Подковерная олимпиада

«Мы банкроты, и планы наши людоедские. Ты, как никто, знаешь это, — писал 3 июля 1936 года Альбрехт Хаусхофер заместителю фюрера Рудольфу Гессу. — Накладные бицепсы и маска человеколюбия для олимпиады? Хорошо, я приеду… чтобы увидеть мою Германию в этой маске… может быть, в последний раз».

Альбрехт Хаусхофер, сын знаменитого геополитика и близкий друг Гесса, был прекрасно осведомлен и о тяжелом экономическом положении Германии к лету 36-го года, и о подлинных планах Гитлера по «выкачиванию из Европы еврейской крови» и завоеванию мирового господства. Знать-то знал, однако в конце июля приехал-таки в Германию, чтобы, по его словам, включиться в «олимпийские игры». Именно так — в кавычках и с маленькой буквы, поскольку речь шла не об открытых состязаниях спортсменов, а о подковерной возне сильных мира сего.

К началу августа, вслед за официальными делегациями, состоящими из улыбчивых атлетов и прыгуний, а иногда и опережая их, в Берлин начали во множестве прибывать озабоченные и малозаметные личности с дипломатическими паспортами из Британии, Франции, Восточной Европы… Французы и чехи, всего год как подписавшие договоры о взаимопомощи с СССР, все круче разворачивались в сторону Германии; Польша, заключив с Германией договор о дружбе, уже желала прямых гарантий против СССР; у Румынии были свои планы на будущее, у Югославии — свои. Здесь, в Мюнхене, по-настоящему работали не дипломаты, а их «агенты влияния»: под видом коммерсантов, деятелей искусства, туристов — присматривались, принюхивались, строили друг другу глазки.

У Германии к Европе был свой главный интерес — финансы. Не столько торговые договоры и разные выгодные коммерческие сделки, сколько кредиты и займы.

«Занимайте, занимайте — где только и сколько можно!» — прямо требовал Гитлер. «Занимайте! — вторил ему Геринг, только что назначенный ответственным за выполнение «Четырехлетнего плана». — Нам не нужен мировой рынок, а на европейском мы скоро сами будем решать, кому и какие проценты выплачивать». Прозрачно сказано!

Иными словами, в дни Берлинской олимпиады подковерная возня ожидалась большая, и пота в ней было пролито не меньше, чем на олимпийском стадионе.

Особенно настойчиво европейские «засланцы» домогались заместителя фюрера Рудольфа Гесса, как человека, имевшего влияние на вождя. Гесс же сосредоточился на главном: Британия!

«После подписания англо-германского морского соглашения путь к дружбе открыт, — прямо выражал он свою идею фикс, — Англия и Германия должны поделить сферы влияния и править миром вместе».

1 августа на церемонии открытия, стоя справа от фюрера, Рудольф Гесс посматривал на трибуну почетных британских гостей, среди которых находился молодой член Британского парламента маркиз Клайдсдейл, входивший тогда в круг молодых друзей Черчилля, будущий герцог Гамильтон. Этого блестящего авиатора называли «летающим маркизом», а еще-«боксирующим маркизом», поскольку он был чемпионом Шотландии в среднем весе. Английские историки хором утверждают, что ни на одном светском рауте в дни Берлинской олимпиады Гесс и маркиз Клайдсдейл ни разу не встречались. И на этом основании делают вывод, что они не встречались вообще. Как будто можно встречаться только на раутах! Однако в 41-м, когда после перелета Гесс уже находился в английском плену, и немцы, и англичане, пытаясь объясниться, официально поведали миру, что знакомство состоялось именно во время Берлинской олимпиады. Об этом свидетельствовал и Карл Хаусхофер. Он же и дал показания перед Нюрнбергским трибуналом, что сводником в этом деле выступил его сын Альбрехт — тот самый, что приехал в Германию, чтобы в последний раз увидеть ее в «маске человеколюбия».

«…Свернув с Унтер-ден-Линден, в честь олимпиады очищенной от лип и антисемитской пачкотни, мы направились к Бабельсбергу. Мой друг (Гесс. — Е.С.) выглядел озабоченным; казалось, рассказ нашего гостя (маркиза Клайдсдейла. — Е.С.) о гималайской экспедиции мало его интересовал…»

Гесса, конечно, интересовали Гималаи, однако в тот день, 3 августа, он был озабочен тем, как бы отделаться от «охраны», или «гиммлеровского хвоста», который с 33-го года намертво прирос ко всем вождям и отцепить который было не в их власти. Можно было только попытаться обмануть, перехитрить эту «охрану», что Гесс и проделал, поскольку уже имел навыки в подобном деле. Альбрех Хаусхофер с юмором описывает, как в результате «маневра» они втроем оказались в какой-то «забегаловке» на окраине Бабельсберга, где «можно было затеряться среди накачанных пивом работяг». Шпиономания уже распространилась по Германии, и, услышав английскую речь, «накачанные пивом» проявили бдительность и, приняв компанию за английских шпионов, едва им не накостыляли. Маркизу пригодились его боксерские навыки; неузнанный заместитель фюрера тоже дрался за двоих, поскольку, как пишет дальше Хаусхофер: «я был парализован припадком нервического смеха».

Но несмотря на приключение, дело было сделано: Гесс и Клайдсдейл договорились о «сотрудничестве в деле сближения великих держав», которое будет развиваться еще пять лет и выльется в тот самый знаменитый полет Гесса в Англию.

Хаусхофер познакомил Клайдсдейла и с Герингом. Под шум олимпиады британскому гостю были устроены экскурсии на аэродромы Люфтваффе — Добериц и Штаакен; Геринг откровенно делился своими планами с англичанином, показывал секретные разработки Технического отдела.

Думаю, оба они — и Гесс, и Геринг — в 36-м году еще страдали комплексом неполноценности людей, недавно пришедших к власти и пытающихся «надувать щеки» перед знатным британцем, иначе они бы придержали языки, особенно Геринг.

У герцога Гамильтона со временем сформировались собственные представления об интересах Британии, вошедшие в непримиримое противоречие с планами Геринга и Гесса. И если у Геринга хватило чувства самосохранения не высовывать носа за пределы рейха, то Гесс, в 41-м году, совершая ответный визит вежливости к герцогу Гамильтону, вместо дружеских объятий попал прямиком в руки британских спецслужб.

К сведению читателя: Альбрехт Хаусхофер был расстрелян СС в апреле 1945 года в тюрьме Моабит.

 

Золото партии

Золотой запас нацистской партии не обнаружен до сих пор.

Действующие лица:

Адольф Гитлер — в 1933–1945 гг. фюрер и канцлер Третьего рейха;

Рудольф Гесс — его заместитель по партии. Нюрнбергским трибуналом приговорен к пожизненному заключению в берлинской тюрьме Шпандау, где и умер в 1987 году;

Мартин Борман — погиб в победном мае 1945-го при попытке вырваться из Берлина;

Роберт Лей — глава организационного отдела НСДАП и одновременно — Германского Трудового фронта (что-то вроде объединенного профсоюза, но с несоизмеримо большими полномочиями); покончил с собой в октябре 1945-го в Нюрнберге, в преддверии суда;

Рудольф Шмеер — заместитель главы Трудового фронта.

Секретнее военных тайн

«Нам приписывают много ошибок, но мы совершили только две: неверно обошлись с евреями и с нашим золотом», — заметил в 1971 году в Шпандау Рудольф Гесс. Как «обошлись» нацисты с евреями — история никогда не забудет. Но что за «ошибка» с золотом?

Третий рейх тратил гигантские средства на вооружение, огромные — на социальные программы; большие — на пропаганду; приличные — на прикладные науки; кое-какие — на фундаментальные… Поди разберись, в чем Гесс усмотрел ошибку. Однако для историка в его словах — подсказка: и Гитлер, и его заместитель «нашим» называли только золото своей партии.

Двойная бухгалтерия

Золото НСДАП — один из самых больших секретов гитлеровской Германии. Речь, разумеется, не о средствах, использованных на текущие расходы, а о «святая святых» — «особом», «отдельном» золоте, резерве партии для стратегических целей. О нем даже в руководстве рейха знали единицы.

История этого золота достаточно ясно прослеживается до 1936 года.

Казначеем НСДАП был Ксавье Шварц (партийный билет № 6), известный в аппарате НСДАП своей скаредностью. Гитлер не раз громогласно жаловался, что у Шварца не получишь ни пфеннига, что Шварц «прирос задницей к сундукам», что ему, фюреру, «на паперти подадут больше». Но, повторяю, жаловался очень уж по-актерски. С чего вообще шуметь о каких-то «сундуках», если нацисты тщательно создавали себе имидж бедной рабочей партии, главное достояние которой — идейная целеустремленность?

После краха Третьего рейха было уничтожено 90 процентов всех финансовых документов НСДАП как объекта финансирования. Однако примерно столько же процентов документации субъектов этого финансирования сохранилось. Часть бумаг доступна историкам. И вот из этой, подчеркиваю, части документов известно об огромном количестве всевозможных касс, закрытых фондов, личных счетов крупных предпринимателей и прочее. Именно из них с 1924 года (после выхода Гитлера из тюрьмы Ландсберга) золотые струйки потекли прямиком в «сундуки» Шварца. Но одновременно существовали официальная партийная касса, открытые фонды вроде «Фонда пособий» (за который отвечал Борман), заявленные по всем правилам источники. Отсюда шли отчисления на «партийное строительство», пропаганду, избирательные кампании… Вот этих денег хронически не хватало — потому Гитлер жаловался на партийную бедность, воздевая руки на манер античного трагика, призывал гауляйтеров самим «изыскивать средства»… Но не хватало именно потому, что часть поступлений откладывалась на «стратегические цели». Что имелось в виду?

«Золотые мечты», «золотые ноги» и «золотой член»

Гесс вспоминал про «золотые мечты фюрера» — «фундаментальную науку», которую, по выражению Гитлера, «мы со временем всю купим в Америке»: передовую медицину, космос… На этом, правда, перечисление обрывалось.

«К 33-му году мы были, я думаю, самой надежно обеспеченной из противодействующих партией, ибо уже тогда стояли на золотых ногах». Сказано опять-таки Гессом, человеком на слова не менее скупым, чем Ксавье Шварц — на партийные пфенниги.

Сколько всего этих пфеннигов, отлитых в «золотые ноги НСДАП», насчитывалось к 1933 году — неизвестно. Но есть одно любопытное свидетельство. В 1936 году, перед началом операции по ремилитаризации Рейнской области, Гитлер в «ближнем кругу» обсуждал «масштаб предполагаемых мероприятий». Стенограммы подобных секретных заседаний не велись, однако сохранились пометки в блокноте Бормана. Среди сугубо деловых записей — двусмысленная фраза: «Умеренность и постепенность! Лей предложил отлить за четырехлетку золотой член».

Юмор Лея нужно разъяснить. Незадолго до того один из пронацистских скульпторов изваял статую образцового арийца, очень понравившуюся Гитлеру. Обнаженный суровый атлет должен был символизировать мощь партии. Автор работал в реалистической манере, все части тела лепились анатомически. В том числе и интимные — что было предметом постоянных шуточек «между своими».

С середины тридцатых годов военная машина Германии начала стремительно превращаться в гигантского монстра; заявленный социализм («Жилье, медицина, культура — для рабочих бесплатно!» — лозунг Трудового фронта) сжирал колоссальные средства… Смысл «шуточки» Лея таков: раньше в партийную кассу удавалось откладывать столько, что хватило на «золотые ноги» для нашего арийца; сейчас хватит только на «золотой член, но это тоже… немало».

Кстати сказать, Лей был одним из немногих сторонников постоянных денежных вливаний в науку. Проекты, которые сейчас, по незнанию, называют «мистическими», были вполне реальны, например, разработки принципиально новых летательных аппаратов. Именно Лей из казны Трудового фронта субсидировал первые «дисколеты» инженера Белонце. На те же деньги планировалось запустить и проект «Ш» (Шамбала), поскольку Гитлер и Гесс напрямую увязывали «перспективы с прошлым» (выражение Гесса), то есть передовые исследования с древними познаниями человечества. Однако большинство таких исследований Гиммлер сосредоточил в секретных лабораториях Вевельсбурга, а это уже отдельный разговор.

Шахт против шахт

Но неужели при таких тратах они умудрялись еще что-то откладывать? Умудрялись. С 1937 года немецкие дипломаты рыщут по миру в поисках займов. Президент Рейхсбанка Ялмар Шахт резко возражает и — слетает с поста.

«Деньги имеют свойство протухать, — писал он в 1938 году, — и золото теряет срок годности на определенные цели». (Спор чем-то напоминал наши нынешние разговоры вокруг Стабилизационного фонда.) Есть деньги — как поступить? Пустить на насущные нужды или отложить про запас? Шахт был прежде всего экономистом и знал, что деньги должны работать, а не дремать в сундуках Шварца. Впрочем, уже не в сундуках. С 1937-го все обстоит гораздо серьезнее.

«Наше золото вернулось в горные породы», — заметил в Шпандау в шестидесятые бывший министр экономики рейха Функ. Еще одна запись из блокнотов Бормана: «…пункт 4. О закладке АК 6–13. Срочно. На доклад 14.03.38».

Что такое «АК» — можно понять из протоколов допросов Кальтенбруннера, отвечавшего за работы в так называемой Альпийской крепости в 1945 году — месте, куда Гитлер мог бы скрыться после захвата Берлина. «АК» — альпийские шахты, в которые НСДАП закладывало на хранение свой стратегический запас. Тот самый, начинавшийся с пфеннигов Ксавье Шварца.

Поиски полковника Гаррисона

Вопрос об альпийских хранилищах НСДАП почти не известен историкам, но хорошо известен американским спецслужбам. Именно они установили, что с лета 1938 года, то есть после аншлюса Австрии (и захвата австрийского национального банка), в Альпах начались работы по закладке новых хранилищ. К первым пяти «АК» добавлялось еще восемь. О чем и собирался доложить фюреру Мартин Борман 14 марта 1938 года в Вене — Гитлер там праздновал присоединение Австрии.

Шварц знал, откуда приходит золото, вел учет — но не знал, где оно хранится. Кто-то закладывал шахты — но не знал для чего. Еще кто-то продумывал охрану, маскировку — но не знал назначения объекта. Так строилась система — каждый знает свой элемент, но кто знает картину в целом? Только Гитлер, Борман… Знал Гесс, однако в 1941-м он улетел в Англию и вышел из игры (а система тем временем расширялась, менялась). Агенты Алена Даллеса под руководством полковника Гаррисона после краха нацистской Германии пытались восстановить картину. Они установили, что последнюю инспекцию шахт Борман провел 18–19 марта 1945 года. Но уже через месяц с небольшим (события в те дни развивались стремительно) расклад изменился.

…Ушлый Борман давно был уверен, что держит партийное золото в своих ухватистых мужичьих лапах. В апреле 1945-го он непростительно расслабился. «22.4.45. Хуммелю, Бергхоф. С предложенным перемещением за океан, на юг, согласен. Борман», — такую шифровку перехватил шпионивший за всеми в рейхсканцелярии генерал СС Бергер и передал фюреру. Это означало: Борман намерен бежать.

И Гитлер решил Бормана от себя не отпускать. А все карты, шифры и коды, позволявшие добраться до золота, передал Лею, который улетел из Берлина (после войны Лей стал объектом особой охоты агентов Даллеса). Лей сумел побывать в Альпах, в районах шахт АК-9, АК-3 и АК-8 вместе со своим замом Рудольфом Шмеером. После чего Шмеер на много лет исчез. Лишь в 1963 году он прислал вдове Лея два письма.

«…Мы с шефом чудом сели на узкой полосе между гор. <…> Шеф оставил мне карты и улетел в Бергхоф, чтобы запустить операцию: в № 8 (одна из секретных шахт. — Е.С.) за десять часов предстояло перевести всех работавших под землей заключенных для ликвидации. Дальше, в 18 часов, я должен быть возле № 8, но вместо сигнала о ликвидации сообщить охранной команде, что после первого же их выстрела в шахту будет пущен газ. «Охранники набраны из бывших уголовников? — предположил я. — Тогда, скорее всего, они струсят и полезут наверх». — «На это я и рассчитываю, — кивнул шеф. — Как только они вылезут, то автоматически станут нарушителями приказа, и им ничего не останется, как только дезертировать. <…> Если что-то пойдет не так, например, [заключенные] обнаружат, что газ — это блеф, не рискуй. <…> Если мы проиграли, значит, Бог передумал и отнял у нас шанс. Теперь он дает его нашим врагам»».

Собственно, это и произошло. Кто-то из рабочих-заключенных сумел выбраться, выйти к американцам. И передать информацию, с помощью которой тем удалось позднее без лишнего шума отыскать три из тринадцати альпийских хранилищ. Лет тридцать назад в США об этом писали, но — лишь раз и довольно невнятно. С тех пор молчат. Судя по всему, остальные шахты обнаружить не удалось.

Роберт Лей — единственный человек, владевший всей полнотой информации о золотом запасе нацистов — повесился в Нюрнберге еще до начала суда, которого он боялся, видимо, не меньше, чем суда Господня.

Р. S. Естественный вопрос: о какой сумме идет речь? По подсчетам американских журналистов, общая стоимость изъятого из тех трех вскрытых шахт, в полтора раза превышала сумму, в свое время слитую Гиммлером в банки нейтральных стран, — около пяти миллиардов долларов. То есть получается, что только в трех шахтах хранилось золотых и платиновых слитков, а также ювелирных изделий примерно на восемь миллиардов. Впрочем, еще не факт, что во всех остальных шахтах вообще что-то хранилось — возможно, часть из них просто закладывалась на перспективу. В любом случае, и американцы, и австрийцы всю информацию об «альпийских шахтах Гитлера» хранят в секрете до сих пор.

 

«Молодежь — в руках фюрера»

15 марта каждого года «тысячелетнего рейха» был особым днем в жизни каждого немецкого мальчика.

«У кого в руках молодежь, у того в руках будущее», — любил повторять Гитлер.

Это точное высказывание было им украдено у министра иностранных дел Веймарской республики Густава Штреземана, нобелевского лауреата, одного из самых продуктивных немецких политиков двадцатых годов, боровшегося за реальное облегчение положения Германии после «Версаля» и сближение ее с бывшими противниками. Штреземан умер в 1929 году, когда Гитлер еще только подбирался к политической власти, опираясь на противоположную тактику: изоляция Германии, ухудшение жизни внутри страны, разъединение и раскол всех и вся. Однако в этом хаосе и брожении одну часть немецкого общества, по замыслу нацистов, нужно было охватить и крепко сжать в единый кулак — молодежь.

Молодежные отделы и структуры входили в состав многих политических партий, однако к мысли Штреземана по-настоящему прислушались и приняли ее к исполнению одни национал-социалисты; остальным партиям оказалось не до того. Нацисты сделали ставку даже на детей. Правда, поначалу — лишь как на средство.

…1926 год. Действует запрет на публичные выступления Гитлера. Фюрер приезжает в Кёльн, где местный гауляйтер устраивает ему «камерные» выступления для рейнских буржуа, выкладывающих за входной билет по 300–500 марок (когда партийный казначей Шварц говорил: «Мой фюрер, не пора ли вам съездить в Кёльн?», это значило, что казна партии истощилась). В апреле 1926-го после «кёльнских гастролей» казну, как всегда, пополнили, но Гитлер рвется говорить с массой, и озадаченный гауляйтер обещает ему это устроить. Но как собрать митинг, не нарушая закона, по которому даже листовки и объявления клеить запрещается?!

Сообразительный гауляйтер поступает так. В кёльнских школах детям сообщают, что сегодня для них будет устроен спортивный праздник. В этой информации нет ничего необычного: штурмовики иногда проводили свои «учения», называя их «спортивными праздниками», на которые собирались в качестве зрителей (а в иных видах и участников) дети и подростки. Непривычно только название мероприятия — «Праздник Живого огня», и время — семь часов вечера. Дальше происходит следующее. В сумерках дети собираются на самом большом в городе спортивном поле. Им дают в руки зажженные смоляные факелы и учат строиться в геометрические фигуры. В десятом часу к полю начинают приходить родители: кто-то из любопытства; кто-то в возмущении. Негодующих вежливо задерживают на трибунах и ставят так, чтобы они могли созерцать своих чад сверху и со стороны. Раздражение постепенно гаснет — родители очарованы зрелищем и находят его красивым.

«С пылающими щеками, возбужденные от вида живого огня в детских руках, взрослые были готовым материалом. Фюрер остался доволен», — хвастался позже предприимчивый гауляйтер.

Детей тогда собралось около десяти тысяч (правда, это по партийным данным, которые всегда следует делить на два), но число взрослых можно смело на два умножать. Гитлер, естественно, перед ними выступил и «остался доволен».

Опыт кёльнского гауляйтера тут же переняли другие, например, гауляйтер Нюрнберга Юлиус Штрейхер. И тоже удачно.

Любопытный факт: когда прообраз Гитлерюгенда «Юнгштурм Адольфа Гитлера», созданный еще в 1922 году для 14–18-летних, в 1931 году образовал в своем составе Союз мальчиков (для 10–14 лет) и Союз девочек для того же возраста, численность членов НСДАП резко возросла. «Менее податливый материал двинулся за более податливым, — писал Геббельс, — тут тонкая психология».

(Психологи действительно знают такое явление, как постепенное дистанцирование родителей от своих подрастающих детей, начинающееся примерно с четырнадцатилетнего возраста. Десяти-двенадцатилетние же еще находятся в активном поле зрения взрослых.)

После прихода к власти нацистские лидеры направили свою энергию не столько на «тонкую психологию», сколько на размах и основательность.

«Мы начинаем с трехлетних детей. Как только ребенок научится думать, мы даем ему в руки флажок, потом — школа, Гитлерюгенд, штурмовой отряд, служба в армии. Человек попадает к нам в обработку, сам того не понимая, и когда он проходит через все эти стадии, его берет Фронт Труда и не отпускает до самой могилы, хочет он этого или нет», — писал вождь Трудового фронта Лей.

Трехлетние дети в военной или трудфронтовской форме, с флажками, тянущие ручонки в нацистском приветствии, были привычным зрелищем в тридцатые годы в Германии и вызывали умиление у иностранных кинооператоров, старавшихся запечатлеть их для истории.

Пятилетние дети в форме уже ходили строем, с такими, к примеру, речевками:

Настоящий пик государственного внимания наступал, когда ребенку исполнялось десять лет. Все годы «тысячелетнего рейха» день 15 марта был совершенно особым днем в жизни немецких семей.

Ежегодно все мальчики, достигшие десяти лет к 15 марта, обязаны были являться в штаб-квартиру Имперского молодежного союза для регистрации.

Процедура обставлялась торжественно. Дети получали в подарок книги и значки; они выходили взволнованные, с сознанием исполненного гражданского долга. Ни они, ни их родители не представляли себе, какому тщательному изучению будут подвергнуты все сведения о мальчике и его семье, в особенности — о расовой чистоте. В течение следующих тридцати пяти дней (с 15 марта до 20 апреля, дня рождения фюрера) функционеры штабов Имперской молодежи решали все будущее мальчика, сортируя карточки с данными по определенным категориям.

«Расово чистые» зачислялись в «Юнгфольк», младшую группу — от 10 до 14 лет. Необычайно пафосная процедура приема происходила 20 апреля — в день рождения фюрера.

…Мой дорогой Генрих!

Сегодня, 15 марта 1942 года, мне поручено послать тебе торжественное поздравление по поводу твоего предстоящего вступления в ряды Молодежи Адольфа Гитлера. Как каждый «пимпф» (член «Юнгфольк»: от 10 до 14 лет, — Е.С. ), ты, конечно, твердо знаешь «швертворте» (нацистская клятва верности. — Е.С.) и «Хорст Вессель» (нацистский гимн. — Е.С.) и легко пробежишь 60 метров за 12 секунд (норматив. — Е.С. ). У тебя еще есть четыре года, чтобы научиться остальному. Поздравляю и крепко обнимаю тебя.

Твой друг Кронци

15 марта 1942 года, Берлин

Это письмо написано старшим сыном Мартина Бормана, двенадцатилетним Адольфом Мартином Борманом, которого в семье звали Кронци (от кронпринца. — Е.С.), — десятилетнему Генриху Лею, младшему сыну лидера Трудового фронта.

Генрих Лей с 1939 года вместе с матерью и сестрой жил за границами рейха (Франция, США, Швейцария). В этой семье царили совсем другие настроения и принципы воспитания, и письмо Кронци было, конечно, написано под диктовку его отца с изрядной долей издевки над соратником, вынужденным мириться с такой формой протеста своей жены.

Вполне вероятно, что Борман (с той же издевательской подоплекой) посоветовал Гитлеру именно Лею поручить разработку устава для «Орденсбурген» — «Рыцарских замков» — закрытых учебных заведений для формирования нацистской элиты — учебных заведений высшей категории, после «школ Адольфа Гитлера» и «Наполас» (национал-социалистических школ).

Лей разработал, причем сразу для всех трех категорий. И предложил… Борману отправить в первое же открывшееся такое заведение своего старшего сына, для примера. Одиннадцатилетний, пухлый, приземистый и черноволосый Кронци стал воспитанником школы Адольфа Гитлера, где идеалом считался высокий голубоглазый блондин, гибкий и ловкий; спорту уделялось пять с половиной дней в неделю, преподавание немецкого языка велось по нацистским газетам, а литературы — по антисемитскому еженедельнику «Дер Штюрмер».

Если бы «тысячелетний рейх» дожил до восемнадцатилетия Кронци, то есть до 1948 года, то сын Бормана безусловно попал бы в один из «Рыцарских замков» в Гроссинзее, Зонтхофене или Мариенбурге, где на тысячу воспитанников приходилось пятьсот преподавателей и инструкторов. Правда, после шестилетнего обучения в «школе Адольфа Гитлера» Кронци обязан был бы еще два с половиной года отработать в «Службе труда рейха», либо четыре года пробыть на партийной работе, но сына Бормана, конечно, от этих повинностей освободили бы.

Молодая элита буквально рвалась поскорей попасть в эти «рыцарские замки», окруженные мистическим ореолом тевтонского рыцарства.

Чему их там учили, можно судить хотя бы такому стандарту, утвержденному Леем:

«…По шесть часов в день должно быть уделено верховой езде, поскольку это укрепляет и поддерживает ощущение полного господства над живым существом».

Именно эта цель — достижение господства над живыми существами — и была сутью всего воспитания и образования молодежи Третьего рейха.

«Любое знание есть диверсия против самообладания, — считал Гитлер. — Национал-социалистическое государство должно стоять на двух образовательных идеях. Первое — разжигание огня в сердце моей молодежи и внедрение в ее разум понятия расы. Второе — готовность победить или умереть. <…> Конечная цель образования моей молодежи — создание нового человека, фанатически преданного национал-социалистической идее»

А ведь в течение четырех предшествующих «Третьему рейху» столетий образовательная система Германии считалась лучшей в мире. В Германию всегда ехали учиться. Как нацистам удалось развалить эту систему всего за два года?!

«Инновации — вот ваш инструмент, — поучал все тот же вредоносный Лей министра образования Руста. — Под маркой экспериментов и заимствований иностранного опыта смело наносите удары ломом».

«С университетами проще, — продолжает он же. — Дать трибуну Хайдеггеру, вычистить остатки самоуправления, менять преподавательский состав, поменьше часов в аудиториях, побольше на воздухе… В университетах хороший дух. Когда я сам учился, еще до Первой мировой, у нас и тогда уже хорошо пахло патриотизмом».

(Для сравнения: автор этих строк для обучения собственных детей, живших в Париже, пригласил трех итонских профессоров.)

Руста поучал и Геббельс. «Преподавание религии, — писал он, — должно вестись во всех школах, но в самом темном углу, куда никому не хочется заглядывать. Через несколько лет мы выпустим оттуда учителей-священников прямо под наши знамена».

Во время допросов перед началом заседаний Нюрнбергского трибунала бывшие вожди говорили, что не понимают, как и почему у некоторой части немецкой молодежи вдруг проступила такая звериная, садистская жестокость. Кальтенбруннер, например, заявил следователю, что когда молодые, даже юные солдаты СС соревнуются в меткости стрельбы из огнеметов по играющим на футбольном поле польским детям, то они, безусловно, «находятся под воздействием каких-то наркотических препаратов». А Юлиус Штрейхер, доказывая цивилизованность национальной политики Германии, показывал один из пунктов инструкции для руководителей Гитлерюгенда, подписанного его главой фон Ширахом, по которой командирам отрядов вменялось в обязанность «предотвращать или не допускать драки членов нацистского молодежного союза с еврейскими детьми». Следователь в ответ зачитал абзац из учебника биологии под редакцией Гауха, 1938 года издания:

«Животный мир следует классифицировать на представителей нордической расы и низших животных». Дальше следователь задал вопрос: «Зачем детям приказывать не трогать «детенышей низших животных», если взрослым будет приказано их убивать?» — «Ваш вопрос показывает, что вы ничего не смыслите в воспитании, — ответил Штрейхер. — Наш ребенок растет в системе запретов. Система поднимается вместе с ним. Наш юноша никогда из нее не выйдет. Вот почему наш солдат всегда выполнит приказ».

Любопытно, что, находясь в Нюрнберге, Герман Геринг признал-таки одну «ошибку», совершенную национал-социалистами в воспитании своей молодежи.

««Отвага безграмотности», превозносимая фюрером, — писал Геринг, — действенна в победоносном наступлении. Но в трудных, позиционных сражениях необходимо было иметь в резерве полки интеллектуалов».

 

Другая Германия

В апреле 1943 года старший криминальный советник (штурмбанфюрер СС) Отто Штамм представил своему начальству обычный доклад о работе своего подразделения, одним из пунктов которого значилась «ликвидация тридцати подпольных квартир в Берлине», с перечислением адресов, имен арестованных подпольщиков, а также нескольких берлинских заводов, на которых ими велась «подрывная» работа. Доклад, повторяю, вполне рядовой, но именно этот пункт кто-то, видимо начальник Штамма, обвел красными чернилами и, судя по всему, переправил документ выше, потому что поверх подписи старшего криминального советника стоит регистрационная печать Отдела «охранных арестов», которым руководил Генрих Мюллер. Доклады чиновники аппарата СС обычно «футболили» наверх в случаях «политической неясности», то есть — редчайших. Что же в этом пункте доклада показалось неясным начальнику Штамма? И вот, в том же апреле сорок третьего, шеф Мюллера Кальтенбруннер все разъяснил:

«Рейхсфюрер (Гиммлер. — Е.С.) требует прекратить пагубную практику завышения цифр… Тридцать подпольных квартир в Берлине — пропаганда двух-трех изменников, вроде Шоллей в Мюнхене!.. Эти тридцать «белых роз» не более чем постсталинградский синдром страха наших сотрудников».

«Шолли в Мюнхене» — Ганс и София — создали студенческую антифашистскую организацию под названием «Белая роза», занимавшуюся составлением и распространением листовок, открытыми протестами против внедрения «оглупляющей культуры» в форме диспутов с профессорами университета, и нескольких из них они привлекли на свою сторону. Брат и сестра Шолль в тридцатых годах маршировали под знаменами Гитлерюгенда, а потом, разобравшись в происходящем, начали активную борьбу с обманувшим их ожидания режимом. Ребята действовали открыто, часто вызывающе, их быстро разоблачили и, пропустив через скорый Народный трибунал, повесили.

На суде в Нюрнберге Кальтенбруннер довольно пренебрежительно говорил о «немецком движении Сопротивления» (термин историка Г. Риттера. — Е.С.), как о «взводе струсивших генералов» и «кучке зарывшихся в ил коммунистов с социал-демократами» и еще всяких «чертовых цветочных обществах». Заместитель Гиммлера демонстративно и по понятной логике занижал масштабы сопротивления режиму, которому он служил. После войны находились историки, фактически разделявшие мнение обергруппенфюрера СС о том, что никакого внутреннего протеста в немецком обществе тогда не было, а если кто-то и хотел перемен, то одна так называемая генеральская, или военная оппозиция. Ну, еще всякие там «цветочные общества»! У этой клеветы на немецкий народ есть простое, статистическое и… трагическое опровержение, которое мы находим в тех же отчетах карательного аппарата СС: только за январь-апрель 1943 года гестапо казнило 310 тысяч борцов немецкого Сопротивления. Это и была та самая другая Германия, о которой замечательно рассказал Михаил Ромм в фильме «Обыкновенный фашизм».

Эта другая Германия была разной. И главная беда ее состояла в том, что она не была единой. Даже внутри «генеральской» оппозиции шел раздор. Например, один из руководителей «июльского заговора» Карл Герделер так и не смог договориться с фон Штауффенбергом, Беком и Мольтке о кандидатуре будущего канцлера (после устранения Гитлера). Этот и другие вопросы оказались столь принципиальными, что Герделер и Бек, придерживавшиеся относительно демократических взглядов на будущее страны, в начале 44-го года установили контакт с действующим коммунистическим подпольем — антифашистским комитетом «Свободная Германия», и ровно за месяц до покушения на Гитлера — 20 июня — состоялась встреча одного из руководителей «Свободной Германии» Антона Зефкова с представителем Штауффенберга, бывшим депутатом рейхстага Рейхвейном. Но могли ли они договориться, если в проекте Бека и Штауффенберга об осадном положении, которое предполагалось ввести после устранения Гитлера, было четко прописано следующее:

«Концлагеря следует обеспечить новой охраной. Освобождение осуществлять только в тех случаях, когда арест был недвусмысленно совершен с нарушением норм права. <…> Необходимо позаботиться о том, чтобы все военнопленные и иностранные рабочие оставались на своих местах и продолжали работать. <…> Охрану советских военнопленных следует значительно усилить и такое соотношение поддерживать впредь».

У высших офицеров и элиты, допущенной к «телу» (Гитлера), а значит, имевшей реальную возможность физического устранения фюрера, были собственные взгляды на войну с Россией, в корне отличавшиеся от взглядов коммунистического антифашистского подполья, давно и упорно расшатывающего нацистский режим изнутри методами пропаганды и диверсий на предприятиях против так называемых «фюреров производства», антифашистской агитации среди солдат вермахта и СС. Вот выдержки из листовки, составленной Антоном Зефковым:

«Солдат СС, по-прежнему ли «твоя честь называется верность»? (девиз эсэсовца. — Е.С.) … Освободи свое сознание от этих фраз, при помощи которых фюрер держит на привязи тебя и твоих товарищей! Ты должен знать: твоя честь и твоя верность принадлежат твоему народу.

…Долг немецкого солдата — отдать свою жизнь за окончание войны и свержение Гитлера».

Понятно, что Штауффенберг из этого текста взял бы только последние два слова. Таким образом, обе антигитлеровские силы продолжали действовать порознь, что и дало повод Кальтенбруннеру говорить о «взводе» и «кучке». У руководителей карательного аппарата была уверенность, что с оппозицией, разделенной политическим фронтом, можно в конце концов справиться. По крайней мере, ясно было, как с такой оппозицией «работать»: «ловить, давить, а гнезда дезинфицировать» — простенькая формулировка Генриха Мюллера от ноября 1941 года.

Однако остается вопрос: почему от двух реальных оппозиционных сил эсэсовские функционеры все-таки отделили ничего на их взгляд собой не представляющие «цветочные общества», да еще и с явным раздражением обругали их «чертовыми»?

«Что за глупость у вас вышла с этим уставом? — сердито спрашивал в письме своего семнадцатилетнего сына группенфюрер СС Ганс Рикке, статс-секретарь Имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства. — То, что я узнал, превосходит границу здравого смысла… Мне прислали копию… Это примитивно зашифрованная листовка пропагандистской антигосударственной партии Тельмана. Кто ее писал? Кто распространил среди таких идиотов, как ты? …Один совет я тебе все же дам — немедленно назови имена всех авторов, если они тебе известны. А они тебе известны, потому что с твоим честолюбием ты, конечно, не мог стоять в стороне! Сделай это, мой мальчик. Таков мой приказ — приказ отца, — он снимает с тебя ответственность перед твоими товарищами. …Но как… как такое могло с тобой произойти?! («с тобой» подчеркнуто. — Е.С.) Я не понимаю!.. Я отказываюсь понимать, но вынужден верить».

Речь идет о новом уставе элитного мюнхенского аэроклуба, который молодые пилоты, готовившиеся к службе в Люфтваффе, с разрешения начальства захотели переписать по-своему. И переписали.

Я нарочно сохранила всю пунктуацию подлинника, потому что это «Я не понимаю!..», по-моему, сродни раздражению Кальтенбруннера, выразившееся у того в слове «чертовы». Они не понимали. Почему… откуда… как мог вызреть протест даже в их детях — подрастающей нацистской элите, которой они готовили в будущем столько удовольствий, в частности — власть над миром?!

Это тоже была другая Германия — думающая, глядящая широко открытыми глазами молодости на стремительно накатывающий, обрастающий преступлениями ком человеконенавистнических идей. Молодость хочет любить и строить свою жизнь, а ее заставляли ненавидеть и разрушать чужие. Этого-то и не смогли понять ни Кальтенбруннер, ни его заместитель Мюллер, ни его шеф Гиммлер. Непонятное раздражает, держит в напряжении, пугает, наконец.

Только к концу 44-го года в аппарате СС по личному распоряжению Гиммлера начал разрабатываться особый план по работе со «стихийными проявлениями всякого рода протестных настроений, не попадающих под имеющиеся образцы». (Документ был позже представлен среди прочих перед Нюрнбергским трибуналом.) Этот «план», еще до того как был полностью составлен, уже оброс статистикой. Причем почему-то начиная с 1938 года. Возможно, это было нечто вроде «сброса» всего, в свое время не попавшего «под имеющиеся образцы».

Вот несколько примеров, представленных чиновниками следственного аппарата СС.

1938 год. Кёльн. Арестована молодежная студенческая группа, играющая запрещенный в Германии джаз. «Джаз-музыканты» «нагло заявили», что такова их «форма протеста» против молодежной и культурной политики правительства. «Сопляков» (перевод автора) пришлось выпустить, поскольку «глава джаз-банда» оказался сыном одного из рейхсляйтеров.

1939 год. Йенский университет. Группа студентов в течение полугода занималась распространением запрещенной литературы. Их сокурсники, а также часть преподавателей об этом знали, однако «донес только один, и то через пять с половиной месяцев после начала преступной деятельности».

1940 год. Гамбург. Группу школьников из семи человек переловили за следующим занятием: дети писали краской на стенах домов в своем районе: «Гитлер — это ложь, война, смерть!». Приписка: «В связи с этим и подобными случаями снова встает вопрос о создании особых корректировочных лагерей для детей арийской национальности (до 14 лет)».

1941 год. Берлин. Завод «Лоренц». Порча дорогостоящего оборудования группой из трех человек. Все арийцы, члены Трудового фронта. Завод «Аскания-верке». Взрыв толовой шашки в здании администрации. Ариец, 21 год, племянник начальника цеха. Объяснения давать отказался.

1942 год. Берлин. Группа из десяти человек подготовила и осуществила побег трех русских военнопленных, работавших на заводе «Хассе унд Вреде». Все арийцы. Не связаны ни с какой подпольной организацией. Свои действия объясняют «пролетарской солидарностью».

И так далее…

Информация об этом малоизвестном сопротивлении, «стихийно» рождавшемся среди немцев, все еще скрыта в отчетах и докладах гиммлеровских чиновников, но, возможно, и она в конце концов выйдет на свет, а вместе с ней — и несколько сотен имен тех, кто сумел сказать Гитлеру «нет».

 

Последний бой генерала Суслопарова

Почти забыто имя человека, подписавшего от имени СССР акт о капитуляции Германии в Реймсе.

Если задать вопрос нашим соотечественникам, почему все на Западе считают, что Вторая мировая война в Европе закончилась 7 мая 1945 года, а в СССР, и ныне в России, — 9-го, абсолютное большинство, уверена, лишь недоуменно пожмут плечами. И это неудивительно.

Предусмотрительное примечание

Да, в некоторых изданных у нас в стране трудах говорится о том, что в ставку Верховного главнокомандующего объединенными экспедиционными силами союзников генерала Дуайта Эйзенхауэра, находившуюся в Реймсе (северо-западная Франция), тогдашнее правительство Германии, возглавляемое адмиралом Деницем, направило 6 мая генерал-полковника Йодля с задачей заключить перемирие с западными державами. После переговоров немецкой стороне пришлось согласиться с капитуляцией Третьего рейха. Подписание соответствующего акта состоялось в ночь на 7 мая. Но многим ли известны данные факты?

Правда, в мае 2006 года по одному из центральных телеканалов прошла передача «Великая Отечественная». В ней прозвучал краткий рассказ о событиях в Реймсе и был упомянут представитель СССР, которому Эйзенхауэр предложил поставить свою подпись под документом о капитуляции, — Суслопаров. Называлось и его воинское звание — генерал-майор, и должность — начальник советской военной миссии при штабе западных союзников.

Тут надо отметить, что факты из его биографии мне пришлось отыскивать в очень многих источниках…

В некоторых из них справедливо отмечается, что, не имея указаний из Москвы (ответ на телеграмму с запросом «как быть» ко времени начала церемонии подписания акта о капитуляции в 2 часа 30 минут 7 мая еще не пришел), Суслопаров оказался в трудном положении. В самом деле: если не подписывать, то получалось, что СССР остается единственным продолжающим войну с Германией государством из антигитлеровского союза. Генерал проявил вполне разумную инициативу. Он поставил свою подпись под документом. Но — с примечанием, что он «не исключает в дальнейшем подписания иного, более совершенного акта о капитуляции Германии, если о том заявит какое-либо союзное государство».

Остается только удивляться, насколько точно Суслопаров предугадал вариант дальнейшего развития событий. Ведь после того как Кремль настоял, чтобы капитуляция Германии была принята в Берлине верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции, документ, ознаменовавший полный военный разгром гитлеровской империи, подписали в ее столице в ночь на 9 мая 1945 года представители СССР (Маршал Советского Союза Жуков), США (генерал Спаатс), Великобритании (маршал авиации Таддер) и Франции (генерал де Латр де Тассиньи).

Артиллерист и дипломат

Что же смог автор этих строк узнать о жизни почти забытого ныне генерала? К сожалению, не очень многое. В частности, в справке, полученной из Центрального архива Министерства обороны РФ, указано, что Иван Алексеевич Суслопаров родился 19 октября 1897 года в деревне Крутихинцы Куменского района Кировской области (именно такая запись имеется в личном деле № 0783357). Родители — крестьяне. Участник Первой мировой войны и Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде в 1917 году.

Суслопаров сражался в рядах Красной Армии на Восточном и Южном фронтах Гражданской войны в составе прославленной 30-й Иркутской стрелковой имени ВЦИК дивизии и затем продолжил службу в РКАА. Окончил Киевскую объединенную военную школу (1925), инженерно-командный факультет Артиллерийской академии имени Дзержинского (1938). В 1939 году он назначается советским военным атташе в Париже и одновременно резидентом военной разведки. Как отмечается в источниках, «руководит советской разведывательной сетью в Западной Европе, включая знаменитую «Красную капеллу»».

Генералом стал еще в 1940-м. В газете «Красная Звезда» (№ 135 от 12 июля 1940 г.) было опубликовано сообщение такого содержания: «Утвердить представление Правительственной комиссии о присвоении лицам высшего начальствующего состава Красной Армии воинских званий, установленных Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 7 мая 1940 г. …Присвоить звание генерал-майора артиллерии: …84. Суслопарову Ивану Алексеевичу» (на с. 3 газеты помещена и его фотография).

С началом Великой Отечественной войны Суслопаров вернулся на родину. Служил в штабе артиллерии Красной Армии, а с 1942-го до середины 1944 года успешно командовал артиллерией 10-й армии Западного фронта.

Уже в первые месяцы войны в газете «Известия» от 14 сентября 1941 года (№ 218) появилась статья «Артиллеристы Красной Армии», за подписью Ивана Суслопарова: «Н-ский артиллерийский полк… отражал превосходящие силы врага и поддерживал отход наших пехотных соединений на новый оборонительный рубеж… В этом единоборстве противник потерял много танков, машин и пехоты». Суслопаров утверждал, что «одним из доказательств силы советской артиллерии и храбрости артиллеристов является тот факт, что немцы в сбрасываемых ими листовках грозят не давать нашим артиллеристам пощады в случае их пленения. Презирая такое запугивание, наша артиллерия продолжает разить танки, авиацию, артиллерию, пулеметы, минометы и живую силу врага».

Летом 1944 года военачальника-артиллериста снова послали на дипломатическую работу во Францию. Вероятно, тогда ему и было присвоено очередное воинское звание генерал-лейтенанта (приказа об этом назначении найти мне не удалось). На него возлагалась большая ответственность за осуществление связи с союзниками, открывшими наконец Второй фронт в Европе. Трудность заключалась в том, что Суслопаров находился в Париже, а штаб союзных войск в Реймсе, в 125 километрах от столицы Франции.

Однако следить за ситуацией в штабе нужно было в оба глаза, так как именно там чаще всего германские эмиссары пытались найти пути для сепаратных соглашений. Кремль предвидел возможность подобных шагов.

Наказанная инициатива

Этим правом Суслопарову пришлось воспользоваться 7 мая 1945 года. Вот как излагает ситуацию Семен Штеменко, в ту пору заместитель Антонова: «О всех переговорах и их результатах мы получали регулярные сообщения от наших миссий за границей; особенно подробные — от генерала И. А. Суслопарова… Вечером 6 мая к начальнику советской военной миссии генералу Суслопарову прилетел адъютант Д. Эйзенхауэра. Он передал приглашение главнокомандующего срочно прибыть в его штаб. Д. Эйзенхауэр принял И. А. Суслопарова. Улыбаясь, он сказал, что прибыл гитлеровский генерал Йодль с предложением капитулировать перед англо-американскими войсками и воевать против СССР…».

Но чуть позже Суслопарова снова пригласили к Эйзенхауэру, который сообщил представителю СССР, что после требования союзников о полной капитуляции немцы согласились подписать соответствующий акт. Эйзенхауэр просил Суслопарова сообщить в Москву текст капитуляции, получить там одобрение и подписать от имени Советского Союза. Подписание, по его словам, уже было назначено на 2 часа 30 минут 7 мая 1945 года в помещении оперативного отдела в штабе главнокомандующего.

В полученном Суслопаровым проекте документа говорилось о безоговорочной капитуляции всех сухопутных, морских и воздушных вооруженных сил, находящихся к данному моменту под германским контролем. Германское командование обязывалось отдать приказ о прекращении военных действий в 00 часов 01 минуту (по московскому времени) 9 мая. Все германские войска должны были оставаться на занимаемых ими позициях. Запрещалось выводить из строя вооружение и другие средства борьбы. Гарантировалось исполнение всех приказов главнокомандующего союзными экспедиционными силами и советского Верховного главнокомандования.

Начальнику военной миссии СССР оставалось весьма немного времени, чтобы получить инструкции своего правительства. Не мешкая, он передал телеграмму в Москву о предстоящем акте подписания капитуляции и его текст; просил указаний. Пока телеграмма Суслопарова была доложена по назначению, прошло несколько часов. В Реймсе перевалило за полночь, и наступило время подписывать капитуляцию. Инструкции же из Москвы не приходили. Создавалась ситуация, когда акт о капитуляции Германии мог быть подписан только между Германией, Англией и США что дало бы немцам возможность продолжать боевые действия на Восточном фронте.

Положение начальника советской военной миссии было весьма сложным. Все теперь упиралось в него. Ставить свою подпись от имени СССР или отказаться?

Иван Суслопаров отлично понимал, что маневр немцев с капитуляцией только перед союзниками мог обернуться в случае какого-либо недосмотра с его стороны величайшим несчастьем. Он читал и перечитывал текст капитуляции и не находил в нем какого-либо скрытого злого умысла. Перед глазами генерала вставали картины войны, где каждая минута уносила множество человеческих жизней. Начальник советской военной миссии принял решение подписать документ о капитуляции.

В 2 часа 41 минуту протокол о капитуляции был подписан. Впрочем, как уже отмечалось, Суслопаров настоял на включении в документ специального примечания, согласно которому церемония подписания акта о капитуляции должна быть повторена еще раз, если потребует одно из государств-союзников.

Дуайт Эйзенхауэр и представители других держав при его штабе с примечанием Суслопарова согласились. В 2 часа 41 минуту 7 мая в зале, где работали операторы главнокомандующего англо-американскими войсками, был подписан протокол о капитуляции Германии…

Суслопаров немедленно направил свой доклад о состоявшемся событии в Москву, а оттуда уже летела встречная депеша: никаких документов не подписывать! На сообщение о капитуляции 7 мая был наложен запрет. Фамилия генерала из военно-исторической литературы надолго исчезла.

Иван Алексеевич был отозван в СССР. Работал в Военно-дипломатической академии начальником курса. Умер 16 декабря 1974 года в Москве, похоронен на Введенском кладбище.

 

Браунинг и культура

«…Когда я слышу, слово «культура», моя рука тянется к курку моего браунинга!»

«…У нас больше нет литературы… То, что сейчас пишут, читать нельзя. Это шагистика. И скульптуры нет — одни торсы. Если музыка еще жива, так это оттого, что в нее труднее вторгнуться с «гляйхшалтунг» (координацией. — Е.С.)».

Если бы написавший девять романов и четыре тетради стихов Геббельс или почитатель Тициана Геринг знали, что первую цитату из скучной пьесы Йоста «Шлагетер» станут попеременно вкладывать им в уста, они бы возмутились и не поверили. Если я назову автора второго высказывания, не поверит читатель — это Гитлер.

Сочинители романов, ценители живописи, ироничные критики — они играли свои роли в узком кругу посвященных, где Геббельс мог, смущаясь, декламировать свои сонеты, а Гитлер, смущаясь не менее Геббельса, позволить исполнить увертюру к опере «Лоэнгрин» собственного сочинения… В этот «круг» допускались и те, кто занимался искусством профессионально, и, как ни парадоксально это звучит, именно этот четко очерченный круг был для многих из них единственным относительно свободным пространством посреди «мутных волн «гляйхшалтунг», затопивших немецкое искусство».

Последние слова принадлежат Альбрехту Хаусхоферу (сыну знаменитого геополитика), драматургу и поэту. В 1938 году он прочитал отрывки из своей новой пьесы «Сулла» Гитлеру и Гессу. Название предложил Гесс, сказав, что имя самого страшного диктатора в истории человечества говорит само за себя, на что Гитлер весело возразил, что «самым страшным», уж конечно, теперь сделается он, Адольф. Все трое смеялись.

Эту сцену Хаусхофер описал в дневнике, который вел в тюрьме Моабит (листки удавалось тайно передавать отцу) после своего ареста в 1945 году. Здесь в тюрьме он написал и свои знаменитые «Моабитские сонеты», и вместе с последними стихами попала на волю и последняя записка для родителей. В ней были такие слова:

«Если сейчас я со слезами в строчках поклянусь миру, что никогда не служил при столе диктатора, это будет правдой. Я не прислуживал и не кормился от этого стола, но я садился за него, если меня звали. …Моя беда в тех редких минутах, когда я чувствовал себя за ним счастливым. Моя вина в том, что я позволял себе забываться».

Альбрехта расстреляли в апреле 1945 года.

Эмиль Яннингс, Лени Рифеншталь, Эрнст Юнгер, Герхард Гауптман, Георг Гросс и другие выжили.

О Лени Рифеншталь будут говорить еще долго. И удивляться — фашистская марионетка, танцевала голой на столе перед Гитлером, брала для съемок цыган из концлагеря… и этакий талантище! Как же так — ведь гений и злодейство две вещи не совместные, не правда ль? Что же правда: «талантище», оставшийся на пленке, или история о том, как она заставляла плясать перед камерой обреченных на смерть цыганят?

В 1934 году Рифеншталь сняла «Триумф воли», фильм о партийном съезде в Нюрнберге. В 1938 году такой же, очередной съезд, самый грандиозный из всех, снимать отказалась, сказав Геббельсу: «Для меня это пройденный этап». У того (если верить запискам Бормана) от подобной наглости «челюсть отвисла». Геббельс пожаловался Гитлеру и получил ответ: «Оставьте Хелену в покое. Почему я должен это повторять!».

В том же 38-м году, осенью, Рифеншталь пригласила на просмотр пленок, снятых в Баварских Альпах, тот самый узкий круг — близкое окружение фюрера. В 70-е годы, отбывая пожизненное заключение в тюрьме Шпандау, Рудольф Гесс так описывал этот эпизод:

«Просмотр начали, как только приехал фюрер. Помимо панорамных съемок Рифеншталь смонтировала несколько сюжетов о жизни крестьян из горных деревушек, широко разбросанных по альпийским склонам. Эта жизнь, муравьиная, заведенная от веку… почти лишенная эмоционального движения, неожиданно приковала внимание. …Резка хлеба к завтраку, утренняя дойка коровы, копошение домашней живности во дворе, игра ребенка с козленком и щенком, развешивание трав для сушки под навесом, неторопливое раскуривание трубки и — внезапно, крупным планом — усталые глаза крестьянина, обращенные на закат…

— Просто, цельно, самодостаточно, — прокомментировал Геббельс. — Но!

Крестьянская свадьба: от одевания невесты до завтрака после первой брачной ночи.

— Примитивно и универсально, — снова заметил Геббельс. — Но!

Крестьянский праздник с пивом, сосисками, грубоватым топотанием тяжелой обуви в таких же грубых чувственных танцах.

— Аппетитно, даже на сытый желудок. Но…

— Что но-то? — не выдержал Ганс Ламмерс.

— А то, что во всем этом нет ни капли, ни крошки, ни грана, ни йоты, ни тени, ни искры… национал-социализма.

Все посмотрели на фюрера. Он только поморщился.

— А я о нем просто забыла, — улыбнулась Рифеншталь.

Фюрер тоже улыбнулся и предложил смотреть дальше. Таким образом, месть Геббельса за отказ снимать съезд не состоялась».

«Моя вина в том, что я позволял себе забываться», — признавался в предсмертной записке Альбрехт Хаусхофер. «А я о нем просто забыла», — смело оправдалась Лени Рифеншталь. Ситуации разные, а слова практически одинаковые.

Эмиль Яннингс, гордость немецкого кинематографа, лауреат «Оскара», в тридцатые был членом Имперского сената культуры (вместе с Геббельсом, Гиммлером и другими). В 1941 году он начал сниматься в фильме о Бисмарке, высокочтимом в Третьем рейхе политике. Яннингс называл эту работу «мостиком к мечте». А мечтой его было сыграть роль диктатора — собирательный образ. В период съемок Гиммлер, который иногда устраивал для высокопоставленных нацистов «воспитательные» поездки по концентрационным лагерям, пригласил на такую «экскурсию» Яннингса и других актеров: Вернера Крауса, Густава Грюндгенса (прототипа Мефисто из романа Клауса Манна), Полу Негри. Экскурсия, по-видимому, состоялась, потому что как-то на съемках Яннингс пожаловался Грюндгенсу, что никак не может по-настоящему включиться в работу — для этого ему «нужно забыть то, что увидел в лагере». «Но забыть я не могу», — добавил он.

«Забыть». Опять это слово. Что в нем? Самооправдание? Защита? Условие для работы на родине?

«Я не уеду. Не потому, что стар, а потому, что немец», — говорил в 1935 году семидесятисемилетний Герхард Гауптман, патриарх германской литературы. — Я другим воздухом дышать не смогу».

В драмах «Сумерки» 1937 года и «Дочь Собора» 1938-го Гауптман пытался полемизировать с режимом, однако, кажется, и сам соглашался, что эти его вещи слабее тех, где он целиком уходил в иной мир, забывался.

Кстати, Гитлер, тоже причислявший себя к людям творческим, подобные «забвения» ненавидел люто, понимая их по-своему, поскольку иного ему было просто не дано. Особенно это испытали на себе немецкие художники, пустившиеся в вольное плавание по различным иррациональным течениям. Все они оставили Германию или подвергались грубой обработке со стороны власти, как, например, Кольвиц.

В конце 1938 года Геббельс решил сделать фюреру приятный сюрприз: во время посещения Гитлером Лейпцига показать ему выставку современного изобразительного искусства. Поскольку отношение Гитлера к экспрессионизму было хорошо известно — фюрер не отрицал и не критиковал, а при первом же взгляде на эту «пачкотню» и «творческие поиски» приходил в бешенство, грозил и ругался, — «сюрприз» Геббельса выглядел сомнительно. Но тот напускал таинственность, обещая всем «удовольствие».

…Макс Бекман, Отто Дикс, Карл Хофер, Макс Эрнст, Карл Шмидт, Оскар Кокошка, Эмиль Нольде, Леа Грундиг, Альфред Франк… Часть картин была доставлена с международной выставки в Париже, в пику которой Геббельс и задумал собственную выставку, долго держа и название, и интригу в тайне. Накануне открытия те участники, что решились приехать, были приглашены пройтись по экспозиционным залам и остались довольны. Они не знали, что после их ухода здесь всю ночь будет кипеть работа. Дальнейшее сейчас можно восстановить по воспоминаниям современников.

…Первое, что глядело с торца стены на вошедшего внутрь посетителя, было огромное-метр на полтора — фото идиота, должно быть, пациента какой-нибудь психиатрической клиники — отвратительное, лишенное мысли лицо с тупой злобой во взгляде и отвислым слюнявым ртом. Над ним надпись — «Дегенеративное искусство XX века». Вторым впечатлением была нежно-феерическая «Леонора в утреннем свете» — признание в любви художника Максимилиана Эрнста. Напротив два тонких строгих пейзажа Карла Хофера. А между ними нечто грязно-размытое в розовой рамке. Дальше — «Белые стволы» Эмиля Нольде; рядом — что-то темное, беспомощное. Вся выставка была как гнилью поражена: рядом с картинами висели фотографии клинических уродов, сумасшедших и их мазня. Возможно, взятые отдельно, эти картины душевнобольных произвели бы другое впечатление, вызвали бы жалость, боль за этих людей, напоминание о них обществу и укор ему. Но у Геббельса был свой замысел.

Гитлер ходил недолго; лицо точно замерзло изнутри, губы были брезгливо сжаты. Вечером, в своем кругу, он разразился монологом, из которого (если верить Борману) следовало, что эта «злая неэстетичная выдумка Геббельса полезна как горькая пилюля», которая лично у него «в горле застряла». Затем, выплеснув одно раздражение, впал в другое, вспомнив, как не поступил в Венскую академию художеств, так как не предоставил требуемое количество работ, а именно — портретов. Двадцать лет Гитлеру не давал покоя тот факт, что его пейзажи, хотя и прошли творческий конкурс, но были помечены отзывом: «склонен к подражательству». По косвенной речи Гитлера, записанной за ним Борманом, можно воспроизвести последовавший монолог: «Вы подумайте — «склонен к подражательству»! Но ведь я пришел учиться! И не подражая?! Кретины!.. Кто тогда такие — ученики «школы Рубенса» или «школы Рембрандта», как не подражатели?! Которые только со временем, освоив технику, становились мастерами! Как можно учиться не подражая!? Как нынешние? Взял в руки кисть, плюнул в охру, мазнул — самовыразился! Зачем учиться!? Если можно поваляться на диване, поковыряться в себе, изобразить нечто левой ногой и назвать это «забвением в экстазе», «творческими поисками», «самовыражением»?! Ненавижу эти слова! — После паузы: — В спокойные времена черт бы с ними! А теперь… нечего в себе копаться. Там ничего нет. Кроме гнилых органов, в конце концов все перерабатывающих в дерьмо».

Из дневника Бормана:

«После «лейпцигского сюрприза» фюрер вторую неделю раздражен. Рейхсляйтер Лей сказал мне, что хочет пригласить фюрера на съезд победителей имперских рабочих соревнований. Я предложил Рифеншталь перемонтировать «Триумф воли» в сокращенный вариант: самые сильные сцены, на сорок минут».

Дальше — из записок Ганса Ламмерса (начальника Имперской канцелярии) становится ясно, как сработала идея Бормана «снять раздражение фюрера».

«…После просмотра Лей неожиданно обратился к молодому трудфронтовцу с вопросом: «Хочешь ли ты встать в колонну и отдать свою волю вождю?» Ответом был рев пяти сотен глоток: «Да-а!..» Я подшутил над Геббельсом — какую йоту или пинту национал-социализма видит он теперь? Геббельс остался непоколебим и назвал съемки Рифеншталь «творческим экстазом национал социализма». Гесс его переспросил в своей невозмутимой манере: «По-твоему, национал-социализм сам себя снимал, а Хелена снова о нем забыла?» Фюрер, услышав, рассмеялся. Он впервые за последние дни выглядел очень довольным».

На что же рассмеялся Гитлер, и чем он остался доволен?

Снова обратимся к дневнику Бормана. Запись того же 1938 года, от 10 сентября — период подготовительных встреч Гитлера и Чемберлена накануне подписания Мюнхенских соглашений. Бергхоф.

«Затронули вопрос о литературе. Сэр Невилл (Чемберлен. — Е.С.) обратился к фройляйн Гесс с вопросом, как она считает, отчего слабая власть так охотно пускает писателей на трибуны, и дальше развил свою мысль: писатель — легко увлекающееся, внушаемое существо; его можно подвигнуть на полезные власти речи… Однако стоит ему сесть за свои сочинения, как «внушать» ему начинает талант, а талант всегда оппозиционен власти. Какая мысль… Фюрер с ней согласился».

Если «фюрер с ней согласился», то можно предположить, чем он будет доволен через пару месяцев, после просмотра фильма Рифеншталь и «рева пяти сотен глоток».

Не тем ли, как национал-социализм победил «оппозицию таланта» Лени Рифеншталь и как со временем победит оппозицию прочих талантов? Тогда все его битвы будут выиграны?..

Адольф Гитлер успел узнать, что национал-социализм проиграл свои битвы. Однако… До сих пор одно из его поражений может быть поставлено под сомнение.

Покажите двадцатилетним «Триумф воли» и задайте вопрос: «Хочешь ли ты встать в колонну и отдать свою волю вождю?».

До тех пор, пока кто-то будет отвечать «да», вождь останется доволен.

 

Нюрнбергское «закулисье»

«Закулисье» Нюрнбергского процесса над главными военными преступниками нацистской Германии оставило после себя целый «шлейф» из домыслов и сплетен, но также и множество документальных свидетельств, которые только начинают выходить на поверхность и попадать в руки исследователей.

Нюрнбергский процесс — это не только заседания трибунала, это и предшествующие 20 ноября (началу судебных слушаний) полгода плена и тюремного заключения бывших нацистских вождей, проведенные ими в поле напряженного интереса со стороны самых разных политических сил.

Предлагаемый материал — максимально задокументированная реконструкция попытки осуществить один из тех планов, что в буквальном смысле роились тогда в головах международной политической челяди, стремившейся использовать в своих целях нереализованный, как ей казалось, потенциал бывших правителей Третьего рейха.

Об истинных целях этого плана предлагаю судить читателю.

Отсчет будем вести с 14 октября — даты первого документального свидетельства. Напомним, до открытия судебных слушаний 20 ноября оставалось чуть больше месяца; до предъявления обвинительного заключения 20 октября шесть дней. Из чего сам напрашивается первый вывод: даже если план был заранее детально разработан и исполнители знали свои роли, то поиск кандидата на главную роль велся, что называется, до последнего и закончился лишь тогда, когда откладывать дальше было уже некуда.

Итак: 14 октября 1945 года. Последняя общая прогулка девятнадцати заключенных во внутреннем дворе тюрьмы. Сцену реконструируем по записи из дневника Джона Гилберта, тюремного психолога, фиксировавшего собственные наблюдения с учетом устных докладов тюремной охраны и персонала о поведении заключенных.

Прогулка длится около тридцати минут. Геринг, прохаживаясь среди бывших коллег, вполголоса повторяет стратегию поведения на суде, суть которой заключается в «создании мифа» об исторической правоте национал-социалистического государства и идеализации личности Гитлера. Соратники в большинстве своем мрачно кивают. Вслух реагирует один Шпеер. Рейхсмаршалу, на его взгляд, следовало проявлять свою «завидную энергию, когда это еще имело смысл и могло удержать фюрера от многих пагубных решений». Теперь же полезней было бы «не сочинять сказки для детей», а «взять на себя коллективную ответственность». Геринг, выслушав, плюет Шпееру под ноги. Через несколько минут охранники замечают, что заключенные предаются странной забаве — кидают по камешку в общую кучку у стены. «Голосуют, сволочи», — догадывается один из охранников.

В тот же день начальник тюрьмы полковник Эндрюс принимает решение «запретить впредь выгуливать все стадо, а — только каждого скота по отдельности».

Из дневника психолога Гилберта

14 октября 1945 года

Сегодня во время прогулки маршал Геринг предложил остальным подвергнуть остракизму министра Шпеера за отказ следовать общей тактике полного оправдания национал-социализма. Геринг остается наиболее активным из девятнадцати оставленных в тюрьме. Он бодр и инициативен. Гесс в голосовании не участвовал. Он по-прежнему индифферентен. Лей швырнул обломком кирпича в стену так, что в общую кучу попало сразу несколько кусков.

Заметим, названы четыре фамилии. (Именно эти четверо плюс исчезнувший Борман предположительно могли знать секрет Альпийских шахт, где партия спрятала свое золото. — Е.С.) Однако на следующий день…

Из дневника Гилберта

15 октября 1945 года

Сегодня работа с Гессом. Геринг и Лей под плотным наблюдением.

Имя Шпеера больше не упоминается. Впредь Гилберта будут интересовать трое: № 1 — Геринг, № 2 — Гесс и № 4 — Лей (номера по списку обвинения).

15 октября главный следователь со стороны США полковник Джон Амен в своем кабинете, в присутствии психиатра Дугласа Келли и психолога Джона Гилберта устроил свидание Рудольфа Гесса с его старым другом и учителем Карлом Хаусхофером (основателем германской геополитики). Хаусхофер, не видевший Гесса все четыре года пребывания того в английском плену, был потрясен тем, как переменился Гесс. (На этом все присутствующие сразу зафиксировали внимание.) Тем не менее Хаусхофер сразу обратился к нему на ты, пожал ему руку и заговорил как со старым знакомым: о семье Гесса, находившейся в Нюрнберге, о том, как вырос его семилетний сын, о сестре Маргарите, о письмах Гесса из Англии, которые его жена Эльза давала им читать… Протокол об этом свидании сохранился; он находится среди других материалов процесса. Вот отрывок подлинного текста.

ХАУСХОФЕР. …Я знаю, о чем ты думал в плену, какие размышления тебя посещали… Нам знакомы твои переживания, твоя духовная жизнь…

ГЕСС. Чтобы успокоить старого друга, могу только сказать, врачи обещают, что память ко мне вернется. Но теперь я не помню вас. Мне очень жаль.

ХАУСХОФЕР. Я всегда все читал в твоих глазах, Руди. Их ответа мне и теперь достаточно. Ты помнишь Альбрехта? Его уже нет с нами. (Альбрехт Хаусхофер был расстрелян в апреле 1945 года по личному указанию Кальтенбруннера, находящегося здесь же, в Нюрнбергской тюрьме. — Е.С. ). Руди, неужели ты забыл и его?!

ГЕСС. Со временем я все вспомню. Пока же… мне очень жаль, но ваши слова ничего для меня не значат.

Хаусхофер говорил еще долго, на его глазах выступили слезы. Гесс остался «индифферентен».

После Хаусхофера на свидание с Гессом привели фон Папена. Он тоже пытался напоминать о каких-то событиях и людях. Приводили еще Риббентропа, Функа, Боле и наконец — Лея, который сел напротив Гесса и стал молча смотреть в окно. На предложение задавать вопросы он ответил: «Зачем? Мне и так все ясно».

— Вы убеждены, что перед вами подлинный Рудольф Гесс? — спросил его полковник Амен.

— Да. Убежден. А вы можете это проверить. У подлинного Рудольфа Гесса на левом легком имеется дугообразный шрам от ранения, полученного в 1917 году.

— Как это мы, интересно, проверим? Разрежем его, что ли?! — заметил Амен.

На этом свидание закончилось. Однако, уже выйдя из кабинета, Лей почти сразу же попросил конвой отвести его обратно.

Из дневника Гилберта

…очевидно, что ходящая тут гипотеза о том, что «подлинного Гесса» казнили в Англии в 1941 году, а в Нюрнберг привезли двойника, подготовленного для процесса, что объясняет и его поведение, и внешний вид, показалась доктору Лею опасной для Гесса, и он предложил доказательство, которое готов был предоставить в присутствии русских и французских представителей, а также при наличии рояля. Условия были выполнены, и мы собрались в тюремной церкви, куда внесли пианино. Лей попросил Гесса написать на листке три своих любимых музыкальных произведения, что тот и выполнил с готовностью. Листок был передан нам. Лей в это время сел за инструмент и сыграл «Маленькую ночную серенаду» Моцарта, «К Элизе» Бетховена и «Зиму» Петра Чайковского. Эти вещи указал и Гесс, и даже в той же последовательности. На том, чтобы произведения были именно сыграны, а не названы, настоял я и вместе с Келли сумел убедить рассерженного Эндрюса. Эмоциональная память Рудольфа Гесса, безусловно, идентифицирована. Однако безусловно и то, что Гесс выносится за скобки.

Снова из дневника Гилберта

17 октября. Сегодня работа с Герингом.

17 октября, вечер. Геринга за скобки.

«Работа» с кем-либо из заключенных на принятом здесь языке означала допрос или тестирование, которое иногда проводили психологи, раздражая начальника тюрьмы полковника Эндрюса, считавшего подобные вещи нарушением режима. Однако ни допросов, ни тестирования в тот день не было. Геринг весь день провел у себя в камере. Его не переводили даже в тюремный госпиталь, где американцам проще было бы воспользоваться «прослушкой». «Прослушки», впрочем, имелись и в некоторых камерах, в частности в камере Геринга, на первом этаже. Что же там происходило?

Мы об этом узнали благодаря скандалу между англичанами и американцами. Secret Service в октябре 1945 года, пытаясь установить микрофон в камере Геринга, обнаружила там американский. Спецслужбы ссорились, конечно, вполголоса, быстро конфликт замяли и с тех пор работали параллельно. Несколько английских «прослушек» позже были предоставлены в распоряжение Международного трибунала «для характеристики личности подсудимых». Среди них и запись от 17 октября.

Геринг практически весь тот день, с редкими передышками, разговаривал со своей первой, умершей еще в 1931 году женой Карин. Он рассказывал ей обо всем, что произошло в его жизни со дня ее смерти и до этого дня, когда он, как ему показалось, понял, что «суд должен состояться», но судьей ему, Герингу, может быть только она, его Карин.

«…Ты помнишь, как мы гуляли с тобой по берегу Изара, всегда в одном и том же месте, возле часовни… и я говорил тебе все одно и то же, повторял столько раз, не замечая, что повторяюсь. А ты слушала… всегда по-новому, всегда точно впервые. И один раз мне ответила: «Если все будет, как ты говоришь, то… мне страшно. Это не продлится долго: мы задохнемся на такой высоте. Но я не верю. Ты фантазер. Ничего не будет. Мы проживем с тобой спокойную и радостную жизнь. А эти твои фантазии… как воспоминания о будущем, которого не было». Но это было, было, детка! Было без тебя. А теперь… ничего нет, и ты вернулась».

Геринг говорил монотонно, постоянно расхаживая по маленькой камере: четыре шага туда, четыре обратно, глядя в потолок. Иногда он натыкался на привинченный к полу стул и тогда на несколько минут как будто приходил в себя. Потом снова принимался вышагивать. Специалисты определяют такое состояние как психологический перелом, после которого заключенный на какое-то время делается неадекватен.

Очевидно, поэтому Герман Геринг и выпал «за скобки», как пишет в своем дневнике Гилберт, то есть выбыл из короткого списка кандидатов для осуществления того плана, о котором, похоже, знал не только тюремный психолог Гилберт, но знали и два американских врача, которые 23 октября перевели Роберта Лея (последнего в списке) в тюремный госпиталь. Там у него и побывал необычный посетитель.

Необычен он казался во всем. Ростом не выше полутора метров, с головой, сидящей ниже плеч, вывернутыми ноздрями и огромной расплывающейся улыбкой. Цвет лица и весь его облик выдавал предков — выходцев из почти неведомых цивилизации миров, давно съеденных джунглями и алчностью европейцев. Его вид, впрочем, ни у кого не вызывал здесь подозрений: все знали, что начальник генерального штаба сухопутных войск США генерал Маршалл — большой любитель экзотической кухни, и повара у него соответствующие.

Войдя в палату, посетитель так сразу и представился — «повар генерала Маршалла». С этих слов и начинается диалог, записанный американцами. Запись, если верить Гилберту, была ему передана в тот же день для «анализа», застенографирована им и почти через двадцать лет расшифрована и обработана для сестры Гесса Маргариты (которая в 1939 году тайно обвенчалась с Робертом Леем).

Итак.

— Повар генерала Маршалла, — представился посетитель на чистейшем немецком языке.

— Что вам? — спросил Лей.

— У меня к вам деловое предложение.

— Хотите приготовить мне на ужин фаршированных червей?

— Я не только повар, герр Лей, я еще и король. Королевство у меня маленькое, но в нем многое есть. А будет все, что вы сочтете нужным: полигоны, технологии, персонал.

— Садитесь.

— Благодарю.

— Ваше имя?

— Оно займет более минуты. Для друзей я просто Ди.

— Вы предлагаете мне создать банановую армию?

— Армия может быть и чисто немецкой. На ваш вкус.

— Вы представляете себе, сколько это может стоить?

— Вы об этом не должны беспокоиться.

— Каковы ваши цели?

— Противовесы, герр Лей, противовесы.

— Кто ваши враги?

— У нас один враг — мусульманский Восток.

— Не славяне, не евреи… не коммунисты, а ислам?

— Именно.

(Пауза.)

— Я не считаю мусульман первостепенным врагом Германии. Нам с ними не за что воевать. Сфера наших интересов распространяется на другие территории.

— Я говорил не о войне, герр Лей, а о противовесе. С Востоком не нужно воевать, достаточно лишь держать кулак у его носа. Это будет немецкий кулак. А где крепкий кулак, там и сильный мужчина.

— Слишком ловко, чтобы быть правдой, — Лей произносит это по-французски.

— Отнюдь! — Ди отвечает на безукоризненном французском, на котором и продолжается разговор. — Германия десять лет держала в страхе весь мир. У вас это великолепно получается! Вы станете вооружаться, мы — торговать. И в том и в другом обе стороны не знают равных.

— Торговать? Кокаин, марихуана? Я химик, сударь, и знаю о перспективах подобного «товара». Ваши покупатели уже сейчас не доживают до сорока лет. Потомства у них нет, или оно неполноценно…

— Чем же вас не устраивает перспектива? Не нужно ни расстрелов, ни виселиц. Неполноценные сами заплатят за свою смерть. За те пять-семь лет, которые вам потребуются для создания сверхсовременной армии, я гарантирую вам поставку рабочей силы, которая станет вас обслуживать… Каждая из особей рассчитана на небольшой срок, но мы запустим конвейер.

— Концлагеря для наркоманов? Понятно. Кто вам мешает делать ваш бизнес уже сейчас?

— Американское государство. Мой бизнес должен ему заплатить. Умный бизнес всегда хорошо платит государству.

— Так заплатите. Что, в джунглях больше золота не осталось?

— Мы продолжаем поиски. Пока же… золота достаточно и в Альпийских горах.

Пауза. Лей, снова на немецком:

— За наше золото ваш бизнес оставят в покое… Он даст деньги нам… Мы создадим армию, нейтрализуем ваших конкурентов… Но нам нужен четвертый рейх. А зачем он Америке?

— Мы и есть Америка, герр Лей. Но мы не американское государство.

Пауза. Ди продолжает, вкрадчиво:

— Схема ведь очень проста. Вы концентрируете силу, мы деньги. Сила и деньги — еще один противовес. Если деньги получают под дых, сила остается без денег. Но у арийцев ведь крепкие нервы, не правда ли?! А в перспективе — противовесы сольются, и тогда всё — будет мы. Не правда ли? Вам только нужно дать согласие и довериться опытному врачу. Вы всего лишь закроете глаза и откроете их посреди океана…

— Д-достаточно. Я п-понял в-вас. Я… п-подумаю.

На этом диалог прервался. Лей начал сильно заикаться, настолько сильно, что не смог больше говорить. Такие приступы случались у него со времени ранения во время Первой мировой войны и всегда выдавали какое-то душевное потрясение.

Напомним, запись сделана 23 октября. А в ночь с 24-го на 25 октября Лея обнаружили в умывальной комнате, с петлей на шее. Следствие установило очевидное самоубийство.

По этому поводу были разные версии. Например — что так подействовало на него предъявленное 20 октября всем заключенным обвинительное заключение.

Реагировали на это заключение действительно по-разному. Кто-то равнодушно (как Шахт), кто-то иронически (как Геринг), кто-то одобрительно (Шпеер), а кто-то (например, Штрейхер) — буйно и агрессивно. Лей реагировал спокойно. Зашедшему к нему в камеру Гилберту он сказал, что победителям трудно будет разыграть спектакль правосудия, не прибегнув к «спецэффектам», и лучше было бы «расставить их всех вдоль стенки и расстрелять». Говорил он нормально, без заикания, о чем свидетельствует и запись с «прослушки» в его камере. Тяжелейший же приступ начался у него на последней фразе диалога с Ди, после чего он весь день, 24 октября, по свидетельству того же психолога Гилберта, а также начальника тюрьмы Эндрюса, охранников и врачей не смог выговорить практически ни слова. А ночью, разорвав пополам казенное полотенце, сделал петлю.

Такова одна из историй нюрнбергского «закулисья». Выводы, повторяю, делайте сами.

 

Их праздники

Разработкой концепции национальных праздников еще в 32-м году занимался организационный отдел НСДАП. Его глава Роберт Лей считал, что партия должна прийти к власти со своими праздниками. «Наивно думать, — писал он, — что праздники сами по себе способны объединять нацию — это уровень мышления политических дилетантов, однако красиво оформить и грозно продемонстрировать это объединение — достойная задача национальных торжеств».

Через год, в одном из писем жене, Лей жалуется по поводу праздников следующим образом: «Только такой замороченный идиот, как я, мог полностью довериться Геббельсу и его вывихнутому министерству! Дай им волю — они заставили бы нас праздновать каждый день! Вся жизнь — сплошной праздник, когда руководишь болтунами! Йозеф сам смеялся, когда я ткнул ему пальцем в день 7 мая, например, предложенный каким-то недоучкой из отдела истории. 7 мая — День культа Верховного Существа, введенный Робеспьером во второй год Республики. И это в целях борьбы с традиционными религиозными культами! Безумие!.. Думаю, мы вернемся к скупому первоначальному списку: по одному торжеству в месяц».

Этот «скупой первоначальный список» был, по-видимому, близок к тому, что и стало праздноваться:

30 января — День прихода к власти;

24 февраля — День основания НСДАП. Правда, партия получила свое название 1 апреля 1920 года, но решено было праздновать 24 февраля, когда Гитлер огласил 25 пунктов партийной программы;

16 марта — День траура, или День памяти героев. В этот день все ухаживали за военными кладбищами. Заодно отмечалась и ремилитаризация Рейна;

20 апреля — День рождения фюрера. В этот день немцы с раннего утра соревновались в количестве фотографий и портретов Гитлера, выставляемых или вывешиваемых той или иной семьей или учреждением; проводились факельные шествия, выступали фольклорные коллективы. Сам Гитлер свои дни рождения ненавидел и называл «датами умирания»;

1 мая — День труда. Праздник немецкого рабочего класса. Хитроумный Лей, вождь Трудового фронта, пристегнул к нему также и День рейхсвера;

Второе воскресенье мая — день немецкой матери. Многодетных награждали Крестом славы.

Летом и зимой праздновались дни соответственно летнего и зимнего солнцестояния, для конкуренции с традиционными христианскими торжествами. Были еще: годовщина Нюрнбергского партийного съезда, День благодарения, или День немецкого крестьянина, и годовщина «Пивного путча» — 9 ноября. В этот день праздновали, точнее скорбели о шестнадцати первых убитых во время путча нацистах, которым Гитлер посвятил «Майн кампф». Скорбели прямо-таки с каким-то остервенением, хотя никто уже и не помнил их лиц, кроме родственников. Дети же должны были знать их имена наизусть и обращаться к ним, как к святым. Сын Мартина Бормана, в качестве примера величайшего лицемерия взрослых, вспоминал такой эпизод: как-то он попросил отца помочь ему перевестись в школу, где учится «племянник Хехенбергера». «Это еще кто?» — спросил Борман. Юный Адольф Мартин был потрясен, как был бы потрясен добрый прихожанин, услышав от своего пастыря: «Иисус? А это кто?».

Впрочем, в некоторых ведомствах, например у Гиммлера, этих мучеников тоже ни в грош не ставили. В СС был свой культ и свои «святые», например Теодор Эйке.

Кстати, будущие оккупированные территории, в частности — России, нацисты тоже не собирались оставить без праздников. В календаре для них было предусмотрено шесть красных дней, в которые, как там сказано — «туземцам следует мало работать и предаваться радости».

Любопытнейший, между прочим, документ.

 

Сталин глазами Гитлера

Вечером 21 августа 1939 года Берлинский театр драмы был полон обычной публики. Неожиданно началось какое-то движение: вдоль лестниц растянулись черные цепочки СС. Зрители напряглись. Но вскоре стало ясно — приехал фюрер.

Давали Шиллера. Гитлер занял место в директорской ложе; рядом с ним села молодая женщина, сзади — Гесс и Лей, загородив спинами выход. У видевших в тот вечер фюрера сложилось впечатление, что он очень нервничает и только присутствие дамы и «церберов» сзади удерживает его на месте. Мало кто тогда знал, какие события разворачивались в эти часы.

Весной 1939 года Адольф Гитлер впервые испытал тот страх, который затем будет его преследовать: он смертельно боялся союза Запада с Россией.

«После Мюнхена фюрер окрестил всех действующих западных политиков «червями, выползшими после дождя», а Сталина — танком, который, если сдвинется и пойдет… картина столь физиологична, что… обойдусь без деталей» (из письма Рудольфа Гесса А. Хаусхоферу от 14 марта 1939 г.). Примерно к тому же времени относится и запись в одном из блокнотов Бормана (четыре таких обгоревших блокнота были найдены в районе рейхсканцелярии в мае 1945 года), сделанная им во время просмотра кинофильма: «На просмотре фюрер заметил, что советский диктатор напоминает ему «сильного зверя азиатской породы». Фюрер выразил сожаление, что эта порода «плохо им изучена»».

В конце апреля 1945 года Гитлер готовил программную речь в рейхстаге с обвинениями в отношении Польши и ответом Рузвельту на его послание от 14 апреля. Президент США предлагал себя в качестве «доброго посредника» между Германией и Европой и прилагал список из тридцати стран, на которые Германия не должна нападать ближайшие десять или двадцать пять лет. Читая послание, Гитлер смеялся, а Гесс, что с ним редко случалось, вдруг рассвирепел:

— Что здесь забавного?! Этот «колонизатор» желал бы немцев, как краснокожих, загнать в резервацию, а его «соединенная помойка» (читай Соединенные Штаты. — Е.С.) диктует нам, великой нации! Эти свинорылые демократы (любимое выражение Гесса) забудут Версаль, только когда ты обнимешься со Сталиным.

А Борман записал так: «Был разговор о возможном контакте с Кремлем. <…> Фюрер выразил нежелание идти на личную встречу со Сталиным. Фюрер согласился, однако, что предстоящая речь в рейхстаге не будет содержать критики Кремля и советского строя». Это стало первым своего рода «личным шагом» Гитлера по сближению. Обычно до 90 процентов его речи содержали нападки на СССР.

Вторым шагом, как в 70-е годы в тюрьме Шпандау вспоминал Гесс, было согласие «пропихнуть Риббентропа в Москву». Борман, Геббельс, Розенберг, Ламмерс, одна из секретарш вспоминали, что Гитлер (иногда в шутливой форме, но постоянно, с зимы 1939 года) уговаривал самого Гесса, как своего заместителя, «слетать на переговоры в Кремль». При этом «нервно смеялся», доказывая, что Гесс (детство проведший в Александрии, где у его отца была торговая фирма) лучше сумеет «проникнуть в примитивно-пафосную логику азиата».

Нервничать у фюрера были причины.

Летом 1939 года Гитлер шел на откровенную авантюру — план «Фаль Вайс»: 33 немецкие дивизии против 90 французских и британских. А в Москве в это время ежедневно шли переговоры военных миссий СССР, Англии и Франции под председательством Ворошилова, адмирала Дракса и генерала Думенка. Последнее заседание состоялось 21 августа и окончилось в 17 часов 25 минут. Заключительными словами Дракса были: «Я согласен с предложением маршала Ворошилова отложить наши заседания… до решения политического вопроса. …Я счел бы удивительным, если бы ответ на политический вопрос задержался» (из записи заседания военных миссий СССР, Англии и Франции от 21 августа 1939 года).

Политический вопрос, или политическая воля — это согласие правительств Англии и Франции на заключение договора с СССР — того самого, которого панически боялся Гитлер. К некоторому его облегчению Сталин еще 19 августа дал согласие на визит в Москву Риббентропа. Однако в гости германского министра ждали не раньше 27-го: то ли Москва еще надеялась на договор с европейцами, то ли требовалось время хотя бы как-то подготовить общественное мнение внутри страны. Встает вопрос, как относился к идее личной встречи сам Сталин? Прямых свидетельств автором не обнаружено. Но вопрос, что называется, висел в воздухе. В германском же «стане» активность продолжал проявлять Гесс: будучи яростным противником серьезных отношений с Москвой, он настаивал на «блефе» в отношении русских, видимо, вдохновившись примером Мюнхена, где Гитлер, по его мнению, «гениально переиграл всех глаза в глаза». Гитлер соглашался, что встреча нужна, но продолжал проталкивать других. Например, 21 августа в рейхсканцелярии прочли шифровку от посла в СССР Шуленбурга: «В 11 часов получил согласие Молотова на неофициальный визит доктора Лея. Министр дал понять, что Сталин примет его для дружеской беседы в день приезда». (Копия расшифровки была обнаружена в архиве Министерства иностранных дел нацистской Германии.) Гитлер начал буквально выталкивать лидера Трудового фронта в Москву. Все аргументы Гесса, Лея, Геринга против сводились к одному: суета. Русские уже согласны, поскольку их переговоры с Западом зашли в тупик.

Дальше, суммируя записки Бормана, секретарши Хильды Фат и других, можно реконструировать сцену, произошедшую 21 августа в два часа дня.

— Попроси Сталина принять Риббентропа 23-го. Он не откажет, — советовал Гесс.

— Почему ты так уверен? — кричал Гитлер. — На что вы все меня толкаете?! На унижение?! На позор?!

— На риск, — отвечал Лей, — большой, но оправданный.

— А если русские в последний момент согласятся на условия французов и англичан? — вскинулся Гитлер.

— Тогда англичане изобретут новые условия, а французы их поддержат, — убеждал Лей. — Сейчас главное — время. Вы могли бы уже позвонить.

— Почему вы не хотите лететь в Москву? Говорите! Отвечайте!

— Потому, что это отнимет время.

— Адольф, звони, — настаивал Гесс. — Или пошли телеграмму. У русских процедура. Сталин еще должен будет созвать Политбюро. А это все время, время!

Гитлер метался по кабинету; лицо было в красных пятнах. Все отводили глаза: фюрер откровенно трусил; смотреть на это было неприятно. Гесс сел к столу и начал что-то писать.

— Что… что ты пишешь? — метнулся к нему Гитлер, по свидетельству Хильды Фат, опрокинув стул и задев рукавом чернильницу.

— Текст телеграммы, — отвечал Гесс.

Гитлер «употребил множество крепких выражений», но дальше ругани дело не шло.

Напряжение между Германией и Польшей сделалось нестерпимым. Кризис может разразиться со дня на день. Считаю, что при наличии намерения обоих государств вступить в новые отношения друг с другом представляется целесообразным не терять времени… Я был бы рад получить от Вас скорый ответ.

Адольф Гитлер

Днем 21-го телеграмма все-таки была послана. Началось ожидание ответа.

Гитлер выглядел совершенно невменяемым, и соратники повезли его в театр на «Разбойников» Шиллера, которого он терпеть не мог. Видимо, по логике — клин клином.

Ответ от Сталина пришел 22-го, во второй половине дня. Сталин согласился принять Риббентропа 23 августа для личной встречи и последующего заключения пакта о ненападении между СССР и Германией.

«Два клина, перед тем как вышибить друг друга, собирались с духом, — напишет об этих днях Рудольф Гесс в 70-е годы, оправдывая трусливое поведение Гитлера. — Однако, как стало ясно после поражения, фюрер единственный в полной мере ощущал тогда демоническую силу восточного деспота, которую мы все недооценили, и в конце концов оказался прав».

 

Питомники для маньяков

Как решать демографическую проблему, если в мире кризис, а живешь в Третьем рейхе?

Самые тяжкие последствия любого экономического кризиса — демографические. Промышленность все-таки заработает, деньги появятся — но детей, не родившихся вовремя, страна теряет навсегда. А они уже не родят внуков, внуки — правнуков…

Евгеника, доведенная до абсурда

Решение демографических проблем в гитлеровской Германии базировалось на нацистском «расовом учении», а оно, в свою очередь, ссылалось на евгенику — науку об улучшении наследственных свойств человека. В результате евгеника оказалась надолго скомпрометирована.

В социально-философском аспекте евгеника исходила из того, что для предотвращения упадка цивилизации надо установить жесткий контроль над рождением тех особей, которых то или иное общество считает «неполноценными». Евгенический подход к решению общественных проблем в XIX веке исповедовали и крупные ученые-биологи (Ф. Гальтон, Г. де Фриз и другие). А в 1895 году германско-швейцарский психиатр А. Плетц ответвил от евгеники «расовую гигиену» и повесил на ученых моральную ответственность за отбор и «упразднение» нежелательных «особей». К 1930 году — за три года до прихода Гитлера к власти — в Германии действовало десять филиалов «Общества расовой гигиены», в Австрии — четыре. Имелись подобные общества и в других странах Европы. Так что почва для выведения новой человеческой популяции собачьими методами была подготовлена до Гитлера.

Заметим: то, что хорошо в животноводстве, не работает в человеческом мире. Спартанцы уничтожали хилых младенцев (из них не получатся хорошие воины). Но ведь недоношенным и слабым родился, например, Суворов!

Программа «Лебенсборн»

«Лебенсборн» («Источник жизни») — наиболее знаменитая нацистская программа превращения немцев в «расу господ» путем селекционного отбора. Курировалась Г. Гиммлером. «Расово чистым» представительницам «Союза немецких девушек» предлагалось беременеть от образцовых членов СС. После этого их направляли в двенадцать специальных роддомов, где рождались и выхаживались элитные младенцы. Позднее в «Лебенсборн» были вовлечены и девушки из других стран (Норвегии, Украины и прочих).

Демография «Тысячелетнего рейха»

В начале 1930-х Германия вместе со всей Европой переживала «системный кризис». Одним из его следствий было падение рождаемости. С приходом к власти Гитлера многие немцы подумали: все, трудные времена позади. Нацисты обещали за пять лет возродить мощь Германии, поднять уровень жизни.

Теперь обещания надо было выполнять. Наглядным доказательством успехов нового режима должно стать появление нового, здорового и сильного, поколения немцев.

Вся предвоенная экономическая политика Третьего рейха — это история о том, как простые и бесстыдные меры (огромные займы, милитаризация, откровенный грабеж своих и чужих) прикрывались «созидательными» социальными программами. Одной из них стала программа… нет, не повышения рождаемости. Гораздо более широкая — по увеличению «арийского народонаселения»! Ведь параллельно осуществлявшаяся расовая доктрина предполагала избавление страны от «неполноценных» (евреев, цыган, душевнобольных и прочих). Политика нацистов обернулась бегством из Германии множества несогласных. Следовательно, оставшимся «хорошим немцам» для восполнения демографических убытков предстояло потрудиться вдвойне.

Отмечу: ряд мер, которые предполагались (и частично были осуществлены) в тогдашней Германии, сами по себе были вполне здравы — привлечение соотечественников из-за рубежа, пропаганда против абортов, поощрение рождаемости, предоставление семьям банковских кредитов, налоговых льгот, пособий на детей… Не говоря уже о том, что жизнь есть жизнь — люди влюбляются, женятся, рожают детей и без оглядки на политику. В нашем случае проблема в другом. «Цивилизованные» меры рассчитаны на десятилетия. Но Гитлер думал не столько о народе, сколько о грядущей войне — и готовил страну к ней. Ему во всем требовалась немедленная отдача. Нужен металл, топливо, танки, субмарины, самолеты? Значит, организуйте экономику так, чтобы все это появилось быстро и побольше. То же самое — людской ресурс. Побольше и побыстрее!

Рядом с серьезной наукой всегда ходит паранаука. Когда есть идеологический заказ — она тоже стремится заявить о себе, что порой принимает карикатурные формы. А специфика такой страны, как нацистская Германия, в том, что карикатура получалась зловещей. Некоторые примеры стоит вспомнить.

Разведение близнецов

Женщина может быть тысячу раз арийской — но ребенка она вынашивает девять месяцев.

Так?

Не так! В 1934 г. в канцелярию заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса пришло письмо с медицинского факультета Страсбургского университета. «Группа ученых-энтузиастов» предлагала ускорить решение демографической проблемы таким образом: арийская женщина будет вынашивать ребенка не за девять, а за шесть месяцев! И рожать при этом не одного, а нескольких ребятишек — двойню, тройню, даже шестерню. В сопроводительной записке говорилось, что исследования в этой области ведутся уже много лет, и не только в Германии. Была также просьба о финансировании. Любопытно, что вскоре Гессу пришла кляуза на антинаучность «проекта», аргументированная тем, что «близнецы — семя дьявола». «Группа ученых» отреагировала оперативно, объяснив, что речь идет не о близнецах, а о двойняшках.

Ускорить вынашивание плода энтузиастам не удалось. А вот интерес к «разведению близнецов» в нацистской Германии действительно возник нешуточный. Страсбургский университет впоследствии стал базой эсэсовского института «Аненербе» («Наследие предков»). Финансирование исследований шло из партийной казны. Для будущих жертв нацизма все это обернулось, в частности, мучительной смертью: в Освенциме печально известный доктор Менгеле отбирал из числа узников близнецов и «в научных целях» подвергал их страшным экспериментам.

«Дети фюрера»

Время от времени в прессе мелькают сенсационные сообщения: бывшие врачи-эсэсовцы якобы признаются, что в рамках программы «Лебенсборн» существовал некий тайный детский дом, где выращивались «дети Гитлера». У фюрера, как поясняют, путем особой операции было получено семя, которым оплодотворили группу специально отобранных ариек. После войны «дети Гитлера» растворились в людской массе. Вполне возможно, они и ныне живут под чужими именами.

Подтверждения этой информации мне не встречалось. Но «откуда ноги растут», проследить можно. В 1942 году в канцелярию Бормана поступила такая «народная идея»: при каждом вожде (рейхсляйтере) создать своего рода «питомник» для зачатия, рождения и воспитания элитных детей. Предполагалось забирать у вождей «необходимый материал», осеменять им избранниц и запустить что-то вроде конвейера по рождению генетически подготовленных к будущей руководящей работе лидеров. Это, конечно, не означало превращения двенадцати рейхсляйтеров в двенадцать падишахов: будущим папам никакого удовольствия не полагалось. Разве что — ощущение выполненного перед государством долга. Продолжения история не имела: Германия воевала, нацистской верхушке было не до того.

Чего добру пропадать?

В конце войны Германия была уже обескровлена. Именно с этим связан еще один проект, вынырнувший в январе 1945-го из недр того же «Аненербе». Некий доктор Риттер предлагал создать «питомники» — но уже не для рейхсляйтеров, а для тех, кто был осужден как «сексуальный маньяк». По мнению Риттера, это были наиболее «продуктивные» мужчины. Просто после встречи с ними женщинам следовало немедленно покинуть территорию «питомника» — а то еще задушит!

Великий замысел

В известном фильме «Мертвый сезон» нацистский преступник доктор Хасс рассуждает, как с помощью созданного им газа можно будет штамповать лишенных ненужного воображения, но запрограммированных на определенную работу людей-функций: человек-шофер, человек-пекарь… Возможно, авторы использовали отголоски разговоров о гитлеровской программе создания «универсального солдата». Сведений о ней немного, и понять что-то можно по косвенным источникам — но тоже характерным.

Как известно, по причинам, требующим отдельного разговора, Гитлер отказался от создания атомной бомбы и велел сосредоточиться на казавшейся ему более перспективной ракетной программе. Но ядерные исследования шли, и физики продолжали просить на них дополнительные средства.

Одним из козырей были эксперименты, связанные с влиянием радиации на рост растений. Но не только растений! Доказывалось, что точно так же можно увеличивать рост людей — и получать могучих гигантов, способных стать элитными воинами. Требовались доказательства — и таковым стал отобранный в лагере военнопленных некий украинец Петр. В нем было 2 метра 10 сантиметров, что выдавалось за результат облучения. События развивались в конце войны, расчет был, видимо, на то, что до подробных проверок руки ни у кого не дойдут, а какие-то деньги на реальные исследования под эту «обманку» вырвать удастся. После войны Петр долго проходил проверки в СМЕРШе, но, насколько я знаю, никаких претензий ему не предъявили, и его дальнейшая судьба сложилась благополучно.

 

«Будденброки» национал-социализма

13 мая 1944 года в лексиконе нацистских вождей впервые появились слова «коллапс» и «катастрофа».

Накануне, 12-го, 935 американских бомбардировщиков практически сровняли с землей все производство синтетического горючего Германии, а это означало, по выражению министра вооружений Шпеера, что через месяц «армия встанет».

Быстрое восстановление и хотя бы частичный пуск производственных мощностей, по мнению того же Шпеера, был возможен только в одном случае — если всю оборонную промышленность, без промедления, отдать германскому социалистическому государству, то есть запустить «мобилизационный социализм» как «последний и единственный шанс избежать национального коллапса».

Гитлер с этим согласился. Уже в начале лета он собирает совещание главных промышленников Третьего рейха, чтобы обратиться к ним с речью…

Любопытно, что для этого совещания фюрер выбрал необычное место — отель «Кайзерхоф», в котором в былые «славные годы борьбы» он встречался с воротилами бизнеса в надежде на очередное денежное вливание.

Но теперь этого было мало. Теперь магнаты должны были отдать всё. На время. После победы Гитлер обещал конечно же всё вернуть!

На совещании фюрер говорит проникновенно, напоминает о возможном крахе вековой мечты — расширении жизненного пространства, о высоте и силе германского духа — эту силу и предлагается магнатам проявить. Наконец, он ставит простую альтернативу — или договорный «мобилизационный социализм» и победа, или конфискация собственности союзниками и Сибирь.

Гитлер умел говорить проникновенно. Магнаты хмурились, сопели… Глава «Стального треста» Фридрих Флик уже заерзал на стуле, готовясь отвечать…

Но Флика опередили: высокий ровный голос, обращаясь к фюреру, произнес слова, от которых у Шпеера (по его признанию) заледенело сердце:

«Система, созданная за одиннадцать лет вашего руководства, оказалась лишь иллюзией порядка. Я ошибся, поставив на нее. За ошибки нужно платить. Я готов заплатить своей жизнью. Но не капиталом. Капитал Круппа нужен, чтобы создать другую систему, которая возродит Германию из пепла войны. И потому, мой фюрер, я говорю «нет»».

Крупп фон Болен унд Гальбах Густав…

Одиннадцать лет назад, когда в том же «Кайзерхофе» Гитлер, тогда новорожденный рейхсканцлер, подобострастно и вкрадчиво излагал свою позицию главным промышленникам едва обозначившегося рейха, этот человек таким же ровным голосом тоже отвечал за всех:

«От имени руководителей германской промышленности я выражаю вам благодарность, господин канцлер, за ясное изложение вашей позиции относительно будущего нашей страны. Мы полностью ее разделяем. От себя добавлю: мы, Круппы, никогда особенно не интересовались политикой. Но мы всегда нуждались и нуждаемся в хорошей политике для хорошей работы нашего капитала. Я говорю «да»».

Хорошая политика для хорошей работы?..

На заводах фирмы «Крупп» был повсеместно — в цехах, раздевалках и даже столовых развешен особо любимый хозяином лозунг: «SLAVEN SIND SKLAVEN», что в переводе означает «СЛАВЯНЕ — ЭТО РАБЫ».

Лукавил старик Крупп относительно того, что Круппы не интересуются политикой! Его сын, Крупп фон Болен унд Гольбах Альфрид Феликс Альвин, сидевший рядом с отцом на том совещании 1944 года, до крови искусал губы, слушая отказ отца. А ведь решать-то должен был именно он! Он, тридцатисемилетний Альфрид, а не его престарелый отец, был с 1943 года руководителем и единоличным владельцем концерна «Фридрих Крупп». Губы искусал… а против отца пойти не осмелился.

Потом он станет писать письма Гитлеру и Шпееру, обвинять отца в «роковой ошибке», объясняться в преданности режиму и лично фюреру, вносить всевозможные предложения по перестройке и модернизации своих заводов. Примет самое активное участие в осуществлении плана Шпеера по постепенному переводу военной промышленности под землю — чудовищное, варварское дело! На этих подземных «фабриках смерти» работали заключенные концлагерей, работали на полный износ, как одноразовые запчасти.

Чудом сохранилась фотография, приобщенная к материалам Нюрнбергского процесса: молодой Крупп вместе со Шпеером идут вдоль работающего конвейера; справа видна часть стены подземного цеха, вдоль которой штабеля… но не готовой продукции, а — трупов. Это те рабочие, что умерли за последнюю смену, длившуюся 18 часов.

Фотографию, между прочим, изъяли из архива канцелярии фюрера, переправленного в Бергхоф, а значит, она наверняка побывала в руках у Гитлера. Зачем? Кому это могло быть нужно? Думаю, самому молодому Альфриду Круппу! Так, по-видимому, он — грязью, кровью на своих руках — заглаживал «ошибку» отца, отказавшегося спасать Германию ценой «мобилизационного социализма».

И коллапс наступил…

Сто шестьдесят лет крупповской империи, обслуживающей германские войны, должны были закончиться вместе с двенадцатью годами Третьего рейха.

Прагматизм старого Круппа не спас его от привлечения к суду Нюрнбергского трибунала. Но главный организатор перевооружения гитлеровской армии, пожертвовавший на поддержку НСДАП миллионы марок, Густав Крупп фон Болен так и не появился в зале судебных заседаний «по состоянию здоровья».

Официальная формулировка гласит:

«Дело в отношении Густава Круппа фон Болен унд Гольбах, признанного медицинской комиссией тяжелобольным, в связи с чем он не мог быть доставлен в суд, было производством приостановлено с оставлением материала в общем деле».

Писали, что старик не то впал в маразм, не то парализован, и, в сущности, почти все судьи сошлись на том, чтобы вообще оставить его в покое. Но советская сторона сделала простую вещь: всего лишь напомнила список наград и регалий этого «безобидного маразматика»:

— золотой значок нацистской партии,

— нагрудная эмблема — имперский орел с надписью «Фюреру германской экономики»,

— два креста «За военные заслуги»,

— почетное звание «Пионер труда»… и т. д. и т. п.

И «дело» старого Круппа из общего «дела» главных нацистских преступников все-таки не изъяли.

До сих пор не могу понять, почему вместо старого Круппа, между Шахтом и Деницем, не сел молодой Альфрид.

Офицер СС с 1933 года, сменивший семь постов в имперской и партийной иерархии, имеющий награды от фюрера, которые впечатляют не менее отцовских… нацист до мозга костей!

Альфрид всегда честно признавался, что его мало интересует прибыль его концерна, которая между прочим, только за 1933–1934 годы составила около семи миллионов, а за 1939–1940 — уже почти 23 миллиона. Нет, Альфрид а волновала идея величия Германии и принципиально — «любой ценой»!.. Получив машиностроительный завод в Краматорске, он, выражая в письме свою благодарность фюреру и партии, четко высказался, что видит это предприятие не столько прибыльным, сколько «воспитательно-образцовым» для рабов-славян.

В Нюрнберге, однако, Альфрид струхнул. На допросе американскому следователю он, объясняя свою службу режиму, заявил буквально следующее: «Экономика Германии нуждалась в спокойном и поступательном развитии. В условиях беспорядка и борьбы между различными немецкими партиями у нас не было возможности заниматься нашим развитием… Мы, крупповцы, никогда не занимались много политикой. Нам нужна была система, которая бы хорошо функционировала и не мешала нам работать».

То есть почти в точности повторил слова своего отца, сказанные им Гитлеру на судьбоносном совещании летом 1944 года.

С одной стороны — вроде и конфликт поколений; а с другой — далеко яблочко от яблоньки не откатилось.

Альфрида все-таки судили. 17 августа 1947 года «под давлением общественности» начался процесс над ним и еще несколькими руководителями концерна. Процесс длился год. Молодого Круппа приговорили к 12 годам тюремного заключения с конфискацией имущества.

Но уже в феврале 1951 освободили. Еще через год аннулировали и ту часть приговора, которая касалась конфискации имущества концерна, и Альфрид получил обратно свое личное состояние в сумме 10 миллионов долларов США.

После суда американская пресса приводила высказывание Альфрида Круппа о том, что его миллионы «больше не могут служить Германии», а значит, и ему самому они «больше не нужны».

В одном из писем своему сыну Альфрид Крупп развил эту мысль, пояснив, что «капиталы Круппа, если бы они даже и вернулись, не смогли бы сейчас служить великой (существенное уточнение!) Германии».

Германия же, строящаяся по плану Маршалла, Круппов не вдохновляла. Чему доказательство — судьба последнего из этих «будденброков» — внука «пионера»

национал-социалистического труда Густава Круппа фон Болен.

 

Покушения на заговоренную жизнь

Точного числа покушений на жизнь Адольф Гитлера установить пока не удалось.

Но счет вполне можно вести с некой мелодрамы: в 1927 году молоденькая девица по имени Мици (Мария) Рейтер попыталась покончить с собой, после того как Гитлер отказался на ней жениться. Бедняжку в буквальном смысле вынул из петли ее шурин Готтфрид Хель; после чего, вооружившись револьвером, отправился к Гитлеру на квартиру, чтобы «пристрелить бесчестного соблазнителя». Но там между разъяренным Хелем и перепуганным Адольфом героически встал соратник по партии Макс Амман, врезал Хелю, отобрал у него оружие и пригрозил обратиться в полицию с заявлением о покушении на жизнь Адольфа Гитлера. Дело закончилось полной капитуляцией покушавшегося: шурин Мици даже отвел ее к нотариусу, где та, под присмотром Аммана и пары дюжих штурмовиков, написала отказ от всяких «претензий» к бывшему жениху.

Перефразируя известное высказывание… можно сказать, что история покушений на жизнь Гитлера, начавшись с фарса, потом повторялась во все более и более трагических вариантах.

Но во всех случаях прослеживается одна и та же закономерность: всякий раз находившемуся на волосок от смерти Адольфу Гитлеру удавалось от нее ускользнуть. Воистину — «заговоренная» жизнь!

Впрочем, так ли это? Или причина неудачи всех, кто видел корень совершающегося зла лишь в личности Адольфа Гитлера, в чем-то другом?!

Есть версия, в общей сложности, о тридцати семи покушениях. Я бы добавила и ту неуклюжую попытку Хеля, тем более что многие из последующих покушений были еще более неуклюжими. А большинства… просто не было. То есть аккуратно задокументированные с немецкой пунктуальностью, эти «заговоры» в действительности просто не существовали.

Дело в том, что в Германии, как и в России, применялась тогда грязная практика — за неимением доказательств конкретной вины «вешать» на неугодного власти человека совершенно «убойное» обвинение — в «покушении на жизнь вождя». Вот и пылились в папках гестапо совершенно «чистые от доказательств», но «расстрельные» дела Гансов и Куртов — коммунистов и социал-демократов — с одним пунктом: этим самым пресловутым «замыслом покушения на жизнь лидера НСДАП». Как раз штук тридцать подобных «дел» и наберется.

Что же касается оставшихся, реальных заговоров с целью устранения Адольфа, то от них следует «отщипнуть» парочку заговоров-провокаций. Самая известная такая «провокация-покушение» была инсценирована Гиммлером в 1939 году во время празднования очередной годовщины пивного путча. Гиммлер подставил под взрыв ни в чем не повинную девушку-официантку и несколько «старых бойцов», в то время как Гитлер преспокойно покинул зал пивной за полчаса до взрыва. Таким способом Гиммлер решил, по его выражению, «организационные вопросы по усилению охраны» фюрера: с этого дня, чтобы подобраться к Гитлеру, пришлось бы пробиваться сквозь тройное оцепление СС. Доступ к «телу» сделался практически невозможным. Кстати, это касалось и женщин, за исключением узкого круга доверенных дам.

Таким образом, во всем рейхе осталась только одна группа, которая обладала реальной возможностью физического устранения Гитлера — это офицерский корпус немецкой армии.

Офицеры не только высшего, но и среднего звена могли входить к фюреру, присутствовать на совещаниях, лично передавать документы. Впрочем, от этих, последних, Гитлер беды не ждал, другое дело — высшие! Они-то «ефрейтора» всегда презирали; он же платил им недоверием и скрытой ненавистью.

Идея «заговора Штауффенберга» зародилась еще в 1937-м, когда Гитлер впервые откровенно поделился с генералами своими планами по захвату Западной Европы и России. Все как один, во главе с Вернером фон Фричем, высказали мнение, что такая война будет авантюрой, поскольку Германия к ней не готова.

Гитлер тогда сказал Гессу: «Генералы — вот мое слабое место. Они все в заговоре против меня. Мне придется сражаться с ними, как с врагом: или я их, или они меня».

В 1938-м, когда Гитлер объявил о предстоящем захвате Чехословакии, генерал Бек, начальник генерального штаба сухопутных войск, в докладной записке фон Браухичу предрек: «Нападение на Чехословакию приведет к конфликту с Англией и Францией, исходом станет не только военное поражение, но и общая катастрофа».

Гитлер, прочитав это, демонстративно хохотал.

Бек подал в отставку. С этого момента и начинается история организованного генеральского противостояния Адольфу Гитлеру, который принято называть «заговором Бека».

Из своего берлинского особняка Людвиг Бек решительно приступил к организации сопротивления, в которое вошли и сменивший его на посту Гальдер, и глава Абвера Канарис, и президент берлинской полиции Хельдорф, и бывший президент Рейхсбанка Шахт, и еще многие, большинство которых составляли офицеры среднего командного звена. Правда, вопрос о физическом устранении Гитлера оставался спорным. Готовился путч в Берлине лишь с отстранением Гитлера от власти.

Но Мюнхенский сговор сорвал эти планы: Чехословакия пала без боя.

В 1940-м ошеломляющие успехи Гитлера настолько взвинтили его популярность в армии, что заговорщики затаились. Вице-президент берлинской полиции Шуленбург подготовил план убийства Гитлера во время парада в Париже, но парад был отменен. Для заговорщиков это было время безнадежности и отчаяния, которое все более подводило их к мысли, что без убийства фюрера им ничего в судьбе Германии не удастся изменить.

После Сталинграда в сопротивление, наконец, хлынула «свежая кровь». В числе новичков оказались такие весомые фигуры, как фельдмаршал фон Клюге и генерал Ольбрихт. Штаб-квартира группы армий «Центр» под командованием Клюге сделалась, по сути, штабом заговорщиков. За несколько дней до приезда Гитлера в Смоленск, Канарис ввел в город личный состав Абвера с целью координировать убийство Гитлера с переворотом в Берлине и передал генералу фон Трескову большой запас пластиковых пакетов с взрывчаткой, каждый размером с записную книжку и округлой продолговатой формы, за что их называли «моллюсками». Одного такого «моллюска» было достаточно, чтобы повредить рельсы или вывести из строя грузовик. Взрыв должен был состояться в самолете, которым летел Гитлер. И снова неудача-тридцатиминутный кислотный взрыватель по какой-то причине не сработал. Самолет Гитлера благополучно приземлился.

Попытку повторили через неделю: 21 марта, в «День памяти героев», генерал-майор Герсдорф должен был привести в действие бомбу с десятиминутным запалом во время прохода Гитлера по выставке оружия в здании Арсенала в Берлине. И снова — неудача. Гитлер буквально пронесся по выставке, и Герсдорф ничего не успел.

Не нужно думать, что Гиммлер совершенно «прохлопал» заговор Бека. За особняками и квартирами заговорщиков велось круглосуточное наблюдение; в 1943-м начались первые аресты, однако уследить за всеми участниками заговора — полковниками и подполковниками — даже Гиммлеру оказалось не по силам. Тем более что многие из них не вызывали абсолютно никаких подозрений. Подполковник фон Штауффенберг, например.

Немецкий аристократ, ариец, получивший великолепное всестороннее образование, храбрый солдат, никогда ничем не запятнавший своей репутации. Идеал немецкого воина, образец для подражания!

Но ко всем этим достоинствам нужно прибавить и совершенно недопустимый, с точки зрения Гитлера, недостаток — этот «идеальный солдат» не утратил способности думать, анализировать. Безусловно, сказалось на психике Клауса фон Штауффенберга и тяжелейшее ранение, полученное им в Африке и лишившее его глаза, правой руки и двух пальцев на левой. Вернувшись из госпиталя, он решительно присоединился к заговору Бека, и с того времени этот заговор вполне можно переименовать в «заговор полковника Штауффенберга».

Штауффенберг с самого начала ни минуты не сомневался, что без физического устранения Гитлера ничего в Германии изменить не удастся. Не имея прямого доступа к фюреру, Штауффенберг трижды «снаряжал» на покушение своих друзей-офицеров.

Первым был капитан Аксель фон Буше: во время демонстрации нового военного обмундирования Буше с его идеальной нордической внешностью выступал в роли «манекена». Этот манекен, по плану Штауффенберга, должен был схватить Гитлера в объятья и взорвать вместе с собой. Сорвалось: Гитлер изменил дату смотра. Второй — молодой фон Клейст, также решившись на самопожертвование, все никак не мог подобраться к Гитлеру… Не удалось это и обвешанному взрывчаткой капитану фон Брайтенбуху.

А между тем над заговорщиками не на шутку начали сгущаться тучи. Отстранили и посадили под домашний арест Канариса. Арестовали Юлиуса Лебера — человека, который по плану участников заговора «Валькирия» должен был после переворота возглавить Министерство внутренних дел…

Но в эти июньские дни 1944 года Штауффенберг наконец получил новое назначение, которое давало ему право прямого контакта с Гитлером. Теперь он мог действовать сам. И снова… точно какая-то злая сила хранила жизнь Гитлера — снова неудача за неудачей: 7 июня, 11 июня, 15 июня — то Гитлер отсутствовал на запланированном совещании, то проявлял нерешительность кто-то из соратников, то возникали технические проблемы… Штауффенберг таскал портфель со взрывчаткой и, видимо, уже так с ним сроднился, что весь его облик выражал полное спокойствие.

22 июня Штауффенбергу было приказано прибыть на совещание вставку «Вольфсшанце» («Волчье логово»).

К 12.30, когда в бункере должен был появиться Гитлер, Штауффенбергу и его помощнику Гефтену нужно было все подготовить. Оба отправились в душевую под предлогом освежиться после дороги; там Гефтен достал один пакет со взрывчаткой; Штауффенберг плоскогубцами вскрыл капсулу с кислотой. После этого, до взрыва оставалось ровно десять минут. Но со вторым пакетом вышла осечка. Кейтель послал своего адъютанта поторопить Штауффенберга; адъютант вошел в душевую комнату и, сказав: «Поторопитесь, пожалуйста», остался в дверях, ожидая… и Штауффенберг едва успел сунуть взведенную бомбу в свой портфель. Второй пакет с взрывчаткой остался у Гефтена.

Дальнейшее известно: сила взрыва оказалась недостаточной, чтобы убить всех, кто находился в помещении, тем более что день был жарким и совещание перенесли наверх, где распахнутые настежь окна ослабили силу взрыва.

Результат: четверо убитых, двадцать раненых; Гитлер хоть и пострадал тяжело, но остался жив.

Судьба явно вела Адольфа Гитлера совсем к другому, гораздо более жуткому концу. И это справедливо.

Любопытная деталь: во время расправы с заговорщиками как-то особенно лютовал Геббельс. Видимо, в его цепкой памяти всплыла одна унизительная для него деталь далекого прошлого. Тогда его, молодого амбициозного писателя, не приняли в кружок почитателей знаменитого поэта Стефана Георге, не приняли как бездарность и ничтожество.

Вместо него приняли другого, совсем молоденького студента, сочтя талантливым и значительным по имени… Клаус фон Штауффенберг.

Вожди злопамятны.

 

Атлантида Николая Жирова

Биографическая справка

Жиров Николай Феодосьевич родился в Киеве, в дворянской семье. С десяти лет увлекался химией. Еще молодым человеком, благодаря опубликованным трудам, стал широко известен в СССР и за рубежом. Во время Великой Отечественной войны — организатор производства светящихся составов (люминофоров) для противовоздушной обороны; занимался также твердотопливными ракетными снарядами (типа «Катюша»). В июле 1945 года Жиров, как специалист по взрывчатым веществам, был командирован со специальным заданием в Берлин. Работа по раскрытию химических тайн Третьего рейха подорвала его здоровье, сделав инвалидом первой группы. Будучи прикован к постели, Жиров занялся историей; он одним из первых заговорил об атлантологии как о науке. В 1964 году вышла быстро ставшая знаменитой книга «Атлантида. Основные проблемы атлантологии». Она считается одной из самых фундаментальных и авторитетных в мире.

Николай Феодосьевич Жиров стал основателем нового направления в советской и российской науке, созданного на стыке многих научных дисциплин. И теперь, полвека спустя, многочисленные сенсационные открытия только подтверждают правоту гениальных прозрений ученого.

Партия сказала «надо»…

6 июля 1945 года кандидат химических наук, кавалер ордена Трудового Красного Знамени, старший лейтенант Николай Жиров был срочно вызван на Лубянку «для получения спецзадания»

Жиров, в конце войны опубликовавший несколько статей по проблемам древнейших цивилизаций, был уверен, что знает, зачем его вызвали. Начальство химического института, в котором он работал, уже поставило его в известность, что из Нижней Силезии доставлен в Москву большой архив какого-то «научного» института, организованного СС Генриха Гиммлера. Институт этот назывался «Наследие предков»; чтобы работать с его документами, и требовались специалисты по «древним цивилизациям», знающие языки, имеющие представление о расшифровке криптограмм и прочее.

Однако задание Лубянки оказалось иного рода.

«Срочно отправляйтесь в Германию, — сказали Жирову. — Одна сволочь, из главных нацистских бонз, находясь в плену у американцев, согласилась им что-то показать: не то ракеты с биоголовками, не то какой-то газ. В общем, спецхимия, как раз по вашей части. Получите удостоверение уполномоченного Особого комитета ГКО, с самыми широкими полномочиями, и — вперед. Вы коммунист, товарищ Жиров. Разберетесь на месте».

Необходимое уточнение: Бользен там не работал!

Помните «Семнадцать мгновений весны»? Увы, Штирлиц, под именем «господина Бользена», весной 1945 года, проживая в Бабельсберге, под Берлином, никак не мог работать на химическом предприятии имени Роберта Лея!

Во-первых, это секретное предприятие, входившее в концерн нобелевского лауреата Боша, еще зимой 1944 года было переведено в Южную Баварию и получило наименование «Объект 3Z».

Во-вторых, как стало известно из материалов Нюрнбегского трибунала, на «объекте» производились работы по созданию секретных химических технологий военного назначения. «Объект» имел два уровня: в «нижних цехах» трудились рабочие и инженеры — военнопленные, в основном советские, французские и бельгийские. На втором, верхнем уровне работали немцы; иногда они спускались вниз, естественно, в спецснаряжении. Однако после каждого такого спуска немецкие инженеры проходили «шестимесячную реабилитацию» в закрытом санатории. Большинство из них, тем не менее, получало диагноз, связанный с заболеванием центральной нервной системы.

Так что, если бы инженер Бользен там поработал, то не стало бы Штирлица!

…Коммунист Жиров ответил: «Есть!»

В начале лета 1945 года бывший вождь бывшего Трудового фронта, но вполне действующий доктор химических наук Роберт Лей (та самая «сволочь», о которой Жирову говорили на Лубянке) предложил американским оккупационным властям посетить подземный «Объект 3Z».

Лей сказал, что «объект» представляет собой смертельную угрозу для всего юга Германии, поскольку там была совершена военнопленными диверсия и часть контейнеров, возможно, разгерметизирована.

Выполняя союзнические обязательства в связи с войной против Японии, американцы пригласили на «объект» советского специалиста по «спецхимии». Им и оказался Жиров.

Прибыли на место… Сразу стало ясно: не укажи Лей «нужный квадрат» поисков, «объект» еще долго не нашли бы. И прятать, и маскировать спрятанное немцы умели!

Прибывшее с химиками спецподразделение расчистило вход. Подъемники оказались исправными… В общем, нужно было лезть.

Сначала предполагалось, что Лей спустится первым. Он не возражал, однако, пока победители совещались, стоял с ухмылкой, давая понять, что если сделает это, то до суда, скорее всего, не доживет.

Такой риск исключался: бывший вождь Трудового фронта и бывший начальник орготдела НСДАП в списке главных нацистских преступников стоял под номером 4.

Американские химики тоже как-то мялись, медлили… Среди них «камикадзе» не было.

Ну а старший лейтенант Жиров, экспериментатор противовоздушной обороны, принявший на свою голову не один бомбовый груз, военный человек и партиец, просто выполнил задание. Партия сказала «надо», коммунист Жиров ответил: «Есть!».

Необходимое уточнение

Все отчеты о командировке Жирова в Германию летом 1945 года до сих пор засекречены. Однако…

В следственных материалах по делу военного преступника, гаупштурмфюрера СС, доктора Хирта имеются сведения о том, что «Объект 3Z» с 1944 года являлся одним из главных поставщиков «биологического материала» для Страсбургского анатомического института, который Хирт создал под эгидой СС.

Август Хирт представлял собой жутковатую личность — смесь садиста и ученого-фанатика, готового экспериментировать при любых обстоятельствах и даже на самом себе. Что он и проделал однажды, экспериментируя с ипритом.

Если у Августа Хирта, готовившего химическое поражение всей территории Европы, был в этом мире антипод, то это Николай Жиров — человек, подвергший себя смертельной опасности, чтобы, помимо научных целей, спасти от возможного заражения поверженную Германию.

Сопоставлению подлежат лишь диагнозы этих двоих: экспериментируя с ипритом, Хирт получил кровоизлияние в легкие. После посещения «Объекта 3Z», Жиров также лечился от кровоизлияния в легкие. Это был его первый, самый простой диагноз…

Дополнительное уточнение

Родственники Николая Жирова после его смерти вспоминали, как Николай Феодосьевич рассказывал о том, что во время своей командировки в Германию он входил в состав группы, занимавшейся изучением немецких ракет «Фау».

Возможно, они сделали это под влиянием огромного интереса к личности Жирова, а также — новейших публикаций.

Дело в том, что немецкие проекты «Фау-1» и «Фау-2» до сих пор остается чрезвычайно притягательным для современных исследователей всевозможных оккультно-эзотерических течений. Конечно, не из-за технических подробностей. А из-за чего же?

Думаю, пора внести ясность.

Сакральный остров Узедом

В 1936 году в рамках Технического управления Люфтваффе была запущена так называемая «ракетная программа». Молодому инженеру Вернеру Брауну было поручено выбрать место, где в будущем можно расположить аэродромы (полигоны) для испытаний. Браун нашел несколько вполне подходящих площадок…

Но неожиданно место для ракетного полигона было указано из… ведомства Гиммлера.

Указующий перст рейхсфюрера ткнул сначала в остров Рюген, где находилось святилище бога Святогора-Атланта и где эсэсовские «ученые» с 1935 года яростно бурили гигантские скважины для проверки теории полой Земли. Однако после бурных протестов энергичного Брауна и его сотрудников Гиммлер согласился на остров Узедом (в Балтийском море), на севере которого находилась уютная рыбацкая деревенька Пенемюнде. В общем, весь этот район Балтики считался священным, поскольку, как утверждали «специалисты» Гиммлера, где-то здесь был некогда центр арийско-христианской проторелигии и проживали жрецы-арманисты, утвердившие культ Луны. Здесь же следовало искать энергетические карты, Книгу катастрофы Атлантиды и т. д. и т. п.

В апреле 1945 года, когда Третий рейх неумолимо катился к своему краху, ракетчики Брауна выехали на юг, в район лыжного курорта Гармиш-Партенкирхен, где и сдались американцам.

Если верить документам, группа наших ракетчиков получила в свое распоряжение лишь часть баллистической ракеты «Фау-2» и начала с ней работать далеко и от Южной Баварии, и от Пенемюнде, и только в конце октября, когда командировка Жирова уже вынужденно завершилась.

«Выслушай же, Сократ, сказание хоть и очень странное, но совершенно достоверное…»

Небо над Москвой полыхало салютами, женщины снова носили яркие платья, и общий дух был — поскорей все отмыть, восстановить, украсить…

А он умирал. Тело сводили судороги, в голове точно шел бесконечный «термояд»… Диагноз — «вирусное заболевание центральной нервной системы».

Однажды в клинике (потом — имени Бурденко), где пытались лечить Жирова, склонившийся над ним врач неожиданно уловил из уст больного странную фразу: «Выслушай же, Сократ, сказание хоть и очень странное, но совершенно достоверное, как заявил некогда мудрейший из семи мудрых Солон…».

Врач оказался разносторонне образованным человеком; он вспомнил, что этими словами великий греческий философ Платон начинает свой знаменитый диалог «Критий», в котором впервые впрямую упоминает о погубленной богами загадочной стране Атлантиде.

И странное дело — но с этого дня Жиров начал не то чтобы поправляться — изменения в его организме носили необратимый характер, — а словно бы выбираться на какой-то свет. Его речь сделалась связной, размышления логичными, в глазах появились интерес к происходящему и — желание жить. У наблюдавших его специалистов создавалось ощущение, что в этом человеке открылся новый источник духовных сил, который сможет долгие годы питать и поддерживать парализованное тело.

Врач и пациент потом много беседовали и спорили о «проблеме Атлантиды».

Суть этих споров Николай Феодосьевич Жиров позже выразит и в собственных исследованиях, и редактируя работы других авторов.

Например, в предисловии к книге известного польского атлантолога Людвига Зандлера он пишет:

«В течение двух тысячелетий продолжается спор вокруг легендарной Атлантиды. Одни считают проблему Атлантиды не заслуживающим внимания вымыслом; другие — решением загадки, раскрывающей истоки культуры человечества. Особенно возрос интерес к ней в последние десятилетия, когда развитие науки потребовало пересмотреть и переосмыслить положения, казавшиеся до недавнего времени установленными и незыблемыми. Пожалуй, именно поэтому рано сдавать проблему Атлантиды в архив человеческих заблуждений».

Врач же, лечивший Жирова, придерживался традиционной гипотезы о том, что Платон попросту выдумал Атлантиду для обоснования своего «идеального законодательства». Вот текст платоновского «диалога», на который обычно ссылаются для подтверждения этой точки зрения:

«…Ведь некогда, Солон, до великой катастрофы потопа, у нынешних афинян был город, сильнейший в делах военных, но особенно сильный отличным по всем частям законодательством. Ему приписывают прекраснейшие дела и прекраснейшее гражданское устройство из всех, какие, по дошедшим до нас слухам, существовали под солнцем».

Дальше следует подробное изложение этого «прекраснейшего гражданского устройства» с его сословиями, классами, общественным укладом, законодательством и прочим. В общем, читайте Платона!

«Об Атлантиде я хотел бы говорить с троими…»

Отбывая пожизненное заключение в тюрьме Шпандау, бывший заместитель Гитлера и один из самых последовательных мистиков своего времени Рудольф Гесс в конце шестидесятых — начале семидесятых годов сумел использовать ослабление тюремного режима. Гесс получал газеты, книги, иногда самые свежие публикации по проблемам, которые его интересовали.

Реальное существование Атлантиды было для Гесса аксиомой. Всех, кто подвергал это сомнению, он считал своими личными врагами. И прежде всего — Аристотеля.

Напомню, что Аристотель, называвший себя учеником Платона, произнес знаменитую фразу: «Платон мне друг, но истина дороже» — именно по поводу Атлантиды. «Истина» по Аристотелю заключалась в том, что Платон сочинил Атлантиду в качестве предлога для изложения своих политических взглядов на проблему идеального государственного устройства. А потом он же, Платон, и отправил Атлантиду на дно — так утверждал Аристотель.

В одном из писем отцу в Шпандау (от 16 апреля 1977 г.) сын Гесса Вольф Рюдигер неосторожно привел довод о том, что, будучи учеником Платона, Аристотель должен был хорошо знать и понимать своего учителя, а потому Аристотелю можно верить…

Как же в ответном письме Гесс-отец набросился на сына!

«Твой Аристотель был сопливым мальчишкой, когда Платон уже достиг преклонных лет <…> и мало ли кто чьим учеником себя объявит, чтобы потом позорить своего учителя!.. Платон был афинянином, а Аристотель — да будет тебе известно — родился в Македонии и, прожив в Афинах много лет, так и не получил афинского гражданства <…> него душила банальная зависть провинциала!»

Но у Гесса имелись не одни только кровные враги-антиатлантологи, посягавшие на святое. Продолжая полемику с сыном, он пишет:

«.. Об Атлантиде я хотел бы говорить с троими. Первый, безусловно, авторитетнейший — Геродот. Второй — Диодор Сицилийский, третий — русский историк Николай Жиров, книгу которого я тебе настоятельно рекомендую».

Историческая справка

Историк Геродот около 460 года писал: «К этому соленому озеру прилегает гора, которая называется Атлас. Она узка и со всех сторон закруглена и так высока, что ее вершину не видно, так как она всегда окутана туманом, и летом и зимой. <…> От нее получили название и местные жители, которых называют атлантами. Говорят, что они не едят ничего живого и никогда не видят снов».

Историк Диодор Сицилийский, I век до н. э., автор труда «Историческая библиотека», также пишет об атлантах, живущих возле горы Атлас, в Северной Африке. Замечательно описывает и набеги на атлантов воинственного племени амазонок.

Дополнительное уточнение

Можно предположить, что пристрастие Гесса к первым двум историкам объясняется тем, что сам он родился в Северной Африке, в Александрии.

Чем объяснить интерес к статьям и книгам Жирова?

Если учесть, что в одном из писем Гесс довольно резко и неожиданно высмеял «Тайную доктрину» Блаватской, «Теорию полой Земли» и, как он пишет — «прочие фантазии», то напрашивается предположение, что хотя бы в старости ум Гесса начал тяготеть к здоровому прагматизму и серьезному анализу реальных фактов, которыми и оперирует в своих исследованиях Жиров.

Николай Феодосьевич Жиров, сменив предмет своих исследований, все равно был и оставался ученым.

 

Неснятый фильм Лени Рифеншталь

Великая Отечественная война началась в 3 часа 15 минут часовой артиллерийской подготовкой наступления немецких танковых дивизий группы армий «Центр»; в 4 часа 15 минут первые танки 18-й дивизии форсировали реку Буг. Наступление развивалось стремительно. «Двигаясь по следам 18-й танковой дивизии, я доехал до моста через реку Лесна[я], но там, кроме русского поста, я никого не встретил, — писал в своих «Воспоминаниях солдата» командовавший наступлением генерал Гудериан. — При моем приближении русские стали разбегаться в разные стороны. Два офицера для поручений вопреки моему указанию бросились преследовать их, но, к сожалению, были при этом убиты».

Были убиты, добавлю я, снайперскими выстрелами в лоб, что сразу навело меня на мысль — недоговаривает чего-то «быстроходный Гейнц»!

К счастью для историка, мемуары оставляют не только генералы и фельдмаршалы, но и их адъютанты. Подлинную картину произошедшего на рассвете 22 июня 1941 года на мосту через тихую речку Лесна[я] можно реконструировать с помощью именно такого мемуариста — личного адъютанта Гудериана барона фон Лестена.

Был и еще свидетель — приглашенная в расположение 18-й дивизии вместе со своей съемочной группой с целью запечатлеть «историческое начало похода против большевизма» Лени Рифеншталь. И как красиво, «по-киношному» там все начиналось…

Первый луч, пробившийся из-за речного тумана, сам помог Лени выбрать ракурс. Ее камера остановилась на лице молодого солдата, лежащего в засаде. Помните это лицо — совсем не волевое, не очень арийское, с окурком в углу рта, в наброшенной на каску маскировочной сетке, — кадр, обошедший весь мир?

Пока шла артподготовка, съемочная группа занимала позиции, устанавливала аппаратуру, ловила скудный свет — готовилась. Приказом самого Гудериана танкистам надлежало всячески содействовать работе группы Рифеншталь; а если попросит, то и позировать. Переправа началась…

Лени направила объектив на лицо стоящего на пригорке Гудериана, но генерал вдруг с досадой отвернулся:

— Мои плавающие танки еще недавно готовились форсировать Ла-Манш, — сказал он Рифеншталь. — Они могли бы идти на приличной скорости на глубине четырех метров, но Буг местами мелкая речонка. Здесь вам не снять должного эффекта. И вообще… знаете, война… подлинная война похожа на усталую женщину, неприбранную, немытую… Валькирий лучше снимать в павильонах Бабельсберга.

— И это говорите вы, генерал?! — воскликнула Рифеншталь, — Вы — живая легенда, воплощение германских побед?! Где же ваш белый танк, на котором вы, говорят, въезжали в Париж?!

Гудериан усмехнулся:

— Белый танк? Взгляните туда!

В клубящемся над рекой тумане медленно шли, рассекая воду, танковые башни. Рифеншталь увидела, как на противоположный крутой берег уже карабкался первый переправившийся танк — грязный, весь в тине.

— Это будет совсем другая война, — едва слышно произнес Гудериан. — И лучше вам ее не видеть.

Но Рифеншталь проявила настойчивость. Вместе с оперативной группой штаба 47-го корпуса, стараясь не прерывать съемок, она переправилась на другой берег и оказалась на чужой (нашей!) земле.

«Досадное недоразумение»

Уже совсем рассвело, когда группа Рифеншталь вместе с танковой колонной подъехала к мосту через реку Лесна[я]. Она видела, как русские солдаты, находившиеся на посту, бросились врассыпную. Лени велела поскорей установить камеры и снимать, снимать… Ни она, ни ее операторы даже не пригнули голов, когда неожиданно раздались пулеметные очереди, взрывы гранат. Лени продолжала увлеченно работать: возможно, она подумала, что выстрелы холостые, а взрывы — просто хлопки, как в Бабельсберге, на учебном полигоне, и ей все еще позируют. Но тут ей обожгло щеку: пуля прошла у самого глаза.

Русские пограничники и не думали бежать; они залегли в кустах и открыли прицельный огонь по легкомысленным штабистам, ехавшим в открытой машине. Два офицера получили по пуле в лоб, а командир корпуса не пострадал только потому, что шофер закрыл его от пуль своим телом.

Все это время камеры Рифеншталь продолжали снимать.

Эсэсовский полковник, оперативно прибывший на место событий, озаботился прежде всего именно этим. Он тут же заявил Лени, что война только начинается и «не стоит тратить пленку на досадные недоразумения». Эсэсовец вежливо попросил камеру у одного из операторов, сам выдернул пленку и бросил в мокрую траву, как бы подавая пример, как следует поступить остальным.

«Снимайте же… снимайте, фрау Рифеншталь!..»

Убитых офицеров положили в машину киногруппы. Так они и лежали там, возле аппаратуры, на всем пути до села Колодно, где расположился немецкий командный пункт. Когда танковая колонна миновала указатель с названием села, эсэсовец приказал остановиться. Он велел выкопать две могилы и похоронить офицеров.

Пока копали могилы, к лежащим на плащ-палатках телам подложили еще два — убитых на мосту русских пограничников. Танкисты Гудериана принялись копать еще две могилы.

Но штандартенфюрер, увидев, рявкнул на них:

— Какого дьявола вы их притащили?! Убрать! Где же ваша камера, фрау Рифеншталь? — вдруг с подчеркнутой любезностью обратился он к Лени: — Снимайте, снимайте же!

Танкисты молча продолжали копать. Штандартенфюрер, выругавшись, позвал своих. Двое эсэсовцев оттащили русских в ложбинку, метров на пятьдесят.

Штандартенфюрер взял гранаты, прицелился и, позируя перед объективом Лени, бросил туда.

Взрывом разметало землю, траву, тела. Два увесистых багровых куска шмякнулись в объектив камеры оцепеневшей Рифеншталь.

— Пригнать русских баб из села, — приказал эсэсовец. — Пусть соберут и закопают, что осталось. А вы снимайте, снимайте, фрау! Работайте!

«И не забудьте засветить пленку!»

Поздним вечером измученная Рифеншталь со своей запыленной, оборванной, пропахшей порохом группой добралась до штаба дивизии, чтобы пожаловаться Гудериану на действия СС. Генерал холодно отвечал, что это не в его компетенции.

— Меня пригласили снимать ваших танкистов… триумф и мощь вторжения, а не … не мясников! — чуть не плача возмущалась Лени.

— Триумфа не будет, — отрезал Гудериан. — Я уже сказал вам — здесь идет другая война. Но Германии об этом знать пока не следует. Так что завтра поутру выезжайте обратно в Берлин и забудьте все, что вы тут увидели. Фон Лестен вас проводит. И не забудьте засветить пленку.

Но «завтра поутру» начался такой «интенсивный артиллерийский и пулеметный огонь» в тылу наступающих танковых корпусов, что, если верить тому же фон Лестену, съемочная группа Рифеншталь еще два дня не могла выбраться из расположения 12-го корпуса.

Дальше фон Лестен пишет:

«24 июня я пытался объездными дорогами вывезти съемочную группу из-под непрерывного огня русских, бивших в тыл корпусам. С нами отправили раненого под Слонимом подполковника Дальмер-Цербе, который был уже при смерти. Рифеншталь велела оставить часть аппаратуры в лесу, чтобы освободить место в машине. Она больше не снимала…».

 

Фарс по имени «Альберт Шпеер»

(После «Валькирии»)

Художественный фильм «Операция «Валькирия»», широко прошедший по мировым экранам, напомнил современному зрителю об одном из тех немногих в истории Третьего рейха событий, которыми современные немцы имеют моральное право если не гордиться, то, во всяком случае, не стыдиться их, а именно — о «заговоре Штауффенберга». Заговоре, ставившем своей целью физическое устранение Гитлера и верхушки режима. Заговоре, сформировавшемся, в отличие от коммунистического сопротивления, отнюдь не в годы рассвета и триумфа, а тогда, когда главная, внешне еще крепкая опора этого режима — армия — уже подтачивалась изнутри необратимо переменившимся настроением низшего и среднего звена:

«Сегодня выдали вино… шоколад, конфеты, сигареты, кекс. Все это имеет горький вкус, как успокоительные пилюли. <…> И снова на фронт? Но куда? За новым ранением? Или в плен? Или — в вечное забвение?» (Из дневника ефрейтора 52-й пехотной дивизии Германа Райха, 24 июня 1944 г.)

А Гитлер ничего не хотел слышать. Он всегда опасался и ненавидел своих генералов, но был уверен в своих храбрых «райхах», в их решимости, в их оптимизме. Генералы же настроение в армии знали лучше. И они хотели сохранить эту опору, укрепить ее дух — и отнюдь не шоколадом, а прежде всего, перспективой скорого окончания войны. И все понимали — пока Гитлер жив, никаких перспектив вернуться домой в обозримом будущем у немецких солдат нет.

Повторю, в 1944 году это в Германии понимали все. Во многом заговор и не удался именно потому, что в буквальном смысле разваливался на группы, представлявшие собой все слои общества. Например, «группа Герделера» отражала настроения крупного бизнеса; «группа Бека» — авторитетных, хотя и отставных военных, и так далее. Вокруг Штауффенберга же группировались молодые, наиболее активные офицеры генерального штаба, имевшие собственное представление о будущем Германии и ее армии: Штауффенберг, к примеру, не раз серьезно конфликтовал с тем же Герделером по политическим вопросам. Однако всех участников заговора 1944 года связывала одна, и если не главная, то первая цель — убийство Гитлера.

Финал «Операции «Валькирия»» хорошо известен: первая цель достигнута не была — после страшного взрыва в ставке «Вольфсшанце» Гитлер остался жив. Начались аресты, пытки, недолгое заключение в тюрьме Моабит, скорый суд, виселица. Кто-то сумел скрыться, как, например, Герделер или Лейшнер. Кто-то успел покончить с собой, как фельдмаршал фон Клюге или генерал фон Тресков. Волна арестов накрыла даже тех, кто не имел к заговору никакого отношения — например, отставного капитана 3-го ранга Эрхарда — одного из руководителей печально известного Капповского путча… аж 1920 года! Естественно, гестапо не щадило ни жен, ни детей. Это называлось — «в порядке уголовной ответственности за действия, совершенные членами семей». Гестапо добралось и до покойников — тело фон Трескова, когда обнаружилось его участие в заговоре, было выкопано и сожжено. От Роммеля, очень популярного в армии генерала, избавились вообще непонятно каким способом: не то убили, не то вынудили самому принять яд, пригрозив жесткими репрессиями в отношении семьи.

Заговорщиков с корнями пытались выкорчевать из немецкой почвы. Одновременно принимались все возможные меры по «санации» общего настроения в армии, о котором Гитлер все же вынужден был выслушать печальную истину.

И что же? Патриотические речи, улучшение снабжения армии (за счет гражданского населения, конечно), объявление о чудодейственном (божественном) спасении фюрера (устами будущего преемника гросс-адмирала Деница), заверения в преданности офицерского корпуса и солдат (это уже Гудериан) и, наконец, введение 24 июля нацистского приветствия «Хайль Гитлер!» для всех солдат вермахта — вот только часть мер, принятых по приказу Гитлера. Остальные — в том же духе: все для и во имя продолжения войны.

Но заговор потому и пророс так глубоко и обширно, что отражал собой необратимый антивоенный настрой всего населения страны. Выкорчевать его было уже невозможно. Оставались те, кто примыкал к заговору морально и пока никак не «засветился» в конкретных действиях. Заговор 1944 года, внешне вроде бы удушенный висельной петлей, только прикинулся бездыханным. На время. Причем — на короткое.

После широко известного, можно сказать, знаменитого «заговора Штауффенберга» достаточно быстро и почти незаметно для истории и историков сформировался другой заговор, преследующий ту же цель — убийство Адольфа Гитлера. С последующим переломом судьбы гибнущей Германии. Назовем его «заговором Шпеера».

Альберт Шпеер, министр вооружений, к концу войны набрал реальный политический вес в окружении Гитлера. Многие из старых соратников Гитлеру попросту опротивели, поэтому в последние месяцы он и предпочитал общество секретарш, адъютантов, Евы Браун и Альберта Шпеера, по профессии архитектора, с которым мог хоть ненадолго забыться, мысленно возвращаясь к прежним заветным планам по перестройке городов Германии.

Не думаю, чтобы Гитлер когда-либо верил Шпееру, но, возможно, был период, когда фюрер своему толком не сбывшемуся архитектору доверял. И возможно, именно в этот период близости к вождю Шпеер и решился довести до конца то дело, которое не удалось Штауффенбергу. То, на что храбрый человек Штауффенберг шел по принципиальным соображением, для Шпеера было актом отчаяния и последней попыткой выскочить из летящей в пропасть колесницы «германского цезаря».

Удивительное дело, но — Шпеер, по его словам, сам признался Гитлеру в своем намерении отравить его. Я в это не верю. Если Шпеер и «признался», то лишь после поражения — на допросах и в своих мемуарах.

На деле же картина складывалась такая. После провала попытки контрнаступления 15 февраля 1945 года активизируется эвакуация архивов, секретной документации и части сотрудников на юг, в Бергхоф. Туда постоянно летают вожди рейха; там, вдали от Гитлера, ведутся разные разговоры, строятся планы по спасению ситуации. Но если Геринг или Лей, вернувшись в Берлин, слово в слово передают содержание этих планов Гитлеру, то Гиммлер или Шпеер этого не делают. У них у каждого свои планы, но цель одна — Германия без Гитлера. Заигрывания Гиммлера с союзниками становятся известны; Шпеер тоже действует: он составляет доклад, суть которого в том, чтобы немедленно остановить все военные действия, так как военная промышленность разрушена. Он не передает его Гитлеру, хотя мог это сделать, а направляет в штаб-квартиру и рассылает копии высшему военному руководству. Правда, об этом он лишь сам пишет в мемуарах; лично я такого документа не видела. А вот отказ Шпеера выполнять приказ Гитлера о «выжженной земле» — подтвержденный факт. Ему в этом помогали разные люди: например, гауляйтер Гамбурга, лично отменивший приказ о взрыве портовых сооружений. Или — генерал-полковник Хейнрици, о котором Шпеер пишет как о помогавшем ему «в целости и сохранности сдать русским Рыбникский угольный бассейн». Тот же Хейнрици отдал приказ не взрывать берлинские мосты. Это уже был откровенный саботаж. Шпеер даже записал пластинку с речью, с тем чтобы ее передали в эфир в случае его, Шпеера, гибели. А он был к ней тогда очень близок.

Гитлер ведь имел вполне реальный план взорвать Берлин, вылететь на юг, в Бергхоф, и продолжить борьбу. Но Геббельс, много кричавший о якобы неприступной «Альпийской крепости», перестарался, отчасти введя в заблуждение и самого Гитлера. Узнав правду, что никакой крепости, по сути, нет, Гитлер обрушил гнев на балаболку Геббельса, которому ничего не оставалось, как заявить, что он вместе с семьей останется со своим фюрером и разделит его участь. Получается, Геббельс как гауляйтер Берлина косвенно поддержал заговорщиков и не отдал приказа о взрыве имперской столицы.

Гитлер остался в Берлине. К этому времени он уже знал о предательстве Шпеера. Вызвал его в Берлин на разговор. Это последний факт. Дальнейшее, как и сам «последний разговор», известно только со слов Шпеера. А верить ему трудно.

Шпеер пишет, что во время этой беседы сам признался Гитлеру в намерении отравить его. «Признание» это из мемуаров, «сделано» в спокойной обстановке.

Но скорее всего, дело обстояло так: уже осведомленный о чем-то Гитлер «надавил», и Шпеер «раскололся», но лишь отчасти. План отравить фюрера он, вероятно, преподнес как витавшее в воздухе намерение, и уж никак не свое! А затем попытался «отмыться», сообщив Гитлеру о возможных способах его физического устранения — например, пустить газ в систему кондиционирования бункера. Выслушав все это, фюрер отдал приказ немедленно соорудить защитный кожух вокруг вентиляционной трубы и… послал Шпеера ко всем чертям. Конечно, мог велеть его расстрелять, как Фегелейна, но не стал. В описании Шпеера фюрер напоследок не пожал ему руки и смотрел мимо. Здесь «архитектор фюрера», видимо, не лжет: поняв, что и этот человек его предал, Гитлер почувствовал к нему такое отвращение, что, как говорится, и пули пожалел.

Таким образом, история трагедии Штауффенберга повторилась как фарс по имени «Альберт Шпеер».

А как еще относиться к такому вот пассажу из шпееровских мемуаров:

«Баумбах и Галланд в последние дни войны вместе со мной разрабатывали совершенно авантюристический план захвата ближайших сподвижников Гитлера… Мы выяснили, что Борман, Лей и Гиммлер каждый вечер выезжали в различные защищенные от воздушных налетов места в окрестностях Берлина. План наш был таков: стоило вражескому самолету сбросить светящуюся бомбу, как любой автомобиль резко тормозил и все, кто сидел в нем, разбегались в поисках укрытия. Точно такую же реакцию вызвали бы и выстрелы из ракетницы, а наши люди, вооруженные автоматами, без труда одолели бы состоящую обычно из шести человек группу сопровождения. Ко мне на квартиру уже доставили световые боеприпасы, подобрали нужных людей и обговорили детали… Доктор Хупфауэр требовал, чтобы захват Бормана был произведен непременно шестью членами НСДАП…».

Говорят, попытка не считается. Но попытка Штауффенберга историей была зачтена. Потому что умылась кровью. 20 июля 1944 года Штауффенберг действовал с солдатским мужеством. Он шел убивать Гитлера, когда тот был в силе. Штауффенберг действовал во имя будущего своей страны, а когда не вышло — принял смерть с достоинством. Шпеер спасал прежде всего себя, он трусил, изворачивался, цеплялся за жизнь…

И вот я думаю, а отрави тогда Шпеер или еще кто-нибудь из заговорщиков Гитлера, ведь умер бы фюрер так, как умирали миллионы жертв нацизма в лагерях уничтожения — от газа.

И замкнулся бы еще один исторический круг.

 

«Вермахт против Гитлера»

Зададимся вопросом, почему участники войны, ветераны Великой Отечественной по прошествии лет прямо говорят о том, что не питают ненависти к своему бывшему противнику в лице германского солдата? Почему при всем неприятии и отвращении к нацизму наши солдаты уже готовы разговаривать, смотреть в глаза немецким солдатам, почему бывшие враги находят общий язык? Может быть, пришло время сказать правду: вермахт — ударная сила национал-социализма — сам был его жертвой, как разбиваемый в кровь кулак является жертвой дурной или преступной головы?!

Конечно, речь идет только о рядовом и низшем командном составе; что же касается генералитета, то множество открытых со времени Нюрнбергского трибунала документов позволяют рассмотреть его преступную роль более широко и детально, а значит — правдиво.

«Господа, я принял решение…» — с этих слов верховный главнокомандующий вооруженными силами Германии Адольф Гитлер начинал каждое совещание со своими генералами. И каждое совещание превращалось в явный или скрытый конфликт.

В любом конфликте есть нападающая сторона.

Адольф Гитлер был нападающей стороной во всех конфликтах, кроме одного, со всеми своими службами — в двенадцатилетнем поединке со своими генералами Гитлер оборонялся.

В словах «рейхсвер» (старое название германской армии) и «вермахт» (название после прихода Гитлера) слово «вер» (Wehr) имеет разные значения: в первом — «оборона» (то есть, «оборона рейха», являющаяся отражением оборонной доктрины); во втором — «оружие». В сочетании с «махт», то есть силой, — доктрина меняется.

В этом изменении доктрины с оборонной на наступательную, зафиксированном в гитлеровском законе о строительстве вермахта, и состояла суть конфликта Гитлера со своим генералитетом.

В отличие от большинства дипломатов рейха, генералы старой веймарской школы имели здравый смысл понимать, что ни экономически, ни политически, ни морально Германия к войне не готова.

Гитлер, — надо отдать ему должное, — предчувствовал силу и глубину этого конфликта. «Других генералов у меня нет», — ответил он Рему в конце февраля 1933 года, когда руководитель СА стал настоятельно предлагать ему провести «генеральскую чистку» в рядах высшего командования.

Были ли у Гитлера моменты сомнения — а не заменить ли высокомерных рейхсверовских генералов, для которых он, Гитлер, навсегда останется «ефрейтором», на политически лояльных командиров СА?

Безусловно, сомнения были…

Но Гитлер готовил страну к скорой и перманентной войне; ему требовались профессионалы. На воспитание новых кадров времени он не оставлял.

Гитлер на совещании 5 мая 1941 года сказал:

«Именно теперь удачный момент… Ситуацию нужно использовать. <…> Пока русские не восстановят свои кадры, мы имеем также и преимущество кадровой выучки».

Преимущество «кадровой выучки», то есть профессионализма, знает себе цену. Военные профессионалы рейха храбро заняли наступательную позицию в отношении «ефрейтора».

Генералы совершили пять путчей против верховного главнокомандующего Адольфа Гитлера.

1. Потсдамский, январь 1933 года.

Со стороны генералов — попытка устранить Гитлера путем введения военного положения. Причина провала: общая ситуация в стране и плохая организация.

Защита Гитлера:

1) обещание (зафиксированное в соглашении) военному министру Бломбергу никогда не вступать в верховное главнокомандование (см. «Фелькишер беобахтер» от 5 августа 1934 года);

2) обещание устранить конкурента в лице СА и последовавшая за тем чистка («Ночь длинных ножей»).

Нарушение первого обещания — февраль 1938 года — устранение Бломберга и Фрича путем грязных инсинуаций (обвинения в сексуальных извращениях).

2. Берлинский, сентябрь 1938 года.

После увольнения Бека со стороны генералов — попытка предотвратить вторжение в Чехословакию (план «Грюн»), Отвращение к растущему антисемитизму. Гитлера судить Народным трибуналом, объявить душевнобольным. Причина провала: общая ситуация в стране, отказ Чемберлена поддержать путчистов, плохая организация, последовавший Мюнхенский сговор.

Уже летом 1938 года генерал Бек и его офицеры разработали план, согласно которому предполагалось захватить Гитлера, объявить его душевнобольным и передать власть военным. Осенью новый начальник Генштаба Франц Гальдер, президент Рейхсбанка Яльмар Шахт и абверовец Ганс Остер подготовили военный переворот, в ходе которого Гитлера и всех нацистов должны были отстранить от власти, а в Германии восстановить парламентское правление. Однако после Мюнхенского соглашения, когда Британия и Франция фактически уступили Гитлеру Чехословакию, заговор распался.

Защита Гитлера:

чистки в Министерстве иностранных дел (замена Нейрата Риббентроппом) и экономики (устранение Шахта). Мятежных генералов — «под колпак» Гиммлера.

3. Цоссенский (по названию городка под Берлином) путч, ноябрь 1939 года.

Еще один заговор возник после разгрома Польши осенью 1939 г. Генералы во главе с командующим сухопутными силами Вальтером фон Браухичем, собравшись в Цоссене, договорились отстранить Гитлера от власти и заключить мир с Лондоном и Парижем.

После победы над Польшей генералы прямо потребовали от Гитлера остановиться. Генералы требовали 10–15 лет мира для развития экономики и военной промышленности. Генералы осуждали расовые законы и жестокость по отношению к чешской и польской интеллигенции; антисемитизм считали опасным.

Прямой ответ Гитлера — четыре истерических речи, в которых рефреном шло: «Наша сила в нашей беспощадности!».

Струсивший Браухич отказался участвовать в попытке переворота, после чего заговор провалился.

Защита Гитлера:

1) «переговоры» с начальником генштаба Браухичем о необходимости поставить генералитет на место, после которых Браухич попал в больницу с сердечным приступом, а генералы остались с полностью раскрытыми «картами»;

2) гиммлеровская провокация с покушением на жизнь Гитлера в пивной «Бюргербройкеллер» 8 ноября 1939 года.

4. Сталинградский, январь 1943 года.

5. Путч, названный «Июльским заговором», 20 июля 1944 года.

Самая серьезная попытка переломить ситуацию. Не только из-за лучшей организации заговора и широкого фронта оппозиционных генералов, но прежде всего из-за растущего недовольства в рядовом и низшем командном составе вермахта.

Немецкий солдат и младший офицер — в основной массе бывший рабочий и разорившийся, пришедший в город крестьянин. Немецкому рабочему, который до 1942 года жил все лучше и лучше, было твердо обещано, что война еще улучшит его благосостояние, поскольку он получит наделы плодородной земли (на Украине, например), часто даже с готовым домиком. Но военные неудачи 1943 и 1944 года фактически перечеркнули эти надежды.

Таким образом, заговорщики имели твердую опору в армии и опору на чиновников в государственном аппарате.

В декабре 1942 года Карл Герделер, Фридрих Ольбрихт и начальник оперативного управления группы армий «Центр» Хеннинг фон Тресков, встретившись в Берлине, договорились начать подготовку покушения на Гитлера. Тресков готовил убийство Гитлера при помощи пластиковых бомб, а Ольбрихт и Ганс Остер составили план захвата власти в Берлине, Кельне, Мюнхене и Вене.

В конце февраля 1943 года Ольбрихт сообщил Трескову, что приготовления к плану «Вспышка» закончены.

13 марта Гитлер посетил штаб группы армий «Центр» в Смоленске. После совещания фюрер вылетел в свою главную ставку. Тресков попросил одного из офицеров, сопровождавших Гитлера, захватить пакет с парой бутылок коньяка для своего приятеля. В пакете находилась бомба с часовым механизмом, которая должна была взорваться во время полета. Однако самолет фюрера благополучно приземлился в Растенбурге — случайно не сработал взрыватель. Через неделю сорвалась еще одна попытка покушения — на этот раз в берлинском цейхгаузе. В октябре-ноябре генерал Штифф пытался пронести взрывчатку в ставку, но ужесточение охраны Гитлера сорвало этот план.

В ноябре-декабре 1943 года и в феврале 1944-го предполагалось взорвать Гитлера во время осмотра новой военной формы, но осмотр три раза отменялся по различным причинам. Попытка ротмистра фон Брайтенбурга застрелить Гитлера во время совещания в ставке «Бергхоф» сорвалась из-за того, что охрана не пропустила Брайтенбурга в большой зал.

Важный момент — в армии созрело окончательное неприятие антисемитизма и жестокостей режима по отношению к военнопленным. Но нужно помнить — красноармейцев это касалось в меньшей степени!.. (Одним из первых приказов в случае успеха «заговора Штауффенберга» должен был стать приказ об «усилении охраны лагерей с численным превосходством советских военнопленных».)

Многие из заговорщиков высшего командного состава уже находились под гиммлеровским «колпаком» и не представляли серьезной опасности (например: Гепнер, Остер, чиновник Герделер, дипломат Мольтке).

Главная опасность этого пятого путча исходила от среднего командного состава, и особенно от тех, кто подобно Штауффенбергу примкнул к заговору на его конечном этапе.

Июль 1944 года стал в этом отношении кульминационным месяцем. На 11-е было намечено очередное покушение на Гитлера, Гиммлера и Геринга. Однако двое последних в ставку не приехали, и покушение сорвалось. Тогда акцию перенесли на 15 июля. Заговорщики были настолько уверены в успехе этой операции, что задолго до взрыва 1200 солдат начали свое движение к Берлину. Но Гитлер вновь покинул совещание раньше срока, и взрыв был предотвращен. Солдат повернули назад. 20 июля 1944 года 34-летний полковник Клаус фон Штауффенберг прибыл на совещание в ставку Гитлера «Вольфсшанце». Гитлер высоко ценил этого офицера, который, несмотря на свою инвалидность (тяжелые увечья он получил в результате ранений во время боя в Тунисе), продолжал служить в вермахте. Именно Штауффенберг должен был принести на совещание 20 июля взрывное устройство.

Утром 20 июля Штауффенберг прибыл на аэродром Рангсдорф под Берлином. В одиннадцать часов утра самолет уже приземлился в ставке Гитлера. Однако внезапно выяснилось, что совещание проходит не в главном подземном зале, в котором ударная волна от взрыва уничтожила бы всех, а на открытой застекленной веранде. И хотя это оказалось большой проблемой в планах заговорщиков, однако отступать было уже поздно. Когда Штауффенберг вошел в зал заседаний, Гитлер произносил речь. Увидев молодого офицера, фюрер прервал доклад и с протянутой рукой пошел ему навстречу. После крепкого рукопожатия Гитлер вернулся на место, к столу, а Штауффенберг встал невдалеке, предварительно опустив портфель с взрывчаткой на пол и прислонив его к дубовой ножке стола. Капсула на взрывателе была раздавлена Штауффенбергом в приемной, поэтому теперь надлежало, не привлекая к себе внимания, тихонько покинуть зал заседаний. Штауффенберг подождал еще минуту, после чего наклонился к соседу, сидевшему рядом, и попросил того присмотреть за его портфелем, пока он на минуту выйдет из зала. Сосед молча кивнул, и Штауффенберг с легкой душой вышел из помещения. Однако, как только он скрылся за дверью, сосед задвинул ногой портфель глубоко под стол. Между взрывчаткой и Гитлером возникла толстая дубовая ножка стола. Тем временем Штауффенберг вышел на улицу, где его ждала машина с адъютантом Хефтеном. Мгновение — и машина тронулась с места. В тот самый момент, когда они подъезжали к воротам номер один, раздался мощный взрыв. Но даже несмотря на это часовые у ворот беспрепятственно выпустили машину Штауффенберга с территории ставки. Впоследствии эта деталь побудила некоторых исследователей выдвинуть версию о том, что в числе заговорщиков был и начальник личной охраны Гитлера Раттенхубер.

Между тем генерал Фельгибель сразу после взрыва позвонил в Берлин командующему армией резерва генерал-полковнику Фромму и сообщил: «Фюрер мертв». После этого он отключил в ставке Гитлера связь. Но, видимо, помня о дьявольском везении фюрера, Фромм не торопился действовать дальше. И оказался прав. Гитлер был контужен, но сохранял присутствие духа.

Заговорщики, проведя три часа в бесплодных спорах, дали наконец сигнал к началу восстания «Валькирия». Но время было упущено безвозвратно. В стане заговорщиков началась паника. Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Бек пустил себе пулю в лоб. Генерал-полковник Фромм переметнулся на другую сторону и приказал арестовать Штауффенберга, Ольбрихта, фон Хефтена и других. После того как это было сделано, Фромм же отдал приказ немедленно всех расстрелять. Как говорится — и концы в воду. Всего было арестовано около семи тысяч человек, из них казнено — около пяти.

Первый закрытый процесс по делу «О покушении 20 июля» открылся в Берлине 7 августа 1944 года. Весь процесс был снят на кинопленку скрытой камерой, для того чтобы Гитлер смог насладиться видом поверженных противников. Как выяснилось позднее, в этом заговоре против Гитлера были замешаны: двадцать один генерал, тридцать три полковника и подполковника, два посла, семь дипломатов высших рангов, один министр, три государственных секретаря, начальник уголовной полиции и ряд высших полицейских чиновников, губернаторов провинций.

Защиту Гитлера в этом случае следует назвать расправой — средневековые пытки, унизительные кровавые казни, издевательства…

В 1944 году Гитлер отдал секретный приказ Гиммлеру форсировать наращивание живой силы войск СС — Ваффен СС. В СС стали принимать так называемые «национальные кадры» — людей разных национальностей, не имевших к истинным арийцам никакого отношения.

В конце войны Гитлер также начал стремительно продвигать поколение новых молодых генералов. Пример — Вальтер Венк.

В 1945 году Гитлер открыто сожалел, что десять лет назад расправился с Ремом, а не с генералами, и приводил в пример Сталина, который, по мнению Гитлера, вовремя вычистил «авгиевы конюшни» старого генералитета и оперся на новые, всецело преданные вождю кадры, что и помогло ему, опять же по мнению Гитлера, выиграть войну.

Гитлер обманывал себя. Любые кадры в такой структуре, как армия, опирающейся не только на дисциплину, но также на долг и честь, — старые или новые — не выдержали бы такого попрания этих понятий, тотального отказа от всяческих норм морали и нравственности, которые Гитлер провозгласил основополагающими для своих генералов и солдат.