На женщину, вернее — на то, что от нее осталось, — страшно было смотреть. Обе ее ноги попали в огонь, который уничтожил плоть и обнажил почерневшие кости и сухожилия.

Эремул–Полумаг на мгновение посочувствовал этому трупу, но тут же решил, что лучше уж проявлять сострадание к живым.

«Вскоре этот морг будет просто лопаться от чахлых останков умерших от голода. Это при условии, что город не спалят дотла раньше».

Последняя жертва фанатиков Мелиссан была служащей, одной из подчиненных Лорганны. Она шла от здания Совета в сторону центра города, к себе домой. Когда женщина переходила улицу, зажигательная бомба взорвалась прямо перед ней. Это был четвертый подобный случай за последние две недели. Еще один склад сожгли возле Крюка, сапожник и его семья сгорели заживо в западной части города, в своем доме. Рухнула таверна, превращенная в бушующий ад, хотя большинство посетителей остались невредимыми. И самым тревожным для Эремула был взрыв зажигательной бомбы, после которого от корабля в гавани остался лишь выжженный остов. В этих случаях, казалось, не было никакой системы, никакого признака отчетливой стратегии, чтобы поддержать его теорию, что мятежников каким–то образом направляли Исчезнувшие.

Полумаг повернулся ко второму телу, которое по его просьбе также вытащили из одного из деревянных ящиков, что заполняли ниши, вырубленные в стенах зала. В каждом из ящиков находился труп, который потом отвезут либо на частное кладбище, если усопший был человеком с достатком, либо, в противном случае, — в большую общую могилу рядом с Крючковатой улицей.

Изувеченное тело, лежащее на холодной плите, не будет удостоено погребения. Уборщики отправят этот труп в топку под моргом, где сожгут дотла. Преступников лишали привилегии занимать дорогостоящее место в земле.

— Они были с ним безжалостны, — заметил работник морга Марстон, стоящий за спиной Полумага. — Мне редко доводилось видеть столь сильно изуродованный труп. Хотя была еще одна юная леди, которую Уборщики привезли на прошлой неделе, так она, казалось, разлагается изнутри, если можешь такому поверить. Ну и вонища тут стояла, могу тебе сказать!

Эремул с отсутствующим видом кивнул, не обращая внимания на то, что говорилось. Он не сводил взгляда с лежавшего перед ним трупа. Полумаг знал кое–что о пытках: воспоминания о проведенном в подземельях Обелиска времени до сих пор частенько не давали ему спать по ночам. Даже его поразило, какому жуткому насилию подвергли этого человека. Его лишили пальцев на ногах и руках, выбили глаз, ужасные шрамы покрывали тело в тех местах, где плоть прижигали раскаленным железом.

Увидев рваную рану между ногами трупа, Полумаг вздрогнул. Окровавленный клочок плоти — вот и все, что осталось от мужского достоинства несчастного. Совет применил все доступные средства, чтобы извлечь из мятежников информацию, но до сих пор никто из фанатиков не выдал сведений, которые могли бы привести к пленению Мелиссан.

Он повернулся к Марстону.

— Не будешь ли так добр — не перевернешь его, чтобы я смог осмотреть его спину?

Тот провел рукой по пучкам седеющих волос, хаотично торчащих на лысеющей голове.

— Ты же знаешь, что тебе не следует здесь находиться. У тебя нет такого права.

— Это — последний раз. Даю слово. — Ясное дело, известие о его исключении из Совета уже разошлось повсюду. Тимерус на самом деле имел против него зуб, мерзкий ишарский ублюдок.

Марстон надул щеки.

— Только потому, что это ты, Полумаг. Ты понимаешь, я не должен совать свой нос, куда не следует. Особенно после, хм, неудачи с моим помощником.

Эремул приподнял бровь.

— Неудачи?

— Лучше не спрашивай.

Марстон подошел к плите и обхватил руками в перчатках мертвое тело. Он был крупным мужчиной, сильным, несмотря на преклонный возраст. «Ворочать трупы — тяжелая работа», — подумал Эремул. Будучи молодым, он не испытывал удовольствия от физического труда и избегал его при любой возможности. Сожалеть об этом ему пришлось после того, как у него отняли ноги. Но за последние недели он заметил, что его руки становятся толще и сильнее от того, что он толкает свое кресло по всему городу, и этот прогресс в физическом развитии он находил удивительно приятным.

Спина фанатика была иссечена бичом. Его мучитель, очевидно, применил плеть, прежде чем перейти к более утонченным методам. Эремул тщательно осматривал холодную плоть в поисках татуировки, той особенной надписи, которая обнаруживалась на телах всех других фанатиков, трупы которых он обследовал.

Вот она: крошечные черные завитушки чуть ниже поясницы. Эремул провел но надписи пальцем. В ней было что–то… странное.

— Гм. — Марстон шумно откашлялся. — Я упоминал о неприятности с моим помощником? Ты понимаешь, не мне тут судить, но я чувствую, что должен сообщить тебе об определенной моральной ответственности…

— Замолчи.

Полумаг сотворил небольшую струйку магии и подвел ее к кончику указательного пальца. Очень медленно он направил ее вниз на татуировку…

Которая начала двигаться, изгибаясь под кожей, странная черная надпись извивалась, стараясь уклониться от устремленного на нее пальца. Полумаг приподнял бровь. Может ли быть, чтобы эта татуировка оказалась живой?

Эремул вызвал чуть больше магии и направлял ее на изгибающуюся надпись, пока вся кожа не покрылась рябью. Словно сама эта надпись была насекомым, которое отчаянно стремилось вырваться из трупа и удрать…

Он успел заметить, как убежало что–то крошечное и черное, похожее на паука. Оно скрылось в тенях в дальнем конце зала и пропало.

— Вот дерьмо, — изрек он.

Лорганна,

Э.

я сделал тревожное открытие, находясь в морге сегодня днем. Татуировки на фанатиках Мелиссан кажутся разумными существами — разновидностью паразита, который живет под кожей хозяина и находится в покое, пока не подвергнется воздействию магии. К несчастью, в процессе получения сей информации этот конкретный образец сбежал. Было бы полезно, если бы ты смогла обеспечить мне доступ к одному из мятежников, заключенных: в подземелья Обелиска, чтобы я мог продолжить исследование. Как прежде, как всегда в наших отношениях, весьма уместна безусловная осмотрительность.

Он положил перо. Минутой позже он снова взял его в руку и тщательно вычеркнул «весьма уместна» и заменил его на «существенна». То выражение не вполне подходило, и, кроме того, наслаждаясь в полной мере возможностью попрактиковаться в стилистике своей письменной речи, он не хотел звучать претенциозно.

Полумаг тщательно скатал пергамент и запечатал его воском, затем откинулся в кресле. Он поморщился: его доставали всякие неприятные пустяки. Пульсировала задница, болела поясница, стало сводить руку, которой он писал. Было бы здорово вздремнуть, но через пару часов ему надо оказаться на улице Мастерства. Тщательно все обдумав, он неохотно заключил, что хорошо бы смыть с себя зловоние смерти перед вечерним рандеву с Моникой.

«Ей любопытно, вот и все. У этой женщины нет к тебе никакого романтического интереса. Не выставляй себя дураком».

Он припомнил все романтические связи, которыми насладился за тридцать пять лет своей жизни. Среди них был поцелуй украдкой с дочерью соседей, когда он был еще ребенком — сердце его разбилось, когда ее семья переехала. Вскоре после этого Великая Чума отняла у него родителей, и его отправили в сиротский дом для мальчиков на Садовой улице. Как и у большинства юношей, несколько первых лет в этом заведении его единственным верным другом была собственная рука, помогающая снимать постоянное сексуальное возбуждение.

Со смутным ужасом он вспомнил свой четырнадцатый день рождения. Друзья повели его в бордель и дали денег проститутке. Он наполовину возбудился, но затем кислое дыхание женщины лишило его всякого желания довести дело до конца. После долгой неловкой паузы шлюха решила ему подрочить, и это оказалось, бесспорно, весьма неудовлетворительным опытом, который он живописал тем вечером своим товарищам как откровение сродни Первому Декрету Создателя.

Годом позже он обнаружил в себе скрытые магические способности, и Обелиск призвал его на испытания. Каким–то образом ему удалось показать себя с лучшей стороны и произвести должное впечатление для того, чтобы стать учеником. Искусству чародея его по большей части обучал старый Поскарус, у которого не хватало времени для личных отношений, а тем более — для женщин, и поэтому юношеские годы Эремула были решительно непродуктивными с точки зрения плотских наслаждений.

После тотального всегородского истребления магов, известного как Отбраковка, и потери ног еще теплящееся желание интимных отношений потускнело, а затем и окончательно погасло. Ненависть стала единственным спутником, а месть — единственной страстью, которая возбуждала его озлобленное сердце.

Эремул печально улыбнулся. Это так странно — скатываться в нечто, похожее на нормальное существование. Делать то, что делают другие люди. Будто бы он самозванец. Он не испытывал уверенности в том, что хочет именно этого, и тем не менее, как ни странно, ему совершенно не хотелось разочаровать Монику. Несмотря на то что путешествие до улицы Мастерства будет изнурительным и он с большей охотой провел бы вечер с хорошей книгой и Тайро на коленях.

Где же ты, мальчик? Он уже давненько не видел эту неряшливую маленькую дворняжку. Эремул покатил кресло по хранилищу и в конце концов обнаружил Тайро свернувшимся в углу, очевидно, спящего.

Полумаг выбрал чистую одежду и положил на свою кровать. Затем он покатился в умывальную. Купание всегда было настоящим испытанием, и ему требовалось множество различных операций, чтобы совершить этот сложный процесс. Сначала он перебрался в кресло, которое Айзек соорудил для него, а затем разместился над дренажным отверстием, которое вело прямо в сточные трубы под гаванью. Эремул дернул за веревку, привязанную к простому блочному устройству, и ведро, подвешенное прямо над его головой, перевернулось, окатив его холодной водой. Закончив оттирать себя дочиста, он отцепил ведро и поставил его возле двери, чтобы наполнить для следующего омовения.

Вернувшись в комнату, Эремул потратил пару минут, чтобы натянуть на себя одежду. Его беспокоило, что она может показаться кому–то слишком шикарной и дорогой, но затем он обругал себя за глупость.

«Носиться со своим внешним видом для меня — вроде как для прокаженного беспокоиться о свежести дыхания. Женщина полюбит меня за другие качества. Какими бы они ни были».

Теперь, когда он думал о своем «свидании», оно казалось ему не такой уж хорошей идеей. Тем не менее у него есть письмо, которое нужно доставить. Будь он проклят, если он провел столько времени в умывальной и потратил столько сил, приводя себя в порядок, только для того, чтобы передать в итоге неряшливому оборванцу кусок пергамента.

Чувствуя себя последним кретином, Эремул обрызгался духами. Затем он вернулся в свой кабинет, чтобы взять письмо, и бросил взгляд в угол, где лежал Тайро, чтобы посмотреть, не проснулся ли он.

На него уставились кроваво–красные глазищи, зловещие, как у детоубийцы.

Эремул отодвинулся назад в своем кресле.

— Т-Тайро? — выдохнул он, сердце гулко застучало в груди.

Подойдя к нему, песик понюхал его одеяния, а потом с обожанием посмотрел на него своими карими глазами. Эремул потянулся к нему дрожащей рукой. Тайро облизал ему пальцы теплым, влажным языком и заскулил, прося есть. Всё как всегда.

— Тайро… что ж это со мной происходит, мальчик?

«Мне и в самом деле стоило вздремнуть сегодня днем».

Полумаг был уверен, что зловещее видение было результатом усталости и предшествующих волнений, а может быть — и затянувшейся паранойи из–за предательства Айзека, но тем не менее, покидая хранилище, немного дрожал.

— Доставь это в здание Большого Совета. Я хочу, чтобы оно отправилось прямиком в Отдел общественных отношений. Если кто спросит, ты меня сроду не видел.

Мальчишка кивнул. Он был худющим, таким недокормленным, что сильный ветер мог его запросто сдуть, или так лишь казалось.

— Один серебряный скипетр, — пробормотал бродяжка.

— Целый скипетр? — Эремул покачал головой якобы в негодовании. — Да это грабеж среди белого дня! Но, кажется, у меня нет выбора. Дай поесть и своим друзьям тоже, ты меня понял?

Он бросил монету парнишке, тот спрятал ее в карман и убежал. По правде говоря, при том что цены росли с устрашающей скоростью, на серебряный скипетр много не купишь, разве что пару буханок хлеба. Казалось, с каждым днем все больше городских бедняков попрошайничали на перекрестках либо рылись в отходах в поисках чего–нибудь съестного. В воздухе словно повисло отчаяние: постоянно ощущалась гремучая смесь безнадежности и ярости, которая способна была вспыхнуть в любую минуту. Только из–за неопределенной перспективы Контракта Первопроходца назревающий городской бунт на некоторое время откладывался.

И, что примечательно, за исключением Лорганны, всем остальным в Большом Совете это, казалось, было совершенно до лампочки.

Новый министр по связям с общественностью связалась с Эремулом через три дня после его изгнания из Зала Совета.

В своем письме она выразила желание помочь в его расследовании возможной связи между мятежниками и Исчезнувшими. Хотя их переписка, строго говоря, не нарушала никаких законов, в свете того факта, что Эремул — персона ион грата для Великого Регента Сонливии, положение было щекотливым. Эремул полагал, что не оказался пока в подземельях Обелиска только благодаря своему статусу героя.

Катясь в своем кресле по улице Мастерства, он заметил, что в дорогих магазинах совсем нет покупателей. Новые налоги, которые ввела Белая Госпожа, выжимали из города все до последней капли.

«Лица меняются, но кулак все тот же. Всегда сжимается. Выдавливает жизнь из бедняков. Растирает их в порошок, тогда как их трудом удовлетворяются ненасытные потребности немногих счастливчиков».

Эремул осознал, что сам входит в число последних, по крайней мере в широком смысле. Он ощутил чувство вины оттого, что согласился встретиться с Моникой в одной из самых дорогих таверн города.

«Роза и скипетр» — большое здание между ювелирным магазином и мастерской специалиста по замкам. Когда он прикатил, Моника уже ждала его. Она была одета как в прошлый раз — в длинную черную юбку и обтягивающий топ. Ее блестящие волосы красиво ниспадали на шею. Губы и глаза были подведены фиолетовым, подчеркивая безупречную гладкую кожу.

Скрип колес его кресла по деревянному полу привлек внимание почти всех, кто находился в таверне, к вящей досаде Эремула. Увидев его, Моника улыбнулась, и это умерило его раздражение.

— Выглядишь стильно, — произнесла она в качестве приветствия, и в ее голосе прозвучала та самая чувственность, которая столь занимала его воображение, а также — верную правую руку последние пару недель.

Полумаг опустил взгляд на свою пропотевшую одежду, на ее нижний край, свисающий над культями ног.

— Возможно, тебе стоит проверить свои очки.

Моника рассмеялась. Он попытался вспомнить, когда в последний раз рассмешил женщину, но не смог.

— По обычаю Тарбонна мужчина выбирает вино до того, как заказывается обед.

— Я так и думал, что узнал этот акцент, — заметил он, страстно желая произвести впечатление. — Тарбонн. Некогда — ярчайшая драгоценность Девяти Королевств, как их тогда называли.

Моника поправила очки.

— Сейчас — уже не столь яркая, это верно. Королевства охвачены войнами. Банды наемников скитаются по Раздробленным государствам, сражаясь за любого фальшивого повелителя, обладающего золотом, чтобы оплатить их услуги. Я бежала на север, чтобы избавиться от всего этого.

— Ты бежала именно сюда? Думаю, трава всегда зеленее издали. Как давно ты в городе?

— Два года. Ты хочешь заказать вино?

«Вот дерьмо. Идиот». Он забыл о вине.

— Выбирай, — галантно предложил он. — Я заплачу.

— Думаешь, я не смогу себе этого позволить?

— Э–э–э…

«Вот дерьмо. Надо же так!»

Моника улыбнулась, и губы ее изогнулись так, что Полумага охватила буря разнообразных чувств.

— Я просто шучу, глупенький!

— А… — Эремул вытер нот со лба и выдавил из себя улыбку. — Извини. Сегодня был насыщенный день, и я не очень хорошо спал последнее время.

— Всем нам нужен сон для красоты, верно?

— Такие люди, как я, не спят для красоты.

Подошел халдей, и Моника заказала бутылку вина.

— Лучшее вино в Тарбонне, — сказала она со счастливым видом. — Произведено в самой столице. Мужчины умирали, защищая виноградники Кархейна.

— Здесь мужчины умирали за меньшее.

Моника смутилась, словно сказала что–то не то. Эремул снова проклял себя.

«И почему я не могу разговаривать с женщинами? Что же это со мной не так? Давай, налаживай беседу. О чем–нибудь таком, чтобы не показаться ни придурком, ни полным дебилом».

— У меня есть собака, — сказал он. «Вот дерьмо!»

— В самом деле? Я люблю животных!

— Правда?

— Да. Особенно лошадей. Я скоро отправлюсь верхом в Западные Скалы, на выставку цветов. Может, поедешь со мной?

— Я… а… — «Я не могу сидеть на чертовой лошади», — с горечью подумал он, но вслух произнес: — С удовольствием.

— Прекрасно! Поедим? От этих разговоров я проголодалась.

Они собирались уже сделать заказ, когда от дверей неожиданно донесся какой–то шум. В помещение нетвердой походкой вошли мужчина и женщина, за ними тащились двое детей. Все четверо выглядели полуистощенными от голода. Дети жадно уставились на тарелки с едой, в их лихорадочно блестящих глазах горело отчаяние.

— Пожалуйста! — стал умолять отец. — Нам нужна еда! Все что угодно! Просто объедки, если вы можете их отдать. Я прошу вас.

— Если у тебя нет денег, то выметайся! — Халдей подлетел к мужчине и затряс кулаком перед его лицом.

— Но мои дети умирают! Пожалуйста…

— Убирайся! Вон отсюда, крысиное отродье! И забирай с собой своих выродков. Сейчас же, пока я не вызвал Стражу!

Дрожа и волоча за собой рыдающую жену, мужчина вышел из таверны. Дети следовали за ними как привязанные.

Халдей вернулся к столику, за которым сидели Эремул и Моника, и печально покачал головой.

— Мои извинения. Некоторые люди думают, что мир должен обеспечить их существование. Они, кажется, не осознают, что все мы тут на равных. — Он с отвращением стряхнул воображаемую пылинку со своей расшитой золотом куртки. — А теперь — что вам принести?

— Суп, — проронил Эремул.

Губы халдея неодобрительно скривились.

— А вам, мадам?

— Суп, — сказала Моника. — Самый дешевый.

Халдей бросился от них прочь, бубня себе под нос что–то про крысиное отродье, и Эремул взял на заметку проверить свой суп, когда его принесут. Он сомневался, что этот человек осмелится плюнуть в пищу единственного выжившего в городе чародея, но, если он это сделает, неприятности его ждут поистине чудовищные.

К счастью для всех, кого это затрагивало, их суп, когда его доставили, как оказалось, не содержал телесных жидкостей. Покончив со своими тарелками, они решили прогуляться или, в случае Эремула, прокатиться. Погрузившись в беседу, они ненароком наткнулись на семью, которая до этого попрошайничала в «Розе и скипетре». Дети тупо смотрели куда–то в пространство, в то время как их родители выковыривали испорченную пищу из куч зловонных отбросов на обочине дороги.

Полумаг опустил руку в карман. Он достал золотой шпиль, на который собирался угоститься вместе с Моникой обедом из трех блюд, и отдал его отцу семейства, который никак не мог поверить в происходящее. Эремул также настойчиво рекомендовал ему подписать Контракт Первопроходца после того, как он и его семья насытятся.

Солнце уже село, и Эремул приготовился попрощаться с Моникой. Он уже примирился с тем, что это свидание оказалось полной катастрофой.

«Я попытался, — жалобно подумал он. — По крайней мере, я попытался».

Но, прежде чем уйти, Моника поцеловала его в щеку и пожелала доброй ночи, сказав, что с нетерпением ждет новой встречи.