Василий Головачев
ПЕСНЬ МЕЧЕЙ
АЗ
Мысль о свадьбе родилась не у нее — у него: Дмитрий вдруг понял, что не может прожить без Кати ни одного дня, поэтому не стал откладывать свое решение в долгий ящик и уже через несколько дней после развязки драмы с мечами предложил Кате руку и сердце.
Девушка приняла его предложение без колебаний. Прошедшие события сблизили молодых людей больше, чем сблизили бы годы размеренной жизни, а влечение обоих друг к другу переросло в чувство любви совершенно естественно, хотя о любви они не заговорили ни разу. Все было понятно без слов, стоило только заглянуть в глаза друг другу.
Свадьбу решили сыграть первого сентября, в воскресенье.
Катя пригласила всех своих подруг, а также родственников, которых набралось у нее не так уж и мало, почти два десятка человек. У Храброва из родичей на свадьбе должны были присутствовать только родители и две бабушки, деды его давно умерли, и он практически их не помнил. А из друзей Дмитрий пригласил всего троих: Олега Северцева, Витюшу Костина и Антона Рыбина, с которым учился еще в школе. Хотел было позвать Виталия Сундакова, друга и учителя Северцева, но тот уже убыл в очередную экспедицию, и найти его не удалось. На вопрос: куда именно отправился на этот раз знаменитый путешественник, жена Эля ответила, что Виталий давно мечтал посетить Гору Мертвецов на Северном Урале, окруженную легендами. Дмитрий посетовал, что не знал о планах Виталия, иначе пошел бы с ним, и на этом телефонный разговор с женой Сундакова закончился.
А Дмитрий подумал, что после всего пережитого он и в самом деле нуждается если не в отдыхе, то в очередном походе, который смог бы отвлечь его от мыслей о мечах и обо всем, что с ними связано.
Тридцатого августа Катя отправилась по магазинам искать новые туфли — фату и подвенечное платье они уже купили, — а Дмитрий поехал в Институт археологии, к Витюше Костину, чтобы договориться о его участии в церемонии в качестве свидетеля со стороны жениха.
Витюша, получивший сотрясение мозга после встречи в ресторане «Колумб» с капитаном Коряцким, вынужден был какое-то время лечиться, поэтому остался в Москве, а не полетел в Челябинск, к месту раскопок городища Костьра, как рассчитывал. Предложение Дмитрия стать шафером на его свадьбе археолог принял с энтузиазмом. Сам он до сих пор женат не был и, по его словам, «совать голову в хомут» не собирался. А вот в свадебной церемонии поучаствовать не отказался.
Они договорились встретиться дома у Храброва, чтобы еще раз обговорить детали процесса, и Дмитрий направился к Дерюгиным. Катя должна была вернуться к обеду, а Вероника Сергеевна, ее мама, приготовила молодым обед. Будущего зятя она уважала за характер и взгляды на жизнь, несмотря на его «несерьезную» профессию путешественника, и в будущем никаких конфликтов «теща — зять», воспетых всеми юмористами отечества, между Дмитрием и мамой Кати не предвиделось.
Однако ни в два часа дня, ни в три Катя не появилась. Молчал и ее мобильный телефон.
Дмитрий встревожился. На ум пришли события последних дней, связанные с находкой мечей на территории городища и тем, что произошло потом. Да, с помощью Олега Северцева мечи удалось сберечь и даже передать на хранение в Обитель мечей, располагавшуюся, по словам Хранителя, аж под льдами Арктики. Но монахи Святой церкви Второго Пришествия, пытавшиеся завладеть мечами любой ценой, вряд ли отступились от своих намерений, поэтому от них стоило ждать любых пакостей. Хотя мечи для них стали уже практически недоступными.
— Обедайте без нее, Дима, — предложила Вероника Сергеевна. — Катя, наверное, забежала к подружкам, а те болтушки известные, так просто ее не отпустят.
— Нет, — покачал головой Дмитрий, стараясь не показывать тревоги, завладевшей сердцем. — Я лучше подожду.
— Ну, как хотите, — согласилась мама Кати. — А я пока позвоню Леночке и Саше, вдруг она у них.
Но и у подруг Катя не появлялась. Ни одна из них с ней не разговаривала, во всяком случае — нынешним днем, и в душе Дмитрия поднялась тихая паника. Он уже пожалел, что отпустил девушку одну. Теперь же оставалось только ждать и надеяться, что ничего серьезного с ней не случилось.
В пять часов вечера Дмитрий позвонил в милицию, сообщил о пропаже девушки, надеясь услышать, что правоохранительные органы ничего о ней не знают, и действительно получил отрицательный ответ: в сводках об убитых, покалеченных, травмированных и попавших под общественный транспорт фамилия Кати не значилась. Тогда он позвонил приятелю из МВД, работавшему в Управлении антитеррора, а точнее — в подразделении, занимавшемся делами похищенных людей. Но и Кирилл Утолин не смог сказать ничего определенного. Времени для каких-то выводов и версий прошло слишком мало.
А в девять часов вечера, когда Дмитрий был уже дома, зазвонил его мобильный телефон. Он схватил трубку:
— Алло! Катя?! Ты где?!
— Дмитрий Олегович Храбров? — раздался в трубке гнусавый мужской голос.
— Д-да… кто говорит?
— Секунду…
Пауза. Затем в трубке заговорил другой голос, твердый, сильный, с характерными горловыми модуляциями, очень знакомый. Дмитрий, холодея, вспомнил лицо его обладателя — монаха, с которым он встречался не однажды.
— Господин Храбров?
— Евхаристий… — глухо проговорил он.
В трубке хмыкнули.
— Надо же, меня уже узнают. Приятно. Да, это я, протоиерей Святой церкви ВВП, праправнук Чернаги. Имеющий право, кстати, хранить и носить его меч. Такие вот дела.
— Что значит — Святая церковь ВВП? Церковь имени нашего президента, что ли?
Евхаристий рассмеялся:
— Ценю ваш юмор, господин Храбров. Церковь ВВП — это церковь Второго Вселенского Пришествия. Но не будем отвлекаться от дел. Ваша девица-красавица у нас. От этой печки и давайте танцевать.
Сердце ухнуло в пятки. В глазах завертелись огненные колеса. Дмитрий закусил губу, чтобы не выругаться.
— Чего вы хотите?
— Это правильный вопрос, Дмитрий Олегович. Сразу виден профессиональный подход. Я думаю, вы догадываетесь, что нам нужно.
— Нет!
— Догадываетесь, Дмитрий Олегович, догадываетесь. Нам нужен меч крестителя. И девицу свою вы получите только в обмен на меч. Такие вот дела.
— У меня нет меча!
— Мы знаем. Выведите нас на хранилище, мы сами возьмем меч. А девушку отпустим.
— Но я не знаю, где теперь меч!
— Знаете, милейший, знаете. Подумайте до утра, решите, что вам дороже — меч или жизнь Екатерины Дерюгиной, утром мы позвоним. Если жизнь ее вам дорога, вы согласитесь, если нет…
— Подождите! Дайте ей трубку!
— Я так и думал, Дмитрий Олегович, что вы потребуете этого. Как романтик, насмотревшийся западных боевиков. Хотя почему бы не доставить вам удовольствие?
Через несколько мгновений в трубке послышался голос Кати:
— Дима, это я! Со мной все в порядке! Они задержали меня, когда я шла к метро, и увезли в…
Тишина, смена голоса:
— Это уже лишнее, Дмитрий Олегович, наши координаты вам ни к чему. Итак, ваши соображения?
— Мне… надо подумать, — сжал зубы Храбров.
— Отлично, думайте. Только не звоните своим друзьям, особенно из всякого рода силовых контор. Они вам не помогут, а вот Катюша-Катенька может исчезнуть навсегда. Вы поняли?
— Понял, — через силу ответил Дмитрий.
— Вот и славно.
В трубке заверещали сверчки отбоя.
Дмитрий едва сдержался, чтобы не швырнуть ее в стену, выключил, положил на стол. С минуту смотрел перед собой ничего не видящими глазами, побрел в ванную, сунул голову под кран с холодной водой.
Легче не стало. Только мысли побежали резвее.
Однако придумать ничего дельного он так и не смог. Уже через час пожалел, что согласился думать до утра. Терпения хватило только на этот час. Душа жаждала действия, сердце корчилось в боли неведения, а фантазия порождала картины одну страшней другой.
Зазвонил телефон в прихожей.
Он подскочил, метнулся к нему, сорвал трубку.
Звонила Вероника Сергеевна:
— Что-нибудь узнали, Дима?
— Ничего, — ответил он с разочарованием, стараясь говорить спокойно. — Я связался со своими друзьями в милиции и в службе безопасности, появится информация, они мне позвонят. Не волнуйтесь, все будет хорошо.
Мать Кати заплакала и положила трубку. В Москве то и дело появлялись маньяки, насиловавшие и убивавшие девушек, вольготно чувствовали себя молодежные банды, бродили террористки-смертницы, стремящиеся попасть в свой «рай» и унести с собой как можно больше жизней ни в чем не повинных людей, поэтому Веронику Сергеевну можно было понять.
А в сердце Дмитрия поселилась черная ненависть к тем, кто объявил ему ультиматум…
БУКИ
Похитители Кати позвонили в шесть часов утра.
Не спавший всю ночь Дмитрий подскочил в кресле, схватил мобильник.
— Очень хорошо, что вы никому не рассказали о нашем предложении, — сказал незнакомый голос. — Возможно, это облегчит вашу задачу.
— Кто вы?! Где Евхаристий?!
— Он встретится с вами в нужное время и в нужном месте. Подъезжайте к семи часам к перекрестку Волгоградского проспекта и Кузьминской улицы. Знаете, как ехать?
— Рядом Кузьминский лесопарк.
— Совершенно верно. Просьба не опаздывать.
— Я успею. Но мне нужно сначала поговорить с…
В трубке снова запели сверчки. Абонент выключил связь.
Дмитрий крутанул желваки на щеках, перекусывая матерное словцо, бросил взгляд на часы. Он жил в Бибирево, то есть на другом краю Москвы, но все же вполне успевал к назначенному времени доехать до Кузьминок. Мелькнула мысль позвонить Северцеву, рассказать о возникшей проблеме, но он пересилил себя. Клевреты Евхаристия и в самом деле могли контролировать его телефоны, в том числе мобильный, и тогда опасность потерять Катю возрастала многократно.
Дмитрий переоделся в спортивный костюм, бросил в сумку джинсы и рубашку на смену, повертел в руках «Макаров», подарок отца, но брать с собой не стал. Его наверняка обыщут, найдут пистолет, и добром это не кончится. А вот нож — другое дело, его можно спрятать так, что не слишком опытный человек даже не догадается, где его искать.
Дмитрий погладил лезвие охотничьего ножа, сделанного на заказ приятелем Храброва, специалистом по холодному оружию Вадимом Кумаком, и приладил его на спине, под спортивной курткой, вдоль позвоночника, чтобы в нужный момент можно было выхватить нож любой рукой. После этого он сел в свою старенькую «Импрезу» и выехал со двора дома на улице Плещеева.
Дорога — через МКАД и Волгоградский проспект — заняла всего тридцать пять минут. Во-первых, было раннее утро, во-вторых, транспортные потоки по субботам в Москве были втрое меньше, чем в рабочие дни.
Как только машина остановилась, из стоящего у перекрестка минивэна «Шевроле» фиолетового цвета вышел крутоплечий молодой человек в кожаной куртке, с небритой физиономией, подошел к джипу Храброва, сделал жест: вылезай, мол.
Дмитрий вышел.
— Шагай за мной.
Дмитрий хмыкнул, глянул на минивэн с темными стеклами, качнул головой:
— Пусть меня попросит твой босс.
Квадратное лицо парня осталось равнодушным, только в глазах загорелся злой огонек.
— Шагай, тебе сказано!
— Да пошел ты! — Дмитрий повернулся к нему спиной, собираясь сесть обратно в кабину.
Парень растерянно оглянулся на микроавтобус, затем схватил Дмитрия за плечо, рванул на себя.
В то же мгновение Дмитрий гибко освободился от захвата, перехватил руку парня, выкрутил кистью вверх так, что тот едва не сунулся носом в асфальт, и повел его к фиолетовому «Шевроле». В боку микроавтобуса отъехала дверца, на тротуар вышел высокий монах в черном, с крестом в форме меча на толстой золотой цепи. Это был Евхаристий. Правую руку ему заменял протез в черной перчатке.
— Отпустите послушника, Дмитрий Олегович, — ласково сказал он, раздвигая губы в иронической усмешке. — Рад, что вы в хорошей физической форме.
Дмитрий отпустил бритоголового качка, и тот согнулся, разминая руку, злобно поглядывая на обидчика.
— Садитесь в салон, — продолжал Евхаристий. — Дальше мы поедем вместе.
— Отпустите Катю!
Монах покачал головой:
— Это несерьезно. Я уже не говорю, что вы мой должник. — Евхаристий кивнул на протез. — Но я готов простить ваш долг. Меч прадеда восполнит потерю руки. Однако девушку вы получите только после того, как меч будет у меня.
— Мы так не договаривались. Я должен лишь указать вход в хранилище…
— Разумеется, — согласился монах. В глазах его всплыла тень глубоко запрятанного торжества. — Как только мы убедимся, что вы сделали свое дело, мы вас отпустим.
— Где она?
— В одном из наших приходов, под присмотром служки. Не волнуйтесь, с ней все в порядке.
Дмитрий помедлил.
— Я поеду на своей машине.
— Ее поведет наш человек. Дайте ключи.
Дмитрий еще немного помедлил, достал ключи, передал кожаному парню.
Тот взял ключи, сел в кабину «Мицубиси».
— Я и в самом деле не знаю, где находится хранилище мечей, — проговорил Дмитрий.
Монах нахмурился.
Дмитрий торопливо добавил:
— Помню лишь то место, откуда нас переправили в Обитель.
— Возможно, этого будет достаточно.
Перед глазами Дмитрия встало бледное измученное лицо Кати. Он послал ей мысленный поцелуй, прошептал про себя: жди, родная, я освобожу тебя!
Евхаристий, разглядывающий лицо путешественника, расплылся в понимающей улыбке.
— Хорошо иметь дело с умным человеком. Дурак на вашем месте давно психанул бы, наделал глупостей… и потерял бы надежду. Вы слеплены из другого теста.
Да, — согласился Дмитрий. — Нет смысла упражняться в словесной эквилибристике, но хочу, чтобы ты помнил, правнук Чернаги: я всегда готов ответить адекватно!
Евхаристий пожевал губами, не спуская взгляда с лица Храброва, пытаясь проникнуть в его душу. В глазах монаха торжество сменилось сомнением, но лишь на одно мгновение. Он улыбнулся, отступил в сторону:
— Садитесь. Надеюсь, обыскивать вас не придется?
— Я безоружен.
— А мне почему-то кажется, что вы кое-что припрятали. — Монах поманил кого-то пальцем.
Из микроавтобуса вылез второй молодчик в кожаной куртке.
— Обыщи его.
Парень умело провел руками под мышками Дмитрия, по бедрам, по телу, нащупал нож на спине, ловко выдернул его, подал командиру.
Евхаристий ласково улыбнулся.
— Вот теперь другое дело. Славный ножичек. Дамасская сталь, заточка «курье». Такие не у каждого охотника водятся. Садитесь, Дмитрий Олегович.
В салоне микроавтобуса сидели двое мужчин: седобородый монах в возрасте и еще один кожаный амбал с короткой стрижкой. Дмитрия усадили на переднее сиденье, позади водителя.
— Поехали, — кивнул Евхаристий, устраиваясь рядом с водителем, оглянулся на Храброва: — Адрес?
— Точного адреса я не знаю, нас везли. Это где-то в районе Савеловского вокзала.
— На Бутырку, — бросил водителю Евхаристий.
Минивэн резво повернул к центру города, не обращая внимания на светофоры. За ним пристроился синий «Мицубиси» Храброва, а следом — еще один точно такой же микроавтобус с тонированными стеклами. Дмитрий понял, что их сопровождает группа прикрытия, монахи использовали спецназовские приемы, это говорило о серьезности их связей и намерений, и настроение путешественника испортилось окончательно. Едва ли он сможет потом оправдаться перед Хранителем мечей, показавшим ему с Олегом Северцевым залы Обители. В его глазах поступок Дмитрия так и останется предательством. Однако в сложившейся ситуации Дмитрий ничего не мог сделать. Даже если он попытается освободиться и справится с пассажирами микроавтобуса, что проблематично, группа в машине сопровождения не даст ему уйти. Да и судьба Кати повиснет на волоске. Других же вариантов Дмитрий пока не видел.
Пока ехали, молчали. Проехали Савеловский вокзал.
Микроавтобус притормозил.
— Куда дальше? — оглянулся Евхаристий.
Дмитрий встретил недобрый взгляд его прозрачно-серых, почти белых глаз, поежился. Протоиерей странной «церкви ВВП» был неординарным человеком, в нем чувствовалась сила и жестокая решимость довести дело до конца любой ценой. Даже ценой собственного здоровья, а то и жизни. Что уж говорить о других людях, чьи жизни для него ничего не стоили. И Дмитрий вдруг осознал, что Катю не отпустят! Да и его тоже. Эти люди, вернее — нелюди, не рискнут оставлять свидетелей.
— Сейчас направо, — бросил Дмитрий, вспоминая дорогу.
Свернули на Новодмитровскую улицу.
Через два дома показался знакомый двухэтажный особняк за узорчатой металлической оградой.
— Здесь.
— Символично, — хмыкнул Евхаристий. — Прямо напротив тюрьмы. Ничего не путаете, Дмитрий Олегович?
— Нет, вход здесь.
— Останови, — кивнул водителю монах.
Микроавтобус затормозил у решетчатых ворот. Остановились и сопровождавшие его автомобили.
Евхаристий приладил к уху серьгу рации, проговорил вполголоса:
— Включайте аппаратуру.
Минута прошла в молчании. Затем Евхаристий получил рапорт от своих людей и проговорил:
— Понял. Выходим.
Захлопали дверцы автомашин. На тротуар вылезли шесть парней мощного сложения, специфического — бандитско-спецназовского — вида: четверо в кожаных куртках, бритоголовые, похожие друг на друга, как автоматные патроны, с оттопыривающимися полами курток, и двое молодых монахов в черном, с усами и бородками. На груди у каждого висел мечеобразный крест, в руках же они держали суковатые палки. В левой руке Евхаристия тоже объявился посох, и Дмитрий вспомнил бой с монахами во дворе дома Дерюгиных. Посох у служителя Святой церкви Второго Пришествия был не простым — магическим, представляя собой грозное и опасное оружие.
— Выходи! — грубо толкнули Дмитрия в спину.
Он сдержался, вылез, так и не решив, что делать: затеять ли свару, чтобы привлечь внимание пешеходов, а через них — милиции, или подождать развития событий. В конце концов он пошел на поводу у своих колебаний, о чем впоследствии пожалел.
— Шевелись! — снова толкнули его в спину.
Не глядя, Дмитрий нанес удар кулаком назад, и толкнувший его кожаный молодчик, охнув, упал с разбитым в кровь носом. Остальные бритоголовые схватились за оружие, но оглянувшийся Евхаристий остановил их жестом. Сузил еще более побелевшие глаза, раздул ноздри:
— Советую не делать резких телодвижений, господин Храбров. Иначе мы потеряем проводника в вашем лице.
— Ну, это вряд ли, — усмехнулся Дмитрий. — Еще раз ваши холуи позволят себе хамские выходки, я начну ломать им кости. Это первое! Второе: без Кати я не сделаю больше ни шагу! А без меня вам все равно вход в хранилище заказан.
— Вашей девки тут нет.
— Я подожду, пока ее привезут.
Глаза Евхаристия сверкнули, но он сдержался.
— Вы понимаете, чем рискуете?
— А вы?
Дуэль взглядов закончилась победой Дмитрия.
— Хорошо, будь по-вашему. Привезите девку.
Кожаный амбал, сидевший за рулем храбровского джипа, молча развернул машину и уехал.
Шестерка подчиненных Евхаристия направилась к воротам на территорию особняка. Монах поколдовал над замком ворот, те открылись. На крыльцо здания вышел мужчина в синей форме охранника.
— Эй, вы куда?!
Монах вытянул в его сторону посох, с конца суковатой палки сорвалась бледная лиловая молния, вонзилась в грудь охранника, и тот упал, взмахнув руками.
— Вперед! — скомандовал Евхаристий.
Кожаные молодчики и молодые монахи устремились к дому, трое скрылись внутри здания, утащив за собой охранника, трое обогнули особняк, исчезли за углом.
Евхаристий покосился на Дмитрия, но тот молчал. Все было ясно без слов. Спецназ протоиерея обеспечивал захват территории объекта, не считаясь ни с чем. И даже случайные свидетели операции, которые могли увидеть процесс, не пугали ее командира. Он был абсолютно уверен в своем превосходстве.
Через несколько минут из здания выглянул монах — спутник Евхаристия, — кивнул.
— Заезжаем, — махнул рукой правнук воина Чернаги.
Оба микроавтобуса заехали на территорию особняка, остановились у главного входа.
Из-за угла здания появился еще один молодой монах, с усиками, так же молча, как и его собрат, наклонил голову. Это означало, что вся территория особняка находится под контролем.
— Итак, ваше слово, Дмитрий Олегович, — посмотрел на угрюмое лицо Храброва Евхаристий. — Куда теперь? Похоже, вы привели нас туда, куда надо, я чую дух силы. Где Врата?
— Пока не привезете жену…
— По-моему, она еще не жена вам. Но это к слову. Они уже едут, скоро будут здесь.
— Я не уверен, что вас туда впустят.
— А это уже наша забота.
Послышался нарастающий рев мотора, к воротам в облаке пыли подъехал «Мицубиси», завизжали тормоза. Машина свернула в ворота, остановилась за микроавтобусами. Из нее вылезли два кожаных мальчика, вытащили за руку Катю. Девушка увидела Дмитрия, бросилась было к нему, но ее перехватили и остановили.
— Как видите, я выполнил ваши условия, — скривил губы Евхаристий. — Теперь ваша очередь.
— Отпустите ее!
— Опять двадцать пять! Покажете Врата — я вас отпущу. Обоих.
— Дима! — вскрикнула Катя, кусая губы. В глазах ее стояли слезы.
Дмитрий дернулся к ней, но Евхаристий упер ему в грудь острие посоха, и он вынужден был сдержать порыв.
— Успокойся, Катюша! Все скоро закончится, нас отпустят. Все будет хорошо.
— Идемте, Дмитрий Олегович. А вы останьтесь пока.
Дмитрий послал Кате улыбку, сделал жест — два пальца в форме латинской буквы V — и направился в обход особняка.
Неказистое строение, похожее на сарай и на трансформаторную будку одновременно, было на месте. Отсюда и начинался вход в тоннель, соединявший данное место с Обителью мечей. Врата, как выражался протоиерей церкви Второго Пришествия. Сердце забилось сильней. Тайна тоннеля, пронизывающего толщу земных пород, — если верить словам капитана Коряцкого, — до сих пор волновала воображение путешественника. Дмитрию очень хотелось еще раз побывать в Обители мечей, но не с таким сопровождением.
— Здесь.
Евхаристий кинул взгляд на молодого спутника-монаха:
— Открывайте.
Дмитрий оглянулся на особняк, окна которого выходили и во двор.
Евхаристий понял его мысль, усмехнулся:
— Нас сейчас никто не видит, Дмитрий Олегович. Здание принадлежит Военно-историческому музею, в нем располагается военный архив, но ни один работник архива в данный момент не смотрит в окно. Все здание закрыто особым полем…
— Отвод глаз, — пробормотал Дмитрий.
— Именно.
Монах с тонкими усиками подошел к железной двери строения, повозился с висячим замком, оглаживая его посохом. Замок крякнул, как живой человек. Монах отскочил. В то же мгновение — Дмитрий не поверил глазам — строение превратилось в гладкий купол из темно-зеленого бутылочного стекла!
Молодцы в кожаных куртках попятились, оглядываясь на своего предводителя.
Евхаристий раздул ноздри, разглядывая купол бешеными глазами.
— Господь-Вседержитель Креста Святого! Не обманул-таки нюх! Это Врата!
Молодой монах, колдовавший с замком строения, поднял посох. С острия палки слетела длинная искра, вонзилась в купол. Он задрожал, как мыльный пузырь, пошел перламутровыми пятнами, лопнул, и на его месте снова образовалось знакомое приземистое строение из бетонных блоков. Только металлическая дверь в строение на этот раз оказалась уже открытой.
— Отпусти нас, — произнес Дмитрий. — Дальше вы дойдете сами.
Евхаристий оскалился, махнул рукой кожаным мальчикам.
— Держите его на прицеле. Дернется — стреляйте. А вы, Дмитрий Олегович, имейте терпение, всему свое время.
Двое кожаных и молодой монах скользнули внутрь строения. За ними вошел Евхаристий. Через минуту выглянул.
— Ведите их.
Дмитрия и Катю втолкнули в бетонное с виду помещение, освещенное тусклой лампочкой в сетчатом колпаке. Еще одна металлическая, в заклепках, дверь вела, как уже знал Дмитрий, в необычный лифт, стенки которого представляли собой ковры из металлических иголок.
— Куда ведет эта дверь? — посмотрел на него правнук воина Чернаги.
— В лифт, — ответил Дмитрий, сдерживаясь. — Дальше мы не пойдем, доберетесь сами.
— Еще как пойдете, Дмитрий Олегович. Вы мне еще нужны.
Евхаристий посмотрел за спину Дмитрия, и в то же мгновение на затылок путешественника обрушилась рукоять пистолета.
ВЕДИ
В последнее время Виталия Сундакова тянуло не в дальние страны, а в загадочные места России, которых оказалось не меньше, чем в других частях света. Россию вообще можно было назвать Землей Чудес, большинство из которых оставалось неизвестным не только ученым, но и людям, далеким от мистических тайн прошлого.
Сначала Сундаков хотел заняться исследованиями подземного города в Башкирии, не уступавшего по масштабу турецким скальным городам в Каппадокии и Анталии. Во всяком случае, этот город насчитывал тринадцать этажей — по уверениям одного самодеятельного археолога, а система его келий, галерей, переходов и шахт была настолько эффективной, что воздух в подземелье до сих пор сохранялся чистым.
Однако после долгих размышлений Виталий решил все-таки отправиться на север Урала, где располагалась знаменитая Гора Мертвецов, или Холат Сяхыл — на языке манси. Название гора получила после того, как на ней были убиты девять охотников-манси. После чего цифра 9 стала зловещим символом этого места.
Так, второго февраля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года при загадочных обстоятельствах там погибла группа туристов из Уральского политехнического института в количестве девяти человек, руководил которой ученый Игорь Дятлов. Его именем впоследствии был назван перевал. Все члены группы были найдены мертвыми, но причина смерти так и осталась неясной. Судя по беспорядку в лагере и гримасам ужаса на лицах умерших, в лагере возникла паника. Люди пытались выбраться ночью из палаток, у двоих оказались сломанными ребра, у одного проломлен череп. Что их напугало, что вообще произошло в лагере, никто объяснить так и не смог.
Затем начали умирать люди, занимавшиеся расследованием этой трагедии.
Погиб фотограф, снимавший тела и район лагеря. Застрелился сотрудник спецслужб, причастный к расследованию. Наконец, все летчики, принимавшие участие в поисках, в последующие годы разбились или умерли. Едва не закончилась плачевно вторая экспедиция на гору, организованная известным геологом и палеонтологом профессором Черновым. Затем на горе разбился вертолет «Ми-8», на борту которого также находились девять человек.
Сундакова эти истории заинтересовали, и он, проанализировав свое личное дело на предмет — нет ли в его жизни событий, связанных с цифрой девять, — отправился на Северный Урал. Добавляло интереса к этому району и давнее событие, происшедшее в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году, когда на севере Свердловской области военные обнаружили гигантский металлический диск неизвестного назначения. Возможно, это событие было связано с аварией НЛО, хотя Сундаков и не верил в контакты людей с «зелеными человечками».
Двадцать восьмого августа он прилетел в Воркуту, имея с собой все необходимое, где его встретил давний приятель Кирилл Турин, отличный фотограф и журналист, дважды сопровождавший Виталия в экспедициях по Челябинской губернии в поисках «страны древнерусских городов». В свое время им посчастливилось участвовать в раскопках Кулыма и Синташты — спутников Аркаима, а главное — найти следы еще одного поселения под Усть-Кутом, где впоследствии были найдены остатки мегалитического сооружения, не уступающего по масштабам и временным пластам знаменитому Стоунхенджу.
В Воркуте Сундаков не задержался и уже наутро вместе с Кириллом вылетел на стареньком «Ми-2» на восток, к селению Яхтомач, где их должен был ждать улетевший раньше Егор Крас-ницкий, квартирьер экспедиции.
Красницкий, закончивший когда-то исторический факультет МГУ, несколько лет проработал в Екатеринбурге учителем истории, но потом увлекся археологией и карьеру учителя бросил. С Виталием он познакомился в Тибете, случайно, когда их пути пересеклись у Поталы, дворца-резиденции далай-ламы в Лхасе. С тех пор они часто ходили в походы вместе, одинаково увлеченные поисками древних учений и обрядов.
Егор Красницкий не подвел и на этот раз, доставив в Яхтомач основной груз экспедиции: палатки, спальники, запасы еды, а также кое-какие научные приборы для изучения радиационного и электромагнитного фона местности. Погрузились в вертолет, попрощались с местными жителями, уговаривавшими отчаянных смельчаков «не будить духов Холат Сяхыла», и винтовая машина взяла курс на северную оконечность Уральского хребта.
От Яхтомача до Горы Мертвецов было всего шестьдесят километров по прямой. Если бы путешественники отправились туда пешком, они потратили бы на весь путь не меньше трех суток, вертолет же доставил их к подножию невысокой — около восьмисот метров высотой — Горы Мертвецов всего за двадцать минут.
Нашли удобный склон, почти свободный от кустарника и деревьев, приземлились. Летчик помог друзьям выгрузиться, пожелал им удачи и поспешил поднять машину в воздух. Он был из местных, легенды о горе знал и рисковать не хотел.
Поставили палатки, споро оборудовали лагерь. Все члены экспедиции были людьми опытными, никому не надо было советовать или объяснять, что делать. Разожгли костер, вскипятили чай, с удовольствием выпили по две кружки ароматного, с дымком, напитка, глядя, как за зубчатой линией гор на западе садится солнце.
Погода благоприятствовала замыслу. Конец августа на Северном Урале выдался теплым, солнечным и безветренным, и, по прогнозам, такая погода должна была сохраниться еще несколько дней.
— Завтра поутру наберем ягод и грибов, и я устрою вам лесное пиршество, — пообещал Красницкий, оглаживая бородку.
— Тихо-то как, братцы! — заметил Турин с удивлением. — Ни тебе птиц, ни тебе зверей. Даже комаров не слышно. Может, не врут легенды? И в горе действительно спит злой черный колдун?
— Или корабль пришельцев, — хмыкнул Сундаков, тоже прислушиваясь к тишине. Округлый горб Холат Сяхыла притягивал взор, будоражил воображение, заставляя оглядываться и ждать каких-то событий. — Судя по всему, здесь наличествует некая аномальная зона. Будем держать ухо востро. Никто не хочет подняться на гору?
— Я пас, — отказался Турин. — Устал, спать хочу.
— Да и я тоже лягу пораньше, — кивнул Красницкий. — Успеем еще нагуляться туда и обратно. Надо было на горе лагерь разбить, а не на склоне. Время потеряем.
— Время — не жизнь, — отмахнулся Сундаков. — Береженого бог бережет. Ладно, схожу один.
— Карабин возьми, — посоветовал Турин. — Мало ли кого встретишь.
— Зеленых энлонавтов, — хихикнул Красницкий. — Если среди них будут красивые девушки — кликни.
Сундаков засмеялся, достал из палатки карабин «барс», вскинул на плечо.
— Ждите, через час вернусь.
Выбирая дорогу между валунами и купами кустарника, он начал подниматься в гору.
Несмотря на пологий склон, отсутствие скальных выходов и каменных осыпей, идти было нелегко. Поэтому за полчаса до захода солнца он успел подняться всего на двести пятьдесят метров. Сообразив, что на вершину горы до наступления темноты не взобраться, выбрал террасу, свободную от кустарника, сел в позе лотоса, подставив лицо последним солнечным лучам.
Волнение, поднявшееся в душе с первыми метрами подъема, не унималось. В воздухе была разлита странная напряженность, словно природа вокруг ждала каких-то неприятных сюрпризов. Птицы молчали. Затих ветер. По небу разбежались желтые, розовые, оранжевые и малиновые полосы заката.
Виталий прислушался к своим ощущениям, не понимая, что его беспокоит. Потом поймал спиной чей-то взгляд и незаметно положил руку на приклад карабина.
— Здрав будь, добрый человек, — раздался из-за кустов неподалеку глуховатый голос. — Можно мне посидеть обочь?
— Отчего же нельзя, — отозвался спокойно Виталий. — Присоединяйтесь.
На ровное место вышел старец в старинном длиннополом сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Серые штаны, мягкие сапоги. Седая борода, седые волнистые волосы, седые брови. Глаза светло-голубые, смотрят строго, с мудрой печалью.
Прямо-таки классический пример волхва, подумал с усмешкой Сундаков, какими их изображали художники. Не брат ли он тому старику с филином, которого рисовал Константин Васильев?
— Нет, не брат, — покачал головой незнакомец, вдруг оказавшись совсем близко. — Хотя я действительно волхв, Хранитель Родового Искона.
— Сундаков пристально посмотрел на гостя, прочитавшего его мысли.
— Вы случайно не встречались с моим другом Димой Храбровым? Он рассказывал, что у городища Костьра с ним тоже беседовал Хранитель.
— Да, это был я. — Старец присел рядом, сложив ноги калачиком, бросил взгляд на темнеющее небо. — Холодно будет ночью, однако.
Сундаков промолчал, искоса поглядывая на суровый профиль волхва. Тот повернул к нему голову, улыбнулся.
— Что не спрашиваешь, с чем я пожаловал?
— Сами скажете, — пожал плечами путешественник, — если захотите.
— Скажу. Зачем ты сюда пришел, витязь?
— Вокруг этого места легенд много сложено, а я всегда иду туда, где есть тайна. Узнать хочу, что прячет в себе гора.
— Не гора это — курган. Тысячу лет назад здесь город был, Рамия, посреди которого стоял куд Перуна. Потом пришел креститель Добрыня и сжег святилище. Сеча была. Многие волхвы погибли. Но крестителя изгнали. А на месте сечи курган насыпали.
— Уж больно высок курган-то.
— Земля потом выперла горой, сама собой, потому как источник силы тут спит.
— Понятно, не зря, выходит, местные легенды о горе слагали. А что здесь делал Добрыня? Согласно Иоакимовской летописи, Добрыня Новгород крестил… вместе с тысяцким Путятой.
— Таких Добрыней и Путят много было, силой креста и распятого на нем поддерживаемых. Не сдюжили мы, не уберегли Родовой Искон, приняли веру чужую.
— Но ведь Православие не христианство, оно опирается на традиции Рода. Разве не так?
— Нынешнее Православие — слабая тень истинного. Родолюбие и родославие умерли. Сохранились лишь крупицы знания о прежних временах, о вере нашей, когда люди жили по совести и по справедливости. Однако диверсия была рассчитана исключительно точно, и мы проиграли.
— Диверсия, — хмыкнул Сундаков.
— Я понимаю, — усмехнулся Хранитель, — это новорожденное слово, но оно отражает суть насильственного процесса крещения Руси. Хотя речь о другом. Возвращайся домой, в златоглавую, витязь. Беда может случиться.
— Я не боюсь…
— Речь не о твоем страхе, — качнул головой старец. — Твой друг Дмитрий Храбров нуждается в помощи.
— Дима? — недоверчиво посмотрел на собеседника Сундаков. — Что с ним?
— Он рассказывал тебе о мечах?
— Я с Димой лично не встречался, а историю с мечами мне поведал Олег Северцев, очень коротко. Дима якобы нашел два меча…
— Черновой и Боривой. Это не простые мечи — символюты боя, заряженные силой. Их опасно доверять неподготовленным людям, а тем более таким, кто хочет использовать их силу для личных — и вовсе не благих — целей.
— Но ведь мечи, по словам Олега, уже где-то в хранилище…
— Готовится операция по их захвату.
— Кем?!
— Евхаристием, служителем тайного культа Второго Вселенского Пришествия, прямым потомком крестителя Чернаги, побочного сына князя Владимира.
— Откуда вы знаете?
— Небо нашептало, — без улыбки, с глубокой печалью ответил старый волхв. — Тебе надо помочь своим друзьям, не дать возродиться древнему Злу. Большие беды падут на Русь, коли мечами завладеет церковь ВВП.
— Что за церковь такая?
— Они себя так рекут: Святая церковь Второго Вселенского Пришествия.
— Имеется в виду пришествие Иисуса Христа?
— Их бог — Морок. Иисус Христос — его высокохудожественная и психологически достоверная придумка, легенда, призванная полуправдой скрыть истинную сущность Зла. Трудно бороться с ложью, еще труднее — с полуправдой, овладевшей душами. Сотворенные люди не устояли, и даже богорожденные забыли о своих предках, о своем божественном происхождении, перестали славить своих истинных богов, начали просить милостыню, как и все.
— Не все просят, — тихо возразил Виталий.
— На то и надежда, — вздохнул Хранитель.
На землю опустилась ночная темнота, но лицо волхва словно осветилось изнутри и оставалось ясно видимым.
— В последнее время люди как будто просыпаться начали, — продолжал он. — Еще не вспомнили старь, но ищут уже. Им помогать надо. А если слуги черного завладеют русскими мечами — худо станет на земле, не выживет Род.
— То есть как — русскими мечами? Разве эти мечи принадлежат нам… оба?
— Как две стороны медали, как день и ночь. Когда-то они принадлежали одному герою — для разных дел, потом их разделили, и мрак пал на души людей.
— Я… не знал… не слышал…
— Ты не допущен был до откровения, время пришло. Сохрани мечи — и познаешь Путь.
Старец легко поднялся на ноги.
Встал и Сундаков.
— Когда мне надлежит вернуться в Москву?
— Чем быстрее, тем лучше.
— Напарники меня не поймут.
— Им знать то, что знаешь ты, не положено.
— Понимаю. Вертолет прилетит за нами только через десять дней. Попробую связаться с пограничниками, может, согласятся забрать нас раньше.
— Могу открыть прямоступ до Златоглавой.
— Прямоступ?
Хранитель усмехнулся:
— Теперь принято говорить — «внепространственный тоннель». Открывается он не каждому, но тебя пропустит. Ты готов?
— Прямо сейчас? — растерялся Виталий.
— Твоих друзей я успокою. Они вернутся сами.
— Тогда… готов.
— Иди с богом, витязь. Да пребудет с тобою сила!
Звезды сорвались с небес, потоком устремились навстречу.
Виталий почувствовал, что летит, судорожно взмахнул руками, но испугаться не успел. Стукнуло в ноги, свет звезд сменился светом уличных фонарей. Он покрутил головой, узнавая здания неподалеку, и понял, что стоит на Театральной площади, напротив Большого театра. Кто-то шарахнулся в сторону, когда он вывалился из «прямоступа», некоторые из прохожих, наоборот, остановились, глядя во все глаза на появившегося из воздуха человека.
Ошеломленный не менее их, Виталий опомнился, спрятал под полу куртки карабин и поспешил прочь. Потом поймал частника и назвал свой адрес.
ГЛАГОЛЬ
Проснулся Олег в плохом расположении духа.
Что-то мешало ему спать, какие-то смутные ощущения, предчувствия, неуловимые мысли сбивали сон, заставляли прислушиваться к тишине ночного города, размышлять о причинах беспокойства. К утру нервная система немного успокоилась, и все же бодрым Олег себя не чувствовал. Встал, сделал зарядку, залез под душ; полегчало.
Солнце вызолотило верхушки деревьев в парке. Захотелось на природу. Душу охватило нетерпение: если бы не приглашение Дмитрия, Олег давно сорвался бы в экспедицию. Но он дал обещание присутствовать на свадьбе друга и обмануть его ожидания не мог.
Ладно, потерпим, подумал он, усаживаясь за стол в своем небольшом, но уютном кабинетике, заставленном книжными шкафами. Потянуло еще раз обдумать намеченный на середину сентября поход.
Сначала он собирался еще раз навестить Поталу, храм далай-ламы в Лхасе, когда-то потрясший его своим величием и роскошью. Дворец не зря считался восьмым чудом света, собирая множество паломников изо всех уголков земного шара. Однажды побывав там, забыть удивительное сооружение было уже невозможно, а тех, кому посчастливилось посмотреть на него, тянуло в Тибет снова и снова.
По легендам, в Потале насчитывалось девятьсот девяносто девять комнат и тысячи золотых скульптур королей Тибета, настоятелей монастырей и высших лам. Олег сам видел эти статуи, стоящие в ритуальных молитвенных залах дворца, и знал, что статуи — на самом деле забальзамированные особым образом тела умерших владык Тибета, покрытые тончайшими золотыми пластинами. Говорили даже, что эти люди не умерли, а якобы находятся в состоянии глубокого транса. Но Олег слухам не верил, так как понимал, что приостановить жизненные процессы внутри «медитирующих» людей можно, но не надолго. Во всяком случае, не на сотни и тысячи лет.
Говорили также, что под дворцом скрывается огромная пещера, обнаруженная полторы тысячи лет назад, время внутри которой течет в обратную сторону. Чтобы скрыть ее уникальные свойства, над ней и был сооружен дворец — царство мистики и тайных знаний. Кроме того, один из ходов под дворцом ведет к подземному озеру длиной больше шестидесяти километров, в которое впадает крупнейшая река Тибета Ярлунг Цонгпо. Воды в этом озере постепенно превращаются в густую вязкую массу непроницаемой черноты — «обратного времени».
Олегу очень хотелось посмотреть на пещеру и озеро, поэтому он и собирался навестить Поталу, надеясь, что на этот раз его допустят к тайнам храма. Однако Лхасу стоило посещать весной, в мае, когда температура воздуха там становилась комфортной — около двадцати градусов тепла. И Северцев отложил свой поход в Тибет. Тем более что ему было куда направить свои стопы — на Дальний Восток, где сотрудники Амурского комплексного научно-исследовательского института отыскали целых три кладбища динозавров.
Самым богатым из них оказалось Кундурское, где раскопали практически целого утконосого динозавра длиной в пятнадцать метров. Этот вид растительноядных ящеров был до сих пор неизвестен науке и получил название амурозавр. Кроме того, обнаружилось, что он по пояс одет в костяные пластины, скрепленные определенным образом. Это обстоятельство вызвало бурю восторга у ученых, которые даже выдвинули гипотезу, что амурозавр был разумным существом, коль имел на себе искусственно созданную «юбку». Так это было или не так, но Северцев загорелся этой идеей и решил принять участие в экспедиции, изучающей Кундурский могильник. Единственное, что удерживало его в Москве, — свадьба друга. Но он не собирался засиживаться в столице и сразу после празднества решил лететь к месту раскопок.
Утром тридцатого августа, после дурно проведенной ночи, он полностью утвердился в своих намерениях и позвонил Дмитрию, чтобы сообщить ему о дальнейших планах, пригласить с собой, а заодно выяснить, не нужна ли его помощь. Но Дмитрий не ответил. Молчал и его мобильный телефон. Поразмышляв, Олег позвонил Кате Дерюгиной, невесте Дмитрия, и с удивлением узнал о пропаже девушки. Уже сутки она не появлялась дома, не звонила, и родители были в панике.
— А Дима об этом знает? — спросил Северцев.
— Он обещал найти Катюшу, — ответила мать девушки со слезами в голосе, — но с тех пор так и не позвонил. А ведь свадьба послезавтра.
— Не волнуйтесь, Вероника Сергеевна, — пробормотал Северцев, — все образуется. Я попробую их отыскать. Не иголка же в стоге сена все-таки.
Однако уверенности в том, что ему удастся найти молодоженов, Олег не ощущал. Дмитрий Храбров был не из тех людей, кто забывал позвонить друзьям, и если он замолчал, существовала объективная причина его молчания. Причем причина основательная и непреодолимая, связанная, очевидно, с пропажей невесты. Другого объяснения Северцев не видел.
Покружив по комнате в размышлениях, что могло произойти, и ничего толком не надумав, он позвонил сначала в милицию, ничего утешительного не услышал, после чего решил найти Витюшу Костина.
Археолог отыскался по мобильной связи: он занимался какими-то делами в своем институте.
— Что случилось? — встревожился Витюша. — Надеюсь, свадьба не отменяется? Я уже ресторан заказал.
— О чем вы разговаривали в последний раз? — поинтересовался Северцев.
— Да ни о чем таком, — попытался вспомнить Костин. — О свадьбе базарили, о походе в загс… вообще о ритуале. О чем еще? Я спросил, что надеть, если будет жарко. Надену костюм с галстуком. Ну и все. Да, о мечах поговорили. Темнит Димка что-то, не признается, куда мечи дел.
Северцев хмыкнул.
О судьбе мечей они договорились ни с кем не разговаривать, даже с друзьями. Другой вопрос: почему всплыла эта тема? Может быть, исчезновение Храброва и его подруги как-то связано с мечами? Вдруг снова объявился Евхаристий, монах странной церкви Второго Пришествия, претендующий не только на меч своего прадеда Чернаги, но и на «абсолютную власть»?
В душе зашевелилась тревога. Какие-то не ощутимые умом движения психофизических полей затронули сферу чувств и включили «локатор» неприятностей, улавливающий то, что не могла оценить нормальная психика. Что же делать? Где искать Дмитрия? С чего начать?
Зазвонил мобильный телефон.
Северцев схватил трубку:
— Алло?
— Приветствую, Оглобля, — раздался в трубке знакомый голос. — Ты в Москве или на другом континенте?
Олег невольно улыбнулся — звонил Виталий Сундаков.
— Доброе утро, учитель. Я в Москве. Тут у нас история случилась…
— По этому поводу я и вернулся. Давай встретимся через пару часов.
— Где?
— Я сейчас на своем подворье, в девять выеду в столицу и буду к одиннадцати у ресторана «Обломов» на Пятницкой. Подъезжай туда.
— Дима пропал…
— Знаю. До встречи.
Северцев задумчиво посмотрел на трубку телефона, гадая, каким образом Сундакову стало известно об исчезновении Храброва, и начал собираться.
В одиннадцать утра он остановил машину недалеко от старенького и неказистого с виду строения с небольшой вывеской «Ресторан «Обломов», вылез из машины.
Тотчас же открылась дверца стоящего впереди серебристого «Мерседеса», на тротуар шагнул Виталий Сундаков, одетый в свою знаменитую фирменную толстовку без ворота, но с пояском, и кожаные штаны. Он отпускал бородку и усы — что тоже было традицией во время длительных экспедиций — и выглядел небритым.
Они пожали друг другу руки, обнялись.
— Пойдем позавтракаем.
— Я не против, — согласился Северцев. — Хотя аппетита нет никакого. Чувствую, что с Димой беда приключилась, да не знаю, как ему помочь.
— Расскажи мне историю с мечами, которые вы нашли. Я не знаю подробностей.
— Это Дима нашел, вместе с Катей, на раскопках городища Костьра. Я узнал об этом, когда он уже привез мечи в Москву.
Они прошли на веранду ресторана, сели в уголке, пробежали глазами меню, принесенное официантом. Северцев заказал кофе со сливками и вишневый штрудель, Сундаков стерлядь и тушенные с сыром грибы.
Пока ели, Олег в подробностях выложил учителю и другу все, что знал сам.
— Евхаристий, — задумчиво взялся за минералку Сундаков. — Служитель церкви Второго Вселенского Пришествия. Серьезный противник. Он не мог выйти на Дмитрия и захватить его, застать врасплох?
— Думаю, все было немного по-другому. Евхаристий захватил его девушку, а потом позвонил ему. После чего Дима исчез.
— Почему он не позвонил тебе?
— Не знаю. Может быть, переоценил свои силы, а может, не захотел рисковать мной.
— Нужно прикинуть все возможные варианты.
— Есть одна хилая идея — выйти на капитана Коряцкого из Управления по борьбе с незаконным оборотом археологических ценностей. Он же, по словам Димы, является и сотрудником Службы контроля ведической истории. Хотя плохо верится, что таковая существует на самом деле.
— Существует.
— Не знаю, я уже во всем сомневаюсь. К тому же у меня нет связей с ФСБ.
— Я попробую найти капитана. — Сундаков заказал белый чай, бросил в кипяток скрученную цилиндриком заварку, и цилиндрик развернулся в красивый игольчатый цветок с красной сердцевиной. — Но у меня появилась еще одна идея. Ты помнишь, где находится вход в подземный тоннель, по которому вас доставили в хранилище мечей?
— Смутно, мысли другим были заняты. Где-то в районе Савеловки, то ли на Бутырской улице, то ли на Дмитровской. Я тот район знаю слабо.
— Поезжай туда, поищи, но сам ничего не предпринимай. Встретимся вечером, часов в шесть.
— Где?
— Там же, напротив Савеловского вокзала, на стоянке.
— Хорошо.
Они допили чай, занятые своими мыслями, вышли из ресторана.
— Хороша тачка, — кивнул на новенький «Мерседес» Северцев. — Твоя или друзей?
— Одного приятеля, — улыбнулся Сундаков, — из налоговой инспекции. Как-нибудь познакомлю.
Олег проводил его глазами, сел в свою скромную на вид «Тойоту Камри» и поехал в район Савеловского вокзала, все еще ощущая некую странную неловкость во всем теле и стеснение, будто ему не хватало воздуха. Это возбужденная экстрасенсорика организма продолжала фиксировать потоки информации, проникающие извне в подсознание и несущие некий негативный интерес к его персоне со стороны неизвестных — и скорее всего недобрых — сил. Юлег не сомневался, что он тоже втянут в круговорот намерений и событий, связанных с мечами, и что ему тоже отведена определенная роль в этом деле.
Он вспомнил свои ощущения, когда меч Чернаги начал буквально управлять им, едва не заставил потерять голову, и настроение окончательно испортилось. Если меч достанется Евхаристию, потомку Чернаги, нетрудно представить, какие реки крови прольются, когда он попытается захватить власть в стране.
Савеловский вокзал Олег обогнул по Бутырской улице, свернул в переулок и чисто интуитивно повернул на Новодмитровскую, к тюрьме. Двухэтажный особняк, во дворе которого стояло унылое строение из бетона, маскирующее вход в подземелье, открылся ему уже через минуту.
— Спасибо… — процедил он сквозь зубы, благодаря свою же собственную память. — Все правильно, я на месте. Можно попытаться проникнуть в подземелье.
«Сам ничего не предпринимай», — вспомнились слова учителя.
«Я и не собираюсь, — мысленно ответил он ему, — только осторожненько посмотрю, поспрашиваю, не появлялся ли здесь Дима».
Олег оставил машину на улице, подошел к решетчатым воротам, перекрывающим проезд на территорию особняка, и увидел две бело-синие милицейские машины: фургон «Газель» и «Форд Мондео».
В сердце снова зашевелилась тревога, интуиция шепнула: это не зря… Однако он сделал уверенный вид, толкнул незапертую калитку возле ворот, зашагал к особняку по асфальтовой дорожке. Но был тут же остановлен сотрудником милиции и мужчиной в синей форме охранника, вывернувшимися из-за шеренги кустарника:
— Эй, остановитесь! Вы куда?
— В архив, разумеется, — ответил Северцев, разглядев бронзовую табличку у главного входа в здание.
— Архив временно не работает.
— Почему? — Олег увидел, как открылись двери и двое стражей порядка вывели под руки с трудом передвигавшегося мужчину в синей форме, усадили в фургон. — Что случилось?
— Это вас не касается, — сказал молодой милиционер, оглянувшись на фургон. — Документы есть?
— Конечно. — Северцев достал журналистское удостоверение, с которым не расставался. — Может быть, пропустите? Мне срочно надо получить кое-какой материал для статьи в журнал.
— Приходите завтра. — Милиционер вернул удостоверение, повернулся к Олегу спиной.
Его пожилой хмурый спутник тяжело посмотрел на Северцева, и тот понял, что пройти на территорию учреждения не удастся. Гадая, что здесь произошло, он вышел на улицу, сел в машину и позвонил Сундакову:
— Я нашел это место.
— Отлично, я подъеду не раньше половины шестого. К сожалению, капитан Коряцкий, как мне сказали, находится в отпуске, так что этот вариант отпадает. Попробую тут еще кое-что выяснить и подъеду.
— Здесь хозяйничает милиция, никого на территорию архива не пускает.
Сундаков помолчал.
— Странно…
— И я о том же. Уж не связано ли это с нашим делом?
— Как?
— Ну, не знаю… думать надо.
— Странно, — повторил Виталий. — Ладно, разберемся, жди.
Олег посмотрел на часы — ждать еще надо было час с минутами — и решил съездить домой, взять кое-какую экипировку, необходимую для лазания по шахтам и тоннелям. На всякий случай.
ДОБРО
Лифт со стенками из иголок вмещал всего семь человек, поэтому Евхаристий взял с собой только одного монаха и четверых молодчиков в коже. Остальные, в том числе и Катя, остались в «предбаннике холла», если так можно было назвать тесное помещение с бетонными стенами, по углам которого была свалена всякая всячина от связок старых газет до коробок с болтами и ржавым инструментом.
Металлическую дверь взрывать не пришлось. Замок ее поддался колдовской силе Евхаристия, и надежда Дмитрия, что пройти внутрь им не удастся, погасла.
Его задвинули в угол лифта, прижав лицом к колючему ковру иголок, приставили к спине ствол пистолета.
— Спокойно, Дмитрий Олегович, немного осталось ждать. Убедимся, что вы привели нас куда надо, и отпустим.
— Вы пожалеете об этом, — глухо обронил Дмитрий.
— Возможно, — легко согласился Евхаристий, — а может быть, и нет. Все в руках божьих.
— Смотря о чьих руках речь.
— Разумеется, речь идет о моем боге. Насколько я знаю, человек вы крещеный, но тоже верите в какого-то своего бога, однако он не приходит на помощь своей пастве. Так что не надейтесь ни на кого.
Дмитрий промолчал. Его крестили в детстве родители, когда он ничего не понимал. С тех пор миновали годы и годы, со временем пришло знание традиций Рода, и предками Храброва стали древние русские боги во главе со Сварогом. Но доказывать это правнуку крестителя Чернаги не стоило.
— Как включается эта машина?
— Не знаю.
Удар между лопаток! Дмитрий ткнулся лбом в колючки, стиснул зубы.
— Если мы через десять секунд не поедем, вы нам будете не нужны, господин Храбров. Вместе со своей подружкой. Смекаете?
— Я действительно не знаю, как включать лифт. Нас везли…
— Подумайте хорошенько, вспоминайте. Другого шанса у вас не будет. Я не остановлюсь на полпути. «Это магическое движение, — вспомнил Дмитрий слова капитана Коряцкого. — Ничего общего с полетом или движением по рельсам». Как же он управлял лифтом? Что говорил? Какие кнопки нажимал?
— Дайте мне повернуться.
Секунда, другая…
Ствол пистолета перестал упираться в спину.
— Только не пытайтесь демонстрировать нам приемы рукопашного боя. — Евхаристий раздвинул губы в кривой улыбке. — Мы вас просто пристрелим.
Дмитрий покосился на пистолеты в руках кожаных мальчиков, равнодушных ко всему на свете, кроме удовлетворения потребностей организма. Начни он внезапную атаку, вряд ли они успели бы отреагировать должным образом. Но кроме кожаных в кабине лифта находился еще и их вожак — быстрый и мощный боец, которого трудно застать врасплох, поэтому надо делать вид, что Дмитрий сломлен, и ждать удобного момента.
Он пошарил глазами по стенкам лифта.
— Никаких кнопок и рукояток нет, — понял его жест Евхаристий.
— Отойди, — толкнул в плечо одного из кожаных Дмитрий.
Капитан Коряцкий в прошлый раз не просто вошел в лифт, а встал в центре кабины определенным образом — лицом к двери. Что он сделал потом?
Кожаный качок посмотрел на босса.
— Подвинься, — кивнул тот.
Дмитрий расположился посредине кабины, повернулся лицом к двери, закрыл глаза, сосредоточился. Вспомнился жест Коряцкого — ладонь вверх, пальцы на лоб. Особый знак? Мантра? Пароль?
Он повторил жест, страстно желая, чтобы включился механизм лифта, проговорил: «Поехали» — и почти не удивился, когда дверной проем превратился в колючую стенку, а в теле возникло ощущение полета.
— Святой креститель! — прошептал Евхаристий сдавленным голосом. — Заработала!
Ощущение полета усилилось, к нему добавилось чувство невесомости, будто лифт начал падать в глубокую шахту. Но вскоре невесомость прошла, некоторое время лифт мчался стрелой (это ощущение сохранилось) сквозь пространство, затем дважды содрогнулся, замедлил скорость и остановился.
— Внимание! — скрипуче-жестким голосом проговорил Евхаристий. — Стреляйте в любого, кто появится, без промедления! Кифа, будь готов к проявлению!
— Я готов, владыка, — кивнул молодой монах, стискивая рукоять посоха.
— Выходим!
Дверь растаяла.
— Ты обещал… — начал Дмитрий.
Его толкнули в спину, и он вынужден был выйти вместе со всеми в знакомый коридорчик с грубо обработанными каменными стенами, освещенный рассеянным светом невидимых светильников.
— Где вход в хранилище? — прошипел Евхаристий.
— В тупике, — помедлив, указал на дальнюю стену коридора Дмитрий. — Только вряд ли вас туда впустят.
— Это наша забота. Иди вперед!
Отряд приблизился к бугристой и слоистой стене, кажущейся твердой и монолитной.
— Что дальше?
— Вход открылся сам, мы ничего не делали.
— Ладно, проверим. — Евхаристий посмотрел на молодого спутника: — Кифа, открывай.
Монах поднял посох, загундосил что-то под нос, уколол стену острием палки.
Зашипело. Суковатая палка задымилась и вспыхнула зеленым огнем. Монах выронил ее с воплем, отскочил.
В то же мгновение стена потеряла плотность, стала зыбкой, как слой тумана, растаяла, являя взору еще один коридорчик, и навстречу взломщикам вышла тонкая высокая фигура в белой длинной рубахе, перепоясанной красным кушаком с кистями, в полосатых штанах и белых сапожках. Седой старец с посохом в руке.
Дмитрий сглотнул горькую слюну.
Перед ними стоял Хранитель мечей.
Старец посмотрел на всех прозрачно-голубыми глазами, перевел взгляд на Храброва:
— Витязь? Зачем ты привел сюда этих людей?
Дмитрий облизнул пересохшие губы.
— Они похитили мою невесту… простите, Хранитель…
— К дьяволу! — Евхаристий оттолкнул путешественника, шагнул вперед. — Отдай Чернобой, старик, и мы тебя не тронем!
Хранитель приподнял седую бровь.
— Евхаристий, сын Бориса-схимника, внук Аскольда-предателя, правнук Камилла-гонителя, потомок Чернаги-крестителя… Ты так и не успокоился, лелея мечту стать господином мира.
— Я уже господин! — оскалился Евхаристий. — Но буду Владыкой! Даже если придется…
— …уничтожить полмира?
— А хотя бы и так!
— Ты — тварь, раб, сотворенный твоим трусливым черным божком! Ты не сможешь управлять миром, даже если тебе достанется черный меч. Это под силу только богорожденным. Вот ему, — кивнул старик на Дмитрия, — его друзьям. Но не тебе.
— Это мне решать, а не ему! Отдай меч по-хорошему. Иначе я все равно возьму его, но уже по-плохому!
— Попробуй.
Хранитель поднял свой отполированный до янтарного блеска посох. Евхаристий тоже рванул вверх свой. С острых концов палок сорвались молнии — огненно-золотистая и сине-фиолетовая, столкнулись в воздухе. Раздался шипящий визг, вспыхнул клубок радужного пламени, резанувший по глазам.
Евхаристий с криком отбросил задымившийся посох, обернулся к телохранителям:
— Огонь!
Трое кожаных, придя в себя, открыли стрельбу из пистолетов, четвертый навел на Хранителя неизвестно откуда взявшийся новейший многозарядный гранатомет «Каракурт».
— Ложись!
Все попадали на пол.
Дмитрий рванулся к стрелку, но споткнулся о тело молодого монаха и упал.
Ширхнула огненная дуга, за ней другая и третья. В проеме двери лопнули три гранаты, с визгом разлетелись осколки.
Фигура Хранителя заколебалась, исчезла.
На полу, там, где он стоял, расцвели несколько капель крови.
— Нет! — выдохнул Дмитрий, приподнимаясь на руках.
— Вперед, за ним! — рявкнул Евхаристий.
Дмитрия схватили за шкирку, поставили на ноги, больно пихнули в спину.
— Бегом!
Проскочили коридорчик и остановились, ошеломленные представшей перед глазами картиной. Дмитрий тоже застыл. Пещеру с десятками, если не сотнями, столбиков, из которых торчали рукояти мечей, ему довелось видеть всего один раз, но зрелище было столь необычное, что замирало сердце.
Евхаристий опомнился первым.
— Где Чернобой?!
— В другом зале, — пробормотал Дмитрий.
— Веди!
Путешественник направился в дальний конец зала, разглядывая мечи. Захотелось вытащить один из них и в несколько ударов покончить с бандитской компанией.
У стены мелькнул светлый силуэт.
Подчиненные Евхаристия отреагировали на это стрельбой, возбужденные то ли боем, то ли атмосферой зала. Их блестящие от пота лица выражали угрюмую готовность убивать, в глазах — ни проблеска мысли, ни капли интереса. По сути, это были не люди, а биороботы, запрограммированные служителем церкви Второго Пришествия на беспрекословное подчинение и выполнение его приказов.
Светлый силуэт мелькнул в другом конце зала.
Снова началась пальба.
Силуэт пропал.
Дмитрий надеялся, что Хранитель приведет в действие какую-нибудь магическую систему защиты Обители мечей, вызовет охрану или применит свою колдовскую силу, но этого не произошло. То ли он был серьезно ранен и уже не мог контролировать ситуацию, то ли чего-то ждал.
Открылся проход в соседний зал, более темный, низкий и мрачный. Здесь было душно и жарко, зал был пропитан древней злобой, содержащейся в мечах. Эта злобная энергия пропитывала все пространство пещеры и заставляла оглядываться и сжимать кулаки.
— Святой креститель! — выговорил Евхаристий, глядя на рукояти мечей разных размеров и форм, торчащие из низких столбиков; Хранитель называл их ортами. — Как долго я ждал этого момента!
Он сделал несколько быстрых шагов — по залу метнулось цокающее эхо, остановился у коричнево-багрового столба, протянул руку к рукояти меча.
— Иезек! Ты ждешь меня, друг мой!
У стены снова возник знакомый светлый силуэт.
— Не трогай, несчастный, — гулко заговорил Хранитель. — Ты обрекаешь себя на вечные муки!
— Убейте его! — прошипел монах, вздрогнув.
Кожаные парни открыли огонь, одна за другой взорвались две гранаты, породив ощутимо поколебавшую воздух вибрацию стен и пола. Хранитель исчез.
Евхаристий дотронулся посохом до столба. С кончика посоха сорвалась фиолетовая молния, растворилась в столбе, отчего он засиял, как раскаленная глыба стекла, задымился, потрескался, погас.
С отчетливым скрипом меч выдвинулся из камня вверх на два десятка сантиметров. Евхаристий схватил его за рукоять рукой в черной перчатке, вскрикнул, когда по рукояти пробежала сеточка зеленых молний, перешла на руку и разошлась по всему телу. Затем одним рывком вытащил меч из орта, поднял над собой. По блестящему дымящемуся лезвию скользнул кровавый блик.
Евхаристий обернулся к оцепеневшим зрителям, оскалился. Зубы его засияли, глаза стали черными, и в них бурлил такой жуткий огонь сумасшествия, что Дмитрия передернуло.
— Вот за чем я сюда шел! — раскатисто прорычал монах. — Чернобой — всего лишь проводник, он должен был привести меня сюда, и я здесь!
Евхаристий ударил мечом по столбу.
Грохот, взрыв свистящих осколков! Меч раздробил столб, легко развалил его на куски, будто тот был фарфоровым.
Монах захохотал.
— Он мой! Теперь весь мир у моих ног! Никто не помешает мне навести порядок! Новый порядок! На Земле будет только одна империя — моя!
Дмитрий невольно покачал головой. На Земле уже наводили свои порядки бесноватые фюреры, императоры и каганы, и все они плохо кончили.
Евхаристий заметил его жест, вытянул сверкнувший меч вперед острием.
— Иди сюда, гордец! Вытаскивай меч!
Дмитрий удивленно поднял брови:
— Что?!
Его ударили по затылку, подтолкнули. Он сделал несколько спотыкающихся шагов, остановился у столба.
— Тащи меч! — Евхаристий ткнул пальцем в рукоять меча: это был Чернобой, меч Чернаги.
— Зачем?
— Тащи, я сказал! — Острие Иезека едва не проткнуло глаз путешественника.
Помедлив немного, он с мыслью — вытащить и убить монаха! — взялся за рукоять черного меча.
Руку свело электрическим разрядом! По нервам словно стегнули горящей плетью! От кончиков пальцев к плечу пробежал жидкий огонь, ударил в голову, затуманил сознание.
Дмитрий вскрикнул и вытащил меч из камня, вдруг ощутив радостно-воинственный прилив сил…
ЕСТЬ
Сундаков приехал на знакомом серебристом «Мерседесе» не один. С ним вместе вылез из машины суроволицый сероглазый мужчина лет двадцати семи, одетый в камуфляжную форму бойца спецназа, но с погонами капитана. Лицо у него было твердое, костистое, с узкими губами, волосы стрижены коротко, и во всем его облике чувствовалась сдержанная готовность действовать.
— Знакомьтесь, — произнес Виталий, окинув фигуру Северцева одобрительным взглядом. — Это капитан Мальцев Игорь Ильич, Управление антитеррора ФСБ. Он согласился нам помочь. Это Олег Северцев, спортсмен и исследователь-экстремал.
— Наслышан, — кивнул капитан Мальцев, протягивая руку.
Олег протянул свою, попал в тиски, напряг ладонь. Силой природа Мальцева не обидела.
— Что там? — кивнул Сундаков на особняк за оградой.
— Милиция только что уехала. Я понял так, что на территории архива что-то произошло. Одного охранника еле довели до фургона, второго вынесли на носилках. Я попытался пройти, прикинувшись пользователем архива, но меня завернули.
— Где вход в подземный бункер?
— Во дворе небольшое здание, похоже то ли на гараж, то ли на трансформаторную будку.
— Оружие взял?
— Только нож и комплект сякэнов.
— Все так серьезно? — приподнял бровь капитан Мальцев.
— Боюсь, серьезнее, чем я предполагал. У меня с собой карабин и дистанционный электрошокер «оса».
— У меня табельный «пашка». Что надо делать?
— Проникнуть на территорию, потом в гараж. Там лифт. Если нас не опередили, мы предупредим охрану хранилища и вернемся. Если опередили…
— Ясно. Моя роль?
— Официальный представитель спецслужб.
— Светиться мне ни к чему, сам понимаешь. Санкцию на мероприятие мне никто из начальства не давал.
— Сверкнешь ксивой только охране архива, в дальнейшем она не понадобится. Ни наши друзья, ни тем более враги документы спрашивать не станут.
— Ладно, пошли, раз уж я согласился на эту авантюру.
Все трое, оставив машины в ста метрах от особняка, двинулись к решетчатой калитке.
Их встретил пожилой хмурый субъект в синей форме.
— Архив закрыт.
Капитан достал малиновое удостоверение с золотым тиснением «ФСБ России», небрежно развернул, показал охраннику.
— Федеральная служба безопасности. Откройте.
Охранник засуетился, щелкнул замком, распахнул калитку.
— Проходите. Ваши коллеги вроде бы во всем разобрались, недавно уехали…
— Что здесь произошло?
— Никто ничего толком не знает. Это не моя смена, меня вызвали, я приехал. Работники архива ничего не видели и не слышали, но Петрович и Миха… ну, сменщики, Валерий Петрович и Миша, были найдены в беспамятстве. Миша вроде бы как помер, а Петрович ничего не помнит. В общем, непонятки какие-то.
— Посторонних людей на территории не видели?
— Н-нет, никого… вроде бы…
— Помещения обыскали?
— Все здание обшарили, никого не нашли. Да и если бы кто был, его бы увидели, а так никого…
— А во дворе смотрели?
— Так там только бывший запасник стоит, запертый, в нем гараж был, теперь там всякий хлам свален.
— Ключи от двери есть?
— Как не быть? Сейчас принесу.
Охранник рысью направился к особняку.
— Пошли, посмотрим. — Сундаков повел спутников во двор здания.
Подойдя ближе, все увидели, что металлическая дверь в низкое строение выглядит как после сильного нагрева, а висячий замок и вовсе отсутствует.
Мужчины переглянулись.
— Странно… — понизил голос Северцев. — Замок здесь был, здоровенный, амбарный.
— Странно другое, — озабоченно сказал Сундаков. — Почему менты не осмотрели гараж?
Появился охранник с ключами, заметил пропажу замка, вытаращил глаза.
— Мать честная! Это еще что такое?!
— Отойдите, — посоветовал ему Сундаков и посмотрел на капитана. — Я пойду за карабином, подождите.
— Не стоит, — качнул головой Мальцев, ловко вынимая из-под полы куртки пистолет, снял с предохранителя. — Мы не на войсковой операции. Хватит и моей пушки. Входим!
Сундаков рванул дверь на себя, и они один за другим метнулись внутрь строения, готовые к рукопашному или огнестрельному контакту.
В небольшом помещении с голыми бетонными стенами, освещенном тусклой лампочкой в сетчатом колпаке, их встретили трое: крепкий парень в черной кожаной куртке и джинсах, молодой монах в черной рясе, с редкой порослью на подбородке и девушка, сидящая на ящике из-под пива со связанными руками. Лицо у нее было бледное, измученное долгим ожиданием и неизвестностью. Северцев узнал ее сразу: это была Катя Дерюгина, невеста Дмитрия.
— Руки! — рявкнул Мальцев, направляя пистолет на кожаного амбала, в руке которого тоже появился пистолет. — Пушку на пол!
Парень не послушался, начиная поднимать ствол «вальтера».
Капитан выстрелил.
Пуля вжикнула над ухом кожаного, тот присел, бледнея, поднял одну руку над головой, второй опустил пистолет на пол.
Зато возбудился монах, на шее которого висел на толстой медной цепи необычной формы крест — миниатюрный меч. Он прокаркал какое-то заклинание, поднял суковатую палку, направляя острый конец в грудь Мальцева.
Северцев прыгнул вперед, ударил по руке монаха, и синевато-сиреневая молния, сорвавшаяся с острия посоха, с треском вонзилась в стену помещения, проделав в ней приличную выбоину с паутинкой трещин. Монах обнаружил недюжинную прыть, извернулся, ударил Олега ногой — тот уклонился, — затем рукой и посохом. Пришлось включать боевой режим и работать в полную силу, чтобы не попасться на прием.
Сундаков, заслонивший собой пленницу, сделал шаг в сторону и, когда монах приблизился, рубанул его ребром ладони по шее. Он мог бы воспользоваться и электрошокером, но не стал.
— Олег! — вскрикнула Катя, подхватываясь на ноги.
Северцев поддержал ее, разрезал ножом липкую ленту, стягивающую кисти рук.
— Все в порядке, Катюша. Давно вы тут прячетесь?
— Перед обедом приехали. А меня они еще вчера задержали.
— Я в курсе. Где Дмитрий?
— Они в лифт сели. — Катя показала на железную дверь с полосами ржавчины, всхлипнула. — Диму с собой увели.
— Сколько их?
— Шесть человек. Четверо в куртках, молодой монах и главный… — Девушка передернула плечами. — Страшный такой, бешеный… Дима с ним в городище бился и здесь в Москве…
— Евхаристий. Понятно. Чего они хотели?
— Забрать те мечи, которые мы в кургане нашли. Велели дожидаться их возвращения здесь. Вот мы и сидим.
— Милиционеры к вам не заглядывали?
— Нет.
Сундаков и Северцев обменялись понимающими взглядами.
— Магия?
— Смотря что называть магией. Но несомненно пси-воздействие. Если милиционеры и осматривали двор, гараж они не видели.
— Или им внушалось, что строение уже проверено и пустует.
Оба посмотрели на монаха, скорчившегося на полу. Он поднял голову, сверкнул глазами, но промолчал.
Северцев повертел в руке неказистый с виду посох — самую обыкновенную, с заглаженными сучками, кривоватую палку с острым концом.
— На магический жезл эта дубинка не похожа.
— Скорее всего, форма полевого оператора не имеет значения, — проворчал Сундаков. — По сути, это просто проводник энергии. Все дело в принципе его использования. Дай-ка.
Виталий взял в руку посох, осмотрел его, направил на монаха.
— Пу!
С острия палки с треском слетела розоватая искра, вонзилась в пол у ног парня.
Монашек в рясе вскрикнул, испуганно вжался в стену помещения.
Капитан Мальцев покрутил головой, хмыкнул:
— С ума сойти! Так я скоро начну верить во всякую чертовщину.
— Чертовщина так же реальна, — усмехнулся Виталий, — как и элементарные частицы, хотя ни то ни другое невооруженным глазом не наблюдается. Итак, идем дальше?
Мальцев подошел к двери, не имеющей ни внешнего замка, ни отверстия под замок внутренний.
— Как мы ее откроем?
Северцев посмотрел на Катю.
— Как они туда вошли?
Девушка кивнула на монаха.
— Его напарник наставлял на дверь такую же палку, она и открылась.
— Попробуешь сам? — поинтересовался Северцев. — Или попросим этого служку?
Виталий с сомнением повертел в пальцах посох:
— Это не тот случай, когда сила есть — ума не надо. Чтобы снимать заклятие, надобно знать…
— Пароль?
— Слово. Я думаю, дверь имеет магическую защиту, которая должна сниматься особым приговором.
— Иди сюда! — Северцев рывком поднял монаха на ноги. — Колдуй. И не пытайся фокусничать, дольше проживешь.
Сундаков сунул монаху посох:
— Открывай.
Монах зыркнул глазами по сторонам, наткнулся на прищуренный взгляд капитана, демонстративно поигрывающего пистолетом. Лицо монашка изменилось. Он понял, что имеет дело с профессионалами, а не с любителями. Шагнул к двери, направил на нее острие посоха:
— Отямись!
Посох изрыгнул сноп синих искр, зашипело, запахло озоном. Дверь крякнула и пропала, растаяла, как дым. Монах отступил в сторону. Взору присутствующих открылось внутреннее пространство кабины лифта, стены которой представляли собой густой ковер металлических иголок.
— Заходим, — шагнул в лифт Сундаков.
Северцев вырвал посох у монаха.
— Что делать с ними? С собой возьмем?
— Не стоит, — качнул головой Мальцев. — Придется отвлекаться на присмотр, потеряем свободу маневра.
— Они же сбегут.
— Черт с ними. Что важней?
Сундаков и Северцев обменялись взглядами.
— И то верно.
Олег повернулся к парню в кожаной куртке и монаху:
— Проваливайте, чтоб и духу вашего близко не было!
Спутники Евхаристия попятились, с недоверием глядя на путешественников, потом бросились к выходу из гаража, исчезли за дверью.
— Я здесь одна не останусь! — с дрожью в голосе проговорила Катя. — Пойду с вами!
Мужчины переглянулись.
— Я против, — сказал Мальцев коротко.
— Там ее муж, — с колебанием и сочувствием сказал Северцев.
— Пусть идет, — решил Сундаков.
— Это не лучшее решение.
— Ничего, она девушка смелая, — сказал Северцев, — недаром в археологи пошла. Да и зарекомендовала себя хорошо, Дима рассказывал. С оружием обращаться умеет.
Сундаков подобрал с пола пистолет, принадлежавший кожаному молодчику, подал Кате:
— Осторожнее, он заряжен. Вот предохранитель…
— Я знаю.
— Время, — напомнил капитан, не став спорить. — Если дверь закроется, мы так тут и останемся.
Один за другим они вошли в кабину странного лифта.
— Как он включается?
Северцев вспомнил манипуляции капитана Коряцкого, встал лицом к дверному проему, бросил одно слово:
— Поехали!
Дверь закрылась. Выглядело это так, будто сгустился воздух, превращаясь в плотную перегородку со щетиной колючек. Ни один звук не донесся в кабину снаружи, но у пассажиров лифта возникло ощущение движения.
Мальцев вопросительно посмотрел на Олега:
— Такое впечатление, что мы опускаемся. Как глубоко проложена шахта?
— Не поверите, — усмехнулся Северцев. — Хранилище, или Обитель мечей, находится не под Москвой и вообще не под Евразийским материком, а подо льдами Арктики.
Капитан недоверчиво пошевелил бровями, оглянулся на Сундакова:
— Шутите?
— Вряд ли мы когда-нибудь сможем проверить это утверждение, — отозвался тот спокойно. — Лично я склонен полагать, что наша Земля полна нераскрытых тайн, скрывающих более глубокий уровень объективной реальности. Если предположить, что люди, обладающие магическими способностями, все-таки существуют, а я встречал таких немало, то в остальное поверить гораздо легче.
— Я прагматик…
— Разве ты не стал свидетелем необычных событий? Разве не видел посох, как магическое оружие посвященных, в действии? Разве не едешь в лифте, называемом моим давним собеседником прямоступом?
— Ну-у… может быть, это гипноз…
— Вполне допускаю. Но разве гипноз такой силы не относится к явлению, граничащему с чудесами магии?
Капитан призадумался.
Лифт понесся быстрей, начал падать. Катя тихо вскрикнула, вцепившись в локоть Северцева: на короткое время в кабине наступила невесомость.
Наконец движение — каким бы ни был его принцип — замедлилось. Лифт остановился. Дверь бесшумно растаяла.
Путешественники вышли в каменный коридор, заполненный глухой тишиной, запахами сырости и сгоревшего пороха, освещенный рассеянным светом запрятанных в щели светильников.
— Они были здесь! — стиснул зубы Сундаков.
— Похоже, здесь недавно стреляли, — подтвердил капитан. — Причем применяли не только стрелковое оружие, но и гранаты.
— Дверь… — прошептала Катя, показывая на проход в тупике коридора, края которого были выщерблены и сочились прозрачно-сизым дымком.
— Там Обитель! — сказал Северцев, чувствуя поднявшееся в душе волнение.
— Пошли, — двинулся вперед Мальцев, но Сундаков остановил его:
— Первым пойду я. — Он посмотрел на Катю: — Вы пойдете последней. Игорь, присмотри за ней.
Капитан бросил на девушку косой взгляд, но возражать не стал. Как человек военный и профессионал, он привык подчиняться старшему по званию или командиру группы, которым в данном случае являлся Виталий.
— Вперед!
Отряд нырнул в проход, соединявший тамбур лифта с залами Обители мечей.
ЕСТѢ
Удар по затылку и нежный сладкий поцелуй — только с двумя этими ощущениями можно было сравнить то, что пережил Дмитрий, потрясенный волной энергии, влившейся в него через рукоять меча.
Да, он знал, чем может закончиться контакт с черным мечом крестителя Чернаги. Еще на территории городища Костьра старый волхв, Хранитель Родового Искона, предупреждал его об опасности долгого владения мечом, загубившим множество человеческих жизней, пропитавшимся болью, гневом и ненавистью, эманациями страха и смерти. Да и пример Северцева, не сразу сумевшего освободиться от власти меча, подчиняющего себе — и той программе убийства, что была заложена в нем, — души слабых людей.
Но одно дело знать об этом понаслышке, другое — испытать самому. Поэтому сопротивлялся Дмитрий темному внушению только первые мгновения, пока еще воля и желание воздать должное мерзавцам — похитителям Кати — не были задавлены черной энергией меча. С криком: «Умри!» он развернулся и нанес удар Евхаристию, стоящему в трех шагах от орта.
Едва ли кто из людей, даже хорошо обученных, смог бы отреагировать на этот мгновенный удар. Но монах успел!
Словно две прозрачно-стеклянные молнии столкнулись в воздухе — меч Дмитрия и Иезек, меч Евхаристия. Раздался поющий звон, посыпались искры.
Дмитрий повернул меч, сделал уклон, ударил еще раз.
Звон, сноп искр!
Евхаристий действовал так же быстро и умело, показывая прекрасную выучку и знание приемов кэндо. Впрочем, еще во время первого боя на территории городища он демонстрировал великолепное владение мечом, и если бы Дмитрий в свое время не занимался фехтованием серьезно, нынешняя встреча вообще не состоялась бы.
Удар, звон, снопы искр!
Отскок, уклон, удар, звон…
Что-то обожгло плечо.
Дмитрий отпрыгнул назад, вдруг осознавая, что по нему выстрелили: плечо процарапала пуля!
— Стоп! — выдохнул Евхаристий, поднимая свой меч. — Достаточно. Я знаю, ты хороший боец, но от пули увернуться не сможешь. А тем более — от гранаты. Прислушайся к себе, и ты услышишь великую жажду высоты. Иди в мою команду, мне нужны люди с такой выучкой. Со мной ты добьешься всего, чего только может пожелать человек. Хочешь — мы будем править миром вместе? Прадед был великим человеком, но он не смог добиться цели, не смог подчинить эту землю, мы же завершим процесс, распнем на кресте всю Россию!
— Это моя родина, — глухо проговорил Дмитрий; сознание качалось и пропадало, затуманенное текущей через руку, шею и голову струей прозрачного огня — энергии меча; думать не хотелось, хотелось послушаться и действовать во имя того, кто имел право карать и миловать, кем бы он ни был.
— Твоей родиной станет весь мир! Ты будешь жить там, где захочешь!
— Это лозунг безродных… — Спорить становилось все трудней, меч в руке звал к действию.
— Чушь! Я родился во Львове, жил в Киеве, Праге, Иерусалиме, Багдаде, Гонконге, в Малайзии, на Ближнем Востоке и везде чувствовал себя отлично! Но лишь Россия не легла под крест, не подчинилась нам… — Евхаристий осекся, но Дмитрий не заметил его оговорки.
— Крещение — тупик человечества…
— Ты не знаешь всей правды, мой милый! Иди с нами, и Он сам поведает тебе истину!
— Кто?
— Мой бог!
— Какой?
— Какая тебе разница? Он станет и твоим богом. Ты же язычник, а значит — безбожник.
— Я не язычник… мои боги древнее твоего…
— Могу поспорить, что нет. Но не будь идиотом! — Глаза монаха сверкнули. — Твои боги бросили тебя! Навсегда! Если бы это было не так, Россия не зашла бы в тупик. Мой же бог всегда со мной! Хочешь познакомиться с ним?
— Нет…
— Тогда кончай базар и ступай за мной! Пора выбираться отсюда.
— Я все равно… не буду… твоим… слугой…
— Посмотрим. Совестливые люди в моей команде не нужны. Но я выбью эту дурь из твоей головы!
Волна гнева захлестнула сознание.
— Пошел ты! Сам лягу, но и вас отсюда живыми не выпущу! Мечи снова взлетели над головами, встретились, порождая дивные переливы звона и снопы искр.
Евхаристий отскочил, кривя губы.
— Отличная мысль, герой. Откуда это у вас, у русских, в крови? Погибну, но не сдамся… заплачу любую цену, но не уступлю… А о девчонке ты подумал? Или тебе все равно, что с ней будет?
Вспышка ярости прошла.
— Ты… мерзавец!..
Монах ухмыльнулся:
— Еще какой! Итак, идешь? Или останешься здесь?
Дмитрий помедлил. Туманная струя пси-воздействия меча продолжала течь через голову, растворяя в себе мятущуюся душу, мешая думать. Выхода не было. Судьба Кати зависела от его решения.
— Иду…
— Отлично!
Евхаристий поманил пальцем монаха — напарника:
— Возьми меч.
— Который?
Евхаристий пробежался глазами по залу, подошел к богато украшенному драгоценными камнями эфесу.
— Бери, это Котравей, меч Дурги. Он будет славным помощником нашим мечам.
Монах опасливо дотронулся посохом до столба-орта и, когда тот со стоном задымился, выдернул из него меч. Из груди его вырвался шипящий вопль:
— Ейшуу!..
Стены пещеры ответили рыдающим эхом.
ЖИВЕТЕ
Входя в зал, они заметили на полу следы крови.
— Здесь и в самом деле был бой, — нахмурился капитан Мальцев, нагибаясь и пробуя пальцем подсохшие бурые пятна. — Совсем недавно, буквально полчаса назад.
— Дима!.. — прошептала Катя, зажимая рот рукой… — Они его…
— Вовсе не обязательно, — возразил Северцев. — Это может быть кровь охранников Обители. Или самих похитителей.
— Приготовились! — сухо скомандовал Сундаков. — Пошли!
Они ворвались в зал, освещенный десятками синевато-белых сталактитов, свисающих с потолка, и остановились, пораженные открывшейся панорамой пещеры.
Она была заполнена разной величины столбиками, из которых торчали рукояти сотен мечей! Здесь было жарко. По залу бродили странные запахи, знакомые и незнакомые, и все его пространство было заполнено неслышимыми прозрачными голосами. Это «разговаривали» мечи, лезвия которых прятались в каменных столбах, недоступные взору гостей.
— Мама родная! — вполголоса заметил капитан Мальцев, озираясь; впрочем, ошеломленным он не выглядел. — Не увидел бы своими собственными глазами — не поверил бы!
— Их здесь нет! — прошептал Северцев. — Скорее всего, они в соседнем зале!
— Странно… — так же тихо отозвался Сундаков.
— Что?
— Такие объекты должны очень хорошо охраняться.
— Может, банда Евхаристия уничтожила охрану?
— Плохо верится. Что-то тут не так.
— В принципе я тоже чувствую некий подвох. Что будем делать?
— То, ради чего прибыли.
— Тихо! — приложил палец к губам капитан. — Я слышу голоса…
Все замерли, прислушиваясь к текучей тишине пещеры. Изредка откуда-то в зал долетали тихие потрескивания, шелесты и необычные дребезжащие стоны, будто стены пещеры отражали «мысли» мечей, а не человеческие голоса.
— Они в другом зале, — почти беззвучно произнес Олег. — В зале Мечей Зла и Порока. Чернобой спрятан там.
— А второй меч? Боривой?
— Здесь. — Северцев сделал несколько шагов, разглядывая рукояти мечей, ткнул пальцем в рукоять. — Предлагаю вооружиться. Если воры возьмут Чернобой, справиться с ними можно будет, только взяв в руки меч того же уровня.
— Сможешь вытащить?
— Попробую.
Северцев взялся за рукоять меча, вздрогнул. Руку свело, как от электрического разряда. Но в следующее мгновение он почувствовал такой прилив сил и бодрости, что едва не закричал, рванул меч вверх и поднял бликующее лезвие над собой.
— Есть!
— Тише! — прижал палец к губам Сундаков. — Не стоит терять преимущество неожиданности. Здесь есть другой выход?
— Не знаю. Мы возвращались обратно этим же путем.
— Тогда нам лучше всего устроить засаду.
— Возьми меч. Вдруг они захотят взять с собой еще пару символютов?
Сундаков хотел отказаться, но подумал и согласился.
— Уравновесим шансы. Какой посоветуешь?
— Да любой, какой на тебя посмотрит. Тут хранятся мечи героев, послужившие благому делу.
— Я бы взял вот тот. — Виталий со смешком указал на огромную рукоять, обмотанную простым ремешком, которая вполне могла уместить не одну или две, а целый десяток ладоней. — Но он чуток великоват.
— Это Расей, меч Святогора, по словам Хранителя. Возьми лучше Калибурн, меч Артура.
— Мне по душе русские мечи.
— В таком случае возьми меч Руслана. — Северцев показал на красивую резную рукоять, напоминающую восьмиконечный крест, украшенный рубинами. — У него изумительное имя — Сияющий.
Сундаков подошел к столбу, взялся за рукоять, напрягся. По жилам протек жидкий пламень возбуждения и жизнерадостного нетерпения. Меч практически мгновенно признал нового хозяина, легко прочитав его мысли и движения души. Виталий медленно, без рывка, вытащил его из камня, оглядел, вздохнул с восхищением.
— Красавец!
— Как дети, право слово, — буркнул капитан Мальцев, поджав губы. — Давайте займемся делом, они вот-вот появятся.
— Не хочешь обзавестись ножиком?
— Я не спец по фехтованию. Мой удел — стрелковое оружие.
— Как знаешь. Кажется, они уже идут! Прячемся! Катя, бегом отсюда! Ждите нас у лифта!
— Но я хочу помочь…
— Хотите помочь — слушайтесь!
Девушка шире открыла глаза, изучая лицо путешественника, ставшее жестким и чужим, затем молча повернулась и пошла к выходу из зала, ссутулив плечи. Мужчины проводили ее глазами, переглянулись. Все понимали, что она сейчас чувствует.
— Прячемся, — повторил Сундаков. — Идут!
Послышались приближающиеся голоса, и в пещеру через дальний проход, соединявший залы Обители, проникли шестеро людей: трое парней в кожаных куртках, два монаха с мечами в руках и Дмитрий Храбров, тоже с мечом.
ЗЕЛО
Он не помнил, с чего все началось. В таких случаях говорят: затмение нашло.
Сознание почти полностью перешло в подчинение воли меча, и лишь подсознание, опиравшееся на жизненно важные принципы — совесть, честь и справедливость, изредка вмешивалось в деятельность сознания, и тогда Дмитрий на короткие мгновения спохватывался, начинал думать, искать выход из создавшегося положения. Но потом снова «нырял» в бесплотное облако неуловимых и нереальных движений души, поддавшейся гипнозу черной силы.
Они вышли в зал с мечами, принадлежащими героям былин и мифов, где было значительно прохладнее, и в этот момент в проходе между стеной зала и скоплением столбов-ортов появился высокий небритый человек, в котором Дмитрий не сразу узнал Виталия Сундакова.
Команда Евхаристия остановилась.
Несколько секунд все молча смотрели на неожиданно возникшее препятствие.
Монах растолкал своих помощников, вышел вперед, растянул губы в хищной усмешке:
— Вот так сюрприз! Сам господин Сундаков нас встречает! Я чувствовал изменение пси-потенциалов, но считал, что это старик-волхв бродит поблизости, пытаясь помешать. Вас я никак не рассчитывал увидеть, герр Сундаков.
— Положите мечи на место, — негромко, но тяжело, будто камни ворочал, сказал путешественник, держа руки за спиной.
— Здрасте, я ваша тетя! — сделал шутовской реверанс Евхаристий. — Сейчас испугаюсь и брошусь выполнять приказ. Не лучше ли будет вам, господин экстремал, убраться с дороги подобру-поздорову? Обещаю, мы вас не тронем.
— Верните мечи на место! — тем же тоном повторил Сундаков, посмотрел на Дмитрия. — Дима, образумь его.
Храбров хотел ответить, что он бы рад, но снова сквозь голову пронесся сквознячок чужой воли, и Дмитрий проговорил не своим голосом:
— Уйди с дороги, учитель! Один ты ничего не сделаешь.
— Вот! — поднял палец Евхаристий с одобрением. — Правильный совет. Воспользуйтесь им, пока не поздно.
Из-за толстого столба в двадцати шагах вышел еще один человек, Олег Северцев, также держа руки за спиной.
— О! — с легким удивлением проговорил Евхаристий, переставая улыбаться. — Еще один искатель приключений объявился. Вы мастера на сюрпризы, господа экстремалы. Однако у меня нет времени на светские беседы. Прочь с дороги, иначе мы пройдем через ваши трупы!
— Попробуйте, — спокойно усмехнулся Сундаков, вынося из-за спины сверкнувший меч.
Северцев сделал то же самое.
Наступила короткая звонкая тишина.
Глаза Евхаристия сверкнули, губы снова растянулись в пренебрежительной и зловещей одновременно улыбке.
— Великолепно! Само провидение дает нам возможность протестировать мечи. Что ж, господа, вы сами этого захотели. Дмитрий, Кифа, уберите этих дураков с дороги! Вперед!
Дмитрий хотел возразить, бросить меч, но вместо этого поднял лезвие меча над головой, крикнул «Ура!» и бросился на Северцева. Глаза застлала красная пелена ярости…
Реальный бой на мечах — когда сражаются мастера фехтования — далек от зрелищности киношного и спортивного. Профессионалы не делают лишних движений, выпадов и хакающих ударов, способных развалить соперника надвое. Схватка мастеров больше напоминает странный танец намерений, в котором мечи если и встречаются, то редко, хотя при этом реально угрожают противнику каждым поворотом клинка и острия. Слегка такой бой напоминает поединок шпажистов: обманные движения, уклоны, шажок вперед, шажок назад, влево-вправо, и укол! Но лишь слегка. Меч тяжелее, не изгибается, как шпага, и гораздо опаснее. Поэтому реальная схватка на мечах менее зрелищна, хотя не менее смертельна. И длится недолго, не больше минуты, а то и укладывается в несколько секунд.
Монах, помощник Евхаристия, был неплохо обучен фехтованию на мечах, но профессионалом все же не был. Поэтому, наскочив на Сундакова, он не смог выстоять и десяти секунд. Сияющий — меч Руслана-витязя — лишь однажды коснулся плеча монаха, а когда тот вскрикнул и опустил руку, Виталий одним ударом выбил у него меч. Сверкнув драгоценным эфесом, Котравей, меч супруги индийского бога Шивы, улетел к центру зала.
— Отлично! — цокнул языком Евхаристий. — Вы прекрасный фехтовальщик, Сундаков! Тем приятнее будет вас убить! Попробуйте-ка справиться с Иезеком!
Он медленно приблизился к Виталию и вытянул вперед вдруг удлинившееся на полметра лезвие меча…
Дмитрий в это время сражался с Северцевым.
Силы обоих и знание приемов боя были примерно равны, поэтому все решала сила мечей. Но и здесь сложилось некое зыбкое равновесие. Чернобой, меч Чернаги-крестителя, не мог победить Боривой, меч Боривоя-витязя, и бой друзей затянулся. Клинки встречались нечасто, высекая искры, и при каждом столкновении мечи покрывались сеточкой молний: Чернобой — фиолетово-голубых, Сияющий — серебристых — и становились почти прозрачными.
Наконец Дмитрий, не принадлежащий себе, подпитываемый энергией черного меча, стал теснить Северцева. Острие меча вспороло куртку Олега на боку, затем оцарапало бедро. Еще два замаха, удар и…
— Дима! — взлетел под купол зала девичий крик. — Остановись!
Дмитрий замер, оглядываясь.
В проходе появилась Катя, бледная, с огромными потемневшими глазами, с пистолетом в опущенной руке.
— Прекрати!
Северцев, упавший на колено, оперся на меч, переводя дух.
— Убейте их! — взревел Евхаристий, отпрыгивая назад: он с трудом парировал удар, который вполне мог снести ему голову.
Не принимавшие участия в схватке парни в кожанах опомнились, открыли заполошный огонь из пистолетов, промахиваясь при каждом выстреле. И в это время сбоку от них возник капитан Мальцев. Он не сказал ни слова, он просто выстрелил трижды.
Стрельба прекратилась. Все трое кожаных подельников монаха получили по девятимиллиметровой пуле — кто в голову, кто в шею — и, выронив оружие, легли на пол пещеры, чтобы уже не встать. Капитан знал свое дело и стрелял наверняка.
В зале стало непривычно тихо, все действующие лица замерли.
Затем Евхаристий опомнился, посмотрел на Храброва, вытянул вперед меч, лезвие которого то удлинялось на полметра-метр, то укорачивалось, напоминая язык прозрачно-льдистого пламени.
— Убей врага!
Дмитрий вздрогнул, поднял меч.
— Нет! — вскрикнула Катя, судорожно надавила на курок и выстрелила.
Пуля попала в лезвие меча Храброва, с жужжанием срикошетила. Девушка отбросила пистолет, шагнула вперед, закрывая Северцева телом.
Дмитрий на мгновение прозрел. Весь мир ему заслонили глаза невесты, в которых плавились боль и гнев, вера и надежда.
Меч в руке зашипел, требуя жертвы.
— Нет! — выдохнул Дмитрий, отшвыривая меч, и упал на колени, словно из него вынули некий стержень, поддерживающий физические силы организма.
Евхаристий зарычал, бросился на Сундакова.
Несколько секунд они кружили вокруг столба-орта, делая ложные выпады. Клинки скрестились — раз, другой, третий…
Северцев с трудом встал, глубоко вздохнул, пытаясь войти в боевой режим. Волоча ноги, направился к поединщикам.
Евхаристий оглянулся, скалясь, отскочил.
— Двое на одного? Это не по правилам!
— Брось меч! — хрипло выговорил Олег. — Мы тебя отпустим, обещаю.
— К черту ваши обещания!
Монах стремительно атаковал Виталия, заставив его отступить, и… метнулся в конец пещеры, нырнул в проход, ведущий в зал с Мечами Зла и Порока.
— Мы еще встретимся, скоты! — донесся его удаляющийся голос. Что-то звякнуло, и наступила тишина.
Друзья переглянулись.
— Надо его обезоружить, — сказал Северцев.
— Я схожу, посмотрю, — предложил капитан Мальцев, быстро направился к проходу и исчез.
Катя опустилась на колени рядом с Дмитрием, обняла его, заплакала.
— Прости, я чуть тебя не убила…
Он зашевелился, обнял девушку одной рукой, притянул к себе.
— Ты спасла меня…
Появился капитан, держа в руке Иезек — не за рукоять, а за лезвие. Проговорил с удовлетворением:
— Он его бросил.
— А сам где?
— Не знаю, но там его нет.
Сундаков опустил свой сверкающий меч, посмотрел на Северцева:
— Значит, второй выход все-таки существует.
Олег пожал плечами, но ответить не успел. В зале появился человек, высокий седой старик в белых одеждах, кое-где в дырах и прорехах от осколков гранат.
— Хранитель…
— Здравы будьте, витязи, — произнес старик глубоким баритоном, поманил пальцем капитана: — Верни Пожиратель Душ и остальные символюты на место.
Мальцев поклонился, ни капли не удивившись гостю, нашел Котравей, подобрал Боривой и унес мечи в соседний зал. Оттуда прилетел гулкий треск, затем еще два стука потише, стены пещеры содрогнулись. Через полминуты капитан вышел обратно, отряхивая руки, снова поклонился старому волхву. Тот кивнул. Мальцев повернулся к путешественникам лицом, дернул щекой. И лицо его вдруг изменилось.
— Капитан Коряцкий?! — пробормотал Северцев. — Не может быть!
Сундаков тоже смотрел на приятеля с удивлением, но ошеломленным не выглядел. Он уже начал понимать, в чем дело.
— Вот, значит, как. Я еще в конторе почувствовал… ты выходил… а вернулся каким-то странным…
— Пришлось готовиться в спешном порядке, — ухмыльнулся капитан, пряча пистолет, — натягивать на себя личину Мальцева, превращаться в лицедея. Мы предполагали, что готовится нападение на Обитель, но не знали, кто и как нанесет удар.
— А Игорь Мальцев…
— Ваш приятель работает в обычном режиме и ни о чем не догадывается.
— Значит, вы…
— Вершитель Службы контроля ведической истории к вашим услугам. — Капитан щелкнул каблуками.
— Понятно. И тех бедолаг снаружи — монаха и мордоворота в коже — вы не отпускали на самом деле…
— Естественно, их ждали мои люди.
— А Евхаристий? Неужели он ушел?
— Он искусник, — проговорил старик-волхв. — Если бы сражение — песнь мечей — произошло на открытом воздухе, вне стен Обители, вы, скорее всего, погибли бы. Потомок Чернаги знает боевое слово. Поэтому мы и позволили ему проникнуть в Обитель, где его сила почти не действует. Победить его можно, но вам придется долго этому учиться. Если захотите.
— Почему он оставил меч?
— Потому что мечи связаны с Обителью особым наговором. Чтобы этот наговор снять, нужно его знать. С Иезеком Евхаристий не смог бы выйти за пределы Обители.
— Значит, мы зря беспокоились, зря затеяли эту драку?
— Нет, не зря.
— И все же нас… использовали? — тихо сказал Дмитрий, с трудом поднимаясь с колен.
Все оглянулись на него.
— Это было Испытание, — сказал Хранитель мягко. — Но не мы его готовили. Враги нанесли упреждающий удар — захватили девушку и заставили вас на какое-то время служить им. Вы оказались на острие их замысла. Но благодарение богам — вы справились. — Он поклонился.
Дмитрий покраснел.
— Я… не справился… меч был… сильнее меня…
— И все же ты почти одолел его. Если бы он подчинил твою душу, ты не пощадил бы никого. Так что не казнись. Тебе досталась самая тяжелая ноша, однако ты преодолел себя. Долгой тебе жизни, витязь. — Хранитель поклонился еще раз, прищурился: — На свадьбу позовешь?
Дмитрий растерянно посмотрел на Катю, на волхва:
— Да, конечно…
— Тогда еще встретимся.
Хранитель мечей кивнул и исчез.
Мужчины посмотрели друг на друга, перевели взгляды на капитана Коряцкого.
— И все же ваше Испытание… — начал Северцев хмуро.
Сундаков остановил его жестом:
— У нас был выбор?
— Разумеется, — кивнул капитан спокойно. — Вы могли бы и не рисковать, попытаться найти меня, предупредить и ждать, что выйдет.
— И все же вам надо было сразу все объяснить…
Капитан Коряцкий поиграл бровью, разглядывая смурные лица путешественников.
— Мы и так открылись вам слишком рано. Вы еще не научились решать проблемы до их возникновения. Надеюсь, научитесь. Пойдемте, я провожу вас.
— Мечи… — спохватился Сундаков.
— Замкните их.
Северцев посмотрел на лезвие своего меча, провел по нему пальцем, заметил взгляд капитана и подошел к столбику. Примерился, одним движением вогнал меч в середину столба. Столбик-орт окутался сеточкой молний, вверх поднялась струйка дыма.
— Задатки у вас есть, — усмехнулся Коряцкий. — Не каждому дано вставлять мечи в замковые орты, ведь это не простые камни, какими они кажутся, а заговоренные.
Сундаков молча нашел пустой столб, одним ударом вонзил меч Руслана в столб по самую рукоять. Вспыхнули и погасли красивые змейки молний. Виталий задумчиво постоял у столба, посмотрел на Северцева.
— Не предполагал, что мне когда-нибудь понадобятся навыки мечебоя.
— Я тоже, — криво усмехнулся Олег. — Как там говорится у классика? Не уверен — не бери в руки меч?
— Нечто вроде: не вытаскивай меч из ножен всуе.
— Идемте, экстремалы, — поторопил их капитан Коряцкий.
Они зашагали к выходу, делая вид, что не замечают Дмитрия, но вдруг остановились, ударили ладонь о ладонь и вернулись к стоявшей без движения паре. Обняли Дмитрия и Катю за плечи. Молча. И так стояли несколько мгновений, объединив мысли и чувства, желания и души, веря в себя и в то, что жизнь имеет смысл.
Наталья Осояну
ЗАВЕСА ТЕНЕЙ
1
Едва стемнело, в большом зале трактира Старой Лисицы собралось столько народу, что не яблоку, а ореху негде было упасть, и служанкам пришлось носить кувшины и блюда на голове — на южный манер.
— Лисица сказал, вчера вполовину меньше народу было, — Клара прижала к груди тяжелый кувшин, и лицо ее приобрело мечтательное выражение. — А четыре дня назад — так и вовсе пустой зал… Правда, что он околдовывает своей музыкой и можно даже имя собственное забыть?
— Не нравится мне все это, — угрюмо пробормотала старая Эйла, повариха. — Ересью пахнет. Не дай погибнуть Единый, Изначальный… если сюда ненароком заявится церковник, нам несдобровать, помяни мое слово! Зря этот бродяга не ушел сразу — поиграл, повеселил народ, так пора и честь знать…
— Он не бродяга! — возмутилась Клара. — Он в Вальтене перед королем играл, и Его Величество…
Закончить она не успела: подкравшийся сзади трактирщик дал служанке хорошего пинка и отправил в зал, работать. Поварихе он погрозил пальцем и сказал:
— Иди-ка ты к себе на кухню, не порти людям настроение. Сама ведь лучше меня знаешь, что к чему!
Эйла покачала головой, словно говоря: «Ври, ври больше».
— Ну не колдун он, не колдун! — трактирщик перешел на громкий шепот. — А дуре этой, вертихвостке голубоглазой, скажи: еще раз назовет меня Лисицей, прогоню! Я для вас всех — господин Лисс!
— Вот сам ей и скажи, Старая Лисица! — Эйла гордо вскинула подбородок и прошествовала на кухню, словно ноблесса в свои владения. Господин Лисс, с трудом сдержав горестный вопль, поспешил в зал: людской гомон успокаивался, и это значило, что музыкант вот-вот начнет играть.
Скрипача звали Тамме. У него было круглое невыразительное лицо, усыпанное веснушками, большие светло-голубые глаза и свисавшие сосульками рыжие нечесаные волосы. Росту он был замечательного — почти касался макушкой закопченных потолочных балок, до которых сам Лисс дотянулся бы только в прыжке. Да что там рост! Руки и ноги у парня были длинные и худые; долговязый и нескладный, он напоминал голенастого птенца цапли, только-только выбравшегося из гнезда.
Но стоило Тамме прикоснуться смычком к струнам, как все до единой деревенские девушки готовы были отнести ему в ладонях свои сердца…
Лисс, пользуясь правом хозяина, протолкался к камину. Скрипач отчего-то был не в духе: он сидел потупившись и к еде почти не притронулся. «Устал, что ли?» — удивился трактирщик. Жаль, если сегодня люди останутся недовольны и быстро разойдутся, но… вчера он неплохо заработал. И позавчера тоже.
В глубине души Старая Лисица знал: никто не уйдет. А еще он знал, что стоит скрипачу пожелать, и он отдаст этому нескладехе всю выручку за последние три дня.
Только бы рыжий сыграл еще.
Тамме встал — Лисс опять поразился печали, что сквозила во взгляде музыканта, — взял скрипку и смычок, и в зале стало тихо.
Нежный звук кристальной чистоты тронул душу Старой Лисицы…
…и в тот же миг скрипнула входная дверь.
— Дяденька Лисс! — послышался жалобный детский голос. — Дяденька Лисс, Айлин пропала!
2
— Ну, как я выгляжу?
В новом платье темно-синего цвета, украшенном искусной вышивкой и серебристым кружевом, Дамиетта была, очень мила, глаза ее так и сияли. Девочка вертелась перед сестрой, выпрашивая комплимент. Кларисса не могла сдержать улыбку.
— Дай, поправлю тебе волосы, — она пригладила угольно-черные кудри Дамиетты. — Вот так. Ну, ты не очень-то хороша… а прямо-таки неотразима!
Сестра заверещала от удовольствия и бросилась ей на шею. Кларисса даже испугаться не успела, как послышался треск — и тонкое кружево, оттенок которого она подбирала к своему платью с таким трудом, порвалось.
— Ой… — Дамиетта в ужасе закрыла рот ладонью. — Ой, Клэр, что я наделала!
— Ничего, ничего, — Кларисса принялась искать иголку с ниткой. Она не знала, что на побледневшем лице улыбка выглядит гримасой. — Я сейчас всё исправлю… ты не расстраивайся!
— Я нескладёха, Клэр, я всё ломаю и порчу, — глаза девочки наполнились слезами. — Я, кажется, испортила тебе праздник…
— Так не у меня же день рождения, — Кларисса попыталась отшутиться, и в этот момент дверь в комнату отворилась.
— Вы ещё не готовы? — ноблесса Эуфемия была ослепительно прекрасна в своем белоснежном платье и как снег холодна. Под взглядом её голубых глаз Кларисса смешалась и выронила подушечку для иголок, а Дамиетта насупилась, разом превратившись из почти взрослой девушки в обиженную девчонку. — Гости собрались.
За спиной Эуфемии Альма подавала сестрам условные знаки.
— Вы идите, матушка, — Кларисса присела в реверансе. — Я должна исправить платье…
— Тебя бы следовало наказать, — рука мачехи легла на плечо Дамиетты. — Но не сегодня. Пойдем к отцу, он спрашивал о тебе…
Когда они ушли, Кларисса перевела дух. Если Альма не врет, на пиру будет нобиль Бертрам Изорский.
«Значит, сегодня все решится…»
3
— Я думал, этот вечер будет лучшим из всех, — трактирщик тяжело вздохнул, окинул взглядом пустой зал и вдруг спросил с надеждой: — Может, ты сыграешь для меня одного? Я заплачу, как договорились…
— Не надо денег, — тихо сказал скрипач. — А разве вы не пойдете её искать?
— А зачем? — отозвался Старая Лисица. — Бедняжка наверняка ещё днем заблудилась, когда за ягодами пошла, но ей ничего не угрожает. Хищные звери здесь не водятся, погода покамест достаточно теплая… ну, разве что поголодает чуток. Её найдут, Тамме, будь спокоен!
Скрипач нахмурился.
— Я сыграю… только скажите, господин Лисс, как она выглядит?
— Кто? — удивился трактирщик.
— Ну, пропавшая девушка… Айлин.
— А-а… такая светленькая… с голубыми глазами и пухлыми щечками. Да ты играл для неё вчера, забыл, что ли?
— Теперь вспомнил, — Тамме взял скрипку. — Надеюсь, её найдут.
…и ему во второй раз помешали.
Снаружи послышался стук копыт, потом раздалось лошадиное ржание. «Это что ещё за гости, — раздраженно пробормотал трактирщик. — Надо же, как не вовремя!»
Дверь со скрипом открылась, и вошли два человека. Первый сразу зашагал к камину, второй держался поодаль, шагах в десяти; хоть факелы и не горели, было видно, что он сильно хромает. Старая Лисица, изображая радушие, поднялся навстречу запоздалым гостям и внезапно понял, что вовсе не широкий дорожный плащ укрывает идущего впереди незнакомца, а… ряса.
Трактирщик похолодел.
Церковник приблизился, и отблески пламени заиграли на серебряном знаке Священной книги, что висел у него на груди. Он откинул капюшон, и Лисс мельком разглядел перстень с большим рубином.
«Час от часу не легче! Если бы простой служитель, а тут сразу — этот…»
Волосы инквизитора совсем поседели, а худое изможденное лицо пересекали глубокие морщины. Несведущий человек решил бы, что ему не меньше пятидесяти лет, но Лисс знал, что церковники долго не живут; это значило, что святому отцу самое большее — тридцать пять.
— Рад приветствовать, отче! — трактирщик не заслужил бы свое прозвище, если б не умел скрывать истинные чувства. — Что привело вас к нам в столь поздний час?
— Служение Единому, Изначальному продолжается и днем, и ночью, — ответствовал инквизитор, сложив руки в знаке Книги. — Я очень тороплюсь в Вальтен и не остановился бы, но лошадь захромала. В вашей деревне есть кузнец?
— Конечно, конечно, — закивал Лисс и смущенно добавил: — Но, боюсь, до утра вы его не найдете.
— Что, так крепко спит? — инквизитор вопросительно поднял бровь.
— Нет… боюсь, сегодня вообще никто не спит. Дело в том, что пропала девушка… заблудилась в лесу. Ее ищут все, и кузнец тоже… может, обождете до утра? У нас комнаты почти все свободны, а вы, не иначе, устали с дороги…
— Раз другого выхода нет, — инквизитор вздохнул, — то, конечно, подожду.
— Вот и славно! — заулыбался трактирщик. — Вашему спутнику отдельную комнату или…
— Спутнику? — церковник впервые улыбнулся. — Я один. Зверь будет спать на полу.
Он сделал странный жест, будто дернул невидимую веревку. Незнакомец, державшийся до той поры в тени, со стоном схватился за горло и похромал к камину. Когда он оказался в круге света, Лисс едва не завопил от ужаса.
Существо носило человеческую одежду, имело две руки и две ноги — на этом сходство с человеком заканчивалось. Руки и морда чудовища были покрыты короткой шерстью, черной с рыжими подпалинами, на голове она превращалась в настоящую гриву. Его пальцы венчали длинные загнутые когти — даже на расстоянии было видно, что они остры, как бритва. На шкуре в нескольких местах виднелись потеки запекшейся крови. Ошеломленный Лисс, не в силах отвести взгляд, подмечал все новые и новые детали: остроконечные уши, мощную нижнюю челюсть, выступающие белые клыки, но самым страшным было то, что с мохнатого лица смотрели человеческие глаза.
Старая Лисица даже успел разглядеть, что они голубые…
— К-кто это? — проговорил трактирщик, отступая на шаг назад.
Инквизитор промолвил с усмешкой:
— Ты впервые видишь чародея…
Это был не совсем вопрос, но Лисс кивнул. Только теперь он ощутил, что от чудища странно, но приятно пахнет.
«Неужели это… табак?»
— Его зовут Эльмо, — сказал инквизитор. — Два дня назад он перешел Завесу теней, и теперь мы направляемся в Вальтен. Там его ждет костер.
— О Единый, как он страшен, — пробормотал трактирщик. — Как только земля держит такую страхолюдину?
— Кажется, я слышал о нем, — проронил музыкант. — Тот самый Эльмо по прозвищу Птаха, который ускользал из всех ловушек и темниц?
— Да, но в этот раз удача ему изменила, — инквизитор пристально посмотрел на скрипача, но тот не дрогнул. — Я давно говорил, что пора закрыть границы для менестрелей.
— Слухи вы остановить не сможете в любом случае, — Тамме улыбнулся, взял в руки скрипку и заиграл.
Более странной музыки Лисс не слышал за все последние дни — да что там дни, за всю свою жизнь! Она казалась веселой, но стоило прислушаться, как проступала тревожная нота, пронизывавшая мелодию; трактирщик ощутил беспокойство, и ему захотелось уйти, убежать, спрятаться. В музыке слышалась обреченность, и потому Лисс не удивился, ощутив на своих щеках слезы.
А пленник внезапно рухнул на колени, запустил пальцы в длинную черно-рыжую гриву и застонал. Когтями он оцарапал себе щеку и, не заметив, продолжал выть…
— Отче! — послышался женский голос, и скрипка умолкла.
Эйла прошла через зал и поклонилась инквизитору.
— Слушаю, дочь моя, — церковник осенил ее знаком Книги. — Ты желаешь благословения?
— Я прошу о помощи для всей деревни, — сказала повариха, побледнев.
Лисс зажмурился, и кулаки его сжались: «Дура…»
— В поиске пропавшей девушки? — предположил инквизитор. — Боюсь, в этом от меня будет мало толку.
— Нет, — Эйла низко склонила голову. — Толк будет, потому что… эта девушка не первая.
— Что?!
Старой Лисице захотелось взвыть.
— Которая? — инквизитор не спрашивал — он требовал ответа, и Лиссу пришлось выдавить из себя:
— Третья. За три дня. Но, отче, первая — деревенская дурочка, она часто пропадает надолго… а вторая — моя служанка, она из другой деревни… может, решила родителей навестить, а меня не предупредила…
— Ты лучше меня знаешь, что это не так, — на лицо церковника было страшно смотреть. — Что ж, я сразу хотел тебя спросить, отчего это зал украшен для праздника? Не случайно ли праздник ваш совпал с еретическим днем Урожая, а?
— Что вы, отче… — забормотал Лисс, ощущая запах гари. — К-какой урож-жай?!
Инквизитор его уже не слушал.
— Я не хотел беспокоить вашего нобиля, — сказал он. — Но это дело определенно требует вмешательства Церкви. Вы оба пойдете со мной.
Трактирщик при этих словах вздрогнул, а скрипач равнодушно пожал плечами.
Когда они выходили из трактира, каждый был погружен в раздумья, поэтому худенькая фигурка, закутанная в темный плащ, смогла незаметно проскользнуть мимо коновязи и скрыться в ночи.
Незаметно для всех, кроме пленного чародея.
Но он промолчал…
4
Кларисса пробежала по коридору, едва не сбив с ног одного из слуг, потом перешла на быстрый шаг и наконец, почти у самой двери пиршественного зала, остановилась, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце.
«Бертрам, того и гляди, решит, что это из-за него…»
Пир в честь дня рождения Эуфемии был в самом разгаре. В верхней части зала за длинным столом сидел нобиль Арнульф. По левую руку от него восседала именинница-мачеха, а рядом с ней — Альма и Дамиетта. Бертрам Изорский, сидевший справа от Арнульфа, с аппетитом поедал жаркое — как всегда, он был аккуратен и ни единого пятна не посадил на кружевные манжеты, но, увидев, что место ей оставили рядом с Бертрамом, Кларисса чуть не расплакалась.
Деваться было некуда, и она вошла…
— А-а, вот и моя любимая дочь! — Арнульф еще не был пьян, лишь слегка захмелел. В такие минуты он становился очень добрым и мог исполнить любое желание — только Клариссе отчего-то не хотелось этим пользоваться. — Иди, иди сюда, моя радость! Бертрам, будь добр, подвинься — я хочу сегодня, чтобы Клэр сидела рядом со мной…
Во взгляде владетеля Изора отразилось легкое недоумение; если бы Кларисса посмотрела в этот миг на свою мачеху, то увидела бы, что та с трудом сдерживает ярость — для хладнокровной Эуфемии это было нечто из ряда вон выходящее. Но девушка была слишком рада нежданному везению и не замечала ничего вокруг.
Пир продолжался. То и дело кто-нибудь вставал и произносил тост в честь ноблессы, а она горделиво кивала и изредка улыбалась. Потом гостей вновь развлекали жонглеры и фокусники. После каждого трюка следовало непременное разоблачение, и духовник Арнульфа, брат Джок, удовлетворенно усмехался — в ином случае он был бы вынужден устроить Священный суд, и для незадачливого фокусника этот пир стал бы последним.
Когда беспокойство прошло, Кларисса заскучала. Поначалу Арнульф и Бертрам переговаривались через нее, обсуждая положение при дворе Его Величества Бенедикта IV, после принялись спорить о каком-то участке земли. Девушка ощущала себя меж двух огней: Арнульф и слова не сказал о помолвке, а изорский нобиль, хоть и не подавал виду, только этого и ждал.
А вино лилось рекой…
— Клэр, — вдруг промолвил отец, — я должен был с тобой кое-что обсудить… но не успел. И что теперь делать, спрашивается?
Она замерла.
— Можно было бы все решить сейчас, — нобиль задумался. От съеденного, и выпитого у него раскраснелись щеки, но Арнульф изо всех сил старался сохранить ясность мыслей. — Но… нет, такие вещи наспех не делаются. Ты слышишь меня, Эуфемия? Я решил… что сегодня ничего решать не буду. Отложим на потом.
— Это не… — начала Эуфемия, но Арнульф взмахнул рукой, приказывая жене замолчать.
И пир завертелся с новой силой…
Кларисса в совершенном смятении разглядывала узоры на серебряном кубке и не могла заставить себя прикоснуться к еде. Она мечтала, чтобы случай помешал тому, что задумала мачеха — и вот он, случай… только легче почему-то не стало.
Неожиданно ее внимание привлек странный разговор между отцом и его дворецким.
— …служитель Церкви, — шептал дворецкий на ухо Арнульфу. — С ним трактирщик и какой-то бродяга, говорит — музыкант, скрипач…
— Так пусть войдут! — Нобиль икнул. — Цер-рковь об…жать низзя!
— Да, но с ними чудовище! — жалобно возразил дворецкий не в первый раз.
— Пусть войдут! — упрямо повторил Арнульф.
Но когда новые гости появились в зале, он тотчас протрезвел, равно как и многие другие из пирующих. Наступила тишина.
Инквизитор в поношенной коричневой рясе шел впереди и остановился только перед самым столом в высокой части зала, но все Взгляды были прикованы не к нему, а к существу, что плелось следом, припадая на правую ногу.
К существу, которое явилось то ли из сказок, то ли из ночных кошмаров…
— Я, Арнульф, приветствую тебя, святой отец! — провозгласил нобиль. Кроме лихорадочного блеска в глазах, ничего не говорило о количестве кувшинов, которое он опустошил незадолго до этого. — Рад дать тебе приют под своей крышей… Но что за создание ты привел с собой?!
— Я, Иеронимус, с радостью приму твой дар, — инквизитор откинул капюшон. — Это существо — мой пленник, чародей из Ирмегарда, Эльмо по прозвищу Птаха. Я оказался в твоих владениях случайно, нобиль. Мы следовали в Вальтен, и моя лошадь захромала… Остановившись в трактире, я ненароком узнал об очень неприятном событии, которое произошло почти у самых стен твоего замка. И решил узнать, отчего не предпринимаются меры…
Церковник говорил медленно, и Клариссе показалось, что он смертельно устал.
— О чем ты говоришь, отче? — нахмурился нобиль.
— Я узнал, — сказал Иеронимус, — что сегодня пропала девушка, и ее до сих пор не нашли. Еще я узнал, что за последние три дня это уже третья пропавшая. Все они примерно одного возраста и схожи друг с другом лицом и фигурой. Это дает мне основания полагать, что в деревне появился колдун…
— Насколько мне известно, единственного колдуна в округе ты привел с собой, — ответствовал Арнульф. Хмель выветрился из его головы без остатка. — Первая из пропавших — слабоумная, постоянно уходит в лес, однажды провела там все лето. Вторая — родом из соседней деревни, я послал туда гонца, чтобы разузнать, не появлялась ли девушка у родителей. Третья… согласен, это уже странно. Как видишь, святой отец, мне все известно. Но я бы не стал никого подозревать в колдовстве.
— Тебе и не следует этого делать, — инквизитор провел рукой по лицу, точно вытирая пот. — Для этого есть Церковь… но вот что ты обязан знать, так это праздники, на которых гуляют все жители деревни. Известно ли тебе, что сегодня в трактире намечалось пиршество?
— Да. — Нобиль расслабился, но Иеронимус этого не заметил и продолжил:
— А известно ли тебе, какой сегодня день?
— Известно, — Арнульф улыбнулся, наклонился и поцеловал руку жены. — Сегодня день, когда на свет появилась моя дражайшая супруга… и вся деревня радуется этому ничуть не меньше, чем я. Потому и празднует…
Инквизитор опустил голову: он попал впросак и не знал, что сказать. Не желая заполучить себе влиятельного врага среди церковников, Арнульф поспешил выйти из неловкого положения:
— А скажите-ка мне, отче, не опасно ли было приводить сюда это… существо?
Иеронимус поднял правую руку, показывая инквизиторский перстень.
— Он связан волей Единого, Изначального и совершенно не опасен. Мало того, он подчиняется всем моим приказам.
— Всем? — Бертрам наклонился вперед, желая рассмотреть чудовище получше. — Очень любопытно, — в улыбке изорского нобиля проскользнуло что-то кровожадное. — И он даже в колодец прыгнет?
— Мне приказано доставить его в Вальтен живым и по возможности невредимым, — инквизитор посуровел. — У Церкви нет нужды в бессмысленной жестокости.
— Я достаточно хорошо знаком с делами Церкви, — улыбка Бертрама стала еще шире. — А с вашими делами, милейший отче Иеронимус, я знаком еще лучше. От лица моего дяди, Верховного инквизитора Жерара, интересуюсь еще раз: так эта тварь и впрямь подчиняется всем приказам?
— Да, — сказал церковник, и что-то в его лице изменилось.
Чудовище стояло спокойно, не шевелясь. «Интересно, — подумала Кларисса, — в Ирмегарде все чародеи такие страшные или только этот?»
Неожиданно пленник поднял голову и встретился с ней взглядом; девушка покраснела, но не отвернулась. Глаза у существа были голубые — и, глядя в них, она вдруг поняла, что не боится его.
— В моем замке за последние два века собралась премилая коллекция, — задумчиво произнес Бертрам. — Шкуры там всякие, зубы… есть даже почти целые чучела. Моя гордость — шкура волка-оборотня, мы убили его вдвоем с отцом в день моего совершеннолетия. Надо сказать, с того времени я значительно пополнил коллекцию.
— К чему ты клонишь? — спросил инквизитор.
— У него любопытная шкура, — просто ответил Бертрам. — Мне хотелось бы заполучить ее целиком… или частично. Может, хотя бы одну лапу?
Сердце Клариссы отчего-то забилось чаще.
— Эй, ты, еретик! — внезапно заговорила Дамиетта. Испуганная Альма пихнула сестру локтем в бок, но девочка не пожелала умолкнуть. — Твоя шкура будет висеть над камином в тронном зале Изорского дворца… а взамен твоих голубых гляделок в нее вставят стекляшки!
Жутковатая гримаса, в которой с трудом угадывалась улыбка, исказила морду чудовища; оно тряхнуло гривой и поклонилось Дамиетте — легко и даже грациозно.
— Вы так добры, моя госпожа, — слова, сказанные хриплым голосом, были отчетливо слышны каждому, кто сидел за высоким столом. — Но даже оттуда я буду видеть вас…
Девочка издала возмущенный возглас, по залу прокатился шепоток — и в этот момент нобиль поднялся и провозгласил:
— Полагаю, самое время прекратить этот разговор. Наш гость устал и нуждается в отдыхе… Я прав?
По лицу Иеронимуса было видно, что он собирается возразить, однако уже через миг инквизитор пошатнулся и едва устоял на ногах.
— Да он же смертельно устал! — Эуфемия всплеснула руками. — Мой долг хозяйки обязывает относиться к каждому гостю как к родственнику. Пойдемте, отче…
Трактирщик Лисс долго пил со слугами и домой попал только к рассвету.
Скрипач поначалу скромно ютился в углу, а потом заиграл — и с этого момента все в зале слушали только его одного.
Иеронимус уснул, едва лишь его голова опустилась на подушку: он не спал больше двух суток.
Эльмо тоже уснул — на полу, под дверью комнаты Иеронимуса.
5
Ночные кошмары не посещали Эльмо уже много лет. Если наяву он еще на что-то надеялся, то во сне уже горел…
Проснувшись в поту, чародей не стал открывать глаза и продолжал дышать ровно. На его груди сидело что-то холодное, липкое и очень тяжелое.
Эльмо изготовился, чуть-чуть приоткрыл глаза…
…и в следующий миг тварь была поймана!
— Ну-ну, — пробормотал Эльмо, разглядывая странную добычу. Существо, напоминавшее большую летучую мышь, закуталось в свои черные крылья, точно в плащ, и поверх них глядело на чародея злобно поблескивавшими красными глазками. — Пленник пленника заполучил! Ты, видать, последняя мара в этом замке, если так разжирела… — Ночной кошмар засвистел, затрещал, и Эльмо пришлось его хорошенько встряхнуть. — Молчи, а не то отдам тебя Иеронимусу! Вот так. Что же мне с тобой делать, а? — Эльмо призадумался. — Полезай-ка ты в мешок! — решил он наконец и, сняв с пояса небольшой кошелек, который инквизитор по ему одному известной причине оставил чародею — возможно, сочтя вещицу безобидной, — запихнул туда мару. Существо извивалось, брызгало слюной и пыталось укусить чародея за пальцы.
Сам кошелек остался с виду таким же пустым, как раньше.
Покончив с ночным кошмаром, Эльмо перевел дух и попытался навести порядок в мыслях.
Итак, все очень просто. Два — или уже три? — дня назад он преодолел перевал Одиночества и оказался в Риорне — в стране, где магия под запретом, и первый встречный может попытаться его убить, чтобы получить потом награду от короля.
Ему не повезло. Первым встречным оказался инквизитор.
Они долго шли не останавливаясь — вернее, Эльмо шел, а инквизитор ехал верхом. Церковник казался сделанным из железа — настолько он был вынослив и молчалив. Поначалу Эльмо пытался его разговорить, но очень скоро убедился, что это невозможно. Потом ему стало не до разговоров. Будь в его распоряжении магия, Эльмо бы что-нибудь придумал, но без помощи чародейства приходилось рассчитывать только на собственные ноги. Сильнейшее заклятие не только лишало его возможности колдовать: стоило расстоянию между ним и инквизитором превысить пятнадцать шагов, как Эльмо начинал задыхаться.
Пленнику много раз казалось, что силы его вот-вот иссякнут, но он шел, бездумно переставляя ноги, не замечая ничего вокруг, шел, хотя сапоги натерли ноги до кровавых мозолей, а в горле пересохло, шел…
И шел…
Шел…
…и теперь он лежит на каменном полу, под дверью комнаты, где на чистой постели отдыхает молчаливый инквизитор Иеронимус. А где-то в будущем виднеется костер на главной площади Вальтена, но эту мысль чародей торопливо прогнал — иначе в самую пору было завыть от тоски.
— Может, выйдешь из тени? — негромко поинтересовался Эльмо.
За углом коридора послышался шорох — и девушка в темно-зеленом платье, сняв со стены факел, подошла ближе.
— Я тебя запомнил, — проговорил пленник, расслабленно облокачиваясь на дверь. — Ты сидела по правую руку от нобиля.
— Я его дочь, — тихо сказала девушка. Ее темные волосы были уложены в затейливую прическу, а красивое, но бледное лицо при свете факела казалось неземным. — Меня зовут Кларисса.
— Красивое имя, — он сдержал улыбку, зная, что она испугает дочь нобиля. — Не боишься, что я украду его и приобрету над тобой власть?
— Один человек рассказал мне, — загадочно произнесла Кларисса, — что магия имени нынче утеряна, и даже самые могущественные чародеи Ирмегарда не могут ее возродить.
— Разве не опасно тебе даже произносить эти слова? — с иронией спросил Эльмо. — Чародеи… магия… Ирмегард…
— Можешь не опасаться за мою душу, еретик! — резко ответила девушка, и последнее слово прозвучало точно удар хлыста.
Эльмо даже вздрогнул.
— Я тебя не боюсь, — сказала она, сощурив глаза.
— Зато я боюсь тебя, — когтистые руки чародея безвольно лежали на коленях. — Кто перед тобой? Животное. Косматое, хищное, опасное… страшное. А я три дня ничего не ел и измучен долгой дорогой до полусмерти… Боюсь даже снять сапоги и посмотреть на свои ноги — не иначе, на них живого места не осталось.
— Ты уже почти труп, — она стояла у противоположной стены — гордая, красивая.
— Я бы сказал, пепел трупа, — серьезно уточнил пленник.
— Так чего же тебе бояться меня или кого бы то ни было? — усмехнулась Кларисса.
— В жизни всегда есть место страху, — он закрыл глаза. — И надежде тоже.
Долгое время оба молчали, потом Эльмо приоткрыл один глаз и спросил:
— Может, все-таки задашь свой вопрос? Или тебе нравится здесь стоять?
Щеки девушки покрылись румянцем.
— А ты наперед знаешь все, что я хочу спросить?
Чародей лукаво улыбнулся и промолчал.
— Хорошо, — от напряжения у Клариссы заболела голова; она вытянула шпильки, и длинные черные волосы рассыпались по плечам. — Я хотела… спросить… правда ли, что вы верите в Единого, но…
Эльмо смилостивился и ответил прежде, чем ей пришлось произнести вслух слова, за которые вполне можно было попасть на костер:
— Правда. Чистая правда. Мы верим и в Единого, и в Стражей. Но Единый слишком далеко и молитв не слышит — ни наших, ни ваших.
Кларисса ошеломленно уставилась на него:
— Как это?
— На границе Великого леса есть храм Радуги… или, вернее, дом Радуги — так у нас принято говорить, — он говорил очень тихо. — В этом Доме нет ни одной вещи из золота или серебра, ни одного драгоценного камня — только камень и дерево. В главном зале есть девять колонн, и если обойти их все, то можно прочитать вот что…
Эльмо набрал воздуха и заговорил нараспев:
— Он, Единый, сотворив земную твердь и воду, а также небо над ними, закрепил в небе Чашу Равновесия, поставив двоих Стражей удерживать ее. Были Стражи ликом прекрасны и подобны Ему, но один был светел, а другой — темен. И наделил Он Стражей силой творения и повелел им населить земную твердь — остров в океане, именуемый Сэнгэр, что означает «Одинокий», — живыми существами по воле и разумению своему, но велел не создавать людей, ибо заберут люди большую часть силы творения, и станут Стражи их рабами. Но ослушался темный Страж. Посчитав, что если сотворить людей из того, что уже было создано Им, то можно обойти Его запрет, создал он из серебра Лунную Женщину — и светлый страж, чтобы не нарушать Равновесие, создал из золота Солнечного Мужчину. А когда полюбили друг друга Солнце и Луна, родились у них дети из плоти и крови — то были Майя и Майар, первые люди. Стражи поняли, что ошиблись и что сами себя за неповиновение наказали — сила их в час рождения первых людей уменьшилась наполовину. И Он, узнав об этом, вознес Солнце и Луну в небеса, поставив по разные стороны мира, чтобы никогда они не смогли больше встретиться, а Стражей оставил прикованными к Сэнгэру и к людям, чтобы поняли они: за тех, кого сотворил, ты навсегда в ответе. Ударила молния в одинокую землю, и отделились от нее другие земли — так появилась Южная тысяча островов. Но Майя и Майар остались живы, и от них пошел род людской. А Стражи с той поры охраняют не только Чашу Равновесия, но и Врата Радуги, сквозь которые из мира в мир иной проходят души умерших людей — так будет вечно!..
Последние слова эхом прокатились по коридору — «вечно!.. вечно!» — и растаяли во тьме. Кларисса смотрела на Эльмо не мигая, а в глазах ее стояли слезы. Чародей устало закрыл глаза и добавил:
— Врата называются Радужными потому, что в день, когда умерли первые люди, Стражи плакали — они успели полюбить свои создания. Их слезы пролились на землю дождем, а потом появилась первая в мире Радуга… под нею и открылись Врата, предназначенные для душ умерших людей, но Стражам за них заглянуть не дано. Они могут лишь провожать души в последний путь, а что там, за Вратами, они не знают… — Он помолчал и договорил с легкой усмешкой: — Или просто никому не говорят.
— Но как же так… — растерянно проговорила девушка. — Разве Единый не дал людям Великую книгу…
— Она не существует и никогда не существовала, — мягко проговорил Эльмо. — А ваш Знак Книги… — он с видимым усилием поднял руки и сложил ладони ребром к ребру, — …на самом деле и есть знак Врат. Присмотрись!
Кларисса посмотрела — и ужаснулась. В самом деле, это могла быть не только Книга, но и створки ворот…
— Я должна уйти, — прошептала девушка, зажмурившись. — Я совершила ошибку и должна покаяться…
— Уходи, — отозвалось чудовище. — Забудь о нашей встрече как можно скорее. Но я знаю, ты веришь мне… если бы ты не сомневалась в глубине души в своей вере в Единого, который давным-давно покинул этот мир, то не пришла бы сюда. И уж тем более не дала бы мне договорить до конца…
— Есть в душе моей грех, — Кларисса выпрямилась и взглянула на Эльмо со всей суровостью. — Зачем ты появился в нашем доме? Почему искушаешь меня?!
— Я должен был перейти Завесу теней, — с грустью сказал чародей. — Но не смог.
Она удивленно подняла брови.
— Завеса не там, — Эльмо взмахнул рукой, намекая на перевал Одиночества. — Она здесь… — он постучал согнутым пальцем по виску. На мгновение Клариссе показалось, что морда чудовища становится прозрачной, тает и что вот-вот она сумеет разглядеть его настоящее лицо.
— Я не понимаю, — проговорила девушка. — Ты знаешь, что скоро должен умереть, но совсем не думаешь об этом. Кто ты?
— Я чудовище, — с иронией отозвался Эльмо. — А такой фасон платья, кстати, в Ирмегарде уже не моден.
Клариссу это отрезвило. Она выпрямилась, придала своему лицу суровое выражение.
— Был бы ты человеком… — она презрительно поморщилась. — А, все равно тебя сожгут.
И на этом разговор закончился.
6
Иеронимус проснулся рано утром и с удивлением обнаружил, что ему уже принесли завтрак и теплую воду. Инквизитор, которому давно не выпадала удача как следует умыться и позавтракать, с наслаждением сделал и то и другое, не забыв вознести хвалу Единому.
Потом он открыл дверь и обнаружил Эльмо.
— Встань, — сказал инквизитор.
Пленник, чья заросшая шерстью физиономия надежно скрывала любые эмоции, посмотрел на церковника снизу вверх и не двинулся с места.
— Встань, — повторил инквизитор и привычно дернул невидимый поводок.
Эльмо вздрогнул от боли, но не шевельнулся.
— В чем дело? — бесстрастно спросил Иеронимус. — Ты пустил корни?
— Я не встану, — тихо ответил пленник. — Не могу. Ноги не держат.
Инквизитор молча пошел прочь.
— Иди! — выкрикнул Эльмо. — Правильно, правильно, иди — и я наконец-то сдохну, потому что и впрямь не могу подняться!
— Нет, так не пойдет, — пробормотал церковник и остановился. — Похоже, он и вправду выдохся… Эй, слуга!..
Наблюдая, как слуги помогают чудовищу подняться — надо сказать, они с большим рвением прислуживали бы настоящему медведю! — инквизитор задумчиво улыбался. Эльмо перенесли в комнату, усадили в кресло и принялись стаскивать с него сапоги.
Чародей застонал.
Лакеи, испугавшись звериного рыка, отпрыгнули в сторону.
— Продолжайте, — негромко приказал инквизитор. — Он не опасен.
Они медлили.
— Чего боитесь, олухи? — презрительно бросил церковник. — Кому говорю, он не кусается…
— Я сам, — пробормотал Эльмо и осторожно принялся за дело. Пару раз он обессиленно откидывался на спинку кресла, но когда наконец ему удалось снять сапоги, даже слуги не сдержались и сочувственно закивали при виде того, во что превратились его ноги.
— Позовите лекаря, — хмуро произнес Иеронимус. — Ну, что стоите?
Они переглянулись, и один, посмелее, сказал:
— Но, отче… в замке всего один лекарь — ноблесса Эуфемия!
Инквизитор прищурился — и повторять второй раз ему не пришлось.
— Я поражаюсь тебе, — Эльмо наблюдал за церковником краем глаза. — Зачем тащить меня в Вальтен, рискуя жизнью? Не понимаю. Ты для меня закрытая книга, Иеронимус. Каковы твои мотивы?
— Они тебя не касаются, — отозвался инквизитор. — Но должен сказать, что ты для меня — открытая книга. Ты столько раз за всю дорогу пытался разозлить меня… надеялся, что я приду в ярость, забуду о долге и убью тебя?
При этих словах Эльмо покраснел и невольно порадовался, что церковник этого не видит.
— Знаешь, в чем твоя ошибка? — продолжал инквизитор.
— В чем же? — голос чародея прозвучал глухо. — Я хотел умереть. И хочу.
— Нет, вовсе нет, — инквизитор улыбнулся. — Ты предпочел бы умереть легко, но на самом деле больше всего на свете любишь жизнь. Вот это самое жизнелюбие тебя выдает, потому что я чувствую фальшь. Ты всем своим видом пытаешься демонстрировать веселое презрение ко мне, к инквизиции, к смерти… но в твоих глазах я вижу страх. А еще в самой их глубине я вижу страстное желание жить. Это значит, что ты и впрямь доживешь до костра… что не может меня не радовать.
Чародей молчал.
— Шансов нет, Птаха, — задумчиво произнес Иеронимус. — Тебе не видать легкой смерти, а жизни — тем более. Поверь, я не испытываю к тебе личной ненависти. Пора бы уже понять — и смириться или раскаяться. Единый, Изначальный примет тебя в объятия…
— Мне они не нужны, — промолвил Эльмо. — А шанс есть всегда… до последнего вздоха.
— Так дыши, — ухмыльнулся Иеронимус. — Пока есть возможность.
Дверь отворилась, и вошла ноблесса. Она не носила украшений и одета была скромно, в простое серое платье, но все-таки никто не принял бы ее за служанку. Коротко поздоровавшись с инквизитором, она взглянула на ноги чародея, на которых кожа местами стерлась до живого мяса, и тотчас повелела слуге подать ее лекарский сундучок.
Эльмо зажмурился, когда она начала смазывать его мозоли каким-то жгучим составом темно-зеленого цвета, но не издал ни звука.
— Это разрешенные травы, отче, — сказала Эуфемия, заметив, что инквизитор с интересом заглядывает в ее сундучок. — Заячья кровь, маун, проскурняк… у меня нет ни куриной слепоты, ни дур-зелья, ни тем более сонной одури. Можете быть совершенно спокойны.
— Я спокоен, — бесстрастно отозвался Иеронимус. — Вы умелый лекарь.
— Слуги часто болеют, а ранятся еще чаще, — Эуфемия пожала плечами. — Так уж вышло, что Единый не дал мне особой склонности к вышиванию или шитью, но врачевать мне нравится. Надеюсь, — она лукаво улыбнулась, — Церковь пока еще не запретила женщинам заниматься этим?
— Пока не запретила, — отозвался инквизитор, с особым чувством произнеся первое слово. Улыбка Эуфемии погасла.
Закончив бинтовать ноги Эльмо, она заметила:
— Это чудище хорошо переносит боль. Оно вообще ее чувствует?
— Конечно, — впервые подал голос сам пленник, приложив руку к груди. — Но в предчувствии того, что ожидает меня в пыточных подвалах инквизиции, эта боль угасает, как свеча на ветру… Моя благодарность вам, ноблесса, за оказанную помощь. Я об этом не забуду.
— Как-нибудь обойдусь без твоей благодарности, — ноблесса собрала свой сундучок. — Хотя должна признать, твои манеры намного лучше, чем у некоторых… моих знакомых.
Эльмо не сдержал усмешки, а Иеронимус спрятал лицо под капюшоном.
— Я прикажу, чтобы принесли башмаки из мягкой кожи, — проговорила Эуфемия, вновь становясь холодной и неприступной. — Доброго вам дня, отче…
— …а мне — легкой смерти, — подхватил пленник. — И, может быть, вы проявите свою доброту еще раз, ноблесса? Пусть вместе с башмаками мне принесут что-нибудь съедобное…
7
Айлин нашли к полудню недалеко от деревни. Она лежала на траве лицом вниз; одежда девушки превратилась в лохмотья, волосы были спутаны, а все тело покрыто ссадинами и царапинами.
Ни одна из ран не была серьезной.
Когда Айлин перевернули и увидели ее лицо, испугались даже бывалые охотники: в глазах девушки застыл ужас, рот был искажен в немом крике…
— Ее что-то испугало до смерти, — пробормотал кузнец.
Остальные молчаливо с ним согласились.
— Я бы сказал так, — Иеронимус закончил осмотр тела. — Она бежала по лесу сломя голову, бежала, пока хватило сил. Видишь эти царапины? Это ветки. В этих местах очень густой подлесок… а в волосах у нее запутались листья — это потому, что она несколько раз падала — отсюда, кстати, и синяки, — а потом поднималась и бежала опять. Но некто или нечто, преследовавшее Айлин, даже не притронулось к ней. Ну?
— Что ты хочешь от меня услышать? — хмуро спросил Эльмо. Селяне оставили Иеронимуса наедине с трупом, но пленный чародей вынужден был остаться и наблюдать за работой инквизитора.
— Обычно я всегда прошу совета у беспристрастного… человека, — спокойно отозвался Иеронимус. — Иногда я упускаю из вида важные детали, потому что их застят мелочи, кажущиеся мне существенными. Ну, у тебя есть свежие мысли?
— Только одна, — ухмыльнулся пленник. — Если она умерла оттого, что бежала так долго…
— Ее сердце разорвалось, — уточнил церковник.
— Да… так вот, если она от этого умерла, то почему жив ее преследователь?
— Резонно, — Иеронимус обхватил рукой подбородок. — Да, ты прав…
— Может, никто ее не преследовал? — предположил Эльмо. — Ее сильно испугали, да, а все остальное она придумала сама. В ночном лесу перепуганной девушке такое может привидеться… и не только привидеться…
— Где же преследователь? — пробормотал инквизитор, пропуская мимо ушей последние слова. — Может, он был верхом? Нет, охотники бы нашли следы. Они сказали, там, кроме нее, никто не проходил… Нет, если бы она просто испугалась ночного леса, то рано или поздно остановилась бы…
— Порча? — высказал новое предположение Эльмо.
— Я не чувствую, — ответил Иеронимус не очень уверенно.
— Лесные духи шалят?
— Хороши шалости, — инквизитор посуровел. — И в твоей стране такое случается?
— Изредка, — Эльмо пожал плечами. — Всякое бывает.
— Вот поэтому мы их и изгнали два века назад, — подытожил церковник. — Но духи все-таки могут иметь к этому отношение. Если вернуться к версии с колдуном, значит, кто-то наслал на нее наваждение…
— Значит… — Эльмо внимательно смотрел на Иеронимуса.
— …значит, ищем колдуна, — спокойно закончил инквизитор.
8
— Моя госпожа… — скрипач, стоявший у окна, низко поклонился.
— Ты грустен сегодня, — она попыталась заглянуть в его глаза, но юноша упорно отводил взгляд. — Боишься меня, Тамме? Я не кусаюсь.
— Что вы, моя госпожа, — он густо покраснел, но продолжал разглядывать что-то, по всей видимости, очень интересное за окном. — Вы так прекрасны, что смотреть на вас опасно, как на солнце, — мне дороги мои глаза…
— Но руки дороже? — она лукаво улыбнулась.
Тамме молча кивнул.
— Тогда сыграй для меня.
Музыкант подчинился, хотя скрипка обжигала ему пальцы.
Из-за угла за ними наблюдала худенькая фигурка в темном плаще.
9
Поначалу Эльмо, вынужденный везде следовать за Иеронимусом, прислушивался к рассказам сельчан, но вскоре потерял интерес. Его вновь обуяла черная меланхолия — как накануне вечером, в трактире, когда скрипач заиграл странную мелодию.
Они сидели за столом у камина. Старая Лисица сосредоточенно переставлял кувшины с места на место, делая вид, что ничего не слышит. Инквизитор в двадцатый раз внимал рассказу о том, как собравшиеся на празднество пили, ели, танцевали, а потом слушали заезжего музыканта.
Инквизитор слушал очень внимательно, и Эльмо не покидало ощущение, что Иеронимус видит во всех этих историях нечто, ускользающее от чародея.
…Роза, которая была слаба умом и с рождения не произнесла отчетливо ни одного слова, вдруг сказала скрипачу: «Сыграй мне!»
…Эмма, служанка, уронила кувшин и с плачем выбежала из трактира — больше ее никто не видел.
…Айлин упросила музыканта сыграть для нее — это был единственный раз, когда он согласился.
Айлин уже не спасти…
Чародей вдруг остро осознал, что ему тоже осталось жить совсем недолго.
— Если эти поиски затянутся, я сойду с ума, — Эльмо не заметил, что думает вслух. — Хоть бы этот убийца быстрее нашелся…
— А я его уже нашел, — инквизитор усмехнулся, и Эльмо вздрогнул. — Разве ты еще не понял ничего?
— Не понял и не хочу понимать, — чародей опустил голову. — Я устал. Если уж суждено всему закончиться, пусть это произойдет побыстрее.
Иеронимус вздохнул:
— Я знал, что твоя храбрость скоро перейдет в истерику, Птаха. Крепись…
— И кто же убийца? — безразлично спросил Эльмо. — Уж не скрипача ли ты подозреваешь? Нет, это не он…
— Отчего же? — в тени капюшона было трудно разглядеть выражение лица инквизитора. — Скажи, отчего?
— Разве мнение презренного колдуна что-то значит для служителя Церкви? — чародей криво улыбнулся. — Если бы ты не лишил меня Силы, я бы тотчас распознал сородича среди этих людей.
Иеронимус покачал головой. Эльмо вдруг встревожился: что-то странное было в их разговоре, что-то неправильное.
— Ты забываешь, Птаха: колдовать может и человек, не обладающий Силой, а всего лишь знающий заклятия. Ваша Сила сродни не музыке, которой владеет лишь умелый, а пению — без сомнения, слушать истинного певца приятнее, но и безголосый может при случае спеть несложную песенку. Твоя помощь в этом деле мне не нужна, у меня есть свои способы. Но продолжай, мне интересно.
— Я понял ход твоих мыслей. — Тревога Эльмо нарастала. — Скрипач — единственный чужак. Церкви, судя по всему, не боится. Играет так, что слушатели погружаются в транс. Что еще? Ах, да. Каждая из пропавших девушек пыталась привлечь его внимание…
— И что из этого следует? — спросил Иеронимус.
— Ничего! — ответил чародей с внезапной злобой. — Он не колдун! Не колдун, потому что… Не может человек, создающий такую прекрасную музыку, быть убийцей!
Если до этого их разговор казался чародею странным, то теперь произошла и вовсе немыслимая вещь: инквизитор расхохотался, да так, что Лисс от неожиданности выронил кувшин.
— Да ты сущий ребенок, Птаха! Хоть сам понял, что сказал?
— Он не мог этого сделать! — упрямо повторил Эльмо. — Я… я знаю. Я слушал его музыку…
— Я тоже.
— Да, но… она не предназначалась тебе! — Эльмо вонзил когти в ладони. — Не знаю, что ты собираешься сделать, Иеронимус, но прошу, не спеши!
И мир перевернулся.
— Я попробую, — серьезно сказал инквизитор, кивнув.
Эльмо наконец-то понял, что показалось ему странным.
Они говорили на равных.
10
Изорский нобиль появился рядом с Клариссой, точно из-под земли, и взял ее за руку.
— Почему ты избегаешь меня?
Пальцы Бертрама были холодны как лед, а в глазах плясали веселые чертики. Кларисса судорожно вздохнула и попыталась изобразить улыбку, но самообладание покинуло девушку.
— Ты боишься, — теперь он напоминал кота, завидевшего кувшин со сливками: блестящие глаза, довольная улыбка, разве что не мурлычет от радости. — Сегодня опять будет пир… но я хотел поговорить с тобой днем. Где ты была? Отчего тебя никто не видел? Я знаю, я спрашивал слуг…
— Слуги? — наконец-то она сумела выдавить из себя хоть слово. — Не… не знаю. У меня сегодня было много дел…
— Дела… — Бертрам тронул ее волосы. — Какие могут быть дела у такой юной девушки?
Кларисса задрожала.
Помощь пришла неожиданно в лице Дамиетты. Девочка была на удивление серьезна и очень бледна.
— Тебя ищет отец, Клэр, — она обращалась к сестре, но пристально смотрела на Бертрама. — Поторопись.
Кларисса, с трудом сдержав вздох облегчения, ретировалась.
Дамиетта и Бертрам смотрели друг другу в глаза, не мигая.
11
В этот раз Клариссе не повезло: почетное место по правую руку от нобиля досталось Иеронимусу, и девушка очутилась между инквизитором и изорским нобилем. Впрочем, Бертрам на нее даже не смотрел, а церковник, напротив, был любезен и вовсе не столь чопорен, как накануне вечером.
Но больше всего Клариссу волновало не это.
— Почему ты раньше мне не сказала, что не любишь Бертрама? — спросила Дамиетта, хмурясь. — Теперь можешь не беспокоиться, все будет хорошо.
Кларисса сумела только кивнуть — на большее у нее не хватило сил. И вскоре после этого чудовище-чародей, проходя мимо нее, еле слышно проговорил: «Он знает колдуна». Теперь Эльмо сидел на полу позади инквизитора; звериная физиономия непроницаема, взгляд устремлен в пустоту.
Пир шел своим чередом, но вчерашнее веселье куда-то подевалось. Кларисса видела, что гости испуганы и почти не разговаривают друг с другом, а если и встают, чтобы поздравить Эуфемию, то лица их выглядят не очень-то радостными.
«Все знают, — с ужасом поняла девушка. — Все ждут…»
В пиршественном зале было душно, словно перед грозой, и это чувствовала не только она.
Дамиетта вдруг заговорила, отрешенно глядя перед собой:
— Я как-то слышала историю о нобиле, у которого было семь жен.
За высоким столом стало тихо.
— Дитя, сейчас не время рассказывать сказки, — нервно заметила Эуфемия. — А слухи тем более.
Девочка удивленно подняла брови:
— Но это не сказка и не слух, это правда! У нобиля было семь жен, он их всех убил и закопал в саду, а потом захотел жениться в восьмой раз…
— Откуда такая осведомленность? — поинтересовался Бертрам с улыбкой, но что-то в его голосе насторожило Клариссу. — Уж не сама ли ты была одной из его жен?
— Нет, — серьезно ответила Дамиетта. — Но я точно знаю, где он закопал все семь трупов.
— Достаточно! — воскликнул Арнульф с недовольным видом. — Дочь моя, сегодня неподходящее время для твоих фантазий… Сыграй мне, музыкант!
Скрипач, до того сидевший у камина, медленно встал, взял скрипку и смычок и прошел к высокому столу, словно не замечая, что за ним следят почти все гости.
— Сыграй, — повторил нобиль.
Музыкант повиновался.
Гроза, которую все ждали, разразилась в его музыке. Кларисса вжалась в спинку кресла — ей казалось, что вот-вот ударит молния и поразит Тамме, потому что так играть нельзя. Музыка подхватывала, уносила в заоблачные выси — туда, где серебряные и золотые драконы ловят попутный ветер. «Но это запретное, запретное место!» Кларисса зажмурилась, но образы драконов никуда не делись, даже наоборот — стали ярче.
Пришла невольная мысль: «Его струны — наши души…»
Едва мелодия смолкла, девушка оглянулась: чудовище-чародей по-прежнему сидел, скрестив ноги, но по его заросшему шерстью лицу текли слезы. Она и сама была готова разрыдаться, потому что догадалась, что должно было произойти.
Нобиль украдкой вытер слезу, а Иеронимус поднялся, откинув капюшон, и сказал:
— Прекрасная музыка. Уж не с ее ли помощью ты заколдовал тех девушек?
В зале стало очень тихо — казалось, гости даже дышать перестали.
— Я никого не убивал, — сказал скрипач. Он был очень бледен, но совершенно спокоен. — Я могу это доказать.
— Но ты знал, что я тебя подозреваю? — Лицо инквизитора было непроницаемым.
— Церковь не жалует бродячих музыкантов, — ответил Тамме с легкой усмешкой. — Но я и правда всего лишь скрипач, а не колдун, отче. Я каждую из этих девушек видел всего по разу и едва ли вспомню, как их зовут. И я почти не выходил из трактира — это могут подтвердить слуги и сам господин Лисс.
— Ты слишком хорошего мнения о людях. — Клариссе показалось, что угол рта Иеронимуса дрогнул. — Кое-кто из них обвиняет тебя и только тебя во всем, что произошло. Но если ты говоришь, что невиновен… клянись. От имени Церкви я требую от тебя Священную клятву.
Теперь люди, сидевшие в зале, казались замерзшими.
— А если я не хочу? — Тамме опустил голову, и голос его прозвучал глухо. — Эта клятва отнимает год жизни у того, кто ее произносит. Она ложится на сердце, как кусок льда. Зачем, если я не виноват?
Инквизитор не ответил, и тогда музыкант положил скрипку и смычок на пол, сложил ладони в знаке Великой книги и заговорил:
— Именем Церкви, призываю в свидетели своих предков. Пусть подтвердят они, что я чист и я не убивал…
Скрипач произнес от начала и до конца всю Священную клятву. На последних словах голос Тамме внезапно сделался хриплым; музыкант схватился рукой за горло, но все же сумел договорить.
Клятва отзвучала, молния не поразила отступника. Он долго стоял, опустив голову, потом выпрямился и посмотрел на инквизитора. В волосах музыканта появилась седина, а у глаз — морщины.
Он постарел на год…
От долгой неподвижности ноги Клариссы заледенели. Она опять оглянулась: Эльмо смотрел прямо на нее, улыбаясь.
Иеронимус по-прежнему был спокоен — казалось, он только этого и ждал. Но когда он заговорил, Кларисса едва не потеряла сознание от ужаса.
— Я знаю, — просто сказал инквизитор. — Но я должен был просить тебя принести клятву, потому что иначе никто бы не поверил тебе. — Он повернулся к нобилю. — И мне бы тоже никто не поверил.
Арнульф посуровел.
— Отче, о чем ты говоришь? — спросил он, нахмурившись. — Чему мы можем не поверить?
— Скрипач в самом деле ни при чем, — проговорил Иеронимус. — Все произошедшее — дело рук не колдуна, а… колдуньи.
— Невозможно! — Эуфемия вскинула голову. — Ведь пропали девушки, разве нет?
— Предположим, ей нужны их молодость и красота, — парировал церковник. — Но отчего вы не спросите, почему я так решил?
Все молчали.
— Когда мы вышли из трактира вчера ночью, я заметил, что кто-то подслушивал под окном, — сказал инквизитор. Тут Кларисса услышала странный звук и быстро обернулась: Эльмо смотрел в спину Иеронимусу с такой злобой, что девушка невольно испугалась — уж не кинется ли он на инквизитора? Тот между тем продолжал: — Я разглядел, что это женщина — точнее, молоденькая девушка в темном плаще. Она быстро скрылась в темноте, думая, что ускользнула незамеченной. — Иеронимус выдержал эффектную паузу. — Там, где прошло это… создание, остался след. Я чувствую его так же отчетливо, как вы, сидящие за этим столом, ощущаете запахи блюд. И, что самое главное, — он взмахнул рукой, — этим запахом магии пропитан весь дворец. Это значит, колдунья среди нас.
Повисло тяжелое молчание.
— И что же нам делать теперь? — спросил Бертрам. Он единственный из всех не выглядел обеспокоенным.
— Во имя Единого, Изначального, — инквизитор низко опустил голову. — Пусть брат Джок вместе со слугами обыщет покои всех женщин… если где-то он найдет колдовские предметы, мои слова подтвердятся. Мы же пока останемся здесь.
— Прошу, — Эуфемия откинулась на спинку кресла. Щеки ее пылали. — Если бы вы не были служителем Церкви, отче… Но я согласна. Пусть мои комнаты обыщут в первую очередь. Ненавижу долго ждать.
— Выполняйте! — хриплым голосом приказал Арнульф.
Духовник, бледный и дрожащий, повиновался.
Ожидание казалось бесконечным.
— Такое унижение, — вполголоса проговорила Эуфемия. — Если об этом узнают в Вальтене…
— Бояться нечего, — отозвался Арнульф. — Вся наша семья чиста.
— Мы это увидим сейчас, — инквизитор вновь спрятал лицо под капюшоном.
Вновь настала тишина — пока не вернулся духовник. На вытянутых руках он нес книгу в переплете из черной кожи с массивными медными застежками. Опустившись на колени перед высоким столом, он положил ее на каменные плиты пола и вполголоса проговорил:
— Прошу позволения удалиться, чтобы совершить очищение. Эта вещь полна магии.
— Прежде скажи нам, — Иеронимус встал, — где ты нашел ее?
— В покоях одной из ноблесс, — с каждым словом Джок говорил все тише и тише.
— Чьих? — Арнульф поднялся так резко, что его кресло с грохотом перевернулось.
Вместо ответа духовник вытянул руку и дрожащим пальцем указал…
— Нет! — закричал Бертрам. — Этого не может быть!
Эльмо не сдержал стона.
…на Клариссу.
«Вот все и кончилось, — только и успела подумать девушка перед тем, как сознание милосердно покинуло ее. — Как жаль…»
12
— Это не она, Иеронимус! — чуть не плача, повторил Эльмо в десятый раз. — Не она!
— Отчего же? — инквизитор шел по темному коридору, не оглядываясь. — Ты так уверен в ее невиновности… не иначе, знаешь девушку лучше меня? Уж не беседовал ли ты с ней?
— Мне… следовало догадаться… раньше, — чародей едва поспевал за своим мучителем. — Твоя невидимая удавка… это ведь заклятие подчинения?! Вот откуда ты все узнал — из моих мыслей!..
Иеронимус резко остановился, и Эльмо налетел на него. Инквизитор развернулся и схватил чародея за воротник прежде, чем тот успел отскочить.
— Запомни раз и навсегда, — прошипел церковник. — Я не использую заклятий. Да, я читаю твои мысли — такова воля Единого. Я слышал весь ваш разговор, я знал о девушке, которую ты увидел возле трактира. От меня ничего нельзя скрыть, понял?!
Вместо ответа Эльмо оскалил зубы и зарычал.
— И не мешай мне! — добавил инквизитор.
Клариссу заперли в ее собственной комнате, которую перед этим тщательно обыскали, но ничего колдовского больше не обнаружили. Когда Иеронимус и Эльмо вошли, оказалось, что девушка уже пришла в себя. Она сидела у окна, и рассветные лучи золотили ее кожу, скрывая неестественную бледность.
— Бертрам уехал, — прошептала Кларисса. — Вот и славно.
Эльмо и Иеронимус промолчали.
— Я не колдунья, — произнесла она, не глядя на них. — Но клятву приносить не буду. Делайте со мной, что хотите.
— Что за книгу нашли у тебя в комнате? — Лицо инквизитора было бесстрастным.
— Не имею понятия, — девушка равнодушно пожала плечами. — Впервые увидела.
— Отчего ты не хочешь поклясться? — торопливо спросил Эльмо и съежился в ожидании удара.
Кларисса посмотрела на него удивленно.
— Отвечу, если ты скажешь, для чего перешел Завесу теней.
Эльмо глухо зарычал.
— Говори, — тихо сказал Иеронимус. — Мне тоже интересно будет это услышать.
— Идет война, моя госпожа, — чародей поклонился. — Уже давно. Можете считать, что я шпион армии Ирмегарда. Мне нужно было проникнуть в Риорн незамеченным…
При этих словах инквизитор улыбнулся.
— …но я обнаружил, что с некоторых пор королевство находится под зашитой странного заклятия, из-за которого все жители Риорна видят меня не человеком, а чудовищем. До этого в Ирмегарде только слышали о Завесе теней, но никто не знал, что она собой представляет на самом деле. Так что я ее не перешел. Моя миссия не удалась, я провалился…
— Война… — повторила Кларисса, точно пробуя на вкус незнакомое слово. — Так, значит, ты не чудовище?
— Я человек из плоти и крови, но наделенный магией. — Голубые глаза Эльмо пристально смотрели на нее. — Именно это превращает меня в зверя в твоих глазах.
Девушка спрятала лицо в ладонях.
— Мне несколько раз казалось, что я вот-вот смогу увидеть…
— Не договаривай! — резко сказал инквизитор. — Иначе я буду вынужден предать тебя смерти на месте!
Оба — и Эльмо, и Кларисса — удивленно посмотрели на Иеронимуса.
— Я не хочу приносить клятву, потому что однажды уже делала это, — прошептала девушка. — Десять лет назад моя мать сбежала с менестрелем, и отец заставил меня поклясться, что я забуду ее имя и никогда не попытаюсь ее искать. Мне было восемь лет… — По щекам Клариссы потекли слезы. — Я знаю, что Священная клятва делает с человеком, и не хочу повторения. Лучше умереть… Я передумала. Книга моя. Да.
— Ты не понимаешь… — начал Эльмо, но инквизитор прервал его.
— Она приняла решение, Птаха, разве ты не понял? Пусть все так и будет. — Он тяжело вздохнул. — Но на тот случай, если ты все-таки соберешься с мыслями и решишься сказать правду, даю тебе день и ночь на размышления. Если не передумаешь, завтра утром мы отправимся в Вальтен втроем.
Она промолчала.
— О чем говорится в этой книге?
Кларисса покраснела и ничего не ответила.
— Думай! — сурово приказал инквизитор и вышел. Эльмо поплелся за ним.
13
Полная луна вышла из-за туч, и лесные духи оживились.
«Сегодня будет погоня!..»
И жертва уже выбрана.
14
Свою заново подкованную лошадь инквизитор уступил Клариссе, и это выглядело изощренной насмешкой: приговоренный к смерти не боится устать в дороге. Девушка была скована заклятием так же, как и Эльмо, — впрочем, это была излишняя предосторожность: Кларисса выглядела больной и даже не пыталась сопротивляться.
«Понимает ли она, что нас ждет?» — уныло подумал Эльмо.
Ранним утром двор казался пустынным, но Эльмо чувствовал, что за ними наблюдают. Арнульф и Эуфемия не вышли, Альма тоже. Лишь два человека не побоялись показаться: Дамиетта и скрипач.
Тамме приблизился и поцеловал край платья Клариссы.
— Мне не следовало приносить клятву, — только и сказал он.
— Испейте воды напоследок, отче, — смиренно попросила Дамиетта, протягивая инквизитору кубок.
Иеронимус сделал глоток и поморщился.
— Холодная… Скажи мне, дитя, отчего никто из твоих родных не пришел?
— Они страдают, но очень боятся навлечь на себя гнев Церкви, — отозвалась Дамиетта. — А еще им стыдно, что член семьи замарал себя колдовством. Так, Клэр?
Кларисса вымученно улыбнулась и ничего не ответила.
— Пусть выйдут, — это была не просьба. — По крайней мере, меня они должны проводить как положено.
Дамиетта пожала плечами. Поле слов инквизитора во дворе начали собираться люди: робко выглянули слуги, а затем появились нобиль с ноблессой. Все молчали.
— Дай мне воды, — попросила Кларисса.
Дамиетта сделала вид, что протягивает ей кубок, и… разжала пальцы. Вода расплескалась, кубок покатился по замшелым плитам, которыми был вымощен двор.
— Обойдешься, — жестко сказала девочка.
Кларисса склонила голову, и распущенные волосы скрыли ее лицо.
— Я отрекаюсь от тебя, — провозгласил бледный и дрожащий Арнульф. Голова Клариссы склонилась еще ниже, плечи ее задрожали. — Отныне ты мне не дочь.
Эуфемия вздрогнула и отстранилась от мужа.
— Я не отрекусь от нее, хоть я ей не родная мать, — она взглянула в глаза инквизитору. — Я желаю Клэр только добра. Ты мог заподозрить меня, отче, — меня, знающую травы, родившуюся в Ночь духов…
— Это признание? — перебил ее Иеронимус.
— Нет, — женщина побледнела. — Но и она невиновна…
Инквизитор промолчал.
— Альма, — вдруг сказала Кларисса. — Я хочу увидеть Альму.
— Найдите ее, — приказал инквизитор.
Эльмо отсчитал пятьдесят ударов сердца, потом еще сто — слуги возвращались один за другим и сообщали, что Альмы нигде нет.
— Она спряталась и плачет, — насмешливо пробормотала Дамиетта. — Ревет, вместо того чтобы сделать хоть что-то полезное…
Ее услышал только Эльмо.
А еще, оглядевшись, он увидел скрипача: Тамме стоял, безвольно опустив руки, и в глазах у него была тоска, какую может испытывать лишь человек, потерявший надежду.
— Погодите, — прошептал чародей. — Я, кажется, понял…
Скрипач стоял, понурив голову.
— Не там ищете, — сказал Эльмо чуть громче. — Спросите часового.
…Она вышла из замка в полночь и не возвращалась с тех пор. Часовой не смог ее остановить, но заметил, что дочь нобиля чем-то очень испугана…
— Я понял! — Эльмо дрожал от возбуждения, но никто не смог бы заставить его замолчать, даже инквизитор — впрочем, именно Иеронимус не собирался мешать своему пленнику. — Тамме и впрямь ни при чем… он не знает, где девушка и что с ней произошло… Но ты играл для нее, так?!
Скрипач кивнул.
— И для всех других девушек тоже, — добавил он очень тихо. — Но я не убивал…
— …потому что убивает тот, кто идет следом за тобой, — договорил Эльмо. — Или, если быть точным, та. Я прав?
— Я устал, — скорбно прошептал музыкант, доставая скрипку из чехла.
И заиграл.
Эта музыка была полна тоской о безвозвратно ушедшем. Она была горше полыни, холодней северного ветра, острей кинжала убийцы, ядовитей сонной одури…
Когда тоска стала невыносимой и у всех по щекам потекли слезы, тень скрипача вдруг зашевелилась, потом медленно поднялась и… превратилась в девушку.
Серебристо мерцающие глаза в пол-лица, маленький рот, бледная кожа…
— Лесной дух… — прошептал Эльмо. — Великие Врата…
Белое платье без швов, облегающее фигуру, черный плащ, похожий на крылья. Она дрожит и расплывается, точно создана из тумана, — вот вместо девушки появляется лань, а вот — тигрица… и волк, и грифон, и олень, и дракон… и существа, которым нет названия…
— Я как-то раз заночевал в лесу, — сбивчиво принялся рассказывать Тамме, не переставая играть. — И ночью нави, лесные духи, танцевали для меня, а я играл… Утром, перед тем как уйти, я сказал… сказал, что в их танец можно влюбиться и потерять голову… Она ответила… что от моей музыки испытала то же самое… Но я не знал, что она говорит правду! И с тех пор… она следует за мной по пятам, не отставая… и если считает, что я играю для кого-то, а не для нее, то… гонит этого человека прочь, принимая разные обличья… гонит через лес, пока его сердце не разорвется!
Скрипач замолчал — и замолчала скрипка.
Навь, до той поры следившая за смычком, как зачарованная, взглянула на него с недоумением.
— Играй!
Голос у нее был тихий, шелестящий — казалось, ветер тронул листву.
— Не буду, — скрипач отступил на шаг. — Где девушка?
— Далеко, — навь улыбнулась, показав острые зубы. — Очень далеко… играй!
— Нет, — Тамме дрожал. Эльмо затаил дыхание. — Не буду, пока не скажешь, как найти девушку.
Навь начала злиться: она протянула руку к музыканту, пальцы ее скрючились, а ногти превратились в длинные загнутые когти. Тамме, бесстрастно наблюдая за этой метаморфозой, вновь прошептал одними губами: «Я устал…»
— Из-за тебя приношу одно только горе, — проговорил он. — Там, где я появляюсь, вскоре начинается плач по мертвым… Зачем ты преследуешь меня? Я не буду больше играть для тебя!
— Тогда отдай мне скрипку, — навь снова улыбнулась.
— Нет! — музыкант впервые испугался.
— Тогда играй! — почти кокетливо потребовала лесная дева.
— Нет… — зарыдал Тамме, падая на колени.
— И-игр-рай! — завопила навь. — Для меня! Только для меня!!!
От ее крика заложило уши; слуги разбежались, прячась кто куда. Арнульф отступил, обнимая жену, Дамиетта спряталась за их спины. Инквизитор стоял неподвижно, а Эльмо, ринувшийся, чтобы встать между навью и Клариссой, вдруг вспомнил…
Он рванул с пояса безразмерный кошель, вытянул из него мару и бросил ее в лицо лесному духу. Ночной кошмар тотчас вцепился в волосы нави, вереща и сверкая глазами; отбиваясь от мары, та прекратила вопить, и этого было достаточно, чтобы скрипач вновь заиграл.
Навь оторвала мару от себя, порвала ей крылья и отбросила в сторону, как скомканную тряпку.
— Да-а…
— Откройте ворота, — проговорил музыкант. — Мы уйдем, чтобы больше никогда не вернуться.
Слуги повиновались.
Тамме шел, наигрывая несложную мелодию. Зачарованная навь шла за ним.
В воротах он последний раз обернулся и сказал:
— Альма на той же поляне, где нашли Айлин… может, еще жива.
Скрипка вновь заплакала.
«Прощайте…»
— Отпускаю тебя, — Иеронимус взмахнул рукой, и Кларисса качнулась в седле — невидимая нить больше не соединяла ее с инквизитором.
Церковник повернулся к Эльмо.
— Кажется, я должен тебя поблагодарить, — тихо сказал он. — И только. Если бы это произошло чуть раньше…
— Я понимаю. — Радость Эльмо исчезла, сменившись печалью. «Все-таки пташке не ускользнуть на этот раз…»
— Мне жаль, — прошептал инквизитор и, судорожно вздохнув, вытер выступивший на лбу пот тыльной стороной ладони.
— Я готов, — произнес Эльмо, отчетливо понимая, что больше и впрямь шансов нет. До сих пор он еще на что-то надеялся.
— Но, отче, вы не можете… — начала Кларисса, хватая инквизитора за руку, и в этот миг Иеронимус зашатался и начал медленно оседать.
Эльмо бросился к нему и неожиданно почувствовал, что удавка начинает медленно стягивать его горло.
— Что происходит? — прошептала Кларисса. — Что с ним?
— Он умирает, — Дамиетта опустилась на колени рядом с упавшим инквизитором. — Так ему и надо, Клэр, он хотел тебя убить.
— Ты… — прохрипел Иеронимус. — Ты отравила меня…
— Да, — призналась девочка. — Ты ошибся, церковник. Книга моя, это мой Черный травник… яд, естественно, тоже мой — в той воде, что показалась тебе слишком холодной. Ты хотел убить мою сестру, и я защитила ее.
— Дамиетта… — охнул Арнульф. Эуфемия сжала руку мужа.
— Я защищаю этот дом, — сказала девочка таким голосом, что ни у кого не осталось сомнения в ее правоте.
— Он умирает… — прошептал Эльмо и рухнул рядом с инквизитором. — И я тоже…
— Заклятие… не отпустит тебя… — инквизитор скорчился, прижимая руки к животу. — Я должен… тебя отпустить… должен…
— Пожалуйста… — Слезы потекли по щекам Клариссы, но Иеронимус не обращал на нее никакого внимания.
— Ж-жаль… так мало… времени… хотел больше узнать… о чародеях…
— Отпус-сти… — прохрипел Эльмо, но было поздно.
Иеронимус вздохнул в последний раз и умер.
Все замерло вокруг.
— Тише, тише, тише… — В ушах Эльмо билась кровь: «Тук… тук… тук…» Он стоял на коленях, пытаясь разжать невидимую веревку на горле, но она только затягивалась все крепче и крепче. — Тише… я сейчас…
— Ты сможешь… — плакала Кларисса. — Я верю, ты одолеешь заклятие…
От напряжения на висках Эльмо вздулись вены, пот тек по лицу градом. Он уже едва мог дышать и понимал, что все кончено.
— Все… Птаха… отлетался…
В этот миг Кларисса поняла, что перед ней больше нет чудовища.
Узкое бледное лицо, искаженное болью, но все же красивое… темные волосы с рыжими прядями… длинные тонкие пальцы…
— Я вижу тебя! — прошептала она, не веря своим глазам. — Я вижу!!!
И заклятие лопнуло, как слишком туго натянутая струна на скрипке.
15
— Ну и дела! — Лисс опустил поднос на стол. — И вас вот так запросто отпустили, госпожа моя? Отец не стал удерживать? Не верю…
— Отпустили, — как эхо откликнулась Кларисса, бледная и усталая. — И мы уедем как можно быстрее.
— Не мне вам перечить, — трактирщик развел руками и с опаской глянул на спутника молодой ноблессы: молчаливый инквизитор сидел в углу, низко надвинув капюшон на лицо, и курил трубку. Его руки были затянуты в перчатки — странно, но прошлый раз Лисс не обратил на это внимания. — Тем более есть кому вас защитить… — нерешительно закончил трактирщик. — Кстати, Роза вернулась. Такая же дурочка, как и была, но жива-здорова. Эмму все еще ищут…
— Интересно, где сейчас скрипач? — проговорила Кларисса, когда трактирщик отошел на безопасное расстояние. — Жив ли он?
— Навь не даст ему погибнуть, — вполголоса ответил человек в плаще. — Она слишком ценит его музыку. Боюсь, Тамме не удастся так просто от нее избавиться. Надеюсь лишь на то, что ему хватит силы воли больше не играть ни для кого другого, но…
«…если она поймет, что по-настоящему он любит только свою скрипку, им обоим конец. И скрипачу, и его музыке».
— …это так же маловероятно, как и то, что Иеронимус собирался тебя освободить, но не успел, — закончила Кларисса.
— Но он и впрямь хотел, — Эльмо улыбнулся. — Иеронимус не так прост… Мне очень жаль, что у нас не получилось узнать друг друга получше.
— Да, да, — съязвила Кларисса. — В пыточном подвале, к примеру. Или на главной площади Вальтена: он внизу, а ты — вверху, на костре.
— Возможно, возможно… — пробормотал Эльмо. — Так ты не передумала? Отправляешься со мной?
— Есть другие предложения? — девушка криво улыбнулась. — Я рада, что Альма жива. Надеюсь, она забудет обо всем, как о кошмарном сне. Дамиетта поможет. Отец, конечно, примет меня, но… должна признать, я этого не хочу. Не желаю больше выполнять прихоти Эуфемии, — она приняла чопорный вид. — Сделай то, не делай это, будь хорошей девочкой — да, и не забудь, завтра ты выходишь замуж!
— Эуфемия желала тебе добра, — робко возразил Эльмо. — Она не так уж плоха…
— Знаю, — сурово ответила Кларисса. — Ее тоже выдали замуж исключительно из добрых побуждений. Нет, теперь, когда мне не надо больше хранить тайну Дамиетты, все стало по-другому. Не хочу больше лгать и притворяться, ведь моя вера лежит в руинах… В общем, я с тобой. Тем более ты передо мной в долгу!
— В неоплатном! — Эльмо широко улыбнулся. — Хотя, должен признаться, я не разгадал Завесу теней до конца — меня видишь ты, но для всех остальных я все еще чудовище… и, кроме того, можно было догадаться, что Завесу можно победить любовью!
— Эй, не забывайся! — прикрикнула на него Кларисса строгим голосом, но в глазах ее играли веселые огоньки…
— Интересно, — задумчиво проговорил Лисс, наблюдая, как удаляются два всадника. — Готов биться об заклад, в ту ночь от инквизитора табаком не пахло…
— А от кого пахло? — хмуро покосилась на него Эйла.
— От пленного чародея… которого вроде бы отправили в Вальтен под стражей, только этого отчего-то никто не заметил.
Повариха хмыкнула.
— Хотел бы я знать, — продолжал он, — куда они свернут на развилке: направо, в Вальтен, или налево… в Ирмегард?
— Шел бы ты в зал, Старая Лисица… — Эйла улыбнулась. — Сам ведь лучше меня знаешь, что к чему!
— Эй, не подслушивать! — крикнул Лисс служанке и погнался за ней в зал, пиная на бегу. Эйла с таинственной улыбкой последовала за ними.
Белая птаха опустилась на ветвь тополя.
Вдали два всадника исчезли за поворотом дороги…
Константин Утолин
ПУТЬ ЗНАХАРЯ
Дмитрий с самого детства хотел стать лекарем, хотя в его семье никто этим искусством никогда не владел. Совсем еще мальцом он бегал в лес к стоявшей на солнечной поляне избе ведуньи Пелагеи, которая была единственной на всю их округу лекаркой и предсказательницей. Незаметно, как ему тогда казалось, он подкрадывался к одному из трех окон и пытался подсмотреть, как Пелагея ворожит. Но бабка всегда была тут как тут и, резко открывая окно, с неизменным успехом попадала Дмитрию прямо в лоб или, того хуже, в нос. И когда он припускался бежать, кричала вслед: «Ужо будешь еще подглядывать — ухи надеру!» Впрочем, дальше угроз дело не шло, и упрямый мальчонка спустя некоторое время опять шел в лес. Так продолжалось почти полгода, пока однажды Пелагея действительно не подстерегла его и, поймав за ухо оказавшимися неожиданно сильными пальцами, не потащила в дом. Вырваться Дмитрию не удалось.
Тогда, набравшись духу, Дмитрий попросил Пелагею взять его в ученики. И та неожиданно согласилась.
С тех пор прошло долгих семь лет, наполненных тяжелой учебой. Дмитрию повезло — у него действительно оказался сильный природный Дар. Собственно, Пелагея потому и взяла настырного мальчишку в обучение, что сразу это почувствовала. За семь лет с Дмитрия сошло семь потов в прямом и переносном смысле: мало того, что пришлось учиться чувствовать токи природы, чтобы безошибочно определять, когда и какие растения собирать и как их потом хранить, пришлось еще учиться слушать себя, мельчайшие особенности того, что происходит в теле, в голове и в том, что Пелагея называла истинной сущностью. Дмитрий словно заново учился дышать, стоять, ходить, слушать, нюхать и даже спать. Мало того, что Пелагея заставляла его запоминать разные травы, плоды и коренья, так еще и изнуряла многочисленными упражнениями.
Спустя два года с начала учения, когда Дмитрию исполнилось двенадцать лет, Пелагея однажды утром повела его далеко в лес, на заповедную поляну. И там рассказала, что с этого дня начнет учить его владеть своим телом. Дмитрий, который, как ему казалось, при общении со старой ведуньей уже разучился чему бы то ни было удивляться, в то утро слушал ее, раскрыв рот от изумления. А Пелагея рассказывала ему, что издревле в их народе была традиция передачи по женской линии знаний о том, как учить боевому мастерству. Удивленный Дмитрий робко спросил Пелагею — как же так, мол, женщины мужчин ратному искусству учили? И услышал ту часть истории своего народа, о которой до той поры ничего не знал.
Ведунья рассказала ему, как с древнейших времен те рода их народа, которые шли вперед во время великих переселений, а потом жили на порубежье с другими племенами, периодически подвергались нападениям. И порой получалось так, что все взрослые мужчины рода, защищая свои деревни и уходящих в леса женщин, стариков и детей, погибали. Растить новых воинов приходилось старикам, зачастую уже не способным показать что-либо из бойцовских ухваток. И тогда в одном из родов, к потомкам которого принадлежали и Пелагея с Дмитрием, самые умудренные воины стали учить девочек. Но учили они их не самому бою, а тому, как обучать воинскому искусству других.
Те времена давно ушли в прошлое, но древняя традиция еще жила, и старая Пелагея была одной из ее носительниц. Тогда, пять лет назад, Дмитрий спросил ее, зачем ему, желающему стать лекарем, целителем, а не воином, осваивать искусство убивать? И получил ответ, что познать некоторые из проявлений своей истинной сущности и использования внутренней силы лучше всего можно именно при занятиях воинским искусством. И хотя Дмитрию это не очень понравилось, перечить Пелагее он не стал.
И вот сейчас ему уже семнадцать лет, уже год, как он помогает ведунье лечить жителей окрестных деревень, и вчера бабка Пелагея попросила его рано утром прийти на ту самую заповедную поляну, на которой пять лет назад начала учить его искусству выживания. Дмитрий пришел. Пелагея уже ждала его, присев на стоявший на границе поляны большой валун, покрытый древними письменами, читать которые не умела и сама ведунья. Дмитрий терпеливо ждал, когда она начнет разговор первой. И та наконец заговорила.
— Ну что, внучок, мне тебя учить больше нечему! Но Дар твой до конца еще не раскрыт. И поэтому я хочу отправить тебя учиться дальше.
— Куда, бабушка?
— Знаю я, внучок, что жив еще один из сильнейших ведунов наших, Мирослав, род свой от волхвов древних ведущий и знания заповедные унаследовавший. К нему тебя и отправлю. Знаю, достоин ты постичь древние знания и Дар свой до конца раскрыть. Путь, правда, тебе предстоит неблизкий. Ну да ты и заработать себе в дороге сможешь искусством лекарским, и постоять за себя. Дар в тебе, внучок, не шуточный, и потому нельзя тебе останавливаться. Дар — он от Бога. И поэтому, если уж нашел свой Дар, надо до конца дойти, полностью его проявить. Иначе Бога прогневишь, и жизнь твоя скудной получится. Ладно, в путь тебе пора собираться. Три дня тебе даю — подумать да с родителями попрощаться. А потом ко мне приходи. Я тебе оберег древний дам, он тебе и в пути поможет, и Мирославу как знак будет, что ты не просто так пришел, а к Пути нашему, ведовскому, причастен. А сейчас ступай, внучок.
Спустя три дня Дмитрий пришел в избу Пелагеи. И спустя полчаса, получив оберег и помолившись вместе с ней на дорогу, шагнул за порог. На продолжение своего Пути.
Дул прохладный ветер с моря. Целый год Дмитрий шел на север, в край суровых скал и дремучих лесов. По пути изведать пришлось всякое: и людей лечил, и новые знания получал, и голодал, а дважды так и вовсе от разбойников отбивался. И все это время думал: угораздило же этого Мирослава забраться в такую непролазную глушь! Но, слава Богу, любая дорога имеет конец. И сейчас, кутаясь от пронизывающего ветра, Дмитрий с вершины холма видел стоящую на берегу небольшой лесной речушки избу. Солнце в это время года в этих местах, несмотря на вечер, стояло в небе высоко, и ведущая к дому сквозь лес узкая тропинка была видна достаточно хорошо.
Спустившись с холма, Дмитрий подошел к избе. Не успел он постучать в дверь, как та открылась. На пороге стоял высокий худощавый старик, одетый в полотняные порты и рубашку с накинутой поверх нее стеганой безрукавкой. У старика были темно-русые волосы и рыжая борода, в которых Дмитрий не заметил ни одного седого волоса. На ногах у него были сапоги из мягкой кожи. Встретив ощутимо сильный взгляд хозяина дома, Дмитрий застыл на пороге и не сразу нашелся, что сказать.
Неожиданно хозяин избы сделал шаг вперед и произнес:
— Здрав будь, путник! С чем пожаловал к старому Мирославу?
— И тебе здравия! Меня послала ведунья Пелагея. Просила передать вот это, — с этими словами Дмитрий полез за пазуху и, достав небольшой нашейный мешочек, извлек из него данный Пелагеей оберег — небольшой, но тяжелый диск, сделанный из странного материала, похожего одновременно и на металл, и на камень. Диск этот всегда был слегка теплым, словно его что-то грело изнутри.
— Знатная вещь! — произнес Мирослав, взяв оберег в руки. — Еще пращурами нашими сделанная. И Пелагею я помню — ох и стрекоза была девка, когда у брата моего старшего Родомира училась науке знахарской. Так зачем же она тебя ко мне послала?
— Я у нее в обучении был. Год назад бабка Пелагея сказала, что ей меня учить больше нечему, а Дар мой до конца не раскрылся. И отправила меня к тебе.
— Знахарем быть хочешь, значит? Ну-ну… Пойдем в дом, нечего на пороге стоять.
Внутреннее убранство жилища Мирослава сильно отличалось от избы Пелагеи. Не висели по стенам и около печи пучки разнообразных трав и кореньев, не стояли в углах баночки и горшочки с готовыми отварами, порошками и мазями. Зато на полке вдоль стены стояли и лежали фолианты, от которых так и веяло древностью.
— Что, интересно? А сам-то ты грамоте обучен?
— Да, Пелагея научила.
— А чему она еще тебя учила, кроме грамоты да знахарства?
— Воинскому мастерству и искусству выживания. Хотя зачем это знахарю, ума не приложу. Знахарь должен лечить, зачем же ему знать, как убивать? Пелагея говорила, правда, что некоторые навыки владения своей скрытой силой лучше всего осваивать именно через воинские упражнения. А еще говорила, что понявший, сколь, с одной стороны, уязвим, а с другой — силен человек, можно научиться лучше чувствовать пределы болезни и пределы лечения, которые может вынести тот или другой человек.
— Права Пелагея. А тебе, значит, воинская наука не по душе пришлась?
— Врать не хочу — не нравилось мне учиться, как лучше всего людей убивать.
— Ну что ж… Раз так, то и я тебя начну учить именно с воинских упражнений.
— Но почему?! — изумленно воскликнул Дмитрий.
— Оставь свои вопросы. Ты или сам все поймешь со временем, или не поймешь никогда. А если я тебе сейчас все объясню, то ты это только умом поймешь, но ни телом, ни душой не прочувствуешь, не осознаешь. А одного умственного понимания для того, чтобы стать истинным лекарем, мало.
— Но неужели того же самого осознания нельзя достичь другими способами?
— Можно! Но у каждого свой Путь к совершенству. И либо ты мне веришь и будешь делать так, как я скажу, либо завтра поутру мы расстанемся. Согласен?
— Согласен, — вздохнул Дмитрий. В конце концов, не зря же он проделал столь долгий путь, чтобы несолоно хлебавши вернуться обратно.
— Ну и ладно. А сейчас поедим, что Бог послал, да и спать ляжем. Завтра поутру раненько встанем.
Утром следующего дня старый ведун действительно поднял Дмитрия очень рано и позвал к реке. На улице было прохладно, и Дмитрий зябко поежился. Протирая глаза и отчаянно зевая, Дмитрий подошел к уже стоявшему у кромки воды ведуну и, следуя его примеру, стал умываться. Холодная вода быстро прогнала сонливость, и Дмитрий уже начал разгибаться, когда Мирослав неожиданно толкнул его движением столь стремительным и точным, что Дмитрий не успел на него среагировать и, подняв тучу брызг, рухнул в воду. Самого движения он не заметил. И хотя ему доводилось видеть, как может двигаться Пелагея, да и самому удалось освоить движения столь быстрые, что нападавшие на него разбойники ничего не успевали с ним сделать, но сейчас Дмитрий столкнулся с чем-то совершенно иным.
Поэтому он выходил из воды уже с настроем на бой — обиженный и недоумевающий, за что ведун так с ним поступил. А тот, как ни в чем не бывало, уже шел обратно к избе. И Дмитрию не оставалось ничего иного, как пойти вслед за ним.
После прошедшего в полном молчании завтрака Мирослав впервые за все утро заговорил:
— Ты сейчас думаешь, наверное, ну и зачем я приперся в такую даль к этому выжившему из ума старику? Думаешь ведь? Можешь не отвечать… Но ты не прав. Просто я зримо показал тебе, что воинская наука тоже имеет смысл.
— Какой смысл? Умение защитить себя? Так ведь если не становиться бродячим знахарем, то это не очень-то и нужно! — не выдержал Дмитрий. — Я шел сюда учиться у великого знахаря, а встретил выжившего из ума старика! Я ухожу! Лучше уж я буду учиться сам.
— Что ж, раз решил, уходи. Только подумай сначала — может ли быть хорошим лекарем тот, кто сам слаб здоровьем и не может вылечить сам себя? И может ли быть лекарем тот, кто не знает особенностей токов внутренней силы? Подумай над этими вопросами — и можешь идти. Я никого силой не держу.
Сказав это, старый ведун встал из-за стола, подошел к полкам с книгами и стал там что-то искать. А раздосадованный и злой Дмитрий вышел из дома и, сев во дворе на колоду для рубки дров, задумался. Старик, конечно, сумасброд, но в его словах Дмитрий чувствовал резон. И если он уйдет прямо сейчас, не поняв, что именно хотел сказать ему этот странный старик, то получится, будто тот прав. Если же удастся понять смысл сказанных стариком слов, то тогда Дмитрий уйдет с сознанием того, что он не хуже сумасшедшего ведуна понимает, что нужно делать, чтобы стать настоящим знахарем. И, глядя на стоявшее над вершинами деревьев солнце, Дмитрий задумался.
Так прошло минут пять. Дмитрий хлопнул себя руками по коленям, встал и пошел обратно в дом. Войдя, он застал Мирослава читающим какой-то древний фолиант. Потоптавшись у входа, парень наконец выдавил:
— Хороший лекарь должен и сам быть здоров, и уметь ощущать то, что происходит в теле и душе тех, кого он лечит. А для этого сначала надо научиться делать это с самим собой. И воинские упражнения этому учат. Я верно понял?
— Почти, — ответил, оторвав взгляд от книги, Мирослав. — Есть и другие способы познать себя и содержать в порядке свои тело, разум и душу. Но лично тебе действительно больше всего для этой цели подходят занятия боевыми искусствами. Пелагея правильно это почувствовала. Но есть от этих занятий еще и другая польза. Да только до этого ты сам дойти должен. Если это тебе скажу я, то ты мне просто не поверишь. Потому что у тебя вообще нет опыта переживания подобных ощущений. А значит, ты их и представить себе не сможешь. Ну так что, пойдешь или останешься у меня?
— Останусь.
— Ну а раз так, то пошли со мной. Дам я тебе первый урок.
Они углубились в лес и вышли к странной поляне — вокруг нее росли двенадцать могучих дубов, каких Дмитрий в местных лесах за время путешествия почти не встречал. И было в этой поляне еще что-то необычное, чего Дмитрий сразу не осознал. Словно почувствовав его удивление, Мирослав указал на дубы и сказал:
— Я сам их высадил и ухаживал за ними, берег от заморозков. Кроме того, в этом месте почва теплая. В этом месте близко к поверхности подходят теплые воды.
— Теплые воды? Здесь? Откуда?
— Из глубин земли. И это мы тоже используем в твоем учении, но позже. А пока начнем урок. Скажи мне, каких животных ты знаешь?
— Ну-у, медведь, лось, рысь, волк, росомаха, заяц, белка, соболь, уж, гадюка, лягушка…
— Стой, стой. Хватит пока тех, кто живет на земле. А в небе и в воде?
— Ну, ерш, сом, налим, щука, ястреб, коршун, соловей, сова…
— Так, ладно. А пока ты добирался до меня, никаких неизвестных тебе зверей не встречал?
— В одной харчевне у хозяина жил маленький зверек, похожий на человечка. Уморительные у него ужимки. Хозяин говорил, что купил его у проезжего купца из дальней страны. И еще хозяин рассказывал, что тот купец говорил про огромных тварей, живущих в реках и озерах на юге его страны, которые одеты в толстую чешуйчатую шкуру, с огромными зубами, на маленьких лапах и со страшным хвостом, ударом которого зверь может сломать ноги человеку. Зверь этот плавает в воде как рыба и может двигаться по суше — правда, не долго.
— Угу… Ну что ж, хорошо. А скажи-ка мне теперь, рассказывала ли тебе Пелагея что-нибудь про воинские ухватки, которые подражают звериным?
— Не только говорила, а и учила. Медвежьему, волчьему, соколиному и гадючьему бою.
— Хорошо. А сам ты как думаешь — что главное в этих боевых приемах?
— Ну, понять, как тот или другой зверь двигается, как бьет, как уворачивается. И самому так двигаться.
— Но ты же не лось и не медведь. Зубов, когтей, копыт и рогов у тебя нет. Как же ты можешь так же двигаться и бить?
— Я имел в виду, что надо двигаться похоже.
— Эх-хо-хо… А что Пелагея-то тебе говорила?
— Что надо стараться почувствовать, как у зверя его внутренняя сила движется и изливается наружу и как ведет себя в бою его истинная сущность. И заставляла наблюдать за разными зверями и даже за рыбами. Да только сколько я за ними не смотрел, а толком осознать токи их внутренних сил так и не смог. Очень уж они другие, не как мы.
— Ну ладно. Вот с этого мы с тобой и начнем — будешь учиться чувствовать токи силы у животных. А для этого тебе надо сначала самому научиться чувствовать и видеть мир так же, как те, кому ты будешь подражать.
— А как это? Мирослав, ты же сам говорил только что, что я не зверь, не птица и не рыба.
— По Промыслу Божьему есть в нас, людях, память глубинная не только обо всех предках наших среди людей, а и о звериных предках наших. Вот я тебя и научу память эту пробуждать. Ну а прежде чем начнем, попробуй догадаться, чем это полезно лекарю?
Дмитрий задумался. Ответ пришел ему в голову довольно быстро:
— Если уж я смогу даже звериные токи внутренних сил ощущать, то уж нарушения в токах сил у человека и подавно почувствую. А значит, и зарождение болезней смогу распознавать раньше!
— Молодец. Да только это не все. Звери ведь тоже болеют и лечатся. И если ты их силы чувствовать научишься, то сможешь понять многие их способы лечиться — какие движения делать, какие корешки и травки есть и когда. И вообще запомни: научишься чувствовать внутреннюю суть живых ли, неживых ли вещей, и они тебе сами о многом расскажут. И посоветуют. Только надо уметь их слышать. Ну а теперь выпей-ка вот это, — и Мирослав протянул Дмитрию небольшую бутылочку, которую достал из-за пазухи своей душегрейки.
Дмитрий с трудом открыл обмазанную смолой плотно пригнанную деревянную пробку и понюхал содержимое. Запах был странный. Резко выдохнув, Дмитрий вылил в рот сразу всю находившуюся в бутылочке жидкость. Сглотнул. Некоторое время ничего не происходило. Потом вдруг резко обострились сразу все чувства. А потом нахлынула слабость. Охнув, Дмитрий на подгибающихся ногах подошел к ближайшему из дубов и сел, прислонившись к нему спиной. Перед глазами все плыло, голос Мирослава доносился словно издали:
— Постарайся четко представить себе любого зверя или птицу, которые тебе нравятся. И пожелай им стать. Воплотиться в него.
И когда сознание уже совсем угасало, перед внутренним взором Дмитрия вдруг появился образ парящего в голубом небе сокола. А в следующий миг он осознал, что видит землю с высоты. Видит совсем иначе, чем человек. И ощутил, что летит! Он был соколом! Его память и сознание жили сейчас в теле гордой могучей птицы. Едва справившись с восхищением, Дмитрий вспомнил, что должен постараться прочувствовать и запомнить, как двигается, что чувствует, как ощущает мир сокол. Едва он обратил внимание на все это, как стал падать. В ужасе он пытался махать крыльями, но лишь завертелся в воздухе. Земля стремительно приближалась…
И тогда Дмитрий отстранил свое сознание от сознания птицы. Сокол выровнял падение, а потом уверенными взмахами крыльев стал набирать высоту. Теперь Дмитрий, словно затаившись в разуме и теле птицы, лишь наблюдал за внутренними ощущениями самого сокола, не делая больше попыток вмешиваться. Так продолжалось довольно долго — Дмитрий в теле сокола дважды охотился, поймав в первый раз полевую мышь, а во второй — неосторожно перебегавшую большую поляну лисицу. Та пыталась сопротивляться, и Дмитрий сполна ощутил, как бьется сокол. Насытившись, он опять парил высоко в небе, наслаждаясь восхитительным чувством полета. А потом вдруг опять потерял сознание и очнулся уже в своем теле. Встал, сделал несколько шагов, словно заново привыкая ходить. И даже дышал он иначе, чем сокол, в теле которого только что кружил под небесами.
Мирослава на поляне не оказалось. И судя по тому, где было солнце, просидел Дмитрий под дубом аж до середины дня.
Подходя к избе, он увидел Мирослава, делающего медленные, плавные движения, непрерывно перетекающие одно в другое так, словно все они были единым движением, только очень длинным и растянутым во времени. Со стороны казалось, что он словно плавает в воздухе. Никак не отреагировав на приход Дмитрия, ведун еще некоторое время упражнялся, затем вскинул вверх руки и произнес: «Слава Творцу!» После чего еще некоторое время Мирослав постоял неподвижно с закрытыми глазами, словно всматриваясь и вслушиваясь во что-то внутри себя. Наконец, шумно выдохнув, посмотрел на Дмитрия и спросил:
— Ну что, кем ты был сегодня?
— Соколом.
— И как?
— Сначала чуть не разбился.
— Сам захотел крыльями помахать небось?
— Ну да.
— Ладно. Потом расскажешь, если захочешь. Ощущения запомнил?
— Кажется, да.
— Ну и славно. Пошли поедим. А вечером будешь отрабатывать известные тебе движения «соколиного боя», только на этот раз постараешься во время их выполнения ощутить себя соколом. Вспомнишь все, что осознал сегодня, и постараешься достичь того, чтобы ощущения во время движения стали как можно ближе к тем, которые у тебя были в теле сокола.
Осень все больше вступала в свои права — дни стали короткими, а ветра холодными. Дмитрий за это время в совершенстве освоил соколиный, медвежий, волчий, заячий и лосиный бой. Мирослав был доволен учеником. А тот уже и забыл, что мог думать о воинском искусстве как о чем-то лишнем и неинтересном. Впрочем, то, чему его учил ведун, и не было собственно воинским искусством.
Сегодня Дмитрий с радостью ждал следующего урока. Но Мирослав повел его не к заповедным дубам, а в сени своей же избы. И, подведя к углу, спросил:
— Что видишь?
Уже приученный внимательно наблюдать за всем, что его окружает, Дмитрий и сейчас со всем тщанием осмотрел угол. И стал перечислять:
— Мох кое-где вылез, топорище старое лежит, посохи наши боевые стоят, паутина под потолком, а на полу стрекоза дохлая.
— Хватит. Для тебя сегодня важен именно паук. В него воплотишься. А это посложнее будет, чем все, чем ты до этого занимался.
— Почему? Разве летать проще, чем паутину плести?
— Ох, учу я тебя, учу, а ты как был дурнем, так и остался! Сколько у паука ног?
— Шесть.
— Балда. Это у стрекозы и кузнечика шесть, а у паука восемь.
— Ну и что? Шесть, восемь — какая разница.
— Не понял еще. Ладно. А сколько у птицы ног и у зайца?
— У птицы две, у зайца четыре.
— Ну?! Нет, зря я на тебя время трачу! Сам посуди: до сих пор ты воплощался в тех животных, у которых четыре конечности. У человека их тоже четыре. И не столь важно, что у птицы две из них крылья, а заяц или волк бегают сразу на всех четырех лапах. А у паука их восемь. Да еще и глаза у насекомых по-другому устроены. А еще для насекомых, как существ маленьких, время течет гораздо быстрее. Поэтому все ощущения для твоего разума будут более непривычными. Так что на этот раз я за тобой присмотрю, а то, не дай Бог, еще умом повредишься. Хотя и не велик он у тебя, а все ж неприятность. А еще может в теле течение силы нарушиться. Ладно, понаблюдай за пауком и обратно в горницу приходи.
Понаблюдав за пауком и даже потыкав в паутину щепочкой, чтобы посмотреть, как паук движется, Дмитрий вернулся в горницу и, выпив очередное снадобье Мирослава, погрузился в мир совершенно иного, чуждого человеку существа. Паучье зрение и впрямь было совсем иным, словно весь мир разбился на кусочки, а потом его склеили заново. И все движения вокруг казались очень медленными. Да и то, как надо шевелить сразу восемью лапками, было осознать крайне тяжело. Разум бунтовал, никак не желая впитывать эти странные чувства, и, не выдержав долго подобного напряжения, отключился.
В себя Дмитрий пришел от прикосновения к губам края деревянной чаши. Рядом с ним сидел Мирослав и, придерживая его голову, поил каким-то отваром. Наконец в голове у Дмитрия прояснилось. Мирослав убрал чашу. Дмитрий сел, попробовал встать. И едва не упал, запутавшись в собственных ногах. Но устоял и спустя минуту уже был в норме.
— Ну что, понял теперь, каково оно — пауком-то быть?
— Да уж, заблудиться можно в этих ногах и глазах. Действительно чуть умом не тронулся.
— Ладно, лиха беда начало. Просто на это времени уйдет поболе. Зато когда освоишься да научишься управлять сразу восемью ногами, то руками и ногами сможешь такое делать, о чем раньше и подумать не мог. А то, что уже умеешь, сможешь делать почти в два раза быстрее! Да и само время станешь чувствовать иначе. А вообще ты молодец, быстро в себя пришел. Многих дня по два корежит. Значит, и следующий урок выдюжишь.
— Что, есть что-то похуже, чем пауком быть?
— А ты подумай сам… Суть та же — чем сильнее существо от тебя отличается, тем тяжелее тебе пропустить через свои разум и тело ощущения и потоки внутренней силы, присущие этому существу. Ну что, догадался?
— Ну-у, наверное, змеи и рыбы…
— Точно! Рыбы еще и живут в воде, а там вообще все иначе. Ну да до этого еще далеко. Ты еще насекомых месяц-полтора будешь постигать. Ведь тебе еще и соответствующие им боевые наборы движений придется учить. Так что если за месяц управишься с насекомыми, то это хорошо.
Дмитрий стоял во дворе на выпавшем этой ночью первом снегу, зажав в каждой руке по кнуту. Втянув носом холодный воздух, он развел руки и, резко наклонив туловище вперед, прыгнул. Кнуты со свистом рассекли воздух и оглушительно щелкнули по двум из восьми расставленных во дворе деревянных столбов, которые Дмитрий лично рубил из ствола старой высохшей сосны. Вот уже неделя, как столбы стояли во дворе Мирослава и Дмитрий лупил их кнутами, рубил мечами и бил ногами, закрепляя в бойцовских навыках ощущения, полученные им от пребывания в теле разных насекомых. Даже тараканом, тьфу, довелось побывать.
Во двор вышел хозяин и, подойдя к вошедшему в раж Дмитрию, неуловимым движением руки перехватил летевший ему прямо в лицо кнут. Дернув его при этом так, что Дмитрий, чтобы не упасть, вынужден был рвануть тело следом. Распластавшись в полете, он оттолкнулся второй рукой от земли и, извернувшись, встал на ноги. Глаза его постепенно приобрели обычное выражение.
— Молодец, — скупо похвалил Мирослав. — Только не позволяй своей внутренней сути оказаться полностью поглощенной той древней насекомой сущностью, которая живет в части твоего глубинного разума. А то можешь и не вернуться. Так и останешься человеком с поведением и восприятием насекомого.
— Не-а… Я этих тварей, живущих в каждом из нас, чем больше постигаю, тем лучше умею держать в узде.
— Ну, дай-то Бог! Думаю, однако, что пришло время получить новый урок. Помнишь, ты сам про змей и рыб догадался. У них вообще ног нет. Так что придется тебе теперь их видению мира учиться.
— А где мы зимой змею-то найдем? Да и рыбу из-подо льда еще выловить надобно, чтобы на нее посмотреть.
— Есть у меня для тебя сюрприз. Помнишь, я тебе говорил, что в этой местности воды теплые из глубин земли близко к поверхности подходят? Так вот, есть тут в скалах пещера, а в ней небольшое озерцо. Теплое, аж парит. Рыбы там, правда, нет, ну да в реке поймаешь и посмотришь. А змеи как раз в окрестностях тех скал и зимой не все спят. Так что сможешь выследить и полюбоваться. А вот отрабатывать движения что рыб, что змей поначалу лучше всего в воде. Так вот в том озерке и будешь это делать. А сейчас иди за рыбой. Заодно и на ужин наловишь.
Вечером, уже в темноте, Дмитрий вслед за Мирославом, который двигался в лесу словно днем, вышел к скалам. По одному ему известным приметам ведун нашел меж них узкий, скрытый кустарником проход. Войдя в пещеру, запалили взятые с собой факелы и спустя еще какое-то время вышли на берег подземного озера, над поверхностью которого действительно клубился пар. Мирослав велел Дмитрию раздеться и лезть в озеро. Вода была теплее, чем тело, и поэтому, найдя неглубокую выемку на дне, Дмитрий лег в нее и расслабился. Мирослав, как всегда, достал из-за пазухи флакон с очередным снадобьем и дал его Дмитрию. Тот привычно выпил жидкость, на этот раз абсолютно безвкусную, словно простая вода, и его сознание уже привычно скользнуло в ту глубину разума, где находится истинная сущность каждого человека. Чтобы на сей раз ощутить себя рыбой.
…Дмитрий сидел в горнице и читал древний фолиант. В последний месяц наряду с упражнениями Мирослав стал давать ему читать. Грамоте Дмитрия обучила еще Пелагея, причем кроме родного языка научила его читать на двух чужеземных, на которых, как она сказала, многие труды по лекарству написаны. И сейчас Дмитрий читал как раз один из них. Впрочем, писалось в нем не о каких-либо снадобьях или свойствах болезней, а об устройстве мира, о том, как все друг с другом связано и одно вытекает из другого, чтобы породить третье, и так далее, пока не замкнется круг превращений. Писалось, что на этом кругу, который по сути своей непрерывен, есть особые точки, в которых человеческое восприятие может заметить отдельные качества текущей в природе Единой Силы Сущего, которых древние мудрецы насчитали двенадцать. И каждому качеству соотнесли одно из наблюдаемых в мире внешних проявлений Единой Силы, которые уже позднее назвали стихиями.
Мирослав объяснил ему, что почти для каждой из стихий можно найти живое существо, наиболее к ней предрасположенное. И втолковал, что напрямую ощутить суть стихий человек хотя и может, но с большим трудом. Да и доступны прямому восприятию человека только пять из двенадцати качественно разных состояний природы. И в этом заключался еще один смысл того, почему Мирослав учил Дмитрия постигать внутреннюю суть самых разных животных. Теперь на основе имеющегося сродства тех или иных животных с разными стихиями Дмитрию будет намного проще постигать скрытую суть стихий. И впрямь, Дмитрий уже уловил сути воды и воздуха. Тяжелее ему давалось постигать суть земли. А всего тяжелее шло понимание сути огня и металла, поскольку не было животных, сродственных этим стихиям. Остальные семь стихий давались Дмитрию также с разным успехом. А освоить их было надо, поскольку лекарь, понимающий и чувствующий, какая из стихий в больном сильна, а какая ослабла, сможет почувствовать самое начало зарождения болезни, когда это еще не болезнь, а только тень ее. И поэтому Дмитрий снова и снова упрямо пробирался сквозь хитросплетения чужого языка и сложных понятий.
Прошло еще полгода. Дни вновь стали длинными, а ночи светлыми. В один из дней Мирослав предложил Дмитрию сразиться с ним. Всерьез. Правда, без оружия. Но и без него Дмитрий сейчас мог убить обычного человека, даже не прикасаясь, на расстоянии двух шагов. Впрочем, Мирослава нельзя было назвать обычным, и поэтому Дмитрий согласился, честно предупредив Мирослава, что боится причинить ему вред. Поскольку он-то молод и силен, а старый ведун хотя и здоров не по годам, а все-таки… На что тот только усмехнулся и промолвил: «Ну, дай-то Бог нашему теляти да медведя заломати». И вышел во двор. Дмитрий вздохнул, сбросил в сенях рубаху и пошел следом.
Схватка закончилась быстро. Поражением Дмитрия. И, как он понял, выйдя из боевого состояния, Мирослав мог завершить бой и раньше, да не стал. Видимо, хотел в деле посмотреть, как освоил Дмитрий его науку. Но как ни старался Дмитрий, так и не смог ощутить, за счет чего Мирослав раз за разом либо сбивал его на землю, либо делал так, что самые отточенные, въевшиеся в плоть и кровь движения вдруг переставали получаться, и Дмитрий начинал путаться в собственных руках и ногах. Это он-то, чей разум научился управлять восемью лапами паука! Помучавшись этой загадкой, Дмитрий подошел к присевшему на лавку ведуну и спросил:
— Как же так? В чем я ошибся? Я чего-то не понял или понял неправильно? Или я не все еще знаю?
— Ну, допустим, все одному Богу известно. И я тоже по сей день учусь. А побил я тебя потому, что воздействовал на то, что присуще именно человеку. И поэтому в звериных манерах боя просто нет средств, способных противостоять таким приемам.
— Что же это за приемы такие особенные?
— Садись рядом и слушай внимательно. Потому как то, о чем я сейчас поведу речь, кажется простым. И за этой внешней простотой легко потерять смысл.
Относительно движений в бою запомни, что любое из них так или иначе связано с самым древним, чисто человеческим навыком — удерживать равновесие. И можно развить очень тонкое ощущение той предельной границы положения тела, за которой уже нельзя удержаться от падения. И тогда человек, как говорят в системах нашего народа, начинает «чувствовать край». А научившись чувствовать край, станешь способен как бы нанизывать на «качания из края в край» и другие движения.
Научившись в совершенстве чувствовать свой край, постепенно станешь ощущать его и у противника. И вот тогда ты сможешь уже не мериться с противником в силе или скорости, а сразу действовать так, чтобы пресекать любые его движения, когда они еще только зарождаются. А основано это умение все на том же осознании равновесия. Заставь тело твоего противника ощутить, что оно стало терять равновесие, — и у него сразу возникнет древнейшее из чувств: надо устоять! А про все остальные движения тело сразу забудет. Вот и сорвалась его атака или защита. Заметь: боец, чувствующий край, гораздо менее подвержен действию таких уловок. Вот так я тебя и победил. И теперь ты будешь учиться этому.
Год близился к концу, когда Мирослав опять предложил Дмитрию схватиться с ним. И вновь они встали во дворе друг против друга и приготовились к бою. Начинать первым никто не спешил. Стояли, слегка покачиваясь и поворачиваясь всем телом и, казалось бы, совсем не следя за противником.
В этот раз первым начал Мирослав — сделал шаг вперед. Так, что казалось, будто он, наоборот, отступил. Но Дмитрий на эту уловку не попался, оставшись стоять на месте. Мирослав сделал еще шажок, и тут же его тело, словно подброшенное из пращи, взлетело в воздух. Схватка началась. И кончилась спустя всего пять движений противников.
Стоявший напротив Дмитрия старый ведун плакал и не стеснялся своих слез, поскольку это были слезы радости. А Дмитрий улыбался, поскольку в этом бою он постиг, как достичь исполнения древнего постулата, гласящего, что лучший бой — это тот, который не состоялся!
Вытерев слезы, Мирослав сказал:
— Поздравляю! Теперь ты готов учиться лекарскому мастерству. Потому что не может быть настоящим знахарем тот, кто не познал и не изжил в самом себе темные стороны своей сущности и не постиг всю бессмысленность разрушения. Потому что в природе все заведено так, что все рано или поздно исчезает и без наших усилий. Сегодня ты понял также, что лежит выше всех стихий и принципов и позволяет управлять ими. Главное, что следует усвоить, если хочешь осознать и поддерживать гармонию мира, — это умение полностью отдать тело древней жизненной силе, а разум подчинить душе. Все остальное же — лишь пути к осознанию этого. Ты раньше боялся боя и не хотел становиться бойцом. Сегодня же ты, овладев воинским мастерством и глубоко познав принципы, которые лежат в его основе, впервые был спокойным в бою, отринув не только страх, но и жажду победы. Ты осознал сегодня всю бессмысленность любых сражений и внутренне отказался от них. И вера твоя была так велика, что и моя внутренняя сущность ощутила эту бессмысленность и остановила движения моего тела. Тем самым ты пресек бой, не дав ему зародиться! И поэтому теперь ты по-настоящему готов помогать людям. Пойдем в дом, мне еще многое надо тебе передать. Но отныне ты уже не ученик мой, а соратник. И отныне сам мир будет тебе помогать.
Спустя три месяца Дмитрий уходил. Старый ведун передал своему ученику все, что знал, и наказал возвращаться обратно в свою землю, чтобы лечить людей, а также искать и учить способных к знахарскому искусству.
Тепло попрощавшись с Мирославом, Дмитрий отправился в обратный путь.
Дни шли за днями. Молодой ведун по узкой дороге шел через лес. Утром он вышел из деревни, в которой остановился на ночлег, и к полудню достиг угрюмого леса, который у местных коробейников пользовался дурной славой из-за поселившихся в нем разбойников. Атаман их, по слухам, хорошо умел устраивать засады, да и шайку свою держал в узде. Так что сколь ни ловили его присланные три раза местным князем дружины, так и не поймали.
Но поскольку другого пути в родные края у Дмитрия не было, то хочешь не хочешь, а пришлось идти через лес. Авось и не заинтересует одинокий путник лесных людей. Да только Бог рассудил по-своему. И вслед за заливистым свистом в землю перед Дмитрием впилась стрела.
Он замер. Из-за деревьев появились пятеро, а еще двое, которых ведун почувствовал, сидели в ветвях с натянутыми луками.
— Ты стой, мил человек, где стоишь, а мешочек свой брось нам, — произнес один из разбойников, с харлужным мечом у пояса и в такой же кольчуге. Сразу видно — главарь.
Дмитрий бросил свою котомку под ноги остановившимся в трех шагах от него бандитам. По кивку головы главного один из них поднял ее, развязал узелок и вытряхнул содержимое на дорогу.
— Да тут травы одни да рукописи какие-то, — разочарованно прогудел он.
— Эй, грамотей, отдавай, что там у тебя еще есть, и иди с миром. Отдай сам, а то если найдем, то намнем бока, — произнес главарь.
— У меня ничего нет. А в том, чтобы впятером намять бока одному, большой сноровки и чести нет. А один на один слабо? — ответил Дмитрий.
— Ха, умник выискался! Ладно, ребята, раз не хочет по-хорошему, будем по-плохому, — сказал главарь. И тут же в воздухе свистнуло сразу два аркана. Но Дмитрий уже «запустил маятник».
То, что случилось потом, нельзя было назвать боем. Уклонившийся от арканов Дмитрий стремительно сблизился с разбойниками, попутно отбив две и уклонившись от третьей пущенной в него стрелы. И… И словно все окружающее ополчилось против разбойников. Один из лучников, натягивая тетиву, ударился локтем о сучок и, потеряв равновесие, упал, ударился о ствол и повис в ветвях. Бросившийся на Дмитрия бандит поскользнулся на подвернувшейся под ногу шишке, упал головой на камень и затих. Двоих Дмитрий успокоил, казалось бы, легкими тычками. А еще одного сбил на землю, одновременно попав брошенным камнем в руку второго лучника. И пущенная стрела попала в задницу встающего бандита, а сам стрелок выронил лук.
Сердце главаря шайки успело ударить всего сорок раз, когда все было кончено. Четверо нападавших лежали на земле. Один из лучников повис в ветвях, а второй неуклюже слезал с дерева. Единственным, кто остался стоять на ногах, был главарь, лишившийся меча и ножа. Он единственный из всей банды оказался способен к осознанию и прямому общению сущностей прямо во время боя. И теперь стоял, ошеломленный открывшимся ему вдруг новым видением мира.
— Ну, чего встал, — обратился к нему Дмитрий. — Помогай теперь, будем у парня твоего стрелу вытаскивать. — И пошел к стонущему на земле разбойнику. Встряхнув головой и словно очнувшись, главарь пошел следом, даже не помышляя уже о том, чтобы попытаться причинить какой-то вред этому необычному страннику.
Спустя некоторое время, оказав помощь всем разбойникам и приведя их в чувство, Дмитрий подбирал рассыпанное на дороге содержимое своей котомки, когда к нему осторожно подошел главарь.
— Мы, конечно, разбойники, но живем с понятием. Ты мог нас всех в землю положить, а то и чего похуже. Да не стал. И человек ты ученый, и дерешься дай Бог каждому. Дозволь пригласить тебя к нашему очагу. Уважь, всем обществом просим!
— Ну что с вами делать, уважу! — со смехом ответил Дмитрий. — Заодно полечу вас, бандитов. А то ведь у тебя спина вон, вижу, больная, еще двое простужены постоянно, а у одного желудок слабый.
— Ну, ты даешь! — воскликнул атаман. — Я много скитался, но такое лекарское мастерство впервые вижу. Вмиг наши болячки понять, да еще во время драки! Тебя нам и впрямь, наверное, сам Бог послал.
— Бог посылает благо лишь тем, кто готов его принять. Ты вот оказался готов. Хватит тебе разбоем да грабежом жить. Если надумаешь, могу взять тебя с собой — учеником. Да и остальных, если захотят, приглашаю к себе на родину. Тут вам новой жизни не начать, а у нас, если захотите, сможете. Ну, что скажешь?
Атаман стоял, открыв рот и выпучив глаза. Чего-чего, а таких слов он не ждал. И не был готов что-либо ответить. Дмитрий же молча ждал, ибо случившееся было откровением не только для этих разбойников, а и для него самого. Это был знак свыше и ему. И только теперь он на самом деле понял, что избранный им Путь Лекаря — действительно его Путь! И намерен был пройти его до конца.
— Ладно, утро вечера мудренее. Пошли, что ли, в вашу берлогу, — сказал он все еще оторопело стоящему главарю разбойников. И первым шагнул в сторону леса.
Его Путь только начинался.