23

Часть Западной Сьерра-Мадре в мексиканском штате Халиско — сказочно красивая горная страна, изобилующая скалистыми пиками высотой до двух с половиной тысяч метров, зажатыми между ними тесными долинами и глубокими каньонами, прорезанными змеящимися стремнинами водных потоков. Редкие тропы соединяют между собой поселения, где сохраняется уклад жизни, уходящий корнями в седую старину. Особый, отрезанный от большой земли мир.

Территория уичолов, народа, который существует в настоящем, но живет прошлым.

Высоко в горах здесь царство жуткого холода, внизу — дикой жары. Труднопреодолимые пути доступны лишь внедорожникам, но и они не всегда способны справиться с крутыми перевалами, а потому здесь много небольших площадок для легких самолетов, без которых не обойтись в чрезвычайных ситуациях. Основным видом топлива тут остаются дрова, на привозном горючем работают только немногочисленные электростанции, воду добывают из скважин, медицинское обслуживание — на самом элементарном уровне, образование — начальное и лишь в некоторых населенных пунктах — неполное среднее. Уичолы, этническое меньшинство, насчитывающее около двадцати двух тысяч человек, объединены в пять автономных сообществ и проживают главным образом на севере штата Халиско, а также в штатах Наярит, Сакатекас и Дуранго. Они говорят на нескольких языках — науатль, пима, яки, или кора и тепеуано и сберегли свою самобытность со времен, предшествующих испанскому завоеванию.

Народ виррарика, как еще называют себя сами уичолы, сохранил умение усмирять ветер и вызывать дождь или солнце, ибо в основе всего их бытия лежали колдовские ритуалы. Самые древние из них осуществлялись на митотах — религиозных церемониях, участники которых исполняли магический танец с особыми движениями, способствующий пробуждению энергии и притоку жизненных соков, — кипури. У уичолов не было единого бога — животворящее начало представлялось им частью мироздания. Силы, главенствующие в их жизни, они почитали братскими и величали по-родственному: Дедушка Огонь — Татевари, Матушка Вода — Татьей Матиньери, Прадедушка Олений Хвост — Таматц Каяумари. Все они олицетворяли различные силы природы, свет небесных светил и являлись связующим элементом с этим волшебным миром. Управляла уичолами каста шаманов — окутанные мистическим ореолом колдуны-воители, которые когда-то одержали важные победы в битвах со сверхъестественными силами. Все повседневные проблемы уичолов решались по установленным ими законам при помощи колдовства и с применением галлюциногенных растений. Главный правитель именовался Маракаме, что означает «Тот, который знает», а вновь посвященные в шаманы назывались Матеваме — «Те, которые узнают». Таким образом обеспечивалась преемственность и передавалось знание. Даже католицизм, насаждавшийся конкистой, не смог нарушить традиции этого древнего мирка, окруженного горами, всегда обособленного, а потому защищенного от внешних влияний, где время остановилось, а расстояний не существовало.

Обо всем этом Джоа успела поведать Давиду накануне вечером, в маленьком отеле в Канкуне, и на следующий день, во время перелетов — сначала из центрального города майяской ривьеры в столицу страны, а потом в Гвадалахару, откуда они продолжили свое путешествие в затерянный мир на арендованном внедорожнике. Обо всем этом и об истории любви своих родителей.

— Дочери бури все родились в отдаленных местах, — нарушил тишину предзакатного дня Давид.

— Может, это был способ уберечь их?

— Они особенные, я уже говорил тебе. Большинство проявили себя как творческие натуры и получили признание.

— А почему они не пошли в науку? По твоим словам, они — живые антенны и накопители информации.

— Это, вероятно, может служить доказательством, что у них, — Давид указал рукой на небо, — мирные намерения, хотя для нас это и так более чем очевидно, и мы не нуждаемся в доказательствах.

— Они точно ничего не знают ни о том, что произойдет, ни о том, где это будет?

— Мы разговаривали со всеми. Внешне — обычные женщины, у каждой своя жизнь.

— А не может быть, что они запрограммированы на что-то?

— Ты — дочь одной из них. Ты как себя ощущаешь?

— Человеческая половина моей сущности сообщает мне, что я себя ощущаю как всегда, обыкновенно, — решительно заявила она.

Давид притормозил на очередном перепутье, но не успел задать вопрос. Джоа, кинув взгляд на карту территории уичолов, его опередила.

— Сюда, — и ткнула налево.

— Я-то думал, ты наизусть знаешь дорогу.

— А это ты видел? — Она обвела рукой окрестности — пустынную местность, кое-где поросшую деревьями и кустарником. — Последний раз, когда мы приезжали сюда, я была еще девочкой, я ничего не помню. Хотя порой мне кажется, будто я родилась здесь и никуда не уезжала. Это все равно что быть частью чего-то, не сознавая этого. Мама столько рассказывала об обычаях, преданиях.

— Вспомни что-нибудь для меня.

— Мне больше всего нравилось слушать о Матери Кукурузе. — На губах девушки заиграла легкая улыбка. — Она была голубкой, но приняла человеческий облик, чтобы познакомить юношу со своими пятью дочерьми, олицетворявшими пять цветов священного маиса: белый, красный, черный, синий и желтый. Юноша был ужасно голоден, и Мать Кукуруза дала ему горшок с маисовыми лепешками и плошку с маисовым напитком атоле. Добрый молодец подумал, что этим ему голода не утолить, но сколько бы он ни съел и ни выпил — лепешки и атоле не убавлялись. Когда он наелся, Мать Кукуруза предложила ему на выбор одну из своих дочерей, и он склонил свою голову перед Маис Асуль — самой прекрасной и почитаемой…

— Ты говорила, что твоя бабушка — могущественная шаманка.

— Да. Она знает все о травах и галлюциногенных грибах, магических ритуалах и общении с духами…

— Ты веришь в это?

— Я видела вещи, которые тебя поразят, хоть я и была тогда ребенком.

— Твою мать не готовили к шаманству?

— Моя мама проявляла другие задатки. Бабушка всегда знала, что мама не такая, как они. Бабушка растила и воспитывала ее, но понимала, что она никогда не принадлежала к миру уичолов и не останется здесь. А когда появился мой отец и увез ее…

— Твоя бабушка никогда не уезжала отсюда?

— Нет.

— А если она уже умерла, а вы об этом не знали?

— Нет, такого не может быть. С нами бы связались. Она живет одна, у нее никого больше нет, но она — уважаемый член своего общества, и всем известно, что у нее есть родные в Испании.

— Ты мне не сказала, как ее зовут.

— Для испанояэычных она — Лусия. На языке науатль ее имя — Уаянкаве, что переводится как Печальная Женщина.

— У твоей матери было имя на науатле?

— Каэуака — Дочь Молнии. Мне оно очень нравилось, но при мне ее всегда называли обычным именем — Мария.

— И у тебя тоже есть имя на науатле?

— Да, — Джоа отвела взгляд.

— Не хочешь говорить?

— Нет.

— Ладно.

— Смотри! — Джоа указала вперед.

По дороге шли первые встреченные ими уичолы. Одежду мужчин составляли уэррукис — свободные штаны из домотканого хлопка, вышитые по низу символическим орнаментом, и катуни — просторные рубахи с разрезами по бокам, подпоясанные гуайаном — широким кушаком из плотной шерсти. Дополняли костюм кучури — торба из вышитой ткани через плечо, тубарра — шейный платок и рупуреро — широкополая шляпа из пальмового листа, украшенная цветами, веточками, перьями и бусами. Одеяние женщин было менее броским: кутуми — короткая вышитая блуза до талии, игуи — юбка с вышивкой по подолу и рикури — головной убор из двух полотнищ белой ткани, тоже с вышивкой.

Давид смотрел на них во все глаза, пока они не скрылись позади автомобиля.

Взяв машину напрокат в аэропорту Гвадалахары — столицы штата Халиско, Джоа и Давид отправились на север, перевалили через цепь Сьерра-де-Гуахолотес и оказались в штате Сакатекас. Трасса номер 23 проходила через городишки Гарсиа-де-ла-Кадена, Теуль-де-Гонсалес-Ортега, Тепечитлан, Тлалтенанго-де-Санчес-Роман и после Момакса вливалась вновь в штат Халиско — северную его оконечность в форме причудливого выроста. Здесь они взяли курс на запад и, оставив позади населенные пункты Тотатиче и Темастиан, повернули в Вилья-Герреро, спускаясь на юг в направлении Боланьоса — восточных ворот в земли уичолов. Финальный отрезок пути они проделали под ласковым солнцем клонившегося к вечеру дня. Глядя на них, нельзя было сказать, что они устали, а ведь им пришлось проехать двести пятьдесят километров и встать ни свет ни заря, чтобы попасть на первый рейс из Канкуна в Мехико. Для Джоа это было возвращением к истокам, для Давида — встречей с неведомым миром. Оба испытывали волнение, каждый — по-своему.

Они не перемолвились почти ни словом до Боланьоса, куда въехали по резко уходившему вниз спуску, — городок лежал в глубине каньона, на берегах одноименной реки. Ее они пересекли по мосту Двух Миров, названному так потому, что он соединял два мира, испанский и индейский. Джоа, которой выпала очередь вести машину на завершающем участке, доехала до самого сердца города — недостроенной церкви Сан-Антонио и выключила мотор.

Давида это удивило.

— Хочешь заночевать здесь, чтобы ехать в горы со свежими силами завтра?

— Нет.

— А что же мы тогда остановились? Я думал, ты хочешь приехать до ночи.

— Ты останешься здесь.

— Не понял…

— Перед бабушкой будет неловко, если она увидит нас вместе. Начнет расспрашивать и не так поймет, если я скажу, что мы — друзья и что ты просто сопровождаешь и оберегаешь. Я должна ехать одна.

— А если?..

— Здесь меня никто не найдет, не волнуйся, — успокоила она его. — Никто не может проникнуть на земли уичолов так, чтобы они не узнали об этом. И еще — я могу передвигаться тут беспрепятственно, а тебе потребуется специальное разрешение, пропуск. Это не туристическая зона со свободным перемещением. Это охраняемый индейский народ. Так что ты останешься в Боланьосе. Тебе здесь понравится, это старый город рудокопов, хотя смотреть тут, признаюсь, особенно нечего. Могу посоветовать три гостиницы: «Фамилиар», «Реаль-де-Боланьос» и «Халиско». Простенькие, но хорошие. Есть можно опять-таки в «Реаль-де-Боланьос» или же в «Палапе-де-Энрике-Пинедо». Если захочешь адреналина, займись рафтингом или дюльфером.

— Сколько дней тебя не будет?

— Не знаю. Два, три, четыре… Не могу сказать, Давид. Мне нужно не только поговорить с бабушкой.

— А что еще?

Она не ответила, и он не стал настаивать. Учился уважать ее молчание. Поколебавшись мгновение, Давид проникся правотой аргументов Джоа и вышел из машины. Забрал свой чемодан и подошел к ее окошку.

— Береги себя. — Его голос выдавал волнение.

— А ты не скучай, — пошутила Джоа.

— Сможешь позвонить мне на мобильный?

— Если мы в зоне покрытия, конечно.

— Возвращайся, пожалуйста.

— Вернусь.

Оба не решились ни обменяться рукопожатием, ни поцеловаться, ни слегка коснуться друг друга.

Джоа повернула ключ зажигания, двигатель ровно загудел.

 

24

От того, с какой скоростью сгущались сумерки, Джоа стало не по себе. Последние километры от Тукспан-де-Боланьос, расположенного в тридцати семи километрах от Боланьоса, до нагорья Ратонтита и ущелья Туле, уже в северном направлении, были самыми трудными. Здесь вообще не было дорог, и горы на каждом шагу скрывали «сюрпризы». Ее окружала могильная темень. Девушка прекрасно понимала — сорвись она с одной из этих отвесных круч, никто никогда ее не найдет.

А она обещала Давиду вернуться.

Подумав о том, что к юго-востоку отсюда, совсем недалеко, по другую сторону хребта Сьерра-Мадре, находится туристический центр Пуэрто-Вильярта, Джоа покачала головой — насколько в жизни все относительно.

В какой-то момент ей показалось, что она заблудилась.

Но нет, у каждого валуна, на каждом пересечении тысячелетних стежек-дорожек инстинкт безошибочно подсказывал, куда ехать, каким курсом двигаться дальше. Девушкой постепенно овладевало спокойствие, оно все росло, но не убавляло ее страхи. И когда спокойствие и страхи уравновесили друг друга, Джоа почувствовала себя сильной. Небеспричинный страх. Небезоглядное спокойствие. Она возвращалась домой, одна, спустя годы. И если в жизни есть особо значимые, переломные моменты, это был один из них.

До этого девушке не хотелось задумываться о способностях, которые выявили в ней события предыдущего дня.

Но она ими обладала, и это ее уже не удивляло.

Сколько времени у нее в распоряжении? Действительно ли решающий день настанет в конце декабря и совпадет с завершением Пятого Солнца по календарю древних майя, и именно поэтому все так спрессовывается и ускоряется? Или же это чистая случайность? Какова во всем этом роль дочерей бури? Кто еще является участником текущих событий и у кого сейчас ее отец, если предположить, что его похитили, а это, похоже, именно так… Почему всякий раз, когда проглядывает бумаги, рисунки отца, ее тело пронзает дрожь, словно она близка к разгадке, но не видит этого?

Почему она так сухо простилась с Давидом?

Последний вопрос ее взволновал по-иному, заставил улыбнуться и переключиться на другие мысли.

Она его едва знала и только начинала ему доверять. Вчера вечером, в Канкуне, они сидели вдвоем и разговаривали, со стороны, должно быть, напоминая парочку, коих всегда много в туристических центрах на побережье Карибского моря, хотя их беседе менее всего подходило определение «романтическая». Официант, тем не менее, принял их за жениха и невесту или за влюбленных, вогнав Джоа в краску.

Прощаясь в Боланьосе, они вели себя как два полных дурака — неуверенные, робкие.

Она только что с ним познакомилась, но он-то за ней следовал не один год.

Поглощенная этими мыслями, она не заметила, как оказалась на своей земле, у себя дома, — фары автомобиля выхватили из темноты сломанную деревянную доску с названием деревни.

Джоа глубоко вздохнула.

Оставались последние сотни метров. Удивленные шумом автомобиля в столь необычный час, обитатели нескольких домов появились на пороге своих жилищ. За исключением огоньков свечи, керосиновой лампы или чего-то подобного, слабо мерцавших в нескольких окнах, свет нигде не горел, многие, видимо, спали. Все постройки были очень простыми — стены из необожженного кирпича и камней, сверху обмазаны глиной, крыша из соломы. Бабушка жила на другом, западном краю деревни. Джоа ориентировалась без труда, поскольку время здесь будто остановилось — все было как прежде. Из-за позднего часа никто из ребятни не бежал следом. Дальше начинался такой крутой подъем, что вряд ли его можно одолеть на машине. Наверху, на фоне неба, усеянного блестками звезд, в свете растущей луны четко вырисовывались очертания трех стоявших на отшибе домов.

Один из них — ее дом.

— Бабушка…

Джоа не стала брать из машины дорожную сумку, только заглушила двигатель и погасила фары. И бросилась бегом наверх, с каждой секундой приходя во все большее возбуждение. Ей хотелось и кричать и плакать одновременно.

— Бабушка!

В хижине никого не было.

Девушка вышла наружу, передернула плечами от ночного холода, которого до сих пор не замечала. Во тьме различила приближавшуюся фигурку. Старуха с седыми волосами. Судя по тщедушному тельцу, не бабушка. У бабушки более солидная комплекция. Хотя — сколько лет прошло… Как-то с ней обошлась жизнь? В детстве Джоа никогда не задумывалась о возрасте бабушки и сейчас не могла вспомнить, сколько ей может быть лет.

Когда старушка подошла близко и увидела ее, глаза у нее расширились.

Она провела ладонью по своему лицу.

— Каэуака… — еле слышно слетело с ее уст.

Джоа узнала старую Тамари.

— Я не Каэуака, — ответила она как можно мягче. — Я ее дочь.

— Tla huala chantli.

— Тамари, я так и не выучилась говорить на науатле.

— Ты вернулась домой, — повторила та по-испански.

— Где моя бабушка?

Старуха кивнула в кромешную тьму.

— На Лунной горе, — пояснила она. — Уже две ночи.

— А когда вернется?

Тамари погладила девушку по щекам, взяла ее руки в свои. И лицо старой женщины озарилось счастливой улыбкой человека, нежданно-негаданно облагодетельствованного дорогим подарком.

— Отдохни пока, — сказала она и пожала плечами. — Сегодня уже поздно. Устраивайся и будь как дома.

Здесь времени не существовало, а на Джоа оно давило, заставляло спешить.

Десять минут спустя, укутанная по самые уши, под двумя одеялами, она вмиг заснула на тощем жестком тюфяке, принадлежавшем ее бабушке с незапамятных времен.

 

25

Ночь без сновидений, хороших ли, плохих.

Джоа проснулась на рассвете. Ее разбудила тишина. Тишина порой бывает оглушительнее взрыва. Здесь, на землях уичолов, тишина была насыщенной и глубокой, словно изолированность от внешнего мира позволила и ее сохранить в первозданном виде — такой, какой она была в далеком прошлом. Девушка встала, оделась, не забыв про теплый свитер, и вышла на улицу. С вершины холма была видна вся деревушка с разбросанными то тут, то там домами. Вокруг ее машины уже толпилось десятка два с лишним ребятишек, сосредоточенно разглядывавших чудо техники. Как только она появилась у двери своей хижины, их взгляды устремились на нее. Но никто к ней не приблизился. Они уважали ее одиночество. Все обитатели деревни уже знали, что Джоа здесь, но никто ее ни о чем не спросит, пока она не встретится с бабушкой Уаянкаве. Все было в точности как в ее воспоминаниях — слепок застывшего времени.

Джоа позавтракала и ступила на тропу, ведущую к Лунной горе.

Прогулка оказалась не продолжительной. Минут через пятнадцать, в отдалении, она увидела женщину, которая шла в селение.

Свою бабушку Лусию.

Уаянкаве.

Джоа побежала ей навстречу. Согбенная под тяжестью груза, а может, и мыслей, бабушка шла, глядя себе под ноги. Примерно в десяти метрах от нее девушка остановилась, сердце прыгало в груди, дыхание срывалось, стучало в висках. Она ждала, когда бабушка поднимет глаза и увидит ее.

Наконец их взоры встретились.

В глазах внучки одна эмоция сменяла другую.

В глазах бабушки отражалась спокойная мудрость.

— Бабушка…

Слова бабушки ее изумили.

— Я ждала тебя, Акоуа.

Джоа не спросила даже, почему бабушка ее ждала. Наверное, все уже давно написано в книге судеб. На то она и шаманка. Еще мгновение они продолжали молча стоять друг перед другом, и наконец Джоа, оправившись от замешательства, заключила бабушку в крепкие объятия. Когда объятия разомкнулись, глаза бабушки искрились любовью. Как и Тамари прошлой ночью, она ласково провела ладонями по лицу внучки, благословляя ее своим прикосновением.

Она пахла землей и дождем.

— Ты так похожа на свою мать, какой она была, когда уезжала отсюда.

Только сейчас Джоа задала вопрос:

— Почему, ты говоришь, ждала меня?

— Мне сказал об этом ветер.

— И он сказал, что я приеду?

— Я видела твоего отца, на корабле, который летел. У него были закрыты глаза.

— Ты во сне его видела?

— Нет, разговаривая с духами. Где он сейчас?

— Не знаю, бабушка. Может быть, с мамой.

Бабушка опустила голову. Сняла с плеча мешок, доверху набитый растениями. Села на валун. Внучка примостилась рядом. Они сидели так, глядя друг на друга и молча вспоминая время, канувшее в реку забвения. В каждой морщинке этого, казалось, столетнего лика запечатлелась память прошлого, прекрасного и безжалостного. Джоа держала ее за руки, ощущая живительное тепло этих шершавых пальцев. Голова бабушки была непокрыта, и длинные серебряные пряди, выбившись из-под ленты, которая перехватывала волосы на затылке, падали ей на плечи, обрамляя лицо.

— Он не с ней, — в задумчивости прошептала она. — Он не принадлежит к их племени.

— Ты имеешь в виду тех, кто принес сюда и дал тебе маму?

— Да.

— Кто они?

Ответу предшествовал взгляд, вознесенный к небесам.

— Они подарили мне то, что я так хотела. — Бабушка по-прежнему была погружена в себя.

— Бабушка, я приехала сюда, чтобы ты мне все рассказала.

— Все?

— Мне нужно знать правду о том, как мама попала к тебе и какой она была!

Бабушка продолжала смотреть в небо. Ее лицо лучилось светом. Изборожденное резцом терпеливого божества, оно вмещало в себя целую вселенную.

— Время истекает, Акоуа.

— Какое время?

— Эти женщины должны вернуться.

Пришла очередь Джоа опустить голову. Ей и раньше не всегда было просто понимать бабушку. Похоже, и сейчас мало что изменилось.

Бабушка обхватила ее — опустившуюся перед ней в мольбе на колени — руками и целовала, поглаживая по голове.

Откуда-то налетел ветер, окутал их вихрем пыли и так же неожиданно умчался прочь.

Здесь все казалось исполненным волшебства. Может, просто казалось.

Джоа зажмурила глаза, пытаясь сдержать слезы. Но почувствовала, как две предательских капельки все же скатились по щекам, оставляя мокрые дорожки. Голос бабушки доносился словно издалека, обволакивая ее покровом, сотканным из непонятных, но умиротворяющих слов.

— Aya е katlapaxe’a uahuac nihaya…

И вдруг она вспомнила.

Это была колыбельная, которой бабушка убаюкивала ее в своей хижине.

 

26

Одетая как женщины уичолов, Джоа по возвращении с гор на добрых полдня завладела вниманием всей деревни.

Теперь уже к ней шли все, от мала до велика — чтобы увидеться вновь и познакомиться, чтобы выразить ей свои теплые чувства и заслужить ее почтение. На Джоа были изумительной красоты кутуми и длинная игуи до самой земли, вышитые орнаментом с изображениями двуглавых орлов, белок, оленей, цветка лотоса с восемью лепестками — одного из наиболее почитаемых символов уичолов и, конечно же, змей, олицетворявших собой стихию воды. Бабушка дала ей нитки бисера для волос, большое нагрудное украшение и браслеты на руки. Мужчины, особенно молодые, не скрывали восхищения, женщины лишь одобрительно кивали. Все говорили на науатле. Джоа мечтала поскорее остаться вдвоем с бабушкой, но приходилось соблюдать обычаи. Ведь вернулась внучка Уаянкаве, дочь Каэуаки. Это — праздник для всей деревни. Событие, нарушающее на пару часов привычное течение жизни, ее вековую обыденность.

Наконец они сели обедать.

Джоа подумала о Давиде, о том, как он там один, как провел свой первый день в Боланьосе, и поняла, что скучает по нему.

Возможно ли, что рядом с ним она чувствовала себя увереннее? Она?!

Лишь после обеда, проводив всех гостей, они наконец остались одни. Вышли из хижины и устроились на пороге.

Видя ее волнение, разговор начала бабушка.

— Что ты хочешь знать?

— Все.

— Есть вопросы, на которые нет ответов, и есть ответы, к которым не подобрать правильного вопроса.

— Почему ты не расскажешь сначала о том, как к тебе попала мама?

— Великая Буря принесла ее мне. — Лицо у нее просветлело. — Это было самое мое заветное желание, единственное, о чем я день за днем и ночь за ночью упорно молила духов, а уж после смерти твоего деда — и подавно. В тот день, когда я ее нашла, я пошла искать ее.

— Ты ходила искать ее?

— Я услышала ее голос, он доносился издалека. Буря, подобной которой не было ни до, ни после, разрывала небо и нещадно секла землю. Пронзительно выл ветер, подгоняя стонущие тучи, воинственно сверкали молнии и гремели громы, оглушительно ревели горные потоки, прорезая скалы в неукротимом беге к низинам. Но жизнь сильнее стихии. Среди всего этого светопреставления я услышала ее, как сейчас слышу тебя. Я вышла из дома и побрела на ее голос. Когда наконец добралась туда и склонилась над ней, она мне улыбнулась, и все.

— Я всегда думала, что ее кто-то подкинул.

— Я украдкой принесла ребенка сюда и никому ничего не говорила, пока не почувствовала, что он стал моим по праву сердца. Уже никто не мог отнять у меня мою девочку. Мы — уичолы и живем по своим собственным законам. Но твоя мама — полная тайна. Она не родилась в бурю — она рождена бурей. Поэтому я и нарекла ее Дочерью Молнии. В ее присутствии становилось светлее, словно в лучах горнего света, когда молния, прорезав небо, разгоняет стаи темных туч. — Бабушка перевела свои усталые, светившиеся добротой глаза на внучку, и заключила: — Нет, Акоуа, ее не подкинули. Никто не мог подкинуть ее в горах. И никто не остался бы в живых, застигни его там та страшная буря. Она пришла с неба.

Пришла с неба.

— Что было дальше, когда она росла?

— Она была необыкновенная. Всегда, с раннего детства. Быстро училась всему. Говорить и ходить начала раньше, чем обычные дети. А потом у нее стали проявляться особые знания и умения. Она говорила с животными…

— Говорила?

— Они ее понимали. Однажды, в семь лет, когда она спала, рядом сел орел. Меня охватил ужас. Я запустила в него камнем, но орел не двинулся с места, только посмотрел на меня таким пронзительным взглядом, что второй раз у меня рука не поднялась. Прошел час, может — чуть больше, Каэуака проснулась. Открыла глазки и увидела возле себя орла, но не испугалась, а сказала что-то, чего я раньше никогда не слышала, и орел взмыл ввысь и потерялся в просторах неба.

— А что это доказывает?

— Ты приехала из-за тридевяти земель, Акоуа, — покачала головой бабушка. — Ты принадлежишь к двум мирам, но сейчас в тебе преобладает тот мир.

— Я хочу знать, кто я.

— Придет момент, и ты узнаешь.

— Я не могу ждать! Я должна найти папу! Он искал ее!

— Она здесь, — бабушка приложила палец к ее лбу.

— Нет, — запротестовала Джоа. — Ты живешь в мире духов, а мне нужна реальность.

— Есть точка, где все сходится.

— Что за точка?

— Ты сама можешь пойти туда.

— Ты имеешь в виду… принять… что-нибудь такое? — произнести слово «наркотик» у нее не повернулся язык.

— В западном мире наркотики — это извращение. А для нас — ключ к действительности, связь со скрытым нижним миром.

Она не могла поверить этому, и тем не менее…

Связь.

Не было ли это тем, что она искала?

Она закрыла глаза и попыталась привести мысли в порядок.

— Мама обладала каким-нибудь особым даром?

— Да.

— Каким именно?

— Она исцеляла голосом, руками, взглядом.

— Исцеляла?

— Да, — кивнула бабушка.

— Позавчера я взглядом предотвратила смертельный выстрел — отвела в сторону оружие. И только потому, что почувствовала, что мной овладела ярость против того, кто собирался стрелять.

— Ярость — это беспорядок. Ты можешь делать то же самое без нее, достаточно научиться управлять своей энергией. Твой мозг обладает способностями, которые проистекают от звезд.

— Не может быть…

— Каэуака могла видеть — не смотря, осязать — не касаясь, говорить — не произнося слов.

— Но это невозможно!

— Это — дар, а дары просто так не даются, — мягко продолжила бабушка. — У тебя благородное сердце — как и у нее. Ты не должна беспокоиться, что не такая, как остальные. Беспокоятся пусть те, у кого не хватает духа обрести собственную сущность за пределами своих человеческих потребностей. Дар — это еще не все. От того, как дар используется, он может служить добру или злу. — Твоя мама однажды ходила по воздуху.

— Это невозможно, — повторила Джоа.

— Она любила все живое, каждая тварь ей была мила. Как-то она чуть не наступила на змею. Она раздавила бы змею, либо та бы ее укусила. Все решали мгновения. Змея уже разверзла свою пасть, на острие зубов выступил смертоносный яд. Каэуака перед лицом смерти — своей собственной или змеи — оторвалась от земли, сделала три шага по воздуху и вновь опустилась на тропинку. Это выглядело очень красиво. Все — тут, Акоуа. — Бабушка опять коснулась пальцами правой руки ее лба.

Джоа задумалась.

— Что было на маме, когда ты ее нашла? — внезапно пришел ей в голову вопрос.

— Ничего. Она лежала на земле голышом, но в руке у нее была одна вещь.

— Какая?

Бабушка поднялась. Вошла в хижину и тут же вернулась. И дала ей небольшой камень — овальный кристалл красного цвета. Он не походил ни на один из существующих в природе минералов и, кроме того, был совершенно невесомым.

— Что это?

— Мы так и не смогли узнать.

— Можно я?..

— Да. — Бабушка не возражала, чтобы Джоа оставила его у себя.

Девушка сжала кристалл в правой руке. И хотя он находился в кулаке, казалось, что его там нет, будто от соприкосновения с пальцами он растаял, испарился. Чтобы убедиться, что кристалл никуда не делся, она раскрыла ладонь.

Никогда раньше ей не доводилось видеть такого насыщенного красного цвета.

Ей вдруг страшно захотелось заплакать.

Но тут бабушка произнесла:

— А теперь, Акоуа, скажи мне, хочешь ли ты поговорить с матерью? Ведь ты приехала за этим, правда?

 

27

Рассвет второго дня пребывания Джоа у уичолов был пасмурным. Густой туман скрывал долины, лежащие между гор ниже деревни, и потому казалось, будто дома парят в небе на волшебном ковре-самолете из белой ваты. Солнце не светило — его заслоняла плотная завеса облаков, — не менее белых и оттого холодных.

Обнаружив, что бабушки дома нет, Джоа вышла на улицу и нашла ее за хижиной.

Она находилась в трансе. Приблизившись, Джоа на мгновение испугалась. Старая женщина, закатив глаза, сидела на земле лицом к скрытому облаками солнцу, спина ее была совершенно прямая. Немного успокоившись, Джоа вспомнила, что и в детстве несколько раз заставала бабушку в состоянии транса, но никогда он не казался ей таким глубоким, как теперь. И поза была необычной: на корточках, ладони сложены как в молитве, локти упираются в колени. От нее исходило волнение, веяло тайной.

Джоа вдруг поняла, что старая Уаянкаве отправилась за пределы реального мира по ее, Джоа, делам.

Бабушка с великим уважением отнеслась к выбору внучки.

Настрой у Джоа был действительно решительный. Если бы Давид был с ней, он, скорее всего, попытался бы этому воспрепятствовать. Странно — есть люди, которые дружат или поддерживают отношения в течение многих лет, но их ничто не связывает. И наоборот, иным бывает достаточно нескольких дней, если не часов, чтобы между ними возникли весьма прочные узы.

Почему он снился ей той ночью?

Джоа в задумчивости прикрыла глаза ладонью. Нескончаемая череда вопросов. Они осаждали ее постоянно, бесцеремонно нарушали ход мыслей, лезли в голову исподтишка. Вопросы и опять вопросы — вечные спутники сомнений и страхов.

Почему она не просмотрела бумаги отца еще раз?

Нет, дело не в них. Здесь совершенно иной мир, со своими неписанными законами.

Джоа ждала.

Туман рассеялся — и взору предстали долины, облака поредели — и появилось солнце. Едва его первый луч коснулся лица бабушки, она открыла глаза.

— Акоуа, — еле слышно прошептала, увидев внучку.

— Здравствуй, — улыбаясь, ответила та.

Уаянкаве сделала глубокий вдох, наполняя легкие воздухом.

— Духи ничего не ведают, — произнесла она. — Царит великое смятение.

— Значит, я сама должна отправиться туда.

— Ты готова? Это опасно.

— Меня это не остановит.

— Во всем мире принимают наркотики, но делают это по заблуждению и в эгоистических целях. Не для того чтобы найти истину, а чтобы бежать от нее. Мы же не принимаем наркотики, мы пользуемся дарами матери-земли, чтобы стать лучше, очиститься, вырваться к свету. Пейот, грибы, отвары и снадобья, приготовленные так, как это делали тысячи лет назад, — это не игрушки. Туристы приезжают сюда за этим, и на них жалко и смешно смотреть. Их ведет ложь. Но тот, кто ищет единения со своим духом, обретает его.

— Я хочу не только расширить сознание, я хочу поговорить со своей матерью, как мы с тобой вчера договорились. И я готова.

— У тебя достаточно сил?

— Ты знаешь, что да.

— Этот путь нужно пройти до конца — обратного хода нет. Он длится три дня. Ты будешь одна, один на один со своими чудовищами и призраками, страхами и подозрениями.

— Мама там будет?

— Если ты этого захочешь.

— Я этого хочу.

— А если то, что ты увидишь, услышишь или узнаешь, придется тебе не по душе?

— Я буду сильной.

— Свет ослепляет.

— Но не убивает.

— Помоги мне встать.

Джоа подошла и, взяв ее за руки, помогла подняться. Бабушка несколько раз повела головой из стороны в сторону, разминая шею. Чтобы войти в состояние транса, ей галлюциногены были не нужны. Говоря о трех днях одиночества, Уаянкаве имела в виду самый продолжительный по времени уход за пределы действительности, ограниченный возможностями человеческого организма, — великое испытание, на которое, опасаясь не вынести всех его тягот, решались немногие.

Ибо очищение души и поиск истины, предстоявшие Джоа, исполнены скорби.

Это похоже на то, что испытываешь, приблизившись к вратам смерти, когда догорают последние искорки жизни, заглядывая по ту сторону существования и возвращаясь обратно.

— Пойдем, ты должна приготовиться, — она взяла ее за руку. — Вечером плотно поешь. Эта вечеря — последняя твоя еда на три дня. Я приготовлю снадобье. А сейчас мы пойдем собирать растения и грибы, срезать их ты должна сама?

Они направились в горы. О пейоте Джоа знала очень немного — лишь то, что ей встретилось, когда, интересуясь родиной своей матери, она искала информацию об уичолах, а именно — что это неотъемлемая часть их жизни и верований. Пить пейот здесь не менее привычное дело, чем во всем остальном мире — кофе. Но бабушка говорила о снадобье, то есть смеси из нескольких растений, и это должно унести Джоа в неизмеримо более высокие дали, нежели обычный ритуальный пейот. Уичолы употребляли в основном шесть психотропных растений, которые на языке науатль называются тлапатль, ололиухки, микстль, цинцинтлапатль, нанакатль и пейотль, более известный как пейот. Некоторые ошибочно называют его также сан-педро — по имени христианского Святого Петра, хранителя небесных врат, однако сан-педро — это другой кактус, столбообразной формы и значительно крупнее. Пейот, для обозначения которого сами уичолы используют еще слово хикури, растет небольшими семействами, как правило под защитой колючих кустарников, которые спасают его от холодов, а своими шипами — и от хищников. Это небольшой кактус серовато-зеленого цвета, с глубоко уходящим в землю реповидным корнем. Растет он крайне медленно — для достижения зрелости ему требуется более пятнадцати лет, поэтому срезать побеги надо очень аккуратно, чтобы не загубить все растение. Диаметр побегов, которых на одном корне может быть от пяти до тринадцати, колеблется в пределах двух-пятнадцати сантиметров. Наиболее ценятся растения с пятью побегами, так называемые звездочки, поскольку в них алкалоиды содержатся в самом концентрированном виде. Латинское название этого кактуса — Лофофора Уильямса (Lophophora Wiliamsii), в переводе означает «растение, вызывающее удивление в глазах».

Джоа нашла кактус с семью побегами.

— Возьми, — Уаянкаве протянула внучке старый остро заточенный нож, — срежь, как я учила.

И для наглядности показала еще раз — вровень с землей, чтобы не повредить корень.

Джоа проделала эту операцию медленно, сознавая, что совершает первый шаг, после которого отступать будет поздно.

— У тебя ладно получилось, — бабушка спрятала пейот в матерчатую сумку. — Ну, пошли дальше, нам еще другие растения надо найти.

Они продолжили поиски, двигаясь теперь под гору.

Глаза старухи ощупывали землю зорким взглядом, от которого не укрылся бы, наверное, и муравей на расстоянии выстрела.

 

28

На приготовление снадобья ушло более двух часов. Джоа наблюдала, как бабушка отмеряла, резала, толкла, варила и парила, соразмеряла отдельные части и смешивала их. Головки побегов пейота лежали в стороне. Джоа уже знала, что должна будет съесть их. А снадобье — это варево, приобретавшее все более и более отталкивающие вид и запах — предназначено для усиления действия пейота.

В недолгий путь можно отправиться после малой дозы — достаточно одной-двух головок пейота. Для более длительного странствия требуется от трех до шести. А начиная с семи головок — это уже хождение продолжительностью не менее десяти часов.

На столе лежало семь головок.

Бабушка говорила о трех днях.

Наверное, можно успеть спуститься в саму преисподнюю.

Когда варево подоспело, Уаянкаве перелила его в кувшин. Жижа неопределенного бурого цвета, Джоа даже почувствовала рвотный позыв. Оставалось главное: совершить жертвоприношение. Бабушка вышла из хижины и вернулась, держа в руках курицу. Не произнося ни слова, вручила ее внучке.

Джоа должна была ее умертвить.

Глядя на капли дымящейся крови, вновь переборола в себе тошноту. Подобие улыбки, промелькнувшее на лице бабушки, ее не удивило. Обе продолжали хранить молчание, пока Уаянкаве ощипывала перья и колдовала над курицей, стряпала кушанья из кукурузной муки, фасоли и риса. И не жалела воды, лила ее ручьями.

Когда вся снедь была приготовлена, начало вечереть.

— До полной темноты остается час, — заметила бабушка.

— Это будет сегодня ночью?

— Да. Важно не пропустить правильное время. Самое подходящее — когда вечер превращается в ночь.

Джоа приступила к трапезе и уже скоро в изнеможении отвалилась от стола.

— Я больше не могу… — взмолилась она.

— Ешь еще.

— Ну, бабушка…

— Ешь! — Ее тон не допускал возражений.

— Это чтобы я была сильной?

— Все это ты исторгнешь из себя, — в голосе старухи зазвучали торжественные нотки. — Чем больше ты съешь, тем чище станешь, освободившись от этой еды, ибо с ней ты изгонишь из себя демонов. А после ты должна съесть побеги пейота и то, что я приготовила для усиления их действия. Лучше это делать на пустой желудок. Это совсем не то, что в твоем мире называют «трипповать». Это — серьезное дело, Акоуа. Это великое перемещение.

— А ты где будешь?

— Рядом, но не с тобой. Это путь одинокого странника.

— Это будет длиться три дня?

— Вероятно. Если ты не выйдешь из этого состояния, я тебе помогу, не беспокойся.

— От этого никто не умирал?

— Нет.

— А почему это опасно?

— Чего не знают, того не боятся. Когда вернешься, узнаешь. Возможно, это тебе поможет. А может — навредит. Это может просветить, а может подавить. Все зависит от тебя, от того, как ты будешь смотреть, чувствовать, истолковывать и воспринимать.

Наконец на тарелках ничего не осталось. Джоа распирало от съеденного. Она даже испугалась, как бы ее не вывернуло раньше положенного времени. Бабушка встала из-за стола и нанесла ей на лицо символическую раскраску. Потом покружилась в ритуальной пляске, делая пассы украшенными перьями палочками — мувиери. Кому-то происходящее могло бы показаться смешным, но только не Джоа — ее мать была дочерью уичолов, хоть и приемной.

Когда крепко веришь во что-то и вера эта проистекает из глубин минувших веков, смеяться — кощунственно.

Настало время, и бабушка взяла ее за руку.

— Пора, Акоуа.

Они взяли кувшин, пейот, циновку, одеяло, полотенце и свечу и вышли из хижины.

Джоа ни о чем не спрашивала. Она и так знала, куда они идут. На Лунной горе были пещеры, которые в давние эпохи служили жильем их предкам. Хотя и не очень глубокие, эти пещеры были замечательны тем, что их гладкие стены одинаково хорошо защищали и от холода, и от жары. Кроме того, там имелись источники родниковой воды. Все это создавало внутри особый микроклимат. Идеальное место для того, чтобы оставить ее там одну.

Добрались они туда с последними лучами дневного света, за считанные минуты до наступления ночной тьмы. Вошли в пещеру, которую бабушка выбрала, по-видимому, заранее. Но далеко углубляться не стали — остановились метрах в десяти от входа. Здесь не было ни холодно, ни жарко. Уаянкаве зажгла свечу и расстелила на полу циновку — на ней разместила кувшин и пейоты. Подле положила свернутое одеяло и полотенце, опустилась на колени. Джоа — рядом. С губ Уаянкаве монотонно полились слова шаманского заклинания. В завершение она нагнулась в поклоне вперед и коснулась циновки руками, которые во время ритуала держала простертыми над кувшином.

Затем встала и позвала за собой Джоа к одному из родничков, бившему из стены пещеры.

— Разденься.

Вопросы были ни к чему. Она послушно сняла с себя одежду, и бабушка, черпая руками ледяную воду, омыла ей голову, грудь, живот, бедра, спину… Джоа дрожала от холода, но терпела. Бабушка сама не спеша вытерла ее, промокая полотенцем и слегка растирая кожу, в которую постепенно возвращалось тепло. На лице Уаянкаве застыло выражение глубокой серьезности. Джоа оделась, и вместе они вернулись туда, где лежала циновка.

Момент истины.

— Сядь и сосредоточься. Думай о том, что ты хочешь увидеть и узнать. Думай о своей матери. Открой ей свой разум, свое сердце и свой дух. Чем спокойнее ты будешь себя чувствовать, тем лучше перенесешь то, что тебе предстоит. В течение трех часов тебя должно вырвать, и ты освободишься от всего съеденного за ужином…

— А вдруг не вырвет?

— Вырвет! — молвила Уаянкаве, явно рассердившись, что ее перебили. — Ровно через три часа после моего ухода, когда ты уже очистишься, съешь, обязательно — пережевывая, пейоты и запей содержимым кувшина. Потом ляг на циновку, вытянись и закрой глаза. Ты почувствуешь, что переходишь в иную сферу, это переход в два приема: по небесному мосту до грозовых облаков, а оттуда — к порогу космоса. Ты попадешь в мир мыслей, побываешь за пределами земли, совершишь путешествие в прошлое и проникнешься его жизнью. Обретай знание и мудрость. Не воюй. Чувствуй и сопереживай.

Она закончила напутствие, и теперь они смотрели друг на друга. Отблески слабого света свечи плясали на их лицах, своде и стенах пещеры.

Бабушка поцеловала ее в лоб, поднялась и ушла прочь, не проронив более ни слова.

 

29

Эти три часа тянулись бесконечно долго.

Страха у нее не было — было чувство глубокой значимости того, что предстоит. Джоа никогда не принимала наркотиков, не верила в их «чудодействие» и ни за что не стала бы гробить здоровье вредными веществами. Но это — она знала — совершенно иное. И тем не менее в глубине души сохранялось предубеждение, несмотря на то, что в жилах ее бабушки текла кровь уичолов, среди уичолов выросла ее мать, а значит и она сама — тоже их роду племени.

Тошнота подступила — вслед за тревогой — в начале второго часа. В животе внезапно все закрутило и завертело, завязало в тугой узел внутренности, и рвотные спазмы пулеметной очередью рвали ее тело, идя волнами снизу вверх. Она не пыталась их сдерживать, но и ничего не делала, чтобы ускорить процесс. Ее бросило в жар. Пот полился градом, словно после километровой пробежки под августовским солнцем где-нибудь на пляже Косты-Бравы. Почувствовав, что огнедышащая лава вот-вот извергнется из ее желудка-вулкана, она рывком перевалилась на бок.

Густая рвотная масса поднялась к горлу и потоком вырвалась изо рта.

Ей пришлось привстать на колени, чтобы не перепачкаться вязкой теплой жидкостью с комочками непереваренной пищи, но желтоватые брызги все равно разлетались в разные стороны. Джоа рвало и раньше, но никогда так сильно, как теперь. Когда она подумала, что внутри уже, наконец, пусто, вдруг последовал новый позыв, и новые волны прокатились по ее корчившемуся в судорогах телу, выдавливая остатки ужина вперемешку с желудочным соком и слизью.

Ее рвало безостановочно.

Под конец — уже одной только желчью. Но и ее не осталось ни капли — после ужасной последней конвульсии с губ потянулась к полу лишь длинная нитка слюны. Джоа поняла — первый шаг пройден.

Она отряхнулась и вытерлась.

— Бабуля, чего же ты… замутила… в этот ужин?..

Обливаясь потом и одновременно дрожа, она упала навзничь на циновку и подумала, что засыпать нельзя.

И заставила себя не спать.

Если второй час пребывания в пещере она ожидала с тревогой, то в третий вступила в нервном напряжении, которое на исходе этих шестидесяти минут уступило место блаженному спокойствию, постепенно овладевшему всем ее существом.

Поначалу она стала думать о том, что желала увидеть и узнать. Думала о матери. Открыла ей свой разум, сердце и душу. Начала успокаиваться, но полное успокоение пришло не сразу — оно крепло и усиливалось, вытесняя взвинченность, по мере приближения назначенного времени. Когда секундной стрелке ее часов оставалось пройти один оборот, Джоа поняла: она достигла мира с собой и со всем, что ее окружает, мира с природой и со вселенной. Состояния абсолютной чистоты.

В этот момент перед ее глазами возник мимолетный образ Давида.

Круг замкнулся — превратился в венец умиротворенности.

Джоа взяла в руки первую головку пейота, разломила ее, поднесла к губам и положила в рот. Вкус — оскоминно-горький, по консистенции — пробка.

После третьей головки во рту стало деревенеть.

Из-за страшной горечи началось обильное слюноотделение.

На пятой головке вновь появились признаки тошноты. После седьмой, последней головки позывы ее казались уже нестерпимыми, но Джоа героически выпила все содержимое кувшина — нечто густое и настолько мерзкое на вкус, что такое зелье лучше было проглотить залпом.

На дне посудины не осталось ни капли.

Джоа повалилась на циновку — головой на свернутое одеяло. Закрыла глаза. Ее опять прошиб пот.

Однако тошнота на этот раз отступила.

Она слушала тишину — сердцем, исполненным любви, в состоянии полного душевного равновесия.

Когда средство начнет действовать? Сколько времени уже прошло — целый час или несколько минут?

Она попыталась поднять руку, на которой был и часы, но не смогла.

Что это за яркий свет и безумство красок вокруг? Она уже в пути? Что это за убегающая спираль, штопором ввинчивающаяся в бездну? Это ее врата восприятия? Она действительно плывет в воздухе, не касаясь земли, или это плод ее воображения?

На губах Джоа расцвела улыбка.

Никогда раньше она не бывала в бесконечности, и никогда ей не было так хорошо, как сейчас.

 

30

Краски были чисты, а чувства — первозданны и обнажены, как она сама.

Ее тело — божественно. Лаская его, она провела по нему ладонью. Ликование переполняло ее…

Она прервала на минуту воздушное плавание и опустилась на землю, которая от одного ее прикосновения мигом превратилась в чудесный сад с деревьями, увешанными прекрасными плодами. Это был рай, ибо реки здесь текли из меда и молока, издавая нежную музыку, а все животные обладали даром речи.

Они ее знали.

— Джоа!

— Здравствуй, Джоа!

— Спой нам, Джоа!

— Не могу. Мне нужно продолжать поиски. Я ищу свою мать.

После этих ее слов сад растаял.

Вместо него появилась пустыня. Под спудом пурпурно-лилового неба бесплодная земля начала медленно проседать, заворачиваясь краями вверх. И когда они сомкнулись, получился шар — небольшая планета.

Джоа ощутила себя Маленьким принцем. На этой планете ей не понравилось. И, подпрыгнув, она нырнула в ничто.

Она не летела, но и не падала, но плыла в космическом пространстве, а вокруг то тут, то там возникали другие миры, которые звали ее и манили, подобно тому, как сирены завлекали странствующего Одиссея. Очень красивые миры, в которых можно было остаться и обо всем позабыть.

— Джоа!

Это был Давид. Он простирал к ней руку.

Она улыбнулась ему издалека, тоже вытянула руку, и они коснулись друг друга.

— Не сейчас, — сказала она.

Не сейчас. Это значит, что «потом» все у них будет?

Она рассмеялась, почувствовав себя как никогда счастливой, и, окрыленная, продолжила свой вояж по безбрежным просторам, усеянным звездной пылью. Космическая гармония выстраивалась в пентаграмму нотного стана, нотами на котором были звезды. Музыку исполняла она. Песнь пела уже не она, а они. Чарующее и обволакивающее многоголосие. Катарсис.

Она оглянулась, но Давида уже не увидела.

Она осталась одна.

Или нет?

Слева от нее наметилась едва различимая точка, которая стала расти, превратилась в серебристую звездочку и наконец приобрела очертания звездолета. Космический аппарат остановился напротив нее, и из открывшегося люка появился астронавт. Она не видела его лица — мешало затемненное стекло шлема. В ее голове-компьютере зазвучал мужской голос.

— Кто ты?

— Я ищу свою мать.

— Здесь ты ее не найдешь, — ответил астронавт.

— А где же тогда?

— Здесь нет времени, только пространство. Ты должна вернуться туда, где твой голос услышат.

— Куда именно?

— Туда, где боль.

— Но…

Астронавт уже возвращался в корабль.

— Погоди!

— Это твоя боль, не моя, — произнес он вместо прощания.

Она и опомниться не успела, как ни астронавта, ни корабля уже не было.

Джоа в недоумении возобновила полет-плаванье. Секунда. Минута. Час. Сутки. Темнота вокруг все сгущалась, пока далеко впереди не завиднелась новая планета. Приблизившись, она узнала ее.

Земля.

Вот и Американский континент, Мексика, на ее западе — Сьерра-Мадре. Влекомая домой, она пошла на снижение над землями уичолов. Еще с высоты отыскала Лунную гору, разглядела в ней поры пещер. В одной из них — ее тело.

Оказавшись в пещере, увидела себя.

Простертая на спине, она лежала, не касаясь земли. Парила в воздухе на еле заметной высоте — на ладонь от пола.

Она неторопливо приблизилась и принялась с любопытством рассматривать себя. В лице — ни кровинки. Дотронулась до своего тела, и оно встрепенулось. Прикоснулась еще раз — реакция повторилась. Не раздумывая более, она вернулась в него.

Боль находилась там. Свербящая, острая, нестерпимая. Настолько сильная, что из глаз полились слезы. Вновь покинуть тело не удалось — оно стало тюрьмой. Она попыталась было разбить стены узилища изнутри — тщетно. Оставалось лишь смириться и приспособиться. Она раскрыла глаза и… оказалась на земле — левитации как не бывало.

Что это — закончилось время действия пейота и бабушкиного снадобья?

Она взглянула на свои руки, тело.

Оно по-прежнему было нагим.

Ее опять ожгло болью, которая вспыхнула в голове, из головы метнулась в сердце и уже из сердца разлилась пожаром всюду. Раздирающий спазм внизу живота, казалось, перевернул все нутро и выталкивал его раскаленным ядром вверх. Она подумала, что ее снова рвет желчью, но изо рта вырвался поток… детей — сотни, тысячи ребятишек. Она исторгала из себя малюсеньких, крошечных человечков, которые — она видела — тонули в этом потоке и, пытаясь спастись, топили друг друга. Она хотела остановить смертоубийство — попробовала закрыть рот, но не могла. Детишки — мальчики и девочки — все извергались и извергались из нее. Хуже всего было видеть их взгляды — полные ненависти, будто во всем виновата она.

Но она не хотела их убивать.

Даже не знала, что носила их в себе.

Когда этот ужас кончился, она вскочила на ноги и кинулась бежать. Прочь из пещеры.

Но через пару шагов от входа ее ноги увязли в земле, и из них выросли корни. Ее руки стали ветвями. Пальцы — листьями. Боль ушла. Она опять пребывала в состоянии мира и покоя. В своей новой ипостаси наблюдала, как ускоряется течение времени. Дни сменяли ночи, с головокружительной быстротой в прошлое уносились сутки за сутками. Недели, месяцы, годы. А она оставалась прекрасным древом, продолжала расти все выше.

Не спеша.

В последний день она увидела тучу.

Она знала, что это туча, поскольку была уже многолетним, зрелым деревом.

Поначалу туча казалась белым облачком из ваты. Потом посерела и налилась свинцом. Наконец почернела и разразилась мощной грозой. Разверзлись хляби небесные, и мириады капель посыпались вниз. Победоносное воинство. Освежающий ливень. Она стояла, раскинув ветви, под струями дождевой воды, и знала, что вот-вот небо прочертит зигзаг молнии.

Молния грянула и попала прямо в дерево, вырвав его с корнями из земли.

Она вновь обрела человеческий облик.

Блеск молнии остался в памяти.

Он был таким ярким и ослепительным, что в первый момент она ничего не видела.

А прозрев — сразу узнала.

— Мама… — прошептала Джоа.

 

31

— Привет, детка.

Ее голос, ее нежность, ее запах.

— Мама!

— Как ты там, Джоа?

— Хорошо… Хорошо! О, мама, прошло столько времени! Это… — Она посмотрела вокруг себя. — Это наяву?

— А тебе как кажется?

— Да.

— Значит, так оно и есть. Если ты желала этого всем сердцем, значит — наяву.

— Где ты?

— Здесь. Я никуда не уходила.

— Мы ищем тебя много лет.

— Вы не смотрели туда, куда должны были смотреть.

— Ты умерла?

— Нет. — Ее улыбка стала еще светлее.

— Почему ты не возвращаешься?

— Пока не время.

— А когда оно наступит?

— Скоро.

— Когда это — скоро?

— Существует небесный порядок, в котором все уравновешено. Мы — его часть, субъект аватаров перемен.

— Я тебя не понимаю.

— Посмотри на себя.

— Смотрю и не вижу ничего такого, — вдруг она вспомнила об отце. — Ты знаешь, папа тебя ищет!

— Не бойся. Он найдет меня. И мы вернемся к тебе.

— Тебя найдет он?

— Да, он.

— И вы вернетесь?

— Дай будущему прийти, его не надо ни торопить, ни искать.

— Ну пожалуйста, скажи мне, когда?

— Когда наступит час.

На сердце у нее накопилось столько вопросов, что она даже не знала, с чего начать.

— Говорят, что ты не из этого мира.

Мать села, поджав под себя ноги. Они находились на самом верху самой высокой горы. Было жарко — на небе сияли девять разноцветных солнц.

— Мы принадлежим к очень далекой цивилизации, настолько далекой, что это нельзя представить в привычных понятиях. Здесь люди измеряют космические расстояния в световых годах. Мы же — в энергетических ядрах. Мы очень дальние соседи. И наша цивилизация достигла развития намного раньше. Но мы — из этого мира, потому что на самом деле существует только один мир — бесконечность. Мы все родились от Большого взрыва.

— Как вы попали сюда?

— Тысячелетия назад мы заселили Землю, сочтя благоразумным не оставлять явных следов внеземного происхождения человечества. Это был первый слепок с нас. Мы никого не завоевывали, поскольку эта прекрасная планета была необитаемой. Род человеческий — наше детище. Но, увы, мы тоже не избавлены от ошибок, и какое-то время были полностью поглощены своими внутренними проблемами. А время у нас тоже совсем не такое, как у вас. И когда обстоятельства позволили нам вновь заняться не только самими собой, оказалось, что ваше развитие пошло собственным путем. Не лучшим и не самым желательным, но самостоятельным. Мы ни в коем случае не намеревались экспериментировать с вами, напротив — хотели, чтобы вы были продолжением нас. Но, к сожалению…

— Мы пошли неверным путем?

— Вы не смогли преодолеть самую начальную, примитивную фазу развития — ненависти, жестокости, войн и взаимоистребления.

— Вы разрушите Землю?

— Нет!

— Измените все?

— Мы — не Бог, а только энергетические существа. Меня и подобных мне направили сюда для сбора информации.

— Это то, что говорят хранители.

— Кто это?

— Они нас охраняют. Знают, что вы вернетесь, и ждут.

— Мужчина, который появлялся во время твоего странствия, — хранитель?

— Да, — при упоминании этой подробности она нахмурила лоб. — Ты наблюдала за всеми моими перемещениями?

— Да.

— Почему же ты не помогла мне?

— Ты должна была одолеть все сама.

— А эти люди, которые называют себя судьями…

— Любое действие рождает противодействие.

— Они могут убить вас?

— Все разрушимо. Но энергия не умирает. Ты только посмотри на себя.

— А что со мной?

— Ты полна энергии, Джоа. — Это было сказано с материнской гордостью.

— Мама, кто я? Я ведь не знаю.

— Ты — мост между двумя мирами. Поэтому должна быть бдительна.

— В чем?

— В любви.

— Я не влюблена, — покраснела она.

— Любовь — очень сильное чувство, самое мощное и, кроме того, самое непредсказуемое. — Свою нежность к дочери она выразила, излив на нее сноп лучезарного света. — Мы — сгусток энергии, и нас влечет друг к другу только поэтому. Но здесь, на Земле, все иначе.

— Но ты же полюбила папу.

— И родила тебя, в боли и муках. Это было самое прекрасное и немыслимое. А сейчас ты — это я.

— Я не могу любить?

— Ты должна любить.

— А риск?..

— Жизнь полна рисков. Любовь — один из них. Вы эволюционировали своим уникальным путем. На Земле люди живут и умирают…

— А я?

— Ты — такая же, как мы, и одновременно — как люди здесь. Все решит сама жизнь. Предопределенности в этом нет. У тебя есть две сводных сестры.

— Их матери и ты исчезли, потому что вы родили нас?

— Да.

— Мама…

— Ты — самое лучшее, что у меня есть. Была и остаешься. Посмотри на себя.

Джоа посмотрела. Она по-прежнему была нага.

— Ты возродишься, — продолжила мать, — чтобы занять свое место в истории.

— Я тебя не понимаю! — Ей захотелось расплакаться.

Лучезарное проявление нежности вновь коснулось ее и проникло глубоко в душу.

— Верь в себя — всегда, в любой момент.

— А что с папой? Где он?

— Этого я не знаю, Джоа, — в ее голосе слышалась печаль.

— Что я должна делать?

— Следуй указаниям — знакам, которые есть и которых нет.

— В папиных бумагах?

— Да. Ты видела их. Тебе надо только раскрыть глаза.

— Почему ты мне не говоришь, на что именно?

— Потому что я — сон. Я знаю, что ты чувствуешь, но не могу увидеть это, если этого не видишь ты.

Сон.

А хотелось, чтобы явь.

Свет стал ослабевать.

— Не уходи, пожалуйста!

— Я не ухожу, это ты возвращаешься обратно.

— Когда я проснусь, я буду это помнить?

— Да, потому что ты сама отвечаешь на свои вопросы.

— А другие дочери бури — у них есть ответы?

— Да, хотя они этого пока не знают.

— Значит, если я поговорю с кем-нибудь…

— Поговори.

— Для чего?

— Чтобы прийти ко мне.

— Но как?!

Мать начала терять очертания.

— Мама! — цеплялась она за свою фантазию.

— Я люблю тебя, Джоа!

— Нам ведь надо еще о стольком поговорить!..

Вместе с матерью исчезли и все девять солнц. Она видела себя вновь плывущей в полете. Руки крыльями раскинуты в стороны, лицо обращено к небу. Потоки живительного воздуха лохматят волосы.

Возвращение. Ускоренная перемотка назад.

Вот она опять — дерево… вот пещера, куча-мала исторгнутых из нее детей и боль… вот она отделилась от тела, вернулась в космос, повстречалась с астронавтом и простирающим к ней руку Давидом… вот небольшая планета превращается в пустыню, а пустыня — в сад.

А вот и самое начало.

Она ощутила, как у нее стал расти живот, и, все еще не пробудившись ото сна, она родила… саму себя.

Возродилась.

Открыв глаза, Джоа издала нечеловеческий вопль, вырвавшийся из самых глубин ее существа, и, содрогаясь в корчах и стеная от страха, разразилась бурными слезами.

 

32

Джоа стоило немалого труда успокоиться, убедиться, что странствия ее позади и она вернулась к действительности. Пульс был бешеный. Сжавшись калачиком, она еще несколько секунд лежала без движения, пока глаза не привыкли к слабому свету, проникавшему снаружи. Сначала она подумала, что это раннее утро, однако, присмотревшись, поняла: начинало смеркаться.

На ней ничего не было. Все тело — в укусах.

Она села, прижав ноги к груди и обхватив их руками, голову положила на колени. Обвела взглядом вокруг. Разбросанная по полу пещеры скомканная одежда. На месте догоревшей свечи — оплывший волнами воска бугорок.

Во рту было сухо.

Голова полыхала огнем.

Она не чувствовала в себе сил двинуться с места, но провести в пещере еще одну ночь она бы не хотела, а темнота не заставит себя долго ждать. Ползком, на четвереньках, она собрала вещи и стала медленно одеваться, преодолевая боль, вызываемую каждым соприкосновением ткани с гнойничками от укусов. Она туго соображала, пытаясь понять, что с ней произошло. Но образ матери четко запечатлелся у нее в душе. Образ настолько живой, словно она только что была здесь и ушла. А ее голос продолжал эхом звучать в голове. Одевшись, она сначала стала на колени и только потом, задыхаясь, поднялась на ноги. Приблизилась к одному из источников, бивших из стен пещеры, и умылась. Холодная вода привела ее в чувство, но сил отправиться домой все еще не было.

В царившем кругом безмолвии ее приветствовали последние лучи солнца.

Вобрав в себя воздух, она сделала первый шаг к возвращению.

Не пройдя и пятидесяти метров, в изнеможении привалилась к первому попавшемуся на пути дереву. Сколько времени это продолжалось? Бабушка говорила о трех сутках, но Джоа была уверена — такое невозможно. Самое большее — ночь и день. Да и это-то слишком много.

Но откуда такая неимоверная слабость…

Она прошла еще с десяток шагов и бессильно опустилась на большой камень. Закрыла глаза и прижала к лицу ладони. От бесчисленных укусов кожа нестерпимо зудела, от них же, по-видимому, поднялся жар. Она отняла руки от лица и взглянула на них — пальцы скрючены, словно когти хищной птицы. Так хотелось есть, что от голода мутило, а во рту будто кошки ночевали.

Закат был сказочно красив. Она сосредоточилась на созерцании, набираясь сил.

Заход дневного светила — событие повседневное. Утром солнце вновь возвращается. Но оно несет в себе жизнь. А жизнь — это вечная череда рассветов и закатов. Люди живут в этом коловращении, и так проходит их бытие.

Наконец Джоа встала на ноги и в тот же момент увидела ее — она шла к ней, возникнув из-за скалы на изгибе тропы.

— Бабушка! — простонала Джоа и бросилась бегом к ней навстречу.

Старая женщина заключила ее в свои живительные объятия и, слегка покачивая из стороны в сторону, нежно гладила по голове и плечам. Точно так же бабушка обнимала когда-то маленькую девочку, которую привозили к ней погостить в этот удивительный мир. Джоа ничего не говорила. Чувствовала, как бабушкины руки изгоняют злых духов, гнездившихся еще в недрах ее существа. Старые руки, вобравшие в себя тысячелетнюю мудрость уичолов.

— С возвращением, — наконец молвила бабушка.

— Я была… — Она не находила подходящих слов.

— Ты ее видела?

— Да.

Бабушка отстранилась, чтобы посмотреть ей в глаза. В ее взгляде была осторожная надежда.

— И получила ответы на свои вопросы?

— На некоторые. — В голосе послышалась неуверенность. — Я еще не успела все осмыслить. Это было так стремительно…

— Стремительно? — старая женщина улыбнулась. — Прошло, как я тебе и говорила, три дня. Пойдем-ка домой. Я обработаю твои укусы и хорошенько накормлю. Это единственное, что тебе нужно сейчас после такого продолжительного путешествия.

Они шли в полном молчании. Дорога показалась Джоа страшно длинной, но она осилила ее, ни разу не попросив остановиться передохнуть, хотя порой была готова рухнуть от слабости. Увидав, наконец, деревню, а на ее краю — бабушкину хижину, она поняла, что дошла на пределе своих возможностей, и испустила тихий стон.

— Ты очень сильная, — похвалила ее бабушка.

Джоа вспомнила о Давиде. Он уже пять дней в Боланьосе в ожидании и полном неведении.

И томиться ему там как минимум еще ночь. Если, конечно, завтра она уже будет в порядке — предположение, которое в данный момент представлялось ей нереальным.

Войдя в хижину, она как подкошенная упала на тюфяк, не в силах пошевелить даже пальцем. Бабушка с материнской заботой раздела ее и смазала укусы бальзамом — смолянистым варевом, приготовленным, как и все здесь, из корней, листьев, трав, коры, грибов и цветов. Зуд сначала резко усилился, потом появилось ощущение приятного холодка на коже, и его как рукой сняло. От жара бабушка дала ей выпить столь же мерзкое пойло, как и то, которым трое суток назад Джоа запивала пейот.

— Отдохни пока, а я займусь ужином.

— Бабушка…

— Шшш…! — она приложила пальцы к ее губам. — Поручи себя духам. Твоя мать — в тебе. Ты ее дочь. И ты обладаешь способностью собирать энергию, Акоуа. Ты совершила путешествие в себя, в самое свое средоточие, и ты говорила с ней, и этот разговор стал возможен благодаря тому, что известно твоему мозгу, но остается сокрытым. Дай семенам пустить корни, для этого нужно время — не час, иногда и не день. Нет такого дерева, которое выросло бы из земли в мгновение ока. И потом, ты должна терпеливо поливать эту землю.

— А если времени нет?

— Время всегда есть, детка.

 

33

На следующий день Джоа проснулась поздно — стрелки часов показывали за полдень. Жара не было, но усталость почему-то не прошла.

Вероятно, действие пейота на организм еще не совсем закончилось. Последний сон врезался ей в память так же четко, если не четче, как тот, в котором она встретилась с матерью: Пакаль сходил с рисунка, изображавшего его надгробную плиту, и разговаривал с ней. Просил помочь ему вновь стать тем, кем был.

— Как помочь? — спрашивала она.

— Посмотри на меня и узнаешь, — отвечал Пакаль.

Почему сны всегда такие зашифрованные?

Она умылась водой из тазика, отметив, что гнойнички от укусов уже не болят и начали заживать, оделась и вышла на улицу. Бабушкина хижина была самой простой и непритязательной во всей деревне, никаких кирпичей из необожженной глины и даже соломы — настоящее индейское типи. Бабушка не хотела уезжать из своего скромного жилища, у нее и в мыслях не было поменять его на что-то получше, обзавестись вещами и обустроить быт. Она всегда говорила, что и так счастлива, у нее все есть и больше ничего не надо, а имущество затрудняет течение жизни по долине света.

По долине света.

Удивление Джоа, когда она увидела его, не имело границ.

Это был Давид.

Он сидел на корточках, спиной ко входу в хижину, будто охранял ее.

— Как ты здесь оказался? — пробормотала она, не веря тому, что видит.

Ее появление застигло его врасплох. Он прыжком вскочил на ноги и повернулся к девушке, весь охваченный трепетом, как осиновый лист под порывами ветра. Слова были не нужны — в тот момент взгляды говорили больше слов. Джоа во взоре Давида прочла беспокойство, копившееся все пять минувших дней, а Давид в глазах Джоа увидел радость.

Они устремились навстречу друг другу и обнялись.

— Я больше не мог ждать. — Голос Давида ласкал ее слух.

— Как ты добрался сюда?

— Пешком.

— Из Боланьоса?

— Это не так уж далеко, хотя найти дорогу и не заблудиться было не просто. Сюда только пешком и можно попасть.

— Ты с ума сошел!

— Нет, это ты с ума сошла! — Он чуть отодвинулся и смотрел ей в глаза. — Твоя бабушка мне все рассказала.

Девушка смущенно захлопала ресницами.

— И как она тебе?

— Симпатичная. — Уголки его губ поднялись вверх. — Она улыбнулась мне и положила руку на грудь. И тут же сказала, что я хороший человек и могу остаться.

— О боже! — вздохнула она, окончательно освобождаясь от сомнений.

Если уж ее собственная бабушка…

— Как ты себя чувствуешь?

— Немного слабой, но хорошо, — призналась Джоа. — В любом случае сегодня я уже собиралась уехать.

— Завтра. — Он не дал ей договорить. — Тебе нужно еще немного отдохнуть и восстановиться. Да и бабушка твоя заслуживает, чтобы ты побыла с ней хоть еще денек. Я ведь пришел сюда рано утром, и у нас было время пообщаться — она замечательная женщина.

— Я знаю.

Они продолжали стоять обнявшись — Давид держал Джоа за плечи, а ее руки лежали у него на груди. Внезапно, видимо, вспомнив, что еще недавно стеснялись обнаружить моментально родившийся у них взаимный интерес, оба встрепенулись, словно по ним прокатился электрический разряд, и растерянности разъединили объятия.

Положение спасло неожиданное появление бабушки.

— Доброе утро, Акоуа.

Джоа подошла к бабушке и поцеловала ее. Старая женщина ни о чем не спрашивала — ей достаточно было посмотреть на свою внучку. Она взяла ее за руку и повела за собой к хижине. На пороге остановила Давида, попытавшегося было зайти вслед за ними.

— Подожди, — сказала она строго.

В хижине взяла бальзам от укусов и, дождавшись, когда девушка снимет с себя одежду, тщательно обработала все ранки.

— Они уже не болят.

— В некоторые попала зараза, поэтому у тебя и поднялся жар. Но змеиный яд сильнее любой дряни.

Одевшись, Джоа перехватила бабушкин взгляд — серьезный и вместе с тем озорной.

— Что такое? — с беспокойством спросила она.

— Молчание кажется подозрительным только тем, кто что-то скрывает.

— Мне нечего скрывать.

— Я видела твои глаза.

— И что же они говорят?

— То же самое, что и твое тело.

— Бабушка… — Она почувствовала, что краснеет.

— Акоуа, я рада, что ты не одна. Единственно о чем прошу тебя — будь осторожна.

— Я и так осторожна.

— Что ждет тебя впереди — неизвестно, и тайну своего будущего ты делишь теперь с другим человеком. То, что ты вчера вечером рассказала мне о матери, не проясняет многие вещи, в том числе — почему исчез твой отец. Как я поняла, этот парень уже не первый год оберегает и, стало быть, знает тебя. Ты же пока знаешь его совсем мало. И он для тебя — тайна. Но пусть это тебя не ранит. Если решишь быть с ним, сделай это по велению сердца.

— Быть с ним?

— Глаза выдали тебя сразу, когда ты только приехала. Такое же выражение глаз я видела у твоего отца, когда он впервые появился в наших краях и познакомился с твоей матерью, и у нее, когда она почувствовала это. Не отказывайся от своего чувства, но еще раз прошу — будь осторожна.

Как можно быть осторожной, учитывая обстоятельства, в которые она оказалась вовлечена?

— А сейчас пойдем, — завершила разговор бабушка. — У нас ведь гость, негоже о нем забывать?

За весь день Давиду и Джоа не удалось ни минутки побыть наедине. Сначала они вместе с бабушкой накрывали на стол, потом обедали. После трапезы гуляли по окрестностям, и старая Уаянкаве увлеченно рассказывала новому знакомцу об уичолах — их славном прошлом, верности ему и неистребимой воле туземцев оставаться самими собой. Потом пошли общаться с местными жителями. Девушки улыбались Давиду, пряча — не только от смущения, но и из кокетства — глаза. Юноши с восторгом рассматривали Джоа. А кое-кто даже осмелился потрогать ее волосы, восхищаясь их медно-красным — натуральным — цветом. К вечеру оказалось, что им еще предстоит праздничная церемония проводов с костром и плясками.

— Куда мы двинемся завтра? — поинтересовался Давид.

— Мне нужно встретиться с кем-нибудь из дочерей бури.

— Зачем?

— Я спросила маму, известны ли им ответы на некоторые вопросы, и она сказала, что да, но они пока сами об этом не знают. Я думаю, сейчас самое время поговорить с кем-то из них.

— А если нет?

— Вернемся в Паленке. Ключ должен быть там. И если все это связано с окончанием Пятого Солнца по календарю майя, времени у нас немного.

— Твоя мать еще что-нибудь сказала о дочерях бури?

— Мне нужно поговорить с одной из них, чтобы найти маму.

— Тогда поехали в Медельин. Помнишь, той ночью в «Шибальбе», перед тем как ты убежала, я говорил — она ближе всего и, если интуиция тебе так подсказывает, я отвезу тебя к ней. Если к полудню или в начале второй половины дня будем в Гвадалахаре, возможно, мы успеем на какой-нибудь рейс до Боготы — прямой или через Мехико.

На том и порешили.

Ночь была прекрасна.

И жизнь, замершая на несколько часов, — тоже.

И она становилась еще прекраснее, когда их глаза встречались.

Особенно если не думать о том, что будет завтра.

Когда праздник завершился, бабушка и внучка ушли в хижину, а Давид отправился ночевать во внедорожник.

Несмотря на усталость, Джоа никак не могла заснуть. Извертевшись на тощем тюфяке, она решила выйти. На улице ей сразу бросился в глаза освещенный луной силуэт — Давид тоже не спал.

Вокруг была полная тишина. Убаюкиваемые ею, молодые люди могли простоять так до самого рассвета.

— Как ты? — нарушил молчание Давид.

— Сейчас — хорошо.

— Благодаря тебе я смог увидеть все это и проникнуться им. — Давид обвел рукой вокруг себя.

— Можно задать вопрос?

— Конечно.

— Кто ты?

Опустив голову, он ненадолго задумался.

— Не более того, что ты видишь перед собой. — И пожал плечами. — Разве что у меня есть мечта и я в нее верю.

— Это ты о них? — Джоа подняла глаза к небу.

— Да, — вздохнул Давид.

Он обхватил ее плечи и привлек к себе. Она не противилась. Наоборот — хотела прильнуть к нему каждой клеточкой своей кожи. Однако сама не сделала встречного движения, не обняла его. Просто осталась стоять в его объятиях, словно окаменела.

Давид, наклонив голову, внимательно посмотрел ей в лицо и поцеловал — в лоб.

И все.

Джоа продолжала стоять с закрытыми глазами. Может быть, она желала чего-то большего, совсем другого поцелуя. А может быть — нет, она сама не знала. Ничего уже не знала. Давид тоже замер.

Они вышли из оцепенения одновременно, словно пробудились ото сна.

— Доброй тебе ночи, — пожелал ей ее хранитель.

— Доброй ночи. — В улыбке Джоа светилась благодарность.

 

34

Наступило утро, пришло время прощаться. Все волновались.

Джоа не могла избавиться от мысли, что, возможно, видит бабушку в последний раз. Она такая старенькая… Возраст не подвластен даже ей, против него бессильна и магия шаманов, и природная несгибаемость уичолов.

Она обняла ее и поцеловала, стараясь не расплакаться.

— Ты сделала все сама — сама пришла, сама совершила путешествие на порог космоса и сама боролась за свою судьбу.

— Без тебя у меня ничего бы не получилось.

— Ищи, Акоуа, внутри себя. — Старая женщина держала лицо девушки в своих шершавых, как кора дерева, ладонях. — Ничего не отвергай, принимай все как есть, живи полнокровной жизнью. Ты — дочь звезд, и уже одним этим ты необычна. Живи и борись с гордо поднятой головой, и тебе нечего будет бояться.

Джоа расцеловала бабушку в изборожденные временем щеки и лоб.

Затем Уаянкаве обратилась к Давиду.

— Моя внучка сильнее тебя, — без предисловий начала она, — но пока не знает этого. Ты ей нужен. В случае необходимости ты должен дать ей свою энергию, дополнить ее собственную.

— Будьте уверены, я все сделаю.

— А теперь — ступайте с миром.

Они сели в машину. Джоа опустила правую руку в карман джинсов, нащупала красный кристалл, с которым нашли ее мать, и с силой его сжала.

— Поехали, а? — попросила она, боясь не справиться с комком, подступившим к горлу.

Давид включил первую передачу, и джип двинулся вниз, подскакивая на неровностях почвы. Жители деревни уже были на ногах. Многие махали им, приветствуя и одновременно прощаясь. Ватага ребятишек бежала рядом с машиной, испытывая, должно быть, чувство сопричастности к большому миру — столь редкое в размеренной и небогатой событиями жизни их мирка. Давид переключил на вторую и увеличил скорость.

Деревня осталась позади, за облачком дорожной пыли.

Охваченные легкой грустью, они ехали молча. Когда машина спустилась в небольшую лощину, и из-за гор во всем своем великолепии и сиятельной силе появилось солнце, Джоа нарушила молчание.

— Останови.

Солнце расцвечивало все вокруг веселыми красками.

Горечь расставания неожиданно прошла.

— Пожалуйста, обними меня, — негромко сказала она.

Повинуясь, Давид повернулся к ней и крепко обхватил ее своими сильными руками, заключив в сладостный плен.

Губы Джоа были полуоткрыты, глаза светились чистотой.

Оба полностью растворились в поцелуе — упоительно нежном и таком волнительном.

Когда они разомкнули объятия, все уже было иначе. Было до, и было после, и они это сознавали.

— Ты хоть знаешь, во что ввязался? — еле слышно произнесла Джоа.

— Да.

— Нет, ты не знаешь. — Тень озабоченности, проступившая на лице, не омрачила нежной улыбки. — Думаешь, знаешь, а на самом деле — нет.

— Хорошо, — согласился он. — Не знаю.

И вновь стал целовать ее, тихо, нежно, чувствуя, как она впадает в блаженное забытье.

— Только не говори ничего, — шепотом попросила Джоа, придя в себя.

— Я буду молчать, — тоже шепотом пообещал он.

— И давай поедем дальше. Будет здорово, если сегодня к ночи мы доберемся до Медельина. Нам для этого потребуется немало везения.

Она мягко освободилась от его объятий, откинула голову на подголовник и закрыла глаза. Давид завел двигатель и тронул с места.