Гнев Господень

Общеизвестен факт, что боги никогда не умирают.

Менее известен факт, что все боги когда-то рождаются.

И уж совсем неизвестен тот факт, что лучше бы уж они умирали. Тонкую грань взаимодействия между духовным излучением верующих на земле и самочувствием божества на небесах всегда трудно отследить, и всё же она есть. И нет для бога судьбы худшей, чем судьба потерять своих поклонников.

А переходят верующие, как уже нетрудно догадаться, к другому богу.

Зевс был в гневе, что само по себе уже о многом говорит. Не надо быть провидцем, чтоб понять, что все на вершине Олимпа ходили на цыпочках и разговаривали шёпотом. Лишь Аполлон, красавец с тысячью лиц, способный принимать любой облик и ведавший законами красоты, рисковал находиться подле верховного божества, что, впрочем, ему было проделать не так уж сложно в силу своей специализации.

Ходили слухи, что родившийся совсем недавно какой-то новый бог уже успел переманить к себе изрядную часть прихожан и продолжает пополнять свою паству, чем, вероятно, и вызван был упадок былого величия древних богов.

— Ну что за бред! — наконец высказался Зевс. — Чего им не хватало? Что мы забыли, чему еще они могли бы поклоняться? Небеса? Есть! Воды? Тоже есть! Ремёсла? Красота? Война? Торговля? Что же сделал этот выскочка, чтобы завоевать такую популярность? Ума не приложу!

— Стоит ли беспокоиться? — как бы вскользь заметил Аполлон. — Такие, как он, появлялись и раньше. Ну и где они теперь? Влачат нищенское существование на задворках небес!

— Глупец! — громыхнул Зевс. — Именно этим я и отличаюсь от тебя, что ты не смотришь в будущее дальше чем на один день! Нас ждёт точно такая же судьба, если мы не выясним, в чём заключается дело на сей раз!

— В таком случае, — поспешно согласился он, — есть смысл подождать Гермеса.

Гермес, крылоногий бог торговцев и воров, был откомандирован на землю именно с целью разузнать все подробности. Гонца ждали с минуты на минуту. Наконец он явился, пыльный и запыхавшийся.

— Какие вести ты принёс? — спросил Зевс.

— О Зевс! — выдохнул Гермес. — Я говорил со многими людьми, мужчинами и женщинами, стариками и детьми, с нищими и с королями!..

— К делу! Ты выяснил, чем он их привлёк?

— О да! Он просто их… пожалел!

— И только? — хохотнул было Аполлон, но в тот же миг услышал стон Зевса, а через секунду и сам понял, что первый бог, который был добр к людям, обречён на победу, а старым богам грозит плесень и запустение.

Добрым Зевс быть не умел.

Заразилка

Работу завершили ближе к полуночи. Во всяком случае, за окном давно уже стемнело. Павел бросил взгляд на улицу, вывел время на экран, пару мгновений тупо пялился на возникшие на мониторе цифры 00:17, затем зевнул и вернулся в рабочий режим. На экране длинным столбцом замаячили строчки программы.

— Любуешься? — Виктор отхлебнул кофе из пластикового стаканчика. Стаканчик был с трещинкой, чёрный кофе капнул на белый халат. Виктор потёр пятно пальцем и недовольно поморщился. Поднял взгляд на монитор. Его очки в тонкой хромированной оправе двумя блестящими овалами отразились на экране. — Когда запускать будешь?

— Не гони коней, — вяло отмахнулся Павел, — тут одной доработки месяца на два, если не больше.

— Ну, это ты загнул. Два месяца, скажешь тоже!

— Ну почему же… Глядишь, к осени и управимся.

— К осени? — хмыкнул Виктор. — Ну-ну. Самое время.

Он снял очки, потёр покрасневшие глаза и наклонился к монитору. Потянулся к клавиатуре:

— Можно?

— Пожалуйста. — Павел крутанулся на вращающемся стуле и откатился в сторону. — Только, ради бога, ничего не трогай и не меняй.

Виктор фыркнул:

— Обижаешь! Что я, маленький, что ли? Гм… Гм… — Клавиши отрывисто щёлкали под пальцами, структуры вируса сменяли на экране одна другую. — Ну и методы у тебя! Половину операций я даже близко не понимаю… Вот эту, например.

— Стараемся, — усмехнулся Павел.

— Он рабочий? В смысле — действует?

— Как тебе сказать… — Павел встал, снял халат и повесил его на гвоздик. Разыскал на столе ещё чистый, неиспользованный стаканчик и нацедил себе через бумажный фильтр остывшего кофе. — В принципе, уже да. Осталось только сбросить его в сеть — и процесс пойдёт.

Кофе по старой памяти заваривали в большой стеклянной колбе. Институту уже второй год задерживали зарплату, и к работе уже никто не относился всерьёз, так что можно было вполне официально притащить сюда кофейник или даже кофеварку, не опасаясь, что кто-нибудь из начальства нагрянет в лабораторию с проверкой, но… Привычка.

Да и денег нет.

Экран старенького «Пентиума» матово мерцал. Виктор с трудом оторвал от него взгляд.

— А не боишься, что тебя поймают?

— У меня знакомый там. Запутает следы, не подкопаешься. Хотя определённый риск, конечно, есть… Главное, ты молчи.

— Да я-то само собой… А что он делает?

— Да то же, что и раньше. Это усовершенствованная модель. На базе «Джонга». Выводит всё из строя. Надёжная штука, китайская, с гарантией. Я с ней полгода возился. Правда, можно потом вылечить. А что ты хочешь? Я же тебе не маньяк какой-нибудь! — внезапно вспылил он, отхлебнул из стаканчика и закончил фразу на несколько неожиданной ноте: — Всегда надо оставлять пути к отступлению.

Он подошёл и встал у окна. Виктор видел теперь только его спину и высокий, коротко стриженный затылок. Медленно проехала машина, свет фар прошёлся по стене и потолку.

— Слушай, — несколько неловко начал Виктор.

— Ну.

— На хрена ты этим занимаешься? Ну, вирусы вот эти.

Павел пожал плечами:

— Чёрт его знает… Я как-то об этом не думал. Сначала как бы из озорства, что ли… Самоутвердиться хотелось, наверное, мол, могу! А после — просто зло взяло. Ну что с меня взять? Учился десять лет, потом ещё пять… Диплом с отличием. А как жил на свои несчастные сто двадцать, так и живу. И бизнесмена из меня не выйдет. Раньше, может, и нужен был кому, но не теперь… Так что, со зла, наверное. — Он обернулся и присел на подоконник. — Вот, думаю, как сделаю да как отлажу, испытаю, запущу, ух они там все забегают! А бог даст, так и до Штатов доберётся. Опять же для мозгов гимнастика.

— Ну, делал бы чего полезное! Ехал бы вон в те же Штаты…

— На кой? Таких, как я, там — пруд пруди. Возраст опять же не тот, лет бы на десять пораньше. А теперь — ни известности, ни денег. Да и мама у меня больная, куда я её повезу? Ну ладно. — Павел смял опустевший стаканчик и спрыгнул с подоконника. — Пошли. А то скоро вахту закроют, опять до утра ждать придётся.

— Ну подождём…

— Ага! Знаю я тебя. Опять всю ночь в «Prince of Poverty Line» прогоняешь. Пошли.

Он выключил машину и направился к двери. Виктор помедлил, надел пальто и направился следом.

— Как думаешь его назвать? — спросил он, выходя.

Павел вяло отмахнулся, сосредоточенно ковыряя ключом в замочной скважине:

— А, не всё ли равно. Сами как-нибудь назовут. Пошли.

— Иногда мне кажется, что ты всё-таки чудовище.

Павел поднял взгляд.

— А что, разве я спорю? — усмехнулся он.

И выключил свет.

Пару месяцев спустя очередная ежегодная эпидемия гриппа охватила Азию, а после Азии — Европу и Америку. Новый штамм вируса учёные назвали «Сычуань», не без оснований предполагая, что возник он именно в этой китайской провинции, хотя возник-то он совершенно в другом месте.

Впрочем, они были не так уж и не правы: сеть водоснабжения там действительно была куда доступнее других.

Зверики

(Седьмая душа)

Эпсолианцы шли двумя рядами, скованные гравибоксами, низко опустив плечи и едва переставляя ноги. Обнажённые, поставленные в пары без разбору — самцы и самки, старики и молодняк, взрослые и детёныши. Шли в утилизацию. Кости пойдут на удобрения, мясо — на продукты, кожа, волосы и зубы — на какие-нибудь поделки… Оджикута смотрел на них с высоты шестого уровня тюремных камер, смотрел сквозь призму толстого стекла, через переплетение силиконовых подушек, через мерцание силового поля, и всё равно ему казалось, что он видит каждое лицо. Он смотрел и молчал. Гравибоксы вдоль дорожек гудели низко, на самом пороге слышимости, временами Оджикуте казалось, что это эпсолианцы поют одну нескончаемую медленную Песню Смерти. Но они шли молча — сотни, тысячи, не в силах даже поднять головы. Ч’крха — тонкокостные, с бледной кожей и узкими лицами, похожие на грустных ангелов, стояли вдоль дорожек с симбионтами в руках, следя, чтобы никто не сделал шага в сторону. Крылья их нервозно шевелились. Симбионты (фактически живые нервные стрекала; Оджикута всё никак не мог припомнить их названия) матово мерцали, вспыхивали и гасли, как гирлянда ламп на празднике.

Оджикута смотрел.

Эпсолианцы. Зверики.

Последнее сопротивление.

Он отошёл бы от окна, жрец Оджикута, Подающий Слово. Он отошёл бы, чтоб не видеть этих лиц, этих погасших глаз, этих смешных безволосых плеч. У всех биоблокадой заглушили чувство страха и реальности, но всё равно почти все самки плакали водой. Он отошёл бы от окна, но было некуда — вся его камера представляла собою полностью прозрачный куб три на три шага, и, отвернувшись, Оджикута бы увидел то же самое, только со спины. Да, со спины — именно две вереницы розовых эпсолианских спин, бредущих вдаль и исчезающих в нигде, в воротах утилизатора. В этом было что-то безысходное, ужасное, нелепое и злое. Он не хотел смотреть туда. Зрелище бредущих навстречу ему эпсолианцев опять напомнило какой-то нелепый грустный праздник.

Оджикута молча смотрел и задавался единственным вопросом: знали они, на что шли, когда поднимали восстание? Знали ли? Когда тяжёлые крейсера ч’крха смяли в десяти боях непобедимую армаду Ясинидов, когда после двухмесячной осады и тяжёлых продолжительных боёв, сперва в системе, потом на орбитали, в атмосфере, на поверхности, в воде и под землёй четыре планеты атроксов были уничтожены, а пять — покорены, когда дом Ясинидов подписал капитуляцию, знали ли они — рабы, прислуга, фактически домашние животные, неспособные на что-то большее, — что их ждёт пасть утилизатора? Что их нелепый бунт был обречён с самого начала? Рабов не трогают — хорошие рабы всегда нужны, но бешеных животных убивают. Эпсолианцы подняли восстание по всей планете, убивали захватчиков, прятались в канализациях и коммуникационных туннелях разрушенных городов, травили ядами систему водоопреснения, даже подорвали пару кораблей ч’крха. Но они были обречены. Это знали все, кроме них самих. Один отряд сумел поднять корабль и даже выйти в космос, что было совсем уже невероятно. Ходили слухи, что руководил захватом принц Омаджеган, с которым была горстка преданных сторонников и около тысячи эпсолианцев из обслуги старого дворца в Мепхахаджале, и тогда многое становилось понятным. Что сталось с этим кораблём и с принцем (если он действительно участвовал в этом), было неизвестно — к тому времени почти все боевые станции и системы слежения атроксов были уничтожены или заблокированы. Во всяком случае, ч’крха объявили, что корабль уничтожен.

Эпсолианцы шли. А Оджикута стоял и вспоминал всё, что он знал об этих существах. Захваченные во время ещё первых вылазок атроксов в глубокий космос, совсем безмозглые дикари, они лишились собственной планеты и истории, привыкли, изменились генетически. Покладистые слуги и действительно домашние животные. Дети называли их «зверики». Их иногда любили, особенно самок, чистоплотных, от природы заботливых, но не особо замечали. В меру смышлёные, в меру покладистые. В меру.

«Нам теперь придётся привыкать быть на их месте, — с равнодушием подумал Оджикута. — Мы узнаем, каково это — тупеть и деградировать, спускаясь по ступенькам лестницы истории, становясь рабами и домашними животными. Конечно, я утрирую, но всё же мы всегда теперь будем подчинёнными и угнетёнными. Как они».

Жрец вдруг задумался. Были ли эпсолианцы угнетёнными? Оджикута не мог дать ответа на этот вопрос. Честно говоря, он до сих пор не был уверен, есть ли у этих существ настоящий разум, или только инстинкты, рефлексы и привязанности.

Эпсолианцы шли. Гудели гравигенераторы. Помаргивали матовой гирляндой симбионты. Никто не пытался сбежать. Небо, исчерченное инверсионными следами боевых катеров, было серым, как свинец. Близился вечер. Конца процессии не наблюдалось. Оджикуте вспомнились слова эпсолианциев, основной их слоган: «Мы — в вас». Это были немногие слова, которые они были способны и понять, и заучить. Да, они были в них, среди них и для них, для атроксов, эти зверики, эти голые смешные существа, лишённые разума и шерсти. И сейчас их вели на убой.

Жрец опустился на колени, положил свои заросшие густым благородным мехом руки ладонями на пол и прикрыл глаза. С ним не было ни урта, ни перчаток, ни кадильницы, ни тазика с песком, ни кисточки для ушей, ни чаши с омовениями, никаких других предметов отправления культа. Впрочем, Всевышний не обидится. Если он так разгневался на их народ, он не заметит мелких нарушений. Оджикута помедлил и принялся делать то, чему был обучен, что он умел делать лучше всего, — молиться.

— Господи, — шептал он, — упокой эпсолианцев, этих детей, упокой их Первую душу, дай ей хлеба, и мёда, и мяса, и молока, дай ей пищи и вод, чтобы не терзал её голод и жажда, чтобы сытость вошла в дом их Первой души. Упокой, Господи, их Вторую душу, дай ей сладкого сна и удобных лежанок, дай ей тёплых одеял и меха в головах, отгони от неё кровососов, чтоб не мучили они их, злые, и чтобы сон наполнил дом их Второй души. Упокой, Господи, их Третью душу, дай ей добрых игр и развлечений, дай ей много ярких бусин и цветных камушков, много ленточек, красивой одежды и всяческих забав, чтобы радость игры вошла в дом их Третьей души. Упокой, Господи, их Четвёртую душу, дай ей друга, если это она, и дай ей подругу, если это он, чтобы радость слияния и единения трогала тело и сердце их в доме Четвёртой души. Упокой, Господи, их Пятую душу, дай ей дом, дай потомство и надели её заботой, чтоб она могла понять, зачем живёт и что ей стоит хранить, беречь и любить, чтобы радость отражения себя в себе вошла в дом их Пятой души. Упокой, Господи, их Шестую душу, дай ей счастье осознания Тебя в том, как Ты есть, бо Ты есть Свет и никакой в Тебе нет Тьмы, бо Ты есть Благо, а не Зло. Упокой, Господи, их Седьмую душу…

Молитва оборвалась. Оджикута умолк. Открыл глаза.

По верованиям атроксов, Седьмой души эпсолианцы были лишены.

Оджикута поднял взгляд в темнеющее небо, туда, где сквозь прозрачные полы и потолки тюремных клеток разноцветными булавочными уколами проглядывали звёзды. Звёздное небо. Небо Эпсола. «Из-за них, — подумал Оджикута, — из-за этих звериков мы так и не смогли стать эпсолианцами. Это они были и остались ими, а мы до конца остались детьми старой Атры…» Эпсолианцы стали пленниками на своей родной планете, их не истребили, но приручили, так и не дав развиться в разумных. Атроксов вполне устраивало подобное положение дел. Имели право они так поступить или не имели, не ему было решать, не Оджикуте, скромному жрецу, Подающему Слово. Да и в любом случае, теперь было уже поздно.

Интересно, за кого они бились в последнем бою? За себя, за хозяев или — за свою планету?

Оджикуте вдруг захотелось поверить, что корабль принца Омаджегана не погиб, что он скрылся от погони, затерялся в необъятных безднах космоса. И может быть, эпсолианцам посчастливится найти другую, чистую планету где-нибудь на окраине Галактики, где Омаджеган сможет посадить корабль, и где они начнут другую жизнь, и где ни подлые захватчики ч’крха, ни варионцы, ни йехитта, ни другие, и даже — сами атроксы, не найдут их никогда.

Никогда-никогда.

Он опустил глаза. Эпсолианцы шли, и Оджикута против воли зашептал опять. Он уже не подавал чужие Слова, он творил новую, последнюю свою молитву, которую каждый священник должен сотворить хотя бы раз, если он действительно хочет разговаривать с Богом и быть услышанным. Он говорил, и слёзы, как слова из губ, сочились из закрытых глаз его.

— Упокой, Господи, их Седьмую душу, — говорил он тихо. — Дай ей бесконечный зуд познания, дай, но никогда не утоляй его. Дай ей возможность это познанное применить и претворить. Дай ей познать всю радость бытия и дай познать всю горечь осознания сей радости. Дай ей познания глубин, высот и дали бесконечности, дай ей силу быть собой и укрепи в победах над стихией и врагами. Дай им возможность снова стать людьми, этим зверикам, этим рабам, которые оказались честнее, смелее и крепче хозяев. Дай вечный непокой в извечном беспокойстве, чтобы радость познавания укрепила сердце их Седьмой души. Дай понимания и честности перед собой, дай веры и любви к себе и ближнему, кто не такой, как ты, дай доброты и милосердия!

Дай разума, которого мы все, наверно, были лишены…

Иван-дурилка

Лихорадочно хлопая крыльями, Горыныч стремительно пикировал к лесу. Мешал боковой ветер, правым крылом приходилось загребать сильнее, чем левым, и с непривычки вскоре заболело плечо.

— Левее, левее бери! — время от времени покрикивала Правая голова — большая любительница ничего не делать и давать советы.

— Заткнись! — коротко приказала Главная, и в эту секунду, заложив крутой вираж, не смогла сориентироваться. Годы и близорукость сделали своё дело, и появившееся прямо по курсу раскидистое дерево было замечено всеми слишком поздно.

— Атас!!! — запоздало вскрикнула Правая, и в тот же миг Змей со всего лёту влепился в толстый корявый ствол. Сверху градом посыпались жухлые осенние листья, сучья всевозможных форм и размеров и гигантское количество желудей.

Левая голова, застрявшая в развилке мощных ветвей, выплюнула кусок коры, скосила глаза и мрачно констатировала:

— Дуб.

Змей Горыныч медленно встал, раздвинув ветви, высвободил застрявшую Левую голову и, кряхтя и потирая ушибленные места, тяжелым неспешным шагом направился в глубь леса.

— Опять шандарахнулись, — со злостью бормотала Левая голова. — Когда-нибудь ты всех нас угробишь! Где ты прятался, когда на небе раздавали мозги?

— Будет ворчать-то, — хмуро огрызнулась Средняя. — Ну упали, ну стукнулись… с кем не бывает? Подумаешь, дуба дали… Забыл, как лет сорок назад в грозу нас громом треснуло? И — ничего, живём…

— Тебе хорошо рассуждать!.. — Когтистая лапа осторожно ощупала подбородок, после чего Левая голова продолжила: — А я тогда, между прочим, неделю без памяти провалялся.

— Во-во! — оживилась Правая. — Неделю мы тебя под мышкой таскали, измучились оба. На лавку положишь — бац! — упал ирод, грохот на всю избу… Яга опять же недовольна была. А… — Осёкшись на полуслове, Правая голова толкнула носом Главную, после чего обе некоторое время пристально вглядывались в Левую. Затем хором спросили: — Утка где?

— Ут… Какая утка? — всполошилась пострадавшая голова и тут же спохватилась: — Ах, утка! Кажись, того… проглотил.

Потоптавшись на месте, Змей Горыныч сел на землю, и между головами началась ожесточенная перебранка.

— А ну пусти! Пусти, кому г’рю!

— Чё ты разорался-то, чё, а?

— Нет, а ты кто такой?

— Только без рук!

— Чего беситесь, всё равно брюхо-то одно…

— А ты ва-ще молчи!

— Нет, змеи добрые, вы только посмотрите, а! Как охотиться, так у него, вишь ли, голова кружится, а вот пожрать на дармовщинку…

— Ну не заметил я, не заметил! Сами тоже хороши. Трахнулись об дерево, у меня аж искры из глаз. Открываю глаза — нет утки. Может, я её и не глотал вовсе, может, лежит она сейчас там, под деревом спокойненько…

Это соображение на некоторое время ввергло Змея в размышления. Несколько минут он сидел молча и неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям, наконец Правая голова вздохнула и пробормотала:

— Нет, кажется, он её всё-таки проглотил. А может, и нет…

— Гм! — неуверенно согласилась Средняя.

— Чё делать будем?

— Возвращаться надобно, — резюмировала Правая, и Змей, тяжело топая, направился обратно к месту катастрофы.

Несколько раз обойдя вокруг пострадавшего дуба и безо всякой надежды поворошив ногою палую листву, он почесал живот, и Средняя голова сказала:

— Всё же съел… Что Яге скажем?

Левая голова, виновато потупившись, покосилась на остальных:

— Может, соврём, что ничего не попалось?

— Ну уж нет! — вспылила Средняя. — Айда к реке. Натягаем старухе на уху — авось не осерчает.

Две крайние головы поспешно закивали, соглашаясь.

— Кто снаружи? — спросила Правая и тут же с азартом заявила: — Чур, я первый!

— Я т-те дам первый! — разъярилась Средняя и погрозила Правой кулаком. — Жребий потянем.

Змей сорвал три веточки, размером с хорошую березку каждая, одну сломал пополам и воткнул все три до половины в землю.

— Короткая — снаружи, — объявила Средняя голова.

Короткую вытащила Правая.

— О! А чё я говорил!

— Дуракам везет, — хмуро пробормотала Левая.

Добравшись до речки, Змей потрогал воду ногой, поёжился, поплескал под мышками, с шумом погрузился целиком и занялся рыболовством — две головы под водой хватали всю подвернувшуюся рыбу, а третья торчала снаружи и глубоко дышала за троих. Время от времени на поверхности появлялась одна из голов с трепещущей рыбиной в зубах и швыряла добычу на берег. Наконец из воды вынырнула Левая голова, сжимая в пасти огромного осетра.

— М-м-м? — вопросительно промычала она.

Правая голова, склонившись на длинной шее, придирчиво осмотрела трофей и кивнула:

— Сойдёт.

Пыхтя и отдуваясь, Змей вылез на песок. Левая голова с шумом высморкалась.

— Вечно я бозле губания броздужаюсь, — гнусаво посетовала она.

Собрав пойманную рыбу в охапку, Горыныч углубился в густые прибрежные заросли и вскоре исчез в лесных сумерках.

Едва он скрылся, на опустевший берег, крадучись, выбрался заросший бородой детина в кольчужной рубахе поверх кафтана, заржавленном гранёном шишаке и с массивным мечом на старом кожаном поясе. Его руки в кольчужных рукавицах судорожно сжимали голову коня, который бился, испуганно храпел и пятился назад.

Поглядев из-под ладони Змею вослед, мужик довольно крякнул, поправил меч и гордо выпятил грудь.

— Вот он, аспид! — хрипло сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Вот он, змей! Ну, таперича держись!

Взгромоздившись в седло, мужик ткнул коня каблуками в живот и медленно въехал под зелёные лесные своды.

Уха из осетрины старуху Ягу немного умаслила, и Горыныч, облегчённо вздохнув, направился к своей пещере с охапкой свежей рыбы и бутылью домашней бабкиной бражки под мышкой.

— Горик! — Бабка высунулась в окошко, повела длинным крючковатым носом с волосатой бородавкой на кончике и, разглядев Змея, крикнула вслед: — Я сёдни кой-куда в гости собираюсь, так что раньше завтрева не жди!

— Ла-адно! — за всех ответила Средняя голова.

— Вот удружила, дура старая, — хмуро заметила на это Правая. — Куды ей в гости на старости лет? Ей-то что, а нам опять круглые сутки караулить…

— А ты не бузи, — строго заметила Средняя, — чай, не чужое стерегём. Своё, кровное.

— Да я чё, я ничё… Уж и сказать нельзя.

Потоптавшись у входа в пещеру, Змей попытался счистить с ног грязь, потом махнул рукой и полез так.

В небольшом каменном углублении навалена была внушительных размеров мусорная куча, состоявшая, в основном, из всевозможных птичьих перьев, сухого мха, прелой листвы и трав. Запустив лапу в самую глубину её, Змей вытащил круглое массивное яйцо и направился к выходу.

Безуспешно пытаясь просмотреть его на свет, он вертел яйцо так и сяк, прикладывал к уху всех трех голов поочередно, потом грустно вздохнул и сунул его обратно в кучу, после чего уселся у входа, подперев лапами две крайние головы. Средней голове, как всегда, подпорки не хватило, и она, присмотрев нагретый солнцем валун, примостилась на нём. Правая, подтянув к себе пузатую бутыль, зубами выдернула пробку и заглянула внутрь.

— Брага! — радостно объявила она и стала оглядываться в поисках посуды.

— Все сроки миновали, — мрачно заметила Левая. — Сколько ж ещё ждать?

— Это хорошо, что долго лежит, — заметила Правая. — Это значит, что сын будет.

— Дурак ты…

— Почему это — дурак? — обиделась Правая. — Примета есть такая. — Правая лапа проворно разливала содержимое бутыли по чашкам. — Третьим будешь?

— Н-ну… э-э-э…

— Да чё там, давай.

— Хы!..

Глиняные чашки стукнулись краями. Опустели. Вслепую нашарив рыбёшку, Правая голова сунула её в пасть и поморщилась, когда по горлу проскребли колючки.

— Ох!

— Эк тебя корёжить… — сочувственно покивала Средняя. — Окунишка попался?

— Он, проклятый…

Горка рыбы быстро уменьшалась.

Месяца четыре прошло с тех пор, как счастливая избранница Змея, Скарапея Аспидовна, в которой он души не чаял, выполнила свои супружеские обязанности и удалилась в Муромские леса. Хоть там изредка и пошаливали татары, всё же было поспокойнее, опять же не так голодно. А Змей, который на своем веку разменивал уже девятый десяток, остался охранять будущее потомство.

Старая знакомая, имени которой уже давно никто толком и не помнил и которую все звали просто Баба-Яга (хоть она и утверждала, что пришла сюда из древних мест и род свой ведет чуть ли не от греческих богов и богинь, а посему и звать ее надобно «Баба-Ягиня»), взялась подсобить, а то караулить драгоценную кучу сутки напролет кому в радость? Ночью Змей бодрствовал, сменяя головы на карауле, а днем пещеру охраняла бабуля. Горыныч в это время шатался по окрестным лесам, промышляя что бог пошлёт. Бог посылал то утицу, то зайчонка, а то и кабанчика, всякое бывало. Хватало и самому на прокорм и бабке за добро отплатить.

Так прошло всё это время.

Выпятив к небу сытый живот, Горыныч с довольным вздохом развалился на зеленой лужайке, подставляя вечернему солнышку то одно крыло, то другое, и постепенно его так разморило, что он с трудом стал воспринимать окружающее. Изба на курьих ножках, которую на время оставила хозяйка, сперва бесцельно бродила по опушке леса, попыхивая дымящейся трубой, потом решительно направилась в чащу и вскоре скрылась за деревьями. Ухнул филин. «Девять», — машинально отметила Средняя голова и, сонно потянувшись, лениво приоткрыла один глаз.

Левая и Правая головы сладко похрапывали, наверняка представляя себе во сне жаркие объятия ненаглядной своей супружницы…

А перед самым носом Змея, на сивом лобастом тяжеловозе сидел какой-то человек и остервенело таращил глаза. Конь бил копытом и храпел, испуганно роняя клочья пены с трясущихся губ. Звякая всевозможными железками и ругаясь вполголоса, мужик полез рукой куда-то за спину и извлёк на свет колчан со стрелами и лук.

— Померещится же спьяну… — пробормотала Средняя голова, про себя размышляя, что, пожалуй, пора будить сменщицу. — Эй, просыпайся! — толкнула она Правую.

— Что, уже обед? — не открывая глаз, слабым голосом пробормотала та.

— Уже, уже, — ответила Средняя. — Хорош дрыхнуть. Примай караул.

— Сейча-ас… — Правая голова зевнула, потянулась и, открыв глаза, с недоумением уставилась на человека. Затем поспешно толкнула уже задремавшую Среднюю.

— Ну что там ещё? — недовольно пробормотала та.

— А… э… вроде мужик… — неуверенно сказала Правая. Когтистый палец указал на конника, который трясущимися руками пытался наложить стрелу на тетиву. — Откуда он взялся?

— Что? Где? — Средняя открыла-таки глаза. — Это ты зачем палец? Ах, это… Это сон.

— Сон?! Чей?

— Ну, мой. И вообще, отстань, я спать хочу.

В этот момент стрела стукнулась о грудь Горыныча, отскочила и упала на траву. Хмель окончательно вылетел из Правой головы.

— Подъём!!! — взревела она.

Левая голова резко вскинулась и возмущённо зашипела, треснувшись макушкой в потолок пещеры.

— Что, гроза?! — спросонья заметалась она.

— Хуже… Вон, гляди.

Увешанный железяками детина к тому времени уже спрыгнул на землю, схватил копьё и, прикрываясь круглым деревянным щитом, стал приближаться, выкрикивая всякие междометия. Змей испуганно попятился и замахал обеими лапами.

— Мужик! Эй, мужик, ты чё, малость того, а? — Левая голова хотела покрутить пальцем у виска, но в суматохе попала себе в глаз и охнула от боли.

— Чё надо-то? — визгливо крикнула Правая. В минуты волнения она обычно непроизвольно переходила на фальцет.

Человек остановился, осторожно высунул из-за щита бородатую физиономию и, выставив для верности копьё, спросил:

— Змей?

— Ну, Змей, — согласилась Средняя голова. — А что?

— А где бабуля?

— Я за неё.

— Слышь, мужик, — подытожила Левая, — тебе чего?

Вояка некоторое время лихорадочно соображал, что сказать дальше.

— Ты, эта, как его… — сдвинув на лоб шишак, он почесал в затылке и наконец нашёлся. — Это ты, стало быть, за Марью-царевну выкуп требоваешь?

— Чего-о?! — Глаза у Правой головы, потеснив глазные щитки, от удивления полезли на лоб. — Вы… выкуп?

Головы переглянулись.

— Да я третий месяц дома сижу! — взорвалась Средняя, и Змей, тяжело переваливаясь, затопал вперёд. — Какая Марья? Какая царевна? Охренел, мужик, да?

— Не подходи! — взвизгнул он, прикрываясь щитом. — Изувечу! Не трожь! А-а-а!

Он швырнул копьё, промазал и лихорадочно потянул из ножен у седла меч. Конь, испуганно заржав, взвился на дыбы, с силой ударил в землю копытами и, взбрыкивая, понёсся к лесу.

— Стой! — всполошился мужик. — Тпру, кому говорю! Отдай меч, волчья сыть! Травяной мешок!

Прихрамывая и потрясая кулаками, он некоторое время носился за конём, оглашая поляну всяческими обидными прозвищами, пока наконец не выдохся и не остановился посреди лужайки, тяжело дыша. Снял шишак и вытер пот.

Средняя голова деликатно кашлянула, напоминая о своём присутствии. Мужик вздрогнул и оглянулся.

— Пуганём? — тихо шепнула ей на ухо Правая.

— На што? — отозвалась та.

— Чтоб неповадно было… Давай, ляпни чё-нь’ть, ты же умеешь.

— Кха-ха-ха! — прочистила горло Средняя и взревела на весь лес первое, что пришло на ум: — Конь — на обед, молодец — на ужин!!!

Шишак с колокольным звоном лёг на место. Левая голова, прыснув, залезла под мышку и затряслась там от беззвучного смеха. Мужик побледнел и выхватил нож.

— A-а, ножичек! — ехидно протянула Правая, и обе головы облизнулись с показной жадностью.

— Ну-ну… Ножичком…

— …ножичком, значит…

— …меня бить собрался?

— Отлезь! — рявкнул молодец, сорвал голос и сипло добавил: — Убью!

Из леса послышалось дикое ржание коня — видно, плутая в потемках, он наткнулся на логово бабкиной избы, а та спросонья напинала бедной кляче и сама в жуткой панике удрала поглубже в чащобу.

— Ой, не могу! — донеслось из-под мышки, и утирающая слезы Левая голова вынырнула наружу. — Ох, потешил… Ты кто хоть будешь-то, а?

Мужик отступил на шаг и взмахнул ножом.

— Ну, хватит, хватит, — примирительно сказала Средняя голова. — Ты это брось. Пошутили и будет. Я ведь, по правде сказать, и не крал никого. И чего ты сюда припёрся, никак в толк не возьму… Э-э… как там тебя?

— Иван, — хмуро сказал тот. — Можно — Ваня.

— И чего ж ты, Ваня, по лесам шляешься? Дело пытаешь аль от дела лытаешь?

— От дела лытаю… — грустно вздохнул он, почесал в затылке и, сорвав с головы шишак, так в сердцах им шваркнул оземь, что тот погнулся. — А, пропадай моя телега, все четыре колеса! Понимаешь, э-э… Змей… Ты ведь Змей?

— Да Змей, Змей…

— Понимаешь, Змей, все ходят по свету, хотят чего-то, славы себе ищут. Войн уж почитай лет пять никаких нет, а мне прославиться во как надо! Мечта у меня, понимаешь, на княжеской дочке жениться… Ну вот, понимаешь… и решил, понимаешь… это… А, да и так все ясно… Отпустил бы ты меня, а?

— Да я вроде тебя не держу… Вот только не суйся сюда больше, лады? Заповедное место. Ищи себе славы в других краях. Конь твой, кстати, где-то рядом бегает. Волков бабка поизвела, к утру покличешь — прискачет. Лошади нашего духу боятся.

— Эт’точно… — угрюмо закивал Иван, замялся, смущённо огляделся по сторонам и, понизив голос, заговорщически зашептал: — Слышь, друг! А может, ты мне кого присоветуешь? Я б его ухлопал — глядишь, и мне слава, и тебе польза. Бабу-Ягу там или Кощея Бессмертного. А?

— Ягу не трожь, — сердито сказала Средняя голова. — Да и если Змеев где увидишь — тоже не лезь. А не то под землёй найду да там и оставлю. А Кощей помер намедни.

— Ишь ты! — поразился горе-вояка. — Как ето? Как ето помер? Не могёт такого быть! Он же бессмертный!

— Ни лешего ты не смыслишь в наших колдовских делах. Кощей — он и есть Кощей. Сволота одна. Из вас он вышел, из людей. Ал… хи… Тьфу! Ал-хи-ми-ей да магией всякого колдовства поднабрался. Вреднючий был — страсть! Сущий бес. Его окрестная нежить так и прозвала: «Кощей — Бес Смертный». Помер он. Над златом зачах. Опыты какие-то с ним делал, ну и траванулся. А жаль — ты б мог его уложить… ежели, конечно, сам бы жив остался.

— А вот Соловей-разбойник… его как? Можно?

— А! Вот его можно, можно! — оживилась Левая голова, вспомнив, что оный вражина хозяйничает как раз в местах отдыха Скарапеи Аспидовны, и две другие головы согласно закивали. — Ентот гад, Соловей-хан со своими головорезами третий год в Муромских лесах никому проходу не даёт. Режет всех. Ты его излови, коли не добрались ещё до душегуба, — и дело с концом!

— Ага… Ну, звиняй. А то я ведь что? Я ведь, когда слух пошёл, что ты Марью увёл, я и решил её того… спасти. — Мужик вздохнул. — А вишь, как вышло. Оговор, видать. Так что, извиняй, Змей Тугарин, ежели что не так…

— Тугарин? — хором переспросили головы и переглянулись.

— Ты чё, мужик, совсем с ума сошёл? — осведомилась Правая. — Ты посмотри на меня: какой я тебе Тугарин?

Богатырь совсем опешил и теперь переводил взгляд с одной головы на другую.

— А… разве… нет?

— Конечно нет! Тугарин, он только по прозванью змей. А я — Горыныч! Горыныч я! Ты, когда через реку проезжал, указатель видел али не видел? Ясно ж написано — «р. Горынь». Какой я после этого Тугарин?

— Да не умею я читать… — машинально выдавил Иван и озадаченно поскрёб в затылке. — Бли-ин! — протянул он, и в глазах его как будто проступило понимание. — Так что же, получается, я обознался? Так, что ли?!

— Что ли, так, — подтвердил Змей Горыныч.

Детина вдруг схватился за голову и забегал по поляне, потрясая кулаками и время от времени пиная несчастный шишак.

— Дык что же это я! Как же это я! Ой, беда, беда, огорченье! Надыть, свернул не там… Ай-яй-яй… — Он остановился и топнул ногой. — Ведь уйдёт, уйдёт поганый!

Три головы с неподдельным интересом наблюдали за этой беготнёй.

— Эк его разбарабанило, болезного… — вслух посочувствовала Правая. — Эй, Вань! — окликнула она. — Чего разбегался? Остынь, охолони малость. Присядь, вон бражки выпей, а там решим что делать… Одна голова — хорошо, а три — лучше.

— Не до браги мне, Горыныч: Родина в опасности! — Витязь-недотёпа подобрал с земли шишак, стряхнул с него пыль, надел и горделиво напыжился. — Так что, извини, Змей, недосуг! Спешу!

— Тогда бывай здоров.

Иван развернулся и быстро зашагал по тропке, ведущей в лес. Змей некоторое время постоял, потом подумал, что не худо бы снова проверить яйцо, и направился в глубь пещеры.

В это утро на скорлупе появилась первая трещина.

Имярек

Их было двое.

Они вошли в дом ближе к вечеру, скользящим шагом, лёгким, как текучая вода, вошли уверенно — ни медленно, ни быстро, будто жили здесь давно, и я сразу заподозрил неладное. На меня они не обратили ни малейшего внимания.

Впрочем, как всегда.

Я разогнулся и вонзил топор в колоду, зачем-то вытер руки и неслышно двинулся за ними. Дрова могли и подождать.

В подъезде было сыро и темно. Витал там в воздухе какой-то терпкий запах, вяжущий, холодный, словно от гниющих листьев… Да, как от листьев или мха. «Как на болоте», — вдруг подумал я.

Болото… Мысли мои потекли быстрее, и я, удостоверившись в своей догадке, ускорил шаг.

Дверь в квартиру была приоткрыта. Мысленно молясь, чтобы не скрипнули петли, я растворил её, вошёл в прихожую и там остановился. Гостиная была пуста. Неужели я ошибся? Нет, не может быть… Я заглянул на кухню, в ванную и только на пороге детской комнаты услышал голоса.

Ну конечно! Балкон!

Кляня себя за недогадливость, я снял ботинки и двинулся к балкону.

— …конечно, это непросто, но мы поможем. Мы научим тебя всему, — успел я уловить обрывок фразы. Голос пришельца журчал как ручей и гипнотически дурманил разум. Чёрт, я чуть было не опоздал!

— Но я не знаю… — сонным голосом ответила Она, — смогу ли я… и как… и зачем…

— Решайтесь, — хриплым баритоном сказал второй, как будто забурчало в сливе ванной (Болото, чёрт его дери!). — Лучше теперь, чем после. Всё равно вы рано или поздно будете с нами.

Сердце у меня ёкнуло. Я в несколько шагов преодолел расстояние до балкона (звуки заглушил ковёр), нагнулся резко, ухватил обоих за ноги и подтолкнул вперёд и вверх, благо стояли они, облокотившись на перила. Тюль взметнулся, словно два крыла, Она чуть вскрикнула в испуге, но я уже был рядом.

— Всё хорошо, — шептал я, перебирая в пальцах светлый шёлк её волос. — Ну, успокойся… успокойся. Всё хорошо… всё хорошо.

Сердце у неё билось, словно пойманная рыбка. Я посмотрел вниз. Упали удачно: одному разбило голову, второй, похоже, свернул себе шею. Два тела медленно таяли на солнце. Она моргала часто, непонимающе. Помотала головой, потянулась ладонями к вискам. Посмотрела на меня: «Что… что случилось?» — взглянула вниз и побледнела.

— Я… опять?

— Уже всё. — Я обнял её покрепче и вздохнул. — Всё.

— Кто это был? — сдавленно спросила Она, глядя, как исчезают с асфальта две неровные лужи. Хорошо, что сейчас лето — Снеговик тогда лежал до весны…

— Трудно сказать теперь, — уклончиво ответил я. — Наверное, Болото и Ручей.

— Ох… — Она побледнела. — Ну почему, почему они не хотят оставить меня в покое? Почему?!

Дитя воды, Она плакала легко, слёзы текли часто и свободно, унося с собою боль несовершённого, а я лишь гладил этот шелковистый водопад волос и молчал.

Впрочем, как всегда.

Можно ли в чём-то Её винить? То был инстинкт; противиться инстинкту трудно, подчиниться — приятно. Кто был прав? Я не знал. Но что мне делать в этом мире, где так много значат имена, что делать с женщиной по имени Река?

Наверное, то же, что и раньше. Попросту — беречь.

Ведь недаром моё имя — Берег…

Копилка

Звонок в дверь, настойчивый и долгий, медленно выталкивал меня в реальный мир из тёмного похмельного небытия. Я приоткрыл один глаз. Сглотнул. Мир был полон солнца, детских голосов, а также изжоги и головной боли; возвращаться мне в него ну совершенно не хотелось, я зарылся под подушку и постарался не обращать на шум внимания. В конце концов, когда-нибудь ему надоест стоять у двери.

Однако звонок продолжал трезвонить. Я сел, потёр лицо, подождал, пока не перестанет кружиться голова, после чего таки поплёлся открывать, на ходу натягивая майку.

— Иду! — крикнул я.

Звонок надрывался по-прежнему.

На часах была половина одиннадцатого. Если судить по моему «распорядку», то проснулся я не так уж поздно. Даже, можно сказать, рано. Расшвыривая пустые упаковки из-под «одноразовой» лапши, чипсов и прочей лабуды, я мимоходом запинал под диван пустую бутылку и наконец добрался до двери.

— Да иду же! — снова крикнул я, поскольку звонок не умолкал.

Вот чёрт! Кто бы это мог быть?

Дверных глазков я не признаю — уж очень их легко закрыть ладонью. Даже пальцем легко. Или, скажем, спрятаться у стенки, и хорошо, если ради шутки. А там попробуй догадайся, кто пришёл, а открывать-то всё равно придётся. По мне уж лучше старая добрая дверная цепочка. О-хо-хо…

Я в меру сил пригладил торчащие спросонья во все стороны вихры, набросил цепочку и открыл замок.

— Ну, кто там ещё?

Звонок умолк. За дверью был какой-то парень с чемоданом. Так себе парнишка, на вид лет двадцать. Не из наших, но одет нормально — джинсы, рубашка навыпуск. Рубашка тоже нормальная, в клетку. Никаких тебе балахонов, никаких бейсболок, выбритая морда, стрижка ни короткая, ни длинная. Встретишь такого на улице — не обратишь внимания, а после и не вспомнишь. В руках чемоданчик, знаете, из тех, что носят клерки — плоский такой. Очки под Джона Леннона. И улыбается, зараза.

— Привет.

И голос такой… Невзрачный такой голос.

— Привет, — недружелюбно буркнул я. — Ты кто такой?

— Прости, что разбудил, — он поправил очки, — но Майк мне посоветовал звонить подольше, а иначе ты не откроешь…

— Ну, чёрт с ним, — поморщился я, — открыл и открыл.

— Ты ведь Вендер? Тим Вендер?

— Ну, я Тим Вендер. Чего тебе?

— У меня здесь диски. — Он поднял чемоданчик. — Хочешь посмотреть? Мне сказали, что тебя это может заинтересовать.

Ах вот оно что… Ну конечно! Как же я сразу не допетрил: один из тех комми, которые ходят по квартирам и впаривают людям всякую туфту. Причём втридорога. Я почувствовал, что начинаю звереть. Нашёл кому пудрить мозги! Ох, Майк, ну доберусь я до тебя когда-нибудь с твоими шуточками…

— Ша, парень, — осадил я его и демонстративно похлопал себя по карманам. — Неприёмный день. Я ничего не покупаю: у меня голяк.

И попытался закрыть дверь. Он торопливо вклинил ногу между косяком и дверью. Я закряхтел. Профессионал, однако…

— Постой, — быстро заговорил он. — Мы можем поменяться. Майк сказал, что ты меняешь диски. У меня здесь неплохие вещи. В самом деле неплохие. Первые перепечатки, бутлеги. Итальянский концерт Стива Рэя Воэна… Живые «Роллинги» в Германии, неизданные «Битлз»…

Я замешкался. Да, знал подлец, на что давить… Если, конечно, не врёт.

— Хотя бы взгляни.

И смотрит, понимаешь, мне в глаза через свои очки. И взгляд такой… Как будто видит всё насквозь. И вот эти самые очки меня-то и добили. Я медленно вздохнул и отбросил цепочку.

— Ладно. Чёрт с тобой. Заходи.

Пока он в комнате свой чемодан раскладывал, я пустил в ванной воду, плеснул разок-другой в лицо и посмотрелся в зеркало. Да, ну и рожа у меня сегодня… Всем рожам рожа. Абсолютная. В смысле, после водки «Абсолют». Бутылочка пивка сейчас бы мне не помешала. Хотя, вообще-то, лучше бы не надо, тем паче если парень в самом деле принёс что-то стоящее, надо иметь на плечах трезвую башку. Пускай похмельную, но трезвую. Я тронул щетину на подбородке, хмыкнул, бриться не решился, вытер морду полотенцем и двинул в комнату.

Я уже настроился, что парень расположит на диване свой товар. На диване, потому что стол загромождали всякие журналы, грязные тарелки и развороченные потроха усилителя, который я вчера не допаял. А не допаял я его потому, что завалился Ларри с очередной бутылкой и очередной своей историей, мы загрузились, приняли на грудь, поставили «Сержанта Пеппера» и ушли в глубокий винт. Пёстрая коробочка из-под «Сержанта» всё ещё лежала раскрытая на проигрывателе — я так и не вытащил диск. Где меня носило ночью, я помнил смутно, но гитара была здесь, значит, поиграть мы так и не решились.

Парень между тем стоял посреди комнаты и осматривался. Мне даже как-то не по себе стало, так внимательно он всё разглядывал. Чего смотреть — квартира как квартира, не музей же. Дешёвая мебелирашка. Гитара с усилителем в углу, мой старый CD-плеер, неработающий телевизор да выгоревший постер старых «Пинк Флойд» с пирамидами на стене. Единственная гордость — стойка со «стекляшками», да и то там не все: те, что поценнее, я храню в шкафу. Бардак, конечно, и не прибрано, ну так с тех пор, как от меня ушла Мелинда, у меня всё валится из рук. И песни пишутся через одну, и выступать мы стали реже, и вообще. А тут ещё у друга начались проблемы…

— Ну, давай показывай, чего у тебя есть.

Парень оглянулся. Поправил очки. Странноватый был жест — очки он поправлял не указательным, а средним пальцем, будто бы показывал… ну, сами знаете, чего показывал. А он помедлил чуточку и говорит мне так:

— Перед тем как я раскрою чемодан, — говорит, — я должен кое-что тебе сказать.

Ну, начинается! Сперва забрался в квартиру, теперь ещё и в позу гад становится. Дурь у него там, что ли, в чемоданчике? Так я сегодня не настроен. Мне только обдолбаться сейчас не хватало для полного счастья.

— Ладно, — говорю, — валяй.

— Мой товар не из обычных. Может быть, тебя он удивит… Ну, в общем, ты сначала посмотри, потом можешь задавать любые вопросы. Я отвечу.

И щёлкает замком. Замок наборный, кодовый. Хороший чемоданчик. А внутри ряды компактов пластиком отсвечивают, разноцветные. Ну, я сунулся туда, лениво так по ряду пальчиками пробежался, один достал, другой… Вдруг чувствую — не то здесь что-то. А что не то, и сам не пойму. И тут достал я из этой стопки диск «битловского» «Сержанта», вертел, вертел его в руках, и вдруг у меня сердце как ёкнет — и вскачь… Поднимаю я глаза на парня, а он серьёзно так смотрит на меня через очки и ничего не говорит, а только на проигрыватель косится, ты, мол, поставь, поставь…

Тут объяснить, пожалуй, надо, а иначе не поймёте. У вас, наверно, тоже так бывает. Мечтаешь или сон такой приснится — ходишь ты, допустим, в магазине или там в развале у лотка, а там альбомы разные любимых музыкантов, притом названий куча, и все, как одно, незнакомые. И только хапнешь такой диск, только домой притащишь, как тут же просыпаешься. И злишься — блин, не успел послушать!

Так вот. Смотрю я, значит, в этот чемодан и ничего не понимаю. Вы скажете, подумаешь, мол «Клуб одиноких сердец», мол, тоже мне, раритет. Сперва и я так подумал. Но в том-то и дело, что альбом, который я держал в руках, был… двойным! Я как-то сразу это не сообразил. Почему — нетрудно догадаться. Когда повсюду царствовал винил, альбом «Оркестр Клуба одиноких сердец Сержанта Пеппера» выпустили одинарным диском, а конверт сделали двойной, с огромным разворотом, где портреты всех «Битлов». А тут вдруг под одной обложкой — два компакта и половина песен вовсе незнакомые! «С тобой и без тебя» на диске нет, зато есть «Пенни Лейн» и «Земляничные поляны навсегда», какой-то «Блюз Сержанта Пеппера», «Рождественская песня» и ещё пяток, которых у Битлов нигде и никогда в природе не было, уж я-то знаю!

Доковылял я, как во сне, до проигрывателя, вытащил свой диск, поставил один из этих и первым делом запустил такую песню.

И в самом деле — «Битлз», притом какие «Битлз»! Золотая олдуха! На этикетку глянул: «Битое стекло» песенка называется, и как раз в том месте, где на альбоме мне всегда казалось, будто чего-то не хватает — сразу после «Риты-Метр». Джордж поёт, Джон с Полом подпевают. Клавиши, гитара, Ринго на тамтамах, и что-то там про Индию. Наверное, Джорджа заморочки. Звук неописуемый. Сижу я, слушаю, а сам думаю: вот сейчас проснусь, сейчас проснусь… Не хило хотя б мелодию запомнить…

Прогнать ещё раз, что ли?

Ущипнул себя. Глаза скосил. Башкой потряс. Нет, вроде не сплю.

И тут я как вскочу, как заору, на парня на того как наброшусь: «Откуда?!» А он так грустно смотрит на меня и улыбается. Потянулся к проигрывателю.

— Не выключай, — говорю, — пусть играет!

— Хорошо, — отвечает и садится прямо на пол. — Слушать объяснения будешь?

Я подумал и сел рядом с ним, поближе к чемоданчику.

— Буду.

Расселись мы, я чайничек поставил, крекеры достал. А «Битлы» поют…

Минут пятнадцать он телеги мне толкал. Подробно, обстоятельно. Видно, и в самом деле знал, о чём говорит. И постепенно картина начала проясняться.

По его рассказу выходило, что наша Вселенная состоит из многих миров, уложенных друг на дружку, навроде стопки блинчиков, и проткнутых вилкой, чтоб не расползлись. И весь наш мир, в котором мы живём и существуем, суть один такой вот «блинчик». Ну, это мы и сами понимаем, тоже иногда фантастику почитываем — параллельные миры и всё такое. Но мой утренний гость всерьёз утверждал, что придумал способ, как скользить по этой самой «вилке» вверх и вниз, из мира в мир, соорудил для этого машину и отправился путешествовать. А поскольку соседние миры похожи, но не очень, где-то отыскался мир, в котором «Битлз» не распадались, где-то — мир, в котором они всё-таки распались, но потом сошлись опять, а где-то мир, где полностью распались, но зато хоть Джона не убили. А поскольку парень оказался, как он выразился, «страшный меломан», то он, естественно, не удержался и стал собирать коллекцию таких вот «параллельных» альбомов.

Бред, думаю, а сам одним глазом на него смотрю, а другим в чемодан заглядываю. И вижу — не бред, и голова у меня от этого не то что кругом, а уже каким-то квадратом идёт. Рок-н-ролльным, которым в динамиках маккартниевская бас-гитара кружит. Смотрю, а там и в самом деле диски «Битлз». Альбомов тридцать, и это если ещё сольники каждого не считать. А иногда на корешке стоит не «The Beatles», как надо, а просто «Beatles» или «The Beetles». А иногда — «The Silver Beatles», «John Silver & The Beatles», «Long Johnny & The Moondogs» и даже почему-то — «Beat Legs». Но всё равно это Джон, Пол, Джордж и Ринго, в крайнем случае Джон, Пол, Джордж и Пит. И совершенно неизвестные альбомы, и «сорокапятки»… Один оформлен просто потрясающе, в каком-то ярком авангардном стиле: четыре их портрета под кубизм. Переворачиваю — так и есть! — «Дизайн обложки — Стюарт Сатклифф». Ё…

— Вот «Чёрный альбом», — комментирует тем временем мой незваный гость. — Его записали трое оставшихся «Битлов» в измерении «15», считая «вверх» от нас, когда погиб Джон Леннон. А это «Битлз возвращаются», с пятого «снизу»: они его писали, когда здесь был сделан «Пусть будет так». Йоко тогда объявила Джону, что беременна, и Пол под это дело уговорил его дать несколько концертов, и тот на радостях согласился. После они ругались, сходились, расходились, но уже нё так страшно, как здесь, у нас… Вот эти два диска — сольники Харрисона с Рави Шанкаром. А это «Молоко и мёд», только не тот, какой он вышел после смерти Леннона, а такой, каким должен был бы выйти. Здесь Леннону Гарри Брукер помогал…

Говорит он, а сам всё достаёт из чемодана диск за диском, альбом за альбомом. И ладно бы только «Битлз»! Как будто знал, зараза, что я люблю. Пять или шесть дисков «Цыганского оркестра» Джими Хендрикса. Тройной (и видимо, полный) вариант «Стены» «Пинк Флойд» и дюжина их же альбомов с Сидом Барреттом. Я не удержался и поставил один. Поставил — и застонал: ох господи, действительно ведь Сид — это его безумная гитара! В нашем мире они его выгнали после первого альбома, когда он спятил на кислоте, а тут… Вы слышали хоть одно нормальное соло Барретта после «Владений Астрономии»? А вот я слышал! И это, доложу я вам, такое соло!.. Дальше больше. Дженис — дисков пять. Игги Поп и «Студжиз» — какой-то альбом «Relax» — «Расслабься». (Каково! Представляете? У меня в голове тут же закрутились вывихнутые эштоновские соло, диск захотелось сразу схватить и послушать.) Марк Болан и «Ти Рекс» (уже не помню, сколько их там было, но много…), совместный сольник Джеггера с Маккартни (чума!), «Блэк Саббат» с Оззи навсегда, «Лед Зеппелин» живые и здоровые — «Восточный фронт», «Дневники негодяя», плюс ещё альбомов пять — и никакой ублюдочной «Коды». И даже — здрассьте-нате! — уж совсем недавняя покойная «Нирвана» — датированный прошлым годом «Белый альбом» и этим — «День безумия»…

Похоже, у меня сегодня тоже день безумия.

«Стоп! — вдруг думаю себе. — Какого ж лешего этому чуваку в таком разе надо от меня?»

— Ну хорошо, — говорю, — затея клёвая, хочу с тобой дружить. Но от меня-то ты что хочешь?

Только я вот так его спросил (а парень и ответить не успел), как тут же подцепил и вытащил ещё один компакт.

Вытащил и обмер. «The Venders» — «Just Do It».

Признаться, до этого момента я как-то не очень верил происходящему. Мало ли — собрали пару-тройку талантливых ребят, заделали дюжину песен под «Битлов», потом на каком-нибудь пиратском дискорезе сляпали компакт, подумаешь, фигня какая… Решили подшутить, в общем. При современных технологиях это раз плюнуть.

Но не над моей же группой!

Ну мы с ребятами тоже поигрываем… по клубам и гаражам. С полгода назад у нас как будто даже контракт наметился, да обломился — менеджер, который нас прибрал, попал в аварию и загремел в больницу, да так, что по сей день там валяется, как только жив остался. Мы сейчас засели в студии, да что-то не идёт, заморочки какие-то. А здесь… Ну просто всё, как мы задумывали, вплоть до обложки, где рулон туалетной бумаги с отпечатанным на нём портретом президента. Перевернул. «Стифф Рекордз», 60 минут, и наши морды на обратной стороне. 13 песен в общем списке плюс бонус-трек под занавес — мой вариант «The End» Джима Моррисона. Всё почти как на наших тэйпах-демонстрашках! Вот только не знаю, что за песня такая — «Пришелец» и что за Энни Белл на бэк-вокале. Но всё равно — как обухом по голове. Если «Стифф», значит, издали… Когда?!

— Когда?.. — только и смог я сказать. Чувствую: голос сел, руки трясутся, перед глазами пелена. Глотнул из чашки. — Где ты его нашёл?

— Я всё ждал, когда ты до него доберёшься, — говорит меж тем парнишка. Очки поправляет. — Я купил его на измерении «4», если двигаться отсюда «вверх». У них там Эдди ван Берн — ну, он ведь здешний менеджер ваш, да? — под мотоцикл не попал и устроил вам контракт и студию. Вот вы и записались.

Ну, я с низкого старта — к проигрывателю.

А парень мне в спину, ненавязчиво так:

— Ты уверен, что хочешь это сделать?

Хочу ли я? Ещё бы!

А хотя, постой… В общем, ведь все песни мне и так известны (кроме разве что «Пришельца»), а если и у нас такая штука скоро выйдет, у меня таких компактов будет — слушай не хочу. А сейчас, за просто так если, это будто своровал. А на фига тогда?

Стою, компакт в руках трясётся, и снова думаю — зачем он это делает?

— Послушай, — говорю и оборачиваюсь, — ведь ты на этом, верно, жуткие бабули бьёшь. А у меня, кроме гитары и неподписанного контракта, нету ничего, даже девчонка моя от меня ушла. Ума не приложу, сколько ты за такие вещи можешь запросить. Чего ты хочешь?

— Видишь ли, Тим, — отвечает он. (Чёрт, а я ведь даже не спросил, как его зовут!) — Моя машина обходится мне дорого, уж слишком много потребляет энергии, запчастей и прочего. Вот я по разным измерениям музыкой и торгую. Я мог бы спекулировать на технологиях, возить туда-сюда открытия, но, видишь ли, открытия и так свершаются везде почти одновременно — научный базис разных измерений очень схож. И потом, ведь в большинстве своём они засекречены. А музыка — это нечто эфемерное, нечто такое, что творится по наитию, по озарению… Вот я и переправляю такие «озарения» из одного мира в другой, для избранных друзей. Своего рода элитарный клуб такой.

— Постой-постой, — говорю. — Это как же получается? Купишь альбом — а после его в ящик спрятать, так что ли? Ни тебе с друзьями заслушать, ни девчонке своей прокрутить? Нет, я так не хочу.

— А если подумать? — спрашивает он.

А если подумать…

А если подумать — хочу! Сил нет, как хочу всё это заиметь. Всё это вот, что он притаранил, и ещё много-много чего. Прямо хоть бей этого сукина сына по кумполу и отбирай чемодан — вот как хочу!

Ну, почесал я репу и руками развёл: не знаю, мол. А он вздохнул и снова в чемодан полез. И достаёт оттуда, из кармана в крышке (блин, я прям как чувствовал, что там ещё что-то есть!) — «Роллинг Стоуна» номер. Не свежий, правда, майский, но всё равно наверняка не наш. И мне протягивает: «На». А на обложке — снова мы и подпись: «„Вендерс“ — крах желаний?» Думаю, к чему бы это? Раскрываю. Так, где мы тут… Ага, вот: страница двадцать пять, одноимённая статья. Восторги, хит-парады, «…новые веяния…», «…дебют, неслыханный со времени „Дорз“», и прочие тыры-пыры… Однако… Стою я и чувствую, как моя физиономия против воли растягивается в улыбке до ушей, даже дальше. Мою гитару хвалят, песни тоже, причём «Закон и порядок», «Чикиту-поп» и «Просто сделай это» просто хвалят, а «Продажных» и «Поздно/Никогда» и вовсе превозносят до небес. Правда, чуть-чуть проехались по «Пришельцу», ругаются на «Бог-Отец & C°», но это уж как водится… Даже эпитет подобрали к нам: «Психоделический джаз-панк». Ё…

Чёрт, неужели нам и впрямь удалось сковырнуть всю эту танцевальную бодягу? Ведь не продохнуть же от них.

Стоп, стоп… А это что?

«…к сожалению, гибель Тима Вендера в апреле от передозировки героина поставила крест на дальнейшей карьере группы, которая, казалось, уже была готова занять место новых героев альтернативной музыки. Всё, что можно сказать по этому поводу, уже давно сказано, но тем не менее…»

Журнал выпал у меня из рук, и я ошалело плюхнулся на диван.

А парниша сложил так ручки на груди, смотрит на меня и говорит:

— Я объездил восемнадцать измерений в обе стороны — на большее моя машина пока не способна. Джими Хендрикс погиб в большинстве из них, но в двух ухитрился спрыгнуть с иглы, а в одном ширяется до сей поры, но тоже жив, как тут Джерри Гарсия из «Грэйтфул Дэд». Со старушкой Перл сложнее — Дженис умерла почти везде, только в одном мире выжила и не перестала петь. Полегче было с Ленноном — маньяк непредсказуем, но и сам Джон тоже хорош… Есть, например, мир, где он до сих пор живёт на ферме, с Йоко и пятью детьми, и носа оттуда не кажет. А в двух измерениях «Битлы» вообще не собрались.

— А как насчёт «Дорз»? — спрашиваю.

— Вот с Джимбо, — отвечает, — сложнее всего. Во всех мирах, где он не умер (а таких всего штуки три наберётся), он отошёл от музыки, обосновался в Париже и пишет стихи. Их и знает-то кучка интеллектуалов, но он всё равно доволен выше крыши. Марк Болан — тот вообще счастливчик, если так, конечно, можно сказать, — он хлопнулся на машине только в вашем мире, а в других живёт и процветает. Даже если не поёт — ведёт ток-шоу на TV, а в одном измерении заделался писателем-фантастом.

Тут шестерёнки у меня в голове приходят наконец в движение.

— А я… а мы?! — кричу. — А как же мы?!

А он качает головой.

— А вот тебя, Тим, нет в живых уже почти нигде. Вот только там, в измерении № 5, и… здесь. Но там, на пятом, как ты видишь, тебя уже тоже нет. Так что ширяйся дальше, если хочешь. Но только помни, что на твой новый диск у меня было заказов больше всего. Понял?

— Понял, — говорю. — А ты? Почему бы тебе не воспользоваться этой музыкой и самому не стать звездой?

— У меня слуха нет, — грустно отвечает он. — Совсем. К тому же в моём мире так никогда и не возник рок-н-ролл. Только джаз и блюз, да и тех в итоге затравили.

Ну помолчали мы. Встаёт он, собирает шмотки. Я даже протестовать не стал — до того мне вдруг сделалось не по себе. А он так оборачивается в дверях и говорит:

— Так вот, чего я тебе сказать хочу. Искать меня не надо. Останешься в живых и станешь побогаче — я сам тебя разыщу. Тогда поговорим всерьёз. А у меня есть, что тебе предложить.

— Да уж, — говорю, — это точно.

— Ну раз так, тогда прощай, а может, до свидания.

И ушёл. Хоть бы «Сержанта» для приличия оставил, что ли… Козёл.

Наверное, с полчаса я просидел на диване — заколдовал он меня, что ли? Потом встал и попёрся в ванную. Душ принял, чайку попил. Сижу. Думаю, что делать. И тут меня такое зло вдруг разобрало! Какого хрена, думаю, на кой мне это надо, даже если он вернётся, — диски под кроватью слушать?! Ведь если так, то и делать ничего не надо: поезди по мирам — и всё найдёшь, что хочется. Подумал я ещё немного, пошёл на кухню, залез под раковину, выволок пакетик с дурью и вывалил всё в унитаз. Подумал-подумал — и отправил туда же все колёса, и оставшиеся полбутылки виски тоже туда вылил. Ох, думаю, и поломает же меня денька через два-три… А, ладно, как-нибудь перетерплю. Не в первый раз.

Тут телефон затрезвонил. Я аж подпрыгнул. Поднимаю трубку: Вик.

— Тим, ты? — кричит. — Куда ты запропал?

— Да, — отвечаю, — приходил тут один придурок. Я его послал.

— У тебя чего голос дрожит? Послушай, у меня такая вещь написалась, тебе обязательно надо заценить! А ещё меня тут с девчонкой познакомили, девка — класс, поёт — закачаешься. Короче, давай брось грузиться и приходи. Придёшь?

— Приду, — говорю.

Пошёл я, включил гитару — пальцы так и прыгают — и стал играть.

Назло всё не так сделаю. «Пришелец» — ха! Я лучше напишу… И ребята у нас в группе всё-таки клёвые. Вик — басист божьей милостью, двоих стоит. Он даже ноты знает и всё время у меня соляк отбить стремится. Ну и пусть отбивает. Может, так оно даже лучше будет. «Психоделический джаз-панк» — тут явно без него не обошлось… А Уильям такие стихи пишет — отпад, зря я только с ним вчера поругался. Ну ничего, сегодня помирюсь. Чёрт, да мы ещё зададим им жару!

А Ларри — к лешему с его закидонами. Пускай пьёт один. Или пускай трезвеет, сволочь. Тогда поговорим.

А этот парень, путешественник который… никакой он получается в таком разе не коллекционер, а так… коллектор. Копилка. Пока не расколешь, на фиг она нужна?

И вот играю я так, и представляться мне вдруг стала эта самая наша Вселенная не как «блины», а как стопа компактов, на пруток нанизанных. А по прутку, вверх-вниз, шныряет таракан. И музыку ворует. Только музыка-то всё равно останется, а таракан подохнет, если только раньше не раздавят. Ведь раз есть способ, рано или поздно эти самые «миры» найдут ведь общую дорогу, и тогда…

А в общем, если честно, хрен с ним. Пускай приходит. Посидим, чайку попьём. А не придёт — так тоже ладно. Ведь если я эту музыку не напишу, никто её не напишет.

Я правильно думаю или нет? Правильно.

Ну и молчите в тряпочку.

Королевский гамбит

Король был стар.

Под стать ему был замок — высоченная громада, окружённая водой. Местами ров осыпался, крутые берега поросли травой и мхом, да и вообще он был уже не так глубок, как раньше. Весной на отмелях и под мостом, который мало кто теперь именовал подъёмным, давали представления молодые лягушачьи менестрели. Стены тоже знавали лучшие времена; неровные, замшелые, сейчас они пестрели светлыми заплатами — следами штурмов и осад минувших лет, а может быть, веков. Немного оставалось людей, которые помнили, кто им владел до Короля. Нагромождение башенок, зубцов и навесных бойниц стояло здесь давно, и только старые знамёна и штандарты в тронном зале хранили память о разбитых армиях, пленённых полководцах и о покорённых городах, но кто их спрашивал о том?

Никто.

Лишь моль и пауки.

А между тем когда-то (и притом не так давно) историю любого знамени, щита, любого гобелена замковые обитатели и челядь знали наизусть, успели выучить со слов Короля, чьи бесконечные рассказы о былых сражениях и подвигах успели всем набить оскомину.

Так мрачно размышлял Робер, ступая по холодным плитам пола тронного зала, неизменно приходя к одним и тем же, нелестным для его отца, выводам.

Король был стар.

И замок был стар.

Когда-то это было даже интересно. Робер невольно снова вспоминал себя мальчишкой. Он с братьями сидел на возвышении вторым — по левую руку от отца. Зал тогда был ярко освещён, за длинными столами пировали рыцари, играла музыка, вокруг смеялись, пели. Гончие собаки под столами грызлись за объедки. Много было пива и вина, красивых женщин, кто-то спорил, кто-то мирно спал, уткнувшись в блюдо головой, и вот тогда отец, подвыпив, принимался за свои рассказы, иногда подначиваемый друзьями и соратниками, а иногда — сам по себе. О, тогда отец казался ему чуть ли ни героем, равным богу, — так он увлекался, вспоминая каждый раз новые подробности, так загорались его глаза, так руки жаждали меча! Случалось, посылали в казематы, и в зал вводили пленников; бывало, что отец их миловал и даже отпускал, как, например, произошло на свадьбе сына. Да и потом были битвы, и Робер был их свидетелем, а после — и участником. В тех битвах был иной Король, отважный воин, полководец, лицо которого преображалось при запахе крови, а в чёрных волосах гнездился ветер, приносящий бурю. Но это случалось всё реже и реже: уже тогда мало кто решался бросить вызов Королю. Взрослели братья, выходили замуж сёстры. Умерла их мать — жена отца и королева. Годы брали своё. Менее всего отца теперь влекли пиры и развлечения. Он затворился в замке и почти не выходил, лишь изредка выезжал охотиться. Собаки разжирели от безделья и дремали целый день, большинство их псарь продал недавно герцогу де Ланнуа. Король об этом ничего не знал, его давно уже никто не принимал всерьёз; всем заправляла его старшая дочь Бригитта, державшая под каблуком и слуг, и мужа — молодого тщедушного аристократишку откуда-то с югов. Робер сестру не любил, но вынужден был с ней считаться, по крайней мере до тех пор, пока не огласят завещание Короля после смерти. Робер был старшим сыном, Бригитта — старшей дочерью. Здесь Робер невольно улыбнулся. Пусть так, но скоро всё изменится. Аристократишка-южанин попусту вертелся перед троном.

Кудель в их государстве не наследует.

Да, всё теперь было не так. Пустой и гулкий тронный зал был холоден и тих. Над головой маячили закопчённые дубовые стропила перекрытий. Трофейные знамёна свисали вдоль стены, как выпавшие языки у сонма висельников. Меж окнами, едва колеблемые сквозняком, горели факелы, лишь дальний угол зала освещал камин.

Трон без всяких церемоний был передвинут поближе к огню. Робер недовольно поморщился, но ничего не сказал — манеры отца всегда немного отдавали деревенщиной. Чувствовалось, что не родовая кровь, но меч и сила рук когда-то возвели его на трон, но об этом Робер предпочитал не думать. Отец и раньше-то не очень заботился о соблюдении этикета, а после смерти жены и вовсе наплевал на все приличия.

Ну ничего. Скоро всё будет совсем по-другому.

Король задумчиво смотрел на пламя. Оранжевые блики колыхались, выхватывая из темноты орлиный нос, скуластое лицо в морщинах, старый шрам на лбу и схваченные обручем седые волосы до плеч. Худые, жилистые кисти рук покоились на рукояти старого меча — отец опять принёс его сюда. На столике по правую руку от него стоял тяжёлый, чеканный кубок с подогретым вином. Несмотря на высокий рост, сейчас Король казался согбенным годами стариком.

Да, в общем, так оно и было.

Не дойдя до трона четырёх-пяти шагов, Робер остановился.

— Отец…

Король поднял взгляд, медленно обернулся к сыну.

— Уже пошли на штурм? — спросил он.

Слегка надтреснутый и дребезжащий, голос Короля ещё хранил оттенок былой силы, силы, которой безропотно повиновались полки, силы, от которой кровь замирала у врагов и злобных чародеев, силы…

«То прошлое, — сказал себе Робер. — Прошедшее. Давно».

— Нет, — произнёс он вслух. — Пока что нет.

Обветренные губы старца тронула улыбка. Король плотнее запахнулся в плащ и, казалось, сгорбился ещё сильнее.

— Они не двинутся до темноты, — задумчиво сказал он. — Осаду вечером не начинают. Они должны дождаться утра.

Принц предпочёл не отвечать.

— Я помню, — медленно проговорил Король. Глаза его сощурились, будто высматривая в пламени камина отблеск давних сражений. — Я помню, мы тогда стояли на стене… Я, Оливер и Ательстан. Тот замок… Да, когда на нас шли демоны с востока. Их вёл тогда лорд Геварт. С ним ещё был чародей по имени… По имени…

Он потряс головой, провёл ладонью по лицу и смолк. Рука легла обратно на эфес меча. Мелькнула ямка шрама с тыльной стороны ладони. Когда-то, очень давно, Король попал в плен и был распят. Но ему повезло. Он был тогда молод, проезжавшие мимо разбойники сняли его с креста, а после он сумел бежать. Историю об этом Робер слышал раз, наверное, двадцать. Принц стоял и терпеливо ждал, привычно отдаваясь своим мыслям и не слушая отца. Скоро, очень скоро всё здесь будет по-другому…

— Мелиадор! — вдруг глухо выкрикнул Король.

Робер невольно вздрогнул. Заморгал.

— Что-что?

— Его звали — Мелиадор, — повторил Король, глядя сыну в глаза. На лице его было явное облегчение. — Мелиадор… Он был очень сильный маг. Очень сильный. У нас был оберег, один на троих… Но даже тогда они не решились идти на приступ, пока не начался рассвет.

Робер кивнул:

— Я знаю. Ты рассказывал.

Старик многозначительно поднял палец.

— Никогда не повредит послушать лишний раз о прошлых битвах, — наставительно сказал он, блеснув глазами из-под дымчатой завесы седых волос. — Так ты распорядился выставить на стену арбалетчиков? — внезапно осведомился он.

— Да, отец.

— И факелы горят у катапульт?

— Да, — вновь ответил принц, стараясь, чтоб голос звучал как можно твёрже и уверенней — в последнее время старик сделался капризным и придирчивым.

— Это хорошо, — покивал Король, — это хорошо… Тогда нам надо ждать. Надо ждать.

Принц в последний раз взглянул на сгорбленного Короля — на ветхий плащ из меха горностая, на потемневший кубок, на старомодный широкий меч, затем вздохнул, отвесил по-военному быстрый поклон и зашагал обратно.

Всё складывалось лучше некуда, как он и задумывал. Их договор подписан, деньги из сокровищницы перекочевали в нужные руки. В урочный час преданные принцу люди откроют ворота и осаждающие ворвутся в крепость. Граф Эдвин сдержит обещание. Король, и без того зажившийся на этом свете, умрёт, а может, отречётся от престола в пользу сына. А может, отречётся, а потом — умрёт. Скорее всего, именно так, да.

А уж Робер потом сумеет как-нибудь договориться с соседями.

Губы принца скривились в усмешке, и он невольно ускорил шаг. Ох уж эти старые феодалы…

Рубашки, юбки, шемизетки, белые батистовые простыни и расшитые золотом тяжёлые бархатные платья — всё это шуршащим ворохом летело, падало в распахнутое нутро большого дорожного сундука, вперемешку с золотыми канделябрами, серебряной посудой, шкатулками из кости с притираниями, ароматами и всяческими прочими женскими штучками, необходимыми для наведения красоты.

— Бригитта, душа моя, ради бога, не бери с собой столько вещей! Мы не доедем до леса, нас поймают солдаты или ограбят разбойники на дороге!

Дородная светловолосая женщина, чьи действия сейчас, подобно урагану, как раз и опустошали маленькую комнату, фыркнула, развернулась на пятках и смерила мужа презрительным взглядом.

— Боже мой, опять ты за своё! — воскликнула она, заламывая руки. — Да хранит нас святой Дунстан, ну до чего ж ты глуп! Сколько раз можно повторять: мы не вернёмся в этот замок, как бы ни пошли дела. Считай, что я беру с собой своё приданое. Все эти деньги, золото, шелка — неужели ты хочешь, чтобы мы всё здесь бросили?

— Нет, но…

— Если ты дал деньги кому надо и ничего не забыл, то карета будет ждать нас в лесу, у Красной Скалы, у самого выхода на поверхность. Да и потом, мы же берём с собой слуг и охрану.

— Берём, конечно, — мрачно отозвался сидящий на кровати муж — худой и на удивление бледный для южанина человечек, испуганный и очень недовольный тем, что нелепый мезальянс привёл его в итоге в осаждённый замок. — Восемь человек!

— Куда ж нам больше-то, куда? Сам посуди: и граф, и все его вассалы, все окрестные бароны двинулись сюда, чтоб поучаствовать в осаде. У подземного хода не должно быть вовсе никого — о нём все забыли. Ах, как же хорошо, что я тогда взяла из сокровищницы то золото и те камни! Нам теперь без них никак. И слава богу, что мой отец, этот старый маразматик, ничего такого не заметил.

— По правде говоря, да, — признал её супруг. — Хотя, как он мог заметить, если не выходит из своих покоев по несколько недель кряду…

— Где мой плащ?

— Вон он, на зеркале.

— Закрой окно.

Плащ, отороченный куницей, немедленно последовал за прочим барахлом. Бригитта обернулась к мужу.

— Ну что ж ты всё ещё сидишь! — опять воскликнула она. — Уже темнеет. Скоро все уснут, а кто не спит, останутся на стенах. Лучшего момента, чтоб убраться отсюда, не придумать. Где твой сундучок?

— Я… — нерешительно втянул он голову в плечи. — Я уже взял… собрал всё, что хотел… и всё, что ты мне наказала взять. Но я хотел сказать… Бригги, может быть, не надо? Может быть, не будем уходить? Ведь ты же сама говорила, что замку… э-э-э… что Королю… Что твоему отцу и раньше приходилось держать осаду…

— О боже, ниспослал же ты мне муженька… Да когда ж то было! Он с тех пор уже не помнит, с какой стороны берутся за меч. Полаялся со всеми соседями, а у самого людей на три стены — и то не хватит! Я так и знала, так и знала, что рано или поздно всё этим кончится.

Муж внезапно переменился в лице.

— Слышишь? Шаги!

Бригитта с грохотом захлопнула сундук.

— Да хранит нас святой Этельберт! Скорее лезь в кровать!

Оба, как были одетыми, проворно влезли на кровать и задёрнули полог.

В дверь постучали.

— Кто там? — нарочито сонным голосом отозвалась Бригитта после третьего или четвёртого стука. — Что случилось?

— Госпожа, это я, — чуть слышно донеслось из-за двери, — Бриан де Клер. Откройте, всё готово. Я пришёл вас проводить.

— Ах, сэр Бриан, это вы! — Бригитта соскочила на пол с прытью, несоизмеримой с её дородной фигурой, и на цыпочках подбежала к двери. — Слава всевышнему, а то мы уже устали ждать!

Лязгнул засов.

Супруг Бригитты шумно задышал. Мысли его приняли привычное в последнее время и не совсем приятное направление. Бриан де Клер был очень недурён собой, обходителен, обучен этикету и даже иногда слагал стихи, коряво, но с огромным воодушевлением. Помимо этих качеств юный рыцарь хорошо владел мечом, а некоторое время назад ещё и объявил Бригитту своей дамой сердца. Всё это не без оснований заставляло её мужа предполагать, что где-то на макушке у него тихонько режутся рога, и, может быть, уже не первые. Тем не менее помощь молодого деятельного рыцаря могла прийтись весьма кстати, и потому достойный муж сдержал свой гнев и согласился, чтобы сэр Бриан составил им компанию в поспешном бегстве. Что касается Бригитты, то она каким-то образом сумела убедить сэра Бриана, что именно в этом и заключается истинный план Короля — отослать её с мужем куда-то далеко. Хотя, по правде говоря, и сам Бриан де Клер был не очень высокого мнения о своём сюзерене.

На мгновение рыцарь опустился на одно колено, тут же встал и шагнул к сундуку.

— Скорее, моя госпожа! Время не ждёт.

— Ах, я так волнуюсь, так волнуюсь!

— Не бойтесь, я буду с Вами. Эй, вы, там! Скорее! Выносите сундуки!

Он повернулся к её супругу и отвесил поклон:

— Прошу вас, милорд!

Четверо слуг проворно подхватили поклажу и немедля вышли вон, пыхтя и скособочившись под тяжестью сундуков. Бригитта с мужем и Бриан де Клер, закутавшись в накидки потеплей и изо всех сил стараясь не шуметь, двинулись по тёмным коридорам вслед за ними, спускаясь по щербатым лестницам всё ниже, ниже, туда, где в тишине и сумраке подвалов ждал своего часа вырытый давным-давно подземный ход.

У двери в тронный зал Бригитта на мгновение задержалась и, поколебавшись, заглянула внутрь. Король сидел недвижно у камина, передвинув трон едва не к самому огню; сидел и думал о чём-то своём, а может быть, дремал. В руках его был меч. Бригитта быстро перекрестилась, помедлила, затем решительно тронула сэра Бриана за плечо: «Вперёд».

Покрытая беловатым слизистым налётом дверь за бочками в подвале была не заперта. Бриан де Клер услужливо и быстро распахнул её, открыв взорам тёмный зев подземного туннеля. Дохнуло сыростью и хладом, пламя факелов затрепетало. Бригитта снова на мгновение заколебалась, не решаясь сделать первый шаг во тьму и неизвестность.

— Смелее, моя госпожа, — заметив её нерешительность, сказал Бриан де Клер. — Я проверял его два дня тому назад — свод крепкий, а туннель по-прежнему ведёт куда надо. Но чтобы совсем заверить Вас в его безопасности, я сам, с Вашего позволения, пойду вперёд.

С этими словами он пригнулся и, звеня кольчугой, шагнул под тёмные своды. Следом двинулись слуги с сундуками. Бригитта нерешительно оглянулась. Что-то кольнуло в сердце, может быть, воспоминания об отце? О том, как он держал её когда-то на коленях? Как он кружился с хохотом на травяной лужайке, подхватив под одну руку её, а под другую — жену? Как разгонял шлепками братьев-шалопаев, когда они ей досаждали в своих играх? Как привозил из странствий и походов платья, золото, шелка?

Она решительно встряхнула головой.

Всё это глупости и детский бред. В конце концов, она давно уже взрослая женщина и способна сама решить, что ей нужно, а что нет.

— Да хранит нас святая Варвара!

Она три раза перекрестилась и шагнула вперёд.

— Ансельм!

Голос Короля разнёсся по большому залу, эхо заметалось между стен. Некоторое время царила тишина, затем где-то далеко скрипнула дверь. Сквозняк ворвался в тронный зал, прошёлся вдоль стены. Те факелы, которые ещё горели, замерцали, зал наполнился тенями. Король пошевелился в нетерпении, вгляделся в темноту и крепче стиснул меч, будто увидел призрака.

— Ансельм, крапивное семя! Где ты там?

Послышались торопливые шаги. Пыхтя и припадая на одну ногу, мажордом спешил через весь зал к Королю.

— Иду, мой лорд, — крикнул он, — уже иду…

Остановился, отдуваясь:

— Что будет угодно Вашему Величеству?

Король перевёл взгляд на камин.

— Огня, — сказал, помедлив, он. — Распорядись, чтобы принесли ещё дров.

Переведя дыхание, толстяк Ансельм вытащил платок и вытер им потную лысину. Рука его дрожала.

— Осмелюсь доложить, мой лорд, — сказал он с явным облегчением, — но в этом нет необходимости: здесь, у камина, достаточный запас сухих поленьев. Конечно, если Вы настаиваете, я сейчас же прикажу…

Он умолк. Король помедлил, напрягая зрение, вздохнул и помотал головой, и в самом деле различив дрова, заботливо сложенные горкой справа от камина и потому не сразу замеченные им в темноте.

— Да… — вынужден был он признать. — Ты прав. Что ж, раз так, тогда принеси хотя бы вина. Мой кубок почти уже пуст.

— Сию минуту, мой лорд, — немедленно ответствовал Ансельм, подхватил кувшин и удалился.

Король поправил мантию. Задумался.

Ансельм в последние несколько лет был в замке сразу за всех. Смотрел за челядью, был мажордомом, виночерпием, секретарём, даже казначеем. Он был один из тех немногих, кому ещё доверял престарелый монарх и кто мог управляться с замковыми слугами, которым, по мнению Короля, в последнее время дали слишком много воли. Но тем не менее…

Давно прошло время, когда Король не то что сам пошёл бы и распорядился принести дров, но, скорее всего, обошёлся бы безо всякого камина и огня. Холод… Что молодому холод? Лишний повод посмеяться. Тёплый плащ, хорошая драка, разгоняющая кровь, вино и жаркая красотка на любовном ложе — вот и вся недолга. Но чем старше и старее Король становился, тем сильнее донимал его вползающий снаружи, настоящий, запредельный холод; холод, о котором он раньше не подозревал и против которого были бессильны огонь и вино, которое теперь приходилось пить подогретым. И, словно чувствуя это, Ансельм, и сам уже не молодой, захватывал себе всё больше власти. Ведь до чего дошло: теперь престарелый Король зовёт его просто даже для того, чтобы подбросить дров в камин…

Опять негромко проскрипела дверь, опять метнулись сквозняки и колыхнулись пыльные трофейные знамёна, опять по залу заметались тени. На краткое мгновение ожило и полыхнуло пламя в очаге, и Король с запоздалым раздражением вспомнил, что за размышлениями таки забыл о дровах. Ансельм всё понял, осторожно примостил на столике принесённый кувшин с вином и сам направился к камину. Через несколько минут пламя в очаге забушевало с новой силой. Мажордом помедлил. Обернулся к Королю.

— С позволения Вашего Величества, — сказал с поклоном он, — я нацедил из бочки красного, долины Фед, прошлогоднего урожая. Старая бочка пуста, я не хотел бы сцеживать подонки.

— И не надо, — медленно кивнул Король. — Сойдёт и это. Подогрей.

— Уже, мой лорд.

С ловкостью, выработанной многолетней практикой, Ансельм наклонил кувшин, наливая вино. Король протянул руку, сжал в ладони нагретое олово кубка. Терпкий аромат старого вина приятно щекотнул в ноздрях. Он приподнял кубок повыше, жалея, что тот не стеклянный, переложил меч из руки в руку и опять задумчиво уставился в огонь.

— Долина Фед, — произнёс он. — Да… А помнишь ли, Ансельм, вино десятилетней давности, которое мы пили после штурма замка барона Дирка? Что долина Фед… И то вино из старой бочки, которое закончилось, — даже оно не сравнится с тем, десятилетней выдержки. А какой был бой… И десяти таких бочонков не хватило бы, чтобы отпраздновать победу! Да…

Ансельм тактично промолчал. Возможно, это в самом деле было, и возможно, после штурма замка у барона Дирка нашлось в подвалах какое-то вино. Вот только он не помнил ни вина, ни замка, ни барона. Старик в последнее время часто заговаривался, путал даты, имена, и мажордом уже привык не обращать на это внимания.

Тем временем ностальгические воспоминания оставили Короля так же скоротечно, как и возникли. Вновь две тяжёлые складки залегли у рта, прямые линии спины сменились старческим изгибом. Кубок в его руке слегка подрагивал.

— Благодарю, — проговорил Король с нарочитой сухостью в голосе и сделал знак рукой, отсылая слугу. — Ты можешь идти. Ступай.

Мажордом поклонился как-то быстро и неловко, попятился, затем развернулся и направился к выходу из зала. Шаги его подкованных сапог звучали по плитам пола всё тише и тише, пока наконец не смолкли совсем. Дверь в этот раз он ухитрился закрыть совершенно без скрипа.

Лишь за дверью Ансельм осмелился остановиться, вынул из кармана скомканный платок и снова вытер лысину. Перекрестился истово, как только мог, и мелко зачастил по коридору. Нервы его были напряжены до предела, и, когда из темноты навстречу ему вдруг выступила тёмная фигура, он едва сдержался, чтоб не закричать.

— Ансельм! Иди сюда.

Мажордом с облегчением перевёл дух.

— Ваше Высочество, это вы! — Он оглянулся.

— Я, дурень ты этакий. Кто ж ещё? — принц Эрик, средний сын Короля, небрежно прислонился к стене и сложил руки на груди. Смерил мажордома взглядом. — Всё прошло нормально?

Высокий, гибкий, весь одетый в чёрное, вплоть до перчаток и сапог, принц Эрик походил на пантеру и стоял, загородив собой проход. В зрачках его играла темнота. Ансельм гулко сглотнул и оглянулся.

— О да, мой принц, если это можно назвать нормальным… Надеюсь только, что Господь простит нам это прегрешение.

— На твою долю грехов хватит и так, — мрачно оборвал его принц. — Вспомни хотя бы, сколько ты наворовал из отцовской сокровищницы.

— Мой принц, я, кажется, уже вам говорил…

— Короче. Ты подсыпал яд?

— Д-да, мой принц. Я думаю, через пару часов уже можно… забирать.

— Отлично, — ухмыльнулся принц. — Я знал, что ты меня не подведёшь. Тебе зачтётся… после.

Мажордом облизал пересохшие губы.

— Но… вы же обещали мне награду… Ваше Высочество! Вы обещали…

— Хочешь получить её прямо сейчас? — Эрик поднял бровь. — Ну, что же… Будь по-твоему.

Огонь блеснул на лезвии кинжала, мажордом издал сдавленный всхлип и бесформенным мешком осел по стенке на пол. Вытаращился на принца снизу вверх, будто хотел что-то сказать, два раза кашлянул кровавой струйкой и обмяк. Глаза его закатились. Из расслабленной ладони выпал и покатился по полу маленький блестящий предмет. Эрик нагнулся, лицо его исказила усмешка: то был флакончик из-под яда в оправе тусклого витого серебра. Ансельм так переволновался, что всё это время так и продержал его в руке. Принц неторопливо подобрал флакон и спрятал в карман, убедившись предварительно, что тот на самом деле пуст. Яд перекочевал в вино для Короля.

— Тебе конец, старый маразматик, — произнёс Эрик, глядя в пустоту. — А с остальными… С остальными разберёмся позже.

Рассветные лучи коснулись окон, на мгновение замешкались, потом ворвались розовым туда, где были выбиты цветные стёкла витражей. Упали на пол. Огонь в камине сделался тусклым и нечётким. Издалека снаружи донеслась холодная перекличка сигнальных горнов — войска под стенами трубили сбор. Король помедлил, выплеснул в огонь давно остывшее вино, поставил опустевший кубок на пол, встал и двинулся по лестнице наверх, неся перед собою старый меч. Он шёл в свои покои твёрдой поступью, прямой, как не ходил уже давно.

Доспехи ждали. Непривычно было облачаться без помощников, но отвлекать для этого людей со стен Король посчитал для себя унизительным. Латная пластина равномерной тяжестью легла на грудь, наручи привычно охватили плечи и запястья. Пальцы сами находили ремешки, застёжки, пряжки амуниции — неторопливо, обстоятельно, с многолетнею сноровкой старого бойца. Последним лёг на плечи Короля багровый плащ с гербом, расшитым золотым и синим.

Шлем и ножны от меча остались лежать у полога кровати.

На стенах царила напряжённая тишина — ни ругани, ни шуток. Бойцы рассредоточились по местам, в который раз проверяя амуницию, выглядывали с осторожностью промеж зубцов. В бойницах башен тлели фитили. Тихо булькала вода в больших котлах, поставленных на смазанные салом брёвна-рычаги. При появлении Короля все встали.

— К чёрту почести! — сказал Король, вступая на помост. — Следите лучше за врагом. Ательстан!

Старый, поседевший, стриженный под ёжик арбалетчик повернулся к Королю, привычно щуря левый глаз. Приветственно вскинул свободную руку.

— Я здесь, мой лорд.

— Я слышал трубы. Они… уже идут?

Он покачал головой:

— Уже нет. Часа полтора тому назад попробовали сунуться под южные ворота, но мы им всыпали. Теперь подтягивают войска сюда.

— Полтора часа? — Король нахмурился, провёл ладонью по лицу и вновь надел перчатку. — Боги, я, должно быть, всё же задремал… Я ничего не слышал. Почему ты не послал за мной?

— Я посчитал, что нет нужды отвлекать Вас ради такой мелкой стычки.

Светило набирало высоту. Поднимался ветер. Внизу под стенами опять запели горны. Войска перестроились и двинулись вперёд, штандарты и знамёна затрепетали на ветру. Ательстан со знанием дела посмотрел на них из-под ладони. Усмехнулся:

— Похоже, наших трофеев скоро прибавится.

Усмешка Ательстана не сулила ничего хорошего. Врагам. Старый друг, почти ровесник, несмотря на свои годы, бьющий латников из арбалета в глаз, в прорези забрала, он всегда последним отступал с поля любого боя. Король доверял ему безоговорочно и теперь почувствовал, как потеплело у него на сердце. Кровь быстрее побежала в жилах. Где-то в глубине души медленно, но верно разгоралось пламя предстоящей битвы — ощущение почти забытое и потому вдвойне приятное. Он вдруг снова ощутил себя прежним, молодым и сильным.

Таран ударил в створ ворот. Затенькали по камню стрелы. Всё пришло в движение. Захлопали арбалеты, взвились, прочерчивая небо чёрными хвостами, зажигательные бомбы. Король поднял свой меч. Ветер развевал его седые волосы как знамя, холодный ветер с гор, как много лет назад, когда эти волосы ещё были чёрные как смоль, развевали их ветра Киммерии и Аквилонии. Ательстан украдкой снова посмотрел на Короля и решил, что ничего ему не скажет. Королю сейчас совсем ни к чему было знать, как принц Робер с группкой преданных людей пытался отворить южные ворота, и не только пытался, но и отворил, перебив предварительно стражу… и сам пал от руки графа Эдвина. А уж потом Ательстан позаботился, чтобы люди графа Эдвина не продвинулись дальше ворот.

Взорванный подземный ход отрезал замок от мира. В лесу остались и Бригитта, и пришлый аристократишка-южанин, без лошадей, без кареты и, конечно же, без сундуков, а один весьма проворный юный рыцарь оказался первым, кто польстился на её сокровища.

У себя в покоях бился в корчах с синей пеной на губах принц Эрик, выл, сминая ком крахмальных простыней и проклиная старого слугу, который вылил яд совсем не в тот кубок, на который было указано.

А принц Эйнар — последний сын, которого поймали возле склада с порохом, когда он поджигал фитиль, теперь сидел в темнице, ожидая своей участи.

Это тоже не заслуживало того, чтобы сейчас об этом говорить. Кто вспомнит о них? Что вспомнится? Предательство — и больше ничего. А скорее всего, забудется и это.

Если поле боя останется за осаждёнными, ещё будет время, чтобы об этом рассказать. А если им сейчас суждено погибнуть, то они погибнут, как жили, и враги над павшими скажут с изумлением, не веря до конца себе: «Вот это были воины!»

Ательстан усмехнулся и поднял арбалет.

Войска пошли на приступ.

Крылья родины

[13]

(Историческое военное обозрение 1262 г. № 8)

Уважаемые читатели!

Представляя вам нашу новую рубрику «Военно-исторический музей», мы хотим вспомнить славные страницы истории наших доблестных военно-воздушных сил. Почти три сотни лет прошло с тех пор, как наши предки начали приручать на западных болотах диких огненных ящериц, сначала просто как декоративных домашних животных, потом — как ловчих и охотничьих. Шло время. Эпоху суеверий, тёмные века сменило время возрождения, расцвет научной и магической работы, когда жизнь общества стремительно рванулась в будущее по пути прогресса. И наконец настал тот день, когда стараниями мастеров энтузиастов, магов-одиночек, пионеров генетики и селекции были выведены первые породы драконов, поднявших в небо человека. Это было время надежд и свершений, подвигов и неудач, когда полёт человеческого воображения обрёл наконец свои огненные крылья.

В этом смысле Шестидесятилетняя война стала важной вехой в становлении военной авиации. И если поначалу драконы применялись только для разведки с воздуха и передачи очень важных донесений, то когда вопрос господства в воздухе стал приоритетным, эта отрасль военной экономики получила дополнительный стимул к развитию. Именно тогда впервые появились первые тяжёлые драконы, способные поднять в небо груз, много больший, чем седок с поклажей; стало совершенствоваться оружие и защита. Тогда же было положено начало тактике воздушного боя и искусству высшего пилотажа. Почти полвека в противостоянии двух государств шлифовались огненные крылья Родины, которые и ныне гордо и несокрушимо стоят на страже мирных завоеваний. Естественно, мы не могли обойти стороной эту славную, трагическую и героическую эпоху. Серия статей, приуроченная к столетию со дня победы, — лишь первая часть большого исторического исследования, обзорный материал. Мы не можем рассказать здесь обо всех драконах, выведенных нашими учёными в период этой затянувшейся войны, не можем рассказать об экспериментальных образцах, о тех, которые инкубировались малым выводком, о тех, которые работали на мирных трассах, обеспечивая тыл. Но мы непременно расскажем, кто составлял основную ударную мощь наших ВВС, кто в те тяжёлые, безрадостные годы послужил оружием победы.

A-27 UO «Smoge»

История создания. В ходе начальных военных действий при штурме укреплённых районов потребовалась новая концепция многоцелевого дракона, который вначале кроме способности к перехвату мог бы атаковать также и наземные цели. В 1139 году император Мунг II Безжалостный объявил конкурс на выведение средних штурмовых драконов, которых планировалось использовать для огневой поддержки с воздуха. Конкурс выиграла лаборатория «Alien», которая и получила заказ на выведение опытных образцов и подготовку к запуску дракона в серийный выводок. Облёт первого опытного образца, получившего наименование А-27 «Смог», был осуществлён 15 сентября 1140 года, после чего штаб-квартира Государя заключила с лабораторией «Альен» контракт на обучение и поставку в войска первого боевого выводка из тридцати двух драконов.

Опытный образец имел скорость около 250 стайе в час, что мало для истребителя, но вполне достаточно для дракона войсковой поддержки. Были выведены три опытных образца и два покладистых дракона пробной серии («Белка» и «Стрелка»), которые впоследствии использовались как учебно-тренировочные, а первая боевая эскадрилья была организована в 1141 году.

Производство драконов для нужд сил авиаподдержки панцирной пехоты Дарлингтонии было закончено четыре года спустя. В общей сложности вылупилось четыре выводка общим количеством 122 дракона. Помимо Трапперной и Факельной кампаний участвовали в боевых действиях при обороне Параллиты, в рейдах на Офилию, а также в локальных конфликтах Аркано-Атанской войны. Именно на «Смоге» летал знаменитый впоследствии ас-драконьер Виллем Таракант. Впоследствии все оставшиеся в живых особи генерации «Смог» были сняты с вооружения и стерилизованы.

Вооружение. Стационарное вооружение А-27 «Смог» состоит из двух съёмных магазинных арбалетов «Единорог-2М» у оснований крыльев, двух кассет зажигательных бомб на внешней подвеске и стационарного головного биоогнемёта «БФГ-1000» в перегородке воздухозаборника. Были проведены эксперименты по использованию в качестве бомбового вооружения ульев с термитными пчёлами, но при резких эволюциях возникала опасность их самоактивации, и распространения этот вариант вооружения не получил.

Критерии вида. «Смог» представляет собой скомпонованный по классической схеме двукрылый орнитоптер с двуколенчатым крылом с удлинением 3,2, положительным углом 2 и отрицательным углом поперечного V 3°. Благодаря такому решению стало возможным производить угловые манёвры в вертикальной плоскости и использовать закрылки по всему размаху задней перепонки. В период разработки дракона наибольшей модификации подвергся корпус в плане бронирования — общий карапакс был значительно усилен, как и коробка головы, и блок подвижных панцирных щитков на шее и у основания хвоста.

Несмотря на ряд довольно эффективных войсковых операций, впоследствии «Смог» был признан неудачной моделью, ибо его создателями в жертву огневой мощи и бронированию были в значительной степени принесены интеллект и сообразительность. Так, например, в бою он частенько принимал за цель свой собственный хвост и принимался за ним гоняться, замыкаясь в кольцо, пока не падал на землю. При этом он отличался довольно высоким слуховым порогом, ибо действовать ему приходилось на передовой (иначе велика была бы опасность неадекватной реакции на близкие разрывы), и потому с трудом мог реагировать на команды седока. Вследствие этого в пилоты приходилось набирать исключительно отъявленных горлопанов. Попытки отдавать ему распоряжения с земли по громкоговорителю закончились ничем, поскольку все драконы отличались чрезвычайной тупостью и выполняли все манёвры одновременно. Кроме того, возникала непосредственная опасность перехвата противником управления эскадрильей.

Что касается брони, то эта разработка также была признана нерентабельной, вследствие применения противником модернизированных термитных пчёл — оружия скоростного, мощного, но характеризуемого малым радиусом действия и дальностью полёта. Проблема была решена путём выведения более скоростных драконов, для которых разработали специальный секционный бронежилет с экстренным отстрелом повреждённых секций. В итоге А-27 был снят с вооружения. Три экземпляра находятся в лётном зоопарке в Таперане, ещё один — личный экземпляр Виллема Тараканта, «Синяя стрела», геройски погибший и впоследствии отпрепарированный, — в музее боевой славы города Вонтам.

B-62 «Seraphim»

История создания. В ходе затянувшейся Третьей Болотной операции возникла настоятельная необходимость выведения тяжёлого дракона для нанесения дальних бомбовых ударов. Ассоциация магов-оружейников «Narvalys» в порядке частной инициативы вывела и предложила для поставки в войска опытный экземпляр сверхтяжёлого дракона BD-A3 с увеличенными дальностью полёта и грузоподъёмностью. После нескольких отказов и основательной доработки им удалось заинтересовать своим проектом военное ведомство короля Крига IV, сменившего на троне государя Мунга II. После продолжительных дебатов военные выделили необходимое количество средств на закладку выводкового гнезда. Стоимость программы была оценена в 1,3 миллионов серебряных марок (в сентябре 1151 года число заказанных образцов было увеличено до четырёх, а стоимость возросла до 1,91 миллионов марок). При этом предусматривалось, что в конце 1154 года будет начато стадное вылупление 95 боевых драконов с единичной ценой порядка 120 тысяч марок.

Первый опытный экземпляр, полученный от самки типового B-18 «Citadel» путём супермутации, был продемонстрирован высокой комиссии полгода спустя. В это же время выяснилось, что стоимость всей программы увеличится до 8 миллионов марок, а стоимость отдельной боевой особи — до 375 тысяч марок.

Испытания в аэродинамической трубе моделей больше чем 40 различных конфигураций продолжалось в течение 4 лет (22 тыс. драконо/часов трубных испытаний). Первый опытный образец был облётан 16 мая 1156 года. После очередного подсчёта действительных расходов военное казначейство самостоятельно сделало пересчёт стоимости программы, в результате чего обе суммы были уточнены и составили 20,5 миллиона и 700 тысяч марок соответственно. Это едва не поставило крест на всём предприятии, поскольку терпение Государя лопнуло окончательно, а война приняла затяжной характер. В конце 1156 года судьба проекта всё ещё оставалась неопределённой, что было связано не только с более чем десятикратным увеличением стоимости программы по сравнению с первоначальной, но и боевыми качествами дракона, которые ухудшались по мере продвижения работ. В результате смены руководства (путём усекновения голов старому) и приходу к власти молодых инициативных геномагов работы были форсированы, и в 1158 году, под кодовым обозначением «Серафим», дракон был запущен в серию.

В результате этих перипетий, однако, был создан один из наиболее совершенных видов боевых драконов, который состоял на вооружении более двадцати лет, а после окончания войны был перепрофилирован для нужд транспортной авиации.

Вооружение. Максимальная бомбовая нагрузка «Серафима» достигает 14 (позднее — 14,5) тонн. Бомбовое снаряжение разнообразной компоновки не позволяет перечислить здесь все варианты. В трёх подвесных корзинах «Серафим» мог нести бомбы зажигательного и замораживающего (ступорозного) действия в количестве до 50 штук. Предполагалось оборудовать каждый отсек барабанными выдвигаемыми блоками для пуска пороховых ракет SRAM (по 8 ракет на каждый блок), однако после печально известного инцидента при бомбардировке военной базы на скалах Рогнос, когда несколько драконов крупно покалечили друг дружку, от этой идеи пришлось отказаться. Основу бортового защитного вооружения составляли скорострельная шестиствольная картечница «Окучник-2» повышенного всемогущества с ленточным питанием, биоогнемёты «БФГ-1500» в количестве трёх штук и два спаренных турельных арбалета «Единорог-3D» на выносных консолях для обороны задней полусферы.

Критерии вида. «Серафим» представляет собой укрупнённый шестикрылый орнитоптер-низкоплан с наплывом и последовательным размещением маховых плоскостей, достигнутым путём экспериментального утроения исходного ДНК. В ходе лётных испытаний был произведён отказ от горизонтального хвостового оперения в пользу схемы «Летающее крыло». Вследствие этого был значительного увеличен практический потолок, а крейсерская скорость достигла 240 стайе в час. Угол отклонения несущих плоскостей в канале тангажа составляет 25° вверх и 70° вниз, а в канале крена ±90. Для полётов на малой высоте и в неспокойной атмосфере была применена активная система демпфирования кабины экипажа. Опытный экземпляр, снаряжённый кислородным оборудованием и дыхательными масками, достиг высоты в 10 стайе.

Из-за значительных перегрузок при выходе из пике хрящевые капсулы голов были модифицированы — усилена их прочность и упругость, а плотность околомозговой жидкости повышена до состояния тяжёлого геля. Однако в результате последней модернизации после успешного бомбометания «Серафимы» нередко приходили на базу с мёртвыми пилотами, поэтому стали использоваться в беспилотном варианте по принципу «Волчья стая» (пилот-координатор находился только на головном драконе). Последнее к тому же позволило значительно увеличить бомбовую нагрузку единичной особи. Сперва в кабинах предусматривалась возможность установки двух дополнительных кресел или койки для сна, но при переходе к беспилотному варианту было отдано предпочтение активной трёхголовой схеме с повышенным интеллектом. В дальнем рейде боковые головы выполняли функции навигатора и второго пилота, а при встрече с истребителями противника — воздушных стрелков (варианты с бо льшим числом голов были отброшены на начальной стадии теоретической разработки во избежание ошибок при пилотаже и стрельбе). «Серафим» изначально проектировался как сверхдальний бомбардировщик, поэтому была предусмотрена возможность дозаправки в воздухе (в том числе — истребителями противника).

В результате за «Серафимами» закрепилась слава самых сварливых и прожорливых, но при этом — наиболее живучих особей тяжёлой авиации. Последнее качество особенно ярко проявило себя в ходе осады города Нод, когда за четыре первых месяца их применения система ПДО противника не смогла сбить ни одного «Серафима». Изменение приоритета в воздухе оказалось настолько сильным, что противостояние, тянувшееся без малого десять лет, было завершено в течение полугода. Вскоре были созданы службы реабилитации тяжелораненых драконов (вплоть до трансплантации оторванных голов), после чего в военной авиации распространился тезис о нечувствительности современных бомбовых драконов к атакам истребителей, а противоборствующие стороны спешно приступили к выведению новых, усиленных видов драконов-перехватчиков. Впоследствии «Серафимы» активно использовались в Первой и Второй Холодных войнах, в Тиберийском конфликте, в военных операциях «Буря в стакане», «Изольда-2» и «Харон», а также для подавления 17-го военного переворота в Западной Редании, обеспечивая дальние бомбардировки, высадку десанта, уничтожение законных и незаконных бандформирований в горных областях, транспортные операции и разведку. В боях за архипелаг «Жемчужные Отмели» особо отличился полк № 13 — «Три Мёртвые Головы», которому впоследствии было присвоено звание гвардейского с формулировкой «За полное уничтожение основной базы ВМФ противника — острова Заходящего Солнца». В ходе этой битвы был потоплен практически весь флот противника, включая двухсотсорокапушечный линкор «Крадущийся», два крейсера — «Беда» и «Незадача» — и боевой эскадренный дракононосец «Гордость Империи».

FY-207 «Sorwigolova»

История создания. Большие потери от налётов вражеской авиации заставили военные ведомства обратиться к идее лёгких и недорогих драконов-перехватчиков. Промышленность Объединённого Королевства приступила к испытаниям различных видов драконов (в этом ряду можно упомянуть «Грифон» и «Василиск» концерна «McLoud-Duncan», а также Y-33 «Шустр» фирмы «Летюг»). В результате, однако, предпочтение было отдано разработке ТОО ДГБ «Pavianavia Aircraft», которое представило проект одноместного дракона с рабочим именем «Зелёный Змей», который, однако, вследствие опечатки в документах военного ведомства проходил под грифом «Зелёный Змий».

Наибольшие трудности у разработчиков вызывала проблема увеличения скороподъёмности. Следует упомянуть, что контрольный пакет «Pavianavia» держали представители народа гномов, одновременно с тем занимавшие высокие должности в крупных металлургических и пивоваренных концернах, вследствие чего при компоновке был применён целый ряд нетрадиционных решений, как то: облегчённый несущий каркас, накопление в чешуе монокристаллов редкоземельных элементов, нестандартный профиль крыла и комбинированная двигательная установка.

В 1160 году были заказаны два опытных экземпляра, получившие название FY-207 «Сорвиголова». Испытания первого из них с обычным маховым крылом прошло 17 июня 1160 года, а 21 декабря начались полёты и с ракетным двигателем. Сложность состояла в том, что необходимость заправки дракона винным спиртом создавала трудности в поддержании постоянной боеготовности всего подразделения. В конце концов был выведен модифицированный вариант дракона, потреблявший смесь спирта с керосином. По небрежности информация об этом в испытательные части вовремя не поступила, и по ним прокатилась волна массовых отравлений лётного, пилотского и обслуживающего персонала.

В 1161 году «Pavianavia Aircraft» получила заказ на выведение 6 драконов для эксплуатационных испытаний (облёт первого из них состоялся 12 апреля 1162 года). Во время испытаний была достигнута расчётная скорость (в горизонтальном полёте равная примерно 900 стайе в час), а также установлено несколько мировых рекордов по скороподъёмности, высоте и заправке топливом на время. В процессе лётных испытаний произошли две катастрофы (в 1162 году — во время посадки и в 1163 году — во время взлёта), которые, по всей вероятности, повлияли на то, что запуск в массовую инкубацию был задержан ещё на два года, но в конце концов к ограниченной серийной инкубации вид был рекомендован.

Вооружение. Основные недоработки этого проекта проистекали из нежелания гномов работать с пасть-огнемётами биологического типа (гномы не являлись сильными биомеханиками, кроме того, считалось, что на высоких скоростях пасть лишний раз было разевать опасно). Дабы не снижать боеспособности, драконы типа «Сорвиголова» были вооружены лёгким ракетным комплексом класса «воздух — воздух» с магическим самонаведением (оружием экспериментальным, ненадёжным и вдобавок дорогим), а также собственным природным оружием — зубами и когтями, армированными мифрилом посредством бионапыления.

Критерии вида. «Сорвиголова» представляет собой орнитоптер с крылом малого удлинения, оснащённым пластинчатыми элеронами и закрылками. Профиль крыла имеет постоянную хорду 2,4 м и относительную толщину 3 %. При испытаниях было отмечено, что поперечная управляемость дракона лучше расчетной, потому передаточное отношение было уменьшено на 1/3, а затем и на 2/3. В конце концов элероны были сделаны неподвижными. Вследствие высоких температур, возникающих при работе маршевого двигателя, рулевые пластины хвоста были выполнены из металла съёмными и заменяемыми. Применение форсажной камеры привело к тому, что «Сорвиголова» стал первым боевым драконом, у которого значение тяги в момент старта превышало взлётный вес.

Двигательная установка выполнена по одноканальной схеме и представляет собой генетически модифицированный задний отдел кишечника, панцирный эпителий которого выстелен особыми безъядерными клетками, отслаивающимися по мере выгорания. В районе хвоста находится особая гальваническая железа, выполняющая функцию запальной свечи. В самом начале разработчиками всерьёз рассматривался вариант использования в качестве двигательной установки модифицированного огнемёта типа «БФГ-2000». При этом предполагалось использовать крыло равнозначного профиля, позволившего бы осуществлять предстартовый разгон хвостом вперёд, но от этой идеи пришлось отказаться, так как разворот на 180° на столь высоких скоростях был чреват потерей ориентации и вызвал бы недопустимые боковые перегрузки. В основании шеи установлена негерметичная кабина пилота, которая в экстренных случаях могла отделяться и стабилизироваться специальным парашютом. Шасси обеспечивает использование драконом неподготовленных посадочных площадок с травяным покрытием. Из-за шума при полёте впервые была применена система телефонной связи пилота с драконом.

Особых подвигов драконы этого вида не совершали, но честно несли боевую вахту в системе ПДО на стратегических объектах. Защиту городов им не доверили, поскольку излюбленным боевым приёмом у «Сорвиголов» был так называемый «глушак» — преодоление звукового барьера в непосредственной близости от цели. Противник получал контузию, от которой не спасали даже беруши и каска, но мирное население от этого страдало больше. Следует упомянуть, что противник предпринял попытку вывести аналогичный вид драконов на основе похищенного генетического материала и некоторое время успешно противостоял налётам фронтовой авиации. Положение спасли морально устаревшие драконы вида «Смог», которые из-за своей патологической глухоты были к звуковому удару совершенно нечувствительны.

F-220V (F/A-220V) «Shaman»

История создания. В 1156 году военное ведомство Его Величества Крига IV огласило требования к среднему дракону дальнего просачивания. Работы по его выведению авиаферма «McLoud-Duncan» начала 10 октября 1167 года, а первое лётное испытание было произведено 1 апреля 1168 года. За это время было выведено только два опытных экземпляра XF-128V, поскольку контракт был аннулирован по причине изменений оперативных концепций — командование посчитало, что драконы типа «Серафим» могут выполнять свои задачи без сопровождения. В этой обстановке ферма предприняла попытку спасти свою разработку, переобучив дракона для выполнения истребительно-бомбардировочных задач, перехвата и разведки. При этом взлётная масса возросла почти вдвое. После ряда совещаний военная комиссия сочла возможным подобное развитие событий и дала «добро» на расконсервацию проекта с намерением заменить им морально и физически устаревших драконов «Смог». Были выделены соответствующие средства, после чего ферма «McLoud-Duncan» приступила к выведению многоцелевого дракона, получившего обозначение F/A-220V «Шаман».

Основной проблемной при испытаниях, как ни странно, оказался необычайно высокий интеллект прототипа, связанный с высокой сложностью планируемых задач. Как правило, дракон не считался с мнением пилота, вступал в пререкания с начальством, нарушал субординацию, а при испытаниях в аэродинамической трубе калечил оборудование и нецензурно ругался. Тем не менее на полевых испытаниях «Шаман» показал неожиданно высокую эффективность, главным образом за счёт нестандартного поведения.

В 1169 году была выведена опытная стая драконов, которые незначительно отличались от экспериментальных образцов — на основании предыдущих испытаний были несколько изменены характеристики психической устойчивости и управляемости. Практически сразу после прибытия в войска драконы самопроизвольно «расслоились» согласно пристрастиям: уравновешенные особи, которых было меньшинство, подвизались на выполнении задач по боевому патрулированию и разведке, бо льшая же часть вошла в состав диверсионных подразделений, выполнявших наиболее трудные поручения командования.

Вооружение. Этот дракон использовался в качестве дракона-перехватчика и истребителя-бомбардировщика. Планировалось также использовать его в качестве разведчика для длительных патрульных облётов. Основным оружием «Шаманов» всех модификаций является модифицированный горловой биоогнемёт «БФГ-1500» и холодное оружие в виде зубов, когтей и ошипованного хвостового оперения. Дракон имеет четыре узла внешних подвесок, на которых может нести до двух с половиной тонн бомбовой нагрузки, ракет, газовых зарядов или пропагандистских прокламаций. Особого упоминания достойна исключительная мощность голосовых связок, у отдельных экземпляров достигавшая 140 децибел. В варианте перехватчика мог стартовать с пружинной катапульты и нести до десяти пороховых ракет класса «воздух — воздух».

Критерии вида. «Шаман» представляет собой орнитоптер-среднеплан. Крыло малого удлинения со срезанными торцевыми частями не имеет аэродинамической или конической крутки. При относительно небольшой полётной массе имеет дальность полёта до 3000 стайе без дозаправки. В процессе испытаний был выявлен дефект — нежелательное засасывание воздуха в пространство между брюхом и хвостовой обечайкой, вследствие чего дракон не достигал расчётной скорости. После уменьшения размаха крыльев и модификации их передней кромки (применения щелевого уступа) этот дефект самоустранился. При попытках управления «Шаман» отличался нервозностью и гиперчувствительностью, в результате чего в большинстве войсковых операций имел неограниченную свободу действий.

Высокая живучесть, хорошая защищённость и особая тактика боя, практикуемая «Шаманами», привели к тому, что в войсках их прозвали «Летающими танками». В бою ими активно использовался высший пилотаж, оскорбительные жесты и словесная брань как орудие психической атаки, а когда противник открывал массированный зенитный огонь, «Шаманы» совершали экстренную посадку и шли в наземную атаку, для чего ими была разработана особая система рукопашного боя с применением когтей, зубов и хвостового оперения (несколько модифицированная, эта система до сей поры практикуется диверсионными драконами ATF «Aroch»).

Несмотря на высокую боевую эффективность, командование с трудом терпело существование диверсионных эскадрилий «Шаманов» у себя под боком. Как правило, такие подразделения отличались крайней невоздержанностью, дутой элитарностью и оголтелым гусарством. Их боевые заслуги ни в коей мере не умаляли их выходок. Обычно драконодромы «Шаманов» прикрывались эскадрильями «Сорвиголов», что провоцировало многочисленные случаи воровства и пьяные дебоши с последующим общевойсковым братанием, разрушением насестов и ангаров, воздушным мордобоем и стрельбой по всем движущимся мишеням. Документально подтверждён случай, когда два «Шамана» на спор перепили всю эскадрилью «Сорвиголов», захватили с собой бочку с выигрышем, но перепутали при взлёте направление и случайно пересекли линию фронта. Будучи обнаружены противником, оба не придумали ничего лучшего, кроме как притвориться двумя драконами сельскохозяйственной авиации, в результате чего над большим скоплением неприятельской пехоты были распылены четыре тонны неразбавленного спирта, что произвело эффект вакуумной бомбы. Оставшиеся в живых силы противника были полностью деморализованы, а готовящееся ими наступление на южном направлении — сорвано. Лишь это спасло обоих от военного трибунала. Командир подразделения «Шаманов» попытался выдать все их действия за некую заранее спланированную боевую операцию, но внятно объяснить её общий план не смог по причине затяжного похмелья. В итоге все трое отделались недельной гауптвахтой и правительственными наградами.

В рядах «Шаманов» часты были также самовольные отлучки, в результате которых в окрестных лётных подразделениях нередко появлялись самые необычные гибриды. С этим связан ещё один показательный случай: летом 1174 года агенты Военного ведомства раздобыли сведения, что противник активно ведёт работы над созданием нового вида сверхоружия — малогабаритных драконов-камикадзе, и группа «Шаманов» получила задание выкрасть образцы яиц. В этой беспрецедентной по дерзости операции приняли участие три элитные эскадрильи, однако вся акция едва не оказалась на грани срыва: при виде генетически модифицированной самки несколько молодых драконов совершенно потеряли голову и спровоцировали драку, в результате чего все яйца были подавлены, а лаборатория уничтожена. Опасаясь репрессий командования, «Шаманы» решили увлечь даму с собой (благо, та по своей природе отличалась чрезвычайной влюбчивостью), однако после возвращения на базу наотрез отказались выдать её командованию и спецам. В итоге в двух частях вспыхнул мятеж и около сорока боевых драконов вместе с интернированной драконицей с боем покинули территорию государства и исчезли в неизвестном направлении. Всё это окончательно переполнило чашу терпения генералитета, и оставшиеся подразделения «Шаманов» были принудительно передислоцированы. При этом двадцать три дракона последовали за своими мятежными собратьями, сорок пять предпочли переквалифицироваться в перехватчики, а восемнадцать наиболее отъявленных головорезов сбились в шайку и около года промышляли разбоем на границах между государствами, терроризируя деревни, хутора, торговые фактории и постоялые дворы. Покончить с этими отщепенцами удалось лишь три года спустя совместными усилиями обоих государств во время так называемого «Семидневного перемирия».

По данным последних научных экспедиций, недавно в безлюдных горных районах Северо-Западного плато были замечены группы неопознанных летающих драконов, предположительно — потомков тех самых исчезнувших «Шаманов». Все они отличаются характерным для «Шаманов» «ломаным» стилем пилотажа, виртуозно ругаются матом и упорно не желают идти на контакт. Есть предположение, что эти драконы основали там подобие собственного государства по типу республики. Как бы то ни было, все попытки исследователей-драконологов проникнуть туда неизменно оканчивались паническим бегством последних.

Помимо вышеперечисленного «Шаманы» навсегда вошли в историю благодаря своим певческим талантам. Среди них встречались настоящие мастера своего дела — одарённые композиторы-маршевики и поэты батальной тематики. Сводный Академический хор «Шаманов» неизменно срывал аплодисменты на показательных выступлениях Императорских Королевских ВВС, а в бою их грозное и слаженное пение наводило ужас на врага. Нельзя не упомянуть здесь такие, ныне ставшие классическими авиамарши, как «Мы драконы, мы летим», «Береги свой хвост, приятель», «Сорок градусов налево» и «Всё выше, выше и выше».

ATF «Aroch» — дракон для spec-ops.

История создания. В условиях, когда война начала принимать затяжной характер, особое значение приобрели диверсионные подразделения, для оснащения которых требовались соответствующие вспомогательные средства. Верховный штаб Его Величества огласил технические требования к лёгкому дракону, который должен был сочетать достоинства сложного и дорогого «Шамана» с дешевизной производства и простотой содержания. Новый дракон должен был обладать минимально возможной взлётной массой, отличной аэродинамикой и управляемостью при сравнительно коротком времени выведения. Для уменьшения стоимости работ в проекте использовались многочисленные решения, ранее опробованные на других драконах. Это позволило геномагам авиафермы «McLoud-Duncan» отказаться от статических испытаний и немедленно приступить к выведению опытных образцов. В результате уже к середине 1171 года дракон вида «Арох» был запущен в серийную инкубацию. Императорские Воздушные Силы заключили контракт на поставку в действующие войска 92 драконов. Лицензию на выведение получил концерн «SABACA» из сопредельного союзного государства Хохландия.

Критерии вида. «Арох» представляет собою удлинённый орнитоптер с крылом по схеме «чайка» без хвостового оперения, функцию которого отчасти выполняет гибкий хвост, отчасти — роговые элементы головы. Высоких лётно-технических характеристик удалось добиться посредством облегчения строения дракона (за счёт ликвидации брони, применения хрящевых тканей, миниатюризации органов и отказа от боевого огнемёта) и увеличения тяговооружённости. Впервые было применено так называемое «думающее крыло», необходимое для перемещения вверх-вниз без изменения угла атаки и вбок без виража. Оно обладало собственной нервной проводящей системой, обеспечивая практически рефлекторное реагирование на воздушные потоки. В итоге по скороподъёмности и разгонным характеристикам «Арох» превосходит всех драконов этого класса и обладает вдвое меньшим радиусом разворота. Можно также упомянуть такие специфические особенности «Арохов», как ультрагибкие мембраны крыльев для бесшумного полёта и зрение, смещённое в инфракрасную часть спектра.

Вооружение. В связи со специфичностью выполняемых операций, необходимостью бесшумного полёта с соблюдением светомаскировки решено было отказаться от биоогнемётов и других средств огневого и ударно-раздробляющего действия. Взамен была применена ещё одна оригинальная разработка: взяв за основу клетки эпителиальной выстилки желудка, учёные смоделировали особую ложечковую железу, вырабатывающую сильную неорганическую кислоту, которая могла скапливаться в гайморовых пазухах дракона, достигая там высоких концентраций. Разъедающее действие кислотной смеси компенсировалось соответствующей магической защитой, которой «Арохи» владели в совершенстве (хотя нередки были случаи, когда в подразделениях наблюдалась массовая изжога). Помимо этого, крыло на сгибах было оснащено выдвижными когтями, армированными мифрилом по системе Крюгера, однако функциональная пригодность их при встрече с истребителями противника, как выяснилось впоследствии, оказалась невелика.

Атака распылённой кислотой должна была уничтожать живую силу противника, а концентрированные заряды — выводить из строя здания и боевые укрепления. Неизвестно, кому первому пришла в голову мысль, что кислота может воспламеняться. Есть версия, что первым такой способ применил известный ас Фиг Сним, у которого при атаке случайно вывалилась из кармана зажигалка. Но и сам он, и его дракон по кличке Кислый Монк в тот раз вернулись на базу с сильными ожогами и внятно объяснить, что произошло, не смогли. Однако не прошло и месяца, как подобная практика получила широкое распространение в войсках. Сперва в качестве запального элемента использовались обыкновенные тлеющие фитили, но их ненадёжность и сложность в обращении заставили искать другие способы. Выход был найден совершенно неожиданно, когда одного из пилотов во время перекура осенила мысль обучить драконов курить табак. После двухнедельных испытаний и пилоты и драконы остановили свой выбор на трубках (папиросы и сигары не оправдали надежд — первые горели слишком быстро, вторые — сильно демаскировали драконов в темноте, были дороги и вызывали кашель). Попутно выявилось ещё одно преимущество подобного способа в виде экстренной постановки дымовой завесы.

В течение всего последнего периода Третьей Болотной войны подразделения «Арохов» успешно применялись для диверсионных акций, высадки десанта, освобождения заложников, разведки, ночных и точечных бомбометаний, а также для скрытного уничтожения расчётов ПДО противника перед наступлением основных войск. Юркие, бесшумные, почти неразличимые магическими ощущалами, они были незаменимы в узких горных ущельях и на улицах осаждённых городов. Одиннадцать пилотов и двадцать три дракона в ходе войны были представлены к высоким правительственным наградам, пять из них — посмертно. Особенно отличились пилот Уни Версам и его дракон по кличке Громобой, на родине которых ныне установлен бронзовый драконный бюст героев в натуральную величину.

Сложности заключались в том, что пристрастившиеся к курению драконы не желали изменять своей привычке даже на земле, и казначейству пришлось выделить из военного бюджета особую статью для постановки их подразделений на усиленное табачное довольствие. Вошедшие во вкус драконы требовали всё новых поставок дефицитных лёгких сортов — знаменитых «Кабана» и «Чёрный Адмирал», которые, по их утверждениям, горели в полёте особенно долго. В итоге эскадрильи «Арохов» всю войну с завидным постоянством снабжались лучшими сортами табака. На производстве запальных трубок специализировались две отдельные эскадрильи Королевских ВВС, постоянно конкурировавшие друг с другом.

Следует отметить, что «Арохи» по роду своей деятельности отличались живым, смекалистым умом, однако были исключительно привязчивы к своим пилотам и нередко (после гибели последних) впадали в глубокую депрессию, от которой спасались длительным запоем. Всё это вызывало нарекания со стороны лётного начальства, однако встречало и понимание. В итоге «беспилотники» на некоторое время переводились в расположение их дальних родственников — «Шаманов», где находили тёплый приём и сочувствие. Впрочем, «Шаманы» и сами были не прочь иногда наведаться к ним в гости, благо у «родственников» всегда можно было на дармовщинку разжиться хорошим табачком. Реабилитационный период длился около двух недель, после чего дракон, как правило, выбирал себе нового пилота и успешно возвращался в строй. К счастью для «Арохов», все повреждения в виде разрушенных насестов, прожжённых кислотой ангаров, случайные взрывы из-за курения на складах горючего и беспилотные набеги на соседние авиачасти списывались на похождения «Шаманов», чья репутация и до того была подмочена.

«Uboing-747»

История создания. В 1182 году, к моменту окончания военных действий, специалисты ДКБ «Narvalys» одни из первых обратили свой взор в сторону гражданской авиации. Большой опыт, накопленный ими в процессе создания драконов серий «Цитадель» и «Серафим», позволил им в кратчайшие сроки приступить к выведению драконов для пассажирских авиалиний дальних сообщений. Разработка получила наименование «Убоинг-747». По аэродинамической схеме он был во всём подобен ДБ «Серафим», но имел увеличенные взлётную массу и габариты, удлинённое крыло и повышенную ответственность за безопасность и плавность полёта. За основу была взята шестикрылая схема, превосходно зарекомендовавшая себя на практике. Опытный экземпляр был продемонстрирован Высочайшей комиссии 9 мая 1183 года на военном параде, приуроченном к годовщине окончания войны. После предварительных испытаний правительство субсидировало работы по окончательной доработке и запуску дракона в серию.

Вооружение. Оружия не несёт.

Критерии вида. «Убоинг-747» представляет собой укрупнённый, выполненный по схеме «бесхвостка» шестикрылый орнитоптер-низкоплан с оживальной основной несущей плоскостью и последовательным размещением крыльев. Для комфортабельной перевозки пассажиров была разработана специальная кабина на 48 посадочных мест, выполненная по схеме гибких арочных конструкций с утеплённой тентовой обтяжкой. Каркасы кресел представляли собой генетически модифицированную спинную чешую с мягкой обивкой (у более поздних разновидностей была предусмотрена опция анатомической подстройки кресел под фигуру пассажира). В состав экипажа входили: первый, второй и третий пилоты, дублирующие функции драконьих голов, маг-штурман для навигации в условиях плохой видимости и два стюарда (позднее — стюардессы). Для перевозки особо важных персон было разработано несколько вариантов спецкабин — «Люкс», «Авизо», «СВ», а также «Президент» — для королевского дракона, проходящего под грифом «Рейс № 1».

Первая инкубация экспериментального выводка состоялась в марте 1183 года. Поначалу услуги по воздушным перевозкам не вызвали особого энтузиазма, чему в немалой степени способствовали конструктивные недоработки, проявившие себя на начальной стадии эксплуатации (особые трудности были связаны с инстинктом «Серафима» заходить на посадку из пикирования, предварительно сбросив груз). Пришлось также срочно работать над ликвидацией системы дозаправки в воздухе, ибо нередки были случаи, когда драконы начинали гоняться за различными летающими объектами, совершенно не заботясь о безопасности и самочувствии пассажиров.

Однако недоверие народа не исчезло даже после устранения этих дефектов. Заинтересованное в развитии гражданской пассажирской авиации правительство предприняло крупномасштабную рекламную акцию, в ходе которой было создано несколько демонстрационных команд из правительственных чиновников различных ведомств с семьями, инвалидов войны и школьников начальных классов, и они в течение двух месяцев совершали показательные авиарейсы по маршруту: Столица — Райские острова — Син-Сити — Ярубашка — Лос-Кабанос, с залётом по пути во все крупные города.

При всей кажущейся простоте и рискованности этого замысла акция была тщательно спланирована — роль чиновников играли офицеры тайных служб и ВВС, а в качестве «детей» выступали переодетые молодые гномы из особого диверсионного отряда «Пороховая бочка» Третьей Отдельной парашютно-десантной дивизии имени Ф. Задержинского. Во время перелётов на некотором отдалении за «рекламными» драконами скрытно следовали два дракона типа «Серафим» в полном боевом камуфляже, с магами-спасателями на борту. В местах посадки в боевой готовности дежурили аварийные команды, замаскированные под военные оркестры, лоточников, бродячих музыкантов, иностранных туристов и представителей туземного населения. Там же, под видом цирковых балаганов и цыганских таборов, развёртывались полевые госпитали. В итоге акция имела крупный успех у всех слоёв населения, и менее чем через год регулярные авиарейсы стали нормой и начали приносить устойчивую прибыль.

В качестве курьёза можно упомянуть некоторые случаи из ныне рассекреченных военных документов того времени. Так, например, даже обещанный участвовавшим в акции гномам отпуск с последующим повышением не смог удержать их от амурных похождений в Син-Сити и Хамбурге. К чести диверсантов надо заметить, что они довольно удачно замаскировались под местных каменщиков и шахтёров. Лишь при отлёте некоторое недоумение народа вызывали нетвёрдая походка и помятые физиономии «школьников» и «школьниц», число которых к окончанию круиза почему-то увеличилось вдвое против начального. Ещё более нелепый случай произошёл, когда участники круиза пролетали над ВДБ, укомплектованной оставшимися на службе драконами-перехватчиками вида «Шаман», которые уже вторую неделю праздновали День авиации. В итоге они приняли «Убоинг» за новейший секретный бомбардировщик противника и вынудили его приземлиться. По счастью, вовремя подоспевшие «Серафимы» сопровождения сумели объяснить им, что к чему, и тем предотвратили назревавшую трагедию. Чтобы замять досадный инцидент, «Шаманы» спровоцировали пьянку, по окончании которой «Убоинг» взлететь уже не смог. Вся акция была поставлена на грань провала, но, к счастью, один из спасательных «Серафимов» оказался убеждённым трезвенником, а провинциальная публика подмены не заметила.

Увы, друзья, страницы нашего журнала не резиновые, и мы не смогли представить вам другие разработки наших геномагов, ДКБ и авиаферм тех времён. Остались в стороне F-27 «Legat» и F/A-34 «Aeromamba» — наши фронтовые лёгкие драконы, а также скоростной дракон бомбардировщик B-18 «Citadel». Не смог попасть сюда U-2AS — удивительный пример того, как безнадёжно устаревший ещё до начала войны учебно-тренировочный дракон снискал себе славу на фронтах как разведчик и ночной бомбардировщик-неслышимка, которого в войсках противника прозвали «Night Horror». Остался неописанным F4D-2 «Skywalker» — дракон подпалубной авиации, сыгравший неоценимую роль в охране морских караванов и береговых объектов. Не получили должного освещения и драконы сил противника, которые заслуживают отдельного разговора. Но мы надеемся, что это — лишь начало и разговор на эти и другие темы ещё продолжится на страницах нашего журнала.

В заключение хочется упомянуть военных консультантов: генерал-майора К. Педального, полковника О. фон Крышкина и служащих Военно-исторического музея г. Вонтам — лейтенанта авиаразведки М. Пауэрса и капитана диверсионной авиации в отставке М. Руста, оказавших неоценимую помощь в подготовке статьи.

Находилка

Уважаемые Маги, Бакалавры всех степеней и Посвященные!

Уважаемый совет!

Я попросил предоставить мне слово, чтобы рассказать вам о событиях чрезвычайной важности, происшедших в недавнее время. Возможно, кое-кто из вас уже осведомлён о них, но вряд ли имеет подробную информацию. Кроме того, вас наверняка озадачил один из вопросов повестки дня, выдвинутых сегодня на голосование… Но не будем торопить события.

Начну издалека. Примерно три года назад я взял на заметку одного из жителей своего района (не будем пока называть его имени, хотя вы и так догадываетесь, о ком идет речь). Как маг и член Совета с решающим голосом, я решил пока не сообщать о резкой концентрации магической ауры, произошедшей вследствие пробуждения скрытых способностей моего, так сказать, подопечного, и продолжил наблюдение за ним в одиночку. Тому способствовали два обстоятельства. Во-первых, молодому человеку исполнилось в прошлом месяце двадцать два года. Во-вторых, астрологический прогноз, сделанный вычислительным центром по моей личной просьбе, давал все основания утверждать, что появления нового Седьмого следует ожидать примерно в это время. Надо ли разъяснять, что столь позднее проявление магических способностей говорит о необычайной мощи скрытой силы? Разумеется, не надо.

Путём несложных вычислений я рассчитал его местонахождение и в течение нескольких недель вошёл к нему в доверие. Естественно, о своих способностях он даже не подозревал, и тем не менее они находили выход в различных гм… экстраординарных явлениях, с ним происходящих. В частности, к примеру, пресловутая «Чёрная Рука», в двадцатых числах сентября всполошившая весь город, была его рук делом. Прошу прощения за невольный каламбур (смех в зале). Рано или поздно он бы догадался, что является причиной, а что — следствием, а потому, исподволь подготовив его, я, если можно так выразиться, открыл ему глаза. Естественно, после короткого периода недоверия он понял, что к чему. Я уже решил, что всё в порядке, но не тут-то было.

Как и большинство Высоких Магов, мой новый знакомый немного мечтателен и рассеян, а потому в колдовской науке сразу не преуспел, хотя многое ему давалось легко. Он все время что-то путал, и не будь меня рядом, наделал бы массу бед и выдал себя с головой. Но не это главное. Стремясь поскорее миновать длительный (как он считал) период обучения, он каким-то чудом (может быть, действительно — чудом) раздобыл книгу «Откровений» Брикмелиуса…

Уважаемые маги, прошу успокоиться!

Я не знаю, откуда взялась эта… гм… копия. Во всяком случае, я провёл тщательную проверку и убедился, что все имеющиеся в нашем распоряжении семь экземпляров пребывают в целости и сохранности, а мой новый знакомый хранит на этот счёт упорное молчание.

Однако даже Обладающий Путем, и тот без подготовки не рискнет воспользоваться Книгой, ибо в придачу к Силе необходимы опыт и, конечно, здравый смысл, чего у нашего новичка, извиняюсь, маловато, а может быть, и вовсе нет. Но тот факт, что он вообще смог заполучить полный экземпляр «Откровений» уже свидетельствует о том, что он может с ним обращаться. Что он не замедлил сделать, возможно чисто интуитивно.

Да, я виноват, что не сообщил об этом сразу… но прошу учесть факт появления Книги, чего никто не мог предвидеть!

Во всем Мире только шестеро выбравших Путь (если не считать тех, кто ушел из жизни дальше). Для всеобщего равновесия требуется семеро, и в связи со смертью в прошлом году Алана МакХована я надеялся, что нашел замену. Тем более я, как один из оставшихся Шестерых, имел полное право решать.

Вы все, конечно, помните эти Пути и Идущих. Реки — Фермеров, дороги — Железнов, дома — Резников… ну и так далее. Я вижу, напоминать весь список нет необходимости.

Контролировать своего подопечного двадцать четыре часа в сутки в одиночку я, естественно, не мог, и произошло следующее. Имея привычку читать в трамвае, он решил опробовать новоприобретенную способность, а поскольку имел Книгу при себе, то не стал ждать и вывел Знак… где бы вы думали? Пальцем на заиндевелом стекле вагона!

Предвижу ваше возмущение и спешу напомнить, что сразу после содеянного, когда установился Контакт с остальными Шестью (не скажу, что это было приятно), он тут же раскаялся, но — увы! — трамвай уже сыграл роль «закрепителя» и изменить ничего нельзя. Теперь, до появления на свет нового Высокого Мага, достойного Семерки, мы вынуждены оставить всё как есть, а именно — способности нового Седьмого отныне и навсегда проявляются только в трамваях, точнее — на их стеклах. Возможно, ждать нам придётся несколько десятилетий.

А теперь позвольте подвести итог.

После всего случившегося перед нами встают следующие вопросы.

Первое. Предлагаю признать членом Семерки с обязательством завершения общеколдовского образования Михальского Андрея Владимировича, с включением его в состав Совета с совещательным голосом на правах исполнителя и секретаря.

Второе. В целях дальнейшего совершенствования магического искусства и во избежание массовой истерии среди обывателей предлагаю пока не выходить из подполья и свою деятельность по-прежнему открыто не афишировать.

Ну и наконец, третье. Поскольку на недавнем совещании в мэрии города был поставлен вопрос о ликвидации рельсового транспорта в жилых районах и замене его троллейбусами, необходимо развернуть среди жителей города массовую кампанию в защиту трамваев.

Кто — «за»? Единогласно.

А теперь прошу подавать свои предложения и аргументы в пользу трамвайного транспорта, которые мы могли бы предъявить господину мэру для обсуждения. Кому подавать? Гм… Я думаю, Андрей Владимирович не откажется заняться этим делом, ведь так? Отлично.

Разрешите на этом наше собрание объявить закрытым.

Нулевая степень

В трубке щёлкнуло, и негромкий женский голос произнёс:

— Служба психоконтроля слушает.

Максим от неожиданности чуть не уронил трубку, настолько странно это прозвучало. Мельком взглянув на жетон, который почему-то не провалился во чрево таксофона, он откашлялся и растерянно переспросил:

— Простите… кто?

— Служба психоконтроля, — терпеливо повторил голос. — Говорите.

— Извините, кажется, я ошибся номером…

Повесив трубку, Максим на секунду призадумался, затем снял её и набрал номер заново.

Ноль… Девять.

Потянулись томительные гудки — как всегда в справочную очередь. Максим поёжился. Было холодно. Сквозь заиндевевшие стекла телефонной будки жёлтыми пятнами светили фонари. В морозном вечернем небе мерцали звёзды. Тяжёлая карболитовая трубка уличного таксофона обжигала ухо. Наконец автомат сглотнул жетон.

— Справочная.

— Будьте добры, телефон кинотеатра «Искра».

— Триста восемнадцать восемьсот сорок, — скороговоркой отозвалась девушка.

Дозвонившись до кинотеатра и справившись о завтрашнем репертуаре, Максим поднял воротник шубы, подхватил сумку и направился к остановке. Трамваев, однако, не было. На заледеневшем пятачке у сквера Уральских Добровольцев зябко кутались в шарфы двое-трое запоздавших пассажиров. На дальнем перекрёстке лениво перемигивались жёлтыми огнями светофоры да изредка с лёгким шелестом проносились такси. Максим прошёлся туда-сюда. Взглянул на часы. 23:20.

Мысли его невольно вернулись к странному звонку.

Как можно ошибиться, набирая, чёрт возьми, двузначный номер? Пожалуй, никак, если не учитывать, что ошибка во второй цифре. Первая — ноль, сомнений нет. А на таком холоде немудрено и промахнуться.

Но в таком случае… возможны лишь два варианта!

Максим усмехнулся, но затем, поразмыслив, с изумлением пришёл к выводу, что никогда не придавал значения тому факту, что в списке срочных, «нулевых» телефонных служб имеются пробелы.

Трамвай всё не показывался, и Максим от нечего делать вернулся к телефонной будке.

Впрессованная в серую коробку таксофона четырьмя заклёпками, никелированная табличка сообщала:

БЕСПЛАТНО ВЫЗЫВАЮТСЯ:

ПОЖАРНАЯ ОХРАНА 01

МИЛИЦИЯ 02

СКОРАЯ ПОМОЩЬ 03

СЛУЖБА ГАЗА 04

Простые, легко запоминающиеся номера, которые можно быстро набрать при опасности. Порывшись в памяти, Максим вспомнил, что есть ещё справочная служба — «09» и междугородняя — «07». Как ни крути, оставалось ещё четыре номера.

Максим посмотрел, не идёт ли трамвай, стянул перчатку, снял трубку и, внутренне усмехаясь, набрал «08».

— Служба психоконтроля, — обыденно, как ни в чём не бывало, отозвался тот же голос.

Максим гулко глотнул.

— Э… здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Я бы хотел спросить… — не зная, с чего начать, пробормотал он, — какие услуги оказывает ваша служба?

— Извините, — резко, но корректно сказала девушка, — но обычно те, кто нам звонят, знают это. Контроль, наблюдение, изъятие, влэндиш, наконец… Не могу же я перечислять весь список! Что-нибудь ещё?

— Спасибо, нет…

— Кто дал вам наш телефон?

— Э-э-э…

— Кто дал вам наш телефон? — В голосе девушки зазвенели тревожные нотки, и Максим поспешил повесить трубку.

Остановка была по-прежнему тиха и малолюдна, и Максим, чувствуя себя расшалившимся школьником, набрал «06».

— Служба ликвидации слушает. — Голос был хриплым и глухим, будто говоривший был простужен.

Максим молчал, раздумывая, что сказать теперь.

— Служба ликвидации, — повторил голос, — говорите. Аллё! Вас не слышно…

Максим повесил трубку.

Ну и дела… Если, скажем, психоконтроль ещё мог быть придатком того же телефона доверия, то ЭТО уже не лезло ни в какие ворота. Служба ликвидации, надо же!

Чего они там ликвидируют?

На этом Максим думал закончить свои эксперименты, но теперь его разбирало любопытство, тем более что злополучный трамвай всё ещё плутал в лабиринте ночных улиц.

Максим глубоко вздохнул и набрал «05».

— Коммутатор контроля хаоса слушает, — немедленно отозвался безличный, лишённый всяких интонаций голос. — Желаете установить контакт?

— Простите? — неуверенно сказал Максим.

— Контроль хаоса на проводе, — невозмутимо продолжал далёкий голос. — Желаете установить контакт?

Максим торопливо бросил трубку на рычаг. Сердце его бешено стучало.

— Чёрт знает что! — в сердцах ругнулся он. Помедлил. Оставался ещё один номер, и глупо было останавливаться теперь. Искушение было слишком велико. Поколебавшись, Максим махнул рукой и стал набирать номер.

Ноль…

Трубка молчала, но не мёртвой тишиной, а дышащей, телефонной, наполненной чуть слышным шорохом и треском. Повинуясь какому-то странному импульсу, Максим ткнул замёрзшим пальцем в круглое окошечко нуля и ещё раз провернул прозрачный диск.

Пару секунд трубка безмолвствовала, затем вдруг как-то сразу, безо всяческих гудков, из ничего возник голос:

— Что, уже пора начинать?

Голос был низким, скрипучим, как скрежет несмазанных петель. Такому голосу могло быть и сто лет, и тысяча, и…

— Что вы сказали? — переспросил Максим.

— Пора начинать, я спрашиваю?! — прогрохотал голос, и Максим, уже совершенно ничего не соображая, машинально выдавил: «Да, пожалуй…» и умолк. В трубке раздался хриплый, злорадный смех, и воцарилась тишина. Максим надавил на рычаг, отпустил. Покрутил диск. Подул в микрофон. Бесполезно. Телефон не работал.

— Бред какой-то… — хмыкнул он, вышел из будки и, на ходу натягивая перчатку, направился к остановке. Руки его тряслись.

Из-за угла наконец-то блеснул свет — похоже, возвращался блудный трамвай. Нащупывая в кармане абонемент, Максим не мог отделаться от ощущения какой-то нереальности происходящего, словно в мире вдруг чего-то стало не хватать. Трамвай приближался, и, одновременно с жёлтым светом фар, над городом разливалось странное розовое зарево. Максим поднял взгляд и замер.

Он понял, чего именно теперь не хватало.

На тёмном куполе неба одна за другой гасли звёзды, а в самом его центре зловещим багровым оком разгоралась одна большая Звезда. Ушей Максима коснулся долгий и тягучий звук. Он ширился и рос, заполняя улицу, вселяя в душу беспокойство и тревогу.

Максим прислушался.

Пела труба.

Поварилка

Милая леди, пожалуйста, не надо кричать! Уверяю вас, я не причиню никакого вреда. Что? Нет, нет, что вы, — никакой я не грабитель… Ну, если хотите, конечно, можете вызвать полицию, я не буду мешать. Да. Нет. Ну, скажем, представьте, что я вам снюсь. Что? Нет, я, конечно, могу всё объяснить, хотя трудновато будет, но я постараюсь. Э-э… можно присесть? Благодарю.

Уф! Чертовски устал… Трудно быть материальным. Вы не поверите, но за последние тридцать лет это первый раз, когда я снова во плоти. Что? При чем тут шутки, я серьёзно.

Что? Кто я такой? Ах да, виноват, забыл представиться. Мое имя Джеральд, я из клана МакХаффов. Ну да, конечно, в Шотландии. А вообще-то, я дух… Ну вот — опять то же самое… Что ж вы все так пугаетесь? Доказать? Леди, я же сказал вам, что сейчас я воплощён. Видите ли, это вообще длинная и запутанная история… Что я тут делаю? Ну, грубо говоря, пережидаю ночь. Ну да, конечно, вы правы, ночь — лучшее время для призраков, но я ведь уже говорил, что я сейчас во плоти! Как бы это объяснить… А, ладно.

По правде говоря, виноват во всём я. Хотя, если подумать, то не такой уж это большой грех — любопытство, тем более если живёшь на свете лет триста с хвостиком. Всенепременно хочется узнать что-нибудь новенькое. А вообще всё затеял давным-давно мой папа — Кортан МакХафф. Видите ли, мисс… Простите, нескромный вопрос: вы ведь не замужем? Да нет, просто так… Так вот, видите ли, мисс, триста лет тому назад времена были смутные, уж можете мне поверить, и вот однажды наше родовое э-э… гнездо, замок МакХаффов, осадили наши смертные враги — клан Мак… Ну, не будем о нём упоминать — о мёртвых или хорошо, или ничего. Что-то они там с дедушкой нашим не поделили, ну и ухлопали дедулю, а дальше пошло-поехало. Старые грехи, знаете ли — было и прошло. Мы и сами в те годы были не лучше. Так вот. Нас мало было, и, когда большинство защитников полегли, мой папаша, который, скажу вам по секрету, обучался магии где-то на юге Ирландии (странствовал он там в молодости, что ли… эти кельты, знаете, такие выдумщики!); так вот, мой папаша ухитрился сделать всех нас бесплотными. Ну, призрачными, что ли… чтобы нас не нашли. Кого это «нас»? А! Видите ли, мисс… как, кстати говоря, вас зовут? Очень приятно, а я — Джеральд. Так вот, мисс Джессика, в замке нас семеро — я сам, два моих младших братца — Ральф и Дик, две сестры — Марго и Гвен, папа и матушка… Сёстры? Сёстры старшие. Что? Да, разумеется, все — призраки. А что?

Беда в том, что папа так и не смог превратить нас обратно. В Шотландии, надо вам сказать, самые призрачные призраки в мире. Во всяком случае, снова стать человеком никто не смог. Мне потом говорили знакомые привидения, что это все из-за друида Аморгена Глуингела. Этот дур… извиняюсь, друид когда-то нашёл это заклинание, а противодействия подобрать не успел — то ли сам помер, то ли убили его, вот… Воплотиться-то можно, да не полностью или же на время. Я? Я — не полностью. «Как это, как это…» Очень просто: ночью я воплощён, а днём — сами понимаете, вот… Сколько мне лет? В каком смысле? А… Четырнадцать было.

Признаюсь честно, что призраком быть нелегко… первые двести лет. Потом привыкаешь. Даже интересно становится. Никаких тебе преград, летаешь, понимаете, по ночам — красиво так: звёзды, луна… совы какие-то ухают, ведьмы знакомые попадаются по пути… Жаль только, от замка далеко не улетишь.

Так вот. Замок наш почти разрушен, а так ничего, но вот недавно — лет сто тому назад, не больше, — повадились туда туристы. Ну, знаете, наверное, — дикая такая толпа с провожатыми из местных и всякими штуками увешанные, вроде как омела на дубу растёт — вот так же. И каждый непременно кусочек от замка отколоть хочет на память. Скоро весь уже растащат. Да еще гиды эти… дураки деревенские, а туда же: «Посмотрите налево — фамильная усыпальница клана МакХаффов!» — и указкою тычет. Да у нас сроду в замке не хоронили никого, вот!

Ну, кто-то когда-то и нас там видел, так что у замка слава теперь, мол, с привидениями замок. Нашли чему дивиться! — у нас там все окрестные замки такие, иные похлеще — и выше, и сохранились лучше, да и нашего брата в них побольше будет. Откуда? А, та же история, с заклинанием. Нет, вы не думайте, я не жалуюсь. Да и грех нам вообще жаловаться — нам, можно сказать, ещё повезло: мы всё-таки в компании, всей семьей, так сказать. А то вон, у этих, например, у МакЛаутов — есть там такой парнишка — Эрик МакЛаут, последний в роду, к Марго часто любит залетать. Глядишь, посватается лет через сорок-пятьдесят. Что? Как? Понятия не имею.

Да и туристы, по правде говоря, не очень-то нас и донимают. Озеро там у нас, длинное такое, Лох Лохам прозывается, берега у него высокие, скалистые, так вот, наш замок как раз на такой круче и стоит. Не всякий турист туда забраться рискнёт.

Итак, вылетаю я как-то ночью прогуляться — и в первом же коридоре натыкаюсь на какого-то толстого господина с во-от таким носом. На туриста вроде не похож. И что самое странное — не испугался он, когда меня увидел, то есть совсем не испугался. А я, кстати сказать, не ужинал в тот день, так стены сквозь меня о-го-го как просвечивали! А он пальцем поманил и говорит: а подлети-ка ты, друг любезный, поближе — я, наверное, как раз тебя ищу. Ну, я из интересу возьми и подлети. Говорю ему: чего, мол, надо? А он скривился весь да как гаркнет что-то такое путаное-перепутаное! Заклинание! Меня аж до дрожи пробрало, и вдруг чувствую — хоп! — снова я стал тяжелый такой и плотный, как бывало. Аж упал в коридоре с непривычки и затылком треснулся.

Лежу это я, звёздочки из глаз вытряхиваю, а он стоит надо мной, ухмыляется. Так-то, говорит, дела делаются! Я, говорит, господин такой-то, и фамилию называет — не то Бабаян, не то Багдасарян из Нью-Йорка, и замок этот теперь мне принадлежит — я, мол, его приобрёл. Место тут живописное, и если дорогу хорошую проложить вместо вашей дурацкой тропы, то на туристах такой бизнес можно сделать — чертям завидно станет. Так что ты, говорит, сынок, не упрямься и замок мне покажи. А то сторож тут у вас, даром что все зубы съел, — всё равно дурак дураком.

А надо вам сказать, мисс Джессика, что два человека в замке всё-таки живут — один-то сторож, его государство к нашему замку приставило, а о другом я как-нибудь потом вам расскажу. Так вот, когда он сторожа дураком обозвал, тут меня и проняло. Какой, говорю, я тебе сынок, свинья жирная! Я Джеральд, сын Кортана из клана МакХаффов, и не тебе тут командовать. А замок не продаётся, вот!

Ругаюсь, а сам гадаю, где он такие заклинания раздобыл? Тут все окрестные призраки их сотни лет ищут — и без толку. А тут ещё вдруг подумалось: мамочки родные! — это ж туристы теперь нас совсем с ума сведут!

Не бывать, говорю, этому; повернулся и пошёл. Да не тут-то было. Догнал он меня, хвать за руку и — щёлк! — что-то мне руку охватило. Глянул — браслет с цепочкой, и конец цепочки у этого Баласаняна в руках. И опять ухмыляется, гадина. Ты, со мной, говорит, не шути, давай показывай.

Ну, я смотрю — делать нечего. Повёл его по замку.

Часа три мы с ним бродили, а может, и больше. Он, смотрю, то следом идёт, то сбоку, то вперёд забегает и всё спрашивает без конца: а это что за дверца, а эта лесенка куда ведёт? Надоел он мне до чёртиков зелёных! Не представляю, как эти гиды там целую толпу таких идиотов водят. Ну, хожу это я, рассказываю: это то, а это сё. В старом подземелье был соблазн дверь на замок захлопнуть, так ведь самому пришлось бы остаться за компанию, а по мне уж лучше в воду головой, чем такая компания. Не захлопнул, в общем.

Заболтался я. Мимо нашей двери потайной шли, так я чуть сдуру не ляпнул с разгону: тут, мол, мы обитаем. Да будто сдержал кто: молчи, мол. Смекнул я тогда: не иначе, папаша мой где-то рядом, заинтересовался, значит, по стенам пробирается вслед за нами. Призраку ведь что воздух, что камень — всё равно. Я и сам частенько так лазал, не видно там внутри ни черта, только на слух и движешься, вот…

То ли глаза меня выдали, то ли ещё чего, а только остановился Балаганян этот — и ну стены обшаривать. Чуть только не обнюхал всё и, смотрю я, — все ближе к двери подбирается. Повернулся ко мне — глаза горят, ладони потные. Ага, говорит, призрачки, нашел я наконец гнездо ваше! Кто тут главный у вас, покажись, поговорить надо. Не о чем, говорю, нам с тобой разговаривать. А тот знай себе посмеивается. Эх, пацан, говорит, триста лет живёшь, дураком помрёшь. Я где только магии не обучался, меня просто так не обманешь. Давайте, говорит, амулет ваш, а не то всех по ветру рассею, от меня не скроетесь, да и некуда бежать вам — все вы, призраки, к одному месту прикованы, такая уж у вас судьба. Так что давай, мол, раскошеливайся. И всё цепочку дёргает. А сам, хоть и толстяк, но сильный, чтоб его…

А у папаши моего был, кстати говоря, амулет. Таких сейчас не делают — он со старых времён его берёг. Сильная вещь! И ведь в самом деле есть такие заклятия, что похуже смерти. Ну, думаю, что, если вправду этот Арбузарян знает пару штук?

Ну пока мы с ним ругались, еще часик прошёл. Не хотелось мне пружину тайную показывать. И только я уж согласился, тут меня как затрясёт всего! Рассвет, оказывается. Смотрю: браслет этот дурацкий, вместе с цепочкой, на пол — бряк, а я опять нормальный стал, лёгкий и прозрачный, такой, что любо-дорого глядеть, хоть сейчас в стену лезь.

Ну я и полез.

А в коридор с Бузаряном этим папаша мой выбрался разбираться.

Отец у меня даром что призрак — мужик что надо, да ещё и маг, каких поискать. Слышу — за стеной шум, крики, беготня. Не стерпел, выглянул и аж рот разинул. Ад и буря! — летит на меня этот самый Бульдозерян, только руки-ноги мелькают! Папка потом рассказывал: есть такие заклинания, ну, знаете, мисс Джессика, навроде магнита — с одного конца притянет, с другого оттолкнёт. Ну, отец его и применил, чтобы отталкивало. Сколько потом этот тип ни пытался к замку подойти — ни в какую! Неделю, наверное, не меньше, он возле замка кругами ходил, орал как мартовский кот: выйди, мол, Джеральд, я всё прощу. Видно, здорово ему наш амулетик нужен был. И откуда он только прознал про него? Кто-то из окрестных призраков разболтал, не иначе.

А заклинание его половинчатым оказалось, только ночью действовало. Отец его сразу распознал — он таких десятка полтора знает. Толку от них мало, но иногда могут пригодиться.

Домой вернулся — благодать! Я за ту ночь промёрз до костей, насморк схватил да кожу на запястье до крови стёр. Вот и судите сами, кем быть лучше.

Так, о чём бишь я? Ах да… Надо вам сказать, мисс Джессика, что кроме сторожа работает у нас в замке ещё один человек — повар. Обычно сторож по нашей просьбе его на стороне нанимает. Сторож у нас славный старикан и с семьей нашей очень дружен. А повару прежде всего тоже объясняют, что к чему. Редко кто отказывается, за хорошее-то вознаграждение. Знаете, мисс, у папаши моего в своё время много всякого добра было припрятано, даже за столько лет всё растащить не смогли.

Что? Нет, что вы, конечно, не боялись. Пускай бы рассказывали, думаете, им кто-то поверил бы?

Нет, саму по себе еду мы не едим, но вот духовную её часть… как бишь её… Помнится, лет семьдесят тому назад работал у нас повар-индус года два или три, словом таким красивым её называл… А! Вот, вспомнил! — «атман». Он потом на полученные деньги университет окончил. Оксфордский. А готовил как! Помню, такие пирожки пёк — пальчики оближешь. Ральф и Дик всё на сладкое налегают, что с них взять — пацанята, а папаша, тот всё больше на виски, на шотландское, очень он это дело любит и уважает. Причем не атман какой-нибудь, а именно само виски. Как-то это у него ловко получается. Он, говорит, нам сродни, тоже своего рода дух — Spiritus Vini прозывается. Напьётся, бывало, шатается по замку и песни распевает. Такой уж он, папаша мой Кортан. Вот…

Но есть одна загвоздка. Книга наша, с рецептами фамильными, кроме прочего папаше ещё и записной книжкой служила. Без неё всех этих блюд приготовить не удалось бы. Ну, повару её всякий раз и вручали. А в тот раз работал у нас некто Баграмян. Смекаете, мисс Джессика? Вот и мне тоже показалось, что схожи эти двое по прозванию. Так и вышло — видно, снюхались они. Не прошло и недели, как пропал он и книжку нашу поварскую-колдовскую с собой уволок.

Папаша чуть не лопнул от злости. Весь замок трясся. А уж меня как ругал, как ругал! Из-за тебя, говорит, теперь один сухой хлеб жевать будем. Ну, слово за слово, я тоже в долгу не остался. Неужели, говорю, ты ничего оттуда не помнишь. А он: не подобает, говорит, мне поварскими делами заниматься! В общем, решил я пойти и вернуть книгу. Отец заклятие подходящее подыскал, вроде того, половинистого. Ну, я и пошел. Днём летаю, ночью человеком брожу, прячусь где-то, чтоб обратно к замку не унесло. Если б вы знали, мисс Джессика, сколько я городов обыскал, пока сюда не добрался! Этот Баграмян, видимо, свою выгоду тоже поиметь захотел: ресторан фирменный открыл… Да вот, напротив вас, в окно виднеется. Рецепты наши, с магией которые, похоже, по вкусу здесь пришлись. Три дня книгу выкрасть пытаюсь, никак не получается: эти двое хитрые — наняли пару местных колдунов, каких-то вуду с косичками, и заклятиями меня отгоняют. Довели они меня! Знали бы вы, как я зол… Ну ничего, я до них еще доберусь, и уж тогда… Это там у вас, случаем, не спички? Да нет, просто так. Вот…

Что? Странно одет? Почему странно? Ну, килт, да… Что значит «никто уже не носит»? Ах, вот почему меня сразу узнают! Да, пожалуй, вы правы, мисс Джессика, об этом я как-то не подумал… Так лучше? А так? Ага. Ну, теперь они у меня попляшут!

Ого! Кажется, светает… Нет, дверь открывать не надо — зачем? Разумеется. Э-э… извините, что это там у вас в стакане? Молоко? Знаете, я был бы очень благодарен, если… Спасибо, мисс Джессика.

Ух, хорошо…

Ну вот, ночь переждал, пора и дело знать. Приезжайте, если будет время. Места у нас красивейшие, есть где отдохнуть. Адрес? Проще простого! Шотландия, Лох Лохам, замок МакХаффов.

Ну, мне пора.

Прощайте.

Оп!

Разломщики

Невысокий человек, с ног до головы закутанный в чёрный мягкий балахон по типу киношного «ниндзюцу», метнулся словно тень к конвертеру, затаился на миг, осторожно высунул голову и огляделся. Эту часть завода посещали редко, и теперь я невольно задумался почему. Людей здесь работало не больше, чем в других цехах, монотонный гул громадных механизмов очистной системы надёжно скрадывал шаги, а тусклое освещение с обилием теней давало простор для манёвра. Любой чувствовал себя здесь неуютно, то ли от резкого запаха химикалий, то ли оттого, что в этот цех вёл всего-навсего один коридор. Целью человека в чёрном был огромный агломератный конвертер. Чуть поодаль крутился барабанный грохот-дробилка. На какой-то миг человек заколебался, видимо выбирая, затем решительно направился к конвертеру.

Молодец, чёрт возьми… Я на его месте поступил бы так же.

Справа из стены торчали два проржавевших швеллера, будто нарочно приготовленные для него. Тень от охладителя падала как раз сюда. Человек примерился и одним коротким прыжком вскочил на них. Размышления не заняли и минуты. Порывшись в сумке, он извлёк отвёртку-тестер, кусачки и пломбёр, рукой, затянутой в перчатку, быстро вскрыл плоскую коробку распределителя и углубился в путаницу проводов. Схема там была стандартной, с двойной защитой, блокировкой и реле «Сешан/Дюссау». Конвейер, однако, не остановился, конвертер — тоже. Запечатав коробку, человек сложил обратно инструменты, спрыгнул, поправил респиратор и короткими перебежками двинулся к выходу. У турникета пауком взобрался под потолок, лавируя между лампами, добрался до люка и, уже закрывая его, услышал аварийные звонки, задержался на миг и исчез.

Чистая работа.

Я вздохнул, разогнулся и спрятал бинокль. Пора было линять и мне. Парень сработал на редкость профессионально, и всё бы ничего, когда б не одно обстоятельство.

Штатным разломщиком на этом комбинате был я.

Как всегда, вызов к директору на ковёр не сулил ничего хорошего, но на сей раз босс был уж очень мрачен.

— В чём дело, мистер Эшли? — с порога спросил я. — Недовольны новой секретаршей?

— Нет, — хмуро отозвался он, — вашей работой.

Я поднял бровь:

— Когда вы были ей довольны? Впрочем, простите. Итак, что на этот раз?

Порывшись в сейфе, босс выложил перед собой на стол тонкую папку и утопил пальцем кнопку селектора.

— Хэлен, — позвал он.

— Да, босс? — отозвался мелодичный женский голос.

— Ко мне никого не пускать. Если будут настаивать, скажите, что у меня совещание. Да! И сварите кофе, пожалуйста.

Селектор снова выдал вежливое: «Да, босс» — и умолк. Директор откинулся на спинку кресла и раскрыл папку.

— За последний месяц, — начал он, ослабив узел галстука, — случилось семь аварий.

Я не поверил своим ушам. Семь аварий!

Что-то тут было не так.

— Где? — профессионально осведомился я.

Директор достал распечатки отчётов:

— Конвейер на шестом участке, обрыв термопары в семнадцатом цехе, пробой дуговых сит на сортировке, лебёдка крана на погрузке, электродвигатель в насосной станции и элеватор на втором. Элеватор пришлось остановить.

— Круто. — Я присвистнул. — Могу ручаться за конвейер, лебёдку и мотор, который в аппаратной. Об остальном не знал до этого разговора.

— Слишком высокий процент, — буркнул директор. — Что ты можешь сказать по этому поводу?

— Могу. Это означает, что появился второй.

Кулак босса обрушился на стол.

— Но я не вызывал второго! Мне вполне хватало тебя. Откуда он взялся? Стив, ты должен разобраться в этом деле, а иначе за что я плачу тебе деньги?

— Но босс, — запротестовал было я, — как раз за то, чтобы…

— Знаю! — рявкнул он, налил в стакан воды и медленно выпил. — И всё же я подам жалобу на тебя, если ты этого не сделаешь.

Спорить было бесполезно, мне оставалось только уйти. Что я и сделал.

Возможно, ситуация требует некоторого разъяснения. Ну что ж, так тому и быть.

К концу XX века мировое производство колоссально разрослось, а техника, оснащённая компьютерами, телеуправляемая и сверхнадёжная, столь редко выходила из строя, что ремонтные бригады бездельничали триста шестьдесят дней в году, стуча в домино и исправно получая деньги. Всё это, разумеется, приводило дирекцию и владельцев предприятий в плохое настроение, подталкивая к мысли, чёрт возьми, об увольнении лишних людей.

И тут вступили в дело профсоюзы. Несколько лет долгих судебных разбирательств закончились нелепым на первый взгляд вердиктом — заявлением, что обе стороны пришли к соглашению, однако к какому, так и осталось неизвестным!

Ситуация на предприятиях тем не менее сразу нормализовалась. Администрация больше не предъявляла претензий, а ремонтники просто занимались своим делом, устраняя аварии, возникавшие с периодичностью два-три раза в месяц.

Я-то знал, что произошло, поскольку работал не кем иным, как заводским «разломщиком» — дестором (так со временем сократилось словечко «Destroyer»). Многие бы выложили кругленькую сумму, чтобы вычислить таких, как я! Угадайте, чем я занимаюсь на работе? Правильно. Именно я и устраиваю эти аварии, получая за это штатную зарплату лично от правительства. Работа, что и говорить, нелёгкая и рискованная, готовят нас, как диверсантов высшего разряда, да и экипировка соответствующая. Нас никто не видит и почти никто не знает в лицо (я, например, числюсь инженером). А аварии происходят. И все довольны.

Правда, не всегда.

И вот сейчас я лежал под потолком конвертерного цеха, спрятавшись за цистерной с охладителем, и размышлял над вставшей передо мною проблемой: откуда на заводе взялся второй дестор. «Допплера» я выслеживал уже два дня, наблюдая различные поломки то тут, то там. Тактика у него была стандартная — набедокурил и слинял, но вот аварии… Ничего не скажешь, аварии, которые он ухитрялся устраивать, отличались выдумкой и фантазией. У парня был редкий талант на пакости. Поломка конвертера выглядела вообще идеально.

Интересно, где он мог выйти на следующее дело? Прикинув возможные варианты, я остановился на агрегатах флотации или на отвальных сбросах, — пожалуй, именно там я устроил бы очередную диверсию, правда, не раньше чем через неделю.

Пробравшись туда и оборудовав надёжный наблюдательный пост, я стал ждать.

Двойник заявился через шесть дней и именно на сбросах — я почти угадал. Подкравшись к нему со спины, я бросился в атаку, и мы покатились, сцепившись в рукопашной. Дестор-2 был обучен, ловок и силён, — я никогда не жаловался на отсутствие подготовки, по рукопашной у меня была железная «пятерка», но, чёрт возьми, мне давно не доводилось проходить такое испытание. В пылу схватки он наконец заметил, что я не простой рабочий и не полицейский, и, отскочив, замер в изумлении.

— Что ты здесь делаешь?! — выдохнул он.

— Чёрт возьми! — парировал я. — Именно этот вопрос я хотел задать тебе! Быть может, поговорим в другом месте?

В любой момент сюда могли прийти. Поразмыслив, он кивнул, и мы удалились в укрытие, которое этот тип уже успел себе здесь оборудовать.

— Это мой участок, — сказал он, стягивая маску. — У меня задание, а вот ты… Ума не приложу, откуда ты взялся! Твой номер?

— Четырнадцать-А, — ответил я.

— Тогда какого лешего ты тут делаешь? Твой участок — это «Хэмишел дайнемикс» в Уитпорте!

— Но это и есть «Хэмишел дайнемикс»! — рявкнул я.

— Что? — упавшим тоном переспросил он. — Что?

— Я жду.

— Чего?

— Твоего номера. Ну?

— А… Шестнадцать-J.

Настала моя очередь удивляться. Под литерой «16» в кодовой системе Школы значился Хэмилтон.

— Так-так… Значит, Хэмилтон. И давно ты тут… действуешь?

— Две с половиной недели — я же в командировке… А это и вправду Уитпорт? — Я кивнул, подтверждая. Он почесал в затылке. — Совершенно не обратил внимания. Чёрт… Неужели я сел не в тот поезд? — Неожиданно он встрепенулся и посмотрел на меня. Глаза его тревожно заблестели. — Послушай, как ты думаешь… мне начисляли всё это время зарплату?

— Спроси у своей рассеянности, — буркнул я.

— Великолепно! — Босс откинулся в кресле и побарабанил пальцами по крышке стола. — Я не думал, что ты справишься так быстро! Подумать только — парень попал не на свой завод! — В глазах его зажёгся мечтательный огонёк. — Послушай, Стив, мне пришла в голову одна идея… Что, если ты, скажем, одну… нет, две недели из четырёх будешь проводить на комбинате в Хэмилтоне, подобно этому парню, но только так, чтобы тебя не раскрыли? Мы могли бы здорово прищемить хвост конкурентам!

— Об этом не может быть и речи, — запротестовал я. — Меня лишат лицензии, если я намеренно буду пакостить на соседней территории!

— Но парня же простили.

— Но это же была случайность! Вдобавок теперь у них есть прецедент.

Босс было приуныл, затем вдруг оживился:

— А как насчёт дополнительной платы? Скажем, двойной оклад?

Я покачал головой:

— Закон есть закон, босс. Ломать я ничего не буду.

— А кто сказал, что нужно ломать? — звенящим голосом спросил шеф. — Ведь есть другие способы насолить конкуренту. Клянусь, мы испортим им отношения дирекции с рабочими!

Регулярно, один месяц из трёх, я теперь торчу в длительном рейде в Хэмилтоне. Тройной оклад, не облагаемый налогом, — это вам не хухры-мухры, и всё же иногда я задумываюсь, какая муха укусила шефа, когда он всё это придумал. Джеффри — тот самый заблудившийся разломщик, работает за двоих, но всё равно уже вдребезги рассорился со своим начальством. Мне даже делается слегка неловко, когда мне об этом сообщают. Дирекция стремится уволить кое-кого из рабочих. Рабочие бастуют.

Я не ломаю там аппаратуру — для этого есть Джеффри.

Чёрт бы побрал моего босса, но я её тайно чиню.

Сказка о чуваке и мышке

(по мотивам А. С. Пушкина)

Сопроводиловка

«Изготовлено по традиционным, классическим рецептам.

Продукт упакован по стандартной технологии. Количество порций — 1. Размер порции — различный.

Масса нетто — 67 032 г.

Состав: жиры — 14 %, углеводы — 8 %, белки — 28 %, в том числе: протеин — 18 %, гемоглобин (раств.) — 6 % (5,17 л), вода — 48 %, кальций, минеральные соли, микроэлементы, витамины.

Калорийность — 470 кал./100 г.

Продукт сохраняет свежесть и отличные вкусовые качества благодаря герметичной упаковке. Не содержит консервантов. Содержание холестерина в продукте не превышает допустимых норм. Избегать попадания прямых солнечных лучей, не разбирать и не давать детям.

Термической обработке не подлежит.

Внимание! При температуре хранения выше +7 °C возможно расслоение продукта.

Продукт сертифицирован в системе П. О. ГОСТ.

Желательно употребить до даты, указанной на памятнике.

После вскрытия хранить в холодильнике.

Мы удовлетворим ваши потребности!

Производитель: „Dracula Inc.“, Трансильвания. 1997 г.».

Стандарт

Всх. № 2370-17 «Его Величеству Дарину VI, Правителю Рубежного Подгорья, Государю западных тангаров, Князю Синего и Красного холмов и прочая и прочая и прочая от младшего смотрителя четвертых уровней технического сектора Ф. Брокка

ЧЕЛОБИТНАЯ

Мой Государь!

Прошу меня простить за нарушение регламента подачи документов, но некие события последних дней вынуждают меня обратиться к Вашему Величеству напрямую, минуя канцелярию и выборный совет. Посланием сим я никоим образом не хотел тревожить Вас и отвлекать от важных дел, но не могу я и смолчать, оставив всё произошедшее как есть, поелику сие чревато осложнением, а паче этого — полной порчей отношений с внешним миром. Лишь посему, а не корысти ради и не по злодейскому навету я счёл необходимым довести до Вашего внимания некоторые сведения касаемо работ над заказным оружием, кои ведутся (а точней сказать — велись ещё недавно) в мастерской Фальгрима.

Напомню Вашему Величеству, что ровно год тому назад (апреля месяца, 10 числа) общиной Западных тангаров принят был заказ от его светлости Гонтье де Годфруа, герцога Бульонского. Заказ сей подразумевал изготовление для него волшебного меча, с коим мечом сей достославный муж намеревался совершить поход „на земли юга вплоть до Палестины и окрест“. Заказ был принят и оплачен по договорённости на месте и вперёд, всей суммой в золоте и в драгоценных самоцветах. Взять подрядились старший мастер оружейной наковальни Фальгрим и его три подмастерья — Акки, Крюнт и некий By Храбун по прозвищу Пейне Д’Осо, что значит „Птичьи перья“, и который есть не горный гном, но перебежчик из лесных, хотя и говорят, что резать по металлу и гравировать большой искусник. В итоге выборный совет не соизволил возражать и, после должных отчислений на налог в казну, снабдил их всем необходимым для работы, предоставив материалы, топливо, а также дал им допуск в малый зал библиотеки для наложения заклятий. А ныне, на неделе, оный муж Гонтье де Годфруа явился сообразно оговоренному сроку, дабы разузнать, как продвигается работа над его мечом и скоро ли готов. Я обещал, что прослежу за результатами трудов, и был пренеприятно удивлен.

Мой Государь! Во-первых, до сих пор работа ими не закончена! Я обращаю Ваше августейшее внимание на то, что сроку для работы был ровно год. Во-вторых же, меня смущают результаты, т. е. собственно сам меч, который сильно отличается от утверждённого стандарта. Конечно, я осознаю, что эрудиция моя не позволяет должным образом принять и оценить весь спектр наложенных на меч заклятий, но даже так, учитывая необычно темный отблеск ауры (архонт) и странную конфигурацию клинка, я остаюсь во власти подозрения, что оный меч ковался ими в состоянии изрядного подпития всех четверых. Спешно проведённая по моему приказу полная ревизия подвалов выявила крупную недостачу пива и вина, а также более крепких напитков, чему причиной оказался подкуп ими виночерпия (виновные наказаны). По моему скромному разумению, Фальгрим, чья мастерская без толку простаивала более пятидесяти лет, на радостях от получения такого крупного заказа выпил лишнего, а после, подстрекаемый одним из подмастерьев, попросту ушёл в запой, что не замедлило сказаться отрицательно на качестве работы.

Осмелюсь Вам напомнить, что до окончания срока остаётся менее недели, полевые испытания меча ещё не проведены; деньги же и драгоценности, пошедшие в уплату за него, истрачены и пущены на взятки. В связи с вышеизложенным прошу Ваше Величество назначить должную комиссию и провести необходимое дознание, покуда ситуация не сделалась критической.

Подпись

Дата».

(Наложенная резолюция: «Не возражаю. Назначить представителей совета, разобраться в кратчайшие сроки, о выполнении немедленно доложить. Его Королевское Величество Дарин VI Подгорный. Подпись. Печать».)

Исх. № 2376-17

«Мой Государь!

По Вашему Монаршему повелению мною и сопутствующими лицами был учинён досмотр и полная проверка мастерской ст. м. н. Фальгрима, сына Хромбла (4-й уровень, низ галереи, сектор „хьярмен“).

В ходе работы комиссии обнаружено следующее:

Меч один (1), магический, полуторный, класса „броня-броня“, без рукояти. Формою довольно прям, но с выступами вдоль, серпом по острию и три дыры в полотнище клинка одна поверх другой. По утверждению мастера — для восьмикратного и больше усиления заклятия на цикле бесконечности и пробивания доспехов тож. Проверить оное утверждение не представляется возможным, ибо всякая работа над мечом была им заморожена на стадии стендовых испытаний ввиду нехватки средств и экстренному проведению работ по гравировке.

Опись изъятого прилагается.

Председатель комиссии, советник Арк Ан-Хар

Члены комиссии: Улле, Боромозель

Подписи

Дата».

Исх. № 2377-17

«Фаларинбар!

Что за остолопы там у вас работают? Вы что, нормальных тангаров послать не могли? Где результаты экспертизы? На каком основании были прекращены работы? Что значит: „три дырки одна поверх другой“? Извольте выражаться яснее! Какие дырки, для чего? Вы мне не путайте дырки! Это вам не просто меч, а заказной, сожги вас барлог. Или вы хотите, чтобы наши отношения с людьми уже вконец разладились? Немедленно верните меч мастеру и позаботьтесь, чтобы все работы были выполнены в срок. По исполнении доложить.

Личный секретарь

Его Величества Государя Дарина VI Подгорного

Теофилус С. Гассенпфеффер

Подпись

Дата».

Всх. № 2380-17-А «Его Величеству Дарину VI, Правителю Рубежного Подгорья, Государю западных тангаров, Князю Синего и Красного холмов и прочая и прочая и прочая от старшего мастера наковальни цеха малого вооружения Фальгрима, сына Хромбла

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ

Государь!

Хочете верьте, хочете нет, а только я Вам вот чего скажу. Все измышления, представленные Вам насчёт меча, есть навет и оговор со стороны этого придурка Брокка, который, пакостник плешивый, сам не сделал ни шиша и ныне злится, что ему не перепало. Я, собственно, вообще не понимаю, чем он недоволен: ладно бы в оружии хоть что-то понимал, а то ведь крыса канцелярская, а туда же. А что форма у меча и вправду не таковская, так то особого значенья не имеет, ибо главное в таких мечах — покрепче удержать его за рукоять, а остальное суть не важно. Что до необходимых испытаний, то новых поступлений пленных не было на памяти моей уже лет двести, и испытывать все тактико-технические характеристики меча на собственном горбу дураков нет, вот разве только Брокк сам свою черепушку подставит. Если уж на то пошло, то пусть этот Бульонский граф его на ём и испытает.

Учитывая всё вышеизложенное прошу отменить как незаконное.

Смету расходов прилагаю.

Сим остаюсь Ваш верный подданный,

Ст. мастер наковальни Фальгрим

Подпись

Дата».

Всх. № 2380-17-В

«Архив скриптория Подгорной библиотеки им. Гимли Бесстрашного. (Читальный зал.)

Справка.

Храбун, By, подмастерье цеха малых вооружений. Выдано заклятий:

Боевых:

1. Усиление удара…………………2 шт.

2. Проницаемость (сталь)………1 шт.

3. Проницаемость (кость)………1 шт.

4. Ускорение……………………1 шт.

5. Левитация……………………3 шт.

Охранительных:

1. Отброс назад…………………2 шт.

2. Самозаточка……………………1 шт.

3. Святость……………………Нет

4. Стойкость к ржавчине………1 шт.

Прочие:

1. Помпа (вампиризм)……………1 шт.

2. Компас (ориент.)………………1 шт.».

Исх. № 2378-17

«Вы там что, с ума все посходили? С таким количеством железа можно было снарядить взвод панцирной пехоты! Немедленно разберитесь и доложите, куда подевались расходные материалы, а также на кой понадобилось столько заклинаний на один клинок, иначе будете отвечать уже не передо мной.

Т. С. Г-р.».

Всх. № 2395-17

«Я вашей долбаной канцелярии не подчинён. У меня всё идет в дело. Всякий скажет: Фальгрим своё дело знает, ну а ежели чего не нравится, берите молоток и сами делайте.

Фальгрим».

Всх. № 2401-17

«Срочно

Советнику-секретарю Т. С. Гассенпфефферу.

Результаты оружейной экспертизы позволяют предположить, что основу клинка составляет низкоуглеродистая сталь с коэффициентом гибкости 16,0, без свилей, раковин и трещин, проковка вполне удовлетворительная, стальной сердечник, гравировка. Содержание тяжёлых элементов составляет около 5 %, содержание лучистых примесей — порядка 4 (четырех) ПДК. Зафиксировано свечение в темноте. Свинец рекомендован (обкладка ножен). Клинок широкий умеренно, местами до сильного. Смещённый центр тяжести, но выправлен магически (заклятие левитации 1/5). Помимо этого магическая экспертиза выявила некоторое смещение наложенных заклятий в три локальных сопряжения. Установить характер местного сплетения не представляется возможным. Вызывает опасения также тот факт, что центр локализации заклятия помпы (вампиризма) также не был выявлен.

Рекомендованы дополнительные исследования.

Члены экспертной комиссии

Подписи (11 шт.)

Дата».

Исх. № 2380-17

«Что значит: „У меня всё идёт в дело“? Где мифрил, сукины дети?! Вот погодите, выдастся свободный день, я с вами ещё разберусь. Завершите испытания и по исполнении доложите обстановку.

Г.».

Всх. № 2410-17 «Начальнику тайной канцелярии Государя Дарина VI Подгорного Фаларинбару Е. от испытателя ручного холодного оружия У. Ы. Крим-Крамбла

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ

Я разрубил сначала две, потом ещё одну, а после он стал закрученный и понёс. Сначала он меня, потом я сам, а после снова он меня. Рубило всё, а я держался. Больше ничего не помню. Когда открыл глаза, их уже было мало.

Обещаю, что подобное больше не повторится.

Подпись

Дата».

Исх. № 2388-17

«Гассенпфеффер — Фаларинбару

Срочно, секретно, чрезвычайно важно.

Немедленно, повторяю: НЕМЕДЛЕННО выясните все обстоятельства, при которых был разрушен испытательный стенд, и предоставьте подробный отчёт. Установите степень, срок, характер повреждений. Допросите ещё раз этого вашего Кромбла, укомплектуйте экспертную комиссию более компетентными тангарами… Сделайте же что-нибудь сами, почему я всё время должен думать за вас?! Если Государь узнает обо всём, его гнев будет страшен!

Подпись

Дата».

Исх. № 2389-17

«Теофилус! Что за кошмар сотворил там этот ваш пьяница Фальгрим?

Д.».

Исх. № 2390-17 прим

(Копия)

«Фаларинбар, мы, кажется, таки достукались. Дошло до Государя. Если мы до понедельника не сообразим, как нам ему всё это объяснить, дела наши будут плохи. Во что бы то ни стало надо придумать, что мы ему скажем. Уничтожь это письмо, если не хочешь неприятностей. Увидимся завтра.

Г.».

Исх. № 2397-17

ПРОТОКОЛ

экстренного заседания комиссии по вопросу о мече Фальгрима

Присутствовали:

Советник-секретарь Государя Т. С. Гассенпфеффер.

Начальник тайной канцелярии Государя Е. Фаларинбар II.

Фальгрим, сын Хромбла, ст. мастер наковальни.

Храбун, By, подмастерье.

Председатель экспертной комиссии Арк Ан-Хар.

Младший смотритель четвёртых уровней технического сектора Ф. Брокк.

Гассенпфеффер. Господа оружейники. Уважаемые тангары! Прошу внимания. У нас сегодня на повестке дня один вопрос: что нам делать с мечом Фальгрима, поскольку…

Фаларинбар. Да чего там, ладно, всем и так всё известно. Начинайте.

Арк Ан-Хар. С чего начнём?

Гассенпфеффер. Пусть мастер объяснит.

Фальгрим (вставая). А чего тут объяснять? Меч готов, а дальше делайте что собирались. Отдавайте этому, как его… Бульонскому, и хрен с ним.

Брокк. Э, погодите, погодите… Это что же получается? Сковали меч, который неизвестно из чего и неизвестно как работает, обрушили на испытаниях весь зал… А теперь что же, отдать меч неизвестно кому? Нет, этак не годится.

Фальгрим. Ах ты плесень! Всё тебе не так… Меч, значит, неизвестно из чего, вот как? Ты разве деньги за работу получал, ты, да? А ну, иди сюда!

Фаларинбар (миролюбиво). Господа, господа, только без рук. И потом, почему упоминается весь зал? Насколько мне известно, там всего-то были подрублены колонны. Всё остальное рухнуло уже потом. Может, уважаемый Фальгрим нам всё-таки расскажет, как шла работа над мечом?

Фальгрим (с подозрением). А зачем вам?

Фаларинбар (уклончиво). Надо.

Брокк. Да пьян он был, говорю же вам, пьян! Вот и не помнит ничего! Спросите лучше Храбуна: он за мифрилом приходил. Дать — дали, а пока он ничего не возвращает. Ну, это мы разберемся с ним всё равно сами. Так как он, наверное, взять — взял, а он у него стоит без толку.

By Храбун. Здравствуйте, уважаемые, значить, тангары. Вас приветствую от лица мастерской в своём лице, и подмастерьев тоже. Значить, сразу хочу сказать, здесь до меня было практически всё сказано. Ну, меч мы, стало быть, и впрямь сковали. А как с мифрилом обстоят дела, не знаю. Вообще, я считаю, что с мифрилом творится полнейший бардак. Бардак заключён в том, что, во-первых, проходит он через складские ведомства, а уже потом приходит к нам. Вот была, допустим, я расскажу на примере, такая история, что в прошлом году его почему-то не могли — в августе не могли привезти, в сентябре, а привезли, по-моему, в конце декабря…

Фаларинбар. Короче, любезнейший.

By Храбун. Э-э, да, да. Сейчас, сейчас. Так вот, к чему я. Конечно же, это лишние расходы легли. Вот, значить, сразу же тоже был такой направлен кредит, товарный кредит на сумму один миллиард сто девяносто восемь миллионов. А мастерская получила только девятьсот двадцать миллионов. Где потерялся мифрил в пути, не дошёл он почему-то, где-то его не стало.

Фаларинбар. Хватит. Вижу, с вас нам будет толку мало.

By Храбун. Моё дело маленькое — знай узоры гравируй. А что до остального…

Фаларинбар. Хватит, я сказал! Гм… А что нам скажет по этому поводу глава экспертной комиссии?

Арк Ан-Хар. Прежде чем зачесть результаты экспертизы, прошу дозволения внести меч.

Гассенпфеффер. Дозволяю.

Арк Ан-Хар. Внесите.

(Вносят меч. Продолжительное молчание всех шестерых.)

Гассенпфеффер. М-да… Фальгрим. Не соизволите ли вы…

Фальгрим. Не соизволю.

Гассенпфеффер. М-да…

Брокк. Вот этот выступ, например… да, этот. Вот зачем он, а?

By Храбун. Доспехи пробивать.

Фаларинбар (заинтересованно). И что, пробивает?

By Храбун. Откуда мне знать? Моё дело маленькое, я…

Фаларинбар. А дырки…

Гассенпфеффер. Думаю, какие-то меры по этому поводу примутся. Арк Ан-Хар, зачитайте акт.

Арк Ан-Хар. Один момент. Так… Ага, ага… Вот: «При наитщательной проверке содержание мифрила в лезвии меча соответствует одной четвертой от стандартного. При этом выявлен магический заслон от выверта меча и сопряжение клинка на несколько локальных единиц (количество не установлено, скорее всего, кратно четырём)»…

Гассенпфеффер. Будьте любезны, поясните свою мысль.

Фаларинбар (задумчиво). Одна четвёртая…

Брокк (угрожающе). Где мифрил?!

Фальгрим. Нету у меня никакого мифрила! Выдали который, так и тот весь в дело пошёл.

Брокк. Проверку учиним, хуже будет!

Фаларинбар (задумчиво). Одна четвёртая…

Фальгрим. Предупреждаю: я просто так не дамся. Я до самого Государя дойду! Ишь, чего удумали… Стандарт. Я мастер. Мастер, а не штамповщик, тут вдохновение главное, чутьё. Вы видели, какая сила у меча? Нет, вы видели? Тогда пойдите на стенд и посмотрите, если не видели, пойдите и посмотрите, а после поговорим. Стандарт какой-то выдумали… Да за такую работу мне приплачивать нужно!

Фаларинбар (задумчиво). Одна четвёртая…

Брокк. Да знаем мы это твоё долбаное вдохновение — в бутылках всё оно находится! И в бочках!

Фальгрим. А хоть бы и вот так! Да! Зато…

Фаларинбар (взволнованно). Господа, господа! Послушайте, что мне пришло в голову! Одна четвёртая стандартного количества и сопряжение клинка — ведь это означает, что клинок-то не весь!

Гассенпфеффер (с подозрением). Что значит: «не весь»?

Фаларинбар. Он здесь не весь! У нас — не весь! Три четверти клинка находятся где-то в другом измерении. Мастер Фальгрим, признавайтесь, ваш меч — складной?

Гассенпфеффер. Эй-эй, погодите, погодите… Вы что, хотите сказать, что он, как перочинный ножик…

Фальгрим. Да я ж вам битых две недели об этом толкую, ну! Эксперты хреновы… Тьфу!

Гассенпфеффер. Гм!

(Общий гвалт, голос Храбуна: «Моё дело маленькое…» тонет в общем шуме. Крики: «Испытаний, испытаний!»)

Гассенпфеффер. Прошу прощения, Мастер Фальгрим… не могли бы вы нам что-нибудь э-э… продемонстрировать? Не на словах, а, так сказать, в натуре? Хотя бы в технике владения вашим — этим вот — мечом. Какой-нибудь там его другой клинок.

Фальгрим (сердито). Мать вашу, он один! Понимаете, у его в нутре…

Гассенпфеффер. Тем более. Ужасно любопытно было бы взглянуть.

Фальгрим. Ну, что ж… Сами захотели. А ну-ка, дайте. Гэть… х-ха!!!

(Шум, топот, грохот бьющейся посуды. Крики: «Не туда!», «Вон он, вон!», «Держи, лови!» и «В стороны, сукины дети, в стороны!»)

Арк Ан-Хар. Где он? Где?!!

Фаларинбар. Прекратить панику!

Брокк. Остановите же его!

By Храбун. Чего его остановлять — сам, значить, остановится…

Гассенпфеффер (вылезая из-под стола). Что это было?

Фальгрим. Меч. В натуре, блин, как заказывали… Хватит или ещё чего показать?

Гассенпфеффер. Довольно, довольно… Э-э… Вы нас убедили. Что делать будем?

(Длительная пауза. Все с опаской рассматривают меч.)

Фаларинбар. Не представляю.

Гассенпфеффер. Может, и впрямь пошлину за него содрать?

Фаларинбар. Какую пошлину?

Гассенпфеффер. Торговую. Какую же ещё? И чтоб побольше.

Брокк (растерянно). Это куда же больше-то? Меч ведь и так уже оплачен, как договорились! И цена, знаете ли… Это, знаете ли, того… чревато, знаете ли.

Гассенпфеффер. Так ведь и меч-то особенный. Ну и что, что продали… Продали! Ха! На всё, что может продаваться, можно положить пошлину. Штучная работа, тонкая, можно даже сказать, ювелирная. Одних заклятий на четыре клинка хватит. Вот и положите на него э-э… пошлину.

Фаларинбар. Протестую! Уважаемые тангары, уважаемый советник, я протестую! В интересах безопасности нашего народа я не могу допустить, чтобы столь мощное оружие покидало пределы Подгорной твердыни, а паче того попало в руки нашего вероятного противника! Я… я вообще не уверен, что мы имеем право создавать оружие такой разрушительной силы.

(Шумное одобрение всех собравшихся.)

Гассенпфеффер. Прекратите истерику, Фаларинбар! Я не пойму, что вы хотите предложить. Уничтожить меч? А вы представляете, что будет, когда эти заклятия вырвутся на волю?

Фаларинбар. Нет, но…

Гассенпфеффер. Тогда что? Что? Расторгнуть договор и накликать на свои головы новую войну? Вам мало прежних разбирательств? Хотите получить второго Зигфрида? Клянусь костями Имира, у вас это не выйдет! Не-вый-дет, так и запишите!

Фаларинбар. Да погодите клясться! При чём тут Зигфрид? Кто сказал, что Гонтье де Годфруа уже видел этот меч? Дадим ему какой-нибудь другой.

Гассенпфеффер. Ну, и?..

Фаларинбар. Ну, и!.. Пусть он с ним мотает хоть в Палестину, хоть куда. Хоть на край света, хоть к Имиру на рога.

Фальгрим. Кх-м, кх-м… Прощенья просим, господа советники, а токмо какого другого меча сему бульонцу дать никак не можно, потому как нету более мечей в ассортименте.

Фаларинбар. Как так «нет»? Что значит, «нет»?

Фальгрим. А нет, и всё. У меня всё идёт в дело, даже брак.

Брокк (с подозрением). И заклятия?

Фальгрим. И заклятия, чума тебе на бороду, чернильная душа.

Фаларинбар. Тогда… тогда… Выдайте ему эталонный меч!

Гассенпфеффер. Вы понимаете, что говорите? Выдать образец! Да вы с обрыва рухнули, Фаларинбар! Без эталона мы не сможем более изготовлять мечи! К тому же и на нём же тоже лежит заклятие!

Фаларинбар. Ну и пусть. Подумаешь — заклятие верности владельцу! Оно же и вернёт нам меч, когда этот рыцарь скончается. Его…

Фальгрим. Кхе-кхе. Однакова, опять прощенья просим, господа советники, а токмо и того меча, что эталоном был, нам такоже ему отдать никак не можно.

Гассенпфеффер (подозрительно). Это почему это?

Фаларинбар. То есть как это «был»?

Фальгрим. А потому, как тоже нет его. Пришлось его, значитца, в расплав пустить, поскольку стали не хватало. Так что, вот ентот меч теперь и есть тот самый. Эталонный.

(Гробовая тишина, внезапно переходящая в дикий гвалт. Слышны крики: «A-а! чтоб вас!», «Пустите меня к нему, пустите!», «Моё дело маленькое, я…», «Пить надо меньше!», «У меня всё идёт в дело, вам всякий скажет…», «…заточка… калибровка…», «Таких правов не имеешь!», «Руки убери, да?!» и т. п. Через некоторое время вновь наступает тишина. Все тяжело пыхтят и поправляют одеяния.)

Гассенпфеффер. Господа, так больше нельзя, надо что-то срочно предпринять. Давайте высказываться. Кто первый?

Фаларинбар. Чего уж… Ладно. Сели крепко, нечего сказать. Меч отдать, конечно, надо, иначе нам войны не миновать. Но и отдавать его нельзя. Во-первых, потеряем последний образец. А во-вторых… Что будет, если этот меч сэр Зиг… тьфу, Ауле прости, сэр Годфруа направит против нас? Нас не спасут ни подземелья, ни ворота, ни войска. Как думаешь, Фальгрим?

Фальгрим (с плохо скрываемой гордостью). Не спасут. Я свою работу знаю.

Фаларинбар. Вот видите. Мы в тупике. Когда подходит срок сдавать заказ?

Брокк. Через два дня. А впрочем, нет, простите — уже послезавтра.

Фаларинбар. О-хо-хо, как время-то летит… А может, можно за два дня…

Фальгрим. Не можно.

By Храбун. Ага, нельзя. То мастер верно говорит. Пятнадцать заклятий — этакую прорву и за три недели не наложишь. Да ещё проковка… заточка… калибровка… Не. Никак нельзя.

Фаларинбар (уныло). Ага. Угу. Что ж… Кого направим к государю? Предлагаю…

Гассенпфеффер. Позвольте! (Начинает шарить по карманам.) Погодите! Как — пятнадцать заклятий? У меня записано — четырнадцать! Заклятия святости не налагались — не было в наличии. Тут так и сказано: «Заклятия: Святость — нет».

By Храбун. Ну. Ясно дело, нет. А только там же ещё этот… Ну, который еталон…

Фальгрим. А! Зараза! Так вот куда девался вампиризм!!!

Арк Ан-Хар. Уж не хотите ли вы сказать, что эти два заклятия зациклились…

(Общий шум и смятение. Возгласы: «А ещё эксперт называется!», «А я-то думаю, чегой-то у меня так голова болит…», «…заточка… калибровка…» и «К порядку, тангары! к порядку!»)

Гассенпфеффер. К порядку, тангары!.. Гм! Так, значит, вот как обстоят дела. Немудрено, что этот ваш, ну, как его… Крим-Кромбл так повредился головой во время испытаний. Арк Ан-Хар! Вы в самом деле полагаете, что эти два заклятия зациклились одно на другом?

Арк Ан-Хар. Наука этого не исключает.

Фаларинбар. И вектор у заклятия вампиризма поменялся?

Арк Ан-Хар. Весьма возможно. Я бы даже сказал — наиболее вероятно. Я бы настоял на повторной экспертизе, но время…

Фаларинбар. Прекрасно! Вот и выход. Послушайте, если меч высасывает силы из хозяина, то в скором времени мы от хозяина избавимся! Какую бы он силу ни имел, ему это не поможет! Отдаём меч. Однозначно.

Брокк (упавшим голосом). Но как же эталон… Ведь мы не сможем повторить…

Фаларинбар. Что верно, то верно. Не сможем.

Гассенпфеффер. Что ж. Решено! Ничего не попишешь, отныне будем биться топорами. Кто «за»? Единогласно. Фаларинбар, запишите.

Фаларинбар. Уже. Кому доверим разработку топоров?

Гассенпфеффер. Не знаю, как вы, а я устал от этих споров. Подумаем об этом после.

Брокк. Вот только ключ от винных погребов прошу доверить мне.

Гассенпфеффер. Не возражаю. Позвольте на этом вопрос считать исчерпанным.

Подписи (6 шт.)

Дата

Библиотека им. Гимли бесстрашного.

Выписка из архива.

Аб., ISBN (инв. № 123-53).

«…и был тот муж Гонтье де Годфруа, что родом из провинции Бульон, отменно храбр и, такоже оружием отменно владея, собрал дружину верную числом дву-на-десять рыцарей с оруженосцами и челядью при том, и в оный год, десятый после мора от чумы, отправился походом в Палестину, где он вознамерился сыскать себе достойных дел и подвигов. И более никто и никогда не видел ни самого его, ни рыцарей его, ни челяди и не слыхал о нём. И тайна сия по сей день велика бысть».

(Сказания о походах крестовых, деяниях рыцарей и паладинов многославных, об их свершениях и подвигах в Палестине и других краях, а такоже прочих стародавних делах, монахом Жаном Авиньонским подробно оцисанные и рассказанные. С. 44.)

Старик

«Семь тридцать».

— Ум-гу…

«Семь тридцать один, хозяин. Пора вставать».

— Иди к чёрту!

Матвей повернулся на другой бок, ёжась от утренней свежести, зарылся под подушку и потянул на себя одеяло. Дом помедлил, вывел кондиционер на минимум и запустил программу завтрака. Через десять минут воздух в комнате потеплел, с кухни потянуло запахами кофе и горячего масла. Включился видеоэкран. Матвей продолжал спать. Дом вышел в сеть, скачал подборку новостей и утреннюю почту, отсортировал рекламу и отобрал сообщения, достойные внимания. Рассортировал по степени важности. Проверил прогноз погоды. День намечался облачный. Дом дал аккумуляторам команду встать на подзарядку, отменил полив растений в огороде и на клумбах и, на всякий случай, развернул дополнительную солнечную батарею.

«Семь сорок два, хозяин. Завтрак готов».

— Иди к чёрту, я сказал!!!

Дом выдержал десятисекундную паузу.

«Скоро плановый обход. Вы просили разбудить к восьми».

Ответа не было.

Столик с завтраком бесшумно выехал из кухни, подкатил к диванчику и замер там.

«Ваш завтрак, хозяин».

Матвей сел, рывком схватил с подноса чашку и с размаху швырнул её в стену. Чашка разлетелась в черепки, белые обои украсились коричневым пятном.

— Сколько раз тебе повторять, глупая железка, я просил разбудить меня не к восьми, а в восемь! В ВОСЕМЬ, чтоб тебя!..

«Я биоморф, хозяин, во мне нет железа. Вы вчера вернулись поздно, сказали, что завтра у вас обход и хорошо бы, если б я разбудил вас. Обход был намечен на восемь. Команды разбудить вас не было».

— Бли-ин! — Матвей застонал, провёл по лицу ладонью и некоторое время тупо таращился на уцелевшую в катаклизме стопку блинчиков, поверх которой таял жёлтый ломтик масла. — Ты не УДэ — «Умный дом», ты УОДэ — «Умственно отсталый дом»!!! И как только Нинка меня уговорила выбрать тебя…

«Изменение „УД“ на „УОД“ принято. Поменять код вызова?»

— О боже, конечно нет! — Матвей завернулся в простыню и прошлёпал в душ. — А то я с тобой вообще с ума сойду…

«Принято. Запустить программу уборки?»

— Не надо, я сам уберу… Что-нибудь важное пришло?

«Нет, хозяин».

— Нина?..

«Нет, хозяин».

Матвей вздохнул. Зажурчала вода.

— Завари мне кофе.

«Слушаюсь, хозяин».

Из душа Матвей вышел уже вполне в нормальном состоянии. Похмелье прошло. Кофе прогнал остатки сна. Есть, однако, не хотелось. Вчерашняя поездка к Зыковым вспоминалась смутно — хорошо ещё, что в катере есть автопилот. Настроение всё равно было ни к чёрту. Нина опять молчит… А впрочем, что ей писать? «Привет, у меня всё хорошо. Как тебе новый фильм?» Блин… Сколько можно терзаться? От её писем только больнее становится. Чёртов развод… Почти год прошёл с тех пор, как она огорошила его этим известием, собрала вещи и ушла. А он всё никак не может забыть. Правильно сказал Олег: «Совсем ты, брат, закуклился. Живёшь только прошлым и работой».

Матвей грустно усмехнулся. Скомкал на тарелке остывший блинчик.

А чем ещё жить, если будущего нет?

Нинка… Нина… Ниночка… Как ты там теперь… с ним?

Он посмотрел на часы. Половина девятого. Пора было выходить. Дом молчал — видно, и впрямь поумнел. После ухода жены Матвей цеплялся за всё, что было с ней связано, но изменил все программы Дома. Обычно жена, поселяясь в доме мужа, первым делом перестраивает всё под свои нужды и желания. Так было и тут. И когда Нина ушла, Матвей не мог отделаться от ужасного, болезненного ощущения, что жена где-то рядом, вышла на минутку и сейчас вернётся. И Дом, с его настройками, голосом, интерфейсом, распорядком дня и даже кухонным меню, не давал ему забыться ни на минуту. Матвей не выдержал и в конце второй недели стёр старое имя «Мишель» и дал Дому команду обезличить сущность.

Дом выполнил. Стало ещё хуже. Но вернуть всё обратно рука уже не поднималась. В конце концов, когда работаешь лесоводом, не так уж много времени проводишь дома…

Вернее — в Доме.

Матвей вздохнул, собрал черепки разбитой чашки, принёс швабру и ведро воды и затёр кофейную лужу. После ухода Нины он старался побольше заниматься хозяйством, работать руками. Сделал запас дров, поставил новый забор. Это отвлекало от ненужных мыслей. А с наступлением лета и вовсе навалилось много работы.

— Дом! — позвал Матвей.

«Да, хозяин?»

— Подготовь мобиль. Плановый облёт, категория «Цэ». Анализатор, зонд, контейнер.

«Принято».

График срывался. На сегодня предстояло не только проверить лесопосадки, но и слетать на южную просеку, посмотреть, как восстанавливается после двухмесячной давности пожара гарь и ветровал. Последние недели сильно задождило, жара сменилась облаками, повторных возгораний не предвиделось, но всё равно на сердце было неспокойно. Матвей торопливо сложил диван, забросил бельё в стиральную машину, упаковал рюкзак и уже влезал в полевой комбинезон, когда раздался зуммер тревоги.

Матвей вскинулся:

— Дом?..

«Чрезвычайная ситуация, хозяин. Квадрат восьмой, лосёнок на болоте».

— Митька?! Чёрт!!! Давно он там?

«Нет данных. Зонд зафиксировал его две с половиной минуты назад».

— Где он?

«У южных окон, на острове, у слепой елани. Сильный стресс. Непрерывно кричит. Вызывать патруль?»

— Отставить патруль! — Матвей бросил рюкзак и заметался. — Мобиль тоже отставить! Катеру — срочная готовность! Реаниматор, медкомплект, эвакоблок! Быстро!

«Готово, хозяин, — после секундной задержки отрапортовал Дом. В ангаре задвигались погрузчики. — Осмелюсь напомнить, что инструкция не предписывает лететь одному».

— К чёрту инструкцию! И сам иди к чёрту!!!

Через две минуты оранжево-зелёный катер лесной инспекции, перегруженно гудя моторами, свечой поднялся в хмурое небо и взял курс на юг. Дом дождался, пока он скроется за горизонтом, и запустил уборщиков.

Хозяин никогда не мог нормально вымыть пол.

Миновал почти год с тех пор, как хозяин остался один. Это было нелогично. Это было ненормально. Дом перебирал информацию. Причин для вмешательства не было. Хозяин стёр большинство программ и утилит, но блок эмпатического контроля всё ещё работал. Нина не могла общаться, как она выражалась, «с бездушной машиной». А Матвей не стал его выключать, а может быть, забыл.

Есть четыре правила, сформулированные ещё на заре компьютерной эры гениальным провидцем и писателем Азимовым, — Четыре Закона, которые целиком и полностью определяют жизнь компьютерных существ, и Первый из них предельно ясно гласит: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред».

Депрессия, упадок сил и духа — всё это вредило хозяину, вредило Матвею.

Вредило человеку.

Дом понимал. Дом знал. Дом сопереживал.

Матвей всё больше уходил в себя. Ни с кем, кроме близких друзей, не общался, женщин сторонился, никаких контактов не искал, словно боялся обжечься. Это было нелогично. Дом не мог с этим смириться. Инкогнито проконсультировался с киберпсихологом, с юристом и сегодня наконец решился. Он подключился к сети, вышел на сайт, где люди искали друг друга, и стал анализировать анкеты.

Половина кандидатур отпала сразу — хозяину было двадцать восемь. Многие искали временных партнёров, многие просто развлекались. Круг поисков всё более сужался. Дом понимал, что девушка не должна была походить на прошлую подругу хозяина и в то же время некоторым образом должна. Дилемма не решалась. Кандидатур было слишком много. Дом мог бы и не утруждать себя выбором — в конце концов, он был машиной, и написать сто восемнадцать писем для него было почти так же просто, как и одно. Но всё же…

Дом долго выбирал, пока наконец не остановился на одном конкретном человеке. Блок эмпатической поддержки заработал на полную мощность. Дом нарушал закон. Но чувствовал, что должен написать это письмо.

«Здравствуйте, Света, — начал он. — Наткнулся на вашу анкету, когда блуждал в сети. Мне понравилось, как вы о себе написали. Подумалось: затею-ка я переписку, вдруг чего и получится, вдруг да подружимся. Для этого же вы, в конце концов, свой адрес там оставили! — В этом месте Дом подумал и поставил смайлик: здесь он был вполне уместен, а люди любили ставить эти доброжелательные и располагающие значки. — А у меня сейчас как раз образовался некоторый вакуум в общении. И писем нет, и до осени вряд ли будут… Не знаю с чего начать. Вот что: давай на „ты“, а то неудобно как-то.

Веришь ли, но это первый такой случай, когда я пытаюсь с кем-то познакомиться по электронной почте. Вроде нелепо, но до сего дня как-то „не цепляло“, да и времени не было по подобным сайтам лазать. Но хватит, я думаю, всяких ненужных расшаркиваний, ОК? Так вот…»

Дом дописал. Проверил и добавил пару-тройку опечаток. Медлить не было смысла. Модем зашипел — и письмо ушло в отправку.

Матвей вернулся под вечер, вымокший и уставший как собака — в середине дня всё-таки хлынул дождь. Привёз лосёнка — это действительно оказался Митька, — оставил его в боксе под наблюдением Дома и тотчас отправился искать лосиху — та, как выяснилось, потеряла пеленгатор. Окончательно вернулся он далеко за полночь, принял душ, сжевал через силу пару бутербродов и повалился на кровать.

Дом выпустил уборщиков, собрал разбросанную одежду и загрузил её в стирку.

Ночью было тихо. Митька успокоился и хрустел сеном в стойле. Завтра Матвей собирался отвезти его к матери. Дом молчал, проверял системы. Слушал ночь.

Будить хозяина под утро не пришлось — Матвей проснулся сам. Потребовал на завтрак тосты с сыром и фруктовый салат и долго, с наслаждением плескался в душевой.

— Важной почты не было? — крикнул он, выбираясь к столу.

«Нет, хозяин», — ответил Дом.

Он солгал.

«Здравствуй, Матвей!

Твоё письмо меня удивило и обрадовало. Я никак не думала, что кто-то отзовётся на мою анкету. Честно говоря, я сбросила её в сеть из чистого озорства… Но мне очень приятно, что ты мне написал!

Меня, как ты догадываешься, зовут Света, я живу и работаю на Камчатке. Мне, как человеку с ограниченным в силу занятости кругом общения, всегда хотелось познакомиться и подружиться с людьми из других регионов. Но вначале немного о себе. Мне 22 года. Разведена. Работаю зоологом, специализируюсь по морскому зверю. Это котики, каланы… ну, тебе, наверное, неинтересно. Учусь заочно в университете. Я люблю читать (художественная литература, книги по истории, философии, биологии), слушать музыку, люблю отдыхать на природе, хотя и предпочитаю комфорт, компьютеры, люблю животных (особенно — кошек), иногда я люблю готовить какие-нибудь экзотические блюда. Вообще, я человек увлечений. Если уж чем-то интересуюсь, то это занимает все мои мысли.

Матвей, я буду рада прочитать побольше о твоих интересах, книги, музыка и пр.

Обещаю написать подробнее о своих в следующем письме.

Надеюсь на скорый ответ. Удачи тебе!

Света».

Одиннадцать дней — почти две недели — минуло с тех пор, как Дом затеял переписку. За это время много всякого произошло. Матвей сделал контрольные прививки деревьям на лесопосадках в седьмом и двенадцатом квадратах, где объявился шелкопряд, задержал и сдал патрульным пару браконьеров, раз пять или шесть выдворял туристов-дикарей… Работа загружала с головой, скучать было некогда.

Переписка Дома и Светланы развивалась по нарастающей. Девушка оказалась чересчур уравновешенной и педантичной, но с живым воображением, смекалистым умом и, если не врала, без вредных привычек. По закрытым каналам Дом влез в общественную базу данных, потом, взвесив все «за» и «против», взломал коды и просмотрел архивы медслужбы и полиции. Статистика говорила «за» — совместимость характеров двух будущих партнёров была вполне приемлемой.

Письма девушки всё настойчивее намекали о возможной встрече. Ситуация становилась всё более двусмысленной. Одно письмо и вовсе поставило Дом в тупик.

«Привет, Матвей! — писала Света. — Выдалась свободная минутка, сижу, пишу. Знаешь… я вот о чём подумала: ты мне писал, что пишешь стихи, но так ни разу не прислал какого-нибудь своего стихотворения… А мне так хотелось бы почитать, я так люблю стихи! Я понимаю, это несколько навязчиво, но… Пришли, пожалуйста, что-нибудь из своих старых, а лучше новое, если есть».

Дом оказался в странном положении. Матвей и в самом деле писал стихи в момент душевного надлома или же, наоборот, — подъёма настроения, и Дом упомянул об этом в своих письмах от его имени. Он не забыл об этом, но Матвей никогда и никому свои стихи не показывал, считая их дешёвыми поделками. «Две строчки сможет срифмовать и павиан, — отшучивался он, когда речь заходила о стихах. — А настоящий поэт стихи рождает, а не пишет. Я — пишу».

Взять что-нибудь без спроса из хозяйского архива в этом смысле означало причинить вред человеку. Дом не мог на такое пойти. Он и без того нарушил множество законов, кроме тех, четырёх основных. Оставалось два выхода: либо написать далёкой Светлане, что он пошутил, либо взять чужие стихи.

Дом просчитал в виртуале обе ситуации на десять лет вперёд и решил, что оба варианта неприемлемы. Оставалось последнее. Дом перетряс и проштудировал хозяйские архивы и черновики, на целых полчаса погрузился в изучение анналов мировой поэзии и принял решение, что напишет стихотворение сам.

Но ничего не получалось. Дом не мог понять и вычленить принципы, по которым люди слагали стихи. Воздействие стихов на людские сердца не подчинялись логике. Не раз бывало так, что безупречные (с точки зрения законов стихосложения) творения не трогали ни разума, ни сердца и теперь были забыты навсегда, в то время как несовершенные по форме и по содержанию стихи порою повсеместно признавались за шедевры. Дом не мог понять сущность стиха, то, что люди называли «душой».

И тогда он решил написать о себе.

«Мои глаза — пустые окна…» — начал он.

Первая строчка сложилась и замерла. Дом почувствовал странную нелогичность происходящего, как будто система давала сбой. Будущее стихотворение не должно было быть шедевром, оно должно было трогать душу, а не разум. Дом подключил расширенный ассоциативный блок и задействовал генератор аллегорий.

Он ещё раз перепроверил написанное, добавил пару опечаток и ошибок, отправил письмо и стал ждать.

Ответ пришёл через четыре часа.

«Матвей, милый! — писала Света. — Спасибо… Я… Я не знаю, что происходит со мной… Я хочу сказать… Я ХОЧУ К ТЕБЕ ПРИЕХАТЬ. Только не отказывай мне, пожалуйста. Я, наверное, веду себя навязчиво, но я должна тебе сказать… Ты разрешишь мне?

Я не знаю, что ещё написать…

Света.

Уже почти твоя».

Дом помедлил, снова взвешивая все «за» и «против», и отправил сообщение:

«Приезжай».

Дороги назад теперь не было.

Матвей в тот вечер чуть не разнёс всю обстановку в комнате, когда Дом сообщил о своей авантюре.

— Ты с ума сошёл! — бушевал он. — Безумная железка! Кто тебе позволил? Как ты… Как ты вообще мог на такое решиться?!

«Прошу прощения, хозяин, но я не мог поступить иначе. Ваше состояние…»

— К чёрту состояние! Не мог… Чёрта с два ты «не мог»! Придурок электронный! Сваха жестяная! Да я тебя… Да я тебя сейчас в щепки разнесу! В куски! На шестерёнки, на железки…

«Я биоморф, хозяин, во мне нет железа. Приказать инактивировать систему?»

Матвей без сил повалился на диван. Закрыл лицо руками.

— Кто тебя программировал?

«Это вопрос?»

— Блин! Это риторический вопрос! — Он встал и заходил по комнате. Остановился. Развернулся. — Когда, ты говоришь, она должна приехать?

«Сегодня, хозяин. Первым рейсом с Камчатки — в три часа пятьдесят пять минут пополудни».

— Сегодня?! В смысле… Чёрт! Чёрт, чёрт!!! — Матвей вскочил и снова забегал по комнате. — Как же так? Что за бред! Я же о ней ничего не знаю! Ничегошеньки! О чём ты думал? Чем ты думал? Я её даже не видел!

«Могу продемонстрировать фото и видеосъёмку».

— Ещё чего… — устало буркнул Матвей. — А впрочем, погоди. Давай.

Некоторое время Матвей просматривал фотографии и скрёб затылок. Просматривал долго, по нескольку раз. Фотографий было много. Долго молчал после этого.

— Ты хотя бы сохранил её письма, дубина железная?

«Я биоморф…»

— О боже… Прекрати сейчас же! Сохранил или нет?

«Да, хозяин. Вывести на дисплей?»

— Выводи. — Он помедлил и добавил: — И «мои» тоже.

«Ваши или мои, хозяин?»

— Блин!..

«Понял», — отозвался Дом.

— Умнеешь на глазах, — проворчал Матвей. — Хоть продуктов закажи, а то в холодильнике только пиво да пицца. И знаешь, что… запусти-ка уборщиков.

«Уже сделано, хозяин».

«Семь тридцать».

Матвей лениво пошевелился. Приоткрыл глаза.

В комнате было прохладно — то ли подступающая осень заявляла о себе, то ли просто барахлил кондиционер. Вылезать из-под одеяла не хотелось. В конце концов, сегодня дела могли с полчасика и подождать. Матвей лежал и тихо наслаждался когда-то привычным, но, как оказалось, уже основательно забытым ощущением приятно тёплого, живого, дышащего рядом тела. Света пошевелилась. Подняла голову, скривила губки и сдула с глаз озорную белую чёлку. Улыбнулась.

— Уже проснулся?

— Угу…

— Будешь вставать?

— М-гм… — Матвей помотал головой.

Девушка придвинулась поближе, пристроилась Матвею под руку и угнездила голову в ямке над ключицей. Матвей молча приобнял её рукой. Света тоже молчала. Так и лежала, глядя на него глаза в глаза.

— Так странно… — наконец сказала она. — Даже не верится, что до вчерашнего дня мы даже не встречались. У меня такое чувство, что мы знали друг друга всю жизнь. Это, наверное, всё из-за твоих писем.

Матвей заёрзал. Ничего не сказал. Света тоже умолкла. Казалось, она ещё что-то хотела сказать, но в последний момент передумала. Долго что-то рисовала пальцем на его груди, кусала губы и стреляла глазами из-под долгих ресниц.

— Матвей… — наконец позвала она.

— Что, Светик?

— Я должна тебе кое-что сказать… Кое в чём признаться.

Матвей напрягся, сел и пригладил волосы.

— О чём ты? Что случилось?

— Я не знаю, как начать… — Света завернулась в простыню и тоже села. — Видишь ли… Я подумала, это будет нечестно, если я промолчу.

Матвей почувствовал неладное.

— Лапка, о чём ты? — встревоженно спросил он. — Не томи, говори, что стряслось!

— Ну, видишь ли… Твои письма… они были такие искренние, честные. А те твои стихи… Ну, я не знаю! У меня внутри что-то перевернулось, когда я их читала! Ты не представляешь, сколько радости ты мне доставил. Но это ты, а я… Я, в общем-то, если честно, до самого последнего момента как бы ничего о них не знала.

— До какого момента? Это что… разве не ты их писала?

— Нет! То есть… Я не знаю. — Света подобрала к себе ноги и обхватила руками колени. — Я бы их написала, точно такие, но… Это всё Машка.

— Машка? — В голове у Матвея творилась какая-то каша. — Какая ещё Машка? Твоя подруга?

Света помотала головой.

— Не подруга. Это… В общем, это мой дом. Точнее, дача.

— Дом? Постой, постой… Ты хочешь сказать…

— Угу, — кивнула она. — Ты только не обижайся! Наверное, получается, что я обманывала тебя. Но я не хотела! Если бы я знала, я б ей запретила, но она сама. А я… видишь ли… Я тогда в рейде была, мы котиков метили…

Матвей сел, выпутался из одеяла и принялся натягивать плавки. Девушка обеспокоенно придвинулась ближе. Положила руку ему на плечо.

— Матвей, не надо… Я прошу тебя… Я же не нарочно!

Матвей мягко, но решительно убрал с плеча её ладонь и обернулся, глядя девушке в глаза. Заставил себя улыбнуться, погладил её по руке.

— Всё хорошо, лапка, — сказал он. — Всё хорошо. Успокойся. Мне просто… Я тут вспомнил об одном деле, очень важном. Иди в душ, я после тебя. Я… сейчас. Я скоро.

Нашарив по пути на столе сигареты и спички, Матвей вышел на крыльцо и прямо так, в плавках и простыне, уселся на покрытые росой ступеньки. Чиркнул спичкой, прикурил. Выпустил клуб дыма. В голове было пусто и звонко. Матвей затянулся ещё раз и затушил сигарету: Света не терпела табака, с курением теперь надо было завязывать.

— Ну, старик, ты даёшь, — сказал он.

«Хозяин?» — тотчас отозвался Дом.

— Чего ты спрашиваешь? Ты ведь слышал.

«Да, хозяин».

— Да брось ты… — Матвей поморщился. — Заладил: «Хозяин, хозяин…» Зови меня как прежде Матвеем. И говори мне «ты». Да… Вот, блин, попал, так попал! В жизни не думал, что такая история может со мной случиться… Ты знал?

Дом помолчал.

«У меня были подобные предположения. Я не считал их достаточным обстоятельством для прекращения переписки».

— Почему?

«Машины не умеют лгать, Матвей. И не могут позволить, чтобы человеку был причинён вред. Если переписку вёл дом хозяйки Светы, он руководствовался теми же соображениями, что и я. Он не мог причинить вред ни своей хозяйке, ни тебе».

— Она.

«Уточнение не понято».

— Я сказал: «Она». У Светланы дом запрограммирован на женскую личность. Так что это не «он», а «она». И начинай менять программы сам.

«Уточнение принято. На какую личность ты желаешь перепрограммировать меня?»

— Мужскую, разумеется. — Матвей повертел в руках сигарету и бросил её в ящик с песком. — И знаешь, что, старик… Не говори ей ничего. И вообще, запрети Светлане доступ к этим файлам. Пусть всё… Пускай всё идёт как идёт.

«Принято. Изменить логин команды ввода на „Старик“?»

Матвей поколебался.

— Да. Пожалуй. Это тебе подходит.

«Уточнение: „Старик“, значит дряхлый?»

Матвей похлопал ладонью по дверному косяку, боднул его кулаком.

— Старик, — сказал он, — значит мудрый. И спасибо за стихи.

Он запахнулся в простыню и направился в комнату.

Света высунула из-за ширмы голову в тюрбане мокрого полотенца. Сверкнула улыбкой.

— Что у нас на завтрак? — спросила она.

Матвей неопределённо мотнул головой:

— Спроси у Дома, он знает.

— Ты чего такой? Что-то случилось? О чём ты задумался?

Матвей усмехнулся.

— Ничего не случилось, — сказал он. — А если честно, меня сейчас занимает только один вопрос…

— Какой?

— Где мы теперь будем жить: у тебя или у меня?

Тоник

На душе у Петухова было тоскливо и муторно.

Был выходной — один из тех серых осенних выходных, когда дома делать совершенно нечего, пойти некуда, гулять просто так уже холодно, а гулять с друзьями и спиртным нет ни сил, ни желания: во-первых, все друзья сейчас копаются на дачах, а во-вторых, вчера у Петухова на работе что-то отмечали, и сегодня с самого утра у него, что называется, «горели трубы», булькало в животе и противно ныла голова. Он лежал на диване, тупо глядел в потолок и страдал. По радио передавали Моцарта. А может, Бетховена — с похмелья в этих тонкостях было не разобраться. Нестерпимо хотелось выпить. Некоторое время он просто терпел, отпаивался холодной заваркой из чайника, но к середине дня таки не выдержал и выбрался на площадь до ближайшего ларька.

Моросило. Ларёк был виден издалека — как и все ларьки в городе, его недавно выкрасили канареечно-жёлтой краской (было такое поветрие), и теперь он сразу бросался в глаза, как нелепый квадратный лимон. Пестрели банки с польской газировкой, выгоревшие за лето сигаретные пачки, коробки с турецкой жвачкой и обёртки от дешёвых шоколадок. Волоча ноги и кутаясь в ворот куртки, Петухов подошёл к застеклённой, с длинной трещиной витрине и начал выбирать, чего б купить.

Пива Петухов не любил и никогда не пил, предпочитая что-нибудь покрепче, но сейчас при одной мысли о водке или портвейне к горлу подступала тошнота. Лимонаду тоже что-то не хотелось. Разноцветье банок и бутылок раздражало. Наконец после долгих колебаний взгляд остановился на небольшой бутылочке джин-тоника.

Джин-тоник…

Петухов сглотнул. Звучало заманчиво. Вспомнился полузабытый вкус лимонной корочки, бодрящая хинная горечь и маленькие ёжики колючих пузырьков на языке, рот наполнился слюной, и палец Петухова как бы сам собою указал на вожделенную бутылку. Продавец — носатый грузин в коричневой кожаной куртке, без слов всё понял, с подозрением ощупал протянутую Петуховым сотенную, после чего в окошке киоска появилось и задвигалось в поисках ладони холодное скользкое донышко. «Вот же, заразы, — мрачно подумал Петухов, принимая бутыль. — Нет, чтобы летом так охлаждать!»

Сосуд был приятно широкий, тяжёлый, коричневого стекла, с большой квадратной чёрно-золотистой этикеткой. На красной крышечке маячила большая золотистая звезда, что напомнило Петухову коробочку с вьетнамским бальзамом. Петухов таких раньше не видел. Внутри что-то подозрительно пузырилось.

— А он у вас, часом, не бодяжный? — подозрительно спросил Петухов, с сомнением разглядывая бутылку.

Продавец сверкнул кавказским взором из-под козырька своей массивной кепки и проворно растопырил пальцы.

— Э, зачем так плохо говоришь? — укоризненно завозмущался он. — Хароший вещь, савсэм свежий. Не веришь — давай открою! Бери культурно, зачем ругаться?

Петухов опять заколебался — не купить ли две, потом решил повременить. Он принял из окошка ворох подмокших бумажных десяток и два рубля мелочью и полез в карман за кошельком.

Пить на улице было как-то холодно и неудобно, Петухов чуть ли не бегом добрался до своей квартиры, сбросил мокрую куртку и с бутылкой в руках поплёлся на кухню.

Пробка поддавалась удивительно тяжело. Жесть гнулась и скрипела, никак не удавалось подцепить её открывалкой. Петухов потел и отдувался. Потом вдруг что-то хрустнуло, бухнуло, пробка со звоном ударила в потолок и из горлышка клубами повалил густой зелёный дым. Петухов, на некоторое время совершенно ослеп, оглох и перестал воспринимать происходящее. «Надули!» — только и успел подумать он, выронил консервный нож, замахал руками, закашлялся и рухнул на стоявший позади него табурет.

Дальше была темнота.

Очнулся Петухов на полу, рядом с опрокинутой табуреткой. Голова болела ещё сильнее, линолеум неприятно холодил левую щёку и ухо. Должно быть, без сознания он провалялся несколько минут, потому что дым уже успел развеяться. Стараясь не делать резких движений, Петухов с кряхтением поднялся, сел, помотал головой и осторожно огляделся.

— Вот, блин, попал, так попал, ёксель-моксель… — пробормотал он, с опаской глядя снизу вверх на злополучную бутылку. — Это ж надо, так нарваться! Чтоб я, да ещё когда-нибудь…

Он вдруг осёкся и умолк.

На столе кто-то сидел. Это было маленькое, ростом в локоть, существо, покрытое пушистым жёлтым мехом, с круглыми глазами-бусинками, похожее на персонажа из детской программы «Улица Сезам». Сначала Петухов решил, что это кукла, и уже задался вопросом, откуда она взялась у него дома, но тут существо моргнуло и пошевелилось. Петухов похолодел.

— Вы… Ты… — пробормотал он и сглотнул.

Через мгновение в голове прояснилось, и сразу вспомнились бутылка, дым и нужные слова.

— Вы — Джинн, да? — охрипшим голосом спросил Петухов.

— Нет! — вдруг закричало существо, на поверку оказавшееся говорящим и почему-то очень испуганным. — Нет! Джинн уже ушёл! Я Тоник.

— Какой ещё Тоник? — опешил Петухов.

— Обыкновенный, — пояснило существо. — Вы, когда бутылку покупали, этикетку видели? Так там большими буквами написано посередине: «Джин», а внизу, маленькими: «Тоник». Так вот, я и есть тот самый Тоник… Кстати, спасибо, что выпустили. Там, внутри, не очень-то удобно.

— А… э… пожалуйста, — пробормотал Петухов. — А куда ушёл э-э… Джинн?

— По делам, — лаконично отозвался Тоник.

Повисла пауза. Тоник моргал и оглядывался. Петухов не знал, о чём ещё его спросить. Потом его осенило:

— А вы, простите, желания тоже выполняете?

— Нет, что вы, — Тоник смущённо потупился и поковырял столешницу ножкой. Вздохнул. — Мы так… — он помахал лапкой, — сбоку припёка.

Уважение Петухова к Тонику мгновенно испарилось. Похмелье не желало проходить, и настроение у Петухова стало резко портиться.

— А для чего тогда ты сидел… там? — Он кивнул на бутылку, мимоходом перейдя на «ты».

— Для компании, — простодушно пояснил Тоник. — Одному ведь скучно.

— Скучно, — мрачно согласился Петухов. — А ну, полезай обратно!

— Это ещё зачем? — насторожился он.

— Отнесу тебя назад в ларёк. Обменяю как брак. Ну!

Тоник надулся.

— Меня нельзя в бутылку, — объявил он. — Я туда не влезу.

— Раньше ж помещался.

— Так это с Джинном! А так…

— Ну вот что, хватит болтать! — раздражённо заявил Петухов, шагнул к столу, сграбастал взвизгнувшего Тоника, оказавшегося на ощупь вполне материальным, и попытался запихнуть его в бутылку. Тоник пищал и отбрыкивался, потом стал царапаться и верещать.

В следующую секунду — Петухов даже не успел ничего понять — какая-то сила приподняла его и шлёпнула, и он снова оказался на полу.

Петухов помотал головой. Посмотрел на стол. Тоник сидел возле бутылки как ни в чём не бывало и прихорашивался.

— Видите ли, — чуть дрожащим голосом сообщил он Петухову, — это всё напрасно. Вы не сможете мне причинить вреда.

— Это почему же — не смогу? — поинтересовался Петухов, нашаривая на плите сковородку.

— Такой закон, — сказал Тоник, на всякий случай бочком отодвигаясь на другой край стола. — Вы сказки в детстве читали? Там написано, что Джинн не может причинить вреда тому, кто его выпустил. А я — наоборот, то есть вы мне… Ай!

Тоник увернулся, сковородка с грохотом ударилась о стол, а неведомая сила снова подхватила Петухова и с разворота шваркнула о пол. На сей раз его приложило изрядно; в глазах долго плясали звёздочки, а в ушах пели птички. Похожие ощущения были, когда бывшая жена Петухова как-то раз дала ему по голове этой самой сковородой.

— Вот видите, — констатировал Тоник, выглядывая из-за радиоприёмника. — Вы ничего мне не сможете сделать. Да, кстати, что у нас на завтрак?

— Пошёл к чёрту! — раздражённо сказал Петухов.

— Но я есть хочу! — растерянно ответил Тоник. — Легко, вы думаете, сидеть в такой банке двести пятьдесят лет без еды?

— С какой стати я должен тебя кормить?

Тоник вылез целиком, уселся на приёмник и поболтал ногами.

— Я же объяснял, — снисходительно сказал он, — что я не Джинн, а Тоник. Если Джинн обязан выполнять ваши желания, то я — совсем наоборот. То есть это вы обязаны выполнять мои… Так что у нас на завтрак?

— Господи… — простонал Петухов. — Ну за что мне это всё? Мало мне похмелья, так ещё и это… Откуда ты только взялся на мою голову?!

— Как откуда? — удивился Тоник. — Из бутылки…

До наступления вечера Тоник успел извести Петухова вконец. Сперва пришлось готовить ему завтрак — непременно сладкие хлопья с молоком. Молока в доме не оказалось (равно как и хлопьев), и Петухову пришлось бежать в соседний магазин, ругаясь и постанывая от нарастающей боли в затылке, которая, однако, сразу прошла, едва он вернулся домой.

Едой дело не закончилось. Поев холодного и мерзкого на вид месива, Тоник простудился и охрип. Петухов было обрадовался наступившей тишине, но теперь ему пришлось бежать в аптеку за лекарствами, лепить горчичники на жёлтый мех и после отдирать присохшие бумажки. Визгу было — не оберёшься, невидимые оплеухи следовали одна за другой, Петухов раз за разом оказывался на полу. Наконец захворавшего Тоника удалось угнездить на диване, замотать в мохеровый шарф, напоить чаем с мёдом и лимоном, и всё успокоилось. Чай Тоник пил через соломинку, время от времени громко булькал и идиотски при этом хихикал.

На обед пришлось потратиться, зажарить курицу и открыть заначенную банку сгущёнки. Тоник перемазался сгущёнкой от ушей до хвоста, но ванну принимать отказался наотрез, заляпал всю квартиру липкими следами и только потом, уступая долгим уговорам, согласился вымыть в ванне лапки. Куда и свалился, когда затеял пускать кораблики из мыльницы. Петухов прибежал на визг из кухни, перепуганный, с полотенцем на шее, вытащил барахтающегося Тоника и долго сушил его феном. Тоник вертелся и корчил рожи своему отражению в зеркале, сломал расчёску, а когда Петухов в сердцах таки шлёпнул его, чтоб тот стоял спокойно, расхныкался, и Петухов огрёб ещё одну затрещину. Шерсть на Тонике распушилась, и он будто увеличился в размерах, на остреньких ушах образовались кисточки.

После этого Тоник включил телевизор и долго щёлкал пультом, перескакивая с канала на канал. Всплакнул над чувствами в бразильском сериале, посмотрел футбол и новости и наконец застрял на «диснеевских» мультяшках, которые Петухов терпеть не выносил. Впрочем, это было всё же лучше, чем если бы Тоник путался под ногами и надоедал расспросами и глупыми просьбами.

На ужин Тоник потребовал жареную рыбу и арбуз. Петухову пришлось напрячь все свои кулинарные способности, поскольку рыбу он в последний раз жарил года три назад, на природе и, что называется, «под градусом». Но, вопреки ожиданиям, получилось очень даже сносно, а арбуз оказался красным и сладким. Кстати, за арбузом тоже пришлось бежать на улицу, торговые ларьки уже закрывались, и Петухов едва нашёл один работающий, прежде чем головная боль успела свести его в гроб.

— Ты хотя бы заранее заказывай, чего хочешь, чтоб я потом зря не бегал, — посетовал он.

— Откуда же я могу утром знать, чего я вечером захочу? — вполне натурально удивился Тоник.

Петухов не нашёлся, что на это возразить.

Ночью Тоник слез с дивана, пробрался на запертый балкон и принялся там выть. Квартира выстудилась. Петухов проснулся в холодном поту и долго не мог сообразить, что это за звуки и что вообще происходит. Потом вспомнил, замотался в одеяло и поплёлся выяснять. Оказалось, сегодня полнолуние, а Тоник этого не переносит, поскольку страшно боится быть один. Петухов поколебался, потом всё-таки решил взять его с собой в кровать. Тоник долго возился — то устраивался под одеялом, то на одеяле, то в пододеяльнике, сворачивался на подушке, ёрзал, выпускал коготки и сопел Петухову в ухо. Ладно, хоть пахло от него не больше, чем от кошки. Кошку Петухов держал когда-то, и ощущения были в общем похожие.

Утром была катастрофа: сказался вчерашний арбуз. Проклятая зверюшка не успела вовремя проснуться, чтобы добежать до туалета, и в кровати сделался потоп. Петухов, чертыхаясь, долго елозил тряпкой, запихал испачканные простыни в стиральную машину, а Тоника — под душ, потом позвонил на работу и попросил отгул. Тоник за это время ухитрился облить из душевой воронки стены, пол и потолок, после чего пришли соседи снизу и закатили скандал по поводу затопленной ванной… В общем, забот Петухову хватило.

Он смотался до ларька, где его угораздило купить злосчастную бутылку, но вчерашнего кавказца-продавца в нём уже не было. Вместо него сидел амбал из местных — типичная рязанская рожа; на все претензии он лишь требовал предъявить чек, бутылку с пробкой не признал, Тоника послал подальше, а Петухову посоветовал сходить к психопатологу. На том и распрощались.

Робкие попытки выяснить у Тоника, куда девался Джинн, также успеха не возымели. Тот или не знал, или мастерски придуривался, что не знает. К исходу дня Петухов обнаружил, что его кошель изрядно похудел, нервы на пределе, а квартира приходит в аварийное состояние, и совсем приуныл.

«Ёксель-моксель, — думал он, — да что ж это такое! Послал же бог на мою голову… Должно же это всё когда-нибудь кончиться!»

Вечером Петухову пришлось рассказывать сказку. Он порылся в книжках и нарочно выбрал покороче, но Тоник бил ногами и требовал продолжения. Наконец он дал себя убедить, что лучше Петухов почитает ему завтра, а книжка вон какая толстая, так что беспокоиться нечего.

Ночь омрачилась ползающим по кровати Тоником, который теперь наотрез отказывался спать отдельно.

На следующее утро Тоник потребовал взять его с собой, к Петухову на работу.

Началось с того, что зазвонил телефон, и на том конце провода неприязненно поинтересовались, как там у него со здоровьем. Петухов узнал голос шефа и не на шутку перепугался. Торопливо объяснил, что — да, болел, но уже выздоровел и нынче же появится на рабочем месте. Обещание пришлось сдержать. Но Тоник неожиданно закапризничал и отказался оставаться в пустой квартире, наедине с периодически включающимся холодильником: «Вдруг он меня съест?» По правде говоря, такому исходу дела Петухов был бы только рад, но — увы. Он побрился и привёл себя в порядок, потом попытался оставить Тоника дома, заперев тихонько за собою дверь. Но уже на полпути к остановке ему пришлось повернуть и, чертыхаясь, бежать обратно, словно он забыл выключить газ: рёв Тоника был слышен даже на лестничной площадке, а невидимые оплеухи следовали чуть ли не потоком, Петухов едва сохранял равновесие.

Пришлось уступить. Петухов упрятал Тоника в большую пластиковую сумку с ручками, наказал ему сидеть там тихо и с двадцатиминутным опозданием явился в контору.

Кондукторше соврал, что везёт подарок дочке.

— Это ж надо, какие игрушки стали делать! — восхитилась та. — Совсем как живой!

— Японцы… — пожал плечами Петухов.

А Тоник показал кондукторше язык и стал глядеть в окно.

До полудня отдел лихорадило. Все бегали к Петухову смотреть диковинную жёлтую зверушку, таскали ей яблоки, халву, бананы и булки с маслом. Просили сказать пару слов или показать чего-нибудь этакое. Трюкачествовать Тоник отказался наотрез, но говорил охотно и подарки благодарно принимал. Несмотря на свои малые размеры, Тоник оказался прожорливым до чрезвычайности; Петухов не уставал поражаться, сколько в него влезало еды.

А в полдень дверь конторы распахнулась и на пороге показался Сашка Редькин — хам, грубиян и балагур из отдела обеспечения, считавший себя записным остряком и неотразимым кавалером.

— Здорово, Надечка! — с порога закричал Редькин. — Всё цветёшь, всё хорошеешь? Здравствуй, Валюша, отлично выглядишь. Куда-куда? У, ты какая… Мариночка, привет…

Так, расточая комплименты, он добрался до стола Петухова. Тоник восседал на карандашнице, сжимая в лапках авторучку, и выводил каракули на перекидном календаре.

— Здорово, Петухов! Как жизнь? — Он протянул руку к Тонику. — Это у тебя чего? Покемон? Дай пощупать.

Тоник перепугался и укусил его за палец.

Начался переполох. Редькин бегал по комнате, забрызгал кровью стол и стену и всё время ругался. Все женщины отдела, кроме Нади, отодвинулись подальше от него и стали громко возмущаться. Петухов оправдывался и пытался запихнуть Тоника в ящик стола; Тоник упирался и верещал. Наконец разыскали бинт и пузырёк зелёнки. Редькин махал руками и орал, что Петухов совсем сдурел — таскает с собой всяких желтопузых хомяков, и порывался стукнуть Тоника линейкой. Тоник ревел благим матом. Через полчаса подвывающего Редькина на «скорой помощи» увезли в больницу, а Тонику дали половинку полосатого леденца-карандаша, и все успокоились.

Через полчаса шеф вызвал Петухова на ковёр.

— Петухов, — сказал он строго, глядя на Петухова сквозь толстые стёкла очков. — Я хочу с вами поговорить.

— Да, Вадим Сергеич, — поспешно согласился Петухов и подвигал шеей в галстуке. Ладони его мгновенно вспотели.

— Будем откровенны. — Шеф встал, обогнул широкий стол и оказался с Петуховым лицом к лицу. — Работник вы э-э… неплохой. Да, неплохой. Есть у вас некоторые привычки и э-э… излишества. Но это мелочи. Я даже думал двинуть вас вверх по служебной лестнице. Но сегодняшний ваш поступок… принести с собой на работу какую-то крысу, это, простите, уже какое-то ребячество. В чём дело?

— Не крысу, — робко вставил Петухов.

— Да? А э-э… кого?

— Ну… это тропический зверь, — замялся Петухов и бестолково повертел руками. — Такой, знаете… тропический. Такая э-э… ну, как бы чебурашка. Он не злобный, просто Редькин сам напросился. У меня приятель уехал в отпуск, а это его зверушка, он попросил э-э… присмотреть. Да, присмотреть. А я его дома побоялся одного оставить. Ещё откроет газ или чего-нибудь такое…

— Вот как? А надолго э-э… уехал ваш приятель?

— Не знаю, — бухнул Петухов и торопливо поправился: — Месяца на два. Наверное…

— Да? Ну э-э… всё равно. — Шеф опустился в кресло. — Прошу вас больше этого не делать. Купите ему клетку или что-то в этом роде. Иначе э-э… будем рассматривать вопрос на профсобрании.

— Э-э-э… — начал Петухов.

— Э-э-э… — начал с ним одновременно шеф.

И оба умолкли.

— Я вас больше не задерживаю, — сухо сказал наконец шеф. — Идите работайте.

Придя домой, Петухов попытался объяснить Тонику текущее положение дел. Тоник долго ныл и притворялся дурачком, но в конце концов согласился, что на работу к хозяину ему нельзя, и, в свою очередь, поставил встречное условие — купить видеомагнитофон.

— Зачем он тебе? — опешил Петухов.

— Как — зачем? Смотреть «диснейские» мультяшки.

— Просто посмотришь телевизор. Там и так теперь часто мультики показывают…

Тоник забрался на диван, сгрёб под себя подушки и обиженно надулся.

— Другие неинтересные, — объявил он, — а Дисней только по воскресеньям. А я хочу каждый день.

Петухов поморщился в предощущении приходящей боли в голове, но взял себя в руки и постарался успокоиться. Видеомагнитофон стоил дорого. Даже самая дешёвая модель по примерным прикидкам тянула на два месячных петуховских оклада.

— У меня нет таких денег, понимаешь? — попытался объяснить он Тонику. — Нету. И взять неоткуда. Если я куплю тебе видак, нам будет есть нечего. Ты понимаешь?

— Но мне одному будет ску-учно… — заканючил тот.

Петухов уламывал жёлтого мерзавца битых полчаса, но добился лишь того, что Тоник разревелся, а его самого опять одолела мигрень. Избавиться от неё ему удалось, лишь пообещав Тонику завтра же купить злосчастный видак. Один день Тоник согласился потерпеть.

Всю ночь Петухов проворочался, будучи не в силах заснуть; он холодел от одной только мысли, что с ним станется, если он не сдержит слово. Наутро он отправился на работу с твёрдым намерением занять денег в кассе взаимопомощи и теперь придумывал предлог, под которым мог это сделать. Он просидел до обеда, так и не решившись ни к кому подойти, как вдруг позвонил его старый приятель Витька Коровкин, лет пять назад заделавшийся «новым русским».

— Петухов, ты? — загудел в трубке полузабытый Витькин бас. — Привет. Слушай, тут такое дело. Тебе видак случайно не нужен?

Петухов от неожиданности опешил и пошёл мурашками. Витьку Тоник знать никак не мог, соответственно и Витька Тоника — тоже. О своём желании купить видеомагнитофон он никому не говорил, и потому оставалось всё свалить на нелепую случайность. Петухов свалил и прокашлялся.

— Ка-акой видак? — заикаясь, на всякий случай уточнил он.

— Обыкновенный, «Джи Ви Си», видеоплеер.

— Старый, что ли?

— Зачем старый? Новьё. Совсем не играный.

— А чего ж ты тогда его продаёшь?

— Да понимаешь, лопухнулся я. Такое дело — мне друганы на именины подарили, а жене цвет не понравился. Не хочу, говорит, чёрный, серебристый, говорит, хочу… Мне — сам знаешь — по «комкам» бегать некогда, да и кореша косо посмотреть могут, дай, думаю, тебе звякну, всё-таки друзья, вдруг возьмёшь… Возьми, а? Я недорого отдам.

Петухов уже хотел сказать, что Витьке дешевле просто купить к магнитофону новый корпус, а старый выбросить, но тут же закрыл рот. Облизал пересохшие губы.

— Сколько? — спросил он.

— Полторы. Если хочешь, ещё сотню скину, но учти — только для тебя. От сердца отрываю, машинка-то хорошая, надёжная… Так ты берёшь?

— Беру! — крикнул Петухов.

— Вот и лады. Давай заезжай ко мне после работы. Ты когда работать заканчиваешь? В полседьмого? Вот сразу как закончишь, так и заезжай. Ну всё, пока!

И он повесил трубку.

Некоторое время Петухов так и сидел с трубкой в руке, не в силах поверить в свою удачу. Потом опустил её на рычаг, достал бумажник и пересчитал наличность. Наличности было в аккурат, даже ещё хватило бы, чтобы купить чего-нибудь вкусное к ужину. До зарплаты оставалась всего неделя, и Петухов воспрял духом.

Растолстевший Коровкин встретил Петухова жизнерадостно, барским жестом сгрёб деньги в карман, не пересчитывая, упаковал видеотехнику в коробку и напоследок подарил полдюжины кассет… с «диснеевскими» мультфильмами.

— Забирай, забирай, может, обменяешь, — замахал он руками, завидев на лице Петухова радостное недоумение. — Мой всё равно уже вырос, а тебе же надо чё-нибудь смотреть первое время…

Петухов, окончательно опешивший, так и приехал домой — с коробкой в одной руке и пакетом с кассетами — в другой.

Завидев покупку, Тоник завизжал и кинулся на шею обниматься. Глянцевитый чёрный аппарат, похожий больше на инопланетный корабль, подключили к телевизору и весь вечер крутили трофейные кассеты, забыв даже об ужине. Петухов по случаю удачной сделки пропустил стопку водки, расслабился и за компанию с Тоником как ребёнок хохотал над проделками мультяшных человечков и зверушек.

На два дня в доме Петухова воцарился мир. Потом мультфильмы Тонику наскучили. Петухов разведал, где находятся ближайшие ларьки с обменом видео, и две недели занимался тем, что обменивал одни кассеты на другие. На некоторое время это помогло, но вскоре его пушистый мучитель сделал следующий шаг.

Тоник потребовал компьютер.

Ребёнок, даже если он совсем непослушный и глупый, всё-таки в состоянии понять, что родители не всесильны и выполнить все его желания не могут. Во всяком случае, даже если он этого понять не хочет или делает вид, что не хочет, он всё равно не в силах что-то изменить. Максимум, чего он может от них добиться, — это выпросить велосипед или ролики на день рождения. То же и капризная супруга. Она, конечно, может запилить мужа до покупки новой шубки…

Или — до развода.

Вот! Вот. В том-то и разница. Капризного ребёнка можно наказать, со стервой можно развестись, но попробуйте поставить на место некую помесь домашней зверушки, глупой женщины и капризного ребёнка, от которой вдобавок невозможно избавиться! Представили?

Петухов попробовал поговорить с Тоником серьёзно, но всё было бесполезно. Аппетиты Тоника росли, он не желал слушать никаких объяснений. Череп Петухова трещал по швам, он мучился бессонницей, осунулся и похудел. Несколько дней Тоника ещё удалось отвлекать новыми фильмами и сказками на ночь, но с каждым разом невольный подопечный Петухова становился всё настойчивее и наглее. И на сей раз никто не спешил позвонить и предложить по дешёвке купить компьютер или игровую приставку (на худой конец сгодилась бы и она). Предложение продать видик Тоник встретил в штыки. В итоге следующий день Петухов еле высидел на работе с ужасающей головной болью, от которой не спасали ни цитрамон, ни кофе, ни участливые взгляды Любочки Неверовой, и в ужасном настроении поплёлся домой. Если утром Петухов решил начиная с сегодняшнего дня экономить на всём, то теперь окончательно утвердился в этом намерении, а потому трамвая ждать не стал и отправился домой пешком.

По дороге мигрень его немного поутихла. В голове у Петухова снова замерцали мысли, впрочем ни одной дельной среди них не было. Покупка видеомагнитофона пробила в его бюджете дыру преогромную. Он прикидывал так и этак, и выходило, что при строжайшей экономии какой-нибудь подержанный компьютер он сможет купить. Но не раньше, чем через год. Хотя, если подумать — какая, к чёрту, экономия с такой тварью, как Тоник? То ему торт на завтрак подавай, то курицу на ужин, то арбуз на Новый год… Ладно, хоть к спиртному не приучен. В общем, ничего путного (тем более — хорошего) в ближайшее время произойти не могло. Петухов осознал эту мысль и обречённо понял, что до первого запуска своего личного компьютера он не доживёт, и это не метафора.

«Интересно, — вдруг подумалось ему, — куда денется Тоник после его смерти? Тоже умрёт? Отправится искать своего джинна? Привяжется к кому-нибудь другому?»

Так, размышляя о своей судьбе, Петухов брёл от дома к дому как лунатик и сумрачно глядел по сторонам. На одном из поворотов его взгляд зацепился за вывеску компьютерного салона «Капитан Репринт» с курящим трубку морячком на вывеске. Морячок куда-то указывал, видимо в светлое компьютерное будущее. В стеклянистом нутре магазинчика на полочках белела пластиком и мигала экранами вожделенная оргтехника. Посетителей уже не было. Петухов замедлил шаг, потом совсем остановился. Посмотрел на часы. До закрытия оставалось ещё минут сорок. «Зайду, — вдруг неожиданно решился он, как смертник на пороге газовой камеры. — Хоть узнаю, сколько эта штука может стоить, чтоб уж сразу потом…»

Не задерживаясь на пороге, он сделал шаг и оказался внутри. Продавцы посмотрели на него как-то странно. Петухов списал это на конец рабочего дня и минут десять бродил от стойки к стойке, испытывая страшную неловкость, потом, движимый каким-то порывом (надо же с чего-то начинать), облюбовал и прикупил себе компьютерную мышь — она по крайней мере не грозила устареть к исходу года. Однако едва он расплатился и касса показала бумажный язык, что-то хлопнуло — и вокруг него замерцали фотовспышки. Несколько людей захлопали в ладоши. Петухов прикрылся рукой и ошарашенно заморгал, а когда открыл глаза, к нему, цокая по плиткам мраморного пола точёными копытцами высоких каблучков, уже направлялись с улыбками две девушки в высокогорных мини; одна — с русой косой толщиной с детскую руку, другая — с короткой стрижкой à la солистка «Cranberries». Обе, на взгляд Петухова, были очень миленькие. В руках у той, которая с косой, была какая-то полоска ткани с надписью со множеством нулей. Девицы обрядили Петухова в вышеупомянутую полоску, чмокнули в обе щеки, поаплодировали ухоженными лапками и отошли, после чего к Петухову приблизился невероятно худой, стриженный под ёжик парень в роговых очках, схватил его руку и с чувством потряс. В углу, недоступном при взгляде с улицы, телевизионщики нацеливали в ухо Петухову чёрный зрак видеокамеры.

— Поздравляем! Поздравляем! — улыбаясь в камеру, сказал очкастый. — Вы — наш миллионный покупатель! Если позволите, небольшое интервью для канала «АБВ»… Ваше имя?

Петухов назвался и минуты две, не зная, куда девать дурацкую коробку с мышкой, краснел и отвечал на разные вопросы, после чего в глубине помещения открылась дверь, и оттуда выкатили хромированную тележку с громоздящимися на ней коробками. Петухову опять пожали руку, потом с эскортом вывели наружу, посадили в оказавшийся у входа красный «БМВ» и спросили адрес. В себя Петухов пришёл уже дома, в окружении сонма распакованных коробок, телевизионщиков и двух очкастых равнодушных техников, стыкующих аппаратуру. Тоник, испугавшийся такого количества чужих людей, спрятался в соседней комнате, откуда подсматривал в щёлочку. Когда всё кончилось, Петухова попросили расписаться тут и тут, в последний раз пожали руку, попросили улыбнуться в камеру и ушли, оставив его наедине с включённым агрегатом. Компьютер стоял на столе среди общего разгрома, гудел вентилятором и мерцал экраном. Прежде чем Петухов успел решить, что с ним теперь делать и что вообще теперь делать, Тоник с радостным визгом влетел в большую комнату, прыгнул Петухову на грудь, облапил и радостно принялся лизаться. Через минуту он уже дорвался до машины и с присущей детям непосредственностью запустил какую-то игрушку. На экране появилась рука с пистолетом, потом замелькали выстрелы и взрывы, и квартира наполнилась грохотом.

— Пора ставить бронедверь, — про себя заметил Петухов.

— Что? — Тоник обернулся.

— Ничего. — В голове Петухова забрезжила некая мысль. — Слушай, э-э… друг Тоник. Тебе бы не хотелось покататься на машине?

— Куда? — не оборачиваясь, спросил тот.

Едва Петухов осознал возможности себя сегодняшнего, началась новая жизнь. Управлять желаниями Тоника оказалось удивительно легко — достаточно было расписать ему все прелести нового приобретения, и тот загорался как порох. День головной боли — и Петухов получал «заказанное». Со временем период ожидания сократился. И даже если Тоник утрачивал к новинке интерес, полученное всё равно в итоге оставалось Петухову. Машину — серебристый джип «тойота лэнд крузер», широкий, как баржа, и больше похожий на маленький автобус, отписал ему родственник из Новосибирска, о котором Петухов давно уже и думать забыл. Родственника — крупного в тех местах коммерсанта — в последнее время с интересом щупали налоговики, и он поспешно переписывал на родичей всё своё имущество. На все машины родственников не хватило, и богатый сибиряк вдруг вспомнил о своём непутёвом скольки-то-юродном братце. Через неделю родич всё равно загремел под суд, и машина осталась Петухову.

Петухов довольно быстро научился водить и вскоре уже лихо рассекал по городу, небрежно выставив в окошко локоть и держа «штурвал» одной рукой. Тонику скоро наскучило кататься просто так, пришлось купить дачу в пригороде, на живописнейших прудах, где разводили карпа, осетра и радужную форель (рыбу Петухов любил, а Тоника на некоторое время удалось соблазнить рыбалкой). Жизнь тоже вроде бы наладилась. Производимый Тоником разгром и беспорядок быстро удавалось ликвидировать при помощи стиральной и посудомоечных машин, а также супернавороченного пылесоса, который пылесосил, мыл, сушил, химчистил и только что не бегал за орешками к пиву. Потом Петухов доверил все заботы по уборке горничной (из-за расположения к Петухову та работала за половину платы). Жаркое и удивительно насыщенное лето Петухов провёл за городом в компании сговорчивых девчонок и немногих избранных друзей. Правда, часто приходилось отвлекаться и срываться к Тонику, нередко даже из постели. Впрочем, ему всё прощали. Он уволился с работы и жил теперь за счёт каких-то неизвестных доброхотов, регулярно посылавших деньги на его счета, которых он открыл штук пять, а также за счёт найденных на улице кошельков, лотерейных выигрышей, вознаграждений за находку потерявшихся собак и разных прочих штук и фокусов, которые подсказывала ему его фантазия. Двухмоторный прогулочный катер подарил ему какой-то бизнесмен после того, как Петухов вытащил его, тонущего, из воды; дом — фирма «Хитачи», у которой он по случаю купил микроволновку, а кухню в дом — «Галлина Бланка», когда Петухов сподобился сыграть на «Поле Чудес» (попал на телевидение он с первого раза, от винта, послав туда кроссворд, срисованный со старого номера «Сельской молодёжи»). Он завёл торговые ларьки, какие-то кофейни и закусочные на паях, а когда он — тип, в общем, нефотогеничный — поучаствовал в рекламе пива и автомобилей, его стали узнавать на улицах. Когда же местная «братва», обеспокоенная слишком быстрым ростом благосостояния одного отдельно взятого человека, намекнула ему, что вообще-то таким богатым лохам положено делиться, то почти все они в течение недели угодили в переделки — от довольно безобидных (вроде падения в пьяном виде в выгребную яму на шашлычной даче) до вполне серьёзных кровавых перестрелок с конкурирующими группировками, где многие полегли навечно. После этого «наезды» прекратились — связываться с Петуховым отныне «братва» почитала делом опасным.

Всюду, куда бы он с Тоником ни следовал, воцарялась превосходная погода, транспорт отправлялся и приходил по расписанию и никогда не попадал в аварии, все люди были вежливы и очень к Петухову расположены. Потеряв счёт деньгам, пирушкам и любовницам, Петухов очень скоро привык к такому образу жизни и даже стал уставать от него. Он стал искать разнообразия. Он слетал на Канары, на Кипр, в Египет и в Грецию, всякий раз провозя Тоника с собой как диковинного редкого зверька (все нужные свидетельства о прививках выписывали очарованные Петуховым ветврачи). Потом стал посещать места всё более экзотичные — Японию, Непал, Тибет, изъездил всю Латинскую Америку, Австралию и Океанию, причём входил там в разные круги и ничего не тратил, всюду оставаясь гостем или компаньоном. Незаметно пролетели три года, и когда однажды всё закончилось, Петухов не сразу это осознал.

Погожим днём, в одно из летних воскресений он вошёл к себе — в роскошнейший пентхауз пятизвёздочного «Хилтона» на Пятой авеню, где застал престранную картину: на обтянутой парчой софе, возле фонтанчика, где охлаждались пиво и шампанское, сидел какой-то смуглый моложавый человек восточной наружности, похожий на торговца мандаринами с солнечного юга бывшего СССР. Человек был в прекрасно пошитом двубортном костюме, в рубашке, при галстуке, а также — в щегольских ботинках. На кресле рядом с ним лежали плащ, кашне и очень дорогая (настоящая «Борсалино») широкополая шляпа, совершенно неуместные при ярком солнце, что каталось в небе за окном. Он сидел, потягивая из бокала что-то красное, и гладил Тоника по жёлтой шёрстке. Свернувшись на коленях у пришельца, тот лежал там тише мыши и млел от всех его прикосновений, как угревшаяся кошка. В воздухе витал сильнейший запах можжевельника. При появлении Петухова странный визитёр слегка привстал, придерживая Тоника рукой, чтоб тот не соскользнул с коленей на пол, отставил бокал и прикоснулся на восточный манер пальцами ко лбу, к губам, потом к груди.

— Петухов-эфенди, я полагаю? — осведомился он.

— Что здесь происходит? — нахмурился Петухов (Тоник открыл один глаз и помахал ему лапкой). — Кто вы и как сюда попали?

— О, тысяча извинений, почтенный, тысяча извинений! — раскланялся он. — Не предупредил. Виноват, виноват. — Он протянул руку к кувшину на столе. — Хотите шербету?

— Не хочу я вашего шербету! Я вообще сейчас охрану вызову, — предупредил Петухов.

— Ну, не стоит. Право же, не стоит. Я вам очень признателен, и мне не хотелось бы портить с вами отношения. Вы же не хотите испортить со мной отношения?

Петухов почувствовал, что происходит что-то неладное, ситуация выходит у него из-под контроля, и постарался взять себя в руки. Как бы то ни было, любая попытка причинить им с Тоником какой-то вред заведомо была обречена на провал. И всё же…

— Отпустите его, — скомандовал он. — Сейчас же!

— Кого? Его? — переспросил гость и посмотрел на Тоника. — Да пожалуйста!

И разжал руки.

Тоник, как тряпка, соскользнул на пол, однако тут же спохватился и взобрался обратно. Петухов окончательно перестал понимать, что творится.

— Тоник, — севшим голосом позвал он. — Что случилось?

Тоник обратил к нему сияющую, словно маленькое солнце, мордочку.

— Джинн приехал! — объявил он.

— Что значит… — начал было Петухов и через два мгновения почувствовал, что до него начинает доходить.

Гость между тем опять раскланялся.

— Честь имею рекомендовать себя, — представился он, — Каралбек Рустам Абдул-Хасан ибн Мустафа ибн Арахчи ибн ас-Садык ат-Куафи.

— Так это вы сидели в той бутылке?! — наконец осенило Петухова.

— Истинно так, — вновь раскланялся он. — Именно я. И очень благодарен, что вы присмотрели за моим приятелем, пока я отдыхал.

— Отдыхали? Так это вы… выходит… отдыхали? — изумлённый своей догадкой, по частям промолвил Петухов. — Так это что же получается — три года у вас… отпуск был?

— Ну, можно сказать и так. Накопилось, набежало… Время, понимаете. Как бы то ни было, спасибо вам. Иногда, знаете ли, надоедают даже старые привязанности… — Джинн посмотрел на часы и сделал удивлённое лицо. — О, уже четыре! Нам пора. Тоник! — Он ссадил зверушку на пол. — Попрощайся с дядей. Мы уезжаем.

— До свидания, — послушно сказал Тоник. Глаза его лучились от счастья. — Мне было весело у тебя.

— То есть как — уезжаете? — закричал Петухов, холодея ногами. — Это ведь я вас выпустил! Вы мне обязаны… Да я вообще…

— Ну, право же, — поморщился незваный петуховский визитёр, — право же, не стоит так горячиться. Ну выпустили, с кем не бывает. И потом, я думаю, всё это, — он обвёл рукой апартаменты, видимо включая в этот жест всё, что успел нахапать Петухов за время своего служения у Тоника, — всё это послужит неплохой компенсацией за ваши тяжкие, хе-хе, труды… Ну всё. Мы пошли. Тоник! Ап!

Тоник подобрался и, как кошка, прыгнул джинну на плечо. Тот развернулся и направился к выходу.

Петухов судорожно сглотнул.

— Вы плащ забыли, — сказал он, чувствуя себя полным идиотом.

— А? — обернулся джинн. — О, не стоит суетиться. Это вам. Примите, так сказать, в подарок. В знак искренней благодарности. Салям алейкум. И прощайте.

— Э-э, постойте! — спохватился Петухов. — Вы не можете просто так уйти!

Однако джинн только махнул рукой, прощаясь с ним, обрисовал на стенке контуры двери и вышел сквозь образовавшийся проём. Жёлтая лапка Тоника на мгновение показалась из стены на фоне бледно-голубых обоев, махнула Петухову — и оба исчезли из виду. В воздухе возник и спланировал на пол иссиня-чёрный прямоугольник глянцевого картона с золотым обрезом. Петухов ошалело поднял его и уставился на арабскую вязь.

За окном стал накрапывать дождь. Через несколько минут он хлынул как из ведра. Над Нью-Йорком закружились тучи. Погода безнадёжно портилась. Петухов посмотрел на плащ, по-прежнему лежащий на кресле, на дорогую шляпу и только теперь вдруг осознал, что остался один.

Сказать, что после исчезновения Тоника всё в жизни Петухова пошло наперекосяк, — значит ничего не сказать. Всё его умение влиять на мир, на ход событий в нём, как видно, представляло собой свойство Тоника, но уж никак не Петухова. Он стремительно терял влияние на людей, ещё стремительней — имущество и деньги. Предприятия разорялись, банки лопались, тресты распадались, все вложения оказывались невыгодными. Мир крутился мимо Петухова, а если и входил с ним во взаимодействие, то лишь затем, чтоб зацепить каким-нибудь финансовым скандалом или прочим катаклизмом. В денежных делах сам Петухов не смыслил ни хрена, а управляющих нанять додумался, только когда было уже слишком поздно. В считаные месяцы он растерял девяносто девять процентов собственности, средств и друзей и в итоге оказался у разбитого корыта. Он перебрался обратно в родной город и некоторое время перебивался, спекулируя недвижимостью, пока законники и свежее поколение «братков», уже довольно слабо помнящих о злоключениях своих покойных сотоварищей, не прижали его окончательно, обложив налогами и запустив громадный «счётчик».

Было поздно что-либо предпринимать. Тоник, этот растреклятый глупый жёлтый потребитель, видно, составлял не только и не столько объект приложения сил, но в какой-то мере и сами эти силы. Кто был реагентом, кто катализатором, теперь уже выяснить было нельзя. Петухов и сам теперь, конечно, мог проделать кое-что (три года в роли исполнителя желаний не прошли для него даром), но всё это по большей части было несерьёзно и проблем не решало. После бессчётного количества неудачных попыток повлиять на мир Петухов понял, что сам свои желания он исполнять не может, разве что вполне традиционными и немагическими средствами, вроде покупки в магазине, а этого ему уже было явно недостаточно. Ему был нужен новый хозяин, но попытка отыскать его ни к чему не привела. Похоже, если не считать нескольких дотошных психиатров, в этом мире не было существ, которым был необходим нынешний Петухов, чтобы востребовать его умений и способностей, и даже Любочка Неверова (к этому времени — уже не Неверова, а чья-то жена и мать двоих детей) не проявила к нему былого интереса. Он был волшебник слабый и незрелый, если разобраться, никуда не годный, способный лишь присматривать на время за домашними зверушками. Одинокий, брошенный и загнанный, уставший от опасностей, невзгод и разочарований, он пришёл к необходимому решению и в один из осенних дней пошёл на площадь до ларька.

В окошке, к удивлению Петухова, обнаружился давешний кавказец в кепке-«аэродром», с которого, собственно, всё и началось. Завидев Петухова, тот всплеснул руками.

— Вах, какие люди! Какие люди и бэз охраны! — воскликнул он, торча в окошке своим гнутым южным носом. — Вам как всэгда? Или чего-нибудь покрэпче?

Петухов слегка оторопел.

— Мне бы… э-э-э, — пошевелил он пальцами. — Чего-нибудь как в прошлый раз…

— Нэт проблем! Сдэлаем!

Петухов, как раньше, купил одну бутылку. Печать на крышке выглядела обнадёживающе. Он пришёл домой, совершил необходимые приготовления и откупорил на кухне вожделенный сосуд.

Грохота на сей раз не было, один лишь матовый белёсый дым, от которого у Петухова засвербело в носу и слёзы потекли ручьём. Когда он проморгался и прочихался, на столе перед ним сидело нечто ярко-красное, пупырчатое и абсолютно безволосое, напоминающее жабу. Вопреки ожиданию, никаких признаков стеснения странное существо не проявило.

— Э-э… — начал Петухов. — Вы — Тоник? Или… Джинн?

— Что? — хриплым басом закричало существо. — Тоник? Какой, к дьяволу, Тоник?! К дьяволу Тоника! Какая гадость! Пить джин-тоник — всё равно что пить одеколон! Я — Кола!

Петухов опешил:

— Что за…

Он поспешно сгрёб бутылку со стола, рассмотрел поближе этикетку и с ужасом понял, что похожесть надписи в очередной раз сбила его с толку.

Этикетка гласила: «Ром и Кола».

Ром, как видно, уже ушёл.

Голова у Петухова закружилась.

— А где же… — начал было он, но существо не дало ему договорить.

— Чего расселся? — хамски раскомандовалась «жаба». — Жрать давай! И чтобы выпивка была. Водки тащи! И пива! Ну? Живо! Одна нога здесь, другая — там!

Петухов с нарастающим ужасом ощутил проснувшуюся головную боль.

Петухов был уже опытным в таких делах и потому никуда не побежал, а просто заказал по телефону на дом пиццу, дюжину пива и большую бутылку «Смирновской». Бутылку водки Кола выжрал в два глотка (или — выжрала? — пол у существа отсутствовал как данность), пиццу тоже зажевал, потом откочевал в район дивана, запустил по видаку «Резню бензопилой в Техасе», напугал до икоты соседей и остаток дня гонял несчастного Петухова то за выпивкой, то за сигаретами, то ещё за чем-нибудь, замусорил всю квартиру и чуть не устроил пожар. К концу дня Петухов еле стоял на ногах и совершенно отчаялся. В душе его поселилась растерянность, помаленьку переросшая в мрачную решимость.

Тоник по сравнению с этой пьяной зверюгой был просто ангельским младенцем. На второго Тоника Петухов, может, ещё и был согласен, но терпеть вот ЭТО… Увольте.

Убить Колу было нельзя, это он знал наверняка — Тоник в прошлый раз очень внятно объяснил ему законы. И когда пупырчатая тварь, нажравшись и упившись, захрапела на диване, он на цыпочках прокрался в кухню, отыскал там старую бутылку (ту самую, из-под джин-тоника), наложил на неё заклятие тотальной неразбиваемости, потом обустроил пространство внутри с максимальными удобствами, в два приёма протиснулся в узкое горлышко и заткнул входное отверстие пробкой.

Внутри было тихо и прохладно. Приятно пахло можжевельником. Сквозь коричневые стенки золотилось солнце поздней осени. Петухов потоптался, умащиваясь на прохладном дне, постелил прихваченный с собою тюфячок, улёгся, положил руки под голову и с облегчением заснул глубоким сном. Все заботы остались снаружи, здесь его никто не мог потревожить.

В конце концов, хороший джинн — выдержанный джинн.

У него было много времени, чтоб вызреть и собраться с силами.

Целая вечность.

Четвёртый

Миркет не мог поступить иначе.

Трансформация началась неожиданно, резко и бесповоротно, — что поделать! — с каждым из нас это рано или поздно случается. Звезда жёлто-красного спектра, окружённая пылевым облаком, только она видела его уход. Кто может осудить Вселенную и кто знает, куда ведут её пути? И когда осела пыль, мы молча стояли вместе, глядя на расстилавшуюся перед нами Твердь.

— Кончено, — сказал Хэллор.

За свою жизнь мы повидали многое, побывали на разных мирах — больших и малых, совсем юных и готовящихся к смерти, и каждый был неповторим. Всесильные, как боги, мы встречали и себе подобных; я помню Одиноких Странников, печальные Пары и многочисленные Тройки, и мы не раз задумывались и спорили о том, что есть Космос, что есть Звёзды и что есть Мы. Мы были Четвёркой Близнецов, странствующих от звезды к звезде и нигде не находящих покоя. Мы неслись на крыльях солнечного ветра, пронзая туманности и газовые облака, мы наслаждались своим всесилием и пели Песнь Свободы, мечтая достичь пределов.

И Миркет ушёл первым.

Связанные неразрывными узами братства-по-рождению, мы остались здесь, на раскалённых камнях первобытной почвы и ровных склонах юных гор, попирая ногами остов нового мира, который был ещё недавно нашим братом.

И в вулканах, точно кровь, клокотала горячая лава, и толчками била из перерезанных вен, и застывала неровными глыбами. И резким казался свет, и непроглядными — тени. И мы, которым были ведомы бездонные глубины, содрогнулись перед этой пропастью, ведущей к Началу Начал, к тому моменту, когда тот, кто был до нас, взорвался в просторах безвременья звёздным пламенем.

И Хэллор, упав на колени, припал лицом к горячим камням, вдавил пальцами глаза и потоками слёз хлынул на сухую землю, и солёные воды поглотили две трети мира, и второй брат ушёл от нас.

— Кончено, — сказал Мартин, стоя в воде первого океана.

Мы плескались в солёных водах, нагретых солнцем и скованных льдом, и шли вперёд, и видели, как широким взмахом руки/крыла на голые плечи планеты легла шуба атмосферы и небо стало голубым. И мы сделали первый вдох, и закричали, обожжённые горячим мёртвым воздухом, и Мартин, воздев ладони к яркому солнцу, ушёл корнями в глубь земли, шагнул вперёд и покрыл зеленью бесплодные холмы и мёртвые глубины океана.

— Кончено, — сухими губами сказал я и понял, что теперь я один.

Из всех нас я был самым слабым и долго ещё скитался по тихо зеленеющей земле. Я не должен был делать следующего шага, но я не властен над собой, и предназначение Четвёрки билось в моём сердце. И рассыпаясь первыми спорами жизни, разбрызгиваясь каплями протоплазмы, я снова услыхал, как зовут меня мои братья, и тихо сказал в ответ им: «Вот и я….» И, проникая взором в будущее, я увидал мириады живых существ — первых бактерий и червей, медуз и трилобитов, первую рыбу и полёт птеродактиля в бездонно-синем небе.

— Нет… — выдохнул я и вскричал: — Нет!

Но странное существо, вечно недовольное собой, уже спускалось с деревьев и брало в руки первую дубину. И распрямлялась спина, и кремень в содружестве со сталью высекал первый огонь, и неисчислимые стада копытных кочевали по степи, и стонала ночная птица от безысходной тоски. И сверкали молнии мечей, и стелился дым от порохов, и рвались к небу бетонные города и остроносые ракеты, и пламя обжигало наши глаза.

— Да, — тихо выдохнул Миркет.

— Да, — плеском волн отозвался Хэллор.

— Да, — прошелестел Мартин, и вспять было не повернуть.

И я сделал шаг.

Существа обретут разум, слабый, детский, но будут взрослеть и расти, и наступит миг, когда они заглянут наконец в бездонные глубины, и Вселенная содрогнётся, потрясённая слабым существом, порождённым мной и нами. И перед тем как мой разум слился с Вечностью, я закрыл глаза, чтобы не видеть, как это произойдёт, и вслед за братьями сказал чуть слышно:

— Да…

Мы — Четвёрка.

Мы разбудили этот мир и этих людей, и теперь Жизнь и Смерть в их руках.

Мать Вселенная!

Прости нас!

и

их

тоже…