На селекторе в кабинете начальника МУРа замигала зеленая лампочка. Настойчиво заныл позывной сигнал. В динамике раздался голос ответственного дежурного по городу:

— На Складской улице, на склоне оврага, во временном строении обнаружен расчлененный труп девочки.

Ответственный дежурный по городу был далеко не новичок, на Петровке работал не первый год, и удивить его чем-нибудь было трудно. Однако на этот раз в голосе его явно чувствовались волнение и гнев.

Конечно, в семимиллионном городе случается всякое. Но преступление, о котором докладывал дежурный, было из ряда вон выходящим. Вот почему так взволнованно и гневно звучал голос дежурного по городу, и сразу же после его звонка тревожно завыли сирены оперативных машин, затрещали телефоны в кабинетах работников уголовного розыска.

Начальник уголовного розыска подполковник Благовидов высказал предположение:

— Может, это Лена Грачева?

— Не исключено. Принимаем меры к опознанию, — дополнил свой доклад дежурный.

В начале июня из Львовской области приехала к сестре в Москву Евдокия Васильевна Грачева с десятилетним сыном Сережей и шестилетней дочерью Леной.

Детям очень понравилось в Москве. Все было не так, как дома, все хотелось посмотреть. Часами они с матерью без устали гуляли по городу.

Когда мать не могла брать ребят с собой, они играли во дворе на детской площадке — там были качели, карусель, занятные деревянные звери.

Лена — общительная, жизнерадостная девочка — быстро перезнакомилась с соседскими детьми. Играла с новыми подругами, лепила из песка какие-то замысловатые фигурки, с наслаждением каталась на чьем-то трехколесном велосипеде. Но особенно Лене нравилось подниматься на лифте. То и дело забиралась она в кабину и взлетала наверх. Стучала в дверь, смеясь сообщала:

— Тетя, я здесь! — и убегала опять.

Лена была невелика ростом и в лифте дотягивалась только до кнопки шестого этажа. Здесь приходилось выходить и на восьмой этаж, где жила тетка, добираться пешком. Но это не останавливало девочку, и, сбежав вниз, она опять подкарауливала — не свободен ли лифт.

В тот день Лена ушла гулять в десять часов утра. Один раз, в начале одиннадцатого, «отметилась» дома, и после этого ее никто не видел. Через час или полтора тетка хватилась девочки, вышла на улицу, долго звала ее. Не получив ответа, стала обходить двор и расспрашивать детей, которые играли на площадках. Они рассказали, что утром Лена играла с ними, но потом ушла и больше не появлялась.

К вечеру приехала из города Евдокия Васильевна с сыном. Сестра встретила ее у подъезда, испуганная.

— Лена пропала... — чуть не плача, сообщила она.

Женщины опять стали обходить дворы, подъезды, ближайшие улицы, скверы. К ним присоединились соседи, целая толпа детворы. Девочки нигде не было. Поздно вечером о происшедшем сообщили в милицию...

Через час все отделения милиции получили телефонограмму с указанием обследовать свои территории.

Были извещены больницы, детские учреждения, вокзалы.

Лену стали искать патрульные машины, дружинники, дворники, участковые инспектора, орудовские посты...

Прошло два дня.

За это время было обнаружено несколько потерявшихся ребят. В дежурных комнатах милиции Евдокия Васильевна не раз с тоской наблюдала, как радостно бросались детишки к своим мамам и папам. Но Лены, ее Лены не было.

На третий день, утром, в квартире, где остановились Грачевы, раздался звонок из отделения милиции. К телефону попросили Евдокию Васильевну. Взяв трубку, она нетерпеливо, взволнованно спросила:

— Что, нашлась, нашлась моя девочка?

— Мы вас просим приехать к нам.

Голос офицера мягкий, участливый. Евдокия Васильевна похолодела от предчувствия. Если б Лена нашлась, с ней говорили бы иначе...

В кабинете начальника отделения сидело несколько человек. Когда Евдокия Васильевна вошла, все встали. Высокий, подтянутый человек представился:

— Майор Чебышев. Прошу садиться. — Он предупредительно подвинул стул. А у Евдокии Васильевны еще сильнее заныло сердце в предчувствии беды.

— Нашлась Леночка? Скажите же скорее!..

Чебышев, откашлявшись и стараясь не встречаться с вопрошающим взглядом женщины, сказал:

— Евдокия Васильевна, не волнуйтесь, пожалуйста. Лена пока не нашлась. Вас мы позвали вот почему. Сегодня в Щучьем овраге обнаружен труп девочки. Ну, не волнуйтесь, не волнуйтесь... Может, это и не Лена вовсе. Очень просим поехать с нами...

В морге, как только открыли белое покрывало, Евдокия Васильевна рухнула замертво. Врачи еле привели ее в чувство.

Сомнений теперь ни у кого не оставалось — убитой была Лена Грачева.

Волновались жители Складской и Кривой улиц, Первого, Второго и Третьего проездов, всех соседних переулков. Люди были потрясены зверством преступника. В отделении милиции то и дело раздавались звонки с заводов, из строительных организаций, институтов, школ, расположенных в районе происшествия.

— Убийца не должен уйти от возмездия! — таково было общее требование.

Не должен. Но для этого его надо найти, уличить, доказать, что преступление совершил именно он...

В оперативную группу по делу на Складской вошли наиболее опытные и энергичные работники. Майор милиции Чебышев и капитан Светляков сами отобрали себе помощников.

Начальник МУРа, вдумчивый, с неторопливыми движениями офицер, отбросив со лба непослушную черную прядь, сказал, обращаясь к оперативным работникам:

— Надо решить, с чего начать розыск. На какой версии остановиться, за какое звено взяться, по какому следу идти. У кого какие соображения? Планы? Докладывайте.

За какое звено взяться, по какому следу пойти?... Ну, а если нет этого самого следа? И нет пока ни одного звена?..

Правда, общеизвестно, что как бы тщательно ни готовилось преступление, как бы осмотрительно оно ни было совершено, следы все равно остаются. Пусть мельчайшие, пусть ничего не значащие на первый взгляд, но они всегда есть, эти следы. Так единодушно утверждают и теоретики и практики — криминалисты. И потому оперативная группа стала искать прежде всего эти следы и улики. Но мало, очень мало следов удалось обнаружить на месте происшествия. Да и где оно, это место? Где было совершено убийство? Этого, собственно, тоже пока никто не знал.

Когда совершается убийство с целью грабежа, там все относительно ясно и понятно. Пути розыска в таких случаях достаточно определенны. Более или менее узок круг поисков и тогда, когда преступление совершено на бытовой почве: надо искать тех, кто сталкивался с потерпевшим, кто знал его...

Но кому понадобилась жизнь шестилетней девочки? Какую выгоду мог извлечь из этого страшного преступления убийца?

В кармане платьица Лены лежали игрушечные часы. А к телу девочки прилепился маленький клочок какой-то газеты или журнала. Это было все, что удалось обнаружить из вещественных улик. Оперативные работники бережно приобщили их к делу. Как знать, может, эти-то игрушечные часы и кусочек газеты величиной с трехкопеечную монету и станут ключом к раскрытию преступления?..

Версий, соображений и предположений и у Чебышева, и у Светлякова, и у других членов группы рождалось много. Из них сразу же надо было отобрать самые близкие к истине, чтобы не потратить времени зря, чтобы не уйти ложными тропами в сторону, не дать преступнику возможности скрыться, замести следы. Но как определить, какая версия верна, какая ближе к истине, какая дальше? Тут нужны терпение, воля, настойчивость и умение. Они необходимы при раскрытии любого преступления. Но чтобы распутать убийство на Складской — эти качества понадобились вдвойне.

Немаловажные выводы позволили сделать изучение поведения Лены, обследование места, где обнаружили убитую, и материалы судебно-медицинской экспертизы. Коротко эти выводы сводились к следующему.

Преступление совершено днем, между десятью и двенадцатью часами. Но не там, где обнаружен труп, не в овраге, а где-то в другом месте, возможно, в квартире, так как части трупа тщательно обмыты. Вряд ли такое можно сделать в присутствии соседей по квартире или кого-то из домашних. Следовательно, преступник живет в квартире один, или в это время ни родственников, ни соседей не было дома. Наконец, преступник хорошо знает овраг, где спрятал жертву, потому что место для этого выбрано на редкость удачно.

Исходя из этих выводов и разработали план срочных оперативных мероприятий. Он был невелик по объему — всего три с половиной страницы. Но страницы эти вместили в себя огромную работу, которую предстояло сделать,

...Преступление могло совершить лицо, проживающее в данном микрорайоне. Поэтому следовало изучить весь контингент живущих в районе Складской и прилегающих улиц и переулков...

Преступление могло быть совершено лицом, работающим поблизости. Следовательно, не обойтись без того, чтобы не ознакомиться с составом работающих на предприятиях, стройках, в магазинах, палатках...

Преступление могло быть совершено лицом, имеющим отношение к гаражам частных машин, расположенным по Щучьему оврагу. Значит, необходимо поближе познакомиться с их владельцами...

Судя по оставшемуся на теле жертвы клочку бумаги, преступник, перенося свою жертву в овраг, воспользовался газетами или журнальными листами. Надо установить, что это за издание, от какого числа, где взято, кому принадлежит...

В кармане платья Лены Грачевой были обнаружены детские игрушечные часики. Чьи они, как попали к девочке?..

Подобных пунктов в плане было двадцать. И каждый требовал встреч с людьми, проверки многих обстоятельств, деталей, скрупулезного сопоставления фактов, слухов, предположений.

Один из первых и главных пунктов плана: преступник живет где-то неподалеку, то есть в районе Складской. Против этого предположения в оперативной группе никто не возражал, все были согласны: да, пожалуй!

Лена была девочкой живой, любознательной. Но предположить, что она ушла куда-то далеко, было трудно. Ведь буквально каждые четверть часа она наведывалась к тете. Значит, встреча с преступником произошла где-то здесь, в этом микрорайоне. Если допустить, что он куда-то увез девочку, то сразу же возникал другой вопрос: зачем тогда привез ее труп обратно? Он мог вывезти его куда угодно: за город, в лес. Да, преступника надо искать здесь, в этом районе.

И вот оперативные работники обходят дом за домом на Складской. Затем на Кривой, Задорожной, во всех соседних переулках и проездах. И обойти надо все дома, все квартиры. Только так можно установить возможных очевидцев преступления, собрать хоть сколько-нибудь полезную информацию, которая может стать важной для следствия.

Но ведь личность и жилище советского гражданина неприкосновенны. Сколько нужно такта, умения, деликатности, чтобы никого не обидеть, не набросить и тени на честного человека.

Большинство наших людей нетерпимо относятся к тем, кто творит зло, попирает нормы нашего общества. О выродках же, вроде того, который совершил убийство Лены Грачевой, и говорить нечего. Каждый считал бы своим долгом помочь найти его. И сколько известно случаев, когда именно население помогало раскрывать самые сложные, самые запутанные и тягчайшие преступления.

Вот почему оперативные работники уголовного розыска смело шли в квартиры, вступали в разговоры с жителями, просили их о помощи.

И только в одной из квартир во 2-м Овражном переулке майор Чебышев натолкнулся было на недружелюбный прием. Его встретил пожилой розоволицый мужчина с редким седым бобриком волос, в цветастой просторной пижаме. Чебышев представился. Мужчина вскинул в неподдельном удивлении глаза и ледяным тоном спросил:

— Чем обязан?

— Хотелось бы поговорить с вами о случае на Складской.

— Подозреваете меня в убийстве?

— Нет, нет, что вы... Вы живете здесь давно, активист домового комитета. Может быть, сообщите нам что-либо полезное...

— А вы, гражданин майор, с Конституцией СССР знакомы?

— Конечно.

— Понимаете, что такое неприкосновенность жилья и свобода личности граждан?

— Думаю, что да.

— Тогда почему нарушаете?

— Что нарушаю?

— Конституцию.

— Ничего я не нарушаю, гражданин Грибик. И действую по закону. Но если вы ничего не можете или не хотите сказать — это ваше право. Прошу извинить... — Чебышев направился к двери.

— Нет, минуточку! Так дела не делаются. Пожалуйста, садитесь. Вы пришли поговорить со мной?

— Да. Но вы же не хотите этого.

— Кто вам сказал, что не хочу? Я просто заметил, что вы нарушаете мои права.

— Так вот, не хочу нарушать их дальше и прошу извинить...

— Нет уж, майор, так вам от меня не уйти. Вас, как было сказано ранее, интересует мое мнение в связи с этим диким случаем на Складской? Так я понял?

— Примерно.

— Тогда извольте слушать... — И щепетильный хозяин, так неприветливо встретивший Чебышева, высказал немало дельных соображений насчет установления личности и розыска преступника. Соображения были профессиональны, они во многом совпадали с наметками оперативной группы, и слушал их Чебышев не без интереса.

Говорил старик длинно, через каждые две-три фразы останавливался и уточнял:

— Вы уяснили мою мысль?

Чебышев был уже не рад столь продолжительной беседе, но и обижать строптивого старика не хотелось. Наконец майор все же поднялся. Прощаясь, хозяин объявил:

— Я старый юрист, дела ваши знаю до тонкости. Так что советы мои не игнорируйте. И заглядывайте. С удовольствием потолкую с вами.

— А как же Конституция? — спросил с улыбкой Чебышев.

— Здесь важно добровольное волеизлияние субъекта...

Везде, куда бы ни приходили работники опергруппы, люди пытались как-то помочь, рассказывали все, что знали или слышали, делились своими соображениями, догадками.

Правда, чаще всего эти мысли и предложения основывались не на фактах, а на слухах, предположениях, но готовность людей помочь следствию ободряла, внушала уверенность, что так или иначе, а след убийцы найдется. Не в шапке-невидимке же он действовал! Наверняка обнаружится что-то, за что можно будет ухватиться.

После беседы с персоналом поликлиники, что располагалась на соседней Овражной улице, Чебышев решил обратить особое внимание на одиноких мужчин, живущих в этом районе. Рекомендации медиков совпадали с одной из версий, выдвинутых на совещании в МУРе. Эта версия входила в план розыскных мероприятий, но не была первоочередной. Однако если уж медицинские работники настойчиво утверждали, что преступление совершено всего скорее сексуально больным человеком, этим контингентом следовало заинтересоваться безотлагательно.

Несколько мужчин своим поведением вызывали серьезные подозрения.

Среди них был и гражданин Л. — техник-протезист одной из городских поликлиник. Он вел далеко не праведный образ жизни, часто бывал во хмелю, усиленно завязывал знакомства с молоденькими девушками, водил их к себе. В день преступления на Складской не работал, брал отгул. На следующий день после убийства затеял срочный ремонт в квартире — оклеил стены, отциклевал пол. И все это делал сам, не вызывая мастеров.

Когда стало известно обо всем этом, один из работников опергруппы сказал:

— Дело, по-моему, ясное, как таблица умножения. Надо брать его, и все.

Чебышев и Светляков очень хорошо понимали, как много надо узнать, Сколько собрать фактов, улик, чтобы вызвать человека и вот так сказать ему: «Ну-ка, рассказывай, почему убил и как убил...» Им было известно, что совпадение обстоятельств нередко бывает случайным, непроизвольным и порой играет с оперативниками довольно злые шутки. Потому-то так укоризненно-снисходительно и посмотрели руководители группы на молодого лейтенанта, столь быстро уверовавшего в виновность гражданина Л.

Но факты были достаточно значительны, чтобы от них отмахнуться. И поэтому лейтенанту же и поручили проверить одну небольшую, но существенную деталь — где был и что делал гражданин Л. в день убийства.

Оказалось, что Л. гостил в тот день в Наро-Фоминске у сестры. Это было установлено точно, подтверждено документально. Что же касается ремонта квартиры, то и это обстоятельство, столь значительное на первый взгляд, оказалось простым совпадением. Когда Л. спросили об этом, он ничуть не удивился:

— Выбрался свободный день, вот и решил подпудрить свое гнездо. Всегда это делаю сам, между прочим.

В конце концов, гражданин Л. был волен ремонтировать свою квартиру как хотел и когда хотел.

Следующая версия держалась также недолго, хотя и здесь были обстоятельства, поначалу дававшие как будто немалые основания для далеко идущих выводов.

Всю первую половину дня пятнадцатого июня в квартире гражданина Ч. слышался шум воды в ванной. Перед этим Ч. куда-то уезжал. А поздно вечером выходил из дому с большим свертком, вскоре вернулся и выглядел очень взволнованным.

— Ну просто лица на нем не было, — утверждала соседка, жившая на одной лестничной площадке с Ч.

А если учесть, что соседи охарактеризовали Ч. как человека замкнутого, необщительного — «ни с кем не знается, куда-то все ездит на своем «Москвиче», — то можно понять, почему Чебышева привлекла именно эта версия.

В день трагедии на Складской Ч. был в отпуске, временем, значит, располагал свободно. Сторож гаража подтвердил:

— Да, пятнадцатого он куда-то уезжал.

Таким образом, основания для разговора с Ч., пусть для предварительного, разведывательного, были. И разговор состоялся. На вопрос, где он был пятнадцатого числа, Ч. торопливо ответил:

— Весь день сидел дома, никуда не выходил.

— А машину свою никому не давали?

— Нет, не давал.

— Тогда как же объяснить, что ее в этот день не было в гараже?

Ч. разволновался, стал говорить сбивчиво, давал объяснения одно нелепее другого. Чебышев решил поставить перед ним прямые вопросы, связанные с делом.

— Что вы знаете об убийстве Лены Грачевой?

Ч. удивленно посмотрел на него и... облегченно вздохнул:

— Так вот вы о чем! А я-то думал... Об убийстве девочки знаю то, что знают все. Не меньше и не больше. И уверяю вас: к этому ужасному делу никакого отношения не имею.

— Возможно. Но объясните, где вы были пятнадцатого?

— А если это мое сугубо личное дело?

— К сожалению, вам придется ответить. Разумеется, не касаясь деталей, если они, так сказать, имеют интимный характер.

Ч. махнул рукой:

— Интимный, это верно, но не в этом смысле. В Тулу я ездил, в Тулу. И вот за чем. Как-то в прошлом году около автомобильного магазина познакомился с одним товарищем. Очень уж он страдал из-за своей «антилопы-гну». Обувь сносилась. Резина, значит. Ну, пообещал я ему достать. И достал. А там, в Туле-то таких страдальцев оказалось немало. Так вот, отвозил им еще два ската...

— Спекулируем, значит?

— Ну, зачем так формулировать? Товарищеская взаимопомощь.

— Взаимопомощь, говорите? Может, свое производство открыли?

— Да нет... достаем.

— Ну что ж, собирайтесь, поедем в Тулу. Познакомите нас со своей клиентурой.

— В Тулу так в Тулу. Конечно, там нашему визиту не обрадуются, но алиби мое подтвердят.

Тульские «клиенты» гражданина Ч. были немало обескуражены визитом работников МУРа. Но рассказали все начистоту, подтвердив, что пятнадцатого он действительно доставил им резину.

Оставались еще кое-какие детали. Например, шум воды, доносившийся в тот день из его квартиры. Сверток, который он выносил... Эти вопросы Ч. встретил тоже спокойно:

— А это все Борька, племянник. Братец мне подбросил своего отпрыска на целые две недели. На время своей туристской поездки. Поверите, думал с ума с ним сойду...

Оказалось, у гражданина Ч. жил шестнадцатилетний племянник Борис, приехавший из Ленинграда. Он быстро обзавелся веселой компанией таких же оперивающихся юнцов и очень скоро убедил дядю, как много уже преуспел в деле освоения жизненных благ... От напитков, стоявших в холодильнике, через два дня осталась лишь пустая посуда. Чтобы уберечь оставшиеся запасы, Ч. после крупного разговора с родственничком перенес их в гараж.

Когда оперативные работники Ленинградского уголовного розыска пригласили Бориса к себе, они тут же убедились, что инженер Ч. ничего не скрыл, и не случайно две недели показались ему за год.

Высокий сухопарый юнец с длинными патлами и прыщавым лицом, надушенный чем-то до терпкости, многословно рассказывал о своем пребывании в Москве:

— У дяди-то? Был, был. Имел удовольствие. Сквалыга. Представляете, холодильник и тот от меня на замке держал. Кое-какие запасы я в кладовке обнаружил. А вместо холодильника ванну приспособил. Жара в Москве в те дни стояла африканская. Но он, дядя-то, разнюхал мою хитрость и унес свой мобзапас в гараж. А там замок с пуд весом! Пожил я у него еще день или два — скучища, жарища — и подался домой.

...Ни с чем вернулись в МУР и сотрудники, занимавшиеся проверкой версии, предполагавшей, что преступник работает на одном из предприятий, расположенных в районе Складской.

— Народ-то, понимаете, все такой, что не только упрекнуть, но и заподозрить в чем-либо трудно. Работающий народ, — объясняли работники опергруппы Светлякову и Чебышеву.

На плане оперативных мероприятий появился уже шестой или седьмой крестик, решительно зачеркивающий неоправдавшиеся пункты и неподтвердившиеся версии.

Конечно, жаль было пропавших даром усилий десятков людей. Но зато сузился крут поисков, в уравнении стало меньше неизвестных величин.

Начальник МУРа, когда ему доложили о безрезультатных, по существу, итогах первых дней поиска, наставлял подчиненных:

— Что в этом районе оказался какой-то гастролер — это маловероятно. Продолжайте изучать микрорайон. Всех, кто вызывает подозрение. Полностью откажемся от этого предположения, когда найдем убийцу. Думается мне, что вы недооценили вещественные улики, оставленные преступником. Выяснили, что это за обрывок газеты? И часы, часы... Надо во что бы то ни стало узнать, откуда они появились у девочки. Ведь мать и тетка утверждают, что часов у нее не было. Так? Следовательно...

— Да, но ей мог подарить кто-то из подружек.

— Мог. Но это тоже надо установить. А если подарила не подружка, а преступник? Чтобы заманить ребенка? И надо наконец отбросить различные гипотезы о месте преступления. Убийство совершено в этом микрорайоне и нигде больше. Убежден в этом. Элементарная логика...

— Далеко не каждый преступник знает законы логики, — осторожно заметил один из сотрудников.

— Да, но у каждого есть инстинкт самосохранения. Преступник — из района Складской. Иначе быть не могло. И эту будку, и колодец, и овраг надо знать, чтобы так спрятать жертву. А кто мог знать? Тот, кто живет здесь или работает. Действуйте энергичнее, живее. Нельзя допустить, чтобы дело это затянулось.

С начальником согласились. Не потому, что он был старше и по должности, и по званию, а потому, что он был прав. Действительно, нельзя было затягивать дело.

Некоторым даже казалось, что убийство на Складской надолго останется среди тех преступлений, что называются «висячкой», то есть среди нераскрытых. Их немного, но они есть. Конечно, дела эти не лежат без движения в сейфах. Над ними работают. Долгие месяцы, порой даже годы, до тех пор, пока поиски не увенчаются успехом.

Но затянувшийся розыск преступника — это все-таки брак в работе, который переживают все, от рядового оперативника до комиссара милиции, до прокурора самого высокого ранга.

Версии «Жургаз» и «Часы» разрабатывались с самого начала розыска, но их отодвигали на задний план другие, как казалось, более реальные и обоснованные, обещавшие близкое окончание дела. Но вскоре именно эти версии стали главными.

...Чебышев и Светляков еще и еще раз читают объемистые тома розыскного дела. Вот протокол осмотра места, где обнаружена жертва, вот вещественные доказательства. Светляков открывает конверт, подшитый в одной из пухлых папок, осторожно достает из него крошечный бумажный клочок. На нем обрывки четырех строк! «...лись...прос...произ...квалифи...».

Вслед за конвертом с этим клочком бумаги и игрушечными часами подшит рапорт: «Установите, из какой газеты или журнала данный обрывок, не удалось. Часы девочка, видимо, нашла, играя где-то во дворе. Принадлежность их кому-либо из проживающих в близлежащих домах детей не установлена».

— Придется этим обрывочком заняться по-настоящему, — задумчиво проговорил Чебышев. — Полковник правильно разнес нас за то, что мы невнимательно отнеслись к этой версии.

— И детскими часиками тоже, — добавил Светляков.

Итак, малюсенький клочок какой-то газетной или журнальной страницы...

Прежде всего, газета это или журнал? Какая газета и какой журнал? В Москве их издаются сотни. А в стране? Тысячи. Как узнать, откуда этот обрывок? По бумаге? Бумаги существуют десятки сортов. Шрифты? Но шрифтов, печати — тоже множество видов.

Светляков едет в Комитет по печати. Там долго, так и этак вертят в руках маленький клочок бумаги, потом пожимают плечами. «Ясно лишь одно: или газета, или один из еженедельников. Однако определить, какая или какой, не беремся...»

В крупнейших библиотеках повторяется та же история.

— Так что же, неужели нельзя ничего сделать? — сокрушенно спрашивал Чебышев.

— Если бы обрывок был чуть побольше...

— Да, наш клиент, к сожалению, не позаботился об этом. Что посоветуете?

— Попробуйте перелистать все московские газеты и еженедельники.

Чебышеву отводят стол в одном из читальных залов Ленинской библиотеки, и он день за днем приходит сюда. Страница за страницей просматривает подшивки газет, журналов, еженедельников за май и июнь.

Фотоснимок газетного обрывка послан во все московские редакции. Десятки журналистов отзывчиво отнеслись к просьбе МУРа. Они тоже роются в подшивках, гадают, что могут обозначать слоги: «...лись...прос...произ...квалифи...». И теребят МУР: «Нет ли другого обрывка, побольше, хотя бы с одной целой фразой?»

— Нет, к сожалению, нет.

И вдруг как-то утром в МУРе раздался телефонный звонок. В трубке послышался взволнованный голос работника Дома журналиста:

— Шерлокхолмсы! Слушайте сообщение чрезвычайной важности: «На ряде предприятий участились случаи производственного травматизма из-за слабого внимания руководителей к вопросам повышения производственной квалификации пришедших на производство молодых рабочих». И так далее. Это, дорогие товарищи, письмо с Южноуральского трубного завода. Опубликовано в «Известиях» за 14 июня. Третья страница, четвертая колонка справа. Поняли? Ну, будьте здоровы. Не забудьте упомянуть в своих выводах, что вы установили сей факт методом дедукции.

Чебышев помчался в библиотеку управления и вернулся с подшивкой «Известий». Да, вот оно, письмо с Южноуральского трубного. Майор аккуратно вытащил из конверта побуревший обрывок. Сравнил текст — все точно.

Итак, преступник пользовался газетой «Известия». Теперь предстояло установить, выписывал он ее или купил в киоске. Проверили — оказалось, что в районе Складской «Известия» в розницу не продаются. Почему была допущена такая дискриминация — неизвестно, но работников МУРа она обрадовала.

Значит, преступник был подписчиком, если, конечно, не раздобыл газету где-нибудь на стороне, прихватил у знакомых или купил в киоске в другом районе города.

Затем было установлено, что в домах, расположенных в районе Складской улицы, «Известия» выписывают сто тридцать шесть семей. Вычеркнули из списка всех, кто не вызывал подозрений, и тех, кто уже проходил проверку по отработанным версиям. Осталось пятьдесят девять. И опять метод исключения. Кто был в то время в отпусках, в командировках? Осталось семнадцать человек.

Когда ребята из городского пионерского лагеря пошли по квартирам собирать старые газеты, их встречали охотно. Газет скапливается много, девать некуда, а тут в дело пойдут...

Прораб стройуправления № 7 Федор Петрович Лаврентьев тоже вынес ребятам изрядную кипу небрежно сложенных газет и даже одобрительно отозвался об их общественно полезной деятельности. «Известий» за 14 июня в его пачке не оказалось. Впрочем, отсутствовали газеты и за некоторые другие дни.

Лаврентьев жил в том же доме и подъезде, что и Грачевы, двумя этажами ниже. Работал на коллекторе, проходящем по Щучьему оврагу рядом со Складской улицей.

Окончил дорожно-строительный техникум, сменил несколько организаций. Очень замкнут, неразговорчив, ни с кем из жильцов дома, из сослуживцев не дружит.

Кто-то из соседей припомнил полузабытые разговоры о том, что до переезда на Складскую Лаврентьев судился.

Сведения проверили. Да, Лаврентьев судился за разбазаривание строительных материалов и получил год принудительных работ.

Ничего порочащего в его прошлом больше не было. За те несколько лет, что жил здесь, плохого за ним тоже никто не замечал. Семьянин хороший, с женой живет дружно, в сыне Сереже души не чает. Правда, последнее вызывало и некоторые упреки в адрес Лаврентьевых. Очень уж балуют парня. И одеть стараются как можно лучше, и раскормили чересчур. А если, не дай бог, чихнет — панику поднимают.

Светлякову подумалось, что, пожалуй, Лаврентьева тоже придется вычеркивать из списка лиц, требующих проверки.

Отказаться от этой мысли его заставила беседа в детском саду.

Воспитательница детсада охотно откликнулась на разговор:

— Лаврентьевы? Да, да. Конечно, знаю. Семья хорошая, и мальчик у них неплохой, только уж очень избалованный. С родителями я говорила об этом. И ребенка портят, и нам работу осложняют. Вот этой весной, незадолго до отъезда на дачу, привели его к нам с часами на руке. Мелочь, конечно. А сколько слез у ребят было. Игрушка-то яркая, броская, детишкам завидно.

— С часами? — Светляков насторожился. — Расскажите об этом подробнее,

— Да тут, собственно, нечего рассказывать. Детские металлические часики. Игрушка как игрушка.

Когда Светляков показал часы, обнаруженные в кармане Лены Грачевой, воспитательница воскликнула:

— Вот, вот, точно такие же! И на такой же белой резиночке. Ремешок-то, видимо, грубоват был, мать и приспособила ее. — Поглядев еще раз на часы, она заключила: — Очень похожие. Только и разница, что у этих стекла нет.

Это маленькое уточнение насчет стекла вновь снизило интерес лейтенанта к Лаврентьевым. Выходит, не те часики-то. «Да и что удивительного, — думал Светляков. — Такую игрушку мог купить для своего ребенка кто угодно. Правда, вот резинка... Но опять же, если мать Сережи могла приспособить резинку к часикам, то почему не могла это сделать мама какой-нибудь Тани или Нади?»

Вечером Светляков поделился своими сомнениями с Чебышевым. Тот вдруг ни с того ни с сего вспылил:

— Что ты все сомневаешься да ребусы загадываешь? Нам надо дело заканчивать, а не загадками заниматься. Есть у тебя внутренняя убежденность, что Лаврентьев мог пойти на такое дело? Если есть — вызывай. А детали, вроде стеклышка да резинки, всегда будут. Детали хороши, когда преступник уличен и перед тобой сидит. А когда не знаешь, кто он и где, почему и зачем совершил преступление, детали только уводят от главного.

Светляков нахмурился:

— Не согласен с вами, товарищ майор.

— Почему?

— Иногда деталь всю цепь событий как прожектором осветит. У меня, когда я в отделении работал, такой случай был.

Один хлыщ часы у гражданина снял. Задержали мы его через день или два. Потерпевший, как увидел свой хронометр на чужой руке, тут же заявил:

«Мои часы, да и только. Хотя они у этого бандюги на браслете сейчас, а у меня на ремне были, но часы мои».

Тот спокойно отвечает:

«Если они вас интересуют, могу презентовать. Я не жадный. Но замечу, между прочим, что таких «Вымпелов» сотни тысяч выпущено».

«И все-таки это часы мои».

Я его спрашиваю:

«Почему вы так уверены?»

«Да очень просто. Я у них втулки для штифтов расточил. Для своего ремешка приспосабливал. И посмотрите: браслет-то, что вставил этот тип, в отверстиях еле-еле держится».

Посмотрели — действительно так. И экспертиза подтвердила: отверстия для штифтов расточены. Пришлось тому признаться. Деталь? А именно она все решила.

— Не вижу связи с нашим делом, — неохотно отозвался Чебышев.

— Прямой-то связи, конечно, нет, но я в ответ на ваше замечание насчет деталей.

— Я не против деталей, я только против того, чтобы их фетишизировать, молиться на них. Надо искать преступника, а не охать над каждой мелочью вроде стеклышка от детских часов.

Светляков мечтательно проговорил:

— Эх, если бы найти это самое стеклышко, да найти у Лаврентьевых. Вот тогда бы...

— Ну ладно, спорить будем потом. А сейчас вызывайте Лаврентьева.

Лаврентьев в МУРе держался спокойно, на вопросы отвечал лаконично, монотонно.

Когда разговор подошел к трагическому случаю на Складской, скорбным голосом проговорил:

— Детскую невинную душу загубить! Нет греха больше.

Чебышев спросил:

— Вы что — верующий?

— Да, верую. У нас ведь это не возбраняется?

— Да, да, конечно. Дело совести каждого.

— Вот именно.

— Что вы делали пятнадцатого июня?

— Пятнадцатого? Пожалуйста, расскажу. Ушел из дому в семь тридцать. Целый день был на работе. В семнадцать уехал на дачу.

— Что-то не вяжется, Федор Петрович. Пятнадцатого вы ушли с работы в половине двенадцатого, сославшись на головную боль.

— Это было четырнадцатого.

— Нет, пятнадцатого. Абсолютно точно.

— Да? Ну, может быть. Всего не упомнишь.

— Постарайтесь вспомнить точнее: что делали пятнадцатого, после того как ушли с работы?

— Точнее? Тогда дайте подумать. Так, так... Пятнадцатого... Это среда была? Да, да. Среда. Вспомнил. Я себя неважно чувствовал в тот день. Ушел с работы, полежал немного дома и уехал на дачу.

— В котором часу?

— Ну, не помню точно. В конце дня.

— На дачу вы ездите ежедневно?

— Почти. Если не задерживаюсь на работе.

— Так когда же вы поехали на дачу в тот день?

— Ну, видимо, часа в три или около того.

— Опять не то, гражданин Лаврентьев. Пятнадцатого вы уехали на дачу около одиннадцати вечера. Терехов и Малявин — сослуживцы ваши — в вокзальном буфете вас пивом еще угощали.

Лаврентьев вскинул вдруг загоревшиеся злым огнем глаза:

— Выходит, кто-то следит за мной? Разрешите узнать, по какому праву? Кому какое дело, когда я уехал в Лесное? У меня, как у каждого гражданина имеются свои личные дела. Вы, знаете ли, переступаете границы.

— Погодите, Федор Петрович, не спешите. Речь идет об очень серьезных вещах. Мы, как вам известно, выясняем обстоятельства, связанные с убийством Лены Грачевой.

— Так я что — в числе подозреваемых? В таком кошмарном деле? — Лаврентьев несколько раз лихорадочно перекрестился. — Спаси и помилуй, всевышний. — И, несколько помедлив, продолжал: — Раз такие серьезные обстоятельства, я вам расскажу все как на духу. Пожалуйста.

Пятнадцатого я действительно... задержался. Бывает, знаете ли... Дело это сугубо личное. Встретил, понимаете, одну знакомую, проездом в Москве была... Старая, давнишняя приятельница. Ну, погуляли по городу, в Нескучном посидели. В ресторан зашли. Потом проводил ее к поезду. Вот, собственно, и все. Только прошу сохранить это между нами, не хочу, чтобы дома начались сцены.

Потом разговор зашел о даче, о делах строительного треста, где работал Лаврентьев, о многих других, как будто посторонних для дела вещах. Чебышев и Светляков не хотели спешить. Им надо было разобраться, гонять этого человека. Установить, когда он говорит правду, когда — ложь. И уяснить, почему ведет себя так. То ли потому, что натура такая, то ли у него на то есть серьезные основания.

Не спешил и Лаврентьев. Он весь сосредоточился, сжался, как пружина.

Внешне ничто не выдавало его волнения или страха. Руки спокойно лежали на коленях, голос был ровен. Он сидел, откинувшись в кресле, и подробно рассказывал обо всем, что интересовало оперативных работников. Сам задавал вопросы. Высказал свое мнение и о трагедии на Складской:

— Страшное деяние какого-то человека, не владеющего собой. Бог лишил его разума.

— По-вашему выходит так, что и невиновен этот злодей?

— Почему невиновен? Виновен, конечно. И свое должен понести. Но я думаю, человек этот не в своем уме. Разве может пойти на такое дело нормальное человеческое существо?

— Однако спрятать концы преступления он сумел, да так, что иной здравомыслящий не додумается...

— Может, тут-то его сознание и озарилось. Воля всевышнего...

— Нет бы всевышнему озарить его, чтобы с повинной пришел. А еще лучше — до преступления...

Во время беседы Светляков как бы невзначай открыл ящик стола и выложил часы, найденные в кармане Лениного платья.

Лицо Лаврентьева дрогнуло. Он почувствовал, что в этом кусочке металла кроется что-то страшное, роковое для него.

Но испуг длился недолго. Через несколько секунд он уже овладел собой и вновь заговорил спокойно, без какой-либо видимой тревоги.

Светляков, показывая на часы, спросил:

— Не узнаете?

— Н-нет. А почему я должен их узнать?

— Есть предположение, что это часы вашего сына.

— Сережины? Не может этого быть.

— А вы посмотрите внимательнее.

— И глядеть не хочу.

Чебышев в упор взглянул на Лаврентьева:

— Вы что — боитесь?

Лаврентьев понял, что допустил промах, и с обиженным видом возразил:

— Ну что за ерунда. Раз вы меня так поняли — пожалуйста, могу посмотреть.

Осторожно, кончиками пальцев, взял часы, долго оглядывал их и так же осторожно положил обратно на стол.

— Похожи. Но если эти часы наши, то как они попали к вам? Вы что, у меня дома шарили?

И, вскочив со стула, истерично закричал:

— Что это значит, в конце концов?

Чебышев переждал эту вспышку. Медленно ответил:

— Эта игрушка была обнаружена в кармане платья убитой. Как, по-вашему, она попала к девочке?

— Понятия не имею.

— Может быть, ваш сын потерял часы? Может, подарил их кому-нибудь из ребят? — высказал предположение Светляков.

— Постойте... Как это я забыл?.. Верно, сын искал часы, я еще слышал, как мать его ругала. Возможно, девочка их нашла... Могло быть такое? Вполне могло, — как бы сам себе ответил Лаврентьев.

— Припомните, пожалуйста, когда это было?

— Что?

— Когда вы слышали этот разговор жены с сыном?

— Ну, точно не помню, вроде где-то в апреле.

— Опять что-то не так, Федор Петрович. Сына вашего с этими часами видели в детском саду накануне вашего переезда на дачу.

— Значит, это не сына часы. Какие-то другие. Да и не мудрено. Штампованная жестянка...

— Да, но резинка...

— Что — резинка?

— Видите, резинка вместо ремешка. Именно на резинке носил часы ваш сын.

Лаврентьев ничего не ответил, опять долго смотрел на кружочек металла и наконец поднял голову. Глаза его посветлели, губы тронуло что-то похожее на усмешку.

— И все-таки вам придется от своих так ловко подобранных улик отказаться. Это часы не наши. У сына были со стеклом, а эти? Видите?

Да, часы, лежавшие на столе, были без стекла. Светляков давно бился над этой загадкой. Но сейчас ни его, ни Чебышева это уже не смущало. Разговор с Лаврентьевым их насторожил. Кажется, они напали на верный след. Лаврентьев, по всей вероятности, и есть тот, кого они так долго и упорно ищут. Но как доказать его виновность? Уверенность, логическая связь фактов и обстоятельств — все это значительно и важно. Но всего этого мало для того, чтобы сказать человеку: ты — убийца! И тем более этого мало для суда. Если Лаврентьев даже признается в своей виновности, но его признание не будет подтверждено неопровержимыми вещественными доказательствами — орудиями убийства, заключениями экспертов, — значит, дело не закончено, вина подследственного не доказана. Таковы законы. Они требуют главного — доказательства вины и гарантии, что не пострадает невиновный.

Чебышев встал из-за стола, подвинул Лаврентьеву протокол допроса:

— Прочитайте и распишитесь, если не имеете возражений.

Лаврентьев возражений не имел, но поправки вносил почти по каждому абзацу. Светляков терпеливо выслушивал, уточнял, поправлял, хотя ни одна из этих поправок не меняла существа. Допрос касался пока обстоятельств хотя и важных, но не решающих: причины раннего ухода Лаврентьева с работы пятнадцатого нюня; времени его поездки на дачу; принадлежности игрушечных часов...

Все это были детали. Прямые вопросы, связанные с трагедией на Складской, поставлены не были. И Лаврентьев, когда ему объявили, что временно задерживают его, возмутился:

— Почему?! На каком основании?

Он тут же потребовал бумагу, чтобы написать заявление с жалобой на «произвол» работников МУРа, грозил дойти до министра и генерального прокурора.

Светляков и Чебышев терпеливо выслушали его. Да, у них не было ордера на арест Лаврентьева, не было и согласия руководства на задержание. Но отпускать Лаврентьева нельзя. Это было ясно для обоих. Значит, надо срочно, сегодня же доказать прокуратуре правомерность их действий по отношению к Лаврентьеву.

Когда Лаврентьева увели, Светляков и Чебышев долго сидели молча, размышляя об одном и том же — как вести дело дальше? Предположение, что убийца — Лаврентьев, было почти твердым, но как это доказать?..

— Надо искать злополучный номер «Известий» и добывать доказательства, что детские часы принадлежат Лаврентьевым. Тогда все встанет на свое место, — заключил наконец Чебышев.

Светляков усмехнулся:

— Некоторые к этой мысли пришли уже давно.

Чебышев пропустил мимо ушей колкость товарища.

— Как думаешь, куда он мог деть газету? Ведь на месте обнаружения погибшей, кроме этого клочка, ничего не нашли. Мы же обшарили каждый закоулок, каждую ямку в овраге, каждый двор и сарай.

— Он мог газету просто сжечь, — предположил Светляков.

— Мог, только вряд ли. Где он это сделал? В каком-то закоулке? Все равно это не укрылось бы от людских глаз. Костров в этот день, как мы знаем, в районе Складской замечено не было. Дома, на плите? Чувства брезгливости у таких типов, как правило, нет, но все же... Думаю, от этих газет он, по всей вероятности, постарался отделаться другим путем. Выбросил в какой-нибудь мусорный ящик, в урну, мог просто «обронить» по пути.

Специальная группа комсомольцев-дружинников во главе с Чебышевым вновь обследовала сараи, гаражи, притулившиеся на склонах оврага, огороды, беседовала с дворниками. Выяснили, какие бригады треста Мосочистки обслуживали в середине июня район Складской и территорию всех близлежащих жилищных контор. Было установлено, что вывозился мусор на Востряковскую свалку.

Чебышев с дружинниками отправился туда. Ребята — в спецовках, у каждого противогаз. Так потребовал Чебышев. Когда кто-то возразил, он мягко объяснил:

— Ребята, не на обычный субботник едем, в грязи, в свалке копаться... Кто не может или не хочет — скажите, неволить не стану, могу только просить.

Руководитель группы — студент автодорожного института Саша Коновалов оскорбился за всех:

— Зря вы так, товарищ Чебышев. Просто это снаряжение мы считаем лишним. Но раз настаиваете...

Четыре дня подряд выезжали дружинники в Востряково, перевернули вверх дном огромный отвал городских отходов, но ничего не нашли.

На пятый день, к вечеру, Чебышев, утирая со лба пот, проговорил удрученно:

— Кажется, наши археологические раскопки придется прекратить.

Коновалов, однако, не согласился:

— Придем завтра, послезавтра. Перероем все заново.

Но вновь ехать не пришлось. Через час Чебышева позвал нетерпеливый голос одного из дружинников:

— Товарищ майор, идите скорее сюда!

Парень держал на вилах туго свернутый ком старых газет. Чебышев торопливо опустился на колени и, сняв его с вил, стал осторожно развертывать. Все собрались около и молча наблюдали. Наконец Чебышев поднял голову:

— Ребята, о большей удаче я и не мечтал!

Он бережно расправил на колене мятый, весь в грязи, с бурыми пятнами широкий газетный лист. Это были «Известия» за 14 июня. Показав на небольшое отверстие в листе, майор еще раз повторил:

— Да, большей удачи не могло быть. — Он аккуратно ребром ладони смахнул грязь с верхней кромки листа. Там проступила еле заметная, торопливо чиркнутая карандашом цифра 86.

Это был номер квартиры Лаврентьева.

— Ну, спасибо вам, друзья, огромное спасибо! Помогли вы нам так, что не знаю, как и благодарить. Сегодня же буду бить челом начальству. А сейчас, — Чебышев сверкнул глазами, — сейчас сделаем вот что... Махнем все в бассейн. Смоем с себя пыль и грязь. Потом ужинать, ужинать ко мне. Уничтожим все, что есть у хозяйки в запасе.

В эти же дни Светляков распутывал историю с детскими часами.

На нее могла пролить свет жена Лаврентьева. Но как она отнесется к визиту Светлякова, захочет ли правдиво рассказать все? Да и сможет ли это сделать? Ведь игрушечные часы не такая уж значительная вещь, чтобы обязательно помнить, где они и что с ними произошло...

Светляков приехал в Лесное на следующий день после предварительного допроса Лаврентьева. Его встретила хозяйка — женщина небольшого роста, лет сорока, с черными, гладко зачесанными волосами — Татьяна Григорьевна Лаврентьева. Она удивленно поздоровалась и, видимо приняв Светлякова за кого-то из сослуживцев мужа, спросила:

— Вы, наверно, к Федору Петровичу? Он приезжает поздно и не каждый день. Но сегодня обещал быть.

Когда Светляков показал удостоверение, женщина испуганно спросила:

— Что случилось? Скажите скорее, что произошло? Где муж, что с ним?

— Успокойтесь, Татьяна Григорьевна, муж ваш жив и здоров. Но нам необходимо поговорить с вами, выяснить кое-какие детали одного важного дела. Потому-то я и вынужден вас побеспокоить...

Пошли на террасу. Светляков достал из портфеля плотный конверт, вынул детские часы, положил на покрытый скатертью стол:

— Татьяна Григорьевна, посмотрите внимательнее, не Сережины ли это часы?

Женщина взяла в руки игрушку, осмотрела, потрогала белую резинку и положила обратно на стол.

— Что скажете, Татьяна Григорьевна?

— Были у сына такие часики, отец ему купил. Но что-то давно я их не видела. То ли он потерял их, то ли дома оставил, когда на дачу переезжали. Сейчас мы у него спросим.

На ее зов откуда-то из-за кустов появился толстый розовощекий паренек лет шести-семи.

Мать спросила:

— Сережа, а где твои часики, которые папа купил?

— А я их в ящик с игрушками положил, — ответил мальчик. — У них стеклышко выпрыгнуло. — Увидев лежащие на столе часы, он схватил их: — Вот они! Папка их починил? Да?

Мать сурово остановила его:

— Нет, нет. Это часики не твои. Положи их и иди гуляй.

Мальчишка посмотрел на мать, но часы крепко держал в руке.

— Мои они, мои! — пустился он в рев.

Мать силой увела его от стола и вернулась с часами.

Светляков попросил:

— У меня к вам еще одна небольшая просьба, Татьяна Григорьевна. Посмотрите внимательно на резинку. Это вы сшивали ее?

Женщина вновь взяла часы.

— Может, я, а может, и нет. Многие женщины шьют внахлест. Но зачем вам все это? Почему вы меня вы спрашиваете?

— Понимаете, Татьяна Григорьевна, всего я вам сказать пока не могу. Мы выясняем обстоятельства одного серьезного дела. В нем, возможно, замешан ваш муж. Вы не пугайтесь. Пока это только предположение. И важно, очень важно выяснить все детали. Чтобы не было ошибки...

Женщина вдруг каким-то внутренним чутьем поняла, что над ее семьей собирается беда.

— Что вы такое говорите? В чем может быть замешан Федор Петрович? Не может этого быть. Слышите, не может!

Когда Светляков уходил, его провожали недоумевающие глаза Татьяны Григорьевны и ее сына.

Светляков понимал, какое страшное горе вскоре падет на голову и этой женщины, и этого беззаботного, избалованного паренька. Но что можно было сделать?..

Остановившись у калитки, Светляков сказал женщине:

— Татьяна Григорьевна, извините за вторжение. И вот что. Если в ближайшие день-два Федор Петрович не приедет, знайте, он у нас, на Петровке, 38. Вот вам телефон...

— Теперь нужен обыск в квартире Лаврентьева, и обыск тщательнейший, — подытожил Светляков свой доклад Чебышеву о результатах поездки в Лесное. — Хотя газета, которую вы откопали в Вострякове, — доказательство, как говорится, железное, но и оно не без изъяна. Лаврентьев скажет: выбросил, мол, газету, а ее кто-то, может этот самый преступник, подобрал — вот и все.

— Да, но на газете его визитка — оттиск обеих лап. Правда, и еще чьи-то следы есть. Видимо, почтальона.

— Вот эти чьи-то следы все и испортят. Нет, надо искать и найти стекло от часов.

Обыск в квартире Лаврентьевых шел долго. Коробок с игрушками было несколько. В одной лежали плюшевые медвежата, собаки, верблюды, заводные автомашины самых разных марок, в другой — дюжина игрушечных пистолетов, в третьей — детали замысловатых детских «конструкторов», гайки, винты.

Стекла от часов ни в одной из коробок не было.

— Кажется, придется уходить ни с чем, — сказал член домового комитета, присутствовавший при обыске в качестве понятого.

— Нет, не может быть, — уверенно отвечал Светляков. И снова стал осматривать угол за углом, коробку за коробкой.

Лаврентьев сидел на стуле и зорко следил за всем, что происходило в комнате. Татьяна Григорьевна, после бурной истерики обессилевшая, убитая свалившимся несчастьем, в который уже раз спрашивала мужа:

— Неужели это правда?

— Ничего за мной нет, Татьяна, совсем ничего. Это навет, оклеветали меня.

— Что же теперь будет, что?

— Все в руках божьих. Молись за меня, молись.

А Светляков продолжал осмотр квартиры. Тщательно, не спеша. Но все было тщетно. Наконец он обратился к хозяевам:

— Скажите, все игрушки здесь? Нет ли еще где-нибудь?

— Нет, больше нет, — уверенно ответил Лаврентьев.

— Припомните. Должны быть.

— Тогда ищите. Чего же спрашивать?

— Что ж, будем искать.

Вмешалась Татьяна Григорьевна:

— На днях я прибирала здесь, одну коробку, кажется, в верхнюю кладовку сунула.

Лаврентьев зверем глянул на жену. Она потерянно объяснила:

— Не преступники мы, чего же бояться?

В верхнем шкафу над дверью в кухню нашлась еще одна небольшая картонная коробка.

Светляков открыл ее и, волнуясь, стал перебирать игрушки. Опять медвежата, зайцы, юла, детали от конструктора...

И вот на самом дне что-то блеснуло, будто тусклый кусок слюды...

— Кажется, то, что мы ищем, — сказал Светляков, осторожно доставая круглое запыленное стекло от детских часов. — Видите, гражданин Лаврентьев?

Лаврентьев вскинул голову, посмотрел на стекло, лежавшее на ладони Светлякова.

— Ну, вижу. И что с того? Стекло? Значит, там и часы должны быть.

Он встал, с ненавистью глянул на Светлякова, на понятых и сам ринулся к коробке с игрушками. Лихорадочно порылся в ней, затем нетерпеливо высыпал все содержимое на пол, перетряс каждую игрушку.

Светляков посоветовал:

— Лучше пересмотреть все спокойно, не торопясь.

— Куда они могли деться? — с недоумением спрашивал Лаврентьев.

Светляков ответил:

— Дело ясное, Лаврентьев. Именно ваши часы были обнаружены в кармане Лены Грачевой.

Лаврентьев процедил, ни к кому не обращаясь:

— Как же они туда попали?

— Вот это пока неизвестно.

— Ну, теперь, кажется, все. Можем заканчивать? — обратился участковый уполномоченный к Светлякову.

— Нет, будем смотреть еще.

— А что искать?

— Орудие убийства.

И они нашли его. Навел на подозрение пустяк. Цокольная планка под книжными полками, стоявшими в столовой, чуть-чуть, на миллиметр-полтора, была сдвинута с прямой линии. Почему? По указанию Светлякова стали снимать полки...

Лаврентьев, неподвижно сидевший на стуле, вскочил, лицо его побледнело, покрылось испариной.

— Зачем?! Не допущу! Не имеете права имущество рушить!

— Рушить ничего не будем. Все поставим, как было. Прошу вас сидеть на месте и не шуметь, — приказал Светляков и скомандовал помощникам: — Снимайте полки!

Вот снята первая, вторая, третья... И наконец, последняя. В пространстве между ее дном и паркетом, обернутый в коричневую бумагу, лежал большой хлебный нож-пила. Чистый, блестящий, без единого пятнышка.

Светляков подошел к Лаврентьеву:

— Узнаете?

— Ну, наш кухонный нож.

— Как же он попал в такое неподходящее место?

Лаврентьев хрипло выдавил:

— Обрадовались? Чужой беде обрадовались? Бог вам не простит этого.

— Не знаю, как мне, а уж вам-то не простит наверняка.

К концу обыска обнаружилась еще одна деталь. В шпульном ящике швейной машинки лежал небольшой моток узкой резинки. Светляков внимательно осмотрел его:

— Резинка на часах отрезана от этого мотка. Так что включайте в опись.

И вот Лаврентьев опять в кабинете Чебышева. Предстоит допрос. Официальный, с предъявлением обвинения.

Следователь прокуратуры чуть напряженным, звенящим голосом говорит:

— Гражданин Лаврентьев, вы обвиняетесь в убийстве Лены Грачевой. Расскажите следствию обстоятельства дела. Начнем с первого вопроса. Признаете ли вы себя виновным в совершенном преступлении?

— Нет, конечно, нет! — торопливо вскрикнул Лаврентьев. — У вас нет никаких оснований... Я категорически отрицаю! Это все вымысел, клевета!..

— Подождите, Лаврентьев, не спешите. Сначала выслушайте. Установлено, что игрушечные часы, обнаруженные в кармане платья убитой, принадлежали вашему сыну. По специфике краев стекла и паза по окружности верхней крышки техническая экспертиза установила, что стекло, изъятое в вашей квартире при обыске, выпало именно из этих часов. Кроме того, экспертизой установлено, что резинка, пришитая к этим часам, отрезана от мотка, обнаруженного в вашей квартире. Экспертизой же установлено, что резинка на часах сшита вашей женой, присущим ей наметным швом. То есть, имеются бесспорные доказательства, что часы, обнаруженные в кармане платья убитой, принадлежали вашей семье...

Далее. Труп девочки сначала был завернут в газеты, в том числе в газету «Известия» за четырнадцатое июня. Об этом свидетельствуют остатки крови на газете и клочок, оторвавшийся от газетного листка и оставшийся на трупе. Этот клочок газеты и отверстие на газетном листе, образовавшееся после его отрыва, совершенно идентичны. Отпечатки ваших пальцев на газете и номер вашей квартиры на верхней кромке первой страницы свидетельствуют, что газета принадлежит вам.

Но и это не все, Лаврентьев. Как вам известно, в квартире под книжными полками обнаружен хлебный нож-пила. Трассологической экспертизой установлено, что расчленение трупа девочки было произведено именно этим ножом.

Итак, гражданин Лаврентьев, вам предлагается подробно и честно рассказать, как, при каких обстоятельствах вы совершили убийство...

Сначала Лаврентьев впал в какой-то транс, сидел уставившись неподвижным взглядом в пространство. Потом долго молился, прося у бога прощения.

Но уже утром следующего дня сам потребовал, чтобы его вызвали на допрос. Монотонно, скрипуче, со скорбной маской на лице начал рассказывать:

— Пятнадцатого, как вам известно, я рано ушел с работы. Болела голова. На лестничной площадке увидел какую-то девочку. Открыл дверь и позвал ее. Показал ей коробку с игрушками. Повозившись с ними, девочка вышла в переднюю. Затащил ее в ванну... Потом... когда она скончалась... от асфиксии, расчленил труп, завернул в газеты и вынес в овраг...

От его страшного повествования, с деталями и подробностями, от спокойного, размеренного голоса знобило даже видавших виды работников прокуратуры и МУРа.

Свои показания на допросах Лаврентьев подписал собственноручно, не оспаривал ни одного пункта, ни одного доказательства, ни одного заключения экспертизы. Все было настолько ясно, что, как заявил он сам, ему осталось только молиться всевышнему. «Может, хотя бы на том свете он простит мне великий грех».

И каково же было удивление судей, государственного обвинителя, свидетелей, представителей общественности, когда на судебном заседании «раскаявшийся грешник» категорически отказался от своих показаний, не признавал очевидных и неоспоримых улик, вопреки фактам и здравому смыслу, оспаривал все.

К признанию его, оказывается, вынудили оперативные работники, к вещественным доказательствам он отношения не имеет, заключения экспертов — предвзятые и необоснованные...

Наконец выкинул последний «козырь» — стал заговариваться, молоть чепуху, симулировать психическую неполноценность. И хотя всем было ясно, что это лишь примитивная уловка, чтобы затянуть процесс и любым путем уйти от возмездия, суд отложил дело и передал его на новое расследование.

И опять самые квалифицированные следователи взвешивают и проверяют все до мельчайших деталей, терпеливо выслушивают обвиняемого, свидетелей, виднейших специалистов-психиатров, исследовавших подсудимого, изучают улики, вещественные доказательства. Не один, а несколько научно-исследовательских институтов производят тщательнейшие повторные экспертизы.

И опять в полном объеме подтверждена и доказана вина Лаврентьева.

Суд выносит приговор: расстрел.

Он уходит из зала, втянув голову в плечи, стараясь спрятаться за конвоиров, боясь встретиться со взглядами людей, заполнивших зал, — взглядами, полными гнева и презрения.