же, получив новое подкрепление, легион XV, продолжит дорогу на [351] Восток, так же как отряды из Египта. Легионы, отправляемые на север, имеют распоряжение действовать очень осторожно. В 62 году Нерон отправляет в Армению во главе легионов одного из старых консулов 61 года Цезония Пэта, верного сторонника новой стратегии абсолютизма и территориальной экспансии. Противник осторожной политики Корбулона, он объявляет свой план захвата Армении. В то время как Корбулон воюет на Евфрате, Пэт в Армении выставляет против Тигранокерта плохо подготовленные силы. Он сражается против парфян, которые окружили его и осадили. За эти три дня до прибытия подкрепления под руководством самого Корбулона Пэт позорно капитулирует. Это было зимой в конце 62 года. Тацит передает картину поражения римлян: солдаты Аршасида, пишет он, «вошли в лагерь еще до того, как римская армия отступила, и расположились вдоль дорог, весьма благодарные за скот и рабов, которые отошли им в качестве трофеев. Они раздели и разоружили нас, а перепуганные солдаты не могли ничего сделать, чтобы им противостоять». Корбулон вовсе не спешил прийти на помощь Пэту: он не любил этого человека и не поддерживал его политических и военных планов. Корбулон, впрочем, ограничился последствиями поражения на Востоке. Гордясь своими успехами перед Пэтом, парфяне весной 63 года отправляют в Рим посольство. Они с гордостью напоминают о победах своего народа и требуют, чтобы [352] Тиридат был признан царем Армении: он будет возведен на престол под римским суверенитетом, но не явится в Рим за тиарой. Римляне отказались от этого предложения и решили продолжать войну. Нерон доверил Корбулону высшее командование на Востоке, равное тому, какое получил Помпей, воюя с морскими разбойниками. В это время римская армия на Востоке насчитывала более 60 тысяч человек. Корбулон действовал очень активно. Он сметал врагов, которых встречал на своем пути, нападая на владения Тиридата, жестоко расправляясь со знатью-изменниками, и завладел Пальмирой, городом-оазисом в сирийской пустыне, которая со времен Тиберия была под римским владением. Корбулон угрожал задушить Парфу, лишив ее доходов от торговых караванов. Он стянул свои войска и был уже готов перейти Евфрат. И тогда, именно в том месте, где потерпел поражение Пэт, он решает объявить о встрече с Тиридатом. Аршасид был объявлен царем Армении и положил свою тиару перед статуей Нерона, подразумевая, что сам император вручает ее ему. Это было в 63 году. Так Рим положил конец войне с Парфой.

Нерон только сделал вид, что отказался расширить свою Империю за счет парфян. Ему не удалось поколебать Аршасидов, свести на нет их власть. В конце концов он присоединился к мнению сенаторской аристократии, признав правоту Корбулона. Это было после 61 года, один из тех редких случаев, когда Нерон присоединился [353] к мнению поборников традиций. Впрочем, он пошел на это намеренно, ради большей победы. Мирный договор с Парфой был, не будем забывать, заключен во время первого закрытия храма Януса и объявления всеобщего мира: монеты 64-66 годов изображают на лицевой стороне Нерона, а на обратной стороне — богиню Победы, со щитом у триумфальной арки. Другие монеты изображают храм Януса, или алтарь мира. Этот компромисс был совсем не плох, римляне пошли на уступки, соглашаясь с тем, что царь Аршасид сел на трон Армении. Они признали — за императором Рима право высшего властелина «обитаемого мира». Так были пересмотрены отношения, установившиеся между Империей и Парфой. Мир был очень продолжительным и длился около пятидесяти лет. Римляне от этого выиграли: во-первых, спокойствие на восточной границе, и, во-вторых, Нерон смог по-другому построить свою восточную политику, опираясь на новый союз. Что касается парфян, ставших верными союзниками Риму, то они были очень благодарны Нерону и сохранили о нем прекрасные воспоминания. Парфяне не воспользуются ни еврейским восстанием, ни кризисом 68-69 годов, чтобы порвать договор. Они даже будут стараться поддерживать хорошие отношения с теми, кто придет после Нерона.

Нерон по этому случаю выглядит воодушевленным и остроумным. Отказываясь от монополии под римским влиянием, он подменяет старое [354] и безжалостное соперничество прочной связью, частично ограничивающей экспансию Империи и позволяющей рассматривать победу другой страны удивительного Востока.

Приезд Тиридата и конец договору

Приезд Тиридата в 66 году имел серьезные последствия для внутренней политики и идеологии Нерона. Он знал, что его правление достигло апогея, популярность в народных массах столицы и восточных провинциях возрастает. Он смог уничтожить группу Тразеи. Ему не дает покоя идея поездки в Грецию. Храм Януса вновь закрыт и провозглашен всеобщий мир. Нероновский образ жизни получил признание, и эллинизация Империи продолжалась и расширялась.

Приезд Тиридата готовился долго и тщательно. Подготовка заняла три года. Пожар в Риме, строительство нового города; заговор Пизона основательно мешал обеим сторонам, и поездку неоднократно переносили. Путешествие само по себе было очень долгим. Аршасид решил не ехать морем: царь Тиридат и его сопровождающие не имели права находиться в море больше двадцати четырех часов, так как вода считалась у парфян священной и ее нельзя было осквернять экскрементами или плевками. Чтобы достичь Рима, Тиридат, выехав из Армении, должен пересечь [355] Переднюю Азию, Босфор, регионы Адриатики, север Италии и Кампанию. Жители Империи потрясены пышностью каравана Тиридата. Сохранились свидетельства об из ряда вон выходящих путешествии и пребывании в столице.

Караван Тиридата был самым длинным, который когда бы то ни было видели древние. Римлян ослепили красота Тиридата, а также блеск сопровождающих, его жена, у которой головной убор был из чистого золота, родственники из парфянской династии Адиабены и великого царя Вологеза. Каждый титулованный был окружен парфянской, армянской и романской знатью своей страны, духовными лицами и женщинами. Три тысячи всадников, которых вел Анней Винициан, зять Корбулона, сопровождали Тиридата. По ходу каравана города были пышно и тщательно убраны в честь царя и его свиты, проводились бои гладиаторов и различные представления. Римское городское правление финансировало поездку, но и провинции тоже несли большие расходы: ежедневно на эти цели тратилось до 800 тысяч сестерциев. Даже если, как предполагают, римляне оплачивали только итальянскую часть размещения, все равно это была огромная сумма. Однако Нерон с восточной щедростью захотел полностью финансировать путешествие Тиридата. Император встретил его в Неаполе, где они почтили своим присутствием бои эфиопских гладиаторов, организованные вольноотпущенником Патробием. Затем отправились [356] в Рим. Императорским указом была назначена дата представления народу царя Армении. На следующий день по прибытии Тиридата в Рим прошла церемония коронования. Город был в пышном убранстве, Нерон в тоге триумфатора восседал на своем троне, установленном на сцене, предназначенной для выступающих с речами. На Форуме Тиридата встретили с помпой. Отрядам преторианцев, размещенным на соседних улицах и позади императора, было поручено поддерживать порядок. Нерон был окружен знаменами, сенат присутствовал в полном составе. Чтобы все всем было понятно, речь, с которой Тиридат обращался к Нерону, переводилась на латинский язык. Царь почитал императора, как будто тот был Митрой, иранским богом Света. Он подошел к краю сцены и преклонил колени перед цезарем. Тот приподнял его правой рукой и обнял, затем снял с его головы тиару и короновал его диадемой, которую Тиридат передал Корбулону. Затем Нерон произнес небольшую речь, учтивую, но твердую, полную достоинства, которая предвосхищала речь, которую он произнес позднее, по случаю освобождения Греции. Нерон воскликнул, что он объявляет Тиридата царем — то, чего не смогли добиться ни отец, ни брат Аршасиды.

Тиридат и его родня знали, что только Нерон может назначать и убирать царей. Толпа в экстазе ликовала, прославляя своего императора и царя Армении. [357]

Затем настала очередь зрелищ. Нерон проводил Тиридата в театр Помпея. Они присутствовали на играх в честь события. Этот день должен был остаться в памяти римлян как «золотой день».

Внутри театр был украшен с неслыханной роскошью. Сцена задрапирована пурпурными тканями. На трибунах зрителей Тиридат сидел справа от Нерона, который, возможно, по такому случаю явил свои таланты певца и кифареда. Введение на престол было широко освещено нероновской пропагандой. «Приветствуемый по этому случаю император, — рассказывает Светоний, — принес на Капитолий венок из лавровых веток и закрыл храм Януса в знак того, что больше не будет войн». В честь коронования Тиридата будет воздвигнута триумфальная колонна, равная тем, что воздвигают в честь больших военных побед.

После церемонии Тиридат вернулся в Армению по Ионическому морю, невзирая на религиозные запреты. По пути он посетил города Передней Азии. Он выразил пожелание переименовать свою столицу Артаксату в Неронею и перестроить ее. В ответ он получил роскошные подарки и весьма значительную сумму денег. Светоний говорит о более ста миллионах сестерциев, но цифра кажется непомерно преувеличенной.

Этот визит свидетельствует об успехе внешней политики Нерона. Пограничные проблемы казались решенными, и союз с Аршасидами укрепил их. [358] Нерон показал еще раз, что он отдает преимущество мирным победам перед победами военными.

Посещение Тиридата напоминает театральный триумф 68 года. Присутствие преторианцев и триумфальная тога цезаря были не менее важны, чем военный салют. Очевидно, Нерон отвел Тиридату место в своем плане большой экспедиции, по примеру Александра, к Каспийскому морю. Он наконец добился поддержки для проведения на Востоке совместных действий с парфянами и армянами, для которых визит Тиридата имел важные последствия. Тиридат узнал о растущей силе Рима, а парфяне научились уважать Нерона и администрацию Великой Империи, так долго бывшую их врагами. Тиридат рассказывал Нерону об иранских чудесах, но его религиозные убеждения потеряли свою силу. Отныне он смотрит на себя не как на иранского принца, а как на эллинского монарха на службе Рима. Это объясняет то, что, пренебрегая религией, он отправляется в Армению морем. Рим «купил» его, смягчил и поколебал его иранский дух. Что касается Вологеза, то он отказался от приглашения Нерона прибыть в Рим. Пусть Нерон сам приедет на Восток, сказал он. Он хотел бы встретиться на нейтральной территории, чтобы показать Тиридату превосходство своего царства над царством Тиридата. Армения была вассалом Рима, но Парфа — свободное государство, которое должно было на [359] равных общаться с Империей. Парфяне никогда не признают морального превосходства римского императора. Хорошие отношения между ними и римлянами не изменятся даже во время кризиса 68 года. Нерон уже подумывал отправиться с визитом в страну Великого царя.

Границы Дуная и бассейн Черного моря

Нерон проводил активную политику в регионах Дуная и бассейне Черного моря. Он хотел внедрить туда и укрепить там римское влияние. Еще Клавдий пытался расширить римское присутствие, чтобы лучше защищать греческие города, находящиеся на восточном берегу Черного моря. Римские военные силы на Дунае состояли из шести легионов и вспомогательных войск. Три легиона размещались в Мезии: VII — Клавдия Пия Фиделла, VIII — Августа и V — Македония. Другие силы легионеров базировались в Долмации и Паннонии. Они вынуждены были страдать из-за амбиций Нерона, который «хотел сделать из Черного моря Римское озеро». Император и его советники, несомненно, хотели дать ему статус, подобный средиземноморскому. Дунайской границе и греческой части Черного моря угрожали даки, которые часто появлялись на реке, не являющейся для них препятствием. Они нахально вмешивались в дела своих братьев по [360] крови, которые населяли Мезию. Нужно было также считаться с сарматскими племенами — аланы селились на Северном Кавказе — и особенно с роксоланами и язигами, которые кочевали по Балканам, теснимые к западу кочевыми племенами Центральной Азии. Первая волна сарматов обрушилась на Карпаты, увлекая язигов к Нижнему Дунаю. Наместнику язигов было поручено отбить варваров, расширить зону римского влияния и найти для Империи зерно, которое было так необходимо. Наместником здесь являлся один из самых известных сенаторов Империи, консул еще с 45 года, овеянный славой военачальник Тиберий Плавт Сильван Элиан. У Тиберия Плавта был в Бретани компаньон Клавдий, родственник первой жены. Проконсул в Азии в начале правления Нерона, затем в 57-67 годах легат-наместник Мезии после Флавия Сабина, будущий префект Рима и брат Веспасиана и, перед Помпонием Пием, легат в провинции с 67 по 68 год. Из Мезии он был отправлен в Испанию, затем Веспасиан отозвал его, чтобы назначить префектом Вечного города и, наконец, консулом. Сенат присудил ему триумфальные почести. Сильван Элиан принадлежал к тем редким высокопоставленным сенаторским чиновникам, которые предпочитали служить Империи в провинциях, а не в Риме. Он добился поста в Мезии, благодаря протекции Сенеки, еще очень влиятельного в 57 году. У Элиана была такая же способность, как у Траяна: [361] он держался подальше от группы аплодирующих в цирках.

У Тибура есть записи о деятельности Плавта Сильвана в Мезии: речь идет о надгробном тексте, составленном в форме панегирика, в обычном стиле этого «литературного жанра». Согласно этому тексту, он переселил десять тысяч даков-гетов — их называют задунайцами — на левый берег Дуная, в Мезию. Сильван, возможно, проделал это из стратегических соображений, следуя примеру Элия Ката, который переселил на правый берег реки пятьдесят тысяч гетов в 4 году нашей эры, также по экономическим соображениям: Добруджа, район до того малонаселенный, обеспечил себе таким образом рабочие руки, в которых они очень нуждались. У Сильвана появилась возможность отправлять большое количество зерна в Италию, облегчая снабжение Рима. Устроившись в Добрудже, даки-геты, мужчины и женщины, дети, вожди племен, обрабатывали землю как свободные колоны, но должны были отдавать часть урожая государству. Источники сообщают, что Плавт после отправки V легиона Македония имел в своем распоряжении лишь два легиона, с которыми он рассеял силы сарматов и, возможно, язигов. Так же эпитафия отмечает, что, благодаря ловким дипломатическим ходам, он обязал «царей», неизвестных и вражеских — захватчиков — преклоняться перед людьми со знаками легионеров и изображениями императора. Он отказался выдать дакам и [362] бастарнам заложников и предпринял военную операцию в районе Нижнего Дуная, в Бессарабии и Молдавии, «продлив мир на их территории». Добруджа становится благодаря притоку даков-задунайцев процветающим регионом. Плавт Сильван подготавливал также романизацию Дакии, позднее осуществленную Траяном. На самом деле задунайцы быстро романизировались, сохранив тесные отношения с братьями, населявшими левый берег Дуная. Часть даков-гетов, уже романизированных, вернулась к их старой родине на Северном Дунае. Когда при Траяне их старая территория была захвачена Верхней Мезией, он помог Мезии протянув цепь маленьких царств-вассалов на Северном Дунае: в записях проскальзывает даже то, как эти «цари-вассалы» обожают изображения Нерона. Текст отмечает и другую спекулятивную выходку, довольно значительную, касающуюся расселения римлян на северных территориях: к концу срока службы Плавта в Мезии, легат обязал царя скифов в Крыму Фарса, чья столица Скифский Неаполь, снять осаду с греческого города Херсонеса, расположенного на берегу Борисфена, ныне Днепра. Как ему удалось, проводя кампанию на суше, заставить скифов отступить? Или заставить их вступить в переговоры, демонстрируя им свою морскую силу? Все это свидетельствует о римском влиянии на черноморское побережье. Понт Эвксинский стал «римским озером», благодаря смелой и энергичной политике [363] Тиберия Плавта Сильвана Элиана. В своей деятельности он был не одинок. Луций Тамий Флавиан, человек пожилой — родственник по браку Вителия, — о котором Тацит сказал, что у него характер непредсказуемый, управлял Паннонией в 69 году, в конце правления Нерона. Плохо сохранившееся описание рассказывает, что он тоже добился триумфальных почестей после перевода задунайцев с левого на правый берег Дуная, чтобы заставить их работать на земле и платить налоги. Сходство с политикой Плавта Сильвана поразительное. Историк вопрошает, не являются ли эти два примера результатом приказа, данного наместником центральной нероновской администрации? На самом деле Нерон преследовал в зоне Дуная несколько целей: расширить римскую провинцию, обеспечить римские анноны зерном, ослабить сопротивление, оказываемое на дунайской границе народами, жившими на левом берегу Дуная, даками-гетами, сарматами, наконец, укрепить римское влияние. Нерон и его советники давали наместникам четкие указания в проведении этой политики. Флавиан, так же как Элиан, подготавливал романизацию Дакии.

Варвары действуют, они сопротивляются. В начале 69 года правитель Мезии Марк Апоний Сатурнин смог отразить новое нападение сарматов. Его последователь Гай Фонтей Агриппа погибнет во время кампании, направленной против этого племени и даков. [364]

Для усиления влияния Империи (и чтобы Черное море стало Римским озером) с 57 года увеличивают римское присутствие в греческих поселениях на Украине, особенно их интересует древний город Тира (Тирас) и устье Днепра. Стараются улучшить состояние императорского флота на Черном море, при Веспасиане он уже насчитывает около 40 кораблей. «Восточная политика» в регионе Дуная и Черного моря продолжает развиваться и усиливается с 61 года. С этого же времени жесткая политика переходит в стратегию укрепления абсолютизма. Неудачные попытки Пэта захватить Армению относятся к этому же периоду. Действия Рима на этой территории были составной частью единообразной политики.

Босфорское царство в Крыму, вассал Рима, защищает свою территорию в бассейне Черного моря. Босфор был оплотом цивилизации, переживавший постоянные атаки скифов и других варваров. Его царь Котис, по свидетельству сохранившейся хроники Пантикапея (Босфор), датированной 58 годом, был «царем, любящим цезаря и римлян». С 60 года (357 года босфорского исчисления) отмечают исчезновение местных монет с его изображением. Они вновь появились в 62 году (369 год), представляя Клавдия и Нерона и монограмму последнего. Котис был убит или низвергнут римлянами около 60-62 годов. Его страна оказалась захваченной, начиная с Понтийского царства. Вполне вероятно, [365] в 61 году ему навязывали довольно противоречивый протекторат. Все толкало на захват царства: его стратегическое положение, производство зерна и торговля рабами. В то время Плавт Сильван развивал сельское хозяйство в Мезии, чтобы кормить Рим, подумывая так же поступить с Украиной, некогда житницей Греции, регионом выращивания зерновых. Прокладка Коринфского канала облегчала доставку зерна из Добруджи, Крыма и Украины к Риму. У Нерона была насущная необходимость сохранить поддержку народных слоев, которых он не мог удовлетворить, чтобы чрезмерные траты не опустошили государственную казну.

Протекторат и занятие Киммерийского Босфора стали составной частью стратегии захвата римлянами регионов Черного моря; задуманная до союза с парфянами с целью их окружить, эта стратегия была направлена на долгосрочное объединение и воплотилась на деле в проект, к которому присоединились Аршасиды. Киммерийский Босфор никогда не был по-настоящему присоединен Нероном. Он пошел по другому пути, от Малой Армении и Понтийского царства. Последнее стало частью Империи в 63-65 годы. Следствием явилась возможность использовать Босфор и обеспечить устойчивые тылы. Императорская администрация хотела также улучшить морское сообщение между Византией и Трапезундом, портом в Понтийском царстве, который занимал на Черном море закрытую позицию. Понтийский [366] флот объединили с римским, царь Полемон II был низложен, и его территория влилась в провинцию Галатии. Основной причиной аннексии было то, что Нерон пожелал компенсировать провал его плана преобразовать Армению в Великую провинцию. Он собирался не спускать глаз с царства-вассала Тиридата, обеспечить римское продвижение на Восток и серьезно подготовиться для похода на Кавказ. Отныне римская граница протянулась до того места, где ныне находится Батум. Присоединение Дамаска и Средней Армении объясняется теми же причинами. Восточная политика Нерона представляла собой нечто между неограниченной возможностью вторжения и оборонительной политикой, проводимой Августом.

Походы и планы походов

Безудержное стремление завладеть отдаленными территориями самым непосредственным образом влияло на осуществление планов. Но торговые и политические интересы были все же на первом месте. Так, например, развлечения императора требовали очень много янтаря. Его привозили из Ютландии (Дания) и северных стран. Римский всадник Юлиан, чиновник Нерона, отправлялся на север по Дунаю, пересекал Чехословакию и Польшу и достигал северных морей, откуда привозил большое количество [367] янтаря. Торговля с Севером развивалась особенно бурно при Нероне, остальные же обмены остались привязаны к южным морям. К концу правления Нерона был разработан морской маршрут, составленный анонимными авторами, который описывал поэтапно все тонкости длительного путешествия, начиная от портов Красного моря, через сказочные страны Восточной Африки до берегов Сомали и современного Южного Йемена до Персидского залива и берегов Индии. Все больше усилий направлено на обследование южных морей.

Большая часть торговли с Индией, арабскими странами и Африкой проходила через Египет. Но на юге крепли новые государства, Абиссиния, например, которая угрожала прервать отношения Рима с центральной частью Африки, арабскими странами и Сомали.

Отправили людей исследовать центр Африки. Сенека, который этим очень интересовался, писал: «Нерон, весьма пылко относящийся ко всем добродетелям, и особенно к отыскиванию истины, направил двух центурионов изучать источники Нила. Я слышал, как оба офицера рассказывали о своем путешествии. С помощью эфиопского царя, который представил их своим соседям, они проникли еще дальше, чем их предшественники: «После долгих дней скитаний мы вышли, — рассказывают они, — к огромному болоту. Туземцы не обращали на нас никакого внимания». [368]

Сенека добавляет, что через эти болота можно перебраться лишь на небольших пирогах и центурионы вышли к стремительному потоку, бьющему из двух скал. Плиний Старший дает дополнительные объяснения: чтобы подготовить большую военную экспедицию в Эфиопию, подразделение преторианцев под руководством трибуна отправилось из Рима, пересекло Египет и дошло до Напаты, столицы соседнего государства Аксума. Экспедиция проникла в глубь Африки (они прошли 1500 км по прямой), после этого они вернулись и постарались убедить Нерона не предпринимать военного похода на Египет. По мнению членов преторианской миссии, Судан (современный) и соседние царства были тупиком и обладали небольшими ресурсами. Они, однако, привезли с собой эбеновое дерево и описали животных, которых там встретили — носорогов, слонов, павлинов. Экспедиция имела научную цель составить географическую карту Эфиопии. Но основной причиной этого мероприятия была торговля. Речь шла о разработке безопасных маршрутов. Подумывали также об эфиопском золоте и использовании западного берега Африки. Члены миссии, возможно, обещали взамен поддержку Рима. Мысль о большом военном походе не была совершенно забыта. В 66 году в Египет были стянуты военные силы для отпора опасности, грозящей со стороны царю Аксума. Но в 67 году Веспасиан выведет оттуда часть войск для своего похода [369] на Иудею, и о большом походе на юг будет забыто. Однако надо помнить, что римские землепроходцы дошли до Занзибара.

Восточная сторона все больше интересовала Нерона. Война с Парфой дала повод для крупного географического исследования. Так, группа римлян, сопровождавшая до Персидского залива иранских послов в 58 году, тщательно расследовала караванные пути, которые вели из Империи на Восток и проходили через Пальмиру. Нерон подумывал подготовить большой военный поход на Кавказ, а может быть, и дальше. Тацит рассказывает, в 69 году отряды, снабжаемые в Германии и Бретани, были расквартированы в Риме. Он добавляет, что император «уже все решил и направил их к Каспию, а война, которую он готовил против Албании, была прекращена, так как войска отозвали, чтобы бросить против заговорщиков Виндекса». Плиний Старший и Светоний уточняют, что целью похода были «ворота на Кавказ», или «ворота Каспия». Нерон, пишет Светоний, «вербует в Италии новый легион, включающий только новобранцев шести футов ростом, который назвал фалангой Александра». Здесь говорится о знаменитом легионе I Италика, сформированном исключительно из молодых людей ростом выше 1.80 м, набранных для кавказского похода 66 года.

План был старым и относился еще к 61-62 годам, ко времени римской активности на Черном море, когда готовились войска против Парфы. [370] Нерон хотел также занять Понт и повернуть назад на север, к Аршасидам. Поражение Пэта и положение в Риме заставили императора забыть об этом плане. Он вернулся к нему в 66 году во время приезда Тиридата. Вот почему он набрал знаменитую фалангу и отправил с ними в Грецию значительное число преторианцев. Нерон собирался отправиться в Армению. Но в 67-68 годах время для этого еще не наступило: Нерон вынужден был вновь отказаться. Отряды Корбулона тем не менее были брошены на Кавказ и заняли некоторые территории в нынешней Грузии, где Веспасиан позднее разместит гарнизон.

Какова была цель этой кампании? Тацит описывает экспедицию, которая должна быть направлена против албанцев. Однако кавказские албанцы не подозревали о такой опасности; Империи не нужно было бросать против них значительных сил. Может быть, речь шла об аланах, дошедших до Каспийского моря, угрожавших захватить Закавказье, Армению и Иран. Они захватили Кавказ в 62 году. Нерон в союзе с Парфой отбил их и занял Дарьяльское ущелье, на севере нынешнего Тбилиси. Были и другие цели у этой операции: римляне хотели укрепить свои позиции в бассейне Черного моря, а также обеспечить контроль за одним из самых старых торговых путей Античности, который шел от портов Передней Азии до Индии, включая долины реки Колхида и речек Каспийского [371] бассейна. Их цель пройти по следам караванов, огибавших Каспийское море. Нужно было объединить возможные сведения об этом регионе большого стратегического значения с часто используемыми передвижениями кочевников. Нерон мечтал повторить рискованный ход Александра и отправить экспедицию в Индию, а может быть, и в Китай, которая покрыла бы его славой и обеспечила окончательную безопасность торговли с окраинами. Поход не состоялся, так как нужно было или обойти Парфу, или вовлечь ее в поход вместе с императорской армией к Индии. Нерон видел, что, подчинив себе Кавказ, он способствует тому, чтобы обрести «второе дыхание». Военные кампании прекрасно вписывались в императорскую восточную политику. Смерть Нерона помешала воплотить в жизнь эти планы. [372]

Нерон пытался формировать новый менталитет, основанный на своеобразных ценностях, откуда исходила новая аморальная социо-культурная система. Несмотря на некоторые успехи временного характера, Нерону не удалось добиться своего. Нужно было дождаться конца века, чтобы увидеть, как изменится менталитет. Его действия не содержали революционного характера по отношению к старой системе ценностей.

На деле все вращалось вокруг концепции достоинства личности, дисциплины и относительной свободы. При жизни императора все это существовало лишь в латентном состоянии, особенно в кругах Тразеи, Сенеки и даже Музония. Однако во время правления Нерона противостояние между старым и новым особенно проявилось в религиозной и культурной сферах. [373]

Нерон и религия

Светоний рассказывает, что Нерон презирал любую религию. Утверждение явно преувеличено. Император действительно не был религиозным, и его аморальность, культ агона и роскоши были несовместимы с религиозными чувствами, искренними и длительными. Это, впрочем, не мешало ему проводить определенную религиозную политику.

Нерон своей политической целью считал прославление императорского культа. В провинции и на Востоке царил культ различных усопших императоров и правящего цезаря. Титулы «Август», «Цезарь», «сын божественного Юлия» были присвоены ему религиозным Римом. Вместе с официальным культом, разработанным главой совета провинции, великим жрецом императорского культа, люди среднего достатка восхваляли императора на уровне шести Августов.

При последователях Августа императорский культ, несмотря на сильное восточное влияние, продолжает существовать. В Риме, однако, на императоров смотрели не как на людей из плоти крови, а почитали их как настоящих богов. До победы христианства Его Величество был лишь «вторым»: он как бы следует за первым Божеством, являясь его представителем на земле.

При Нероне культ императора стал инструментом абсолютной власти. Утверждали таким образом очевидный характер императорской миссии. [374] Голос императора-кифареда расценивался как божественный. Восхваление покойных императоров служило укреплением авторитета принцепса. Наконец, ритуальные формулировки мысленно переносились в религиозный план идеологических приоритетов нероновского режима.

Большое количество записей, свидетельствующих о существовании жрецов, специально прикрепленных к императорскому культу, придают Нерону черты Аполлона, Геркулеса, Марса, Юпитера и Митры. На Востоке почитают также других членов императорской семьи: Агриппину, Октавию, Поппею и Клавдию, дочь Нерона. В Помпеи даже установили указатель, свидетельствующий о существовании культа Нерона.

При дворе царит аполлонизм. Речь идет не об августейшем Аполлоне, боге уравновешенном и безмятежном, а о Фебе, иррациональном и страстном божестве со святыми страстями, сумасбродством и безудержностью, словом, нероновский агон: Аполлон, родственный Вакху, который становится покровителем Нерона. Уже Вакханалии Мессалины, которые втайне устраивались при дворе и в кругах аристократов, приучили к «вакхизму» окружение Цезаря.

Особенно равнодушен был Нерон к традиционной римской религии. Зато он был очень суеверен, часто советовался с астрологами и считался с предсказаниями. Он без колебания прибегал к магии, очень модной в то время. Интерес к магии особенно возрос после приезда [375] Тиридата: Аршасиды привезли с собой магов. Римские кудесники, распорядители посмертных пожертвований в честь Ахримана, Бога тьмы, далеко не все поклонялись Митре. Они в основном прославляли культ, воспевающий силу Зла. К концу жизни Нерон освободится от любви к магии.

Император, великий священнослужитель, был сторонником азиатского культа Кибелы, Великой матери Богов и всего живущего на земле, и Аттиса, божества природы. Кибела насчитывала действительно много почитателей среди «восточников» Рима и Остии. В первое время своего правления Нерон стал верным слугой сирийской богини Атарчатис, которую почитал превыше всего и приносил ей жертвы трижды в день, утверждая, что будто бы она предсказывает ему будущее. Адепты богини воспользовались его привязанностью, чтобы воздвигнуть ей храм на одном из римских холмов.

Если в дальнейшем Нерон избавится от сирийского культа, то лишь потому, что страстно увлекся эпикурейством. Так и не став настоящим философом, он принял стоицизм, доктрину своего учителя Сенеки и друзей юности Сенецио, Отона, Лукана, больших приверженцев эпикурейства: концепция Эпикура — испытывать удовольствие — совершенно не соответствовала нероновскому гедонизму.

Война, объявленная эпикурейцами древним религиозным культам, помогла установлению теократического [376] режима, предпочитаемого Нероном. С начала 60 года императора привлекают эпикурейцы Пизон и Петроний. Интерес Нерона к науке и знаниям вообще сыграл роль в его признании философии эпикура. А вот участие Пизона и Петрония в заговоре 65 года навсегда отвратило императора от эпикурейства. Он начинает поклоняться талисману, небольшой фигурке девушки, одному из своих амулетов, о которых так часто упоминают в египетских текстах этого времени и которые должны были хранить императора от любого коварства и даже смерти. Может быть, статуэтка символизировала семитскую Венеру? В любом случае, он был связан с практической магией, восточным символизмом-митраизмом, которым Нерон с этого времени очень заинтересовался.

Культ Митры на итальянском полуострове еще не был связан с культом Солнца или Аполлона. Нерона познакомил с ними Тиридат. По Плинию Старшему, Тиридат привез к Нерону волхвов и привлек его к волшебным таинствам. Франц Кумон писал, что Аршасиды приобщили Нерона к тайной литургии чудес Митры, его священных пиров. Рассказ Нерона о митраизме проливает свет на сцену коронации: Тиридат бросается к ногам Нерона и заявляет ему, что он его обожает, как будто тот и есть Митра. Он даже добавляет: «Ты моя судьба и мой рок». Этот эпизод должен был приблизиться к священной традиции митраизма и легенде бога Света. Действительно, [377] барельеф представляет Солнце, обожающее Митру, чьим верным союзником оно стало. Слово «рок» произнесенное Тиридатом, напоминает иранское слово «небесное светило», которое служит для описания высшего господина. По легенде, Митра спускается на Землю и приносит туда справедливость и изобилие золотого века, возвращение которого уже давно объявлено нероновской пропагандой. Поворот Нерона к митраизму явился политическим актом, он старался сравнить себя с Аполлоном, богом Солнца. Если другие не замечали вовсе связи между Митрой и солнцем Аполлоном, Нерон тут же разъяснял ее суть.

Митраизм не был ортодоксальным зороастризмом. Ведь парфяне склонялись к некоторому религиозному синкретизму, но культ Митры был менее распространен в Парфе, чем в остальной части Востока. Он развивался в районах Черного моря и соединял воедино иранских верующих и языковую семитскую теологию. Император принял ее с целью превратить в полезное средство пропаганды. Митраизм провозглашал образ Нерона, абсолютного государя, представляющим Солнце на Земле. Его подданные должны были подчиниться и исполнять приказы приверженцев Митры, готовые всем жертвовать их Богу и их братьям. Поклонение Митре не имело длительного успеха при императорском дворе. Однажды в Греции император оставил эту религию Света, аскетичная мораль которой требовала от своих верных высокой [378] доблести и полного самоотречения, с трудом сосуществующих с ценностями, которые проповедует принцепс. Нерон был лишен возможности добиться оккультной и магической власти, которую он надеялся приобрести. Ничего не указывает на то, что император мог бы стать благочестивым человеком, как его вторая жена, которая всегда испытывала интерес к восточным культам, хотя не была их ортодоксальной сторонницей.

Восточные религии в Риме

Митраизм был лишь одной из самых последних и менее распространенных среди множества восточных религий того времени. Он просочился во двор императора через восточных вольноотпущенников, но никогда не был принят официально. Стоики, встревоженные необходимостью расшифровывать в мистических или ритуальных представлениях смысл их догм, заинтересовались митраизмом. Но у римлян тогда мало считались с магами, и это отрицательно сказалось на иранских культах.

У Сенеки была неопределенная позиция в отношении митраизма, хотя он резко осуждал практику магов и все публичные проявления восточного культа. Маленькие люди все-таки хранили верность традиционным обрядам, покорные суевериям, своим маленьким домашним чудесам, домовым, гениям Геркулеса, Фавну. Больше [379] того, политические привычки и интересы соответствовали продолжению официального культа государства, как капитолийской триады, в которую больше никто не верит.

В восточных провинциях существовали еще старые религиозные культы; в Европе — древние культы кельтов, друидов, Эпона. Но, оказывается, что влияние восточных религий неизбежно. В Риме они получили новое направление и ничто не могло остановить их подъема.

Религия спасения распространялась прежде всего среди постоянно испытывающих тревогу о загробной жизни. Странное любопытство Нерона к обрядам и суевериям говорит о состоянии умов у многих римлян. Замечают также проникновение овосточенного культа Диониса, приравненного к Вакху и Осирису, культу Кибелы и ее возлюбленному — пастуху Аттису, а также Мену, божеству Луны, повелителю смерти. И опять же в связи с распространением в Римской империи многочисленных восточных культов стали отождествлять сирийского бога Ваала с Юпитером. Римляне пытались по-своему понять восточные божества и примерить их на себя. Это сочетание противоречивых, а порой несовместимых друг с другом воззрений в любом случае как бы забирает их энергию.

Среди восточных религий первое место принадлежало поклонению Изиде. Изгнанный Августом и Тиберием культ Изиды и Сераписа распространился в Риме во времена Гая Калигулы, который [380] ему покровительствовал, хотя его храмы оставались вне святых мест столицы. Усердие набожных, благочестивых жрецов с бритыми головами, одетых в белые полотняные одежды, ежедневные молитвы, мысли о смерти и воскрешении, стремление к чистоте и милосердию быстро привлекли на свою сторону многочисленных верующих низкого происхождения, жадных до страстей, волнений, страданий, радости и горя. Их было особенно много в средиземноморских портах. Современный культ Мадонны продолжает, впрочем, культ Изиды, всеобщей богини, так же как и Сераписа, наследника могущества Юпитера, Нептуна и Плутона.

Неизвестно, насколько Нерон был привязан к поклонению Изиде, но известно, как уважали в Египте его культуру и религиозные чувства. Отон стал адептом Изиды и прославлял культ египетской богини. На празднествах в честь нее он появлялся в священном полотняном одеянии. Сенека вспомнил о изианизме, когда отвергал коллективный психоз и те миазмы, которые он распространял.

Иудаизм

Иудаизм — национальная религия, распространенная также и в римском мире. Иудея была прокураторской провинцией с давних времен, восставшей против римлян в 66 году. Но евреи были рассеяны по всей Империи. [381]

Многочисленная община устроилась в Риме в нескольких кварталах, в которых были открыты синагоги — в частности за Тибром. Некоторые римляне насмехались над религиозными обрядами евреев, особенно над обрезанием. Но даже при дворе у этой религии было много сочувствующих. Им покровительствовала сама Поппея. Казалось, Сенека был настроен очень враждебно по отношению к культу мозаизма, т. е. иудаизму.

Махровый национализм евреев и исключительность мозаистов возмущали многих римлян, но иудейская религия тем не менее прогрессировала: количество ее сторонников увеличивалось и вскоре иудаизм стал одной из самых распространенных восточных религий.

Приверженцы мозаизма не заслуживали никакого снисхождения, с точки зрения христианства, и никогда не считались диссидентами иудаизма. Быстрое распространение христианства заставит еврейский иудаизм замкнуться в себе и тем самым еще раз подчеркнуть свой национальный характер.

Христианство

Уже в Иудее христианство столкнулось с нетерпимостью приверженцев закона Моисея. По дороге, ведущей из Иерусалима в Вифлеем, был найден оссуарий (кости), относящийся к середине I века н. э. с христианскими надписями, в [382] которых упоминалось имя Иисуса. В 62 году первосвященник Иерусалима развязал настоящую войну, преследуя христиан. На заре своего возникновения христиане были сектантами. Но очень скоро они оторвались от своих иудейских корней, отказались от обрезания и всех национальных обычаев.

Недавние открытия доказали, что распространение христианства проходило быстрее, чем казалось. Многие причины могли бы объяснить этот скачок: всеобщее признание новой религии, ясность доктрины монотеизма; строгая организация христианских сообществ и его духовенство, ловкая пропаганда — так, например, день рождения «Солнца непобедимого» (Митры) должно было стать днем рождения Христа, социальная доктрина, очень актуальная в эпоху первых сообществ — делали ее популярной среди униженных. Наконец, факт того, что она была самой открытой из всех восточных религий.

Христианство быстро завоевало Египет, Финикию, Сирию, где в Антонии скрывалась самая древняя христианская метрополия — Передняя Азия, семитский Восток, откуда она распространилась на Запад. Через Балканы христианство достигло Италии, где его воинственность, с точки зрения других религий и императорского культа, так же как и традиционного уклада жизни греков и римлян, вызывает большое сопротивление. Таинственная скрытность христиан страшит римлян, Святое причастие (тело и кровь [383] Господа) пробуждает в них воспоминание о ритуалах каннибалов. Христианам приписывают омерзительные злодеяния.

В Риме христианство распространяется очень быстро. Возможно, оно проникло туда в 42 году. Скорее всего его адепты просочились и в окружение Нерона. Сенека знал о существовании доктрины и христианской общины. Тиберий относился к христианству терпимо. Гонению их подвергал Клавдий в 49 году, евреев в столице преследовали на всякий случай из-за смутных подозрений в их религиозном соперничестве. Императорские власти обвинили в этом христиан. Во всяком случае, по свидетельству Светония, поскольку евреи бесконечно восстают, подстрекаемые христианами, их изгнали из Рима.

Позднее, в шестидесятые годы, евреи четко отделились от христиан и императорской власти, признав, что последние исповедуют религию, совершенно отличную от иудаизма: «суеверие новое и опасное», по словам Светония. Уже в 57 году знатная дама Помпония Грецина была обвинена в «страшном суеверии», но муж Авл Плавтий заявил о ее невиновности.

Помпония действительно была христианка, что говорит о прогрессе новой религии в аристократической среде. Через полвека некий Помпоний Грецин стал известен как христианин. Наконец, Саул из Тарса, святой Павел, был брошен в тюрьму и допрошен в Риме Бурром в 59-60 годах. [384]

В 64 году после пожаров в Риме римляне отдали должное общине христиан в столице. По Тациту, Нерон, чтобы заглушить угрызения совести из-за того, что он поджег Рим, решает возложить эту вину на христиан. Арестовали тех, кто проповедует эту религию. Потом с помощью доносов их осуждают и безжалостно казнят. И речи быть не может о простой казни, пишет Тацит, устроили представление, одели их в шкуры животных, бросили на растерзание львам, или же, распяв на кресте, когда день клонился к вечеру, поджигали; несчастные горели как факелы, освещая сумерки.

По другим источникам, не было никакой связи между пожаром в Риме и казнью христиан. Уничтожение христиан началось с 62 года. Их стиль жизни, их мораль были несовместимы с политической стратегией и системой ценностей Нерона, хотя он-то и сомневался в том, что они были причиной смуты в столице.

Влиятельные лица при дворе, поддерживающие иудаизм, встретили репрессии с одобрением. Однако указы умалчивали о том, что люди наказываются за веру. Их казнят за различные проступки. И вполне возможно, после пожара в 64 году в сентябре и октябре того же года, полиция приняла меры о проведении более сильных репрессий.

Нерон пользовался плохой репутацией христиан, чтобы отвести подозрения от своей персоны. Возможно, также, что некоторые экстремистские [385] представители общины рассматривали пожар как кару Божью. Христиане из бедноты испытывали на себе последствия несчастья. Павел из Тарса и, позднее, Жан Хризостом предполагают существование в среде христиан во времена Нерона фанатиков, которые провоцировали римские власти и патологически жаждали мучений: они ждали Апокалипсиса и конца света. Отсюда возможные угрызения совести, которые они испытывали якобы за пожар в Риме.

ANTICIVITAS

Сенаторы всегда жили на широкую ногу, чаще выше своих возможностей, в больших особняках или роскошных виллах, окруженных садами, украшенных ценным мрамором, с множеством слуг, рабов и вольноотпущенников. В своих владениях они охотились и организовывали изысканные празднества. Все это стоило очень дорого.

Сенаторская роскошь затмевалась роскошью Нерона, поощрявшего такой образ жизни, ценившего все новые эксперименты даже, если они были сопряжены с элементами жестокости.

В 59 году Нерон разрешил актерам в трагедии «Пожар» устроить на сцене горящий дом. Петроний в «Сатириконе» дает представление об изменениях, которые произошли в умах.

Одновременно Нерон должен был принимать какие-то меры против излишней роскоши. Речь [386] идет не о принятии аскетизма, а об ограничении вывоза золота и серебра из Италии. Он запретил носить пурпурный цвет, снизил гонорары адвокатам и запретил забавы управляющих колесницами возниц, которым древний обычай позволял всюду совать нос и на потеху обманывать и грабить прохожих. Он обрушился против сексуальной лжи, желая избавиться от традиционных табу.

«Он был абсолютно убежден, — писал Сенека, — что ни один человек не уважает целомудрия и не хранит ни одной частицы своего тела в чистоте, но большинство искусно скрывают свои пороки; он объявил, что простит всех, кто признается ему в этом».

Нерон хотел, чтобы его сверхъестественное великолепие вызывало восторг. Почтенные дамы двора и кружка Нерона, во время празднеств одетые простыми кабатчицами, обслуживали гостей и подавали им напитки, например, во время пира у Тигеллина в 64 году. Иногда считали, что его аморальность, целенаправленное выставление себя на показ, эксцентричность внушали восторг и вызывали настоящую «культурную революцию». Однако в этом не было ничего революционного: оно не предполагало ни политических изменений, ни перемен в обществе.

Творчество Нерона представляло тройную реформу: политическую, моральную и образовательную. Он подготавливал приход новых правил, более греческих, чем римских, триумф царя в искусстве и системе образования, который приведет [387] римлян к «греческим обычаям». Абсолютизм способствовал появлению новых нравов.

Нерон рассматривал свои личные артистические и другие успехи как военные победы. После раскрытия заговора Пизона он принимает почести и выступает в сенате, «как будто одержал военную победу». Новое видение мира предлагалось и применялось без внесения изменений в само общество, в его моральной модели.

Новая идеологическая подсистема дала жизнь этой реформе, которую назвали неронизмом. Одна из характеристик этой реформы основывается на утверждении, что нужно уважать Нерона, как нового Аполлона. В Египте уже давно организовывали праздники, подобные тем, которые даются теперь в честь Нерона. На берегу водоема прославляют жизнь, вино, молодость и гениальность личного Бога каждого человека.

Не случайно Нерона окружали молодые люди и он славил культ молодости. Эксцентричность для него — это способ победить свои страхи и печали. Аристократы, итальянцы среднего достатка, некоторые греки чувствуют себя оскорбленными. Некоторые сенаторы принимают неронизм, но другие его отвергают.

Появление кометы, как знак будущего падения Нерона, до заговора, как показало время, прозвучало предупреждением. Мнения очень изменились по поводу игр Квинкинарий: некоторые удивились, увидев сенаторов, спускавшихся на арену. [388]

Паконий Агриппин и Гессий Флор сомневались, появляться ли на сцене и одобрять ли императорские выходки. Первый отказался. Что касается Гессия Флора, восточного происхождения, то он покорился. А как же александрийцы? Может быть, они излишне льстили Нерону, восхваляя его талант певца и музыканта, играющего на лире?

Перед тем как покинуть двор, Сенека, который участвовал в разработке солярной теологии Нерона, искал решения и компромиссы. Многие сенаторы считали, что реформа состоит из бесчисленных противоречий. По Тациту, смерть Нерона обрадовала сенаторов, которые сохранили свою свободу мысли и действий.

Нерон и его советники поняли, что оценка ценностей среди приверженцев традиций устарела. При Нероне развился процесс переходной стадии civitas из города в Империю, процесс, который закончится во II веке при Адриане. Этот триумф, anticivitas, стиль жизни, умение мыслить на уровне Империи, впитывая опыт всех провинций Римского государства и более соответствующий моральному и интеллектуальному мышлению homo Romanus, являвшемуся гражданином Рима.

Нерон хочет каким-то образом обозначить anticite (не-город) в своем мировоззрении, чтобы, думая о нем, испытывать состояние покоя. Многие римляне все же сопротивляются раздвоенности и предупреждают других: сенаторская аристократия, например, ненавидит греческие нравы и [389] остерегается плебейских традиций. Уже у Сенеки в «Милосердии» появляется концепция личности, в смысле роли, социальной деятельности, положения.

Стоицизм вводит концепцию достоинства: она позволит противопоставить смерть и репрессии, а также рассмотреть кризис роста общества в движении. Большая часть населения надеется на другой anticite, менее утопический, чем это кажется Нерону. Не было ли это делом одних сенаторов? Так, в Греции, узнав на сцене Нерона, которого привязали: он исполнял роль Геркулеса, — молодой преторианец бросился на сцену, чтобы освободить императора. Этот солдат не понял, что его хозяин играет роль. Другие приходили в восторг: в 68-м Авл Ларций Лид, простой магистрат, предложил Нерону миллион сестерциев, чтобы тот сыграл на кифаре в спектакле, который он сам и поставил.

После 61 года будет ясно, как противопоставляется аморальность сторонников абсолютизма и нероновского плана и стоицизм сторонников другого плана, строящегося на достоинствах этого направления. После падения Нерона роскошь в среде сенаторов начинает понемногу исчезать. «Кипучая жизнь» Нерона и его сторонников уходит в прошлое. Появляется новый тип сенатора, даже римлянина, — более аскетичный, напоминающий Флавиев.

Рассказывают, что император ненавидел тех, кто вел счета своих расходов, но уважал и хвалил [390] беспутных расточителей, называя их молодцами, умеющими пожить со вкусом. Характерно, что Нерон ставит расточительство на второе место в системе ценностей, на первое место он ставит сексуальную свободу.

Но Нерон, его противники и римляне в целом считают, что весь план ANTICIVITAS должен переступить узкие границы древнего города и захватить Империю целиком. Этот дух открытий, этот восторг перед пространством отмечают и Тацит и Светоний.

Свидетельство налицо — размеры Золотого дома, посвященного Солнцу, и его парк.

Искусство, наука, философия

Никогда в I веке культурная жизнь не была такой блестящей, как при Нероне. В это время, оживленное и экстравагантное, когда стоицизм сенаторов противостоял фантазиям Нерона, развивались общественные чтения и образование. Изучали великих греческих классиков, адаптировали их, приспосабливая к римскому юмору и римской концепции обучения. Провинциальные писатели, особенно из Испании, хлынули в Рим.

Невиданный подъем узнало и пластическое искусство, особенно живопись, которой расписывали стены домов и дворцов захватывающими сценами. Эта эпоха четвертого помпейского стиля. Вдохновение приносят театральные представления [391] в честь Нерона. Целые стены были украшены эпизодами, навеянными трагедиями Эврипида. Пейзажи, которыми расписаны стены Золотого дома, выполнены в драматическом стиле. Художники переносят на стены сюжеты мифологические, интимные и иногда эротические. Дорофей делает очень смелые наброски Афродиты. Фабул самостоятельно расписывает дворец Нерона.

Вкус к мистериям, ирреальности, фантастике, богатые и яркие орнаменты доминируют в живописи этой эпохи. Мастера изыскивают броские и яркие эффекты, привнося резкость и даже грубость. Зенодор, скульптор, которого воспел Плиний Старший как изваявшего в Автуне, Галлия, статую Меркурия, когда был построен Золотой дом, создал колоссальную скульптуру Нерона. Архитектура — в это время много строят — склоняется к гармоничному стилю. Изогнутые и угловатые линии, легкие и смелые новшества, создается впечатление, что заботясь о внешнем виде, совершенно не беспокоятся о сопротивлении материалов.

Философия, история, риторика, право и литература испытывают большой подъем, подогреваемый интересом, который они вызывают в политических и культурных кругах и даже в императорском доме. Среди поэтов эротического толка вспомним имена Вергиния Руфа и Косция Нервы. Первый был солдатом, строгим, аскетичным, в другие времена весь отдался бы влюбленности [392] и лиризму, очень во вкусе Нерона, второй — современный Тибул, свободный сенатор, далекий родственник императора и будущего цезаря. Мы уже отмечали, что Сенека и Персий отличались друг от друга сатирой, в то время как Луцилий блистал в жанре эпиграмм. С большим размахом развиваются также эпическая поэзия и театральная деятельность, по инициативе принцепса-актера.

Публике больше правятся мелодрама и трагедии мифологического содержания. Традиционный драматический театр вызывал вспышку интереса. Произведения Петрония свидетельствуют об этом феномене. Пизон любил мимов, сам выступал на сцене.

Нерон предпочитает общество пантомимистов, танцоров, которые под аккомпанемент оркестра танцуют, двигаются, воодушевленно и пылко жестикулируя; их поклонники устраивали беспорядки, которые привели в 56 году к катастрофе. Пантомима была запрещена в Италии. Эти балеты были столь захватывающи, что однажды даже почтенная дама Элия Кателла в свои восемьдесят лет принимала в них участие.

Пантомима великолепно подходила к новому образу мыслей! Нерон любил смотреть, как она рождается. Сенека подчеркивал ее популярность и отношения, которые завязывались у императора и этого жанра с цирковыми играми: «По всему городу, — пишет он, — устраивают сцены. Мужчины и женщины вертятся, ерзают, чтобы показать себя. Мужья и жены соперничают в сладострастных [393] сценах и, когда их целомудрие медленно растворяется под маской, бросаются к шлему гладиатора. До философии никому дела нет». Музыку тоже очень любили, как при дворе, так и в других кругах: она напоминала традиционную музыку арабов, индусов и китайцев или григорианское пение.

Что касается наук, то их развитие не ослабевает, как это утверждали. Все еще оставаясь в рамках знаний своего времени, они развиваются. Это эпоха больших обобщений, отраженных Сенекой в его труде «Естественные вопросы» и позднее отмеченных Плинием Старшим.

Сложная механика Золотого дома свидетельствовала о прогрессе технологии, которая иногда интересовала Нерона. Труд Помпония Мелы, испанца, рассказывает о развитии замечательной науки географии, благодаря, в частности, научным исследованиям.

Отмечались успехи и в области медицины. Модой стало водолечение, продукт усилий Марсельской школы: римляне принимали холодные ванны даже зимой. При Клавдии был известен Скрибоний Ларг, автор трактата по фармакологии. Стерциний Ксенофон и Анней Стат являлись врачами Нерона. В это же время Тесал и Тралл (Передняя Азия) основывают медицинскую школу, очень популярную, обучение в которой продолжалось шесть месяцев.

В большом почете философия. Ее изучают, применяют при дворе, особенно в культурных и [394] политических кругах. Профессионалы обучают в своих школах, или на улицах, или просто обращаясь к маленьким людям. Школа киников тоже преуспевает. Сохранились два имени преподавателей этой школы — Деметрий и Изидор, оба противоречили Нерону. В этом климате распущенности и идеологического брожения звучат призывы к простоте, правильной жизни и осуждается недостаток морали, что привлекает некоторое внимание. Деметрий-киник бичует бесполезную роскошь утонченности, греческую манеру жизни, термы и гимнасии. Сенека неоднократно возвращается к хвалебным речам. Он направляет свою деятельность на культурные и политические круга аристократии, влияет на Персия и Тразею. Нерон высылает его в Грецию, Веспасиана тоже.

В это время Нерон покровительствует эпикурейству. Эпикурейцы переступают через аскетическую концепцию, которую так любили основатели их школы, они отвергают чувственное сладострастие, роскошь, так же как и отсутствие страдания в благополучном и сбалансированном существовании. Кажется, Пизон был эпикурейцем, так же как Петроний; после Эпикура они отвергают веру в загробную жизнь и переселение душ, в стоическую идею, делают вывод, что нужно жить полной жизнью, не теряя ни одной минуты своего существования.

На Востоке развивается неопифагорейство. Знаменитый кудесник и маг Аполлоний из Тиана, [395] проповедующий в Риме, тоже принадлежит к течению пифагорейцев. Новая академия долго пользовалась успехом в Риме: эта философская школа была лучше приспособлена к прагматическим умам римлян. Они в первую очередь более склонны верить в возможности абсолютной правды и терпимы к существованию противоречащих друг другу тезисов. Эта философия, несистематичная и антидогматическая, ярким представителем которой был Цицерон, соответствовала прежде всего методам сближения вселенной, человеческого сознания и культуры. При правлении Нерона новая академия, несмотря на то, что она и оказала некоторое влияние на Сенеку, осталась в меньшинстве.

Доминирующим философским течением этого времени оставался стоицизм. У стоиков было множество тенденций. Музоний Руф проповедовал аскетическую добродетель, высшее и требовательное достоинство. Стоицизм Тразеи и Персия был более умеренным. Все стоики этого времени считали, что когда человек находится в гармонии с чудесным порядком вселенной, то бедность, муки изгнания и страх смерти не смогут затронуть его души, смутить его покоя и счастья.

Эта безмятежность приобретается, благодаря воле и постоянной тренировке терпения. Дух человека получает тот ценз, который ему определен свыше: он должен взаимодействовать с истинными доброжелателями. В этом состоит романское понимание стоицизма. [396]

Сенека, без всякого сомнения, самый значительный из стоиков. Несмотря на видимые противоречия, его духовный путь представляет настоящую систему мыслей, глубоко связанных между собой. У него все сводится к личности Мудреца, который, благодаря работе над собой, достигает духовной жизни — совершенной и радостной.

Доктрина Сенеки, вначале суровая, потом смягчается, примеряясь со светской, заботится о приспосабливаемости к обстоятельствам. Пьер Грималь настаивает на том, что Сенека обладает талантом переносить абстрактные рассуждения школы в жизненный опыт, потому что его мысль не ограничивается передачей и содержит в той или иной мере определенную точность. Обучение Сенеки носит оздоровляющий характер, опирающийся на утонченность и талант психолога. Если этот стоицизм соединить с элементами другой школы, то философский «синкретизм» не стал бы основным в системе Сенеки.

Стоицизм старается стать оппозиционной философией под непосредственным влиянием нео-пифагорейца Аполлония из Тиана. Это не мешало некоторым стоикам отвергнуть хрупкую идеологию, чтобы без конца поддерживать Нерона. Они укрепили свои позиции и извлекли из этого финансовые выгоды. В любом случае при Нероне стоиков не преследовали и не изгоняли из Рима, как это было при Флавиях, когда стоицизм стал идеологией оппозиции. [397]

Новый стиль и новое литературное движение

Участие Сенеки в правлении Империей было очень полезно, с точки зрения обучения в духе Цицерона. Сенека своего рода Цицерон, другими словами анти-Цицерон, так же как Лукан был анти-Вергилием. Сенека долго сражался с латинским классицизмом, пытаясь найти и распространить новый стиль. При Нероне противоречие между классицизмом, стилем новым и стилем архаичным перешло границы простого соперничества: эти культуры и духовные пути противостоят друг другу.

После смерти Августа латинский, цицероновский и августинский, классицизм пережил кризисный период: оптимистический взгляд на будущее и на весь мир в целом, гармония и симметрия были отброшены большинством римлян и, конечно, всеми артистами. Ищут другие способы мыслить и самовыражаться. Так сложилось новое литературное и культурное течение, которое стали называть новым стилем. Он продолжается под видом старого азианизма, патетического и украшенного ораторами, литераторами и грамматиками.

Романтизм характеризуется трагическим приходом страстного существования, самоанализом, поисками нового, иногда фантастического, оригинальностью выдумки и, в частности, асимметрией. В литературном плане это вызов, брошенный [398] правилам классической поэзии, триумф краткости, ощущение «вкуса», слова, внезапный поворот сюжета, пикантность выражений, необыкновенность деталей.

Прозаики призывают к возможностям риторики, поэзии и охотно нарушают нормы классического синтаксиса. При Клавдии, и особенно при Нероне, появляется новый стиль. Тацит утверждает, что торжественная похоронная речь, произнесенная Нероном, была написана Сенекой, украшена тысячей орнаментов и свидетельствовала о своеобразном таланте во вкусе его современников.

Вокруг Сенеки, начиная с 50 года, родилось движение сторонников, благоприятно относящихся к новому стилю. Друзья философа подчеркивают некоторые его направления; отбор выражений, резкий язык, лиризм, психологический анализ, основанный на противоречии «хорошо» и «плохо». Их стиль более «романтичный», чем у предшественников. Лукан и Луцилий, ораторы, такие же как Галлион и Апер, историк Фабий Рустик, Корнут, поэт-лирик Басс, Луций и грамматик Ремий Палемон близки Сенеке по новому литературному движению и склоняются к украшательству. Поэма о войне Августа против Антония и Клеопатры ярко представляет этот новый стиль, соответствующий нероновской эпохе. Некоторые утверждают, что Сенека не умел составлять диалогов. Философ собирал свои идеи по заданной теме в различных вариациях. [399] Каждый диалог имеет «духовное ядро», вокруг которого развивается искусная диалектика и выдаются идеи. Сенека иронизирует по поводу любителей классических поэтов, увлеченных мифологией. В этот период требуется, чтобы стиль поэм был серьезным и энергичным. Он советует использовать простой язык: смысл считается важнее, чем блистательное построение фраз. Он критикует архаичность любителей классики и посмеивается даже над Петронием, ратует о пользе эволюции стиля в ущерб нормативной эстетике, возводя в ранг основной исторический принцип содержания и критерии ценностей. По его выражению: «...вопросы стиля не являются абсолютным правилом, мода на идеалы не стабильна, она постоянно меняется». Но взгляды Сенеки на речи, написанные для выступлений — в смысле стиля, — свидетельствуют об умеренности, которой явно не хватает в его собственных литературных трудах. Возможно, Сенека хотел умерить пыл некоторых из своих учеников, например Лукана. После вполне традиционного начала в своей эпопее, Лукан провозглашает новшества и ценности своего произведения, противопоставляя его эпосу Гомера. Он совершенно не упоминает имени Вергилия, но со всей очевидностью хочет казаться «анти-Вергилием», как его называли итальянские критики. У Лукана боль всегда резкая, все наполнено чувствами, общая атмосфера — это борьба, отчаяние, жестокость и страх. [400]

Непоколебимость классицизма

Классический стиль исчез, но не совсем, при Нероне он уже тяготеет к усложнению. Современные течения в скульптуре воспринимаются легче.

В литературе все идет по-иному: договор о земледельческом хозяйстве Колумелла — прекрасная иллюстрация прозы. Такие поэты как Басс и Серран, продолжают следовать в эпическом жанре традиционной мифологической концепции, в то время как Лукан ее оспаривает. Их труды не сохранились. Зато до нас дошла «Латинская Илиада», написанная, возможно, Бебием Италиком, средненькая поэма в классическом стиле, которая довольствуется кратким пересказом поэмы Гомера.

У пастушеских поэм, написанных в первой половине правления Нерона Кальпурнием Сикулом — лирический жанр, приправленный любовью к классицизму. Кальпурний Сикул — поклонник Вергилия, но с дополнительными уточнениями и налетом маньеризма. Его поэма, посвященная восхвалению Пизона, будущего заговорщика, свидетельствует об этом. Carmina Einsidlensia, две анонимные оды, составленные в середине шестидесятых, совершенно идентичные эстетическим пристрастиям Нерона, тоже подверглись изменениям. Но он возлагает ответственность за это на поэтов, которые работают для принцепса. [401]

Они собираются вместе, чтобы обсудить стихи, которые Нерон пишет или импровизирует, стараясь найти дополнительные выражения, которые их украсят. Даже в этих стихотворениях можно увидеть стиль, хотя в них почти нет ни пыла, ни вдохновения, ни единства стиля. Сенека воспитывал своего ученика в новом духе. Светоний уточняет, что философ держал его в стороне от влияния древних ораторов.

Если первые речи Нерона были заимствованы и испытывали новоазиатское влияние, то его вкусы и концепции менялись одновременно с окружением, политической стратегией и системой ценностей. Но в архитектуре и живописи он оставался верен некоторому «романтизму».

В скульптуре модернистская ориентация раскрывается противоречиво и систематично. Марциал рассматривает Нерона как поэта умелого, ученого, а Тацит считает, «что он обладает определенной эрудицией».

Влюбленный в эллинскую культуру, Нерон после 57 года, и особенно после 61 года, возвращается к поэзии классического стиля, навеянной Гомером и Аполлоном Родосским. Он ссылается не только на прославленную Грецию, но также и Августа, и вполне естественно, что он одобрял классицизм, но очень своеобразный: утонченный и риторический. Знаменательно то, что Нерон предпочитал Эврипида другим греческим авторам. Его лирическая поэзия кажется манерной. Помпезность не может удовлетвориться умеренностью [402] и классической строгостью. Он остается тем не менее верным структуре традиционной эпической поэмы Гомера и Вергилия.

В 64-65 годах Нерон заканчивает поэму из нескольких частей, посвященных войне в Трое, в которой падение Трои являются основным содержанием. В конце своей жизни Нерон хотел ответить на «Фарсалию» Лукана, большую поэму о римской истории, которая должна была оправдать классическую манеру из мифологии и языка символов.

Ораторское искусство Нерона испытывает аналогичное развитие, речь, которую он произнес по случаю освобождения Греции, хорошо показывает его вкус в гармонии, торжественности, напыщенности и утонченности. Письмо, адресованное египтянам в начале правления, составлено в ясном и точном стиле. Вполне возможно, что авторами послания были императорские чиновники. Другие поэты при дворе тоже использовали новый классицизм: Селий Италик, например, сражавшийся за императора против Лукана.

Классицизм во времена Нерона занимает совершенно исключительное положение. Уступая августинскому классицизму (первому), предшествующий классицизму Флавиев и Антониев (второй), этот оказывается совершеннее, избирательнее и мифологичнее. В целом классицизм Нерона, его последователей и лже-классиков был не так уж верен урокам Горация, хотя и не отвергал основных принципов своего предшественника. [403]

В кругу Пизона тоже были сторонники классической поэтики, что объясняет критику в адрес Лукана и Сенеки, нового стиля и риторики; критику, которую Петроний принимает на свой счет, в то время как «Сатирикон», произведение очень современное в лучшем смысле этого слова, смешивает различные стили и автор утверждает, что именно в этом смысл и новшество его романа.

Устаревший литературный вкус

В I веке до н. э. поклонники утонченного стиля в литературе превозносят стиль строгий, но отличающийся простотой. Новое поколение поклонников выбирает классицизм. Самые строгие блюстители чистоты стиля принимают сторону архаики в литературе: они учат, что прекрасный стиль — это удел древних писателей. Представителем этого стиля был Помпоний Марцелл.

При Нероне ритор Вергиний Флав, неприязненно относящийся к противоположностям и парадоксам, продолжает эту традицию и борется за нее в кружке Музония. Однако только несколько грамматиков примыкают к движению: это Низ и Проб. Последний неукоснительно, применяет основы грамматической аналогии. Специалист по классическим поэтам, он занимался изданием их произведений. В конце века содействовал внедрению устаревшей утонченности стиля в большую литературу. [404]

Значительность стиля

Нет необходимости приписывать всех писателей к определенной школе. Самый лучший пример этому художники и скульпторы. В «модернистских» течениях того времени преобладала скульптура. Обычно люди со скромным достатком не примыкают к большим течениям и не вмешиваются в эстетическую политику. Если Нерон способствовал торжеству вычурного, помпезного классицизма в литературе, то в живописи и скульптуре он остается на позициях верности импрессионизму.

Несмотря на теоретические изыски автора, роман Петрония выделяется из всех течений и стилей. Сатирические авторы в основном отличаются от них и стоят в стороне от эстетических споров, которые остаются принадлежностью серьезных жанров: ораторского искусства, эпической поэзии или театра. Эти авторы интересовались действительно всем сиюминутным и пользовались «живым» языком.

Персий, еще до Ювенала, использует смесь жанров, разговорный язык в своих сатирических трудах и в критике некоторых нравов. Иногда идут ложным путем, делая вывод о том, что стилистическая полемика не имеет значения. Персий иногда втягивается в это.

Петроний сердится на Лукана за то, что тот критикует поэтов, отказывающихся от символов и структур эпической поэзии. Сенека в свою [405] очередь переходит на сторону Петрония. Он порицает роскошь, страсть к ночным пирушкам и говорит, что принадлежит к обществу «людей-тараканов». Но критикует свою «стилистическую работоспособность», поиски народной речи: «...некоторые очень хотят, чтобы их побили и поимели, прежде чем начать работу». Ожесточенные споры доказывают, насколько большое значение придавалось стилю в литературе.

Поражения или победы тесно зависели от политического контекста. Нерон отказался от нового стиля в тот момент, когда изменил свою стратегию в политике и систему ценностей. Классицизм, вычурный и эллинизированный, лучше служил политическим, этическим и эстетическим целям.

Император сам испытал нападки эпикурейцев, сторонников классицизма из кружка Пизона, а также нового литературного движения. «Октавия» — трагедия, сочиненная, возможно, Корнутом после смерти Нерона — доказательство тому, что новый литературный стиль не исчез. [406]

Причины

В начале июня 68 года Нерона низвергли и приговорили к самоубийству, чтобы избавить его от мучений и позорной смерти. Это было поражение его попытки установить новый политический режим, монархию, похожую на монархию Лагидов и Аршасидов, так же как и политику, основывающуюся на роскоши и агоне. «Нерон был свергнут, — пишет Тацит, — скорее с помощью мыслей и слухов, чем оружием».

Притеснения и интриги дворца повлияли в большинстве случаев на решения преторианцев начать действовать — прежде всего по их собственным убеждениям — принцепс же был все больше изолирован, и его манера руководить Империей [407] все время сталкивалась с враждебностью живых сил в Империи. Слухи соответствовали началу столкновений в лагере оппозиции, и целые группы уже готовы были ввязаться в них. Нерон слишком поздно почувствовал опасность.

Светоний описывает драматический ритм и эпизоды падения температуры, он начинает с того, что показывает Нерона, уверенного в своем будущем, на протяжении всей поездки в Грецию. Переоценивший популярность своей политики, принцепс, действительно, больше не жил в реальности. Очень скоро провинциальный мир и Рим соединят свои усилия, чтобы низвергнуть последнего Юлия-Клавдия.

Римское общество, политический класс и аристократические слои не были склонны терпеть ни антониевский абсолютизм в греко-восточном духе, ни экстравагантную личность императора. Некоторые высшие круги, прежде поддерживавшие неронизм, отвергли его: роскошь Золотого дома, демонстрация артистических способностей принцепса, пышность приема Тиридата и путешествие в Грецию потрясли их.

Триумф весны 68 года не смягчил обстановки. Холодность, проявленная Нероном в отношении к сенаторам во время путешествия в Грецию, возмутила большое количество представителей высшего класса общества. Но главным образом членов курии испугали репрессии и преступления, что побудило их вступить в заговор. Когда император расправился с некоторыми им [408] подобными, они перешли в оппозицию, имея целью физическое уничтожение императора, единственную возможность спасти свою жизнь. Нерон надеется ликвидировать оппозицию, уничтожив их руководителей одного за другим. Но репрессии, которые обрушились на основные литературные и политические кружки, не коснулись сенаторской аристократии. Заговор Винициана укрепил их уверенность в успехе.

Уничтожение Корбулона вовлекло в оппозицию других сенаторов и всадников. Недовольство достигло своей высшей точки во время путешествия в Грецию. Гелий, почувствовав опасность, убедил Нерона сократить свое пребывание, отставить планы путешествия и вернуться. Плебеи, не-граждане, тоже были недовольны долгим отсутствием императора.

Отныне сенаторская аристократия больше не могла уступать и отступать. Стало известно, что принцепс намеревался отобрать некоторые провинции у администрации сенаторов и отстранить их от руководства армянами. Аристократы возмутились. У Нерона почти не было сторонников в курии, провинциальные сенаторы тоже относились к нему враждебно.

Для его свержения организовали коалицию, социально и идеологически неоднородную, в противоположность той, которая была образована в прошлом. Наученные своим поражением, заговорщики сумели сыграть на слухах и поняли, что заговор должен быть укреплен военными действиями. [409]

Принцепс покровительствовал всадникам и вольноотпущенникам. Помогал им разбогатеть: при Веспасиане финансист Гипарх владел 100 миллионами сестерциев. Он получил их во время правления Нерона. Однако репрессии, развязанные императором, беспокоили и всадников и вольноотпущенников. Добавились экономические трудности 65-68 годов, поставившие в затруднительное положение многих финансистов.

В своем большинстве провинциальная общественность примкнула также к оппозиции. Судьба Нерона и его режима была, в частности, решена за пределами Италии. Экономическое положение провинций усложняется. На них была наложена строгая контрибуция для получения средств для оплаты выходок императора, его военных расходов против Парфы, реконструкции Рима, пышного приема Тиридата, императорской поездки в Грецию и репрессий против евреев. Возможно, их возмутили и новые налоги.

В любом случае терпение лопнуло. Притеснения прокураторами и налоговое бремя возмутили провинциалов, особенно в Испании и Египте. Инфляция поглощала их доходы, и Империи угрожал экономический кризис.

Особенно тяжелым было положение в Испании и Африке. Галлия, которая в начале правления испытывала настоящий экономический подъем, была отныне отдана на растерзание разрушительному налогообложению. Знатные [410] люди восточных провинций, изначально привязанные к принцепсам, теперь присоединятся к оппозиции. Они повлияли на организацию восстания в Галлии и поддержали восстание в Испании.

Недовольство было уже достаточно продолжительным. Старые партнеры и союзники в Испании, интересы которых в Риме представляли Аннеи, не могли забыть судьбы Сенеки. Знатные жители провинций враждебно относились к эллинизации нравов, аристократической деятельности императора. Ведь когда он пел, никому не разрешалось выходить из театра. Говорят, что некоторые женщины даже рожали в театре.

Жители восточных провинций не испытывали никакого уважения к проводимым Нероном реформам. Элита провинциальная не была прямым свидетелем экстравагантных выходок императора. Римская же оппозиция имела возможность и «удовольствие» наблюдать за его недостойным поведением. Они чернят образ Нерона и делают его ответственным за любые преступления, даже за те, которых он не совершал.

Нерон сталкивается с оппозицией и на Востоке. В проконсульской провинции Азии Рубелий Плавт и Соран тоже имели много сторонников и партнеров. Восстание евреев взволновало весь регион, и у нероновского режима социальная база понемногу сокращается. Нерон, несмотря на это, отправляется в Грецию с целью добиться поддержки провинций и Востока. [411] Это была неудачная попытка поправить положение: Греция — страна бедная, не оказала никакой помощи императору в критические моменты 68 года. Его сторонники в Сирии и Египте также не поддержали его.

В Италии восстание могло рассчитывать на благосклонность или хотя бы на нейтралитет широких слоев. Знать итальянских городов разделяла сомнения и недовольства их провинциальных коллег и всадников столицы. Плебеи Рима, никогда не входившие в число сторонников Нерона, очень скоро оказались поражены продовольственным кризисом и инфляцией. Как бы то ни было, но корабли, перевозящие зерно в Италию, приходили нерегулярно, задерживались и мобилизовывались для войны с Палестиной или направлялись в Грецию для снабжения свиты императора, затем на юг Италии. Позднее бунт в Африке отрезал один из источников снабжения столицы.

Администрация вольноотпущенников больше не удовлетворяет население. В Риме возмущаются противники Нерона, распространяют слухи, доходящие до плебса, пишут и заставляют писать оскорбительные надписи на статуях Нерона. Население провинций и Италии, все вместе, были готовы принять участие в перевороте.

Император недооценивает влияния, оказываемого римскими сенаторами на тех, кто командует легионами. Он удовлетворился тем, что устранил военное командование, замешанное в [412] заговоре Винициана, и заменил их людьми уважаемыми и порядочными. Отон в своем изгнании командовал силами менее значительными, но которые могли представить опасность для Нерона. Гальба, старый друг Сенеки, был оставлен без присмотра в Испании. В Армении, Германии офицеры в нужный момент были готовы подняться против принцепса: Педаний Коста, подстрекаемый Вергилием Руфом, переходит в лагерь восставших.

В 68 году Нерон мог тем не менее рассчитывать на большинство военных сил. На севере Италии он располагает I и XIV легионами и отрядами, заимствованными у войск на Балканах и Рейне, которых расквартировали в Италии. К этим силам добавляют войска, недавно набранные. Нерон рассчитывал также на лояльность или пассивность большинства командиров и наместников в Египте, куда, в частности, до своего самоубийства, он намерен был отправиться.

Известно, что Тиберий Юлий Александр, префект-наместник страны, остался ему верен на долгое время, хотя, казалось, имел тайные контакты с Корбулоном в эпоху заговора Винициана. Даже если префект и не принимал в этом участия, 6 июля 68 года, спустя месяц после смерти Нерона, он выпустил указ от имени Гальбы, признавая его императором. Знал ли он о ниспровержении Нерона? Мнения историков разделяются: одни — за то, что Александр ничего не знал о событиях в Риме, но договорился с Гальбой, чтобы обеспечить последовательность в управлении [413] Египтом и принять сторону восставших. Другие считают, что он мог быть информирован об изменении правления срочным посланием, поступившим из Рима. Переговоры могли быть начаты в тот момент, когда падение Нерона станет неизбежным.

Поведение Александра дает возможность понять поведение другого важного руководителя: их лояльность была временной, они без колебаний в нужный момент меняют лагерь. Веспасиан вел себя аналогично: он не участвовал в заговорах, но остановил наступление против Иерусалима, чтобы договориться с Гаем Луцилием Мусианом, который руководил Сирией, из-за своей собственной выгоды — вступления на трон. Зато на Балканах все поддержали Нерона до конца: Помпей Сильван — в Далмации, Помпей Главиан — в Паннонии. Так же, как и наместник Нижней Германии Фонтей Капитон, которого Гальба позднее убьет.

Марк Требелий Максим, правитель Бретани, остался вне заговора, в то время как правитель Верхней Германии Вергиний Руф поступил так же, как и Александр, Веспасиан и Мусиан. Войска, расквартированные в Испании и Африке, открыто выступили против Нерона. Войска в Италии, верные принцепсу, были немногочисленны.

В провинциях большинство командующих проводили двоякую политику. Войска, выступающие на стороне Нерона, были очень отдалены от Рима и не могли прийти ему на помощь. Поведение [414] офицеров и солдат также было не очень понятно. Некоторые солдаты, например в XIV легионе, любили своего императора, и многие военные остаются лояльными к Нерону Цезарю и вообще Юлиям-Клавдиям. Но большинство солдат слушалось своих командиров больше, чем императора, которого никогда не видели на поле боя и кто никогда не приезжал в армию. Нужно добавить, что в последние годы солдаты не получали регулярно жалованья. Судьба Скрибониев и Корбулона вызвала возмущение у многих офицеров. Военные Востока подвергались тяжелым испытаниям, а принцепс в это время развлекался в Греции и Италии. Легионеры и их офицеры, в основном в Италии, были очень чувствительны к состоянию умов населения провинций и среде, которая их окружала. Военные не решались поднять открытый бунт, все еще надеясь на благосклонность принцепса. Итак, провинциальные армии не хотели противостоять Нерону, но и сражаться за него тоже не хотели. До своего решения свергнуть итератора, войска Верхней Германии сражались на его стороне. Что касается преторианцев, униженных тем, что им приходится работать на прокладке Коринфского канала, то они носили траур по своим офицерам, убитым в 64 году во время репрессий против заговора Пизона, и не хотели больше поддерживать режим Нерона. Император не доверял им. И действительно, в июле 68 года они его свергнут. В Галлии, однако, весной 68 года Виндекс создаст [415] местную милицию, очень напоминающую регулярную армию. Если преторианцы взяли на себя инициативу восстания, то это потому, что они сомневались в том, что другие не сделают это за них.

Некоторые из окружения Нерона участвовали в заговоре Пизона и Винициана. На этот раз большинство персонала дворца и фаворитов приняли сторону императора. Придворные Нимфидий Сабин и другие нероновцы, примкнувшие к заговору, ждали последнего момента, чтобы совершить предательство, таким образом, положение императора становится отчаянным.

При поддержке верных легионов Нерон смог бы противостоять гражданской войне. Но режим больше не оказывает никакой поддержки, придворным было бы легче всего покинуть императора. Они надеялись все-таки спасти режим, освободив его от эксцессов эллинизации и репрессий. В последние дни он был предан также своими собственными советниками, префектами, вольноотпущенниками и секретарями. Одни поспешили подписаться против него, другие предпочли демонстрировать свой нейтралитет, относясь благосклонно к заговорщикам.

Наиболее странно проявили себя члены нероновского кружка. Именно они подговорили преторианцев покинуть принцепса и провозгласить Гальбу императором. Но не предательство придворных было единственной и принципиальной причиной падения Нерона. Прежде всего эта [416] идея созрела в сенаторских кругах, среди членов культурно-политических кружков. Это они подтолкнули силы в провинциях к восстаниям. Инициатива бунта принадлежала Риму, и здесь же было принято решение. Но план не стал бы успешным, если бы он не был поддержан армией в провинциях и на Востоке.

Мы уже говорили, что коалиция, которая свергла Нерона, была неоднородной: «гальбийцы» причинили много зла, дав согласие стать на сторону восставших. Впрочем, им не удалось присоединиться к Мацеру. Заговорщики не договорились друг с другом только в одном — в уничтожении Нерона. Некоторые выступили за неронизм без Нерона, в то время как другие мечтали об августинском режиме. Провинциалы спали и видели сильный принципат, более дипломатичный с сенатом и не такой жестокий, как у Флавиев. Не могли договориться и о личности преемника. После смерти Нерона разразилась гражданская война, поставившая под удар единство Империи и облегчившая вооруженное восстание германцев и галлов.

Три фактора приблизили падение Императора: сначала несоответствие политической морали и системы ценностей, предусмотренных Нероном, реальностям Империи и умонастроениям жителей; затем недовольство, вызванное ростом экономических трудностей, ощущаемых в Риме и во всей Италии; наконец, действие оппозиции в Риме и в провинции, разрозненная коалиция, но умело [417] маневрирующая психологическими настроениями населения, просачивающимися слухами и множеством других мелких причин.

Восстание Виндекса

Восстание было развязано не регулярной армией, а гражданскими лицами, входящими в состав милиции — «народной армии». Организатором восстания был Гай Юлий Виндекс, один из глав трех провинций Галлии, императорский легат в ранге претора. Виндекс, по-видимому, руководил Лионской Галлией, но Светоний этого не уточняет. Он был выходцем из знатной семьи романизированных кельтов, потомков царского дома Аквитании, получившей римское гражданство при Юлии Цезаре. Его отец во времена Клавдия, после 48 года, был в сенате. Нерон поощрял карьеру Гая Юлия Виндекса, уважал его храбрость, отвагу и ум.

После пребывания императора в Греции он подготовил восстание, начав с письменных обращений ко многим руководителям с просьбой поддержать его, другими словами, поднять восстание. Он ходатайствует в поддержку Гальбы в конце февраля 68 года. Некоторые руководители предупредили об этом императорскую власть. Кое-кто в Галлии, так же как и несколько сенаторов, поддержали Виндекса. Тацит называет по этому поводу имена Валерия Азиатика, правителя [418] Бельгии в 69 году, и Флавия Руфина. Виндекс и его сторонники созывают затем совет в Галлии, в Лионе, которая приняла решение о начале восстания между 6 и 12 марта 68 года.

19 марта Нерон узнал в Неаполе, что Виндекс произнес горячую речь, в которой осуждал преступления и злоупотребления и обвинил его, назвав узурпатором и Домицием Агенобарбом, а не Кливием Клавдием, и плохим кифаредом. Виндекс отказался от трона, который ему предлагал совет, и предложил кандидатуру Гальбы, с которым заранее договорился.

Восстание охватило большинство галльских племен: в Бельгии восстали секанны, в Аквитании — овернцы, в горной Австрии к восстанию присоединился город Вена. Многие галльские города приняли сторону восставших. Лион, который император поддержал в трудный момент, остался ему верен.

Позднее Гальба отменит привилегии в доходах лионцев, чтобы компенсировать венцев, положив таким образом начало противостоянию городов, которое будет продолжаться долгое время. «Отсюда, — пишет Тацит, — соперничество, ревность и ненависть». Венцы, впрочем, позднее предпримут осаду Лиона.

Восставшие хотели, однако, свергнуть Нерона и его режим. Были ли у них другие причины? Теодор Моммзен искал у Виндекса и его сторонников план восстановления Республики. Он ссылается, с одной стороны, на Плиния Старшего, [419] для которого Виндекс был «защитником свободы». «Свобода» не стала, правда, в сознании Виндекса и его сторонников синонимом возвращения Республики.

Думали, что в первую очередь необходимо освободиться от императора и, очевидно, одобрить принципат, менее репрессивный, чем при Нероне. Для других авторов те же признаки свидетельствуют о стремлении разделить галльцев. Они опираются на сравнение Иосифа Флавия между восстанием галлов и восстанием евреев и эпитафией Вергинию Руфу, в которой сказано, что подавление восстания Виндекса Вергинием Руфом спасло единство Империи. Но смысл эпитафии неоднозначен. Более того, Вергинию выгодно претендовать на то, что он задушил восстание, имея в виду не Нерона, ненавистного и после его смерти, собственно сам Рим.

Среди сторонников Виндекса были, возможно, несколько фанатичных предсказателей-друидов, готовых объявить падение Римской империи. Остается сказать, что Виндекс и большинство знатных галльцев были верны Империи. Как Виндекс мог бы иначе связаться с Гальбой и заработать симпатии римлян? Или, если Виндекс восстал против Рима, он не мог бы критиковать личное поведение Нерона, это было бы слишком. Гальба не смог бы вступить в связь с врагом Рима, и позднее отблагодарить племена, поддержавшие Виндекса. Тот не был бы в состоянии, [420] как могли подумать, рассматривать федерализацию Империи и автономию Галлии.

Интересны монеты, отчеканенные в Вене в этот период. На лицевой стороне — богиня победы и надпись: «Салют роду человеческому!» — выражение Сенеки. На обратной стороне можно прочесть: «Сенат и римский народ». Другие монеты также свидетельствуют о лояльности Виндекса Риму: с одной стороны монеты — два штандарта, орел и престол, надпись уточняет, что это символ римского народа. Есть монеты с изображением Геркулеса или видом Рима и надписью «Рим возродившийся». На некоторых изображены сидящий Юпитер, держащий скипетр, и надпись «Юпитер Освободитель». Видно, что речь идет не о сепаратизме.

Консенсус о законности Империи был всеобщим, даже существовало единство во мнении о необходимости освободить своих граждан и подданных от нероновского ига. Прибегли даже к услугам стоического милосердия. Установив контакт с правителями провинций, Виндекс должен был также тайно связаться с членами оппозиции в Риме. Совершенно не надеясь поднять провинцию, он должен был рассчитывать на широкую поддержку некоторых легионов. Несмотря на эти предосторожности, помощь к нему пришла очень поздно.

Нерон отправил против милиции Виндекса регулярные войска Верхней Германии, которые осадили Лион. Нерон, не доверявший легату, пытался даже организовать в Италии военные формирования. [421] Силы Вергиния, хорошо тренированные и экипированные, насчитывали 20 000 человек нерегулярной милиции Виндекса.

Утверждают, что битва завязалась без приказа обоих командующих, которые почти уже договорились между собой. Действительно, Вергилий распространил такой слух, чтобы заставить поверить, что не в его намерениях поддерживать Нерона против союза с Гальбой. Но жестокие репрессии против восставших не оставили никаких иллюзий: Вергиний хотел задушить восстание. Он отказался объединиться с Гальбой и во второй раз отклонил трон, который ему предлагали солдаты, подталкиваемые враждебными Нерону офицерами.

Восстание провалено, легат поспешил отправиться в провинцию и возглавить свои войска. Его основная забота с этого момента — сохранить дистанцию с Нероном. Теперь он нейтрален. И присоединяется к Гальбе только уже после смерти Нерона, не вступая в тайную связь с будущим императором. Поражение Виндекса и его сторонников не поставило точки на вооруженном восстании и интригах.

Восстание Гальбы

До восстания Виндекс неоднократно писал Гальбе. Тот, кажется, колеблется, но не говорит ни слова Нерону о плане Виндекса. Сервию Сульпицию Гальбе — 63 года, и вот уже семь [422] лет он наместник в Испании. Принадлежит к семье патрициев Республики и пользуется огромным успехом. Лояльный к императорам, он сделал блестящую карьеру: Тацит вписывает его в список «хороших». Гальба в конце концов присоединяется к оппозиции.

Его вольноотпущенник Икел вступает в контакт в Риме со сторонниками Нерона, изменившими своему хозяину и готовыми его предать с сенаторами. В июле Икел предупредил Гальбу о смерти Нерона. Роль вольноотпущенника была довольно значительной: благодаря ему количество колеблющихся увеличивается. Его влияние при дворе Гальбы довольно сильное.

Наиболее эффективная поддержка была оказана ему наместником Лузитании (Западная провинция Испании) Марком Сальвием Отоном еще до заявления от 2 или 3 апреля. Отон ненавидел Нерона по личным соображениям, поскольку был другом Аннеев. Больше того, он хотел бы наследовать у Гальбы и рассчитывал на поддержку нероновских заговорщиков. Наместник меридиональной части Испании Обултроний Сабин и легат Луций Корнелий Марцелл не приняли участия в восстании. Их верность Нерону не имела последствий, так как основное большинство полуострова восстало. Гальба казнил прокураторов принцепса и чуть позднее Сабина и Марцелла.

Восстание Гальбы встревожило Нерона больше, чем восстание Виндекса. Наместник, действительно, [423] командовал легионом: его бунт был примером для войск регулярной армии. Гальба набрал еще один легион среди римских граждан Испании: VII легион и образовал что-то вроде двора и сената, состоящих из знатных романизированных персон. Он избежал покушения, организованного правительством Рима, но особенно его взволновало поражение Виндекса. Монеты, отпечатанные в этот период, акцентируют внимание на солидарности между Галлией и Испанией; на одной стороне изображены бюсты представителей двух стран, лицом к лицу и между ними фигурка Победы и подпись «Соглашение между Испанией и Галлией». Пропаганда Гальбы представляла восстание как выражение недовольства всех слоев общества против тирании Нерона, мучителя Империи. На других изображен гений римского народа Марс-Победитель и Свобода с надписью «Свобода римского народа». Поражение Виндекса толкнуло Гальбу на поиски поддержки Вергилия, которой ему не хватало, но напрасно. Однако в Риме и других местах Икел и его люди не дремали, и когда Нерон был низвергнут, провозгласили императором Гальбу.

Восстание Клавдия Мацера

Восстание в Римской Африке, организованное Луцием Клавдием Мацером, легатом римского легиона в Африке, было обязано коалиции, созданной [424] против Нерона. Это восстание, которое должно было вовлечь другую фракцию действующей армии, уничтожило один из основных источников снабжения в столице. После поражения Виндекса Мацер официально объявил восстание, отправил проконсула, укрепил контроль за своей провинцией и провозгласил, что не будет подчиняться ни Нерону, ни Гальбе. Мацер мечтал подчинить Рим, используя нехватку продовольствия. Он дал понять, что признает только власть сената и кивал на статус Сицилии. Он не скрывает своих республиканских убеждений: монета, выпущенная в Карфагене, изображая его, подчеркивает верность сенату, на другой стороне — галера и упоминание об Африке. Мацер не был республиканцем и страстно желал вступить на трон или искал возможность продать как можно дороже свою поддержку, претендуя на лучшее место. Он располагал, правда, только слабыми военными силами, настолько слабыми, что после смерти Нерона у Гальбы не было никаких сложностей с его устранением, и он приказал его убить.

Конец Нерона

Эти восстания подняли против Нерона только часть армии. Но факт состоит в том, что взбунтовались легионы. В прошлом в заговоры вступали только сенаторы, всадники или легаты. [425] Дурной пример заразителен. Нерон не мог рассчитывать на военачальников, таких как Вергиний и Веспасиан. Их двусмысленное поведение было похоже на нейтралитет, граничащий с предательством.

Хроника предательства следующая: в феврале обмен письмами между Виндексом и Гальбой; между 9 и 12 марта бунт Виндекса: немного раньше Нерон приказывает убить Гальбу; 19 марта в Неаполе император узнает о восстании Виндекса; в конце марта новый обмен письмами между Виндексом и Гальбой; 27 марта Нерон узнает о неудачной попытке уничтожить Гальбу и возвращается в Рим; 2 или 3 апреля восстание Гальбы; 7 и 8 апреля Нерон узнает о предательстве Гальбы, потребовалось, однако, около пяти дней, чтобы новость достигла Рима.

Нерон знает, что у Виндекса незначительные военные регулярные силы, и вспоминает, что в 21 году римляне легко разбили восставших галлов, подстрекаемых Флором и Сакровиром. Нерон все еще в Неаполе, не меняет своих привычек: застолья, спектакли, игры. Он почувствовал волнение только 27 марта, через восемь дней после того как узнал о восстании Виндекса. Тогда он принял меры, чтобы прекратить бунт, и быстро вернулся в Рим. Он узнает, что его прокураторам не удалось убить Гальбу. Больше того, император знал о тайных переговорах Виндекса с Гальбой. Все шло к тому, чтобы Гальба [426] примкнул к восстанию и увлек за собой часть легионеров.

В письме в сенат Нерон отвергает оскорбительные нападки Виндекса и призывает отомстить за него и Отечество, осудив мятежи и пытаясь обезвредить механизм их возникновения. Но все это не мешает ему продолжать жизнь кифареда.

Когда новость об измене Гальбы дошла до него официальным путем, император потерял всякую надежду увидеть Испанию успокоенной. Настоящий гистрион, он рухнул как мертвый, не произнеся звука, а когда опомнился, то разодрал на себе одежду и начал биться головой о стену, громко жалуясь на свои несчастья. Наконец, он понял, что мятеж Гальбы — это решающий переворот. Он обезумел. Говорят, что у него был план убить всех изгнанников и всех живущих в Риме галлов и сжечь город. Он лихорадочно принимается за военную подготовку, собирает войска, которые должны были участвовать в экспедиции на Кавказ, и образует новый легион из римских граждан и моряков Мизен. Вольноотпущенники Рима также призваны выполнять второстепенные задачи легиона. Командование северными войсками Италии, предназначенными для постоянной кампании в Галлии или Испании, было доверено Рубрию Галлу и Петронию Турпилиану. Убедившись, что война неизбежна, он сместил обоих консулов раньше срока и сам занял их место, сославшись на предсказание, что Галлию сможет [427] завоевать только консул. Такого не встречалось со времен Помпеи. Нерон таким образом привлекал внимание к серьезности положения: захватив консулат, он хотел подчеркнуть значение, которое придавал древней магистратуре, и убедиться в законности требований, выдвигаемых против существующих порядков. Он потребовал исключительных финансовых контрибуций, чтобы субсидировать войска, и забрал часть денег, которые дал грекам. Нехватка продовольствия возмутила весь Рим, но император оставался таким же безрассудным. Его враги рассказывают о нем небылицы и распускают слухи, что императора охватывают зловещие предчуствия. И вот 15 мая Рима достиг слух о новом успехе Вергилия против Виндекса в Безансоне.

Несмотря на удовлетворение, Нерон не смог воспользоваться этим успехом, чтобы нейтрализовать оппозицию, которая продолжала увеличиваться в Риме. Клеветнический ропот охватил население. Нерону сообщили о новых поражениях в армии, поговаривали, что восстал флот в Египте. Галот и Нимфидий Сабин распространяли ложные слухи, чтобы убедить императора в том, что его покинула вся армия, что не соответствовало действительности. Преувеличивали колебания Александра. Преувеличивали двусмысленность высказываний Вергиния и широко распространяли его последние заявления и утверждения, что сенат и римский народ должны назначить нового императора. Это был откровенный бунт. [428]

В конце мая — начале июня принцепс, совершенно потерявший голову, отправил Клавдия Криспинилла договориться с Мацером. Сенат перешел к действиям при помощи Нимфидия Сабина и других сторонников Нерона. Удивительно то, что Безансон (Везонцио) заставил их поторопить события. Они договорились с Икелом и поспешно подготовили переворот. В то время как преследовали принцепса, которого покинула почти вся армия, им удалось поднять всех преторианцев. 10 июня Нимфидий Сабин убедил Нерона покинуть Золотой дом и поселиться в парке Сервилия. Принцепс там уже жил в 65 году, во время заговора Пизона. Затем Нимфидий Сабин покинул императора. Неспособный противостоять ситуации, Нерон решает удалиться на Восток, в Парфу или Египет, надеясь там найти возможность вновь завоевать Италию и Запад. Он, наконец, осознал предательство Нимфидия Сабина и так как не доверял Тигеллину, второму префекту, то обратился непосредственно — но безуспешно — к трибунам гвардии. Он должен был отказаться от своего плана отступления в Египет, когда узнал, что в стране неспокойно.

Размышляя о своей судьбе, он провел ночь в одном из дворцов, убедившись в том, что преторианцы и германские наемники также покинули его. Император оказался без гвардии, без друзей, окруженный лишь горсткой верных ему людей. Режим Нерона развалился сразу. [429]

На следующий день все кончилось. Нимфидий Сабин, сопровождаемый несколькими сенаторами, отправился в лагерь преторианцев, предложил им значительную сумму и убедил объявить Гальбу императором. Нерон уже покинул Рим и спрятался на вилле Фаона недалеко от города. Во время своего бегства он мог слышать, как преторианцы громко приветствуют Гальбу. В изгнании, где император был лишен всех удобств, он узнал, что сенат отстранил его от трона и объявил врагом общества. Фаон и Эпафродит по секрету сообщили Нимфидию Сабину и Икелу место, где скрывается император. Конный отряд преторианцев отправился его арестовать, но император покончил с собой с помощью своего советника по прошениям Эпафродита, вонзив себе в горло нож. Прежде чем умереть, он в последний раз явил свое артистическое призвание. Самоубийство, по Светонию, свершилось в годовщину казни Октавии, 11 июня. Нерону было тридцать лет. Покойный принцепс имел право на пышные похороны. Кормилицы сожгли его тело, и урну с прахом захоронили в родовой усыпальнице Домициев. Это был конец Юлиев-Клавдиев.

Неронизм без Нерона

Гальба занимал трон недолго (68-69 гг.), затем был Отон, в 69 году, затем Вителий, тоже в 69 г. и, наконец, Веспасиан. Последний положил [430] конец кровавой гражданской войне, которая противопоставила друг другу не только вооруженных граждан, но и профессиональных солдат, желающих посадить на трон своих генералов. Гальба разрешил проблему преемственности, приняв принцип выборности монарха. Он рассчитывал, что после исчезновения династии Юлиев-Клавдиев ни одна семья не будет иметь необходимого преимущества, чтобы длительное время сохранять право на Империю. Избирательная монархия, по его мнению, было лучшим решением. Его попытка провалилась. Последователи Отон и Вителий попытаются возродить неронизм без Нерона. Даже Нимфидий Сабин предпринял попытку при правлении Гальбы восстановить старый порядок. Отон выступил в роли нового Нерона.

Гораздо более умеренный, чем образец его подражания, он не прибегал к репрессиям и пытался установить хорошие отношения между аристократией и императором в духе Сенеки. Вителий показал себя более резким и более похожим на Нерона по отношению к противникам. Он старался придавать меньше значения агону и роскоши. Это давало ему возможность, по примеру Нерона, опираться на толпу, на бедных и униженных в Италии и провинциях, чтобы держать сенат в проигрыше. Победа Веспасиана положила конец его попыткам восстановления наследия Нерона — неронизма.

Нерон и мертвый сохранил своих почитателей: появление после кончины императора-кифареда [431] лже-Неронов доказывает это. Парфяне остались верными его памяти, и Нерва обязан своим вступлением на престол в 96 году именно тому, что имел отдаленное родство с Юлием-Клавдием, и дружбе, которая ему была подарена Нероном. Монархия Флавиев дала жизнь новой политической концепции. Веспасиан старался показать себя новым Августом, как новое Богоявление. Но антониевцы не принимают на свой счет все мысли, идеи, сформулированные Сенекой и антинероновской оппозицией. Они исповедуют идеологические тенденции, появившиеся в эпоху Нерона в аристократической среде. [432]