Скажу сразу: меня одолевают сомнения. Не был ли тот человек призраком? Всем, кто со мной знаком, известна моя склонность к историям, где потусторонние силы вмешиваются в ход событий, нарушая логику повествования. Я много писал о сверхъестественном и еще напишу. Несмотря на то что на Западе общество все больше отдает предпочтение материализму, пренебрегая явлениями трансцендентного, я убежден, что в мире осталось много непознанного. Например, Эдгар По и Диккенс, Беккер, Кункейро и Валье-Инклан в полной мере испытали на себе власть чар неведомого. Все писали о терзаниях души, о видениях и о мире ином в тщетной надежде постичь запредельное. Что касается меня, то с возрастом часть мистических историй я отверг как несостоятельные, сосредоточившись на тех, где главная роль принадлежала персонажам, оказавшим решающее влияние на развитие цивилизации. И с этой позиции непостижимые явления перестали казаться анекдотическими, получив статус фундаментальных. И потому я никогда не скрывал живейшего интереса к мистическим контактам великих деятелей исторического прошлого с «пришельцами» из небытия. Ангелы, духи, проводники, гении и тульпы… Не важно, как их называть. В сущности, имена лишь ярлыки, под которыми скрывается непонимание человеком природы потусторонних явлений, зафиксированных мировой культурой.

Обещаю, что когда-нибудь напишу о том, что пережил Джордж Вашингтон, когда, по его признанию, встретил одного из «тех» в Вэлли-Фордж в Пенсильвании в январе 1777 года. Данный эпизод имел место во время кампании против английских войск, которая в результате закончилась провозглашением независимости Соединенных Штатов. Или я могу вспомнить о папе Пии XII — утверждали, будто он беседовал с ангелом из иного мира в садах Святого Престола. Существует немало свидетельств о проявлениях потустороннего мира, многие упоминания восходят к истокам письменности. «Пришельцы» часто предвещали будущее. Уместно сослаться на Тацита. В I в. знаменитый древнеримский историк и политик описал встречу Брута, приемного сына и убийцы Юлия Цезаря, с одним из таких «пришельцев». Призрак предрек сенатору поражение в битве при Филиппах в Македонии, и пророчество повергло его в столь глубокое отчаяние, что он предпочел броситься на свой меч, не дожидаясь, когда свершится судьба. Почти во всех перечисленных случаях гость появлялся в облике человека, источавшем невидимую силу, что отличало его от обычных людей. Как посланники, о каких я рассказывал в «Заблудшем ангеле».

Кем или чем тогда был маэстро, которого я случайно повстречал — вернее, он повстречал меня — в Прадо? Может, одним из них? Не уверен. Мой призрак был из плоти и крови. Сомневаться не приходилось. Как и в том, что, процитировав пословицу суфиев «Когда ученик готов, к нему приходит учитель», он протянул мне руку и представился, назвав имя и фамилию.

— Доктор Луис Фовел, — сказал он, стиснув мою ладонь так крепко, будто не собирался отпускать ее.

«Французские корни», — решил я. Он обладал низким тембром голоса, непререкаемым тоном, однако говорил негромко, уважая тишину, наполнявшую зал, где мы с ним находились.

— Хавьер Сиерра. Очень приятно. Вы врач?

Помнится, мой новый знакомый приподнял брови, словно мой вопрос его позабавил.

— Только номинально, — ответил он.

В его голосе прозвучали нотки удивления. Вероятно, он не ожидал, что молокосос начнет беседу с вопроса. Не исключено, что именно из-за моего нахальства он поспешил взять контроль над ситуацией и повернулся лицом к творению Рафаэля.

— Я заметил, как ты смотришь на эту картину, мой мальчик, и мне захотелось задать тебе вопрос. Если, конечно, не возражаешь.

— Пожалуйста.

— Скажи, — он обращался ко мне на «ты», точно мы были старыми знакомыми, — чем она так тебя заинтересовала? Ведь это не самая знаменитая картина в собрании музея.

Последовав его примеру, я перевел взгляд на доску. В то время я почти ничего не знал о картине и об особой привязанности к ней испанского короля Филиппа IV, разбиравшегося в живописи, наверное, лучше всех монархов в истории. В Прадо хранилось четыре работы кисти Рафаэля плюс примерно такое же количество картин из его мастерской и несколько копий, сделанных современниками. Из этой коллекции работа «Ла Перла», несомненно, являлась самой прекрасной. Композиция представляла двух женщин, сидевших вместе у подножия полуразрушенной арки: Мадонна и ее двоюродная сестра Елисавета наблюдали за играющими детьми. После длительного созерцания младенцы стали казаться мне подозрительно одинаковыми: похожие рыжие кудряшки, форма подбородка и скул… Одетый в звериную шкуру мальчик, над головой которого угадывался светящийся нимб, изображал Иоанна Крестителя — Хуанито на сленге наших искусствоведов. Другим ребенком, единственным персонажем композиции, не осененным сиянием нимба, являлся сам Иисус. Святая Елисавета, пожилая мать Крестителя, имевшая за плечами собственную историю чудесного зачатия, смотрела на малыша спутницы задумчиво и строго, а глаза малолетнего Спасителя глядели на что-то или кого-то за пределами пространства картины. И объектом его внимания явно был не Святой Иосиф, занятый непонятным делом на заднем плане. Младенец Иисус видел нечто, не вписавшееся в композицию.

— Чем меня привлекла картина? — промолвил я, размышляя над ответом, сформулировать который мне удалось через пару мгновений. — На самом деле, доктор, причина очень простая: я хочу понять, в чем ее смысл.

— А! — воскликнул он, и глаза его вспыхнули. — Неужели он тебе неясен? Перед тобой религиозный образ, мой мальчик. Картина написана, чтобы перед ней молились. Епископ Байё сделал заказ великому Рафаэлю Санти, когда тот уже стал знаменитым художником и работал в Риме для понтифика. Француз наверняка много слышал о живописце и его картинах с изображениями мадонн с младенцами и решил преподнести себе одну для благочестивых надобностей.

— И все?

Доктор наморщил нос, словно находил забавным мое недоверие.

— Нет, — негромко ответил он, добавив в голос таинственности. — Разумеется, нет. В живописных произведениях эпохи Возрождения очень часто многое оказывается не тем, чем кажется поначалу. И хотя в первом приближении ты видишь библейскую сцену, в действительности она содержит нечто, что всех приводит в замешательство.

— Да, я чувствую, но не понимаю, в чем же все-таки дело.

— В этом и заключается подлинное искусство, мой мальчик. Пауль Клее однажды сказал: «Искусство не повторяет видимое, оно создает видимое». Картина, которая всего лишь копирует реальность, навевает тоску и скуку, и в результате не будет иметь никакой ценности. Если располагаешь временем, позволь, я объясню, в чем именно притягательность данного образа.

Я молча кивнул.

— Прекрасно. Итак, первое, что необходимо усвоить: не осознавая того, мы, европейцы, веками получали знания с помощью мифов, сказаний и священных текстов. Они составляют основу, наше общее истинное интеллектуальное наследие. Люди многое слышали на мессе, от родителей, видели в кино и приблизительно представляют, что происходило с Ноем, Моисеем, Авраамом и Иисусом. И даже атеисты знают, почему отмечается Рождество и Страстная неделя, могут назвать имена королей-магов и помнят такого незначительного для истории деятеля, как римский прокуратор Понтий Пилат.

— Но какое отношение это имеет к Рафаэлю?

— Непосредственное! Когда человек, воспитанный в традициях западной христианской церкви, останавливается подле подобного произведения, он в состоянии узнать сюжет, вдохновивший мастера. Но если картина сообщает нечто, что не соответствует известной истине, даже противоречит ей или подвергает сомнению, наша культурная память — назовем это так — начинает бить тревогу.

— Да, но…

— Картина завораживает тебя, потому что ты чувствуешь диссонанс. Образ, созданный Рафаэлем для епископа, не навеян ни одним из известных эпизодов из Библии. Твой мозг, осознанно или спонтанно, проделал дополнительную работу, разыскивая в своих «архивах» знакомый сюжет, который мог послужить источником вдохновения для живописца. Вот почему ты провел здесь столько времени, «приклеившись» к доске. И не нашел! Но если картина повергла в растерянность тебя, представь, насколько удивительной она казалась в эпоху Рафаэля.

— Но, Мадонна, Младенец, Елисавета и Иоанн — евангельские персонажи. Ничего в них нет необычного.

— Благословенна твоя наивность, мой мальчик. Запомни, что нужно соблюдать предельную осторожность, когда речь идет о претворении канонической и общепринятой темы в искусстве. Очень часто художники использовали традиционные сюжеты, чтобы поделиться своими сокровенными тайнами.

— Я был бы счастлив узнать их!

— Я могу открыть тебе некоторые из тех, что хранит музей. Разумеется, если хочешь. И располагаешь временем.

— Конечно, хочу!

— Начнем тогда с данной работы, — удовлетворенно сказал он, будто мы только что заключили договор, взяв на себя обязательство сделать выдающееся открытие. — Позволь разъяснить тебе нюансы истории, которую сообщает картина.

— Пожалуйста. Начинайте.

— Из четырех известных тебе Евангелий только в Евангелии от Луки есть упоминание о чудесном зачатии бесплодной и престарелой Елисаветы. Припоминаешь? На картине она предстает в тюрбане. Итак, Лука повествует о превратностях ее судьбы в самом начале текста. Рассказывает, что архангел Гавриил явился Елисавете, жене священника Захарии, и принес весть, что она беременна сыном, будущим Иоанном Крестителем. Представь реакцию мужа: ангелы стучат в дверь и сообщают о потомке, в рождении которого природа отказывала супружеской чете долгие годы брака!

— Вы сказали, Гавриил? Тот самый, кто принес благую весть Марии? Тот, кого написал Фра Анджелико на алтарном образе, выставленном в соседнем зале?

— Именно. Очень любопытный персонаж этот архангел. Его в равной степени почитают как в христианстве, так и в исламе. В эпоху Возрождения его называли вестником. Он появляется в Евангелиях всего четыре раза, но всегда как вестник Божьей воли… — Доктор Фовел немного помолчал, а потом продолжил: — Однако я не собирался обсуждать архангелов. Я предпочел бы, чтобы ты обратил внимание на женские образы «Ла Перлы». Помимо эпизода с вестью о рождении Предтечи, Лука упоминает о Елисавете только в связи с посещением ее Марией, и в момент встречи обе женщины были беременны. Эту сцену Рафаэль представил ранее на другой своей прекрасной картине, она тоже находится в экспозиции музея. Черты лица и тюрбан, какими художник наделил Елисавету в первой работе, он повторяет при создании «Ла Перлы». Но главное, поражает то, что Рафаэль дерзнул использовать сюжет, о котором в Новом Завете не сказано ни слова, изобразив еще одну встречу женщин с уже рожденными детьми.

— Вы уверены?

— Да, мой мальчик. Единственная встреча, которую описывает Лука, состоялась, когда женщины были в положении. До появления на свет младенцев, а не после. Евангелист украсил рассказ занятными подробностями, сообщив, например, о том, что будущий Иоанн «взыграл во чреве» матери, услышав приветствие Марии. И потому… — доктор сделал паузу, показавшуюся мне немного театральной, — сведения, что женщины встречались после рождения детей и смотрели, как они играют, несомненно, заимствованы из другого источника, не из Библии. Возможно, из апокрифа или иного текста, который художник посчитал достойным восхищения.

— А если Рафаэль просто изобрел сцену?

— В ту эпоху вкладывали совершенно иной смысл в понятие «изобретение», Хавьер, — возразил он. — Тогда под этим подразумевали открытие, причем обыкновенно имели в виду нечто, существующее в реальности. Божественный Рафаэль всегда работал по заказу и под надзором. Имел репутацию живописца широко образованного, просвещенного. Известно, что он не жалел труда, собирая материалы, чтобы документально обосновать каждую из своих композиций. Он овладел знаниями в различных областях науки, от археологии до теологии и философии и предпочитал брать сюжеты из достоверных литературных источников.

— Если принять вашу точку зрения, тема картины почерпнута из тайного источника? И она сообщает информацию, которая отличается от ортодоксальной?

— Именно так! — воскликнул маэстро. Его голос нарушил музейный покой. В зал заглянул смотритель с книгой в руке, бросил на нас укоризненный взгляд и удалился, недовольный тем, что ему пришлось прервать чтение. — Мы живем в эпоху, когда подлинный смысл, заложенный в произведение искусства, никого больше не волнует. Нас приучили придавать значение исключительно внешним составляющим — эстетике, краскам или техническим приемам, включая биографию и личность художника. Анализ начинают именно с этих позиций, не желая задуматься об истинных мотивах, которые привели к созданию шедевра. С таким сугубо материалистическим подходом к искусству попытка разобраться, какое духовное послание заложено в произведении, означает углубиться в область догадок, умозрительных построений. Но это неправильно. На самом деле это означает сосредоточиться на духовной составляющей живописи, ее сущности. Однако…

— Что?

— Желая проникнуть в суть произведения искусства, его необходимо созерцать смиренным взором. Ибо чудеса (а я докажу тебе, что живопись и есть подлинное чудо) полностью постижимы только для умов бесхитростных. Те же, кто начинает путь с ходульных тезисов, забивая себе голову множеством фактов, забывают о главном: живопись творит чудо лишь в момент его постижения.

— Легко сказать. Восприятие живописи очень субъективно. Одна и та же вещь кого-то приведет в восторг, а кого-то нет.

— Ты прав. И все же великие мастера умели дать понять, что своей работой хотели сообщить нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Они применяли систему неприметных знаков и экспериментировали с ней.

— Какого рода знаков, доктор?

Мой вопрос понравился Фовелу. Он приосанился и ответил:

— Например, взгляд персонажей картины. Возьмем «Ла Перлу». Ты обратил внимание, куда смотрит младенец Иисус?

— Да, конечно, — кивнул я.

— Если гений масштаба Рафаэля пишет образ Спасителя, взгляд которого обращен в пространство за пределами картины, значит, художник подает знак, что в его композицию вовлечено некое мистическое переживание. Он позволяет зрителю представить, что удерживает внимание ребенка. И так рождается ощущение присутствия сверхъестественного.

— А многие художники использовали похожие знаки?

— Многие, мой мальчик. В экспозиции музея найдется немало примеров. Если тебе встретится работа Франсиско Рибальты «Видение Святого Франциска», ты заметишь, что взгляд его направлен выше головы парящего в воздухе ангела. И это «знак», что чудесное явление, поразившее Франциска, находится вне композиции. Тот же прием использован и в картине Мурильо «Святой Августин между Христом и Девой Марией». Если однажды она попадется тебе в залах, обрати внимание, что образы Христа и Девы, вдохновившие видение Святого Августина, расположены за фигурой героя, а взгляд Августина устремлен в неизвестную точку. И таким способом нам сообщают, что божественное откровение он воспринимает «глазами души», а не физическим зрением. Современники живописцев знали язык символов и относились к нему с почтением. Понятен он и нам. Рафаэль мастерски использовал язык символов, создавая «Ла Перлу».

Прежде чем продолжить, самозваный философ искусства отвел свой цепкий взор от картины и глянул вдоль галереи. Мне показалось, он хотел убедиться, что мы по-прежнему одни в зале.

— Ты, конечно, верующий, мой мальчик?

Я ответил не сразу.

— В своем роде… да. Наверное, — пробормотал я, смутившись.

— Тогда ты как Рафаэль. Или епископ Байё. Тебе не следует извиняться за это. Напротив. Все они тоже были верующими «в своем роде». Ни в коем случае не ортодоксальными католиками.

— Что вы хотите сказать?

— Всю жизнь я стремлюсь к постижению тайного смысла картин, собранных в Прадо. И часть шедевров открывает свои секреты, когда понимаешь, во что на самом деле верили авторы полотен. Не менее полезно представить условия, в каких они создавались. Важно учитывать, что есть произведения, как «Ла Перла», специально задуманные, чтобы передать, сохранить или запомнить идеи, которые было опасно доверять бумаге в то время.

— Опасно?

— Да, Хавьер. — Доктор Фовел назвал меня по имени и жестом предложил прочитать пояснительную надпись на табличке рядом с картиной.

Текст, сухой и безликий, лаконично информировал, что картина частично написана учеником Рафаэля, Джулио Романо, и в манере исполнения прослеживается влияние самого Леонардо да Винчи.

— Запомни главное: картины «Ла Перла» и «Святое семейство под дубом» — последняя тоже находится здесь — были написаны в мастерской Рафаэля в 1518 году. В тот период истории Европа жила с ощущением, что христианская модель мира находится на грани катастрофы. В Риме подобные настроения особенно чувствовались. Влияние церкви ослабевало. Ислам завоевывал позиции, тогда как Святой Престол был заражен коррупцией и непотизмом. Курия имела серьезные основания беспокоиться о своем будущем. Трудно поверить в это теперь, но открытие Америки, новые знания в области астрономии, поколебавшие средневековые представления о геоцентризме, вторжение французской армии в Италию в 1494 году, выступление Лютера против папы римского и страх в ожидании конца света — его предвестником считали парад планет, отмеченный в 1524 году, будоражили всех, в том числе художников. Многие верили, будто живут на исходе времен. Не зная таких подробностей, невозможно постигнуть сокровенный смысл картины.

— Вот это задача!

— Грандиозная. Но в настоящий момент тебе достаточно усвоить следующее: в начале XVI века не существовало человека — аристократа, клирика или понтифика, кто не прислушивался бы к пророчествам и предсказаниям, которыми полнился континент. И пример Рафаэля весьма показателен. Он достиг вершины карьеры, когда взялся писать «Ла Перлу» и «Святое семейство под дубом». Ему исполнилось тридцать пять лет. Он продемонстрировал астрономический уровень культуры, расписывая своды личных апартаментов папы Юлия II. В частности, кабинет понтифика украсил великолепной фреской «Афинская школа», изобиловавшей поразительными деталями, подтверждавшими его эрудицию. Но не следует забывать, что, работая над этими досками, — продолжил маэстро, указав на висящие перед нами картины, — мастер из Урбино одновременно писал портрет своего покровителя, папы Льва X с кардиналами Джулио Медичи и Луиджи Росси. Портрет стал в итоге одним из величайших шедевров Рафаэля. Ты имеешь о нем представление?

Я опустил голову.

— Не имеет значения, — снисходительно улыбнулся Фовел. — Вскоре тебе захочется увидеть его своими глазами. Это настоящее чудо, из категории, которую я именую пророческой живописью. Род искусства, в то время откровенно практиковавшийся только Рафаэлем, что привлекало в его мастерскую знатных особ. Запомни, портрет ныне хранится в галерее Уффици во Флоренции. Папа изображен за столом, он сидит, положив одну руку на иллюстрированную Библию, в другой держит лупу. В сторону отставлен колокольчик. На непосвященный взгляд это только групповой портрет, один из самых сдержанных в своем жанре. Однако, когда Рафаэль писал его, понтифик пережил покушение на убийство, оставшись невредимым. Зная столь пикантную подробность, не составляет труда представить, почему он настороженно и подозрительно всматривается вдаль.

— Вы полагаете, он пытается разглядеть тех, кто собрался убить его? — пробормотал я, блеснув сообразительностью.

— В действительности, Хавьер, личность несостоявшегося убийцы не являлась тайной. Кардинал Бандинелло Саули признал себя виновным. И получается, что он намеревался отравить Льва X, поскольку и в личном гороскопе, и в некоторых списках «Vaticania Pontificum» — пророчествах о папстве, популярных в то время, — обнаружил указания, что станет именно тем понтификом, кому суждено возродить церковь. А Саули, разумеется, мечтал сделаться понтификом.

— Но папы не верят в гороскопы и предсказания, — возразил я. — Церковь осуждает астрологию…

Моя наивность вызвала у Фовела улыбку.

— Ты так считаешь? Разве тебе неизвестно, что первый камень базилики Святого Петра в Риме был заложен 18 апреля 1506 года папой Юлием II после того, как его личный астролог по расположению небесных тел определил подходящий момент для закладки храма? Или ты не знаешь, что в Станце делла Сеньятура, где Рафаэль выполнил знаменитую фреску «Афинская школа», в одном из квадратов свода на манер вечного гороскопа Рафаэль поместил небесную сферу с таким расположением светил, каким оно было 26 ноября 1503 года, в день, когда Юлий II занял Святой Престол?

Столь блестящая память меня поразила. Маэстро, насладившись моим изумлением, продолжал:

— Ты ничего не знаешь! Тогда позволь, я подробнее объясню, на чем основано мое утверждение, что портрет папы Льва X был задуман как пророческое произведение. Всего за два года до того, как кардинал Саули предпринял попытку отравить папу, другой известный художник Себастьяно дель Пьомбо увековечил несостоявшегося убийцу понтифика, написав портрет, очень схожий с работой Рафаэля. Случилось это в 1516 году. Саули с надменным выражением также восседает у стола, где тоже лежат Библия и колокольчик. И вокруг, как и на портрете жертвы, изображены доверенные лица. Очевидно, уже тогда кардинал вынашивал план возглавить Ватикан, и портрет являлся частью, как мы сказали бы теперь, его предвыборной кампании.

— Почему же Саули не заказал портрет Рафаэлю, если тот славился как лучший живописец эпохи?

— Тонкое замечание, мой мальчик. Вероятно, он все же обращался к Рафаэлю. Тут, в Прадо, хранится единственная в мире картина, способная разрешить возникшее сомнение. Она называется «Портрет кардинала». Речь об одном из бесспорных шедевров, принадлежавших кисти Рафаэля. Пожалуй, это одно из самых значительных произведений в коллекции Прадо. С необычайным реализмом и любовью к дополнительным деталям изображен кардинал с серьезным взглядом, личность которого, как ни удивительно, эксперты до сих пор не сумели установить. В Прадо это не единственный знаменитый портрет человека, чье инкогнито до сих пор не раскрыто. Вот, например, «Портрет кабальеро, положившего руку на грудь» Эль Греко. Подлинное имя прототипа доподлинно неизвестно, хотя среди прочих высказывалось предположение, что, возможно, на полотне изображен Сервантес.

— Настоящие тайны искусства…

— Правильно. Портрет без имени все равно что цветок, лишенный аромата. Ему недостает жизни. Когда ученые сталкиваются с отсутствием надлежащей идентификации, они впадают в раж, и разного рода атрибуции не заставляют себя ждать. Нашему анонимному кардиналу присваивали много имен — Инноченцо Чибо, Франческо Алидози, Скарамучча Тривульцио, Александр Фарнезе, Ипполито д’Эсте, Сильвио Рассерини, Луис Арагонский… Но моя ставка самая верная. — Фовел лукаво улыбнулся. — Потрудившись сравнить портрет неизвестного кардинала из Прадо с портретом Саули, написанным Сабастьяно де Пьомбо в 1516 году, ты увидишь, что на них изображен один и тот же человек. Нет необходимости давать волю воображению: одинаковые подбородки с ложбинкой, рисунок рта с тонкими губами, голова, по форме напоминающая перевернутый треугольник. Неизвестный кардинал похож как две капли воды на несостоявшегося убийцу Льва X. Тебе не кажется, что моя гипотеза разрешает одну из маленьких тайн этого музея?

— Возможно, — согласился я. В тот момент меня больше занимала другая подробность. — Скажите, доктор, вы в состоянии определить, когда был написан анонимный портрет? Тоже около 1518 года?

— Это тоже интересный момент. Вероятно, портрет «анонима», который хранится в Прадо, был завершен в 1510–1511 годах, иными словами, за пять лет до того, как Саули начал претендовать на роль ангельского папы. Примечательно, что Санти увековечил кардинала, будучи под сильным впечатлением от портрета «Джоконды», над которым Леонардо трудился в своей мастерской примерно в то же время. Действительно, если сравнить обе работы, можно заметить, что ракурс и поза кардинала и Моны Лизы идентичны. Но самое важное, что Рафаэль не включил в композицию картины необходимые атрибуты, которые позволили бы причислить его к «пророческим». И потому, вероятно, амбициозному кардиналу Саули пришлось обратиться к дель Пьомбо, чтобы тот изобразил его персонажем пророчества.

— Какие атрибуты вы имеете в виду?

— Колокольчики, мой мальчик. Изящные вещички рядом с Библией, привнесенные дель Пьомбо и Рафаэлем в более поздние композиции, представляют собой очевидную графическую метафору. Знак. С его помощью художники дают понять, что изображенный на картине человек является героем пророчества Писания.

— Неужели знак пророчества ставили столь демонстративно?

— Полагаю, для этого имелись веские причины. В 1516 году, когда Саули позировал дель Пьомбо, играя роль посланника Господа, в Венеции вышло в свет пророческое сочинение, которое подвергается суровой критике до сих пор. Его автором был цистерцианский монах из Калабрии Иоахим Флорский. В числе прочего автор предрекал наступление в истории человечества эры Духа Божия, связывая установление нового порядка с мужем, который будет держать в руках скипетр духовной и политической власти. Иоахим Флорский скончался в 1202 году, не увидев осуществления своего пророчества. Однако его откровение легло в основу другого пророчества, в него твердо уверовали Саули и Лев X, причем весть о нем облетела Рим со скоростью ветра. Ты когда-нибудь слышал об «Apocalipsis nova», мой мальчик?

Я пожал плечами, более всего опасаясь опять выставить себя неучем.

— Не смущайся. К несчастью, почти никто не помнит в наше время эту книгу. Даже искусствоведы. — Вновь лукавое выражение скользнуло по его лицу. — Рукопись оказалась в забвении, потому что так и не была напечатана, но чтобы понять Рафаэля и язык его живописи, она имеет основополагающее значение.

— О чем же пророчествовал «Apocalipsis nova»?

— Помимо прочего, предсказывалось неминуемое появление ангельского пастыря, папы, осененного благодатью Святого Духа, который вступит в союз с императором, чтобы установить мир среди христиан и положить предел наступлению ислама. «Surget rex magnus cum magno pastore», — торжественно процитировал он, и меня охватил трепет. — Согласно манускрипту, это событие ожидалось в начале XVI столетия. Представь ситуацию. Половина кардиналов Рима, не только Саули, претендовала на роль всемогущего пастыря! Лев X не мог доверять никому, и не без оснований.

— Меня изумляет, что сам папа, хранитель устоев католицизма, проникся таким доверием к книге пророчеств…

— Он проявил доверие к непререкаемому авторитету, а именно авторитету самого архангела Гавриила.

— Но… я не понимаю, доктор.

— В ту эпоху никто, будь то понтифик или мирянин, не сомневался, что «Apocalipsis nova» написан под диктовку архангела Гавриила, небесного вестника. — Он улыбнулся. — Так сообщил блаженный Амадей, человек, на самом деле написавший труд, и ему поверили.

— Блаженный Амадей? В жизни о нем не слышал.

— Меня это не удивляет, мой мальчик! — воскликнул Фовел без тени упрека. — Я ведь показываю тебе изнанку истории искусства. Стараюсь растолковать, из какого глубокого источника Рафаэль черпал свое вдохновение. Улавливаешь?

— Да, продолжайте, пожалуйста.

— Амадей, францисканский монах, был близок к влиятельным кругам Ватикана и в итоге достиг высокого положения личного секретаря и исповедника Сикста IV. Когда Рафаэль взялся писать портрет Льва X, бедный блаженный уже сорок лет покоился в могиле, но его имя и труд пользовались невиданной славой. Рукописные копии его сочинения имели широкое хождение начиная с 1502 года. Естественно, их держали в тайне и читали лишь избранные. Некоторые списки попали даже в Мадрид. Самый ранний из них хранится в монастыре Эскориал со времен правления короля Филиппа II.

— Но о чем была книга, доктор? — спросил я, умирая от любопытства.

Широкий лоб моего собеседника собрался гармошкой, подобно мехам старого аккордеона, ясные глаза сделались больше и увлажнились, взгляд обрел выражение чуть ли не робости.

— Похоже, дело обстояло так: архангел Гавриил являлся Амадею, когда тот впадал в экстаз. В течение восьми длительных трансов архангел рассказывал монаху о сотворении Богом ангелов, мира и человека. И книга стала обобщением или сборником наиважнейших откровений. Универсальной книгой. Понимаешь? От вестника монах узнал механику пророчеств, имена семи архангелов, защищавших врата рая. Они даже обсуждали францисканский подход к доктрине о непорочном зачатии Девы Марии, не принятый в качестве официального догмата церкви. Но самое главное, во время четвертого мистического переживания речь зашла о появлении ангельского пастыря, которому суждено отвратить человечество от гибельного пути. Заказывая портрет Рафаэлю, папа был, конечно, осведомлен о предсказании и, естественно, заинтересован в том, чтобы предстать перед лицом христианского мира в качестве пастыря из пророчества.

— Иными словами, Лев X верил в пророчество блаженного Амадея, поскольку оно отвечало его целям?

— И повелел Рафаэлю изобразить себя с примечательной ссылкой на книгу пророчеств. При случае, мой мальчик, найди хорошую репродукцию картины и рассмотри подробно манускрипт, который лежит перед папой на столе. Это Библия, открытая на Евангелии от Луки. Часть Писания, в те дни вдохновлявшая художника в работе над «Святым семейством», — сказал Фовел, вновь обратившись к «Ла Перле». — Подтверждением служат миниатюры, воспроизведенные в тексте книги. Интересно, что папа приподнимает пальцем страницу, оставляя под ней свободное место. Тебе известно, что и папа, и кардинал Саули считали «Apocalipsis nova» продолжением Евангелия от Луки, полученным в результате откровения? Место оставлено для него. Для нового Евангелия, предсказывавшего, что понтифику суждено стать ангельским пастырем из пророчества.

— Не пытаетесь ли вы мне внушить, что текст «Apocalipsis nova» является тем утраченным источником, из какого Рафаэль почерпнул сюжет «Ла Перлы»?

— Именно! В сущности, в сочинении блаженного Амадея фигурирует множество дополнительных эпизодов, отсутствующих в канонических Евангелиях. Например, в книге приведены неизвестные подробности о встрече отрока Иисуса с учеными мудрецами в храме, а также включен рассказ о детстве благоразумного разбойника. И один из сюжетов, которому архангел Гавриил уделяет особое внимание в своих откровениях, — это тесные отношения между Крестителем и Христом, зародившиеся еще в нежном возрасте. В сравнении с пророчеством о пришествии папы, кому предначертано свыше объединить в своих руках власть духовную и земную, подобного рода частность выглядела в глазах курии незначительным историческим анекдотом. Но не в глазах художников, читавших труд. Одним из них являлся Рафаэль.

— Он был не единственным?

— Нет. Другим стал Леонардо да Винчи. И то, что Леонардо получил доступ к книге и писал картины согласно ее заветам, едва не стоило ему карьеры…