Глава 1

Кардифф, 2006

Доктор Давид Вудрафф смотрел на лицо жены сверху вниз, несколько отстраненно. По его мнению, было слишком рано заниматься любовью. Изабель страдала бессонницей и частенько будила его на рассвете: толкала коленями, щекотала спину сосками, вертелась и вздыхала.

Однако, когда ей наконец удавалось растормошить его и добиться своего, она, казалось, витала где-то далеко и притворялась спящей. Но его не проведешь. Уж слишком сильно она жмурила глаза и морщила лоб от старания. Для Изабель это была такая работа. Когда ритм их движений нарастал, она вытягивала руки за голову и хваталась за прутья спинки кровати. Кровать раскачивалась и глухо билась о стену. В раме кровати ослабли болты, что с ними периодически случалось, а Давид все забывал затянуть их потуже. Он попытался умерить свои движения, но Изабель протестующе застонала.

Кожа у нее на груди покраснела, она плотнее обхватила ногами его бедра, и тут на него навалилось это окаянное чувство долга. Как обычно, он старался достичь апогея одновременно с ней, закрыл глаза, надеясь, что волна ее оргазма накроет и его. Но нет, черт подери!

— Продолжай! — Она открыла совершенно ясные глаза и смотрела на него в притворном гневе. — Я с тобой еще не закончила!

— Шутишь? — подхватил он и повиновался, но, как бы он ни стискивал зубы, это не помогало. То неясное, противоречивое чувство, с которым он относился ко всей этой затее, влияло и на поведение его, так сказать, жизненно важного органа. Он замедлил движения, а потом и вовсе остановился.

— И это все? — с неестественной легкомысленностью спросила она. — Сегодня последний день, подходящий для зачатия.

— Да ладно тебе, дорогая, — Давид отодвинулся от жены. — Все не так уж аптекарски строго и точно.

Хотя лицо Изабель все еще горело от возбуждения, она зевнула, натянула простыню до подбородка и уставилась в потолок. Давид издал вздох и повернулся к ней:

— Послушай, Изабель, мне очень жаль. Может, твое тело и работает точно в соответствии с календарем, но мое — нет.

— Ладно, — согласилась она, — только, пожалуйста, объясни мне, что я делаю не так?

— О Боже, Изабель, давай не будем об этом. Сейчас пять часов утра.

Он резко перевалился на спину и посмотрел на застекленный потолок, где брезжил рассвет. Устало коснулся ее руки:

— Давай спать. Твой последний подходящий для зачатия день еще даже не начался.

— Как скажешь. — Она повернулась к нему спиной, и вскоре ее дыхание изменилось: стало глубоким и спокойным. Давид попытался отключить рассудок, отмахнуться от досадного чувства неудачи, но в какофонии птичьего гама в саду было что-то пронзительно-тревожное. Его пробрала зябкая дрожь, и он поплотнее укутался в одеяло.

Он наконец впал в дрему, когда услышал, как почтальон просунул корреспонденцию в почтовый ящик. Крышка ящика щелкнула, и почта с шелестом рассыпалась по кафелю в прихожей. Он попытался вернуться в то пыльное, прожженное солнцем место с ярко-голубым небом, которое ему снилось, но эта попытка вытолкнула его из сна в реальность, как пробку из воды.

Давид посмотрел на будильник через плечо спящей жены. Было чуть больше семи. Изабель лежала на боку и тихо посапывала, натянув простыню на голову, заслоняясь от света. Он нырнул к ней под одеяло. Они были примерно одного роста, и ее длинные ноги терялись в темноте где-то там, на краю кровати. В этой полутьме он смотрел на их обнаженные тела, такие похожие и такие разные и, с медицинской точки зрения, абсолютно несовместимые. Сперматозоиды никак не хотели проникать в яйцеклетку, хотя они с женой очень старались, испробовав почти все доступные способы и средства. Рис Джоунз, акушер-гинеколог, консультирующий их врач с внушительными рекомендациями и множеством дипломов, с неохотой признал поражение. Он хлопал их по спинам и уверял, что беременность все еще может наступить естественным путем, нужно только время и терпение, а еще необходимо измерять температуру и следить за календарем, но Давид понял: врач намекает, что надеяться можно только на чудо. Им обоим уже за сорок. И потом, он был сыт по горло. Горько, что между ними оставалось так мало чувства. Нить желания с его стороны становилась такой тонкой и непрочной, что это пугало его. Он пытался объяснить жене, что ушло нечто очень важное, что он чувствует себя слишком старым для отцовства — но Изабель была непоколебима в желании добиться своего.

Он встал с кровати, надел халат и спустился на кухню. Включил чайник и поднял шторы. Было прохладно. Типичное дождливое кардиффское утро. Мертвые листья прилипли к окну, а подоконник позеленел от плесени. Давид не помнил, когда он в последний раз видел солнце, хотя вроде бы еще лето. Засыпав горсть кофейных зерен в кофемолку, он слушал бешеное жужжание и одновременно прислушивался, не проснулась ли жена, — такой шум и мертвого поднимет. Сверху из спальни не доносилось ни звука. Он вдохнул дразнящий аромат — несусветную смесь запахов бара на Средиземноморском побережье и привычных утренних обязанностей.

Пока варился кофе, он сходил за почтой. На полу в прихожей, как обычно, валялась кошмарная куча корреспонденции. Он сгреб ее, рассортировал на три стопочки на столике в прихожей: его почту, почту жены и всякие рекламные проспекты. Стопка Изабель была гораздо больше других, и это значило, что ей предстоит немало работы. Однако все счета, кажется, были на его имя. Давид захватил свою стопку писем на кухню. Среди прочих бумаг был план доклада, который он пообещал сделать в Бристоле, — утомительная работа, к которой придется долго и тщательно готовиться. Отодвинув остальную почту, он задержал взгляд на одном, заинтересовавшем его нежно-голубом конверте авиапочты из тонкой бумаги, адресованном ему и подписанном каким-то детским почерком. Он рассмотрел незнакомую марку. Канадская. Штемпель свидетельствовал, что письмо отправлено из Лосиного Ручья, Северо-Западные территории.

— Лосиный Ручей?.. — повторил он вслух, уставившись на штемпель.

Давид перевернул конверт. Сзади красовалась блестящая наклейка в виде синего слоника. Вероятно, кто-то откопал что-нибудь из забытых им вещей или кто-то из старых знакомых решил напомнить о себе. После стольких лет? При мысли об этом в животе что-то напряглось. Указательным пальцем он вскрыл тонкий голубой конверт.

Уважаемый доктор Вудрафф!

Миранда.

Надеюсь, Вы не рассердитесь на мое письмо. Я думаю, что я Ваша дочь. Меня зовут Миранда, и у меня есть брат-близнец Марк. Я так долго мечтала Вас найти! Совершенно задергала маму, расспрашивая о Вас. Потом один добрый врач-англичанин, который приехал работать в нашей больнице, помог маме найти Вас в медицинском справочнике.

Если Вы забыли мою маму (Шейлу Хейли), то вспомните: это та красивая женщина, в которую Вы были влюблены, когда жили в Лосином Ручье (это такая дыра, что я совсем не виню Вас в том, что Вы уехали отсюда). Теперь я уже достаточно взрослая (почти тринадцать лет), поэтому мама мне все рассказала — как Вам пришлось вернуться в Англию, и как Вы не смогли пожениться, и все такое. Это так печально! Я написала об этом в школьном сочинении. Назвала его «История любви». И получила «отлично». Мисс Басьяк очень понравилось.

Пожалуйста, напишите или позвоните мне, как только получите это письмо.

С уважением,

Ниже были написаны адрес и номер телефона.

Некоторое время Давид стоял без движения возле кухонной раковины. Снова и снова перечитывал письмо, ничего не понимая, пока не почувствовал, как замерзли ноги. На кафельном полу они застыли так, будто он стоял на голом льду. Он глянул вниз: пальцы ног сжались, покрылись мурашками и посинели от холода. Девушка, полураздетая, неподвижная на снегу — на прекрасном, бескрайнем снегу. И на краю этой ослепительной белизны — четкий силуэт маленькой лисички, неуловимое создание его совести. Когда-то один эскимосский шаман посоветовал ему обращать внимание на ее присутствие. Сердце бешено колотилось. Речь шла о странном случае из его прошлого, и ему вдруг стало необъяснимо страшно.

— Эй! — голос Изабель сверху, из спальни, заставил его вздрогнуть. — Как вкусно пахнет кофе!

— Несу, — крикнул он в ответ. Сунув письмо в карман халата, он вернулся к привычным утренним хлопотам.

Изабель примирительно улыбнулась, когда он протянул ей чашку с кофе, но он не заметил ее раскаяния. Его мысли были заняты письмом, в памяти проносились мириады позабытых деталей. Шейла Хейли… Это невероятно… Невозможно.

— Послушай, дорогой. Я знаю, что была… — начала Изабель, но остановилась. — Что случилось?

Его решение оставить странное письмо при себе тут же исчезло. Конечно, это дело его прошлого, но он совершенно не умел ничего от нее скрывать.

— Я получил письмо. Похоже, меня кто-то с кем-то перепутал.

— Кто и с кем? — Она подняла голову и улыбнулась ему. — И насколько это серьезно?

Боже, это было совсем не смешно. Он плюхнулся на кровать рядом с ней:

— Соберись с духом, это довольно странное дело. — Он нехотя достал конверт из кармана и протянул ей. — Посмотри, может, ты сможешь понять.

Глядя на него, Изабель поставила чашку на прикроватный столик, вынула тонкий лист из конверта и развернула его. Он следил за ее лицом, пока она читала, беззвучно произнося каждое слово. Минуту она сидела тихо, уставившись на лист бумаги. Потом прочитала снова, уже вслух. Прочитала бегло, детским голоском с отчетливым американским акцентом. Она всегда умело подражала. Ее шутливый тон подействовал на него расслабляюще, и он на мгновение подумал, не сама ли она написала это письмо. Просто ради шутки. Или чтобы проверить его. Но лицо ее сделалось очень бледным, даже губы побелели.

Она бросила письмо ему на колени:

— Что это значит?

— Ну, что я тебе говорил?!

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Кто эта женщина?

Давид растерянно пожал плечами.

— Ты бросил в Канаде беременную любовницу?

У него на шее начали проступать красноватые пятна. Он отчетливо ощущал эти маленькие горячие очаги. Изабель заметила их и просто сверлила его взглядом. Она всегда считала эти пятна признаком вины, а он точно знал, что это просто реакция на стресс, — у него всегда так было. Его охватило раздражение:

— Ой, ради всего святого! Конечно, нет!

— Тогда что это значит?

Он не знал, что сказать, и спрашивал себя, какого черта надо было показывать это письмо. Естественно, она потрясена и требует от него объяснений. А ведь можно было просто порвать письмо, бросить в мусорное ведро, выплеснуть сверху кофейную гущу — этим бы дело и кончилось.

— Мне знакомо это имя. Шейла Хейли была старшей медсестрой в больнице, где я работал. Но уверяю тебя, у меня с ней ничего не было. — Он ощутил, как запылало лицо. — Клянусь, у меня просто не может быть никаких отпрысков в Лосином Ручье! Это абсолютно исключено.

Ситуация была совершенно абсурдной.

— И не забывай, — резко добавил он, — что число жизнеспособных сперматозоидов у меня — три горошины на ведро, ты сама мне об этом часто говоришь.

— Да, я знаю, — согласилась Изабель. — Но это теперь. — Она откинулась на спинку кровати, нервно поглощая кофе из чашки маленькими глотками. Его яростное отрицание, очевидно, не убедило ее. Они оба замолчали.

Давид закрыл глаза, вспоминая события года, проведенного в Канаде. Могла ли какая-то женщина забеременеть от него, да так, чтобы он об этом не узнал? Он не был неразборчив в связях, это не в его стиле. И все же это не было невозможным, он не был там так уж целомудрен. Но с его манией к предохранению случайная беременность была маловероятна. И в любом случае речь шла об определенной женщине, Шейле Хейли, к которой он никогда и близко не подходил.

— А не могло ли быть так, что ты напился и переспал с ней, а потом забыл об этом? — спросила Изабель.

Он мог понять, почему она так зациклилась на этом, но ему не очень понравились жесткие нотки в ее голосе.

— Изабель, ты же знаешь, что я не такой. И я, с твоего позволения, не перепихиваюсь!

— Конечно, перепихиваешься, дорогой, — улыбнулась она, — почему ты так оправдываешься? Это вполне разумное объяснение.

— Я не оправдываюсь, — рассмеялся он. — Черт, ты ведь знаешь обо мне все на свете. Говорю тебе, это ошибка. Или кто-то там совершенно спятил. Навязчивый бред или что-то в этом роде. Откуда я знаю?

Он не хотел что-то от нее скрывать — она этого не заслуживала, но на самом деле она, конечно, не знала о нем всего. За годы брака они понемногу выкладывали друг другу тайны своего прошлого и своей совести, признавались во всех подробностях в самых неблаговидных и самых отвратительных поступках. И все же он умудрился оставить при себе свой арктический опыт — окошечко в его жизнь, слишком хрупкое и в какой-то мере слишком ценное, чтобы открывать его перед ее острым испытующим взором.

Внезапно ожило радио, заведенное на восемь часов. Изабель потянулась, чтобы выключить его, но Давид остановил ее:

— Давай послушаем новости.

— Сейчас? Ты серьезно? — Она потрясенно смотрела на него, потом включила звук на полную мощность. Они притворялись, что слушают перечисление ужасов и несчастий дня: взрывы заминированных машин в Ираке, наводнения в Китае и продолжающаяся гуманитарная катастрофа в Судане. Через несколько минут она резко выключила радио.

— Давид, тебе не кажется, что мы должны поговорить?

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы вернуться к реальности и сфокусировать взгляд. Он посмотрел на жену. Свет от окна падал на ее густые светлые волосы, переливающиеся и сверкающие, как солнечные блики на воде. Столь беспокойное утро заострило тонкие черты ее лица. Нос казался немного длиннее, а умные карие глаза — пронзительнее. Она потрясающая женщина, особенно в критических ситуациях. Она вечно жаловалась, что плохо быть высокой и крепкой. Мужчины никогда не считают тебя беззащитной. Приходится заботиться о себе самой, никто не откроет перед тобой двери. Она была права — Давид не сдержал улыбки, — только она могла выглядеть такой неприступной.

Она заметила его улыбку и с нарочитым раздражением принялась рыться в ящике тумбочки. Нащупала там пачку табака и папиросную бумагу. Давид наблюдал, как она сражалась с тонкой бумагой, сворачивая неровную сигаретку длинными изящными пальцами, затем провела языком туда-сюда по краю мятой бумажки.

— Ты уверена, что хочешь курить? — спросил он, хотя было что-то соблазнительное в этой вредной привычке. — Ты же бросила, помнишь? Три недели назад.

— Кому какое дело? — ответила она, поджигая сигарету, и с удовольствием затянулась.

— Давид, а может, это чья-то идиотская шутка? Может, это дурацкий розыгрыш кого-то из твоих друзей с извращенным чувством юмора?

Он рассеянно поглаживал ее бедро.

— А кто из наших знакомых может придумать такое? Не думаю. У меня нет ни друзей, ни врагов с таким богатым воображением.

Изабель закашлялась и затушила окурок об открытку, которую он подарил на ее день рождения неделю назад.

— А как насчет кого-то там, в их медвежьем захолустье? Ты кого-нибудь отшил? Как насчет той медсестры? У нее на тебя что-нибудь было? Может, это своего рода шантаж?

— Не-а… — Он затряс головой. — Не могу представить, что и почему. Это ж было четырнадцать лет назад!

— Серьезно. Зачем женщине пытаться повесить отцовство на мужчину, который находится так далеко, да еще и врач? — Изабель решительно обхватила колени. — Простой анализ крови докажет, что это неправда; любой мало-мальски образованный человек это знает. А ведь она медсестра. И потом, эти бедные дети — двойняшки… Какая мать позволит ребенку писать письмо зря… человеку, который не является на самом деле отцом?

— Я думаю, это просто маленькая девочка с богатым воображением. — Он посмотрел на часы. Пора вставать, времени просто поваляться на кровати уже не было. Утешительно похлопав ее по руке, он стал подниматься. — Кто бы она ни была, жалко девочку.

— Очнись, Давид, — Изабель стукнула кулаком по кровати, сбив открытку, и пепел рассыпался по простыне. — Это не какая-то девочка с больной фантазией. Очевидно же, что ее мать предприняла какие-то шаги, чтобы разыскать тебя. Думаешь, можно просто закрыть глаза — и бац! — проблема исчезнет? Как это на тебя похоже!

Задетый ее вспышкой, он встал и пошел в душ. Он подставил голову под струю горячей воды и там, как под обжигающим куполом, попытался отогнать от себя все неприятные мысли. Но сегодня этот прием не срабатывал. Шейла Хейли… Он ясно видел ее, слишком ясно. Он поднял лицо под колючие струи воды, чтобы смыть ее образ из памяти.

* * *

Давид сидел на табурете в перерыве между операциями, ожидая, пока Джим Вайзмен, анестезиолог, подготовит следующего пациента. Он нервничал, то и дело поглядывал на часы на стене и чувствовал, как нетерпение усиливается. Он понимал, что не может позволить себе отвлекаться от предстоящей работы. Сделал несколько глубоких вздохов, пошевелил пальцами в резиновых перчатках, чтобы снять напряжение в руках. День всегда шел наперекосяк, если они с Изабель расставались поссорившись, а последние несколько недель невысказанное напряжение между ними особенно сильно влияло на их общение по утрам. Ее биологические часы интенсивнее всего давали о себе знать в момент пробуждения, и она частенько бывала не в духе. А теперь еще это чертово письмо. Но он был абсолютно уверен: предположение по поводу его отцовства абсурдно. Тогда почему оно так беспокоило его? Зачем вообще реагировать на письмо ребенка, введенного в заблуждение, на глупое предположение, выдвинутое против совсем не того человека, который живет где-то далеко, за тысячи километров?

— Все готово, — позвал его Джим, дав наконец наркоз пациенту. Веселая низкорослая новенькая медсестра, молодая женщина с Ямайки, покачивала огромными бедрами в такт какой-то мелодии, звучавшей, должно быть, в ее голове. Остальные ассистенты стояли, ожидая его, непроницаемые под своими масками.

— Под какую музыку вы танцуете? — спросил он медсестру, делая надрез в брюшной полости пациента.

— Я ничего не слышу, — ответила медсестра, и ее колоссальный бюст заколыхался от смеха. — Вам, наверно, такая музыка не нравится, мистер Вудрот?

— Вудрафф… Вы постоянно двигаетесь, и это меня на самом деле отвлекает. Вы не возражаете?

— А почему я должна возражать? — явно непонимающе ответила сестра. — У каждого свое мнение. Я не в обиде, — она усмехнулась и продолжила покачивать бедрами.

Такой ответ, лишенный всякого раскаяния, сразу улучшил его настроение. Черт, действительно, им тут совсем не помешает немного такой неанглийской чувственности, а то все такие хмурые! Они продолжали работать в молчании, танцующая медсестра мастерски справлялась со своими обязанностями.

— Чертова Шейла! — еле слышно прошептал Давид, швыряя в лоток удаленный аппендикс.

— Вы что-то сказали? — сестра подняла на него глаза.

— Нет, ничего.

Она подала ему инструмент, и Давид на мгновение уставился на него, с трудом соображая, для чего он нужен. Он вдруг понял, что неясные мрачные предчувствия вызывает не письмо девочки с ее странными утверждениями, а сама Шейла Хейли. Если эта женщина подговорила на написание письма свою дочь (если у нее вообще есть дочь), то у него точно будут неприятности, в этом Изабель права. Но почему она решила сделать это только теперь, через четырнадцать лет, когда он находится на другом краю света? Наверное, у ненависти нет границ во времени и пространстве. Внезапная дрожь пробежала по его шее и плечам.

— С вами все в порядке? — спросила сестра. Джим выглянул из-за перегородки. За масками невозможно угадать, о чем они подумали. И Джим, и медсестра — он даже не знал ее имени — казались обеспокоенными. Давид склонился над операционным столом и постарался сосредоточиться. Прежде чем начать зашивать брюшную полость, он тщательно проверил впадину вокруг кишки во избежание дивертикула Мекеля. Предстояло проделать очень кропотливую работу, чтобы остался только едва заметный шрам. У пациентки, девушки лет двадцати с небольшим, был очаровательный гладкий животик. Она останется довольна.

Давид снял перчатки и халат и направился в комнату отдыха. Он сидел за ноутбуком и заносил записи в медицинскую карту пациентки, когда в дверях появился Джим, неуклюжий и привычно сутулый.

— Все нормально? — как бы между прочим спросил он, наливая в чашку густой черный кофе из автомата.

— Да… А что? — Давид поднял на него глаза.

— С тобой все в порядке?

Неужели так заметно, что ему трудно сосредоточиться? Джим — один из немногих людей на работе, кто хорошо его знал. Он знал об их с Изабель проблеме, о курсе лечения от бесплодия и обо всех неприятностях, связанных с этим.

— Да, отлично, — солгал Давид и снова уставился в экран.

— А Изабель?

— Ничего пока. Никак не успокоится. По крайней мере, у нее сейчас много заказов. Ее бизнес расширяется. Грех жаловаться. Кто знает, — рассмеялся он, — может, пораньше выйду на пенсию.

— Не болтай ерунды, посмотри на себя, — возразил Джим и поглядел на свою расплывшуюся талию.

Давид закрыл ноутбук и стал собирать вещи. На мгновение у него возникло желание рассказать Джиму о письме, но вместо этого он толкнул друга в живот и сказал:

— Садись на велосипед, дружище, и не трать время на пустые разговоры.

На самом деле ему не хотелось идти домой. Такие проблемы нельзя просто отложить в дальний ящик. Изабель будет говорить об этом весь вечер. Они будут перечитывать письмо в поисках каких-нибудь зацепок. Будет еще уйма вопросов, а ему больше нечего добавить.

Он медленно шел по коридору, забрел в мужской туалет и закрылся в кабинке. Поставил чемоданчик на пол и уселся на крышку унитаза. Кто-то вошел, отлил, шумно кашляя и сплевывая, потом открыл кран. Давид смотрел, как пара ног в шлепанцах прошаркала мимо его кабинки и исчезла. Как глупо! Что он здесь делает? Он же может посидеть в столовой, или на скамейке в парке, или, еще лучше, в пивной за кружечкой пива.

Он уронил голову на руки. Из всех возможных мест — Лосиный Ручей!.. Крепко зажмурившись, он пытался вспомнить этот городок, но перед мысленным взором представали только ледяные просторы.

Давид всегда старался избегать воспоминаний о причине, по которой он вообще туда поехал, — тот случай, который много лет назад вынудил его бросить успешную хирургическую карьеру и отправиться в эту Богом забытую дыру, куда ни один человек в здравом уме не поедет добровольно. Но воспоминание о катастрофе никогда его не оставляло. Оно всегда было тут, в уголке памяти. И это была одна из причин, по которым он никогда не рассказывал о времени, проведенном в канадской глуши.

Отправляясь туда, он наивно надеялся, что Лосиный Ручей станет убежищем от чувства стыда. Он так отчаянно хотел убежать, спрятаться и не представлял, что его ожидает. Единственной его целью было убежать как можно дальше, в самое отдаленное место на Земле, которое только можно выискать.

 

Глава 2

Лосиный Ручей, 1992

Давид так вцепился в подлокотники кресла, что побелели костяшки пальцев. Крошечный самолетик, казалось, падал на землю вертикально вниз, потом запрыгал по бетону, как галька по поверхности пруда. Наконец он круто развернулся, прежде чем затормозить и остановиться возле края взлетной полосы. Давид только тогда выдохнул, возблагодарил Всевышнего и потряс руками, восстанавливая кровообращение.

Он забрал свои вещи и улыбнулся крепкой стюардессе, которая решительно проводила его и трех других пассажиров к трапу. Нужно было торопиться, так как самолет летел дальше, на остров Резолют — последний форпост на пути к Северному полюсу. Давид вышел из самолета, жара стояла неподвижной стеной. Воздух был густой, ни дуновения ветерка. Уже через мгновение он почувствовал, как кожа становится влажной и липкой. Непрерывный тихий гул пронизывал тишину, вероятно, жужжали насекомые, хотя их не было видно.

Возле здания терминала стояли две машины такси. Попутчики Давида быстро уселись в более чистую машину. Оставался раздолбанный «Крайслер-Валиант» — эта модель ему очень нравилась в детстве — с большой вмятиной на переднем бампере. Давид вопрошающе поднял брови, и женщина за рулем кивнула. Он подхватил свои чемоданы и потащил их к машине.

— Черт меня подери! — протянула женщина, помогая ему загрузить чемоданы в багажник. У нее был сильный непонятный акцент. — Похоже, вы к нам надолго.

— Да, месяцев на десять, — улыбнулся Давид в ответ на ее веселую ухмылку и забрался на пассажирское сиденье, покрытое собачьей шерстью.

— Осторожнее… Работаете в лесничестве? — Женщина запрыгнула в машину и беззастенчиво уставилась на него.

— Нет, — твердо ответил он, чувствуя, что сейчас расплавится. — Вы не могли бы отвезти меня в гостиницу «Клондайк»?

— Запросто. — Она завела мотор и выехала с покрытой гравием стоянки, оставляя позади клубы пыли в неподвижном воздухе. — Чем занимаетесь, мистер? — продолжала расспрашивать женщина, внимательно оглядывая его безупречный темно-синий костюм. — Этот шикарный прикид уже через денек-другой будет иметь жалкий вид! — усмехнулась она.

— А что я, по-вашему, должен надеть? — спросил Давид, разглядывая свои брючины, к которым прилипла собачья шерсть.

— Зависит от того, кем вы работаете, — гнула свое женщина. — Вы ведь не лесоруб! — Она от души рассмеялась от своего предположения, а потом полностью перестала следить за дорогой и повернулась к нему в ожидании ответа.

— Я врач, — признался он.

— Классно! — восторженно завизжала она. — Так я и подумала! — Она слегка повернула руль, объезжая выбоину. — Я больше, чем кто-либо, рада, что встретила вас, это уж точно! — Женщина сняла руку с руля и крепко пожала ладонь Давида. — Я Марта Кусугак. У меня на ноге нарыв, и он жутко болит. Особенно больно, когда ведешь машину. Смотрите, — нагнувшись, она стащила туфлю и показала наполненный гноем нарост на подъеме ступни.

— Да, это серьезный нарыв, — согласился Давид и уставился на ухабистую извилистую дорогу в надежде, что и водитель сделает то же самое.

— Завтра будете в клинике? — спросила она, выжидающе глядя на него.

— Надеюсь. — Вот и его первый пациент… Быстро!

— Хорошо, тогда считайте, договорились, — она снова натянула туфлю. — Доктора у нас здесь — дерьмо, я вам так скажу. Спросите у меня про любого — все выложу как на духу! — Она, очевидно, ожидала, что пассажир засыплет ее вопросами, но он хранил молчание. Она снова глянула на него из-под челки и спросила подозрительно: — А что привело такого симпатягу, как вы, в эту дыру среди леса?

Давид уговаривал себя, что совсем незачем раздражаться. Никто ничего не знает о его прошлом, кроме того, что он указал в резюме. Директор больницы, доктор Хогг, даже не проверял его рекомендации. В любом случае, даже если бы узнали, почему он здесь, это наверняка не имело бы никакого значения. Молодые хирурги не приезжают в Лосиный Ручей ради развлечения.

Марта разглядывала его с нескрываемым интересом, ожидая ответа.

— А почему вас это интересует? — поддразнил ее Давид, чтобы скрыть неловкость. — Вы хотите сказать, что это неподходящее место для такого славного парня, как я?

— Парня? — Марта захихикала и нажала на тормоз, чуть не сбив какого-то пушистого зверька, перебегавшего через дорогу. — Ну, уж для таких, как я, место вполне подходящее. Мы называем его задниц… задом мира. — Она снова повернулась к нему. — Они же приезжают сюда потому, что больше им ехать некуда. Я имею в виду работу.

— Кто это они?

— Ну, вы понимаете… врачи.

У Давида непроизвольно сжались челюсти:

— Нам еще долго ехать?

— Знаете, а у нас тут своя медицина. Я научилась нескольким приемчикам от бабки. — Она снова взглянула на него искоса и хмыкнула. — Спорим, и я могла бы научить вас некоторым штукам.

Сдавшись, Давид рассмеялся. Она тоже. Он вдруг почувствовал, что его признают человеческим существом, хоть все врачи и дерьмо (если бы она только знала какое!).

— Мне пора начинать беспокоиться? — спросил он. — Что-то вы меня слишком долго везете.

— Да уж, такому симпатичному малому нужно быть осторожным. Тут полно женщин, которые были бы не прочь наложить на вас свои липкие лапищи, это уж я точно говорю. Сколько вам? Где-то тридцать?

— Около того, но я никому не говорю, — улыбнулся Давид.

Он незаметно глянул на собеседницу. Без сомнения, она из местных индейцев. Голова на широкой, крупной шее крепко сидела на мягких плечах. Жесткие черные волосы заплетены в косу. Грудь маленькая по сравнению с круглым животом, худощавые мускулистые ноги в чем-то типа лосин. Но кожа гладкая, свежая, а в глазах озорной блеск.

Вдалеке показался город. Приземистый, ни одного здания выше двух этажей, он выглядел угрюмым. Вокруг — редкий хвойный лес, а вдали виднелись горы. Жаркий воздух маревом дрожал над домами. Они проехали мотель с какой-то постройкой из хилой дранки. Вдоль дороги стояли низенькие домики, дальше — кафе Коллина, еще одно полуразрушенное здание. Машина со свистом пронеслась по широкой главной улице. Давид глядел по сторонам с тревожным интересом. Так вот ты какой, Лосиный Ручей! Доктор Хогг в письмо с описанием работы вложил снимок с воздуха и выцветшую открытку. Она выглядела довольно экзотично — настоящий субарктический аванпост, укрытый слоем льда. Туристический рекламный проспект описывал это место таким образом: «Посреди прекрасного ландшафта с высокими горами, реками и сверкающими озерами бескрайний северный лес, редеющий по мере приближения к арктической тундре». В реальности Лосиный Ручей оказался кучкой уродливых пыльных развалюх, окруженных тысячами квадратных миль пустынных лесов. Давиду пришлось напомнить себе, что сейчас конец лета. А тот жутковато-загадочный ландшафт имел непосредственное отношение к середине зимы, когда температура опускается до пятидесяти градусов ниже нуля. Очень скоро он ощутит это на себе.

Завизжали тормоза. Марта резко остановила машину перед странноватым помпезным строением с фальшивым фасадом, как в вестернах. Затейливые рамы и элегантные балкончики были сделаны из дешевого пластикового молдинга, который уже местами выцвел и потрескался. На вывеске, покачивавшейся на позолоченных цепях, значилось, что это — отель «Клондайк».

— Ну, вот мы и приехали, — объявила Марта с какой-то собственнической гордостью. — Здесь на много миль вокруг ничего лучшего не найти.

Она повернулась и поглядела ему в глаза:

— Теперь слушайте, док. Когда вам понадобится такси, звоните в любое время дня и ночи, ладно?

— Спасибо, Марта, но я предпочитаю ходить пешком. Это же крошечный городишко, — ответил он, кивком указывая на дорогу. — Ну для чего мне может понадобиться такси?

— А вот подождите, — насмешливо бросила Марта. — Скоро станете таким, как все. Тут никто не ходит пешком. Либо слишком жарко и пыльно, либо слишком холодно и скользко, либо вы будете слишком пьяным. Последнее — вероятнее всего. — Ее голос смягчился, когда она получила двадцать долларов без сдачи. — Берегите себя, молодой человек. Я серьезно! Этот городишко шутить не любит.

Несколько человек околачивалось возле пластиковых портиков гостиницы, в основном это были местные индейцы. При ярком солнечном свете они выглядели иссушенными и сморщенными — невысокие жалкие бедняки. Некоторые из них казались пьяными, хотя было всего три часа дня.

Когда Давид поднял чемоданы и двинулся к двери, один из них быстро шагнул к нему и попытался выхватить один из чемоданов. Давид сопротивлялся, потрясенный внезапным нападением. Во время короткой схватки они оба вцепились в ручку чемодана, пытаясь вырвать ее из рук противника. Остальные, облокотившись о стену, следили за происходящим и тихо посмеивались. Никто не двинулся, чтобы вмешаться.

— Я не пытаюсь вас ограбить, мистер! — воскликнул нападавший, внезапно отпустив ручку чемодана. Давид потерял опору, отшатнулся назад и упал, споткнувшись о второй чемодан, который он бросил на землю.

— Я только хотел вам помочь, — продолжал мужчина, глядя сверху вниз, как Давид барахтается в пыли. — Вам здесь оказывают настоящее северное гостеприимство. — Он пожал плечами, и наглая ухмылка появилась на его темном лице. — А там как хотите.

Давид вскочил и отряхнул одежду.

— Могли бы хоть что-то сказать. — Он был уверен, что мужчина намеренно подстроил так, чтобы он упал.

— Ладно, — сказал мужчина, — мелочи не найдется?

Давид холодно смотрел на него какое-то время. Эта стычка лишила его присутствия духа. Интересно, приняли ли эти люди его за какого-то заезжего бизнесмена и решили подшутить или такая скрытая враждебность здесь привычная неприятность?

— Вы это серьезно? — сердито ответил Давид, считая, что последнее слово должно остаться за ним.

Мужчины рассмеялись. Давиду показалось, что по каким-то необъяснимым причинам они были на его стороне, и атмосфера сразу утратила агрессивность. Оглянувшись, он увидел, что Марта Кусугак стоит у машины, скрестив руки. Она едва заметно кивнула, сдержанно подбадривая его. Собрав все свое самообладание, он понес чемоданы в холл гостиницы.

* * *

Кормили в ресторане гостиницы на удивление вкусно. Давид подкрепился пирогом с лосиным мясом — их фирменным блюдом — и рисом с брусничным соусом. Домашнее вино было чересчур сладким, но он все же выпил — нужно было снять стресс. В зале кроме него была лишь пожилая пара в углу. Они распивали бутылку какого-то янтарного напитка и молча курили, каждый свои сигареты.

В пивном зале, напротив, было шумно. В арке, через которую в зал ресторана доносился шум и запах сигаретного дыма, Давиду была хорошо видна стойка бара. Мужчины в грубой одежде толкались вокруг маленьких столиков, а официантки в мини-юбках носились туда-сюда, одной рукой удерживая огромные подносы, уставленные полными бокалами пива, а другой рукой, вытянутой вперед, отодвигали в стороны головы посетителей.

В арке появилась какая-то пара, они увидели Давида и направились к нему.

— Давид Вудрафф? — спросил мужчина.

— Да, это я.

В тусклом свете подошедший выглядел привлекательным и подтянутым, ну, может, чуть худощавым. Светлые волнистые волосы лежали на плечах. На нем были удобные свободные джинсы, а ремень из обработанной кожи украшала затейливая серебряная пряжка. На его спутнице, рыжей эффектной женщине, была короткая узкая кожаная юбка. Белая облегающая блуза подчеркивала грудь. Но, несмотря на весьма провоцирующий наряд, выглядела она строго. Оба были одного с Давидом возраста — слегка за тридцать или около того.

Давид, слегка озадаченный, жестом пригласил их присесть. Длинные волосы и нестрогое одеяние подошедшего мужчины не позволяли угадать его профессию.

— Иен Брэннаган, — представился он наконец.

— Ах да, конечно! — воскликнул Давид, пытаясь скрыть удивление. Во внешнем виде его будущего коллеги было что-то отчетливо немедицинское. — Не ожидал увидеть… Не думал, что познакомлюсь с кем-нибудь до завтрашнего утра.

— Завтра придется знакомиться со многими. — Иен Брэннаган легонько похлопал его по плечу и сел, выдвигая стул рядом с собой для спутницы. Лицо ее оставалось непроницаемым. Иен Брэннаган выглядел открытым и дружелюбным, несмотря на острые черты лица, квадратный подбородок и длинный нос. Губы у него были тонкие и бледные, но открытая широкая улыбка обнажала отличные крепкие зубы. При ближайшем рассмотрении лицо казалось озабоченным и усталым.

Давид повернулся к женщине, ожидая, что его представят.

— Я Шейла Хейли, — сказала она, протянула руку, крепко пожала его ладонь, но ничего больше не добавила.

— Ты нам послан Богом, друг мой, — сказал Иен Брэннаган. — Мы пребываем в отчаянии с тех пор, как твой предшественник, мсье Одент, покинул нас две недели назад. В больнице чертов бардак!

— Правда? — Давид откинулся на спинку стула, стараясь выглядеть вальяжным. «Чертов бардак! И я — то, что им нужно?»

Иен Брэннаган зажег сигарету и посмотрел на остатки пирога на тарелке.

— Не возражаешь, если я закурю? — он откинулся назад и рассматривал Давида отстраненно, но дружелюбно. Женщина тоже смотрела на него, но менее приветливо. Она слегка отодвинула от них свой стул и привычно скрестила ноги.

— Как давно ты здесь, Иен? — спросил Давид.

— Больше года, — Иен слегка нахмурился. — Две зимы, если точнее. Боже, как летит время!

— Но тебе здесь нравится?

— Так себе, — уклончиво ответил Брэннаган и глубоко затянулся. На кончике сигареты вырос длинный столбик пепла. Иен заметил, что Давид смотрит на сигарету. Пепельницы не было, и он струсил пепел в тарелку, на остатки пирога с сочным мясом. Давид непроизвольно вздрогнул. «Урок номер один, — подумал он вдруг, — никаких любезностей или приличных манер».

Симпатичная темноволосая официантка появилась из бара и подошла к их столику. С заметной фамильярностью она обратилась к Иену:

— Принести тебе и твоему другу выпить?

— Да, пожалуйста. — Иен несколько мгновений смотрел ей в глаза. — Принеси пару бутылок «Экстра Олд Сток». И чай со льдом для дамы.

— Я знаю, что пьет «дама», — нахально заявила девушка, потом, поколебавшись, обратилась к Давиду: — Ты новый врач? — Она уперлась рукой в бок и окинула его цепким оценивающим взглядом.

— Это Бренда, — вмешался Брэннаган, положив руку на ее талию, — будь с ней осторожен. Она никому не позволяет лишнего, правда, солнышко?

Шейла Хейли пренебрежительно хмыкнула, когда мужчины смотрели вслед уходящей официантке. Узкая красная мини-юбка обнажала прелестные ножки в нарядных двухцветных ковбойских сапожках. Прямые черные волосы развевались при каждом резком движении. Брэннаган пробормотал что-то одобрительное, потом повернулся к Давиду:

— Ах да, надеюсь, ты пьешь пиво? Извини, что не спросил.

Давид рассмеялся, понимая, что ему не нужно производить благоприятное впечатление. Во всяком случае, на Брэннагана. Кажется, он довольно любопытный тип для врача.

— У тебя кто-то есть? — вдруг спросила Шейла Хейли.

— Прости?

— Ты женат?

— А, нет.

Стуча каблуками по деревянному полу, Бренда вернулась к их столику и одной рукой аккуратно открыла крышки бутылок. Кокетливо развернулась на пятке и пошла назад в бар, гордо виляя ягодицами под тонкой красной тканью юбки.

— Дай человеку время обвыкнуться, — бросил Брэннаган и по-дружески толкнул Шейлу локтем в бок.

— О Господи, да мне совсем неинтересно, — ответила она, впервые улыбнувшись. — Просто пытаюсь вычислить, надолго ли он к нам приехал.

Давид почувствовал, как шея запылала от унижения, но он не хотел показаться человеком, лишенным чувства юмора.

— А почему тебя это интересует? — спросил он легкомысленным тоном.

Хотя женщина и выглядела сногсшибательно — нежный овал лица, большие выразительные глаза и копна рыжих кудрявых волос, в ней все же было что-то неприятное.

— Расслабься, — бросила она, глядя ему прямо в глаза с легкой снисходительной улыбкой. — Ты для многих здесь будешь весьма желанным. Если, конечно, на что-то годен.

Шейла и Иен рассмеялись, а Давид покрылся пятнами от смущения.

— Да брось, — сказал Иен, хлопнув его по руке. — Она имеет в виду как хирург, а не как мужчина.

Пытаясь скрыть раздражение, Давид обратился к Шейле:

— Так ты тоже имеешь отношение к больнице или… подруга Иена?

Шейла и Иен обменялись быстрыми взглядами. Давид не заметил в этом движении ни тепла, ни привязанности, ни страсти, но было что-то другое. Их что-то связывало.

— Я старшая медсестра, — произнесла Шейла таким тоном, который ясно давал понять, что она — его начальник. Иен почтительно смотрел на нее; казалось, он открыто принимает ее главенство.

Курильщики в углу вышли из оцепенения и затеяли ссору. Они несколько минут слушали их пьяные пререкания. Ссора, кажется, возникла по поводу прав каждого из спорящих на какой-то грузовик. Шейла подняла бокал и выпила последний глоток чая со льдом. Давид обратил внимание на ее шею, нежную и фарфорово-белую, слегка тронутую бледными веснушками, едва заметными в приглушенном свете.

Она встала:

— Мы начинаем работу ровно в 7.45. Не опаздывай. — Будто пытаясь подчеркнуть или, наоборот, смягчить приказ, она, проходя мимо, положила тонкую руку на его плечо. Ее прикосновение остудило кожу под рубашкой, и он слегка вздрогнул. — Пожалуйста, — добавила она после паузы и, не сказав Иену ни слова, вышла.

Иен покорно улыбнулся и пожал плечами:

— Это похоже на нее.

Через арку стремительно прошли несколько крупных женщин, одетых в джинсы, клетчатые рубашки и остроконечные кепки, этакие женские версии типичных лесорубов. Они шумно расселись за соседним столиком. Иен засмеялся, откинув голову, когда увидел встревоженное выражение на лице Давида.

— Отличные девчонки, — прошептал он убеждающим тоном. — Здесь не приходится быть слишком разборчивым.

— Так расскажи мне, какая тут у вас светская жизнь? — пробормотал Давид.

— В смысле женщин или вообще?

— Вообще.

— Если тебя кто-то заинтересует, сразу спрашивай о ней меня, — подмигнул Брэннаган. — Я скажу, стоит ею интересоваться или нет.

Давид почувствовал, как его снова охватывает раздражение. Хорошо, допустим, он молод, но не тупой же! В то же время он понимал, что должен принять это к сведению. Ему может понадобиться союзник. Брэннаган был не местный, как и он сам, но определенно у него уже был некоторый опыт.

— Расскажи мне о Лосином Ручье.

— Да ты и сам все узнаешь, это не займет много времени. Чуть больше четырех тысяч человек, около половины — индейцы дины и индейцы-метисы, несколько эскимосов и все бледнолицые неудачники и бездельники мира. Гремучая смесь. Те еще гуляки и распутники! Если ты не любишь людей, тут полно медведей — черных гризли…

— Сколько народу работает на газодобыче?

— Около пятисот, наверное.

— А остальные? Чем они занимаются?

— Тут довольно много лесозаготовок. Древесину начинают перевозить только зимой, когда открыта ледовая дорога. Самое свежее занятие — туристический бизнес. Люди хотят поохотиться, пройти пороги на каноэ. — Он на мгновение заколебался. — Здесь можно купить почти все. И нелегальные товары, и все, что захочешь. — Он замолчал и стал грызть ноготь. Потом добавил: — Браконьерство… Собачьи бои… Благотворительность, конечно.

— Что-то не похоже, чтобы городишко процветал.

— А мог бы, — Брэннаган внезапно оживился и подался вперед. — Где-то года три-четыре назад они планировали построить газопровод. Это серьезное дело. Тут достаточно нефти и газа, чтобы оставить весь Средний Запад без работы. Ну и что, где он?

— Я читал об этом. Это, должно быть, стало серьезным ударом!

— Шутишь? Пройдохи со всей страны стаями стали слетаться на север. Началась настоящая золотая лихорадка! Некоторые из них все еще здесь. Все надеялись срубить деньжат, ничего не делая. Почему, по-твоему, они построили это смехотворное здание? — Брэннаган жестом указал на зал вокруг них, пародию на стиль рококо, и презрительно усмехнулся. Потом поднял руку в сторону бара, показал два пальца и кивнул. Шум в баре стоял оглушительный. Над всей какофонией доминировали взрывы мужского хохота, изредка — крики и пронзительный женский визг. Вскоре другая официантка принесла еще две бутылки пива.

— Это Тилли, — подмигнул Брэннаган.

Было трудно определить возраст Тилли. Где-то между двадцатью и сорока годами. Она была очень низенькая, но широкая и при этом на удивление привлекательная. Блестящие голубые глаза, крошечный носик и пухлые губы живым островком выделялись в колышущейся безликой толпе. У нее была копна кудрявых пшеничных волос. Весь ее вид вызывал в памяти чувственный образ Ширли Темпль.

— Приветствую, доктор, — произнесла она приятным голосом. — Добро пожаловать в Лосиный Ручей. Надеюсь, вам тут понравится.

— Подходящая была бы грудь, чтобы приклонить усталую голову, — вздохнул Брэннаган, когда Тилли отошла, — но ее такие вещи не интересуют.

Фривольное поведение и отсутствие манер постепенно передавалось Давиду. Вероятно, он начинал пьянеть. Исчезало чувство никчемности. Ведь здесь его никто не знает, и он может делать все, что захочет.

Брэннаган улыбался так, будто прочитал его мысли.

— Ты что-то скрываешь? Там, дома, тебя никто не ждет?

— Нет, — коротко бросил Давид. — Это не совсем так, — добавил он после паузы. — Мне пришлось поместить мать в дом престарелых, прежде чем уехать сюда. Болезнь Паркинсона, но она еще в хорошей форме. Это было непростое решение. Моя единственная сестра замужем за австралийцем. Мы уже четыре года не виделись. Я пытался найти работу где-нибудь поближе к ней, но потом подвернулось это предложение.

Иен посмотрел на него, прищурив глаза и склонив голову набок:

— Вот это я и имел в виду. Почему?

Ну вот, опять! Если бы только он мог оставить все свои тайны при себе! Если бы было возможно, он никогда больше не возвращался бы к этой теме. Ему нужно забыть то, что произошло, если он хочет нормально жить и работать.

— Мне было скучно, хотелось перемен, — ответил Давид притворно-беззаботным тоном. — Я только окончил учебу и не хотел начинать хирургическую практику, которая привяжет меня к одному месту лет на тридцать.

— Вот как? Странный выбор места работы, — продолжал гнуть свое Брэннаган, всматриваясь в собеседника сквозь сигаретный дым. — Я читал твое резюме. Очень впечатляет. Ты мог бы многого добиться.

Давид устало кивнул. Его оправдания звучали неубедительно.

— О Боже! — вздохнул Брэннаган, стараясь казаться еще пьянее, чем он был на самом деле. — Сколько там времени? — Он взглянул на отсутствующие на руке часы. — Я так полагаю, ты завтра въезжаешь в свой трейлер. Подозреваю, там не убиралось с тех пор, как уехал Одент, а у него были довольно странные привычки; как-нибудь потом я тебе расскажу о них. Тебе лучше самому вычистить его, так надежнее. — Он слегка отклонился назад на стуле и залпом допил остатки пива. — Я тебе вот что скажу. Ты не обязан вселяться туда только потому, что Хогг называет его «трейлером временных врачей». Просто он прикарманивает себе средства за проживание в нем, потому что эта чертова штуковина — его собственность. — Иен ехидно засмеялся, потом хлопнул Давида по плечу. — Если трейлер тебе не понравится, так ему и скажи. Хорошо?

— Все понял. — Давид быстро поднялся. С него довольно.

— Нет, старина, позволь мне. — Иен закрыл бумажник Давида и похлопал себя по карманам в поисках своего. — Ты здесь новичок. Это за счет клиники.

У Давида болели все кости, все мускулы. Голова кружилась, грудь сдавливало. Комбинация из последствий перелета, изменений в атмосфере, общей перегрузки плюс слишком большое количество сладкого вина и пива. Ему вдруг нестерпимо захотелось лечь.

— Чтобы завтра был вовремя и бодрым как огурчик, мой друг. — Брэннаган с шумом отодвинул стул и встал. — Хогг безнадежен как менеджер, но он помешан на пунктуальности. Да и наша «начальница», как ты уже заметил, тоже.

Распрощавшись с Иеном, Давид отправился на поиски лестницы, ведущей в безопасное укрытие комнаты. Там он нашел халат, пересек холл и отправился в ванную. Через несколько минут погрузился в воду по шею и задремал. Проснулся Давид, когда вода совсем остыла и он основательно продрог. Внизу было тихо: вероятно, бар закрылся. Он понятия не имел, сколько было времени. Давид выбрался из ванны, вытерся выцветшим желтым полотенцем, накинул халат и пошел в комнату. В узком коридоре он столкнулся с темноволосой официанткой.

— Привет, Давид, — произнесла она, разглядывая его неплотно запахнутый халат.

— Добрый вечер, — ответил он.

— Не хочешь… выпить перед сном? Могу принести прямо в комнату.

Давид глядел на нее, потеряв дар речи. Было ли это то, что он подумал? «Многие женщины будут не прочь…» Не об этом ли говорила его проницательная знакомая таксистка? А они не теряют времени даром…

— Спасибо, э… Бренда. Ничего не нужно, но все равно спасибо. — Он побоялся, что выглядит слишком наивным. Она была очень сексуальная, но вот так… прямо сегодня?

— Ты уверен? — улыбнулась Бренда.

— Ага… Да, — ответил он.

— Хорошо, — она легкомысленно пожала плечами, давая понять, что не обижена отказом. — Хорошо, тогда спокойной ночи. — Она резко развернулась и, повиливая задом, пошла прочь от него по коридору. Он зачарованно смотрел ей вслед.

* * *

За стеной раздавались ритмичные толчки и скрип кровати. Он чувствовал, как вибрация проходила по всей спине, до самого черепа. В то же время кто-то злыми резкими ударами колотил по голове небольшим молотком. Он проснулся и резко сел на кровати, оглядываясь по сторонам в темноте. Кажется, никого. Но толчки и удары продолжались с еще большей скоростью и силой. Вдруг все прекратилось и послышался тихий стон. Давид прислушивался, пытаясь определить источник звука. До него донесся разговор и смех.

Черт. Стена, отделявшая его от совокуплявшейся пары, была толщиной с перегородку шкафа, и кровать стояла впритык к их кровати. Спустя несколько минут тихий разговор стих и его соседи, похоже, заснули. Он слышал звук их дыхания и даже, казалось, чувствовал легкое дуновение. Выбравшись из кровати, он поглядел на стену. Даже слегка постучал по ней в нескольких местах — стена прогибалась. Действительно, фанера. Один из любовников ударил в стену кулаком. Стена угрожающе задрожала.

— Ради Бога, — послышался хриплый мужской голос, — люди тут пытаются поспать!

— Вот именно, — тихо ответил Давид.

Он постарался снова поудобнее улечься на бугристом матрасе. Под его голым задом явно были камешки. Он попытался их нащупать. Это были какие-то комочки, возможно, даже грязь — наверное, кто-то не удосужился снять ботинки, прежде чем улечься. Грязный трейлер доктора Хогга точно не мог быть хуже, что бы его предшественник, «мсье доктор Одент», там ни сотворил. Один из соседей пукнул. Давид фыркнул и повернулся к ним спиной, подтянув колени, лег в позу эмбриона, чтобы больше его ничего не беспокоило. Он крепко спал какое-то время, потом снова проснулся.

Это произошло ровно семь месяцев назад, день в день. Даже теперь он помнил бесчисленное количество текилы, которое он влил в себя, смешав с тройной порцией «Джека Дэниелса» и несколькими пинтами пива. Джерри и Филипп, его преуспевающие коллеги в Бристоле, организовали попойку в его честь. Вечеринка посвящалась празднованию его тридцатидвухлетия, но главным образом тому, что он окончил обучение и был готов занять место врача-консультанта. Он лег спать в пять утра, радуясь, что заранее взял выходной в счет будущего отпуска.

Телефон зазвонил в семь.

— Вудрафф, — это был старший консультант Бриггс. — Я не нахожу вас ни в одном списке.

— А?.. Да, у меня выходной.

— Неважно. Я хочу попросить вас об одолжении.

Как только он положил трубку, появилось какое-то дурное предчувствие, как будто то огромное количество спиртного, которое он поглотил, нарушило что-то в мозгу и открыло его шестое чувство. Если бы тогда он перезвонил тому ублюдку и отказался выполнять поручение, объяснив, что все еще пьян, или придумав что-нибудь еще! Вместо этого он, шатаясь, пошел в душ, принял парацетамол, почистил зубы, выпил растворимого кофе, натянул наименее грязную рубашку, какую смог найти, какие-то спортивные штаны и поехал на машине — да, еще и сел за руль! — в больницу. «Какого черта, — успокаивал он себя, — многие так делают: накачиваются спиртным, а на следующий день идут на работу!» Врачи-интерны были известны своими попойками, которые являлись чем-то вроде компенсации за безжалостный график работы, выматывающую ответственность и нескончаемые часы подготовки к экзаменам.

Он прошел прямо в палату, чтобы увидеть маленького мальчика, Дерека Роуза, и его маму, которая заметила и его красные глаза, и несвежее дыхание. Но ему не нужно было производить на нее впечатление. Шэрон Роуз, небогатая мать-одиночка, немного старше двадцати, в потертых джинсах и дешевой куртке, судя по нервным желтоватым пальцам, страшно хотела курить. Она была из тех несчастных женщин, которые уверены, что доктора, эти мужчины и женщины в белых халатах, всемогущи, что с их мнением нельзя спорить, поскольку они не могут ошибаться. Он сильно жалел, что тогда не поговорил с ней начистоту, не сказал, что он не в лучшей форме, чтобы оперировать ее сына. Но Бриггс наводил на него страх и отметал все его сомнения; предполагалось, что Давид — уже полностью состоялся как хирург-педиатр и мог начинать работать врачом-консультантом, и рекомендации Бриггса были для него чрезвычайно важны.

Пока он мыл руки перед операцией, ощущение беспокойства нарастало. Это была не просто тошнота и расплывающееся изображение, скорее — чувство нависшей беды. Но он был реалистом, не склонным к суевериям. И хотя подсознание говорило, что надо отступить, он натянул хирургические перчатки.

Все, казалось, шло по плану. Удаление было легким; он уже подумал, что ему не о чем беспокоиться. Он секунду подержал почку мальчика в руке. Потом посмотрел на нее внимательно и удивился. Не считая небольшого воспаления, она не выглядела больной, хотя рентген показывал раковое образование. Безусловно, опухоль была внутренней, но все же… Когда он протянул руку, чтобы опустить почку в лоток, который подставила медсестра, врач-ассистент вдруг что-то прошептала ему на ухо. В ее голосе была напряженная требовательность, и она слишком сильно схватила его за руку, указывая на рентгеновский снимок. Его рука замерла на полпути, и он вгляделся в снимок. Сердце больно дернулось, и он почувствовал, как кровь отлила от лица.

Такое могло случиться и случалось — не часто, но случалось. Со всей неотвратимостью несчастье навалилось на него. Он невнимательно посмотрел на листок, прикрепленный к снимку, и только теперь увидел, что маленькая белая наклейка прикреплена на обратной стороне снимка. Изображение внутренних органов мальчика перевернуто обратной стороной. Это было сумасшествие… Дело было в снимке, а теперь будущая жизнь мальчика находилась в серьезной опасности. Давид так сосредоточился на самой операции, на теле ребенка, что не перепроверил все с матерью, не прочитал как следует историю болезни.

Осознав свою чудовищную ошибку, он почувствовал, что теряет сознание; ему пришлось уступить свое место врачу-ассистенту. Желчь подступила к горлу, и он кинулся в туалет, оставив шокированную, запаниковавшую команду расхлебывать случившееся — разыскивать хирурга по трансплантациям, который мог бы снова приживить отрезанный орган.

Серьезным испытанием для него стала необходимость встретиться с Шэрон Роуз, рассказать ей, что он натворил. Она не могла поверить, и это мучило его еще больше — чувство стыда и раскаяния захлестывало его. За этим последовала страшная депрессия, которая полностью раздавила его. Теперь он понимал, почему некоторые врачи сводят счеты с жизнью.

Его немедленно освободили от обязанностей, назначив расследование. Бриггс позвонил ему домой и посоветовал воспользоваться вынужденным отпуском и хорошо отдохнуть. Он обещал подтвердить компетентность Давида. В конце концов, ситуация была «очень необычной».

— Да. Чертова партия игры в гольф! — вслух сказал Давид в незнакомой темной комнате, вспоминая эту «очень необычную» причину, по которой Бриггс попросил оказать ему эту катастрофическую услугу.

Казалось, карьера его была загублена. Он не был уверен, что в будущем сможет работать врачом, независимо от результата служебного расследования. Спустя два месяца его оправдали. Бриггса признали ответственным за грубую ошибку, так как он был старшим консультантом и Дерек Роуз был его пациентом. Дело замяли как «отказ системы». Для Давида это не стало победой. К этому моменту маленькому мальчику уже удалили пораженную раком почку, но его некогда здоровая почка была теперь ослаблена и уязвима. И это все по его вине. Он бы с радостью отдал Дереку собственную почку, если бы это было возможно.

Снова где-то громко затарахтело. Горячая вода зашумела в трубах. Давид заставил себя сползти с кровати и подошел к окну. Отодвинул плотную штору — и поразился, увидев яркий дневной свет. Было только 3.45. Он дернул окно. Оно открылось совсем чуть-чуть, но он с наслаждением вдохнул прохладный воздух. Противомоскитная сетка свободно болталась на крючках. Глянув вниз на улицу, Давид увидел, что все покрыто слоем пыли. Казалось, что кто-то притрусил все серой пудрой. Неудивительно, что Марта Кусугак посмеивалась над его шикарным костюмом.

Одинокий пес медленно трусил посреди дороги. Он был тощий, паршивый, но выглядел достаточно нахальным. Пес остановился, глянул вверх на Давида глазами-бусинками и потрусил дальше. Давид прищурился от яркого света и следил за псом, пока его тощий зад не скрылся вдали, на дороге, ведущей на север. Где-то там, на берегу Северного Ледовитого океана, лежал Инувик и Туктояктук. В шестистах милях к юго-востоку от него расположился Йеллоунайф. Между ними — всего пара крошечных поселков. Охваченный внезапным приступом отчаяния, он задернул пыльную штору, защищаясь от ночного солнца, и юркнул в кровать под атласное стеганое одеяло.

 

Глава 3

Кардифф, 2006

Давид!

Шейла Хейли.

Я рада, что ты ответил на письмо Миранды, хотя и не понимаю, почему тебе так хочется лишить ее иллюзий. Наверное, для тебя это стало шоком: ты столько лет старался забыть, что произошло, а потом тебе взяли и напомнили о том, что хотелось бы оставить в прошлом. У тебя, очевидно, нет ни любопытства, ни чувства долга, поскольку все эти годы ты не давал о себе знать.

Почти тринадцать лет ты был свободен от всяких обязательств и забот, но теперь, боюсь, тебе придется этим заняться. Поднимать двойняшек в одиночку, без отца, было трудно — и в финансовом плане, и во всех остальных.

Я знаю, что ты женат, но уверена: твоя жена как женщина поймет твой долг по отношению к родным детям.

У тебя есть мой номер. Не вижу смысла откладывать это дело в долгий ящик.

С уважением,

Прогноз погоды обещал грозу, и ветер грозно завывал за домом. Давид сел за кухонный стол, налил себе вина и стал ждать, пока Изабель прочитает письмо. Она стала у окна и поднесла письмо к свету, как делала иногда с банкнотами, проверяя водяные знаки. Но теперь этот привычный ритуал проводился из-за него. Изабель рассматривала письмо и хмурилась так, что брови сошлись на переносице. Он не показал ей фотографию, вложенную в конверт: пухлая темноволосая девочка, обнимающая долговязого мальчишку с длинными рыжими волосами. Как обычно бывает с двойняшками, они были совершенно непохожи, и ни один из них даже отдаленно не походил на Давида.

— Читай же его, бога ради! — Под столом он складывал конверт снова и снова, пока не получился аккуратный маленький кубик. — Что ты там хочешь найти? Отпечатки пальцев?

Она глянула на мужа. После того как прочитала, повернулась к нему:

— Так ты писал им? Зачем ты это сделал? Я думала, мы договорились…

Громкий раскат грома спас его от ее раздражения, по крайней мере на время. Давид поспешил в столовую и выглянул из окна на длинный узкий сад. Сарай сотрясался до основания при каждом порыве ветра. Изабель пришла следом.

— Этот сарай сейчас взлетит. — Давид смотрел на жалкое сооружение, восхищенный и завороженный мощью стихии, пусть даже потенциально разрушительной.

— Почему ты делаешь это за моей спиной? Я думала, мы договорились справиться с этим вместе.

— Если этот сарай врежется в зимний сад… Черт, глянь на деревья! — Их дом был прочным строением викторианской эпохи. Но два огромных бука в саду росли слишком близко к нему. — Надеюсь, страховка у нас в порядке.

Изабель схватила его за руку и резко развернула лицом к себе.

— К черту деревья! К черту страховку! Расскажи мне об ЭТОМ! — она повысила голос, пытаясь перекричать завывание ветра, и сердито хлопнула по письму, которое все еще держала в руке.

Недели не прошло, как он ответил девочке. Он предполагал, что почта в Северных территориях работает медленно. Во всяком случае, так было раньше. Он смотрел на взволнованное лицо жены. Ее темные глаза сердито сверлили его.

— Послушай, я подумал и решил, что не хочу, чтобы это довлело надо мной. Поэтому я просто ответил ей — объяснил ребенку, что ее мама, должно быть, ошиблась и я никак не могу быть ее отцом. Пожелал удачи в поисках настоящего родителя. Вот и все.

— Я хочу видеть, что ты написал.

Он не сохранил черновик письма и теперь понял, что поступил неблагоразумно.

— Ну, извини, — он обнял ее и притянул к себе. — Я помню, что мы решили справиться с этим вместе. Но я позвонил Энди, и он посоветовал мне написать и сказать им, что они ошибаются. Я решу эту проблему, поверь мне!

Он хотел, чтобы это прозвучало уверенно, но письмо Шейлы Хейли было шокирующе недвусмысленным. Серьезное испытание доверия Изабель и ее предчувствия и опасения сгущались над его головой, как дождевые тучи. Давид чувствовал, как напряжено тело жены в его объятиях.

— Нет, — Изабель высвободилась из его рук. — Пусть это будет официальный запрос. Попроси Энди написать непосредственно этой женщине, Шейле. — Она вытащила кисет из кармана рубашки и скрутила сигарету. — Я помню, что ты рассказывал мне о Шейле и обо всем этом деле между вами, поэтому не повторяйся. Но она излагает довольно уверенно. Очевидно, хочет денег и считает, что ты их дашь.

Изабель, наверное, была права насчет Шейлы, но он не мог поверить, что какая-то небольшая сумма денег стоила страданий, которые вся эта шарада может принести ее детям. Он даже подумывал, что неплохо бы связаться с какой-нибудь канадской организацией по защите прав детей и попросить провести расследование. Вероятно, эта женщина неуравновешенная. Так могут ли на ее попечении находиться двое довольно уязвимых подростков? Его это сильно заботило. Девочка витала в фантазиях, вообразив, что он — ее отец, о котором она мечтала и который может спасти ее от… Бог знает от чего.

Изабель осталась стоять у окна, а он пошел на кухню взять бокалы с вином. Принес их в зимний сад — оригинальную пристройку, в которой они частенько спали летом в течение шести первых лет брака. Теперь она казалась сырой, холодной и ненадежной, а скоро станет и просто небезопасной. Давиду пришло на ум, что еще одного лета она не переживет.

— Иди сюда, — крикнул он Изабель. — Давай постоим здесь.

Женщина подошла к мужу, с опаской поглядывая на стеклянную крышу над головой. Закутавшись в стеганое одеяло, она свернулась калачиком в углу дивана, на приличном расстоянии от Давида. Казалось, она стала меньше ростом; слегка похудела в бедрах, о чем всегда мечтала. Лицо ее было бледным, под выступающими скулами залегли тени. Она совсем недавно сделала причудливую стрижку боб, которая не очень ей шла. Она никогда не была хорошенькой или миленькой, но всегда удивительно сексапильной и настолько грациозно двигалась, что все мужчины оборачивались ей вслед. Давид помнил, что это пугало его в начале их отношений.

Давид смотрел на жену с растущим раздражением. Уж очень не вовремя пришло это послание из Канады. Он выжидал момент, чтобы рассказать ей. Но как можно теперь выплеснуть это на нее?

— Знаешь, Давид, ты должен предложить им сделать анализ на ДНК. У меня такое чувство, что они не будут соглашаться, пока ты не упрешься. Иначе это дело может тянуться до бесконечности…

Давид подошел, сел возле нее и взял за руку:

— Ты права. — Ее рука аж посинела от холода. Он нежно поцеловал ее. — Давай поскорее разберемся с этим. Я позвоню Шейле Хейли и потребую, чтобы они немедленно сдали кровь на анализ и не связывались со мной до тех пор, пока этого не будет сделано. Уверен, мы больше никогда о них не услышим.

— Мне жалко детей, — вздохнула Изабель и опустила голову ему на плечо. — Ты был бы таким хорошим отцом! — в ее голосе чувствовалась горечь. Она провела рукой по его волосам. — В моих устах это может показаться ненормальным, но в каком-то роде было бы даже неплохо. Иногда дети могли бы проводить с нами каникулы. Думаю, я бы справилась. Может, это было бы лучшее, что с нами могло произойти. По крайней мере, это были бы твои дети.

Давид глубоко вздохнул и закрыл глаза:

— Ты шутишь!

— Но разве не говорят, что бездетные пары, которые усыновляют детей и перестают зацикливаться, внезапно могут зачать…

— Это миф, — резко прервал он жену. Возможно, сейчас самое подходящее время сказать ей. Действительно, а почему не сейчас? — Изабель, нам нужно кое о чем поговорить…

Сильный порыв ветра заставил дребезжать стекла, и они оба одновременно вскочили. Гроза раскачивала конструкцию так, что все деревянные соединения скрипели и стонали, как ребенок от боли. В конце сада сарай дребезжал и сотрясался, когда внезапно ветер сорвал его с места и понес по траве, как надувной мяч. Он врезался в забор и остановился.

— Господи, — воскликнул Давид, — давай проверим решетки и закроем двери.

— Я привяжу тебя, — прошептала Изабель ему на ухо, схватила его за руку и поволокла от окна в сторону лестницы. — Ничто так не повышает уровень рождаемости, как ураганы.

* * *

Ветер усиливался, пока он пробирался по глубокому снегу, преследуя небольшую снежную лису. Снег был сухой и пушистый и громко скрипел под ногами. Высокие деревья возвышались над ним, мохнатые и нарядные. С каждым шагом его ноги все глубже утопали в снегу, и ветер засыпал глаза колючими снежинками. Он не видел, куда идет, и понимал, что потерял след лисы. Она убежала куда-то вперед. Он окликнул ее, понимая, что она ведет его куда-то. К чему-то важному, куда ему непременно нужно идти.

Вдруг он почувствовал мучительную боль в ноге. Он откинул голову назад и закричал. Эхо заметалось между деревьями. В ответ вдалеке завыли волки. Он резко обернулся, пытаясь высвободиться, — и увидел, что нога попала в капкан. Черные стальные зубья капкана вонзились прямо в лодыжку. Кровь, пульсируя, била из раны, окрашивая снег алым. Волки приближались, окружая его среди деревьев. В ночи он едва мог видеть их, но желтые глаза светились во тьме, пока они беззвучно наблюдали за ним. Он поднял ногу ко рту и стал грызть собственную плоть, чтобы освободиться…

Изабель погладила его по голове:

— Просыпайся. — Она слегка пошлепала Давида по щекам. — Тебе что-то приснилось. Ты весь вспотел. Пойду приготовлю тебе чай.

— Нет, не вставай. Все в порядке. Это был просто сон.

Было четыре часа утра. Ветер все еще завывал во фронтоне крыши над их головами. Сон оставил в ноздрях запах ужаса. Было очень четкое, яркое ощущение, что на него охотятся и он попал в ловушку. Пробирала дрожь. Он посмотрел на часы. Потом вспомнил, что они планировали, и нехотя встал с кровати.

— Ты хочешь послушать или мне пойти вниз?

Изабель озадаченно посмотрела на него, и он показал рукой на телефон. Она решительно повертела головой, отказываясь.

Давид надел спортивный костюм и толстые носки.

— Я скоро, — с улыбкой проговорил он.

Он взял телефон в гостиную и развернул письмо Миранды. Письмо по-прежнему пугало его. Но не из-за выдвигаемых в нем утверждений, а оттого, что внесло в его спокойную жизнь столько внезапных потрясений, заставило вспомнить события, которые он старательно вычеркивал из памяти все эти годы. Он нашел номер телефона и набрал его.

— Алло?

Он сразу узнал голос, хотя прошло уже столько времени.

— Это Давид Вудрафф, — начал он сухо. — Нам нужно поговорить. — Его голос предательски дрогнул, во рту пересохло.

— Как нельзя более кстати, Давид, — легко ответила Шейла, хотя в голосе ее и звучала нотка удивления. — Значит, ты получил мое письмо?

— Зачем ты это делаешь?

— Я это, как ты выражаешься, делаю, потому что Миранда уже года два постоянно спрашивает меня, кто ее отец. И я посчитала, что несправедливо и дальше держать ее в неведении. Марка это особенно не интересует, но думаю, он тоже должен знать.

Давно тлевшие эмоции ярким факелом вспыхнули внутри Давида.

— Что за идиотский спектакль ты разыгрываешь? — Он замолчал, сообразив, что не стоит начинать разговор в таком тоне.

— Можешь говорить все, что хочешь, — холодно парировала Шейла. — Это не имеет никакого значения. Ты отец моих детей, так что привыкай к этой мысли. Пора уже. Со временем можешь начать выплачивать часть расходов на их содержание. В конце концов, я не трогала тебя почти тринадцать лет.

— Да я никогда пальцем к тебе не прикоснулся! — воскликнул было Давид, но потом вдруг осекся, вспомнив, что он сделал.

— Да ладно тебе, Давид! Я знаю, что ты был пьян, но ты точно не мог забыть! — она говорила спокойно и рассудительно. — Сначала ты опоил меня чем-то, чтобы затащить в постель, а когда я забеременела и попросила тебя хотя бы сделать мне аборт, ты не только отказался, но и оскорбил меня. Твое счастье, что я не пошла в полицию. Да ты просто подонок, кичащийся своим британским снобизмом.

— Минуточку. Аборт… Конечно, я отказался… Но это не имело никакого отношения ко мне! О чем ты говоришь? Подпоил тебя? Затащил в постель? Да не было ничего такого! — потрясенный, Давид на мгновение замолчал. — Ты обвиняешь меня в изнасиловании?

— А что, по-твоему, это было? Дружеские сношения? Конечно, это трудно было доказать, поскольку все произошло в твоем доме, а я хотела избежать неприятностей. Ты же знаешь, что за болото наш Лосиный Ручей! — засмеялась она. — Им бы это пришлось по вкусу, правда? Только представь!

Он ясно представил себе Шейлу, ее отвратительные рыжие волосы, насмешливые голубые глаза. Он проглотил отвращение и попытался говорить спокойно:

— Я не хочу иметь ничего общего с тобой или твоими детьми. Чтобы ты дальше мне не надоедала, я хочу провести тест на ДНК, — он замолчал, ожидая ее реакцию, но она ничего не сказала. — Ты не будешь возражать против этого?

— Нет, дорогуша, не буду, — легко согласилась она. — Кто этим будет заниматься — ты или я?

— Я определюсь с этим. Не беспокойся. И давай сделаем это как можно скорее.

— Это мне подходит. Тогда тебе придется оплачивать расходы. Я возьму образцы крови уже завтра, если хочешь.

Она согласилась! Слава Богу! Вот все скоро и закончится.

— Нет, подожди, пока с тобой свяжется мой адвокат Эндрю МакКлауд. Я поговорю с ним сегодня. Он договорится об анализе в какой-нибудь сертифицированной лаборатории.

— Я никуда не поеду ради тебя, — твердо отрезала она. — Я сделаю все, что от меня зависит, но образцы крови можно взять и здесь, в больнице.

— Я уверен, с этим будет все в порядке. Не имеет значения, где или как ты возьмешь образцы. Это касается моей ДНК, а не твоей.

— Послушай, Давид, я знала, что ты захочешь провести анализ на ДНК. Я не против. Я понимаю, что это необходимо. Но ты действительно отец моих детей, я знаю, что ты тоже это знаешь. Сам подумай, зачем бы я все это затевала, если бы это было не так? Стала бы я тратить на это свое время?

— Этот разговор не имеет смысла.

— Хочешь поговорить с Мирандой? Она просто умирает от желания пообщаться с тобой.

— Нет… — он заколебался. Потом услышал, как Шейла зовет дочку по имени. Может, это неплохая идея поговорить с девочкой и сказать ей правду? Спустя пару секунд у него не осталось выбора.

— Привет, папа! — голос у Миранды был звонким и уверенным. — Как поживаешь?

— Здравствуй, Миранда. Послушай, боюсь, твоя мама серьезно ошиблась. Мне очень жаль, что тебе приходится через все это проходить… вот так, ни за что ни про что…

— Не волнуйся, пап, — она произнесла это с такой теплотой и таким энтузиазмом, что у него защемило в груди.

— Нет, я действительно беспокоюсь. Не нужно думать, что мама права в этом. Боюсь, я докажу тебе, что я не твой отец. И не нужно принимать это слишком близко к сердцу.

— А ты получил фотографию, которую мама посылала? Думаю, я немножко на тебя похожа, — щебетала Миранда, не обращая внимания на его протесты. — Нам удалось достать твое фото из газеты «Новости Лосиного Ручья», когда ты только приехал в Лосиный Ручей, и еще одну, с вечеринки у мистера Боулби. Я понимаю, им уже миллион лет, но ты на них очень красивый. У Марка рыжие волосы, как у мамы, а у меня — твои…

Шейла отняла трубку у девочки.

— Ну все, ты уже поговорила, — спокойно сообщила Шейла.

— Пока, пап! — крикнула девочка в трубку.

Давид положил телефон и несколько минут сидел не двигаясь, пытаясь прийти в себя. Обвинения Шейлы в изнасиловании были чудовищны, абсурдны, даже смехотворны. Похоже, совсем утратила чувство реальности, причем давно. Или у нее было столько мужчин, что она забыла, чем и с кем занималась? А может, она просто сумасшедшая? Но уже хорошо то, что можно сделать тест. Когда будут готовы результаты, они отметут все обвинения в его адрес. И она переключится на какого-нибудь другого беднягу где-нибудь поближе к дому.

Он медленно поднялся. Хорошо, что Изабель не захотела слушать. Это бы ее потрясло. Тон у Шейлы был такой уверенный, что Изабель усомнилась бы в его честности, во всяком случае до результатов теста.

Давид поднимался по ступенькам, как старик. Он чувствовал себя совершенно измотанным. В спальне Изабель свернулась калачиком на кровати. Когда он протянул руку, чтобы погладить ее по волосам, она подняла голову и посмотрела на него холодными глазами. Спаренный телефон был зажат в ее руке, и она протянула ему трубку.

— Не трогай меня, слышишь?

— Что? Послушай, Изабель…

— Нет, ты меня послушай, — прошипела она. — Я слышала все, это понятно? Она ничего не выдумала. И почему ты отрицаешь, что трахнул ее? Хотя бы это признай! Позволь мне…

— Черт возьми, я не делал этого, — протестуя, он повысил голос. — Я никогда не имел никаких чертовых сексуальных контактов с этой женщиной!

Изабель уставилась на него:

— Ты меня поражаешь! Ты не имел никаких чертовых сексуальных контактов с этой женщиной, но каким-то образом она забеременела от тебя. Ха! Интересно знать, как вам двоим это удалось.

— Изабель, ради бога! Не нужно…

— Если ты так чертовски умен, почему ты не можешь сделать то же самое со мной?

— О Господи! Достаточно!

— Не достаточно для меня, дорогой. Нужно лучше стараться, раз уж ты в этом деле такой дока!

— Мне надоело стараться! — выпалил он в гневе. — Никто никогда от меня не беременел, и знаешь, Изабель, я сыт этим всем по горло. Я не хочу никаких детей, ни ее, ни твоих, ни чьих-либо еще. Ты меня слышишь? Я только и делал, что оплодотворял тебя и пытался вызвать твою беременность. И посмотри на нас! Где теперь наша любовь? Я пытался сказать тебе, но ты…

Он остановился. Что он делает? Они какое-то время смотрели друг на друга. Ему стало стыдно за свою внезапную жестокую вспышку. Он с ужасом наблюдал, какой шок отразился на лице Изабель. Она его действительно услышала — наконец услышала. Изабель встала с постели и, замахнувшись, с силой запустила в него телефоном. Трубка пролетела мимо и разбилась о стену, оставив в пластике глубокую вмятину.

 

Глава 4

Лосиный Ручей, 1992

Давид теребил в руках странную связку ключей, потемневших и ржавых. Правда, они были совершенно не нужны: замок был сломан. Дверь была взломана каким-то грубым инструментом типа садовых ножниц. Хогг предупредил его о состоянии трейлера и даже предложил оплатить пару ночей в «Клондайке», пока восстановят трейлер после взлома.

— Требуется ремонт… так, по мелочи, — туманно признал Хогг. — Нужно подключить печь и заменить разбитое стекло в окне.

Давид решил, что ничто не заставит его провести еще одну ночь, сотрясаясь от совокупления соседей и царапая зад о чей-то гравий на матраце.

— Доктор Хогг… Эндрю… Мне все равно, что там нужно заменить. — Его самого удивила собственная уверенность. — Но если вы считаете, что трейлер не пригоден для жизни, я поищу что-нибудь другое. Иен говорит, здесь в городе полно пустых трейлеров. Он сказал, я смогу найти трейлер в течение часа.

Как старший совладелец больницы и клиники, Хогг со своей закадычной подругой Шейлой Хейли, казалось, виртуально были одним целым. Низенький крепкий мужчина лет под пятьдесят, Хогг был одним из первых врачей, прибывших в Лосиный Ручей. У него было несколько трейлеров и кое-какой другой бизнес — естественно, он ожидал, что новички вроде Давида будут пополнять его карман. «Ладно, потом разберемся», — подумал Давид, протягивая руку к связке ржавых ключей.

Хогг быстро предложил ему пару двадцаток из бумажника:

— Наймите какую-нибудь женщину, чтобы убрала там. В трейлере возле ворот живет одна очень ответственная женщина, миссис Брюмер. Она все сделает сегодня вечером. Ей всегда отчаянно нужны деньги.

Дверь распахнулась: она неплотно висела на петлях. Давид оставил чемоданы на пороге. Его привезла сюда Марта, которая, как оказалось, ждала его около «Клондайка», когда он днем выбирался из гостиницы. Давид вошел внутрь. На полу валялось битое стекло, окурки, использованные презервативы и грязное тряпье. Окно разбито вдребезги, электропечь сорвали с места и переволокли к дивану. Стены забрызганы чем-то красно-коричневым, по виду похожим на засохшую кровь. Давид даже подумал, что здесь кого-то убили, но, быстро проверив спальню и ванную, убедился, что трупа нигде нет.

«Да уж, взлом! Скорее похоже на бешеную пьянку каких-нибудь самовольных поселенцев». Он вдруг сильно разозлился. Вот как тут относятся к вновь прибывшему! К человеку, который проехал полмира, чтобы взяться за работу, на которую ни один здравомыслящий человек не согласится. Но он сам во всем виноват. Сам настоял, чтобы ему дали ключи. Как он может пойти к женщине, которой нужны деньги, и попросить ее вычистить этот отвратительный бардак?

Первой мыслью было уйти, но Марта уже уехала на своем жалком автомобиле, а вечер приближался. «Что за черт! — подумал он сердито. — Все как раз вписывается в то, что я и ожидал. По крайней мере, на одну ночь». Он занес чемоданы, вытащил свои единственные джинсы, закатил рукава и принялся за работу.

— Пресвятая Богородица! — Марта стояла на пороге, воздев руки к небу. — Я как раз вспомнила, как мой племянник рассказывал, что был где-то здесь на вечеринке. Я подумала, что надо бы вернуться и проверить, не в этом ли именно трейлере все и происходило. — Она огляделась по сторонам и печально покачала головой: — Вы справитесь?

— Чем они тут занимались? — выпалил Давид. — Я такого никогда не видел.

— Дети просто развлекались. — Марта скрестила короткие толстые руки на животе. — По правде, я видела и похуже. Нельзя сдавать местным подросткам трейлер, любым детям нельзя! Это и дураку понятно. — Она резко пожала плечами, показывая, что причина и следствие не вызывают у нее удивления.

— Так это вполне нормально? Такое часто случается? Вы это хотите сказать? — Давид в изумлении уставился на нее.

— Слушайте, я вам вот что скажу, — она уперлась руками в бока. — Вы мне платите несколько долларов, и я вам помогаю. У меня в багажнике есть пакет со всем необходимым. — Она вытянула вперед свою пухлую ладонь, и Давид вручил ей те двадцатки, которые все еще лежали в кармане рубашки.

Они приступили к работе и начали с того, что перетащили печь на ее законное место. Однако прежде Марта отскребла всю въевшуюся грязь с пола принесенным из машины скребком. Они вымели осколки стекла и полили все хлоркой.

Та женщина, с финансовыми проблемами, тоже пришла, как и несколько других соседей; их привело любопытство и некое чувство общности. Им ведь пришлось терпеть ту компанию, которая устраивала сборища в трейлере. Они принесли разные чистящие средства, а также термос кофе и какие-то черствые пончики с черникой. Один парень притащил лист старого помутневшего оргстекла, и им наглухо закрыли разбитое окно при помощи строительного скотча.

Несмотря на щедрость и активную помощь соседей, Давид чувствовал их настороженность. Даже Марта умерила свой обычный шутливый тон и в присутствии остальных обменивалась с ним только короткими фразами. Вероятно, врачей здесь и впрямь не жаловали, как она ему раньше и говорила.

— Если что-то понадобится, запросто заходите, доктор, — предложил тощий человек с всклокоченными усами и длинными косматыми бакенбардами. На голове у него была потемневшая кепка, а сзади торчал тощий хвостик седых волос. Штаны были подпоясаны широким поясом вроде мексиканского.

— Меня зовут Давид, — обратился Вудрафф ко всем. — И я вам всем благодарен за помощь. Если смогу чем-то вас отблагодарить, только скажите.

Тощий сосед уходил последним. Он остановился на пороге и, легонько тронув Давида за руку, придвинулся поближе. Изо рта у него воняло чем-то отвратительно-кислым.

— Я Тед О’Рейли… Живу по соседству. Вы тут только что сказали… Есть кое-что… Лягушатник… тот парень, что жил здесь до вас, откуда-то из Монреаля — он, бывало, давал мне кое-что от болей в ноге. Болит все время. — Мужчина поморщился, показывая, как сильно страдает.

— Хотите, я взгляну?

— Там не на что глядеть… Это в кости, понимаете?

— И что же он вам приписал?

— Нет, это было не совсем то. — Мужчина неловко поежился. — Он считал, что проще приносить эту штуку… прямо из больницы… Ну, потому что я живу тут, по соседству.

— Как назывался препарат? Вы помните?

— Валиум или что-то в этом роде.

— Но это же транквилизатор! — Давид почувствовал, что разговор клонится совсем не туда, куда бы ему хотелось.

— Ну и что, зато здорово помогало.

«Не сомневаюсь», — подумал Давид, прикидывая, сколько доктор Одент мог получать взамен от этого больного бедняги.

— Не думаю, что валиум — подходящее средство для лечения вашей ноги.

— Я обычно платил ему немного за беспокойство.

— Думаю, вам следует прийти в хирургическое отделение.

Мужчина отпрыгнул в панике:

— В хирургическое? Нет, мне не нужна операция!

Давид подавил усмешку:

— Я имел в виду прийти в клинику.

— Я редко выхожу. Не люблю ходить. Больно, понимаете?

Давид вдруг почувствовал, что он слышит такую просьбу не в последний раз. Этот человек провонялся алкоголем и пóтом, а его костлявые руки слегка дрожали. Выглядел он на все шестьдесят лет, хотя ему могло быть всего около сорока.

— Я отвезу вас в хирур… в клинику. В любой день вы сможете вернуться назад на такси.

— Я отвезу тебя домой, О’Рейли, — вмешалась Марта из-за двери.

Мужчина снова подпрыгнул от неожиданности, застигнутый на горячем тем, кто его хорошо знал.

— Конечно, — он стремительно скатился со ступенек. Хромоты не было в помине.

Марта вышла из своего укрытия, яростно отряхивая одежду толстыми пальцами, будто пыталась избавиться от прилипшей грязи.

— Вот таких людей надо обходить стороной, — посоветовала она Давиду. — Жаль только, что он живет рядом с вами.

— Я думал, вы придете показать свой нарыв сегодня утром. Я вас ждал.

— Ну, знаете… — мрачно протянула Марта. — Не поверите, но некоторым приходится трудиться в поте лица, чтобы заработать на кусок хлеба. — Она держала в руках две разномастные кроссовки, а под мышкой другой руки — пакет с инструментами. Выглядела она довольной, как будто выполнила какое-то давно принятое решение и теперь на все обозримое будущее Давид у нее в долгу.

— Я заберу кроссовки, если вы не возражаете? — сказала она, показывая их Давиду.

— Да ладно вам, — засмеялся он. — Выбросьте их в мусорник. Они даже от разных пар.

— Мусорник? Вы имеете в виду помойное ведро? — произнесла она насмешливо. — Бедный мальчик, вы, очевидно, даже не представляете себе, куда вы попали. — Она села в машину и, заложив крутой вираж, уехала в сторону красного диска заходящего солнца.

* * *

Не было ни простыней, ни одеяла, и Давид лег на грязный матрац не раздеваясь. Под голову он положил свернутый свитер, прикрыв его сверху чистым полотенцем, которое привез с собой. Укрылся новеньким банным халатом, который приобрел в «Маркс и Спенсер» в родном Свонси. Прошлое казалось светлым и прекрасным, особенно здесь, в этой адской дыре. Зажмурившись от яркого света бесконечного дня, он представил себе сверкающий чистотой продуктовый отдел магазина «Маркс и Спенсер». Чистенькие, приличные люди в хорошо сшитой одежде чинно и благопристойно покупают высококачественные продукты в нарядной упаковке. Все вместе являло собой картину полного счастья, здоровья и разумности.

Из горла вырвалось не то рыдание, не то смех. Он резко притих. Стены здесь тоже тонкие, а трейлеры стоят всего в паре метров друг от друга. О’Рейли мог услышать его истерику и убедиться, что новый доктор — очередной псих, еще один слабак, который, наверное, и сам скоро докатится до того, что начнет колоться всякой дурью. Давид старался понять, то ли это место ввергает всех живущих здесь людей в апатию и провоцирует становиться наркоманами, то ли просто здесь собрались лишь отбросы общества. В любом случае нужно постараться сохранить последние крохи здравомыслия.

Он старался искупить вину и вернуть утраченную уверенность в себе, но личико Дерека Роуза всплывало перед его мысленным взором. Казалось, это лицо всегда было перед глазами — не просто круглое детское личико, а вытянутые лисьи черты в обрамлении прямых светлых волос, постриженных так, будто ему надели на голову горшок, а потом обстригли. В эту минуту его мать, Шэрон Роуз, вероятно, дома, в какой-нибудь жалкой квартирке в предместьях Бристоля, переживает о своем больном ребенке. Лучше бы она подала на них с Бриггсом в суд, тогда она смогла бы переехать в приличное место и даже купить приличный дом. Но она была женщиной другого сорта. Она запретила ему делать что-нибудь для нее и Дерека, что притупило бы чувство вины.

Не имело значения, что суд признал его невиновным в небрежности и халатности и его увольнение аннулировано. Он был некомпетентным и безответственным. И постоянно в его мозгу крутился вопрос: стоит ли продолжать заниматься медициной? Но как еще он может зарабатывать себе на жизнь? И где? Дома, в Уэльсе… точно нет. Еще довольно долго. Возможно, никогда.

Он заснул тревожным сном, в котором было множество мрачных детей и целая вереница людей, подобных О’Рейли, и он сам, падающий, тонущий в море сигаретных окурков и грязных кроссовок.

* * *

«Бодрый и ранний». Хогг покровительственно усмехнулся, проходя мимо Давида в коридоре больницы. Он остановился и схватил его за рукав толстыми, похожими на женские, пальцами. Очевидно, Хогг пробыл здесь уже много лет, но акцент и манера поведения у него оставались чисто британскими. Давид не сдержал улыбки.

— Я вас вчера никому не представил… Приношу свои извинения. Завтра у меня будет больше времени.

— Не стоит откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, — улыбнулся Давид, радуясь возможности заставить шефа подавиться собственной пунктуальностью.

— Вы правы, вы правы, — быстро ответил Хогг, двигаясь по коридору. — Здесь у нас офис… факс, копировальная машина, истории болезней. — Хогг указал толстеньким пальцем на темную комнату, в которой курили две секретарши, но не потрудился их представить, потом потянул Давида за руку дальше по коридору, будто тот был надоедливым мальчишкой, которому нужно показать новую школу.

— Здесь амбулатория с благотворительной аптекой. — Он лениво махнул в сторону металлической двери. — Мы держим ее закрытой. У нас были неприятности с одним из ваших предшественников, но я не буду называть имен. Наркотики в этих местах очень популярны, и не только для купирования боли. — Он засмеялся и в первый раз посмотрел Давиду в глаза. — Боже! Не беспокойтесь, я пойму. Мы все поймем, если сначала это место покажется вам каким-то Диким Западом. Молодой человек из довольно благополучной среды. Поверьте, я знаю, каково это. Я сам был таким. Когда впервые сюда попал, я чувствовал себя как рыба, вытащенная из воды.

— Но я не совсем желторотый юнец, — смеясь, возразил Давид. — На самом деле я…

Хогг протестующе поднял руки.

— Ну, вот мы и на месте. — Они остановились возле двери, и его манера поведения вдруг неуловимо изменилась. Сутулые плечи еще больше наклонились вперед, отчего женоподобность стала заметнее. Он легонько постучал в дверь, на лице появилась заискивающая улыбка. Он поднес ухо к двери. Давид прочитал пластиковую табличку на двери: «Шейла Хейли — старшая медсестра».

— Дамы, которую мы хотим увидеть, сейчас нет в ее офисе, но вы очень скоро с ней встретитесь. Она моя правая рука, понимаете, — он наклонился к Давиду. — Будет разумно, если вы подружитесь с ней.

— Я уже встречался с ней, — ответил Давид. — Она была в составе приветственного комитета.

— Правда? — Хогг внезапно показался растерянным. — Ну конечно, это естественно. Она очень ответственная, ничто не ускользает от ее внимания.

Он снова схватил Давида за рукав и потащил дальше по коридору.

— Шейла знает все даже лучше, чем я. Все, что вам нужно, абсолютно все в аптеке — это к ней.

— Хогг, вы говорите обо мне? — Шейла Хейли вышла из палаты, мимо которой они только что прошли. — У молодого человека сложится обо мне превратное мнение.

Она подошла, и все трое смущенно рассмеялись над ее шутливым намеком. Хогг с видом собственника обнял ее за плечи:

— Шейла, ты уже знакома с Вудрайтом, нашим новым работником. Он первоклассный хирург, судя по отзывам, и уже зарекомендовал себя ранней пташкой, такой же, как мы с тобой. — Он крепче сжал ее плечи, и ее крупная грудь слегка напряглась — Мы можем вместе выпить по чашечке кофе. Первую за сегодня, не так ли?

Давид почувствовал легкую тошноту, такое чувство возникало, когда нужно было быстро найти остроумный ответ, а он не мог ничего придумать.

— Меня зовут… Вудрафф, — беспомощно выдавил он из себя, пока эти двое смотрели на него оценивающе, каждый, впрочем, по-разному и по разной причине.

— Да, очень хорошо. Он подойдет, — произнесла Шейла, когда их взгляды на мгновение встретились. В ее поведении чувствовалось несомненное превосходство, несмотря на кажущуюся простоту. Ее глаза были необычного темно-синего цвета. Они были сильно накрашены, даже чересчур сильно. Лицо же было чистым, молочно-белым, в бледно-розовых веснушках. В ярком дневном свете ее ниспадающая копна рыжих колец полыхала огнем. Совершенно очарованный, он все же очень настороженно к ней относился, сам не зная почему.

Хогг, однако, подобных чувств не испытывал. Он смотрел на нее с неприкрытым обожанием. Хотя, как выяснилось, у него была жена, Анита. Как сообщила симпатичная медсестра по имени Джени, «после перенесенной вирусной инфекции Анита страдает быстрой утомляемостью, но Хогг не верит в такое нарушение. Он считает, что это все вздор и ерунда». Они вместе похихикали над этим. Джени была пока единственным приятным человечком, которого он встретил в Лосином Ручье, — двадцати шести лет, замужем за охотником, с двумя детьми и третьим на подходе.

— Хогг прав, — сказала Шейла, высвобождаясь из объятий. Она шагнула вперед и положила на плечо Давиду тонкую руку, покрытую веснушками. — Я позабочусь о тебе.

* * *

Спустя всего неделю после начала работы Давида ждало первое испытание. Позвонил прораб лесопилки и вызвал врача, не очень вдаваясь в подробности происшедшего. Хогг распорядился отправить туда Давида, чтобы тот узнал, какие несчастные случаи на производстве бывают в их местности. По лицу начальника Давид понял, что найдет на месте что-то ужасное. Но то, что он обнаружил, ввергло его в глубокое уныние. И было от чего впасть в тоску. Как подсчитали позже, тело мужчины было разорвано на 142 куска.

Пока Давид сидел в машине «скорой помощи», ожидая, когда его пропустят на территорию, он задавал себе вопрос: входит ли в его обязанности сбор человеческих останков. Описание работы в заявке, поступившей из больницы Лосиного Ручья, было довольно расплывчатым: «общая практика, текущие хирургические процедуры, немного акушерства, необходим опыт в области психиатрии». Гробовщик? Ведь такие вызовы имеют отношение к покойникам, вернее, к частям тел покойников. Возможно, Хогг прав, он действительно как рыба, вытащенная из воды. Он нечасто имел дело с покойниками, не говоря уже о разорванных на куски телах.

Прораб встретил его у двери своего передвижного вагончика. Он извинился за беспокойство и сослался на то, что тут требовались знания анатомии.

— Мои люди не смогут понять, что есть что, — объяснил он, косясь глазами на двор у себя за спиной. — Но некоторые из них не откажутся протянуть вам руку… помощи. — Он заморгал. — Как-то это не очень звучит, правда?

Давид неожиданно улыбнулся каламбуру. Во всей этой ситуации было что-то настолько сюрреалистическое, что он не мог отнестись к ней серьезно. Он еще ничего не видел и не знал, с чего начать.

— Давайте я вам найду несколько крепких пластиковых мешков, — услужливо предложил прораб и скрылся в своем офисе. Несколько человек в оранжевых комбинезонах тихо бродили вокруг в ожидании. — Вот, — прораб протянул какую-то скомканную желтую резину, — вам могут понадобиться перчатки.

— Что на самом деле случилось? — спросил Давид смуглого подростка, который следовал за ним по пятам. Паренек держал оранжевый пластиковый мешок, чтобы Давид складывал туда найденные части тела погибшего.

— Он накачивал шину у грузовика вон там, — объяснил мальчик, указывая на массивную машину с огромными колесами в два с половиной метра высотой, — и шина разорвалась, буквально взорвалась. — Мальчик развел руки и, брызгая слюной, продемонстрировал, как прозвучал взрыв.

— Нет, — вмешался мужчина постарше, — ты все перепутал, малец. Он пытался паяльником нагреть гайку, чтобы она стала свободнее. Так что шина лопнула из-за температуры.

Тело человека разорвало взрывом. Куски плоти, кости и клоки волос разнесло метров на сорок. Все вокруг было усыпано клочьями черной покрышки, как после извержения расплавленной лавы. Более крупные части тела лежали поодаль, мокрыми багровыми пятнами выделяясь на черной земле двора, на котором кое-где стояла лоснящаяся от смазки техника. Пустая часть черепа валялась в пыли, как черепок античного сосуда. Давид поднял ее и бегло осмотрел. Эта выпуклая кость вмещала мозг человека его возраста. Всего час назад он думал, чувствовал, ожидал конца смены, чтобы пойти домой, к жене и детям. Давид опустил этот осколок в пакет, с готовностью протянутый подростком. Давиду стало нехорошо от жары, его мутило от запаха. Перчатки были измазаны кровью. Он сильно вспотел: капли пота текли со лба, заливая глаза.

Подросток же не выказывал ни страха, ни дурноты. Он восхищенно рассматривал различные органы и куски плоти, лежащие в пакете. Он положил наполненный мешок на землю и побежал за следующим.

Мужчины, которых отрядили помогать Давиду, держались поодаль, ковыряя пыльную землю носками подбитых железом ботинок. Даже для таких закаленных людей было слишком прикасаться к внутренностям своего погибшего коллеги. Водитель, приехавший вместе с Давидом, тоже не горел желанием. Он должен был принимать участие в работе, но возился в машине с таким видом, будто она нуждается в ремонте.

Прораб позвонил жене погибшего и теперь вышел и сообщил Давиду, что она уже в больнице, ждет, когда привезут тело мужа для опознания. Прораб пожал плечами и растопырил грязные пальцы, показывая свою беспомощность.

— Быстрее у вас не получится?

— Если нужно быстрее, можете мне помочь… — недовольно пробурчал Давид.

Мужчина только покачал головой, и на его обветренном лице вдруг отразился ужас. Он глянул на своих работников и, осознав, вероятно, что теряет лицо, повернулся к Давиду:

— Я буду заниматься своим делом, а вы занимайтесь своим. Тогда мы не будем наступать друг другу на ноги.

Он подмигнул работникам и робко засмеялся, но рабочие ничего не ответили и продолжали ковырять ногами пыль. Засмеялся только парнишка. Он полез в мешок и достал часть стопы голой рукой.

— Вот, — произнес он, протягивая ее начальнику, — ему вы ноги не оттопчете. Смотрите.

Прораб побледнел от ужаса и попятился назад, неуклюже семеня по гравию. Не проронив ни слова, он развернулся и быстро скрылся в своем вагончике. Теперь уже несколько человек начали ухмыляться и хихикать. Унижение начальника разрядило обстановку и сняло стресс после трагедии. Мальчик посмотрел на Давида, очень довольный собой. Давид кивнул и улыбнулся в ответ. Интересно, не рано ли ему работать на лесопилке? Вероятно, теперь мальчишку уволят за дерзость.

Они повезли ужасный груз в город. Водитель «скорой помощи», коренастый выходец из Восточной Европы, сбивчиво рассказывал об ужасах своей работы, периодически замолкая и выдувая пузыри из жевательной резинки. Давид, не слушая, смотрел на густой лес по обе стороны дороги. В этом лесу, тянувшемся на сотни миль, человек мог легко заблудиться…

— …Она была в водосточной трубе под мостом — ну знаете, тот, что на шестнадцатой миле. Ее тело застряло в трубе, и вода начала затапливать дорогу, иначе бы ее никогда не нашли. — Водитель многозначительно замолчал и посмотрел на Давида в ожидании реакции. — Убийца все еще не пойман. Он, возможно, по-прежнему в городе, под самым нашим носом. Полицейские не могут найти ни одного человека, у кого был бы мотив. Я имею в виду, что хотя у мужа и была другая женщина, но они мирно разошлись и все такое. Ни у кого не было причин убивать бедную девчонку.

— Ужасно, — рассеянно прокомментировал Давид, вспоминая Бристоль. Какое счастье, что от его некомпетентности никто не умер. Надо предупредить Хогга, что он категорически отказывается оперировать детей. Он до боли закусил губу, потом повернулся к водителю и спросил безо всякого интереса: — Как давно вы уже здесь?

— А… Ну… — Мужчина прищурил глаза-пуговки и потер небритый подбородок, вспоминая. — Где-то с восемьдесят четвертого. Моя старуха…

Давид кивнул. В уме он пытался сложить вместе части тела погибшего. Как он это будет делать? Выложит на столе в больничном подвале, так называемом отделе патологии. Сложит его как части гигантской головоломки. Вдруг он резко выпрямился, вспомнив, что жена погибшего ожидает, чтобы опознать тело. Сообщение плохих новостей родственникам — еще одна врачебная обязанность. Он не был уверен, что справится с ней. К тому же прораб не сказал ей, в каком состоянии было тело. Необходимо как-то отговорить ее от опознания.

— …и мне пришлось обхватить грудь парня руками и тянуть, чтобы Брэннаган мог отрезать ноги. Вы бы видели, как била фонтаном кровь, даже через жгут. И мы никак не могли вытащить его из-под этого бруса. Эту проклятую штуковину так заклинило…

Когда машина «скорой помощи» подъехала к больнице, Шейла Хейли ждала его на ступеньках служебного входа.

— Я говорила этой женщине, что она не может видеть это чертово тело, но она не слушает, — сказала она Давиду, невозмутимо наблюдая, как водитель вытащил пять мешков и понес к двери в подвал.

— Я поговорю с ней, — ответил Давид, удивленный таким грубым отношением. За те несколько дней, что он знал Шейлу, он пока не смог понять, что нужно этой женщине. Она была прекрасной медсестрой с удивительной работоспособностью, но в ней была какая-то холодность, которую он почувствовал с самого первого момента их встречи. Шейла пыталась скрыть ее за кокетством и старанием быть полезной. Давид предполагал, что безжалостное отношение к некоторым больным вызвано спецификой работы, которая заставляет становиться более твердым и грубым, так как приходится сталкиваться с самым худшим. Однако Давид вообще не мог понять, зачем женщине с ее внешностью и неординарными способностями хоронить себя в такой дыре, как Лосиный Ручей. Может, как и он, она совершила что-то такое… Он попробует расспросить кого-нибудь о ней, может, Иена или Джени, когда ближе познакомится с ними. Давиду отчего-то казалось, что он никогда не сможет сблизиться с Шейлой настолько, чтобы спросить об этом напрямую.

Он внезапно подумал: а почему, собственно, ему так хочется узнать об этом? Давид пытался протиснуться мимо нее в узкую дверь. Она не отодвинулась в сторону, и, проходя, он плечом задел ее грудь. Резко отдернул плечо и быстро пошел по коридору.

— Говорю тебе, она не станет слушать, — прокричала Шейла ему вслед. — Совершеннейшая истеричка. Я пыталась вытолкать ее как-нибудь, но она…

Давид, потрясенный, резко развернулся.

— Прекрати кричать, — зашипел он. — Нас могут услышать.

Она озадаченно посмотрела на него, потом улыбнулась:

— Мы не очень-то тут секретничаем.

Давид отвернулся и поспешил в комнату, где ждала овдовевшая женщина.

* * *

— Что случилось? — спросил Иен Брэннаган, встретив его в коридоре. — Ты такой бледный!

— Мне сейчас, как никому, нужно выпить… — выпалил Давид.

— Ты встретил нужного человека, — Иен взял его под руку. — Я как раз направляюсь в «Клондайк», чтобы пропустить рюмочку. Бери свои манатки и выходим.

Перепрыгивая ступеньки, они побежали по лестнице, спустились с холма и пошли в сторону главной улицы. При каждом шаге из-под ног вздымались клубы пыли. Было около шести, солнце ярко светило, и воздух дрожал. На солнцепеке Давиду стало хуже: его все еще преследовал запах мертвечины, а на груди он чувствовал следы от ударов — жена погибшего истерически колотила его кулаками. Руки еще ныли от сильного напряжения, когда он пытался удержать ее за запястья. Казалось, он пережил самый сложный момент в своей жизни. Давид с облегчением нырнул в прохладный полумрак бара, украшенного пластиковыми колоннами под мрамор.

Они расположились за маленьким столиком под кондиционером. Было еще довольно рано, и заведение было полупустым. К ним подплыла Бренда с бокалами пива на подносе.

— Нет, дорогая, нам «Экстра Олд Сток», — заказал Иен.

Бренда посмотрела на Давида:

— А ты что будешь, дорогой?

— Скотч, пожалуйста. Двойной, со льдом.

Лицо Бренды было хмурым, а когда она принесла его заказ, порция была более чем щедрая.

— Я слышала, — сказала она и с сочувствием потрепала его по плечу.

— Уже?

— Только что заходили ребята с лесопилки, — прошептала Бренда.

— Подожди, — нахмурился Иен. — Пока я не выпью, не вздумай рассказывать, на какое задание под названием «Добро пожаловать в наш город» тебя сегодня посылали.

Иен успел осушить одним махом полбутылки, когда пришла Бренда и похлопала его по плечу:

— Вызывают, приятель. Тебе нужно срочно явиться в неотложку.

— Черт, — Иен допил оставшееся в бутылке пиво. — Неужели дежурный доктор не может подкрепить свои силы?

Когда Иен ушел, Бренда осталась возле столика. Она со вздохом поставила тяжелый поднос и стала разминать плечи круговыми движениями, странно постанывая. Потом села на стул, на котором только что сидел Иен, спиной к Давиду.

— Сделай одолжение, док, разомни мне плечи, потри их немного.

Давид осмотрелся. Кажется, никто в баре не обращал на них внимания. Он положил руки на прекрасно очерченные плечи и стал их массировать. На официантке была облегающая красная маечка на тоненьких бретельках. После скорбных обязанностей, которые ему пришлось сегодня выполнять, тепло ее тела было расслабляющим, и он массировал и растирал плечи, закрыв глаза. Мягкие черные волосы щекотали руки, и он неосознанно собрал их и стал перебирать пальцами. Бренда тихонько застонала, и он открыл глаза.

— Ну, вот и все, — быстро сказал он, похлопав ее по спине. — Да, здесь тебе приходится быть сильной, как бык.

Она обернулась и посмотрела на него. Подняла поднос и поднесла его к плечу.

— Я заканчиваю в семь. Хочешь прокатиться? Я могу свозить тебя на Щучье озеро. — Она тихо засмеялась. — Это северная Ривьера. Можно будет поплавать.

— Черт, а почему бы и нет? — После столь суровых испытаний, которые выпали сегодня на его долю, он может себе позволить все, что захочет. Поплавать… Можно разок и «поплавать».

* * *

В девять часов солнце было по-прежнему высоко над горизонтом, и он медленно плыл по мутному коричневому озеру с плавучим камышом, щекочущим лодыжки. Каждую минуту на него пикировали слепни. Он уже успел прочувствовать, что их укусы — не совсем приятная штука. Но ничего страшного, каждый раз, когда он слышал приближающееся жужжание, он набирал побольше воздуха и уходил под воду, тоже, между прочим, богатую разнообразной живностью. Оставалось только надеяться, что ни одна из этих тварей не проскользнет в одно из естественных отверстий тела и не присосется к коже.

Бренда в оранжевом бикини на каменистом берегу разжигала барбекю в какой-то ржавой старой посудине, специально для этого оставленной здесь. «Ривьера, — усмехнулся он про себя. — И все же приятное окончание столь трудного дня».

— Теперь можно выходить, — крикнула ему Бренда. — Дым отпугнет слепней.

Он поплыл к берегу и выбежал из воды, зная, что хорошо выглядит в своих полосатых сине-белых боксерских шортах. Какая-то семья собирала свои пожитки, давая им возможность наслаждаться остатком вечера в одиночестве. Бренда смотрела, как он с трудом натягивает сорочку на влажное тело.

— Не нужно одеваться. Еще долго будет тепло, а я на тебя не нападу, — засмеялась она. — Хотя ты в очень хорошей форме.

Она права. Было все еще жарко, а дым отгонял слепней. Давид снова снял рубашку и лег на одеяло, которое они привезли с собой.

— Так, у нас есть пара гамбургеров, две булочки и две картофелины, но к ним, кроме кетчупа, — ничего, — извиняющимся тоном произнесла Бренда. — Но главное — холодное пиво. — Она открыла бутылку и передала Давиду. Он смотрел на плечи женщины, которые так интимно массировал сегодня. Верхняя часть ее тела была действительно, как у докера, — с широкой мускулистой спиной и маленькой крепкой грудью. Талия тонкая, а вызывающе женственные бедра и ягодицы, казалось, перекатывались под гладкой смуглой кожей. Она была так близко, что он слышал ее запах, чувствовал тепло кожи. Давид резко повернулся на живот, чтобы скрыть проявляющееся возбуждение, и прижал ко лбу холодную бутылку. Потом отхлебнул пива и опустил голову, подставляя солнцу прохладную спину. Впервые с момента приезда он чувствовал, что расслабляется…

Бренда похлопала его между лопатками:

— Эй, просыпайся, уже вечереет. И твой гамбургер остыл.

Давид сразу проснулся и увидел, что прошло уже около часа. Солнце было еще высоко, но в лесу все стихло. Он сел и потер глаза. Костер по-прежнему дымился, но воздух стал свежее, и мрачное озеро показалось вдруг очень красивым, розовые облака отражались в тихой черной воде.

— Как глупо вот так уснуть! — признался Давид.

— Мне нравилось на тебя смотреть, — сказала Бренда. — Ты выглядел очаровательно. Просто падший ангел.

Он смущенно засмеялся. Налетел порыв ветра, и дым поплыл над водой. Давид поежился и потянулся за рубашкой. Но Бренда стала перед ним на колени и, не произнося ни слова, легонько толкнула навзничь на одеяло. Он не стал сопротивляться, когда она легла на него сверху, полностью прикрыв его тело своим. Было уютно, комфортно и совсем не сексуально. Ее мягкое тело укрывало, как тяжелое одеяло. Он обнял ее, и какое-то время они лежали неподвижно. Давид одной рукой гладил ее волосы, а другой рассеянно играл с завязками купальника на ее бедре. Вдруг тесемки развязались, и его рука легла на обнаженную ягодицу. Женщина подняла голову, и они уставились друг на друга.

— Развяжи и с другой стороны, — сказала она.

Он лежал, придавленный напористой, горящей желанием женщиной, на пляже посреди субарктического леса, и ни одного человека на десятки миль вокруг. Его петушок налился соками и воспрял под тяжестью ее живота. Кажется, назад дороги нет. Он быстро развязал другую тесемку и стащил оранжевые трусики одним резким движением. Она хрипло застонала и впилась ртом в его губы.

В напряжении последних месяцев он как-то игнорировал свои сексуальные потребности, и это внезапное пробуждение желания отдалось болезненным напряжением. Он потянул ее повыше, чтобы можно было достать до ее потаенных мест и почувствовать ее, а она сражалась с его боксерскими шортами. Они боролись, пыхтя и смеясь, и их бедра больно давили друг на друга. Обхватив ее бедра, Давид подтянул ближе ее колени, так, что она стала над ним.

— Давай, — требовательно произнесла она, лицо ее горело, большие глаза сверкали. — Не бойся, я принимаю противозачаточные.

У Давида мелькнула мысль, что неплохо бы и себя обезопасить, но прежде чем он успел сформировать эту идею у себя в голове, он как-то освободился от шорт. Тут он увидел вожделенную цель и потянул Бренду на себя, входя в нее одним резким мощным встречным движением. Женщина вскрикнула, задохнувшись, потом усмехнулась ему, будто добилась того, что давно было у нее на уме. Она оседлала его и начала бешеную скачку.

Что-то в ней, возможно полное отсутствие нежности, возбуждало его, но никаких других эмоций не вызывало. Глаза женщины были полуприкрыты, и она больше не замечала его, занятая своими собственными ощущениями. Ему не нужно было двигаться. «Эта женщина трахает меня», — подумал он, пораженный мощью ее бедер. Он отстраненно посмотрел вниз, на синхронные движения их гениталий. Как пистон в рукоятке, будто хорошо смазанная помпа. Чуть в стороне он заметил свои боксерские шорты со смехотворными полосками (а ведь он предполагал, что они ему очень идут!) — а над неподвижным, покрытым тихой рябью озером облака постепенно меняли цвет с розового на серый. И все же интенсивность ее фрикций довела его до пика, и он схватил ее за талию, чтобы притормозить, но она была так занята собой, что не обратила внимания на его жест.

— Подожди, остановись, — прошептал он, понимая, что уже слишком поздно. Он вскрикнул, было скорее больно, чем приятно, уж слишком велико было напряжение. Все естество содрогнулось. Бренда замедлила скачку, явно разочарованная.

— Извини, — проговорил он, — у меня давно никого не было.

— Расслабься, — ответила она, довольно небрежно спрыгивая с него, — через минуту попробуем снова.

Через минуту… Боже! Он знал, что может кое-что, что доведет и ее до оргазма, но внезапно навалилась такая апатия, что не хотелось двигаться. Как в дурмане, Давид обнял партнершу одной рукой, и они лежали под легким вечерним бризом. Сова жутковато ухала где-то поблизости. Несмотря на оцепенение, его чувства были обострены, он будто кожей слышал звуки леса и запахи спермы, дыма и сосны. Послышался мощный всплеск, как будто какая-то крупная рыба шлепнула хвостом по поверхности воды.

Они поцеловались, но теперь это показалось излишне интимным. В конце концов, они совсем не знали друг друга. Ее дыхание участилось, и он отстранился. Давиду не хотелось снова заниматься с ней любовью, точнее, сексом. Скользнув рукой между ног женщины, он вскоре понял, что этого достаточно. Уже через полминуты он довел ее до оргазма.

— Еще раз! — велела она через некоторое время, придя в себя от восторга, и снова он сделал то же самое, с таким же быстрым результатом. Она была относительно удовлетворена и вознаграждена за свои усилия.

— Думаю, пора собираться, — сказала Бренда и села. — Это страна медведей.

Давид тоже резко сел, всполошившись, и тревожно огляделся по сторонам. Она засмеялась:

— Зачем же я, по-твоему, зажгла костер? От слепней?

Они молча оделись и упаковали свои пожитки.

В сгущающихся сумерках они возвращались в Лосиный Ручей, мимо лесопилки, на которой несколькими часами раньше Давид собирал части человеческого тела в пластиковые мешки. И вот теперь рядом с ним сидит женщина, живая, из плоти и крови. Он был в очень далеком, незнакомом месте и ломал голову, что может значить эта встреча. Как знать, возможно, будет какое-то продолжение, но маловероятно. Бренда — эмансипированная женщина, которая действует в соответствии со своими инстинктами. Кроме того, она, вероятно, посчитала его слишком сдержанным любовником, не отвечающим ее требованиям. В любом случае, он не мог и не хотел связывать свою израненную душу никакими серьезными отношениями с кем бы то ни было.

 

Глава 5

Кардифф, 2006

Тяжелые серые тучи нависли над Кардиффом. Давид посмотрел на небо, опустил голову, спасаясь от моросящего дождя, и пошел на стоянку для персонала, где его старый мотоцикл «Велоссет Венон» был небрежно брошен посреди ряда сверкающих «ягуаров» и БМВ. Обычно ему было приятно парковать своего старого зверя среди этих глянцевых заменителей эрекции, но почему-то нынче мотоцикл показался ему каким-то жалким, мальчишеским и постыдным. Давид провел большую часть своей жизни, намокая под дождем на мотоциклах, но сегодня это его не прельщало.

Он надел свой круглый, как блюдо для пудинга, шлем, застегнул змейку кожаной куртки, натянул непромокаемые штаны, закрепил портфель на сиденье и начал заводить мотоцикл. У ножного стартера была дурная привычка с силой отскакивать назад, подвергая его колено риску заработать ранний артрит.

— Ну, давай же, — прорычал Давид, поднял голову и увидел Эда Маршалла, который, снисходительно улыбаясь ему, открыл дверцу своего новехонького «сааба» и скользнул в его мягкий кожаный салон. Слава Богу, «Велосетт» ожил, и Давид с ревом выехал со стоянки, оставляя позади клубы сизого дыма.

Был конец сентября, и дни становились короче. Вместо того чтобы возвращаться в пустой дом, он бесцельно ехал в сторону моря. Дождь почти закончился, когда он припарковал мотоцикл на набережной в Пенарте. Эспланада была пустынна — никого, кроме женщины, пытающейся впихнуть промокшего грязного ретривера в задний багажник машины. Собака не слушалась, и их борьба продолжалась, пока женщина не сдалась и не позволила псу сесть на пассажирское сиденье. Позвякивание игрального автомата в соседнем баре смешивалось с нежным шелестом моря, перекатывающего гальку по берегу.

Он сидел верхом на мотоцикле и наблюдал, как опускаются сумерки. Две машины, набитые подростками, медленно проехали мимо него. Из открытых окон вырывался громкий рэп вперемежку с резкими выкриками и девичьим смехом. Давид оглянулся и подивился их резвости и буйности. Когда он был подростком, он никогда не пил пиво, не курил травку и не тискал девчонок в машинах. У него не было машины, пока он не поступил в медицинский. Он был гордостью овдовевшей матушки — послушным и образованным. Он и девственность-то потерял не раньше чем в двадцать один. Правда, после этого постарался наверстать упущенное.

Девушка в одной из машин перехватила его взгляд и нахально уставилась на него. Она высунула язык и провокационно облизнула губы. На мгновение он был ошеломлен ее наглостью. Но взгляд у нее был очень тяжелый. Она улыбнулась, опустила окно и прокричала:

— Эй, мужик, а ты прикольный, хоть и старый!

Ее друзья расхохотались. Давид не мог понять подростков, они были другой породы и поэтому пугали его. Он снова стал смотреть на море.

Он вспомнил Джима Вайзмена. Его жена сбежала с каким-то голландским летчиком, оставив ему трех детей-подростков. Однажды Давид зашел к нему из сочувствия. Одежда была разбросана по всему дому, телевизор орал на всю громкость, везде тарелки с объедками, телефон вечно занят. Бедняге Джиму предстояло в одиночку воспитывать их. Но он жил только ради детей, любил этих прыщавых нескладных существ. С одной стороны, Давиду хотелось понять и прочувствовать это на себе, а с другой — это казалось непостижимым и пугающим. В любом случае этого не случилось, а теперь уже слишком поздно.

Он слез с мотоцикла, порылся в портфеле, достал початую бутылку виски «Гленфиддич», подаренного благодарным пациентом. Не было смысла возвращаться домой. Изабель уехала работать в Глазго. Ее новый знакомый, некто Пол Деверо, весьма неординарный подрядчик, настаивал, чтобы она поступила к нему на постоянную работу в качестве дизайнера интерьеров. Несколько недель назад он соблазнил ее большим новым отелем в Глазго, который должен был стать частью целой сети отелей, и Давид сам убеждал ее поехать. Таким образом, она сможет узнать этого человека получше и решить, хочет ли она поступиться своей, с таким трудом добытой, независимостью. Боже, им действительно нужно пожить порознь, по крайней мере до тех пор, пока не придет подтверждение теста на ДНК. Ее холодность по отношению к нему в течение нескольких недель сильно отдалила их друг от друга. Поверила она или нет в то, что у него ничего не было с Шейлой Хейли, не важно, но она очень расстроилась, когда на его прикроватной тумбочке появилась коробка презервативов. Она поняла, что его решение зрело много месяцев и что он действительно думает то, что так жестоко высказал ей в ночь, когда была буря. Но технические подробности его решения — это было уже слишком!

«Они тебе не понадобятся».

Он ничего не ответил, надеясь, что на самом деле она вовсе так не считает. Он тоже был сильно обижен. Мало того что ему пришлось расстаться с несколькими сотнями фунтов, чтобы снять с себя обвинения, которые какая-то сумасшедшая из далекого прошлого выдвигала против него, так еще и собственная жена относится к нему как к грязной и скользкой твари, выползшей из сточной канавы. Изабель не давала ему шанса рассказать о том, что он чувствует, и не показывала своих чувств. Как он ни извинялся за свою бессердечность, она замкнулась в холодном молчании и говорила с ним только по необходимости.

Давид сделал еще глоток «Гленфиддича». Классная штука. Еще глоток. Потом запихнул бутылку в куртку. Он посмотрел вдаль, на канал, но стоял густой туман, и берег Девона был еле виден. Пирс Пенарта уходил далеко в море — изящная, очевидно, старая конструкция. Давид не был здесь лет восемь, с тех пор как они сюда переехали. Довольно давно! Он согласился на эту работу отчасти потому, что она довольно престижна, а отчасти потому, что хотел вернуться к своим корням. Его мать, Делит, родилась и выросла в Уэльсе, но вышла замуж за отца, закоренелого северянина, и переехала в Ньюкасл. Потом муж умер, и когда в 1992-м Давид решил поехать работать в Лосиный Ручей, Делит настояла, что хочет вернуться на родину и переехать в дом для престарелых в Свонси. Там она и умерла, вскоре после возвращения Давида из Канады. Когда он женился на Изабель, ее собственные валлийские корни стали еще одной причиной, почему они решили остаться в Кардиффе. Ее родители, выходцы из Италии, все еще управляли собственной сетью баров мороженого на юге Уэльса. Этот бизнес превратил их, нищих эмигрантов, вынужденных переселиться в Уэльс во время войны, в довольно богатых людей.

Давид миновал старый турникет и зашагал по деревянному настилу пирса. Несколько рыбаков в бесформенной водонепроницаемой одежде неподвижно сидели возле перил, уставившись на свои удочки, никак не реагируя друг на друга. От каких бы проблем в жизни они ни стремились убежать, это место было не хуже других, поскольку, кажется, ни один из них не поймал ни единой рыбешки. Проходя мимо, Давид заглянул в ведерко каждому, но никто из них не глянул на него и не выказал желания заговорить.

По обе стороны пирса располагались крытые лавочки — маленькие кабинки, нависавшие над водой. Здесь влюбленные парочки могли укрыться от ветра. Сегодня парочек не было; вечер был не очень романтичным. Однако сиденья были сухими, и он уселся на одно из них, периодически отхлебывая из бутылки и наблюдая, как на спокойной глади залива слегка покачиваются танкеры. Вода постепенно отступала в море, обнажая грязно-коричневую тину под пирсом.

Давид поплотнее запахнул куртку. Он думал о своей работе. Вся эта ситуация с опровержением предполагаемого отцовства оказала ему одну услугу: ушла общая инертность, медлительность, которая постепенно вкрадывалась в его жизнь. Казалось, он смиренно будет делать то, что и остальные доктора: добросовестно выполнять свои обязанности, копить деньги, выплачивать залог за дом и ждать пенсии. А потом жизнь пойдет всерьез, как длинная игра в чертов гольф. Именно тогда у большинства случаются инфаркты и они умирают. Он все это знал — ведь так и произошло с его отцом. Его собственный маленький бунт против этого привычного курса, например отказ от машины и частной практики, не давал почувствовать себя героем. Может, когда будут готовы результаты анализа ДНК, все изменится. Жизнь начнется сначала, да и брак тоже.

Было уже темно, но это его не беспокоило. Тучи немного разошлись, и огоньки «Уэстон-Супер-Маре» слабо мерцали. Когда-то он обещал себе, что проедется на этом старом колесном пароходике, но так и не случилось. Давид опрокинул бутылку и выпил остатки виски. Алкоголь впитался в кровь и оставил горячее ощущение опасности. Он встал, сунул бутылку в мусорник и пошел назад. Рыбаки по-прежнему сидели не шелохнувшись.

Пивная на эспланаде была открыта. Ему хотелось отлить, а еще пропустить пинту пива с пакетиком орешков. В доме ничего съестного не было: холодильник пустой, не считая разных бутылочек с витаминами и китайскими снадобьями, которые, по идее, должны были способствовать зачатию.

Через два часа он вернулся к своему мотоциклу, чувствуя себя прекрасно. Здорово, когда есть время побыть одному и подумать. Когда все это смехотворное дело закончится, он будет жить по-другому: смахнет пыль со своей гитары, может, даже займется чертовой рыбалкой, чтобы медитировать в одиночестве. Снова начнет бегать, и зад станет твердым, как камень. Вышвырнет телик и прочитает наконец все те книги, которые покупает, но не находит на них времени…

Он слегка покачнулся, когда заводил мотоцикл, и в голове мелькнула мысль: разумно ли садиться за руль в таком состоянии? Но, черт побери, сейчас, должно быть, уже десятый час или даже десять. Движение стало поменьше. А он — такой супер-пупер, у него даже нет ни одной отметки в правах!

Ура! Мотоцикл завелся с первого раза. Давид нежно похлопал его по топливному баку. Молодец, старичок! Выехав со стоянки, он двинулся вверх по холму, мимо скал, вздымающихся у берега, по дороге с односторонним движением, ведущей в город. Он не заметил знака у Вестбурнского шоссе, предписывающего уступить дорогу транспорту. Он ехал аккуратно, но был абсолютно пьян. Зеленая «вольво» врезалась в него по касательной на скорости тридцать миль в час.

* * *

Давиду показалось, что где-то далеко он увидел свет. Распадаясь на фрагменты, он рассыпался на сетчатке глаз, как крошечные капельки ртути. Эти капельки прыгали и дрожали так, что глазам было невыносимо больно. Давид решил закрыть глаза, но оказалось, что они и так закрыты. Чтобы избавиться от мучительного света, он повернул голову, неожиданно большую и тяжелую, как свинцовый шар, а когда пошевелил ею, его накрыла волна пульсирующей боли.

Он прислушался к ощущениям в остальных частях тела. Тяжелые, окоченевшие привески — это руки и ноги. Давид слегка приоткрыл глаза. В нескольких сантиметрах от лица он увидел металлические трубки на зеленом фоне. Где-то он их уже видел, и это его приободрило. Он позволил себе вернуться в темные объятия глубокого сна.

Боль пронзила запястье, и он посмотрел вниз. Его укусила лисица. Она все еще была там, сосредоточенно смотрела на него зелеными глазами. Беспокойно ерзая туда-сюда, она вдруг взвизгнула. Странный звук, будто предупреждение о чем-то. Она повернулась и бросилась бежать по голой заснеженной земле. Он хотел побежать следом, даже крикнул, чтобы она его подождала. Попытался двинуться вперед, но ноги были тяжелыми и негнущимися, как бревна. Его затошнило от усилий, и это заставило открыть глаза. Он находился в какой-то комнате. Попытался сесть, но тело не слушалось. В голове безжалостно стучало, и он медленно опустил ее назад на подушку. Где-то вдалеке раздавался пронзительный звук, похожий на сирену. Давид поднес руку вверх и обнаружил, что рот чем-то закрыт. Он ощупал голову. Лоб какой-то вздутый, чужой, будто на нем шляпа. Давид постепенно приходил в сознание и наконец полностью очнулся. Он находился в больничной палате, а голова была забинтована. Теперь он нащупал края повязки. Сел — резкое движение вызвало сильную тошноту, и он огляделся по сторонам в отчаянных поисках какой-нибудь посудины… На столике возле кровати стоял какой-то алюминиевый горшок. Когда его вырвало, голова, казалось, треснула, как спелый арбуз при ударе о цементный пол. Подошла медсестра, легонько опустила его голову на подушку.

— Мистер Вудрафф, вы в отделении неотложной помощи. Не беспокойтесь, с вами все в порядке. Вы попали в аварию на своем мотоцикле.

— Когда?

— Несколько часов назад. Небольшое сотрясение и несколько ссадин.

— Что случилось? Кто-нибудь еще пострадал?

— С водителем машины все в порядке, а вот вы — просто счастливчик. Ничего серьезного, всего несколько царапин и синяков. А ваш мотоцикл… он разбился вдребезги.

— О черт, нет! — зарычал Давид, и в голове снова застучало.

— Мы сканировали голову. Все в порядке, небольшое сотрясение.

— Я ничего не помню!

— Ничего страшного. Вам ввели… снотворное. Вы были в полном сознании, когда вас привезла «скорая». — Она усмехнулась, протирая его лицо влажной салфеткой. — Вы тут устроили небольшой скандал. — Она сделала паузу. — Но в конце концов все же дали согласие сдать кровь на анализ.

— Что значит — дал согласие?

— Полиции.

— Полиции? Что я?..

— Доктор Абдулла скоро подойдет к вам, — быстро произнесла сестра. — Не беспокойтесь об этом сейчас. Просто считайте, что вам повезло, мистер Вудрафф.

Давид отбросил все мысли и снова провалился в глубокий сон. Он чувствовал, как кто-то проверял его пульс. Слышал, что кто-то говорил о нем, называл его имя, но он слишком устал, чтобы слушать. Несомненно, ему что-то вкололи. Беспощадная боль в голове исчезла. Ему казалось, он скользит куда-то назад, в прошлое. Он поставил подпись в какой-то книге, потом поцеловал Изабель. Странная женщина, одетая в халат в мелких цветочках, с оборками, распоряжалась на их свадьбе. Когда она вышла через тяжелую дубовую дверь, подул сильный сквозняк. Изабель повернулась к нему: «Ты уверен, что хочешь этого?» Конечно, он хотел — он ведь любит ее. Она — сама стабильность, на нее можно положиться при любых невзгодах.

Он оглядел свою одежду. Это было какое-то рванье, вроде выброшенного кем-то пальто; вывернув карманы наизнанку, он чертыхнулся. Он что-то оставил в Канаде. Он по кому-то скучал. Какая-то частица его души осталась там, с ней. Она была мягкая и красивая, и так далеко! Он никогда не сможет вернуться к ней. Он посмотрел на женщину рядом с собой. Ее звали Изабель, а у той было другое, странное имя. Давид крепко стиснул зубы, чтобы не заплакать, и повернулся на бок, натягивая тонкую простыню на лицо. Раздался стук в дверь. Стучали снова и снова. Вошла Шейла и спросила, не сделает ли он ей аборт… прямо сейчас.

Он медленно покачал головой, так, чтобы не было больно. Аборт? Здесь?

— Я неважно себя чувствую, — сказал он, пытаясь быть убедительным. — Почему бы тебе не слетать в Йеллоунайф? Ты вернешься через денек-другой. Никто не узнает.

— Ой, да ладно, столько мороки из-за такой мелочи? Кроме того, мой бойфренд не знает о беременности. Он заподозрит неладное, если я вдруг уеду. — Она подошла к нему и села на кровать. Она была не в больничной форме, а в очень короткой зеленой замшевой юбке, и хотя он старался не смотреть, все-таки заметил между ног завитки рыжих волос на лобке.

— Что ты имеешь в виду, говоря «он заподозрит неладное»? — спросил он, зная, что все это как-то касается его.

Она помолчала.

— Слушай, ребенок… — она наклонилась и накрыла его руку своей, — ребенок не от него.

— В самом деле? — Давид убрал руку и спрятал ее под одеяло.

Она выпрямилась и печально посмотрела на него.

— Ты ведь не знаком с ним, да? Скажем так, если он узнает… он сделает отбивную из каждого, кто со мной знаком. Включая тебя. Именно тебя. И ты сам знаешь почему, правда? Помнишь, что ты со мной сделал?

Давид попытался представить. Он не понимал, о чем она говорит, но точно не хотел, чтобы какой-то работяга с топором и волосатой задницей пришел с ним разбираться.

— Попроси доктора Одента, — простонал он, мечтая, чтобы она ушла. — Он делает аборты в своем трейлере и, как я слышал, любит короткие юбки. Или Хогга. Ты же знаешь, как он тебя обожает… Он сделает.

— Нет. Лосиный Ручей — маленький городок, — засмеялась она. — Я не хочу, чтобы поползли слухи. И потом, нас с тобой связывает постыдная тайна.

Лосиный Ручей? Но он же в Кардиффе! Давид зажмурился в надежде, что она испарится в воздухе. Это нечестно! Он же болен!

— Да ладно, Давид, не будь ханжой. — Она похлопала его по плечу. — Здесь, в глухих местах, такое случается сплошь и рядом. Если твою чувствительную душу так легко оскорбить, не стоило сюда соваться. Ты же работаешь не в какой-нибудь известной британской больнице!

— Именно! — слабо запротестовал он. — Это и есть известная британская больница.

Шейла засмеялась, обнажив острые, как у кошки, зубы. Ее насмешливое хихиканье разозлило Давида.

— Ты прекрасно знаешь, насколько это опасно. Ты же можешь истечь кровью! Это незаконно, неэтично…

— Да пошел ты… — прошипела она. — Ты и твоя долбаная этика…

Кто-то похлопал его по плечу, и образ Шейлы стал расплывчатым. В ушах зашумело, и Давид почувствовал, как его покрытое синяками тело поворачивается на кровати. Его сильно затошнило. Казалось, если удастся все вырвать, то полегчает.

— Вам больно, мистер Вудрафф? — доктор Абдулла легонько тряс его за плечо. — Вы так кричали и стонали во сне. Мы стали беспокоиться о вас.

 

Глава 6

Лосиный Ручей, 1992

Он уже собирался постучать, но посмотрел на часы: 8.38. Иен Брэннаган — не ранняя пташка, это совершенно ясно. Давид огляделся. Крошечный одноэтажный домик, вокруг него — веранда. Он видел такие дома на юге США. Вокруг был заброшенный садик с остатками белого частокола. Очень странно находиться здесь, за забором, совсем одному, когда вокруг ни одной живой души, которая составила бы тебе компанию.

Эта картина рассыпалась, когда перед ним, словно из-под земли, виляя хвостом, появилась желтая собака. Давид всегда любил собак, но своей у него никогда не было.

— Неважный из тебя сторож, — произнес он, а потом понял, что это — просто очень крупный щенок. Он почесал ласковую псину за ухом, а та лизнула его голое колено.

Рядом с дверью стояли два плетеных стула. На одном из них валялась звериная шкура. Давид потрогал ее, а потом наклонился и вдохнул едкий запах. Странный запах — животного и дыма. Шкура карибу. Он знал этот запах, так пахли украшенные сапоги муклуки, которые он купил у какой-то местной женщины.

Он сел на стул и стал ждать. Собака села рядом, тяжело привалившись к его бедру. Солнце уже нещадно палило, но в прохладе веранды бесстрастно пищали комары. Давид был уже весь искусан. Он всегда был лакомым кусочком для кровососущих насекомых. Одна врач-дерматолог как-то сказала ему — тогда, правда, он посчитал ее мнение непрофессиональным, — что из-за гладкой смуглой кожи он выглядит очень аппетитно. Он потер изглоданные лодыжки, но от этого стало еще хуже.

Над головой пролетел самолет, направляясь на юг. Давид внимательно наблюдал за ним. И хотя он не любил летать, его охватило острое желание оказаться на этом самолете, — но тот улетал в цивилизованные края без него, оставляя лишь белый след в небе. Листья уже начинали скручиваться по краям. Осень на севере наступает рано.

— Какого черта? — Иен Брэннаган высунулся из окна. С утра он выглядел гораздо старше. — Старик, сегодня же воскресенье. Что ты здесь делаешь?

Щенок впал в безумное возбуждение, гоняясь за собственным хвостом по всей веранде.

— Я подумал, ты захочешь прогуляться или что-нибудь в этом роде.

— Прогуляться?

— Ну да, зарядка, свежий воздух и все такое…

— Ты сошел с ума!

Голова хозяина скрылась в темном проеме окна. Но через несколько минут Иен появился, застегивая впечатляющую серебряную пряжку на ремне. Он был без рубашки. Худой, бледный, хорошо очерченный торс — и грубый выпуклый шрам от пупка по диагонали по всему туловищу.

— Боже, ну и кошмар! — вырвалось у Давида. — Что это было — трансплантация легких и сердца?

— А, шрам…

— Похоже на работу таксидермиста.

— О нет. Эти ребята хорошо здесь работают. Поймаешь любого зверя, и я тебя познакомлю с хорошим чучельником. Настоящий мастер.

— Я не люблю убивать животных. Но если бы охотился, кого здесь можно добыть?

— Выбирай, что хочешь. Баран Долла, горные карибу и козы — чуть выше в горах. А здесь поблизости — лось, росомаха, черный медведь, гризли, волк. Только имей в виду, что некоторые виды под охраной, нужна лицензия. Хотя здесь все легко можно устроить. Обращайся ко мне.

Они молча посидели какое-то время. Иен выглядел больным. Мертвенно-бледное лицо плохо слушалось, и было заметно, что он испытывает боль.

— С тобой все в порядке?

— Да, все о’кей, — Иен вздохнул и потер лицо руками. — Просто чудовищное похмелье. Но ничего, хорошая прогулка пойдет мне на пользу.

* * *

Воздух под деревьями был прохладный и неподвижный. Все казалось коричневым, кроме опушек, где зелень ярко сверкала на фоне темного полога леса. Они шли по лесу, который начинался прямо от дома Иена, уже больше часа. Давид хлопал себя, отгоняя комаров, а Иен казался совершенно невосприимчивым к укусам. Он снял футболку, и насекомые просто садились на тело. Кое-где они роились черными тучами, лезли в глаза и нос, заставляя Давида в панике молотить по лицу. Он где-то читал, что в сезон эти комариные тучи могли довести и человека, и карибу до безумия.

Уже почти выйдя на поляну, они заметили что-то большое и коричневое. Огромный лось щипал траву у своих ног. Иен подал знак рукой, призывающий соблюдать тишину. Собака, Торн, тут же легла у его ног, положив морду между передними лапами. Они замерли и наблюдали, как этот гигант шел по своим делам. В холке лось был гораздо выше человека, а огромные рога в размахе были почти под два метра. Давид заметил, как Иен медленно поднимает ружье.

— Черт подери! — закричал Давид, отводя ружье в сторону. — Не нужно!

Торн кинулся к его ногам и зарычал, а лось повернул голову, элегантно балансируя своей тяжелой ношей. Секунду он стоял без движения, а потом быстро зашагал прочь, между деревьями, причем движения его казались очень легкими.

— Какие мы нервные! — раздраженно произнес Иен. — Так и до несчастного случая недалеко!

— Извини, но я же сказал тебе, я этого не люблю!

— Приятель, я не собирался его убивать. Просто пошутил. Мы бы не смогли его дотащить до дома.

— Да? А как я мог догадаться? — Давид подхватил свою сумку и вышел на солнце, но Иен окликнул его:

— Мы уже достаточно далеко забрались. Тут можно легко заблудиться. Давай возвращаться.

Торн как по команде кинулся к Давиду и, носясь кругами вокруг него, стал подталкивать назад, гавкая и пританцовывая у самых ног.

Этот эпизод обеспокоил Давида, и Иен тоже казался хмурым. Какое-то время они шли молча. Давид надеялся, что его несдержанность не выйдет ему боком. Ему начинал нравиться Иен, хоть он и бывал иногда высокомерен и груб. Очень важно иметь хотя бы какого-то друга. Иен был необычным, очень необычным для врача. Фактически — немного сумасшедшим. У него были серьезные проблемы. Возможно, со спиртным, а может, еще какие-то. Он был заядлым курильщиком и часто бывал очень напряжен. Кажется, у него не было женщины.

Давид повернулся к нему и нарушил молчание:

— Иен, у тебя есть девушка или женщина?

— Да нет, вроде.

— Вообще никакого женского общества? Ты же в таких теплых отношениях с девушками из «Клондайка», — настаивал Давид. Он задавал себе вопрос, была ли Бренда…

— Ты имеешь в виду, трахаюсь ли я? — ухмыльнулся Иен.

— Ну да. Ты трахаешься?

— Не волнуйся, это место — настоящий рай для легкого секса.

— Я не имел в виду…

Иен решительно шагал вперед, Давид старался не отставать. Вороны громко каркали, когда люди проходили под их гнездами. Их крики мрачным эхом отзывались между деревьями. Они шли не по какой-то тропинке — тропинок здесь вообще не было, — но Иен, судя по всему, хорошо знал, куда идти. Он знал дорогу домой.

— Если захочешь трахнуться, друг мой, не вздумай остановить свой выбор на нашей дружелюбной старшей медсестре.

— Ни в коем случае… — вырвалось у Давида. — Но почему ты предупреждаешь?

— Ты видел эти остренькие зубки? Они могут сильно потрепать твое мужское достоинство.

Давид остановился от удивления:

— Буквально или в переносном смысле?

— И то и другое.

— Бог ты мой!

— Со дня на день она начнет нацеливать на тебя свои торчащие сиськи.

Давид засмеялся:

— Звучит так, будто ты уже прошел через это.

— И клянусь, дорого бы дал, чтобы еще раз пройти!

Пытался ли Иен намекнуть, что Шейла — его территория? Как-то не похоже.

— Оставляю ее тебе, — произнес Давид, чтобы убедиться, что он все понял правильно.

— Черт, нет! С Шейлой это не проходит.

— Ты против?

— Да ладно, ты все неправильно понял. Она может делать все, что ей заблагорассудится. Ко мне это не имеет никакого отношения. Между нами ничего не происходит, никаких отношений. Я предупредил тебя только потому, что очень легко попасть к ней на крючок, но потом всегда приходится платить.

— А это буквально или в переносном смысле?

— И то и другое, старик, и то и другое. Ты сам поймешь.

Они все еще шли по густому лесу. Давид двигался за Иеном и сосредоточил взгляд на его длинных худых ногах. Он пытался идти след в след, но их шаги не совпадали. Иен докурил сигарету и отшвырнул ее в сторону. Давид посмотрел на сухую хвою, покрывавшую землю. Наверняка так и начинаются лесные пожары. Он вздрогнул, услышав, как позади него треснула ветка, а потом послышался шорох ветвей и листьев. Медведь? Росомаха?

— Иен, погоди, — окликнул Давид и побежал его догонять. Ружье успокаивающе качнулось на плече Иена. Они мирно шагали рядом, но не в ногу.

— Этот шрам… Что это было? Это же не в драке?

— А, шрам… Он старый. Мне было тринадцать. Пытался спасти собаку… свою собаку из горящего дома и практически повис на штыре лестничных перил.

— Боже! Звучит жутко!

— Собака выжила, а… родители мои — нет, — печально добавил Иен.

— Прости, Иен, мне очень жаль!

Внезапно Торн, ворча, помчался в кустарник. Они остановились, и даже Иен выглядел смущенным. Спустя мгновение собака вернулась, гордо сжимая в пасти зайца.

— Молодец, малыш, — вполголоса сказал хозяин, потрепав щенка по загривку. Понятно, почему Иену не нужно было общество людей. Он довольно рано понял, кто лучший друг человека. Наклонившись, Иен внимательно рассматривал шерсть собаки.

— Черт, ты весь усыпан блохами! — воскликнул он.

Давид посмотрел на мертвого зайца. Блохи с его шкуры буквально сыпались во все стороны, но в основном на пса. «Мы все покидаем тонущий корабль, — подумал он. — Даже блохи. А вот Иен — остался…»

* * *

Пока приходилось только составлять списки операций, чему Давид был очень рад, хотя он и был хирургом. Оказалось, что операции здесь проводились лишь в случаях крайней необходимости, большинство же пациентов, нуждавшихся в хирургических вмешательствах, отправлялись самолетом в Эдмонтон или Саксатун. И не потому, что в больнице не было условий; тут была операционная с довольно современным оборудованием. Однако Хогг предпочитал избегать риска и ответственности и делал их как можно реже, но с максимальной выгодой. С приездом Давида Хогг явно надеялся расширить объем доступных населению методов лечения, но в новом враче он нашел хирурга, не желающего оперировать. Впрочем, если рассудить здраво, какой хороший хирург согласится работать в заштатном городишке у черта на куличках, да еще за такую зарплату?

Вместо операций Давид стал заниматься терапевтической практикой, принимая бесконечную вереницу рассерженных пациентов в своем кабинете — клетушке, которая больше походила на тюремную камеру. Весь персонал потешался, когда он заявил, что собирается посещать пациентов на дому. Они захихикали в ответ и отнесли это на счет его британской эксцентричности. К чему это, считали коллеги Давида, когда у большинства людей есть свои машины, а если нет, то такси или «скорая помощь» привезет больного в клинику, где им спокойно займутся врачи.

— Мы не хотим, чтобы это входило в привычку, — предупредил его Хогг. — Народ здесь и так испорчен.

— Ну, хоть несколько визитов в день, — настаивал Давид. — Я хочу видеть, как здесь люди живут, что они делают.

Хогг похлопал его по плечу и сказал:

— Делайте, что считаете нужным, молодой человек. Через денек-другой вы все равно будете поступать так же, как и мы. Попомните мои слова!

Через несколько недель после того как Давид приступил к своим врачебным обязанностям, он отправился на свое первое «посещение на дому» на старом больничном «крайслере». Была середина сентября, и солнце, по-прежнему яркое, уже не грело. Гравийная дорога лениво петляла среди сосен и елей. Милях в восьми от города Давид въехал на гребень холма и узнал вид, который был на открытке, присланной Хоггом. Он остановился и вышел из машины. У него захватило дух. Озера странной неправильной формы сверкали в огромной чаше долины Макензи. Сама река величественно несла свои воды в Северный Ледовитый океан. Вдали, на севере, начиналась бесплодная тундра, а на западе — покрытые снегом вершины гор, тянущихся в сторону Аляски. Человеческому глазу не под силу видеть так далеко, но, вероятно, оптическая иллюзия возникала из-за кристально-чистого воздуха. Казалось, было даже заметно, как закругляется земля, хотя, конечно, это невозможно, потому что со всех сторон был виден горизонт. Давид медленно поворачивался вокруг своей оси и внезапно почувствовал себя в центре мироздания. Его охватила эйфория.

Давид посмотрел вверх. Крупная, похожая на цаплю птица, с длинной шеей и мощным размахом крыльев, кружила над ним. Она поднималась все выше, и крылья ее вспыхнули ярко-розовым цветом. Давид наблюдал, как птица исчезла в ослепительном свете солнца, и внезапно пришел в себя. Разочарованно вздохнул. Все-таки что-то есть в этом сложном и неправильном существовании. Возможно, проблеск надежды. Жизнь, несмотря ни на что, продолжается!

Он забрался в машину, немного посидел там, потом посмотрел на листок бумаги с описанием дороги, который дала Шейла Хейли. «Дорожный знак 12,5 миль, повернуть налево, через три мили, на развилке, свернуть направо, оттуда до хижины две мили».

— Тебе необязательно это делать, — сказала она Давиду. — Мы просто пошлем «скорую» и привезем его, вот и все. Кроме того, у старика есть внук, который…

— Я хочу поехать, — настаивал Давид. — «Спящий Медведь» звучит интересно. Я хочу увидеть это место.

— Ты действительно голубоглазое чудо, — Шейла смотрела на него, прищурив глаза. — Сними галстук. Выглядишь в нем просто смешно! Ты увидишь полуживого, побитого молью индейца, а не главу штата.

Последний отрезок дороги был практически непроходим. После получаса езды прямо сквозь чащу он наконец выехал на маленькую поляну, заросшую сосенками. Посередине стояла хижина из грубых бревен, с крышей из гонта. Во дворе то там то сям стояли полуразвалившиеся машины. На бельевой веревке висело какое-то тряпье.

Давид вылез из машины. Вдруг откуда-то появился старый индеец. Он держал охапку сучьев, вероятно, на растопку. Его длинные редкие волосы были связаны кожаными ремешками в два хвоста за ушами. Одежда, тоже из кожи, хотя и трудно сказать из какой, была черной и жесткой от долгой носки.

— Мистер Спящий Медведь?

— Зови меня Медведь. Все так зовут, — старик протянул грязную руку, замотанную в какие-то лоскуты — наверно, раньше это были повязки.

— Я доктор Вудрафф. — Давид пожал руку и махнул в сторону хижины. — Я решил не заставлять вас ехать в город. Давайте зайдем, и я вас осмотрю.

— Та медсестра с волосами, как морковь, сказала, что ты приедешь. Тебе не было нужды ехать сюда. — Старик внимательно осмотрел своими близко посаженными глазами выглаженную рубаху и шелковый галстук Давида и, наверное, подумал, что он слишком чистенький, чтобы заниматься его болячками. — Я уже чувствую себя гораздо лучше.

— Но я проехал так далеко, чтобы встретиться с вами, — запротестовал Давид. — Позвольте мне хотя бы осмотреть вас. Больно не будет.

— Заходи, — пригласил Медведь, взмахнув свободной рукой, — я налью тебе кофе.

В доме было темно, и Давид затаил дыхание, когда увидел несколько пар глаз, уставившихся на него. Оскаленные пасти обнажили желтые клыки. Все происходило в полной тишине.

— Тихо, ребята, — успокаивающе велел Медведь.

Хаски, штук шесть или семь, мгновенно повиновались и снова легли на пол.

— Не обращай на них внимания, — смеясь, посоветовал Медведь, и Давид, осторожно переступив порог, вошел в дом.

— А почему же они не залаяли, когда я подъехал?

— Ха! — с триумфом воскликнул Медведь, очень довольный, что этим заинтересовались. — Я их так натаскал. А это очень непросто, я тебе доложу! Многие скажут, что заставить хаски замолчать можно только ударом поленом по башке. — Медведь радостно потер руки. — Если кто-то попытается забраться сюда, пока меня нет, то его ждет чертовский сюрприз. Понимаешь, они кидаются без предупреждения.

Медведь указал на кресло-развалюху, и Давид сел. Он пожалел, что не послушался рыжеволосую медсестру и не оделся попроще. Его приверженность к строгому соблюдению врачебной этики выглядела сейчас удивительно неуместной.

— А если человек пришел с добрыми намерениями? — спросил он. — Например, почтальон или если просто кто-то заблудился?

— Почтальон? — переспросил Медведь удивленно. — У нас здесь нет почтальонов. — Он щедро насыпал кофе в две кружки. — Если кто-нибудь настолько глуп, что полезет в мой дом без приглашения, не важно, друг он или потерялся, он станет хорошим кормом для моих собак! — Старик зловеще рассмеялся и налил кипяток из алюминиевого чайника в щербатые кружки. — Сказать по правде, здесь никто не ходит просто так, без причины. А причины могут быть самые разные, но только не мирно-добрососедские.

Он, хромая, подошел к Давиду и вручил ему кружку дымящегося кофе. В кофе чувствовался привкус чего-то сладкого и, несомненно, спиртного.

— У меня на заднице опухоль.

— Через минуту глянем.

Кофе был горький, но взбодрил Давида. Глаза привыкли к полумраку. В доме была всего одна комната. Тут стоял тяжелый деревянный стол, по обе стороны которого было по стулу; газовая печь с баллоном стояла вплотную к стене. Треснувшее зеркало висело на стене над керамическим тазом на деревянных ножках. Водопровода здесь, как выяснилось, не было. В углу — двуспальная кровать с витиеватой резьбой в изголовье. Все убранство напоминало Давиду музей под открытым небом, который в детстве ему очень нравился. В нем демонстрировалось, как жили люди в средние века.

Сам старик выглядел стопроцентным индейским вождем, таким, каким их изображают в вестернах. Длинный крючковатый нос, глаза под тяжелыми нависающими веками, косы… Единственное, чего не хватало, — головного убора из перьев и набедренной повязки. Давид восторженно его рассматривал. Можно ли попросить у старика разрешения его сфотографировать или это покажется бестактным? Если присмотреться, Спящий Медведь не очень походил на остальных индейцев, которых он здесь видел. Местное население было пониже, коренастее. Они были склонны к полноте, а лица у большинства были круглыми.

— Значит, вы живете здесь совсем один? — Старику на вид было далеко за восемьдесят, но его внешность не выдавала немощи.

— Конечно, — гордо ответил Медведь. — И не вздумай совать нос в мою жизнь или пытаться что-то изменить. Ни в какие чертовы специальные учреждения я не поеду, говорю тебе точно!

— Ну, тогда давайте займемся опухолью на вашей заднице. Чтобы вы и дальше могли сами о себе заботиться.

— У меня есть внук, он меня иногда навещает. Привозит все, что мне нужно.

Медведь не мог снять штаны, и потребовалось время уговорить его наклониться над столом.

— Как же вы… ходите в туалет? — спросил Давид, потому что ему пришлось срезать засохшую ткань штанов, которая прилипла к гноящейся ране на ягодице.

— Я не хожу, — застенчиво ответил старик.

— А чем он занимается, ваш внук? — спросил Давид, стараясь не показать ужас, охвативший его при виде тяжелого состояния пациента.

— То тем, то тем, — уклончиво ответил Медведь. — Эй, ты испортил мои лучшие штаны!

— Бог ты мой, старина, как же вы с этим жили? — воскликнул Давид, когда вскрыл нарыв.

Спустя полчаса рана была вычищена и заклеена пластырем. Давид ввел старику внутривенно лошадиную дозу антибиотика. Медведь выглядел бледным и слабым. Давид уложил его в кровать и укрыл старым вонючим одеялом.

— Я не поеду ни в какую больницу, если ты это собираешься сказать. Обо мне позаботится внук. Он заедет.

— Но вам еще нужно делать уколы, да и сдать кое-какие анализы, — возразил Давид. — Если и придется лечь, то всего на пару дней.

— Нет! И с места не сдвинусь! — Казалось, старик уснул, и Давид вышел посмотреть, что за тряпки висят на бельевой веревке. Там он нашел нечто, что раньше было парой штанов, и снял их с веревки. Когда он шагнул в хижину, собаки немедленно вскочили на ноги и злобно обнажили клыки. Хозяин спит и поэтому беззащитен. Давид не сомневался, что они могут убить его.

— Спокойно! — сказал старик с кровати, и собаки легли на места, не сводя с чужака светлых глаз-бусинок.

— Вот какие-то штаны. — Давид передал принесенную одежду и поправил подушку за спиной у больного. — Я привезу вам кое-что из одежды, когда приеду в следующий раз.

Они сидели молча, старик шумно допил остатки из своей кружки.

— Ты почему здесь? — вдруг спросил он.

— Осмотреть вас, помочь…

— Нет, я имею в виду в этом месте, куда никто не хочет ехать, кроме тех, у кого есть веские причины, как у меня.

— Я… убежал кое от чего, — произнес Давид и оцепенел от собственного признания.

— Так я и думал, — сказал старик, ковыряясь в носу. — От чего именно?

— Маленький мальчик… Его зовут Дерек Роуз. Я плохо провел операцию, и теперь мне всю жизнь с этим жить. Поэтому я и здесь — пытаюсь забыть, что произошло.

Собаки вскочили и сгрудились около него, вели они себя гораздо менее враждебно.

— Все допускают ошибки.

— Но не там, откуда я родом.

— Что, повелители чертовой вселенной?

— Нет, но всегда надеешься, что ты выше таких ошибок. А если нет, не стоит этим заниматься.

— Где-нибудь в заоблачном мире — может быть, а в реальной жизни такое случается сплошь и рядом, — он наклонился и похлопал Давида по руке. — Ты сможешь себя простить. Просто все должно идти своим чередом. И нужно снова садиться на лошадь, которая тебя сбросила.

— Вы так думаете?

— Я это знаю. — Он задумался на некоторое время, потом улыбнулся. — Как говорят, то, что должно прийти, то и приходит. Именно поэтому ты сейчас здесь, верно? Это твое искупление, попытка оставить прошлое позади.

Давид кивнул. Тут было много работы. Каждый рабочий день можно посвятить искуплению. Медведь передал ему кружку и жестом велел наполнить ее из бутылки без этикетки.

— А Спящий Медведь — ваше настоящее имя?

— Черт, нет! — ухмыльнулся старик. — Меня зовут… или звали… Арвил Дженкинс.

— Дженкинс? — Справившись с секундным замешательством, Давид сказал: — Думаю, кто-то из ваших предков мог быть валлийцем.

Медведь захохотал так, что его верхняя вставная челюсть соскочила с места и бешено стучала о десны.

— Мой мальчик, ты сильно недооцениваешь мой возраст, — он продолжал посмеиваться, пытаясь справиться с зубным протезом и поставить его на место. — Когда я родился, нога белого человека еще не ступала на здешнюю землю. На самом деле я был первым европейцем в Лосином Ручье. Тут в то время было всего три жалкие лачуги.

— Европейцем? — повторил потрясенный Давид.

— Да, это так. Я родился и вырос в Уэльсе.

— Не может быть… Но ваше лицо… И…

— Кроме старожилов, никто этого не знает, и нет необходимости напоминать им о моем происхождении. Понятно? — Он сурово посмотрел на Давида.

— Конечно. Можете на меня рассчитывать. Я сам наполовину валлиец.

Спящий Медведь признался, что уехал из Уэльса, чтобы избежать каких-то неприятностей, и прибыл на эту землю в 1934-м. После нескольких лет тяжелых скитаний он наконец женился на индианке, которая подарила ему двоих сыновей. Давид слушал с восхищением и несколько раз не смог сдержать широкой улыбки. Этот, как он считал, стопроцентный индеец оказался валлийцем из Понтипридда, может, даже жил по соседству с семьей его деда.

— А как вы получили свое имя?

— Ну, знаешь, когда я приехал сюда, не смог сразу приспособиться к здешним зимам. У тебя это еще впереди, ты поймешь, что я имею в виду. И это при том, что сейчас условия — просто королевские: дома отапливаются, на машине можно быстро добраться, куда надо, а тогда приходилось топать пешком и морозить зад. Я потерял несколько пальцев на ногах. Просто не привык к таким зимам.

Давид бросил взгляд на изношенные ботинки старика и подумал о том, без скольких пальцев может обойтись человек в такой местности.

— Поэтому я всю зиму просидел в своей хижине, поддерживая огонь. Индейцы смеялись надо мной, но они были добрые ребята и приносили мне жратву и дрова.

— Так вы, значит, впали в спячку?

— Ну конечно! — с энтузиазмом воскликнул Спящий Медведь. — Так имя и пристало.

Он стал натягивать старые длинные штаны, прямо не снимая своих грубых ботинок, и тихо посмеивался, вспоминая что-то свое.

— Но в конце концов вы привыкли к зимам?

— Ясное дело. Пришлось. Увидишь, каково это, когда переживешь свою первую зиму. Это уже очень скоро. К третьей зиме я был уже не один, а с женой, и ребенок был на подходе. Так что пришлось стиснуть зубы и выходить на охоту. Позже, когда тут вырос город, у меня был свой бизнес: я резал блоки льда на реке и перевозил их на лошадях в город.

Послышался шум машины, и собаки взволнованно вскочили.

— Чтоб меня бобер оплевал, чтоб мне ходить в лосином дерьме! Это ж мой внук приехал!

Он вскочил с кровати и кинулся во двор, забыв про боль и слабость. Низенький крепкий человек с длинными черными волосами вышел из сверкающего пикапа. Он подозрительно смотрел на Давида, но руку протянул, когда старик представил их друг другу.

— Это новый медик. Он порвал мои штаны, но вычистил там у меня все как надо! — Медведь суетился вокруг, как резвый подросток. — Он прямо сюда приехал, чтобы осмотреть меня.

Внук ничего не сказал, но уставился на Давида круглыми угольно-черными глазами.

— Ну, мне пора, — сказал Давид. — Я вернусь и сделаю еще несколько уколов. Я научу вас самому себе делать уколы. Тогда можете оставаться дома. — Он сел в машину и уехал.

— Не забудь про штаны! — крикнул вслед Медведь.

* * *

Давид ехал назад по ухабистой дороге. Рукава рубахи были уже грязные, а спереди она была, наверное, безнадежно испорчена брызгами крови и гноя. Галстук телепался ненужной тряпкой. Он снял руку с руля и прошелся пальцами по волосам. Они уже отросли. На висках завивались темные кудряшки, он видел их краем глаза. Недавно появившиеся пряди седых волос как бы напоминали ему, почему он едет по этой пыльной дороге в старом раздолбанном «крайслере», вместо того чтобы оседлать свой сверкающий новый мотоцикл и кружить, избегая пробок, по улицам Бристоля. Но, по крайней мере, он продолжает работать, пытается наладить жизнь. Давид улыбнулся. Старый мудрый индеец был первым человеком, который почувствовал глубину его опустошенности.

Ему оставалось заехать еще по одному вызову в одном из так называемых предместий Лосиного Ручья. Довольно скоро слева от дороги показались серые блоки домов. Он смочил руки водой из бутылки и попытался пригладить непослушную шевелюру.

* * *

— Вы что, ничего ему не пропишете? — спрашивала молодая женщина, упираясь руками в необъятные бедра. Кожа у нее была тусклая, а волосы казались жидкими, будто их смазали жиром. Ее муж, как приклеенный, сидел у телевизора, смотрел бейсбольный матч и даже не повернул головы, чтобы взглянуть, кто пришел. Крики толпы фанатов, периодически подбадривающих команды, звучали странно и жутковато в замкнутом пространстве комнаты и не соответствовали жалкому существованию этих людей. Малыш кашлял. Кашель мокрый, слизистый, но температуры не было.

— Обычная простуда, — уверял Давид женщину.

— Вы не можете вот так просто уйти, ничего ему не назначив, — агрессивно настаивала женщина, буквально перекрывая выход своими широкими бедрами.

— Вот этот сигаретный дым, — Давид махнул, обводя жестом комнату, — вполне может быть причиной его кашля.

— Ерунда, — провозгласила женщина, не изменив своего мнения, а мужчина на диване чуть повернул голову в их сторону, не отрывая взгляда от экрана. Женщина ткнула пальцем в сторону Давида: — Он кашляет с самого раннего детства. Хогг говорил мне, что у него негодные легкие.

— Я не удивлюсь, — Давид попытался скрыть сарказм. — Давайте ему витамин С, детский аспирин, побольше гуляйте на свежем воздухе, и через несколько дней ему станет лучше. — Давид стал на колени и взъерошил жесткие волосики малыша. Будучи уверенным в своей правоте, он повернулся к отцу мальчика: — Почему бы вам не пойти с ним погулять? Сегодня такой чудесный день. Немного солнца пойдет ему на пользу.

Мужчина снова чуть повернул голову, но глаза ни на миг не отрывались от экрана.

— Что это значит? — запротестовала женщина. — Ты слышишь, Брент? Этот врач хочет, чтобы ты повел ребенка с больными легкими на свежий воздух! Как тебе это нравится?

Брент по-прежнему не отвечал. Давид не мог понять, то ли тут что-то затевается и мужчина сейчас вскочит в ярости, то ли он абсолютно апатичен и равнодушен сверх всякой меры. В любом случае на душе было тревожно.

— Это все, что я могу сделать для вашего сына. Думаю, остальное зависит от вас.

— Да вы ничего не сделали! — закричала женщина ему вслед, когда он быстро шел к машине. — Я вообще считаю, что вы — настоящая угроза для детей! — продолжала выкрикивать женщина. — Халатность, вот как это называется!

Две-три женщины вышли узнать, что за шум. Садясь в машину, Давид почувствовал, как его шея начинает пылать от волнения. «Настоящая угроза для детей». Она была права! Он был готов капитулировать и покончить с домашними визитами. На самом деле его опыт практикующего терапевта был очень небольшим, а люди здесь, казалось, верили в чудесные пилюли и таблетки, которые сразу приведут их в полный порядок. Очевидно, доктор Одент был ходячей аптекой, поэтому он так любил заниматься частными визитами.

Давид завел машину, потом, поколебавшись, выудил из портфеля бланки рецептов. Курс антибиотиков не повредит мальчику, хотя и проку от них не будет. Но мысль о том, что придется снова стучать в ту же дверь и снова пройти через унижение… Выражение «белая шваль» всплыло в памяти, он даже произнес его вслух. Отвратительное выражение, но теперь он точно знал, что оно значит.

* * *

— Итак, мы опять за свое? — спросила Шейла.

Давид заметил, что у нее появилась привычка прислоняться к двери и скрещивать руки так, что грудь поднималась вверх. Гладкие белые холмы выпирали из ее сестринской формы. Улыбаясь, она высовывала язык и облизывала нижнюю губу.

— Что ты имеешь в виду? — Давид был не в настроении слушать ее колкости. Он сидел в ординаторской и пытался разобраться в историях болезней. У Спящего Медведя в карточке уже несколько лет не было никаких записей.

— Играем во врача.

Давид прекратил работу и раздумывал, как воспринимать эти участившиеся нападки, слабо замаскированные под остроумные, шаловливые замечания. Она, казалось, хотела добиться ответной реакции. Ее это явно заводило. Очевидно, выясняла, как далеко может зайти, пытаясь помыкать им. Давид на секунду поднял глаза и улыбнулся.

— Да вот, играю, — легкомысленно подтвердил он и снова стал перекладывать бумаги. Он явственно услышал голос матери, часто внушавшей ему в детстве: «Хулиганы хотят, чтобы ты боялся. Если не обращать на них внимания, им станет неинтересно и они переключатся на кого-нибудь другого». Мать вбивала ему это в голову каждый день, и это был очень полезный совет.

Шейла все еще стояла в дверях. Давид бросил на нее быстрый взгляд:

— Что-нибудь еще?

Ей не откажешь в бесстрашии. Ее взгляд ясно давал понять, что от нее так просто не избавишься.

— Знаешь что, — начала она, выдерживая паузу и вынуждая его смотреть ей в глаза. Он нетерпеливо пожал плечами. — Поаккуратнее выбирай выражения, а то подумают, что у тебя нет чувства юмора.

— Это чей тип юмора имеется в виду? — спросил Давид.

— Слушай. Тебе не повредит чуть расслабиться, не стоит быть таким неврастеником. Мы работаем бок о бок, и у нас свои методы работы. Не помешало бы влиться в коллектив.

— Неврастеником? — ровным голосом повторил Давид, вновь углубляясь в записи. — Так вот как вы меня называете?

Краем глаза он заметил, что Шейла перестала выпячивать свои груди, поднесла руки к волосам и убрала со лба пышную рыжую челку. Она зашла слишком далеко и сама это понимала.

— Не принимай близко к сердцу, — рассмеялась она. — Это именно то, что я имею в виду, когда говорю об отсутствии чувства юмора. Мы здесь держимся вместе. Ни один в этой больнице не лучше других.

— Так уж и ни один? — Давид снова взглянул на нее. Шейла смотрела прямо в глаза, ожидая ответного выпада. От напряжения у нее даже приоткрылся рот. — Мне кажется, у тебя здесь неограниченная власть над другими, — продолжал он. — Никогда бы не подумал, что ты считаешь себя такой же, как все. Ты так давишь на всех своей значимостью!

— Как хочешь, так и понимай, — фыркнула Шейла и пошла к выходу. Он криво усмехнулся. Чувство юмора?.. На чьих условиях?

— Чего ты от меня хочешь? — бросил он ей в спину, не ожидая ответа.

Шейла замедлила шаг, но явно не могла ответить прямо. Давид тяжело вздохнул: не нужно было ввязываться в перепалку. Возможно, он себе льстил, но у него было чувство, что все это имеет сексуальную подоплеку. По правде говоря, Шейла пугала его.

Вдруг Шейла вернулась в комнату:

— Слушай, думаешь, мир — такой огромный, да? Думал, можно приехать сюда и спрятаться? Я знаю, почему ты сбежал. Я это вычислила в момент, поэтому нечего быть со мной таким самодовольным. — Шейла переступала с ноги на ногу, лицо ее горело румянцем. Глаза сверкали нескрываемым удовлетворением.

У Давида перехватило дыхание. Черт подери!

— Ну и что? — хоть он и был шокирован, но старался говорить небрежно. Не было смысла что-либо отрицать. — Что ты собираешься с этим делать?

— Ничего, — ответила она, улыбаясь. — Просто оставь свое зазнайство, свою лживую британскую непогрешимость. Принимая во внимание, что с тобой произошло, она совершенно неуместна.

Шейла подошла ближе, и ему стало неуютно оттого, что она возвышается над ним. Давид встал и посмотрел ей в лицо:

— Зазнайство? Непогрешимость? Шейла, я раздавлен! Поверь мне, я достаточно наказан за то, что сделал. Моя вера в себя полностью разрушена, и именно по этому больному месту ты меня все время бьешь.

Шейла не ответила. Она, казалось, понимала, что он прав, поэтому Давид просто продолжил:

— Я пытаюсь вычислить, в чем твоя проблема. Мужчины в целом, или только британцы, или врачи, или неудачники, или любой человек, чья квалификация выше твоей? А может, тебе просто не нравится мое лицо? Я стараюсь изо всех сил, пытаюсь овладеть профессией. Я не понимаю, чем я тебя так раздражаю.

Шейла осталась при своем мнении, но она явно была потрясена выдвинутым им обвинением.

— Нет, — наконец произнесла она. — Ты не раздражаешь меня ни в коей мере. Я слишком занята, чтобы меня раздражали временные доктора, люди, которые воспринимают это место как остановку в пути, как временное пристанище. Это моя вотчина, и я просто хочу быть уверена, что здесь все делается как следует.

«Это моя вотчина!» Да, воистину, она была большой рыбой в маленьком пруду. Где еще она смогла бы получить такую власть? Кажется, это одна из основных причин, почему она остается в Лосином Ручье. Давид плюхнулся на свой стул и выдохнул. Он устал как собака.

 

Глава 7

Кардифф, 2006

Ясное утреннее солнце светило в окно и совсем не гармонировало с неприятными ощущениями в желудке. Давид чувствовал себя неуютно оттого, что не помнит деталей вчерашней автокатастрофы. Столкновение, полицейские, «скорая помощь», скандальный отказ от сдачи анализа на уровень алкоголя в крови — он не помнил ничего.

Давид смотрел, как молоденькая, как школьница, медсестра сдвигает ширму вокруг его кровати. Она стала рядом и с интересом наблюдала, как высокий симпатичный доктор с гладкой шоколадной кожей легко снимает повязку с головы Давида. Зафар Такурдас посмеивался и сыпал шутками, пока осматривал неглубокий порез на его голове.

— Ну что, доктор Вудрафф, это вас скалкой так?

— Скалкой?

— Ну, приходите домой поздно, уставший, а жена за дверью притаилась со скалкой. Потом — бац! — по голове.

Молоденькая медсестра захихикала, и Зафар подмигнул ей. Давид был не в настроении дурачиться, поэтому просто закрыл глаза.

— Получай, муж! Ты путаешься с девицами, и я научу тебя, как себя вести! — Зафар Такурдас размахивал воображаемой скалкой. — В моей стране жена подкрадывается к мужу ночью, и вжик! — Он схватил скальпель с лотка и провел им в воздухе над пахом Давида. Медсестра бесстыдно расхохоталась.

— Прекратите паясничать, — прорычал Давид молодому врачу.

В дверях появилось строгое лицо. Зафар задохнулся и почтительно вытянулся.

— Доктор Пейн-Лоусон, — он широко улыбнулся, — я как раз осматриваю… царапину на голове доктора Вудраффа.

Давид поднял голову и чертыхнулся про себя при виде главврача, человека, с которым он всегда плохо ладил. Мало того, что у него проблемы со здоровьем, мало того, что он в таком унизительном положении, так еще и на глазах у собственного начальства, в той самой больнице, где работает!

Пейн-Лоусон вошел и уставился на Давида сверху вниз:

— Что у нас тут? — В его глазах явственно читалось злорадное ликование. Главврач принюхался, и на его лице отразилось легкое отвращение, когда он заметил следы рвоты на краю подушки. Давид понимал, что выглядит отвратительно. Синяк под глазом, отросшая щетина, грязь под ногтями. Во рту ощущение, да наверняка и запах, будто там ночевал караван верблюдов.

— Насколько я понимаю, ты сегодня не в состоянии работать? — презрительно загоготал вошедший, но глаза его оставались серьезными и злыми.

— Конечно, нет, — ответил Зафар Такурдас. — Ему нужно несколько дней отдохнуть. У него сотрясение мозга.

Пейн-Лоусон никак не отреагировал на эти слова.

— Я знаю, что в момент аварии ты был в состоянии сильного алкогольного опьянения.

— Не очень сильного, — пробормотал Давид.

— Глупости, Вудрафф. Я уверен, у тебя до сих пор интоксикация. Уровень алкоголя в крови был выше крыши. Полицейские сказали, что запретят тебе садиться за руль минимум на год. Я искренне надеюсь, что это не отразится на исполнении твоих служебных обязанностей. Но об этом мы поговорим позже.

— Да, позже, — согласился Вудрафф, — хотя я не думаю, что тебя это касается.

— Ошибаешься, друг мой. В мои обязанности главврача входит реагировать на… э… предосудительное поведение медиков, работающих под моим началом.

Швы на голове нещадно горели, и Давида подташнивало, хотя в желудке не было ничего, кроме чашки чая.

— В данный момент я здесь как пациент, Джордж. Я попал в аварию, у меня чертова рана на голове и серьезное сотрясение мозга. — Давид перевел дух. — Поэтому послушай, «мой друг», хватит доводить меня, пока меня не стошнило на твои туфли. — Давид сам удивился, как он мог сказать такое. Может, это из-за инъекции морфина он потерял всякую осторожность? Внутри он весь съежился, понимая, что только что вырыл себе большую черную яму… размером с гроб. Пейн-Лоусон в состоянии сделать его жизнь чрезвычайно неприятной.

— Должен заметить, мне совсем не нравится то, что я вижу, — холодно ответил Пейн-Лоусон, но отступил на шаг, чтобы в случае чего и правда не забрызгать туфли. — Несколько человек жаловались на твое поведение в последние недели. Если всему виной некие личные проблемы, я бы порекомендовал тебе взять отпуск. Я слышал… от тебя ушла жена.

Давид был шокирован. Врачи редко сплетничают друг о друге, даже если они не ладят между собой. Он ломал голову, кто мог говорить о нем с Пейн-Лоусоном. В любом случае, он ошибается. Его жена не «ушла» от него, черт возьми!

— Насколько я знаю — хотя, может, ты знаешь то, что мне неизвестно, — моя жена в командировке. Но так ли необходимо обсуждать мою личную жизнь при посторонних?

— Я только хочу сказать, что это, кажется, влияет на твое поведение.

Зафар хоть и ребячлив, но у него строгие этические нормы. С очевидным беспокойством он обратился к Пейн-Лоусону:

— Пожалуйста, не могли бы вы поговорить позднее. Я сейчас отвечаю за состояние доктора Вудраффа. Он начинает волноваться, а ему это очень вредно. У него серьезная травма головы.

Главврач уже открыл рот, чтобы возразить, но тут внезапно раздался пронзительный крик младенца в соседней палате. Этот крик перекрыл тысячи других звуков в отделении неотложной помощи. Давиду показалось, что это закричал он сам. Вибрация резонировала и отзывалась миллионом колоколов в голове. Спать… Если бы только ему дали поспать. Просто поспать, а потом проснуться от этого кошмара. Проснуться в своей привычной реальной жизни, пропитанной стабильностью и довольством.

* * *

Днем, спустя двадцать часов после аварии, Давид был готов вернуться домой. Маргарет, добрая, заботливая медсестра, с которой он встречался по работе и раньше, принесла его вещи, и он стал одеваться. Сначала сражался с брюками — колено никак не гнулось, а голова казалась такой большой, будто мозги вспухли.

— Только что звонила ваша жена. Она сейчас на развилке трассы М4, так что будет через час. Бедняжка, она целый день за рулем. Боже мой, прямо из Глазго!

Давид попытался застегнуть рубашку, но левое запястье было сильно поцарапано, и Маргарет наклонилась и помогла ему.

— Поберегите себя пару деньков, — заботливо советовала она. — И знаете, доктор, предложите-ка вашей очаровательной супруге отвезти вас отдохнуть куда-нибудь, где жарко и солнечно. На Тенериф или еще какой-нибудь остров. Там очень славно, ей-богу. Вы можете вылететь самолетом прямо из Кардиффа, это легче легкого.

Давид с подозрением уставился на нее:

— Скажите, неужели действительно ВСЕ знают?

Серые глаза с гусиными лапками морщинок на улыбчивом лице смотрели на него серьезно, даже строго.

— Ну, любит народ немного посплетничать, доктор Вудрафф. Но вы не обращайте на них внимания. Я могу вам столько рассказать, что у вас волосы дыбом станут. — Маргарет склонилась над ним, накрыла теплой ладонью руку Давида и прошептала: — Мне очень жаль, что вам запретили водить машину. Но я хочу вам предложить… Мой сын, Левелин, у него отличный «Форд-Фиеста». Сыну двадцать шесть лет, и он уже два года безработный. Он очень хороший водитель. Надежный. Если вам нужно… Он много не запросит.

Давид вздрогнул. Он пока не думал о последствиях аварии. Что это значит? Год, а может, и больше, без собственного транспорта? Как он мог так поступить? Слава Богу, хоть никто не пострадал или того хуже.

— Может быть, я так и сделаю. Спасибо, Маргарет. Я обращусь к вам.

Он лег на кровать и стал ждать. Отпуск где-нибудь на солнышке — не такая уж плохая идея. Он сразу же предложит ее Изабель. Наверняка можно будет взять две недели по болезни, и хочется надеяться, жена скоро закончит дела в Глазго. В идеале хотелось бы, чтобы сначала пришли результаты анализа по поводу заявления Шейлы.

Он сразу проснулся, когда Изабель вошла в палату. Она выглядела превосходно — обтягивающий брючный костюм, сапоги на высоких каблуках. Теперь Давид заметил, как сильно она похудела за последние несколько недель — несомненно, из-за стресса, — но ей это очень шло. Она снова постриглась, очень коротко и стильно. Хотя ей было уже за сорок, в ней было что-то мальчишеское — высокая, уверенная, будто сошла прямо со страниц журнала мод. Давид почувствовал волнение, как в то время, когда был страстно влюблен в нее.

— Боже! — воскликнул он. — Глазго пошел тебе на пользу.

— О Давид! — Она быстро подошла к кровати и села, заглядывая ему в лицо. — Что случилось? Боже мой, я чуть с ума не сошла, когда Джим позвонил. Вскочила в машину и мчалась не останавливаясь.

— А выглядишь свежей как огурчик. — Он обнял жену, припоминая, что уже несколько недель они не прикасались друг к другу.

— Дорогой, посмотри на свое лицо, твое милое, прекрасное лицо! — Она прижала руки к его щекам. — У тебя что-нибудь болит?

— Да нет, просто ушибы и синяки, как после боксерского поединка.

— Как же это ты так? — Она покачала головой, внимательно глядя ему в глаза. — Я знала, что это случится! Этот дурацкий мотоцикл настолько опасен!

Давиду показалось, что что-то здесь не так. Может, она чувствовала себя виноватой за свое поведение с ним, за то, что усомнилась в его честности, и сейчас старалась загладить свою вину. Ей не очень шла такая экзальтированность, это не ее стиль. Обычно она была настолько откровенна и прямолинейна, что порой это граничило с грубостью.

— Подожди, Изабель, дай-ка я сразу все тебе объясню. Я был пьян, и у меня отберут права как минимум на год.

Изабель одернула руки с его плеч:

— Ты шутишь?

— Нет.

На минуту она лишилась дара речи, потом ее голос вдруг стал резким:

— О чем, черт возьми, ты думал?

— Иногда бывают разные неприятности, — ответил Давид, испытующе глядя на жену.

Изабель отвернулась и сухо скептически рассмеялась.

— Ты не хочешь спросить меня, не пострадал ли кто-нибудь еще?

— Сам расскажешь. — Ее голос стал еще более резким, было легко догадаться, о чем она думает.

— Не стоило тебе приезжать, да?

На лице явственно читались ее мысли.

— Если хочешь знать, это создало массу неудобств.

— Извини. Мне очень жаль, что Джим самостоятельно решил позвонить тебе. Нужно было спросить меня. Я бы не стал причинять тебе неудобства.

— Пол категорически настаивал, что я должна вернуться. Он сказал, что отложит работу всего на день-два.

— Как это мило с его стороны! — фыркнул Давид.

— Прекрати! — Изабель тронула его за руку. — Я хотела приехать, отвезти тебя домой, приготовить еды и все такое, но завтра мне нужно уезжать. Эта работа слишком важна для меня.

— Ну конечно.

Они старались не смотреть друг на друга. Давид вдруг увидел свой портфель, стоящий под столиком возле кровати. Портфель выглядел так, будто его рвала свора собак. Не считая его драгоценного мотоцикла, портфель пострадал в аварии больше всего. Давид в оцепенении уставился на него. Слава Всевышнему, пострадали только рабочие отчеты, а не его мозги! Он должен был чувствовать, как ему повезло. Но вместо этого он был выжат как лимон. Ему нужна ОНА! Конечно, он виноват и заслуживает наказания. Но не от нее! Он так хотел, чтобы она его простила, сняла груз вины с него, с такого, каким он был на самом деле: ответственного, способного, достойного доверия. С человека, которого она знала и, предположительно, любила. Но Давид знал, что дело вовсе не в аварии, а в Шейле Хейли, в ее заявлении. И в том, что он проигрывал снова и снова — не мог быть настоящим мужчиной с настоящей жизнеспособной спермой, чтобы сделать наконец из нее настоящую женщину, полноценную женщину, мать! А теперь он отказывается даже пытаться. Он предал ее… Во всем.

 

Глава 8

Лосиный Ручей, 1992

Ноябрь выдался очень суровым. Ночами температура опускалась до минус пятидесяти. Снег уже покрыл землю — считалось, что выпала большая часть среднегодовой нормы осадков. Лес стоял укутанный неподвижным белым одеялом. Воздух был тих и прозрачен.

Улицы Лосиного Ручья, наоборот, были грязными. Горы снега и льда высились на каждом углу, и они были перемешаны с сажей и грязью человеческого жилища. Давид поскользнулся на грязном тротуаре и вывихнул щиколотку. И он был далеко не единственным. У многих из-за гололеда на улицах были сломаны конечности и разбиты головы. Но никто не жаловался. Иной раз по понедельникам власти в благородном порыве присылали грузовик с песком и посыпали улицы, но в основном жители должны были позаботиться о себе сами.

Давид принимал больных в клинике, а свободное от работы время проводил в своем промерзшем трейлере, наводящем уныние и непереносимо воняющем, особенно после того, как какой-то бродячий кот пробрался в него в отсутствие хозяина и весь день помечал одежду, мебель и постель. Миссис Брюммер, по-прежнему отчаянно нуждавшаяся в деньгах, помогла ему все вымыть, но никакая хлорка не смогла убить запах кошачьей мочи. С приближением зимы он все больше времени проводил в хижине Иена. Иногда тот угощал его обедом из консервов, иногда Давид приносил с собой готовую пиццу, которая успевала полностью замерзнуть, пока он добирался. Дай Иену волю, он жил бы в «Клондайке», а точнее, в баре гостиницы. Милая уравновешенная Тилли, несмотря на свою необъятную толщину, получила повышение и стала помощником управляющего. Давид стал ее самым любимым клиентом, всегда заслуживающим большой порции выпивки. Иен не был в числе ее любимчиков, но и ему наливали щедрые порции за компанию.

Бренда вела себя ровно, приветливо, но юмор ее всегда был жалящим. Она никогда не напоминала ему об их пикнике на Щучьем озере. С одной стороны, Давид был благодарен ей за это, а с другой — пытался понять причину ее холодности. Неужели он так опозорился? Или, может, у нее был кто-то другой? Может, она просто предпочитала не связывать себя никакими серьезными отношениями. В конце концов, в Лосином Ручье каждый твой шаг был на виду. Иногда им овладевало желание, он вспоминал ее упругие бедра, оседлавшие его в бешеной скачке, ему хотелось схватить ее в охапку и попросить повторить эксперимент (но уже где-нибудь в закрытом помещении), но он сдерживал себя, потому что такой поступок казался ему слишком прямолинейным и слишком сложным. А когда он узнал, что Иен иногда спит с ней, то понял, что его решение было правильным. Несомненно, секс во всех его сложных проявлениях был очень важной частью арктической зимы. Что еще могли делать люди, вынужденные сидеть взаперти?

Несколько раз он тоже оказывался в мотеле с предприимчивой женщиной-коммивояжером. Аннет Беланджер была высокой крашеной блондинкой лет тридцати пяти. Она очень подходила для своей работы — продажи замороженных продуктов питания для ресторанов и гостиниц в таких захолустьях. Ее рокочущий смех, ее сумасшедшие истории о связанных с бизнесом поездках по всей Канаде, всегда развлекали его. Она вносила какое-то разнообразие, радость в его унылое существование. Ее большое тело стоило того, чтобы его покрыть, тем более что она сама на этом настаивала. После пятого визита в Лосиный Ручей она позвонила и сообщила, что больше приезжать не будет. Муж недоволен ее постоянным отсутствием, и она нашла себе работу в родном Калгари. Тогда он впервые услышал о существовании у нее мужа; вероятно, она чувствовала, что Давид предпочитает держаться подальше от замужних женщин. Так было порядочнее.

Благодаря распухшей щиколотке у него появилось еще одно увлечение. Иен подарил ему старые лыжи, и Давид выписал себе по каталогу лыжные ботинки. Скользить по накатанным дорожкам, так удобно оставленным снегоходами, можно было и с поврежденной ногой. Здесь, в лесу, он познал тишину и ослепительную белизну, которую раньше не мог себе представить. Это было прекрасное ощущение чего-то вечного, понимание бессмертия как долгого светлого сна.

Дни становились все короче и короче. У Давида оставался только час во время обеденного перерыва, когда он мог пройтись на свежем воздухе при свете дня. Через месяц уже не имело значения, может он наступать на больную ногу или нет. При температуре минус тридцать лыжи не скользили, а эффект обезболивания от мороза становился опасным. Онемевшую ногу, щеку или ухо можно было отморозить за считанные минуты, а попытки отлить для мужчин становились и вовсе смертельно опасными. У Давида не оставалось выбора, кроме как сидеть в четырех стенах. Ему казалось, он начинает сходить с ума от бездействия и клаустрофобии. Он туго забинтовывал щиколотку и, хромая, бродил по улицам городка в своих муклуках из лосиной кожи, которые не скользили на льду. На главной улице всегда было оживленно, остальные же были пустынными. Никто никуда не ходил — только в магазины, в пивные и игорные заведения.

Первой жертвой мороза в практике Давида стала молодая эскимоска. Она была либо изнасилована, либо спьяну сама согласилась участвовать в групповом сексе. Дело произошло в грузовике на заброшенной автостоянке. Когда девушкой воспользовались, ее просто выбросили из машины и оставили на произвол судьбы. На ней даже не было куртки, и когда утром ее нашли, она уже окоченела. Теперь три молодчика сидели в одиночной камере в полицейском участке, ожидая перевода в тюрьму в Йеллоунайфе.

Этот случай потряс Давида. За четыре месяца, проведенные здесь, он уже видел много печальных смертей, но эта взволновала его особенно сильно. Когда девушку доставили, он не знал точных обстоятельств ее смерти. Однако не вызывало сомнений, что она имела сексуальные контакты за несколько часов до гибели. И необходимость раздвинуть ее ноги, негнущиеся от мороза и трупного окоченения, чтобы взять необходимые мазки, казалась очередным насилием над телом. Но эту процедуру нельзя было откладывать до прибытия доктора Гупта, патологоанатома, который приезжал, если совершалось преступление. Девушка была совсем юной, не старше шестнадцати-семнадцати лет. Кожа ее была прозрачно-белой, и, не считая синяка на бедре, она казалась совершенно здоровой. Как будто просто спала. На ногтях пальцев ног был заметен полустершийся лак, оставшийся еще с последних солнечных дней, когда ходили в босоножках. Улыбка на ее лице лишала Давида присутствия духа. Уж лучше бы на лице отразилась мука, было бы понятно, что она хотя бы боролась за жизнь! Но ведь Иен говорил, что смерть от холода безболезненна, даже где-то приятна, будто погружение в сон. И еще к этим неприятным ощущениям добавлялось смутное желание. Девушка была красива, не той красотой, которая его обычно привлекала, но как самое экзотичное создание, которое он когда-либо видел. Смолянисто-черные волосы были жесткими на ощупь. Скулы такие высокие, что приподнимали нижние веки, будто она смеется. Глядя на ее упругое, ладное молодое тело, ему хотелось познать ее. И в то же время он испытывал тошноту отвращения. До чего он, черт возьми, докатился? Что это за полуэротические фантазии в отношении трупа? Все признаки сумасшествия из-за жизни взаперти или просто одиночество? Он почувствовал, что ему не хватает теплого тела Аннет — это была короткая связь, но больше у него никого не было. Он набросил простыню на тело девушки и позвал санитара, чтобы тот перевез ее в подвал, в морг.

Той же ночью Шейла вызвала его по телефону — привезли мужчину без сознания. Когда Давид прибыл в больницу, было четыре часа утра — самое холодное время суток. Мужчину нашла в занесенном снегом кювете официантка, которая возвращалась домой после затянувшегося свидания с любовником (как именно Шейле стали известны такие интимные подробности жизни бедной женщины, Давид не потрудился спросить).

Жертва, местный житель по имени Дейвид Чакит, отогревался и возвращался к жизни, хоть и был еще в алкогольном угаре. Ему повезло. На нем была довольно толстая, теплая одежда, и он провалялся в снегу не очень долго. Давид с Шейлой уложили его на носилки, где он удобно развалился и принялся хихикать, игриво подмигивать и бессвязно бормотать. У него было сломано запястье, с этим легко можно справиться, но его ухо, которым он долго прижимался к земле, распухло, побелело и стало почти прозрачным, похожим на льдинку.

Давид зафиксировал больному руку, снял перчатки и собрался возвращаться в свой трейлер. Ночь была такой холодной, что он боялся, что маслосборник «крайслера» совсем замерзнет на больничной автостоянке.

— А как насчет уха? — довольно резко спросила Шейла. — Почему бы не заняться им прямо сейчас?

— Я оставлю его на утро.

— Уже утро! — настаивала Шейла.

— В таком случае, я приду позже.

— Твоя брезгливость в отношении грязной работы довольно пикантна. — Шейла улыбалась, но глаза оставались сердитыми. Ее обычно ярко-голубые глаза, казалось, потускнели от недостатка сна. — Но кто-то же должен ее делать… Ты об этом подумал?

Давид ощутил покалывание горячих пятен на шее.

— Я собираюсь заняться этим. Просто предпочел бы, чтобы мистер Чакит сначала протрезвел. Я хочу обсудить это с ним. Это вполне разумно, не так ли? Как бы тебе понравилось проснуться однажды утром без уха? И потом, я хочу посмотреть, что можно спасти. Сейчас еще слишком рано об этом судить.

Его раздражало собственное разглагольствование. Не было нужды объяснять свою точку зрения. Он не обязан отчитываться перед ней. Она смотрела на его шею, склонив голову набок, как делала обычно. Она прекрасно знала о тяжелом шраме на его сердце, о его страхах и неуверенности. Она его видела насквозь. И хотя прямо об этом не говорила, но ее знание постоянно довлело над ним.

Он резко развернулся и вышел из операционной.

— А нет угрозы гангрены? — спросила она вслед.

— Конечно, нет, — ответил он, не оборачиваясь. Чертова баба! Они могли бы нанять ее в качестве доктора. Кажется, что бы ни случилось, последнее слово всегда должно остаться за ней. Он знал, что как-нибудь придется взять ее в ассистенты и испытать. Но ему претила эта идея. Он не сомневался, что она расскажет о его позоре. Ему придется защищаться. В гневе же он обычно становится неловким, а иногда и вовсе глупым, и она будет рада еще одному поводу, чтобы высмеять его и унизить. На самом деле ее глубокое знание человеческих пороков и слабостей просто поражало. Хотя большинство людей уважали ее, а некоторые, казалось, даже любили, все они выполняли ее волю — даже Хогг склонялся перед ее властью.

— Да ладно тебе, — крикнула она ему вслед. — Давай отхватим ему ухо. Поверь мне, такие, как он, не придают значения эстетичному виду слухового аппарата. Для них это просто ненужный отросток. — Она вышла из операционной вслед за Давидом. — Если сделаешь это сейчас, то обещаю, что не дам никому беспокоить тебя утром. Скажу всем, что у тебя была чертовски сложная ночь. Срочный вызов за вызовом…

Давид остановился и посмотрел ей в глаза:

— Это очень соблазнительное предложение, но нет. — Он натянул куртку. — Похоже, тебе и самой не помешает поспать. Увидимся утром.

— Нет, не увидимся, — фыркнула она. — Я через два часа сменяюсь.

— Ну, тогда пока.

Но Шейла была непредсказуема. Лицо ее вдруг смягчилось, и она слегка склонила голову набок.

— Я могу применить нечто стимулирующее, — произнесла она хриплым голосом.

Давид снова почувствовал, что краснеет, а она соблазнительно улыбалась, скрестив руки под грудью.

— Я сама все сделаю… А ты просто будешь смотреть, — прошептала она. Давид смотрел на нее в замешательстве. — Ампутацию, дурачок, — снова засмеялась она. — Я уже делала это прежде. Хогг мне часто позволяет.

Она его подловила, и это действительно было забавно. Но он не хотел доставлять ей удовольствие.

— Думаю, этого не нужно, — ответил он и ушел, а она так и осталась стоять со скрещенными руками под своей торчащей грудью.

Давид постоял на стоянке, вдыхая морозный воздух. Этой женщине незнакомы угрызения совести. «Отхватить этот выступающий отросток…» Остается надеяться, что он никогда не попадет в руки такой медсестры. Бог знает, что она захочет ему отхватить! Уж лучше не болеть и не напиваться!

Он посмотрел на ночное небо, усыпанное яркими белыми звездами. В Арктике рассветает поздно. Он понимал, что близится утро, только потому, что в домах и трейлерах зажигались огни. Люди просыпались и готовились к новому дню. Кутали в бесчисленные одежки детей, мужья разогревали пикапы в гаражах, жены надевали сапоги и куртки, чтобы быстро отвезти детей в школу и заехать в супермаркет.

Ему никогда не приходила в голову идея встречаться с кем-нибудь здесь, в Лосином Ручье, но что, если бы он действительно влюбился тут в кого-нибудь? Он был уверен, что никогда прежде не влюблялся по-настоящему. Желание испытывал множество раз, даже страсть… Первой была Катрина. Он был влюблен до безумия несколько месяцев, но чувства мигом улетучились, когда выяснилось, что у них нет ничего общего. Единственная женщина, к которой он испытывал сильные чувства, была Лесли. Коллега, в доме у которой он снимал комнату после того, как муж ее покинул. Они были любовниками в течение года, а потом остались близкими друзьями. Она была на двенадцать лет старше, но очень привлекательная и сексуальная. Кроме того, она очень практичная женщина, и ее помощь и поддержка были неоценимы при подготовке к экзаменам. Их роман закончился задолго до катастрофы с Дереком Роузом, но она оказалась его единственным союзником. Да, он действительно любил ее и до сих пор любит.

* * *

За две недели до Рождества Чарльз и Ширли Боулби устроили вечеринку. У них была своя турфирма, страховое агентство и… большой удобный дом в новом районе города. На вечеринку Давида подвозила Марта. По дороге она давала ему наставления:

— Я буду ждать ровно в два. Они обычно закругляются в это время. Так что я отвезу тебя домой. Не позволяй приболтать себя поехать к какой-нибудь бабенке. Останешься на одну ночь, а не сможешь отвязаться от нее никогда, понял? И держись подальше от этой Хейли. Ее дружка сейчас нет в городе, но ты же не хочешь связываться с женщиной страшного громилы-лесоруба?

— Ты права, Марта. — Он слушал рассеянно из-за того, что она очень безрассудно водила машину, да еще поворачивалась, чтобы посмотреть на его реакцию. Она собиралась заехать за ним в два часа, но он уже сейчас чувствовал себя уставшим. — Лучше приезжай за мной в двенадцать. Тебе же тоже нужно когда-то спать.

— Не думай, что ты мой единственный клиент, малыш, — саркастически засмеялась она. — Я надеюсь этой ночью неплохо заработать. Сегодня многие не захотят садиться за руль. — Она мотнула головой в сторону темного шоссе впереди. — Я так думаю, десятка два людей будут умолять меня развезти их по домам. Разве я могу спать в такое время? А двоих пассажиров я не беру — один заказ, никаких попутчиков.

— Ну и бизнес у тебя!

— Я, может, и простая, но не дура, — сказала она, высаживая Давида у подъезда. — Я буду ждать здесь.

Давиду открыл один из сыновей-подростков Боулби. Он забрал куртку и проводил в гостиную, где уже было полно народу. Хогг, спотыкаясь, кинулся к Давиду с распростертыми объятиями. Хогг обычно пил мало, но сегодня, видно, уже принял.

— Наш золотой мальчик! — завопил он. — С кем вы тут еще не знакомы?

— Думаю, я знаю почти всех. Не беспокойтесь, я сам представлюсь.

— Этот юноша работает с нами, — выпалил Хогг высоким резким голосом, ни к кому конкретно не обращаясь. — Он — моя правая рука. — Он похлопал Давида по спине, даже ущипнул за щеку, потом направил к столу с закусками. Его супруги Аниты, страдающей от последствий вирусной инфекции, нигде не было видно.

Гостиная была увешана аляповатыми картинами, а свет был слишком ярким. Здесь собрались человек шестьдесят-семьдесят, которые во всей красе представляли высшее общество Лосиного Ручья, — бизнесмены, представители городской администрации, старший медперсонал клиники, два директора школ, самые влиятельные учителя плюс их жены и мужья. Все они принарядились в лучшее, что смогли приобрести, в спешке делая рождественские покупки во время коротких поездок в Йеллоунайф или Эдмонтон. И все же выглядело это неожиданно гламурно, а после пары порций джина с тоником, щедро налитых хозяином, Давид даже почувствовал нечто вроде рождественского настроения. Сам он выглядел весьма недурно. Темный шоколадно-коричневый костюм подчеркивал крахмальную белизну рубашки. Галстук он купил год назад во Флоренции, когда был там на конференции. Это было незадолго до случая с Дереком Роузом. Давид тронул мягкую шелковую ткань, поправил узел и попытался представить себе, как бы он отреагировал, скажи ему кто-нибудь тогда, что всего через год он будет здесь, на краю цивилизации.

Он огляделся по сторонам, высматривая, к кому бы подойти. Иен стоял к нему спиной, возле наряженной елки, и беседовал с молодой дамой, работающей, кажется, в городской администрации. Девушка кокетливо смотрела на своего собеседника и смеялась над каждой его фразой. Выглядел Иен отменно. Светлые длинные волосы кольцами лежали на воротнике сорочки. И волосы, и воротник выглядели довольно чистыми. Он сменил джинсы на узкие кожаные брюки, и даже Давиду было понятно, что именно привлекало девушек в Иене.

Девушка заметила, что Давид смотрит на них, и, видимо, сказала об этом Иену. Тот обернулся и, ни слова не говоря, оставил собеседницу.

— Выглядишь роскошно, — похвалил он, указывая на необычный галстук.

— Ты тоже, старик, — ответил Давид, имитируя его акцент. — Разумно ли оставлять такую прелестную девушку? Ее кто-нибудь может увести!

— Я всегда могу подобрать то, что оставил. — Иен закурил, глубоко затянулся и стал разглядывать Давида, смешно скосив глаза. — Слушай, бросай — тебе нужно расслабиться. В конце концов, сейчас Рождество, а ты бродишь тут, будто тебе стетоскоп в задницу засунули. Почему бы тебе не развлечься?

Неужели он и правда так выглядит? Скованный, лишенный чувства юмора кретин, полностью соответствующий сложившемуся представлению канадцев о британцах… Вероятно, Шейла неспроста изводит его. Иен прав, нельзя всю жизнь только и делать, что переживать о больных и о том, что о тебе подумают. Пора плюнуть на свои невротические заморочки и страх допустить ошибку.

— Я понял, я постараюсь.

Иен засмеялся во весь голос, и все повернули головы в его сторону.

— Не нужно стараться, дубина, наоборот, тебе нужно оторваться по полной программе.

Давид почувствовал, как внутри поднимается теплая волна признательности к этому человеку, несмотря на то что он и высказал неприятную для Давида правду. Оторваться, не думать о последствиях… Правда, это не лучшим образом отразится на нем, во всяком случае, на его здоровье.

Девушка, с которой беседовал Иен, не обратила внимания на непочтительное обхождение кавалера и присоединилась к ним. Крепко сбитая темноволосая красавица с карими глазами и большим выразительным ртом была немного моложе, чем казалось из-за обильного макияжа. Она схватила Иена за руку и привлекла к себе:

— Эй, представь меня своему другу.

— Это Аллегра…

Она повернулась к Давиду и стала болтать. Оказалось, ей было что рассказать. Всего год назад она окончила школу, но выдавала себя за роковую женщину, накачиваясь, бокал за бокалом, дешевым шампанским. Ее болтовня была глупой, но очаровательной: она щебетала об отсутствии нормального парикмахера, нехватке магазинов одежды, ее бывшем возлюбленном и его бесчисленных недостатках. Иен исчез. Комната заполнялась людьми. Кто-то стал играть «Ночь тиха» на расстроенном пианино. У Давида в руках появлялся стакан за стаканом. Он даже заподозрил, что тут составили заговор, чтобы посмотреть, как он поведет себя, когда потеряет контроль над собой. Казалось, это вполне приемлемая манера поведения в этом городе. Люди приезжали сюда, потому что они слишком много натворили в других местах или потому что это было то самое место, где можно потакать своим недостаткам. Где еще можно жить самому и позволять другим жить такой жизнью? Давид часто оглядывался, пытаясь отделаться от Аллегры, которая приклеилась к нему так, будто они уже были любовниками. Она наверняка согласилась бы поехать с ним в его трейлер, но он знал, что тогда он поссорится с Мартой, и не хотел использовать ее машину для подобных дел. В любом случае, как бы сильно ни жаждал он женского тепла, ему никогда не нравились свидания на одну ночь, а девушка была не из тех, с кем бы он хотел провести больше одной ночи. И потом, она была слишком юной, а у него не было презервативов. Он вспомнил об этом, невзирая на пары алкоголя, затуманившие разум. И самому следовало соблюдать правило, которое он внушал своим молодым пациентам: если ты свободен и раскрепощен, всегда имей при себе кондом.

Он постарался избавиться от Аллегры как можно тактичнее и направился к Илейн, молодой учительнице, у которой недавно муж погиб в авиакатастрофе. Давид с ужасом осматривал останки этого высокого симпатичного парня. Он попытался совершить вынужденную посадку на вырубке в густом тумане. Просека была достаточно широкой, но на ней было полно пней, и его маленький самолет буквально распался на части, разорвав тело пилота на куски.

Илейн сидела в одиночестве на стуле у окна, вглядываясь в темноту за стеклом. Со времени похорон она сильно поправилась. От ее былой красоты и молодости не осталось и следа. Давид поздоровался и неуклюже топтался рядом, поскольку сесть было негде. Шум вокруг стоял оглушающий.

— Вам здесь нравится? — еле слышно спросила Илейн равнодушным тоном. Давид опустился на одно колено, чтобы быть с ней на одном уровне.

— Как девочки?

— Все еще спрашивают, когда он вернется. Они задают этот вопрос каждый день, чем сводят меня с ума. Я не знаю, что им сказать.

Давид попытался улыбнуться и хоть как-то поднять ей настроение.

— Но вы же учитель, вы все время общаетесь с детьми. Мне кажется, нужно говорить все как есть. Даже детям.

— Когда прекратится эта мука? — умоляюще произнесла она, глядя ему прямо в глаза. Ее лицо было перекошено от боли. — Если бы не девчонки, я бы последовала за ним в ту же минуту. — Она схватила его за рукав и повторила: — В ту же минуту!

У него вдруг закружилась голова. Он пошатнулся, в колене что-то скрипнуло. Он слишком пьян, чтобы общаться с женщиной, у которой такое горе. Вечеринка подняла настроение и оживила его, но все же он не смог проигнорировать Илейн, сидящую в одиночестве.

— Приходите ко мне, — сказал он, но не очень убедительно. — Поговорим, может, станет легче.

— Мы и сейчас говорим, — ответила она, холодно глядя на него.

— Налить еще? — графин наклонился к бокалу Давида. Он обернулся и увидел стоящую рядом Шейлу.

— Да, Шейла, пожалуйста, — кивнул Давид. В данный момент, находясь в благодушном рождественском настроении, он любил всех вокруг, даже ее, к тому же она поняла, что его нужно спасать от убитой горем Илейн.

— Давид, там есть один человек, с которым ты обязательно должен познакомиться, — Давид встал, и Шейла взяла его под руку.

— Прошу прощения, — обратился он к Илейн и позволил себя увести. Они прошли в другое крыло дома, где проходила совсем другая вечеринка. Громкая музыка, приглушенный свет и легко различимый запах конопли. Молодежь, судя по всему, прекрасно проводила время. Шейла потащила его в небольшой коридорчик, где висели пальто и куртки.

— Посиди немного. — Она толкнула его на стул, заваленный одеждой. Достала из сумочки маленький пузырек. Давид с удивлением наблюдал, как она аккуратно насыпала немного порошка на тыльную сторону ладони и втянула его одной ноздрей через небольшую серебристую трубочку. Потом протянула пузырек Давиду. Он отрицательно покачал головой.

— Ты ханжа. Не смотри на меня с таким ужасом! — смеясь, воскликнула Шейла. — Это останется между нами, тебя никто не увидит. Эй, это же Рождество, и мы не на работе!

Давид снова покачал головой, но улыбнулся. Кто бы мог подумать? Строгая старшая медсестра, нюхающая кокаин в чьем-то гардеробе. Да уж, если кому и нужно оторваться по полной программе, так это ей.

— Ну, и где тот человек, с которым ты хотела меня познакомить? — спросил он.

— Стоит перед тобой.

— Я тебя уже знаю.

— Нет, не знаешь.

— А, ну ладно, — засмеялся Давид. — Вижу, в тебе много такого, чего я понять не в силах.

Она снова повторила процедуру, вдохнув кокаин теперь другой ноздрей, заморгала и потерла переносицу. И правда, он совсем не знал ее и теперь увидел с другой стороны. Сейчас в ней не было ничего от строгой деловитой старшей медсестры, внушавшей уважение и страх как коллегам, так и пациентам. Глядя на нее, было трудно представить, что она постоянно пыталась запугивать его. Она казалась кроткой, как ягненок. Под воздействием наркотика Шейла выглядела молодой и трогательной, как подросток. Большие голубые глаза были чистыми, как у ангела, а рыжие локоны огненным ореолом окружали лицо. На ней было мини-платье изумрудного цвета, а гладкие мускулистые ноги обтягивали тоненькие колготки. Он заметил множество конопушек на бедрах, проглядывавших через прозрачный нейлон. Вдруг Давиду стало неуютно, и он встал.

Когда Шейла заметила, что он собирается уйти, она шагнула ему навстречу, прижав к вешалке.

— Разве мы не можем быть друзьями? — спросила она, протянула руку и убрала волосы с его лба. Ее прикосновение было слишком интимным, и ему вдруг сильно захотелось выбраться из душного гардероба, но тогда бы он показался возбужденным и беспомощным, что было бы ей на руку.

— Конечно, — ответил он. — Означает ли это, что ты прекратишь насмехаться надо мной при каждом удобном случае?

Женщина провела кончиками пальцев по его губам:

— Да брось ты, не относись к себе так чертовски серьезно. Неужели ты не понимаешь, что я пытаюсь тебе помочь? Ты такой брезгливый, привередливый и… — она опустила руку и вцепилась в его галстук, пока подбирала подходящее слово, — утонченно-чувствительный. Ты слишком педантичный и скромный для этого города. Хотя я, конечно, понимаю почему. — Она засмеялась и потянула его на себя, держа за галстук. — Дорогуша, я раскусила твою игру в первый же момент.

Невзирая на благодушное настроение и количество выпитого, он почувствовал, что цепенеет, будто только что получил удар в живот. Он смотрел на нее и видел совсем другую Шейлу, ту, которую боялся и ненавидел. Давид сжал челюсти и почувствовал, что его накрывает острое желание швырнуть ее на эти куртки и пальто, задрать платье, сорвать колготки, вонзиться в нее и, выдавив всю ее злобную заносчивость и надменность, заставить молить о пощаде. Чувство было таким внезапным и необъяснимым, что его бросило в жар от возбуждения. Он стоял в замешательстве и не знал, то ли ему действительно сделать с ней то, что хотелось (он подозревал, что она позволит ему сделать это), то ли немедленно убираться отсюда. Он глубоко вздохнул, оторвал ее руку от галстука и двинулся в сторону двери, но Шейла загородила ему дорогу. Роскошная соблазнительница, она была намерена получить то, чего хотела, Бог знает зачем и по какой причине. Она же должна была понимать, что он ее не хочет (или… все же хочет?), так зачем же пытаться, нарываясь на отказ, когда так много других мужчин, которые только о ней и мечтают. Другие мужчины были готовы ради нее на все…

Давид повернулся и пристально посмотрел ей в глаза, пытаясь разгадать, что таится в их прекрасной загадочной голубизне. Она сказала, что хочет быть его другом, хотя он понимал, что она ждала большего. Тогда почему она думает, что сможет добиться этого, буквально разрывая его на куски? Шейла смотрела на него, как бы принимая безмолвный вызов, но совсем неправильно его истолковала.

— Хорошо, покажи мне… — хрипло произнесла она. Дыхание ее участилось, губы приоткрылись. — Покажи, каким неистовым ты можешь быть. Попробуй совладать со мной. Мой бойфренд уехал. Поехали ко мне. Только один разок.

Он почувствовал свое преимущество и, почти сожалея об этом, воспользовался им.

— Это не сработает, — он улыбнулся и, притворно извиняясь, пожал плечами. — Сексуально ты меня не привлекаешь.

Шейла с минуту молча смотрела на него, ошарашенная услышанным.

— Потому что ты чертов гомик, — прошипела она и вышла. Давид стоял, вдыхая запах духов и влажной шерсти. Черт! Зачем он так сказал? Месть не принесла удовольствия. Он был таким же жестоким, как она. Спустя мгновение, когда он собрался уходить, послышался тихий стук в дверь. За дверью стоял Хогг, который тут же попытался заглянуть через плечо Давида.

— Извините, я искал Шейлу, — произнес Хогг с отсутствующим видом, в этот момент он никак не походил на маленького диктатора больницы. — Я думал, может, она тут с вами.

— Была. Но не беспокойтесь, мне она не нужна, — ответил Давид наплевательским тоном. — Однако учтите, Эндрю, у нее очень плохое настроение. Так что я бы на вашем месте не связывался. — Он вышел, а Хогг в оцепенении уставился себе под ноги.

Спустя два часа Давид был очень пьян. Он никак не собирался напиваться до такой степени. Он отыскал свою куртку и вышел на улицу, чтобы найти Марту. Однако было еще рано, и она развозила по домам других бедолаг. Давид решил подождать возле дороги, надеясь поймать ее или другую машину, едущую в город. Прошло всего несколько минут, а мороз уже пробрался через куртку, сковав тело. Это было лучше, чем обольщение. Он чувствовал, что не прочь ощутить эту леденящую дремоту, транс, полный блаженства и света… Это была та самая опасность, которой он никогда не понимал. Он почувствовал сонливость, желание сесть прямо в снег, но вдруг резко очнулся, его охватила сильная дрожь. Он стал прыгать на месте, потирая руки в перчатках и жалея, что не взял шапку.

Подъехала какая-то машина и остановилась возле него.

— Залезай, — велела Шейла через щель в окне. — Не можешь же ты тут стоять. Ты пьян, и это очень опасно. Я не хочу отвечать за то, что не подобрала тебя и оставила замерзать до смерти. — Он все еще колебался, и она, фыркнув, добавила: — Да я тебя и пальцем не трону. Отвезу прямо домой.

Они ехали в молчании. Шейла казалась совершенно трезвой. Он заметил, что она не пила спиртного, но кокаин ведь должен быть действовать. Она полностью владела собой, чем бы предосудительным ни занималась.

Она свернула к стоянке трейлеров и остановилась.

— Смотри, — она указала на небо.

Тончайшая вуаль белых сполохов волнами развевалась по небу. Огни вспыхивали поочередно, как взмахи хлыста. Давид пару раз видел северное сияние, но был немного разочарован. Он видел совсем не то, что описывалось в книгах, вовсе не полыхание световых вспышек разного цвета по всему небу. Шейла повернулась и посмотрела на него, он с минуту тоже смотрел на нее, потом откинул голову на спинку сиденья и стал смотреть в ночное небо. Пляшущие вспышки все же завораживали. У Давида кружилась голова, но было удобно. В машине было тепло, даже жарко, в магнитофоне звучала группа «Дайер Стрейтс», и ему было уютно.

Давид хотел извиниться за свое поведение. Почему бы и нет? Он был излишне груб, хотел причинить ей боль в отместку за ее попытки унизить его. Хотя с ней и трудно общаться, она все же не олицетворение зла. Чертовски грамотная медсестра, очень трудолюбивая. Просто они были настолько разные, можно сказать, полные противоположности. Неудивительно, что между ними не было ни симпатии, ни взаимопонимания. Но им придется работать бок о бок еще несколько месяцев…

Именно в этот момент, когда он раздумывал, как предложить ей оливковую ветвь мира, он почувствовал, как ее рука дотронулась до него. Давид не шелохнулся. Он был слишком расслабленным, чтобы реагировать, слишком уставшим, чтобы сопротивляться. Ему так хотелось какого-то физического контакта, близости… Если бы только это была не она! Спустя мгновение она пробралась через множество одежек и умело расстегнула его ширинку. Ее мягкая теплая ладонь легла на его замерзший член, и он тотчас стал наливаться и твердеть в ее руке. Шейла не придвинулась ближе, а Давид не смотрел в ее сторону. Закрыв глаза, он пытался расслабиться под движениями ее руки. Она действовала очень опытно, как медсестра. Давид протянул руку и положил ей на бедро. Тонкий нейлон колготок был прохладным и скользким. Женщина подалась навстречу его руке, как бы предлагая двинуться дальше.

В памяти всплыл образ Керстин, девушки, с которой у него был когда-то пылкий роман. Она тоже прекрасно умела доставить ему удовольствие. Он накрыл руку Шейлы своей, вынуждая ускорить темп.

— Почему бы нам не пойти к тебе? — предложила Шейла низким хриплым голосом.

Давид попытался обдумать такую возможность, но все его мысли были заняты Керстин. Теперь Шейла попыталась высвободить руку, но Давид крепко держал ее. Спустя мгновение он кончил, и его накрыла мощная резкая волна наслаждения, несмотря на то что он был изрядно пьян.

Брезгливо взвыв, Шейла выдернула руку из его ширинки и вытерла ее о его куртку. Она завела мотор.

Давид вздохнул и закрыл глаза, понимая, что теперь ему не будет пощады.

— Шейла, прости, я не…

— Пошел прочь, — велела она.

Давид вывалился из машины, и она с ревом умчалась, буксуя на обледенелой дороге. Он долго рылся в карманах в поисках ключей, понимая, что это еще не все неприятности. Повинуясь интуиции, посмотрел вверх. Там, в темном окне соседнего трейлера, стоял Тед О’Рейли. Давид ясно видел его кривую ухмылку на небритой физиономии. Сосед поднял вверх большой палец, и его губы беззвучно шевелились. Давид застонал и отвернулся, пытаясь попасть ключом в замочную скважину.

 

Глава 9

Кардифф, 2006

Дорогой папа!

Миранда.

Надеюсь, ты не будешь возражать, если я буду тебя так называть. Мама рассказала, почему ты так осторожен и не хочешь торопить события, пока не придут результаты теста. Ничего страшного. Я все понимаю, но надеюсь, ты все-таки хоть немножко рад, что у тебя есть дочь и сын. Уж я-то точно счастлива, что у меня есть папа. У всех моих друзей есть отцы, кроме Мелиссы и Кас. Их родители развелись, и они больше не слышали о своих отцах, потому что те уехали из Лосиного Ручья. Это очень грустно, правда?

Мы сдали анализы две недели назад, точнее, мама сдала, и Марк тоже. Я же боюсь иголок, и мама подумала, что будет достаточно, если сдаст один Марк. Мы же двойняшки, это все знают.

Интересно, захочешь ли ты приехать навестить нас, когда узнаешь, что мы твои дети? Я очень надеюсь. Мне так много всего нужно тебе показать — фотографии, где мы маленькие, и все такое.

С любовью,

Давид прочитал письмо два раза, потом положил его на колени. Оно трепетало на сквозняке, которым тянуло из щелей между стеклом и рамой. Проклятье! Бедный ребенок совершенно убежден в его отцовстве. Чертова Шейла. Воспоминания об ее нелепых поступках и патологической спеси постепенно всплывали в памяти; каждый день он вспоминал все новые подробности, стычки, случавшиеся между ними. В конце концов она просто возненавидела его. Но к чему все это? Ведь нет никакого смысла! Куда это ее приведет? Сколько бы он ни ломал голову, какие бы предположения ни строил, он просто не мог понять. Единственное объяснение — какое-то заблуждение, даже наваждение, или полная потеря памяти, с кем именно она спала. Может, причина в алкоголе или наркотиках. Возможно, он никогда этого не узнает. Иногда, гуляя ночами, он пытался представить всевозможные невероятные сценарии того, как она могла заполучить его сперму. Однажды она… довела его рукой до оргазма; он до сих пор ежился при воспоминании об этом. Но это все, что было! Это происходило в машине, при низкой температуре, он мог предположить, что сперма могла быть тотчас заморожена. Могла ли она позже поместить ее в свою собственную матку? Нет — это так же нереально, как забеременеть через сиденье на унитазе, при пользовании чужим полотенцем или плавая в бассейне. Может, что-нибудь еще более коварное? Может, она подмешала ему что-нибудь в напиток? Какой-нибудь наркотик с последующей полной амнезией. Давид отверг все эти теории как смехотворные и физически невозможные. И потом, она ведь так настаивала, чтобы он сделал ей аборт. С чего бы это она захотела забеременеть от него, человека, которого она ненавидела?!

Давид, оставив письмо на диване, бродил по дому, отмечая, какой беспорядок он развел. Они с Изабель делили обязанности поровну, но за две недели, пока ее не было, он не делал по дому ничего, даже то, что делал обычно. Какой смысл, если снова придется убирать? И что плохого в том, чтобы время от времени есть из одноразовых тарелок? Он уже давно не ел нормальной домашней пищи и жил на разнообразных непонятных кусках в липкой упаковке из морозильника и пицце с готовыми салатами — ими Изабель по-быстрому затарилась в соседнем продуктовом магазине «Вед Шодери и сыновья», которым фактически заправляли миссис Шодери и дочери. Миссис Шодери была потрясена рассказом Изабель о происшедшей с Давидом аварии и предложила, чтобы одна из ее дочерей приносила ему готовые обеды, пока Изабель будет в отъезде. К большому сожалению Давида, Изабель отвергла это предложение.

Он решил принять душ, так как не помнил, делал ли он это последние дня два. Сбросил халат и забрался под душ, но, как ни старался, не мог отключиться и обрести ясность мысли. Его жизнь будто разваливалась на куски, хотя приходилось признать, что ничего действительно ужасного не происходило. Возможно, в его жизни слишком долго вообще отсутствовали какие-либо события, и поэтому он теперь так раздул эти мелкие неприятности. Потеря мотоцикла, конечно, была серьезным ударом. Такая замечательная древняя ржавеющая железяка на двух колесах, прослужившая ему столько лет. Но в то же время это стало ясным и понятным сигналом окончания некоего этапа, эры в его жизни. Изабель наверняка изменит свое отношение к нему, как только придут результаты теста, а запрет на вождение… ну, год пройдет быстро, время вообще теперь летит быстро. А вот избавиться от клейма пьяного водителя будет сложнее.

Выйдя из душа, Давид принялся соскребать щетину. Жизнь продолжается; он преодолеет все досадные преграды. Нужно быть активным. Он оденется и пойдет на работу. Для выздоровления достаточно четырех дней. Синяк под глазом уже стал зеленовато-желтым, ну и что? Колено перестало досаждать при ходьбе, и запястье уже не болит. Больше всего пострадала гордость.

* * *

Неделя заканчивалась. Он смог сосредоточиться на работе и игнорировал подмигивания, смешки и сочувственные похлопывания по спине. Впереди были выходные, и Изабель должна была вернуться в середине дня. Все утро он пребывал в беспокойном предвкушении. Они почти каждый день созванивались, жена, казалось, была смущена, и тон был почти извиняющийся. Проскальзывали какие-то намеки на примирение. В ее тоне слышалось то ли желание, то ли нежность, то ли привычка к домашнему теплу — он не был уверен, что это и почему она считает, что он этого заслуживает.

Давид разговаривал с пациенткой об удалении желчного пузыря, когда его пейджер пронзительно запищал.

— Я дома, — выдохнула Изабель, когда он наконец добрался до телефона. — Слава Богу! Ну и поездочка!

— Представляю себе! Слушай, меня вчера вечером вызвали на работу, и я здесь с самого рассвета. Дома еды нет. Предлагаю где-нибудь пообедать! Хочу послушать, как у тебя продвигаются дела. Давай поедем к заливу. Как насчет «У Эдуардо»? Устраивает?

— Отлично, — ответила жена с явным удовольствием. — Ты приедешь домой или встретимся прямо там?

— Ну, — Давид заколебался, понимая, что она забыла, что он без колес, — давай встретимся там. В баре. Как насчет 7.30? Я закажу столик.

* * *

Они встретились на стоянке. Изабель выглядела озадаченной, когда Давид вылез из мини-автобуса Джима Вайзмена, который он тормознул по дороге. Она была обворожительна в мягком черном платье, настолько облегающем, что, казалось, его просто распылили на нее из баллончика. На плечи наброшена новая кашемировая шаль. Под глазами залегли темные тени от усталости или недосыпания. На губах кроваво-красная помада. Изабель выглядела на свой возраст, но все же была очень эффектна. Давид внезапно почувствовал желание, которого уже давно не ощущал. В этом желании не было нежности. Он хотел ее так, как много лет назад, до того как супружеский секс превратился в рутину.

Ресторан был переполнен. Он теперь всегда был полным. Довольно популярное место. Они же впервые набрели на это заведение месяцев восемь назад, когда оно только открылось. Эдуардо, преданный, как всегда, устремился к ним с распростертыми объятиями.

— Мои дорогие! Я оставил ваш любимый столик… Изабелла! — Он вытянул пухлые губы трубочкой и звонко расцеловал ее в обе щеки, потом схватил ладонь Давида двумя руками.

Они сели возле окна, выходящего на стоянку морских трамвайчиков. Солнце лишь слегка поблескивало на воде, и скалы Пенарта казались черными. Вдоль набережной мерцали огоньки, а под окнами ресторана прогуливались смеющиеся парочки. Давид удобно устроился на стуле и вздохнул с облегчением. Все было так привычно, так правильно. Он углубился в меню и удивленно поднял бровь. Дела у Эдуардо шли хорошо — очень хорошо, судя по новым ценам. Низенький хозяин ресторана спешил к ним с бутылкой хорошего вина. У него была отменная память.

— Это за счет заведения, друзья мои! — Его влажные добрые глаза были печальны. — Вы так редко приходите. У меня всегда найдется для вас столик. В любое время!

Пара за соседним столиком перешептывалась, гадая, кто такие эти люди. При свете свечей Изабель выглядела как кинозвезда. Потом она вынула свой вонючий кисет и бумагу и стала сворачивать сигарету, похожую на самокрутку с марихуаной. Крошки табака торчали с обоих концов. Давид вздохнул и глянул на пару за соседним столиком. На лице женщины выражение любопытства резко сменилось нескрываемым отвращением. Ее муж пощелкал пальцами, подзывая Эдуардо, и тот сразу заспешил к нему.

— Официант, это же зал для некурящих. — Он указал большим пальцем на Изабель. — Моя жена астматик.

— Все нормально, — откликнулся Давид и бросил умоляющий взгляд на Изабель. — Просто не зажигай ее… Пожалуйста!

Их праздничное настроение было слегка подпорчено. Изабель раздраженно швырнула сигарету на тарелку. Она снова начала курить, как прежде, и всегда любила выкурить сигарету с бокалом вина до обеда. Других столиков не оказалось. Эдуардо выглядел расстроенным и со своего привычного места возле двери все время знаками выражал свою солидарность, но сделать ничего не мог. Это очень раздражало, и Давиду хотелось повернуться к сочувствующему хозяину спиной, но он сидел прямо напротив. Какая-то букашка кружила вокруг трех ромашек в изящной вазе в центре столика. Изабель прихлопнула ее и перевернула вазу. Вода разлилась по белоснежной скатерти. Давид промокнул лужицу салфеткой и засмеялся: «Как ее ни наряжай, все равно нельзя вывести в люди». Изабель скрыла улыбку за бокалом; это была искренняя улыбка.

— Я скучал по тебе, — он взял ее за руку и заметил, что она не надела обручального кольца. Тоненькая полоска белой кожи осталась там, где вот уже шесть лет было кольцо. Он погладил полоску большим пальцем и вопросительно посмотрел на жену.

— Я сняла кольцо… Сегодня в поисках его перевернула номер в гостинице вверх дном. Должно быть, куда-то закатилось.

— Фрейдистские штучки, да? — он ухмыльнулся. — В Глазго ты его не носишь в интересах бизнеса?

Она нахмурилась, и Давид пожалел, что сказал это. Она была так вспыльчива в последние несколько недель, необходимо быть осторожнее с ее настроением. Никогда не угадаешь, от чего оно может испортиться. Давид уже почти забыл, что изначально в Изабель его привлекало именно это удивительное сочетание утонченности и вздорности. Бешеный темперамент, к тому же она могла быть довольно злобной… Однако Давид всегда полагал, что это было частью ее итальянского обаяния.

Он наполнил бокал жены. Вино было чертовски крепким. Изабель барабанила кончиками ногтей по тарелке, звук получался достаточно громким. Соседи обернулись и уставились на нее. Она показала им незажженную сигарету, и они отвернулись.

Хотя ресторан был полон народу, все говорили вполголоса, так что был слышен только негромкий гул. Столики располагались слишком близко друг к другу. Соседи могли слышать каждое их слово. Давид помахал Эдуардо, и тот быстро подошел к ним.

— Эдуардо, почему нет музыки? Можно поставить тот сборник песен восьмидесятых, который ты сам записал?

— Мне очень жаль, — грустно произнес хозяин, — но музыкальный центр сегодня сломался. Это ужасно. — Он куда-то быстро отошел и вернулся еще с одной бутылкой. Они пили слишком быстро.

— Давай наконец сделаем заказ. А то я уже окосела, — довольно громко произнесла Изабель.

После того как Эдуардо принял заказ, они откинулись на спинки стульев и уставились друг на друга. Изабель выглядела слегка озабоченной.

— Что случилось?

— Давид, сегодня утром пришло письмо, думаю, то самое, из центра клеточной диагностики.

— Правда? — Он замолчал и подумал, что одна из его проблем наконец-то разрешится. — Нужно было его открыть. Тогда бы мы могли отпраздновать по-настоящему. — Его задело, что она не сказала ему об этом по телефону.

Она молча смотрела на него какое-то время, потом добавила:

— Оно у меня в сумочке.

— Так в чем дело? Открой скорее это чертово письмо, — его голос звучал несколько более раздраженно, чем нужно.

Изабель колебалась:

— Ты уверен, что хочешь открыть его прямо сейчас?

— Но ты же принесла его, так зачем же ждать? Открывай!

Она с готовностью достала конверт из сумочки и открыла столовым ножом. Он следил за выражением ее лица, пока она читала. Он будет помнить этот момент еще очень долго, до конца своих дней. Глядя на лицо жены, он вдруг ощутил холод, как будто на него вылили ведро холодной воды. Он выхватил листок бумаги из ее рук. Они уставились друг на друга.

— Лжец! — прошептала Изабель. — Чертов лжец!

Давид не мог произнести ни слова. Этого не может быть! Он снова посмотрел на письмо. Строчки бешено прыгали перед глазами, но он смог прочитать свое имя и имя Марка Хейли. Минимум 99,99 % уверенности. Он знал, что это означает: отцовство установлено абсолютно точно.

— Зачем ты это сделал? — спросила Изабель с ледяным спокойствием. — Я всегда думала, что ты умный и чуткий человек. Я давала тебе возможность сказать правду. Я же сказала, что приму ее. Ну, трахнул ты кого-то сто лет назад. Я бы не придала этому значения. Случайная беременность, это может произойти с кем угодно. Если бы ты только признался, что забыл, что был пьян, что тебя соблазнили, изнасиловали, что угодно! — Она повысила голос, и люди вокруг их столика замолчали. — Даже если бы ты сказал, что был без ума от этой женщины и все еще любишь ее, — я бы все приняла, только бы это было честно. Но нет, ты клялся, что даже рядом с ней не стоял! За что ты меня так оскорбляешь? Почему?

Давид увидел, как к ним направляется Эдуардо с заказанным рыбным супом. Он отчаянно махнул ему рукой, чтобы тот не подходил, но хозяин растерялся и все равно подошел. Пара за соседним столиком уставилась на них с нескрываемым интересом. Изабель зажгла сигарету и глубоко затянулась, потом повернулась и выпустила облако дыма прямо им в лица. Женщина истерически закашлялась и замахала руками возле лица. Эдуардо был сильно взволнован, он быстро поставил тарелки с дымящимся супом перед ними, опустил голову и попятился, не обращая внимания на призывы разгневанной астматички.

— А что насчет остальных ее заявлений? — прошипела Изабель.

— Пожалуйста, — умолял Давид, — ты могла бы…

— Ты лгал мне и в отношении всего остального. Тебе повезло, что она не может доказать факт изнасилования. — Изабель дунула на упавшую на лоб прядь, но она вернулась на то же место. — Уже слишком поздно, как я полагаю.

— Но я никогда…

— Ой, замолчи! К чему все это? Я выслушивала это дерьмо собачье на протяжении нескольких недель. С меня хватит. Я этого не вынесу.

Давиду нечего было сказать. Мысли так перепутались, что ничего путного он придумать не мог. Он опустил голову и уставился на суп. Среди всего прочего он заметил в тарелке клешню краба. Он любил крабовое мясо, но теперь поклялся себе, что не возьмет его в рот до конца своих дней. Действительно, нужно дать какой-то обет. Возможно, обет целибата.

— Что ты собираешься с этим делать? — спросила Изабель, толкая его.

— Не знаю, — бедняга покачал головой. — У тебя есть какие-нибудь идеи?

Она снова зажгла сигарету и молча сидела какое-то время. Давид посмотрел на нее. Лицо жены стало от гнева резким, почти уродливым. И все же он отчаянно хотел прикоснуться к ней, вернуть ее. Изабель отдалялась от него, и это пугало. Он наклонился над столом и накрыл ее руку своей, но она отшвырнула его руку.

— Мы будем оспаривать это, — произнес он с внезапной уверенностью, хлопнув ладонью по письму, лежащему перед ним на столе. — Мы завтра поговорим об этом с Энди.

— Мы? — фыркнула Изабель изумленно. — Нет уж, приятель, справляйся с этим сам. — Она встала и бросила тлеющий окурок в суп. Потом собрала свои курительные принадлежности, запихнула их в сумочку и сдернула шаль со спинки стула.

Давид попытался остановить ее, схватив за руку.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он. — Куда ты собралась?

Изабель оттолкнула его от себя и прошла мимо потрясенной пары за соседним столиком, чуть не перевернув бокал женщины своей сумочкой. Капли красного вина разлились на хлеб с маслом, астматичка схватила ингалятор и тяжело дышала в него в притворной панике. Ее спутник не обращал на нее внимания, с сочувствием глядя на Давида.

— Эй!.. Вернись! Изабель! — крикнул вслед жене Давид. — Не глупи. Это какая-то ошибка! Клянусь тебе!

— Да пошел ты! — крикнула в ответ Изабель через весь зал ресторана.

Давид окаменел на стуле. Нужно было пойти вслед за ней, но у него не было ни физических, ни моральных сил. «Черт с ним со всем! Пусть проваливает», — подумал он сердито. Прямо все на него ополчились! То ли у него слабоумие, то ли амнезия, то ли еще какое психическое расстройство, то ли кто-то смог похитить его сперму. Но кто? Фальсифицировать тест на ДНК? Это совершенно невозможно!

Он закрыл лицо руками, чтобы отгородиться от людей, которые таращились на него. Спустя несколько минут Эдуардо подошел к его столику и сочувственно положил руку на плечо:

— Думаю, тебе нужно пойти посидеть у меня в кабинете. У меня есть «Амаро» из моего родного города. Лучшее в мире.

Давид позволил себя увести. Он утонул в уютном кресле в глубине кабинета с большим бокалом черной жидкости в руке.

— Не волнуйся, я вызвал такси для Изабеллы. С ней все в порядке. Я ссорюсь с женой все время. Завтра помиритесь.

 

Глава 10

Лосиный Ручей, 1993

Левой рукой Давид надавливал на ее гладкий белый живот, а правая рука была глубоко внутри ее влагалища. Ситуация была совершенно нереальная. Шейла почти не разговаривала с ним, даже не смотрела на него в течение трех месяцев с той роковой рождественской вечеринки, и вот сейчас он прикасается к ней самым интимным образом.

В первую секунду он хотел отказаться, особенно когда она попросила о приеме в нерабочее время, в отсутствие медсестры. Но Шейла почти умоляла его, подойдя в коридоре утром. Ее настораживающая бледность и покрасневшие глаза произвели на него удивительное впечатление: его ненависть к ней тут же исчезла. И потом, ему, конечно, было любопытно, что могло привести ее к нему на врачебный прием. Где-то подсознательно ему хотелось увидеть Шейлу ранимой, посмотреть, какая она на самом деле, но он не признавался себе в этом желании. Просто хотелось бы иметь нормальные рабочие отношения с этой женщиной.

И вот теперь она была перед ним полностью обнаженная. Она была буквально в его руках, и он видел, что появилась возможность восстановить относительный мир между ними.

— Шейла, как ты могла не заметить? — осторожно спросил он.

— Я же сказала, у меня были регулярные месячные, никаких симптомов, — ответила женщина. — К тому же я никогда не была беременна, поэтому не могла знать.

— Тогда как ты догадалась?

Шейла посмотрела на него, потом закатила глаза в своей обычной презрительной манере:

— Ну, уже невозможно было не заметить. В животе растет большая опухоль.

— Это далеко не опухоль. Нет никаких сомнений в отношении того, что это. — Давид был абсолютно уверен. — Ты как минимум на третьем месяце, может, даже больше.

— Черт, — Шейла закрыла лицо рукой. Давид сунул ей пачку салфеток в другую руку. Он снял перчатки и вышел из-за ширмы возле смотрового кресла. Он сел на стул. Мысли крутились в голове. Три месяца… Должно быть, она зачала примерно на Рождество. Очевидно, не пользовалась контрацептивами… Он содрогнулся при мысли, что было бы, если бы она тогда настояла на своем и переспала с ним.

Давид смотрел в окно. Было темно. Ему казалось, что опасно быть с ней один на один в это время, хотя было всего начало восьмого. Он полагал, что снега больше не будет, ведь уже конец марта, но он шел — крупные пушистые снежинки, кружась, падали с небес и мягко ложились на подоконник.

Шейла долго возилась за ширмой, приводя одежду в порядок. Когда она наконец вышла, то выглядела совершенно потрясенной.

— Сядь и скажи мне, как я могу тебе помочь? — мягко предложил Давид.

Женщина села напротив него. Она была не в медицинском халате, а в зеленой замшевой юбке, совершенно неуместной при таких обстоятельствах и при такой погоде.

— Ты можешь мне помочь, Давид. Мы можем сделать это прямо сейчас.

— Что сделать? — смутился Давид.

— Прерывание беременности. — Шейла напряженно смотрела ему в глаза. — Ты можешь это сделать для меня?

Давид сосредоточился. Так вот почему она пришла к нему! Но она же знала, что он не делает таких операций. Тогда почему же? Он был сторонником разрешения абортов, но сам категорически отказывался делать эту операцию. За время его врачебной практики ему всего два раза приходилось проводить такую операцию, когда он был интерном. Трудно было объяснить даже себе самому, но оба раза он очень переживал, ему снились кошмары. Шейла много раз пыталась призвать его к ответу за эту его слабость, поскольку в Лосином Ручье аборты случались чаще, чем роды.

— Я не делаю аборты, как ты знаешь. Но Хогг делает, и Иен тоже. Почему бы тебе не поговорить с одним из них?

— Ни за что! — выпалила она. — Я абсолютно не хочу, чтобы кто-то из них имел к этому отношение. Ты здесь временно и умеешь держать язык за зубами, я это заметила.

— Шейла, но ведь можно без проблем поехать куда-нибудь. Можно слетать в Йеллоунайф и вернуться в тот же день. Я завтра же позвоню туда, если хочешь.

— Нет, это слишком близко. Они все о нас знают.

— Хорошо, тогда в Эдмонтон. Еще лучше.

Шейла сидела, погрузившись в свои мысли. В руках она все еще сжимала салфетку: отрывала от нее маленькие кусочки и катала между большим и указательным пальцами.

— Слушай, я серьезно, мы можем сделать это прямо сейчас, — произнесла она, будто не слышала всего, что он говорил. — Хогг на вызове, Джени на приеме с Филом. В операционной ни души. Можно сделать под наркозом. Это займет всего час.

— Ради бога, Шейла, об этом и речи быть не может. Тебе нужна хорошая анестезия, и это… — У него было столько причин отказаться, но он не мог придумать ни одной, которую бы она не отмела в тот же миг. Тогда он решил подойти с другой стороны: — А как к этому относится твой парень?

— Я ему не говорила. Дело в том, что он сторонник предохранения. Его невозможно застать без презерватива.

Это означало, что ребенок, вероятно, не от него.

— Презервативы рвутся, — вяло предложил он версию, зная, что такое случается редко.

Шейла подумала некоторое время.

— Да, бывает, — сказала она наконец.

— А ты не думала о возможности оставить ребенка? Тебе сколько? Тридцать два?

— Нет, об этом я не думала. — Шейла откинулась на спинку стула и смотрела в его сторону, но, похоже, его не видела. Вероятно, она обдумывала идею стать матерью. Вдруг она сфокусировала на нем взгляд пронзительных голубых глаз.

— Нет, я действительно хочу сделать аборт. Пожалуйста, сделай это для меня! — Она беспокойно ерзала и потряхивала головой, будто отгоняя от себя идею материнства. — Я хочу решить этот вопрос сегодня. Ты понимаешь? Теперь, когда я точно знаю, не хочу, чтобы это висело надо мной. Чувствую себя очень неуютно. Просто невыносимо. Давид, ну пожалуйста! — умоляла она. — Укольчик валиума, высасывание, выскабливание, и я в порядке!

Давид собирался с мыслями. Он должен отказаться, но не хочется ее расстраивать. Она подалась вперед, наклонившись к нему. Пышные молочно-белые груди, уже заметно налившиеся, выпирали из-под черного свитера. Раньше чем он успел что-то сказать, она засмеялась и постучала по его столу указательным пальцем:

— В таких местах, как это, мы должны делать друг другу разные одолжения. Ты мне кое-чем обязан. Я делала тебе одолжение, помнишь? И сделаю еще раз… Или, если предпочитаешь, заплачу.

Давид съежился:

— Шейла, не нужно так. Не нужно мне ничего предлагать. Ты должна знать меня лучше. Я хочу тебе помочь, поверь мне. Ну почему не подождать пару дней? Что это меняет?

Вдруг она заплакала. Давид был поражен. Слезы были настоящими. Искреннее горе всегда трогало его, а она, вероятно, была обеспокоена больше, чем он предполагал. Он вскочил, подошел к ней и положил руку ей на плечо:

— Мне очень жаль.

— Тогда сделай это, черт возьми!

— Извини, — повторил он.

— Тебе жаль? Правда? Ты, чертов жалкий англичанишка! — прорычала она сквозь слезы. — Знаешь, кто ты? Бесполезный идиот!

Давид все еще держал руку на ее плече.

— Успокойся, Шейла, — сурово произнес он. — Ты расстроена, это вполне понятно. Это, конечно, шок, но не катастрофа же! Уж ты-то должна это понимать. У тебя сейчас гормональный всплеск. Просто успокойся, мы что-нибудь придумаем.

Шейла оттолкнула его руку и вскочила со стула.

— Неужели ты думаешь, я сама не могу с этим справиться? Я всего лишь попросила тебя об одолжении. Но нет, ты — чертов эгоист, где уж тебе помочь кому-нибудь? Что ты вообще тут делаешь? Прячешься, потому что не можешь себе признаться в собственной некомпетентности? Да тебя к себе опасно подпускать. Если ты мог удалить не ту почку ребенку, ты и плод-то отличить не сможешь, даже если тебе его под нос сунуть! — Она издала уничтожающий смешок и толкнула его в грудь. Он схватил ее за руку слишком крепко.

Позже он не мог вспомнить, как это произошло. Она накинулась на него, как дикая кошка, и, не понимая, как мог так поступить, он ударил ее по щеке.

Они оба замерли и уставились друг на друга, руки их все еще были сцеплены в каком-то гротескном переплетении. Пощечина ее успокоила.

— Ты пожалеешь об этом, — холодно сказала она, отталкивая его, но не очень решительно.

— Шейла, я уже жалею, — голос его дрожал от смятения и утихшего гнева. — Я не должен был так поступать. Прошу прощения.

— Ты заплатишь за это.

— Не сомневаюсь. Но все же вспомни, ты первая напала на меня. Хотя в любом случае это совершенно непростительно.

— Ну, так сделай же тогда. Я приму аборт как извинение.

— Нет. — Давид твердо подтолкнул ее к двери. — Но я с удовольствием сделаю все, чтобы облегчить эту процедуру для тебя. Только скажи. — Он открыл дверь.

Шейла захлопнула за собой дверь с таким грохотом, что в холле упала картина. Давид слышал тяжелый удар, звон разбитого стекла и ее удаляющиеся шаги. Он открыл дверь, посмотрел, что упало, и дрожащими руками стал подбирать осколки. Неужели она намеренно напала на него, неужели она настолько коварна? В это было трудно поверить, все произошло слишком быстро.

* * *

Мороз не ослабевал. Все жаловались, что это самая суровая зима на их памяти. Правда, признавали, что говорят так каждую зиму, потому что каждый раз бывает чертовски холодно. Город был заполнен уродливыми горами грязного льда и снега, твердыми как камень. Сверху в них вмерз всякий мусор, и даже тротуары выглядели калейдоскопом мусора, покрытого слоем льда. Было уныло и холодно. Казалось, темнота никогда не пройдет: никто не замечал, что дни становились длиннее. Заметно участились депрессии, случаи жестокости в семьях и алкоголизм. Особенно страдали те, кто не привык к таким суровым условиям.

Давид, зная свои недостатки, был довольно изобретателен. Его щиколотка уже зажила, и он все больше и больше времени, насколько позволял световой день, проводил в лесу, катаясь на лыжах. Он заказал соответствующее снаряжение, и капюшон его куртки, как труба, выступал вокруг лица. Это, правда, сужало сектор обзора, но защищало все выступающие части лица — нос, уши. Волшебная тишина снежного леса заметно облегчала его беспокойство. Там не было никаких признаков жизни — это и успокаивало, и тревожило одновременно. Единственным живым существом был ворон. Он хлопал своими угольно-черными крыльями на заснеженных верхушках деревьев, от чего обрушивались беззвучные лавины пушистого снега, и их внезапное падение время от времени нарушало общую неподвижность.

Давида предупреждали о медведях гризли. Они не всегда впадают в спячку. Гризли крадется за своей добычей в полной тишине. В отличие от других медведей, он не боится человека, но избегает близости человеческих поселений. Давид был вынужден контролировать свой страх смерти. Он верил во внезапную кончину, только она должна быть быстрой. Вообще, его отношение к смерти всегда менялось в зависимости от настроения. В минуты радости ему претила мысль, что жизнь может закончиться, однако в последний год смерть не казалась такой уж страшной. Но в любом случае, когда придет его время уходить в мир иной, хотелось бы, чтобы это произошло не банально. Погибнуть в лапах медведя или замерзнуть в субарктических широтах лучше, чем умереть от рака простаты или, что еще хуже, медленно угасать в доме престарелых в Свонси, как его мать.

Чаще всего по субботам Давид шел на лыжах в гости к Иену. Срезая дорогу, он шел через лес и подходил к дому с тыла, где дорога была не видна. Дым, поднимавшийся из трубы, был заметен издалека. Ветра не было, и он прямым столбом уходил высоко в небо. Подойдя ближе, можно было заметить маленькую хижину, заваленную снегом по самую крышу; вокруг теснились высокие деревья, тоже укутанные толстым слоем снега. Эта картина напоминала Давиду детские сказки о троллях и эльфах и подростковые мечты о выживании в суровых условиях дикой природы.

Щенок, Торн, уже вырос до размеров худого сенбернара. Он всегда мчался по лыжне навстречу Давиду, учуяв его за милю. Иен тоже был рад видеть его. Он не был отшельником в полном смысле слова, поскольку мог часами торчать в барах, болтая с людьми, которые ему не очень нравились. Но удаленность его хижины говорила о некой потребности в уединении. Давид с завистью смотрел на его хижину и даже подыскивал себе нечто подобное. Но теперь, когда близилось окончание контракта, уже не было необходимости выбираться из его ужасного трейлера.

Однажды утром Торн не приветствовал его, как обычно, а когда Давид подошел к хижине, то увидел, что пес сидит у машины. Машины Шейлы. Судя по раннему часу, можно было предположить, что она провела здесь ночь. «Отважный малый, — подумал Давид, — рискует нарваться на эти острые зубки». Правда, Иен признавался, что согласен повторить опыт с Шейлой. Интересно, как часто эти двое встречаются? И почему? Ведь враждебность отношений между ними иногда весьма ощущалась. Хотя в другие периоды казалось, что между ними существует какая-то скрытая зависимость. Были какие-то взаимные одолжения, оправдания. И все же стала бы Шейла спать с Иеном сейчас, когда ее беременность так сильно угнетала ее? И стал бы Иен спать с Шейлой, если бы знал о беременности? И не является ли он отцом?

Прошла всего неделя с того момента, как Шейла обратилась к нему с просьбой сделать аборт. Давид поежился от мороза и отвращения. Тот неприятный случай совершенно убил в Давиде всякую привязанность к Лосиному Ручью. С тех пор как это произошло, Хогг перестал покровительственно похлопывать его по спине и заговаривать о продлении Давидом контракта, несмотря на то что доктор Одент решил не возвращаться после годичного отпуска, а на его место никого не подыскивали.

Давид остановился возле дома и задумался. Обратно возвращаться далеко, к тому же ему так хотелось выпить большой стакан (и не один) горячего пунша, который его обычно ждал. Торн съежился возле машины, и Давид пощелкал пальцами, надеясь подозвать бедного пса к себе. Интересно, его только что выпустили или ему пришлось провести на улице всю ночь? Возможно, Торн побаивался Шейлы. Собаки обычно очень восприимчивы к неискренности.

Давид замер, когда услышал скрип двери, а потом хриплый голос Шейлы:

— Я тебе понадоблюсь.

— Нет, — голос Иена был очень напряжен. — Неужели ты не слышишь? У меня нет больше денег.

Шейла раздраженно повысила голос:

— Ты говорил мне то же самое прошлый раз! Ну хорошо, тогда и ты больше не получишь. Мне это не нужно, это слишком сложно.

— Я должен рискнуть, Шейла. Я должен постараться на этот раз.

Давид стоял неподвижно. Шейла его не заметила, когда садилась в машину. Как всегда, она была одета совершенно не по погоде: сексуальные облегающие брючки, курточка из овечьей шкуры по пояс, изящные кожаные сапожки. Ни шапки, ни шарфа, ни перчаток. Машина завелась без проблем, и она сердито увеличивала обороты двигателя. Но потом замерла, глядя куда-то вниз, на свои колени. Вдруг она закрыла лицо руками и сгорбила плечи. Кажется, она расплакалась. Было что-то очень трогательное в ее позе. Оказывается, ей все же не чужды обычные человеческие чувства! Сейчас она переживает какой-то кризисный период, более сложный, чем просто беременность. Хотя, возможно, это и обычная неуравновешенность. Однако на работе она никогда не снимала маску, какие бы внештатные ситуации ни происходили.

Давид внутренне съежился, представив, каково будет Шейле, если она узнает, что он стал свидетелем ее страданий. Он не шевелился, боясь быть замеченным. Прошла минута, Шейла вытерла слезы тыльной стороной ладони, аккуратно сдала назад и исчезла на дороге в город.

Что за дела они обсуждали? Иен будет лишен… чего? Уж точно не ее сексуальной благосклонности. Он не будет переживать по этому поводу. А может, и будет. На самом деле все могло быть совсем не так, как казалось на первый взгляд.

Давид подождал пару минут, потом подошел к двери. К Торну вернулась привычная живость, он восторженно прыгнул на Давида, и тот с хохотом упал навзничь. Длинный влажный язык добрался до лица, все еще закутанного в капюшон.

— Что там у вас произошло? — спросил гость Иена, после того как избавился от множества одежек и плюхнулся перед печкой со стаканом пунша в руке. Большая желтая собака улеглась у его ног. — Я как раз подходил и не мог не услышать, что Шейла говорила на пороге.

Иен, казалось, рассердился, что их разговор услышали. Глаза его сузились, и он внимательно глянул на Давида:

— Я поселился здесь, на отшибе, специально для того, чтобы меня не подслушивали.

— Хочешь, чтобы я проваливал? — предположил Давид, пытаясь сдержать улыбку.

Иен криво ухмыльнулся:

— Нет, не проваливай. Мне не с кем будет пить. — Он потрепал пса по заду. — Торн не переносит алкоголь. В этом он слабак.

Иен о чем-то довольно долго размышлял, выкуривая одну сигарету за другой. Вдруг раздался резкий грохочущий звук. Давид в панике уставился вверх.

— Тепло поднимается, — объяснил Иен, продолжая смотреть в приоткрытую дверцу печурки. — Последний зимний снег скатился с крыши. — Он зажег еще одну сигарету и глянул на Давида из-под спутанных нечесаных волос на лбу. — Думаю, тебя она не просила?

— Шейла? — Давид был застигнут врасплох. — Я так понимаю, это довольно распространенная практика… на поздних сроках.

— Это она так сказала?

Они неуклюже помолчали, и оба одновременно наклонились погладить Торна. Тот лениво приоткрыл один глаз и тут же снова счастливо его захлопнул. Давид колебался. Возможно, Шейла просила и Иена провести аборт, но ему не следовало обсуждать проблемы пациентки, тем более что она была их коллегой. И все же алкоголь сделал его беспечнее, к тому же его разбирало любопытство.

— Я не понимаю, почему она так не хотела поехать и сделать его в другом месте.

— Так, она тебя все-таки просила!

— Я просто отказался. Ты же знаешь, я терпеть не могу аборты.

Иен пожал плечами:

— Ну, теперь она передумала. — Он затянулся сигаретой. Пальцы его уже пожелтели от табака. — Она оставляет ребенка.

— Ты шутишь?

— Она уже делала не один аборт и, думаю, рассчитывает на нынешнего бойфренда. Он довольно солидная добыча. Симпатичный, куча денег, никогда не был женат, никакого интеллекта. На мой взгляд, ей было бы лучше с Хоггом. Он влюблен в нее с первого взгляда на ее мраморные груди, то есть уже больше шести лет. И деньги у него есть, и Аниту свою он бросит, как ненужную вещь, стоит Шейле только сказать.

— Интересно… Так, может… Так Хогг и она?..

— Откуда я знаю? — засмеялся Иен — Не думаю, что ему часто перепадает. Она это наверняка строго дозирует. У него, конечно, много достоинств, но он точно не половой гигант.

Давид протянул свой стакан за добавкой.

— Ты знаешь, я иногда не могу понять жителей этого города. Неужели у них совсем нет моральных норм? Шейла, кажется, совершенно спокойно жонглирует своими кавалерами. Бог ты мой, вот уж действительно дрянная девчонка. Безнравственная. Такие нечасто встречаются. Я не могу не восхищаться ее нахальством. Мне и самому бы следовало этому научиться, в разумных пределах, конечно.

— Поверь мне, она не дрянная, она хороша, дьявольски хороша.

— Нет, она все же дрянь! — настаивал Давид. Он согрелся и разомлел от горячего виски.

— Да уж, — зло фыркнул Иен, — ты бы с удовольствием погрузил свое достоинство в ее коварную плоть! И она знает это. Не переживай, мы все через это прошли.

— Исключено! — Давид заколебался, пытаясь разобраться, есть ли хоть доля истины в словах Иена. — Мне нечем гордиться, но, когда она пришла просить меня об аборте, мы страшно поскандалили и я влепил ей пощечину. Не могу поверить, что сделал это, но она первая на меня напала, и я просто потерял над собой контроль. Я уже ждал, что меня арестуют, но думаю, у меня есть смягчающие обстоятельства — я действовал в пределах самообороны.

— Правда? — Иен старался выглядеть озабоченным, но в его глазах светилось восхищение. — Не могу себе представить, что ты мог ударить женщину, да еще и беременную! Ты же у нас такой кроткий!

— Ой, ради бога!.. Я не хотел, но она пыталась выцарапать мне глаза.

Иен подул на кончики пальцев, а потом потрусил кисть, как будто обжегся.

— Ты пожалеешь об этом, — он откинулся на стуле и зажег следующую сигарету. Иен выглядел нездоровым, как это часто с ним случалось. Его юношеские черты покрылись морщинами, производя парадоксальное впечатление. Когда он заразительно смеялся, в нем проступало что-то от проказливого мальчишки, полного жизни, но в задумчивости он скорее походил на человека, склонного к саморазрушению, очень одинокого, отстраненного от всех. Давид пристально разглядывал его и понял, что он совершенно не знает этого человека. Он ничего не знал о его прошлом, кроме того что его родители погибли в страшном пожаре; не знал, откуда он приехал и почему. Иен никогда не говорил о себе и всегда избегал личных вопросов. Но Давид знал наверняка, что Иен был единственным человеком в Лосином Ручье, который мог стать настоящим другом. По этой причине Давид был готов простить ему и плохое настроение, и грубость, которую тот периодически проявлял.

Они еще немного посидели, наслаждаясь гудением огня и постоянной капелью с крыши. Но вот уже их окутали сумерки, и Давиду пора было становиться на лыжи и ехать назад, иначе он рисковал оказаться в лесу в полной темноте.

— Да ладно, посиди еще немного, — предложил Иен заплетающимся языком, — попозже я отвезу тебя на машине. — Он поднял бутылку виски, которая была наполнена еще на треть, и радостно ее взболтнул.

— Да уж, — засмеялся Давид, — та еще будет поездка!

Ни количество, ни крепость выпитого не уберегли Давида от глубокого потрясения, когда, возвращаясь назад, он столкнулся с бизоном. Огромный зверь притаился прямо за поворотом, скрытый деревьями. За ним виднелись еще штук десять великанов. Они топтали снег, чтобы добраться до замерзших растений. Голубоватый свет приближающейся ночи окрасил снег, и каждый предмет на нем становился более заметным, пугающе-четким. Бизон выглядел угрожающе-зловещим. Неясная темная громадина медленно надвигалась на Давида, шагая по синему снегу. Он слышал рассказы об одичавшем стаде очень крупных бизонов, которое жило где-то в долине. Несколько десятков лет назад они сбежали с фермы животновода в Альберте, который был большим любителем экзотики. Эта история чем-то походила на историю о лох-несском чудовище: существовала масса баек о таинственном стаде, но никто не знал ни одного человека, видевшего этих животных. Громкое фырканье из ноздрей исполина, хриплое дыхание, низко опущенная голова показались сигналом скорой атаки. Повинуясь инстинкту, Давид сбросил лыжи и кинулся бежать, но эта попытка не увенчалась успехом. Шагнув с лыжни, он тут же провалился в снег по самую грудь. Он метался, карабкался, но не смог продвинуться ни на шаг. Прошло несколько секунд, паника утихла, и он обернулся посмотреть на своего кровожадного преследователя, который спокойно стоял, глядя на нелепую выходку человека, и задумчиво жевал какую-то веточку. Его карие глаза были полны жалости к Давиду. Тогда он осторожно вернулся назад, оказавшись в шести футах от массивной головы быка, и отыскал свои лыжи и палки. Он шел на лыжах в сгущающейся темноте. Получив столь мощный заряд чистого адреналина, он понял, что все-таки не готов к внезапной смерти.

* * *

Дерек Роуз умер. Лесли, та самая коллега и бывшая любовница из Бристоля, однажды вечером позвонила ему на работу.

— Ты можешь говорить? — спросила она с тревогой.

— Да, я как раз собирался заканчивать. Как у тебя дела? Все в порядке?

Она ему сказала сразу. Сама только что услышала эту новость от другой коллеги.

— А теперь послушай меня, — твердо сказала Лесли, — его смерть не имеет к тебе никакого отношения, понимаешь? Метастазы пошли в легкие. У него не было шанса! Возможно, никогда и не было.

Давид был оглушен. Ему нечего было сказать в ответ.

— Послушай, — уговаривала Лесли, — с его матерью все в порядке. Она встретила славного человека, и сейчас они ждут ребенка. Она собирается рожать у нас в больнице. — Она замолчала, ожидая его реакции. — Давид, ну брось. Она знала, что Дерек очень болен. Знала, что все к тому идет.

Давид увидел, что к нему приближается Шейла, и махнул рукой, чтобы она ушла, но женщина осталась и, скрестив руки, смотрела на него холодно и свирепо. Она постукивала пальцами по рукавам и посматривала на часы.

— Может, не стоило тебе об этом говорить, — промолвила Лесли. — Но я подумала, что поступаю правильно.

— Да… Нет, ты поступила совершенно правильно. Конечно, ты должна была мне сказать, Лесли. Спасибо, что сообщила. Я… Мне нужно будет немного времени, чтобы все улеглось. Можно я позвоню тебе позже?

Он положил трубку и уставился в окно. Солнце ярко светило, обещая скорую весну. Но земля этого пока не знала. Она все еще спала под толстым зимним одеялом. И все же Давид видел, что лед подтаивал и крошился, уступая место серой грязи, которая вскоре высохнет. Весна всегда принадлежит живым; здесь это ощущалось, как нигде в мире. И вот он стоит, живой и здоровый. Где же тут справедливость?

— Что случилось? — спросила Шейла. — Ты выглядишь паршиво. Кто-то из дому дал тебе от ворот поворот?

— Можно сказать и так. — Давид повернулся, гадая, есть ли хоть немного сострадания где-то в глубине этих голубых глаз-льдинок. — Кое-кто умер.

Шейла помолчала. После того конфликта в смотровом кабинете между ними все еще ощущалась некая враждебность, но нужно отдать ей должное, выглядела она достаточно мрачно.

— Мои соболезнования, — быстро произнесла она. — Попытайся отвлечься от этого на некоторое время. У нас три потенциальных трупа. Трое ребят чуть не утонули, с серьезной гипотермией. Они угнали машину Боулби и поехали на ней по льду Щучьего озера. Остальное можешь себе представить.

* * *

Той ночью, после долгих часов тревожного прерывистого сна, ему приснился маленький зверек. Холодный влажный нос снова и снова толкал его в бок. Но Давиду было страшно, так страшно, что он не мог пошевелиться. В темноте животное смотрело на него сверху вниз. Это была снежная лисичка, маленькая и остроносая. Давид знал, что это Дерек пришел спросить, почему он умер. Почему Давид убил его? Он закричал, и появилась Шейла. Она тоже хотела получить ответы на вопросы: что с ним не в порядке? почему он такой трус? зачем он звал ее, выкрикивая ее имя? Он не хотел ее, но был зол, охвачен такой яростью, что овладел ею. Ему хотелось сделать ей больно, и она позволила ему это. Казалось, ей даже нравилось. Ее белоснежное тело светилось в темноте, а ложбинка между ног была цвета пламени. Он пытался добраться до каждого темного уголка в ее теле. И когда она наконец начала сопротивляться, он стал бить ее в грудь, в живот, в холмик, покрытый волосками, вьющимися, как змеи на голове горгоны Медузы.

 

Глава 11

Кардифф, 2006

— Прочти это, — попросил Давид, и Лесли прочитала отчет вслух.

«Давид Эрик Вудрафф может быть отцом ребенка. Полученные результаты двенадцать тысяч раз доказывают, что Давид Э. Вудрафф признан отцом Марка Джереми Хейли. Вероятность совпадений данных ДНК 99 %».

— Совершенно неопровержимо, — подтвердила женщина, покачав головой.

Они уселись в зимнем саду, но сначала пришлось смести осколки стекла с дивана. Стекло наконец-то вывалилось из прогнившей рамы, ударилось о плитку пола и рассыпалось вдребезги, оставив большую дыру в окне. Но погода была теплой, типичное бабье лето. Мягкое солнце, свежий ветерок. Последние погожие выходные перед долгой унылой зимой.

Давид поднялся и пошел к холодильнику за оливками и банками пива.

— Ну-ка расскажи еще раз, — попросила Лесли, открыв очередную банку пива «Стелла».

— Я повторяю, это неправда. — Давид повернулся к ней и глубоко вздохнул. — Я однажды обидел ее, признаю, но секса с ней у меня не было. Не было, я точно знаю. Никогда. Это невозможно. Не может быть… — Он посмотрел на свою лучшую подругу и бывшую любовницу и увидел на ее лице тень сомнения.

— Что ты имеешь в виду под словами «обидел ее»?

— Я не… Она сама меня спровоцировала. Я не хотел.

— Она спровоцировала тебя? На что? — Лесли подалась вперед, лицо ее было напряжено. — Как именно ты обидел ее?

— О нет! — простонал Давид. — И ты о том же! Я дал ей пощечину, в целях самообороны.

— Слушай, Давид, — Лесли выглядела несчастной, — я должна тебе об этом сказать. Пару дней назад Изабель звонила мне из Лондона.

— Изабель? В самом деле? Насчет чего? — Изабель и Лесли никогда особенно не ладили, так как были уж очень разными: Лесли — холодная и прагматичная, а Изабель — импульсивная и вспыльчивая.

— Она рассказала мне, что эта женщина обвиняет тебя в том, что ты ее чем-то опоил и изнасиловал.

— Изабель позвонила тебе, чтобы сообщить такое? — Давид был потрясен.

— Да. Было как-то очень неприятно. Она спросила меня… проявлял ли ты когда-нибудь агрессию по отношению ко мне, когда мы были вместе… в наших сексуальных отношениях. — Лесли выглядела смущенной. В конце концов, она всегда была прямолинейной. Годы одиночества, упорной работы и полное погружение в уединенную исследовательскую работу лишили ее способности разбираться в причудливых человеческих взаимоотношениях. И теперь, когда ей было уже пятьдесят восемь, она была слишком не от мира сего, чтобы плевать на взаимоотношения полов.

— Ты серьезно? — Давид уставился на подругу.

— Честно говоря, я была весьма растеряна, — Лесли говорила слишком серьезно, на его взгляд. — Почему она меня об этом спрашивала?

Давид подумал некоторое время:

— Вероятно, она намеревается бросить меня и хочет найти какое-нибудь серьезное обоснование.

Действительно ли это так? Он чувствовал, что больше не знает, что на уме у его жены. Она сильно изменилась. Он знал, что обманул ее ожидания, нарушил их договор. Их взаимным подарком друг другу на свадьбу была семья. Он тогда хотел семью, это казалось ему правильным. Она больше всего на свете мечтала о ребенке, но теперь, когда они потерпели неудачу и он больше не хочет заниматься этой бесполезной затеей, она остыла, эмоционально отстранилась от него и даже уехала, используя в качестве предлога его якобы существовавший обман.

Потом он подумал о богатом, симпатичном, умном тридцативосьмилетнем Поле Деверо, ее новом партнере. Партнере? Давид не слепой. То, как она сейчас выглядела, как похудела, изменилась, стала уверенной, сияющей… Ее новые духи, облегающая одежда, потерянное обручальное кольцо… Он порывисто вздохнул. У нее роман, вот в чем дело. Она спит с этим слизняком. Он вдруг с кристальной ясностью осознал это. Это было сокрушительным ударом, и в первую очередь потому, что Изабель с легкостью очерняла Давида в своих собственных глазах, чтобы оправдать свое поведение. Зачем еще она стала бы так жестоко оскорблять его за какую-то давнюю ошибку, которую бы никто и не вспомнил (он же считал, что и вовсе ее не совершал)? А еще этот звонок Лесли, с намеками на его склонность к сексуальному насилию. Этот отвратительный, коварный поступок не делал ей чести. Не может быть, что она поверила в бредовое обвинение его в изнасиловании. Он довольно энергичный любовник, ну, по крайней мере, был таковым раньше. И иногда в сексуальных фантазиях он мог одержать верх над женщиной, которую хотел, мог подчинить себе и овладеть ею, но это все! Да у всех бывают такие моменты! Изабель раньше разделяла его фантазии. В первые годы супружества она часто хотела, чтобы он изображал этакого неандертальца в их сексуальных играх, сама просила об этом, и он с удовольствием уступал ее просьбам. А теперь она пыталась перекрутить их маленькие интимные забавы так, как ей было выгодно. Или действительно она хотела знать?..

Лесли хлопнула в ладоши у него перед лицом:

— Эй, я все еще здесь!

— Извини, Лесли. — Он повернулся к ней и подумал, стоит ли поделиться с ней своими подозрениями, но у него не было фактических доказательств ее измены и он все еще хранил верность жене. Вместо этого он сказал: — И каким же был твой ответ? Что ты ей сказала?

— Надо было сказать, что это не ее дело, но я решила, что тебе это не поможет. И я ответила, что ты был джентльменом до мозга костей.

— Джентльменом? — рассмеялся Давид. — Как сексуально! Я бы сказал, ты просто не помнишь.

Лесли захихикала и заметно покраснела:

— Ну, это было, по крайней мере, лет пятнадцать назад. Чего ты ожидал?

Давид взял ее руку и посмотрел в глаза:

— Лесли, ты знаешь меня. У меня нет причин лгать тебе, правда? Ты поверишь мне, если я скажу, что я никогда не спал с этой женщиной в Канаде? Мне нужно, чтобы хоть один человек поверил моему честному слову!

— Ради бога, не будь так мелодраматичен! — весело рассмеялась Лесли. — Как я могу поверить? Я же ученый. Я знаю, что тест на ДНК дает стопроцентно верный результат. Это же просто научное чудо… Посмотри, чего мы смогли добиться, какие преступления мы можем раскрыть…

— Всех папаш можем обязать помогать их детям, — прервал он. — Конечно, Лесли, я согласен с тобой. — Давид посмотрел через дыру в оконной раме и увидел, что сарайчик все еще валяется на боку в углу сада, так же как и ветки, сломанные во время урагана, и тачка с торфом, брошенная несколько недель назад. Но все это может подождать. С него хватит. У него есть только один выход.

— Слушай, Лес, я только что решил. Я поеду туда. У меня скоро отпуск, и я еще могу взять неоплачиваемый отпуск. Я поеду в Канаду и все там выясню. Это единственное, что я могу сделать.

Лесли поднесла свою банку пива к его и чокнулась, но лицо ее оставалось серьезным:

— И как ты собираешься это выяснять?

— Понятия не имею. Если дети на меня похожи, думаю, мне придется с этим смириться. — Он достал фотографию детей из портмоне и подал женщине. — Я не вижу никакого сходства, а ты?

Она быстро взглянула на нее поверх очков:

— Извини, Давид, но думаю, это несерьезно.

— Посмотрим.

— Ну что ж, в добрый путь, — это единственное, что она смогла сказать.

* * *

Погода менялась день ото дня. Непривычный холод вынудил Давида откопать на чердаке старую отцовскую куртку из овечьей шкуры. Поговаривали даже о снеге, но небеса замешкались и не спешили разверзнуться и запорошить белизной грязные поля долины. А пока все лило и лило, и холодные иголки дождя хлестали во всех направлениях сразу.

Давид остановился на дороге, ведущей к замку, слез с велосипеда и с трудом стянул свой непромокаемый плащ. Он повел велосипед вверх по холму к римской стене и, когда поднял лицо навстречу ледяному дождю, в смятении увидел, что Изабель приехала раньше его. Он не видел ее машины ни на дороге, ни на стоянке, а больше нигде не было признаков присутствия человека. Изабель сама выбрала место встречи, на первый взгляд довольно странное, но они оба знали его очень хорошо, и потом, встреча в какой-нибудь пивной была бы слишком интимной.

Изабель, чтобы защититься от дождя, стояла, как солдат на посту, прислонившись к древней стене. Светлый, туго перетянутый поясом плащ ниспадал до щиколоток, на ногах — жесткие кожаные сапоги. Суровый римский профиль, короткие влажные волосы, прилипшие к вискам… С минуту она стояла неподвижно. Давид замер, глядя на жену, но она смотрела куда-то вдаль, будто сама стала частью далекого прошлого. Его переполнила волна привычной нежности, трогательной до слез, но, когда Изабель повернулась, ее холодный уверенный взгляд остудил внезапно нахлынувшие эмоции. Давид положил велосипед, вскарабкался по камням и встал под защиту стены рядом с женой.

— Это мое новое жилище одинокой женщины, — улыбнулась она и указательным пальцем смахнула каплю с кончика его носа.

— Жизнь будет уединенной. Холодной и суровой, — добавил Давид.

— Не такой холодной и суровой, как твоя.

— Моя жизнь — просто разведывательная поездка. Я вернусь, — возразил он с нажимом. — И ты это знаешь. — Давид с минуту помолчал, глядя на жену. — А ты? Ты вернешься?

— Не знаю, Давид. — Она отковырнула кусочек лишайника от стены, а потом стала разглядывать свои ногти. Ноготки были гладкие и ровные. Кажется, она прекратила их грызть. — Я не знаю, сможем ли мы наладить отношения. Но скажу честно, мне будет интересно узнать, что именно ты надумаешь там. — Изабель порылась в карманах, достала перчатки и натянула их. — Если бы я только могла понять, что ты задумал, что происходит в твоей голове! Если бы я… — Она не договорила и уставилась себе под ноги.

Давид тоже смотрел вниз, на влажную траву. «Интересно, — подумал он, — помнит ли Изабель тот пикник, который мы устроили здесь однажды летом, года три назад». Тогда был невероятный закат, и свет все медлил и не меркнул. Они съели какие-то засохшие сандвичи, купленные где-то на заправке, и выпили целую бутыль дешевого сидра, крепкого, как вино, отчего начали смеяться и дурачиться. Давид толкнул жену на одеяло, стащил ее шорты и трусики и резко вошел в нее одним толчком. Лаская жену, он натягивал края одеяла на ее обнаженные бедра. Она вскрикнула непривычно громко, и тут какая-то американская туристка залепетала с другой стороны стены:

— Как тебе это нравится? Он заставил свои войска строить эту стену только для того, чтобы они не разленились. Тут прямо так и написано… Не взбирайся на нее, дорогой, она может рухнуть и ты сломаешь ногу.

— Почему ты захотела встретиться именно здесь? — спросил Давид.

— Мне было интересно, можно ли что-то исправить, если вернуться назад. — Она повернула к нему влажное бледное лицо. — Я хотела кое-что вернуть. Это так мучительно — все потерять.

— Все? — Давид нахмурился. — Но я все еще здесь, я твой муж, и у нас есть общий дом.

— Доверие — это очень важная вещь. Не стоит его недооценивать. И потом, когда обнаруживаешь, что человек, которого ты вроде бы знал очень хорошо, оказывается на самом деле совсем не таким, это просто опустошает.

— Да, ты права, это действительно опустошает, — согласился Давид многозначительно. Однако Изабель, казалось, не поняла, что он имел в виду, и вдруг она всхлипнула.

Давид почувствовал отстраненность. Как комично! Всего несколько месяцев назад им казалось, что их любовь вечна… Непримиримые противоречия — или как это называется обычно в судах? — могут подкрасться бесшумно, как грабитель на темной аллее.

Изабель плакала. Давид не знал, о чем она горевала, кого оплакивала: его, их брак, ребенка, которого они так и не родили, или… свою собственную двуличность. Он обнял жену, и та не оттолкнула его.

— Я надеюсь вернуться и все тебе объяснить. — Он поцеловал ее волосы. — Но сначала я сам себе должен объяснить.

Не было смысла говорить что-то еще. Изабель стояла в его объятиях довольно долго, потом посмотрела ему в лицо и погладила большим пальцем красноватый шрам в волосах:

— Смотри, не попадай больше в аварии.

— Тебе нужно было оставаться со мной. Ты мне так нужна! — В его голосе сквозило негодование, ему хотелось, чтобы она выразила хоть немного сожаления. — Ты уехала, и у нас не было времени поговорить.

Изабель не чувствовала ни сожаления, ни раскаяния. Она промокнула тушь салфеткой, и лицо ее опять стало жестким. Она высвободилась из его объятий:

— Не о чем было говорить. И потом, я была сердита.

— Ты иногда бываешь неестественно бездушной и бесчувственной!

— Ты хочешь сказать, что я сука? — засмеялась Изабель. Она совсем посинела от холода. Засунула руки поглубже в карманы, сгорбилась. — Как бы то ни было, Пол хочет, чтобы я была в Лондоне. Там есть новый проект… Жизнь должна продолжаться. У нас с ним много планов.

— Не сомневаюсь! — Негодяй… Давид ощутил горечь. Понятно, что он бы мог с ней поспорить, но у него уже не было на это сил. Это вобьет еще больший клин между ними, а ему завтра уезжать. Зачем портить ей нервы? Зачем пытаться остановить? Ей самой решать, чего она хочет, и без него ей легче разобраться в этом.

— Я хочу уехать. Ужасно замерзла.

Они побрели вниз с холма, Давид вел велосипед. Через несколько шагов Изабель пошла прочь от него куда-то по направлению на запад. Давид задумался и не сразу заметил. Потом побежал догонять ее.

— Я проведу тебя к машине.

— Нет… Давай расстанемся здесь. Я заезжала домой, забрала кое-какие вещи. Сейчас поеду прямо в Лондон. — Она остановилась, поцеловала Давида в щеку, поколебалась и поцеловала в другую. — Удачи тебе, Давид.

— Ты меня любишь? — жалостно крикнул Давид ей вслед, но она, вероятно, его не услышала. Он стоял и смотрел, как она удаляется, а вокруг него начали плясать белые точки. Наконец пошел снег.

 

Глава 12

Лосиный Ручей, 1993

Раз в неделю Давид навещал Спящего Медведя. Каким-то чудом старик пережил зиму без чьей-либо помощи. Со здоровьем у него все было в порядке, и в основном Давид приезжал к старику, чтобы пополнить запасы спиртного и табака и привезти газеты. Еду Медведь добывал из неизвестных источников, она представляла собой омерзительные куски мяса и другие подозрительные вещества животного происхождения. Он прекрасно существовал, питаясь ими, но у него хватало ума не предлагать Давиду разделить с ним трапезу. Его выносливость и запас жизненных сил были просто фантастическими.

Однако, как только началась весна и все стало таять, в один из визитов Давид нашел старика лежащим на кровати под всеми одеялами, что были в его хижине. У Спящего Медведя был сильный жар. Давид не сомневался, что это одностороннее воспаление легких. У него на родине старые опытные врачи называли пневмонию «лучшим другом стариков», потому что эта болезнь спасала пожилых людей от дальнейшего дряхления, принося легкую безболезненную смерть. Давид не был сторонником излишнего искусственного продления жизни, но Спящий Медведь, на его взгляд, просто не был готов уйти в мир иной. Он был похож на кусок старой шкуры. Вымочи ее в горячей воде, очисти от грязи, и она снова как новенькая. Он не заботился ни о ком, кроме своих собак, но каждый день ему нужно было набрать ветвей на растопку печки, набить трубочку и закипятить воды для крепчайшего кофе. И хотя Медведь упрямился и твердил, что останется лежать в своей собственной постели и применять свои, проверенные временем снадобья, вкупе с таблетками антибиотиков, Давид в конце концов решил настоять на госпитализации.

— Вы поедете, черт возьми, даже если мне придется привязать вас к машине и за ноги волочь в больницу!

— Это тебе даром не пройдет, засранец ты этакий! Я знал, что ты захочешь затащить меня в свою дурацкую больницу. Не хочу! Ты просто решил меня помыть, и все! — старик от расстройства начал даже трястись и дрожать. Давид взял его на руки. Медведь, хоть и был достаточно высоким, весил не больше, чем картонная фигура.

— Положи меня на место, а то… — с угрозой произнес Медведь, однако сопротивление его начинало слабеть. — Я больше никогда не стану с тобой разговаривать. Никогда!

— Послушайте, старина! Один день здесь в одиночестве, ну максимум два — и ваши собаки будут грызть ваше тело, то немногое, что от него осталось.

Давид бережно усадил больного на заднем сиденье машины, укрыл его грязным пледом, а сверху несколькими одеялами, специально для таких случаев припасенными в машине.

Спустя четыре дня Медведь уже бродил по больничным коридорам, и его тощие ноги торчали из-под зеленого больничного халата. На самом деле он, казалось, наслаждается больничным комфортом. Собак кормил внук, а Давид тайком снабжал старика спиртным, которым тот пропитался бог знает за сколько десятилетий и без которого утратил бы волю к жизни.

— Послушай, приятель, смотри, как бы эта сестра с морковными волосами не заметила, что ты приносишь мне эту штуку. Она вспыльчивая, как порох. Обоим тогда даст под зад коленкой.

— Можете верить, можете не верить, но она ничего мне не сделает. На самом деле я старше ее по должности.

— Вот это да! — восторженно воскликнул старик. — Измажьте меня дегтем и обваляйте в гусиных перьях!

— Да хоть двоих нас сразу! — согласился Давид.

Проходили дни, а Медведь не торопился собирать вещи и возвращаться в свою хижину. Давид решил оставить его, пока он совсем не выздоровеет. Возможно, поспав на хорошей кровати с чистыми простынями и полакомившись вкусной едой, пообщавшись с другими стариками, соседями по палате, Медведь привык к нормальным комфортным условиям. Щеки его заметно округлились. Он был чисто выбрит, длинные волосы вымыты, Джени даже заплела ему косы.

На десятый день Давид решил испытать его:

— Неужто вы становитесь неженкой? Я не верю своим глазам: вы все еще валяетесь здесь, как будто не выздоровели. Я никогда не думал, что такое может быть!

Медведь, казалось, не заглотнул приманку. Он подошел поближе и наклонился к Давиду.

— Я скажу тебе, что я делаю, — прошептал он. — Я коплю силы для большого, дальнего путешествия. Последнего в моей жизни, как я понимаю.

— Какого путешествия?

— Я подамся дальше на север, на другой берег Большого Медвежьего озера. На запад от Коппермайна. — Медведь оглядывался по сторонам, будто опасался, что его планы может подслушать и расстроить какой-нибудь сплетник.

— Но это же очень далеко. Как вы собираетесь добираться? — Давид был заинтригован.

— Ну, есть много разных способов, — старик замолчал и украдкой глотнул из кружки, которую ему дал Давид. — Много лет назад я бы поехал на собачьей упряжке. Но теперь, конечно, можно просто полететь. — Он лукаво посмотрел на Давида.

— Не думаю, что самолеты летают из Лосиного Ручья в район Коппермайна. Вам придется добираться сначала до Йеллоунайфа или Инувика и лишь оттуда вылетать.

Медведь издал тихий смешок:

— Туда, куда я направляюсь, не летают коммерческие рейсы.

— Может, внук сможет договориться с пилотом, чтобы вас доставили прямо до места. Правда, учтите, это влетит в копеечку.

— Нет, внуку не особенно нравится тот друг, которого я собираюсь навестить.

— Друг?

— Ага. Я вот подумал… Тебе ведь нужен совет. Мой друг — ангаткук, эскимосский шаман. Не из этих новомодных дурачков, которые сами себя объявляют шаманами. Нет-нет, — Медведь поцокал языком и выразительно покрутил пальцем, — он из старых. Настоящий.

— Так вы думаете, что мне нужно получить совет у шамана? — рассмеялся Давид. — А как вы познакомились с этим человеком?

— Много лет назад, когда тебя еще не было на свете, он жил некоторое время в Лосином Ручье. Он пришел сюда после того, как был изгнан собственным народом.

— А что он сделал?

Широкая улыбка пропала с лица Медведя, и он сразу стал невероятно старым и серьезным.

— Его попросили вылечить ребенка. Ребенок был смертельно ранен и все равно умер бы. Но шаман винил себя в его смерти. А потом миссионеры и чиновники из правительства стали совать носы на север, вышел указ о запрете шаманства, и, боясь ослушаться указа, старейшины решили изгнать шамана. Спустя много лет, когда все забылось, ему позволили вернуться в родные места.

Давид смотрел на старика и вдруг почувствовал резкую боль в груди. Он скрывал свое горе неделями, боясь выпустить его наружу. Он ведь даже не общался с маленьким Дереком, но судьба мальчика, казалось, была неразрывно связана с его собственной. Теперь, после смерти ребенка, его остренькое личико с пытливыми глазами снилось ему гораздо чаще, чем прежде.

Давид с трудом справился с комом в горле, несколько раз судорожно сглотнув, но легче не становилось. Закрыв лицо руками, он сделал пару глубоких вздохов.

— Я думаю, тебе будет очень полезно встретиться с ним. — Спящий Медведь похлопал его по колену морщинистой рукой. — И потом, мне нужна компания.

* * *

Наконец все начало таять всерьез. Вода бежала, капала, бурлила и булькала везде. В этих краях выпадало очень мало дождей, но за зиму накопилось столько снега, что теперь стремительные потоки затопили подвалы, бежали неряшливыми реками по улицам, заполнили канавы и пропитали всю землю. Иногда по ночам было так холодно, что вода снова превращалась в лед, и гололед вызывал переполох среди водителей и пешеходов. И все же в воздухе витала радость. Подростки могли снова носить легкую одежду и обувь, мотосани прятались в гараж и доставались велосипеды, женщины начали разбивать огородики, которым суждена была очень короткая жизнь.

Контракт Давида подошел к концу, и Хогг, пытаясь убедить его остаться, сказал, что его отъезд будет серьезной потерей для их сообщества.

— Знаю, что вы не всегда находите общий язык с Шейлой, но я уверен, что все эти недоразумения сгладятся, дайте только срок, — добавил он. — Я хотел бы ввести вас в постоянный штат, с отличными рекомендациями. Такого молодого человека, как вы, в Лосином Ручье ждет блестящее будущее. Город будет расти. Цивилизация доберется и до нас. Решайтесь же, Дейвид, то есть Давид! Подумайте об этом.

Некоторое время Давид колебался. Он не знал, что его ждет дома, но там осталась больная мать, которая была очень расстроена его отсутствием. Он чувствовал, что должен продолжать хирургическую практику, но ему вряд ли удастся набраться опыта в Лосином Ручье только на тех несчастных случаях, от которых волосы вставали дыбом и которые требовали хирургического вмешательства. Цивилизация нескоро доберется в эти края, если вообще когда-нибудь доберется. Но самое главное — ему необходимо было разобраться с ситуацией, которая осталась дома. Нельзя же прятаться всю жизнь! После этих удивительных и непростых десяти месяцев он чувствовал, что вырос как человек, как мужчина, но как врача он все еще себя боялся. Чем скорее он встретится лицом к лицу со своими ночными кошмарами, тем лучше. Ну и, как ни противно себе в этом признаться, Шейла была решающим фактором в пользу отъезда. Он не мог представить нормальных рабочих отношений с ней. В случае же конфликта между ними позиция Хогга понятна: он ни за что не позволит ей уйти.

Давид поменял свой обратный билет до Британии, чтобы сопровождать Спящего Медведя в его последнем путешествии. На приготовления ушло две недели. Давид больше не мог пользоваться «крайслером», и в конце концов внук Медведя предложил им для дальней поездки в Йеллоунайф свой «форд»-фургон. Оттуда они полетят прямо на север, за Полярный круг. Сначала Давид полагал, что старик предложил ему поехать вместе с ним потому, что у него не хватало денег, но, как оказалось, был не прав: в банке у Медведя хранилась достаточно серьезная сумма денег. Он прилично зарабатывал в бытность свою охотником и резчиком льда и довольно редко прикасался к своим накоплениям. Теперь наконец пришло время их тратить. Было закуплено множество подарков — инструментов, одежды и технических новинок — для друга и его дочери.

Все это время Давид бродил по округе пешком, восхищаясь разительными переменами, которые принесла весна в так нравившийся ему заснеженный ландшафт. Давид на все смотрел с новой точки зрения: теперь над ним не нависала постоянная угроза ужасных срочных вызовов и скучная череда кашлей и случаев заболевания гриппом. Он был совершенно свободен, и не нужно было беспокоиться о своем моральном облике и поведении, о том, что подумают о нем люди. Просто еще один обыкновенный безработный или турист, что ему нравилось больше.

В конце концов он набрался смелости пригласить Бренду на свидание.

— Просто в благодарность за приветливое лицо и хорошее чувство юмора, — уточнил он. — Как насчет пары бокалов вина и хорошего обеда где-нибудь?

Вопрос, почему он ждал до последней недели, чтобы пригласить ее, не прозвучал, но было видно, что Бренда озадачена. Впрочем, он не смог бы дать внятный ответ на этот вопрос даже себе. Разве что она была не из тех женщин, в которых он смог бы влюбиться, и к тому же было множество других кавалеров, наперебой добивавшихся ее общества. В остальном она была очень даже ничего. Забавная, сексуальная, разговорчивая, отпускавшая довольно остроумные комментарии по поводу всех и каждого в городе. Давид слушал и смеялся. Было весело, он чувствовал, что ему завидуют. Однако какое это имело значение? Он даже пожалел, что так долго лишал себя столь приятного общества. Она могла стать другом, который ему был так нужен, если, правда, такое было возможно после их свидания на Щучьем озере.

В середине их обеда в новом модном ресторане в зал вошла Шейла под руку с каким-то огромным грубым мужчиной с массивной челюстью и кустистыми бровями. Этот пресловутый громила был на самом деле удачливым бизнесменом, как сказали Давиду, но выглядел он, безусловно, типичным лесорубом. Шейла, без сомнения, была ему под стать: ее скромные размеры компенсировал избыток женского коварства. В коротком оранжевом платье и высоких, по колено, сапогах на шнуровке она выглядела просто восхитительно. Давид непроизвольно посмотрел на ее живот и увидел, что он округлился.

Шейла сначала взглянула на Бренду, оценив ее от макушки до пят. Решив, вероятно, что Бренда не представляет угрозы, она поправила рыжие волосы и потянула бойфренда к их столику, чтобы познакомить.

— Это Давид, молодой валлийский врач, которого ты еще не встречал, — произнесла Шейла, не удостоив Бренду взглядом, — он не смог справиться с суровой жизнью на севере и уезжает из города.

Хотя Давид никогда не видел, чтобы Шейла пила, сейчас ее глаза были расфокусированы, а грубое замечание было излишне оскорбительным. Бойфренд выглядел расстроенным и смущенным, но коротко кивнул Давиду, потом повернулся к Бренде, наклонился и поцеловал ее в щеку:

— Привет, дорогуша. Прекрасно выглядишь. Наслаждаетесь обедом?

— Конечно, Рэнди, — Бренда смотрела на него сияющими глазами. — Не хотите к нам присоединиться?

Повисла неловкая пауза. Давид уставился в свою тарелку, зная, что его рот в томатном соусе, а рубашка испачкана спагетти. Унизительность ситуации и перспектива оказаться за одним столиком с Шейлой заставила его быть прямолинейным.

— Нет, Бренда. Не сегодня, — он спокойно посмотрел на Рэнди. — Рады были вас видеть, но мы все же на свидании. Приятного вам вечера.

Шейла, наклоняясь к Давиду, слегка потянула его вперед за галстук:

— Ах, как мило. Но ты все же должен прийти попрощаться со всеми, прежде чем убежишь в свою дерьмовую маленькую страну. — Бренда и Рэнди потеряли дар речи и только глазели на них. Грубость Шейлы выходила за всякие рамки. Она выпрямилась с холодной улыбкой и, схватив своего спутника за руку, потянула его за собой.

Бренда переводила взгляд с Давида на спину удаляющейся Шейлы:

— Слушай, что это было? Только не говори, что ты попал к ней в немилость.

— Отнюдь, — ухмыльнулся Давид, — мы с ней большие друзья.

— Она выглядела вдрызг пьяной, — задумчиво произнесла Бренда. — Ей бы нужно быть поосторожнее. Рэнди завидная добыча, а он категорически против наркотиков. Уж это я о нем знаю наверняка. Плюс еще кое-что.

Давид расплатился и отправился в туалет. Когда он оттуда вышел, Шейла стояла возле двери, явно ожидая его.

— Что ты делаешь здесь с ней? — спросила она, прислонившись к стене и скрестив руки.

— Почему тебя это интересует? — растерялся Давид. Шейла никогда не проявляла не только ревности, но и вообще какого-либо интереса к его личной жизни.

— Знаешь, я надеялась, что больше тебя не увижу, — она слегка покачивалась, а над верхней губой появились капельки пота. — Будь что будет. Я хочу, чтобы ты знал: я собираюсь кое-что сделать.

— Что? — У Давида появилось нехорошее предчувствие.

— Я собираюсь все взять в свои руки. Так и знай.

— О чем ты говоришь?

— Мне нужен твой профессиональный совет. Что вы посоветуете, доктор Вудрафф? Что они используют в маленькой Британии? Солевой раствор, введенный катетером из большого пятидесятимиллилитрового шприца? Я легко могу сделать это сама, правда? Это избавит меня от проблем, не так ли?

— Ради всего святого, Шейла! Это сумасшествие! — воскликнул Давид. — И вообще, я тебе не верю. Ты этого не сделаешь. Ты слишком далеко зашла. — Давида сильно беспокоило ее поведение. Он не мог разобраться, пьяная она или просто больна. — Слушай, Шейла, ты неважно выглядишь. Давай я позову Рэнди…

— Не стоит беспокоиться. Благодаря тебе отношения с ним уже заканчиваются. Он уже спрашивал о моей раздавшейся талии.

— Но не я же в этом виноват! Почему ты сваливаешь эту проблему на меня? Я ведь предлагал тебе обратиться к другим специалистам. Тебе могли это сделать в любой пристойной больнице.

— Сваливаю проблему на тебя? Шутишь? — возмутилась Шейла. — После того что ты сделал…

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, — она слегка пошатнулась.

Рэнди шел к туалетной комнате, и, когда он увидел, что они стоят вместе, выражение его лица изменилось. Он остановился, внимательно посмотрел на них и, казалось, собирался что-то сказать, но потом передумал и пошел мимо них в туалет.

— Послушай, я не имею к этому никакого отношения, — прошипел Давид. — Кроме того, мой контракт с больницей закончился. И все — до свидания!

— Это была твоя чертова идея оставить ребенка. Ты мне это внушил. Весь этот бред о порванных презервативах и тому подобное. А теперь знаешь, что я только что узнала? Рэнди сделал стерилизацию много лет назад.

Давид задумался. Это было довольно необычное признание. В городе было полно болезней, передающихся половым путем, и Рэнди всего лишь хотел защитить себя, потому что он не очень доверял своей возлюбленной, не знал, с кем она была, никогда не пытался представить их будущее. Шейла была для него временным увлечением. Он просто использовал женщину так же, как она использовала его.

Шейла направила палец в лицо Давиду:

— Как только ты приехал сюда, в своем крутом костюме, с высоко задранным носом, ты меня сразу стал страшно раздражать. — Шейла откинула голову назад, прислонившись к стене и выставив свою гладкую белую шею. Давиду вдруг стало жаль ее. Ее небольшой план по созданию семьи и превращению в респектабельную даму был, вероятно, на грани срыва. Несмотря на то что она производила впечатление человека сильного и уверенного, на самом деле она просто сильно запутавшаяся женщина, чей хрустальный мирок разрушился, чей план катастрофически провалился.

— Почему вся твоя злоба направлена на меня, Шейла?

Женщина смотрела на него, не отвечая.

— Может, я напоминаю тебе кого-нибудь? Это так? — продолжал допытываться Давид. — Я пытался не высовываться, старался делать свою работу как можно лучше. Почему же в твоих глазах я полное ничтожество?

— Да, уж если ты об этом заговорил, ты действительно напоминаешь мне кое-кого, — взгляд женщины затуманился. — Он был напыщенный, самодовольный, высокомерный ублюдок. Точно такой же, как ты. Такой же надменный. Такой же бесстрастный. Я всегда была недостаточно хороша для него, что бы ни делала. Точно, как ты. Он думал, что может…

Давид перестал слушать. Этот поток оскорблений заинтересовал его, но вдруг ему стало так тоскливо! Шейла продолжала разглагольствовать, но он понимал: что бы он ни сказал, это ничего не изменит. Он перестал слушать и просто ждал, когда выйдет Рэнди и можно будет оставить Шейлу на него.

* * *

В конце вечера Давид и Бренда бродили по городу. Дул легкий весенний ветерок, и в воздухе пахло сосной. Впервые за несколько недель земля подсохла. Давид показал подруге новую беговую дорожку, которую сделали недавно за центром отдыха и развлечений. Это была мягкая дорожка, покрытая древесной стружкой. Он уже несколько раз бегал здесь по утрам. Луна освещала дорожку, усеянную пивными банками и другим мусором, выдававшим присутствие подростков.

— Если бы не было так холодно, я бы отвезла тебя на пикник к Щучьему озеру, — пьяно засмеялась Бренда. — Ты ведь помнишь?

— Помню, — ответил Давид, взял руку спутницы и легонько ее поцеловал.

— Заниматься сексом на свежем воздухе… Что может быть лучше? — Она повернулась и посмотрела на него. Он понял, куда Бренда клонит. Лучше бы прямо сейчас увести ее отсюда, но тут решимость покинула его. Боже!.. Прошло уже столько месяцев… Он вдруг вспомнил один из поучительных перлов своего отца. «Помни, парень, если эта штука встопорщится и упрется, у нее тогда ни стыда ни совести». Представление об этой «штуке», упрямой и бесстыжей, с крохотным мозгом, озадачило его еще тогда, в детстве. И позже, когда он в юности впервые спал с женщиной, отцовское предостережение всплывало в мозгу. Он неизменно чувствовал отстраненность, отчуждение от бесстыдного, потакающего своим прихотям органа.

Но Бренда была взрослой женщиной, спорил Давид сам с собой. Как насчет ее собственной совести? Почему он должен сдерживать себя? В ответ Бренда скользнула рукой по его спине и небрежно погладила зад. Тогда Давид обнял женщину за плечи, и они пошли по дорожке в ивовые заросли, где не было видно ни мусора, ни света луны.

* * *

Наконец пришла пора отправляться в путешествие. Все приготовления были закончены. Давид выселился из своего трейлера и оставил пожитки у Иена, где ему предстояло прожить последнюю неделю перед отъездом в Британию.

Ледовая дорога таяла, и внук Медведя решил, что он не сможет вовремя получить назад машину. Поэтому они уехали на последнем в этом сезоне автобусе. Становилось все теплее, через несколько дней дорога станет непроходимой, и Лосиный Ручей будет отрезан от цивилизованного мира как полностью автономный остров.

Из Йеллоунайфа они зафрахтовали маленький самолетик, чтобы долететь до Черной Реки на берегах Северного Ледовитого океана. Крошечная деревушка, в основном застроенная бездушными панельными домишками, смотрелась уродливо. С высоты создавалось впечатление, что Господь просто бросил на лед горсть игральных костей. Единственным приличным, хотя и довольно старым зданием была дощатая церковь, выкрашенная белой краской. Однако сама местность была очень красивой. Огромные глыбы льда вдоль берега, зазубренные неровные айсберги, сверкающие в прозрачной дали… Тундра, казалось, простиралась бесконечно — плоская и мрачно-бесцветная. Кое-где снег подтаял, открывая черные проталины. Далеко на горизонте высились белые горы.

Они наблюдали, как крошечная фигурка спешила к летному полю; когда самолет приземлился, человек уже ждал их. Старики долго приветствовали друг друга, хлопали по спинам, жали руки. Ангутитак был таким же древним, как и Медведь, если не старше. Съежившийся, с кривыми ножками, лицо испещрено морщинами так, что уже нельзя было разобрать никаких его черт. Когда он смеялся, складочки расплывались, и огромная ухмылка обнажала два оставшихся зуба, желтых от возраста и табака.

Его дом стоял на окраине поселка. От летного поля они прошли пешком. Дочь хозяина ждала их в доме, и Давид удивился, как молодо она выглядит, принимая во внимание возраст старика.

— А как насчет его жены? Где она? — тихо спросил Медведя Давид.

— Она умерла от гриппа, когда была беременна вторым ребенком. Не стоит говорить о ней. Иначе его не переслушаешь. Болезнь унесла большинство его друзей. Это довольно тяжелая для него тема.

Отец и дочь говорили между собой на местном наречии. Давид был потрясен, когда Медведь вдруг присоединился к их беседе и свободно заговорил на их загадочном языке. Он понятия не имел, что Медведь говорит на инуктитуте. Медведь поправил его: язык копперских эскимосов называется инуиннактун.

— Бывал в этих местах, — объяснил свое знание языка Медведь, выпятив тощую грудь. — Я же не всегда отсиживался в своей берлоге в Лосином Ручье.

В первый вечер они курили, пили чай и ели в крошечной гостиной. Тут было множество покосившихся стульев, диван, а посреди комнаты — маленький столик. Этот стол, казалось, был центром, вокруг которого собирались все жители поселка. Посетители шли потоком целый день — все хотели посмотреть на прибывших и поговорить с ними. Некоторые старики остались до глубокой ночи, оживленно беседуя, переходя то на инуиннактун, то, к радости Давида, на какой-то любопытный, архаичный вариант английского. Дочь хозяина подавала еду — миски с простой соленой лапшой и кусочками тюленьего мяса и чай.

Ангутитак был в восторге от своих гостей и от того, какой интерес они возбудили в его соседях. Он больше всех говорил и постоянно курил треснувшую старую трубку. Несмотря на то что выглядел он как какая-то рухлядь, столетиями валявшаяся на чердаке, ум его был по-прежнему острым, и он обладал довольно своеобразным чувством юмора. Говорил он быстро и размахивал трубкой, как указкой, когда хотел подчеркнуть какую-то мысль. После каждого высказывания он забавно посмеивался. У Давида создалось впечатление, что старик уже знал, зачем Медведь взял его с собой, помимо того что он, несомненно, нуждался в компаньоне и няньке.

Уйарасук, дочь хозяина, тенью двигалась между мужчинами и женщинами, наполняя их кружки чаем, добавляла дрова в печку и иногда смеялась над тем, что говорил отец. Ее смех был похож на звон колокольчика. Давид отвел Медведя в сторону и спросил, сколько примерно лет этой женщине. Но восприятие времени у Медведя было ненадежным.

— А где ее семья? Разве у нее нет мужа?

— Ш-шш! — зашептал Медведь. — Не упоминай ее мужа. Ангутитак очень плохо к нему относится. Тоже не оберешься разговоров. У него ребенок от другой женщины. Сейчас он в тюрьме за то, что в ссоре отрубил кому-то палец. — Медведь тихо рассмеялся. — Этот скандалист оказал им всем услугу. Это ведь в основном из-за него старейшины проголосовали за запрет спиртного на Черной Реке.

— Они расстались… или развелись?

Медведь смотрел на него непонимающе.

— Он в тюрьме. Я же тебе сказал. А теперь тихо!

Ангутитак пытался научить Давида произносить имена его гостей, и Давид старался выговаривать их, вызывая взрывы хохота у стариков. Они буквально складывались пополам от смеха и просили повторять их имена снова и снова. По щекам их бежали слезы. Давид не был уверен, смеются ли они над ним или над его неумением. А старуха по имени Кенойуак, сидевшая рядом с ним, похлопала его по бедру, привлекая внимание, и показала жетон, который висел у нее на шее на кожаном шнурке.

— Это мой эскимосский номер, — сказала она с певучим выговором. — Когда я была юной девушкой, правительство приказало нам всем носить их, не пачкать и не терять. Нам велели забыть наши имена, потому что их трудно произносить. Но большинство из нас снова вернули себе свои имена.

— Вам все еще нужно это носить? — спросил потрясенный Давид, глядя на шеи других стариков, чем вызвал еще один взрыв веселья. И только дочь хозяина не смеялась, она выглядела скорее огорченной. Наклонившись к Давиду, она прошептала ему на ухо:

— Старуха не признается, но она гордится своим жетоном. Он ведь очень старый.

Давид повернулся и посмотрел на молодую женщину. Вблизи ее лицо выглядело еще моложе, кожа гладкая и чистая, как у ребенка.

— Ты живешь в этом доме? — спросил Давид.

— Нет, не всегда, — улыбнулась она. — У меня свой дом.

«Была ли у нее собственная жизнь, — ломал он голову, — в этом крошечном поселении, где не было ни дорог, ни магазинов, ни ресторанов — ничего, кроме бескрайних просторов, прекрасных, но холодных и скудных. Здесь все были такими старыми!» Давид хотел бы поговорить с ней, но она была сильно занята. Казалось, она всегда старалась отвести глаза, хотя несколько раз он ловил на себе ее взгляд. Наконец, довольно поздно вечером, она села рядом с ним.

— Тебе нравится местная еда?

— А что именно является местной кухней?

Она наклонилась к нему и начала перечислять, загибая пальцы и сосредоточенно сдвинув брови.

— Ну, мясо карибу — самое типичное, либо в куак, либо мипку, либо тушеное. Рыба, копченая или пиффи. Тюлень хорош, особенно ласты. Я видела дикого гуся и утку. В этом году они прилетели раньше обычного. Если завтра увижу, подстрелю. — Она посмотрела на него. — Что ты хочешь попробовать?

— Что угодно, лишь бы местное блюдо.

— Завтра, — согласилась она и вернулась на кухню.

Давид плохо спал на продавленном старом диване в спальном мешке. Второй день прошел точно так же, как и первый. Люди приходили и уходили, ели и курили в гостиной и пили невообразимое количество чая. Ему очень хотелось выйти и обследовать окрестности, хотя идти особо было некуда, только прямо по равнине. В полдень он прогулялся к берегу, окруженный пятью ребятишками, единственными во всем поселке. Они жаждали поговорить о мотоциклах и фильмах. Морской лед хрустел и зловеще потрескивал, крошась и подтаивая. Дети падали от смеха, когда он притворно пугался этого треска.

Вернувшись в маленький дом и вынужденно бездельничая, Давид постепенно расслабился. Он просто сидел и слушал бесконечные странные разговоры стариков, то затихающие, то вновь оживляющиеся. Он не привык к такому безделью, было странно полулежать в старом кресле и предаваться лени. Давид впал в полусонное оцепенение, завороженный движениями Уйарасук. Она была пугающе похожа на ту девушку, чье замерзшее тело он осматривал. Широкое лицо, жесткие черные волосы, высокие скулы, широко расставленные восточные глаза.

Наконец все гости разошлись. Голоса двух стариков сливались в тихое бормотание, а дымок от печки заполнил комнату легким туманом, как будто в старом черно-белом кино. Тишина за окнами была такая, что она как бы звучала сама по себе. Он слышал ее несмолкающий пустой белый тон, звучное молчание.

Давид был настолько расслаблен, что у него закралась мысль, не подсыпали ли ему старики что-то в чай. Или она. Такая роскошь — часами читать какой-нибудь абзац из романа, привезенного с собой, периодически наблюдать за эскимосской женщиной, пытаясь понять, что стоит за ее странным, но довольно сдержанным поведением. Нужна была некоторая хитрость, чтобы делать это, не давая ей понять, что он за ней наблюдает. У него появились фантазии. Он представлял, что прижимает ее к себе за дверью в кухне и она страстно отвечает ему, прижимаясь к нему грудью, и ее чернильно-черные глаза напряженно сверлят его. Он представлял, как стягивает с нее юбку из шкуры карибу, стаскивает через голову свитер толстой вязки, изучает каждую черточку ее тела. Все ее формы так надежно скрыты под просторной одеждой, так таинственны! И он был очень растерян, когда на третий день его пребывания она появилась в облегающих джинсах и свитере с надписью «Диснейленд» на груди.

— Ты была в Диснейленде? — удивленно поинтересовался Давид.

Она рассмеялась и покачала головой.

— Чем ты занимаешься, кроме того что ухаживаешь за отцом? — Он встал и последовал за женщиной на кухню. Ему хотелось услышать, как она говорит по-английски.

— Я резчик, — ответила она, отворачиваясь, чтобы скрыть румянец смущения.

— Резчик? — Давид обошел кругом, чтобы вынудить ее посмотреть на него. — Какой резчик?

— Резчик по камню. В основном по мыльному камню. Это легче всего. Иногда по кости. Мой народ занимается этим. Половина жителей нашей деревни зарабатывают на жизнь тем, что продают поделки.

— А можно мне увидеть твои работы?

Она обогнула его и подошла к раковине. Он пошел следом, наклонился над раковиной и скорчил ей глупую рожицу:

— Эй! Поговори со мной!

Она засмеялась, и румянец стал еще гуще. При свете дня она выглядела совершенным ребенком. На секунду их глаза встретились, и взгляд ее был таким глубоким, что он вдруг понял, что влюбился в нее — как-то по-детски, иррационально. Как только он понял это, то задрожал от восхищения. Должно быть, он потерял голову, он чувствовал себя как в дурмане — этот воздух, это безмолвие, внезапная свобода, и всякие Хогги и Шейлы где-то так далеко! Давид смотрел на невинное лицо Уйарасук, ему хотелось взять его в ладони, поцеловать, но он не решался. Как когда-то, когда ему было четырнадцать и он был очарован дочкой соседей-пакистанцев. Ей было двенадцать, у нее была необычная, «нездешняя» красота: копна волос до талии, черные, как омуты, глаза. Давид ни разу не приблизился к предмету своей любви, не заговорил с ней, но в воображении он занимался с ней любовью день и ночь. Сила его страсти была такой приятной, такой удивительной, что он не уставал предаваться своим мечтам.

— Я знаю, что спрашивать об этом не принято, но… Сколько тебе лет? — на мгновение ему стало стыдно за свой эротический интерес к ней. Потом он вспомнил, что она уже была замужем. Не может же она быть настолько молодой. Юная невеста, возможно. Но не девственница.

— Я скажу. Но думаю, спрашивать об этом невежливо. На следующей неделе мне исполнится двадцать шесть… В среду, — она посмотрела ему в глаза. — Но тебя здесь уже не будет.

Вот в чем дело. Конечно. Он уже уедет. Какой смысл флиртовать, даже вполне невинно? Просто чтобы провести время? Всегда есть опасность слишком близко сойтись, слишком сильно привязаться. Она не могла себе позволить роскошь связать себя чувствами. В таком месте, как это, ты либо влюбляешься, либо уходишь. Ни больше и ни меньше.

— Я совсем не распутник, — начал он. Ему хотелось, чтобы женщина доверяла ему, но что он мог сказать? Лучше спрятать свою романтическую влюбленность, понимая, насколько все это глупо.

Вдруг женщина протянула руку и провела по его волосам.

— Как пух зайчонка, — произнесла она и улыбнулась. — Такие нежные, мягкие… — Она пропустила темные кудри сквозь пальцы. Давид схватил ее руку и поднес к губам, поцеловал ладонь, запястье. Они стояли лицом к лицу, и он мог видеть ее реакцию. Давид знал, что не следует этого делать, что это нечестно. Женщина опустила глаза, а мгновением позже отстранилась от него.

— А вот твои волосы — как конский хвост.

— Ну и комплимент! — Она замахнулась на него кухонным полотенцем. — Вообще-то я никогда не видела настоящих лошадей, только на картинках и в кино. Я знаю, что из конского волоса делали матрасы… В старину.

— Из твоих волос получился бы отличный матрас.

Она фыркнула в притворном возмущении, но Давид заметил, что глаза ее засверкали. Она пошла в гостиную и подбросила крупные сучковатые дрова в печку. Когда она наклонилась, Давид обратил внимание, что у нее круглые, рельефные ягодицы. Ноги довольно короткие, но хорошей, правильной формы. Джинсы выглядели как-то нелепо, но возможно, дело было не в джинсах, а в нем самом, его романтическом настрое и его смехотворных заблуждениях. Несмотря на экзотическую внешность, она, вероятно, была вполне современной женщиной.

На следующее утро Давид стоял у окна и наблюдал, как соседи разделывают тушу тюленя. Ярко-красная кровь выглядела отвратительно на белом снегу.

— Подойди сюда, — сказал Ангутитак и похлопал рядом с собой по старому дивану. — Ты утомлен и расстроен?

— Вовсе нет. Мне нравится ваше гостеприимство.

Медведь встал и пошел на кухню, где Уйарасук мыла посуду после завтрака. Их живая болтовня перемежалась взрывами смеха. Давид слушал, удивлялся и завидовал. Оказывается, женщина была не так уж застенчива. Возможно, после мужа-предателя она не доверяла молодым мужчинам. А может, дело было в том, что он чужак, иностранец. Или ей не нравилось, как он на нее смотрел.

Ангутитак внимательно изучал лицо Давида.

— Ты человек, который должен убрать свою боль, прежде чем сможешь вернуться.

— Я? Что вы имеете в виду?

— Ты вернешься в Канаду однажды, когда тучи над твоей головой рассеются. Эта тишина будет звать тебя. Ты вернешься и поселишься здесь.

— Да? — Давиду не хотелось разочаровывать старика без нужды, но он все же не верил, что его когда-нибудь потянет сюда, на эти северные земли. Хотя он начал уважать их суровую красоту, она ему даже нравилась, но он полностью принадлежал скуке и безопасности дождя и тумана его родной страны.

Ангутитак кашлянул, разрывая медленное течение его мыслей, потом направил на Давида мундштук своей трубки:

— Я знаю о куаттиаке, духе ребенка, который мучает тебя. Наш старый друг рассказал мне, как ты заполучил этого духа.

— Думаю, дело во мне, — тихо сказал Давид. — Я сам себя наказываю и прекрасно знаю за что.

— И это тоже, — согласился Ангутитак, медленно кивая. — А люди… Люди любят находить виноватого, и им становится важно нести свою боль, брать ее с собой даже очень далеко.

— Все совсем не так, — запротестовал Давид. Он не хотел, чтобы кто-нибудь позволял небрежно отзываться по поводу его позора, его вины. — Я допустил очень серьезную ошибку, и мне придется с этим жить. Я убежал, потому что не смог смириться с тем, что наделал. Вот и вся причина, все очень просто.

Дверь на кухню была закрыта, и веселая болтовня оттуда доносилась невнятным гулом. Поленья сердито потрескивали в печи.

— Конечно, я это знаю. И все же ты похож на комок мха — весь пропитан болью и удерживаешь ее, носишь за собой во все уголки земли. Ты здесь, — старик раскинул руки, чтобы показать всю Арктику, — и ты все еще тяжелый, тащишь свое бремя, как перегруженные сани.

Это было правдой: тяжесть его угрызений совести отдавалась во всем теле, в каждой косточке. Они тихо сидели долгое время, глядя на огонь. Ангутитак тихо напевал себе под нос. Вдруг он похлопал Давида по колену мундштуком своей трубки:

— Я вижу твоего духа ребенка. Мне он кажется добрым духом. Он выглядит маленькой лисичкой с длинным носом. Но дух не злой. — Ангутитак пристально посмотрел на Давида. — Это невинный дух, однако глаза у него полны мудрости. Если ты ему позволишь, он поможет тебе.

— Нет, — выпалил Давид. — Как вы не понимаете? Я виноват в том, что…

Старик резко поднял руку и закрыл глаза:

— Он здесь. Я попрошу его показаться. Тогда ты перестанешь бояться.

— Не знаю… — покачал головой Давид, с трудом проглатывая комок в горле. Ребенок, чье лицо являлось ему во сне… Как старик узнал, что у него лисьи черты? Давиду было не по себе. Ему стало страшно.

— Аннирниаккутит! — закричал Ангутитак.

Комната, казалось, потемнела, будто произошла какая-то сдвижка во времени. «Это все только в моем воображении, — подумал Давид. — Я взволнован, нервы расшатаны…»

Старик начал петь: «Алианаит, алианаит, алианаит…» Песня звучала сурово, всего несколько нот; возможно, это было ритуальное песнопение. Глаза старика были по-прежнему закрыты, шишковатые руки скрещены на груди. Давид ломал голову, что требуется от него, но старик продолжал петь, и ему становилось все легче и даже начинало нравиться. Звуки на кухне стихли, и легкий ветерок свистел по углам дома. Вдруг в комнате снова потемнело, будто внезапно наступила ночь. Давиду стало жутко, но песня успокаивала и ему не хотелось ни на что отвлекаться. Он откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Странная мелодия звучала как какой-то древний псалом. Голос старика был таким глубоким, что казалось, резонирует через пятки, поднимается по ногам и заполняет его целиком. Ему захотелось подхватить песню, но вдруг навалилась странная сонливость. Появилось лицо Дерека, но не бледное, впалое из-за болезни или смерти, а румяное, с ясными живыми глазами. Давид улыбнулся. Потом он разглядел в этом лице черты лисички, бесстрашный оскал, длинный нос. Мудрость, которая сквозила в глазах лисички, очень тронула Давида, он почувствовал, что и сам полон отваги, — и темнота отступила от него.

Голос Ангутитака теперь стал тише и слегка дрожал, будто песня высасывала из него силы. Лицо Дерека стало расплываться, меркнуть, а потом исчезло. Песня звучала глуше, затем стала стихать, как эхо под безмолвным небом Арктики.

* * *

Когда Давид открыл глаза, комната была пуста. Он был слегка озадачен, дезориентирован светом за окном. Угли в печке все еще тлели, но в доме было тихо. Казалось, в нем никого не было. Тело Давида затекло, голова была тяжелой. Он встал и потянулся. Зевал до тех пор, пока не хрустнули челюсти. Вдруг ему так отчаянно захотелось пить, будто он долго бродил по пустыне. Толстый язык еле ворочался во рту. Давид направился в маленькую ванную. В ней не было окна, он чиркнул спичкой и зажег кулик, лампу из мыльного камня, которая заполнялась тюленьим жиром. Лампа была красиво вырезана в форме полумесяца. Давид выпил несколько кружек воды. Потом почистил зубы. В зеркале над раковиной он увидел свою трехдневную щетину. Волосы его были слишком длинными, неровными и кучерявыми. Внимательно рассмотрев свое отражение, впервые за долгое время, Давид рассмеялся. Это было скорее лицо хиппи-наркомана или просто какой-то развалины — собственно, он и есть развалина. Но даже в этом случае ему трудно было смириться со своим внешним видом. Он припомнил, каково было уважать самого себя… смотреть в зеркало и находить себя вполне привлекательным, энергичным, многообещающим. Прошло уже больше года с тех пор, как его жизнь разлетелась на куски. Может, достаточно?

Стоя здесь, в убогой маленькой ванной, он почувствовал неожиданный прилив энергии, будто сняли груз с плеч. Комок мха выжали, как мочалку, грязная вонючая вода ушла — и он почувствовал себя легким, свежим и упругим.

Он сходил в туалет, затем снял с себя одежду и стал в маленький поддон, который заменял ванну. Под слабой струей прохладной ржавой воды он почувствовал себя как под горным водопадом. Давид растерся полотенцем, оделся, потом без особого успеха поскреб щетину чьим-то лезвием, но только порезал кожу на горле.

На кухне он нашел Уйарасук. Та сидела за столом тихо и неподвижно.

— Отец пошел в гости, — сказала она. — Они вернутся поздно.

— А ты что делаешь? — с удивлением спросил Давид.

— Даю отдых своим старым костям, — ответила она, хотя выглядела свежей, как подросток.

— Я, должно быть, проспал несколько часов.

— Ты говорил, что хочешь посмотреть на мои работы. — Он заметил, как порозовела ее бледная кожа, и она отвернула голову, чтобы спрятать румянец.

— Очень хочу. Где они?

— У меня дома. — Она встала и сразу надела куртку. Давид огляделся вокруг в поисках своей одежды. Она была завернута в спальный мешок, который лежал за диваном. Воздух был мягким, а небо — бледно-голубым. Давид не имел понятия, сколько времени. Уйарасук взяла его за руку и целеустремленно повела в обход домов, к маленькому жилищу на берегу. Она жила в однокомнатной лачуге, не больше того вагончика, который был у его родителей, когда он был мальчишкой. Воздух в доме был влажным от испарений газового обогревателя. Длинные тонкие полки покрывали стены от пола до потолка, на них женщина хранила все свое имущество. Повсюду стояли маленькие поделки из мыльного камня: охотники с копьями, киты, белые медведи, тюлени и птицы. Фигурки были прелестные — изящные, утонченные.

— Это просто замечательно! — воскликнул он. — Где ты их продаешь?

— В галереях каблунаитов, — ответила женщина и подмигнула. — Ну, ты понимаешь… белых людей.

Если она над ним смеялась, он не возражал.

— Так ты все-таки выбираешься иногда на юг?

— Нет. В нескольких милях отсюда есть исследовательская станция. Они передают их для нас… За вознаграждение, конечно. — Она поставила чайник на крошечную плитку и повесила их куртки на крючок за дверью. — Ты не настолько «белый» на самом деле. Почему я считала, что все европейцы светлые? И все же ты сделан из другого теста, не такого, как я.

Она подошла к нему. Давид сидел на маленьком табурете, вертел в руках одну из ее поделок, ощупывая холодный гладкий камень. Женщина дотронулась до его волос, взъерошила их, как ребенку.

— Другой материал, мягкий и, возможно, немного хрупкий, — засмеялась она.

Он поглядел на нее снизу вверх. Что она знала о нем? Быть может, она слышала его странный разговор с отцом-шаманом. Или, может, Медведь рассказал ей, зачем привез его с собой. Но в ее взгляде не было ни жалости, ни сострадания. Давид положил фигурку на колени и обнял женщину, ощущая, как стройные бедра сужаются к талии, и повторяя руками изгибы ее тела. Женщина не возражала. Спустя мгновение он опустил руки.

— Все хорошо, — сказала она.

— Извини… Я не должен был поддаваться порыву. Каблу… как ты там нас назвала? Мы очень дерзкие. Это называется «белое имперское свинство»…

Она засмеялась, взяла его руки и вернула их на прежнее место, на талию. Давид уткнулся лицом в ее живот. Там бурчало от голода. Давид прижал ухо к животу, чтобы лучше слышать. В этих звуках было что-то мощное, земное, как далекие раскаты грома, как извержение раскаленной лавы, как таинственные звуки дикого леса, как маленькая вселенная, заключенная внутри тела. Иной мир — экзотический, захватывающий и запретный. Ему хотелось быть там, внутри нее, войти в ее тайный космос своей плотью.

Чайник зашипел, и она отстранилась от Давида. Тот огляделся по сторонам, рассматривая обстановку. Казалось, вся ее жизнь сосредоточена на кровати. Там лежали книги, газеты, одежда, шитье, стояла тарелка с хлебными крошками. Пока она заваривала чай, Давид поднялся, чтобы рассмотреть и потрогать другие фигурки. Он не мог не прикасаться к ним: каждая рассказывала об отношении эскимосов к миру и существам в этом мире. Давид взял одну из фигурок, изображающую любовников. Женщина сидела верхом на сидящем мужчине. На их лицах были широкие улыбки, их короткие толстые руки и ноги затейливо переплелись.

Женщина протянула ему кружку, и они оба пили, стоя в пространстве между столом и кроватью.

— Когда вернется твой муж?

— Никогда.

Давид не знал, что еще сказать; ей, наверно, не понравится его излишнее любопытство.

— Ты ведь меня хочешь? — спросила она.

— Да, — он протянул руку и погладил ее по щеке. — Хочу. Но не думаю…

— Все в порядке, — прервала она его. — Но я уже года три не была с мужчиной. Я даже не знаю, что нужно делать.

— Ничего не нужно делать. Я пришел сюда без всякого тайного умысла, — добавил он, чувствуя себя неуверенным. — Может, сядем?

Они сели на краешек кровати и стали пить чай. Потом она встала и начала убирать вещи с кровати, с трудом находя место, куда их пристроить. В комнате не было шкафа, и она запихнула свернутую одежду на одну из полок. Книги и газеты сложила стопками на столе. Давиду стало не по себе, он почти запаниковал. Смешно, он же не девственник! Он так сильно хотел этого и все же чувствовал совершенную новизну, беспомощность и неопытность. В то же время появилось напряжение в паху. Этой части организма было совершенно наплевать на его внутреннюю борьбу.

Закончив убирать вещи, она взяла кружку из его рук и пошла выключить свет. Серые сумерки заглядывали в окно. Давид встал и двинулся следом за женщиной. Она оказалась ниже, чем он думал. И чтобы поцеловать, Давид приподнял ее над полом. Она засмеялась, но уже не так застенчиво. Глаза женщины сверкали в полумраке комнаты.

— Раздевайся, — велела она.

— Ты уверена, что хочешь этого?

— Я очень этого хочу, — улыбнулась она и стала расстегивать его жилет.

Когда он наконец освободился от одежды, то осознал, что уже много месяцев не обнажался, за исключением коротких прыжков в грязнейший душ. Влажное тепло на обнаженной коже возбудило его еще больше. Его эрегированный орган раскачивался впереди, как свинцовое грузило, когда он помогал партнерше раздеться. Ее темные соски высоко сидели на маленькой груди. Он наклонился и стал целовать их — они сразу же затвердели под его языком, как маленькие гладкие камешки. Он ласкал их до тех пор, пока не затекла шея, потом увлек ее на кровать.

Он не смог сдержать широкой улыбки, когда увидел ее ярко-красные атласные трусики, и спросил, где она их выискала.

— В каталоге, конечно, — засмеялась она, щелкнув его по носу. — А чего ты ожидал, трусы из коры березы или из шкуры котика?

— Да! — рассмеялся он в ответ. — Я очень расстроен!

— А может, еще мхом пользоваться вместо гигиенических прокладок?

— Точно! — Как легко она читала его мысли!

Давид бережно снял их, чтобы не порвать нежную ткань.

— Ты их надела специально для этого случая? Планировала, что такое случится?

— Да… Но я всегда ношу красивое нижнее белье, чтобы напомнить себе, что я женщина.

Если бы они не были такими вызывающе современными, он обязательно стащил бы их у нее. Но тогда бы она поняла, кто это сделал, и решила, что ему нужен трофей. Это было недалеко от истины. Быть здесь, в этой постели, с такой красивой экзотичной женщиной — самое лучшее, что случилось с ним за весь год. Он никогда не забудет эти мгновения. Давид смотрел на ее бледное тело, смутно белеющее в тусклом свете сгущающихся сумерек. Маленький черный треугольник оказался именно таким, как представлялся ему в эротических фантазиях. Давид поцеловал его, зарылся носом в жесткие волосы на лобке, вдыхая запах женщины. Он был уже опасно близок к оргазму, но заставил себя сдержаться, начав думать о чем-то холодном, трудном. Они долго целовались, тесно прижавшись друг к другу. Женщина вдруг рассмеялась, и смех ее был таким радостным, что Давид тоже засмеялся.

Он хотел немного поговорить с ней, послушать ее голос, посмотреть на нее вблизи, но она скользнула вниз по его телу. Ощущение, когда ее губы охватили его плоть, было настолько ярким, всепоглощающим, что через несколько секунд он был вынужден отпрянуть от нее. Как бы ни желал он эту женщину, нельзя было верить, что он может контролировать семяизвержение, а он не хотел овладевать ею так, беспечно и легкомысленно. Давид отстранился, развернул женщину на спину, чтобы доставить ей удовольствие. Нежные складочки под черным треугольником были такими девственными, почти детскими. На мгновение ему стало страшно. Он напомнил себе, что она тоже хочет его, что она уже женщина. Его ласки вдруг вызвали у нее слезы.

— Что-то не так? — встревоженно прошептал он.

— Все просто восхитительно, продолжай, не останавливайся. — У нее были свои причины для слез — грусть, одиночество, растерянность. Здесь же была любовь — пусть даже всего на несколько часов, пусть ее безжалостно оторвут от тела, от души. Завтра его здесь уже не будет. Давиду самому было больно думать об этом. Охватила опустошающая подавленность. Но потом зов плоти стал настолько мощным, что он уже не мог думать. Давид приподнялся и накрыл ее своим телом, слизывая слезы, текущие по лицу.

— Можно? Ты предохраняешься?

— Сейчас безопасный период, — ответила она, кивая.

Давид знал, что нет такого понятия, как полностью безопасный период. Но с чего бы ей предохраняться? Здесь, в этой глуши, без мужчины? Он отодвинулся от нее, встал и принялся лихорадочно рыться в карманах одежды в поисках бумажника, где был пакетик презервативов, который он уже несколько месяцев таскал с собой.

— Дело не в том, что… — начал он, натягивая невидимую резину.

— Все прекрасно. Все просто прекрасно, — уверяла его партнерша.

У нее внутри оказалось так туго, что им обоим стало больно. Женщина поморщилась. Давид прошептал извинения и хотел уже подать назад, но она вцепилась в его ягодицы обеими руками, чтобы остановить, и вскоре попросила его двигаться дальше, войти в нее еще глубже. Когда она кончила, он расслабился, и его оргазм был настолько мощным, что, казалось, из глаз посыпались искры.

* * *

Давид возвращался к дому старика-шамана. Небо было уже черным, но ночь освещали миллиарды ослепительных звезд, и он остановился полюбоваться ими. Он никогда прежде не чувствовал так остро чудовищность и великолепие Вселенной. С каждым днем света будет все больше, и вскоре на смену исчезающей темноте придет арктическое лето, и тогда звезд не увидишь.

Он шел по тропинке, улыбаясь и напевая себе что-то под нос. Пар от его дыхания в прохладном воздухе был похож на мощное дыхание бога Тора, дающего жизнь штормам и грозовым облакам. Давид чувствовал себя всемогущим, полным сил и решимости, как юноша на пороге взрослой жизни, — такой же гордый, удовлетворенный, исполненный ожиданий, с горячей кровью. Он рассмеялся собственным мыслям. Черт возьми, он был по уши влюблен, сходил с ума от желания, полностью отупел. А еще была в нем некая умиротворенность, какой-то мягкий свет разливался в душе. Давид не позволял себе подумать, что будет дальше. Ничто не должно омрачать его нынешнего состояния.

Внезапно какой-то далекий звук, похожий на звон разбитого хрусталя, заставил его остановиться и посмотреть вверх. В ночном небе многоцветным взрывом вспыхнуло северное сияние. Длинные хвосты красного, желтого и зеленого цветов переливались на небе от одного края горизонта до другого. Полосы поднимались и опускались в загадочном танце. Невероятное зрелище! Давид стоял неподвижно, завороженный этой красотой. Ему прежде рассказывали о необыкновенном феномене — музыке северного сияния. Это очень редкое явление. Многие люди прожили всю жизнь в Арктике, но никогда не слышали этих неземных звуков.

Ему захотелось побежать назад, вытащить спящую Уйарасук из уютной кровати, чтобы она разделила с ним это чудо. Оно свяжет их в этом огромном храме под небом, как никакая другая церемония. Но понятно, что это невозможно, поэтому он пошел дальше, вслушиваясь и вглядываясь. По крайней мере, он сможет взять с собой этот день и эту ночь, куда бы он ни поехал. Именно для этого он возродился к жизни.

* * *

Спящий Медведь был необычно тих и не похож на себя.

— Угадай, что будет! — произнес он без энтузиазма. — Мы полетим на вертолете.

— Правда? Как же это? — поинтересовался Давид, вгрызаясь в кусок наттиавиниита, мяса годовалого котика. У него разыгрался чудовищный аппетит. Он посмотрел на Уйарасук и незаметно подмигнул ей. Она улыбнулась и отрезала ему еще кусочек.

— Этот молодой священник… не англиканский, а этот чертов иезуит, — Медведь притворно сплюнул себе под ноги, — договорился, чтобы нас забрали с метеорологами с исследовательской станции.

— Очень мило с его стороны… И с их тоже, — заметил Давид с полным ртом. — А вы уже предупредили нашего пилота?

— Да. Нам удастся сэкономить несколько долларов, — грустно признал Медведь, сражаясь со своей порцией мяса, довольно жесткого для старых зубов, хоть Уйарасук и порезала его на мелкие кусочки. — Они летят в Йеллоунайф на концерт. Представляешь, сколько денег им придется потратить на такое легкомыслие! — Медведь махнул большим пальцем в сторону Уйарасук. — И это, несомненно, из-за ее скульптур. Треклятые росомахи!

Уйарасук положила руку на плечо старика.

— Мы нормально зарабатываем, дедушка, — успокаивающе проговорила она.

Медведь посмотрел на нее с такой нежностью, которой Давид никогда в нем не замечал. Он похлопал ее по руке, но ничего не ответил. Ангутитак вышел из ванной. Он выглядел еще более слабым, чем обычно. Спина совсем сгорбилась, и ноги, казалось, неуверенно подкашивались. Может, он потихоньку принял таинственного снадобья из бутылки Медведя.

Несмотря на отличное настроение Давида, вся остальная компания была печальна во время этого прощального завтрака. Оба старика понимали, что это их последняя встреча. Уйарасук была печальна по своим причинам, а Давид испытывал необычайный подъем духа, хотя понимал, что будет сильно страдать, как только он постигнет холодную реальность возвращения домой. Домой?

Медведь был прав, ему действительно нужен был совет, но Давид никогда не представлял, в какой форме он будет дан и какой эффект произведет. Внезапно отдать свое сердце женщине, которую едва знаешь, — это другое дело. С ним такого никогда не случалось, и он надеялся, что его отъезд расставит все по своим местам. Он был околдован. Как еще можно объяснить все, что с ним происходило?

Через полчаса донесся грохот приближающегося вертолета. К навязчивому шуму мотора присоединился хор бешено лающих хаски. Ангутитак похлопал Давида по плечу:

— Если научишься прислушиваться к тишине, маленькая лисичка будет приходить к тебе. И говорить то, что больше никто не скажет. Разговаривай с ней всякий раз, когда попадешь в беду.

Пока старики тихо говорили о чем-то за дверью, Давид притянул Уйарасук к себе на кухне.

— Я ни о чем не жалею, — твердо произнесла она, и глаза у нее были большими и сверкающими.

Давид погладил жесткие волосы, откинул ее голову назад и крепко поцеловал. Как ни старался он найти слова, чтобы описать свои чувства, но ничего не мог придумать.