Она плотнее закуталась в куртку, жалея о том, что не надела дубленку. Очередь у банкомата двигалась очень медленно. Когда наконец подошел ее черед, у Рэчел все стало валиться из рук Она вставила карточку не той стороной и тут же забыла секретный код. Раньше у нее не было собственной кредитной карточки, да и прочих новомодных штучек, за исключением разве что мобильного телефона. Она не умела пользоваться компьютером и никогда в жизни не прибегала к помощи электронной почты. Мир вокруг нее вращался все быстрее и быстрее, а она продолжала топтаться на месге. Даже Саша умел управляться с вещами, о которых она и не слышала.
Экран банкомата был запачкан чем-то липким. Рэчел бросила быстрый взгляд на баланс на счете. Целая куча денег. Папа всегда говорил, что откладывает понемногу на Сашино обучение, но с его жалкой пенсией и тем фактом, что деньги постоянно жгли ему карман… Неужели он был замешан в каких-то темных делишках? Ее даже затрясло от волнения. Как еще все это аукнется? Может, к ней придет человек, которому отец задолжал, и потребует назад свои деньги? Или отец кого-то ограбил? Нажимая на кнопки, Рэчел покачала головой, отгоняя дурные мысли. Нет, уж этого отец точно не мог сделать. Святая простота, никакого коварства, способного повлечь за собой неприятности. Должно быть, ему повезло на скачках. Да, именно так. Ее старик считал Сашу самым сообразительным мальчуганом в мире, который должен учиться в университете-, если она не будет трогать эти деньги, Саша, может быть, туда и поступит. Так нет же, она прямо сейчас начинает тратить его деньги. Они утекают как вода. Но, утекая сквозь пальцы, приносят с собой определенные блага. Нет денег — нет благ, включая и самое необходимое, например молоко, не говоря уже о вине, виски и житейских радостях вообще. Пока же проблема была не в деньгах или, вернее, не в их отсутствии. Рэчел понимала, что не сможет жить спокойно, если не избавится от пагубной страсти к Антону. Сами по себе деньги еще не гарантировали безопасности, как бы она ни стремилась защитить Сашу от беды. От настоящей опасности деньгами не откупиться.
Послышалось тихое жужжание, и банкомат начал выплевывать купюры. Она стянула перчатки, чтобы пересчитать деньги. Было холодно, необычно холодно для весны. Ногти казались прозрачными, как лед. Пальцы у нее были слишком длинными, кровь плохо циркулировала. Все из-за курения — чертовы проблемы с кровообращением.
Бездомная, торгующая журналами «Биг исью», стояла прямо возле банкомата. Рэчел старалась не смотреть на нее, но это плохо получалось. Пару недель назад у них завязался разговор, и с тех пор эта девушка всегда кивала Рэчел и улыбалась. Она уже давно не разговаривала ни с кем из взрослых. По-настоящему не разговаривала. Она рассказала Рэчел, что родители частенько ее бранили, поэтому она сбежала из дому: она уже достаточно взрослая, чтобы о себе позаботиться. Рэчел раздумывала над тем, стоит ли рассказать девушке, что сама поступила точно так же·, подростком сбежала в Лондон, — и какие же зловещие последствия имел этот поступок! Но прежде чем она мысленно сформулировала свое предостережение, девушка похвалила ее дубленку, сказала, что, кажется, видела такую же в витрине магазина «Оксфам». Она явно не понимала, что об этом не стоило упоминать. Кроме того, она ошибалась. Дубленку подарил Антон. Когда-то она довольно дорого стоила. Они проговорили целых пять минут — довольно долго, принимая во внимание обстоятельства. Девушка сказала Рэчел, что часто ночует на улице. Что ж, сама Рэчел до такого никогда не опускалась, хотя ей приходилось очень туго.
— Здравствуйте, — улыбнулась девушка. — Журнал?
— Уже купила, — ответила Рэчел резче, чем намеревалась.
Она перевела взгляд на руки девушки. На ней были черные шерстяные перчатки без пальцев. Под ногтями грязь. Было что-то трогательное в этих руках, и Рэчел замедлила шаг.
— Хотя, может, у меня и нет этого номера.
— Будьте любезны, — сказала девушка и понимающе засмеялась, вытягивая экземпляр из кипы журналов под мышкой.
«Так они и утекают», — подумала Рэчел, передавая деньги. Два пенса скидка, девяносто восемь ушли. А прошла всего минута. С такой скоростью, пока она доберется до психотерапевта — двадцать минут пешком, — можно спустить все.
— Сколько у тебя еще осталось?
Девушка приподняла локоть и взглянула на журналы.
— Где-то с десяток.
— Ну, сегодня ты себе на хлеб заработала, правда? — Рэчел секунду изучающе смотрела на нее. — Сколько тебе лет?
— Восемнадцать. — Девушка отвела глаза. — Уже взрослая.
В шапке с кисточкой она выглядела моложе. Скорее всего, так оно и было. Рэчел колебалась. С одной стороны, она живет на улице, но с другой — торгует журналами, которые многие с интересом читают.
— Ты любишь детей?
— Конечно, — ответила девушка. — А что?
— У меня есть маленький сын. Я подумывала о приходящей няне. Я… устраиваюсь на работу. Скорее всего, вечером, по нечетным дням.
— Тогда вы обратились по адресу.
Рэчел усмехнулась. Восемнадцатилетие и цинизм, похоже, встретились.
— Точно, — ответила она и с притворной угрозой ткнула пальцем в грудь девушки. — И я знаю, где тебя найти. Как тебя зовут?
— Шарлин.
Уже сожалея о своем импульсивном поступке, Рэчел ушла. Теперь было бы странным не замечать эту девушку. Но какая к черту работа?
У нее было в запасе двадцать минут, чтобы прогуляться по центру Бата. Несмотря на резкое похолодание, во дворе монастыря толпились туристы и в уличных кафе было полно народу. По городу безостановочно кружили красные двухъярусные туристические автобусы, Рэчел даже узнавала голоса экскурсоводов. Дотти, ее мать, когда-то с большим удовольствием слушала эту многоязычную болтовню. Ее прямо распирало от гордости, когда город вошел в список «Всемирного наследия». Сколько Рэчел себя помнила, каждое воскресенье мама брала ее за руку и они прогуливались по холму, сидели на площади Музыкантов, рядом с монастырем, ели мороженое и слушали, как уличные музыканты по очереди играли на гитарах и исполняли песни Боба Дилана. Ее завораживали каменные ангелы на стенах монастыря. Они карабкались по лесенкам, изуродованные, побитые временем и погодой, и иногда краешком глаза Рэчел видела, как они перескакивают сразу через две ступеньки… Потом мама тащила ее назад по крутому склону, уверенная, что они с толком провели воскресенье, — и все это по цене дешевого рожка ванильного мороженого. Временами с ними ходил отец. Тогда они заходили в паб, где родители выпивали по рюмочке, закусывая пирогом с мясом и почками. Паб «Вольные стрелки» до сих пор существует в застроенном переулке рядом с монастырем. И на площади продолжают сидеть музыканты — они нисколько не изменились, только стали старше и загрубели.
Она пересекла площадь и прошла через маленький дворик, главной достопримечательностью которого был огромный платан. Здесь расположилась «Хрустальная таверна», маня подкрепиться пинтой пива и сигаретой, но в пабе теперь не разрешалось курить. И это называется цивилизацией!
Она отвернулась от паба и вошла в узкий проход между историческими зданиями. Первые этажи были заняты бесчисленными маленькими нарядными кафе, но войти в них у нее не хватало смелости (да и красоты тоже). Кабинет психотерапевта находился над одним из этих кафе, один пролет вверх по шаткой лестнице. Сама клиника располагалась в обветшалой квартире, лоск которой придавало обилие растений и приглушенное освещение. И все же кабинет, без сомнения, находился в самом модном районе города.
Приемная представляла собой маленькую комнату с четырьмя креслами и тронутой хиппи Сильвией, устроившейся за письменным столиком, которая предложила Рэчел чашечку чая, чтобы согреться. Это было очень мило с ее стороны, и Рэчел с благодарностью приняла предложение, но недоверие к секретарше не исчезло. На лбу у нее словно было написано «Я внимательная, но строгая» — одна из тех, кто должен всех опекать, но не может перестать придираться. Рэчел присела в кресло и обхватила кружку руками, стараясь не встречаться с Сильвией глазами. Больше в приемной никого не было, а разговаривать Рэчел не хотелось. Мыслями она вернулась к предстоящему сеансу, третьему за несколько недель. Все идет совсем не так, как она запланировала. Она теряет контроль над ходом вещей, но в то же время ей было приятно, когда Мадлен пускала в ход маленькие хитрости, чтобы разговорить пациентку. Разве из этого выйдет что хорошее? Неужели именно этого она хочет?
Как Рэчел и предполагала, секретарша не сумела продержаться и полминуты.
— Господи боже, — воскликнула она, — да ваши руки совсем посинели!
— Плохо циркулирует кровь, — пробормотала Рэчел.
— Вы должны попробовать гинкго. Это что-то невероятное!
— Что?
— Одно южноамериканское целебное растение. Настоящая бомба, а не лекарство.
— Хорошо, дадите как-нибудь затянуться. — Рэчел поставила чашку на журнал, лежащий на столе. — По правде сказать, я собираюсь выкурить сигарету.
У Сильвии на столе зазвонил телефон, и она предостерегающе подняла руку.
— Забудьте о сигарете, мисс Локлир, Мадлен готова вас принять.
— Только «мисс» не нужно, ради бога!
— Что, простите?
Мадлен больше не протягивала Рэчел руку для рукопожатия. Трудно сказать, был ли в этом какой-то особый смысл. Рэчел тоже не протянула руки, хотя было что-то успокаивающее в прикосновении женщины, которая должна о тебе заботиться (за твои-то кровные!).
Они сели. Повисло продолжительное молчание, во время которого Рэчел разглядывала своего доктора. На Мадлен была черная юбка-карандаш и хлопчатобумажный свитер с национальным орнаментом изумительных оттенков кремового, шоколадного и кофейного, таких насыщенных, что даже хотелось его съесть. Несмотря на эту непринужденную элегантность, возникало ощущение, что она лучше всего чувствует себя в мятых джинсах и старой рубашке. Из-за густых, непрореженных бровей и непослушных черных кудрей она не выглядела домашней и уютной, как будто ее родной стихией был лес, а не этот душный кабинет. Да, было в ней что-то странное, почти дикое. Может, это сквозило в ее манере двигаться — одновременно медленно и напряженно. Гладкая, как у младенца, кожа превосходного бронзового оттенка. Глаза темные, глубокие, как будто она могла видеть собеседника насквозь, и до неприличия длинные ресницы.
— Что происходит? — поинтересовалась Мадлен.
— Почему вы спрашиваете?
— Вы так на меня смотрите…
— И что? — резко ответила Рэчел. — Сколько вам лет?
Мадлен ткнула себя пальцем в грудь.
— Мне?
Рэчел театрально подвела глаза.
— Да, вам.
— А что? Это важно?
Рэчел подумала, прежде чем ответить.
— Интересно, большая ли между нами разница в возрасте. Я дала бы вам лет тридцать девять, сорок.
— Нет, — сказала Мадлен. — Между нами пропасть в целых десять лет.
— Правда? Вы шутите!
Мадлен улыбнулась.
— Если вы спросили из боязни, что я вас не пойму, то мне кажется, что пропасть не такая уж большая.
— Моя мать была уже в возрасте, когда родила меня.
Мадлен промолчала, ожидая, что она начнет говорить о Дотти. На прошлом сеансе она искусно надавила на Рэчел, желая больше узнать о ее матери. А рассказывать было нечего. Рэчел уже упомянула, что мать умерла, когда ей исполнилось двенадцать. Дотти была прекрасной матерью — старомодной, нежной, но немного беспокойной и чересчур заботливой.
— Расскажите о ней, — подтолкнула ее Мадлен.
— Мы уже на прошлой неделе обсуждали мою мать. Давайте не будем понапрасну тратить мои деньги на то, что не имеет отношения к причине, которая привела меня сюда.
— Хорошо, — согласилась Мадлен с легким оттенком раздражения и нарочито небрежно откинулась на спинку кресла. — О чем вы хотите поговорить сегодня?
— Неужели я должна напоминать вам, зачем пришла сюда? — сердито заявила Рэчел. — Антон! Как мне излечиться от этого ублюдка и привести свою жизнь в порядок.
— Это вы постоянно повторяете. — Внезапно Мадлен подалась вперед и пристально взглянула прямо в глаза пациентке. — Но я вам не верю. Это мало похоже на правду.
«Мало похоже…» Рэчел чувствовала, как в душе поднимаются страх и злость. Что же еще предпринять, чтобы сеанс продолжался? Может, пришло время испытать терпение ее терапевта?
— Ладно, хорошо. Наверное, я должна вам кое-что рассказать о себе и об Антоне. Не совсем приятное. Вам не понравится.
— Все же попытайтесь.
— Тогда держитесь!
Рэчел шумно вздохнула. Она не помнила дату, но хорошо помнила день, когда впервые встретилась с Антоном. Была среда. Она работала в лондонском Ист-Энде, у «Голодного Гарри»…
Она взглянула на Ирен, которая мыла пол. Жаль, что она выглядит, как мужик в юбке. Коротко стриженные сзади и по бокам, красивые белокурые волосы, голубые, как у ангела, глаза и немного коренастая фигура. Ирен иногда ходила в спортзал, и ее клетчатая рубашка чуть не лопалась на накачанных плечах.
Через три дня после того как Рэчел получила эту работу, Ирен подошла к ней сзади и обняла, когда Рэчел делала булочки с сыром. Она взяла Рэчел за запястье и сказала:
— Смотри, дорогуша, как это делается.
Свободной рукой она разложила булочки вдоль стойки и провела рукой Рэчел с ножом для масла прямо над ними. Рэчел не возражала, это казалось дружеским, почти материнским жестом со стороны Ирен. Однако когда та отпустила руку и обхватила ее за талию, Рэчел поняла, что все неспроста. Но она так хотела, чтобы ее любили, что не стала возражать…
Они отправились выпить и чудесно провели время. После пошли к Ирен, зажгли свечи и снова пили красное вино. У Ирен была собственная квартира-студия в большом многоквартирном доме, совершенно не похожая на нору, где жила Рэчел.
Оказавшись в постели, Рэчел растерялась, но все, что делала Ирен, ей нравилось. Совсем не похоже на занятие любовью с мужчиной: мягко, плавно, начало и конец перетекают друг в друга. Без грубости, усилий и резких толчков. Было очень приятно, но никаких фейерверков, которых она ожидала. Тогда она впервые испытала оргазм. Рэчел не считала себя лесбиянкой, но, черт побери, если с женщиной она чувствует себя так прекрасно, в такой безопасности, то время от времени будет заниматься любовью с Ирен. Она была молода, ей хотелось новых впечатлений, хотелось чувствовать вкус жизни. Что в этом плохого?
Они были знакомы всего пять недель, когда их жизнь круто изменилась. По причинам, которые Ирен не желала обсуждать, она лишилась квартиры (что-то связанное с арендой). Идти ей было некуда, и она перебралась в каморку к Рэчел. В комнатушке стало совсем тесно, к тому же Дейн и Линн, соседки Рэчел, безжалостно насмехались над ней за спиной у Ирен.
— Вот уж не знали, Рэчел, что ты любишь женщин. Лесбиянка! Никогда бы не подумала…
Ирен с раздражением расставляла стулья.
— Где, черт побери, этот чертов Мартин? Он должен был вымыть пол и расставить стулья перед уходом, а не сваливать все на нас.
Рэчел закрывала пленкой бутерброды с тунцом и огурцом, чтобы не заветрились, когда появился первый посетитель. Он бросил беглый взгляд на витрину.
— У вас подают континентальный завтрак?
Рэчел подняла голову.
— А что это?
Мужчина улыбнулся. Он был высоким, черноволосым, явно за тридцать, в модном бежевом костюме и черной рубашке с черным же галстуком — элегантный, совсем не похожий на их обычных посетителей.
— Там, откуда я приехал, завтраком называют чашку эспрессо, свежевыжатый апельсиновый сок, круассан с маслом и джемом.
У него был сильный акцент, но голос приятный и уверенный. Рэчел улыбнулась в ответ.
— Можем предложить вам только обычный: кофе, сок из пачки, тосты — если хотите, зажаренные. Маргарин и джем за мной.
Мужчина откинул голову назад и засмеялся. Смеялся он просто здорово.
— Звучит ужасно, но из ваших рук я съем что угодно, — заявил он, неотрывно глядя на нее.
В его зеленых глазах — смесь угрозы и улыбки, веки полуопущены, но взгляд такой соблазнительный. Рэчел внезапно почувствовала, как между ногами у нее защемило. Господи, он такой красавец! Пусть даже иностранец. Вероятно, итальянец или швейцарец. Из какой-то экзотической и утонченной страны.
— Итого… — живо произнесла она, старясь скрыть произведенное посетителем впечатление.
Какая жалость, что на ней эта жуткая форма! Но утром она вымыла голову и немного подкрасилась. Черт, она же теперь лесбиянка, что она делает?!
— Один фунт девяносто девять пенсов.
Он дал ей пятифунтовую банкноту.
— Сдачу оставьте себе, — сказал он.
Рэчел послушалась.
По правилам посетители должны были сами забирать на подносах еду, но мужчина развернулся и сел за столик. Было очевидно: он ждал, что его обслужат. Хорошо. С такими чаевыми почему бы и не обслужить? Да и работы особой не было. Ирен бросила на Рэчел укоризненный взгляд, когда та понесла посетителю кофе и сок. Через десять минут, когда Рэчел уже собиралась отнести тосты, Ирен преградила ей путь.
— Пусть этот козел встанет и сам возьмет! — прошипела она.
Уже не в первый раз Ирен пыталась указывать Рэчел, что ей делать.
— А ты кто? Мой начальник? — резко оборвала она.
Посетитель, Рэчел уверена, слышал их перепалку, но, когда она подошла к столику, ничего не сказал. Он заговорил с ней позже, когда уже собирался уходить. Ирен как раз была в туалете.
— Когда ты заканчиваешь?
— Что заканчиваю? — переспросила Рэчел, делая вид, что не понимает вопроса.
— Вечером?
— Α-a, я сегодня в первую смену. Я же не могу работать двадцать четыре часа в сутки.
Он снова улыбнулся ослепительной улыбкой.
— Перестань строить из себя дурочку, юная леди. Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
Она бросила взгляд в сторону туалета.
— Вы хотите меня куда-нибудь пригласить? Вы об этом спрашиваете?
Он молчал, пристально глядя на нее зелеными глазами.
— Вам мой вопрос кажется неуместным? — продолжала она. — Чего вы хотите?
— Ты ужасная малышка, я это заметил.
— Ужасная? — В его устах это прозвучало даже смешно, и она засмеялась. — Рыбак рыбака видит издалека! И не называйте меня малышкой. У меня рост метр семьдесят один.
— Я приглашаю тебя на кофе.
— Я заканчиваю в три, поэтому можете пригласить меня.
Он тут же приобрел деловой вид, как будто уже заключил сделку и больше предложить было нечего.
— Буду ждать тебя в такси у кафе.
Рэчел была разочарована и… ей стало чрезвычайно неловко. Как отделаться от Ирен? И зачем ей это вообще нужно? С Ирен она была как за каменной стеной. И разве она не решила для себя, что влюблена в Ирен?
В ту печальную среду, пока шли минуты и часы, неловкость сменилась другими чувствами, и она незаметно улизнула из-под крылышка Ирен.
Это было рискованно, верно? Но она всегда легко шла на риск, хотя в ее случае он обычно нес с собою разрушение. Например, когда ей было четырнадцать, ее обучила тайнам секса одна добрая молодая женщина, которая, кажется, ее полюбила. Рэчел всегда готова была рискнуть, чтобы двигаться вперед, а не топтаться на месте. Она была уверена, что толочь воду в ступе — это удел ее родителей.
«Ты, Рэчел, девушка сообразительная, — говорила она себе. — Ты можешь кое-чего достичь в этой жизни, и не стоит робеть! Извлекай выгоду из своей привлекательности. Мы, женщины, должны использовать то, что дала природа, чтобы получить желаемое».
Да, она правильно распорядилась своей красотой. Проблема не в этом, а в риске — вот где она просчиталась!
Она нутром чувствовала, что идти на свидание с этим парнем — дело опасное. Она перебросилась с ним всего парой слов, а целый день чувствовала, что все внутри дрожит от страха и предвкушения. Это был рискованный шаг, ее подстегивало чувство скрытой опасности. От него так и веяло жестокостью, сексом и деньгами. «Я смогу с этим справиться», — убеждала она себя. Гребаная лесбийская любовь! Рэчел не нужна вся эта нежность и материнская забота, ей просто нужен мужчина, который разбудил бы в ней настоящую женщину. Ей нужен был вызов.
В конечном счете решающий разговор с Ирен оказался из малоприятных. Ирен плакала и умоляла ее не уходить. Тогда Рэчел еще не знала, что уже не вернется ни в свою конуру, ни в бар «Голодный Гарри». И никогда больше не увидит Ирен.
— Куда ты хочешь пойти? — поинтересовался он у Рэчел, когда та вскочила в такси.
— Для разнообразия в какой-нибудь славный ресторанчик.
Она уже подозревала, чем закончится этот день, так почему бы не извлечь из этого какую-то пользу?
Он сменил костюм. Сейчас на нем были черные джинсы дудочкой и черный кожаный пиджак, отдававший глянцем и немалыми деньгами. Черные волосы блестели от геля. В общем, было в его образе что-то елейное. Волосы, коротко стриженные по бокам, волнами падали на лоб и шею. И, естественно, на шее должна была висеть золотая цепь (Рэчел не видела ее, пока он не разделся).
— Как тебя зовут? — спросила она.
— Антон, — ответил он, глядя в окно. Казалось, мысли его витали где-то далеко. Как зовут ее, он даже не поинтересовался.
Они ехали на такси в центр города. Антон ненароком касался ее бедра, потом схватил ее за руку, как будто Рэчел уже была его собственностью, но к разговорам явно не был расположен.
— Хочешь сходить в кино? — к ее удивлению предложил он. Поход в кино казался чистым, безобидным развлечением на первом свидании.
— С удовольствием.
— Давай сперва выпьем, — сказал он.
Начал моросить дождь. Они вышли из такси возле гостиницы в Уэст-Энде, сразу за Шафтсбери-авеню. Рэчел еще никогда не была в подобных местах, но промолчала. Гостиница — настоящий дворец, явно не из тех, к которым она привыкла. В баре к их столику подошел надменный молодой официант. Рэчел заказала ром с кока-колой, Антон — минеральную воду.
Она достала кисет с табаком и папиросную бумагу «Ризла» и принялась скручивать сигарету.
— Господи, перестань, смотреть противно! — скривился Антон, как будто она вынула дохлого слизняка. Он жестом подозвал официанта и заказал пачку «Кэмел». В мгновение ока официант вернулся с серебряным подносом, на котором лежала уже открытая пачка, а из нее выглядывали три сигареты. Он достал зажигалку и дал Рэчел прикурить. Спустя еще мгновение он принес напитки и поставил на стол вазочку с крупными орехами кешью. Бесплатные орешки! Это о многом говорило. Антон взял вазочку и предложил кешью Рэчел. Она отрицательно покачала головой. Она любила кешью, но сейчас слишком нервничала.
— Вот это девушка! — произнес он. — Не хочу смотреть, как ты ешь.
Она не поняла, что Антон имел в виду: то ли то, что она недостаточно стройная, то ли он хочет, чтобы она оставалась голодной по какой-то другой причине. Его определенно интересовала ее внешность, потому что почти сразу же он начал отпускать комментарии касательно ее одежды: ее джинсы — дешевка, футболка пережила слишком много стирок, куртка — уродливая и вышедшая из моды. Ее волосам не помешали бы стрижка и окраска, кольцо в брови нужно снять.
— И во что же, по-твоему, мне следует нарядиться? — поинтересовалась она, скорее растерянная, чем обиженная.
— Оставайся со мной, и я поведу тебя по магазинам, — самодовольно ответил он. — Я бы с удовольствием тебя принарядил.
Он оглядел ее с ног до головы и ухмыльнулся.
— У тебя великолепные данные. Хороший материал для работы. Ты можешь выглядеть сногсшибательно.
Она тоже засмеялась.
— Лестью ты многого добьешься.
— Знаю, — сказал он. — И жду с нетерпением.
Вот так менее чем за час свидания, сама того не желая, она на все согласилась. Они выпили еще по рюмке, и Антон дал понять, что не стоит тратить время на кино.
— Куда мы идем? — бестактно спросила она, когда он повел ее за локоть из гостиницы". Он не ответил, и она с готовностью покорилась тому, что ее ожидало. Она просто получала удовольствие от благоговения перед неизвестностью, от мысли, что ее тело будет растоптано так, как даже она не могла представить. Железная хватка на ее руке — лишь слабый намек на будущие неприятности.
Они сели в такси. Автомобиль еще не набрал скорость, как его рука — среди бела дня! — уже оказалась у Рэчел на спине, под свитером, и расстегивала ее лифчик. Но на этом Антон остановился, просто дав понять, что скоро она останется без одежды. Она не могла припомнить, чтобы когда-нибудь чувствовала себя такой возбужденной. Иди это страх так возбуждающе действовал?
Ехали они недолго, но она не обратила внимания куда. Из-за нарастающего внутри напряжения все происходящее за окном казалось скучным, медленным черно-белым фильмом. Машина остановилась у красивого многоквартирного дома, высокого и современного, с настоящими балконами. Антон расплатился с шофером банкнотой в десять фунтов — вероятно, чтобы произвести на нее впечатление. Она тоже не захотела остаться в долгу, поэтому показала, что готова на все. Выпитый ром придал ей храбрости. Когда закрылись двери лифта, она уже стояла на коленях.
— Рэчел… — Мадлен подалась вперед, легонько потрепала ее по руке и мягко напомнила. — Вы собирались мне что-то рассказать. Я действительно хочу услышать ваш рассказ.
Рэчел собралась с духом.
— Хорошо. Как я уже говорила, я уехала из Вата и оказалась в Лондоне, пытаясь как-то заработать себе на жизнь, главным образом подрабатывая официанткой. Ночевали мы с подружками в ночлежке, в крохотной каморке. Потом я встретила Антона, и меня тут же потянуло к нему. Поэтому когда он предложил мне перейти к нему жить, я сразу согласилась. У него был крутой бизнес и куча денег. Я совершенно потеряла голову. Где-то спустя три-четыре месяца он разорвал отношения с партнерами. У него начались проблемы с деньгами — не спрашивайте почему. Он стал раздражительным и скупым. Казалось, он изменился за одну ночь. Его брат Юрий посоветовал ему воспользоваться моими «данными», поэтому он велел мне отправляться на панель. Я должна была догадаться, что все к этому идет, но все же… Я была просто растоптана и попыталась отказаться, но он не допускал возражений. Так из девушки богатого парня, я внезапно превратилась в шлюху. Речь шла не об элитной проституции, нет — об обычной панели. Я обслуживала проезжающих и пользовалась большим спросом. Какое-то время он был доволен и уверял меня, что нужно продержаться еще недельку, месяц… Но ничего не менялось. Потом он связался с другими людьми и откуда-то, в основном из Украины, приехали еще девушки. Я была вынуждена, так сказать, делить его, но я единственная, с кем он жил по-настоящему. Такая, черт возьми, привилегия! Я заработала для него кучу денег — его личная золотая жила, — но так к этому и не привыкла. У меня душа не лежала к этой работе.
Рэчел помолчала. Мадлен изо всех сил пыталась сохранить невозмутимость, но глаза ее выдавали. Видимо, раньше она никогда не встречала проститутку.
— Я подсела на наркотики, главным образом на валиум, потом перестала есть и в конечном счете заработала нервное расстройство. Никакими угрозами и пинками невозможно было вытащить меня из кровати, и у Антона не осталось выбора — он дал мне передышку. Я уехала из Лондона и около года жила с отцом здесь, в Бате. Казалось, Антон потерял ко мне всякий интерес. У него была масса девушек на выбор. Но, — она смущенно опустила глаза, — в Бате мне стало скучно, потянуло назад. Антон узнал, что я в Лондоне. Он попытался вернуть меня, уверяя, что я единственная женщина, которую он любил, что он не может без меня жить. Он хотел осесть в Лондоне, получить гражданство, вести нормальную жизнь: жениться, завести детей и тому подобный вздор. Он сыпал обещаниями, и я ему поверила. Он все еще имел надо мной сексуальную власть. Чем больше я его презирала, тем меньше была способна устоять перед его чарами. В итоге я к нему вернулась, у нас родился Саша. Пару лет все было хорошо. Антон часто уезжал, жить становилась проще, но потом он поссорился с партнером из Будапешта, какой-то «шишкой», который…
Она запнулась и пристально взглянула на Мадлен.
— Вы делаете записи?
— Только для себя. Но если вы возражаете, не буду.
Рэчел покачала головой.
— Опустим подробности. Несколько месяцев Антону пришлось скрываться. Мы переехали на другую квартиру, снова не стало денег. Он хотел, чтобы я вернулась на панель, умолял меня, угрожал, бил. Поначалу я сдалась, но в конце концов забрала Сашу и убежала назад к отцу.
Рэчел замолчала, глядя на свои постоянно двигающиеся руки.
— А потом? — спустя какое-то время подтолкнула ее Мадлен к дальнейшим откровениям.
— Грустная, блин, история! — раздраженно воскликнула Рэчел. — Саша постоянно спрашивал об отце, поэтому я повезла его в Лондон, чтобы они повидались. Антон был кротким как ягненок. Он завалил нас подарками. Я как дура поверила его обещаниям и согласилась начать все сначала. Но, знаете, такие как он не меняются. Они не понимают даже значения этого слова. Последний раз я ушла от него год назад. Я нашла квартирку для себя с Сашей в другой части Лондона, но Антон отказался нас отпустить. Он уезжал из города на недели, даже месяцы, но потом возвращался, отчасти из-за Саши, отчасти из-за меня. Его просто зациклило на мне, как и меня на нем. Иногда мне так тошно, что тут не до лести. — Она выдавила улыбку. — Хорошая парочка, да?
— Как долго вы занимались… проституцией? — спросила Мадлен.
Рэчел усмехнулась, заметив ее неловкость.
— Признаюсь вам, долго. Когда женщина обслуживает мужиков в машинах и на темных аллеях, ее отвратит от секса на всю жизнь, но, видите ли, в чем дело: Антон до сих пор возбуждает меня. И это несмотря на то, что я ненавижу его как человека. Я действительно его ненавижу.
— Если бы у вас была возможность, что бы вы сказали или сделали Антону?
— Я бы хотела увидеть его за решеткой, вот что! И желательно, чтобы его каждую ночь насиловала гурьба мускулистых сокамерников, испытывающих особый интерес к садизму и боли.
— Ясно, — произнесла Мадлен, которой от нарисованной картины было явно не по себе.
— Спросите меня еще о чем-нибудь, — горела нетерпением Рэчел. Вероятно, предаваясь фантазиям о мести, она получала удовольствие от сеанса психотерапии.
— Мне представляется, что у вас достаточно улик, чтобы воплотить свои мечты — засадить его за решетку. Если только вы действительно этого хотите.
— Дело не в этом.
Мадлен пристально изучала ее из-под полуопущенных век.
— Значит, на самом деле вы хотите не этого.
— Послушайте, я считаю, что вы ни черта не знаете о том, о чем рассуждаете! — отрезала Рэчел. — Нельзя шутить с такими парнями, как он. Неужели вы думаете, что тюрьма его остановит? Его брат тут же приедет за мной. Юрий помешан на семейной круговой поруке. А он намного безжалостнее и грубее Антона.
Мадлен была шокирована.
— Верю вам на слово.
На минуту воцарилось молчание.
— Я знаю, о чем вы думаете! — выпалила Рэчел. — Таких людей, как мы, необходимо изолировать от общества. Думаете, что находитесь рядом с неудачницей, верно? Вы убеждены, что общество необходимо оградить не только от бандитов и сутенеров, но и от шлюх.
Неужели Мадлен нахмурилась? Господи, да эта женщина — само спокойствие! Что же должно произойти, чтобы она открыла свои истинные чувства? Рэчел внимательно разглядывала ее лицо, но не заметила ни отвращения, ни порицания, ни гадливости. Некоторым образом Мадлен выдержала экзамен. Пока Рэчел демонстративно разглядывала ее, Мадлен, казалось, боролась с улыбкой.
— Значит, вы решили, что уже раскусили меня? — поинтересовалась она. — Я думала, психотерапевт здесь я.
— Тогда накажите меня.
— Я бы с удовольствием, но в этом нет необходимости. Я прекрасно вижу, что вы и без меня с этим справляетесь.
— Прекрасные новости! — огрызнулась Рэчел. — Ну и как же я себя наказываю?
— Вы выплескиваете свой гнев. К тому же довольно эффективно вымещаете свою злость на мне.
— Ладно. — Она откинулась назад и скрестила руки на груди. — И как, черт возьми, мне это поможет?
— Может, отучит вас ходить на задних лапках! — раздраженно бросила Мадлен.
Рэчел отвернулась. Даже если Мадлен никогда не узнает истинных причин ее враждебного отношения, она права. Настоящий гнев — нечто другое, нежели воинственность, враждебность, грубость, даже жестокость. Если бы она на самом деле рассердилась, то не стала бы мириться со всем тем дерьмом, от которого страдала. Конечно, нет. Но она ничего не ответила. Она здесь не для тогр, чтобы ее поведение подвергалось психоанализу, однако Мадлен удалось пробить брешь в ее броне. Она не собиралась открывать ей душу, но под каким предлогом ей продолжать посещать психотерапевта, если она не будет ничего рассказывать?
Рэчел прикоснулась к мочке — признак подавленности. Мочка напоминала раздвоенное копыто, причем обе мочки. Она могла бы сделать операцию — доктор предлагал, но Рэчел отказалась. Она хотела, чтобы Антон их видел, чтобы они были ему постоянным укором. Однако вскоре она поняла, что это зрелище доставляет ему скорее удовольствие, чем боль или раскаяние. Уши стали свидетельством его права собственности. Серьги были подарком ослепленного любовью клиента, и Антон вырвал их из ее ушей, считая, что преподает ей хороший урок, который нескоро забудется. И, несомненно, он никогда не просил ее сделать операцию. Он был болен… и она больна. И приход сюда, беседы с этой женщиной — тоже болезнь.
Мадлен прервала ее мысли.
— Поскольку вы сами затронули эту тему… Кем вы себя считаете? Проституткой?
— Один раз замараешься — уже не отмоешься, — мрачно констатировала Рэчел.
— Объясните свои слова.
Рэчел посмотрела на нее и улыбнулась.
— Вы впервые встречаете шлюху?
Мадлен, поколебавшись, кивнула.
Они помолчали. Мадлен, вне всякого сомнения, ждала, что пациентка продолжит свой рассказ, раскроется, объяснит, как стала проституткой. Рэчел встала со стула, подошла к окну, посмотрела вниз на узкий переулок. Между зданиями на противоположной стороне раскинулся маленький внутренний дворик с коваными столиками. Она видела, как официант принес посетительнице чашку чая и кусочек пирога. Какая-то женщина смеялась, отбрасывая уложенные стилистом волосы. Ряд горшков с крошечными березками отделял кафе от прохода. От легкого дуновения ветерка ветви деревьев трепетали. Она точно знала, что это березки, потому что отец посадил одно такое дерево в своем саду. Он говорил, что это стелящаяся березка. Что через несколько лет она превратится в настоящий шатер, под которым можно будет укрыться от солнца и дождя. Березка так и росла в саду, но стала старой, сучковатой и бесформенной.
Стоя к Мадлен спиной, Рэчел рассказывала о своем детском убежище, которое описала в мельчайших деталях. О падающих тоненьких листьях-сердечках, с шелестом трепещущих на ветру, о чистой белой коре, которая отслаивалась горизонтальными полосками. Она любила наматывать их на палец, любила слушать треск, который издавала кора, отрываясь от ствола, пока отец не предупредил ее, что дерево не может жить без коры.
Мадлен слушала не перебивая.
— Как красиво вы все описали… — сказала она после минутного молчания. — Это первое, что вы рассказали мне о своем детстве.
— Правда?
— Я готова бесконечно слушать истории о маленькой девочке Рэчел.
Рэчел неестественно громко рассмеялась и опустилась в кресло. Она понимала, как фальшиво звучит ее смех, а Мадлен была совсем не дурой. Господи, ее на мякине не проведешь!
Мадлен вздернула подбородок.
— А что такого смешного было в детстве Рэчел?
— Вся соль в том, что детства как такового не было.
— Бросьте, никогда в это не поверю.
— Нуда!
Мадлен пожала плечами.
— Думаю, вам виднее. Вы появились из материнской утробы полностью сформировавшейся и раздраженной женщиной. Верно?
Рэчел не могла удержаться от смеха, представив, как, брызжа слюной и чертыхаясь, ее рожает чертовка-мать. Мадлен тоже засмеялась. А она проницательна и хитра! Она подвела Рэчел прямо к тому месту, о котором та намеревалась не вспоминать.
— Значит, вы отрицаете, что когда-то были ребенком.
— Конечно же, я была ребенком! — отрезала Рэчел. — Вот только как разговоры о детстве смогут излечить мою пагубную страсть к Антону или защитят меня от него? Я не была забитым ребенком, если вы на это намекаете. Для справки: мои родители были прекрасными людьми. Смерть мамы стала настоящим ударом, но у меня проблемы сейчас, а не в прошлом. Если хотите знать, я ненавижу Антона так же сильно, как и скучаю по нему. Вот в чем моя беда. Чем дольше он меня разыскивает, тем сильнее я напугана, и все равно я сграстно желаю переспать с ним.
Она пристально взглянула на Мадлен, стараясь оценить ее реакцию на подобную откровенность. Мадлен кивнула. Прядь волос упала ей на лицо, и Рэчел внезапно почувствовала необъяснимую нежность, внезапное желание поправить упавший локон.
Мадлен, должно быть, почувствовала перемену в своей пациентке, потому что сказала:
— Патологический случай?
— Я, наверное, хожу по лезвию бритвы. Я жду его — и боюсь, что он меня найдет, и хочу этого. Все сразу.
Мадлен ободряюще кивнула.
— Боитесь и ждете? — переспросила она, склонив голову на бок. — Как такое возможно?
Рэчел смотрела на стройные ноги Мадлен, на то, как она обхватывает колени руками, когда что-то ее интересует.
— Мне проще распахнуть для него объятия и раздвинуть ноги.
— Выбираем самый легкий путь?
— Господи, — воскликнула Рэчел, — легкий путь! Вы и понятия не имеете… Он может причинить много боли.
Она попыталась подыскать пример жестокости Антона, кожей ощущая животный страх, который он ей внушает. Как в тот раз, когда ее обокрал клиент. Это произошло давно, еще до рождения Саши, но у Рэчел до сих пор подкашивались ноги, когда она вспоминала, что было потом. Ограбление само по себе пугающее и унизительное (как она уже говорила), но когда ты вернулась домой с пустыми руками и тебя, как куклу, швыряет по всей комнате обнюхавшийся Антон, а потом у тебя сломана челюсть, вырваны волосы… И еще подвергнуться… Но к чему рассказывать гонкой Мадлен такую историю?
— Послушайте, я должна защитить своего сына.
— Значит, вы будете защищать Сашу, позволяя Антону так с собою обращаться?
Рэчел понимала, что ее загнали в тупик. Что она могла ответить? Молено было лишь встать, схватить сумочку и уйти, но поток ее мыслей прервали слова Мадлен:
— Помнится, вы говорили, что он никогда не обижал Сашу.
Рэчел подняла бровь в притворном недоверии.
— Не могу поверить, что я сказала подобное. У ребенка есть глаза, уши и чувства. Это же не собака. Если вам это неизвестно, значит, у вас нет собственных детей.
Мадлен взглянула на собеседницу, но ничего не ответила. Она понимала, что Рэчел меняет тему разговора, пытаясь уклониться от настоящей проблемы: что она собственноручно подвергает сына опасности.
— Ведь так? — настаивала Рэчел.
Мадлен закинула ногу на ногу.
— Перестаньте, речь сейчас не обо мне, а о вас, — ответила она, стараясь не встречаться с Рэчел взглядом.
Рэчел взглянула на Мадлен. Похоже, она задета за живое, броня невозмутимости дала трещину.
— Нет, подождите, — сказала она, в упор глядя на Мадлен. — Я плачу за сеанс. И могу задавать вам вопросы, если захочу.
— Естественно, но моя задача — сделать так, чтобы вы не отвлекались от основной проблемы. Ответ на ваш вопрос: «Нет». У меня нет детей.
— Почему?
Мадлен подняла глаза, но смотрела не на Рэчел, а куда-то над ее головой.
— Я считаю, что вы хотите говорить обо мне, чтобы избежать разговоров о себе.
— Ха! Похоже на предложение из учебника.
Мадлен улыбнулась.
— Может, так и есть. А вы опять за свое. Вы очень ловко ушли от разговора о том, как вы занимались проституцией. Потом сделали то же самое, когда мы заговорили о вашем детстве. И когда стали обсуждать, почему вы не можете избавиться от жестокого, непредсказуемого и безжалостного мужчины.
— Так почему у вас нет детей?
Мадлен старательно избегала взгляда Рэчел.
— Ну же, — настаивала Рэчел. — Ответьте мне честно. Предпочли карьеру, да? Или просто не можете иметь детей? Или вы вообще не любите детей? Или у вас нет парня, с которым можно их завести? Или, может, мужчины вас не интересуют?
Мадлен обернулась и встретилась с Рэчел взглядом. Она качала головой и часто сглатывала. К ужасу Рэчел, в глазах Мадлен заблестели готовые хлынуть слезы. Рэчел выругалась. Черт! Она не этого хотела.
Мадлен открыла было рот, чтобы ответить, но не издала и звука. Она откашлялась и сделала вторую попытку.
— Я считаю, что говорить об этом неуместно.
— Да, вы правы. Прошу прощения, — извинилась Рэчел, наклоняясь и подхватывая свою сумочку. — Может, остановимся на этом? У меня уже уши пухнут, так хочется курить.