Первыми, как и всегда, к зимовью прибежали собаки.
В полуночной темноте подошли охотники, развьючили лошадей, наладили ужин, с «летучей мышью» осмотрели хозяйство. Вроде бы все на месте, ничего не набедили орешники.
Данилыч Подземный обещал присмотреть за избушкой, чтобы не сожгли ненароком.
Не сожгли. Спасибо.
Панфилыч пошел в тайник проверить пилы-топоры, ведра-кастрюли. Все на месте. Да и кто найдет такое дупло тайное.
На обратном пути Панфилыч упал сослепу в прелую кучу отвеянной кедровой шелухи, заругался в темноте, кони от него шарахнулись. Он коней обошел, чтобы не лягнули по дурости.
Михаил не хотел пить, да пришлось – горели жадные Кешкины глаза.
Спать Кешку Михаил положил на свои нары к стенке, а сам пошел с собаками посидеть, на волю.
От водки разбередило сердце, век бы ее не пить. Как умерла жена, Михаил каждый раз, выпивая, будто слышал голос Паны, осуждающий:
– Обещал ведь, Миша?
– Не буду, Пана, да я и не хочу. Видишь, надо…
– Надо, а ты не пей. Скажи, живот болит, желудок, скажи.
Эх, Пана, Пана!…