Муссолини

Бенито Амилькаре Андреа Муссолини, или просто Бен, или совсем просто — дуче, — был главной фигурой Италии в течение двадцати трех лет и, в отличие от Гитлера, прошел свой путь до конца. Он собственной шкурой продемонстрировал фюреру, как поступает нация со своими развенчанными кумирами: труп Муссолини партизаны подвесили вверх ногами.

Но Бен показал пример Адольфу не только в конце пути. Фашии дуче проложили путь в дебрях иррационализма, шовинизма и расизма, примерно как внедорожник в джунглях, а уж за ним с ревом и скрежетом прошла танковая колонна фюрера.

Хотя личность Муссолини изучена вроде бы вдоль и поперек, спор о нем продолжается: был ли Бенито как-то лучше, мягче, гуманнее Адольфа или он то же самое, только с меньшими возможностями?

Вообще сравнивать их даже забавно. Адольф, например, в детстве был тихоня, домашний ребенок, а Бен… настоящая шпана, при этом позер и словоблуд, каких мало. Думаю, он многому выучился у своего отца, Алессандро Муссолини, полуграмотного кузнеца, который энергично засорял местную прессу своими зажигательными статейками на разные темы.

Алессандро как-то сказал, что свое главное наследство — честолюбие — он оставляет именно Бенито. Тот наследство принял.

Представьте себе молодого человека девятнадцати лет, отовсюду выгнанного, дезертира, в чужой стране, нищего, ворующего лепешки, хронически простуженного, по двенадцать часов в день таскающего пудовые тюки, а ночами… что бы вы думаете делающего?

По ночам этот парень читал Платона и Канта, изучал по истрепанным учебникам немецкий и французский, писал статьи. Само по себе похвально. Однако папино наследство стучало в его сердце, подталкивало… конечно же, в партию. И теперь он читал уже все больше Лассаля, Кропоткина и Ницше.

А вот где и как учился Бен ораторскому искусству и главной его составляющей — демагогии, история, к сожалению, не подсмотрела.

Но совершенно ясно, что с молодых лет Муссолини ловко оседлал демагогию, как скакуна, и очень этим гордился.

«Если я и напиваюсь, то дурман никогда не проникает в мой мозг», — заявил он как-то своей жене Ракеле.

Кстати, семья Муссолини достойна отдельного разговора. Здесь, опять же в отличие от Гитлера, сын, муж, любовник, отец, тесть, дед Бенито переживал такие страсти, настолько бывал втянут во всевозможные дрязги, что Гитлер, как он сам признавался, глядя на это, «ни за что не желал бы так кипеть в семейном котле, как бедняга Бен».

Путь Муссолини к верховной власти подробно описан, и, на мой взгляд, это готовое пособие для одаренных особой беспринципностью и нечистоплотностью профнепригодных клинических честолюбцев.

Саму же верховную власть, а именно короля Виктора Эммануила, Муссолини взял в общем-то на испуг, устроив так называемый «поход на Рим». Несколько тысяч озверевших от безобразной организации этого похода, голода, жажды, усталости фашистов обратили все в хаос, в котором один дуче, выставив подбородок и выпятив нижнюю губу, олицетворял собою невозмутимость римского цезаря.

Став диктатором, Муссолини выкинул конституцию, разогнал парламент, запретил все партии, физически истреблял коммунистов, ввел чрезвычайные законы, мораль официально объявил пережитком. Правда, он не строил концлагерей, не сжигал евреев и даже осуждал за это Гитлера. Но если бы войны, которые он так хотел сделать победоносными, действительно стали бы таковыми, куда бы он девал военнопленных? И куда бы он сам девался от антисемитизма своего главного союзника, который практически во всем уже подмял его под себя?

Имеет ли история право на превентивное правосудие — спорный вопрос.

Главная же ошибка дуче, с точки зрения его политического будущего, заключалась, по-моему, в том, что он сам, подчинившись Гитлеру, не подготовил итальянцев к употреблению расизма в качестве государственной идеологии. Чем быстрее он сам сближался с фюрером и становился от него зависимее, тем сильнее отшатывался от него народ. А тут еще Германия начала проигрывать в войне…

В общем, последние два года выпячивание нижней губы и металл в голосе уже ни на кого не действовали.

Дальше вы все знаете. В 43-м году Италия капитулировала, дуче арестовали, заточили, потом Скорцени его выкрал; Муссолини засел на севере в марионеточной республике с названием Сало, озверел там так, что даже расстрелял своего зятя Чиано. Потом, удирая от партизан, был арестован, расстрелян и подвешен за ноги.

Таким образом, первая часть пособия для клинических честолюбцев на этом заканчивается. Правда, есть и вторая — историческая репутация. Но ее они никогда не читают.

 

Пилсудский

«Еще неизвестно, была бы создана Польша без меня!» — говорил этот человек, и за последовавшие семьдесят лет не нашлось ни одного поляка, который взялся бы публично высмеять подобное его самомненье.

Юзефа Пилсудского одни называют великим польским государственным деятелем, другие — фашистом и диктатором, третьи не понимают, в чем мнение первых противоречит мнению вторых. И все… все поляки ценят его присутствие в своей истории, как, наверное, жители болотистой страны ценили бы наличие весьма приметной кочки. Под всеми я, конечно, подразумеваю тех, кто имел возможность публично высказаться.

Время Пилсудского — пятнадцать лет с 1920-го по 1935 год — это время выжженной на корню демократии. Сам он подчеркнуто называл свой Совет министров — конституткой, свой режим — санацией, а его полицию — дефензивой — своего рода учительницей, на уроках у которой любимым учеником был Гиммлер. А сколько в его концлагере под лирическим названием Береза-Картуская мучилось и сгинуло белорусов и украинцев — это им самим бы не мешало, наконец, подсчитать.

У Пилсудского, как у каждого диктатора, было много званий, но как каждый диктатор он искал такое, которое уже нельзя было бы превзойти. И нашел. Правда, по-русски оно звучит мягко говоря нелепо — «Начальник Польши».

Вот сколько ни изучаю всевозможных диктаторов, так до конца и не могу понять, насколько искренне сами они верят в осуществление планов, которые всем остальным кажутся паранойей?

Цель Юзефа Пилсудского — создать такое польское государство, которое своей мощью навсегда подавило бы Россию, — это что — миссия любви или болезнь ненависти?!

Случай Пилсудского очень серьезный, поскольку фундамент был заложен в детстве, причем матерью. Его брат вспоминал, как мать просила их раз и навсегда запомнить, что слово «патриот» очень вредное, лукавое слово, и им, детям, нужно выучить другое, точнее два-«польский националист», или «нацист», для краткости. Именно так. Потому что есть еще русский нацист, украинский нацист, немецкий нацист, японский нацист, еврейский нацист, черный нацист и так далее. Все это люди, объясняла она, понимающие, что к чему, и с ними польскому нацисту предстоит сотрудничать, враждовать, вступать в союзы, целоваться, стрелять в них, смотря по обстоятельствам. Ради Польши, повторяла она, ради нашей возлюбленной, нашей многострадальной Польши.

Брат Юзефа Пилсудского Бронислав описывает случай, как Зюк (так звали Юзефа в детстве), привязав к деревьям двух собак и встав между ними, одну из них гладил, а другую в это же время нещадно колотил палкой, потом поворачивался на месте на 180 градусов и продолжал… тренироваться. Руки у мальчишки действовали синхронно и чем энергичней он пытался ласкать одно животное, тем сильней доставалось другому. Хотя и ласки его вскоре стали больше походить на удары.

«Когда я вырасту, — объяснял Зюк, — я навсегда встану так, что справа у меня будет Россия, потому что моя правая рука все-таки сильней».

Тренировки закончились, и началось дело — в 1902 году во время Русско-японской войны Пилсудский съездил в Токио, чтобы попытаться встать между «двух собак». Однако сумел всего лишь сделаться японским шпионом, за что получил 200 тысяч фунтов и оружие для своей боевой организации, которая стала основой Польского легиона в составе Австро-Венгерской армии. Но немцы не дали Польше независимости, да и сами вскоре потерпели поражение, а в ненавистной России началась революция. Во всей этой смуте Пилсудский получил власть, какой не имели его предшественники: с 1918 года он становится тем самым Начальником Польши, затем, в 21-м — Рижский мир — удар в зубы России и конвульсивная ласка Польши — долгожданное расширение границ за счет запада Белоруссии и Украины.

Пилсудский — фигура для романа. Чего стоит одно его актерство, с каким он проигрывал свои сюжеты: публичные «удаления на покой», передачи полномочий, свои потрясения, оттого что преемников убивают едва ли не на следующий же день. Какие преемники?! Что была Польша без его железной руки и харизмы: польская государственность — мыльный пузырь, институты власти в каталепсии, Сейм — грызня фракций! И еще ненавистный колосс — Россия рядом начинает дышать полной грудью, да так, что Польшу вот-вот сдует. Тут «санация» и дефензива кажутся инструментами самого Господа Бога, наказавшего поляков грехом гордыни.

И тут же вопрос — а был ли этот человек сам когда-нибудь… ну если не счастлив, то хотя бы радостен и спокоен? Личная жизнь Начальника Польши полна черных дыр, в которые проваливались все любившие его женщины. Вот уж с кого харизма диктаторов берет обычно высокую плату.

 

Элеонора Рузвельт

Образ жизни и стиль поведения Элеоноры Рузвельт — урок и назидание первым леди всех стран. Чем обильней их мужья пакостят своему народу, тем энергичней женам следует объясняться ему в участии и любви.

Про Элеонору Рузвельт говорили: «Она скорее зажжет свечу, чем будет проклинать темноту».

Нищие школы, грязные больницы, черные и белые трущобы, тюрьмы… — в таких местах эта женщина и расставляла свои свечки, и, думаю, беспрецедентное в истории Америки переизбрание Рузвельта на третий срок объясняется не только стрессом мировой войны и продуманным курсом президента, но и деятельностью его жены.

Энн Элеонора Рузвельт, в девичестве также Рузвельт, приходилась Франклину кузиной в пятом колене. Сохранилась забавная детская фотография, на которой маленькая Элеонора ездит по парку на спине Франклина, как на скакуне — образ, но отнюдь не спроецированный на их будущее.

В раннем детстве идиотка-мать внушала дочери, что та уродина и вообще дрянь; позже бабушка сумела несколько подлечить искалеченную психику девочки, однако в молодости, выйдя замуж за Франклина, Элеонора попала к идиотке-свекрови из тех, что стремятся беспробудно властвовать над своими сыновьями до могилы. А сын ни во что не вмешивался, он был очень занят — он становился политиком.

Политиком пришлось сделаться и Элеоноре. И не только публичным. Когда муж самым пошлым образом изменил ей с секретаршей, она заставила себя подчиниться воле свекрови и не только сохранить семью, но и ничем не выдать разверзшейся в ее душе пропасти.

О глубине этой пропасти можно судить по такому эпизоду: после того как ее старшая дочь Энн позволила бывшей любовнице-секретарше проститься с покойным президентом в его доме, Элеонора почти порвала с Энн отношения.

Я уже сказала, что без такой жены Рузвельта, на мой взгляд, едва ли переизбрали бы на третий срок. Скажу больше — не уверена, что без нее он вообще стал бы президентом. Он ведь заболел еще в 21-м году, и последующие десять лет, до его избрания, Элеонора была его половиной, левой причем, плюс ноги. К тому же ее называли также глазами и ушами Франклина. Если все это суммировать, то получится солидный процент.

А вот в голову своему мужу она никогда не лезла. Отчасти поэтому на цельности и логичности политического курса Рузвельта тридцатых — середины сороковых годов не видно характерных следов коррозии.

Когда 12 апреля 1945 года Франклин Рузвельт скончался, его вдова в ответ на навязчивые соболезнования произнесла такую фразу: «Господа, мне гораздо больнее за свою страну и весь мир, чем за себя». После которой в некоторых биографиях Элеоноры следует ядовитое предположение, что она якобы не очень-то и скорбела о смерти Франклина. Я заметила, что такие приговоры выносят обычно дамы-биографессы, конечно по собственному опыту, противному природе настоящей женщины. А Элеонора была и оставалась ею всегда.

И политиком она тоже оставалась до конца дней, причем довольно левого толка: резко и однозначно выступила против маккартизма, не раз высмеивала главу ФБР Гувера, в ООН возглавила Комитет по правам человека — тот, первый, с которым в мире еще считались. Права женщин, дела военнопленных, проблемы цветных, отношения с СССР — вот «поля» ее деятельности, согласитесь — тогда, в конце пятидесятых, заросшие таким чертополохом, что не каждый мужчина взялся бы их распахивать.

Она умерла от лейкемии поздней осенью 1962 года. Тогда же один из ее внуков написал: «Не могу поверить, что бабушку похоронили. Ее было так много в моей жизни… так много, что куда ни взглянешь, везде теперь зияет пустота».

Образ жизни и стиль поведения Элеоноры Рузвельт — урок и назидание всем женщинам мира: его можно менять, не изменяя себе.

 

Ататюрк

Что такое счастье? Мало кто во все века был способен дать такой однозначный ответ, какой дал этот человек: «Счастье, — говорил он, — это право называть себя турком».

Зимой 1920 года Турция как государство стояла у гробовой черты. Османская империя распалась; инерция распада росла стремительно. Победившая Антанта ввела в Стамбул войска; правительство султана и высшее духовенство во главе с шейхом были смяты и изменили своей стране. Молодой генерал Кемаль, к тому времени уже герой событий, которые называют «кемалистской революцией», будучи антикоммунистом, когда речь зашла о потере государственности, попросил помощи у Советской России. 16 марта 1920 года в Москве был подписан договор «О дружбе и братстве», в Турцию отправилась военная миссия во главе с Фрунзе, а также обозы с оружием и 10 миллионов золотых рублей. Еще три года боев, и 29 октября 1923 года город Анкара провозгласил себя столицей Турецкой республики. Мустафа Кемаль стал первым президентом. На этот пост он будет переизбираться трижды.

Кемаль-паша напоминает мне Петра Первого, мудрого восточного деспота, понимавшего важность переодеваний. Едва став во главе мусульманского государства, Кемаль-паша оделся во все европейское; мужчинам велел стать фески, а женщинам — чадру, и уравнял оба пола в правах. Победить неграмотность удалось, заменив сложное арабское письмо латиницей. Президент упразднил халифат, закрыл медресе, ввел новый уголовный кодекс вместо судебных установлений, действовавших на основе шариата. Так Турция в одночасье стала светским государством.

Программа реформ Кемаля называлась «Шесть стрел», это — республиканизм, демократизация, национализм, отделение религии от образования, приоритет нужд простого человека и реформизм для быстрого выхода из застоя.

Все делалось действительно быстро, решительно; кое-что даже очень решительно. Например, демократизация по-турецки выглядела так: компартию Кемаль-паша не просто запретил, а еще и приказал утопить в открытом море шхуну, на которой в страну возвращались все ее руководители.

Основой быстрых экономических реформ Кемаля стал так называемый этатизм, то есть активное вмешательство государства в экономику. А приоритетом — развитие национальной индустрии. Президент распорядился выкупить все иностранные концессии, основал национальный банк. По всей стране началось грандиозное строительство: промышленные предприятия, железные дороги, новые порты; в несколько раз увеличился торговый флот. И уже к середине тридцатых годов Турция заняла лидирующее положение на Ближнем и Среднем Востоке.

Мустафа Кемаль был убежденным противником политизированного ислама, считал его камнем, висящим на ногах у страны. Этот камень он сбросил практически одним движением, не дав консерваторам опомниться. И хотя в стране еще оставалось много недовольных, но серьезного сопротивления они не оказали. Мне известно всего об одном заговоре против Кемаля, в 26-м году. Покушение не удалось, и заговорщиков казнили.

Кемаль сам сокращал срок своей жизни, особенно пристрастием к алкоголю. Вообще его жизнь была полна ярких эпизодов, на грани и за гранью скандальности, но все это отступало перед тем уважением, которое испытывал к нему народ, решительно поддержавший европеизацию своей страны.

Мустафа Кемаль был безусловным противником фашистской Германии, и, проживи он дольше, Турция, возможно, снова пошла бы на решительное сближение с СССР. Но 10 ноября 1938 года Кемаль умер от цирроза печени. Ему было всего 57 лет.

По закону от 1934 года все граждане Турецкой республики получили фамилии, которых прежде не имели. Получил фамилию и президент Кемаль — «Отец турок», или Ататюрк. Под ней он вошел в историю как ярчайший государственный деятель всех времен. Ататюрк — редчайший случай, когда во имя спасения государственности политик посягает на сам менталитет нации и выигрывает.

 

Шперрле

«Два моих самых звероподобных воина», — так говорил Гитлер о фельдмаршалах Вальтере фон Рейхенау и Хуго Шперрле, сыне пивовара из Вюртемберга. Шперрле вместе с Герингом и Мильхом можно считать одним из главных создателей Люфтваффе.

Но и в этой тройке он кое в чем стал первым. Именно Шперрле, первый командир легиона «Кондор», заявил о начале войны нового типа — войны без законов и правил. Именно он разработал и первым опробовал в Испании тактику «авианалетов для устрашения»: «Хейнкели-111», «Юнкерсы-52» и «Дорнье-17» должны были бомбить населенные пункты, а затем с бреющего полета расстреливать разбегающихся людей. Тактика была опробована на городке Герника. Число убитых басков по разным источникам колеблется от двухсот человек до двух тысяч (последние исследования англичан дают цифру 1654 погибших и 889 раненых). Обратите внимание на такое соотношение: при обычных бомбардировках раненых бывает в несколько раз больше убитых. Поэтому, если верить этим данным, то приказ Шперрле поливать улицы пулеметным свинцом был выполнен.

Как в этом, так и во всех последовавших вплоть до наших дней случаях, устрашители мало кого устрашили, они, скорее, плеснули бензином в костер сопротивления. Вот тогда бы и сделать правильные выводы.

31 октября 1936 года Хуго Шперрле под фамилией Сандерс прибыл в распоряжение генерала Франко с тремя эскадрильями и двумя зенитными батареями — это и был легион «Кондор», которому предписывалась поддержка войск Франко с воздуха. Одновременно пилоты полка проводили летные испытания, отрабатывали экспериментальные приемы воздушного боя, опробовали прицелы для бомбометания.

Эти первые асы «Кондора» выглядят славными парнями. К 36-му году гитлеровская машина уничтожения еще не раздавила их понятий о красоте воздушного боя. Своим долгом большинство из них считало не только сбивать самолеты противника, но и делать это своим собственным почерком. Общим правилом было и проявление благородства к сбитым противникам — французским и британским пилотам, которых «кондоры» старались скрывать от СС. Правда, во время «битвы за Британию» асам уже приходилось выполнять и черную работу — уничтожать самолеты на посадочных площадках, бомбить города. А как бы они повели себя в России? Там сбитых советских летчиков они едва ли успели бы напоить шнапсом, поскольку их приказано было расстреливать на месте.

К счастью для «кондоров» Шперрле, большинство их погибало на взлете карьеры и до сих пор летает в легендах. Чего не скажешь о самом фельдмаршале.

После Испании он за штурвал почти не садился. Но продолжал эффективно служить фюреру, причем даже своей устрашающей внешностью. Например, в 38-м году во время переговоров с канцлером Австрии об аншлюсе Гитлер много и нервно говорил, бегал по гостиной, махал руками, и все это на фоне, как описывает один из свидетелей, «свирепо молчащего Хуго Шперрле, который периодически наезжал на австрияка своей квадратной челюстью, как танком». Позже Шперрле командовал «бомбардировочным давлением» на Чехословакию, затем польская и французская кампании, за которую он получил звание фельдмаршала. В разгар битвы за Британию Шперрле, в противовес Гитлеру и Герингу, считал, что главная задача Люфтваффе — уничтожение Королевских ВВС, а перемена тактики, то есть перенос главных ударов на Лондон — грубая ошибка. Он оказался прав. Уже после войны эту же ошибку Черчилль назвал еще и глупой.

Для карьеры фельдмаршалов, однако, чрезвычайно вредно оказываться дальновидней диктатора. Шперрле сослали в военное захолустье — во Францию. Там он свой штаб разместил прямо в парижском казино, разъелся, скупал картины, погряз в долгах. А в результате, когда Гитлер поручил ему 1 марта 1943 года «бомбардировку мести» за авианалет на рейх, из ста тонн бомбового запаса на Лондон упало всего двенадцать бомб. Гитлер свирепствовал, но в отношении лично Шперрле — только на словах. Получилось даже забавно — вместо наказания фельдмаршал получил от фюрера подарок — 50 тысяч марок на уплату карточных долгов.

Шперрле доконала лень: с 43-го года он уже не стремился ни в чем участвовать, его больше не интересовали ни интриги, ни награды, ни даже грядущее наказание. В 45-м он уныло сдался американцам. Позже его осудили, но денацифицировали и выпустили.

По сути, Хуго Шперрле повторил путь своих молодых асов из легиона «Кондор»: он был удачлив на взлете, в рискованных пике… Война как тяжелая работа вызывала у него брезгливость и скуку.

«Я получил все, что хотел, даже превзошел весом Геринга, — шутил он в конце жизни. — А в общем-то, мы все тогда неплохо порезвились. Этот гниющий мир будет помнить арийских кондоров».

 

Сталин

Писать портрет Сталина я бы сейчас не взялась. Но я уже много лет занимаюсь личностью одного… художника, который долго и пристально вглядывался в эту натуру и однажды в течение трех дней сделал несколько широких и ярких мазков, к которым стоит приглядеться. Хотя… как раз за неумение писать портреты этого художника — Адольфа Гитлера — и не приняли когда-то в Венскую академию искусств.

Что это были за три дня?

Весной 39-го года Гитлера впервые посетил страх, который с тех пор стал его преследовать, пока не сбылся кошмарной реальностью, — страх перед военным союзом Запада с Россией. Борман, Геббельс, Розенберг в своих записках зафиксировали, что Гитлер еще с зимы 39-го уговаривал Гесса «слетать на разведку в Кремль», при этом нервно смеялся, доказывая, что он, Гесс, детство проведший в Александрии, «лучше сумеет проникнуть в примитивно-пафосную логику азиата» (выражение самого фюрера и один из первых мазков). Но Гесс наотрез отказался. Тогда фюрер стал усиленно гнать в Москву вождя Трудового фронта Лея как «представителя братского рабочего класса», но Лей ограничился тем, что вместо себя отправил своих детей — в пионерский лагерь «Артек». Наконец Гитлер принял твердое решение, как записал Борман, «пропихнуть в Москву Риббентропа».

Чего, спрашивается, он так суетился? Да оттого, что план «Фаль Вайс» — нападение на Польшу — был авантюрой. Тридцать три немецкие дивизии могли оказаться лицом к лицу с девяноста французскими и британскими плюс части Красной Армии. Реализуется этот «плюс» или нет, в конце лета 39-го решалось в Москве: там ежедневно шли переговоры военных миссий СССР, Англии и Франции. Последнее заседание, 21 августа, закончилось словами адмирала Дракса о согласии отложить заседания до «решения политического вопроса».

Политический вопрос, или политическая воля — это согласие правительств Англии и Франции на заключение военного союза с СССР — того самого, которого до тошноты боялся Гитлер.

Но Сталин, видимо, уже понимал, что на такой союз Запад не пойдет. И он еще 19 августа дал принципиальное согласие на визит германской миссии в Москву. Однако в гости немцев ждали не раньше 27 августа, объясняя необходимостью получше подготовить общественное мнение внутри страны. Гитлер же подозревал другое — русские еще надеются договориться с Западом. Вот тогда Гесс и посоветовал ему подстраховаться и предложить Сталину личную встречу. Сам будучи яростным противником серьезных отношений с Москвой, Гесс настаивал на блефе: Гитлер должен был обмануть, переиграть Сталина, как он это гениально проделал в Мюнхене со «свинорылыми демократами» (интеллигентный Гесс слово «демократ» без этого определения никогда не употреблял).

«Мой Руди настырничает с вечера до утра — гонит приложиться к азиату», — жаловался Гитлер 19 августа. Затем, в последовавшие до подписания пакта три дня, фюрер и повел себя не как политик, а как художник-недоучка: он кричал, что его толкают на унижение, и, как записал Геббельс, «бросал на абрис московского царя широкие беспорядочные мазки», вот в таком духе: «Эти свинорылые после Мюнхена выползли повсеместно, как черви после дождя, а Сталин, если сдвинется и пойдет по ним танком… фу, мерзкое зрелище!». Он говорил своему окружению (а Борман записывал): «Поймите же, — Сталин — это сильный зверь азиатской породы, которая плохо мною изучена». Или (Борман снова фиксировал): «Сталин, Сталин… я не знаю, как с ним договариваться! Он слишком молчалив, он всегда крадется… Я рыцарь, он сарацин. Пока я поднимаю меч, он пустит отравленную стрелу. Сегодня, когда я брился, увидел в зеркале… его усы. Вы меня с ума сведете!».

Из всего этого Гесс и Геббельс сделали ехидный вывод, что Адольф попросту трусит. Правда, в семидесятые годы, в тюрьме Шпандау, Гесс описал те дни и сумятицу, царившую в душе Гитлера, совсем в других тонах:

«Два клина — русские и мы — перед тем как вышибить друг друга, собирались с духом. Однако, как стало ясно после нашего поражения, фюрер единственный в полной мере ощущал тогда демоническую силу восточного деспота, которую мы все недооценили, и в конце концов оказался прав».

 

Черчилль

В самом конце осени 1874 года в разгар одного из великосветских балов супруга лорда Рендольфа леди Дженни неожиданно почувствовала родовые схватки и едва успела укрыться в дамской комнате. «Он выскользнул у меня из-под корсета, как мелкая рыбешка», — шутила она позже. Этого семимесячного, крайне несимпатичного младенца назвали Уинстон Леонард Спенсер, и, несмотря на богатство и знатность рода Мальборо, к которому он принадлежал, судьба, казалось бы, обрекла его на вполне заурядное существование. Никаких способностей, ни одного сколько-нибудь выраженного интереса, кроме морских сражений в большом тазу, нелюбовь сверстников, лень, небрежность во всем, за что бы ни брался… На нашем сленге для юного Уинстона имеется подходящее словечко — пофигист. Родители жаловались, что просто не знают, куда пристроить своего никчемного Уинни, которого, впрочем, очень любили. Мальчика решено было отдать в военное училище. Любопытный факт: перед экзаменами Уинстон упал с дерева и получил сильнейшее сотрясение мозга, после чего в его голове как будто бы что-то встало на место. Его молодость — период бесстрашных поисков и самоутверждения: военные походы, любовные романы, пробы пера и ораторских способностей — об этом стоит почитать в его многочисленных биографиях. В 26 лет Черчилль пробует на вкус главное дело своей жизни — политику: он становится членом парламента, через восемь лет — министром торговли, а еще через три года — Первым лордом адмиралтейства, по-нашему — командующим военно-морским флотом. Сбылась мечта: морские сражения в тазу, на полу детской, трансформировались в счастливую реальность. Правда, теперь картина была иной: если Уинни сражался только корабликами, то сэр Уинстон над морскими битвами планировал грандиозные воздушные бои: сильная морская авиация была его идеей фикс.

Примерно в это же время Черчилль женился и приобрел большинство своих в будущем знаменитых привычек и навыков: сигары, армянский коньяк, супружеская верность, хозяйственные заботы, требующие регулярной физической нагрузки, умение общаться с маленькими детьми.

Черчилль всегда отличался удивительной широтой интересов и многообразием деятельности, чего не скажешь о его политических убеждениях: консерватор, патриот, ярый антикоммунист. Три кита, на которых он стоял. При этом забавно, что его многочисленные родственники тоже проявляли твердость убеждений, но часто во вражеском лагере: например, племянник Эсмонд Ромилли был коммунистом, сражался в Испании, а троюродная сестра, скульптор Клер Шеридан, едва не вышла замуж за чекиста Яна Петерса и всегда оставалась воинствующей противницей традиционных буржуазных ценностей.

Именно к этим, британским ценностям, дорогим сердцу традициям и устоям и апеллировал премьер-министр Черчилль, обращаясь к нации, когда на остров начали накатываться лавины бомбардировщиков Люфтваффе. Превосходство англичан в воздухе — одна из безусловных заслуг Черчилля. Немцы совершали в среднем по 1000 самолето-вылетов в день, и хотя ПВО Британии были на высоте, а потери ВВС — в два раза меньше немецких, Британия все же попробовала на вкус современной войны и реально ощутила угрозу потери своей государственной независимости.

«Мне нечего предложить вам, кроме крови, пота и слез, — прямо сказал Черчилль соотечественникам. — Вы спросите: какая у нас цель? Я отвечу одним словом: победа! Победа любой ценой, победа, несмотря ни на что, победа, каким бы тяжким ни был путь к ней. <…> Если мы не победим, то должны будем распрощаться с нашим образом жизни».

Меня всегда интересовал вопрос: если бы в 40-м году Гитлер все же решился бросить свои 25 дивизий на Британские острова, отрезать Лондон, одним словом, запустить-таки операцию «Морской лев», какова была бы тогда цена британской победы?! Если исходить из того, какие страшные недели пережил Черчилль поздней осенью 41-го года, как смертельно боялся и не желал он разгрома Красной Армии под Москвой, то думаю, что в поединке с Гитлером он и впрямь был готов заплатить любую цену.

 

Маннергейм

«История показывает, что сильный редко обладает чувством меры и талантом видеть далекую перспективу».

Мысль, возможно, не новая: что-то подобное читается у Плутарха. Но доблестные рыцари античности едва ли выстрадали ее так, как рыцарь века двадцатого — Карл Густав Эмиль фон Маннергейм.

Правда, исторической справедливости ради нужно уточнить, что, в отличие от подлинных рыцарей, например, тех, что перли в Палестину за Барбароссой и Львиным Сердцем в поисках приключений и добычи, рыцарские качества новейшей истории предполагают как раз обратное: отсутствие корысти и личную идею, определяющую и выстраивающую жизнь. Может ли такой «рыцарь» сделаться и оставаться политиком? Маннергейм смог.

Он служил двум государствам — России и Финляндии — примерно поровну: по тридцать лет, если, конечно, считать и годы учебы в кадетском корпусе и Николаевском кавалерийском училище в Петербурге. На службе Российской империи он воевал с Японией, затем в 1906–1908 годах по заданию военного командования занимался составлением карт Средней Азии, Монголии и Китая, проделав с казаками путь в 10 тысяч километров. Был почетным членом Русского географического общества. Первая мировая — бои в Галиции и Румынии, звание генерал-лейтенанта, почти все российские ордена…

В 1917-м Финляндия провозгласила независимость. Советское правительство ее признало. Маннергейм в качестве регента, обращаясь к нации, излагает программу строительства Финского государства. По Маннергейму, государство Финляндия есть «национальное единодушие» плюс мощные оборонительные рубежи.

Следует уточнить суть отношений регента с белогвардейским движением. Очистив Финляндию от финских красногвардейцев и частей Красной Армии, Маннергейм не поддержал Юденича против большевистского Петрограда. Об этом свидетельствуют документы, которые этим летом были представлены в Эрмитаже. Догадываетесь почему? Да потому, что государственность финнов в планы Белой гвардии не входила.

Тридцатые годы — напряженный период в жизни маршала и председателя Совета обороны Финляндии. В своих мемуарах (вышедших у нас в 2003 году) он называет их «восемь лет соревнования с бурей». Маленькая Финляндия возводит свои оборонительные рубежи — «линию Маннергейма» шириной в сто километров, знаменитую теперь не меньше, чем Великая китайская стена.

Документы также свидетельствуют, что Маннергейм отлично знавший мощную инерцию любого русского наступления, настоятельно советовал своему премьер-министру согласиться на предложение Сталина отодвинуть границу от Ленинграда, но правительство отказалось. Что ж, воевать — значит, воевать по Маннергейму, то есть хорошо!

Парадокс, но стратегический талант Маннергейма внес-таки свой вклад в будущий разгром своего союзника — гитлеровской Германии. По мнению Черчилля, после Финской кампании Гитлер посчитал русских неспособными достойно воевать и очертя голову бросился в блицкриг на Россию.

Гитлер требовал от Маннергейма полновесных боевых действий против СССР и прежде всего — вести финские войска на Ленинград. Приезжал генерал Йодль, убеждал хотя бы начать бомбардировки Ленинграда. «Сопротивляясь участию наших войск в наступлении на Ленинград, я исходил из политических соображений, которые, по моему мнению, были весомее военных», — пишет в мемуарах Маннергейм.

Возможно, это только эмоции, но трудно себе представить, что человек, подобный Маннергейму, отдал бы приказ бомбить Питер, город своей юности. Почитайте его мемуары. Вы увидите, что политик совсем не обязательно должен быть средоточием бесчувствия и беспринципности.

И последнее. Маленькая страна едва ли может учиться на примере великой державы. Поэтому следующие слова Маннергейма звучат словно бы вырванными из контекста: «Дважды я собственными глазами видел, сколь катастрофическими для России были последствия того, что она вступала в войну неподготовленной», — пишет он.

Опять эмоции, наверное… Но мне кажется — этот железный финский рыцарь… любил Россию.

 

Хирохито

Портрет японского императора Хирохито видится мне странным: графический полупрозрачный силуэт на детально выписанном маслом фоне. Кстати, о фоне…

Вы когда-нибудь встречали выражение «японский фашизм»?

Если мыслить образами, то фашизм — это цветок: сердцевина — идея, лепестки — способы и методы.

Приглядитесь к двум «цветкам» тридцатых-сороковых — германскому и японскому, и вы найдете у японской «хризантемы» всё те же лепестки, кроме одного — сочной, звучной, харизматической личности национального вождя. Вместо нее мы видим низенькую, нервически вздрагивающую фигурку, постоянно меняющую контуры и почти неуловимую.

«…маленького роста, в дурно скроенном костюме… щека подрагивала от нервного тика, постоянно дергал правым плечом… Усталый трогательно маленький мужчина, вынужденный выполнять неприятную работу, отчаянно пытавшийся контролировать свой резкий голос, сводимую тиком щеку и непослушную ногу…» Запись сделана в марте 46-го года американским журналистом Марком Гейном. Так он увидел, по его выражению, начало превращения императора «из божества в обычного смертного».

Это превращение Хирохито составляло часть процесса отречения Дай Ниппон тэйкоку — Великой Японской империи в пользу Нихон коку — просто Японии с ее конституцией, лишавшей императора официальных полномочий. Эту конституцию Хирохито именовал «благодатным поражением».

Вообще, от корня «благо» происходят очень многие смыслы, заложенные в понятие «кодо» — «путь императора».

Само имя Хирохито восходит к древнекитайскому изречению: «Когда общество процветает, народ доволен». Благо народа в понимании императора сильно менялось в зависимости от времени и обстоятельств, но само понятие «народ» всегда оставалось для него священным и, главное, первичным.

Вспомним, что говорил Гитлер: «Если немецкий народ окажется недостойным меня, пусть лучше погибнет».

Только подумайте — если вся тысячелетняя идеология воспитания японца была направлена на абсолютную преданность императору, то ведь воспитание самого будущего императора было развернуто в обратную сторону — на него самого: принц должен был привыкнуть считать себя объектом всех помыслов своих подданных.

Именно об этой мучительной личностной ломке 45-го года и пытался рассказать Сокуров в фильме «Солнце». Однако сделал он это не через убогий азбучно-клиповый видеоряд, а при помощи иероглифо-образного потока смыслов, для большинства оставшегося зашифрованным.

Приведу пример. Октябрь 41-го года. На конференции, посвященной окончательному решению о начале военных действий, император стремится убедить рвущихся в бой начальников штабов дать еще некоторое время дипломатам и делает это при помощи… танка.

Начальники штабов встают со своих мест и дают заверения, что готовы уступить дорогу дипломатам.

В этой сцене нет ничего фальшивого или выделанного. Просто это другой мир. Мир, который слишком ценил себя и, не надеясь на полное понимание со стороны белой расы, сам научился понимать и принимать ее. В этот путь Япония отправилась со своим императором, в чем его великая заслуга.

Что же касается ответственности за все те «лепестки» тогдашней японской хризантемы, как то — применение газов, ковровые бомбардировки, зверства на Филиппинах и в Бирме, «миротворческие операции», в результате которых почти три миллиона китайцев были умиротворены до смерти, и так далее, то Токийский трибунал в самой Японии многие до сих пор считают фарсом, поскольку из-под ответственности был сознательно выведен главнокомандующий-император, сказавший однажды со своим непроницаемо-мечтательным выражением лица: «Армия — это такая неприятность».

 

Кейтель

Для большинства весь гитлеровский генералитет примерно на одно лицо, и, скорее всего, это бесстрастная физиономия начальника главного командования вермахта Вильгельма Кейтеля — того фельдмаршала, что подписал акт о капитуляции Германии.

Кто-то сейчас подумал — а стоит ли тратить время на перетряхивание грязного белья всех этих фон Боков, Йодлей, Гальдеров, Гудерианов и Роммелей? Мы ведь их победили! Но вот вопрос — чем бы была для мира коричневая возня НСДАП без этих самых Кейтелей и фон Боков?

Два века назад лучшая в мире французская армия Первой республики прошла по Европе, сметая абсолютизм. Полвека назад лучшая в мире немецкая армия двинулась в крестовый поход на демократию. К сожалению, до сих пор еще не появилось свободного от пропаганды исследования взаимодействия штыка и идеи, пули и мысли и последствий такого взаимодействия. Комиссары Конвента отправлялись в провинцию с приказом стирать с лица земли мятежные города; американская авиация выжигала напалмом пораженные коммунистическими идеями джунгли Вьетнама, а где-то в промежутке мы видим нашего «героя» с его убеждением, что германская идея — «…только сойдя с гусениц танков, восстанет, как статуя, на расчищенном и продезинфицированном пространстве Европы». Написав это, Кейтель поставил свою подпись под приказом передать всю административную власть на оккупированных территориях Востока Гиммлеру, чтобы силами СС побыстрей начать эту самую дезинфекцию.

Вопрос о Кейтеле западными историками часто сводится к вопросу об ответственности за свою подпись под приказами, исходящими от других.

Да, Кейтель не был идеологом; да, приказ «о комиссарах», приказ о плате в сто расстрелянных коммунистов за каждого погибшего в тылу немецкого солдата или приказ от 7 декабря 1941 года «Мрак и туман» об уничтожении всех потенциально опасных для рейха лиц и прочие исходили от Гитлера и Гиммлера и только подписаны Кейтелем.

Но историки обязаны читать юридические документы. Хотя бы те, что под рукой, — материалы Нюрнбергского трибунала.

Читаем: «Уточнение к инструкции о поведении полевых частей вермахта сделано рукой Кейтеля и заключается в том, что помимо политического состава Красной Армии расстрелу на месте подлежат также все женщины-военнослужащие». Читаем еще: резолюция, сделанная рукой Кейтеля на докладной Канариса о зверствах в лагерях, где содержались советские военнопленные, гласит: «Я, фельдмаршал Кейтель, полностью одобряю и беру на себя ответственность за эти мероприятия, поскольку борьба за уничтожение коммунистической идеи не допускает соблюдения законов рыцарства». Ну берешь — так неси! А не бей себя в грудь и не кричи на суде, что ты только солдат, выполняющий приказы. «Мои солдаты с пленными не воюют». Это тоже резолюция, наложенная рукой другого вояки — Гудериана. Ему и приговор был иным.

Если в чем и заключалась не столько вина, сколько беда Кейтеля, так это в том, что он оказался на очень неудобном, не имевшем аналогов посту. Внедряя букву и дух фюрер-принципа в механизм командования армией, он практически его разлаживал и сам постоянно находился между молотом гитлеровских директив и наковальней генштаба — всех раздражающий, всеми презираемый… «лакейтель», как его за глаза называли свои.

Думаю, Кейтель был все же умнее, чем выглядел. Во-первых, он был среди тех генералов, что ясно видели все безумие блицкрига на Россию. Доказательство тому — прошение об отставке, поданное накануне нападения на СССР. Во-вторых — он запретил своим адвокатам подавать прошение о помиловании и все, о чем просил у суда, — это заменить веревку расстрелом. Но в чести умереть, как солдату, ему было отказано.

 

Улманис

Слово «харизма» в переводе с греческого означает «божественный дар». Если его разложить на земные компоненты, то получим внушающую симпатии внешность, как правило врожденные ораторские способности, умение с достоинством принять восхищение собой, не впадая при этом в надменность, способность «оседлать» любую ситуацию и направить ее в нужную сторону, видимая независимость поведения и некий вечный источник энергии, периодически выбрасываемой на толпу. И еще — она, харизма, часто словно бы слегка похлопывает вас по плечу: «У нас, мол, с тобой, парень, много общего, просто я знаю тако-ое…».

Вот эскиз к портрету человека, которого соотечественники-современники называли «величайшим в Европе государственным деятелем» и «дважды гением», а соотечественники-потомки сейчас именуют «узурпатором» и «авторитарным монстром». Ну нас-то подобным не удивишь, а вот для самоуглубленной и неболтливой Латвии такие перевертыши не характерны.

Его имя Карл Улманис. Это тот самый латышский политик, который к июлю 21-го года на посту председателя Временного правительства Латвии сумел справиться с революционным движением, с западной помощью конечно, а в 40-м, будучи президентом, с формальным соблюдением всех международных норм «вступил» Латвию в СССР.

В Риге мне подарили учебник — «История Латвии. XX век» — тот самый, что вызвал возмущение в наших СМИ. В нем говорится: «Нацистскому режиму не удалось бы создать латышский легион СС, если бы Латвия не была оккупирована СССР». Не говоря уж о том, что оккупации де-юре не было, а оккупация де-факто — категория, извините, эмоциональная, поражает сама система оправдания, при этом еще и основанная на абсурде: по этой логике получается, что даже если преступная Россия вынудила невинных латышей пойти на преступление, пополнив собой гиммлеровских головорезов, то это преступление не просто смягчается, а выворачивается в великую доблесть, достойную морального и материального поощрения.

В Риге я не задала этого вопроса нашим вежливым хозяевам, однако об Улманисе кое-что понять удалось. В том же учебнике читаем: «Демократия в Латвии была уничтожена не в силу экономических конфликтов или безвыходной ситуации, причина ее падения — предательство самого крупного политика…». Особенно приятно это читать нам, нынешним: палец так и тянется ткнуть в Ельцина — вот он, демон! Но отношение к Улманису в Латвии не раскалывает хор на дифирамбы и анафему. И вот почему: если, не разматывая весь клубок сложных международных отношений, сразу заглянуть в душу Улманиса, я бы сказала, в логику его души, а это одно из свойств харизмы, то видим такую картину.

Лидер маленькой, самобытной страны сидит между двумя монстрами, раскрывшими пасти: тот, что юго-западнее, — Германия — близок по крови и типу пищеварения; он скушает и быстро переварит Латвию без всякой отрыжки, а тот, что на востоке, — Россия — проглотит, но переварит далеко не сразу, и, как бы это поделикатней выразиться, есть шанс… выпасть почти целеньким, отчиститься и снова засверкать самобытностью. Вот так он сидит и предвидит, без всякой иронии конечно, и предвиденье его почти сбывается… В Риге я прямо спросила — не пора соотечественникам-современникам простить своему бывшему «дважды гению» это «почти» и приподнять его хотя бы над эмоциями? И знаете, что мне ответили? «А в душе мы его уже простили».

 

Де Голль

«Прекрасная моя родина! Что же с тобой сделали?! Нет, не так! Что ты позволила с собой сделать?! От имени народа я, генерал де Голль, Глава Свободных Французов, приказываю…» Дальше многоточие. Это дневниковая запись. В конце мая 40-го года он еще не знал содержания будущих приказов. Но уже знал, как станет говорить со своей Францией.

18 июня 1940 года в гитлеровской резиденции Бергхоф очень смеялись. Фюреру доложили, что какой-то беглый французский офицерик, креатура Черчилля, сидя на радиостанции в Лондоне, имел наглость призвать французов «продолжать борьбу». Дурак. Франция довольна. Париж цветет; прекрасные француженки очарованы галантностью немецких офицеров. Чего он там бубнит о «пламени Сопротивления», о «чести Знамени», о какой-то смертельной угрозе? Тоже еще новый Дантон нашелся — «Граждане, Отечество в опасности!». Да кто мешает этим французам есть, пить, танцевать и размножаться?

Но уже очень скоро этот «лондонский начетчик», постоянно выходивший в эфир, стал по-настоящему раздражать Гитлера. Сам умело работая с подсознанием немцев, фюрер отлично понял опасность голлизма и вынудил Анри Петена приговорить своего бывшего, еще в Первую мировую, подчиненного к смертной казни. Но руки оказались коротки. А слово… мощным звучным эхом катилось по всей Франции, пробуждая и воодушевляя растоптанных, как казалось, французов.

Так начиналось то, что позже будет названо Французским Сопротивлением: мало дела, еще меньше оружия. Оно начиналось с того, что Ленин когда-то назвал «мужеством беззакония»! А вот дальше… как это часто бывает, очень многое оказалось завязано на личности одного человека: на его твердости, последовательности и ответственности за свои слова. Простой пример: призвав в сороковом «забыть все распри и объединить все партии перед общей угрозой», в 44-м де Голль включил Французскую коммунистическую партию в состав своего правительства.

Кстати, то же «мужество беззакония» позволило голлистам в первый и единственный пока раз в мировой истории сформировать национальные вооруженные силы за границами страны.

Когда война закончилась, де Голль попросил соотечественников не проявлять жестокости и не мстить предателям; и сам отменил для Петена смертную казнь. Он придерживался той точки зрения, что ответственность национального лидера есть естественный ограничитель его жесткости, не дающий выродиться в жестокость.

Эта ответственность еще дважды ставила его на ту же самую грань, когда свободолюбивая Франция оказывалась перед лицом гражданской войны. Ответственность национального лидера заставила его даже пойти против святая святых буржуазного общества — крупного капитала, имевшего в колонии Алжир выгодный бизнес. В 1962 году Алжир получил независимость, хотя за это на де Голля устроили настоящую охоту, как на зверя.

В 1966 году президент де Голль вывел Францию из НАТО, убрал французские войска из Западной Германии, а из самой Франции удалил все американские военные базы. И съездил в СССР, чтобы говорить о разрядке. Это слово «detente» весь англоязычный мир произносил тогда по-французски!..

О поведении де Голля во время «студенческой революции» 68-го скажу главное: вместо пуль и танков президент предложил соотечественникам переговоры, повышение зарплаты и социальных пособий. «Я не дам этой революции пожрать ее романтических детей, — как-то сказал де Голль дочери, — но моя рана, по-видимому, не заживет».

Он умер через полтора года после отставки, в 1970-м, и был похоронен в своем имении, в Коломбэ, согласно оставленному завещанию. И все же пантеон без де Голля — это странно.

 

Йодль

«В армии есть один недисциплинированный элемент — это генералы», — так сказал генерал-оберст Йодль, этим высказыванием, видимо, желая исключить себя из числа «недисциплинированных».

Все-таки у Гитлера было звериное чутье на людей, и второй после Кейтеля столп в верховное командование вермахта (сокращенно — ОКВ) был вбит им вовремя. Что бы ни думал, иногда доверяя эти мысли письмам к жене, Альфред Йодль, но свою задачу сделать ОКВ орудием гитлеровских директив он выполнял и, в отличие от Кейтеля, даже с энтузиазмом и вдохновением. А ведь это был один из самых грамотных, думающих, ответственных военных специалистов. И единственный, помимо Гудериана, генерал, позволявший себе кричать на фюрера. Например, во время вторжения в Норвегию, когда британцы потопили десять германских эсминцев и Гитлер приказал отступить от крепости Нарвик, Йодль, отстаивая свою точку зрения, треснул кулаком по карте и сказал, что альпийские стрелки останутся в Нарвике и будут стоять насмерть. И ничего! Гитлер с таким доводом Йодля согласился, а позже даже признал, что именно твердость этого генерала позволила выиграть Норвежскую кампанию.

А вот во время Русской кампании возникла обратная ситуация. Гитлер рвался к кавказской нефти, требовал едва ли не танками штурмовать горные проходы, забрасывать бесполезные десанты… «Если вы хотите потерять десант, выбрасывайте его на Туапсе, — сказал Йодль Гитлеру. — Наши горные части также обречены, если останутся на своих местах. Их необходимо оттянуть». — «Я вас посылал затем, чтобы вы настояли на моем приказе, генерал Йодль, — ответил Гитлер. — Таково было ваше задание. Вы его не выполнили. Большое спасибо».

И тут же послал Кейтеля, с тем же приказом. Так что «столпам» иногда приходилось подпирать и друг друга.

Но, в общем, это были частности, «разборки» в высоких кабинетах, за их стены не выходившие. Оба они, Кейтель и Йодль, были и оставались главной армейской опорой Гитлера, особенно после покушения 44-го года.

А ведь еще в 1933 году Альфред Йодль открыто перед своими товарищами-офицерами называл Гитлера выскочкой и шарлатаном! Был ли он из тех, кого называют «рабами чужого успеха»? Отчасти. Но вот еще соображение: в Первую мировую Йодль сражался во Франции и видел, как каждый отбитый у противника метр был выложен трупами немецких солдат! И когда весной 40-го гордая Франция лежала у ног фюрера, Йодль, я думаю, получил своего рода сотрясение мозга, от которого уже не оправился.

И еще несколько деталей о личности Альфреда Йодля. Именно ему, как одному из разработчиков плана «Барбаросса», мы «обязаны» вариантом северного направления главного удара, целью которого стала Москва.

Именно он подписал за Германию предварительную для СССР капитуляцию в Реймсе 7 мая 1945 года.

На суде в Нюрнберге он, как и Кейтель, говорил о своем «долге солдата» и прочее. Однако в его деле имеются показания госпожи Москович, еврейки, подробно описавшей то, как генерал, помог ей, совершенно посторонней ему женщине, бежать в 39-м вместе с семьей из Германии. Подобные вещи — большая редкость и чего-то стоят.

В 1949 году представитель обвинения со стороны Франции в Нюрнберге признал, что смертный приговор в отношении Альфреда Йодля был ошибкой. А в 1953-м его посмертно оправдали и полностью реабилитировали.

Не знаю… Но честно признаюсь, из всех деталей и частностей, известных о Йодле, цельный портрет этой личности отчего-то не складывается.

 

Гудериан

У Гитлера было несколько классных танковых генералов. Всякий раз, глядя на противотанковые ежи, я думаю, что такой своеобразный антипамятник поставлен только одному из них — Гейнцу Гудериану.

Сенатор Маккарти как-то предложил провозгласить послевоенные труды Гудериана «библией американских генералов». Каждому свое: им учебник, а нам — материал во многом и для самоанализа, материал, принципиально отличающийся от подобного рода записок и мемуаров, — я бы сказала так: откровенностью, подтвержденной документально.

Портрет Гудериана интересен в нескольких интерьерах: в весенней Франции, под зимней Москвой, на посту генерал-инспектора бронетанковых войск, с особыми полномочиями, или начальника генштаба. Можно написать портрет Гудериана-теоретика и светского льва; можно — практика, сутками не вылезавшего из своего T-IV… Но во всех своих работах, даже в романах, я стараюсь следовать правилу: поменьше самой говорить об исторических личностях и почаще давать им высказываться. Особенно когда слушать не противно.

К примеру, вот какими простыми фразами Гудериан выражает самую суть дела, о котором до сих пор идут споры.

«14 июля Гитлер собрал всех командующих группами армий… Он сказал, что не может разгромить Англию. Поэтому, чтобы прийти к миру, он должен добиться победоносного окончания войны на материке… Для этого надо разбить Россию. Подробно изложенные им причины… были неубедительны. Ссылка на обострение международного положения вследствие захвата нами Балкан, на вмешательство русских в дела Финляндии, на оккупацию русскими пограничных балтийских государств так же мало могла оправдать столь ответственное решение, как не могли его оправдать идеологические основы национал-социалистического учения и некоторые сведения о военных приготовлениях русских. Поскольку война на Западе не была закончена, новая военная кампания привела бы к войне на два фронта, к чему Германия была еще менее готова, чем в 1914 году. <…> Поскольку обсуждения речи не предполагалось, мы молча, в серьезном раздумье разошлись». «Разошлись», как вы понимаете, по своим войскам.

«Поистине роковой стала недооценка сил противника, — пишет далее Гудериан. — Гитлер не верил донесениям о военной силе огромного государства, о мощи его промышленности и прочности государственной системы. Зато он умел передать свой необоснованный оптимизм непосредственному военному окружению, и оно так уверенно рассчитывало закончить кампанию к началу зимы, сломив военную мощь России за 8–10 недель и вызвав ее политический крах, что в сухопутных войсках зимнее обмундирование было предусмотрено только для каждого пятого солдата». И уточняет: «Люфтваффе и войска СС были снабжены им в достаточном количестве». И так далее. Очень советую почитать его «Воспоминания солдата». Повторяю: если Гудериан пишет, что приказ об обращении с гражданскими и военнопленными был попросту отослан им обратно в Берлин, то это правда: она зафиксирована. Если он пишет, что «приказ о комиссарах» вообще никогда не доводился до его войск, то и это правда. Гиммлер бессмысленных вещей не делал; он ядовито называл Гудериана, за глаза конечно, «бронированным демократом».

После провала наступления под Москвой Гитлер так сформулировал суть своих претензий к Гудериану: «Вы стоите слишком близко к происходящему, — сказал он, — вы слишком переживаете страдания ваших солдат. Вы слишком их жалеете. Вы должны быть дальше от них. Издали лучше видно». А после многочасового разговора резюмировал в присутствии Кейтеля: «Этого человека я не переубедил». Что означало отставку. Правда, временную. Так что «быстроходный Гейнц», как его звали в армии, к концу войны себя еще покажет.

 

Мосли

«Среди гостей обращал на себя внимание темноволосый человек с коротко подстриженными усиками, любезный и обходительный. Я долго беседовал с ним, мы обсуждали книгу Дугласа «Экономическая демократия»… Должно быть, я говорил что-то такое, что весьма заинтересовало этого джентльмена — лицо его осветилось, глаза раскрылись так широко, что стали видны белки. Казалось, он одобрял все, что я говорил… Однако лишь до той минуты, пока я не дошел до основного положения, завершавшего мою мысль, — оно-то как раз и оказалось прямо противоположным его собственному мнению, и лицо его внезапно выразило крайнюю степень разочарования. Эти выкаченные белки глаз и широко улыбающийся рот остались в моей памяти, как странная, пугающая маска…»

Таким было первое впечатление Чарли Чаплина о сэре Освальде Мосли, человеке, которого в 31-м году называли «английским Гитлером».

Британский союз фашистов был официально основан 1 октября 1932 года. В качестве эмблемы Мосли выбрал древнеримский символ власти — пучок связанных ремнем прутьев с топором в середине (фасции). Связка прутьев должна была символизировать силу единства, а топор — верховную власть организованного государства. Членов союза одели в черные рубашки; для них был выделен особый транспорт с символикой; появилась своя газета «Блэкшет» и так далее. Дело было задумано широко, основательно: Мосли считал себя прогрессивным экономистом, предлагал правительству всевозможные программы и планы и так же, как Гитлер, надеялся на главное — капитал, который и приведет его к власти. Но время шло, а британский капитал все как-то обходился без сэра Освальда, и в 34-м, когда союз фашистов насчитывал уже 50 тысяч членов, терпение у Мосли лопнуло: он объявил, что его «черные рубашки» готовы последовать примеру итальянских братьев и устроить «поход на Лондон». Лозунг был выбран такой: «С улиц — к власти».

Вот тут и сказался главный просчет такого рода флибустьеров от политики, вывозящих контрабандой чужой опыт под черным флагом откровенного бандитизма. Трескучий, безалаберный, пропахший потом и луком «поход на Рим» на британской почве с ее долгой, непрерывной демократической традицией, конечно, повторить не удалось. Например, осенью 34-го года, когда Мосли в Гайд-парке собрал три тысячи своих парней, туда тут же привалило около ста тысяч крепких антифашистов, и, чем закончилась эта встреча, вообразите сами. Что касается самого Мосли, то такого битого и перебитого политика британская история, пожалуй, еще не знала, причем били сэра Освальда и справа, и слева, и сверху.

После очередного фиаско Мосли обычно отправлялся жаловаться Муссолини или Гитлеру, который, по-видимому, не очень рассчитывал на британских чернорубашечников, говоря, что у них прекрасный лидер, но никудышная организация дела. Высказывание, на мой взгляд, абсурдное. Или издевательское.

С 35-го года Мосли взял себе другой символ — молнию в круге, что означало «действие в круге единства». Этим кругом были не только правящие фюреры, но и лидеры фашистского интернационала, например вождь французских «Огненных крестов» де ла Рок, вождь румынских фашистов Кодряну, венгерских «Скрещенных стрел» — Салаши, главарь хорватских «усташей» Павелич (зверь, каких поискать). Можно еще вспомнить норвежского Квислинга, финского Косолу, бельгийского Дегреля — все это люди, на которых их народы поставили позорное клеймо, как на падших женщинах в Средние века.

О потугах же Мосли офашистить Англию, в чем ему, кстати, помогал ирландец, католик О’Даффи, стоит почитать. Скажу только, что и после войны этого «патриарха» десятки раз демонстративно лупили, а в это время из брошенных им семян незаметно подрастали молодые всходы… Увы… Настенные фотографии сэра Освальда и теперь еще можно увидеть в некоторых домах респектабельного британского электората.

 

Де ла Рок и другие

Фельдмаршал Кейтель, увидев среди представителей стран-победительниц француза, в первый момент растерялся:

— Мы, что же, и Франции проиграли?! — воскликнул он.

Это негодование Кейтеля понять можно. Но вопрос в том, что он вкладывал в слово «мы».

Я думаю, что фашизмом XX века, как чумой, Франция не болела; да и по форме локальные случаи отличались от общей клинической картины. Во-первых, главной целью фашистских организаций Франции было ограничение полномочий парламента и установление авторитарного строя, на манер Второй империи (пример — лозунг «крест и корона»); во-вторых, французские фашисты были не плебеями, а аристократами (еще пример — организация с названием «Королевские молодчики»); в третьих, партий и лидеров всегда было несколько.

В 31-м году одну такую организацию «Огненные кресты» возглавил граф Франсуа де ла Рок. Кадровый офицер, кавалер многих орденов; после Первой мировой полномочный представитель Верховного межсоюзнического совета в Польше, при Пилсудском, у которого он перенял ряд актерских приемов для самопиара, из которых соорудил себе маску харизмы. «Народ — это женщина…» — повторял за Гитлером де ла Рок, забывая, что эта, французская женщина росла в иных исторических обстоятельствах и отличается от немецкой большим чувством юмора. Историк Наумов приводит такой пример: «Во Франции, — пишет он, — не действовали эффективные в условиях Германии методы обработки масс. Деятели «Огненных крестов» пытались повторить практику бесплатных обедов во Франции, но реакция французских безработных была абсолютно иной. С чисто галльским юмором рабочие съедали обед, а затем расходились с пением «Марсельезы» или «Интернационала» и с криками: «Де ла Рока на виселицу!»».

Активность французских фашистов, безусловно, толкала страну вправо, но слева на нее давил созданный в 35-м году Народный фронт, выпрямляя хребет страны. Во время войны в Испании на стороне Франко сражался фашистский батальон «Жанна д’ Арк»; но при этом именно Франция послала в Испанию наибольшее количество добровольцев-антифашистов — восемь с половиной тысяч, дравшихся в составе батальонов «Парижская коммуна», «Тельман» и других.

Еще один пример вспышки локального фашизма — боевой союз «Фасции» во главе с Жоржем Валуа, слепок с партии Муссолини. Валуа выступал за национальный социализм, который преодолеет классовую борьбу и вытолкнет страну из духовного кризиса. Судьба самого Валуа такова: после того, как немцы вошли в Париж, он начал менять политическую ориентацию и погиб в фашистском концлагере.

А вот французский олигарх парфюмер Франсуа Коти ориентаций не менял: он сначала подкармливал «Огненные кресты», а в 33-м основал собственную партию «Французская солидарность». Года через два появилась еще одна партия во главе с Жаком Дорио — еще одним характерным персонажем.

Всех вышеназванных лидеров объединяет одинаковое отношение к самому значительному событию французской истории — Великой французской революции: их ненависть к ней, яростное желание снизить ее роль, а то и вовсе предать забвению — порой напоминают истерику. Главная мысль: революция 1789 года ввергла страну в период перманентного упадка. Причем тут за всех высказывались потомки древних родов, действительно разоренных и повешенных революцией на фонарях, и игнорировалось мнение тех плебейских пластов, что были подняты ею из политического и духовного небытия.

Таким образом, «аристократический фашизм» оказался нежизнеспособным по сравнению с плебейским, показавшим свою силу в Германии.

Плебейский фашизм — эта затхлость духа, тупое неприятие чужого права, многообразия жизни — и не мог развернуться в стране, где сознание народа было перевернуто, перепахано, проветрено и омыто кровью великой революции.

 

Кодряну

История румынского фашизма напоминает мне историю гриба, выскочившего в неудачном месте: крепенький и привлекательный в раннем детстве, он очень быстро зачервивел, размяк и оплыл бесформенной омерзительной массой.

Королевство Румыния возникло в 1858 году в результате объединения двух княжеств-Молдавии и Валахии, однако только через двадцать лет, в 1878-м, получило от Турции независимость. После Первой мировой это королевство нарастило свою территорию больше чем в два раза, но покоя не было, потому что все окружение, кроме Польши, имело виды на румынские земли, а внутри страны постоянно конфликтовали национальные меньшинства. Что родится из подобного напряжения? Потребность объединяться. Румыния выбрала худший вид объединения — против внутреннего врага, которым были объявлены евреи. В 1927 году молодой человек по имени Корнелиу Кодряну провел претенциозное мероприятие — съезд, провозгласивший рождение «Легиона Михаила Архангела». Причем сам библейский архистратиг был как бы зачислен в ряды этого легиона с целью — «руководить нами, защищать нас, сражаться на нашей стороне и привести нас к победе». Сам Кодряну говорил, что слышал голоса, как Жанна д’Арк: они ему указали путь, по которому нужно вести народ к выздоровлению. В путь отправились в зеленых рубашках, с серебряными крестами, с клятвами, молитвами и всяческим язычеством, в виде поклонения двум идолам — королю Стефану Великому и небесному архистратигу Апокалипсиса Михаилу. Позже этот легион стали называть «Железной гвардией», и к концу 33-го года в нем уже состояло 30 тысяч человек.

Пропаганда, политические убийства… особый путь к созданию православного государства с опорой на свободные деревни — разаши.

Кодряну постоянно повторял, что в румынском народе есть-то дряхлое. Отсюда — работа по созданию нового человека, требование обновления с упором на принцип «жизненной силы» как один из трех составляющих суть всякого живого организма. Свой легион же он строил на принципе «духа», в котором, как он считал, нет противоречий, как нет их между универсальной верой православного христианства и национальной идеей. По Кодряну, румынская церковь должна была стать частью обновленного государства. Дальнейшая история Кодряну вкратце такова: после успешных для него выборов 1937 года в дело вмешался король Кароль Второй. Он объявил себя диктатором, распустил все партии и арестовал Кодряну. Потом заключил наивное соглашение с Гитлером о невмешательстве последнего во внутренние дела своей страны, после чего отдал приказ об убийстве Кодряну. И этим подписал свое отречение и смертный приговор для премьера Калинеско. Гитлер считал Кодряну идеальным лидером для Румынии. Ни Сима, ни Антонеску этому идеалу соответствовать уже не смогли.

Сейчас идеалом, превосходящим самого Гитлера, считают Кодряну ребята, называющие себя православными национал-революционерами. В интернете сразу на нескольких сайтах висит статья под названием «Герой Дакии Капитанул Кодряну». В ней почти нет информации, но громко звучит объяснение в ненависти к трупу, то есть к современному миру, в котором живут ее авторы в ожидании «окончательного восстания, во время которого Дикая охота, или Небесное воинство, преодолев вселенскую энтропию, ворвется в этот промозглый мир».

Ну что тут скажешь? Что мир этот прекрасен, что он полон солнца и любви? Обругать и запретить? Нет, если они действительно пока еще молоды, с ними можно спорить, за них нужно бороться. А то ведь очередной бедолага снова приведет в исполнение приговор над собственной единственной жизнью, попутно покромсав и чужие.

 

Кальтенбруннер

На судебном заседании 11 апреля 1946 года в Нюрнберге бывший начальник РСХА Эрнст Кальтенбруннер, отвечая на вопрос своего адвоката, доктора Кауфмана, заявил, что всегда действовал лишь в рамках руководства своей разведслужбой и ничего не ведал ни о каких концлагерях. Геринг на это воздел руки и воскликнул: «Нет, вы только послушайте!». Когда Кальтенбруннеру предъявляли подписанные им приказы, он говорил, что не узнает своей подписи, или утверждал, что это подделки. Он отрицал все, отказывался от всего. Его поведение вызывало недоумение. Заукель, например, назвал его линию защиты «дьявольским свинством», а фон Паппен высказался так: «Что с него взять? Тупоголовый полицейский! Для таких типов существуют только две профессии: либо в шпионы, либо в ловцы шпионов».

И все они лукавили! Они играли в недоумение. Высшие руководители рейха прекрасно знали, что грубая внешность «великого инквизитора», его «носорожье» поведение на суде отнюдь не говорит о неотесанности его ума. Лукавил и Шпеер, называя это поведение Кальтенбруннера «тюремным психозом».

Эрнст Кальтенбруннер был умен; он вел линию своей защиты единственно возможным способом для достижения главной цели — снять с высшего руководства обвинение за преступления среднего и низшего звена. Это должна была бы быть общая линия; о ней успели договориться и суть ее выразил перед самоубийством Роберт Лей, сказав: «Расставьте нас цепью вдоль стены и расстреляйте. Вы победители!». Но уже во время следствия из общей цепочки коллективной безответственности начали выпадать отдельные звенья, а когда начались судебные заседания, вся она развалилась. Кальтенбруннер же продолжал стоять на своем: не знал, не подписывал, не ответственен.

Показания против него шустро дали Вальтер Шелленберг и начальник внутренней разведки Отто Олендорф. 15 апреля показания давал комендант Освенцима Рудольф Хесс (не путать с заместителем фюрера Рудольфом Гессом). Бесстрастным тоном перечислял он подробности последовательного уничтожения двух с половиной миллионов человек, говорил — о грудных детях, которых матери пытались спрятать в нижнем белье, о золотых коронках, которые выдирали из неостывших трупов, о партиях женских волос, упакованных в тюки… А еще раньше чудом выживший узник Маутхаузена, тяжело подбирая слова, скупо свидетельствовал, как во время визита Кальтенбруннера в их бараке отбирали людей, чтобы продемонстрировать обергруппенфюреру СС три вида казни: петля, пуля, газ.

И тут все подсудимые — два десятка бывших олимпийцев, снова сделались едины — отстраняясь от этого кошмара, каждый, должно быть, говорил себе: «Это он, Кальтенбруннер… он, не я».

Возразить попытался один Франк: «Вы хотите спихнуть на Кальтенбруннера уничтожение двух тысяч евреев ежедневно, — сказал он, — а куда, позвольте спросить, девать тридцать тысяч человек, которые за пару часов погибли во время воздушного налета на Гамбург? Куда деть те восемьдесят тысяч, которые погибли под атомными бомбами в Японии?! Такова ваша справедливость».

«Так почему же этим, проигравшим свою идею, не хватило духа встать плечом к плечу у расстрельной стенки?» — такой вопрос задают сейчас некоторые молодые немцы.

Другие же повторяют слова Франка, точно выражающие мысль, которая уже охватила умы современной Германии, уставшей нести комплекс коллективной вины.

 

Хартман

Герои-асы Второй мировой, хоть их и оставались единицы, выходили из нее все-таки в иной мир, нежели их отцы — асы первой мировой бойни. Герман Геринг и Рудольф Гесс вынесли из поражения слепоту ненависти, а вот Эрих Хартман, самый результативный летчик за всю историю мировой авиации, пройдя еще и десятилетний опыт советских лагерей, вернулся в Германию без злобы в сердце к этим (цитирую) «славным парням русским» и русскому народу, о котором до конца жизни, а умер он сравнительно недавно, отзывался только с уважением и теплотой.

Можно сказать, что Эрих Хартман был и оставался славным парнем, если забыть, чьи самолеты он сбивал. Но забывать нельзя. Если в Германии его с умилением и восторгом называли «белокурым германским рыцарем», то в небе над нашей Малороссией он получил прозвище «черного дьявола Украины», поскольку его результативность дорого нам стоила. Всего Хартман подбил 352 самолета — цифра фантастическая и подвергаемая сомнению.

А начинал Буби — второе его прозвище, за молодость, на редкость неудачно, даже нелепо. Летать его, еще подростком, учила мать, опытная летчица-спортсменка. Пройдя обучение в знаменитой летной школе в Гатове, под Берлином, затем во 2-й Школе летчиков-истребителей, Эрих Хартман, в возрасте всего лишь двадцати лет, был направлен в Geschwader-52, воевавший над Кавказом. И в третьем же воздушном бою, вместо того чтобы прикрывать ведущего, умудрился попасть в его зону обстрела, потерял ориентацию и скорость и, что называется, плюхнулся, то есть сел, выведя самолет из строя. Кое-как добрался до аэродрома на грузовике и получил нагоняй. Но это бы еще ничего: опытные летчики снисходительны к новичкам, однако они очень не любят тех, кем овладевает так называемая «новичковая лихорадка», а именно яростное желание сбивать, вместо того чтобы учиться для начала хотя бы удерживать свое место в строю. Буби тоже этим переболел: сбив наш «ил», тут же был сбит сам.

Свою настоящую победу, и прежде всего над самим собой, он одержал только весной 43-го. В дальнейшем его тактика заключалась в том, чтобы «нажимать на гашетку только тогда, когда вражеский самолет уже заслонял собою весь белый свет», то есть подпускать противника как можно ближе. Это была смертельная тактика, потому она и вызывала восхищение. Многие последователи Хартмана гибли; ему же удивительно везло. Хотя, по сути, он обладал той самой особой интуицией, которая и отличает аса от неудачника.

Хартман побывал и в плену, когда его все-таки сбили над нашей территорией, но сумел бежать. Счет его побед рос едва ли не по часам. Например, только в августе 44-го года он сбил 78 советских самолетов; причем 19 — только за два дня — 23-го и 24 августа. После чего Гитлер собственноручно наградил его Рыцарским крестом с дубовыми листьями и мечами к нему.

Свой последний самолет Эрих Хартман сбил 8 мая 1945 года. Это был его 1425-й боевой вылет. Потом он приказал сжечь оставшиеся самолеты полка, вместе со своими подчиненными добрался до американских позиций и сдался в плен. Но в середине мая всю группу передали советским оккупационным властям, и «черного дьявола» отправили в лагерь. Там он вел себя откровенно вызывающе: отказывался выходить на работу, всячески провоцировал охранников, как потом объяснял жене, в надежде, что его пристрелят. В 1955 году Хартмана освободили, и он вернулся в Германию, похожий на скелет, обтянутый кожей. Вместе с женой Урсулой, которая ждала его все эти годы, он сумел начать новую жизнь.

В 1958 году Эрику Хартману было всего 37 лет, и, поступив на службу в ВВС ФРГ, он еще одиннадцать лет командовал 71-м истребительным полком «Рихтгофен». Выйдя в отставку, долго жил в пригороде Штутгарта.

Жил с комфортом. В окружении близких. С чистой совестью. С багажом ярких воспоминаний для внуков. Герой-рекордсмен. Таким он мог бы остаться и в нашей памяти, но…

Пока продолжаются войны, забывать не нужно.

 

Прин

Немецкое слово «Кригсмарине» известно у нас гораздо меньше, чем «Люфтваффе», хотя по поводу урона, наносимого немецким подводным флотом, Черчилль как-то писал: «Единственная вещь, которая по-настоящему тревожила меня в ходе войны, — это опасность, исходившая от немецких подводных лодок».

2000 военных кораблей и судов торгового флота общим водоизмещением тринадцать с половиной миллионов тонн; 70 тысяч военных моряков и 30 тысяч моряков торгового флота — таков общий ущерб, нанесенный Кригсмарине союзникам.

Среди немецких подводников тоже были свои асы, не менее популярные в рейхе, чем асы-летчики. Первым из них можно считать Гюнтера Прина, второго по результативности после Отто Кречмера, счет которого был равен сорока пяти потопленным суднам. Счет Прина скромнее — двадцать восемь кораблей, однако среди них — знаменитый британский линкор «Ройял Оук», на котором погиб английский адмирал Блэнгроув и 832 члена команды.

Атака на главную базу ВМС Британии Скэйп Флоу была бы своего рода реваншем немцев за потери, понесенные в этом месте в годы Первой мировой войны. Скейп Флоу считалась неприступной, и победа немцев в таком месте сыграла бы для рейха особую, воодушевляющую роль. Осенью 1939 года Дениц получил информацию о том, что англичане перестали следить за восточным входом в пролив, и в противолодочных заграждениях есть проход шириной 17 метров, через который можно было бы попытаться провести в гавань Скейп Флоу подводную лодку. Задание Дениц предложил выполнить Гюнтеру Прину, ее командиру, — именно предложил, дав время подумать. На следующий день Прин доложил, что готов. В ночь с 13-го на 14 октября подлодка сумела прокрасться в гавань и выпустила четыре торпеды, из которых только одна взорвалась возле линкора. Пока подлодка Прина заходила в новую атаку, англичане ничего не предпринимали, поскольку решили, что взрыв произошел внутри линкора. Она выпустила еще четыре торпеды, или на языке подводников — «рыбы», и линкор водоизмещением в 31 тысячу 200 тонн буквально раскололся на две части, поскольку от взрыва сдетонировали артиллерийские погреба. «Ройял Оук» и затонул за 23 минуты, унеся с собой 833 жизни. А подлодка, даже не погружаясь, вся в сполохах северного сияния, триумфально вышла в открытое море. За этот «подвиг» гросс-адмирал Редер, поднявшись на борт подлодки, каждому моряку лично пожал руку и вручил Железный крест. А командир отправился в Берлин, где его встречали ликующие толпы на улицах, фюрер с Рыцарским крестом и Геббельс с дифирамбами.

Гюнтер Прин сделался звездой рейха: письма от восторженных поклонниц доставляли ему мешками. 833 человека, отправленные на тот свет за 23 минуты, приводили немецких женщин в экстаз.

В ноябре 1939 года теперь уже легендарная подводная лодка, с нарисованным на боевой рубке быком, вышла на охоту в Атлантический океан. Особенно удачным для подводников стал 1940 год. Общими усилиями Кригсмарине и Люфтваффе потопили 140 судов; из них 10 процентов были на счету Прина. Например, только за одну ночь на 18 октября Прин, во главе «волчьей стаи» из четырех подлодок, потопил 8 судов из британского конвоя.

Звезда Прина постепенно закатилась, когда британцы начали применять радары и вооружили свои бомбардировщики глубинными бомбами. У англичан тоже были свои «звезды», гонявшие лихих подводных асов так, что те едва уносили ноги или затапливали свои подлодки, например командор Джеймс Ройленд, по прозвищу Россомаха.

«28-я победа Прина стала для него последней. Потопив корабль, лодка оказалась прямо под носом у англичан, вся в лучах заходящего солнца. Командор Россомаха не промахнулся и ранил зверя; [подлодка] ушла на глубину, а когда снова всплыла недалеко от места погружения, Россомаха поджидал добычу. [Она] стремительно погрузилась, но взрыв глубинной бомбы разорвал лодку на части: через несколько минут на поверхности воды закачались останки: мусор, обломки и пятна мазута».

В гибель Прина в рейхе долго не верили и распускали самые невероятные слухи, от смерти в штрафбате на Восточном фронте до расстрела в концлагере. Некоторой издевкой отдает история о том, что лихой подводник утонул в собственной ванне.

 

Иосип Броз Тито

Словесный портрет такого человека требует времени; поэтому я ограничусь, в основном, теми сведениями, которые имелись о нем у вражеской стороны.

Скажу сразу — гитлеровское руководство и сам фюрер национальных лидеров, боровшихся с ними на смерть, уважали, в отличие от лидеров коллаборационистов, которых не просто презирали, а всегда настойчиво подчеркивали это презренье.

«Всякое предательство своей крови есть мерзость, и всякий, кто совершил такое предательство, есть мерзавец; тот же, кто остался верен своей почве и крови, хоть он и стоит на нашем пути, есть герой. Он подлежит уважению и уничтожению». Рудольф Гесс, 21 апреля 1939 года.

Вот такому «уважению и уничтожению» подлежал в глазах фюреров рейха Иосип Броз Тито.

Во время разработки операции под названием «Ход конем» по поимке руководства югославского сопротивления во главе с Тито немцы внимательно изучали его биографию (замечу, что на языке Гесса «уважение» и есть «изучение») и составили обстоятельное описание его личности и фактов жизни. Это исследование вышло из гиммлеровского Управления по вопросам расы и переселения, которое, как видим, занималось не только расовой чистотой собственных рядов. Любопытно, что эсэсовские эксперты, в отличие от будущих биографов Тито, не сомневались в его бедном крестьянском происхождении; они ведь не знали, что с течением жизни этот талантливый человек овладеет несколькими языками, галантными манерами, познаниями подлинного эрудита и действительно станет мало похож на слесаря-механика с двумя классами гимназии и многолетним тюремным «стажем».

Тито — сын хорвата и словенки. В 1914 году он был зачислен в полк, который воевал с сербами. Будущий маршал и президент Югославии не любил об этом вспоминать, да и вспоминать, собственно говоря, нечего — так сложились для него обстоятельства в его 22 года. Потом было ранение, лагерь военнопленных, знакомство с русскими большевиками и работами Ленина, побег в Петроград, заключение в Петропавловке, ссылка в Сибирь; после революции — Красная гвардия, членство в ВКПб, русская жена Пелагея Белоусова. Вместе с ней он в 20-м году вернулся на родину. В том же году оба вступили в компартию Югославии. Снова арест. Жена с сыном уехала в Москву. Гиммлеровские эксперты вызнали даже такую подробность: мать отдала сына в интернат для малолетних правонарушителей. Дальше идут сведения об Иоганне Кенинг, немке, на которой Тито женился после развода с Пелагеей, о его раздорах с Димитровым и самое интересное — мнение эсэсовских психоаналитиков о заочных взаимоотношениях со Сталиным. Эти страницы я перечитывала неоднократно и всякий раз поражалась глубине непонимания немцами ни той, ни другой личности. Однако главный вывод был сделан верно, по-нашему он звучит примерно так: «Два Иосифа на одной ветке не споются».

Если мерить процентами жертв к населению страны, то югославы от немцев пострадали страшно. У Тито не было армии, он создавал ее из партизанских отрядов, и в 1944 году это была сила в 640 тысяч убежденных борцов.

Кстати, именно с 44-го года, после первой личной встречи, взаимоотношения двух Иосифов вступили в самую интересную полосу, но с этих пор личность маршала Тито изучали уже другие структуры.

С 53-го года Тито — президент свободной Югославии. Большой, сильной, энергичной страны. Живое воспоминание моего детства — в социалистическую Югославию мои родители, инженеры-энергетики, оформлялись, как в капиталистическое государство.

Еще две детали: со своей последней женой по имени Иованка Тито развелся. Ее обвинили в «манипулировании кадровыми назначениями в обход Тито и в пользу Сербии».

В 1980 году патриарх югославского социализма скончался. Его хоронили 208 делегаций. На алых подушечках несли 114 орденов и 59 медалей.

И последнее. Я это слышала из уст 25-летнего серба около месяца назад: «Имя Тито, — сказал он, — сейчас встает в нашей памяти, как багровая заря».

 

Молотов

Весь словесный хлам, который обрушивался на это имя, отступает перед простой фразой Уинстона Черчилля, поставившего его в ряд величайших дипломатов мира — Мазарини, Талейран, Меттерних… Молотов.

Современная «молотовиана» основана, во-первых, на записанных беседах с Молотовым, во-вторых — на следующем мнении о нем Микояна: «Вячеслав Михайлович — большой тугодум, лишенный чувства нового, смелой инициативы и человек к тому же черствый и тщеславный».

Историк на это ответит: записанное со слов на 90 процентов говорит о личности записывавшего. А личное мнение бывших коллег друг о друге на сто процентов — об их личных взаимоотношениях. Мнение Микояна легко парировать мнением Даллеса; можно возразить и конкретно, например, об отсутствии «чувства нового» — никто так не продвигал в дипломатию молодежь, как Молотов.

Что же касается высказываний самого Молотова, то в одной публикации читаю: «Преступно, — говорил Молотов, — вести войну за уничтожение гитлеризма». Дальше в статье букет выводов.

Однако прочитайте и сами сделайте выводы, кстати, и сообразуясь с современной ситуацией: «Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это — дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за уничтожение «гитлеризма»».

Я думаю, что у Молотова появятся биографы, которые представят эту личность беспристрастно и объемно, как проделали французы с личностью Талейрана, со временем, конечно.

Для этих будущих историков расскажу такой эпизод.

За три дня ноября 1940 года Молотов провел в Берлине две официальные и две личные встречи с Риббентропом и три беседы с Гитлером. Число «три» подтверждают Гесс и Борман. Что это были за беседы? Гитлер остался недоволен «мягкостью» Риббентропа, не сумевшего добиться от русских, по сути, ничего конкретного, например обещания присоединиться к Тройственному пакту, что дало бы Германии право спокойно держать свои войска в Финляндии и Румынии. Фюрер самоуверенно намеревался лично «обработать» Молотова, как он это проделывал с другими лидерами. А натолкнулся, как горох на стену. После одной из этих «бесед» Гитлер вечером, предупредив телефонным звонком, приехал домой к Гессу и около часа играл с его трехлетним сыном, своим крестником, а после другой — отправился в оперу, тоже для разрядки. Особое раздражение у Гитлера вызвали слова Молотова, записанные Борманом: «Моя страна имела, имеет и будет иметь в Европе свои интересы. Это залог общей стабильности». Борман записал, что фюрер был раздражен и смыслом, и тоном. «Молотов от всего уклонился», — позже писал Гесс. И дальше, он же: «Молотов стоял на своем: уйти нам из Финляндии; Балканы; и влияние на Японию с результатом — советско-японский договор о ненападении. Он сидел на этих трех пунктах воистину каменной ж…».

Будущим биографам предстоит рассмотреть не только Молотова-дипломата, но и Молотова — партийного функционера: перечитать все его публикации, начиная с 1917 года, за которыми следуют конкретные дела: например, убийственные хлебозаготовки на Украине, позорные суды по «спискам», чистки, в которых щепками разлетались ценнейшие кадры Наркомата иностранных дел… Придется взять на себя то, на что мы пока не способны-отделить ошибки от преступлений. Положить на весы человеческие заблуждения и бесчеловечный расчет. Попытаться услышать диалог этого человека со своей совестью или…

тишину, говорящую о погибшей душе.

Впрочем, это уже работа для писателей. Любой исторический герой после смерти проходит эти три этапа: пропагандистский, литературный, исторический. Сталин уже перебрался во второй этап. Думаю, и Вячеслав Михайлович, как и при жизни, вскоре последует за ним.

 

Франко

Франсиско Паулино Эрменгильдо Теодуло Франко и Баамонде, или проще — Франсиско Франко, родился в день святой Варвары, за что-то назначенной католиками покровительницей артиллерии. Из этого факта его биографы делали вывод, что ему судьбой было предназначено стать великим воином.

Франко был маленький тщедушный человек, ростом всего 155 см, страдающий так называемым «комплексом Наполеона». Этот комплекс наращивает честолюбие, как мышечную массу, вытягивает и закаляет волю. Франко был волевой человек, а учеба в военной академии приучила его к дисциплине, к умению и отдавать, и выполнять приказы. Когда такой человек находит точку опоры, он многое может сдвинуть и даже перевернуть. Как назвать точку опоры, от которой оттолкнулся Франсиско Франко, — патриотизм или национализм? Я бы назвала ее испанским национализмом — импульсивным, мягким, ярким, самодостаточным. Но парадокс в том, что любой национализм очень быстро меняет окрас и унифицируется. Арсенал всех диктаторов до смешного однообразен. Все пылкие объяснения в любви к испанцам как лучшему творению Господнему, Франко пришлось попридержать, когда его каратели вместе с отрядами Иностранного легиона и частями марокканцев вырезали шахтерскую стачку в Астурии. За поразительную жестокость к своим же, испанским братьям, но инакомыслящим, будущий каудильо был назначен генералом и начальником генерального штаба.

В феврале 1936 года Коммунистический народный фронт получил большинство на выборах. Это означало революцию, ибо революция — это перемена формы собственности. Франко сплавили на Канарские острова, и там он объявил о начале контрреволюционного переворота, который ведет к смене собственника. Рядом с Франко находился тогда сотрудник германского Абвера — это факт. Вот только почему за связь Франко с Канарисом испанского генерала иногда называют агентом немецкой разведки? Агенты работают на разведку; Франко работал на себя, умело используя поддержку северного собрата-диктатора. Эта поддержка осуществлялась, например, в виде военной помощи через «штаб W» по имени доверенного лица Геринга Вильберга. Будут еще немецкие инструкторы, легион «Кондор» и т. д. Германия была заинтересована в испанском никеле, свинце, меди, оливковом масле, испанских портах, так что дружба каудильо и фюрера обещала быть крепкой, хотя внешне Испания вроде бы сохраняла нейтралитет.

Почему же все-таки Франко победил республиканцев, которым, казалось бы, сочувствовал и помогал весь мир? Беда республиканцев заключалась в том, что среди них было много прекрасных, чистых людей, но мало военных профессионалов. Диктатуру Франко сделали генералы; в 39-м году они дали маленькому каудильо беспрецедентную в новейшей истории широту полномочий.

Мадрид франкистам, однако, взять не удалось. «Ну и не надо», — решил Франко и объявил войну законченной. А дальше…

В Испании, несмотря на террор и репрессии, наступает внешнее затишье и начинается война историков. Кто он, маленький каудильо, — палач с топором, с которого ручьем стекает кровь, или великий примиритель двух Испаний? Марионетка Гитлера или искусный дипломат, не пропустивший немцев через свою страну для захвата Гибралтара? Впрочем, для нас, русских, кое-что однозначно: первобытное варварство «голубой дивизии», например.

После войны за связь с гитлеровским режимом Испания была подвергнута остракизму и экономическому бойкоту. Первыми ее простили американцы, хотя и насчитали в испанских тюрьмах четверть миллиона политических заключенных.

Послевоенное государство Франко стали называть «государством ограниченной демократии». Например, декларировалась свобода политических объединений, но только если они имели «дозволенные цели». Был и закон о референдуме — для «консультаций с нацией». Вся эта лукавая демократия привела к закону — «О наследовании поста главы государства», то есть конкретно — Франсиско Паулино Эрменгильдо и так далее, в общем, Франко и Баамонде. Но не подумайте, что Франко собирался посадить на престол свою дочь. Нет, конечно, он выписал из-за границы настоящего принца Хуана Карлоса и даже женил его — на настоящей принцессе Софии. Дальше — экономический бум, «зеленая революция», «испанское чудо», процветание… Счастливы ли испанцы — вопрос только к ним самим. Но… когда стоишь возле Мемориального комплекса в «Долине павших» — символа примирения двух Испаний, то вспоминается даже не достоевская «слезинка ребенка», а миллион жизней, замурованных в основание этого примирения. Может быть, напрасно. Может быть, это только мы, русские, так устроены.

 

Рыбалко

«Если к середине июля русские будут иметь свежую полновесную танковую группировку, нашим частям между двумя их фронтами — Брянским и Западным — грозит серьезная опасность. Если же их группировка будет иметь и выдающегося командира, думать об усилении укреплений по реке Олешня станет уже поздно…» — писал Гудериан.

Вот ради таких высказываний я и перекапывала пуды генеральских мемуаров, самое интересное находя не в самих текстах, а в случайно попадавшихся черновиках и приложениях.

О чем идет речь?

Те, кто знаком с историей Курской битвы, уже догадались: генерал-инспектор бронетанковых войск беспокоится о середине июля 1943 года, предвидя наступление на Брянском фронте. Для поддержки этого наступления и была сформирована 3-я танковая армия, командующим назначили генерал-лейтенанта Павла Семеновича Рыбалко.

Таким образом, оба опасения Гудериана сбылись: армию сформировали, а командир оказался талантлив.

И как все талантливые работяги, делавшие дело не ради наград, Рыбалко был несправедливо обойден, даже по мнению отечественных историков. Давайте вспомним хотя бы один эпизод из боевой биографии этого человека, прошедшего путь от комиссара 1-й Конной до академической кафедры.

Приказ ставки от 20 июля 1943 года, пункт 4 гласит: «при благоприятных условиях овладеть городом Орел». Подчеркиваю, это был приказ не для общевойсковой 3-й армии Горбатова, а для 3-й танковой Рыбалко. Документы говорят о том, что и Сталин, ограничившийся рекомендациями, и командующий фронтом генерал Попов, по сути, предоставили Рыбалко право окончательного решения — красиво вкатиться в славный город Орел или двигаться в обход, на запад.

Что такое громкая победа в судьбе любого военачальника, объяснять не нужно. Но победа на узких улицах большого города стоила бы жизни многим экипажам. Рыбалко поступил так: он развернул армию на юг, вперед вторым эшелоном. Этот маневр, давший возможность армии последовательно действовать на противоположных направлениях с максимальной пользой и минимальными потерями, проводился в очень трудной обстановке и вызвал восхищение того же Гудериана, ревниво следившего за танковыми операциями русских. И только смяв немцев на юге Брянского фронта, 3-я танковая продолжила выполнение приказа Ставки двигаться на город Кромы.

Вот так, с максимальной пользой, согласно ситуации, не нарушая общей стратегической задачи, сберегая жизни своих танкистов… А за это — пренебрежение от некоторых военных историков, утверждавших, что в ходе операции «Кутузов» армия Рыбалко только пугала немцев своим грозным видом, то есть «сковывала» силы противника. А какие-то все же имевшие место маневры производились якобы по команде генерала Попова, которому лично звонил Сталин.

Той же осенью, во время наступления на Киев, Рыбалко сумел настолько незаметно перегруппировать свою танковую махину севернее Киева, что даже весьма сдержанно описывающий эти события Гудериан признает, что немецкое командование до 13 ноября толком не знало, что ему предпринять, поскольку после взятия Киева 1-й Украинский покатился, как на гусеницах, давя противника уже в Чернобыле, Житомире и Фастове, где у немцев возникла настоящая паника.

За Курскую и Киевскую операции Рыбалко получил «Золотую Звезду» Героя Советского Союза; за Пражскую и Берлинскую — вторую «Золотую Звезду» и был произведен в маршалы бронетанковых войск. У него будет много наград, в том числе и иностранных. Но главное — безусловно и единогласно — он признан нашим лучшим танковым генералом.

Вот только прожил Павел Семенович Рыбалко совсем недолго. Он умер в 1948-м, в возрасте пятидесяти четырех лет.

Знаете, в чем заключается одна из ошибок молодых режиссеров, снимающих лихие боевики о той войне? Молодые, холеные лица актеров.

Двадцатипятилетние солдаты, возвращавшиеся домой, выглядели сорокалетними, а сорокалетние — стариками. Большинство наших боевых генералов не исключение. Мало кто из них дожил до шестидесяти лет.

Павел Рыбалко похоронен на Новодевичьем кладбище.