20:14 по центральному планетарному времени Джумаля IV(западное летнее корректирование)

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ТЫСЯЧИ ЗАКАТОВ – ПИСЬМО, ОКАЙМЛЕННОЕ ЧЕРНЫМ – ПРИЗРАК В ПОДВАЛЕ – ЛОТЕРЕЯ И РАССКАЗ ЕГО ОТЦА

Солнце заходило, его медленный закат окрашивал алым огромные пространства западного края неба, и под его лучами бескрайние пшеничные поля, купаясь в оттенках золотого и янтарного, мягко колыхались на вечернем ветру. За свои семнадцать лет жизни Арвин Ларн видел, наверное, тысячу таких закатов, но в красоте этого было что-то, что заставило его задержаться. Охваченный восхищением, забыв на секунду о своей работе, в первый раз со времени своего детства, он просто стоял и смотрел на закат. Стоял и вглядывался в наступающую ночь, и весь мир вокруг был тихим и безмятежным, и он чувствовал, как странное волнение поднимается в глубине его сердца.

«Будут другие закаты», подумал он. «Другие солнца, хотя ни одно из них не будет значить для меня так много, как это, здесь и сейчас. Ничто не сможет значить для меня больше, чем этот момент – стоять здесь, среди этих пшеничных полей, и смотреть на последний закат, который я вижу дома»

Дом. Одной мысли об этом слове было достаточно, чтобы заставить его повернуть голову и оглянуться через плечо, сквозь колышущиеся ряды зреющей пшеницы, на небольшую группу сельскохозяйственных построек с другой стороны поля позади него. Он видел старый амбар с его покатой, покрытой деревом крышей. Он видел круглую силосную башню; курятники, которые он помогал строить отцу; маленький загон для скота, где они держали отборных лошадей и небольшое стадо из полудюжины альпак. И главное – он видел дом, где он родился и вырос. Двухэтажный, с невысоким деревянным крыльцом и ставнями на окнах, открытыми, чтобы впустить последние лучи солнечного света. Зная неизменный порядок жизни своей семьи, Ларну не нужно было заглядывать в дом, чтобы узнать, что сейчас происходит внутри. Мать, должно быть, на кухне готовит ужин, его сестра помогает ей накрывать на стол, а отец в подвале, в мастерской, со своими инструментами. Потом, как и в каждый вечер, когда все закончат свою работу, семья соберется вместе за столом и будет ужинать. Завтра будет то же самое, события их жизни повторялись бесконечно, день за днем, немного изменяясь только с изменением времени года.

И такая жизнь длилась здесь всегда, насколько каждый из живущих мог вспомнить. И она будет продолжаться до тех пор, пока кто-то остается здесь, чтобы возделывать эти земли. Хотя завтра вечером будет одно небольшое отличие.

Завтра он не увидит всего этого. Завтра его здесь уже не будет.

Вздохнув, Ларн вернулся к работе, возобновив свои попытки починить древний, покрытый ржавчиной оросительный насос. До того, как зрелище заката отвлекло его, он снял внешнюю панель, открыв доступ к мотору насоса. Сейчас, в угасающем свете сумерек, он снял сгоревший стартер двигателя и заменил его новым, не забыв прочитать молитву духу машины, пока закреплял и проверял контакты.

Взяв канистру, лежавшую рядом со стойкой насоса, он вылил в механизм несколько капель масла. Потом, удовлетворенный тем, что все было в порядке, он дотянулся до большого рычага сбоку и медленно покачал его вверх и вниз несколько раз, чтобы залить насос перед тем, как нажать кнопку зажигания и включить мотор. Насос резко вздрогнул и с шумом ожил, мотор взвыл, с напряжением накачивая воду из водоносных слоев глубоко под землей. Ларн уже поздравлял себя с хорошо сделанной работой. Вдруг, как только первые несколько капель грязной воды упали из насоса на сухую землю оросительного канала, мотор захлебнулся и заглох.

Разочарованный, Ларн снова нажал кнопку зажигания. На этот раз мотор хранил зловещее молчание. Склонившись, он еще раз тщательно проверил части механизма – осмотрел контакты на предмет ржавчины, убедился, что движущиеся части хорошо смазаны и в них не попал песок, проверил, нет ли порванных проводов или слишком изношенных частей – все, о чем предупреждал их механик-аколит в Феррусвилле, когда насос последний раз проходил технический осмотр. Все напрасно, Ларн не мог найти ничего неисправного. Насколько он мог понять, насос должен был работать.

Наконец, неохотно признав поражение, Ларн поднял внешнюю панель и начал устанавливать ее обратно. Он так хотел починить насос; до жатвы было еще три недели, и было важно, чтобы оросительная система фермы находилась в хорошем состоянии. К счастью, пока была хорошая погода, и пшеница росла хорошо, но жизнь фермера всегда подчинена погоде. Без орошения, пара недель засухи могла значить разницу между сытостью и голодом на весь год.

Но, в конечном счете, он знал, что это не главное. Стоя здесь и глядя на насос после того как привинтил панель обратно, Ларн осознал, что причины желания починить насос находятся за пределами таких практических соображений. Нравится ему это или нет, завтра он покинет ферму навсегда, и попрощается с землей и жизнью, которую знал, чтобы больше никогда не вернуться. Он понимал сейчас, что чувствовал необходимость сослужить какую-то последнюю службу для тех, кого покидает. Он так хотел сделать какую-нибудь последнюю работу, которая принесла бы им пользу. Почти как акт покаяния, чтобы как-то завершить свое горе.

Этим утром, когда отец просил его взглянуть на насос и посмотреть, не сможет ли он его починить, казалось, представилась великолепная возможность исполнить это намерение. А сейчас непокорные духи машины внутри насоса и его собственный недостаток знаний словно сговорились против него. Неважно, как упорно он пытался, неисправность насоса находилась за пределами его знаний, и его последней епитимье суждено было остаться неисполненной.

Ларн собрал инструменты и уже приготовился возвращаться домой, но снова остановился, заметив, как изменился закат. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, и небо вокруг окрасилось в глубокие и более зловещие тона красного. Но не солнце или небо привлекли его внимание, а поля под ними. Там, где раньше они были залиты прекрасным золотым и янтарным светом, сейчас цвет полей изменился на темный и тревожный оттенок коричневато-красного, похожий на цвет крови. В то же время вечерний бриз почти неощутимо усилился, колыхая ряды пшеницы, заставляя их словно течь и переливаться перед глазами Ларна, как будто сами поля стали огромным и неспокойным морем. «Почти как море крови», сказал он себе, и одна мысль об этом заставила его содрогнуться.

Море крови.

И, как он ни пытался, он не мог увидеть хорошего знамения в этом знаке.

Ко времени, когда Ларн положил на место свои инструменты, солнце уже почти зашло. Выйдя из сарая, он пошел к дому, желтый свет ламп был едва виден сквозь щели в деревянных ставнях, сейчас закрытых. Поднявшись на крыльцо, Ларн открыл замок парадного входа и вошел внутрь, аккуратно сняв ботинки у порога, чтобы не занести грязь с полей в дом. Потом, оставив ботинки у входа, он прошел по коридору к кухне, бессознательно сделав пальцами знак аквилы, когда проходил мимо открытой двери в комнату с благочестивым изображением Императора, повешенным над камином.

Войдя в кухню, он увидел, что она пуста, запах горящих дров и вкусный аромат его любимых блюд поднимался от кастрюль, кипевших на плите. Жареный зорнкоб, вареные бобы дерна, тушеное мясо альпака и ягодный пирог. Последняя еда, которую ему суждено есть дома. Неожиданно он понял, что, сколько бы лет не прошло, аромат этой еды теперь будет навсегда связан для него с чувством глубокой печали.

Стол в кухне был уже накрыт для ужина, с расставленными тарелками и столовыми приборами.  Когда он прошел мимо стола к раковине, он вспомнил, как вернулся с полей два дня назад и нашел родителей, ждавшими его на кухне, между ними на столе безмолвно лежал пергамент с черными краями – повестка о призыве на военную службу. Сразу он увидел, что родители плакали – их глаза были красными и мокрыми от горя. Ему не нужно было спрашивать о причине их слез. Их лица и изображение Имперского орла на пергаменте сказали ему все.

Сейчас, проходя мимо стола, Ларн увидел тот же пергамент, лежавший сложенными вдвое на одном из кухонных шкафов. Отвлекшись от своего первоначального намерения, он подошел к шкафу. Взяв пергамент и развернув его, он еще раз прочитал слова, написанные под официальным заголовком.

Граждане Джумаля IV ,- говорилось в пергаменте, - возрадуйтесь! В соответствии с Имперским Законом и своею властью ваш Губернатор отдал приказ о наборе двух новых полков Имперской Гвардии из числа его подданных. Кроме того, он приказал тем, кто призван в эти новые полки, явиться со всей поспешностью, чтобы они могли без промедления начать боевую подготовку и занять свое место среди Святых и Праведных Армий Благословенного Императора Всего Человечества .

Дальше в пергаменте шел список имен тех, кто был призван, описание деталей процесса рекрутского набора и особенно подчеркивались наказания, ожидающие тех, кто не явится на призыв. Ларну не нужно было читать остальное – за эти два дня он прочитал пергамент так много раз, что помнил все наизусть. Но все же, несмотря на это, словно не в силах прекратить ковырять струп наполовину зажившей раны, он продолжал читать слова на пергаменте.

- Арвин? – он услышал позади себя голос матери, нарушивший ход его мыслей. – Ты напугал меня, стоя здесь так. Я не слышала, как ты вошел.

Обернувшись, Ларн увидел мать, стоявшую рядом с ним, в руках она держала банку с семенами кьюдин, а глаза ее были красны от недавно пролитых слез.

- Я только что пришел, мама, - сказал он, чувствуя странную растерянность, и положил пергамент на место. – Я закончил работу и подумал, что надо бы помыть руки перед едой.

Несколько секунд его мать стояла и тихо смотрела на него. Встретившись с ней взглядом в стесненном молчании, Ларн понял, как трудно ей сейчас говорить  с ним, когда она знала, что завтра потеряет его навсегда. Это придавало каждому слова глубокую значимость, делая трудным даже самый простой разговор, зная, что в любой момент единственное неудачно выбранное слово могло выпустить мучительную волну горя в ее душе.

- Ты снял ботинки? – спросила она наконец, пытаясь укрыться от боли за банальным разговором.

- Да, мама, я оставил их в прихожей.

- Хорошо, - сказала она. – Тебе лучше почистить их сегодня, чтобы быть готовым назавтра… -  при этом слове мать замолчала, ее голос словно прервался, она закусила нижнюю губу и закрыла глаза, как будто сопротивляясь вспышке боли. Потом, отвернувшись, чтобы он не мог больше видеть ее глаза, она снова заговорила.

- В любом случае, ты можешь почистить их позже, - сказала она.- А сейчас тебе лучше спуститься в подвал. Твой отец сейчас там, он сказал, что хотел бы видеть тебя, когда ты вернешься с полей.

Отвернувшись, она подошла к плите и подняла крышку одной из кастрюль, чтобы бросить туда горсть семян кьюдин. Ларн всегда был послушным сыном. Он отвернулся и пошел в подвал, к отцу.

Ступеньки лестницы в подвале шумно заскрипели, когда Ларн спускался по ним. Несмотря на шум, отец, казалось, сначала не заметил его прихода. Сосредоточившись на своих мыслях, отец сидел за верстаком в дальнем углу подвала с точильным камнем в руках и точил ножницы для стрижки шерсти. Видя, как отец продолжает работать и не замечает его, Ларн на секунду почувствовал себя почти призраком – как будто он уже покинул мир своей семьи, и его родные больше не могут видеть или слышать его. Тогда, почувствовав, что эта мысль заставила его содрогнуться, он, наконец, заговорил, нарушив тишину:

- Ты хотел видеть меня, папа?

Вздрогнув при звуке его голоса, отец отложил точильный камень и ножницы, взглянул на сына и улыбнулся.

- Ты напугал меня, Арви, - сказал он. – Клянусь Зеллом, ты можешь ходить тихо, когда захочешь. Так у тебя получилось починить насос?

- Прости, папа, - сказал Ларн. – Я пытался, менял стартер и пробовал все, что можно было сделать, но ничего не помогло.

- Ты сделал все возможное, сынок, - сказал отец. – А это главное. Кроме того, духи машины в этом насосе так стары и своенравны, что проклятая штука все равно никогда не работала как надо. Я посмотрю, не получится ли привезти механика из Феррусвилля на следующей неделе, чтобы он взглянул на насос. А пока хорошо идут дожди, у нас не должно быть проблем с орошением. Но в любом случае, есть кое-что, о чем я хотел поговорить с тобой. Почему бы тебе не взять табуретку и присесть, чтобы мы могли поговорить?

Вытащив из-под верстака еще одну табуретку, отец пригласил его сесть. После, подождав, пока его сын устроится поудобнее, он снова заговорил.

- Наверное, я не слишком много рассказывал тебе о твоем прадеде, не так ли? – сказал он.

- Я знаю, что он был с другой планеты, папа, - сказал Ларн. – И что его имя было Август, как и мое среднее имя.

- Верно, - ответил отец. – Это была традиция в мире твоего прадеда – давать это родовое имя первенцу в каждом поколении. Конечно, к тому времени, когда ты родился, он уже был давно мертв. Заметь, он умер даже до того, как родился я. Но он был хорошим человеком, и мы должны почтить его память. Говорят, хороший человек всегда должен быть почитаем, неважно, как давно он умер.

На секунду отец замолчал, его лицо стало печальным и задумчивым. Потом, словно приняв какое-то решение, он поднял голову, посмотрел в глаза сыну и снова заговорил.

- Как я сказал, твой прадед был мертв задолго до того, как я родился, Арви. Но когда мне исполнилось семнадцать, мой отец позвал меня в этот подвал и рассказал мне историю моего прадеда, как и я собираюсь рассказать ее тебе сейчас. Видишь ли, мой отец решил, что перед тем, как я стану взрослым мужчиной, мне важно узнать, откуда я произошел. И я рад, что узнал это, потому что то, что он рассказал, очень пригодилось мне потом. И я надеюсь, то, что я расскажу тебе сейчас, так же пригодится тебе. Конечно, учитывая то, что произошло в последние несколько дней – и то, куда тебя призывают – у меня есть дополнительные причины рассказать это тебе. Причины, которых у моего отца, упокой Император его душу, никогда не было. Но такова жизнь: у каждого поколения свои скорби, и мы должны мужественно переносить их. Это все, что мы можем сделать. Думаю, хватит мне ходить вокруг да около, и пора уже сказать то, что я должен сказать.

И снова, как будто пытаясь найти правильные слова, его отец замолчал. Ожидая, когда он снова заговорит, Ларн вдруг подумал, каким старым сейчас выглядит его отец. Посмотрев на него как будто в первый раз, он увидел морщины на лице отца, сутулость его плеч, полосы седины в его когда-то черных и блестящих волосах. Признаки старости, которых – он был готов поклясться – не было еще неделю назад. Как будто за последние несколько дней его отец постарел на целое десятилетие.

- Твой прадед служил в Имперской Гвардии – наконец сказал его отец. – Как будешь служить и ты.

Видя, что его сын готов разразиться потоком вопросов, он поднял руку, требуя тишины.

- Ты можешь спросить обо всем, о чем захочешь, позже, Арви. А сейчас просто позволь мне рассказать то, что мой отец рассказал мне. Поверь мне, когда ты услышишь это, ты поймешь, почему я сказал, что ты должен это знать.

Вслушиваясь в каждое слово в тишине подвала, Ларн слушал рассказ отца.

- Твой прадед был гвардейцем, - снова сказал отец. – Конечно, он не сразу им стал. Никто им сразу не становится. Сначала он был просто еще одним сыном фермера, как ты или я, рожденным на планете под названием Аркадус V. Та планета не слишком отличалась от этой, как он потом говорил. Мирное место, много хороших земель для сельского хозяйства, и много места для человека, желающего создать семью. И если бы события шли естественным путем, именно это и делал бы твой прадед. Он женился бы, растил детей, пахал бы землю, как жили многие поколения его рода на Аркадусе V. И когда ему пришла бы пора умереть, его плоть вернулась бы в плодородную землю, а душа воссоединилась бы с Императором в раю. Твой прадед думал, что такое будущее ему и уготовано, когда ему исполнилось семнадцать лет. А потом он узнал, что его призывают в Гвардию, и все изменилось.

Тогда ему было лишь семнадцать, но твой прадед не был глуп. Он знал, что значит быть призванным в Гвардию. Он знал, какое тяжкое бремя несет с собой жизнь гвардейца – бремя хуже, чем постоянная опасность или страх умереть в мучениях одному где-то под холодным и далеким солнцем. Бремя потери. Эта потеря, когда человек знает, что он покидает свой дом навсегда. Это бремя, которое несет каждый гвардеец. Бремя знания того, что неважно, как долго он теперь проживет, он больше никогда не увидит своих друзей, свою семью или хотя бы свой родной мир. Гвардеец никогда не возвращается, Арви. Лучшее, на что он может надеяться, если сумеет выжить достаточно долго и будет хорошо служить Императору – ему позволят выйти в отставку и поселиться в новом мире где-то среди звезд. И зная это – зная, что он навсегда оставляет свой мир и народ – твой прадед с болью в сердце попрощался с семьей и явился на призыв.

И хотя он чувствовал, что его сердце разрывалось, твой прадед был хорошим и благочестивым человеком. Обладая необычной для его возраста мудростью, он знал, что человечество не одиноко среди звезд. Он знал, что Император всегда с нами. Так же он знал, что во всей огромной галактике ничто не происходит без воли Императора. И если Император пожелал, чтобы он оставил родной мир и семью и никогда больше не увидел их снова, твой прадед знал, что это должно послужить некой великой цели. Он понимал, что имели в виду проповедники, когда они говорили, что человек не может понять пути Императора. Он знал, что его долг – следовать путем, уготованным ему, и не важно, что он не понимает, куда и зачем ведет этот путь. И доверив свою жизнь милосердию Императора, твой прадед покинул родной мир, чтобы найти свою судьбу среди звезд.

Последовавшие за этим годы службы были тяжкими. Хотя он никогда об этом много не рассказывал, твой прадед за время службы в Гвардии видел более чем достаточно чудесных и ужасных вещей. Он видел миры, где миллиарды людей жили в невероятной тесноте, как насекомые, в гигантских башнях, лишенные возможности дышать чистым воздухом и видеть солнце. Он видел миры, где круглый год была вечная зима, и сухие пустынные миры, никогда не видевшие ни снежинки, ни капли дождя. Он видел благословенных воинов святых Астартес – гигантов, подобных богам в человеческом облике, как он называл их – и огромные шагающие машины такой величины, что весь наш дом поместился бы в след ноги такой машины. Он видел много страшного – как в образе всех видов ужасных ксеносов, так и вещей в десятки раз худших.

Хотя ему пришлось встречаться лицом к лицу с тысячами опасностей, хотя он много раз был ранен и близок к смерти, его вера в Императора никогда не ослабевала. Пять лет службы превратились в десять. Десять – в пятнадцать. Пятнадцать – в двадцать. И все эти годы твой прадед следовал приказам, не помышляя о недовольстве, и ни разу не спросив, когда его могут отпустить со службы. Пока, наконец, спустя почти тридцать лет после своего призыва, он не попал на Джумаль IV.

Конечно, этот мир не значил для него слишком много. Сначала не значил. К тому времени он видел уже десятки разных планет, и на первый взгляд, Джумаль не казался ему чем-то особенным. Его полк только что завершил долгую кампанию и был направлен на Джумаль для отдыха и пополнения на месяц, перед тем как снова отправиться на войну. Но твоему прадеду к тому времени уже немного оставалось воевать. О, он делал вид, что все в порядке, он никогда не жаловался. Но он уже старел, и раны, полученные за тридцать лет боев, начали брать свое. Хуже всего у него было с легкими – они так до конца и не были вылечены после того, как он был отравлен ядовитым газом на планете Торпус III, но все же он не колебался в исполнении своего долга. Он посвятил жизнь службе Императору, и был доволен тем, что исполняет волю Императора, неважно выживет он или погибнет.

И однажды, когда уже близилось время покинуть Джумаль, в полку появились новости, что намечается что-то необычное. Приближался День Императора и вместе с ним тридцатая годовщина основания полка. В качестве акта празднования было объявлено, что все солдаты будут тянуть жребий, и тот, кто выиграет, будет отпущен в отставку с разрешением поселиться здесь, когда полк покинет Джумаль. Эта лотерея, для одного человека из тысяч, могла означать разницу между жизнью и смертью. И когда наступил день лотереи, солдат внезапно охватила вспышка благочестия, когда каждый человек в полку горячо молился Императору, чтобы стать этим избранным. Все, кроме твоего прадеда. Хотя он молился Императору каждое утро и каждый вечер, он никогда ничего не просил для себя.

-  И прадед выиграл лотерею? – спросил Ларн, затаив дыхание от восторга и не в силах больше хранить молчание. – Он выиграл ее и так остался жить на Джумале?

- Нет, Арви, - мягко улыбнулся отец. – Выиграл другой человек. Солдат из того же отделения, что и твой прадед, который сражался бок о бок с ним все эти тридцать лет. Хотя этот человек мог просто взять свой билет и уйти, он этого не сделал. Вместо этого он посмотрел на твоего прадеда с его усталым изнуренным лицом и больными легкими, и отдал ему билет. Видишь, он решил, что твой прадед больше нуждается в отставке, чем он. И вот так твой прадед поселился на Джумале IV, благодаря доброте и самопожертвованию товарища. Хотя в последующие годы твой прадед всегда говорил, что это было нечто большее. Он говорил, что воля Императора видна даже в самых незначительных вещах, и что Император решил, действуя через этого человека, спасти его жизнь. В конце концов, это было настоящее чудо. Пусть маленькое, но все-таки чудо.

После этого отец снова замолчал. Посмотрев на него, Ларн увидел, что на его глазах блестят слезы. Когда отец снова заговорил, каждое слово давалось ему тяжело, из-за едва сдерживаемых чувств.

- Теперь ты понимаешь, почему я подумал, что ты должен услышать эту историю, Арви? – сказал он. – Завтра, как и твой прадед, ты покинешь свой дом и своих родных, и никогда больше не вернешься. И, зная, что тебя ожидают трудные годы, я хотел, чтобы ты, до того как уйдешь, услышал рассказ о твоем прадеде и о том, как он выжил. Я хотел, чтобы ты взял с собой эту историю. И неважно, каким темным и безнадежным может иногда тебе казаться происходящее, ты будешь знать, что Император всегда с тобой. Верь в Императора, Арви. Иногда это все, что мы можем сделать. Верь в Императора, и все будет хорошо.

Не в силах больше сдерживать слезы, отец отвернулся, чтобы сын не видел его глаза. И пока его отец плакал в тени, Ларн сидел рядом с ним, пока проходили долгие мучительные секунды, и пытался найти правильные слова, чтобы утешить его горе. Наконец, решив, что лучше сказать хоть что-то, чем не говорить ничего, он заговорил, нарушив тишину.

- Я запомню ее, папа, - сказал он, слова подбирались с мучительной медленностью, когда он пытался выбрать лучший способ сказать. – Я запомню каждое слово. И, как ты сказал, я возьму эту историю с собой и буду вспоминать о ней, когда мне будет плохо. И я обещаю тебе: я сделаю то, что ты сказал мне. Я буду верить в Императора, как ты сказал. Я обещаю это, папа. И еще кое-что. Я обещаю, вам не придется беспокоиться о том, буду ли я хорошим солдатом, когда попаду на войну. Что бы ни случилось, я всегда буду верен долгу.

- Я знаю, что будешь, Арви, - сказал отец, вытирая слезы с глаз. – Ты лучший сын, который только может быть у отца. И когда ты станешь гвардейцем, я знаю, что мы с матерью сможем тобой гордиться.