Вечером на озеро стали снижаться табуны уток. Старик взял старые облезлые чучела, позвал с собой Ветку, а кобеля оставил в зимовье. Утка поднималась то там, то здесь, налетала из долины новая. Между хребтами она тянула, как в трубу. Высоко проходили гуси, но гусям рано еще, основной гусь пойдет под самый снег. В далеких северных тундрах еще тепло, поди…
И утка-то еще не северная, а ближняя. Северная поднимется разом и валом пройдет. Не всякая и задержится на Шамановском, ей некогда будет – большими маршами она летит, от северных морей до южных.
То утка дак утка! А эта – так себе, старику на разживу.
Гусь повалит – с хребтов его стрелять на перелете, где-нибудь в седловинке, между горок… От было бы делов! Хорошо тогда не болеть, быть здоровым, молодым да успевать охотиться, перезаряжать днями и ночами две сотни своих гильз. Разве только куда девать? Пропадет мясо!
Ширкала туда-сюда ондатра, кое-где поплескивала рыба, щука жрать начала, осень.
Старик отгребался веслом. Ветка вертелась на носу и, как только подошли к берегу, спрыгнула, попав задними лапами в воду, – промахнулась. Ветка воды не боится, не то что кобель. Кобеля в воду не загонишь, он не водоплавающий. Ветка – другое дело. Она за утятами по камышам все лето лазит, ловка на проделки, хлопунцов давит и подлетков. Много птицы на озере изводит, это точно, вечно мокрая.
Ветка убежала по острову мышковать, прыгала, стараясь передними лапами придавить какого-нито мышонка. Лисица да лисица.
Старик крикнул собаку, поймал ее на веревку, отвел на другую сторону острова и привязал, чтобы не мешалась, пока не потребуется таскать подранков.
Лодку он тоже оставил на другом конце. К шалашу притащил чучела, навязал их на шесте и бросил перед шалашом в заводи.
Место здесь было чистое, уютное – между осокой и камышами. Не зря и шалаш поставлен. Они и без чучелов тут обитают, когда бы ни ехал, утки почему-то в заводи.
Мешок с патронами старик положил возле себя, поудобнее устроился в шалаше и стал ждать.
Сразу, как он затих, откуда ни возьмись сел табунок чирков, четыре штучки сплылись. Старик взял на прицел двух…
Охота прошла удачно, набегали и табунками, и парочками, пострелял старик и по сидячим, и влет.
Как только солнце легло на хребет, вода потемнела, и старик стал стрелять только по сидячим. По его подсчетам, он навалял десятка три с подранками.
Похолодало, от воды пошел туман, поднялась сырость, старик подмерз и, хоть можно было еще стрелять, пошел за собакой, спотыкаясь о кочки.
Ветка села со стариком в лодку, и они поехали подбирать уток. На воде плавали белые перышки и клочья пыжей. У берега зашлепал подранок, Ветка прыгнула в воду и полезла за ним по камышам.
Чучела старик оставил плавать, отвязал шест, посадил в лодку собаку и уже потемну вернулся домой.
Кобель на берегу подвывал.
– Однако твой хозяин тебя потерял, а, Ветка? Повизгиват! – посмеивался над собакой довольный охотой старик. – Ожидат, как же, ожидат!
Кобель действительно потерял подругу и хозяина. Он пошатался вдоль берега туда-сюда, а потом смирился с тем, что его не взяли на охоту. Он весь вечер вставал и ложился, подрагивая от выстрелов, сильно долетавших по нижнему холодному слою воздуха над водой. Он обнюхал Ветку, залез в лодку, понял, что охота была ерундовая, по мокрым птицам, к которым у него было равнодушие.