Панфилыч думал, что повестку из суда принесли, когда в окно почтальон побарабанил, крикнул Марковне, чтобы отворила, а сам стал искать под диваном обрезанные валенки. Но это была не повестка из суда, а пенсия. Почтальонша, молодая, быстрая, чай пить отказалась, запахнула сумку и убежала.

На столе остались сто двадцать рублей десятками. Панфилыч долго смотрел на них. Радости не было. Надеялся – принесут пенсию, и кончится старая жизнь, начнется спокой.

Он давно уже мечтал о спокое, приглядывался к старикам. У хороших стариков такой покой в глазах, как на осеннем озере где-нибудь, когда тишина, солнце, вода прочистится, муть осядет, водоросли на дно опустятся, особая прозрачность, красота появляется. Ну а там уж зима, заледенеет, конечно, снегами заметет. Всему свое время.

А нету спокою! От себя и на пенсию не убежишь, уж какой сделался за жизнь. Все.

Он велел Марковне убрать деньги и поплелся к себе на диван. Калерочка делала на столе бумажных человечков, а потом отрезала им поочередно руки, ноги, головы.

– Чо, отец, жить будем или в сберкассу идти с ними? – спросила Марковна, взяв деньги в руки.

– Неладно тебе? – буркнул Панфилыч. – Мешают?

– Злой-то какой, злой-то! – укоризненно закивала головой Марковна. – Смотришь, и жалко тебя, дурака. Пенсии не было – об пенсии переживал, принесли – снова переживаешь! Скажи ты мне, чо с тобой? Жена я тебе или чужой человек?

– Чему радоваться, старость это пришла.

– Бог с ней, мы молодости-то не видели, чего нам ее жалеть!

– Ну, хочешь, так гостей созови.

– От славно придумал! А то сидим раком по буеракам, людей не видим. Вставай-ка, отец, да иди приглашай, хоть на завтра, что ли. У меня ить свининка есть, килограмм шесть осталось, филея сохатиного намешаю. Но-ка, пенсионер, пошевеливайся!

Марковна легкой ногой повернулась и пошла в кухню; по дороге она спустила платок на плечи, причесала волосы и браво приколола гребень на бочок. Волосы ее, пышные и смолевые, и сейчас-то еще не поседели, с боков только тронулись – единственное, что осталось ей от былой красоты в утеху.

В субботу были гости с полудня.

По пьянке заговорил Панфилыч про три дороги: рыбалка – раз, пасека – два, охота – три. По какой из них тронуть неспешным пенсионным шагом?

А на крыльце у них с Мишей Ельменевым состоялся разговор. В следующую рыбалку они едут втроем – с Андрюшкой Пороховцевым договорился Михаил, – Панфилыча берут уху варить и рыбу помогать обрабатывать, таборным мужиком, стариковское дело, но на равный пай. Об осенней охоте предложил Михаил Панфилычу два удобных круга возле главного зимовья на ручье Талом, а жить как захочет, или сам будет в своем зимовье, или вместе с ними, молодыми, в Данилычевом бараке. Задуваевский участок точно переводят в Золотоношу, бараки бросают. Ну, кашу варить, само собой, тоже стариковское дело, да и понятно, теперь втроем с Андрюшкой дело не так будет стоять, как раньше.

Панфилыч обмяк, сгорбился, склонив голову, подумал, подумал и сказал, нового не выдумал:

– Старый волк, Миша, объедками сыт. Спасибо тебе на твое добро. Ноги будут ходить, тогда посмотрим. Линия у меня теперь другая получается.

– А то какой же из вас пасечник. Всю голову покусают. Они нервных не принимают, – сказал Михаил, – у них не как у людей.

– Вина хватит, нет ли? – спросил Панфилыч, имея в виду гостей, нестройно спевавшихся в тесной избе.

– Пара литров было бы в меру, – согласился Михаил.

– Возьми у Марковны деньги да сбегай-ка в магазин – сказал Панфилыч и пошел отдавать распоряжения. Перешагивая порог в дом, он подержался за косяк, Михаил это заметил.