Брат Джованни без колебаний исполнил и вторую часть миссии, возложенной на него магистром.

Показав мне последнее письмо Прорицателя, он покинул Вифанию еще до наступления ночи, с тем чтобы вернуться в резиденцию ордена. Ему было поручено оповестить о моей реакции на услышанное. Торриани особенно интересовало мое мнение относительно преднамеренных неточностей, которые, по слухам, были допущены в отделке собора Санта Мария делле Грацие. Ассистенту следовало передать мое простое и ясное послание: если в конце концов было решено принять во внимание мои давние опасения и не сбрасывать со счетов откровения Прорицателя, необходимо срочно разыскать этого человека в Милане и из первых рук узнать все о тайных планах герцога в отношении этого монастыря.

— И особенно важно, — настаивал я, инструктируя брата Джованни, — изучить работы Леонардо да Винчи. Мы в Вифании уже удостоверились в том, что под видом благочестивых произведений он упорно маскирует свои еретические взгляды. Леонардо много лет работал во Флоренции, поддерживал отношения с потомками старика Козимо, и среди всех художников, работающих в Санта Мария, он наиболее склонен продвигать гнусные идеи иль Моро.

И своем послании к учителю Торриани я также настаивал на необходимости начать расследование обстоятельств смерти донны Беатриче, сильно обеспокоившей меня. Точность предсказания Прорицателя наводила на мысль о существовании зловещего тайного плана, выношенного герцогом Лодовико или его вероломными приспешниками, по созданию языческого государства в самом сердце Италии. Я не видел смысла в умерщвлении герцогом собственной супруги и неродившегося ребенка, но вероломство адептов оккультных наук зачастую было невозможно предугадать. Мне неоднократно приходилось слышать о приношении в жертву необходимости выдающихся людей для успеха крупного предприятия. Варвары, жившие в золотом веке, так часто и поступали.

Полагаю, моя убежденность передалась и Торриани. Старейшина ордена уведомил брата Гоццоли о своих намерениях, и на следующее утро, когда Рим еще спал, укрытый инеем, исполненный решимости докопаться до сути проблемы, он покинул свою келью в монастыре Санта Мария-сопра-Минерва.

Бросив вызов окружающим Вечный город снегам, Торриани верхом на муле преодолел подъемы к Вифании, чтобы как можно скорее встретиться со мной. Здесь я умалчиваю, в какие выражения брат Гоццоли облек мой ответ. Однако было очевидно, что они возымели действие. Я никогда не видел нашего настоятеля в таком состоянии: синеватые мешки под глазами, угрюмый взгляд, согнутая спина: как будто та самая непомерная ответственность, медленно, но верно пожиравшая его жизненные силы, с каждой минутой все больше давила ему на плечи. Наш наставник, руководитель и старый друг Торриани пытался разобраться в проблеме, подброшенной ему жизнью. Его лицо носило следы глубокого разочарования, но глаза блестели нетерпением.

— Отец, вы можете выслушать бедного, униженного и немощного слугу Божьего? — обратился он ко мне с порога.

Я покривил бы душой, если бы стал заверять вас, что, явившись в такую рань, он не застал меня врасплох. Он приехал один, без свиты, накинув рваный плащ поверх рясы и обернув кроличьими шкурками сандалии. Только что-либо чрезвычайно серьезное могло заставить магистра ордена Святого Доминика оставить свой собор и причт и в такую бурю пересечь город, чтобы встретиться с руководителем службы по сбору сведений. И хотя на его мрачном лице четко читалось желание как можно скорее начать разговор, я не осмелился спрашивать его о чем-либо. Я обождал, пока он сбросит лохмотья и опустошит предложенную чашу горячего вина. Молча мы взобрались по лестнице в мой крошечный и темный кабинет, заставленный ящиками с манускриптами, многие из которых видели расцвет Римской империи. Как только я прикрыл дверь, падре Торриани подтвердил мои опасения:

— Конечно же, я приехал из-за этих злополучных писем! — заявил он, выгнув дугой белые как снег брови. — И вы меня еще спрашиваете, кто, по моему мнению, автор этих писем?

Торриани глубоко вздохнул. Вино оказывало свое воздействие, и его хилое тело постепенно согревалось. А снег все засыпал долину.

— Мне кажется, — продолжил он, — что этот человек либо из свиты герцога, либо брат нашего нового монастыря. Он производит впечатление человека, осведомленного о наших порядках и о том, к кому именно попадают его письма. И все же...

— Все же?

— Видите ли, падре Лейр, с тех пор как я прочитал последнее письмо, я не сомкнул глаз. Кто-то пытается предупредить нас о тяжком преступлении против Церкви. Дело очень серьезно, особенно если, как я опасаюсь, наш информатор действительно член общины Санта Мария...

— Вы полагаете, что Прорицатель — доминиканец, падре?

— Я в этом почти уверен. Кто-то из самого монастыря стал свидетелем отступничества, но не решается открыто предупредить нас, опасаясь мести со стороны иль Моро.

— Думаю, вы уже изучили личности всех братьев в поисках нашего кандидата. Я прав?

Торриани самодовольно улыбнулся:

— Всех. Без исключения. Большинство из них родом из славных ломбардийских семей. Они преданы как иль Моро, так и Церкви, и не склонны к фантазированию или организации заговоров. В общем, как добрые христиане. Даже представить не могу, кто из них может быть Прорицателем.

— Быть может, никто.

— Разумеется.

— Позвольте мне напомнить, учитель Торриани, что Ломбардия всегда была вотчиной еретиков...

Глава ордена хотел чихнуть, но удержался и изрек:

— Это было давно, падре. Очень давно. Уже более двухсот лет в этой области нет ни одного катара. Действительно, после крестового похода против альбигойцев именно там укрылись гнусные еретики. Это и навело нашего возлюбленного святого Доминика на мысль о создании святой инквизиции. Но все они погибли, не успев никого заразить своими идеями.

— Однако не стоит отрицать, что богохульство могло пропитать сознание жителей Милана. Иначе почему они так восприимчивы к еретическим идеям? Почему сам герцог так охотно принял языческие верования? Разве не потому, что он вырос в окружении, изначально к этому предрасположенном? И почему, — продолжал я, — верный Риму доминиканец скрывается за посланиями без подписи? Разве не потому, что он сам является участником обличаемой им ереси?

— Небылицы, падре Лейр! Прорицатель — не катар. Скорее наоборот: он предан делу сохранения истинной веры с большим рвением, чем даже сам главный инквизитор Каркасоны.

— Сегодня утром перед вашим прибытием я еще раз перечитал все письма этого субъекта. С самого первого послания Прорицатель ясно обозначил свою цель — он хочет, чтобы мы поручили кому-нибудь сорвать планы иль Моро относительно Санта Мария делле Грацие. Похоже, что другие деяния герцога в Милане — строительство площадей, каналов для внутреннего судоходства и шлюзов — не кажется ему хоть сколько-нибудь значимыми. И это говорит в пользу вашей гипотезы.

Торриани удовлетворенно кивнул.

— Но, учитель, — продолжил я, — вначале мы должны убедиться, что в его донесениях нет ловушки.

— Что? Вы собираетесь доверить самому Прорицателю взвесить серьезность им же и предложенной информации? Но разве не вы сами так настойчиво извещали меня о богохульстве, допускаемом покойной супругой иль Моро?

— Вот именно. Это коварное семейство. Найти доказательства их измены будет нелегко. Я хочу сказать, что нам необходимо проявлять крайнюю осторожность, чтобы не совершить неверный шаг.

— Нет, падре. Ничего подобного. Этот человек, кто бы он ни был, просит нас о помощи, и на этот раз мы обязаны ее оказать. Кроме того, да будет вам известно, через кардинала Асканио, брата герцога, я уже проверил все факты, упомянутые в этих письмах, вплоть до мельчайших деталей. И поверьте — все подтвердилось.

— Подтвердилось, — растерянно повторил я, пытаясь как-то упорядочить свои мысли. — Позвольте признаться, учитель Торриани? Думаю, что больше всего в этом деле меня удивляет то, что вы вдруг изменили к нему отношение.

— Это не так! — запротестовал мой собеседник. — Я складывал письма Прорицателя в свой архив, хотя у меня не было веских доказательств, которые бы их подтверждали. Если бы я им не верил, я бы их, наверное, уничтожил, как вы считаете?

— В таком случае, учитель, если истина на стороне автора писем, если он доминиканец, которого тревожит будущее нашего монастыря, почему он считает необходимым скрывать от нас свою личность?

Брат Джоакино пожал плечами, недоумение на его лице отражало мое собственное состояние.

— Хотелось бы мне это знать, падре Лейр. Меня это, признаться, тревожит. Чем больше возникает вопросов без ответов, тем больше меня беспокоит это дело. Сейчас наш орден сражается на многих фронтах. Еще одна открытая рана на теле Церкви может нас безнадежно обескровить. Поэтому настало время действовать. Мы не можем допустить т ого, чтобы Милан стал второй Флоренцией. Это будет катастрофой!

«Еще одна рана». Я колебался, стоит ли так некстати затрагивать эту тему, но Торриани своим молчанием не оставил мне выбора.

— Полагаю, вы говорите об отце Савонароле...

— О ком же еще? — старый аббат вздохнул. — У Его Святейшества закончилось терпение, и он подумывает о том, чтобы предать Савонаролу анафеме. Проповеди, обличающие роскошь, в которой живет Папа, становятся все более язвительными и суровыми. В довершение всего, его предсказания конца дома Медичи осуществились, и теперь он в окружении толп своих почитателей предрекает Божью кару и невообразимые бедствия, которые постигнут папские государства в скором будущем. Он утверждает, что Рим должен пострадать, чтобы очиститься от греха, и радуется своему гнусному пророчеству. Но хуже всего то, что количество его последователей растет с каждым днем. Если герцогу вздумается поддержать идею всеобщего краха, доверие к нашему ордену будет подорвано навсегда...

От нахлынувшего отчаяния я перекрестился; перед моим внутренним взором разворачивалась панорама роковых событий, очерченных магистром.

Всему Риму было известно, что сейчас у Торриани не было проблемы большей, чем Джироламо Савонарола. О нем говорили абсолютно все. С маниакальной настойчивостью проповедуя Апокалипсис, этот священник доминиканского ордена с блестящим красноречием и потрясающей силой убеждения заполнил образовавшуюся после бегства Медичи пустоту, установив во Флоренции теократическую республику. Со своей новой кафедры он яростно бичевал пороки Папы Александра VI. Савонарола был либо безумцем, либо, что еще хуже, безрассудным храбрецом. Он оставался глух к призывам старейшин ордена и сознательно игнорировал свод канонических законов. В последнее время его внимание вновь привлек догмат «Dictatus Papae», который с XI века освобождал Папу и его курию от вероятности ошибки, особенно его девятнадцатый пункт: «Никто не может осуждать Папу». Савонарола, стоя у алтаря, громогласно требовал ареста Папы.

Все это приводило в отчаяние нашего магистра. Он не только не смог ограничить влияние этого экзальтированного фанатика — деятельность Савонаролы скомпрометировала в глазах Его Святейшества весь орден. Мятежный проповедник, надменный, как Самсон перед филистимлянами, не только отклонил кардинальский сан, предложенный в попытке хоть как-то его утихомирить, но и отказался покинуть кафедру во флорентийском соборе Святого Марка, ссылаясь на то, что ему предстоит осуществлять божественную миссию. Это и было той единственной причиной, по которой падре Торриани не хотел, чтобы надежность доминиканских проповедников в Милане подвергалась сомнению. Если Прорицатель действительно был доминиканцем, а его предостережения относительно языческих планов иль Моро имели основания, орден снова предстал бы в крайне невыгодном для себя свете и окончательно утратил доверие Рима.

— Я принял решение, брат. — Лицо магистра было серьезным. Помедлив мгновение, он продолжил: — Нам следует очистить фрески Санта Мария делле Грацие от малейшей тени сомнения. Если потребуется, с помощью святой инквизиции.

— Святой отец! Надеюсь, вы не собираетесь предавать герцога суду! — обеспокоился я.

— Только в случае крайней необходимости. Вы ведь знаете: ничто не доставляет светским правителям большего удовольствия, чем возможность очернить Церковь и использовать наши слабости против нас. Поэтому мы обязаны опередить их. Еще один скандал, и наш орден окончательно потеряет вес. Понимаете?

— А могу я вас спросить, падре, как вы собираетесь выйти на Прорицателя, проверить его обвинения и собрать сведения для организации суда над иль Моро, и при этом не вызвать никаких подозрений?

— Я много об этом думал, мой дорогой отец Августин, — с загадочным видом произнес Торриани. — Должно быть, вам лучше, чем мне, известно, что, если вовремя не направить одного из наших инквизиторов в Милан, у трибунала возникнет слишком много вопросов, и тогда шумихи не избежать, что в данном деле недопустимо. И если действительно существует заговор такого размаха, сообщники иль Моро немедленно спрячут все доказательства.

— И как же нам быть?

Торриани открыл дверь кабинета и молча пошел вниз, к двери, ведущей во двор. Он направился в конюшню, к своему мулу, давая понять, что наша встреча закончена. Буря бушевала, все усиливаясь.

— Скажите, как вы решили поступить, — повторил я.

— Иль Моро постановил, что похороны герцогини состоятся в течение ближайших десяти дней, — после долгого молчания ответил старик. — По этому случаю в Милан съедутся представители из всех провинций. Вот тогда и настанет удобный момент, чтобы незаметно проникнуть в монастырь, провести необходимое расследование и разыскать Прорицателя. Однако, — добавил он, — мы не можем послать случайного человека. Это должен быть компетентный человек, хорошо знающий законы, осведомленный об обычаях еретиков и их тайных кодексах. Его заданием будет приблизиться к Прорицателю, проверить его обвинения и положить конец ереси. И это должен быть представитель данного ведомства. Представитель Вифании.

Подняв голову, учитель бросил неуверенный взгляд на тропинку, по которой ему предстояло отправиться в путь. При удачном стечении обстоятельств и при условии, что его мул не поранится на оледеневшей тропинке, дорога займет около часа, а значит, он вернется домой около полудня.

— Кто нам нужен, — голос Торриани зазвучал торжественно, словно он собрался провозгласить что-то очень важное, — так это вы, отец Лейр. Никто не сможет разобраться с этим делом лучше вас.

— Я? — Вот этого я никак не ожидал. Он произнес мое имя с каким-то болезненным наслаждением, не переставая рыться в переброшенных через спину мула переметных сумах. — Но вы же знаете, что у меня и здесь много работы. Мои обязанности...

— ...не идут ни в какое сравнение с этим!

Он наконец извлек из сумы толстую пачку писем, скрепленных его личной печатью, и протянул их мне, сопровождая следующим распоряжением:

— Поторопитесь с отъездом в Милан. Если это возможно, отправляйтесь в путь сегодня же. А что касается этого, — он задержал взгляд на документах, которые теперь были в моих руках, — установите личность нашего информатора, выясните, соответствует ли действительности сообщение о новой угрозе, и попытайтесь оказать ему необходимую помощь.

Учитель указал на верхний пергамент в стопке. Большие буквы, начертанные красными чернилами — подпись нашего информатора. По-прежнему загадка для нас. Я видел ее много раз, поскольку она завершала все письма Прорицателя, но раньше я не обращал на нее внимания.

У меня потемнело в глазах, когда мой взгляд остановился на этих семи строках — отныне они составляли для меня главную проблему.

Надпись гласила: