Отец Дамиан, носивший прозвище "Хромой" и хорошо известный в округе каждому, был духовным отцом Евгении Александровны и старым другом Михаила Онуфриевича. О нем вспомнил Никодим на другой день, сидя опять в столовой перед окном. Вспомнив, он сейчас же вскочил и пошел наверх, в башню, но не в кабинет и не в спальню. Между кабинетом и спальней был узкий коридор и в конце его лесенка вела на чердак. По этой лесенке взбежал Никодим и остановился перед запертой дверью. "Кто же мог запереть дверь?"... Пришлось позвать снова Ерофеича. Но тот также ничего не знал. - Вероятно, старый барин заперли - кому больше? - сказал он. - А мне нужно попасть туда. - Да как же попадете? Сломать замок разве? - Конечно, сломать. - А старый барин что скажут? - Не учи меня, пожалуйста. Я на тебя со вчерашнего дня сердит. Болтаешь тут всякий вздор. Неси лучше отвертку, что ли? - Отверткой тут ничего не сделаешь,- ответил Ерофеич виновато и чуть не со слезой в голосе. - Тогда принеси ключи, какие есть. Может быть, подойдет что. Ерофеич сбежал вниз и вернулся с большою связкой ключей. Они перепробовали всю, но ни один из них не подошел к замку. - Разве с крыши еще попытаться,- сказал Ерофеич, подумав. Когда-то выход на крышу был проделан Михаилом Онуфриевичем. - То есть с крыши на крышу? (:.На башню? - спросил Никодим. - Так точно, на башню. - Ну, позови людей, вели им принести стремянку. Стремянку вскоре принесли, протащив ее через кабинет. Отослав людей, Никодим вместе с Ерофеичем приставил лестницу к крыше башни. Ерофеич забрался первым. Он сразу нашел лист с защелкой и, откинув ее, потянул лист кверху, но тот не поддавался. - Тоже заперто,- сказал старик виновато. - Только путаешь меня напрасно,- ответил ему Никодим.- Говорил я тебе, что надо сломать дверь. - Где же ее сломаешь, этакую махину. Не по-нонешнему делана. Да и как будешь в своем-то доме ломать? Никодим еще потыкал дверь пальцем. Конечно, ломать дверь в своем доме смешно - Ерофеич прав. И если действительно ее запер отец - неудобно будет перед ним. А попасть на чердак Никодиму очень хотелось. Недовольный он сошел опять в столовую и, остановившись перед окном, мысленно представил себе ту комнату на чердаке. Когда-то в ней жил Михаил Онуфриевич. Это была небольшая комната, выгороженная из чердака двойной стеной; низкий потолок шел накось к маленькому слуховому оконцу и спускался там так круто, что Никодим к оконцу мог подходить только согнувшись. Посреди комнаты, у трубы, стояла, обмазанная глиною, кухонная плита, всего в аршин, с одной вьюшкой... Направо на стене висели три охотничьих ружья, с патронташами и несколько старинных литографий в рамках: на литографиях изображены были романтические ландшафты. В углу за плитой приютилась деревянная кровать, сколоченная просто из досок и прибитая к стене. Налево, уходя на три четверти в двойную стену, возвышался черный шкаф: он, обыкновенно, запирался на ключ и ключ вешался за икону святого Михаила-Архистратига Сил Небесных - в красном углу. Никодим мысленно отпер шкаф. Там на гвоздике висело что-то черное, какая-то одежда. Никодим взял ее за рукава и развел их в стороны: черное оказалось рясой. "Ряса отца Дамиана". В молодости Михаил Онуфриевич провел три года в монастыре послушником, под началом у отца Дамиана. Ряса, висевшая в черном шкафу, была подарена Михаилу Онуфриевичу при выходе из монастыря отцом Дамианом на прощанье. И вот Дамианова ряса теперь появилась перед Никодимом в кресле напротив. Появился, собственно, тот, уже знакомый нам собеседник, но он облачился сегодня в рясу. - Видишь,- сказал он Никодиму,- совсем не нужно было ломать дверь на чердак. Стоило тебе захотеть видеть рясу, как я в ней явился. - Да, удобно. Ты начинаешь отучивать меня постепенно от всякого труда. - Отучивать? Нет. Ты никогда и не был привычен к труду. Трудился всегда я. И тебе будет действительно очень удобно, когда я начну все делать для тебя. - Даже такие чудесные дела, как похищать рясу через две запертые двери. - Даже. - А может быть, мамины письма ты разберешь за меня? - Что же, тебе очень стыдно сделать это самому? - Очень стыдно... Монах помолчал. Потом сказал как-то между прочим: - Тебе же Яков Савельич разрешил. Но Никодим за эту мысль ухватился. - Да, разрешил. Я знаю. И я поступил бы так, как он сказал. Но ты мне решительно мешаешь. С тех пор, как я начал чувствовать тебя, я не могу не считаться с тем, что говоришь и думаешь ты. - А что я думаю? - Не только, что думаешь, но и как думаешь. Ты думаешь иронически, а волю мою взял себе. - Послушай. Соберись с силами и поезжай к отцу Дамиану. Ведь он же духовный отец твоей матери - неужели он ничего не знает о ее жизни? - Да он ничего не скажет. Разве он может и обязан? - А ты возьми револьвер с собой. Приставь его ко лбу отца Дамиана и потребуй ответа. - Фу! Какие глупости ты говоришь. - Ничего не глупости, револьвер ты захвати с собой: если не на отца Дамиана, то на кого-нибудь другого пригодится. А писем разобрать ты все равно не сможешь. - И не надо. И отца Дамиана не о чем спрашивать. - Послушай. Не ты ли уверял меня, что любишь свою мать? - Хорошо, хорошо. Только прекрати излияние своих наставлений - у меня голова разболелась от твоих речей А рясу отнеси на место - откуда взял. Собеседник встал. Ряса упала к его ногам, он свернул ее, взял под мышку и пропал. Никодим не заметил, куда он исчез... Наутро он поехал в монастырь. До него было недалеко; верст сорок, но еще десять верст нужно было проплыть озером, так как монастырь стоял на острове. Из ближайшего уездного города каждый день в монастырь уходил пароход с богомольцами, только в неопределенные часы. И приехав в город, Никодим уже не застал парохода, но не захотел дожидаться следующего дня и искать приюта где-либо в гостинице, а поблизости от пристани нанять до монастыря знакомого рыбака. Погода была плохая: дождь, ветер,- встречная волна сильно качала лодку, и только в сумерках, на огонек, добрались, наконец, Никодим и рыбак до острова... Совершенно измокшие и озябшие вышли они на берег, довольно далеко от монастырской пристани и, вытащив за собою лодку на песок, пошли размокшей тропинкой к воротам. Привратник впустил их, но сказал, что в церкви сейчас идет служба, а если им нужно кого-нибудь видеть, то придется обождать, так как, мол, в церковь-то неудобно идти мокрыми. Они так и сделали - обождали, а потом, когда служба кончилась, доложили о Никодиме архимандриту отцу Иоасафу и провели Никодима к нему. В келье у отца архимандрита было жарко натоплено. Подали чай с вареньем, и отец Иоасаф - простой седенький старичок, ласковый, лукавый, хозяйственный принялся расспрашивать Никодима о всяких делах - о ценах на сено, на хлеб. Но Никодим за последнее время сильно отстал от всех хозяйственных забот и не знал, что и отвечать. Он сослался на нездоровье: "Простудился, должно быть, плывучи по озеру",- а ему просто хотелось спать с дороги. - Экий вы неосторожный, да нетерпеливый,- сказал ему отец архимандрит,не могли парохода обождать. Однако такому гостю мы всегда рады. Видно, у вас дело какое есть к нам, или просто помолиться приехали? - Да, есть дело,- ответил Никодим. - Ко мне али к кому другому? - Отца Дамиана хочу повидать. - Прихварывать стал отец Дамиан: стар становится. Поди уж за восемьдесят перевалило. Вы его сегодня-то не тревожьте: завтра лучше; а теперь я вижу, вы спать хотите - пожалуйте в гостиницу. Я распорядился: там келейку вам приготовили получше других. Поблагодарив отца архимандрита за привет и ласку, .Никодим прошел в отведенную ему комнату: свеча еле освещала ее, было в ней немного холодновато и неуютно, но действительно это была одна из лучших комнат в гостинице. Когда он вошел - за печкой что-то зашуршало. Но Никодим не обратил внимания на шорох: "Может быть, бес",- равнодушно подумал он и от усталости скоро заснул очень крепко. Ночью он проснулся и, чувствуя, что совсем больше не хочет спать,-зажег свечу и огляделся. Комната ему показалась уютнее и лучше, чем в первый раз. Одев уже просушенное, хотя и помятое платье, он выглянул в коридор и при слабом свете огарка, выходившем из его комнаты, увидел в конце коридора старческую фигуру монаха. Монах сидел на скамье, склонившись немного в сторону, и упорно глядел куда-то. Заметив свет и Никодима, он поднялся и направился к Никодимовой келье, слегка прихрамывая: это и был отец Дамиан. Видеть почтенного отца Дамиана в такое неурочное время в гостиничном коридоре, словно на каком послушании,- было странно, и Никодим с удивлением в голосе воскликнул: - Отец Дамиан, что вы тут делаете? Ведь ночь глубокая. Отец Дамиан взглянул на Никодима, но как-то поверх его головы. Он и всегда так смотрел или в сторону, только не из гордости и не от лживости: глаза у него были голубые, очень светлые и очень простые, но взгляду его было трудно, проходя по сторонам, останавливаться на человеческих лицах. Сам старец был высокого роста, прям и сух; седые волосы "выбивались у него из-под клобука. Прихрамывал он слегка, но был слегка и глуховат. - Да, да, ночь, сынок, ночь глубокая,- ответил он. - Я к вам приехал, отец Дамиан, - Ко мне... да... хорошо... ко мне... это ведь архимандрит наш все говорит, что я стар становлюсь, да, покой мне нужен, а мне ночью-то не спится - греховные чары одолевают: какой я старик... плеть мне нужна для усмирения ума и плоти, а не покой... вот и брожу по ночам. В церковь бы пойти, что ли? Помолиться. - Что же вы, отец Дамиан, здесь стоите? Зашли бы ко мне. - Зайти, говоришь? Да, да... зайду. Или здесь постоим... постоим. - Я к вам по делу приехал, отец Дамиан. - По делу... да, по делу, говоришь... поживешь тут, у нас, помолишься... люблю я тебя, сынок. - Ох, отец, у меня душа ноет. Вы знаете, я вчера вашу рясу все хотел достать. Как вас вспомнил, сейчас же и ряса ваша на ум пришла... - Рясу, ты говоришь... да, да... рясу... помню... - Ту самую, что вы моему отцу подарили. - Да, да... подарил... , - И подумал: к кому же мне и обратиться, как не к вам? - Обратиться, говоришь... да, да... обратиться... хорошая ряса... Я всегда хорошие рясы любил... грех... ох, на старости-то все припомнишь и обо всем снова передумаешь... цветики... речка... Дуняша голубушка... все в голове... бабочек мы с ней ловили... за речкой... у рощицы... не знаешь ты. - Нет, не знаю. Детство свое вспоминаете? - Детство, ты говоришь... да, да... детство. - Отец Дамиан, мне страшно и вымолвить то, что нужно. Вы, может быть, сами слыхали: матушка наша пропала без вести. - Да... пропала... пропала, сыночек, пропала... не вернулась... батюшка твой заезжал... сказывал. Кто же из нас без греха... простится, сынок, простится... я Богу молюсь денно и нощно... - Батюшка тут был? А когда же? - Заезжал, сынок, заезжал... Сказывал... жаловался... утешал я его... мудрый человек твой батюшка. - Отец Дамиан, помогите мне... я хочу повидаться с матерью. Ведь она все вам говорила. Никто лучше вас ее дел и намерений не знал и не знает. - Дел и намерений, говоришь... знаю, говоришь... да, да, все говорила, все знаю... вернется, думаю, матушка... вернется... - Так скажите мне, отец Дамиан, что знаете. Вы простите меня за дерзость. - Сказать, говоришь... какой же ты, сынок, глупый да смешной... Ведь она же мне на духу говорила... как я скажу?.. - Да как же мне быть? - А что тебе быть, сынок?.. Я подумаю... Ты поживи тут денька три, обожди... я подумаю и скажу... Ну, прощай, сынок. И, благословив Никодима, старец пошел на свое прежнее место. Никодим не посмел идти за ним. Подумав, он уж решил было остаться в монастыре дня на три, кчк советовал Дамиан, и, постояв немного в коридоре, вернулся в келью и запер за собой дверь. Но случай решил иначе.