– Здорово те, Алевтинушка!

– Здорово те, соседушка.

– Из магазина бежишь?

– Но.

– Чо там есть новенького? Ой, наборчик какой славненький, почем брала?

– Двенадцать рублей с копейками.

– Дороговизь какая. Ты не будь дурой, заставь Фроську, пусть на алименты подает. Время выдет, локти кусать начнет, не установишь ничего.

– Да я не больно-то интересуюсь, что они решат. Уж ихнее дело, я так понимаю.

– Ихнее-то оно ихнее, а моя-то забота, подруженька, о тебе. Истинно говорю! Как гляну на тебя, ажно слеза закипат. Так бы и дала Фроське в морду! Ково же делатца, мать в дугу загибат! Так света не видели, горя окиян выплакали, жизнью намаялись, так вот на же тебе, ишшо пожалуйста!

– Пойду я, однако. Печка у меня топится, нет ли?

– Дыма не видать, да и девка у тебя не безрукая, должна и по дому ворочать!

– Сыро, вишь, дожжик льет да льет. Тебе хорошо эвон, в болоневом пальто, а я в драповом, так оно мне и мокро.

– Бывай-ка, подружка! Алименти не забывай, стребовать надо. Имя, кобелям-то, все едино на пропой. Нынче за горло брать надо, не наши времена, мужчина балованный пошел, безответственный.

– Бывай, бывай! – кивнула Алевтина Сысоевна и поплелась дальше.

Стыда-то, стыда-то, хоть на улицу не показывайся. Рукавичиха – и та! У самой Павлик сидит, а тоже, показыватца перед ней. Небось ворожила Фроську за Павлика. Подпила как-то, проболталась: у тебя – товар, у меня купец. Купец! Арестанта кусок.