Нерон пытался формировать новый менталитет, основанный на своеобразных ценностях, откуда исходила новая аморальная социо-культурная система. Несмотря на некоторые успехи временного характера, Нерону не удалось добиться своего. Нужно было дождаться конца века, чтобы увидеть, как изменится менталитет. Его действия не содержали революционного характера по отношению к старой системе ценностей.

На деле все вращалось вокруг концепции достоинства личности, дисциплины и относительной свободы. При жизни императора все это существовало лишь в латентном состоянии, особенно в кругах Тразеи, Сенеки и даже Музония. Однако во время правления Нерона противостояние между старым и новым особенно проявилось в религиозной и культурной сферах. [373]

 

Нерон и религия

Светоний рассказывает, что Нерон презирал любую религию. Утверждение явно преувеличено. Император действительно не был религиозным, и его аморальность, культ агона и роскоши были несовместимы с религиозными чувствами, искренними и длительными. Это, впрочем, не мешало ему проводить определенную религиозную политику.

Нерон своей политической целью считал прославление императорского культа. В провинции и на Востоке царил культ различных усопших императоров и правящего цезаря. Титулы «Август», «Цезарь», «сын божественного Юлия» были присвоены ему религиозным Римом. Вместе с официальным культом, разработанным главой совета провинции, великим жрецом императорского культа, люди среднего достатка восхваляли императора на уровне шести Августов.

При последователях Августа императорский культ, несмотря на сильное восточное влияние, продолжает существовать. В Риме, однако, на императоров смотрели не как на людей из плоти крови, а почитали их как настоящих богов. До победы христианства Его Величество был лишь «вторым»: он как бы следует за первым Божеством, являясь его представителем на земле.

При Нероне культ императора стал инструментом абсолютной власти. Утверждали таким образом очевидный характер императорской миссии. [374] Голос императора-кифареда расценивался как божественный. Восхваление покойных императоров служило укреплением авторитета принцепса. Наконец, ритуальные формулировки мысленно переносились в религиозный план идеологических приоритетов нероновского режима.

Большое количество записей, свидетельствующих о существовании жрецов, специально прикрепленных к императорскому культу, придают Нерону черты Аполлона, Геркулеса, Марса, Юпитера и Митры. На Востоке почитают также других членов императорской семьи: Агриппину, Октавию, Поппею и Клавдию, дочь Нерона. В Помпеи даже установили указатель, свидетельствующий о существовании культа Нерона.

При дворе царит аполлонизм. Речь идет не об августейшем Аполлоне, боге уравновешенном и безмятежном, а о Фебе, иррациональном и страстном божестве со святыми страстями, сумасбродством и безудержностью, словом, нероновский агон: Аполлон, родственный Вакху, который становится покровителем Нерона. Уже Вакханалии Мессалины, которые втайне устраивались при дворе и в кругах аристократов, приучили к «вакхизму» окружение Цезаря.

Особенно равнодушен был Нерон к традиционной римской религии. Зато он был очень суеверен, часто советовался с астрологами и считался с предсказаниями. Он без колебания прибегал к магии, очень модной в то время. Интерес к магии особенно возрос после приезда [375] Тиридата: Аршасиды привезли с собой магов. Римские кудесники, распорядители посмертных пожертвований в честь Ахримана, Бога тьмы, далеко не все поклонялись Митре. Они в основном прославляли культ, воспевающий силу Зла. К концу жизни Нерон освободится от любви к магии.

Император, великий священнослужитель, был сторонником азиатского культа Кибелы, Великой матери Богов и всего живущего на земле, и Аттиса, божества природы. Кибела насчитывала действительно много почитателей среди «восточников» Рима и Остии. В первое время своего правления Нерон стал верным слугой сирийской богини Атарчатис, которую почитал превыше всего и приносил ей жертвы трижды в день, утверждая, что будто бы она предсказывает ему будущее. Адепты богини воспользовались его привязанностью, чтобы воздвигнуть ей храм на одном из римских холмов.

Если в дальнейшем Нерон избавится от сирийского культа, то лишь потому, что страстно увлекся эпикурейством. Так и не став настоящим философом, он принял стоицизм, доктрину своего учителя Сенеки и друзей юности Сенецио, Отона, Лукана, больших приверженцев эпикурейства: концепция Эпикура — испытывать удовольствие — совершенно не соответствовала нероновскому гедонизму.

Война, объявленная эпикурейцами древним религиозным культам, помогла установлению теократического [376] режима, предпочитаемого Нероном. С начала 60 года императора привлекают эпикурейцы Пизон и Петроний. Интерес Нерона к науке и знаниям вообще сыграл роль в его признании философии эпикура. А вот участие Пизона и Петрония в заговоре 65 года навсегда отвратило императора от эпикурейства. Он начинает поклоняться талисману, небольшой фигурке девушки, одному из своих амулетов, о которых так часто упоминают в египетских текстах этого времени и которые должны были хранить императора от любого коварства и даже смерти. Может быть, статуэтка символизировала семитскую Венеру? В любом случае, он был связан с практической магией, восточным символизмом-митраизмом, которым Нерон с этого времени очень заинтересовался.

Культ Митры на итальянском полуострове еще не был связан с культом Солнца или Аполлона. Нерона познакомил с ними Тиридат. По Плинию Старшему, Тиридат привез к Нерону волхвов и привлек его к волшебным таинствам. Франц Кумон писал, что Аршасиды приобщили Нерона к тайной литургии чудес Митры, его священных пиров. Рассказ Нерона о митраизме проливает свет на сцену коронации: Тиридат бросается к ногам Нерона и заявляет ему, что он его обожает, как будто тот и есть Митра. Он даже добавляет: «Ты моя судьба и мой рок». Этот эпизод должен был приблизиться к священной традиции митраизма и легенде бога Света. Действительно, [377] барельеф представляет Солнце, обожающее Митру, чьим верным союзником оно стало. Слово «рок» произнесенное Тиридатом, напоминает иранское слово «небесное светило», которое служит для описания высшего господина. По легенде, Митра спускается на Землю и приносит туда справедливость и изобилие золотого века, возвращение которого уже давно объявлено нероновской пропагандой. Поворот Нерона к митраизму явился политическим актом, он старался сравнить себя с Аполлоном, богом Солнца. Если другие не замечали вовсе связи между Митрой и солнцем Аполлоном, Нерон тут же разъяснял ее суть.

Митраизм не был ортодоксальным зороастризмом. Ведь парфяне склонялись к некоторому религиозному синкретизму, но культ Митры был менее распространен в Парфе, чем в остальной части Востока. Он развивался в районах Черного моря и соединял воедино иранских верующих и языковую семитскую теологию. Император принял ее с целью превратить в полезное средство пропаганды. Митраизм провозглашал образ Нерона, абсолютного государя, представляющим Солнце на Земле. Его подданные должны были подчиниться и исполнять приказы приверженцев Митры, готовые всем жертвовать их Богу и их братьям. Поклонение Митре не имело длительного успеха при императорском дворе. Однажды в Греции император оставил эту религию Света, аскетичная мораль которой требовала от своих верных высокой [378] доблести и полного самоотречения, с трудом сосуществующих с ценностями, которые проповедует принцепс. Нерон был лишен возможности добиться оккультной и магической власти, которую он надеялся приобрести. Ничего не указывает на то, что император мог бы стать благочестивым человеком, как его вторая жена, которая всегда испытывала интерес к восточным культам, хотя не была их ортодоксальной сторонницей.

 

Восточные религии в Риме

Митраизм был лишь одной из самых последних и менее распространенных среди множества восточных религий того времени. Он просочился во двор императора через восточных вольноотпущенников, но никогда не был принят официально. Стоики, встревоженные необходимостью расшифровывать в мистических или ритуальных представлениях смысл их догм, заинтересовались митраизмом. Но у римлян тогда мало считались с магами, и это отрицательно сказалось на иранских культах.

У Сенеки была неопределенная позиция в отношении митраизма, хотя он резко осуждал практику магов и все публичные проявления восточного культа. Маленькие люди все-таки хранили верность традиционным обрядам, покорные суевериям, своим маленьким домашним чудесам, домовым, гениям Геркулеса, Фавну. Больше [379] того, политические привычки и интересы соответствовали продолжению официального культа государства, как капитолийской триады, в которую больше никто не верит.

В восточных провинциях существовали еще старые религиозные культы; в Европе — древние культы кельтов, друидов, Эпона. Но, оказывается, что влияние восточных религий неизбежно. В Риме они получили новое направление и ничто не могло остановить их подъема.

Религия спасения распространялась прежде всего среди постоянно испытывающих тревогу о загробной жизни. Странное любопытство Нерона к обрядам и суевериям говорит о состоянии умов у многих римлян. Замечают также проникновение овосточенного культа Диониса, приравненного к Вакху и Осирису, культу Кибелы и ее возлюбленному — пастуху Аттису, а также Мену, божеству Луны, повелителю смерти. И опять же в связи с распространением в Римской империи многочисленных восточных культов стали отождествлять сирийского бога Ваала с Юпитером. Римляне пытались по-своему понять восточные божества и примерить их на себя. Это сочетание противоречивых, а порой несовместимых друг с другом воззрений в любом случае как бы забирает их энергию.

Среди восточных религий первое место принадлежало поклонению Изиде. Изгнанный Августом и Тиберием культ Изиды и Сераписа распространился в Риме во времена Гая Калигулы, который [380] ему покровительствовал, хотя его храмы оставались вне святых мест столицы. Усердие набожных, благочестивых жрецов с бритыми головами, одетых в белые полотняные одежды, ежедневные молитвы, мысли о смерти и воскрешении, стремление к чистоте и милосердию быстро привлекли на свою сторону многочисленных верующих низкого происхождения, жадных до страстей, волнений, страданий, радости и горя. Их было особенно много в средиземноморских портах. Современный культ Мадонны продолжает, впрочем, культ Изиды, всеобщей богини, так же как и Сераписа, наследника могущества Юпитера, Нептуна и Плутона.

Неизвестно, насколько Нерон был привязан к поклонению Изиде, но известно, как уважали в Египте его культуру и религиозные чувства. Отон стал адептом Изиды и прославлял культ египетской богини. На празднествах в честь нее он появлялся в священном полотняном одеянии. Сенека вспомнил о изианизме, когда отвергал коллективный психоз и те миазмы, которые он распространял.

 

Иудаизм

Иудаизм — национальная религия, распространенная также и в римском мире. Иудея была прокураторской провинцией с давних времен, восставшей против римлян в 66 году. Но евреи были рассеяны по всей Империи. [381]

Многочисленная община устроилась в Риме в нескольких кварталах, в которых были открыты синагоги — в частности за Тибром. Некоторые римляне насмехались над религиозными обрядами евреев, особенно над обрезанием. Но даже при дворе у этой религии было много сочувствующих. Им покровительствовала сама Поппея. Казалось, Сенека был настроен очень враждебно по отношению к культу мозаизма, т. е. иудаизму.

Махровый национализм евреев и исключительность мозаистов возмущали многих римлян, но иудейская религия тем не менее прогрессировала: количество ее сторонников увеличивалось и вскоре иудаизм стал одной из самых распространенных восточных религий.

Приверженцы мозаизма не заслуживали никакого снисхождения, с точки зрения христианства, и никогда не считались диссидентами иудаизма. Быстрое распространение христианства заставит еврейский иудаизм замкнуться в себе и тем самым еще раз подчеркнуть свой национальный характер.

 

Христианство

Уже в Иудее христианство столкнулось с нетерпимостью приверженцев закона Моисея. По дороге, ведущей из Иерусалима в Вифлеем, был найден оссуарий (кости), относящийся к середине I века н. э. с христианскими надписями, в [382] которых упоминалось имя Иисуса. В 62 году первосвященник Иерусалима развязал настоящую войну, преследуя христиан. На заре своего возникновения христиане были сектантами. Но очень скоро они оторвались от своих иудейских корней, отказались от обрезания и всех национальных обычаев.

Недавние открытия доказали, что распространение христианства проходило быстрее, чем казалось. Многие причины могли бы объяснить этот скачок: всеобщее признание новой религии, ясность доктрины монотеизма; строгая организация христианских сообществ и его духовенство, ловкая пропаганда — так, например, день рождения «Солнца непобедимого» (Митры) должно было стать днем рождения Христа, социальная доктрина, очень актуальная в эпоху первых сообществ — делали ее популярной среди униженных. Наконец, факт того, что она была самой открытой из всех восточных религий.

Христианство быстро завоевало Египет, Финикию, Сирию, где в Антонии скрывалась самая древняя христианская метрополия — Передняя Азия, семитский Восток, откуда она распространилась на Запад. Через Балканы христианство достигло Италии, где его воинственность, с точки зрения других религий и императорского культа, так же как и традиционного уклада жизни греков и римлян, вызывает большое сопротивление. Таинственная скрытность христиан страшит римлян, Святое причастие (тело и кровь [383] Господа) пробуждает в них воспоминание о ритуалах каннибалов. Христианам приписывают омерзительные злодеяния.

В Риме христианство распространяется очень быстро. Возможно, оно проникло туда в 42 году. Скорее всего его адепты просочились и в окружение Нерона. Сенека знал о существовании доктрины и христианской общины. Тиберий относился к христианству терпимо. Гонению их подвергал Клавдий в 49 году, евреев в столице преследовали на всякий случай из-за смутных подозрений в их религиозном соперничестве. Императорские власти обвинили в этом христиан. Во всяком случае, по свидетельству Светония, поскольку евреи бесконечно восстают, подстрекаемые христианами, их изгнали из Рима.

Позднее, в шестидесятые годы, евреи четко отделились от христиан и императорской власти, признав, что последние исповедуют религию, совершенно отличную от иудаизма: «суеверие новое и опасное», по словам Светония. Уже в 57 году знатная дама Помпония Грецина была обвинена в «страшном суеверии», но муж Авл Плавтий заявил о ее невиновности.

Помпония действительно была христианка, что говорит о прогрессе новой религии в аристократической среде. Через полвека некий Помпоний Грецин стал известен как христианин. Наконец, Саул из Тарса, святой Павел, был брошен в тюрьму и допрошен в Риме Бурром в 59-60 годах. [384]

В 64 году после пожаров в Риме римляне отдали должное общине христиан в столице. По Тациту, Нерон, чтобы заглушить угрызения совести из-за того, что он поджег Рим, решает возложить эту вину на христиан. Арестовали тех, кто проповедует эту религию. Потом с помощью доносов их осуждают и безжалостно казнят. И речи быть не может о простой казни, пишет Тацит, устроили представление, одели их в шкуры животных, бросили на растерзание львам, или же, распяв на кресте, когда день клонился к вечеру, поджигали; несчастные горели как факелы, освещая сумерки.

По другим источникам, не было никакой связи между пожаром в Риме и казнью христиан. Уничтожение христиан началось с 62 года. Их стиль жизни, их мораль были несовместимы с политической стратегией и системой ценностей Нерона, хотя он-то и сомневался в том, что они были причиной смуты в столице.

Влиятельные лица при дворе, поддерживающие иудаизм, встретили репрессии с одобрением. Однако указы умалчивали о том, что люди наказываются за веру. Их казнят за различные проступки. И вполне возможно, после пожара в 64 году в сентябре и октябре того же года, полиция приняла меры о проведении более сильных репрессий.

Нерон пользовался плохой репутацией христиан, чтобы отвести подозрения от своей персоны. Возможно, также, что некоторые экстремистские [385] представители общины рассматривали пожар как кару Божью. Христиане из бедноты испытывали на себе последствия несчастья. Павел из Тарса и, позднее, Жан Хризостом предполагают существование в среде христиан во времена Нерона фанатиков, которые провоцировали римские власти и патологически жаждали мучений: они ждали Апокалипсиса и конца света. Отсюда возможные угрызения совести, которые они испытывали якобы за пожар в Риме.

 

ANTICIVITAS

Сенаторы всегда жили на широкую ногу, чаще выше своих возможностей, в больших особняках или роскошных виллах, окруженных садами, украшенных ценным мрамором, с множеством слуг, рабов и вольноотпущенников. В своих владениях они охотились и организовывали изысканные празднества. Все это стоило очень дорого.

Сенаторская роскошь затмевалась роскошью Нерона, поощрявшего такой образ жизни, ценившего все новые эксперименты даже, если они были сопряжены с элементами жестокости.

В 59 году Нерон разрешил актерам в трагедии «Пожар» устроить на сцене горящий дом. Петроний в «Сатириконе» дает представление об изменениях, которые произошли в умах.

Одновременно Нерон должен был принимать какие-то меры против излишней роскоши. Речь [386] идет не о принятии аскетизма, а об ограничении вывоза золота и серебра из Италии. Он запретил носить пурпурный цвет, снизил гонорары адвокатам и запретил забавы управляющих колесницами возниц, которым древний обычай позволял всюду совать нос и на потеху обманывать и грабить прохожих. Он обрушился против сексуальной лжи, желая избавиться от традиционных табу.

«Он был абсолютно убежден, — писал Сенека, — что ни один человек не уважает целомудрия и не хранит ни одной частицы своего тела в чистоте, но большинство искусно скрывают свои пороки; он объявил, что простит всех, кто признается ему в этом».

Нерон хотел, чтобы его сверхъестественное великолепие вызывало восторг. Почтенные дамы двора и кружка Нерона, во время празднеств одетые простыми кабатчицами, обслуживали гостей и подавали им напитки, например, во время пира у Тигеллина в 64 году. Иногда считали, что его аморальность, целенаправленное выставление себя на показ, эксцентричность внушали восторг и вызывали настоящую «культурную революцию». Однако в этом не было ничего революционного: оно не предполагало ни политических изменений, ни перемен в обществе.

Творчество Нерона представляло тройную реформу: политическую, моральную и образовательную. Он подготавливал приход новых правил, более греческих, чем римских, триумф царя в искусстве и системе образования, который приведет [387] римлян к «греческим обычаям». Абсолютизм способствовал появлению новых нравов.

Нерон рассматривал свои личные артистические и другие успехи как военные победы. После раскрытия заговора Пизона он принимает почести и выступает в сенате, «как будто одержал военную победу». Новое видение мира предлагалось и применялось без внесения изменений в само общество, в его моральной модели.

Новая идеологическая подсистема дала жизнь этой реформе, которую назвали неронизмом. Одна из характеристик этой реформы основывается на утверждении, что нужно уважать Нерона, как нового Аполлона. В Египте уже давно организовывали праздники, подобные тем, которые даются теперь в честь Нерона. На берегу водоема прославляют жизнь, вино, молодость и гениальность личного Бога каждого человека.

Не случайно Нерона окружали молодые люди и он славил культ молодости. Эксцентричность для него — это способ победить свои страхи и печали. Аристократы, итальянцы среднего достатка, некоторые греки чувствуют себя оскорбленными. Некоторые сенаторы принимают неронизм, но другие его отвергают.

Появление кометы, как знак будущего падения Нерона, до заговора, как показало время, прозвучало предупреждением. Мнения очень изменились по поводу игр Квинкинарий: некоторые удивились, увидев сенаторов, спускавшихся на арену. [388]

Паконий Агриппин и Гессий Флор сомневались, появляться ли на сцене и одобрять ли императорские выходки. Первый отказался. Что касается Гессия Флора, восточного происхождения, то он покорился. А как же александрийцы? Может быть, они излишне льстили Нерону, восхваляя его талант певца и музыканта, играющего на лире?

Перед тем как покинуть двор, Сенека, который участвовал в разработке солярной теологии Нерона, искал решения и компромиссы. Многие сенаторы считали, что реформа состоит из бесчисленных противоречий. По Тациту, смерть Нерона обрадовала сенаторов, которые сохранили свою свободу мысли и действий.

Нерон и его советники поняли, что оценка ценностей среди приверженцев традиций устарела. При Нероне развился процесс переходной стадии civitas из города в Империю, процесс, который закончится во II веке при Адриане. Этот триумф, anticivitas, стиль жизни, умение мыслить на уровне Империи, впитывая опыт всех провинций Римского государства и более соответствующий моральному и интеллектуальному мышлению homo Romanus, являвшемуся гражданином Рима.

Нерон хочет каким-то образом обозначить anticite (не-город) в своем мировоззрении, чтобы, думая о нем, испытывать состояние покоя. Многие римляне все же сопротивляются раздвоенности и предупреждают других: сенаторская аристократия, например, ненавидит греческие нравы и [389] остерегается плебейских традиций. Уже у Сенеки в «Милосердии» появляется концепция личности, в смысле роли, социальной деятельности, положения.

Стоицизм вводит концепцию достоинства: она позволит противопоставить смерть и репрессии, а также рассмотреть кризис роста общества в движении. Большая часть населения надеется на другой anticite, менее утопический, чем это кажется Нерону. Не было ли это делом одних сенаторов? Так, в Греции, узнав на сцене Нерона, которого привязали: он исполнял роль Геркулеса, — молодой преторианец бросился на сцену, чтобы освободить императора. Этот солдат не понял, что его хозяин играет роль. Другие приходили в восторг: в 68-м Авл Ларций Лид, простой магистрат, предложил Нерону миллион сестерциев, чтобы тот сыграл на кифаре в спектакле, который он сам и поставил.

После 61 года будет ясно, как противопоставляется аморальность сторонников абсолютизма и нероновского плана и стоицизм сторонников другого плана, строящегося на достоинствах этого направления. После падения Нерона роскошь в среде сенаторов начинает понемногу исчезать. «Кипучая жизнь» Нерона и его сторонников уходит в прошлое. Появляется новый тип сенатора, даже римлянина, — более аскетичный, напоминающий Флавиев.

Рассказывают, что император ненавидел тех, кто вел счета своих расходов, но уважал и хвалил [390] беспутных расточителей, называя их молодцами, умеющими пожить со вкусом. Характерно, что Нерон ставит расточительство на второе место в системе ценностей, на первое место он ставит сексуальную свободу.

Но Нерон, его противники и римляне в целом считают, что весь план ANTICIVITAS должен переступить узкие границы древнего города и захватить Империю целиком. Этот дух открытий, этот восторг перед пространством отмечают и Тацит и Светоний.

Свидетельство налицо — размеры Золотого дома, посвященного Солнцу, и его парк.

 

Искусство, наука, философия

Никогда в I веке культурная жизнь не была такой блестящей, как при Нероне. В это время, оживленное и экстравагантное, когда стоицизм сенаторов противостоял фантазиям Нерона, развивались общественные чтения и образование. Изучали великих греческих классиков, адаптировали их, приспосабливая к римскому юмору и римской концепции обучения. Провинциальные писатели, особенно из Испании, хлынули в Рим.

Невиданный подъем узнало и пластическое искусство, особенно живопись, которой расписывали стены домов и дворцов захватывающими сценами. Эта эпоха четвертого помпейского стиля. Вдохновение приносят театральные представления [391] в честь Нерона. Целые стены были украшены эпизодами, навеянными трагедиями Эврипида. Пейзажи, которыми расписаны стены Золотого дома, выполнены в драматическом стиле. Художники переносят на стены сюжеты мифологические, интимные и иногда эротические. Дорофей делает очень смелые наброски Афродиты. Фабул самостоятельно расписывает дворец Нерона.

Вкус к мистериям, ирреальности, фантастике, богатые и яркие орнаменты доминируют в живописи этой эпохи. Мастера изыскивают броские и яркие эффекты, привнося резкость и даже грубость. Зенодор, скульптор, которого воспел Плиний Старший как изваявшего в Автуне, Галлия, статую Меркурия, когда был построен Золотой дом, создал колоссальную скульптуру Нерона. Архитектура — в это время много строят — склоняется к гармоничному стилю. Изогнутые и угловатые линии, легкие и смелые новшества, создается впечатление, что заботясь о внешнем виде, совершенно не беспокоятся о сопротивлении материалов.

Философия, история, риторика, право и литература испытывают большой подъем, подогреваемый интересом, который они вызывают в политических и культурных кругах и даже в императорском доме. Среди поэтов эротического толка вспомним имена Вергиния Руфа и Косция Нервы. Первый был солдатом, строгим, аскетичным, в другие времена весь отдался бы влюбленности [392] и лиризму, очень во вкусе Нерона, второй — современный Тибул, свободный сенатор, далекий родственник императора и будущего цезаря. Мы уже отмечали, что Сенека и Персий отличались друг от друга сатирой, в то время как Луцилий блистал в жанре эпиграмм. С большим размахом развиваются также эпическая поэзия и театральная деятельность, по инициативе принцепса-актера.

Публике больше правятся мелодрама и трагедии мифологического содержания. Традиционный драматический театр вызывал вспышку интереса. Произведения Петрония свидетельствуют об этом феномене. Пизон любил мимов, сам выступал на сцене.

Нерон предпочитает общество пантомимистов, танцоров, которые под аккомпанемент оркестра танцуют, двигаются, воодушевленно и пылко жестикулируя; их поклонники устраивали беспорядки, которые привели в 56 году к катастрофе. Пантомима была запрещена в Италии. Эти балеты были столь захватывающи, что однажды даже почтенная дама Элия Кателла в свои восемьдесят лет принимала в них участие.

Пантомима великолепно подходила к новому образу мыслей! Нерон любил смотреть, как она рождается. Сенека подчеркивал ее популярность и отношения, которые завязывались у императора и этого жанра с цирковыми играми: «По всему городу, — пишет он, — устраивают сцены. Мужчины и женщины вертятся, ерзают, чтобы показать себя. Мужья и жены соперничают в сладострастных [393] сценах и, когда их целомудрие медленно растворяется под маской, бросаются к шлему гладиатора. До философии никому дела нет». Музыку тоже очень любили, как при дворе, так и в других кругах: она напоминала традиционную музыку арабов, индусов и китайцев или григорианское пение.

Что касается наук, то их развитие не ослабевает, как это утверждали. Все еще оставаясь в рамках знаний своего времени, они развиваются. Это эпоха больших обобщений, отраженных Сенекой в его труде «Естественные вопросы» и позднее отмеченных Плинием Старшим.

Сложная механика Золотого дома свидетельствовала о прогрессе технологии, которая иногда интересовала Нерона. Труд Помпония Мелы, испанца, рассказывает о развитии замечательной науки географии, благодаря, в частности, научным исследованиям.

Отмечались успехи и в области медицины. Модой стало водолечение, продукт усилий Марсельской школы: римляне принимали холодные ванны даже зимой. При Клавдии был известен Скрибоний Ларг, автор трактата по фармакологии. Стерциний Ксенофон и Анней Стат являлись врачами Нерона. В это же время Тесал и Тралл (Передняя Азия) основывают медицинскую школу, очень популярную, обучение в которой продолжалось шесть месяцев.

В большом почете философия. Ее изучают, применяют при дворе, особенно в культурных и [394] политических кругах. Профессионалы обучают в своих школах, или на улицах, или просто обращаясь к маленьким людям. Школа киников тоже преуспевает. Сохранились два имени преподавателей этой школы — Деметрий и Изидор, оба противоречили Нерону. В этом климате распущенности и идеологического брожения звучат призывы к простоте, правильной жизни и осуждается недостаток морали, что привлекает некоторое внимание. Деметрий-киник бичует бесполезную роскошь утонченности, греческую манеру жизни, термы и гимнасии. Сенека неоднократно возвращается к хвалебным речам. Он направляет свою деятельность на культурные и политические круга аристократии, влияет на Персия и Тразею. Нерон высылает его в Грецию, Веспасиана тоже.

В это время Нерон покровительствует эпикурейству. Эпикурейцы переступают через аскетическую концепцию, которую так любили основатели их школы, они отвергают чувственное сладострастие, роскошь, так же как и отсутствие страдания в благополучном и сбалансированном существовании. Кажется, Пизон был эпикурейцем, так же как Петроний; после Эпикура они отвергают веру в загробную жизнь и переселение душ, в стоическую идею, делают вывод, что нужно жить полной жизнью, не теряя ни одной минуты своего существования.

На Востоке развивается неопифагорейство. Знаменитый кудесник и маг Аполлоний из Тиана, [395] проповедующий в Риме, тоже принадлежит к течению пифагорейцев. Новая академия долго пользовалась успехом в Риме: эта философская школа была лучше приспособлена к прагматическим умам римлян. Они в первую очередь более склонны верить в возможности абсолютной правды и терпимы к существованию противоречащих друг другу тезисов. Эта философия, несистематичная и антидогматическая, ярким представителем которой был Цицерон, соответствовала прежде всего методам сближения вселенной, человеческого сознания и культуры. При правлении Нерона новая академия, несмотря на то, что она и оказала некоторое влияние на Сенеку, осталась в меньшинстве.

Доминирующим философским течением этого времени оставался стоицизм. У стоиков было множество тенденций. Музоний Руф проповедовал аскетическую добродетель, высшее и требовательное достоинство. Стоицизм Тразеи и Персия был более умеренным. Все стоики этого времени считали, что когда человек находится в гармонии с чудесным порядком вселенной, то бедность, муки изгнания и страх смерти не смогут затронуть его души, смутить его покоя и счастья.

Эта безмятежность приобретается, благодаря воле и постоянной тренировке терпения. Дух человека получает тот ценз, который ему определен свыше: он должен взаимодействовать с истинными доброжелателями. В этом состоит романское понимание стоицизма. [396]

Сенека, без всякого сомнения, самый значительный из стоиков. Несмотря на видимые противоречия, его духовный путь представляет настоящую систему мыслей, глубоко связанных между собой. У него все сводится к личности Мудреца, который, благодаря работе над собой, достигает духовной жизни — совершенной и радостной.

Доктрина Сенеки, вначале суровая, потом смягчается, примеряясь со светской, заботится о приспосабливаемости к обстоятельствам. Пьер Грималь настаивает на том, что Сенека обладает талантом переносить абстрактные рассуждения школы в жизненный опыт, потому что его мысль не ограничивается передачей и содержит в той или иной мере определенную точность. Обучение Сенеки носит оздоровляющий характер, опирающийся на утонченность и талант психолога. Если этот стоицизм соединить с элементами другой школы, то философский «синкретизм» не стал бы основным в системе Сенеки.

Стоицизм старается стать оппозиционной философией под непосредственным влиянием нео-пифагорейца Аполлония из Тиана. Это не мешало некоторым стоикам отвергнуть хрупкую идеологию, чтобы без конца поддерживать Нерона. Они укрепили свои позиции и извлекли из этого финансовые выгоды. В любом случае при Нероне стоиков не преследовали и не изгоняли из Рима, как это было при Флавиях, когда стоицизм стал идеологией оппозиции. [397]

 

Новый стиль и новое литературное движение

Участие Сенеки в правлении Империей было очень полезно, с точки зрения обучения в духе Цицерона. Сенека своего рода Цицерон, другими словами анти-Цицерон, так же как Лукан был анти-Вергилием. Сенека долго сражался с латинским классицизмом, пытаясь найти и распространить новый стиль. При Нероне противоречие между классицизмом, стилем новым и стилем архаичным перешло границы простого соперничества: эти культуры и духовные пути противостоят друг другу.

После смерти Августа латинский, цицероновский и августинский, классицизм пережил кризисный период: оптимистический взгляд на будущее и на весь мир в целом, гармония и симметрия были отброшены большинством римлян и, конечно, всеми артистами. Ищут другие способы мыслить и самовыражаться. Так сложилось новое литературное и культурное течение, которое стали называть новым стилем. Он продолжается под видом старого азианизма, патетического и украшенного ораторами, литераторами и грамматиками.

Романтизм характеризуется трагическим приходом страстного существования, самоанализом, поисками нового, иногда фантастического, оригинальностью выдумки и, в частности, асимметрией. В литературном плане это вызов, брошенный [398] правилам классической поэзии, триумф краткости, ощущение «вкуса», слова, внезапный поворот сюжета, пикантность выражений, необыкновенность деталей.

Прозаики призывают к возможностям риторики, поэзии и охотно нарушают нормы классического синтаксиса. При Клавдии, и особенно при Нероне, появляется новый стиль. Тацит утверждает, что торжественная похоронная речь, произнесенная Нероном, была написана Сенекой, украшена тысячей орнаментов и свидетельствовала о своеобразном таланте во вкусе его современников.

Вокруг Сенеки, начиная с 50 года, родилось движение сторонников, благоприятно относящихся к новому стилю. Друзья философа подчеркивают некоторые его направления; отбор выражений, резкий язык, лиризм, психологический анализ, основанный на противоречии «хорошо» и «плохо». Их стиль более «романтичный», чем у предшественников. Лукан и Луцилий, ораторы, такие же как Галлион и Апер, историк Фабий Рустик, Корнут, поэт-лирик Басс, Луций и грамматик Ремий Палемон близки Сенеке по новому литературному движению и склоняются к украшательству. Поэма о войне Августа против Антония и Клеопатры ярко представляет этот новый стиль, соответствующий нероновской эпохе. Некоторые утверждают, что Сенека не умел составлять диалогов. Философ собирал свои идеи по заданной теме в различных вариациях. [399] Каждый диалог имеет «духовное ядро», вокруг которого развивается искусная диалектика и выдаются идеи. Сенека иронизирует по поводу любителей классических поэтов, увлеченных мифологией. В этот период требуется, чтобы стиль поэм был серьезным и энергичным. Он советует использовать простой язык: смысл считается важнее, чем блистательное построение фраз. Он критикует архаичность любителей классики и посмеивается даже над Петронием, ратует о пользе эволюции стиля в ущерб нормативной эстетике, возводя в ранг основной исторический принцип содержания и критерии ценностей. По его выражению: «...вопросы стиля не являются абсолютным правилом, мода на идеалы не стабильна, она постоянно меняется». Но взгляды Сенеки на речи, написанные для выступлений — в смысле стиля, — свидетельствуют об умеренности, которой явно не хватает в его собственных литературных трудах. Возможно, Сенека хотел умерить пыл некоторых из своих учеников, например Лукана. После вполне традиционного начала в своей эпопее, Лукан провозглашает новшества и ценности своего произведения, противопоставляя его эпосу Гомера. Он совершенно не упоминает имени Вергилия, но со всей очевидностью хочет казаться «анти-Вергилием», как его называли итальянские критики. У Лукана боль всегда резкая, все наполнено чувствами, общая атмосфера — это борьба, отчаяние, жестокость и страх. [400]

 

Непоколебимость классицизма

Классический стиль исчез, но не совсем, при Нероне он уже тяготеет к усложнению. Современные течения в скульптуре воспринимаются легче.

В литературе все идет по-иному: договор о земледельческом хозяйстве Колумелла — прекрасная иллюстрация прозы. Такие поэты как Басс и Серран, продолжают следовать в эпическом жанре традиционной мифологической концепции, в то время как Лукан ее оспаривает. Их труды не сохранились. Зато до нас дошла «Латинская Илиада», написанная, возможно, Бебием Италиком, средненькая поэма в классическом стиле, которая довольствуется кратким пересказом поэмы Гомера.

У пастушеских поэм, написанных в первой половине правления Нерона Кальпурнием Сикулом — лирический жанр, приправленный любовью к классицизму. Кальпурний Сикул — поклонник Вергилия, но с дополнительными уточнениями и налетом маньеризма. Его поэма, посвященная восхвалению Пизона, будущего заговорщика, свидетельствует об этом. Carmina Einsidlensia, две анонимные оды, составленные в середине шестидесятых, совершенно идентичные эстетическим пристрастиям Нерона, тоже подверглись изменениям. Но он возлагает ответственность за это на поэтов, которые работают для принцепса. [401]

Они собираются вместе, чтобы обсудить стихи, которые Нерон пишет или импровизирует, стараясь найти дополнительные выражения, которые их украсят. Даже в этих стихотворениях можно увидеть стиль, хотя в них почти нет ни пыла, ни вдохновения, ни единства стиля. Сенека воспитывал своего ученика в новом духе. Светоний уточняет, что философ держал его в стороне от влияния древних ораторов.

Если первые речи Нерона были заимствованы и испытывали новоазиатское влияние, то его вкусы и концепции менялись одновременно с окружением, политической стратегией и системой ценностей. Но в архитектуре и живописи он оставался верен некоторому «романтизму».

В скульптуре модернистская ориентация раскрывается противоречиво и систематично. Марциал рассматривает Нерона как поэта умелого, ученого, а Тацит считает, «что он обладает определенной эрудицией».

Влюбленный в эллинскую культуру, Нерон после 57 года, и особенно после 61 года, возвращается к поэзии классического стиля, навеянной Гомером и Аполлоном Родосским. Он ссылается не только на прославленную Грецию, но также и Августа, и вполне естественно, что он одобрял классицизм, но очень своеобразный: утонченный и риторический. Знаменательно то, что Нерон предпочитал Эврипида другим греческим авторам. Его лирическая поэзия кажется манерной. Помпезность не может удовлетвориться умеренностью [402] и классической строгостью. Он остается тем не менее верным структуре традиционной эпической поэмы Гомера и Вергилия.

В 64-65 годах Нерон заканчивает поэму из нескольких частей, посвященных войне в Трое, в которой падение Трои являются основным содержанием. В конце своей жизни Нерон хотел ответить на «Фарсалию» Лукана, большую поэму о римской истории, которая должна была оправдать классическую манеру из мифологии и языка символов.

Ораторское искусство Нерона испытывает аналогичное развитие, речь, которую он произнес по случаю освобождения Греции, хорошо показывает его вкус в гармонии, торжественности, напыщенности и утонченности. Письмо, адресованное египтянам в начале правления, составлено в ясном и точном стиле. Вполне возможно, что авторами послания были императорские чиновники. Другие поэты при дворе тоже использовали новый классицизм: Селий Италик, например, сражавшийся за императора против Лукана.

Классицизм во времена Нерона занимает совершенно исключительное положение. Уступая августинскому классицизму (первому), предшествующий классицизму Флавиев и Антониев (второй), этот оказывается совершеннее, избирательнее и мифологичнее. В целом классицизм Нерона, его последователей и лже-классиков был не так уж верен урокам Горация, хотя и не отвергал основных принципов своего предшественника. [403]

В кругу Пизона тоже были сторонники классической поэтики, что объясняет критику в адрес Лукана и Сенеки, нового стиля и риторики; критику, которую Петроний принимает на свой счет, в то время как «Сатирикон», произведение очень современное в лучшем смысле этого слова, смешивает различные стили и автор утверждает, что именно в этом смысл и новшество его романа.

 

Устаревший литературный вкус

В I веке до н. э. поклонники утонченного стиля в литературе превозносят стиль строгий, но отличающийся простотой. Новое поколение поклонников выбирает классицизм. Самые строгие блюстители чистоты стиля принимают сторону архаики в литературе: они учат, что прекрасный стиль — это удел древних писателей. Представителем этого стиля был Помпоний Марцелл.

При Нероне ритор Вергиний Флав, неприязненно относящийся к противоположностям и парадоксам, продолжает эту традицию и борется за нее в кружке Музония. Однако только несколько грамматиков примыкают к движению: это Низ и Проб. Последний неукоснительно, применяет основы грамматической аналогии. Специалист по классическим поэтам, он занимался изданием их произведений. В конце века содействовал внедрению устаревшей утонченности стиля в большую литературу. [404]

 

Значительность стиля

Нет необходимости приписывать всех писателей к определенной школе. Самый лучший пример этому художники и скульпторы. В «модернистских» течениях того времени преобладала скульптура. Обычно люди со скромным достатком не примыкают к большим течениям и не вмешиваются в эстетическую политику. Если Нерон способствовал торжеству вычурного, помпезного классицизма в литературе, то в живописи и скульптуре он остается на позициях верности импрессионизму.

Несмотря на теоретические изыски автора, роман Петрония выделяется из всех течений и стилей. Сатирические авторы в основном отличаются от них и стоят в стороне от эстетических споров, которые остаются принадлежностью серьезных жанров: ораторского искусства, эпической поэзии или театра. Эти авторы интересовались действительно всем сиюминутным и пользовались «живым» языком.

Персий, еще до Ювенала, использует смесь жанров, разговорный язык в своих сатирических трудах и в критике некоторых нравов. Иногда идут ложным путем, делая вывод о том, что стилистическая полемика не имеет значения. Персий иногда втягивается в это.

Петроний сердится на Лукана за то, что тот критикует поэтов, отказывающихся от символов и структур эпической поэзии. Сенека в свою [405] очередь переходит на сторону Петрония. Он порицает роскошь, страсть к ночным пирушкам и говорит, что принадлежит к обществу «людей-тараканов». Но критикует свою «стилистическую работоспособность», поиски народной речи: «...некоторые очень хотят, чтобы их побили и поимели, прежде чем начать работу». Ожесточенные споры доказывают, насколько большое значение придавалось стилю в литературе.

Поражения или победы тесно зависели от политического контекста. Нерон отказался от нового стиля в тот момент, когда изменил свою стратегию в политике и систему ценностей. Классицизм, вычурный и эллинизированный, лучше служил политическим, этическим и эстетическим целям.

Император сам испытал нападки эпикурейцев, сторонников классицизма из кружка Пизона, а также нового литературного движения. «Октавия» — трагедия, сочиненная, возможно, Корнутом после смерти Нерона — доказательство тому, что новый литературный стиль не исчез. [406]