Венеция — это рыба. Присмотрись к ее контурам на географической карте. Она напоминает гигантскую камбалу, распластавшуюся на дне лагуны. Почему эта дивная рыбина поднялась вверх по Адриатике и укрылась именно здесь? Ведь могла бы еще постранствовать, заплыть в любое другое место. Махнуть под настроение куда глаза глядят, помотаться по белу свету, наплескаться вдоволь — ей это всегда нравилось. На ближайший уик-энд в Далмацию, послезавтра в Стамбул, следующим летом на Кипр. И если она все еще обретается в здешних краях, на то должна быть своя причина. Лосось, выбиваясь из сил, плывет против течения, преодолевает пороги, чтобы заняться любовью в горах. Все русалки с Лукоморья приплывают умирать в Саргассово море.

Авторы других книг разве что улыбнутся, прочитав эти строки. Они расскажут тебе о возникновении города из ничего, о его громадных успехах в торговом и военном деле, о его упадке. Сказки. Все не так, поверь. Венеция всегда была такой, какой ты ее видишь. Или почти всегда. Она бороздила моря с незапамятных времен. Заходила во все порты, терлась обо все берега, пирсы, причалы. К ее чешуе пристали ближневосточный перламутр, прозрачный финикийский песок, греческие моллюски, византийские водоросли. Но вот в один прекрасный день она почувствовала всю тяжесть этих чешуек, этих крупинок и осколков, понемногу скопившихся на ее коже. Она заметила образовавшийся на ней нарост. Ее плавники слишком отяжелели, чтобы свободно скользить в потоках воды. Она решила раз и навсегда зайти в одну из бухт на крайнем севере Средиземноморья, самую тихую, самую защищенную, и отдохнуть здесь.

На карте мост, соединяющий ее с материком, похож на леску. Кажется, что Венеция попалась на удочку. Она связана двойной нитью: стальной колеёй и полоской асфальта. Но это случилось позже, всего лет сто назад. Мы испугались, что однажды Венеция передумает и вновь отправится в путь. Тогда мы привязали ее к лагуне, чтобы ей не взбрело в голову опять сняться с якоря и уйти далеко-далеко, теперь уже навсегда. Другим мы говорим, что тем самым хотели защитить ее, ведь после стольких лет швартовки она разучилась плавать. Ее сразу отловят, она немедленно угодит на какой-нибудь японский китобоец, ее выставят напоказ в аквариуме Диснейленда. В действительности мы больше не можем без нее. Мы ревнивые. А еще изощренно жестокие, когда речь заходит о том, чтобы удержать любимое существо. Мы не только привязали ее к суше. Хуже того, мы буквально пригвоздили ее к отмели.

В одном романе Богумила Грабала есть мальчик, одержимый страстью к гвоздям. Он заколачивал их исключительно в пол: дома, в отеле, в гостях. С утра до вечера мальчик лупил молотком по шляпкам гвоздей, загоняя их в паркетные полы, попадавшиеся ему, так сказать, под ногу. Он словно хотел накрепко прибить дома к почве, чтобы чувствовать себя увереннее. Венеция сделана точно так же. Только гвозди тут не железные, а деревянные. И еще они огромные, от двух до десяти метров в длину, а в диаметре сантиметров двадцать-тридцать. Вот такие гвозди и вбиты в илистый грунт мелководья.

Все эти дворцы, которые ты видишь, здания, отделанные мрамором, кирпичные дома нельзя было строить на воде: они бы погрязли в размякшей почве. Как заложить прочный фундамент на жидкой грязи? Венецианцы вогнали в лагуну сотни тысяч, миллионы свай. Под базиликой делла Салюте их по меньшей мере сто тысяч. Столько же и под опорами моста Риальто, чтобы удерживать нагрузку каменного пролета. Базилика св. Марка стоит на дубовой платформе, которая опирается на свайное сооружение из вяза. Стволы доставляли из кадорских лесов в Альпах Венето. Их сплавляли по реке Пьяве и ее притокам до самой лагуны. Использовали лиственницу, вяз, ольху, сосну, равнинный и скалистый дуб. Светлейшая была очень прозорлива. Леса берегли как зеницу ока. За незаконную вырубку строго наказывали.

Деревья переворачивали макушкой вниз и вбивали наковальней, поднятой с помощью шкивов. В детстве я еще успел это увидеть. Я слышал песни рабочих-коперщиков. Песни звучали в такт с размеренными и мощными ударами зависших в воздухе молотов цилиндрической формы. Они медленно скользили вверх по вертикальным балкам, а затем с грохотом срывались вниз. Стволы деревьев насыщались минеральными солями как раз благодаря грязи. Тина покрывала их защитной оболочкой и не давала сгнить от соприкосновения с кислородом. За время многовекового погружения дерево превратилось почти в камень.

Ты идешь по бескрайнему опрокинутому лесу, бредешь по невообразимой, перевернутой вверх дном, чащобе. Все это кажется выдумкой посредственного писателя-фантаста, однако же это правда. Я расскажу, что происходит с твоим телом в Венеции. Начнем со ступней.

 

Ступни

Венеция — это черепаха. Ее каменный панцирь сделан из серого бута (по-венециански "мазеньо"). Им и выложены улицы. Горная порода называется трахит. Весь камень привозной. Как писал Паоло Барбаро, почти все, что ты видишь в Венеции, доставлено откуда-то еще. То ли импорт, то ли контрабанда, а то и вовсе награбленное. Поверхность, по которой ты ступаешь, гладкая. Хотя на многих камнях сделана насечка, чтобы не поскользнуться во время дождя.

Куда ты пошла? Выбрось карту! Зачем обязательно знать, где ты находишься в эту минуту? Хорошо, в любом городе, в торговых центрах, на автобусных остановках или станциях метро, ты привыкла доверяться указателям. Всегда найдется надпись с цветной точкой или стрелка на карте, гласящие: "Вы здесь". Вот и в Венеции, достаточно поднять голову, и ты увидишь обилие желтых указателей. Нарисованные на них стрелки говорят тебе: иди туда-то, не заплутай. Alla stazione — К вокзалу, Per san Marco — К Сан-Марко, All'Accademia — К Академии. Не обращай внимания. В упор на них не смотри. Зачем бороться с лабиринтом? Подчинись ему хотя бы раз. Не волнуйся, пусть дорога сама проложит за тебя маршрут, а не маршрут дорогу. Научись бродить, бродяжничать. Заблудись. Поплутай.

"По-венециански". После войны это выражение относилось к нашей футбольной команде "Венеция", мол, "играть по-венециански". Наши футболисты демонстрировали жесткий, индивидуальный стиль игры, не отпускали мяч от ноги, не делали длинных передач, любили обводку и вели позиционную борьбу. Еще бы, ведь они выросли в этом варикозном круговороте улочек, проулков, кривоколенных извилин, сужений. Самый короткий путь из дома до школы всегда превращался в запутанный клубок. Наверное, когда игроки выходили на поле в трусах и майках, они всюду продолжали видеть калли и кампьелли. Они пытались выбраться из собственного галлюцинаторного лабиринта между центром поля и штрафной площадкой.

Вообрази себя эритроцитом. Словно ты движешься по сосудам. Подчинись биению невидимого сердца, его толчкам. Или представь, что ты кусочек еды и перемещаешься по кишечнику. Пищевод узенькой улочки стискивает тебя кирпичными стенами и вот-вот раздавит, сотрет в порошок. Он проталкивает тебя сквозь клапан моста на ту сторону водной массы. Выскользнув, ты ухаешь в просторный желудок и оседаешь на его площади. Ты не продолжишь путь, не задержавшись тут на короткое время. Ты вынуждена остановиться, потому что твой взгляд прикован к фасаду церкви. Она оказывает на тебя глубинное химическое воздействие. Она переваривает тебя.

Всячески рекомендую тебе один-единственный маршрут. Он называется так: "наугад". Подзаголовок: "бесцельно". Венеция маленькая, в ней позволительно заблудиться, так и не покинув ее пределов. В худшем случае окажешься на самом ее краю, на риве, у воды с видом на лагуну. В городском лабиринте не водятся Минотавры, а в лагуне тебя не подстерегают водяные чудовища, готовые разделаться со своими жертвами. Одна моя американская знакомая впервые приехала в Венецию зимой, ближе к ночи. Она никак не могла отыскать свою гостиницу. Зажав в руке бумажку, на которой был нацарапан бесполезный адрес, она с нарастающим беспокойством кружила по пустынному городу. Чем больше проходило времени, тем больше она убеждалась, что ее наверняка изнасилуют. Она только диву давалась: уже три часа в чужом городе, а на нее еще никто не напал и не отнял вещи. Девушка была из Лос-Анджелеса! Главное, будь внимательна в районе площади Сан-Марко и на людных пристанях. Там промышляют карманники. Если ты не находишь нужной улицы, всегда найдется венецианец, который любезно подскажет, как вернуться назад. Если тебе и впрямь нужно вернуться назад.

Пойти туда, не знаю куда — вот единственное направление, в котором стоит идти.

Ты можешь спокойно расхаживать где угодно в любое время дня и ночи. Здесь нет кварталов с дурной славой. Или уже нет. Разве что какой-нибудь поддатый пижон начнет к тебе лезть. Кстати, привыкай к венецианским словечкам. Кварталы здесь называют сестьерами, потому что в исторической части их шесть, а не четыре. Санта-Кроче, Каннареджо, Дорсодуро, Сан-Поло, Сан-Марко, Кастелло. Каждый район — это шестая часть Венеции, а не четвертая, как в городах, которые заложены на пересечении двух главных дорог; там дома стоят на четырех земельных участках, разделенных перекрестьем улиц. В Венеции номера домов на дверных порталах начинаются не с единицы на каждой улице, а продолжают нумерацию всего сестьере. Сестьере Кастелло доходит до рекордной цифры 6828 на фондамента Дандоло, возле моста Россо. На другой стороне того же моста, в конце калле делле Эрбе, сестьере Каннареджо достигает цифры 6426.

Камни брусчатки уложены встык длинными раздельными рядами. Они указывают направление улиц, подчеркивают их удаляющуюся перспективу. Градостроители явно спроектировали их для детей, ведь дети забавы ради стараются ни за что не наступать на стыки. "Не заходи за черту!" — говорил Сальвадор Дали, резюмируя закон композиции своей живописи, такой консервативной по форме и такой безумной по зрелищному наполнению. Быть ребенком в Венеции, наверное, и означает не переходить черту, не нарушать контуры форм, чтобы на деле переворачивать их содержание? Значит, ступни венецианцев только притворяются, что неотступно соблюдают статус-кво, а сами провидчески отступают от него? Значит, у нас запальчивые пальцы и спятившие пятки? Надо же, какой онирический бред, какой сюрреальный, абсурдный город сумели мы воздвигнуть, составив эту безумную мозаику из миллиарда ровненьких прямоугольников! Трахитовый мазеньо — это эмблема, воспроизводящая в миниатюре всю Венецию, город с истыканным профилем, непреложно обособленный водой, лишенный возможности расширяться, выходить за свои пределы, город, помешавшийся от переизбытка самосозерцания и самовосприятия. Посмотри, сколько церквей попадается здесь на каждом шагу. Внешне набожный, на поверку город оказывается религиозно-анархичным. В нем почитают целый сонм больших и малых святых. Он исповедует взорвавшуюся, рассеянную и совершенно невменяемую религию. Каждый мазеньо — герб, на котором нет геральдических знаков. Он состоит из сплошного серого поля, глухой, гладкой поверхности. Единственный рисунок на этом чистом гербе — его периметр. Можешь спокойно попирать линии прямоугольников, и ты ощутишь подметками микроскопические перепады, неровности стыков, истертые заплаты, выбоины. Ребенком их попирал один французский господин и запомнил это на всю жизнь.

Двадцать первого ноября, в праздник Мадонны делла Салюте — Богоматери-целительницы встань ровно посредине восьмигранника собора, под самым паникадилом, свисающим с купола на десятки метров, проведи подошвой, как велит обычай, по бронзовому диску, вделанному в пол. Коснись носком туфли надписи unde origo inde salus, отлитой в металле: "где начало, там и спасение". Начало — это земля. Ходить по ней только во благо. Здоровье прибывает в нас от ступней. Вот бы научиться скрещивать пальцы ног против сглаза, чтобы стряхивать его с тела прямо на землю.

Смотри под ноги. Особенно весной в районе Дзаттере. Дело не только в неизбежных экскрементах наших четвероногих друзей. По ночам венецианцы тут рыбачат. Лампами и фонарями они приманивают влюбленных каракатиц и выхватывают их большим сачком, как для ловли бабочек. Со дна сеток пойманные каракатицы поливают брусчатку ривы обильными струями чернил. Нечаянно можно перемазать штаны и носки.

Чувствуешь, как оживают, какими хваткими становятся пальцы ног, когда идешь по ступенькам моста? На подъеме пальцы так и цепляются за стоптанные, стесанные кромки ступеней. На спуске ступни притормаживают, пятки упираются. Носи легкую обувь на тонкой подошве. Никаких постпанковских гриндерсов или кроссовок со вспененными вставками и прошитыми набивками. Предлагаю тебе такое духовное упражнение: стань ступней.

 

Ноги

Ну и работенка. Дома старые. Таких, где есть лифт, совсем немного. Просто потому, что в лестничных пролетах нет места. На улице через каждую сотню метров возникает мост. Ступенек двадцать, не меньше. Вверх-вниз. В Венеции мало кто жалуется на сердце. Кости ноют, ревматизм мучает — это да. Сырость.

Ровных улиц тоже нет. То в горку, то под гору. Венеция вся такая. Сплошные перепады, подъемы и спуски, пригорки, увалы, бугры, скаты, впадины, котловины. Фондамента съезжают в рио. Кампо простеганы каменными люками колодцев, словно пуговицами-наклепками, тонущими в припухлостях кресла. Помимо ног, эта глава посвящена еще и лабиринту. Точнее, чете телесных лабиринтов — двум улиткам, поселившимся во внутреннем ухе и придающим тебе чувство равновесия.

Не знаю, насколько правдива эта история. За что купил, за то и продаю. Пересчитай колонны Дворца дожей со стороны акватории Сан-Марко напротив острова Сан-Джорджо. Начиная с угла, дойди до четвертой колонны. Ты заметишь, что она слегка выдается за линию, вдоль которой выстроились другие колонны. Всего на несколько сантиметров. Прислонись спиной к колонне и попытайся обойти ее. Дойдя до внешней стороны колоннады, ты неизбежно сползешь с крошечного приступочка из белого мрамора, опирающегося на серые плиты набережной. Сколько ни старайся, все равно не удержишься и свалишься с приступка, даже если прижмешься к колонне или обогнешь ее ногой, чтобы перемахнуть через край и преодолеть критическую точку. Мальчишкой я все пробовал обойти вокруг колонны. Это было гораздо больше, чем испытание или игра. Меня действительно бросало в дрожь. Рассказывали, будто приговоренным к смерти предоставлялась последняя возможность спастись. Своего рода акробатическая ордалия, суд Божий. Сумеешь пройти впритирку с колонной, не соскользнув на серую плиту, будешь помилован в последнюю минуту. Эту жесточайшую иллюзию можно было бы окрестить так: "пытка надеждой", по названию зловещего рассказа французского писателя девятнадцатого века. Как бы то ни было, мне нравится этот образ смерти глубиной в несколько сантиметров вместо привычной бездны. Образ не высокопарный и куда более устрашающий. Наверное, смерть такой и будет: давай, приступочек невысокий, ни в какую пропасть ты не сорвешься, смотри, тут всего-то три сантиметра, ну же, небольшое усилие, тебя никто не толкает, чего ты, не шатайся, это просто…

Приготовься к посадке на вапоретто — водный трамвайчик (по-венециански "батэо", по-итальянски "баттэлло"). Постой на плавучей пристани ("имбаркадэро"). Вапоретто причаливает, и ты ощущаешь сильный толчок. Он застает тебя врасплох, как удар, нанесенный исподтишка. Зайди на вапоретто, но и здесь не садись, оставайся на палубе, под навесом. Почувствуй ногами нутряную дрожь мотора. От него у тебя задрожат икры. Бортовая качка заставит без конца переносить вес тела с ноги на ногу, напрягать и расслаблять мышцы, о которых ты даже и не подозревала. Предупреждаю, что на общественном транспорте, а именно на вапоретто предприятия транспортного консорциума Венеции ты платишь в четыре раза дороже, чем житель Венеции. Горожане пользуются специальной карточкой — "Картавенеция", дающей право на льготный тариф.

В гондоле тоже не надо садиться, прошу тебя. Правда, я имею в виду только гондолы-трагетто. Они есть в разных точках Большого канала. За половину стоимости чашки кофе тебя перевезут с одного берега на другой в местах более или менее удаленных от трех больших мостов, перекинутых через канал. Гондолы — паромы находятся справа от вокзала, у церкви Сан-Маркуола, у моста Риальто, перед рыбным рынком, и дальше на рива дель Вин и рива дель Карбон. Кроме того, на пристанях Сант-Анджело, Сан-Тома, Санта-Мария дель Джильо и ближе к стрелке Таможни. Эта услуга не для туристов, наоборот. Переправами на гондолах пользуются в основном венецианцы, дорожащие временем. Гондолы-паромы немного шире туристических гондол. В них помещаются около двадцати пассажиров плюс два гондольера, один на носу, другой на корме. Хотя по городским правилам можно перевозить не больше четырнадцати человек.

Другое дело — прогулка на гондоле. Это дорогое удовольствие. И вообще, захочешь прокатиться на весельной или моторной лодке, наведи подробные справки о ценах, а уж потом садись. Узнай, идет ли речь о цене за всю поездку или за проезд одного пассажира. Нередко услышишь, как, сойдя на землю, туристы затевают свару. Они-то думали, что должны заплатить, скажем, десять дукатов, а с них почему-то требуют сорок. Еще бы, они же в полном составе: муж, жена и двое детей. В общем, помни, что на общественном транспорте ACTV, трамвайчиках и теплоходах, ты доберешься практически до любого места и обойдется тебе это в стоимость кружки пива или журнала. Пройди Большой канал, обогни город, причалив к Джудекке, Сан-Джорджо, Сан-Клементе, Сан-Ладзаро дельи Армени, Лидо, кладбищу на Сан-Микеле. Не отказывайся от маленьких круизов по лагуне. Садись на теплоход на фондаменте Нуове, и ты откроешь параллельные Венеции, контрвенеции, паравенеции, антивенеции. Остров Мурано, куда семь веков назад были сосланы стеклодувы, так как их заводы становились причиной слишком частых пожаров. Психоделический остров Бурано с разноцветными домами, напоминающими конверты долгоиграющих пластинок шестидесятых. Острова Виньоло, Маццорбо, Торчелло, пунта Саббьони, Сан-Франческо дель Дезерто, иль Каваллино, Йезоло, Пеллестрина, Кьоджа, Соттомарина.

В лагуне водятся сотни особых видов рыб, амфибий и птиц. Здесь обосновалось прошлое и будущее биологии. Это станция техобслуживания для перелетных стай. Они находят ее по памяти. Вдобавок это еще и фантастическая лаборатория, где выдается патент на ядовитые водоросли-мутанты. Их генетический код изменился под воздействием промышленных стоков.

Когда-то привычнее было передвигаться на лодке. Восемьсот лет назад мостов почти не было. Тогда пользовались переносными мостками. Топи, сандоли, маскареты, с'чопони, пеоты, пупарини, каорлины, санпьероты — сегодня проблема не в том, чтобы подыскать нужную лодку — они стоят меньше автомобиля, а в том, чтобы найти постоянный причал. Все места именные и занесены в муниципальный реестр. На каналах во втором ряду не парковаться!

Венеция — англосаксонский город. У многих домов свой вход с улицы. Пускай маленький, но отдельно от соседей. Так повелось с незапамятных времен даже в самых бедных домах, при строительстве дешевого жилья. Городская планировка аж пятисотлетней давности при государственном финансировании выглядит на удивление современной.

Сегодня в Венеции ходят гораздо больше. Первоначально дворцы и дома, стоящие у каналов, были обращены фасадом к воде. У воды располагались парадный вход и, разумеется, лодочный причал. На улицы выходили подсобные помещения. Теперь в Венеции мы пользуемся по большей части задворками. Город поворачивается к нам спиной, показывает нам зад, задвигает нас.

Это видно и по мостам. Многие из них кривые, как будто острова разошлись кто куда. Мосты построены наискосок. Кирпичные или кованые перила выделывают коленца. Лестничные марши словно отлиты из затвердевшей лавы, растекшейся по боковым скатам как придется. Иные заявляют об этом в своих названиях: мост Кривой. Это означает, что калле по обе стороны канала зачастую располагались не по прямой линии. Их не так-то просто было соединить мостом. Они лишь выходили к каналу, где можно было причалить, подняться на борт или сойти на берег, погрузить или разгрузить товар. Иными словами, вначале появились дома, а между домами — калле, проложенные по своим собственным законам. Мосты навели после, вот им и пришлось подлаживаться к нестыковкам "криво" противоположных калле, так и не составивших единую ось между ривами каналов.

Как тебе известно хотя бы из теленовостей, в Венеции ты запросто можешь промочить ноги. Большая или "высокая" вода — это злополучное сочетание непогоды, ветра и течения, подгоняющих прилив в лагуну. Такое происходит главным образом с октября по декабрь. Хотя несколько лет назад, в апреле, я вышел из кинотеатра на полностью затопленное кампьелло. Пришлось провожать подругу, взяв ее на закорки. Я медленно брел часа два по колено в ледяной воде. Этот в буквальном смысле слова рыцарский поступок стоил мне трехдневной простуды с температурой.

Венецианцы называют "полноводными штанами" такие укороченные и неказистые на вид брюки, по-клоунски не доходящие до лодыжек. Их точно специально обрезали, чтобы не замочить низ. "Высокая вода" — напасть века. Часть лагуны засыпали, проложили глубоководные каналы. Танкеры больше не садились на мель, зато море стремительно наводняло город. Низкие губчатые острова лагуны, песчаные, илистые отмели — барены, размываемые нагоном волны, уже не в силах были поглощать избыточную энергию приливов. Древние венецианцы изменяли течение рек, чтобы в лагуну попадало меньше паводковых вод. Венеция и сама поначалу называлась Градом на высоком берегу — Civitas Rivoalti, на Риальто. Впрочем, современные археологи с этим не согласны. Считалось, что город возник на группе островов, лишь немного возвышавшихся над уровнем воды.

Достаточно уровню воды подняться меньше чем на метр, и многие районы окажутся подтопленными. Сигнал стихийного бедствия подается с отметки метр десять. В страшную ночь 4 ноября 1966 года мой отец добрался с работы до дома вплавь.

Сирены, подававшие сигнал воздушной тревоги во время Второй мировой войны, так и остались наверху колоколен. Теперь они сигнализируют о морской тревоге, когда прибывает "высокая вода". Тебя будят в пять-шесть утра. Сонные горожане устанавливают на входной двери стальные переборки, вставляют небольшие плотины в металлический каркас, прорезиненный по периметру дверной рамы. Заделывают даже окна первых этажей, выходящих на переполненные водой каналы. Чаще всего и это не помогает. Вода бьет ключом из люков, струится сквозь щели в полу, подбирается к мебели, увлажняет стены, крошит работу маляров. Торговцы немедленно запускают гидронасосы, спешно убирают товар с нижних полок. Однажды после очень сильного прилива из магазинов на улицу повыставляли лотки, на которых распродавалась намокшая, испорченная обувь. Специализированные бригады дворников собирают на рассвете в затопленных калле деревянные мостки. Лицеисты в резиновых сапогах до колен или в рыбацких до паха приходят на помощь друзьям, обутым в полуботинки. Они взваливают на себя такую приятную ношу, как смазливая одноклассница, или переносят на спине преподавателей. Те крепко обвивают шею руками, а бока ногами. Лицеисты подхватывают их под колена, уподобляясь три тысячи лет спустя Энею, выносящему из горящей Трои своего отца Анхиза. Если вы надели не ту обувь, спросите в бакалейной лавке пару хозяйственных пакетов и зачехлите в них ноги, обвязав ручки вокруг щиколоток. Носильщики с грузовыми тележками переправляют прохожих через лужи величиной с бассейн, доставляют их на сушу и не брезгуют монеткой. Туристы резвятся без удержу, фотографируют, ходят босиком с закатанными, как у рыбаков, штанинами, топчут неразличимые под водой собачьи какашки. Кто-нибудь обязательно разгуливает с блаженным видом, раскрыв от восторга рот. Ему и невдомек, что он рискованно подошел к самому краю затонувшей набережной. Невидимая рива под ногами обрывается, а он все волочит под водой ноги, пока не оступается и не уходит с головой в канал.

Помню такой случай. Один мой знакомый юрист направлялся с адвокатом в суд. Они шли по деревянным мосткам, скрепленным абы как. Между двумя мостками образовался метровый провал. Внезапно адвокат исчез. Из воды торчал лишь рукав пиджака; на запястье золотые часы. Рука отчаянно размахивала кожаной папкой. Мой знакомец поймал ее на лету. Адвокат защищал дело в суде мокрый насквозь, хоть выжимай. При этом он с довольным видом манипулировал спасенными в воде документами.

 

Сердце

Легко ли влюбиться в Венеции? По мнению богослова Тадеуша Жулавского, "неоднократные тесты и биохимические анализы подтверждают, что на свете нет более благоприятного места для стимуляции выработки гормонов". Со своей стороны профессор, психоаналитик Исаак Абрахамович возражает ему:

Перманентное состояние романтического возбуждения, постоянное эротическое влечение, вызываемое Венецией у приезжих, ведет к парадоксальному эффекту ослабления сексуального импульса. Да, вы все время испытываете горячее, но при этом сдержанное желание, без неожиданных скачков и всплесков. Сексуальный импульс передается каждой клеточке индивидуума, растворяется во всех членах, чутко воспринимает тайные душевные порывы. Эрос расплывается как жирное пятно по всему организму человека, начиная с генитального аппарата. Таким образом, безусловно, увеличивается его охват, но и неоспоримо уменьшается его интенсивность.

Чемпион мира 1998 года по бодибилдингу Оскар Крикштейн заявил в одном из недавних интервью:

Это странно, это — как если бы мое тело безостановочно, в умеренном ритме, занималось с Венецией легкой любовной гимнастикой (a soft love gym with Venice) от рассвета до заката, от кончиков волос до пальцев ног. Честное слово, приезжая сюда, я занимаюсь любовью с Венецией! Я бессознательно вступаю с этим городом в сексуальные отношения (I have sex with this city). Под вечер у меня пропадает желание все разгромить, это невероятно! В любой другой части света, каждый раз, когда я захожу в спортзал, я разношу его на куски. А здесь мне спокойнее. Венеция меня усмиряет.

Стихи поэтессы Костанцы Фенегони Варотти еще красноречивее:

Во что же выливаются эти благие намерения? Узнаем об этом из последней строфы того же стихотворения:

Физик-атомщик Гари Флетчер в главе "Я и женщины" своей автобиографии описывает любопытный эпизод:

Необычные судороги эпилептического характера охватывали меня, как только рядом оказывалась красивая девушка. Судороги вызывали во мне эндогенные нервные разряды, соответствующие 1000–1500 биовольт. Вот такая незадача. И не было другого способа справиться со всем этим, как тут же подсоединиться, скажем так, к розетке данной особы. Однажды меня пригласили на симпозиум, проводившийся в Италии. Так я впервые посетил Венецию. Венеция! Город влюбленных и свадебных путешествий! Город, в котором потерял голову от любви Отелло! Какое пагубное влияние окажет он на меня? Признаюсь, я пребывал в тревожном ожидании. Едва я ступил в Венецию, к моему великому удивлению, приступы voracitas sexualis rapax [21]Ненасытного сексуального желания (лат).
загадочным образом стихли. Я не стал доискиваться причин столь необычного явления, тут же собрал чемоданы и уехал в обожаемый мной Миннеаполис.

На этом я остановлюсь, хотя мог бы перечислить десятки не менее авторитетных свидетельств. Вернемся к вопросу, с которого мы начали. Легко ли влюбиться в Венеции? Чаще ли здесь бьется сердце? Стоит ли приезжать сюда с невестой? Добьетесь ли вы конкретных результатов, заключив союз с Венецией, чтобы вскружить голову вашей девушке? Несомненно. Только сначала давай немного порассуждаем об этом, после чего перейдем к практической стороне дела.

Итак, зачем нужны все эти старые трюки? Зачем я окружаю себя великолепным пейзажем, устанавливаю неотразимые, обольстительные декорации? Я хочу произвести впечатление. Я предстаю на восхитительном фоне, как будто мое тело излучает ореол неповторимых видений. Пейзаж становится моим нимбом (следуя тому же принципу, я со вкусом одеваюсь, потому что одежда — это секреция моей кожи).

"Здесь можно разве что опоясаться пейзажем", — писал Андреа Дзандзотто. А теперь взгляни на ситуацию в перевернутом виде, так, словно пейзаж сконцентрировался в нескольких узловых точках. Фон сгущается и застывает в некой фигуре, которая и есть я. Вот почему, если все пойдет хорошо, в моей голове постоянно будет вертеться вопрос: кого же она целует, меня или пейзаж? Еще одна опасность: на впечатляющем заднике по контрасту заметнее нескладные фигуры. Если ты не чувствуешь себя мисс Вселенная или мистером Голливуд, объясняйся в любви на фоне мусорных свалок, решись на первый поцелуй в смраде выхлопных труб, протяни руки, стоя спиной к зловонной нефтебазе, и ты окажешься единственным светлым пятном в этом пейзаже, неотразимым воплощением достоинств, ты будешь сиять как алмаз в грязи. Соблазняй в порту Маргера!

Однако я обещал дать тебе практические советы. Правда ли, что в Венеции занимаются любовью под открытым небом, буквально на каждом углу? Тут нужно сделать оговорку. Молодые венецианские парочки в большинстве своем не имеют машин. Как видишь, по городу запрещено ездить даже на велосипеде. Куда же податься, когда дома родители? У каждого подростка есть свои укромные уголки, выемки в конце уединенных калле, тихие дворы, объятые полумраком. И я, разумеется, не стану их называть. Сама найдешь (или в компании!), так еще лучше распробуете.

Конечно, эротоманы за прорезями ставен не дремлют. Хорошенько изучи обстановку, осмотрись. Дверные проемы утыканы звонками? Уличные фонари горят слишком ярко? Все эти окна у тебя над головой плотно закрыты? А что там за углом? Тупик или оживленная калле? Не остановится ли у каменных ступенек, сходящих к рио, легкая моторка, на которой в самый неподходящий момент хохмы ради на всю врубят стерео? Не покажутся ли кавалькады гондол, груженных серенадами?

Выбери дверной проем без звонков. Часто это вход в подсобку. Забейся в уголок, где фонарь разбит и не работает. Возьми на заметку баржи, пришвартованные на необитаемых спящих рио. Там хоть и сыровато, но ничего, сойдет. Не мешкая заходи на борт, а потом не оставляй за собой следов: презервативов, скатанных шариком бумажных салфеток, сердечек, вырезанных перочинным ножом на борту. Веди себя прилично, ведь тебе оказали гостеприимство. Кто-то садится на ночной вапоретто до Лидо, по весне или в начале осени, то есть до или после купального сезона. На пляже сколько хочешь незанятых кабинок. Правда, теперь там тоже стремновато, того и гляди нагрянет частная охрана с фонариками.

А в самом центре Венеции подыщи местечко понадежней, откуда можно выйти в любой момент как ни в чем не бывало. Если же вы хотите предаться любви на виду у всех, без всякого зазрения, оттянувшись по полной, тогда вам мои советы не нужны, и никакое место вас не смутит.

Для влюбленных венецианцев это прописные истины. Одно время я тоже играл в эти сентиментальные казаки-разбойники. С пятнадцати до двадцати лет. Все выискивал уединенные местечки под открытым небом. Я расскажу тебе пять коротких историй из того времени. Может, они произошли со мной, может, я от кого-то их услышал, может, сам был их свидетелем.

История первая. Парочка в конце калле, выходящей на канал. Оба стоят в проеме низкой двери. Оба уже порядком разоблачились. Внезапно появляются муж с женой и дочкой лет пяти. У мужа в руках карта. Он и не думает разворачиваться, настаивает на своем, до него словно не доходит, что он не вовремя, ему подавай нужную улицу. Ничуть не смущаясь, парочка подростков продолжает обниматься, приклеившись друг к другу всем телом. Их обнаженные груди, слившиеся в тесном объятии, прикрывают одна другую. Занавес из рубашек опускается сбоку. Как будто так и надо, парнишка указывает дорогу семейке заплутавших туристов. Девушка с любезной улыбкой вносит кое-какие уточнения в маршрут, чтобы муж с женой снова не заблудились и не доставали расспросами другую парочку.

История вторая. После долгих блуждании парень с девушкой наконец выискивают чудесный портал, удачно укрывшийся в складках города. Они усаживаются на широких монументальных ступенях, очень, кстати, удобных, и приступают к полезному обмену мнениями По ходу лобзаний, глаза вареных рыб замечают сквозь полузакрытые веки обращенные на них телекамеры. Их по меньшей мере пять, прямо мультимедийный расстрельный взвод. Должно быть, здесь находится какое-нибудь солидное учреждение. Охранник на проходной как пить дать уже прильнул к экранам, занимающим всю стену, и оценил из своей капитанской рубки виды сбоку и сверху, анфас и в профиль, все эти телеизлияния и катодные ласки.

История третья. Еще одна влюбленная парочка, решительно не знающая, куда податься. По ночам, часа в три, на лавочке в центре кампо происходит нечто вроде бега в мешке на месте. Снизу торчат ноги в спущенных до колен штанах. Сверху колышется беспокойная ткань. Это девушка накрылась широким пальто, забралась на скамейку и оседлала парня. Они занимаются любовью на глазах у всех. Только все уже спят.

История четвертая. Парень с девушкой занимаются этим стоя в углублении запертого подъезда в темном дворе. Девушка прислонилась спиной к двери, парень штурмует ее напористыми, проникновенными толчками. Нелегкая механика, неловкое совокупление. Парень дает маху, пролетает вперед и врезается в здоровенный висячий замок с зазубринами. Боль адская. Парень жалобно скулит. У него снова набухает, но уже не от желания, а от боли. На самом конце вскочил синяк. В метре от двери на первом этаже окно. Неожиданно раздвигаются занавески, сквозь них просовывается загадочная рука, кладет на внешний подоконник пачку бинтов и баночку мази от ушибов. Затем точеная рука санитарки тихонько исчезает.

История пятая. Девушка поздно возвращается домой и рассеянно смотрит по сторонам. "Какой-то знакомый тип, — мелькает у нее. — Да, точно он". Стоит себе посреди кампьелло у тумбы колодца. Перед ним на коленях девица — ублажает его. Парень и не думает прерывать подружку, занятую делом. Он обменивается взглядом с девушкой, проходящей по кампьелло, тоже узнает ее, машет рукой в знак приветствия, непринужденно улыбается и весело восклицает: "Эх!"

Попробуем предложить красивую концовку. Снова пересчитай колонны Дворца дожей, начиная с той самой, которая выдается из общего ряда. Только на этот раз веди счет со стороны пьяццетты, напротив библиотеки Марчиана. У седьмой колонны подними голову и взгляни на капитель. Увидишь полоску, как в комиксах или немых мультиках. Это одна из самых грустных и трогательных историй любви. Такая восьмиугольная любовь, изложенная против часовой стрелки. Исходная сцена высечена на уровне фасада.

Первая сторона: по улице идет юноша. Из окна выглядывает длинноволосая девушка.

Вторая сторона: они назначают первое свидание. Юноша и девушка любезно беседуют.

Третья сторона: девушка гладит юношу по лицу.

Четвертая сторона: они целуются.

Пятая сторона: они предаются любви.

Шестая сторона: родился ребенок, он в свивальнике. Мама с папой ласкают его.

Седьмая сторона: ребенок вырос.

Восьмая сторона: ребенок умер. Родители оплакивают его могилу.

В этой печальной повести я хочу обратить твое внимание на три вещи. Во-первых, в Средние века девушки тоже проявляли инициативу с помощью рук. Во-вторых, и в Средние века ложились в постель до женитьбы. В-третьих, все участники происходящего изображены в скорбных вытянутых позах. Действующие лица расположены с неизменной симметричностью, их жесты показаны в зеркальном отражении. Героев облачили в длинные одежды, отвесно ниспадающие до земли. Везде, кроме пятой сцены. Под тканой рябью простыней, в драпировке волнистых складок, опрокинутые льняной бурей двое возлюбленных улеглись на ложе в виде ромба или скорее перекошенного прямоугольника. Словно само это ложе пошло наискосок, а матрац принял ромбовидную форму. Страсть закружила ложе по комнате, заставила его пронестись вприпрыжку по полу. Любовь диагональна, она переворачивает эстетические каноны, нарушает строгую хореографию готического барельефа.

 

Руки

Тебе непроизвольно хочется ее потрогать. Ты касаешься ее, ласкаешь, пошлепываешь, пощипываешь, пощупываешь. Ты не переставая лапаешь Венецию.

Ты опираешься на парапеты мостов. Балюстрады моста Риальто отполированы миллионами рук. Значит, и ты уносишь с собой несколько каменных молекул. Они забились тебе в подушечки пальцев, в бороздки их отпечатков.

Проведи ладонями по низким металлическим поручням вдоль каналов.

Расставь руки и попробуй дотронуться до противоположных стен, образующих калле. В самых узких из них тебе не расправить и локтей. Их словно выкроили на заказ по твоей фигуре, хоть протискивайся боком. Рекомендую тебе одну такую калле за кампо Сан-Поло. Она так и называется — Узкая, шириной шестьдесят пять сантиметров.

Ты обдираешь крошащуюся штукатурку, разъеденные, растрескавшиеся кирпичи. В игре "Поиски сокровищ" массовики-затейники засовывают в бесчисленные щелочки бумажки с ребусами. Отгадаешь — перейдешь на следующий уровень. Наркоторговцы прячут там пакетики со своим товаром.

Подними руку и коснись свода соттопортико — подворотни. В сестьере Дорсодуро, при спуске с моста дель Винанте, можно спокойно достать до штукатурки над входом в соттопортико. Здесь повсюду налеплена жвачка на любой вкус и цвет, мостовая жвачка на мосту Жвачек. Окаменевшие лакричные пережевки желтовато-табачного цвета соседствуют с ядовито-розовыми флуоресцентными жемчужинами клубничного замеса и ярко-зелеными чернобыльскими подушечками перечной мяты в мозаичном обрамлении из затвердевшего каучука. Летом 1993 года я затеял их подсчет. Сначала насчитал 897. Через четыре года их стало 3128. Это внушительное абстрактное мозаичное панно, результат ручного, а точнее, челюстного коллективного труда кустарей-жевателей, следовало бы взять под контроль управлению охраны памятников.

Ты освежаешься водой из питьевых фонтанчиков. Ты затыкаешь их носик и пускаешь трехметровые гейзеры из дырочки посредине.

Ты гладишь ласковых кошек.

У тебя возникает соблазн испытать на прочность швартовы водных трамвайчиков. Привязанные к причалу, швартовы натягиваются и жалобно стонут. Матрос делает тебе знак отойти. Может отхватить запястье. Сам-то он управляется с ними в толстых кожаных перчатках.

Ты довольствуешься тем, что трогаешь на бортах вапоретто странные металлические грибы — битенги, на которых крепится канат. Ты касаешься их гигантских родственников на рива дей Сетте Мартири в акватории Сан-Марко или каменных тумб на Дзаттере. Это приспособления для швартовки крупнотоннажных судов. На фондамента ты с любопытством отрываешь от земли тяжелые кольца, вставленные в брусчатку: к ним швартуются барки.

Ты опираешься на плечи гондольеров, когда они помогают тебе взойти на борт гондолы — парома. На всякий случай ты хватаешься за причальную сваю, вбитую в дно и называемую в Венеции брикола.

Ты проводишь пальцами по уключине — форкола, торчащей на корме гондол. Боччони ничего не придумывал, его "Уникальные формы непрерывности в пространстве" — скульптура, запечатлевшая тело в движении, кажется сборной конструкцией из уключин. Человек идет, распространяя вокруг себя мускулистые сгустки, и оставляет их позади. Он воплощает собой движение, тело, разросшееся как при наложении кадров прогулки. Подогнанные один к другому шаги, послесвечение на сетчатке. Скульптура Боччони наводит тебя на мысль, что уключина — это тоже подвижная недвижность, движение, представленное с точки зрения неподвижности. Подобным образом надо испытывать каждую скульптуру: ставить ее на корму гондолы вместо уключины и проверять на скульптуре упор весла, выявляя всевозможные тенденции искусства.

Уключина — это пережиток прошлого. И вовсе не потому, что осталась в прошлом. Наоборот, придуманная в прошлом, она предвосхищает будущее. Ее как будто смоделировал финский дизайнер в XX веке. Он сел в машину времени и заранее всадил уключину в борт гондолы несколько веков назад. Когда родился Альвар Аальто? В семнадцатом веке?

Теперь понаблюдай за тем, как ее касается весло. Благодаря своим изгибам, изломам, разомкнутым проушинам уключина позволяет веслу занимать с дюжину упорных, наклонных, промежуточных позиций. Один-единственный гребец с помощью одного-единственного весла по одному борту на любой другой лодке сумел бы разве что комично ходить по кругу. То ли дело гондола. Из-за смещенного центра тяжести она идет передним и задним ходом, причаливает и отчаливает бортом, замедляет ход, стопорится, идет по диагонали, поворачивает под прямым углом, сохраняет равновесие, гасит удар волны. Весло зачерпывает воду, пришлепывает, прихлопывает, добывает, режет, месит, вертит, переливает как половник, взламывает как фомка. Весло входит в воду наискось, вылетает назад почти горизонтально, едва не касаясь воды. Когда нужно, оно погружается вертикально, на крошечном свободном участке в несколько квадратных сантиметров. Если поиграть запястьем, оно порывисто вращается как отвертка и толкает эту черную деревянную зверюгу длиной в двенадцать метров, которая юрко выбирается из немыслимых заторов.

Сходи посмотреть, как гондолы выходят со своей главной стоянки в акватории Орсеоло рядом с площадью Сан-Марко. Они проскальзывают десятками с точностью до миллиметра, не задевая друг друга. Гондольеры работают веслом, переговариваются, перекликаются, не обращая ни малейшего внимания на низкий мост, о который вот-вот расшибут себе нос. В самый последний момент они, почти не глядя, наклоняют голову, легонько касаются нижней части арки и причесываются о кирпичный свод.

Во время гребли гондольеры выставляют вперед одну ногу и отводят назад вторую. Передняя нога опирается на крошечную приподнятую подставку, клинышек. Упор делается на пятку, затем на ступню и пальцы. Работает все тело. Гондольер подался вперед и толкает лодку. Понаблюдай за формой тел гондольеров в состоянии покоя. Они смутно напоминают питекантропов. Руки чуть свешены, округлые плечи, затылок, лопатки, большие ключицы. С левой по правую руку они опоясаны сплошными У-образными мускулами.

Снова обхвати руками округлые тумбы колодцев, закрытых бронзовыми крышками. Если ты играешь на барабанах, сходи постучать по крышке колодца на кампо Сан-Сильвестро. Она звучит как музыкальный бидон на Антильских островах, такой steel drum. Каждый квадратный дюйм издает свой звук, тут низкий, там глухой, тут чистый, там дребезжащий.

Ударники моложе двенадцати лет разгуливают по городу одиннадцатого ноября, в День святого Марти на. Они заходят в лавки, звонят в двери и колотят черпаками по днищам кастрюль до тех пор, пока их не одарят сластями и мелкой монетой. Они распевают колядку на мелодию гимна берсальеров:

О чем говорит нам этот куплет? Этот куплет говорит нам о том, что и святые ведут насыщенную личную жизнь, что вечно женственное начало толкает нас ввысь, на чердак, поскольку амур — это человеческое существо в условиях неба. А еще этот куплет говорит о том, что без девушки мы обречены на кровосмесительный грех с матерью землей. И вполне естественно, что обо всем этом нам напевают дети, то есть купидоны, эроты. Только им ведома тайна секса. Все мы хорошо знаем, но неохотно признаем, что они-то и есть чувственность, эрос. Как-то раз я натолкнулся на компанию моих двадцатипятилетних приятелей. Они тоже бродили по улицам, гремели кастрюлями и горланили "Святого Мартина". Они нигде не работали и наскребли кой-какую мелочь.

Закрой глаза и читай пальцами лица скульптур, барельефы, лепные украшения, буквы, высеченные на досках в человеческий рост. Венеция — это нескончаемый шрифт Брайля, алфавит для слепых.

 

Лицо

Итальянское vólto — лицо — по-венециански значит "маска", как и "персона" по-латыни. Антропологические исследования о венецианском карнавале показывают, что между Крещением и Великим постом мир переворачивался. Сын проявлял неуважение к отцу, люди предавались повальному греху, дозволялось глумиться над королем. Все это было нужно, чтобы подтвердить привычный миропорядок. Преступить закон означало восславить его. Однократное нарушение закона во время установленного праздника было равносильно признанию его верховенства на все остальное время.

По Венеции ты ходишь с таким лицом, каково оно в самом деле: общественным местом. В этом городе нет частной жизни. Здесь все постоянно встречаются, люди то и дело здороваются, продолжают говорить на удалении метров в двадцать, повышая голос в толпе прохожих. Расстояние между противоположными окнами на одной и той же калле один метр. Очень трудно делать что-то тайком, вести двойную жизнь, скрывать собственные знакомства, интрижки, измены.

Если ты местный, тебе так и хочется встряхнуться и пройтись, оставив дома себя самого. Прогуляться и передохнуть от собственного "я". Отрешиться от своих мыслей, позабыть о себе. Выйти и просто смотреть по сторонам. Пусть за тебя думает пейзаж, ты же будешь созерцать его проявления: звуки, запахи, мимолетные виды. Но вот тебя уже окликают, называя по имени, и ты вновь становишься собой, вспоминаешь, кто ты.

Генри Джеймс писал, что Венеция похожа на квартиру с множеством коридоров и гостиных. Здесь без конца перемещаешься внутри и ни разу толком не выходишь наружу, даже на улице нет признаков внешнего. По-видимому (именно эту видимость маска и создает), венецианская страсть к маске возникла из этой самой необходимости в инкогнито, в защите своего личностного начала. Ибо в этом городе общественная жизнь заставляет тебя показывать свой характер на самой поверхности лица, отображая на лице свои душевные порывы. Ты тоже становишься своеобразным персонажем, отчасти карикатурным, стилизацией самого себя.

Арлекин, Панталоне, Коломбина — все это уличные типажи, постоянно пребывающие вне себя. Чудится, будто они без передышки делают себе татуировку, в точности воспроизводящую с ног до головы их облик. Они живут на поверхности собственного тела. Они объявляют тебе обо всех своих намерениях. Они раскрывают перед тобой всякую побочную цель. В них нет никакой двойственности. Они действуют без оглядки, рубят сплеча. Голод у них всегда зверский (Арлекин); честолюбие — ненасытная жадность (Панталоне); любовь — сентиментальная слащавость (Коломбина). У них нет фильтра между мотивом и поступком. Они ведут себя комично, смешат, кажутся простаками, но вовсе ими не являются. Они олицетворяют собой то, что происходит с душой, когда та вынуждена покинуть свои тайники, переместиться на поверхность и постоянно быть на виду. Каждый из них есть совокупность выразительных жестов, сгусток сочной речи, шумных перебранок, общительного нрава. Их маски — не двойная личина, не наносной лоск или, того хуже, притворная бессмыслица. Они сами как загустевшие, уплотнившиеся, намозоленные лица. Они настолько притерлись к своей публичной роли, что их кожа задубела. Что происходит с душой, когда ее приковывают к коже и ссылают на поверхность лица, когда ее заставляют самовыражаться в любую минуту? Комедия дель арте и масочные комедии Гольдони — это не фарс, это трагедия поверхности.

Из многочисленных традиционных масок, используемых во время карнавала, я хочу напомнить тебе лишь об одной. Это женская маска. И она ведет себя достаточно коварно по отношению к женщинам. Это полумаска мореты, черный овал с разрезом для одних глаз. Держалась она без завязок. Нужно было зажать зубами шпенек, прикрепленный изнутри маски на уровне рта. Поэтому носившие эти маски женщины вынуждены были молчать.

Еще одной женской микромаской была искусственная родинка. Ее называли мушкой, москетой. Она не то чтобы не скрывала, а, наоборот, выделяла точку на лице или декольте, как будто кожа обуглилась под пристальными взглядами, обращенными на женщину сквозь увеличительное стекло желания.

Лавок, торгующих масками, превеликое множество, на любой вкус и кошелек. Самые дорогие маски сделаны из папье-маше. На них уходит много времени и кропотливого труда. Только эти маски делаются по старинке. Если тебе всучат маски из других материалов: прессованного картона, керамики, пластилина — да-да, из пластилина тоже! — знай: они очень хрупкие и по сути бесполезные, разве что на стенку повесить.

Какой город является мировой карнавальной столицей? Рио-де-Жанейро, Виареджо, Венеция? А какие праздники, отмечаемые в лагуне на широкую масленицу, ни за что нельзя пропустить? Расслабься, хватит думать, будто ты постоянно находишься не в том месте и живешь не в то время. Сейчас я скажу тебе, куда пойти, как попасть на нужный прием. Выйди из дому в твоем родном городе в самый обычный день. Вот где праздник! Потоки машин наводняют улицы с утра до вечера. Приглядись к их нарядам из листовой стали, фар, шин, кузовов. Они маскируют тело целиком, а не только лицо, укутывают всю внешность, подменяют собой облик. Карнавальный дух настолько укоренился в горожанах, что у каждого есть собственный выходной автокостюм и собственная карнавальная мелодия, разносящаяся из салонной стереосистемы. Каждый участвует в карнавальном шествии, либо извлекая из клаксона трубные звуки, либо производя взрывы петард. Участники парада обмениваются репликами пьяных собутыльников, соседи по движению переругиваются, звучат проклятия в адрес усопших и матерей, дружно поносится церемониймейстер со свистком и в белых перчатках, нарушаются запреты, несоблюдение правил царит во всем, мир летит вверх тормашками. Венецианский карнавал — это еще пустяк. Он длится пару недель. Зато остальной мир рядится с первого января по тридцать первое декабря.

В Венеции нет и следа автомобиля. Богатые и бедные ходят пешком, не выставляя напоказ эту передвижную декларацию о доходах. Значит ли, что венецианские улицы демократичны? Или они только маскируют истинное социальное неравенство? Верно и то и другое. При желании ты можешь на какое-то время выдать себя за важную персону, не арендуя лимузина. Тут гораздо легче обманывать и соблазнять, тем более что оба эти глагола означают одно и то же. Венеция — идеальный город для Казанов на мели.

 

Уши

Ты должна привыкнуть к тишине и грохоту. В мгновение ока ты выходишь с подбитых ватой двориков на Большой канал, клокочущий пароходами и катерами. От одинокой гондолы ты переносишься к флотилии серенад. Под аккомпанемент фисгармонии их исполняет пончик-баритон, промочивший горло несколькими стаканчиками вина. А туристы знай себе прихлопывают. У гондольеров есть портативный клаксон в виде нёбного язычка. Гондола подплывает неслышно, поэтому перед крутым поворотом гондольер выкрикивает: "Эй-ое , на попе !" Речь идет не о православном священнике. Так называется место для гребли на корме. Кое-где во избежание столкновений установлены выпуклые зеркала. Кроме того, развешены "дорожные" знаки с ограничением скорости для моторных лодок. Они словно взяты из другого времени: максимальная скорость на Большом канале не должна превышать 5 км в час, на канале острова Джудекка 11 км в час, в акватории Сан-Марко 20 км в час. Полицейские, таксисты, "скорая помощь" и плавучие катафалки включают сирену Если тебе интересно увидеть красные пожарные катера с брандспойтами на борту, то они пришвартованы под арками центральной казармы у Ка' Фоскари.

Сирены растягивают корабли в отдалении, расширяют пределы порта, простирая их в небо.

По ночам тебя будят кошачьи разборки. Их участники вызывают друг друга на поединок, заливаясь неистовым визгом заодно с течкой. Шмыгают в узкие проходы кошки, остервенело лают собаки, тишком возятся мыши. Около часа ночи на улицы выходят серые крысы пантеганы — дырявить выставленные наружу пластиковые пакеты с мусором. Они ныряют в каналы и переплывают их, чтобы подобраться к залежам мусора. Название пантегана происходит от mus ponticus — мышь понтийская, то есть приплывшая к нам с Понта Эвксинского — Черного моря. В Средние века эти серые крысы занесли к нам на торговых галерах с Черного моря "черную смерть" — чуму, скрытую в укусе блох. Церковь Реденторе на Джудекке и базилика делла Салюте знаменуют победу над чумными мышами, это памятники истреблению грызунов.

Ты разгуливаешь с томиком Пасколи, проверяя на практике его звукопись языка птиц. Однозвучные горлицы выучили только звук "у". Они здороваются по имени, и все как одна зовутся Гурлулу. Славки-черноголовки, дрозды, стрижи, скворцы, соловьи и прочие неопределенные чирикающие, гнезда свистулек, ветки, зацветшие дудками, судейские свистки на ножках.

Взлетая, голуби шумят крыльями как чихающий стартер или заевшая передача. Воробьи бесшумно таскают твои чипсы, пока ты потягиваешь аперитив за столиком под открытым небом.

Летом микроэлектропилы цикад работают как датчики. Они сообщают в центр координаты садов, затаившихся между домами. Спецслужбы разбросали их с вертолета словно электронных жучков.

Чайки кружат, клича, над лотками Санта-Маргериты. Торговцы рыбой подбрасывают в воздух летучих рыб, легких сардинок. Лазоревые рыбки летят в небесную лазурь. Чайки глотают их на лету. Они следуют за тобой рядом с теплоходами, неподвижно повиснув в метре от твоей руки. Летят со скоростью баттэлло и ждут, когда ты подкинешь им кусочек.

В лагуне проложены невидимые дороги в самой толще воды. Это судоходные каналы с более глубоким дном. Двойной ряд деревянных свай обозначает водный путь, позволяющий кораблям обходить мели. Чайки отдыхают на верхушках свай, сидя на одноместном кругляшке размером с блюдце. Они проводят сиесту на причальных сваях каналов. Просыпаются они разом, договариваясь о свидании на Дзаттере, вместе с пенсионерами и старушками, вытряхивающими на тротуар сухари и корки тостов.

На поверхности каналов лопаются пузырьки. Их выпускают крабы. Стоячая вода на миг вздрагивает. Ее глубокий сон потревожил хвост морского волка или рывок кефали.

Выбери свой геральдический клич, звучащий родовой герб. Венеция — город тотемов. Ее населяют тысячи аллегорий из плоти и крови, шерсти, перьев и плавников, символические бестиарии, самые настоящие животные, куда более химеричные, чем крылатые каменные львы.

Спустись с моста Риальто на сторону рынка. Пройдись с закрытыми ^глазами. Прислушайся к разноязыкой толпе туристов со всего мира, заполонивших полсотни метров уличного отрезка.

Один слепой писатель говорил, что для него хороший день — это ветреный и дождливый день. Слышно, как шуршат деревья, сворачивая воздух кульком. Плотные потоки воды, соприкасаясь с предметами, позволяют судить о формах города. Тут возвышается палаццо, там раскрыт барный тент.

В Венеции одно и то же облако выливает ушаты воды на кампо и выпускает всего несколько струй, попадая точно в цель узеньких калле. Капли неожиданно истончаются, однако этот водосток бурлит. Соседний канал заполняется маленькими кругами, словно миллиард рыбаков одновременно закинули в него удочки. Немного поупражнявшись, ты сможешь воспринимать на слух неосязаемый дождь, услышишь легкое облачко, звон капелек у самой земли, научишься слушать туман.

Стук твоих каблучков на ночных калле — это пунктуация твоего одиночества.

Колокольный звон нарезает твой день часовыми и получасовыми ломтиками. В полночь с кампанилы Сан-Марко гулко звучит отец всех колоколов-марангон. Он призывает к тишине.

 

Рот

Утром сходи позавтракать на Дзаттере, южную риву города. Или напротив — на риву Джудекки, по ту сторону канала.

На Дзаттере ты вернешься днем, позагорать и съесть мороженое. Джандуйотто вроде бы туринское кушанье, но едят его в Венеции. Это плитка шоколадно-орехового мороженого, "утопленного" в бокале взбитых сливок.

Однако главное блюдо Венеции вовсе не сладкое. Если хочешь изведать ее характер, ты должна заглянуть в б а каро , такую венецианскую харчевню. В городе их все меньше и меньше. Самая высокая концентрация б а каро на улочках близ рынка Риальто. Не буду перечислять их названия, поскольку решил не упоминать в этой книге ни одной гостиницы, ни одного ресторана, бара или магазина. Отчасти по соображениям беспристрастности, отчасти потому, что мы, венецианцы, ревностно храним наши тайны и особо следим за тем, чтобы не распространяться о местах, до которых еще не добрались туристы. Так что считай это вызовом, игрой в поиски сокровищ.

Хочешь распробовать венецианскую кухню? Научись смаковать венецианский алфавит, закручивать звуки рулетом на языке, пережевывать местное наречие. Одно венецианское словечко ты уже используешь через слово: чао. Ciao — это сокращенное от венецианского s'ciavo, то есть "schiavo vostro" — "ваш покорный слуга". Заметь попутно, что итальянский западает на звуковой смычке согласных "s" и "с". Вот и приходится писать это s'ciavo с апострофом. Не знаю, как ты, но я вечно норовлю произнести щенок или щепка как шельма или шериф. Другое слово, появившееся в Венеции и облетевшее мир, — это слово гетто. Гетто, по-итальянски ghetto, происходит от getto — формы глагола gettare — лить, отливать. Дело в том, что на острове, отведенном пятьсот лет назад еврейской общине, находилась плавильня. Места было мало, поэтому евреям пришлось развивать высотное строительство. Дома Гетто на Каннареджо достигают семи-восьми этажей, подлинные небоскребы того времени.

Попробуй замаскироваться под венецианку. Точнее, под жительницу материковой части Венето, ведь ты наверняка не сумеешь правильно произнести фразу, которой я собираюсь тебя научить. Отправляйся на Риальто по ту или другую сторону моста, и спроси у кого-нибудь:

— Capo, ghe xé ип bàcaro qua vissìn? (Синьор, есть тут где харчевня поблизости?)

Умоляю, "е" в венецианской форме "хé" — есть, должна быть закрытой. Что до пресловутой "х", то это обычная, хоть и сомнительная транскрипция простого мягкого североитальянского звука "с" (звонкой фрикативной дентоальвеолярной согласной), как в слове rosa — роза, чтобы было понятно. После того как ты худо-бедно задашь этот вопрос, прохожий глянет на тебя немного растерянно и тут же сообразит что к чему. Услышав твой чудной акцент, он подумает, не жила ли ты какое-то время в Ровиго, Беллуно или Вероне.

В небольших витринах б а каро выставлены: половинки яйца вкрутую, рулеты из килек, крабьи ножки, оливки по-асколански, рисовые биточки, фрикадельки, тушеный говяжий рулет под соусом, салат из отварной телятины, жареные сардины, беспанцирные крабы, осьминоги, вяленый мерлан, лук, бычья колбаса, олений окорок, квадратики мортаделлы, кубики приправленной моцареллы, параллелепипеды горгондзолы. Естественно, их нужно "оттенить", то есть запить стаканчиком вина. Когда-то вино разливали прямо из бочки за стойкой.

Неясно, откуда пошло само это выражение "оттенить". Так даже лучше, пусть его происхождение тоже остается в тени. Попросту говоря, "тенистость" может означать непрозрачность вина. Хотя, скорее всего, его значение относится к летним возлияниям под открытым небом. В тени кампанил можно было укрыться от летнего зноя и пропустить стаканчик холодного вина. Сказать "пошли оттеним" было все равно что подмигнуть, имея в виду "зайдем куда-нибудь выпить".

Вот увидишь, вся эта легкая закуска в б а каро быстро подменит настоящую еду, превратившись в непрерывное стоячее пиршество у прилавка. Канапка за канапкой, один лакомый кусочек собирает целую коллекцию деликатесов.

Зато старых рыбных закусочных-жаровень уже не найти. Жарельщик наполнял калле непередаваемым смрадом. Он продавал лазурную рыбу, анчоусы, сардины, бычки, мойву, кальмаров, молодь каракатиц, креветок. Насквозь замасленные кульки плюс огромные ломти белой или желтой поленты. Так и перекусывали. Порция холестерина после дневного сеанса или футбольного матча. Сладкоежки предпочитали клевать гардо — каштановые лепешки и лакомиться запеченными грушами, которые тоже продавались прямо на улице.

Подходит время ужина. На аперитив закажи в баре сприц: вода (хотя, по крайней мере в Венеции, для фирменного сприца нужна сельтерская), белое вино и на выбор биттер кампари, апероль, селект с долькой лимона и оливкой. Сприц — это наследие габсбургской оккупации. Отсюда и до самого Триеста в каждом баре тебе приготовят сотню их разновидностей, прямо-таки сообразно различным оттенкам диалектов. Пьется сприц в удовольствие. Как говорится, сам идет. И кажется легким, правда натощак легкость может оказаться обманчивой.

Ты готова рискнуть? Хорошо, в Венеции становится все больше фастфудов. Я предложу тебе три особых блюда. Попробуешь при случае, у них своеобразный вкус. У тебя может все онеметь во рту. Ты озадачишь своих воздыхателей. Высокое содержание лука — это противопоцелуйное средство.

Блюдо номер один: б и голи под соусом . Би голи — это полые спагетти. Соус — острая поджарка из лука и соленых сардин.

Фонетическое отступление. Итак, я дал тебе попробовать название блюда. Теперь снова скажу, как его пережевывать. В форме единственного числа — б и голо звук "л" не слышен. Кончик языка остается внизу, он даже не поднимается и не касается альвеол верхних зубов, как в случае с обычным "л". Вернее, задняя часть языка изгибается, образуя некое призрачное подобие звука "е": "биго(е)о". При этом все же следует разделять два сиамских "о". Во множественном числе эти тонкости исчезают, потому что гласные уже другие. "Л" пишется — "би голи", но совсем не произносится: "би гои". Та же история со словами, которые встречались тебе в предыдущих главах: "форкола" — уключина — "форко(е)а"; множественное число: пишется "форколе", произносится "форкое". "Брикола" — причальная свая — "брико(е)а"; множественное число "бриколе" — "брикое". "Сulо" — задница: в единственном числе "ку(е)о", во множественном "culi" — "куи"…

Блюдо номер два: сардины в луково-уксусном маринаде са о р . Это жареные сардины, замаринованные в течение дня в луковой поджарке с добавлением вина и уксуса. Отсюда и особенный вкус, по-венециански "saòr". Блюдо подают холодным; Это основное блюдо на празднике Спаса, в третье воскресенье июля. Его едят в лодке, покачиваясь на волнах акватории Сан-Марко, или за столами, вынесенными из дома на фондамента до начала фейерверка. Зимой блюдо становится более калорийным, когда в маринад добавляют кедровые орешки с изюмом.

Блюдо номер три: печень по-венециански. Говяжью печень готовят не слишком долго, но и не слишком быстро в неизменной луковой поджарке. Иногда в сковородку подливают стакан красного вина или марсалы.

Поздним вечером с друзьями можно выпить на кампо Санта-Маргерита, средоточии ночной жизни в Венеции. Зимой центр тяжести смещается в Каннареджо, на фондамента делла Мизерикордия.

 

Нос

У каждого рио своя индивидуальность. Некоторые весьма экспансивны, они с ходу вовлекают тебя в свою смердящую летопись. Самыми зловонным считаются рио делле Мунегете — он течет вдоль границы между сестьерамн Санта-Кроче и Сан-Поло, и вонючая излучина между фондамента дель Ремедио и сотопортего де ла Стуа, за фондом Кверини Стампалия. Прочие скорее интроверты и лицемеры. И только общий отлив, сухая банка в состоянии обнажить их затхлое нутро. Оно неумолимо взбирается по трубам и разносится через сливы в раковинах и биде на нижних этажах. С недавних пор вновь начали углублять каналы, снимая почерневший от ила грунт. На бьеннале 1997 года американский художник Марк Дион просеял все предметы, погребенные в десяти кубических метрах непролазной лагунной жижи. Он составил каталог из сотен керамических осколков, залитых водой лампочек, бутылок без посланий, затонувших кукол, покрышек-амфибий, стиральных машин и отопительных котлов капитана Немо.

Наши деды преспокойно купались летом в акватории Сан-Марко. Утверждают, что и тогда вода была не больно чистой. Может, другими были санитарные нормы. В детстве я возвращался на вапоретто с Лидо после купания и видел, как ребята из Кастелло сигали в воду, ныряли ласточкой с брикол потолще. Родись я двумя веками раньше, наблюдал бы с моста Риальто, как вечером лорд Байрон плавает себе по Большому каналу. Утром первого января отважные шестидесятилетние моржи окунаются на Лидо в ледяную морскую воду перед телекамерами, чтобы растормошить сонные новогодние теленовости.

Во многих домах в каналы сливают воду из умывальников и ванн, а может, и откуда еще. Недаром венецианская народная поговорка гласит… Нет, вначале я сделаю переперевод пословицы, то есть заранее выведу ее мораль. Смысл пословицы примерно такой: случаются времена, когда даже никчемным людишкам удается что-то сделать. И наоборот: щеголять своими навыками в каком-то деле еще не значит в нем преуспеть, поскольку при определенных условиях любой способен добиться хорошего результата. А вот и пословица: d'ista, апса i stronsi gaégia. Перевод: летом и дерьмо плавает. Как же возникло это изречение? Июльским днем неизвестный венецианский философ, должно быть, остановился на берегу канала и задумчиво устремил взгляд на длинную регату проплывавших мимо какашек. Ему хватило и пяти минут. Не то что его китайскому коллеге, годами сидевшему на берегу реки в ожидании трупа своего врага!

Еще одна непреложная эстетическая заповедь звучит так: se se vol rÌdar, bisogna discòrsar de merda — лучшая шутка — про дерьмо прибаутка. Грандиозное понимание смеха, сторицей воздающее нам за утрату второй части аристотелевской "Поэтики", посвященной комедии. Но сейчас мне хочется оспорить справедливость этой пословицы, ибо, на мой взгляд, не всякое облегчение только смех и развлечение. Я расскажу тебе случай, когда экскременты вызвали не ядовитые усмешки, а участие и заботу. Я понимаю, что это титаническое предприятие. Поэтому и обращаюсь за вдохновением к музе литературных фекалий, к творцу прозаического стула, если таковые вообще бывают. Впрочем, один мне вспоминается. Это Никколо Томмазео. Его нахмуренная статуя на кампо Санто-Стефано пристроилась задом к стопке книг в толстом переплете. Из-под фалд редингота стекают диарейные извержения в форме кодексов и томов. Венецианцы прозвали его "il Cagalibri" — "Книгокаком".

Возвысь мою речь, о Никколо , сделай так, чтобы я не оскорбил слух или взор, писчую или туалетную бумагу.

Теперь я могу начать мой рассказ.

В восьмидесятые годы в Венеции стали высаживаться туристические группы из Восточной Европы. Одеты они были кое-как, в акриловые, легковоспламеняющиеся рубашки и куртки. Мужчины носили сандалии, женщины использовали бледные тени для век, которые у нас прилагались в подарок в пакетиках чипсов. От рассвета до заката они прогуливались по калле организованными, молчаливыми группами. Вид у них был слегка ошарашенный. Всю ночь они ехали из Будапешта или — Праги, чтобы за двенадцать часов урвать глазами как можно больше города. Ты сталкивался с ними на риве возле колонны со львом святого Марка у Дворца дожей. Они сидели, болтая ногами в горгондзольной воде акватории. От раскаленных пяток, опущенных в изумрудную илистую взвесь, с шипением поднимался солоноватый пар. Так они импровизировали освежающие ножные ванны, хотя уместнее их назвать водоочистительными, ведь под ногтями пальцев туристы уносили с собой определенное количество акваториальных бактерий, чем способствовали очистке водоема. К вечеру, обессиленные, они разъезжались на своих "Икарусах", припаркованных на острове Тронкетто, рядом с пьяццале Рома, автомобильном терминале, расположенном в конце моста через лагуну.

Итак, вот что я увидел.

Сцена происходит солнечным июльским утром на деревянных мостках, ведущих к плавучей пристани водных трамвайчиков Сан-Тома на Большом канале. Вижу, возле билетной будки одна блондинка отошла от группы и скорчилась в уголке. Смотрит умоляющим взглядом, лицо растерянное. Схватилась за живот обеими руками. Рядом женщина лет пятидесяти пытается загородить ее своим телом. Наверное, мать. Вынула из урны страницы газет, развернула их и раскладывает на площадке. Мы все сразу понимаем и отворачиваемся до того, как девушка сядет на корточки.

Конец рассказа.

Большего я не скажу, во-первых, потому, что на этом и надо остановиться, во-вторых, потому, что я тоже отвернулся. Вот к этой детали я и вел, к этим сотням глаз, которые запрещают самим себе подглядывать. Я бы назвал это парадоксом безразличия. Это был единственный случай в моей жизни, когда все делали вид, будто ничего не происходит, и при этом выражали сочувствие. Равнодушное отношение к человеческой судьбе вылилось в акт сострадания.

Учти, что пристань Сан-Тома расположена между несколькими довольно сложными изгибами Большого канала. Вблизи нет ни баров, ни других общественных заведений с туалетом. Представь себе иностранку, недавно приехавшую в город. Вполне возможно, эта девушка впервые в жизни оказалась за границей после падения Берлинской стены. И тут, на тебе — прихватило живот средь бела дня. С одной стороны улица, с другой — канал. Всего в нескольких метрах снуют лодки и переполненные вапоретто. Припекает солнце. Куда деваться? Она прекрасно понимает, что не успеет добежать до туалета и вынуждена справлять нужду на глазах у всех. Но все выручают ее, сочувственно отводя взгляд.

Спасибо, Книгокак.

Откроем окно, вдохнем свежего воздуха. До сих пор мы вбирали в себя зловония, так почувствуем облегчение и вставим душистый абзац. Дойди до рынка у Риальто, через кампо Сан-Джакомето по кампьелло де ле Бекарие. Именно так, а не наоборот. Маршрут выбран не случайно. Для начала втяни запахи зелени, овощей и фруктов с калле, уходящих после руги Риальто в сторону от Большого канала. Пользуясь случаем, окрась сетчатку цветами растительных пирамид, пощекочи слух шуршанием полиэтиленовых пакетов, выкриками на местном говоре торговцев фруктами. Завершается маршрут на рыбном рынке. Да-да, наше ароматическое отступление уже закончилось. Впереди нас ждут новые дурно пахнущие абзацы. Придется опять принюхиваться. На сей раз в нос шибает рыбным запашком. Каскады скользкой биомассы трепещут в металлических лотках, покрывая пятнами ледяную крошку, брызжа органическим гранатовым сиропом. Рыбники в резиновых сапогах склоняются над прилавками и погружают руки по локоть в свежий трупный желатин. Они наполняют посиневшими руками водонепроницаемые кульки и прозрачные пакеты на весах. Ногти у них покрылись коркой из черной жидкости каракатиц, солоновато-горькой крови, клейкой слюны.

Старинные каменные доски предписывают минимально допустимые размеры рыб, разрешенных для продажи. Их можно прочесть на Риальто, в Кастелло неподалеку от виа Гарибальди, а также на кампо Сан-Панталон. Приведу здесь содержание одной из таких досок с кампо Санта-Маргерита:

краснобородка, султанка, 7 см

пеламида, окунь

лаврак, дорада, зубан, горбыль, 12 см

спарус, толстогубик, лобан,

бриль, сингиль, черная кефаль,

остронос, сайда, камбала, палтус, ромб

угорь 25 см

устрица 5 см

мидия 3 см

С недавнего времени на многих калле можно увидеть старые пластиковые бутылки, наполненные водой из-под крана. Бутылки стоят прямо на тротуаре у стен. Их выставляют на ночь к защитным жалюзи или на приступок у подъезда. Некоторые намертво прикручивают проволокой к газовым трубам или стенным крюкам. Бутылочные эти вешки выглядят как символы чистой воды. В действительности — это средство от писунов. Кошки вроде бы обходят их стороной. Это сильнее их. Ну не могут они на прозрачный сосуд с водой. Даже не знаю, какой кошатник придумал этот фокус. Факт тот, что владельцы магазинов, лавок и простые горожане метят таким манером территорию, а заодно утилизируют пластиковые бутылки. Они состязаются с кошачьими побрызгушками, нанося границы своей лишенной запаха карты, борются с обонятельной геополитикой бездомных кошек.

Но и среди людей находятся такие, кто принимает калле за общественный туалет. На отдельных углах ты можешь заметить таинственные каменные выступы из простого или оштукатуренного кирпича. Иногда они еще покрыты кованой сталью. Попробуем их описа ть. Местоположение: на поворотах, там, где калле делает колено между домами, стоящими под прямым углом. Один выступ, обшитый стальным листом, имеется и на вершине моста в сторону кампьелло Сан-Рокко. Высота: чуть больше метра. Форма: каменная плита напоминает двухскатную крышу, кирпичная кладка — четвертушку карликового купола выпуклых очертаний, дольку гигантской лепешки, ломоть кулича. У выступов из кованой стали пузатые профили с угрожающими копьевидными остриями. Для чего все это? Для того чтобы отучить мирян ходить тут по-маленькому. Заостренная сталь в пояснениях не нуждается. А вот принцип работы двухскатной крыши и купола более изобретательный. Они спроектированы с таким расчетом, чтобы брызги отлетали обратно на очередного невежу и, главное, чтобы его струйки попадали ему же на ноги. Потому эти антиписсуары часто не доходят до брусчатки. Обычно нижний край свисает над землей сантиметрах в тридцати.

Большое число антисортиров говорит об одном: с помощью подобного рода сносок внизу архитектурной страницы, пометок к собственному городскому убранству, микростроительных примечаний Венеция вынуждена напоминать, что не является туалетом, не признает себя отхожим местом и опровергает свое родство с ватерклозетом. Очевидно, это знак того, что неудержимый порыв, который она вызывает у преданного посетителя, проявляется в желании последнего с охотой пописать прямо на нее.

Мы с ребятами и не знали, что это давным — давно придуманные антиклозеты, дюшановские писсуары с точностью до наоборот, "ненужники". Мы играли на них с фигурками футболистов, скатывали их с этой горки по очереди, одну за другой, потом каждый забирал свою из кучи-малы. У этой игры было свое название: "лесенка". Так мы обозначали нырок фигурки с трамплина покатых ступенек.

Я мог бы написать целый трактат об уличных играх в Венеции.

"Палка и чурка" — примерно то же самое, что игра в чижика. Бейсбол или крикет для кампьелло. Вместо мяча заостренная с обоих концов чурочка в виде толстенного карандаша. При известной сноровке битой ударяют по одному из заостренных концов, подбрасывают чурочку вверх примерно на метр, и, пока она вращается в воздухе, вторым ударом биты пускают ее как можно дальше. Иногда она со всей силы попадала тебе точно в лоб. Подсчет очков был замысловатым. Он основывался на каких-то несуразных и комичных ставках до удара и тщательных замерах расстояния, на которое улетела чурочка от дома или базы.

В "каблук" играли именно каблуками, купленными у башмачника. В более современном варианте — плоскими битками в форме шайбочек из твердой резины. Они имитировали шары для игры в бочче [61]Ит. bocce f. pl.
на призрачной двухмерной равнине площадки. Только в "каблуке" не было маленького стартового шара. Догонялки состояли в том, чтобы твой каблук приземлился как можно ближе к каблуку противника. Ловкое движение запястья, и каблук взлетал, крутился в воздухе, планировал и шлепался на землю.

Для игры в металлические бутылочные пробки ч и мбани мелом чертились дорожки. Иногда мостовой не хватало. Тогда мы загоняли пробки щелчками в молочную лавку. Там проходили зарубежные этапы велогонки "Джиро д'Италия". Экзотические ралли под ногами у покупателей.

Мы удирали на великах от штрафа и пеших регулировщиков. Упрашивали соседа вернуть конфискованный мяч.

А еще мы играли в чеканку, классики и салки.

А еще в духовую трубку. Длиной в полметра. Такая пластиковая трубка с насечкой продавалась в зоомагазине. Вообще-то ее использовали как жердочку в клетках для канареек и попугайчиков. Пульками служили хлебные катышки или красная оконная замазка. Их еще можно увидеть на указателе рио де ла Толетта. Эти свидетельства прицельной стрельбы так и прилипли к мишени на десятки лет. "Духовушки" покрупней стреляли канотами — бумажными конусами.

Перечень наверняка неполный. В детстве я во все это играл. Думаю, что принадлежу к последнему поколению, которое знает правила этих игр. Слишком сложные правила, толком и не объяснишь. Уличные игры пережили технологическую мутацию. "Духовушки" заменили на помповые водяные ружья с мощным ударом струи на пять-десять метров. Калибр постоянно укрупняется. Дети наполняют ружья в фонтанах. Воду заливают литрами. Вместимость магазина неуклонно растет: "Ликвидатор" 200, 500, 1000. В семидесятые стали подражать большому спорту. Появились баскетбольные корзины, приделанные к решеткам. На малолюдных калле возникли очерченные мелом теннисные корты с резинкой вместо сетки. Непрестанные перепалки по поводу того, где пролетел мяч. Над сеткой! Нет, под! Нет, над! Появление пластиковой "летающей тарелки" фрисби ознаменовало окончательный переход на пластмассовые уличные игры промышленного производства.

Но почему я говорю с тобой о детских играх в главе, посвященной носу? Потому что они исчезли. Вместо них в воздухе витает только призрак, дух. А призраков чуешь носом. Духов вдыхаешь и выдыхаешь.

Венеция битком набита призраками. На писателей и режиссеров, блуждавших по ее калле, нападали демоны из Злых Щелей, Мадонна Лизетта, Отелло, Лунардо, графиня Ливия Серпьери, мисс Бордеро, Густав фон Ашенбах, Андреас фон Фершенгельдер, Мэри и Колин. Список мог бы быть бесконечным. Ну вот хотя бы для примера: на кампо Сан-Барнаба в канал падала Кэтрин Хепберн в фильме "Летнее время"; из специально вырытого колодца выскакивал Харрисон Форд в фильме "Индиана Джонс и последний крестовый поход". Заметь, речь идет лишь о второстепенном кампо, а не о площади Сан-Марко.

Венеция сплошь покрыта воображением. Ее камни скрипят под впечатляющим грузом видений. В мире нет другого такого места, которое выдерживало бы на своих плечах все это фантасмагорическое бремя. Периодические опасения за устойчивость города не имеют отношения к его архитектурному ансамблю. Он-то при всеобщей поддержке худо-бедно выдюжит. Венеция рухнет, раздавленная всеми образами, фантазиями, историями, героями и мечтами, которые она навеяла.

 

Глаза

Надень солнечные очки потемней, береги себя. Венеция бывает смертельно опасной. В самом центре уровень эстетической радиоактивности очень высок. Каждый ракурс источает красоту, с виду непритязательную, а в глубине коварную и неумолимую. Великолепие течет с церквей ручьями. Но и калле, на которых нет памятников, или мостики через рио как минимум живописны. Облики дворцов отражаются у вас на лице, равно как проступь ступени отражается на ступне. Тебя как следует прикладывают о красоту, хлещут, колотят ею. Андреа Палладио валит тебя с ног, Бальдассаре Лонгена кладет на обе лопатки. Мауро Кодусси и Якопо Сансовино окончательно уничтожают. Тебе плохо. Подобное недомогание испытал в свое время месье Анри Бейль. Знаменитое расстройство вошло в историю под названием "синдром Стендаля".

Не усугубляй положение. Хватит гоняться за статуями и картинами по бесчисленным собраниям и музеям. Ты все время рискуешь попасть в ловушку. Меня самого дважды чуть не сгубила красота этого города. В первый раз этого следовало ожидать. Во второй дело было куда хуже. А все потому, что тебя застают врасплох. Город действует исподтишка, хлоп — и нет тебя. В поисках сильных ощущений я иду смотреть на ошеломляющий цикл Витторе Карпаччо в Скуола Сан-Джорджо дельи Скьявони. И каждый раз на короткое время впадаю в кому. Кома как кома, ничего особенного. Но вот однажды я разгуливал по Скуола Гранде Сан-Рокко в полной уверенности, что от безобидного Тинторетто у меня не вылезет даже эстетический прыщик. Так вот, перед волшебными деревянными резными фигурами Франческо Пьянты меня хватил апоплексический удар. Это в высшей степени таинственное, наполненное иносказанием, наделенное тончайшей символикой барочное пиршество, о котором никто никогда и не упоминает.

Чтобы дойти до такого состояния, тебе достаточно одной прогулки по Венеции в течение нескольких часов. Что же говорить о венецианцах? Туристам повезло: они нейтрализуют эстетическую радиоактивность прекрасного памятника архитектуры, поглощая ее фотоаппаратом или камерой. А жители? Избыток великолепия крайне вреден для здоровья. Обращенные с утра до вечера на чудеса, бедные глаза венецианцев поглощают эстетическую радиоактивность, называемую иначе благолепием. Луч благолепия ослабляет в них всякий жизненный порыв, обессиливает, притупляет, подавляет их. Не случайно венецианцев прозвали "светлейшими". Это все равно что сказать "малахольные, придурковатые, сомнамбулические". В романе Генри Джеймса лондонский анархист совершает путешествие по Европе. В Венеции он потрясен красотой города. Потолочные росписи Веронезе меняют его жизнь. Анархист возвращается в Лондон, чтобы совершить покушение, но он уже порвал с терроризмом. Ему предстояло убить герцога, однако в решающий момент он кончает с собой.

К счастью, наш век изобрел несколько гениальных противоядий от этой заразы. Первое средство, слабое, временное, но широко распространенное, — это строительные леса. Во время реставрационных работ их затягивают синтетическим материалом, а для верности еще и обивают планками. Вот почему реставрация тянется так долго. Это всего лишь повод для того, чтобы как можно дольше скрывать убийственные фасады. Строительные леса и мостки представляют собой некий мораторий. Как для ядерных боеголовок. В Венеции они сдерживают разрушительную энергию ядерных фасадов.

Второе, более радикальное средство, — новостройка. К сожалению, средство это малоприменимо, поскольку в городе негде поставить даже конуру. Венеция завалена прошлым, и ее прошлое, на беду, восхитительно. Поэтому при каждом удобном случае архитекторы заботятся о том, чтобы твой глаз отдохнул. Сядь на вапоретто, следующий по Большому каналу. Ему словно мало четырех километров дворцов вдоль S-образного изгиба водной артерии. В конце канал впадает в акваторию Сан-Марко. Ты едва оставила позади базилику делла Салюте и стрелку Таможни, а на входе тебя уже поджидает остров Сан-Джорджо. Это справа, а слева тут как тут Монетный двор, библиотека Марчана, Часовая башня, базилика св. Марка, кампанила, Дворец дожей, Мост вздохов, Темницы! Ты вот-вот не выдержишь и упадешь без чувств, красота милосердно добивает тебя, но в самый последний момент на выручку поспевает фасад гостиницы "Даниэли". "Ты приходишь в себя, забившись взглядом в этот спасительный бункер мрачного комфорта. Разве можно остаться в живых у Сан-Моизе, если бы рядом не было гостиницы "Бауэр Грюнвальд"? Сердечное вам спасибо, современные архитекторы, зрительная вам благодарность за головной офис Сберегательной кассы на кампо Манин, за конторы собеса, департамента здравоохранения и энергосбыта на рио Ново, а также управление страхования при травмах на производстве, что на калле Нова ди Сан-Симон.

Вот почему город так почитает святую Лючию, покровительницу зрения. Каждый год, тринадцатого декабря люди идут в церковь св. Йеремии. За алтарем выстраивается очередь к хрустальному гробу, чтобы помолиться у мощей святой. До шестидесятых годов можно было заглянуть прямо в полые глазницы Лючии. Венецианцы обменивались со святой целебными взглядами. Пронзительные и до крайности взволнованные, эти взгляды устремлялись на увечные глаза, вырванные у святой во время ее мученического подвига. Главное было широко распахнуть глаза перед пустыми глазницами Лючии. Это считалось панацеей. Зрачки венецианцев начинали слезиться, хрусталики, замутненные красотой, промывались, грешные сетчатки очищались от радиоактивных эстетических шлаков, накопленных в городе за год. Ужас отпускал красоте ее прегрешения, и во всем этом не было ничего ужасного. Увы, патриарх Венеции Альбино Лючани, перед тем как стать папой Иоанном Павлом I и объявить всему честному народу, что Бог — это Мама, распорядился закрыть лик святой миловидной серебряной маской.

Венеция стоит на трупе. Украденные тысячу лет назад останки святого Марка обеспечили ей независимость. Возможно, поэтому мощи некоторых святых в стеклянных раках обнаружились в городе и стали объектом поклонения. Той же святой Лючии, святого Иоанна Милостивого в церкви Сан Джованни ин Брагора, пары египетских мумий в археологическом музее на площади Сан-Марко, саркофага Нехмекхета и нескольких армянских пресвитеров с растянутыми ноздрями для извлечения мозга в ходе процедуры бальзамирования на острове Сан-Ладзаро дельи Армени, чудотворной жрицы крокодилов в музее естествознания в здании ф о ндако дей Тедески. Жрица возлежит среди чучел диких животных, коллекции оружия, предметов быта и произведений африканского искусства девятнадцатого века. Ее привез в город самый неизвестный, невезучий и недооцененный из легендарных венецианских путешественников. В середине девятнадцатого века не только англичане и французы отправлялись на поиски истоков Нила. Джованни Миани почти дошел до цели, он преодолел пол-Африки, выменивая на разные товары муранский бисер (контар и е) , стойко перенося дизентерию и наводнения, международный бойкот и насмешки на родине. Он сам выдергивал у себя зубы, ездил верхом на быке, после того как у него издохла ослица, уходил от слежки подозрительных туземцев, пресекал ночные побеги носильщиков. Миани занемог в нескольких днях ходьбы до озера Ньянца и повернул назад. Он предполагал вернуться, однако спустя пару лет его обошли на финишной прямой Спек и Грант.

Вот как Миани описывает раку с мощами: "Я увидал через стекло мумию со златым ликом. Обрели ее в пещере против Манфалута, над хребтом Аравийским, где покоится несметное число забальзамированных крокодилов. В глубине той пещеры я отыскал человеческие тела, кои погребены средь крупных рептилий, как здесь и показано. Мумия обнажена, и мы знаем, что это женщина, а посему полагаю, что она была одной из упомянутых Геродотом жриц, кормивших священных амфибий и после смерти захороненных вместе с ними".

А теперь закрой глаза и представь, что Венецию сровняли с землей, камня на камне не оставили, ничего, кроме тенистых аллей от калле и светящихся луж от кампо. Пройдись по этому призрачному городу светотени, по улицам сгустившихся вязких теней, по площадям рассеянного, фосфорического света. Помни, что в этом городе придумали венецианские жалюзи с поворотными горизонтальными створками, полосующими солнечные лучи. Окна домов расположены преувеличенно близко к краям, они изо всех сил выступают по углам, в носовой части зданий, чтобы вобрать в себя как можно больше света, тут же отразить его на прилегающую стену и рикошетом переправить в комнату.

Надень очки, чтобы лучше разглядеть названия улиц. Названия калле, мостов и кампи нарисованы. Черными буквами в белых прямоугольниках по слою мальты. Они называются ниссио э ти (или нициол е ти , от слова "lenzuolini" — "простынки"). Время от времени муниципальные рабочие поновляют их краской и кистью. Не будучи искушенными филологами, они нет-нет да и перепишут их на итальянский манер. Иначе не объяснить, почему одно и то же кампо имеет два разных названия на расстоянии нескольких десятков метров: Санта-Маргерита и Санта-Маргарита. Святые Иоанн и Павел на старинном ниссио э то представлены в виде сиамского святого Сан-Дзаниполо, этакого Сан — Джампаоло.

Теперь сядь и выучи краткий топонимический словарик:

— в Венеции есть только одна страда — это страда Нова. Ее проложили в конце девятнадцатого века, чтобы упростить лабиринт Каннареджо, скопировав в миниатюре османовские антибаррикадные бульвары в Париже;

— в Венеции есть две вие — виа XXII марта в сестьере Сан-Марко и виа Гарибальди в сестьере Кастелло. Калле вокруг виа Гарибальди представляют собой красочный парад "простынок" с разноцветными флагами трусов, гирляндами носков, развешанных между домами, а иногда и поперек небольших площадей на бельевых веревках в десятки метров длиной;

— листе — широкие улицы, а крозере — перекрестки;

— все остальное или почти все остальное — это калле (только в женском роде: la calle ед. число — le calli мн. число), хотя есть еще рами и руге, не обязательно более узкие (или ветхие!), чем калле;

— почему некоторые калле называются не калле, а салицада? Салицада означает "мощеная улица". Первоначально мостовые были утрамбованными. Так называли первые мощеные калле, чтобы отличить их от немощеных. Поэтому салицада — это допотопное определение, пережившее столетия;

— рио mep а — засыпанный рио, то есть канал, ставший калле;

— фондамента (мн. число фондаменте) — пешеходная набережная, то есть калле, на которой с одной стороны дома, а с другой рио, если перед нами более широкое водное пространство, на Большом канале или в акватории Сан-Марко, фондамента может называться рива;

— каналами считаются Большой канал и канал делла Джудекка, оба широкие и глубокие. Все остальные — это рио. Обширных водных участков: акваторий, гаваней, портовых бассейнов немного;

— мосты и есть мосты, их около пятисот;

— площадь в городе одна — площадь Сан — Марко. Остальные площади называются кампо или кампьелло. В память о луговом прошлом кампо между стыками бутовых плит летом пробиваются растения. Единственное не замощенное пока кампо, покрытое зеленой травкой, находится на Сан-Пьетро в Кастелло;

— дворы — это кампьелло , скрытые внутри отдельных кварталов, к ним ведет один проход, проулок — каллетта или подворотня — сотопортего;

— сотоп о ртего (соттопортико) — квадратный проем между домами;

— раз уж на то пошло, еще два общих названия архитектурных сооружений и мест, которые не прописаны на ниссио э ти: альтана [78]Ит. altana f.  — открытая терраса, лоджия.
— деревянная терраса, возведенная над крышей на тонких, головокружительных кирпичных опорах; скверо [79]Венец. squèro m — небольшой док; крытый причал.
— крытая судоверфь.

Конец словаря.

Теперь ты знаешь расхожие венецианские названия и готова заглянуть в энциклопедию имен собственных.

За редким исключением, в основном из эпохи Рисорджименто и послевоенных времен, например, виа Гарибальди, кампо Манин и кампо Надзарио Сауро, венецианская топонимика не приемлет культ светской личности. Улицы почти никогда не называют именами знаменитых мужчин и женщин, дожей и адмиралов, путешественников и музыкантов. Предпочтение отдается событиям уголовной хроники, народным обычаям, распространенным профессиям, продуктам потребления. Просмотри библиографию в последней главе и обязательно купи путеводитель с толкованием сотен эксцентричных названий калле. Так можно совсем иначе пройтись по городу. Каждая калле содержит в своем названии невероятную микроисторию. Кажется, будто читаешь "Кронака вэра", напечатанную на стенах!

Я не могу передать их все, как мне бы того хотелось. Уж слишком они разные и слишком красивые. Выберу всего одну историю. Это позволит мне упомянуть о трех ниссио э ти.

Пять веков назад работник доедал свою похлебку, подчищая миску ложкой. Тушеное варево сгвасето состояло из требухи, легких, селезенки и говяжьего хвоста под соусом. Только один кусок все никак не пережевывался. Этим куском оказался палец, да еще и с ногтем. Вот куда подевались дети, пропавшие в Сан — Симеоне! Работник заявил на того, кто продал ему эту бурду, луганегера, то бишь колбасника Бьяджо. Колбасник во всем сознался. Его привязали к лошадиному хвосту и тащили волоком, ободрав до костей, на протяжении долгого пути от тюрьмы до мясной лавки. Здесь ему отрубили руки. На обратном пути, чтобы не терять время, его пытали клещами. Палач в капюшоне, по слухам инкогнито живущий на калле де ла Теста, обезглавил его между двумя колоннами на Сан-Марко. Тело мясника расчленили и выставили на всеобщее обозрение, дабы никому неповадно было. Скорей всего, обрубки подвесили на виселицах на мосту дей Сквартай — Четвертованных, что в Толентини, как это было заведено в таких случаях. Колбасник Бьяджо Карньо, серийный убийца, стряпавший детей, вспомянут на ниссио э то, что на риве ди Бьязио в начале Большого канала.

Вообще преобладают ниссио э ти тех калле, которые названы в честь старинных ремесленных цехов. А ниссио э ти на кампо поминают святых. В Венеции труд норовит ужаться, а вера раздаться.

Ремесла венецианских калле — ископаемые дофордистской экономики: калле дей Боте ри (бочаров), калле дей Саоне ри (мыловаров), калле дей Лавадори (мойщиков), калле дель Кальдере р (медника), калле дей Фузе ри (веретенщиков), калле дей Спецьери (аптекарей и бакалейщиков).

Святые венецианских кампо — фигуры второго и третьего плана небесной аристократии: Сант-Апона л, Сан-Больдо, Сан-Базеджо, Сан — Касса н, Сан-Джервазио, Сан-Маркуола, Сан-Проволо, Сан-Стае, Сан-Стин, Сан-Тровазо. Шайка-лейка небожителей оттяпала себе побольше пространства. В результате богословского государственного переворота Наместника рая свергли с престола и загнали в ссылку с горних папертей в зловонные трущобы, к простолюдинам из лавочников и мастеровых: Христос и Святой крест задыхаются в дюжине маловажных каллет.

Теперь, когда ты привыкла ходить с задранной головой, берегись метеоритов. Я, конечно, имею в виду голубиный помет, и не только его. После проливного дождя с домов отлетают метровые шматки влажной штукатурки. Вот несколько примеров венецианского камнепада девяностых. На Мерчерие неожиданно отвалился карниз второго этажа и упал прямо на голову идущего на работу торговца, придавив его к земле. Целая стена на рио делла Толетта осела в воду, приоткрыв кирпичный занавес, за которым возникла пара оторопевших жильцов, удобно расположившихся в трусах и тапочках перед телевизором. Хорошо еще, что в момент обрушения в этом месте канала не проплывала ни одна лодка. Кусок балкона ухнул на землю посреди кампо Сан-Лука. С церкви Сан-Симеоне Пикколо оторвалась большая облицовочная металлическая пластина и зацепилась за венчающий карниз купола. Так и висела эта дамоклова гильотина над головами пешеходов на двадцатиметровой высоте.

Не счесть народных анекдотов про то, как на мостовую летят черепицы, куски штукатурки, внушительных размеров терракотовые вазы (пит е ры ), как грохаются оземь или на черепа прохожих герани и цикламены. И словно брызги разлетаются во все стороны черепки, земля, мозги, осколки, лепестки, искусственные челюсти, удобрения, глазные яблоки. В лучших своих традициях Светлейшая поощрила и узаконила этот типично городской вид спорта. На той же Мерчерие на старинном барельефе изображена коварная старушонка. Около семисот лет назад она сбросила с подоконника пит е р, ступку или глиняный горшок прямо на глиняную башку знаменосца Бьямонте Тьеполо, лишив его ополчение главного символа и обеспечив провал заговора против дожа Градениго. Однажды осенью я видел, как человек высунулся из окна на кампо дей Фрари. Оконная ставня держалась на одной ржавой петле и слетела на фондамента в нескольких сантиметрах от головы прохожего. Кто сказал, что Венеция тонет? Венеция разваливается на куски.

Градом сыплются и домашние животные, особенно кошки, сегрегированные в домах завидущих старых дев. В период случек киски отчаянно орут с карнизов, обращаясь со страстным призывом к самым удачливым из бездомных котяр. А те знай седлают подружек, иные пробуют громоздиться и по трое: один на другом, другой на третьей. Вконец измученные этим невыносимым зрелищем, домашние кошки не выдерживают. Их желание переваливает через карниз, они бросаются вниз с третьего этажа, а сердитые хозяйки ищут их по всей квартире. Через две недели кисы являются худыми, исцарапанными (у нас говорят "сцарапанными") и счастливыми.

Настал момент увековечить память чемпиона мира по прыжкам вниз всех времен и народов, легендарного хайдеггеровского кота с острова Джудекка.

Означенный кот по кличке Пуччи три четверти века назад любил прикорнуть на внешнем подоконнике четвертого этажа, сладко нежась или, что называется, жарясь на солнышке. Чтобы его никто не беспокоил, Пуччи выходил на балкон, вскарабкивался на карниз, оттуда запрыгивал на соседний подоконник и растягивался с наружной стороны закрытых ставень. Когда моя прабабушка открывала ставни, Пуччи неожиданно зависал в пустоте, испуганно мяукал и мгновенно принимал воздушную позу летающих белок или обезьян, имеющих перепонки для планирования. Кошки — опытные каскадеры. Дворовые ребята все время приглядывали за тем окном на четвертом этаже. Всякий раз, когда Пуччи снова забирался на подоконник, они выжидали полчаса, давали коту спокойно задремать, после чего звали мою прабабушку. Та высовывалась из окна, рывком открывая ставни.

Мы часто задаемся вопросом, видят ли животные сны? Мучают ли их кошмары, подобные нашим, вроде тех, которые кончаются падением в пустоту? Проваливаются ли они в сны, которые обрываются успокоительным пробуждением на собственной подстилке? Вернемся к случаю с хайдеггеровским котом: из состояния сладостной дремы он с вытаращенными глазами переходит в состояние свободного падения. В те же годы философ Мартин Хайдеггер объяснял, что появление на свет сродни выбросу, падению существа, ныряющего во время. Жизнь — это кот, уснувший на подоконнике. Нежданно-негаданно он просыпается, падая с четвертого этажа.

 

Книги

Я перечислю несколько книг, имеющих отношение к каждой главе этой короткой телесно-чувственной прогулки. Они лучше меня объяснят тебе все то, о чем я не сумел написать. Назову я и книги, не связанные с Венецией. Я просто упоминал о них по той или иной причине.

Первым делом знай, что абсолютно лучшим путеводителем по Венеции остается непревзойденная по объему подробнейшей информации, признанная классической "Венеция и ее эстуарий" Джулио Лоренцетти (изд. "Линт").

Собирательный образ сегодняшней Венеции и множество советов, как лучше провести здесь свободное время, даны в книге "Венеция: инструкция по эксплуатации" Алин Сендон и Джампаоло Симонетти (изд. "Марсилио").

Чтобы узнать всю подноготную Светлейшей, ты можешь всецело довериться "Истории Венеции" Фредерика Ч. Лейна (изд. "Эйнауди", в том числе и в карманном издании).

Если не хочешь утруждаться, рекомендую отлично изложенную "Краткую историю Венеции" Герардо Орталли и Джованни Скарабелло (изд. "Пачини эдиторе").

Свидетельства о возникновении города, а также документальные подтверждения совсем недавних археологических находок содержатся в монументальном труде "Венеция. Истоки" Владимиро Дориго (изд. "Электа").

Роман Богумила Грабала про мальчика-гвоздефила называется "Я обслуживал английского короля" (изд. "Эдицьони э/о", в том числе и в карманном издании).

Сведения о подводной забивке свай, как и многие другие суждения и данные, я слизнул в блестящих книгах Паоло Барбаро "Венеция, год счастливого моря" (изд. "Иль Мулино") и "Венеция. Обретение города" (изд. "Марсилио").

Последовательное изложение венецианских строительных технологий дано в "Венеции в веках" Эудженио Миоцци (изд. "Либеччо").

СТУПНИ

В "Сентиментальном путеводителе по Венеции" (изд. "Пассильи") Диего Валерии тоже советовал гулять по городу наугад: "Бродить по калле и кампо без всякого заданного маршрута, быть может, и есть наибольшее удовольствие, которое можно получить в Венеции".

Французский господин, на всю жизнь сохранивший ощущение легкой неровности венецианских мостовых, — это, разумеется, Марсель Пруст в "Поисках утраченного времени" (изд. "Эйнауди" и "Мондадори").

НОГИ

О пытке надеждой рассказано в одном из "Жестоких рассказов" Вилье де Лиль-Адама (изд. "Марсилио").

Иосиф Бродский в "Набережной неисцелимых" (изд. "Адельфи") был поражен ловкой эквилибристикой ног, которую мы демонстрируем, стоя на гондоле-пароме.

Все тайны лагунной экосистемы раскрыты в книге "Лагуна Венеции" — под ред. Джованни Каньято, Эудженио Турри, Микеле Дзанетти (изд. "Чиерре"), а также в книге "Лагуна" под ред. С. Джордани (изд. "Корбо э Фьоре"). Кроме того, есть и "Путеводитель по природе в венецианской лагуне" Джампаоло Ралло (изд. "Муццио").

Книги о лодках: Джильберто Пенцо "Венецианские лодки" (изд. "Либрерия Эдитриче Иль Леджио"); Карло Донателли "Гондола" (изд. "Арсенале").

Наиболее внятное изложение причин полноводья, а также описание всевозможных проектов по защите города содержится в книге "Куда летят львы" Джанфранко Беттина (изд. "Гардзанти").

СЕРДЦЕ

Полемика между Тадеушем Жулавским и Исааком Абрахамовичем опубликована в 33-м номере журнала "Pàthema", июнь 1997, год издания XVII.

Интервью с Оскаром Крикштейном вышло в 48-м номере американского ежемесячного издания "Super Muscle", апрель 1997 (перевод мой).

Стихотворение без названия Костанцы Фенегони Варотти взято из сборника "Неопалимая лагуна" (изд. "Эдицьони дель Крепусколо"; благодарю автора за любезное разрешение на публикацию).

Автобиография Гари Флетчера "Теплый синтез" опубликована в Италии издательством "Шентифика Фарольфи".

Строка Андреа Дзандзотто взята из стихотворения "Теперь уже" в сборнике "Позади пейзажа" (серия "Меридьяни", изд. "Мондадори").

РУКИ

Монографические исследования, целиком посвященные разновидностям лагунных уключин: Джильберто Пенцо, "Уключины: весла и гребля по-венециански" (изд. "Либрерия Эдитриче Иль Леджио"); "Уключины", под ред. Саверио Пастора (изд. "Иль Леджио" и серия "Марэ ди Карта" изд. "Либрерия наутика").

ЛИЦО

Один из самых содержательных и богато иллюстрированных текстов о способах ряженья в Венеции принадлежит Данило Реато: "Венецианские маски" (изд. "Арсенале"). Более общий труд: Лина Урбан, "Маски венецианского карнавала" (изд. "Эдицьони туризмо Венето").

Роман, в котором Генри Джеймс сравнивает Венецию с интерьером квартиры, называется "Письма Асперна" (изд. "Эйнауди" и "Марсилио").

УШИ

"Скрытые сады Венеции" раскрыли Джанни Беренго Гардин, Кристиана Мольди Равенна и Теодора Саммартини для издательства "Арсенале".

Слепой писатель, "видящий" город благодаря непогоде, — это Джон М. Халл, "Il dono oscuro" — "Темный дар" (изд. "Гардзанти").

РОТ

Специалист по фонетике Лучано Канепари придумал изящный метод транскрипции венецианских звуков, применив его, помимо всего прочего, к текстам лагунных групп регги, фанка и сальсы "Pitura Freska", "Zoo Zabumba" и "Batisto Coco". Но я как-то не решился следовать его методе, чтобы не наделать ляпов.

Что до лагунных разносолов, читай и держи под рукой и у плиты классическую поваренную книгу "За столом с нашими стариками" Мариу Сальватори де Дзульяни (изд. "Франко Анджели Эдиторе"). Есть только одна проблема: книга написана на венецианском!

По поводу б а каро: Элио Дзордзи, "Венецианские таверны" (изд. "Филиппи Эдиторе").

Некоторые рекомендации, новейшие данные о ресторанах и другие приятные способы провести досуг в городе ты отыщешь в книге "Венеция, таверны и окрестности" Микелы Щибилия (изд. "Либрерия Сансовино").

НОС

Сотни "Пословиц области Венето" (изд. "Джунти") собраны Джованни Антонио Чиботто.

Обзор уличных игр венецианской детворы дан в книге Андреа Пенсо "Игры нашего детства в Венеции, Триесте, Фриули" (изд. "Корбо э Фьоре").

Знаменитый пассаж "Божественной комедии", где Данте сравнивает деготь, применявшийся на верфях Арсенала, с "густой смолой", в которой топят души мздоимцев, взят из "Ада", песнь XXI, стихи 7-15.

Мадонна Лизетта Квирино — это юная дурочка из венецианской новеллы "Декамерона" (IV, 2), уверенная в том, что спит с "ангелом Гавриилом".

Шекспир был известным сдувальщиком. Его "Отелло", в котором, помимо всего прочего, лишь одно действие происходит в Венеции, списан с новеллы шестнадцатого века о венецианском мавре из сборника "Экатоммити" — "Сто новелл" (III, 7) феррарца Джамбаттисты Джиральди Чинцио.

Лунардо — это угрюмый глава семейства из шедевра Карло Гольдони "Самодуры".

Графиня Ливия, главная героиня "Чувства" Камилло Боито, обязана фамилией Серпьери одноименному фильму Лукино Висконти.

Мисс Бордеро чахнет в Венеции в упомянутых выше "Письмах Асперна" Генри Джеймса.

Ашенбах — достославный турист из "Смерти в Венеции" Томаса Манна (и опять же Лукино Висконти).

"Андреас, или Соединенные" — незаконченный венецианский роман Гуго фон Гофмансталя.

Речь идет о суперклассиках. Их произведения опубликованы в многочисленных издательствах.

Наконец Колина постигает печальная участь на глазах у Мэри в "Cortesie per gli ospiti" — "Утешении странников" (изд. "Эйнауди") Иэна Макьюэна. В этом романе автор досконально описывает город, ни разу его не называя.

ГЛАЗА

В середине девятнадцатого века Джон Рескин воздвиг знаменитый словесный памятник венецианской архитектуре: "Le pietre di Venezia" — "Камни Венеции" (изд. "Риццоли"; в карманной серии "Бур"). В нем он превозносит готическое начало и камня на камне не оставляет от Возрождения.

Еще один роман Генри Джеймса о раскаявшемся террористе называется "Principessa Casamassima" — "Княгиня Казамассима" (изд. "Гардзанти").

Альдо Андреоло и Элизабетта Борсетти переписали все имеющиеся в городе мемориальные доски в книге "Венеция помнит. Лица, жизни и дела венецианцев и "чужаков", запечатленные городом в мраморе" (изд. "Ле Альтане").

Все тайны ниссио э ти раскрыты в монументальном труде "Венецианские достопримечательности" Джузеппе Тассини (изд. "Филиппи Эдиторе"). Книга довольно дорогая, но совершенно необходимая. Теперь ее издали и в обычном формате. Паоло Пиффарерио и Пьеро Дзанотто подготовили удачную двухтомную версию книги в виде комиксов "О чем говорят нициолети" (изд. "Эдициони Хантер") и "О чем говорят нициолети 2" (изд. "Иль Гардо эдиторе").

Талантливый автор страшилок девятнадцатого века Джузеппе Тассини, эрудит, весельчак, балагур и потаскун, оставил нам и "Самые громкие смертные приговоры", и "Разврат в Венеции" (изд. "Филиппи Эдиторе").

Цитата про мумию взята из книги "Экспедиции к истокам Нила" Джованни Миани, изданной Гаэтано Лонго в 1865 году в Венеции. Ты можешь найти эту книгу только в венецианских библиотеках (я просматривал ее в Кверини Стампалия).

Увлекательную реконструкцию путешествий Миани на основе его дневников осуществила недавно Грациелла Чивилетти в книге "Венецианец в Африке" (изд. "ЭРИ Эдициони Раи").

Спасибо Эрнани, Марии и Даниэле Скарпа. Спасибо Паоло Верри за идею этой книги. Спасибо Эдии Маненте, уговорившей меня написать ее. Спасибо Альберто Ролло, подсказавшему мне название (и не только).

Спасибо и Стефано Бассанезе, Марко Бельполити, Дарии Биньярди, Ромоло Бугаро, Джиджи Д'Анна, Валерии Де Ладзари, Казимиро Ди Крещенцо, Костанце Фенегони Варотти, Роберто Ферруччи, Антонелле Фьори, Ауроре Фонда, Алессандре Галлетта, Кристине Джакометти, Джулиане Джампьетро, Даниэле Лота, Диого Маинарди, Витторио Маркьори, Раулю Монтанари, Антонио Мореско, Мауро Муссолин, Энрико Рати, Пьеро Верени.

 

Хвост

#i_050.jpg

Д алее следует крошечная антология текстов о Венеции. Всего на нескольких страницах описаны три наиболее распространенных способа пребывания в Венеции: Венеция в восприятии иностранного туриста (Мопассан), иностранного резидента (Маинарди) и уроженца Венеции, живущего за ее пределами (я).

#i_051.jpg

1. Статья Ги де Мопассана " Venise" ["Венеция"] была опубликована в газете "Жиль Блас" от 5 мая 1885 года. Насколько мне известно, по-итальянски не издавалась. Для меня это повод лишний раз перевести одного из моих любимых писателей. К тому же в этой короткой статье отражены главные впечатления, которые мы выносим от посещения Венеции.

В первую очередь мы ощущаем толщу языковых пластов, груз предшествующих мнений и описаний. Затем обнаруживаем, что вода грязная, а город крайне мал в сравнении с масштабом его славы. Мне вспоминается рассказ Джеймса Грэма Балларда. В 2001 году изобретают машину времени. Телевидение снимает наиболее значимые исторические события и транслирует их на весь мир. Однако после начальной эйфории зрители разочарованы скудостью антуража, в котором происходили переломные моменты всемирной истории. В этом смысле Мопассан путешествует в машине мифического пространства. Он попадает в парадоксальную ситуацию, в которой оказываются все, кто приезжают в Венецию. Миф притягивает его и заставляет снимать мифическую пленку, обволакивающую самый миф. И все это для того, чтобы в конечном итоге породить новые мифы, а значит, увековечить миф. Это типичная ловушка мифотворчества. Так происходит мифографическое обслуживание мифов.

Любопытно отметить, что письмо Мопассана задыхается в превосходных степенях и довольно приторном наборе хвалебных эпитетов, когда ему приходится платить установленный налог на монументальную красоту в виде пространных описаний. Еще любопытнее то, что Мопассан выбирает Джамбаттисто Тьеполо, "элегантного и кокетливого", наилегчайшего из венецианских живописцев. Тьеполо — художник, которым, по выражению автора, восхищаются меньше остальных, однако его куда легче переносить. Французский писатель находит в его живописи облегчение от венецианской эстетической тяжести. При этом он постоянно ищет в искусстве противоядие от искусства. Культурный долг заставляет относиться к красоте с уважением. Мопассан не в состоянии выйти из музея, он лишь отходит в уголок перевести дух.

2. Рассказ "Камни-убийцы" написан для Радио-Раи в форме короткой радиопостановки. Вышел в эфир 30 нюня 1997 года в передаче "Созвучия". В 1999 году опубликован в сборнике "Зона. Проза из глубинки" (изд. "Эдитриче Дзона", Генуя). Здесь рассказ значительно переработан.

3. " Инструкции по защите от красоты" — это ремикс нескольких параграфов из главы "Глаза". В сокращенном виде вышел в газете "Унита" от 5 августа 1996 года. Знанием ремикса в литературе я обязан многогранному таланту Томмазо Лабранки. Самые гениальные и популярные сейчас авторы музыкальных ремиксов — австрийцы Kruder&Dorfmeister и англичанин Fatboy Slim.

4. " Мост Жвачек" — это ремикс параграфа о мосте дель Винанте из главы, "Руки". Написан в 1993 году. Ранее не публиковался.

5. Этюд бразильского писателя Диого Маинарди "Позабыться в Венеции" опубликован в 1995 году в пятиязычной книжечке, которую раздавали молодым туристам, пребывавшим в Венеции. Книжечка вышла под нашей с Роберто Ферруччи редакцией и опубликована департаментом молодежи муниципалитета Венеции в рамках проекта "Rolling (writing) Venice".