Так и шла до февраля тяжелая жизнь, малословная, с недомолвками. Михаил старался подольше оставаться на своих кругах, переживал. Хорошо, что не вывез бычка, не надо было много продуктов таскать, рубил его потихоньку, подъедал и переживал.

Панфилыч забросил свой тайник. Он был уверен в том, что Михаил по доброте своей не позволит выступить на собрании, не продаст напарника, но без сомнения было, что тайгу на Талой Панфилычу надо забывать. Да и устал он соображать на этот счет, можно сказать, что даже волноваться об этом перестал. На Данилыча – он, конечно, понял сразу, чья тут работа, – тоже не сердился, да и не вспоминал о нем, попадется под руку – зацепит, не попадется – ладно, пусть живет.

Он впервые за долгое время чувствовал себя если не здоровым, то выздоравливающим в этой отрешенности проигранной войны. Однако, когда во второй половине декабря зашумела колонна автомобилей возле базы – на одну ночь приехали грузчики, – Панфилыч не утерпел и пошел посмотреть на Данилыча.