Рано утром в четверг девятнадцатого января Маттео Банделло, юный племянник приора, задыхаясь, ворвался в трапезную Санта Мария делле Грацие. Черты его лица исказил страх, а в глазах стояли слезы. Ему было необходимо срочно поговорить с дядей. Наконец, обнаружив приора перед загадочной фреской Леонардо, юноша испытал в равной степени ободрение и потрясение. Если то, что ему сказали на Рыночной площади, было правдой, проводить много времени в этом помещении, наблюдая за созданием этого дьявольского произведения, было опасно и могло свести их всех в могилу.

Маттео осторожно приблизился, стараясь не помешать разговору приора с его неразлучным секретарем, отцом Бенедетто.

— Скажите, — как раз говорил одноглазый, — вы не заметили ничего странного в поведении мастера Леонардо, когда он писал портреты святого Симона и Иуды Фаддея?

— Странного? Что вы понимаете под словом «странный», падре?

— Бросьте, приор! Вы отлично понимаете, что я имею в виду! Вы не заметили, обращался ли он к каким-либо записям или наброскам, чтобы придать этим апостолам определенные черты? Или, быть может, вы припомните, не навещал ли его кто-либо, от кого он мог бы получить инструкции относительно упомянутых портретов?

— Это странный вопрос, падре Бенедепо. Я не понимаю, куда вы клоните.

— Что ж... — одноглазый монах откашлялся, — вы просили меня разузнать все, что можно, о загадке, над которой трудились брат Александр и падре Лейр. И, честно говоря, за недостатком информации я принялся выяснять, чем они оба занимались в течение предшествовавших смерти библиотекаря дней.

Маттео дрожал от ужаса. Приор и его секретарь обсуждали именно то, что привело его сюда.

— И что же? — продолжал беседу приор, не обращая внимания на перепуганного племянника.

— Падре Лейр проводил здесь долгие часы, используя ключ, который вы ему дали. Тут все нормально.

— А брат Александр?

— Здесь-то и начинаются странности. Ризничий много раз заставал его в обществе Марко ди Оджоне и Андреа Салаино, любимых учеников Леонардо. Они встречались в Галерее Мертвых и подолгу беседовали. До проходивших мимо доносились обрывки фраз, из которых следовало, что тосканец крайне обеспокоен портретом святого Симона.

— И вы обратили на это внимание? — Приор по своему обыкновению недовольно наморщил лоб и подергал себя за нос. — Маэстро болезненно относится к деталям, пусть даже самым незначительным... Вам бы следовало об этом знать. Я не знаю другого художника, который столько раз все перепроверял бы.

— Это все так, приор. Однако тогда брат Александр уделял капризам Леонардо гораздо больше внимания, чем обычно. Он разыскивал для него книги и гравюры и вообще работал не покладая рук. Он даже ходил в крепость герцога, чтобы позаботиться о перевозке какого-то очень тяжелого груза, о котором мне пока ничего не удалось узнать.

Приор пожал плечами:

— Быть может, это все не так странно, как может показаться, падре. Разве брат Александр не позировал для него? Разве Леонардо не выбрал его из многих других, чтобы писать с него Иуду? Они вполне могли подружиться, и нет ничего противоестественного в том, что Леонардо обратился к нему за помощью незадолго до кончины брата.

— Вы считаете это случайностью? Насколько мне известно, падре Лейр уже говорил вам о своих подозрениях.

— Падре Лейр, падре Лейр... — проворчал Банделло. — Этот человек явно что-то от нас скрывает. Я это чувствую всякий раз, когда разговариваю с ним...

Маттео никак не решался вмешаться в разговор. Чем дольше он слушал их разглагольствования по поводу «Вечери» и скрытых в ней тайн, тем больше его охватывало нетерпение. Он знал что-то очень важное об этой фреске!

— Но ведь он считает, что Леонардо мог иметь отношение к убийству брата Александра.

— Ошибаетесь. Это мнение Оливерио Джакаранды, заклятого врага маэстро. Экстравагантность маэстро, его причуды, то, что он редко является на службу и кичится скрыт ой в этой фреске тайной — все это еще не делает его убийцей.

— М-да... — одноглазый задумался. — Пожалуй, вы правы. Это делает его еретиком. Кому еще кроме этого тщеславного типа могло прийти в голову изобразить себя в «Тайной вечере»? Да еще в образе Иуды Фаддея!

— Интересное совпадение. Себя он изобразил в качестве «хорошего» Иуды, а брата Александра использовал как модель для образа «плохого».

— Прошу прощения, приор, но обратили ли вы внимание на положение Леонардо на картине?

— Разумеется, — Банделло кивнул на стену. — Он отвернулся от Господа.

— Вот именно! Леонардо, или Фаддей, как вам будет угодно, беседует со святым Симоном, в то время как его внимание должно быть устремлено на Христа, который только что объявил о грядущем предательстве. Почему? Почему святой Симон для маэстро важнее Господа? Если мы пойдем в своих подозрениях дальше, то, зная, что все апостолы представляют значимых для маэстро людей, возникает вопрос: кем является этот апостол на самом деле?

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Это очень просто. Если действующие лица «Тайной вечери» — это вовсе не известные нам евангельские персонажи, а сам Леонардо демонстрирует гораздо большее расположение к святому Симону, чем к Мессии, то этот Симон просто обязан быть кем-то чрезвычайно важным для него. И брату Александру это было известно.

— Святой Симон... Святой Симон Хананеянин...

Приор потер виски, как будто пытаясь соотнести услышанное с картиной. Маттео нетерпеливо переминался рядом. Ему срочно было необходимо что-то сообщить дяде!

— Твоя настойчивость, брат, заставила меня припомнить нечто странное. Это произошло, когда Леонардо закончил эту часть «Вечери», — произнес наконец приор, продолжая игнорировать присутствие племянника.

— В самом деле?

Единственный глаз Бенедетто засверкал.

— Это была довольно типичная ситуация. Леонардо в течение трех лет встречался с кандидатами на роль апостолов. Вы помните, как он заставлял нас всех позировать? Затем он пригласил гвардейцев герцога, потом его ювелиров, садовников, пажей... Из всех сеансов он что-то выносил: выражение лица, профиль, очертания руки или плеча... Но когда он приступил к правому углу картины, Леонардо отказался от живых моделей...

Одноглазый пожал плечами.

— Я пытаюсь объяснить вам, падре Бенедетто, что мастер Леонардо никого из них не использовал при написании портрета святого Симона.

— Что же, он придумал его?

— Нет. Он использовал бюст. Скульптуру, которую распорядился привезти из замка иль Моро.

— Ага! Вот оно что! Ящик брата Александра!

— Я хорошо помню тот день, когда эту мраморную штуковину привезли в монастырь, — бесстрастно продолжал приор. — Солнце стояло в зените, лошади с трудом тянули повозку с тяжелым ящиком. Честно говоря, я не знаю, почему все это так занимало донну Беатриче, но, когда ящик уже снимали с повозки, она явилась сюда собственной персоной.

— Донна Беатриче?

— О да! Она блистала в одном из своих любимых ажурных платьев, осыпанных драгоценными камнями, и ее пухлые щеки раскраснелись от жары. Как и положено, она прибыла с эскортом, но тут же нарушила протокол, набросившись на рабочих, тащивших бюст. Можете себе представить? Она на них накричала.

— Накричала? Принцесса сама командовала носильщиками?

— Это еще не все, брат. Она совершенно утратила самообладание, приличествующее ее сану. Она оскорбляла их и поносила самыми непристойными словами и даже угрожала всех повесить, если они причинят хотя бы малейший вред ее философу.

— Ее... философу? Но разве это не был бюст святого Симона?

— Вы меня сами спросили, могу ли я припомнить нечто странное. Ну вот, это и есть самое странное событие, которое я помню.

— Простите, приор. Прошу вас, продолжайте.

— Леонардо установил этот бюст у входа в трапезную на куче мешков с землей. Это был древний aнтичный бюст. Он постоянно его поворачивал, изучая, как он выглядит при разном освещении. Когда маэстро наконец мог его себе представить с закрытыми глазами, он приступил к созданию этого образа на стене. И сделал это просто виртуозно.

— А где он разыскал этот бюст?

— А это самое любопытное! Как я узнал позднее, донна Беатриче приказала его доставить из Флоренции только для того, чтобы угодить маэстро.

Терпение Маттео было на исходе. Ему было совершенно необходимо прервать их разговор, но он никак не мог на это отважиться.

— Донна Беатриче всегда была так предупредительна по отношению к маэстро? — поинтересовался одноглазый.

— Конечно. Леонардо был ее любимым живописцем.

— А вы можете просветить меня относительно причин такого интереса Леонардо к святому Симону из Флоренции?

— Я сам удивлен. Можно было понять, если бы они отправились во Флоренцию за Крестителем, который, в конце концов, является святым покровителем этого города. Но святой Симон...

— Это не Симон, дядя! Это другой человек!

Возглас раскрасневшегося от волнения Маттео удивил монахов. Ему было хорошо известно, что вмешиваться в беседы старших нельзя, но он просто не мог больше сдерживаться.

— Маттео! — изумленно произнес приор, глядя на своего рослого двенадцатилетнего племянника. Лицо юноши исказило страдание, он шатался из стороны в сторону. — Что с тобой?

— Я знаю, кто этот апостол, дядя, — пробормотал мальчик, пытаясь унять дрожь в теле. И он упал в обморок.