* * *

30 января 1945 года в Крыму готовились к конференции глав союзнических государств: Председателя Совета Народных Комиссаров Иосифа Сталина, президента Соединенных Штатов Америки Франклина Рузвельта и премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля.

Велись последние приготовления: завершались ремонтные работы на дорогах, отъезжали грузовики со строительным мусором…

В эти дни, взломав границы Германии, Красная Армия стремительно продвигалась на запад. Судьба Третьего рейха была уже решена, но «мертвый хватал живого»! Горели танки и самолеты, на минных полях гибли целые роты, огонь артиллерии обращал в прах дома… Смерть продолжала править свой нескончаемый кровавый бал… а здесь в Крыму — синее небо, зеленые деревья, сине-зеленое море — покой и мир. И — те же самолеты, орудия, автоматчики, корабли — все застыло, точно парализованное.

Но эта мирная картина выглядела зловеще. Здесь тоже продолжался бой: Крым готовится к битве титанов.

Навстречу последнему отчаянно несущемуся грузовику, мимо пикета охраны, под барражирующими «яками» медленно, тяжело и основательно двигался кортеж Сталина.

Сталин попросил сидящего впереди Поскребышева прочесть последнее донесение.

ПОСКРЕБЫШЕВ. Гости уже в пути. Предварительная встреча на Мальте, военная база Великобритании Ла-Валлетта, состоится с 30 [января] по 2 февраля. Британский «Орион» взял курс на Мальту… крейсер президента США «Куинси» миновал Бизерту…

СТАЛИН. Я отказался от встречи на двоих, когда Рузвельт мне ее неоднократно предлагал, не считая это правильным. А Черчилль, напротив, настоял. Ну-ну… Они надеются все обсудить заранее. Но я сомневаюсь, что и между ними обойдется без… без… как это по-английски…

ПОСКРЕБЫШЕВ. Without any surprise!

В это же самое время на острове Мальта, на военной базе Великобритании Ла-Валлетта произошло никем незамеченное событие, смысл которого не был ясен даже тем, кто принял в нем участие.

С борта британского военного корабля, примерно через полчаса после того, как прибывшие на совещание генералы расселись по машинам и отъехали, чтобы принять участие в предварительном заседании начальников штабов, с борта, стороной, вынесли закрытые белой простыней носилки и почти бегом пронесли к поджидающей машине.

Под простыней слабо обозначались очертания маленького, предположительно… детского тела…

Кортеж Сталина остановился у Ливадийского дворца.

Первыми из двух ЗИСов вышли генерал Власик и полковник Круглов. Быстрыми цепкими взглядами проверили обстановку вокруг.

Вылез Сталин, внимательно осмотрел свежеотремонтированный фасад. Направился во дворец.

ВЛАСИК. Бывшая спальня Николая Второго для президента Рузвельта уже подготовлена, товарищ Сталин. Для премьер-министра Великобритании и его свиты — почти готов Воронцовский дворец в Алупке.

СТАЛИН. Что значит «почти»?

ВЛАСИК. Еще не всех клопов вывели.

Сталин усмехнулся.

ВЛАСИК. Для зала заседаний мы предлагаем бывшую бальную залу Николая Второго. Вот здесь, — Власик указал на кресло, — товарищ Сталин, ваше место… кхм (смущенно кашляет: типа «разлетелся» и… ляпнул).

СТАЛИН (невозмутимо кивнув). А это место Рузвельта?.. Хорошо. Ему будет удобно. А куда посадим Черчилля?

КРУГЛОВ. Вот сюда, товарищ Сталин.

СТАЛИН. Нет. Переставьте кресло… сюда.

ПОСКРЕБЫШЕВ. Но… против окна. Солнце может слепить. Удобно ли ему будет?

СТАЛИН. Меньше всего меня заботят его удобства! — И тут же добавил, словно противореча себе: — Обо всех просьбах гостей докладывайте мне лично. — Еще раз окинул взглядом зал: — Они надеются, что их встреча на Мальте — это пролог! А я думаю, что пролог мы сыграем здесь! Вызовите товарища Антонова! Красная Армия подготовила эффектный пролог для нашей встречи!

Мальта. Совещание начальников штабов. Огромная, во всю стену карта: Дальневосточный театр военных действий: Филиппины, Китай, Япония.

К собравшимся обратился генерал Куттер:

— Итак, на сегодняшний день японские сухопутные силы насчитывают свыше шести миллионов человек. Наиболее боеспособная часть этих сил сосредоточена в соединениях Квантунской армии, дислоцированной в Маньчжурии… Таким образом, с учетом всех условий и особенностей ведения наступательных действий на Дальневосточном театре, для достижения решающего успеха нам потребуется не менее восемнадцати месяцев, и наши потери при этом могут превысить один миллион американских солдат.

Английские генералы переглянулись.

— Но вы планировали взять Манилу не позднее апреля месяца, — напомнил британский фельдмаршал Александер. — Это позволило бы высвободить значительные силы для переброски их с Филиппин на Японские острова…

— А вы попробуйте что-нибудь планировать, имея дело с азиатами, — язвительно ответил американский генерал Маршалл. — Это здесь, в Европе, немцы сдают вам, британцам, города без единого выстрела. А отведали бы вы японских камикадзе на Филиппинах — запели бы по-другому!

— Если косоглазые так дерутся на чужой земле, то что нас ждет в самой Японии!.. — покачал головой ранее молчавший начальник снабжения американской армии генерал Сомервелл.

Адмирал Леги поднялся с места и подвел итог:

— Итак, надо понимать со всей ясностью: без вторжения русских в Маньчжурию и открытия действий против Квантунской армии нам не решить наших задач в обозримом будущем.

С докладом вошел дежурный офицер:

— Господа, крейсер президента Соединенных Штатов входит в порт.

Тот же день. Юсуповский дворец в Кореизе. Отсюда моря не видно. Изломанная линия скалистого горного спуска, домики из розового ракушечника под красно-коричневыми черепичными крышами да легкий ветерок, чуть колышущий крымские пальмы в обширном дворцовом парке…. Рабочая резиденция Сталина.

Сталин читал документы, просматривал последние донесения; все они приходили с грифом: «Тов. Иванову. № 1».

«По имеющимся у нас данным, в тылах 1-го Белорусского фронта действуют следующие подпольные организации: «Народове силы збройне», «Армия Крайова» и созданная в последние дни «Неподлеглость». Как установлено, лондонским центром польскому подполью дана директива о проведении активной подрывной деятельности в тылах Красной Армии. Во исполнение этой директивы за период с 1 января 1945 года произведены следующие теракты и нападения. <…> В ночь на 5 января в трех местах взорвано полотно железной дороги между станциями Неман и Новоельня.

8 января на перегоне Лида — Вильнюс пущен под откос воинский эшелон с боеприпасами.

10 января в селе Малые Солешники расстреляны председатель сельсовета Василевский, его жена и тринадцатилетняя дочь, пытавшаяся защитить отца…»

Сталин отложил лист, посмотрел на часы и снял трубку телефона.

— Ну что? Где они?

— Уже на Мальте, товарищ Сталин, — ответил Поскребышев.

— В каком составе?

— Они двое и министры иностранных дел.

Остров Мальта. База Ла-Валлетта. Крейсер «Куинси».

Две немецкие подводные лодки сделали попытку подойти на минимальное расстояние к острову. Британцы эту попытку пресекли. С воздуха им помогали американцы. Завязался бой.

В это время на борту крейсера «Куинси» уже шло совещание. Раздраженный голос Черчилля был слышен за пределами капитанской каюты, превращенной во временный кабинет президента Рузвельта.

Рузвельт сидел за столом, заваленным кипой деловых бумаг. Здесь же лежало несколько томов «Истории государства Российского» Карамзина.

В каюте помимо Черчилля находились министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден и госсекретарь США Стеттиниус.

Черчилль ходил не останавливаясь.

— Я повторял и стану повторять — Балканы! Нужно немедленно поставить перед Сталиным вопрос о Балканах! Не-мед-ленно! Мы можем опоздать!

Иден (ему в тон):

— Речь идет об освобождении Австрии.

— Да! И не только! Румыния, Югославия, Венгрия… Если мы опоздаем, пол-Европы придется выкрасить в красный цвет! Мы должны нанести удар! — напирал Черчилль.

— …который будет стоить сотен тысяч жизней американских парней, — продолжил Рузвельт. — Как я объясню их вдовам, во имя чего я послал их на смерть?!

— Война есть война! — с пафосом произнес Черчилль. — В свое время сотни тысяч британских парней сложили головы в битве за Англию! И я нашел слова, чтобы объяснить их вдовам…

— Никто не умаляет заслуг Британии и ваших лично, — парировал Рузвельт. — Однако, сэр, должен напомнить: мы воюем еще и на Тихом океане, и отнюдь не с глиняными солдатиками. Но, безусловно, в Европе мы сделаем все, что в наших силах! Британия всегда сможет на нас положиться… мой дорогой друг (подчеркнуто меняя тон). А лично вы… всегда найдете у меня полное и безоговорочное понимание…

После этой фразы Иден и Стеттиниус, откланявшись, вышли.

Рузвельт и Черчилль остались одни. Рузвельт машинально перелистывал Карамзина. Черчилль, тяжело отдуваясь, сел в кресло.

— Итак: прежде всего Балканы? Разве? — первым нарушил молчание Рузвельт.

— Балканы — это ключ! — подтвердил Черчилль.

— Красная Армия уже в Европе! Это свершившийся факт. Сейчас важно не пустить русских в Германию! Но, в любом случае, война близится к концу. Мир устал. Давайте поговорим, Уинстон. Поговорим так, как мы говорили с вами всегда, когда речь шла о судьбах мира.

— Да, дорогой друг. Я жду этого разговора, — поддержал Черчилль.

— Нам предстоит решить конкретные задачи: Япония, польский вопрос, репарации, система управления ООН, раздел Германии, боюсь, что… и раздел Европы… Не морщитесь, Уинстон, Сталин потребует свое! Очередной передел — новое противостояние! — И вкрадчиво: — Но так ли оно неизбежно?! Помните, как Чемберлен, вернувшись из Мюнхена, воскликнул: «Я привез вам мир! Мир для нашей эпохи!». И пусть попытка не удалась, но он ее сделал! Величие политика в том, чтобы оставить после себя мир. Мир, а не войну.

— С кем мир?! С коммунистами?! — возмутился Черчилль.

— Я давно знаю Сталина. Он меняется… меняется — и не в сторону ортодоксального коммунизма. Выслушайте меня спокойно, Уинстон. Три года назад, в июне 42-го, я изложил свое видение послевоенного мира русским и уже тогда встретил понимание. Сталин, как и мы с вами, хочет, чтобы его народ был сыт и спокоен. А идея коммунизма притягивает бедных! Во-вторых, как и мы с вами, Сталин понимает, что континенты входят в эпоху единой общемировой экономики. Здоровая мировая экономика и гонка вооружений — вещи несовместимые.

— Да, да… Мир трех полицейских! Может быть — четырех… Вы еще в 42-м предлагали эту концепцию. Оставить армии у СССР, Соединенных Штатов, Британии и, возможно — Китая. Всех остальных полностью разоружить. Франция, Германия, Италия, Япония, Польша… — всех оставить без армий! Хм.

— Именно так, — подтвердил Рузвельт. Вооруженные силы трех или четырех держав будут использованы только в целях подавления любой зарождающейся агрессии и никогда — друг против друга. Таким образом, мы, во-первых, нейтрализуем все приобретения русских… Что вы на меня так смотрите? Утопия?

— А если — без русских и китайцев? Азиаты всегда привносят хаос! Как прекрасно устроен мир в моей доброй старой Англии! Порядок! Порядок — это удобство, порядок — это покой! К чему еще стремиться простому человеку?! Наш англосаксонский мир — лучшая из всех моделей человеческого сосуществования! Остальные — хаос. Утопия?

— На ближайшие пятьдесят лет! Миру еще предстоит пройти через «азиатский хаос». На этот период мы должны научиться поддерживать паритет сил. Россию с ее двойственной азиатско-европейской природой выгодно иметь на европейской стороне. Русским легко польстить признанием их европейскости. Русские должны жить лучше, — с нажимом произнес Рузвельт. — Всё лучше и лучше, и достаток сам убьет коммунистическую идею.

— А Китай?

— Азиатский коммунизм не страшен; страшен европейский. Но повторяю: не будет бедных — не будет коммунистических идей.

— Все это чересчур долго, — Черчилль пробормотал почти про себя. — Мы рожаем слишком мало детей, а азиаты плодятся с семикратной скоростью…

— Что-что? Я не расслышал…

— Все это чересчур долго! — теперь уже громко и отчетливо произнес Черчилль. — Гонка вооружений может развернуться внутри нашей тепленькой «полицейской компании» из четырех полицейских. И вы знаете, мой друг… боюсь, что она уже… да-да, что она уже развернута. И на качественно новом уровне.

— Атомная бомба? Но ее пока нет. Еще лет пять, как меня уверили… — произнес Рузвельт с растущей неуверенностью. — И я полагаю, все стороны к этому результату придут практически одновременно?

— Вас уверили? И вы… уверены?

Повисла пауза, после которой Рузвельт настороженно спросил:

— У вас есть доказательства?

— Да! — резко ответил Черчилль. — У меня есть доказательства. Весьма конкретные. Они доставлены на базу еще до моего и вашего прибытия. Я вам их сейчас предъявлю. То, что вы увидите, — 95-процентное доказательство, что бомба Гитлером уже испытана. А это значит — не пять лет! Это значит, что все стороны уже у финиша! Это значит, что гонка вооружений уже начата на качественно новом уровне, и она необратима, как распад атомного ядра! Позвольте воспользоваться вашим аппаратом. (Звонит.) Пусть майор Уилби зайдет в каюту президента. И пусть захватит… все, что нужно, он знает. И подготовьте дитя. Чтобы через четверть часа мы смогли, если захотим… на него взглянуть.

— Видимо, у меня не стало хватать сил на мои спецслужбы. Если… все так, значит, меня держат в неведении…

— А ваш вице-президент? Сколько его ни наблюдаю, не возьму в толк, что он за птица.

При упоминании о Трумэне Рузвельт поморщился, как от зубной боли.

Раздался стук в дверь. Вошел майор Уилби с папкой в руках, отдал честь, разложил перед Рузвельтом листы бумаги.

— Что это такое? — спросил Рузвельт.

— Поясните, Уилби, — приказал Черчилль.

— Мы провели спецоперацию на острове Рюген, сэр, где предположительно могло быть произведено испытание атомного оружия, — начал докладывать Уилби. — Мне удалось вывести с острова Рюген десятилетнего ребенка. У него выраженные симптомы лучевой болезни. Наши специалисты уже обследовали нескольких вывезенных оттуда же человек с аналогичными симптомами. У всех та же картина.

— А не вмешивать в свои операции детей ваши спецслужбы не смогли бы?! — прервал его Рузвельт. — Продолжайте.

— Чтобы иметь уверенность, что болезнь вызвана нахождением в зоне поражения, вызванного именно взрывом, — продолжил Уилби, — мы прибегли к помощи психологов. Дети легко идут на контакт. Перед вами рисунки, сделанные этим ребенком.

Рузвельт быстро просмотрел листы:

— Не понимаю… Какие-то грибы…

— Физики нам пояснили, что такова картина взрыва атомной бомбы, увиденная с расстояния нескольких километров. — Уилби положил перед президентом еще один лист. — А это, сэр, рисунок, сделанный Ферми. Тот же гриб. Выходит, ребенок рисовал атомный гриб. Он рисовал то, что видел собственными глазами.

— Да будет вам известно, мой дорогой друг, что майор Уилби сам первоклассный психолог! — заметил Черчилль. — Он с коллегами три недели работал с мальчиком, и вот… Физики меня уверили, что так оно и есть. Хотите взглянуть на мальчика? Зрелище, правда, не из приятных.

Рузвельт энергичным рывком развернув кресло, подкатился к тому месту в стене, на которое указал Уилби. Там была устроена смотровая щель, позволявшая видеть соседнее с каютой помещение.

В соседней каюте на носилках полулежал худенький ребенок.

Рузвельт смотрел долго и внимательно. Дольше, чем хотел. Почти облысевший, покрытый язвами, в некоторых местах слившихся в сплошную коросту, с глазами, полными недетской тоски, — жалкое и жуткое зрелище.

Рузвельт резко откатился.

Черчилль кивнул Уилби. Тот вышел.

— Остров Рюген мне хорошо известен, — после паузы заговорил Рузвельт. — Мне докладывали, что там проводятся какие-то работы специалистами из немецкого института «Наследие предков», но мне ничего не сообщали об испытаниях нового оружия. Я вызову Даллеса. Пусть отчитается. Возможно, мы что-то упустили, а возможно, меня… не проинформировали. Неужели… неужели этого джинна уже выпустили?!

— Предлагаю моим и вашим спецслужбам объединить усилия и вместе довести дело до конца.

Рузвельт молча кивнул и глубоко вздохнул, точно оправившись от наваждения:

— И все же, мой друг, не станем забегать вперед. Мой ли план, ваш ли — подскажет время. Миру нужен… мир, порядок, покой, предсказуемость. После такой войны мир к этому готов. Мы не должны упустить шанс! Нам не простят, если мы сейчас разменяем его на частности! И потому, ваш ли план, мой ли…

— Главное, чтобы дядюшка Джо не навязал нам третий! — твердо сказал Черчилль. — Не отдавать Германию русским! Германия — это не «частность»!

— Согласен, — поддержал Рузвельт.

 

Ялта. 3 февраля 1945 года

Юсуповский дворец в Кореизе

Сталин читал фронтовые сводки — это было сейчас важнее всего. Но повсюду перед ним лежали и машинописные листы с заголовками: «Условия полной и безоговорочной капитуляции Германии», «Послевоенное расчленение Германии. Предложения премьер-министра Великобритании У. Черчилля», «О приеме в члены Совета Безопасности советских союзных республик»…

На листе с заголовком «Вопрос о репарациях» возле числа «20 миллиардов» Сталин красным карандашом поставил размашистый знак вопроса.

Раздался телефонный звонок. Поскребышев доложил, что «гости» уже на подлете. С экипажем самолета президента Соединенных Штатов установлена связь. Самолет ведут строго по курсу.

— А премьер-министр? — спросил Сталин.

— Прибудет чуть позже.

— Хорошо. Свяжись с нашими атомщиками. Выясни, как у них дела? Я должен знать.

Два дня назад, 1 февраля 1945 года Ален Даллес получил личное указание президента Рузвельта предоставить ему максимально точную информацию о ситуации с так называемым «атомным проектом» Германии.

Даллес, давно занимавшийся этим делом, для окончательного отчета запросил месяц. Ответ Рузвельта был — неделя. Президент желал получить полную информацию еще в течение работы конференции, минимум за три дня до ее закрытия. Это был приказ, причем отданный в такой решительной форме, к которой Рузвельт обычно не прибегал.

Времени не оставалось, и агенты Даллеса разработали операцию под названием «Lighting Way» — «Молниеносный путь».

Даллес срочно вызвал к себе майора Уилберта.

— Садитесь, Уилберт, предложил Даллес. — У вас ведь образование психиатра, не так ли? Очень хорошо. Возможно, оно вам пригодится. Кратко повторю суть вашего задания: вывести с острова Рюген немецкого специалиста-атомщика, засекреченного под именем «доктор N». Этот доктор координирует автономно работающие группы немецких атомщиков, и он нам сейчас необходим со всеми его потрохами и документами. Наши коллеги из Secret Service «ведут» эту фигуру еще с 1944 года, но его самого никому из них еще видеть не приходилось. В этом сложность.

— Понял, сэр.

— Первую фазу операции назовем «Два У», поскольку ваш английский коллега, майор Уилби, — продолжил Даллес, — уже полтора года как внедрен в персонал спецлабораторий атомного проекта немцев. Цель первой фазы — скорейшая переброска вас обоих на остров Рюген. Для этого воспользуемся «дорогой Уилби». Это надежно. Недавно он таким образом вывез с острова подопытного ребенка с симптомами лучевой болезни. Действуйте, Уилберт! Мне нужны доказательства, что бомба у немцев есть! Президент торопит! Он уже на пути в Ялту. Сведения нужны в течение ближайших дней!

Накануне первого дня работы Ялтинской конференции вся мировая пресса была «заряжена» на это событие. Пресса шумела и волновалась: работали телетайпы, спецкоры, активно давали интервью мировые знаменитости: Чарли Чаплин говорил, например, о том, что на конференции будут, по его мнению, приняты такие основополагающие общечеловеческие решения, каких мировая история еще не знала. Люди во всех странах мира напряженно вслушивались в эфир.

И снова вдали от шума и вспышек телекамер произошло событие — никем не замеченное, невнятное, странное…

В тихой, мертвенно-спокойной акватории острова Рюген, возле мыса Аркона, несколько рыбачьих лодок на приличном расстоянии друг от друга сонно покачивались на волнах. Внезапно около одной из лодок вынырнул водолаз; в два приема задушив рыбака, содрал с него одежду, сбросил тело в воду, переоделся и как ни в чем не бывало… продолжил лов.

Через несколько часов к берегу причалят несколько рыбачьих лодок. Произойдет обычная процедура: под присмотром немецких солдат рыбаки загрузят пойманную рыбу в два военных грузовика, посланных с германской «экспериментальной базы», расположенной южнее Рюгена на островке Узедом, чтобы забрать улов. Среди рыбаков — переодетый Уилберт, в таком же, как у всех, рыбацком плаще и капюшоне. Охрана ничего не заметит.

 

4 февраля 1945 года. Ялта

Первый день работы Ялтинской конференции

Первое заседание в Ливадийском дворце. Обстановка напряженно-торжественная. В соседних помещениях — наготове помощники, военные, спецохрана. Здесь же сидит в кресле единственная молодая женщина в форме Королевских ВВС — дочь Черчилля Сара.

В акватории — корабли и советские подлодки, несущие сторожевую вахту. За окнами день солнечно-ветреный: солнце то показывается, то скрывается за тучками, по небу вразброд бегут рваные облачка. Большие окна зала привносят эту своеобразную нервозность природы в торжественно-патетическую атмосферу внутри.

Три лидера в расслабленных позах в мягких креслах: трубка Сталина, сигары Черчилля, бутылки с водой, фужеры. Перед тремя лидерами — карты Европы, Азии и Африки. Перед Рузвельтом — две карты: та, что поменьше, — карта Японии.

Все готово и как будто ждет условного сигнала. Несколько мгновений — полной, глубокой тишины. Все телетайпы, эфиры и прочее на эти три мгновения замерли — мир словно застыл в немой сцене начала отсчета Новых Времен.

СТАЛИН. Я прошу господина президента Соединенных Штатов Америки открыть заседание.

РУЗВЕЛЬТ (улыбаясь, отчетливо и неторопливо проговаривая каждую фразу). Благодарю вас. Поскольку ни законом, ни историей это не предусмотрено, то я считаю для себя большой честью открыть нынешнее заседание. Прежде всего я хочу выразить благодарность за оказанное мне гостеприимство. Мы все хорошо понимаем друг друга, и взаимопонимание между нами растет. Мы все хотим скорейшего окончания войны и прочного мира. Мы можем беседовать совершенно откровенно, ибо опыт показывает, что откровенность лидеров друг с другом позволяет быстрее достичь правильных решений. (Сталин и Черчилль подчеркнуто кивают.) Но сегодняшнее заседание мы посвятим положению на Восточном фронте, где войска Красной Армии столь успешно продвигаются вперед. (Повернувшись к Сталину.) Каково сейчас положение на советско-германском фронте?

СТАЛИН. Положение наше хорошее. Предлагаю заслушать по этому поводу доклад заместителя начальника Генерального штаба Красной Армии, генерала армии Антонова.

Рузвельт продолжает улыбаться, но он несколько озадачен: у него поползли вверх брови. Черчилль, до этого сидевший расслабленно, подается вперед.

Входит генерал армии Антонов; встает с указкой около висящей на стене задернутой занавеской карты. Отдергивает занавеску. Только сейчас Рузвельт и Черчилль видят, что на стене большая, очень подробная карта Германии с очерченной ярко красным цветом границей. Они быстро переглядываются. Сталин делает вид, что ничего не заметил.

АНТОНОВ. Советские войска с 12-го по 15 января перешли в наступление на фронте от реки Неман до Карпат протяжением 700 километров. Войска генерала Черняховского наступали на Кенигсберг. Войска маршала Рокоссовского — по северному берегу Вислы, отрезая Восточную Пруссию от центральных районов Германии. Войска маршала Жукова — южнее Вислы — на Познань. Войска маршала Конева — на Ченстохов и Бреслау… (Рузвельт и Черчилль буквально впиваются взглядами в говорящего Антонова.) …Цель, намеченная Верховным командованием, достигнута. Благодаря хорошо проведенной предварительной разведке и мощному артиллерийскому наступлению огневая система противника была подавлена и его укрепления разрушены. Это позволило нашим войскам в первый день наступления продвинуться на 10–15 километров, то есть полностью прорвать всю оборону противника на всей ее тактической глубине.

Черчилль шумно выдыхает; под Рузвельтом скрипнуло кресло; оба переводят взгляд на карту.

АНТОНОВ. К 1 февраля, то есть за восемнадцать дней наступления, советские войска на направлении главного удара продвинулись до пятисот километров. Средний темп продвижения 25–30 километров в сутки. Советские войска вышли на реку Одер и овладели Силезским промышленным районом…

Черчилль делает знак помощнику, означающий, что кто-то ему нужный должен быть наготове. Помощник выходит.

АНТОНОВ (продолжая) …. препятствовать противнику производить переброски войск на восток с Западного фронта, из Норвегии и из Италии; в частности, парализовать узлы Берлин и Лейпциг.

Черчилль ерзает как на иголках в своем кресле; на слове Берлин он буквально подпрыгнул.

РУЗВЕЛЬТ (нетерпеливо). А как советское правительство предполагает поступить с немецкими паровозами, вагонами и железными дорогами? (Забывшись, он обратился непосредственно к Антонову.) Вы предполагаете перешивать германские железные дороги на более широкую колею?

Антонов бросает молниеносный взгляд на Сталина; тот едва заметно кивает.

АНТОНОВ. Ввиду того что подвижной состав и паровозы, оставляемые немцами, малопригодны для использования, германские железные дороги придется на ряде направлений перешить.

РУЗВЕЛЬТ (несколько суетливо и одновременно резко). Да, да, но нужно, чтобы наши штабы совместно обсудили этот вопрос! Войска союзников быстро сближаются друг с другом.

АНТОНОВ. Советское командование перешивает минимальное количество направлений в целях обеспечения снабжения своих войск.

СТАЛИН. Большая часть немецких железных дорог останется неперешитой. Советское командование делает эту перешивку без большой охоты.

ЧЕРЧИЛЛЬ. У меня есть несколько вопросов! Есть ряд вопросов, которые нужно обсудить трем штабам. Прежде всего целесообразно обсудить вопрос о времени! Вот, например (Черчилль тычет пальцем в карту)... сколько времени потребуется немцам, чтобы перебросить из Италии восемь дивизий на советский фронт? И что нужно предпринять, чтобы предотвратить такую переброску? Нужно перебросить часть наших войск через Люблянский проход на соединение с Красной Армией! И решить, сколько понадобится времени и не поздно ли будет это предпринимать! И… и это только один вопрос! Только один! Нужно сейчас же пригласить Маршалла! Он доложит об операциях на Западном фронте! Как можно помочь советским армиям. Пригласите Маршалла!

Переместившееся солнце внезапно посылает луч прямо ему в глаз. Черчилль так резко откидывается в кресле, точно хочет опрокинуться вместе с ним.

РУЗВЕЛЬТ. Совершенно согласен! Раньше мы воевали на больших расстояниях друг от друга. А сейчас Германия стала мала, и нужно иметь более тесный контакт между нашими штабами.

СТАЛИН (сделав паузу, неторопливо, как бы вразвалочку). Это пра-виль-но.

Явившийся по вызову своего премьера генерал Маршалл не нашел ничего лучшего, как патетически произнести заранее заготовленную фразу, должную произвести эффект:

— Последствия немецкого наступления на Западном фронте в Арденнах ликвидированы.

Зависла пауза. Черчилль досадливо кусал губы. Фраза была заготовлена при и главное — для — других обстоятельств: сейчас от нее не было никакого эффекта.

Генерал Маршалл продолжил свой доклад. Начав с хлесткого заявления, уже через две фразы он признал, что в Арденнах у немцев остаются весьма значительные силы. Поэтому Эйзенхауэр начал концентрацию там своих войск.

МАРШАЛЛ. В настоящее время 25-я армейская группа и 9-я американская армия, находящиеся под командованием Монтгомери, готовятся к наступлению на северном участке. 9-я армия будет наступать в северо-восточном направлении. Командование надеется, что первая из этих операций начнется 8 февраля, вторая — через неделю. Мы рассчитываем, что немцы отступят к Дюссельдорфу, и мы двинемся на Берлин. В наступление будет введено столько сил, сколько окажется возможным ввести. Будут применяться парашютные войска…

Невыгодный для союзников контраст доклада Маршалла с докладом Антонова был очевиден. Весь доклад Антонова был сделан в прошедшем времени: «войска наступали», «операция была проведена», «цель была достигнута», «войска вышли», «прорвать удалось» и соответственно — результаты. Весь доклад Маршалла был сделан в будущем времени!

Маршалл объяснял медленное развитие операций на Западном фронте отсутствием тоннажа и немецкими бомбардировками Антверпена. 4 февраля 1945 года немецкая авиация сбросила в этом районе 60 летающих бомб и 6 ракет. Сталин на это возразил, что «бомбы и ракеты редко попадают в цель».

МАРШАЛЛ. Но возможно попадание бомб в суда, находящиеся в порту! Мы всегда действуем решительно, если позволяет погода! Мы произвели большие разрушения нашими истребителями и легкими и тяжелыми бомбардировщиками! Вот у меня сведения, полученные сегодня: произведены налеты на железнодорожные составы, следовавшие на советско-германский фронт! Мы произвели большие разрушения на железных дорогах к северу от Страсбурга. Тяжелая авиация действует по заводам горючего, и его производство упало в Германии на 60 процентов! Мы бомбим пути сообщения, танкостроительные заводы!

СТАЛИН. А будут ли у союзников резервы для развития успеха наступления? Например, советское командование во время зимнего прорыва сосредоточило в центральной части фронта примерно 9 тысяч танков.

МАРШАЛЛ. У нас будет 10–12 танковых дивизий.

СТАЛИН. А сколько у вас танков в дивизии?

МАРШАЛЛ. 300 танков.

СТАЛИН. Каково превосходство союзников в пехоте? У советского командования на фронте главного удара имелось превосходство — 100 дивизий на 80 немецких.

Возникла неловкая пауза.

ЧЕРЧИЛЛЬ (нервно, желчно). Да! Да, у нас никогда не было и нет превосходства в пехоте! Но хочу заметить — у нас иногда было очень и очень большое преимущество в авиации! Да! В авиации!

Вынужденное отступление

То, как англичане, а затем и американцы использовали это «преимущество» — пожалуй, самая острая из тем по истории Второй мировой войны в современной Европе. Когда командующий бомбардировочной авиацией Харрис предложил «выбомбить Германию из войны», ни адмиралы, ни сухопутные генералы его не поддержали. Но его поддержал Черчилль.

И началось…

27 июля 1943 года, Гамбург… Несколько дней в городе бушевал огненный шторм, который ощущали даже летчики в своих кабинах, поскольку столб дыма поднимался на четыре километра. В городе кипел асфальт, в трамваях плавились стекла; на сахарном заводе почти весь сахар превратился в расплавленную массу… Люди горели заживо; те, кто сумел укрыться в подвалах, задохнулись от ядовитых газов. Остальные были погребены под руинами. Те, что чудом выжили, сошли с ума.

31 сентября 1944 года, Эссен. Не долетев до военного завода и возвращаясь с нерастраченным бомбовым запасом, летчики от него освободились: бомбы попали точно — в школу, похоронив под ее руинами 120 детей — половину всех детей города.

Потом были Штутгарт, Дармштадт, Фрайбург, Берлин, Дрезден… На Берлин было сброшено 50 тысяч тонн бомб. Уничтожена половина города. Погибли десятки и десятки тысяч… В то время среди берлинцев ходил такой анекдот: «Вопрос: кого можно считать трусом? Ответ: жителя Берлина, ушедшего добровольцем на фронт…».

Черчилль эти бомбардировки считал «стратегическими»! Его логика в том, что союзники бомбили прежде всего немецкие авиационные заводы, транспортные пути. К концу 1944-го железнодорожный транспорт Германии практически был парализован! Производство синтетического горючего с 316 тысяч тонн упало до 16 тысяч! Немецкие танки попросту встали! И потом, заявлял Черчилль, есть такое понятие, как моральный террор! Немецкий народ, поддержавший Гитлера, его заслужил!

На следующую же ночь после закрытия Крымской конференции — с 13-го на 14 февраля — 800 английских бомбардировщиков с 650 тысячами зажигательных и фугасных бомб и 1300 американских обрушатся на город Дрезден. На следующий день в «дело» вступит еще 1100 самолетов. Помимо несметного числа человеческих жертв, небывалый в истории бомбовый груз погубил Альтштадт — западную часть Дрездена. Бомбы падали на… Рубенса, Тициана, Дюрера, Рембрандта, Микеланджело, Ван Дейка, Веласкеса, Рафаэля… — на Альбертинум, на Купальню нимф, на Сикстинскую мадонну… Если это и был моральный террор, то против человечества!

Таков ответ Черчиллю со стороны общественного мнения Европы начала XXI века!

После трагедии Дрездена Черчилль приказал-таки Харрису закончить так называемые площадные (теперь они называются «ковровыми») бомбардировки Германии. Он сказал буквально следующее: «Нужно прекратить бомбежки германских городов. Иначе мы возьмем под контроль абсолютно разрушенную страну».

Остров Рюген. По дороге, спасаясь от английских бомбардировщиков, неслась немецкая военная машина. Заехав в кусты, немецкий офицер едва перевел дыхание, как он и шофер получили по пуле в лоб.

Диверсионная группа, скрывавшаяся в лесочке, забрала машину и документы шофера. Один из англичан переоделся в его форму. Уилби вместе с ребенком пересел в немецкую машину. Машина отъехала.

Первое заседание Конференции подошло к концу.

Сталин посмотрел на часы. В зале было душно от перебродивших эмоций. Помощники приоткрыли несколько окон (Любопытный факт: под это действие — открывание окон — быстро и четко перестроилась внешняя охрана дворца, снайперы, автоматчики.)

СТАЛИН. Спрашивая о возможном превосходстве в пехоте и артиллерии, я хотел знать, какие пожелания имеются у наших союзников в отношении советских войск?

ЧЕРЧИЛЛЬ. Хочу воспользоваться случаем и выразить глубокое восхищение той мощью, которая была продемонстрирована Красной Армией в ее наступлении.

СТАЛИН. Это не пожелание.

ЧЕРЧИЛЛЬ. Мы сознаем всю трудность поставленной нами задачи. Но мы уверены, что сумеем ее решить. Хотя удар предполагается нанести по самому сильному месту обороны немецких войск, мы уверены, что он будет успешным и принесет пользу операциям советских войск. Наше главное пожелание вам — чтобы наступление советских армий продолжалось столь же успешно.

РУЗВЕЛЬТ. Совершенно согласен с премьер-министром.

СТАЛИН. Зимнее наступление Красной Армии — это товарищеский долг по отношению к нашим союзникам. Решения, которые мы совместно принимали на Тегеранской конференции, не обязывали нас предпринимать такое наступление. Но мы ясно увидели, что такое наступление необходимо для наших союзников. Мы продолжим наступать, если позволят погода и дороги.

РУЗВЕЛЬТ. Совершенно согласен с маршалом Сталиным.

СТАЛИН. Может быть, пришло время нашим военным обсудить совместные планы?

ЧЕРЧИЛЛЬ. Это необходимо сделать! Пусть наши военные займутся военными вопросами, а мы займемся политическими. (Сталин кивает.) Военные могли бы встретиться завтра утром.

СТАЛИН. Согласен. Предлагаю назначить такую встречу на 12 часов дня.

ЧЕРЧИЛЛЬ. Пусть военные обсудят положение не только на Восточном и Западном фронтах, но и на Итальянском фронте, и как вообще целесообразнее использовать наши наличные силы. И на завтра же назначим заседание по политическим вопросам, а именно — о будущем Германии… хм… если у нее вообще будет какое-либо будущее.

СТАЛИН. Германия безусловно должна и будет иметь будущее.

У пропускного поста в Штральзунде Уилби предъявил документы. На словах объяснил, что везет обратно на Рюген испытуемый объект — подопытного ребенка, которого затребовали для исследований в институт в Страсбурге. «Объект» должен быть немедленно доставлен в лабораторию «доктора N».

Все прошло гладко. Вместе с ребенком Уилби отплыл на Рюген.

Даллесу была послана шифровка: «…Первая стадия операции «Два У» успешно завершена».

Усталый Рузвельт неторопливо двигался к своим апартаментам. Его сопровождали государственный секретарь Стеттиниус и двое помощников. Рузвельта пересадили в большое кресло. Помощники удалились.

РУЗВЕЛЬТ (Стеттиниусу). Каково?! Красная Армия взломала границы Германии! Это произошло! Это произошло… с опережением всех мыслимых сроков! Сталин извлек уроки из своих прошлых ошибок: он научился опережать время.

СТЕТТИНИУС. Хотите сказать, что мы… опаздываем?

РУЗВЕЛЬТ. В гонке на Берлин нам русских уже не обойти …

СТЕТТИНИУС. Завтра — день политических вопросов. Вы твердо намерены предложить свой план?

РУЗВЕЛЬТ. Я хочу это сделать! Впереди еще семь дней… Любую информацию от Даллеса передавать мне немедленно, в любое время дня и ночи. В любое, Эдвард! Проследите за этим лично.

Стеттиниус заметил в полуоткрытых дверях помощника с запиской в руках. Он взял записку, что-то быстро выслушал, вернулся и протянул записку Рузвельту:

— Премьер-министр просил вам передать. И просил назвать главный аргумент.

Рузвельт развернул послание. Это оказалась маленькая карта Европы, на которой вся восточная ее часть, уже занятая Красной Армией, была грубо закрашена жирным красным карандашом. И стоял огромный вопросительный знак.

Рузвельт дорисовал вопросительный знак на восклицательный и вернул Стеттиниусу:

— Пусть передадут премьер-министру: Красная Армия — вот главный аргумент. — Он отвернулся и долго смотрел на темное море, по которому, точно вслепую, шарили и скрещивались широкие лучи прожекторов. — У нас есть еще семь дней. Семь дней… которые решат судьбу мира.

Черчилль находился в своих апартаментах, когда помощник передал ему карту с исправлением Рузвельта. Черчилль хмыкнул, бросил ее на стол.

Он ясно понимал всю трудность своего положения. Пару-тройку пасов он здесь, пожалуй, еще сумеет отбить — а дальше? Сотворить новый мир для старой доброй Британии за… семь дней? Нет, сэр, вы не Господь Бог! Вы премьер-министр, которому, пора готовиться к отставке! — говорил себе Черчилль.

Но унывать не стоило! Жизнь подкидывала ему и не такие испытания, из которых он всегда выходил с гордо поднятой головой.

Черчилль позвонил помощнику:

— Узнайте-ка у хозяев, дружище, где тут можно покататься на велосипеде?

 

5 февраля 1945 года

Тот же день. Раннее утро. Побережье острова Рюген. Тяжелая холодная волна со свинцовым отливом.

Немецкий патруль, проходя у кромки моря, обнаружил тело рыбака (того самого, которого скинул в море Уилберт).

— Странно… все рыбаки вроде вчера вернулись с лова, — сказал первый охранник. — Доложить… или нет?

— Да черт с ним, мороки будет много, рапорт придется писать. Не до этого, — отмахнулся второй. — У начальства сейчас голова болит о другом — эвакуация.

Он оттолкнул утопленника от берега, и тело быстро отнесло волной.

— Пусть другие докладывают, а мы не видели, — поддержал первый охранник.

То же утро. Крым.

Рузвельт на открытой веранде, смотрел на другое море — синее, с серебристой рябью. Работало радио: Рузвельт слушал, одной рукой вращая ручку настройки: из эфира на всех языках летели возбужденные сообщения о первом дне работы конференции. В другой руке Рузвельт держал рисунок ребенка — «атомный гриб». Президент слушал одно и думал о другом.

На веранду вошел госсекретарь Стеттиниус с папкой в руках.

Рузвельт произнес задумчиво, не оборачиваясь:

— От каких мелочей порой зависит ход истории! Как по-вашему, что это такое?

Стеттиниус заглянул в листок, прищурился.

— Похоже на… переросший трюфель?

Рузвельт печально усмехнулся. Потом обернувшись, удивленно взглянул на Стеттиниуса:

— А где это вы видели переросшие трюфели?!

— Я давно никаких не видел, — вздохнул тот.

— Что вы принесли?

— Мой завтрашний доклад о Совете Безопасности ООН. Придется повторять многое из того, что уже сказано в вашем послании от 5 декабря, — доложил Стеттиниус.

— Придется повторять, — назидательно произнес Рузвельт. — Сталин захочет изучить… под увеличительным стеклом. Встанет и польский вопрос. Только бы не растянуть его на несколько заседаний. Ох уж эти поляки — вечная европейская мигрень!.. От Даллеса нет сообщений?

— Пока нет, — прозвучал короткий ответ.

— Если что-то будет, информируйте меня лично и сразу. В любой момент, — подчеркнул Рузвельт. — Если я буду в зале заседаний, то встаньте у двери с листом бумаги так, чтобы я вас увидел. Я пойму.

Сталин в своем кабинете, наклонившись над картой, прикладывал линейку, измеряя пройденные армиями расстояния.

«Медленно, медленно продвигаемся…» — было написано на его лице.

Раздался стук в дверь.

Вошел секретарь.

— Товарищ, Сталин, вы просили лично информировать вас обо всех просьбах гостей, — начал свой доклад секретарь.

Сталин, не оборачиваясь, кивнул.

— Премьер-министр попросил тренажер. Велосипед. Чтобы педали крутить, — продолжил секретарь.

— Ну снимите колеса, и пусть… катается! — не отрываясь от карты, сказал Сталин.

 

5 февраля 1945 года. Москва. Кабинет Берии

(На докладе начальник ГРУ Иван Ильичев)

ИЛЬИЧЕВ (показывая чертежи). …Эти новейшие немецкие бомбы предположительно могут замедлить темпы нашего наступления.

БЕРИЯ. О каком устройстве идет речь?

ИЛЬИЧЕВ. Весом не менее одной тонны, разработанное группой Курта Дибнера. Использован недостаточно чистый уран-235. Однако пока доподлинно неизвестно, сумели ли немцы изготовить достаточное количество этого материала…

БЕРИЯ (раздраженно перебивая). А что вам известно… доподлинно?

ИЛЬИЧЕВ. По последним донесениям, готовятся испытания в районе Ордруфа. Мы также располагаем информацией о немецких планах ядерной (террористической) «минивойны» со взрывами в Лондоне и Париже…

БЕРИЯ. С поражением в радиусе 500 метров?! И что это даст? Это, по-вашему, решит ход войны?! Это, черт вас подери?! Гитлер что-то подготовил, он на что-то рассчитывает — на что ? А вы меня кормите устаревшими баснями! Еще в 42-м мне передавали высказывание Гейзенберга о том, что заряд, способный разрушить целый город, будет не больше ананаса! А вот это сказано Шпеером, сказано только что, в январе (читает): «Нам нужно продержаться еще год, и тогда мы выиграем войну. Существует взрывчатка размером всего со спичечный коробок, количества которой достаточно для уничтожения целого Нью-Йорка». (Сердито фыркает.) Еще год! Ишь чего захотел, сукин сын!

ИЛЬИЧЕВ. К ядерным снарядам с радиусом поражения в 500 метров в самих СС не относятся всерьез. Немцы, безусловно, близки к созданию бомбы, настолько близки, что Гиммлер уже видит ее у себя в кармане…

БЕРИЯ. Как бы она в ближайшее время действительно там не оказалась! Активизируйте работу! И тщательней отслеживайте гиммлеровских эмиссаров! Что-то они зачастили в Европу.

На острове Рюген велась эвакуация.

По дороге, ведущей к морю, постоянно курсировали крытые грузовики. Вывозили «изделия», маркированные ящики разных размеров…

На погрузке вместе с немецкими солдатами трудилась группа рыбаков. В этой группе таскал ящики Уилберт в рыбацком плаще.

Одновременно Уилби, в форме оберштурмфюрера СС, распоряжался погрузкой очередной партии. Несколько отставленных в сторону ящиков он приказал нести в грузовик. У него вспыхнул скандал с одним из сотрудников в штатском — тот не давал нести ящик в грузовик. Оба так кричали, что привлекли к себе общее внимание. Уилберт, работающий в группе рыбаков, поймал быстрый взгляд Уилби, говорящий: «Вот этот! Это тот, кто нам нужен — это он, «доктор N». Поторопимся: эвакуация, неразбериха… время для операции удобно».

Крым. То же утро.

Черчилль на открытой веранде усиленно крутил педали импровизированного велотренажера — разогревался перед заседанием. По дорожке к веранде подкатила на велосипеде Сара Черчилль. За ней, тоже на велосипедах, на некотором отдалении двигались охранники. Сара помахала отцу.

— Чудесное утро, не правда ли! — восторженно произнесла Сара Черчилль — И какие красивые тут места! Нужно непременно уговорить маму посетить Ялту, папа!

(Справка: Клементина Черчилль посетит Ялту в том же мае.)

Черчилль молча кивнул, стараясь не потерять дыхательный ритм. Сара поднялась на веранду, села в кресло.

— В этом дворце есть что-то подлинно британское. Мне здесь так нравится! А нельзя ли… нельзя ли купить его у господина у Сталина? — спросила Сара. — И маме бы понравилось. Пожалуйста!

Черчилль как-то неопределенно дернул головой, усиливая ритм вращения педалей.

— Ты сегодня что-то очень уж по-боевому настроен, папа! А когда мы сюда ехали, говорил, что собираешься попробовать роль миротворца, — напомнила ему дочь.

— Миротворец кормит крокодила в надежде, что тот сожрет его последним, — был ответ.

Сара усмехнулась:

— Очередной афоризм? Непременно запишу для истории.

Черчилль понимал, что на этой конференции ему часто предстоит отбиваться в одиночестве. Если Соединенные Штаты и Англия были и остаются безусловными стратегическими партнерами, то по тактическим вопросам Рузвельт был склонен к большему сотрудничеству со Сталиным, нежели того желала бы Британия в лице ее премьер-министра.

 

Второе заседание в Ливадийском дворце

Обстановка менее торжественная, более деловая.

Рузвельт, Сталин, Черчилль за столом переговоров. Секретари раскладывают папки с документами, карты; каждый из лидеров формально углублен в изучение чего-то своего, подчеркивая деловой характер происходящего.

Открывая заседание, Рузвельт предложил обсудить вопрос о зонах оккупации Германии. Он подчеркнул, что речь должна идти не о постоянной, а о временной оккупации. Сталин никак не отреагировал на этот акцент. Зато поставил другой — нужно ли оставлять правительство Гитлера, если оно безоговорочно капитулирует, или не оставлять Гитлера ни при каких условиях! Сталин подыграл Черчиллю, дав ему возможность сразу, открыто и однозначно заявить на весь мир: никаких переговоров с военными преступниками!

Учитывая уже ставшие известными Москве секретные переговоры англичан с бывшим заместителем фюрера Рудольфом Гессом, Сталину было важно, чтобы это прозвучало именно с английской стороны.

СТАЛИН. Вопрос о расчленении Германии уже обсуждался между премьер-министром и мной в Москве в октябре прошлого года. Но решение не было принято, и невозможно было его принять, так как в Москве не было президента.

ЧЕРЧИЛЛЬ. Имея в виду мощь Пруссии — главную причину всех зол, я думаю, что возможно создание еще одного большого германского государства, со столицей в Вене. Это обеспечило бы линию водораздела между Пруссией и остальной Германией. Население Германии было бы поровну поделено между этими двумя государствами. Далее встанет вопрос — будет ли Пруссия подвергнута внутреннему раздроблению. Вопрос требует изучения. На мой взгляд, это вопрос о расчленении больше подходит для рассмотрения уже на мирной конференции.

РУЗВЕЛЬТ. Вопрос, безусловно, требует изучения. Но сейчас нужно решить дело в принципе: расчленять Германию или нет.

СТАЛИН. Это правильно.

РУЗВЕЛЬТ. Я не вижу иного выхода, кроме расчленения. (Черчиллю.) Так вы согласны добавить в статье 12 слова о расчленении Германии или не согласны?

ЧЕРЧИЛЛЬ (с трудом сдержав крайнее недовольство). Я готов только к тому, чтобы три министра иностранных дел рассмотрели статью 12 в целях выяснения возможности включить слова «расчленение Германии» или другую формулировку в эту статью.

На этом пока и порешили. Сталин и Черчилль словно прощупывали силу и податливость друг друга. Когда Черчилль предложил перейти к вопросу о правительстве Германии, Сталин заявил, что предпочитает обсудить вопрос о репарациях.

Рузвельт тут же согласился со Сталиным и сразу перешел к этому вопросу. Обсудили восемь положений, на которых должен быть построен план материальных репараций. Доклад по этим пунктам сделал Майский.

Черчилль слушал внешне рассеянно. Его взгляд порхал, как бабочка, по стенам и потолку зала заседаний. На самом деле Черчилль еще раз продумывал и выстраивал свою речь.

Он начал говорить сразу, едва Майский закрыл лежащую перед ним папку.

Речь премьер-министра звучала весомо, несколько патетически, в противовес прежнему скучновато-деловому тону:

— Я хорошо помню конец той войны! Репарации тогда доставили одни разочарования. Англия взяла у Германии несколько старых пароходов, а на те деньги, которые Германия получила от Англии, она построила себе новый флот! Безусловно, жертвы России не сравнимы с потерями других стран. Но я уверен, что из разбитой и разрушенной Германии невозможно получить такое количество ценностей, чтобы компенсировать убытки даже одной России. Англия пострадала очень сильно. Если бы я видел возможность поддержать английскую экономику путем взимания репараций с Германии, я бы решительно пошел по этому пути. Но я сомневаюсь в успехе! Кроме того, что будет с самой Германией?! Призрак голодающей Германии с ее 80-миллионным населением встает перед моими глазами! Кто будет ее кормить? Кто будет за это платить? Не придется ли нам самим покрывать репарации из нашего же кармана? (Обращаясь к Сталину.) Если хочешь ездить на лошади, то ее нужно кормить сеном и овсом.

— Но лошадь не должна на вас бросаться, — заметил Сталин.

— Признаю неудачность своей метафоры, — согласился Черчилль. — Поставим вместо лошади автомобиль. И тогда для его использования понадобится бензин.

— Опять не вижу аналогии. Немцы не машины, а люди, снова возразил Сталин.

Черчилль кивнул и неожиданно для всех… широко улыбнулся.

Позже, вернувшись домой, в Англию, Черчилль похвастается в одной из частных бесед, как ловко он заставил Сталина это произнести — «немцы — люди».

Остров Рюген. Серия взрывов.

Уилби и Уилберт успешно провели операцию по захвату «доктора N». Они затащили немца, которого они считали этим самым «доктором N», в полуразрушенное одним из взрывов помещение, в котором угадывалась только что эвакуированная лаборатория.

— …Мы знаем, кто вы. Вас называют «доктор N». Мы должны получить от вас подтверждение или опровержение факта атомных испытаний. Наглядное и неоспоримое, — заявил доктору Уилберт. — И мы получим его от вас любой ценой. Но важен фактор времени. Важен для вас. Если мы получаем информацию немедленно, то вы, гарантированно — все остальное: жизнь, деньги, безопасность для вашей семьи.

Реакция немца оказалась совершенно непредсказуемой. Он вдруг резко расхохотался:

— Для моей семьи?! Подтверждения?! Ха-ха-ха… Вы их получите!

В это время в пригороде Вашингтона состоялась встреча Алена Даллеса с представителем военно-промышленного комплекса США.

Беседа была запротоколирована помощником Даллеса следующим образом:

ОТ ЛИЦА ДАЛЛЕСА. Пока я не могу сообщить вам ничего нового. Мы в стадии установления личного контакта. Я уже знаю имя этого человека — Карл Вольф, самое доверенное лицо рейхсфюрера.

ОТ ЛИЦА НЕИЗВЕСТНОГО. А вы абсолютно убеждены, что Гиммлер по-прежнему держит под контролем атомный проект? А если он блефует, набивает цену?

ОТ ЛИЦА ДАЛЛЕСА. Гиммлер держит под контролем не только атомщиков. Надеюсь, что очень скоро мы узнаем много интересного о других секретных разработках немцев. Но прежде всего — информация по бомбе.

ОТ ЛИЦА НЕИЗВЕСТНОГО. Вы уверены, что речь идет о бомбе, а не о ядерном снаряде с радиусом поражения в 500 метров?

ОТ ЛИЦА ДАЛЛЕСА. Я убежден, что речь идет именно о бомбе.

Уилберт и Уилби вместе с немцем вошли в его дом. Навстречу им из детской спальни вышла женщина.

— Знакомьтесь, моя жена. Эльза, — произнес доктор N. — Эльза, сними парик. Пожалуйста.

Так нужно.

Женщина сняла парик; под ним оказалась совершенно лысая голова. Ее лицо, руки, шея были покрыты сыпью.

Доктор прошел в спальню, где в кроватях лежали двое детей.

— Идите сюда! — позвал он. — Смотрите!

У детей были такие же лысые головы; кожа покрыта болячками. Рядом с кроватями стояли тазики, для рвоты.

— Еще нужны подтверждения? — поинтересовался их отец.

Уилби невозмутимо фотографировал.

— Да, нужны еще фотографии, документы, — ответил Уилберт.

 

6 февраля 1945 года

Третье заседание в Ливадийском дворце

В этот день в залы Ливадийского дворца было допущено трое журналистов — по одному от каждой страны. По инструкции они не имели права задавать вопросы работающим на конференции; их присутствие было скорее декоративным. Неожиданно появился четвертый-представитель Франции.

Когда из глубины дворца, в форме Королевских ВВС, с белой папкой под мышкой, появилась Сара Черчилль, все четверо бросились ей навстречу.

АНГЛИЧАНИН. Ради бога, мисс, только одно слово!

САРА. Мне очень жаль.

АМЕРИКАНЕЦ. По инструкции — никаких вопросов официальным лицам, но вы ведь здесь как частное лицо. Пожалуйста!

САРА. С этого утра я помощник официального лица.

СОВЕТСКИЙ. Мисс, по какому вопросу вы сегодня в качестве помощника?

САРА. По вопросу Совета Безопасности ООН.

ФРАНЦУЗ. Мадемуазель, могу ли я сообщить читателям моей газеты, что… вам очень идет эта форма?

Сара с улыбкой кивнула и прошла дальше.

Заседание открыл Рузвельт.

РУЗВЕЛЬТ. Ну что ж, сегодня можно было бы сразу приступить к обсуждению вопроса о международной организации безопасности. Я считаю, что нашей главной задачей является обеспечение мира, по крайней мере, на пятьдесят лет. Я считаю целесообразным заслушать по этому поводу доклад государственного секретаря …

Стеттиниус начал делать доклад. В это время Сара Черчилль снова проходила через те же залы, но уже с красной папкой под мышкой, теперь в сторону зала заседаний. Она невольно обратила внимание, что журналисты на своих местах что-то непрерывно строчат в своих блокнотах. Сара бросила удивленный взгляд, слегка подцепив им своего соотечественника. Англичанин сорвался с места и побежал за ней.

ЖУРНАЛИСТ (на ходу). Совершенно никакой информации… Знаете ли, когда нет официальной информации, а ты вынужден ее выдавать… Собачья работа!

САРА. Я вас понимаю. Лучше делать новости, чем рассказывать о них.

ЖУРНАЛИСТ. О! (Быстро записывает.) И все же, мисс, все же… хоть полсловечка!

САРА. Хорошо. Записывайте! Сегодня здесь они делают то, о чем завтра другие будут только думать.

Сара Черчилль вошла в помещение перед залом заседаний, села за стол, переставив свой стул так, чтобы хотя бы краем глаза видеть своего отца.

Как и предполагал Рузвельт, Сталин после доклада госсекретаря США Стеттиниуса попросил передать ему текст для более детального изучения. Сталин сказал, что, на его взгляд, этот доклад представляет собой комментарий к посланию президента. А в послании заложено, как ему кажется, не только право наций высказываться в ООН, но и возможность такого механизма, который позволял бы нациям добиваться решений по важным для них вопросам.

В дискуссию тут же вступил Черчилль:

— Британия не возражает. Нельзя создавать впечатление, будто три великие державы хотят властвовать над миром, не давая другим даже высказать свое мнение.

— Право высказать свое мнение дешево стоит, — произнес Сталин. — Вы, вероятно, считаете, что если Китай подымет вопрос о Гонконге, то он пожелает только высказаться. Это неверно. Китай потребует решения. Если Египет подымет вопрос о возврате Суэцкого канала, то… потребует решения этого вопроса.

Черчилль собрался что-то отвечать, но Сталин продолжал:

— Премьер-министр Черчилль однажды высказал опасение, как бы не подумали, что три великие державы хотят господствовать над миром. А кто же замышляет такое господство? Соединенные Штаты? Нет, они об этом не думают. (Смех и утвердительный жест президента.) Англия? Тоже нет. (Смех и красноречивый жест Черчилля.) Итак, две великие державы выходят из сферы подозрений. Остается третья… СССР. Значит, СССР стремится к мировому господству? (Общий смех.) Или, может быть, Китай стремится к мировому господству? (Общий смех.) Ясно, что разговоры о стремлении к мировому господству ни к чему. Мой друг Черчилль не сможет назвать ни одной державы, которая хотела бы властвовать над миром. — Сделав небольшую паузу, Сталин поменял тон на почти задушевный, к концу речи переходящий в патетический: — … Да, пока мы все живы, бояться нечего. Мы не допустим, чтобы имела место новая агрессия против какой-либо из наших стран. Но пройдет десять лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем. Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что мы пережили, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы. Что будет тогда? Мы как будто задаемся целью обеспечить мир, по крайней мере, на пятьдесят лет вперед. Или, может быть, я думаю так по своей наивности?

Сталин прямо и пристально посмотрел в глаза президенту Рузвельту, точно желая что-то услышать от него в ответ прямо сейчас. Рузвельт выдержал этот взгляд молча. Сталин продолжил уже обычным тоном, по-деловому:

— Главное условие для сохранения длительного мира — это единство трех держав. Надо выработать такой устав, который максимально затруднял бы возникновение конфликтов между нами. Это главная задача.

РУЗВЕЛЬТ (искренним, задушевным тоном, глядя в глаза Сталину и прижав руку к груди). Поверьте, единство великих держав — одна из главных наших целей!

ЧЕРЧИЛЛЬ (сбивая патетику, несколько ворчливо). А нельзя ли сегодня обсудить польский вопрос?

Сталин и Рузвельт, опустив глаза, почти одновременно кивнули.

РУЗВЕЛЬТ. Поскольку Соединенные Штаты находятся далеко от Польши, я прошу двух других участников совещания изложить свои соображения.

ЧЕРЧИЛЛЬ. У Великобритании нет никаких материальных интересов в Польше. Великобритания вступила в войну, чтобы защитить Польшу от германской агрессии. — На этих словах переместившееся солнце одним лучом поразило его прямо в глаз. Черчилль сморщился, стараясь увернуться, поднял указательный палец: — Великобритания интересуется Польшей, потому что это — дело чести Великобритании!

СТАЛИН (воспользовавшись его дискомфортом). Если для британского правительства Польша — вопрос чести, то для русских вопрос о Польше — это вопрос жизни! И дело не в том, что Польша — пограничная с нами страна. На протяжении истории Польша всегда была коридором, через который враг шел на Россию. Почему враг шел так легко? Потому что Польша была слаба. Польский коридор не может быть закрыт механически извне только русскими силами. Он может быть надежно закрыт только изнутри собственными силами Польши. Для этого нужно, чтобы Польша была сильна. Вот почему Советский Союз заинтересован в создании мощной, свободной и независимой Польши. (После паузы, весомо.) Вопрос о Польше — это вопрос жизни и смерти для Советского государства.

Сара Черчилль, сидя за столом, подняла голову, что-то напряженно вспоминая; чуть шевеля губами, она словно произносила про себя какой-то текст.

Дальше Сталин предложил провести польскую границу по Западной Нейсе. Он попросил Рузвельта и Черчилля его в этом поддержать.

Был также поднят вопрос о польском правительстве. Сталин заявил, что настоящие поляки проживают в Польше, а в Варшаве уже есть правительство, тогда как лондонское правительство и связанные с ним подпольные круги постоянно наносят Красной Армии вред: нападают на советские склады с оружием, уже убили 212 красноармейцев…

Черчилль, горячась, возразил, сказав, что у советского и британского правительств, видимо, разные источники информации…

Но заседание уже подошло к концу.

Рузвельт, взявшись за голову, дал понять, что у него больше нет сил:

— Польский вопрос в течение пяти веков причинял миру головную боль!

— Вот и нужно постараться, чтобы польский вопрос больше не причинял головной боли человечеству! — заявил Черчилль.

— Непременно это нужно сделать, — заключил Сталин.

В 17.30 6 февраля Даллес телеграфировал Рузвельту:

«Операция «Доктор N» в стадии успешного завершения. Информация поступит в течение ближайших суток».

После этого заседания все трое демонстративно разошлись в разные стороны.

Сталин скрылся из виду первым.

Рузвельт бессильно раскинулся в кресле, его везли. Стеттиниус, наклонившись, отдал президенту сообщение от Даллеса. Рузвельт сразу воспрянул, оживился. Обернувшись, он хотел было подать Черчиллю какой-то знак, но премьер уже удалялся в сопровождении Сары.

Черчилль процедил сквозь зубы:

— Слышала? Эти болваны в Лондоне совершенно не владеют ситуацией, от них вреда больше, чем реального дела.

— Настоящие поляки проживают в Польше, — сказала Сара.

— Не нужно мне Сталина цитировать.

— Тогда позволь, папа, я процитирую тебя: «Мы будем разбрасывать листовки, взывающие к нравственности немцев. Но мы и пальцем не шевельнем для Польши, когда немецкая военная машина станет ее давить и уничтожать. Чтобы Гитлер не имел оснований на нас жаловаться». В тридцать девятом году ты не считал Польшу — делом чести, а теперь ждешь от Сталина понимания.

Черчилль только равнодушно пожал плечами:

— Кстати, детка, я прозондировал насчет покупки дворца. Сталин ответил: «Увы!».

«Доктор N», выполняя приказ «предъявить еще доказательства», привез Уилби и Уилберта к последней, пока не взорванной лаборатории исследовательского центра острова Рюген.

Почти все оборудование уже вывезли, на полках стояли разные колбы и сосуды всех размеров; часть разбитых валялась на полу. Среди осколков что-то шевелилось.

Оба разведчика, много чего на этой войне повидавшие, отчего-то поежились.

— Идите четко по моим следам, если не хотите взлететь на воздух! — обратился немец к Уилби, который был в эсэсовской форме. — Здесь все уже заминировали ваши службы. А кстати, кто же вы все-таки? На какую разведку работаете? Надеюсь, не на советскую?

— А что? — откликнулся Уилби.

— А то, что вон там, за окнами, холмик, видите? Там четыреста русских военнопленных, а дальше, в той стороне — еще триста, — резко хохотнул немец — Тьфу! Что это я?! Ваш начальник, Шуманн, и подписывал приказ! Или вы сами? Когда еще работали на нас!

— Я на вас никогда не работал! — возразил Уилби. — И здесь никогда не был. У меня пропуск только в зону С.

— Зона С — это для обслуги! Ха-ха! — немец указал на шевелящееся на полу. — Недавно еще ползало… Скоро все передохнут! Персонал расстреляли, кормов нет, генератор взорван… скоро все тут остынет… Все погибнет, все! А! Вот! Вот вам доказательство! Документ! Фотографируйте, а то воняет! — он ткнул пальцем в трупик какого-то зверька с пятью ногами и роговым наростом между глаз.

Уилби сфотографировал и поинтересовался, отчего сдохло это существо.

— С голоду, — ответил немец. — Дети приходили кормить… Больше не приходят.

— Какие дети?

— Такие же!

— Для чего вы нас привели в этот… зоопарк?

— Я вас привел, куда просили.

— Хватит валять дурака! — возмутился Уилби. — Сначала ваша семья, теперь какой-то… зверинец! Послушайте, доктор N…

Немец расхохотался:

— А вы так и не поняли?! Нет никакого «доктора N»!.. Вот — «доктор N»!.. Лечебный павильон для больных детишек! Сказочное царство! Для «сказочных» детишек! Они тут зверюшек кормили, цветы поливали, грибы рисовали! — он говорил быстро, точно в бреду. — Все началось… с грибов! Грибы начали расти первыми… Здесь все росло — грибы, ветки, листья. Я обещал детям, что и они вырастут. Все дети хотят вырасти побыстрей. Но они… не росли. Дети… умирали. Они умирали… в мучениях — Неожиданно он выпрямился, откинул голову; его речь сделалась возвышенно-патетической: — Это был великий эксперимент! Столько труда, догадок, гипотез, которые подтвердились! Сотни тысяч марок! Тысячи жизней! Плюс еще трое — моих детей! Зато теперь мы знаем, что ждет наших врагов! Мы знаем, что ждет их детей… — в его глазах вспыхнула ненависть — Ваших!.. И я не позволю, я не дам вам уничтожить…

Говоря, он отступал все дальше и дальше, в глубь лаборатории. Забывшись, задел ногой какую-то проволоку, споткнулся и упал.

Уилби, схватив Уилберта за руку, бросился наружу…

За их спинами раздался первый взрыв. Потом еще несколько.

Вечером того дня Черчилль подъехал к резиденции Рузвельта.

Перед четвертым заседанием три лидера договорились устроить неформальную встречу. Точное время не было строго оговорено, и, воспользовавшись этим, Черчилль нарочно приехал первым, чтобы поговорить с Рузвельтом до приезда Сталина.

Черчилль, усаживаясь в кресло, заметил:

— Нужно отдать должное хозяевам — нас тут прекрасно устроили. И кормят сносно. Попросил тренажер — дали. Прихватил с собой ящик сардин — так и стоит не распакованным. Ну, как поживают ваши планы? Своей интерлюдией о том, какие мы все овечки, Сталин удачно предварил ваш план о «мире четырех полицейских»! Дьявольская все-таки интуиция! Словно так и ждал, что вы это тотчас и предложите! Что там наши на Рюгене? Моя информация пока подтверждается?

— Пока да, — ответил Рузвельт.

— Итак, если бомба у Гитлера все-таки есть… Если джинн уже выпущен из бутылки?

— Вы слишком торопитесь.

— А вы — не чересчур ли медлите? Сталин скоро будет в Берлине и подомнет под себя пол-Европы! Советское влияние станет нарастать, и тогда… смотрите, как бы все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы не оказались бы под тотальным контролем Москвы! Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София…

— Воображение завело вас слишком далеко.

— Отнюдь нет, — возразил Черчилль. — Я не вижу для этого серьезных препятствий. Сегодняшнее обсуждение польского вопроса показало, как станет действовать Сталин. Кстати, а что тут делают французы? Сидят под дверьми в ожидании, что их пустят в Контрольный совет по Германии? Логичнее было бы допустить в него китайцев.

— Почему, почему вы так упорно не хотите меня понять, сэр?! — неожиданно взорвался Рузвельт.

Черчилль, тоже взрываясь:

— Да потому что, пока мы все только разорялись, великая Америка богатела! Черт подери! Вам легко обойтись без ударной армии, потому что 70 процентов всей мировой промышленности, нефть, финансы, мировая торговля — лучшая «ударная» сила! Русские так милитаризовали страну, что готовы прошагать и еще пол-Европы! Франция… разбери ее, почти целехонька и туда же — в великие лезет! А что бедной старой Англии делать?!

— Оставаться другом моей Америки! — меняя тон на проникновенный, заговорил Рузвельт. — Ничто в этом мире не может быть достигнуто без братского союза англоязычных народов. Это ваши слова. И я их полностью разделяю. Это означает особые отношения между нами! Мой дорогой друг, неужели вы меня до сих пор не поняли?! «Мир четырех полицейских» — это мир без гонки вооружений! Это здоровая экономика, это достаток, это спокойствие наших народов! Могильный камень на военный атом! Вооружившись мирным атомом, мы все равно победим!

— Да понял я вас, понял… Но все это в перспективе. Пока же мне остается воевать тут за те крохи британского величия, которые еще остались! И все-таки… а если мы завтра же получим донесение, что джинн уже выпущен?

— Меня все стремятся в этом уверить! — жестко произнес Рузвельт. — Особенно наши, в Лос-Аламосе! Точнее их главный заказчик. Знаете, Уинстон, я с некоторых пор воюю с собственными спецслужбами. Даллес опасается, что я прикрою программу атомных военных испытаний, и тогда его покровители уже в ближайшем будущем могут остаться без военного госзаказа. Но я президент. Я отвечаю за всю нацию. Мы сильная нация, а сильным выгодно жить без войны!

— Безусловно. Но я считал, что всемирная организация, которую мы создаем, могла бы стать подлинным Храмом Мира, в котором можно будет развесить боевые щиты многих стран. И это могло бы быть достигнуто путем братского союза англоязычных народов! Только им одним!

Доложили о приезде Сталина.

— Когда вы ожидаете окончательного сообщения от наших на Рюгене? — спросил Черчилль быстро.

— Не позднее 9 февраля. Это критический срок, но я надеюсь…

Появился Сталин.

Рузвельт и Черчилль надели приветливые улыбки.

Поздний вечер. Акватория острова Рюген.

Под покровом темноты Уилби и Уилберт тихо отплыли в рыбачьей лодке в том же месте, под прикрытием водолазов. Настроение у обоих было странное, непривычное, особенно у Уилби; Уилберт держался уверенней.

— Как он сказал — дети собирали грибы? И рисовали… Просто грибы. Грибочки… — задумчиво произнес Уилби:

— Атомный взрыв похож на гриб, — пояснил Уилберт.

— Откуда вы знаете?

— Физики сказали. Если атомный взрыв похож на гриб, значит, гриб похож на атомный взрыв. Думаю, оба наши шефа останутся довольны.

— Не думаю, чтобы президент… — начал было Уилби.

— Ну, я не столь доверенное лицо, чтобы докладывать лично президенту, — перебил его Уилберт. — Мой шеф — Даллес.

 

Ялта. 9 февраля 1945 года. Шестое заседание в Ливадийском дворце

За полуоткрытыми дверями шло заседание. Госсекретарь Стеттиниус делал сообщение от имени министров иностранных дел по польскому вопросу:

— …что касается формулы о создании польского правительства, то три министра иностранных дел пока не достигли соглашения…

В помещении, перед залом заседаний, дежурила охрана трех лидеров. Когда в этом помещении появился американский сотрудник с каким-то донесением, советская и английская охрана тут же словно взяли его в невидимые клещи.

Этот сотрудник что-то сообщил своему начальнику охраны; тот быстро объяснил ситуацию англичанам, потом на ломаном русском — советской охране.

Суть заключалась в том, что прибыло донесение для президента США. То самое, которое «по личной просьбе президента» было приказано немедленно передать государственному секретарю.

Начальник советской охраны сделал протестующий жест.

Эту картину наблюдали всё те же четыре журналиста, сидящие за два помещения от зала заседаний, который им виден не был.

Начальник американской охраны заглянул в зал. Оценив обстановку, заявил сотруднику, что придется подождать.

В зале было «жарко».

ЧЕРЧИЛЛЬ. …Я решительно возражаю! Великобритания в течение стольких лет ведет тяжелую борьбу за сохранение в целости Британского Содружества наций и Британской империи!.. Пока британский флаг развевается над территориями британской короны, я не допущу, чтобы хоть кусок британской земли попал на аукцион с участием сорока государств!

СТЕТТИНИУС. Речь не идет о Британской империи…

ЧЕРЧИЛЛЬ (обращаясь к Сталину). Каковы были бы ваши чувства, если бы международная организация выступила с предложением передать Крым под международный контроль в качестве международного курорта?!

СТАЛИН. Я с большой охотой предоставил бы Крым для конференций трех держав…

Сотрудник, принесший донесение, решительно отстранив начальника охраны, встал у дверей так, чтобы его видел Стеттиниус.

Советская охрана встала у него по бокам. Таким образом, в дверях торчали трое.

Журналисты напряженно наблюдали.

Стеттиниус увидел сотрудника с донесением в руках. Он вышел из зала, прочитал сообщение и в свою очередь сам встал у дверей так, чтобы его видел Рузвельт. Рузвельт увидел, изменился в лице. С этой минуты все мысли президента сосредоточились на сообщении от Даллеса.

ЧЕРЧИЛЛЬ (распаляясь все больше). Тито — диктатор в своей стране!

СТАЛИН. Тито вовсе не диктатор. Положение в Югославии остается неопределенным.

ЧЕРЧИЛЛЬ. Вы подтверждаете ваше согласие на то, чтобы предложить Тито вышеупомянутые поправки?

СТАЛИН. Я не делаю пустых заявлений. Я всегда держу свое слово.

РУЗВЕЛЬТ. Я. . Я предлагаю закрыть заседание.

ЧЕРЧИЛЛЬ. Но я еще хотел бы обсудить вопрос о военных преступниках. Я имею в виду тех из них, чьи преступления не связаны с определенным географическим местом.

РУЗВЕЛЬТ. Это сложный вопрос. На этой конференции его рассмотреть невозможно. Не лучше ли передать его на рассмотрение трем министрам иностранных дел? Они дадут отчет через три-четыре недели.

ЧЕРЧИЛЛЬ. Хочу напомнить, что я сам составлял проект декларации о военных преступниках для Московской конференции 1943 года. Вообще… лучше всего было бы расстрелять главных военных преступников, как только они будут пойманы.

СТАЛИН. А как быть с теми, кто уже пойман, например с Гессом? Будет ли он включен в ваш список? И как быть с судом над ними?

ЧЕРЧИЛЛЬ. Безусловно, они все должны быть судимы. Но какова должна быть процедура суда: юридическая или политическая — вот в чем вопрос. По моему мнению, суд должен быть политическим, а не юридическим актом.

РУЗВЕЛЬТ. Предлагаю передать вопрос о военных преступниках на изучение… трем министрам иностранных дел.

«Дьявол вас всех забодай!..» — читалось в его взгляде. Он нетерпеливо поскрипел креслом. Сталин и Черчилль нехотя кивнули. Секретари принялись собирать бумаги….

И тут Сталин снова заговорил, намеренно неторопливо, растягивая слова:

— А скажите еще вот что: на-чалось ли на-ступление на Западном фронте?

— Вчера, в 10 часов утра 100-тысячная британская армия начала наступление в районе Неймегена, — заявил Черчилль. — Войска продвинулись на три тысячи ярдов на фронте шириной в пять миль. Они достигли линии Зигфрида. Взято несколько сот пленных. Наступление будет безостановочным и будет непрерывно разрастаться!

Из всех заседаний только шестое шло с перерывом. Никто не придал этому значения. Поднимались такие вопросы, что, казалось, сам воздух в зале вот-вот закипит. Нервы лидеров были взвинчены до предела — почему бы немного и не остыть?

Рузвельт в своем кресле стремительно пронесся через помещение, в котором находились журналисты.

Можно лишь предполагать, обратил ли кто-нибудь внимание на странный перелом, произошедший в настроении американского президента. Но журналисты, наблюдавшие его меньше минуты, заметили, как сильно Рузвельт был взволнован, как он торопился куда-то. Куда?

Кресло Рузвельта катилось по коридору… В одном из помещений дворца его ожидал Стеттиниус. Рузвельт почти выхватил донесение.

Прочитав и перечитав, опустил руки, долго глядел перед собой.

— Что … там? — не выдержав паузы, спросил Стеттиниус.

— Они ее взорвали… Даллес убежден… Материалы с Рюгена… Даллес готов их привести… — отрывочно произносил Рузвельт. — Даллес… — произнес Рузвельт с прорвавшимся раздражением, — он сделал все, чтобы Сталин имел основания подозревать меня в сепаратных переговорах с Гитлером! — Потом Рузвельт сделал глубокий вздох и уже спокойнее обратился к госсекретарю: — Эдвард, организуйте-ка мне вот что! Я хочу поговорить с тем парнем, как его — Уилберт, кажется. С ним, а не с Даллесом! Посмотрим, сможет ли он… солгать своему президенту.

«Посмотрим, сможет ли он солгать своему президенту…» — так сказал Рузвельт. Для американца тех лет «солгать своему президенту» было все равно, что сфальшивить перед лицом Высшей силы — самим Господом.

Ночь. Юсуповский дворец. Сталин в кабинете читал сводки по фронтам, доклады командующих. Часто отвлекаясь, подолгу смотрел в окно. Позвонил.

Вошел Поскребышев, с новыми сводками.

— Положи, — приказал Сталин Поскребышеву. — Ты ничего не заметил в поведении президента?

— Выкатился из зала, точно на пожар торопился! Ждет новостей?

— Не от Даллеса ли? — уточнил Сталин.

— Секретные переговоры с немцами о сепаратном мире? По последним данным, — начал докладывать Поскребышев, — генерал-полковник СС Карл Вольф через Даллеса установил контакт с папой Пием XII. Если так пойдет дальше, то скоро этот эмиссар Гиммлера напрямую встретится с Даллесом где-нибудь в хронически нейтральной Швейцарии. Может быть, Рузвельт получил сведения, что Гитлер готовит ядерный удар по Нью-Йорку или Лондону? Хотя… почему тогда Черчилль спокоен?

— Рузвельт как будто потерял интерес к тому миропорядку, который здесь мы готовим. Помнишь, в 42-м он сказал Молотову, что видит будущий мир как мир «разоруженный»? Тогда для нас это прозвучало дико — шла война… А теперь это могло бы быть. Если бы, как тогда говорил Рузвельт, оставить, к примеру, только три армии, ну с китайской — четыре — нужно же держать японцев в узде… остальных полностью разоружить. Наши армии использовать, как используют полицейских — для принуждения к спокойствию и порядку. Но почему он здесь этого не предложил? — размышлял вслух Сталин.

— Может быть, завтра предложит? — предположил Поскребышев.

— Может быть, опасается, что Курчатов опередил лос-аламосских «старателей»?

— Или кто-то другой… опередил?

— Немецкая атомная бомба могла бы стать предметом торга с Гиммлером, и тогда понятно, почему Рузвельт колеблется. Но, во-первых, я убежден, — с нажимом произнес Сталин, — что Рузвельт на такую сделку уже не пойдет. А во-вторых, Берия убежден, что Гиммлер блефует. Бомбы у него пока нет.

— Значит, все-таки… предложит?

— Рузвельт — самый великий из всех президентов Америки. Но если он предложит мир без военной гонки, он будет самым великим из всех государственных деятелей всех времен и народов. Но интуиция мне говорит, что этого… не произойдет. Ни теперь, ни после.

Берег моря. Очень раннее утро. Два медленно движущихся силуэта. Один в инвалидной коляске, это Рузвельт; другой идет рядом. Это Уилберт.

Всполохи зарниц над морем, тихий шепот волн… Оба приближаются к ожидающей президента охране. Рузвельт протягивает Уилберту руку. Их крепкое рукопожатие.

Уилберт не солгал своему президенту. По его мнению, готовой бомбы у немцев пока нет.

 

10 февраля 1945 года

Предпоследний день работы Конференции

Рузвельт и Черчилль вместе приближались к залу заседаний. Черчилль шел, слегка склонившись к Рузвельту.

— Вы приняли решение, мой друг? — обратился к президенту Черчилль.

— Да, — ответил Рузвельт.

— И каким же оно стало после… утренней беседы?

— Оно не изменилось. Можно задать вам один вопрос?

— Обещаю ответить со всей искренностью.

— Тогда, на Мальте, когда вы представили мне в доказательство ребенка, рисующего атомный взрыв, вы были уверены на все сто?

— Наполовину.

— Я сегодня утром говорил с Уилбертом, — продолжил Рузвельт. — Он мне сказал правду — такую же, как вы сейчас. Фифти-фифти. Доказаны лишь последствия. Но они могли наступить и от иных причин. Гитлер очень близок к цели; возможно, даже ближе всех нас. Но он ее еще не достиг! И мы еще успеем… Вы были правы в том нашем разговоре на Мальте, когда сказали — «нам еще предстоит закончить эту войну». Пока будут гибнуть американские солдаты, я не стану говорить о вечном мире. Мои предложения здесь были бы преждевременны. Но своего решения я не изменил.

— Упрямец… — тихо произнес Черчилль.

— Что вы там бормочете, Уинстон? К концу весны, а может быть, и раньше, когда русские будут в Берлине и мы расстреляем Гитлера, Гиммлера и Геринга, когда Сталин избавится от подозрений относительно нашего сепаратного мира, мы проведем новую конференцию, и тогда я предложу свой план…

Оба, заметив идущего к залу заседаний Сталина, приветствуют его.

Седьмое и восьмое заседания конференции были короткими. Рузвельт настоял на передаче трем министрам иностранных дел окончательного текста заявления по польскому вопросу. Рузвельт согласился на участие Франции в лице Шарля де Голля в Контрольном совете по Германии, хотя раньше этому противился. По основным пунктам все со всеми согласились.

«Дискуссионным» получился лишь вопрос о первоочередности подписей: Рузвельт предложил первой поставить подпись Сталина; Сталин предложил алфавитный порядок — Р, С, Ч. Но Черчилль с усмешкой заявил, что если руководствоваться английским алфавитом, то его подпись должна стоять первой. Сталин также весело отвечал, что готов принять очередность по английскому алфавиту.

Последним пунктом повестки дня стал вопрос о времени опубликования Коммюнике Крымской конференции. И вот тут приоритет был отдан не «вашингтонскому», а именно — 13 февраля в 8 часов утра, как того желала бы американская сторона, а московскому времени! — 12 февраля в 23 часа 30 минут, причем в Москве, Лондоне и Вашингтоне одновременно!

Да! То время было нашим!

Кадры, сделанные журналистами и операторами в Крыму, скоро увидит весь мир. Весь мир узнает и прочтет документы, принятые на Крымской конференции главами государств-победителей, — документы, определившие его судьбу на столетия вперед.

В парадной гостиной Ливадийского дворца, куда на прощальную встречу Сталин пригласил своих гостей, специально вызванный фотограф сделал несколько снимков, в том числе и вместе с дочерью Черчилля. Пока фотограф работал, три лидера пили чай, непринужденно беседовали.

РУЗВЕЛЬТ (продолжая разговор). Да, пятьдесят лет назад мир не знал многих вещей, без которых теперь не может обойтись. Через пятьдесят лет человечество узнает такое, что нам и не снится … (Сталину.) Какой вы видите вашу страну через пятьдесят лет?

СТАЛИН. Я не вижу… моей страны.

РУЗВЕЛЬТ (не поняв, отводит глаза). А… и я, пожалуй, не вижу Америки. (Шутливо.) Зато вижу Великобританию через пятьдесят лет!

ЧЕРЧИЛЛЬ. Да? Ну-ну, это любопытно!

РУЗВЕЛЬТ. Да, да, я ясно вижу — к власти у вас придет женщина, этакая стальная леди и… и закроет все шахты!

ЧЕРЧИЛЛЬ (смеется). А у вас будет чернокожий президент!

(Все трое смеются.)

РУЗВЕЛЬТ. Мы увлеклись прогнозами… Но в один прогноз мы все верим свято! (Поднимает бокал.) За победу!

СТАЛИН. За нашу… победу!

 

Послесловие

Великий замысел

29 января 1945 года войска Красной Армии перешли границу Германии… В это же время лидеры трех стран-союзниц готовились к поездке в Крым, в Ялту на конференцию, которая войдет в историю как событие, заложившее основы того мира, в котором мы сейчас живем.

Главным итогом Крымской конференции можно считать создание международной организации, призванной «обеспечить такое положение, при котором все люди во всех странах могли бы жить всю свою жизнь, не зная ни страха, ни нужды».

Осуществился ли этот замысел? Ответ очевиден — нет. Люди жили и живут в страхе перед новыми войнами. То ли мировой порядок был заложен тогда неправильно, то ли жизнь людей без войны вообще немыслима?

Хочется думать, что виноваты все же политики: их недомыслие, их нерешительность, честолюбие и эгоизм.

В тот переломный момент мировой истории, когда вот-вот должны были отгреметь последние залпы самой чудовищной и преступной из войн, — в этот момент так важно было найти то единственное, правильное решение, которое могло бы по-иному повернуть всю мировую политику! И ведь оно было!

Планы скрытые, планы явные…

Естественно, каждый из трех мировых лидеров ехал на Ялтинскую конференцию с собственным планом устройства послевоенного мира. Эти планы можно разделить на две группы: открытые — те, что будут предлагаться для обсуждения, и скрытые — их каждый из лидеров вынашивал про себя.

Сталин прибыл в Ялту 30 января: как хозяин, он хотел лично ознакомиться с будущими резиденциями своих гостей — Рузвельта и Черчилля. Уже находясь на месте, он получил донесение о том, что с 30 марта по 2 февраля на Мальте, на военной базе Великобритании Ла-Валлетта, Рузвельт и Черчилль встретятся для предварительной беседы; там же пройдет совещание начальников объединенных штабов США и Великобритании.

О чем думал Сталин, представляя себе эти «предварительные» встречи, гадать не станем, но чувствовал он себя в эти дни довольно уверенно: стремительное наступление Красной Армии, безусловно, было определяющим для всех последующих событий, кто бы чего не замышлял.

А замышляли Рузвельт и Черчилль, как теперь стало ясно, совершенно разное.

Во время встречи на Мальте Черчилль требовал от Рузвельта поставить перед Сталиным вопрос о Балканах и оккупации Восточной Европы; основным мотивом его настроения было — «мавр (в лице СССР) сделал свое дело; мавр может — и должен — удалиться!».

Но не нужно думать, что Рузвельт разделял это мнение. Скорее наоборот. В вопросе о будущей роли СССР в судьбах послевоенного мира американский президент был настроен диаметрально противоположно.

«Мир четырех полицейских»

Принято считать, что в основу почти всех решений, принятых в Ялте, заложены американские проекты. Но мало кто знает, что главный американский, или, точнее сказать, «рузвельтовский план», с которым американский президент ехал на эту конференцию, так и не был им озвучен.

Почему? И что это был за план?

Чтобы его понять, важно вспомнить, какое мнение о Сталине сложилось у Рузвельта к концу войны.

Своему госсекретарю Эдварду Стеттиниусу Рузвельт говорил, что гениальность политика в том, чтобы меняться вместе с изменяющимся миром, и Сталин — таково было твердое убеждение Рузвельта — меняется! И меняется не в сторону ортодоксального коммунизма.

Вспомним, какими словами Рузвельт встретил Сталина еще на конференции в Тегеране: «Мы приветствуем нового члена нашей демократической семьи!».

Рузвельт считал, что у него и у Сталина, как лидеров двух великих наций, одинаковое желание — обеспечить своим народам сытость, спокойствие, мир!

«Мир нужен Сталину, как хлеб для голодающей страны, как воздух для задыхающихся от дыма пожарищ!» — говорил Рузвельт в своем кругу.

Рузвельт был убежден, что гораздо выгоднее сделать Сталина и Советский Союз, показавший свою силу в войне с Гитлером, своим союзником и партнером, нежели иметь его своим врагом. И, прежде всего, как это ни прозвучит странно — в области военной.

Исходя, в первую очередь, из этой партнерской роли СССР, Франклин Рузвельт и выводил свой план послевоенного устройства, который мог бы обеспечить прочный и надежный мир на много десятилетий вперед.

Этот план вошел в историю под названием «Мир четырех полицейских».

Два главных исходных положения, заложенных в этот план таковы:

1. Континенты входят в эпоху единой общемировой экономики.

2. Здоровая мировая экономика и гонка вооружений есть вещи несовместимые.

Как же этой гонки не допустить? Причем, на качественно новом уровне — вспомним, что по сути уже начиналась атомная эра!

А вот как! Следует оставить всего четыре армии: у СССР, Соединенных Штатов, Британии и, возможно — Китая (нужно же держать Японию в узде!). Все остальные государства полностью разоружить.

Вооруженные силы четырех великих держав будут использованы только в целях подавления какой-либо зарождающейся агрессии, то есть в полицейских целях, и никогда друг против друга.

Еще на Мальте, перед поездкой в Крым, выслушав от Рузвельта этот план, Черчилль справедливо заметил, что при таком раскладе и учитывая, что СССР все же остается по другую сторону идеологической баррикады, гонка вооружений может начаться, как он выразился, «в самой нашей тепленькой компании, да еще и на новом атомном уровне».

Атомная бомба… Вся мировая элита тогда думала о ней.

Напомним — в конце войны ближе всех к созданию атомной бомбы подошли немцы.

На февраль 1945 года их устройства состояли из плутониевой начинки, обложенной обычной взрывчаткой. Это была так называемая имплозивная бомба весом не менее одной тонны. Использовался недостаточно чистый уран-235. Радиус поражения — 500 метров.

Но полноценной бомбы у Гитлера тогда еще не было.

Ответ Рузвельта на опасения Черчилля поражает до сих пор! Могильный камень на военный атом!

Рузвельт предложил атомную бомбу вообще не взрывать. Никогда! Иными словами, отказаться от применения ядерного оружия.

Вооружившись же мирным атомом, считал Рузвельт, мы все равно победим!

«Мы» в данном случае означало «братский союз англо-язычных народов» — тот самый, о котором Черчилль еще упомянет — в Фултоне.

Американский президент имел все основания говорить о подобной «мирной» победе. В 1945 году США нарастили огромную мощь, в то время как все остальные государства, по сути, только разорялись. 70 процентов всей мировой промышленности, нефть, финансы, мировая торговля… — США были сильны как никогда. А сильным жить без войны выгодно.

Так считал Рузвельт.

Президент, проигравший время.

Но почему же, отправляясь в Крым с планом «четырех полицейских», он так его и не предложил?

Объяснений может быть несколько.

Спецслужбы в лице Даллеса стремились уверить Рузвельта в том, что немцы уже имеют атомную бомбу, что они провели первые испытания на острове Рюген и готовят новые — в Тюрингии. Это могло означать необратимость процесса — военный атом заработал. Но Рузвельт не очень доверял Даллесу, понимая, что за ним стоят воротилы военной промышленности, которые в ближайшем будущем боятся остаться без военного (уже атомного) госзаказа.

А может быть, Рузвельт просто решил, что еще успеет предложить проект своего мира «четырех полицейских». Возможно, он надеялся сделать это на будущей конференции в поверженном Берлине?

Ведь еще предстояло закончить войну. А это вполне в духе американца, а тем более американского президента — не заявлять о вечном мире, пока американские парни продолжают гибнуть в Европе.

В английском языке есть малопонятная нам грамматическая категория — «future in the past» (будущее в прошедшем, одно из времен глагола. — Е.С.). Это не сослагательное наклонение, которого, как известно, не терпит История; это — будущее в прошлом. Рузвельт сказал, что он предложит свой план… Сказал и словно бы уже сделал.

Но на политическом ринге отложенный на будущее удар может уже никогда не состояться. Так и произошло. До следующей конференции в поверженном Берлине американский президент попросту не дожил.

Увы! Рузвельт проиграл время.